Воскресенье 17 апреля 1977 года, 11:20

Ленинград, Крестовский остров

Неторопливо дребезжа и жутко скрипя на поворотах, старенький трамвай тридцать четвертого маршрута везет меня к Елагину острову. Позади осталась мрачная Петроградка. Мне никогда не нравился этот район: его темные улицы-ущелья тяжело протискиваются между вколоченными в асфальт доходными домами с закопченными высокими фасадами, ржавыми водосточными трубами и сумрачными, навечно пропахшими мочой парадными, разбитыми так, словно в них три года шла война.

Трамвай медленно переполз через архаичный Лазаревский мост на Крестовский остров, и сразу будто бы начался другой мир – сплошные, еще прозрачные по весенней поре, сады с редкими вкраплениями отдельно стоящих невысоких особнячков. Мелькнула надпись «Детский городок» на входе в парк, в глубине на аллейках резвятся на просторах стайки беззаботной детворы. Провожаю взглядом играющих в классики девчонок и нервно верчу в кармане золотую монетку. В принципе план отступления продуман, но не хотелось бы им пользоваться.

Вот и кольцо на набережной Мартынова. Спрыгнул с подножки на гравий, и ветер с залива начал перебирать мои волосы. Я неторопливо прогулялся назад по берегу Невки, любуясь открывающейся далью, свернул на старинный деревянный мост и, сойдя с него, сразу на входе в Елагин парк был атакован наглыми белками. Шустрые древесные грызуны носились под ногами, вставали столбиками на пути и возбужденно стрекотали, поблескивая черными глазками.

Присев, я протянул пустую ладонь. Две белки посмелее тут же подскочили и, вцепившись острыми коготками в пальцы, попытались выхватить ожидаемую добычу. Потыкались усатыми мордочками, недоуменно посмотрели друг на друга и, усевшись передо мной, начали злобно ругаться, сжимая лапки в кулачки и тряся хвостами.

– Ну звиняйте, бананов нема, – пробормотал я, поднимаясь и крутя головой. За треть века парк серьезно изменился, надо сориентироваться, где тут исчезнувший в будущем зимний зал.

Я пробирался, виляя от кочки к кочке, по еще не просохшей парковой аллее к цели и еще раз прокручивал в голове собранную информацию. Вроде риск невелик. Операция, которую я хочу провернуть, относится к обыденным. Даже ЦРУ давало агентам золотые червонцы в качестве эквивалента легко конвертируемого кэша. Из нумизматов выбрал наиболее безобидного и вроде бы не замаравшегося ни в чем предосудительном. Все в порядке? Сейчас посмотрим…

Зашел в темный после яркого дня зал и двинулся вдоль рядов. Воскресная толкучка ленинградских коллекционеров в разгаре – нумизматы, фалеристы, бонисты и даже филателисты, хотя это не их основное место. Почувствовав ностальгию, остановился и минут десять листал кляссеры, выискивая редких прибалтов. Затем с трудом оторвал себя от этого увлекательного занятия и повертел головой, выискивая помолодевшего Самуила Абрамовича. Ага, вон он где, в уголочке затихарился…

Я поздоровался и протянул на ладошке червонец. По лицу нумизмата за секунду легкой рябью пробежала череда эмоций: напряжение, азарт, интерес, после чего была натянута маска радушного волнения.

– Мальчик, а тебе повезло! – восхищенно, но негромко воскликнул он. – Это же золотой николаевский червонец!

Я молча кивнул, наслаждаясь спектаклем. Самуил Абрамович кинул на меня короткий изучающий взгляд, поправил массивные очки и все так же негромко забормотал:

– Жаль, потерта сильно… и гурт сбит вот здесь. Далеко не коллекционного качества, да… – Он повертел ее в руках, разглядывая. Потом с подъемом резюмировал: – Но ты не расстраивайся, все равно дорогая монета. Сорок рублей! Да, повезло тебе!

Достал старое портмоне, быстро отшуршал четыре красные бумажки, выложил веером передо мной и добавил с ласковой улыбкой:

– Поздравляю с первой удачной продажей.

Я молча отзеркалил улыбку. Самуил Абрамович наколол меня взглядом и на мгновение замер, обдумывая переход от гамбита к миттельшпилю. Медленно наклонился вперед, пристально в меня вглядываясь.

– А кстати, да… Интересно, откуда у тебя, мальчик, эта монета? – спросил он, накрывая ладонью десятки. – У отца из коллекции стибрил? Или у брата? А если милицию позвать?

– Сбегайте позовите, – лениво парирую. – Я здесь пока постою.

Пауза.

– Ты чем-то недоволен?

– Я?

– Ну ты же деньги не берешь?

– Это разве деньги? – заулыбался я. – Самуил Абрамович, у вас в руках восемь и шесть десятых грамма золота девятисотой пробы. Это тринадцать и одна десятая грамма золота пятьсот шестьдесят третьей пробы. Сколько стоит грамм ювелирки, я знаю.

– Ну и иди со своим червонцем в ювелирный. – Абрамыч злобно бросил монету на прилавок и сгреб бумажки.

– Да вы не волнуйтесь, понятие гешефта мне знакомо. Вопрос в том, какой его размер мы договоримся считать разумным. – Я сделал паузу и продолжил со значением: – Учитывая, что это, возможно, не последняя монета, которую я вам предложу.

– И сколько штук ты хочешь продать? – Вот теперь он заинтересовался серьезно.

– Пока, – выделил я голосом, – пять. Сейчас мне много денег не надо. Но если мы наладим отношения, то в следующие разы я тоже к вам буду приходить.

– Шестьдесят за штуку, – буркнул он, подумав.

Я возвел очи к небу и произвел два арифметических действия.

– Сто двадцать пять.

Абрамыч почесал небритую щеку, в свою очередь вычислил среднее и задумчиво выбил пальцами по прилавку какой-то ритм. Я развел руками:

– Девяносто пять мне, за сто двадцать – сто пятьдесят сбросите. Четверть ваша, все по-честному.

– Какая четверть! – бросился он в спор. – Ты думаешь, протезисты у меня по цене ювелирки возьмут? Минус десять процентов в лучшем случае. Мне остается двадцать рублей с монеты. Какой смысл из-за этого рисковать?

– Самуил Абрамыч, – насмешливо протянул я, – какой риск? У меня вы покупаете как коллекционер. А если вас сдаст ваш же стоматолог, то при чем тут я?

– Как коллекционер… – проворчал он недовольно. – Много ты знаешь… Как коллекционер я не могу покупать монеты, уже имеющиеся в моей коллекции. Это будет трактоваться как покупка с целью последующей спекуляции.

– Ну вы же понимаете, что школьника в качестве провокатора органы использовать не могут? – Я посмотрел на него кристально честными глазами.

Абрамыч окинул меня пристальным взором:

– И все-таки как часто ты хочешь продавать? Нашел что-то?

Я задумался, прикидывая. Потом, наклонившись над прилавком, тихо спросил:

– А вы можете платить валютой? Не хочу с галерой связываться, лучше буду через знакомых моряков напрямую работать.

Я удостоился еще одного, на этот раз очень внимательного осмотра.

– Может, тебе чеки нужны? Один к четырем сделаю.

– Да там фуфло всякое по чекам, – убежденно сказал я. – Да и курс у вас, Самуил Абрамович, опять с большим перелетом от реальности.

– Фуфло, говоришь… Ну кому как. А реальность у каждого своя. Вот что, мальчик… – Похоже, он пришел к какому-то решению. Достал портмоне, пошебуршал бумажками, отсчитал четыреста семьдесят пять рублей: – Вот, проверяй – и аривидерчи.

– Хорошо, что не ваттени, – улыбнулся я, убирая деньги во внутренний карман куртки. – Боно, а престо.

Похоже, так далеко его знание итальянского не простиралось, да и откуда бы, поэтому коллекционер просто недоуменно похлопал глазами мне вослед.

Эх, Италия, Италия, прошутто, лимончелла и прочая дольче вита в траттории… Страшно далеко ты от меня, а я от тебя. Ну и ладно, все еще будет, южный ветер еще подует. Я вышел из выстуженного сумрачного зала и сощурился от холодного света, нисходящего с белесого ленинградского неба. Все-таки нетерпеливый я дурак, ведь думал же, что надо поработать сначала, доверия добиться, и в первый же визит полез с валютой. А за нее до пятнадцати лет тюрьмы можно получить. Это он меня еще мягко послал. Ладно, через месяц снова загляну к нему, посмотрим, может, сам тему поднимет.

Понедельник 18 апреля 1977 года, 9:40

Ленинград, улица Чернышевского

– Фред, есть! – Синти без стука ворвалась в кабинет Фреда и застыла. Да… Надо было постучаться… Именно об этом даже не говорили, а кричали два крайне недовольных взгляда. – Я потом зайду? – пробормотала она, начав тихо отступать за порог.

– Стоять! – Босс вытащил руку из прорези блузки и спустил Мередит с колен. – Иди займись делом, крошка.

Синти посторонилась, пропуская разъяренную фурию, и виновато потупила глаза.

– Так… – Фред деловито застегнул три верхние пуговицы на рубашке, придал пятерней подобие порядка своей шевелюре и привычно потянулся за скрепкой. – Садись рассказывай.

– Вот… – Синти выложила на стол кассету с пленкой. – Здесь я его сфотографировала.

Подтянула лист, уверенно начертила «хуа юань» и повернула к Фреду:

– Сам понимаешь, случайно такое не нарисуешь… Он появился на крыше, на печной трубе дома напротив. Поверхность расположена так, что видна только с четвертого и пятого этажей. Вчера еще не было.

– Что означает? – Фред стремительно поборол скрепку и начал использовать один из обломков в качестве зубочистки.

– Сад, парк.

– Хм… Вариантов не много, верно?

Синти кивнула. Поблизости есть только один парк – детский городской, который русские по старинке называют Таврическим. Когда остаются силы, она бегает в нем трусцой, босс это знает.

– Ну что ж, – довольно потянулся Фред, – значит, в первый раз было не глупое совпадение и тебе не привиделось. Ты в игре. Пора сообщать об этом Роберту, пусть начинают рыть во Флориде…

Тот же день, 18:10

Москва, площадь Дзержинского

– Здравия желаю, товарищ председатель Комитета государственной безопасности.

Андропов не торопясь рассмотрел вытянувшегося в струнку полковника – выбрит, коротко стрижен, отутюжен и, как слышно даже с такого расстояния, обильно надушен.

– Здравствуйте, Владимир Павлович. – Он наконец выбрался из-за стола и показал рукой в сторону кресел: – Садитесь.

Полковник присел на краешек и, создав между телом и бедрами идеальный прямой угол, замер, преданно поедая глазами высокое, выше некуда, начальство.

– Как идет развертывание института? – максимально благожелательным тоном поинтересовался Андропов.

– В точном соответствии с планом. Руководители города, Политехнического института, командование Военно-медицинской академии оказывают максимальное содействие. Блок… паранормальных исследований, – Кравченко выговорил название осторожно, прощупывая реакцию начальства, – растворен в ряде научно-исследовательских лабораторий и кафедр Военно-медицинской академии. Направления, связанные с развитием прогнозирования социально-политических процессов, – в Политехе. Прочие разбросаны по ряду закрытых учреждений города.

Юрий Владимирович покивал, с интересом разглядывая начавший поблескивать лоб полковника.

– Сейчас заканчиваем оборудование рабочих мест: монтируются экранируемые камеры, проводятся работы по заземлению аппаратуры, устанавливается и настраивается вычислительная техника.

– Хм… Хорошо. Меня, Владимир Павлович, интересуют два вопроса, – Андропов испытующе посмотрел на собеседника, – и мне бы хотелось получить максимально честный ответ. Первый вопрос такой: вам удалось хоть раз достоверно зафиксировать наличие какой-то… э-э-э… экстрасенсорной активности?

– Пока нет. – Ответ прозвучал без малейшей задержки. – Никаких доказательств биополя, как и способности каких-нибудь людей с ним взаимодействовать, не обнаружено.

– Как вообще организована работа в этом направлении?

– В общем виде так. Комитет, – Кравченко почтительно наклонил голову в сторону председателя, олицетворяющего этот комитет в умах советских людей, – или Генеральный штаб направляют нам людей, в отношении которых есть подозрения о наличии экстрасенсорных способностей. Иногда мы находим сами – по слухам или публикациям в газетах. За эти годы через нас прошло восемьдесят четыре таких… э-э-э… экземпляра. Мы пытаемся найти объективные доказательства способностей. Пока не нашли.

– Опишите, как организована проверка.

– В три этапа. На первом этапе испытуемым предлагается биологический образец в виде изолированной клетки с введенными в нее микроэлектродами, позволяющими фиксировать мембранные токи. Это – простейший биообъект. Испытуемому предлагают осуществить бесконтактное дистанционное воздействие на мембранные токи. Никому это не удалось, причем в качестве причины многие говорят одно и то же: «Объект слишком мал».

Андропов внимательно вслушивался не столько в то, что говорит полковник, сколько в то – как. Темп речи, эмоциональная окраска, движение глаз и появившаяся жестикуляция – все указывало на то, что полковник искренен.

– Тогда мы переходим ко второму этапу – просим изменить частоту сердцебиения у децеребрированной лягушки, как у сложноорганизованного биообъекта. Опять безрезультатно. Говорят: «Фу, лягушка, мне бы что посложнее». Далее наш профессор-биофизик садится напротив и предлагает: «Ну вот он я, измените мою энцефалограмму». Естественно, безрезультатно…

– Я смотрю, вы сами не очень верите в этих экстрасенсов? – приподнял бровь Юрий Владимирович.

– Пока не увижу, сам руками не пощупаю – не поверю, товарищ Андропов. Я убежденный материалист, мне нужны твердые доказательства.

– Это хорошо, что вы так мыслите, Владимир Павлович. Хорошо… Нам здесь тоже нужны не подозрения и догадки, а твердые знания. Но многие-то верят, даже у нас… Вон сколько уважаемых людей ходатайствовало, чтобы создать исследовательское подразделение такой направленности.

– Эх… Смотрю я на это и вспоминаю фильм «Праздник святого Йоргена». – Кравченко окончательно освоился в кабинете. – Помните, как толпа кричит: «Чуда, чуда!»? Есть такие, кому хочется верить в возможность чуда в нашей жизни. Им часто достаточно намека на него, остальное они сами домыслят. Вот, кстати, характерный пример на днях случился, на последней проверке. Из штаба ВМФ доставили одного чудака в сопровождении целого адмирала. Якобы может лоцировать в Мировом океане подводные лодки США, просят проверить. Ну на тестах испытуемый ожидаемо провалился. Я адмиралу говорю: «Понятно, что, где точно американские подводные лодки в океане находятся, вы не знаете и перепроверить его не можете. Но наши-то подводные лодки вы же знаете, в каком квадрате? Какая разница для экстрасенса, чьим мясом набиты железные коробки под водой – американским или советским? Проверить-то на советских лодках его – час работы. А вы его год кормили-поили за счет флота, чуть не в попу целовали».

– И что адмирал? – ухмыляясь, поинтересовался Андропов.

– А! – Кравченко раздосадованно взмахнул рукой. – Налился злобой, покраснел, как помидор, и молча убежал с этим «экстрасенсом» в обнимку.

– Значит, все пустышки, – задумчиво протянул Андропов. Постучал подушечками пальцев друг об друга и привычно уткнулся подбородком в сцепленные ладони.

Полковник застыл, страшась смешать неловким движением ход начальственной мысли. Сидящий напротив волен в любой момент закрыть секретный институт, сказав лишь: «Я тебя породил, я тебя и убью».

– Ладно, – наконец прервал затянувшееся раздумье Андропов, – пока оставим эту тему. Давайте поговорим об успехах в прогнозировании… применительно к двум областям – климату и движению цен на биржах. Достиг ли кто-нибудь в мире успехов в прогнозировании климатических аномалий?

– Тут, товарищ Андропов, на мой взгляд, следующая ситуация. Принципиальных препятствий для построения таких прогнозов на не очень большом временном горизонте, скажем на год вперед, нет. Все упирается в разработку моделей и вычислительные мощности. Разработка моделей, в свою очередь, упирается в объем собранной информации об истории объекта. Таким образом, с точки зрения материализма решение таких задач – вопрос времени, рано или поздно мы это сможем делать. Но насколько мне известно, пока ни в СССР, ни в мире реальными успехами в этой области похвастаться не может никто.

– То есть никто в СССР не может построить прогноз, скажем, об аномально теплом лете в Бурятии в этом году?

– Нет, товарищ Андропов, нет таких центров.

– Хм… хорошо. А движение цен на биржах? Их принципиально можно предсказывать?

– Как раз этот вопрос мы предметно изучали в течение нескольких последних лет. Ответ – твердое «нет». На коротких временных интервалах цены движутся случайным образом, на длительных – являются результатом реакции игроков на поток слабо прогнозируемой информации. Причем здесь дело даже не в этой слабой предсказуемости новостей, но в том, что паттерн реакций игроков динамически меняется за счет их самообучаемости. Даже на два одинаковых сочетания событий, но разделенных парой лет, они могут отреагировать принципиально по-разному, поскольку имеют уже иной опыт. Таким образом, сочетание слабой предсказуемости информационного потока и непредсказуемости реакций на них делают прогнозирование цен занятием бессмысленным. В лучшем случае можно добиться только более-менее верного прогноза направлений движений, но не достигаемых при этом ценовых уровней.

Андропов извлек из папки листок и передал полковнику:

– Что вы скажете об этом?

Кравченко, похмыкивая и время от времени скептически выгибая бровь, изучил документ, потом в задумчивости пожевал нижнюю губу, словно пытаясь распробовать прочитанное на вкус, и начал осторожно рассуждать:

– Написано в целом профессионально, я сужу об этом по расставленным ограничениям на прогнозы. Вот это, – он ткнул пальцем, – «с высокой степенью вероятности» или особенно вот – «не учитывают влияние, которое может оказать на рынок информированный о прогнозе крупный спекулянт». Однако… из перечисленных прогнозов мы можем попытаться проверить только один, относительно закредитованности Польши. Относительно всего остального я остаюсь при своем мнении – сейчас делать такие прогнозы никто не в состоянии. Ни у нас, ни на Западе. – Он на мгновение замер, ловя за хвостик пришедшую мысль. – Или же появился какой-то математический гений, который смог сформулировать и решить неизвестную нам задачу. Но в любом случае для составления такого прогноза надо иметь доступ к массиву исходной информации – метеорологическим наблюдениям и историям движения цен на активы… Да еще неплохо бы иметь макроэкономические ряды. Ну и, обязательно, доступ к мощным вычислительным мощностям, а таких у нас в стране немного, и кто там работает – известно.

– Хорошо… чисто теоретически… Кто у нас в стране мог бы еще работать в этом направлении? Предположим, для себя, из интереса?

Кравченко замер, обдумывая, потом, незаметно вытерев под столом о брючину вспотевшую ладонь, ответил:

– Где-то рядом с этим работали Николай Пантелеймонович Бусленко, член-корреспондент Академии наук, и профессор Китов Анатолий Иванович. Оба – ученики Колмогорова.

Андропов поморщился, припоминая:

– Китов… Что-то знакомое. Какой-то скандал с ним был?

– Можно и так сказать… – осторожно согласился Кравченко. – Он в пятьдесят девятом направил в ЦК КПСС проект по созданию системы вычислительных центров Министерства обороны, объединенных между собой каналами связи. Предлагал использовать эту систему для решения не только оборонных задач, но и задач народнохозяйственного комплекса – так называемая «концепция двойного назначения».

– А, припоминаю… Потом лет через пять это направление Глушков с подачи Косыгина развивал?

– Да. В общем, в свое время он предложил сделать нечто подобное тому, что сейчас в США называют сетью АРПАНЕТ. Поскольку во вводной части проекта была критика сложившейся на тот момент ситуации с использованием вычислительных средств в Министерстве обороны, то его в результате выгнали из партии и уволили из армии. Сейчас он обретается то там, то здесь, в последнее время занимался медицинской кибернетикой… Человек он увлекающийся…

Юрий Владимирович быстро записал что-то в ежедневник.

– Еще кого-нибудь назовете?

Полковник страдальчески наморщил лоб и покраснел от натуги:

– Э-э-э… больше никто в голову не приходит.

Андропов помолчал, разглядывая подчиненного.

– Ну что ж… Я вашу позицию понял, спасибо. Возьметесь за перепроверку по Польше?

– Да, товарищ председатель. – Кравченко с энтузиазмом наклонился вперед, всем своим видом выражая готовность вскочить и прямо сейчас побежать заниматься этим вопросом.

– Хорошо. Определите, какие вам нужны данные, попросим польских товарищей.

Завершив встречу, Андропов еще какое-то время заносил записи в ежедневник, затем отложил «паркер», привезенный Громыко из Нью-Йорка, и вызвал порученца:

– Так, опять тебе путь-дорога в «Красную звезду». Вот, отвези главреду…

Вторник 19 апреля 1977 года, 15:25

Ленинград, проспект Москвиной

Порывистый южный ветер бросил в лицо несколько мелких брызг. Недовольно отвернувшись от пустынной проезжей части проспекта, мазнул взглядом по газетному щиту на стене. О, «Красная звезда», а рядом – «Советский спорт»… Мгновение поколебавшись, покрутил головой и, не заметив ничего подозрительного, приблизился к первой странице спортивной газеты. Старательно скосил глаза влево, на рядом наклеенную полосу армейской, и тихо прихрюкнул: аж все четыре фамилии в одной статье, эти фантомы становятся популярны… Ладно, дома в спокойной обстановке вчитаюсь в текст, вдруг какие намеки есть. А что у нас интересного в «Советском спорте?» Ага, таблица чемпионата страны по футболу. Странно, половину команд не знаю. А, это первая лига… Потеряв интерес, начал отворачиваться, но тут глаз вычленил в тексте под таблицей фразу:

«Нистру» Кишинев – «Спартак» Москва 3:2».

Моргнул – нет, не показалось, все верно. Первая лига, московский «Спартак», проигрыш. Кто-то хлопнул меня по плечу:

– Что, первую лигу изучаешь?

– А, привет, Димон. Да, за «Спартак» переживаю. Надеюсь, они смогут там все же закрепиться, жалко ведь будет, если во вторую съедут. Такая команда, – я восторженно покачал головой, – без нее в первой лиге будет чего-то не хватать.

– Правильно понимаешь политику партии, молодец. Тут ведь как все устроено: кто болеет за «Спартак», у того стоит не так. А кто болеет за «Динамо», у того стоит не прямо!

– А кто болеет за «Зенит?»

– Народная мудрость гласит, – Димон торжественно поднял палец к небу, – кто болеет за «Зенит», у того всегда стоит!

– А еще? – заулыбался я.

– Еще девчата хором вот такое кричат: «Хочу ребенка от Казаченка! Хочу второго – от Желудкова! Хочу третьего – от Клементьева!»

– Здорово… А матерные есть? – Я заинтересовался всерьез.

– Мы что, идиоты? – обиделся Димон и, зябко передернув плечами, добавил на полтона тише: – Да нам мужики на трибунах за матерные кричалки вмиг головы пооткручивают… Там все серьезно, козлов тут же учат.

Тут мой взгляд остановился на незнакомом значке на лацкане Димона. Серп и молот, а под ними надпись… Я не поверил своим глазам и перечитал, потом еще раз… Потом согнулся в пароксизмах хохота.

– Ты что? – осторожно спросил Димон. – Эй, Дюха, ты что?

– «Голубой патруль», – простонал я, размазывая слезы. – Держите меня…

– Ну да, а что? Я пол-лета в «Голубом патруле» провел, с парнями из местного клуба «Юный натуралист».

Меня согнуло еще раз. Димон с опаской посмотрел на меня и на всякий случай отошел на шажок.

– Извини, – выдавил я из себя, вытирая выступившие слезы. – Все нормально. К счастью, этот юмор здесь никто не поймет.

– А в чем юмор-то? – полюбопытствовал Димон.

– Западный сленг… Непереводимая игра слов. Хорошо было?

– Конечно, здоровски, – с воодушевлением откликнулся Дима. – Мы даже одного настоящего браконьера выследили, его инспекторы рыбоохраны с поличным взяли – сети в нерестовой зоне закидывал. Почти неделю по утрам и вечерам выслеживали. После этого значком и наградили.

– Завидую…

Димон ушел, а я припомнил историю падения «Спартака» в первую лигу и реформу команды, проведенную по инициативе одного ее страстного болельщика – Константина Устиновича Черненко. Он лично вытаскивал из астраханского «Волгаря» Рината Дасаева, призванного в ЦСКА Вагиза Хидиятулина, выдергивал из МВД Бубнова, гражданскому Бескову присвоили полковника. Подкрепили и материально: в качестве шефа команды закрепили сказочно богатый «Аэрофлот», влили немерено денег в Тарасовку. Кстати, Брежнев тоже фанат «Спартака», правда, хоккейного. Ну и ладно, пусть тащат свинок из первой лиги. Чем сильней чемпионат, тем интереснее болельщикам.

С моста через Обводный канал начал сползать одновагонный трамвайчик. Я прищурился, высматривая цвета стекол в верхних углах кабины вагоновожатого: если слева синий, а справа красный, то это мой, «одиннадцатый». Вагончик пробежал универсам «Стрела», и стало видно – мой.

Три копейки нырнули в прорезь плексигласа и разлеглись на черной ленте транспортера – «вот, глядите все, он заплатил». Сидящая у окна бабуля благосклонно кивнула, и я открутил билет. Несчастливый, увы. «Но это еще ни о чем не говорит, – постарался убедить себя. – Все будет хорошо».

А тут, на северной стороне Гостинки, неожиданно людно. Я начал неторопливо просачиваться сквозь на первый взгляд хаотично разбросанные группки людей, прислушиваясь к негромким разговорам.

– …тудей у шайбы чухню с баса отбомбил, наченчил пух и тапки, – чуть возбужденно рассказывает цыганистого вида мужичонка, хищно поблескивая по сторонам глазами. – Уже сбросил Гришке на хазе, по гланды хеппи.

– …настоящая фирма́, «Вранглер» из Америки! – Представительный фарцовщик, упакованный в темно-синий костюм и белую сорочку с галстуком в полоску, уверенным голосом впаривает лоху из провинции колом стоящий самострок. – Клепки, лейбл, двойная строчка. Вместе с пакетом за двести двадцать отдам.

– …Кен, бумагу отченчишь? – Ага, а это валютообменные операции… Я скосил взгляд, запоминая действующих лиц, вдруг пригодятся.

– …а деньги в этот конвертик положите, я специальную отметку на нем поставлю, что вы от меня. С конвертом в синюю секцию зайдете, я скажу, где вход… – Похоже, ломщики работают.

Останавливаюсь, боковым зрением наблюдая за шоу. Точно, пока растерянный «купец» оглядывался, ища, кто его подтолкнул в спину, конверт заменен. Ловки, чертяги…

– …зря сомневаетесь, смотрите, сейчас спичку о шовчик потру…

Поднимаюсь на второй этаж и выхожу на галерею Перинной линии. Здесь народу поменьше, в основном любители винила. Подхожу к перилам и любуюсь взлетающей в синее небо башней Думы, одновременно продолжая впитывать густую атмосферу торга.

– Чем богат? – долетает басок слева.

– Новые демократы есть, нулевые, с супером, по шестьдесят пять. Юги по двадцать пять. – А этот характерно картавит.

– Список есть? Давай…

– …биксы клевые будут, – лезет в другое ухо быстрый говорок с неистребимым малоросским акцентом.

– Хм… А меня и старенькое тоже интересует. «Дорз» покажи-ка, «Моррисон Отель».

– Жора, спецов секи, – бросает носатый продавец помощнику и бережно вытягивает диск из дерматиновой сумки.

– …досвидос, фраер! Самопал форева! – ликующе несется снизу.

Перегибаюсь через перила, разглядывая толкучку под ногами. Точно, это темно-синий костюм возбужденно празднует очередной удачный кидок.

Гляжу сверху на копошение галеры: к днищу моего корабля налипла большая колония полипов. Наивные инфантилы – фрондирующие по кухням интеллигенты. Совсем не берут их в расчет, когда грезят о роли властителей умов. «Ха-ха» три раза. В лучшем случае этим мечтателям светит роль интеллектуальных сервитуток при новых хозяевах жизни. Вот кому они сейчас прокладывают дорогу – этим опасным, как ласка, маленьким и изворотливым зверькам, готовым в стремительном броске прокусить затылок любому, кто легкомысленно повернется к ним спиной.

Седоватый любитель рока тем временем тщательно изучил диск на отсутствие запилов и деформаций и приступил к ритуальному торгу:

– Давай за полтинник?

У фарцы четкая специализация, мне явно нужен посредник. Еще раз внимательно оглядываю течение жизни внизу. Вон у водосточной трубы пара парней демонстративно закуривает «Мальборо». Похоже, можно начать с них. Спускаюсь, выхожу на улицу и еще раз оцениваю ситуацию. Да, явно из местных, вид уверенный, глаза быстро зыркают вокруг.

– Парни, вы тутошние? Подскажите, кто здесь на передвижке живет?

С удивлением посмотрели на меня, потом быстро проконтролировали взглядами окрестность. Судя по всему, на автомате, так летчики-истребители времен войны каждые сорок секунд оглядывали заднюю полусферу.

– Чего надо, малой? – с пренебрежением поинтересовался один.

Я ухмыльнулся:

– Передвижника. Много чего надо. В том числе шмотье на меня.

– Щаз… – Парень, пристав на цыпочки, завертел головой. – Эй, Гагарин! Подь сюда.

С проезжей части к нам начал пробираться еще один завсегдатай галеры, с длинной растрепанной шевелюрой ржаво-рыжего цвета, длиннющий и нескладный, похожий на слегка деформированный шест.

– Малой кого-нить с передвижки ищет, погутарь, – пояснил позвавший.

Шест с сомнением окинул меня взглядом. Понимаю, фирмы́ на мне нет, ну совсем.

– Че надо? Жвачку, презики, журналы?

Я мотнул головой на свободный пятачок у стены, отзывая в сторону.

– Прикид новый. Штаны сорок второй размер, шоб фирма́, – цежу лениво, акцентированно акая. – Тапки тридцать девятый посмотрю, «Адидас» или «Найк». Бэг от фиников. Блок жвачки с нормальным сроком годности. «Дабл бабл» желательно, можно «Ригли» – мяту или цитрус. Шоколад бельгийский или французский. Ну и что еще интересного из хавчика надыбаешь.

– Пацан, бабки-то есть или посмотреть пришел?

– Не боись, Гагарин, усё есть. Понравишься мне – будем дальше работать. У меня предка из Москвы бросили ваш регион поднимать… Теперь в провинции тусить буду.

– Ага. – Он еще раз с сомнением осмотрел меня.

– Да не парься, космонавт. Переезжали в темпе, два чемодана только взять успели, поэтому я и не прикинут. Давай работай, я здесь жду.

Длинный повертел головой и целенаправленно ввинтился в толпу.

В голову пришла еще одна идея – у Томы скоро день варенья, нужен подарок.

– Стой! – кричу в спину. – Иди сюда, я еще забыл сказать.

Быстро прокручиваю в голове желания. Французские духи или туалетную воду? Ага, диадему с бриллиантами еще подари… Закатай губу обратно, вопросов не оберешься. Огорченно вздохнув, заказываю:

– Еще поищи набор фломастеров, знаешь на двенадцать – шестнадцать штук такие? В общем, чем больше набор, тем лучше. Только чтобы нулевые и западные, венгров и чехов не надо.

Понятливо кивнув, Шест слинял, а я остался размышлять. По большому счету, мне без разницы, что сегодня брать, главное – выстроить отношения с кем-то из фарцы. В начале сентября для рывка в Финляндию мне надо будет собрать полный комплект одежды и обуви скандинавского производства, вплоть до трусов и носков – на случай если в полицию попаду и придется изображать местного неблагополучного подростка, сбежавшего из семьи. Сейчас такой набор покупать рано, за это лето я вытянусь сантиметров на десять – двенадцать. Стану с Томой одного роста…

На сердце неприятно заныло, и волевым усилием я постарался выгнать из головы все мысли о будущем. Однако как глупо опять все складывается: или Тома, или страну спасать…

Минут через двадцать, когда я уже начал подмерзать в тени, с тоской поглядывая на солнечную сторону улицы, из неторопливо шевелящейся толпы вынырнул Шест и, по-прежнему косясь на меня с некоторой долей сомнения, начал докладывать:

– Твоего размера есть «Монтана» и «Супер Райфл», за двести. Если берешь, буду искать остальное.

Я молча кивнул, и он повел меня по переходам, как оказалось, к туалету. Я было напрягся, но зря – вонючие туалеты здесь выполняют роль примерочных кабин.

– «Монтана» – штатовская, – веско сказал продавец, предъявляя товар. – Модель «сто сорок», самый писк моды.

Я взглянул на вполне себе качественный самопал и с презрением фыркнул:

– Убери и не позорься. Давай фирму́.

Удивленно выгнув бровь, он молча скатал подделку и предъявил следующие джинсы.

– Угу, – пробормотал я под нос. – Деним нормальный, уто́к не окрашен. По крайней мере, саржа правильная… Нитки… Цвет правильный… – Вывернул брючину. – Угу… оверлочная строчка восьмеркой, равномерная. Похожи на настоящие.

За это представление я удостоился уважительного взгляда от продавца.

– О’кей, ждите, парни, сейчас примерю.

А ничего так сели, жаль, зеркала нет. Клеш… слава богу, небольшой. Ну мода сейчас такая. И вдвойне жаль, что не поносить мне их, никак не залегендировать появление.

– О’кей, – повторил я, выходя из кабинки. – Пакет?

– Пакет – пятера.

– Брось, они в комплекте идут.

– Сказки не рассказывай – пятера, – набычился продавец.

– Ну лады, лады…

Отсчитал фиолетовыми четвертаками двести двадцать пять рублей, получил честную сдачу и с облегчением вздохнул. Во всяком случае, постоянный состав галеры силовыми акциями не занимается, даже с такими шкетами, как я.

– Тебя как звать-то? – обратился к Шесту, выходя из туалета.

– Иван, – прокашлявшись для солидности, ответил тот.

– Давай, Вань, дуй за остальным.

Прислушивающийся к нам продавец приглушенно фыркнул. Что-то подсказывает, что подсунули мне местного дурачка…

Завершив последний расчет и уложив две банки кока-колы в пакет, я покрутил головой, ища своего Вергилия.

– Космонавт! – окликнул я длинного.

Продавец неприлично громко заржал:

– Гы-гы… Мелочь тебя тоже раскусила, Кор-р-ролев.

Подошедший на оклик фарцовщик густо покраснел и нарочито грубо спросил:

– Ну че забыл, мелочь?

Я качнул головой, снова отзывая его в сторонку.

– В «Балканы» вхож?

– Ну… Бываю…

– Пошли перекусим, угощаю. Заодно перетрем, как дальше контачить будем.

Заметно повеселевший Ванек пристроился сбоку и начал бубнить мне в темя:

– Ты, если что надо, меня обязательно ищи. Я честно работаю, у меня никого из «купцов» еще не кинули. И уже давно здесь, за год со всеми познакомился, хочешь – диски, хочешь – аляску, все есть.

– Угу… год – это, конечно, круто, – кивнул я. – Здесь срок, наверное, один за шесть идет, как у постоянного офицерского состава штрафбатов во время войны.

– Че, было такое? Год за шесть?

– Да. Хотел бы?

Немного подумав, отрицательно затряс головой:

– Не, ну на фиг. Там от своего пулю словить легко.

Ну слава богу, не совсем дурак.

Швейцар взглянул сквозь нас, и мы беспрепятственно прошли в полутемный зал. Сев за столик у окна, я преувеличенно внимательно изучил следы пятен на белой скатерти, четыре разорванные салфетки, небрежно воткнутые в давно не мытый граненый стакан, помятость одежды халдея и громко спросил, неопределенно очертив рукой круг:

– Ваня, а в этом городе вообще есть приличные заведения? В этом, к примеру, блюда из фарша я брать не рискну и тебе не рекомендую… Не, я понимаю, что это не «Прага», – я брезгливо провел пальцем по вилке, – но жирные приборы – это перебор даже для ресторана города трех революций.

Официант, скривившись, сунул нам в руки по черной коленкоровой папочке с вытертым тиснением «Меню».

– Тэк-с, – протянул я, разглядывая машинописные листы. – Давайте по языку с горошком… Ваня, шурпу будешь?.. Значит, две шурпы, только передайте повару, чтобы не забыл баранину положить. – Я строго взглянул на официанта. – И… а давайте баранину же с рисом. Тебе тоже? Две баранины. Вино будешь?

Ваня с некоторой робостью изучил винный раздел меню и попросил рислинг.

– Э-э-э… ты уверен, что хочешь к баранине именно белое сухое? – уточнил я и, увидев, как он замялся, повернулся к официанту: – Красное сухое какое есть?

Хмыкнув и закатив глаза к потолку, тот перечислил:

– «Медвежья кровь», «Саперави» и «Каберне».

– «Каберне» – молдавское?

– Мм… Да.

– Вот его, – я оценивающе посмотрел на своего вероятного агента на галере, – двести грамм ему. А мне – чай с лимоном.

Шурпа оказалась неожиданно добротной – с хороводом рубленой зелени поверх мутноватой наваристой похлебки; сквозь зелень яркими пятнами просвечивала крупно нарезанная морковь. Пошуровав ложкой, обнаружил четвертинки картофеля, дольку репы, зеленую алычу и дымящуюся ароматами восточных специй реберную часть – и все это великолепие за восемьдесят пять копеек. Мне стало немного стыдно за разыгранное представление.

– Эх, хорошо… – С довольным прищуром я изучил добросовестно обглоданные и местами изжеванные ребрышки и пододвинул блюдо со вторым. – Ну-с, продолжим… Слушай, Ваня, а чего тебя по фамилии кличут местные, это же небезопасно, наверное?

Он стремительно покраснел:

– Да… это не фамилия – кликуха. – Чуть поколебался, но вино и сытость сделали свое дело, и он продолжил: – Я как-то вначале чуть перебрал и спьяну ляпнул, что в школе хотел стать космонавтом. Вот… прилипло. – Он делано беззаботно гоготнул.

– Не самая плохая мечта, – заметил я серьезно, посыпая хлеб крупной солью. – Я бы даже сказал – достойная.

Ваня покатал между пальцами хлебный мякиш, с тоской посмотрел на улицу, потом натужно рассмеялся:

– Мечта должна кормить! Иначе на фига она нужна?

– Думаешь, космонавтов не кормят? – преувеличенно удивился я. – Так это не так. Мне тут недавно тубы с едой для космонавтов предок привез с комбината в Бирюлеве, очень даже ничего… Особенно клюквенный жидкий мармелад, такого и на Западе нет.

– Так это сколько ждать, пока так накормят.

– Ну если ждать, тогда конечно… Можно и не дождаться.

– Тебе легко рассуждать, – неожиданно зло сказал Гагарин. – Сколько ты сегодня расфукал? Около трехсот? Институт уже тебе выбрали?

– Но-но, полегче на поворотах, Вань… Эти деньги не с кистенем по подъездам собирались. А в институт я в любой… ну почти в любой и сам без блата поступлю, не дурак, чай. – Я повернулся, одергивая себя, – что-то из роли гадкого столичного сноба выпадать начал: – Официант, счет! Хочу проверить, что у вас в школе по математике было…

Тот же день, 18:50

Ленинград, Измайловский проспект

Пакет с джинсами запихал в щель между стропилом и обрешеткой в самом темном углу чердака, туда же пошли банки с голландским пивом, кока-колой и подсоленным кешью, а также распечатанный блок лимонного «Ригли» и небольшая плоская бутылка мятного ликера, которую я, не сдержавшись, вскрыл и парой глотков продегустировал. Внушительную плитку пористого французского шоколада и большой набор голландских фломастеров – одних голубых и сиреневых оттенков аж четыре штуки! – заботливо припрятал в тумбу стола, под самый нижний ящик. Остатки денег сложил в конверт, приклеенный к днищу этого же ящика. Ну-с, вроде все.

Радостное возбуждение от удачного шопинга постепенно сменялось тревожной задумчивостью. Что-то не нравится мне моя реакция на открывшиеся возможности. Как бы на Западе потреблятство с головой не захлестнуло… Столько простых и понятных желаний можно легко реализовать, да не по одному разу… Как бы не забыть про цель.

Мотнул головой, сбрасывая наваждение, крутанул пару разом руками – и упал-отжался. Ну-ка двадцаточку с хлопками, пошел!

Отдышавшись, с ненавистью посмотрел на письменный стол – девятый день, как папа Карло, строчу материалы для Управления по борьбе с наркотиками, набралось уже почти семьдесят станиц с двух сторон. Непривычное к таким нагрузкам запястье правой руки начинает противно ныть, прося пощады, к концу первого часа писанины. А до клавиатур – как до Луны, двадцать верст и все лесом.

Все-таки заставил себя сесть и взяться за авторучку:

«Грисельда Бланко. После арестов тридцати членов ее группы в Нью-Йорке в апреле 1975 года перебралась в Майами и в настоящее время является важным посредником между группой Пабло Эскобара и наркосетями в США, фактически выполняя роль крупнейшего приемного хаба кокаина на Атлантическом побережье. Ключевыми сотрудниками группы являются…»

Еще немного, еще чуть-чуть… Через час-полтора я закончу эту мутотень, а когда родители пойдут на боковую, закроюсь в ванной «немного попечатать фотографии». В итоге информация с этой толстой пачки бумаги переместится в рулон фотопленки. И можно свиданку Синти назначать.

Среда 20 апреля 1977 года, 12:45

Ленинград, Красноармейская улица

Взяв привычный борщ и гуляш из говядины с двойным пюре, занял один из немногих свободных столиков и по которому уж разу принялся проверять на прочность задуманный алгоритм связи с ЦРУ. Тут, как у минера, ошибок быть не должно, это не продажа золотого червонца и не поход на галеру, где можно, в случае чего, косить под малолетнего дурачка.

Размещение закрытых постов наружного наблюдения мне в общих чертах известно, поэтому основную угрозу представляют пикеты и подвижные наблюдатели. Еще бы проконтролировать, не взяли ли Синти в «вилку» и нет ли опережающего наблюдения в парке… Уж больно она с реакцией на иероглиф подставилась. Но тереться рядом с ней опасно. Съездить посмотреть издали на ее пробежки?

Тут мое одиночество грубо прервали – на стулья напротив вспорхнули две смутно знакомые семиклассницы и, запивая молоком присыпанные сахарной пудрой булочки, начали со смешками строить мне глазки. Я принял глубоко задумчивый вид и срочно заинтересовался дефектами покраски на стене за их спинами.

Не тут-то было. Девочки, как выяснилось, были настроены серьезно, и меня начали играть, вовлекая в разговор. Особенно старалась ширококостная русоволосая хохотушка. Я пригляделся – в будущем ей светит превратиться в знатную пышку. А вот ее подружке, кареглазой хрупкой брюнетке, предстоит стать интересной. Пока же, конечно, только гадкий утенок с умненькими и почему-то слегка печальными глазками.

Эх, девоньки-девчонки, не до подрастающего поколения мне сейчас, у меня сеанс одновременной игры с КГБ и ЦРУ, обе партии в дебюте. Только е2-е4 сделал, а нервы уже в животе в комок перекрутились…

Тот же день, 14:45

Ленинград, Красноармейская улица

– Девочки, газеты и марганцовку принесли? Белые передники снимаем, оставляем в классе, портфели тоже здесь пусть лежат. Отлично… – Наша классная, Зинаида Эриковна, переоделась в синий рабочий халат и оживленно засучила рукава. – Сегодня на Ленинском коммунистическом субботнике нашему классу доверили окна в столовой. Девочки моют, мальчики меняют воду. Делать всего ничего, по окну на пару. – Она хитровато улыбнулась, блеснув золоченой коронкой. – Все свою пару знают? Ну тогда пошли…

По дороге я первым делом оттер Лейта от Томы, и он скользнул куда-то вбок, в сторону Яси, унося в выразительных еврейских глазах «грусть осенних дней и слезы матерей». Ну даже в мыслях извиняться не буду, на войне как на войне.

Девчонок загнали на высокие, по грудь, подоконники, и веселье началось. Парни обрадованно суетятся вдоль стен с алюминиевыми кастрюльками, за водой и обратно, по дороге с интересом поглядывая на открывающиеся при взгляде снизу дали. Пунцовеющие комсомолки разрываются между необходимостью мыть стекла и одновременно яростными взглядами контролировать стратегически важные участки пола за спиной. Правда, не все – Кузя величественно игнорирует снующих понизу лилипутов. Молодец, не жадная…

Я посмотрел на прикусившую уголок губы Тому и негромко сказал:

– Слезай, я помою, у тебя голова от высоты закружилась.

Секунд пять она непонимающе смотрела на меня, потом, наградив благодарным взглядом, кивнула и радостно соскочила на стол, а с него, опершись на мою руку, на пол. Под удивленные взгляды и перешептывания класса я залез на ее место.

Делов-то… Окно одно помыть, ха! Зачарованно понаблюдал, как несколько крупинок марганцовки, оставляя в воде густо окрашенные хвосты, опускаются, покачиваясь, на дно кастрюли. Взболтал ветошью порозовевшую воду и решительно прошелся по внешней стороне окна. Прополоскал тряпку – и еще раз. «Правду» в комок – и тщательно, до скрипа, протираю стекло. Немного мешают частички отваливающейся с рамы старой покраски, но боже, все бы мои проблемы были такой сложности…

Знать бы, как они будут снимать закладку… Пустят кого-нибудь из «сидящих под корягой», какого-нибудь малозаметного работника архива? Да нет, маловероятно, что сразу задействуют разведчика-агентуриста «глубокого прикрытия». Пойдет кто-то засвеченный. Значит, нужна такая слепая зона, в которую оперативник, не вызывав при этом подозрений, может зайти секунд на десять. Этого должно хватить для извлечения из тайника алюминиевого контейнера из-под диафильмов. Кажется, я такое место знаю…

– …чтоб на Леньку поменять! – доносится от соседнего оконного проема.

С неодобрением смотрю на Паштета, который распушает хвост перед Иркой. Из-за угла выворачивает Эриковна, и кружок слушателей распадается. Тома возвращается ко мне, Лейт бредет к Ясе. Ловлю Пашкин взгляд и молча стучу себя пальцем по лбу. Он в ответ беззаботно лыбится. Ну и кто из нас дурак? То ли я за давностью лет переоцениваю опасность, то ли он по молодости недооценивает.

– Воду менять? – звонко несется снизу.

Смотрю на Тому, и на лице против воли расцветает глупая улыбка – вот у нас и совместная хозяйственная деятельность завелась.

Четверг 21 апреля 1977 года, 9:55

Ленинград, улица Чернышевского

В этот раз, перед тем как войти, она осторожно постучала.

– Да, – раздалось из-за двери.

Босс сидел в излюбленной позе, забросив ноги на стол и выставив в сторону посетителя грязные подошвы. Синти грустно про себя вздохнула. Самое обидное, что он даже не играет в грубоватого ковбоя, он такой и есть – хамоватая умная сволочь. Не самый плохой тип начальника, если притерпеться.

– Завтра в восемнадцать.

– Что – завтра?

Синти взяла лист, нарисовала «мин тянь» и «ши ба», и повторила:

– Завтра в восемнадцать.

Фреда выбросило из кресла в сторону шкафа, где он держал бар. Возбужденно плеснул себе неразбавленного.

– Будешь?

– Знаешь, кто пьет по утрам?

– Знаю. Большой босс и те, кому он милостиво разрешает. Будешь?

– Нет.

Синти начала пробивать нервная дрожь, и она зябко обхватила себя руками. Фред это моментально заметил, усы зашевелились в язвительной ухмылке:

– Не ссы. Если это подстава – со спокойной улыбкой отдашься кагэбэшникам и поедешь отсюда на полгода раньше. Но я не вижу для них никакого смысла разводить всю эту бодягу, чтобы спалить уже известного рядового оперативника, который к тому же скоро уедет и так. Прогуляешься, спокойно возьмешь и уйдешь. Но если это не подстава, то прогуляться надо по высшему классу. Давай зови Майкла и Рича, будем соображать.

Через час стали складываться контуры операции, а через четыре были тщательно, вплоть до количества шагов и условных жестов, пережеваны все детали и сценарии.

– Все, стоп. – Фред устало хлопнул ладонью по столу и, сладко потянувшись, выбрался из кресла. – Пошел к Колверу, надо поставить его в известность, что завтра он везет нас на балет.

Оперативники заржали. Генеральный консул США в Ленинграде Колвер Глайстин искренне ненавидит оперу и балет, но вынужден изображать самый неподдельный к ним интерес и регулярно посещать театр имени Кирова, выступая в качестве прикрытия.

Синти бросилась открывать форточку, от клубов сизого дыма в кабинете слезились глаза, остальные участники мозгового штурма высыпали в туалет. Минут через двадцать вернулся довольный Фред и, пробираясь на свое место, бросил:

– Дед припахан.

Плюхнулся в кресло и приказал:

– Последний прогон. Давай, Рич.

Высоченный Рич поелозил на стуле тощими ягодицами и начал, поблескивая крупными, на пол-лица, стеклами очков, дотошно излагать план операции. Синти слушала отвлеченно, чувствуя себя уже наполовину там, бегущей трусцой по насквозь просматриваемому парку под прицелом враждебных взглядов. От страха намокли подмышки, потом начало крутить живот. Мотнула головой, убирая съехавшие на глаза волосы, и попыталась расслабиться. Может, если перебояться сегодня, завтра будет уже не так страшно?