Событиям Киевского похода 1018 г., о котором сохранились сведения как в русских летописных источниках, так и в источниках польского и немецкого происхождения, посвящена значительная литература. Надо заметить, однако, что, несмотря на ее обилие, ряд весьма существенных сторон событий этого юда все еще по-разному толкуется в историографии, что в известной мере определяется не только неполнотой, но и противоречивостью имеющихся в распоряжении исследователей источников.

Очень важным обстоятельством, мешавшим буржуазно-дворянским историкам правильно оценить значение Киевского похода 1018 г., был, разумеется, тот факт, что 1018 год рассматривался ими лишь как один из звеньев в якобы исконной польско-русской вражде, вспыхнувшей на почве соперничества из-за западнорусских земель еще в X в. На безусловную ошибочность и тенденциозность такого рода взглядов было указано еще в главе третьей настоящего исследования. В предшествующей главе отмечалось, что мирные русско-польские отношения в начале XI в. были чрезвычайно важным для Польши обстоятельством, серьезно облегчившим ей дело сопротивления ожесточенному натиску Империи и ее союзников. Вместе с тем было установлено, что первое польско-русское столкновение, происшедшее в 1013 г., находилось в самой тесной связи прежде всего с внутриполитическим положением на Руси, где начали активно проявлять себя тенденции феодальной раздробленности.

Что события 1018 г. были развитием событий 1013 г, ни у кого не вызывает сомнений. Связь между ними легко устанавливается при знакомстве с относящимися к тому времени источниками. Однако прежде, чем непосредственно перейти к анализу Киевского похода 1018 г. и разбору высказанных в связи с его изучением различных точек зрения в литературе предмета, необходимо все же остановиться на событиях, происшедших между 1013 и 1018 гг. на Руси, а также осветить развитие польско-русских отношений в этот промежуток времени.

К сожалению, состояние источников таково, что полной и ясной картины этого смутного времени на Руси нарисовать с полной уверенностью, по-видимому, нельзя. Связано это прежде всего с тем, что сохранившийся в русской летописи рассказ о событиях 1015—1017 гг. не просто страдает неточностями, но и выдает свою явную зависимость от значительно более позднего агиографического источника, о чем, впрочем, говорилось уже выше.

Тенденциозность летописной традиции невозможно, естественно, полностью перекрыть путем обращения к показаниям современника событий Титмара Мерзебургско-го, в хронике которого русские дела не являются самостоятельной сюжетной линией. Немецкого хрониста они интересовали лишь постольку, поскольку они были связаны с военно-дипломатической акцией Империи или ее противника, Древнепольского государства.

Согласно “Повести временных лет” Владимиру Свя-тославичу помешали расправиться с взбунтовавшимся в 1014 г. Ярославом сначала болезнь, а потом и смерть. Под 1015 г. в “Повести” говорится: “Хотящю Володиме-ру ити на Ярослава — Ярослав же, послав за море, при-веде 'Варягы, бояся отца своего. Но Бог не вдасть дьяволу радости, Володимеру бо разболевшюся. В се же время бяше у него Борис. Печенегом, идущем на Русь, посла противу им Бориса, сам бо боляше велми, в неи-же болести и скончася месяца нуля в 15 день”1.

^По “Повести временных лет” и по Новгородской первой летописи2 Святополк в момент смерти отца, скончавшегося в своем любимом селе Берестове, находился в Киеве. Иначе описывает события Архангелогородский летописец, источник более поздний по оформлению, но сохранивший ряд древних известий3. В Архангелогородской летописи говорится: “Он же (Святополк.— В. /С) сведа, вборзе з дружиною своею приспе в Киев, и рече им (киевлянам. — В. К..): “прияите ми”, и сед на столе отчи. И созва кияны и нача даяти имение отчее”4. Затем во всех трех сводах помещен основанный на повести об убиении Бориса и Глеба рассказ о неприязни к Свято-полку киевлян, об их желании видеть у себя князем Бориса и кровавой расправе Святополка с братьями5.

Между тем летописные сведения о пребывании Святополка на свободе в Киеве в момент смерти Владимира или о захвате им Киева сразу же после кончины отца полностью опровергаются показаниями современника, на что уже обратил внимание Н. Н. Ильин6. Титмар определенно утверждает, что Святополк находился в этот момент в темнице и лишь позднее сумел, оставив жену, бежать из тюрьмы к своему тестю Болеславу Польскому7. В том, что это показание Титмара не является случайной обмолвкой, убеждает другое место из его хроники, где говорится о попытках Болеслава обменять на находившуюся в плену у Ярослава дочь захваченных им в Киеве родственников Ярослава 8.

Но если Святополк находился в темнице, следовательно, он не мог быть тем лицом, которое постаралось скрыть на время смерть Владимира, как хочет этого “Сказание об убиении Бориса и Глеба”: “Святополк потаи смерть отца своего...”9. По-видимому, ближе к истине здесь русские летописи, приписывающие сокрытие смерти Владимира его боярам, настроенным неприязненно к Святополку 10. В наиболее развернутом виде сведения об этом сохранились в Архангелогородском летописце: “...а бояре таиша Владимирово представление того ради, дабы не дошла весть до окаянного Святополка” и.

Если же вновь обратиться к Титмару, то можно понять и причины стремления скрыть смерть великого князя. Дело в том, что Святополк вовсе ,не был нелюбим киевлянами, как утверждают “Житие” Бориса и Глеба и летописи 12, а, может быть, пользовался даже в Киеве известной популярностью 13. Во всяком случае, о преданности Святополку киевлян говорит Титмар, сообщая о его возвращении в русскую столицу 14. Ход событий еще более разъяснится, если принять во внимание сведения Титмара о том, что Владимир умер, “оставив наследство свое полностью двум сыновьям” (третий — Святополк бежал в Польшу) 15. Это сообщение Титмара повторяется в несколько измененном виде в другом месте его хроники. “Власть его (Владимира.— В. К..) была поделена между его сыновьями” 16.

Итак, после смерти Владимира киевский великокняжеский стол не был захвачен Святополком, который, не получив свободы, сумел, однако, все же убежать в Польшу. При этом смерть отца постарались скрыть от арестованного, очевидно, для того, чтобы он не смог помешать разделу Древнерусского государства между двумя его братьями.

Важно подчеркнуть при этом, что Титмар дважды в своей хронике отмечает раздел Киевской Руси между сыновьями Владимира. Для него это, следовательно, было совершенно очевидно. Труднее решить вопрос о том, какие из сыновей Владимира оказались его наследниками. Помимо Ярослава, речь, кажется, может идти о еще двух сыновьях покойного киевского князя— Мстиславе Владимировиче и Борисе Владимировиче. Последний, если судить по летописи, был близок Владимиру в последние дни его жизни. Находясь на смертном одре, Владимир “печенегом, идущем на Русь, посла противу им Бориса” 17. Зато летопись определенно сообщает о разделе Руси между Ярославом и Мсти-с-лавом Владимировичами под 1026 г.18, чему предшествовали неоднократные столкновения между ними в 1023—1024 гг.19 Нужно сказать, что эти известия “Повести временных лет” не киевского и не новгородского происхождения, а, как полагает акад. М. Н. Тихомиров20, возникли в среде, близкой Мстиславу Тмутара-канскому. В пользу такого решения вопроса свидетельствует их общий, малоблагожелательный Ярославу и, наоборот, явно благожелательный его брату тон. Их действительно нет ни в Новгородской Первой летописи, ни в Архангелогородоком летописце. Вообще вопрос о разделе Руси между наследниками Владимира очень запутан и сложен из-за явной недостаточности и противоречивости сохранившихся источников. Так, византийский хронист Кедрин, 'помимо Ярослава и Мстислава, называет наследником Владимира еще и Станислава. По его словам, объединение Руси под властью Ярослава произошло только после смерти этих двух его братьев21. Но если сохранившиеся источники не дают возможности нарисовать сколько-нибудь полной и отчетливой картины княжеских усобиц, происходивших на Руси после смерти Владимира Святосла-вича, то их все же вполне достаточно для того, чтобы сформулировать два очень существенных для понимания предшествовавших 1018 г. событий тезиса.

'1. Бежавший в 1015 г. из тюрьмы в Польшу Свято-полк не мог в том же 1015 г. быть убийцей князей Бориса и Глеба. Это не значит, конечно, что следует принять малоубедительную и основанную на интерпретации такого сложного памятника, как “Эймундова сага”22,

гипотезу Н. Н. Ильина, полагавшего, что убийцей Бориса и Глеба был Ярослав Владимирович23. Следует иметь в виду, что скандинавские саги — это очень сложный источник, складывавшийся на протяжении длительного времени, и поэтому опираться на их сведения при реконструкции событий политической истории слишком рискованно. Если связывать гибель этих сыновей Владимира с именем Святополка, то следует думать, что убийство их произошло гораздо позже, когда Святополк мог укрепиться с помощью Болеслава Храброго на киевском столе, т. е. в 1018—1019 гг.

2. Датируемая летописью 1016 г. битва между Ярославов и Святополком24 на самом деле не могла иметь места ,в этом году. Положение не изменится, если принять поправку Н. Н. Ильина и считать, что битва эта могла произойти уже в 1015 г.25

Учитывая многослойность редакционной обработки соответствующих летописных текстов, можно предложить два возможных решения тех недоумений, которые вызывает! летописная статья 1016 г. Во-первых, в битве 1016 г. (1015 г.) решалась судьба не Ярослава и Святополка, а Ярослава и какого-то иного его соперника на • Руси. Само по себе такое явление едва ли способно вызвать недоумение. В 20-х годах XI в. Ярославу Мудрому неоднократно приходилось сталкиваться со своим братом Мстиславом, а под 1021 г. летопись сообщает о конфликте Ярослава с племянником его Брячиславом, ограбившим Новгород26. Произведенное Н. Н. Ильиным сопоставление летописных текстов о битве 1016 (1015) г. и о битве 1019 г. между Ярославом и Святополком показывает, однако, что летописный текст под 1019 г. не содержит каких-либо конкретных исторических сведений, а представляет собой трафаретное описание битвы, типичное для агиографических памятников. Поэтому возможно второе объяснение возникшего недоумения: в “Повести временных лет” просто дважды рассказывается об одном и том же событии — о битве Ярослава со Святополком в 1019 г.27 Действительно в Новгородской Первой летописи о битве Ярослава со Святополком говорится лишь один раз и под 1016 г. в связи с военной помощью, оказанной новгородцами Ярославу28 и полученной ими от него “Правдой” 29. С этой битвой летопись связывает бегство и гибель Святополка. Аналогичным образом ход событий излагается и в 3-й Псковской летописи.

Все это дает основание думать, что в действительности была только одна битва между Святополком и Ярославом. Появление двух летописных статей о столкновениях Ярослава и Святополка следует считать результатом сознательного редактирования летописного текста, предпринятым для согласования летописных известий с данными “Жития” Бориса и Глеба, изображавших Святополка убийцей своих братьев. Неслучайно местом битвы 1019 г. оказалась река Альта, где согласно “Житию” погиб Борис. Именно на месте гибели мученика должен был Ярослав отомстить за его смерть31. Поэтому же рассказ о действительно имевшем место сражении между Ярославом и Святополком оказался помещенным под 1016 г., так как только таким образом летописец мог наиболее убедительно доказать, что в 1015 г., когда погибли Борис и Глеб, киевским князем и их убийцей был Святополк. А. А. Зимин считает, что “Правда” Ярослава действительно была составлена в 1016 г., а появление ее было обусловлено борьбой русских князей за Киев32.

Итак, ни в 1015, ни в 1016 гг. Ярославу не приходилось вступать в битву со Святополком Владимировичем, которому скорее всего не только не удалось сколько-нибудь времени покняжить в Киеве, но пришлось, воспользовавшись представившимся случаем, бросив жену, бежать из темницы в Польшу. Это не значит, однако, что разделивший с одним из своих братьев отцовское наследство Ярослав не видел в Овятополке опасного противника и не принимал мер, что'бы обезвредить его. Тот факт, что приютивший Святополка Болеслав был поглощен в это время событиями на западной польской границе, нисколько не ослабил энергии Ярослава. Наоборот, он постарался воспользоваться затруднениями польского князя, памятуя, возможно, о событиях 1013 г., обещавших ему вмешательство в русские дела честолюбивого и самовластного Пястов<ича.

О дипломатической акции Ярослава при дворе германского императора, направленной против Болеслава, рассказывает хорошо осведомленный свидетель — Тит-мар Мерзебургский. Соответствующий отрывок помещен Титмаром в той главе его хроники, где говорится о прибытии осенью 1017 г. в Мерзебург ко двору Генриха II польского посла с мирными предложениями от Болеслава Храброго. В словах Титмара звучит даже как бы сожаление, что события развернулись таким образом, что помогли выйти польскому князю из войны. Сказав о благосклонном приеме Генрихом II польских мирных предложений, Титмар добавляет: “... И только тогда (император.— В. К.) узнал, что король руссов, как и обещал через своего посла, напал на Болеслава, но ничего не сделал для овладения городом”33.

Исследователи согласны в основном в том, что слова Титмара свидетельствуют о вторжении Ярослава в Польшу и об осаде им какого-то неизвестного польского города 34. Это находит определенное подтверждение и в русских источниках, сообщающих под 1017 г. о походе Ярослава к Берестью, т. е. в сторону польской границы35.

Слова Титмара позволяют, однако, подчеркнуть еще инициативу Ярослава, направившего своего посла в Империю. В связи с этим естественно возникает предположение, что, задумывая план союза с Империей и предпринимая при императорском дворе соответствующие дипломатические шаги, Ярослав едва ли мог полностью обойтись без посредничества Стефана Венгерского и особенно Олдржиха Чешского, бывшего непримиримым врагом Болеслава. Иными словами речь шла не только о русско-германском, но и о русско-чешском союзе. Предполагаемые оживленные связи между Ярославом и Олдржихом может быть и могут послужить тем обстоятельством, которое способно объяснить причину, по какой из всех чешских князей конца X — первой половины XI в. русская летопись отметила лишь имя Олдржиха36.

Дипломатическая акция Ярослава, кажется, не ускользнула от внимания польского князя, который обратился за помощью к печенегам, побуждая их к набегам на Киев. Во всяком случае, рассказывая о движении войск Болеслава на Киев в 1018 г., Титмар замечает: “Очень сильный город Киев по наущению Болеслава стал жертвой постоянных нападений печенегов и понес большой ущерб от пожаров”37. О пожарах киевских церквей сообщает под 1017 г. и “Повесть временных лет”38, в то время как Архангелогородский летописец прямо отмечает под 1017 г. сильный набег печенегов. “Приидоша печенези на Киев и всекошася в Киев, и едва к вечеру победи их Ярослав, и отбегоша”39.

Наряду с этими враждебными Ярославу действиями, предпринимались, однако, Болеславом и попытки достичь примирения с русским князем. Титмар упоминает о сватовстве Болеслава к близкой, судя по летописи 40~41, Ярославу его сестре Предславе42. Судя по сохранившейся в хронике Галла Анонима придворной польской традиции, отказ Ярослава выдать за Болеслава свою сестру вызвал страшный гнев польского князя. По Галлу, отказ этот был даже причиной киевского похода 1018 г.43 В некоторых русских летописях сохранились сведения о жестоком оскорблении Болеславом Предсла-вы после захвата им в 1018г. Киева. Так, Архангелого-родский летописец рассказывает: “Тогда Болеслав взят к себе на постелю Переславу, дщерь Владимерю, сестру Ярославлю”44. Сообщение это подтверждается и сведениями Титмара45. Поскольку смерть Эмнильды, третьей жены Болеслава, относится к 1017 г.46, а на четвертой — Оде он женился в феврале 1018 г.47, к со-отв^тствующему промежутку времени и следует отно-сит4 сватовство польского князя.

J018 г. не был, таким образом, первым годом второй польско-русской войны, которая началась, во всяком случае, уже в 1017 г., причем Ярослав явно не стремился к миру с Болеславом, очевидно, не желая делиться наследством со Святополком и опасаясь повторения событий 1013 г.

Летом 1018 г. после того, когда Будишинский мир полностью развязал Болеславу Храброму руки на западе, должны были сбыться и самые худшие опасения Ярослава.

Непосредственные причины выступления Болеслава и развитие военных действий в течение его похода 1018 г. освещены, хотя и неполно, но в основном достаточно, в сохранившихся источниках. Так что исследователь имеет возможность составить себе довольно определенное представление о последовательности событий и связи между ними  Поэтому описание похода 1018 г   обычно близко в существующей историографии вопроса

Главными при анализе событий Киевского похода 1018 г являются три источника

Это хроника Титмара Мерзебургского, хроника Галла Анонима и русские летописи, прежде всего, “Повесть временных лет”

Польский хронист Галл писал без малого сто лет после похода 1018 г  Приблизительно к этому же  времени относится русский источник в   том виде, в каком он со хранился сейчас   Зато Титмар Мерзебургский   был со временником событий,   писал со слов очевидцев и уже только по этим признакам должен бы считаться основ ным источником   Но помимо того необходимо отметить и серьезную заинтересованность автора в польских делах, а в связи с ними и в русских   Так, начиная   свой рассказ о киевском походе 1018 г, он замечает   “Не подобает умолчать о печальной  потере,  случившейся  на Руси”48

Сказанное выше не значит, конечно, что другие источники, Аноним Галл и русская летописная традиция не имеют никакого значения для исследователя Несмотря на свою очевидною тенденциозность, они все же в некоторых существенных случаях дополняют рассказ Титмара Что касается летописи, то ей нельзя даже поставить в упрек какую либо особую симпатию к Яро славу Ее рассказ о походе 1018 г звучит достаточно объективно И если можно говорить о четко выраженной тенденциозности летописи, то она, конечно, распространяется на Святополка, а не на Болеслава, который называется даже “великим” и которому русский книжник не думал отказывать ни в уме, ни в храбрости*9. Неизмеримо более тенденциозен польский хронист начала XII в, не скрывающий, кстати говоря, своего высокомерного отношения к противнику Бол>еслава Поэтому в основу последующего изложения положены автором настоящей работы современные событиям известия Титмара, дополняемые сведениями русских и польских источников лишь в том случае, когда они явно не противоречат показаниям современника

Сведения других немецких источников50, помимо Тит-мара не имеют никакого самостоятельного значения5l

Болеслав Храбрый, очевидно, довольно основательно подготовился к далекому походу Помимо тех сил, которыми он располагал в Польше, польский князь сумел заручиться поддержкой Империи, Венгрии и печенегов. Поддержка эта была по тому времени довольно значительной, 300 немцев, 500 венгров и 1000 печенегов52 Особенно показательно присутствие в польском войске венгров Из этого факта можно делать вывод, что польско-венгерское соперничество из за словацких земель к 1013 г оказалось уже пройденным этапом53 Тем большее внимание обращает на себя то обстоятельство, что на стороне Болеслава Храброго не выступил такой союзник Империи в период польско германских войн 1003—1018 гг, как Чехия Очевидно, противоречия между польскими и чешскими феодалами, их соперничество из-за Моравии были настолько ожесточенными, что договориться о совместной военной акции не было никакой возможности Иными словами, можно думать, что предполагаемый чешско-русский союз, заключенный Олдржихом Чешским, сохранялся в силе, хотя военные действия на западе бьмги прерваны

Активности и успехам польской дипломатии в Буди-шине определенно благоприятствовали такие объективные обстоятельства как затруднения Империи на Западе, в Бургундии и особенно, в Италии, где крупные военные действия предприняла Византийская империя На обстоятельство это обратил уже (внимание С Закшев-ский54, а в последнее время связь Будишинских переговоров с положением в Италии подробно исследовал А Ф. Грабсмий, подчеркнувший наличие русских военных формирований в войске Василия II в Италии55 Помимо того, перед Империей вновь возникла угроза возобновления борьбы с языческими лютичами.

Все это создало такие условия, что в Германии начали вновь подымать голову те феодальные круги, которые сочувствовали политическим планам покойного Оттона III"56.

Заинтересованность Империи в Киевском походе подтверждается не только присутствием в польском войске немецкого вспомогательного отряда. Не случайно, что после вступления в Киев к Генриху II было отправлено посольство с богатыми дарами и предложением в дальнейшем выполнять все желания императора57. Очевидно, Болеслав Храбрый заботился о сохранении видимости совместной акции Польши и Империи против Руси и Византии. Видимость эта была соблюдена.

Слова Титмара о том, что поход был предпринят по немецкому наущению, свидетельствуют даже о какой-то договоренности между Болеславом и Империей по киевскому вопросу58.

Обстоятельства похода и завоевания Киева в целом совпадают у Титмара и в русской летописи. Последовательность событий представляется в следующем виде: войска противников встречаются у Буга, река разделяет их. Насмешки с русской стороны вызывают поляков к немедленной переправе (Титмар сообщает, что Болеслав I до этого начал постройку мостов), затем следует битва 22 августа 1018 г., которую Ярослав проигрывает, и его побег59. Сообщения Титмара в этом месте несколько разнятся от летописных в том смысле, что у него в Константинополе   Труды, т.  I. СПб,   1908;    М   В   Левченко. Очерки по истории русско-византийских отношений (далее. Очерки   ) М, 1956, стр  387—390.

вызов к битве идет не с русской, а с польской стороны60. Однако поскольку дело касается устной и притом “е одновременной традиции, разница эта не может считаться существенной. Во всяком случае, победа Болеслава была полной.

Летопись сообщает, что Ярославу удалось бежать всего с четырьмя людьми и вслед затем идет следующее известие: “Болеслав же вниде в Киев с Святополком”61. Следовательно, никакого сопротивления до самого Киева уже больше не было, что подтверждается и сведениями Титмара.

В настоящем 'исследовании нет нужды производить специальное изучение маршрута движения войск Болеслава от Буга к столице Древнер\сского государства. После соответстующих польских и немецких исследований вопрос этот можно считать разработанным с достаточной полнотой62. Переправившись через Буг в районе между Корытницей и Кристинополем, Болеслав двинулся далее на Киев приблизительно по линии Владимир Волынский — Олыка — Дорогобуж — Радомышль — Белгород.

Более важным в данный момент представляется указать на другое. Сообщения Титмара Мерзебургского Жвно свидетельствуют о том, что в борьбе Святополка с Ярославом дело не сводилось просто к иноземном) вмешательству. Титмар юпределенно говорит, что после битвы на Буге Болеслав “принимался всюду жителями с большими дарами и честью”63. В этой связи привлекает к себе внимание и другое сообщение Титмара, разрывающее его рассказ о походе Болеслава: “Между тем Ярослав захватил силой один град, послушный его брату, и увел его жителей”64.

Далее, летоп'ись молчит об обороне Киева и об наступающих Болеславе и Святополке Титмар сообщает, правда, об обороне столицы от печенегов, которых подбил на выступление против Руси Болеслав, но вслед за тем пишет о том, что она скоро (14 сентября) вынуждена была открыть ворота перед завоевателями, объясняя это бегством Ярослава и страхом перед союзниками Болеслава и Святополка — немецкими рыцарями65. И сразу же хронист переходит к описанию торжественной встречи киевским духовенством победителей в Св. Софии и рассказывает о поднесении Болеславу пышных даров, которые он распределил среди своих союзников и любимцев и отослал в Польшу66.

Если рассуждения Титмара о страхе перед немецким рыцарством можно уверенно истолковать как тщеславное бахвальство немецкого хрониста, то остальные его сведения представляют существенный интерес. Они определенно свидетельствуют, что и у Святополка были свои сторонники на Руси, причем >не только среди феодальных верхов, но и среди горожан Важно также, что, судя по Титмару, Святополк не был еще “окаянным” в глазах даже киевского духовенства.

В сообщениях Титмара обращает на себя внимание только еще одна деталь: “Оборонялся он (Киев.— В. К.)

собственными жителями, но вскоре был принужден чужим мужам открыть ворота, ибо оставленный своим королем спасающимся бегством...”,67 не имел выбора и должен был принять завоевателей. Можно ли, опираясь “а это сообщение Титмара, предположить, что Ярославу, несмотря на поражение, удалось все-таки сохранить часть своих сил и временно укрыться в Киеве и что только после его вторичного бегства Киев перешел в руки победителей? К сожалению, слова хрониста не настолько определенны, чтобы можно было на них строить обоснованный вывод. Выводу этому противоречит летопись. Зато его как будто подтверждает Аноним Галл

Походу Болеслава Храброго у него посвящены две никак ие связанные между собой главы первой книги 7 и 10. Ме|жду ними стоят сообщения, не имеющие к походу никакого отношения Галл да!же и не пытается как-нибудь связать эти два свои рассказа, по всей вероятности, основанные на устной дружинной или придворной традиции.

Обращаясь к сообщениям Галла о походе 1018 г., прежде всего надо отметить, что события, рассказанные в 10 гл., т. е. после описания похода в целом, совпадают в основном с событиями битвы на реке Буг в передаче Титмара и летописи.

По словам хроники, во время одного из походов Болеслава Храброго войска его встретились с русскими отрядами при неизвестной реке Очевидно, это — Буг русской летописи. Но у Галла есть одна подробность, не засвидетельствованная другими источниками. Дело в том, что поход поляков совпадает с каким-то походом русского князя, так что в то время как польские войска оказываются на русском берегу реки, русские располагаются на польском. Битва разыгрывается и у Галла вследствие перебранки и поддразнивания со стороны русских. Только в несколько ином варианте: пока дружина Храброго отдыхает после веселой пирушки, челядь обозная возится у реки со всякими своими делами.

8 это время начинается перебранка. Раздраженная челядь хватается за оружие спящих и вплавь перебирается через реку. Завязывается ожесточенная битва. В это время просыпается дружина и тоже вступает в бой. В результате русские разбиты и спасаются бегством.

Рассказ в целом очень близок к сообщениям других источников, только разбавлен большим количеством разных анекдотических деталей, не представляющих самостоятельного интереса. Во главе сражающихся и у Галла стоят князья. Это — Болеслав I и Ярослав.

Расхождение в описании расположения 'противников, отмеченное выше, может быть находит свое объяснение в факте наличия войны между обоими государствами перед самым киевским походом 1018 г. Этот факт и превратился в устной традиции в расцвеченный фантазией рассказ о том, как в поход выступили оба противника одновременно, причем ничего не подозревая друг о друге68.

Теперь следует обратиться к 7 главе первой книги хроники, посвященной специально походу 1018 г.

Описание его начинается с краткого сообщения о пограничном столкновении и победе над неприятелем, не решившимся дать настоящий отпор. Об этом пограничном столкновении более подробно рассказывается в 10 главе той же хроники. Затем следует рассказе быстром марше на Киев, без осады городов и взимания дани69. Пока все у Галла изложено относительно близко к двум другим источникам. Поспешность Болеслава I объясняется в хронике стремлением захватить в первую очередь князя и столицу70. Следовательно, Ярослав в этот момент находился в Киеве. Галл, следуя за своими источниками, передает далее абсолютно анекдотический рассказ о том, как Ярослав с тупым видом во время рыбной ловли получил в лодке известия о поражениях, а затем, отчаявшись в возможности сопротивляться и чуть ли не открыто насмехаясь над собой, предался позорному бегству. Источник Галла в этом месте более чем очевиден. Это польская дружинная традиция, стремящаяся представить Ярослава в таком смешном и глупом виде. В связи с этим стоят и противоречия данных 7 главы с данными уже разобранной 10. Бросается в глаза отсутствие хнязя Ярослава во время пограничного столкновения, отсутствие какой-либо попытки к сопротивлению с его стороны. Между тем об участии Ярослава в битве на Буге есть сведения не только в хронике Титмара и в летописи, но и у самого же Галла в 10 главе его хроники.

В конце 7 главы Галл снова рассказывает о битве между Ярославом и Болеславом на реке Буг, относя ее на этот раз ко времени возвращения Болеслава из Киева в Польшу71. Несомненно, однако, что речь здесь идет опять об августовской битве 1018 г. Конструировать на основании этого сообщения Галла новый этап борьбы между Ярославом и Болеславом, как это делает И. Лин-ниченко72, нет никаких оснований. Не в интересах Ярослава было в тот момент преследовать Болеслава и рисковать поражением, оставляя Святополка спокойно накапливать силы в Киеве.

Стремлением очернить и высмеять противника, характерным для этого раздела хроники, объясняется и то обстоятельство, что захват Киева, по Галлу, обходится без всякого, даже самого малейшего сопротивления73. Итак, даже если отступление Ярослава к Киеву и подтверждается Галлом Анонимом, то все же явная неточность и противоречивость использованной им устной традиции с характерными для нее анекдотическими элементами при явном пренебрежении к противнику исключают возможность опираться на его хронику в этом вопросе.

По вопросу о целях и результатах Киевского похода в литературе существует целый ряд иногда исключающих друг друга точек зрения. И в старой и в новой историографии, наряду с мотивами личной мести, обычно подчеркивается захват Болеславом Червенских городов как цель его похода на Киев 74. Эту точку зрения можно считать господствующей в настоящий момент как в советской, так и в польской литературе75. Наряду с ней делались попытки связать Киевский поход с широкой западнославянской политикой польского князя. Следовательно, ставился вопрос о политическом подчинении Киевской Руси как цели Болеслава Храброго в 1018 г.76 Вместе с тем раздавались и раздаются голоса в пользу того, что действия Болеслава в 1018 г. диктовались главным образом его семейными, династическими соображениями77. Нет среди историков единой точки зрения и на исход военных действий 1018 г. В то время как одни исследователи полагают, что поход Болеслава I завершился его добровольным уходом в Польшу78, другие — и их большинство — пишут о народном восстании и изгнании из Киева отрядов польского князя 79.

Но прежде чем попытаться формулировать ответы на все эти поставленные предшествующей историографией вопросы, следует, как кажется, вновь обратиться к источникам, чтобы проанализировать политику, проводившуюся на Руси Болеславом Храбрым.

Здесь прежде всего обращает на себя внимание следующий факт, хорошо подтверждаемый источниками.

С завоеванием Киева Болеслав I считал законченным свое участие в военных действиях на Руси. Нет никаких признаков интереса его к делам тмутараканским. Болеслав не думал и о походе на Новгород, о чем свидетельствует факт отправления им к Ярославу посольства с предложением обмена своей дочери, находящейся в плену у Ярослава, на его семью, оставшуюся в Киеве80. Чрезвычайно показательно при этом, что в качестве посла направляется к Ярославу глава русского духовенства. Очевидно, речь шла о серьезных переговорах, и с Ярославом считались как с важной политической фигурой.

Не менее важно в этой связи и другое обстоятельство. По словам Титмара, сразу же после захвата Киева, Свя-тополк отослал вспомогательные союзные войска — немцев, венгров, печенегов — одарив их богатыми дарами, по домам, будучи уверенным в благожелательном отношении киевлян81. Сделать это без воли Болеслава Свя-тотюлк, разумеется, не мог. Очевидно, ни он, ни Болеслав, действительно, не видели больше нужды в союзниках, а следовательно, не намеревались идти новым походом на Ярослава, бежавшего в Новгород.

Все это, конечно, только подтверждает сделанный выше вывод о серьезном значении, которое придавалось Болеславом и Святополком переговорам с Ярославом.

Трудно предполагать при этом, что Святополк мог строить себе какие-либо иллюзии относительно позиции новгородских феодалов и горожан по отношению к Ярославу, хотя, конечно, он и не мог знать о размерах той помощи, которую они оказали Ярославу впоследствии. Судя по летописи, “Ярославу же прибегшю Нову-городу и хотяше бежати за море. И посадник Косня-тин, сын Добрынь, с Новгордьци расекоша лодье Ярославле, рекуще, хочем ся и еще бита с Болеславом и Святополком. Начаша скот събирати: от мужа тю 4 куны а от старост по 10 гривн, а от бояр по 13 гривн.

И приведоша Варягы и вдаша им скот, и совокупи Ярослав вой многы”82.

Что касается отправки домой союзников, то поспешили с ней, очевидно, прежде всего учитывая сложности и неудобства пребывания разнузданных иностранных отрядов в многолюдном и богатом городе. Столица Древней Руси на самом деле, судя по словам Титмара Мерзе-бургокого, составлявшего свой рассказ о походе 1018 г. на основе рассказов очевидцев, произвела огромное впечатление на немецких участников войны. Перед ними был величайший город Европы, с огромным по тому времени количеством населения, город не только невиданной в соседних западнославянских странах роскоши и богатства, но и действительно крупнейший центр ремесла и торговли. Титмар упоминает о свыше чем четырехстах церквах, восьми рынках и бесчисленном населении, которое по словам Титмара, в основном состояло из <'беглых рабов”83 (имеются в виду, вероятно, беглые крестьяне). При таких условиях нельзя было не опасаться военных насилий и грабежей, способных вызвать народное возмущение. А люд киевский, по словам самого же Титмара, умел оказывать сопротивление врагу.

Но если Болеславом не делалось никаких приготовлений к продолжению борьбы с Ярославом, то он много уделял внимания вопросам отношений с Германией и Византией. Об этом свидетельствует посольство аббата Туни, которое было отправлено к императору Генриху II вслед за отпуском иностранных союзников. Отсюда же из Киева, было выслано Болеславом второе посольство — к византийскому императору Василию II Болгаробойце. Болеслав заверял Василия через послов в том, что желает быть ему верным другом, одновременно угрожая ему враждой на случай его отказа от сотрудничества84.

Как предполагает А. Ф. Грабский 85, целью этого посольства было добиться отзыва русских союзных войск из Италии, что отвечало бы планам Генриха II и передало бы дополнительные военные ресурсы в руки Святополка, и установление непосредственных дипломатических контактов с константинопольским двором. Тот факт, что сын Болеслава, Мешко II, изучал греческий язык 86, укрепляет, по млению исследователя, его последнее предположение. Помимо дипломатических, однако, могли иметься в данном случае и не упускавшиеся из виду феодальными владыками экономические соображения. Начавшийся в конце X в. упадок арабской торговли, приносившей странам Восточной “ Северной Европы серебряные дир-гемы, упадок, обусловленный успехами турок-сельджуков в Иране87, естественно вызывал повышенный интерес к торговле с Византией.

Наконец, последнее обстоятельство, указывающее на то, что в Киеве Болеслав отнюдь не занимал свое воображение планами продолжения войны с Ярославом. По мнению Я. Карловича, польский князь пробыл в древнерусской столице всего около месяца 88. С. Закшевский думает, что пребывание Болеслава в Киеве затянулось на несколько больший срок89. Однако он не мог быть все же намного большим, потому что Титмар, умерший в декабре 1018 г., успел отметить в своей хронике возвращение Болеслава Храброго в Польшу90.

Из того, что было сказано выше, вытекает следующий вывод. Добиваясь для Святополка киевского стола, Болеслав Храбрый отнюдь не стремился сделать его “самовластием” Русской земли. Для него, вероятно, было выгодней сохранить на Руси такое положение, при котором в Дальнейшем Древнепольскому государству пришлось бы иметь дело не с одним сосредоточившим в своих руках всю верховную власть князем, каким был, например, Владимир Овятославич, а с 1036 г. Ярослав Мудрый91, а  с двумя или, может  быть, даже тремя  относительно равносильными властителями.

В источниках сохранились, однако, свидетельства, опираясь на которые можно было бы, как полагали некоторые исследователи92, говорить о более широких и честолюбивых планах польского князя, об его намерении присвоить себе верховную власть на Руси. Речь идет о некоторых русских источниках и хронике Галла Анонима.

В Софийской I и Новгородской 4 летописях есть одно место, отсутствующее в “Повести временных лет”, которое как будто бы прямо говорит даже о перенесении Болеславом столицы в Киев: “И седе (Болеслав.— В. К.) на столе Володимире. И тогда Болеслав положи себе на ложи Передславу, дщерь Володимерю, сестру Ярославлю”93. А. А. Шахматов считает, что это место попало в общерусский свод 1448 г. в конечном счете из несохранившегося жития Антония, составленного несколько позже 1072—1073 гг.94

Очень важно, кстати говоря, что аналогичное соооще ние имеется и в Архангелогородском летописце, сохранившем в позднейшем литературном оформлении некоторые древние, отсутствующие в Лаврентьевской летописи сведения: “...Болеслав ...седе на столе Владимири. Тогда Болеслав взят к себе на постелю Переславу, дщерь Вла-димирю, сестру Ярославлю”95.

В этой связи приобретают определенный смысл и слова Галла Анонима о том, что, вступая в Киев, Болеслав ударил мечом по Золотым Воротам96.

В таком случае становится понятным иначе лишенное логики сообщение “Повести временных лет” об организации Святополком восстания киевлян против польских войск. Сообщение это сохранилось и в ряде других, более поздних летописных сводов. Вот оно: “Болеслав же бе Кыеве седя, оканьный же Святополк рече: “елико же ляхов то городу, избивайте я”; и избиша ляхы. Болеслав же побеже ис Кыева, възма именье и бояры Ярославле и сестре егоиНастаса пристани деся-тиньнаго ко именью, бе бо ся ему вверил лестью и лю-дии множьство веде с собою и городы Червенскыя зая собе и приде в свою землю”97. Любопытно, что Архан-гблогородский летописец, как и Новгородская 4 летопись, именует при этом Святополка не “окаянным”, а “безумным”.

Итак, судя по приведенным источникам, выступление Святополка против Болеслава явилось результатом попыток польского князя присвоить киевский великокняжеский стол. Таким образом, казалось бы, поведению Святополка нельзя отказать в определенной логике. Зато вызывают законное недоумение некоторые детали в приведенных цитатах. Во-первых, увод многочисленных пленников и богатой добычи как будто бы не согласуется с фактом избиения поляков и необходимо последовавшей бы в таком случае паники или, по крайней мере, растерянности и поспешности.

Если Болеслав на самом деле захватил столь большую добычу, очевидно, он имел достаточно времени, чтобы как следует подготовиться к отступлению, привести в порядок все свои дела и даже по дороге присоединить к своему государству Червенские города. Между тем, можно считать абсолютно доказанным, что Болеслав пробыл в Киеве очень недолго. Показания Галла Анонима о десятимесячном пребывании польского князя в русской столице98, без всякого сомнения, являются результатом смешения в его рассказе обстоятельств Киевского похода 1018 г. с обстоятельствами аналогичного похода Болеслава II в 1069 г."

Зато определенный Я. Карловичем срок пребывания Болеслава Храброго в Киеве приблизительно в месяц полностью подтверждается Архангелогородским летописцем, в котором оказано: “А Болеслав, княжив в Киеве месяц един, и рече кияном: “разведите мои вой по градом своим и кормите их” 10°.

Во-вторых, в цитировавшихся отрывках выступление Святополка и киевлян против Болеслава непонятным образом увязывается с превращением в наложницу Болеслава Предславы — сестры Ярослава и Святополка, судя по летописи, очень близкой к Ярославу.

В-третьих, трудно предполагать, что сам Святополк, пробыв в Киеве около месяца, мог почувствовать себя достаточно сильным, чтобы выступить открыто против Болеслава, имея за спиной Ярослава, лихорадочно готовившегося к борьбе в Новгороде.

Вопрос о столкновении Болеслава со Святополком в Киеве и изгнании оттуда польского инязя решается значительно проще. Он решается на основании совершенно прямых, исключающих какие-либо косвенные толкования, показаний современника событий Титмара Мерзе-бургского, который говорит о “веселом” возвращении Болеслава 101.

Итак, Болеслав I не был изгнан, а покинул Киев по собственному почину.

Что же касается летописного сообщения об избиении его отрядов в 1018 г., то, по мнению Я. Карловича и И. Линниченко 102, оно навеяно событиями 1069 г., походом Болеслава II на Киев и действительно имевшим место восстанием против него киевского населения шз. Такой же точки зрения придерживался и А. А. Шахматов.

Предпринимая реконструкцию древнейшего Киевского свода104, он тоже считает этот эпизод позднейшей вставкой, связанной с воспоминаниями о 1069 г.105

Но если не было изгнания Болеслава из Киева и не было его конфликта со Святополком, то естественно возникает и следующий вопрос. Вправе ли исследователь толковать слова летописи: “И седе (Болеслав.— В. К.) на столе Володимире” как указание на намерение Болеслава присвоить себе киевский великокняжеский стол, перенести в Киев столицу или иначе как-либо объединить Русь с Польшей в одно государство?

Думается, что ответ на этот вопрос должен быть отрицательным. В этом убеждает тщательный анализ показаний современного событиям источника, показаний, которые прямо исключают такое решение вопроса. Тит-мар сообщает не просто о счастливом возвращении домой Болеслава, ио и о том, что Болеслав “возвел на сгол его (Ярослава. — В. К.) брата и своего зятя” Святопол-ка 1(*. Вместе с тем мерзебургокий епископ определенно считрет, что именно Святополк, прибывший в Киев, и есть! senior русских 107. Показательно также, что о передаче! Святополку Болеславом власти в Киеве говорит и Галл Аноним, путая, правда, при этом события 1018 и 10691гг. в своем рассказе о десятимесячном пребывании БолёЬлава I в Киеве и на Руси 108. Он же упоминает о дани; которую обязана была, якобы, уплачивать Русь Польше 10Э.

Все это не значит, конечно, что слова летописцев: “И седе (Болеслав. — В. К.) на столе Володимере” являются просто вымыслом. Честолюбивый и высокомерный, судя по источникам “старый блудник” (anticuus fornicator), как его называет Титмар, Болеслав, сделав своей наложницей Предславу, мог себе, конечно, позволить и такую вольность, чтобы усесться на столе Владимира, оскорбляя и своего союзника и своего противника (может быть отсюда и слова Галла Анонима о том, что Болеслав поставил Святополка “на свое место”) по. Факт этот мог сохраниться в .памяти потомства как на Руси, так и в Польше, но не он определял планы и задачи Болеслава в 1018 г.

Итак, заканчивая анализ всех рассмотренных источников следует подчеркнуть важнейшие его итоги. Конечно, правы те исследователи, которые полагали, что, двинувшись на Киев, Болеслав .не только мстил за отказ выдать за пего замуж Предславу и за арест своей дочери и зятя. Конечно, польского князя прельщала перспектива пограбить богатую Русь и его столицу, добраться до сокров-ищницы русских великих мнязей, тем более, что военная добыча была важным средством для содержания его многочисленной дружины111. По-видимому, со вершенно  правы   те   исследователи одну из задач похода 1018 г. в захвате Червенских городов, являвшихся важным узлом международных транзитных путей с Востока в Центральную и Западную Европу и к побережью Балтийского моря. Не исключено при этом, что Червенские города были захвачены Болеславом еще по пути на Киев113. Странно, однако, что Титмар совсем не упоминает о Червенских городах. Пе-ремышль, конечно, оставался в русских руках.

Влолне убедительны и предположения, что Болеслав стремился использовать поход 1018 г. для установления контактов с византийским двором 114.

Зато, очевидно, должно быть отвергнуто мнение тех исследователей, в том числе и автора этих строк, которые видели в Киевском походе 1018 г. попытку создания обширного славянского государства, может быть, даже с Киевом в качестве центра "5.

Это не значит, конечно, что, возводя Святополка на киевский стол, Болеслав не “мел широких и честолюбивых замыслов в отношении Руси. Они, безусловно, были. Болеслав стремился поставить Русь под свое политическое влияние, но не путем захвата Киева, а путем раздела Руси между двумя или тремя сыновьями Владимира, что должно было, по его мнению, сделать ее ареной внутренних усобиц и превратить 'киевского князя в его зависимого союзника. Эту очевидную зависимость Святополка от Болеслава и хотел, может быть, подчеркнуть Титмар, демонстративно давая Святополку титул “senior”, а Ярославу, как и Владимиру — “rex”116. Иными словами, речь шла о расчетливой игре Болеслава Храброго на тенденциях феодальной раздробленности, уже ярко окрашивавших в то время политическую жизнь Руси.

Захват Червенских городов был последним крупным военным успехом Польши в правление Болеслава Храброго. Есть основания предполагать, что быстрое возвращение -польского князя на родину объясняется развитием внутренних событий в Польше, где княжеской власти пришлось вступить в тяжелый конфликт с церковной иерархией, за спиной которой стояла, конечно и, часть землевладельческой польской знати117. Не вполне ясные сведения об этом содержатся в хронике Галла Анонима. Болеслав, по его словам, был вынужден возвратиться в Польшу потому, что “ребенка своего Мешко еще не считал годным для управления страной”118. Ссылка на инфантильность Мешко, разумеется, не имеет никакого значения. Сын и наследник Болеслава Храброго получил npeiKpacHoe образование и до 1018 г. неоднократно выполнял чрезвычайно сложные военные и дипломатические поручения отца ш. Зато существенное значение могут иметь содержащиеся в словах Галла намеки на озабоченность Болеслава положением, складывавшимся в Польше.

Источники: чешский — хроника Козьмы Пражского и русский — рассказ о Моисее Угрине, сохранившийся в “Патерике Киево-Печерского монастыря”, сообщают о каком-то конфликте княжеской власти с церковной иерархией в Польше в начале 20 годов XI в. Под 1022 г. Козьма пишет: “В Польше происходило преследование христиан” 12°. Не менее показательно сообщение рассказа о Моисее Угрине “...княгыни же его, ляховица сущи 121, взбрани ему, глаголющи: “ни мысли, ни сътвори сего. Сице бо некогда сътворися в земли нашей. И не-киа ради вины изгнани быша черноризщи от предел земля нашиа, и велико зло содеася в лясех” 122.В рассказе о Моисее Угрине с этим гонением на “черноризцев” связываются даже события антифеодального движения 1037—1038 гг. в Польше. “Болеслав же... въздвиже гонение велие на черноризци и изъгна вся от области своа. Бог же сътвори отмщение рабов своим вскоре. В едину убо нощь Болеслав напрасно умре, и бысть мятеж велик в всей лятьской земли. И вставше, людие избиша епископы своа и боляры своа, яко же и в лето-писци поведает” 123.

Как сами по себе сведения рассказа о Моисее Угрине о преследовании “черноризцев” в Польше, так и явно тенденциозная попытка увязать эти преследования с антифеодальным движением 1037—'1038 гг., несомненно основаны на польской церковной традиции124. На это указывает не только ссылка в “Патерике” на юлова “ля-ховицы”. На это указывает и хроника Галла Анонима. Изложив события антифеодального движения 1037— 1038 гг. и чешского похода на Гнезно, польский хронист, как известно, опиравшийся в своем труде и на церковную традицию 125, замечает далее: “И такое бедствие, как 'полагают, постигло всю землю польскую оттого, чго Гаудентый, брат и преемник св. Адальберта, неизвестно по какому [поводу, подверг, как говорят, всю страну отлучению” 126.

Такой большой знаток польской церковной истории как Вл. Абрагам, полагая, что причиной интердикта могло быть ограбление княжескими дружинниками костелов, не исключает, однако, и другого предположения. А именно, чго причины конфликта князя с архиепископом лежали в самовластном обращении Болеслава Храброго с церковью ш. Последнее предположение представляется более травильным, потому что в лице Войтеха и Гаудентого в Польшу явились идеологи неоспоримого превосходства духовной власти над светской, провозвестники той борьбы между светской властью и Римом, которая вспыхнет во второй половине XI в. при папе Григории VII. Само собой разумеется, что такая идеология не могла ужиться со сложившимся, возможно, даже под влиянием Киевской Руси 128 представлением Болеслава Храброго о неограниченной автократии монарха.

Как бы то ни было, конфликт Болеслава с церковной иерархией осложнял положение польского князя в последние годы его правления. В этом конфликте на стороне церковных иерархов выступила, очевидно, и известная часть светской знати. Можно предполагать, однако, что к 1025 г. конфликт Болеслава с церковью и поддерживавшей ее знатью завершился компромиссом 129, вслед за чем последовала коронация Болеслава королевской короной 13°.

Эта коронация была логическим завершением тех переговоров, которые происходили в 1000 г. на Гнезненском съезде. Фактически уже с того времени Болеслав мог считать себя королем 131. Однако формальные переговоры с Римом о коронации были грубо прерваны Генрихом И, арестовавшим польских послов и бросивших их в тюрьму в Магдебурге. После 1005 г. источники не содержат ясных сведений о попытках Болеслава связаться с Римом по вопросу о коронации, хотя мысли о ней польский князь, конечно^, не оставлял 132.

В 1025 г. коронация Болеслава была произведена без согласия папы и императора. Болеслав воспользовался смертью Генриха II (1024 г.) и последовавшим периодом выборов нового императора в Империи, а также переменой на римском престоле, который в 1024 г. после кончины Бенедикта VIII занял Иоанн XIXш. Коронация вызвала раздражение в Империи и рассматривалась как узурпация 134.

Тот факт, что Болеславу Храброму удалось завершить объединение польских земель в рамках единого государства, а затем отстоять его независимость в ходе трех тяжелых войн с Империей, конечно, является крупнейшим успехом его правления. Создание отдельной польской архиепиокопии в 1000 г. и коронация Болеслава королевской короной в 1025 г. должны были укрепить и оформить фактическую независимость Древнепольско-го государства.

Значение Польши как одной из сильнейших стран в Центральной и Восточной Европе особенно возросло именно при Болеславе Храбром.

Активность польской дипломатии стала при нем еще более заметным фактором в политической игре европейских государств того времени. Еще более расширились и сами рамки ее деятельности. От Швеции и до Византии, от Киева и до Рима протянулись нити переговоров и интриг, с помощью которых дипломаты Болеслава Храброго пытались то опутать своего противника, то парировать его удары, всюду энергично подготовляя почву для предстоящих военных или политических предприятий.

Нельзя не учитывать, однако, что за блестящей картиной величия и силы Польши при Болеславе Храбром, за яркой картиной его многочисленных военных успехов скрывалась другая картина, картина все более нараставших внутренних, социальных конфликтов IB стране, картина ее необычайно сложного и противоречивого международного положения. В Польше, как и на Руси, усиливались тенденции феодальной раздробленности, сильная центральная княжеская власть начинала тяготить церковных иерархов и часть светских феодалов, о чем свидетельствуют события конца правления Болеслава Храброго. Страна была явно утомлена и крайне истощена в результате почти непрерывных войн, сопровождавшихся неприятельскими вторжениями, разорявшими прежде всего крестьян и городское население.

В области внешней политики основным по-прежнему оставался вопрос польско-германских отношений.

Кровавый опыт трех польско-германских войн не мог оставлять сомнений в том, что Империя всегда будет добиваться ослабления раннефеодалышго Польского государства, любыми средствами стремясь ущемить, нарушить его независимость. Правда, до самого конца правления Болеслава Храброго (1025 г.) польско-германские отношения, по-видимому, оставались мирными 135. Но это объяснялось главным образом внутренним и внешним положением самой Империи. Поэтому и после 1018 г. Болеслав Храбрый должен был все время считаться с угрозой возобновления борьбы на Западе, как только немецкие феодалы сочтут момент подходящим для нового выступления против очень усилившегося Древнеполь-ского государства, стоявшего на пути их захватнических стремлений на Востоке.

Но при постоянном напряженном положении на западной границе особенно важное значение приобретали отношения Польши с ее другими соседями. В этом смысле положение Польши IB конце правления Болеслава Храброго было исключительно сложным. В сущности говоря, помимо Дании, с которой в период 1014— 1025 лг. установились дружественные отношения, все остальные соседи Польши были ее противниками. Особенно опасен был наиболее сильный сосед — Киевская Русь. С захватом Болеславом I Червенских городов был создан постоянный источник вооруженных конфликтов на Востоке. Моравия являлась яблоком раздора между Полышей и Чехией.

Польша оказывалась таким образом в самом центре международных противоречий в Центральной и Восточной Европе, что было естественным результатом многочисленных завоеваний Болеслава Храброго, выведших Польское государство далеко за пределы этнографически польских земель.

Было совершенно очевидно, что малейшее обострение внутри страны может явиться сигналом для вторжения в ее пределы извне. И если возникший где-то около

1018 г. длительный конфликт княжеской власти с польской церковной иерархией и стоявшей за ней частью светской энати не был достаточно энергично использован соседями Польши для возвращения захваченных ею пограничных областей, то это было отнюдь не результатом силы и могущества Древнепольского государства, а результатом тех событий, которые происходили в соседних странах, прежде всего на Руси, ибо без энергичного выступления Руси и без Империи Чехия одна не была в то время в состоянии вести успешную борьбу с Болеславом Храбрым.

Уже самое ближайшее время после ухода Болеслава из Киева показало, что одна из главных задач его гаохо-да 1018 г. фактически не была выполнена. Польскому ставленнику Святополку не удалось удержаться на киевском столе. При помощи новгородцев Ярослав изгнал его из Киева и разгромил его союзников печенегов 136.

Вслед за разгромом Святополка, который, по словам летописи, “испроверже зле живот свои”, “в пустыне межю Ляхы и Чехы” 137, т. е. неизвестно, где погиб ш, естественно должна была последовать русско-польская война. “Повесть временных лет” действительно сообщает под 1022 г. о походе Ярослава к Берестью в направлении западной русской границы ш. Возможно, что польско-русский конфликт продолжался и после этого года мо, однако Болеславу Храброму удалось удержать в своих руках Червенские города.

Вялость военных действий Ярослава имела своей причиной его очень непрочное положение на Руси. Под 1021 г. летопись отмечает борьбу между Ярославом и полоцким князем Брячиславом за Новгород, закончившуюся поражением Брячислава и его бегством в Полоцк 141. Под 1024 г. летопись сообщает: “Поиде Мьсти-слав на Ярослава с Козары и с Касогы” 142. В 1024 г., судя по летописи, Ярослав находился в Новгороде, в то время как Мстислав сидел в Чернигове.

Попытка Ярослава силой изгнать Мстислава при помощи наемных варяжских дружин потерпела полную неудачу ш. “И не смяше Ярослав ити в Кыев, дондеже смирнстаоя, и седяше Мьстислав Чернигове, а Ярослав Новегороде, и беяху Кыеве мужи Ярославлю”144.

146

Только под 1026 г. в летописи сообщается о примирении и разделе между братьями Руси: “Ярослав совокупи воя многы и приде "Кыеву и створи мир с братом своим Мьстиславом у Городьця и разделиста по Днепр Русь-скую землю. Ярослав прия сю сторону, а Мьстислав ону. И нечаста жити мирло и в братолюбьстве, и уста усобица, и мятежь, и бысть тишина велика в земле”145. Учитывая эту “усобицу” на Руси, легко понять, что Болеславу нетрудно было удерживать 'под своей властью Червенские города, захвату которых он придавал столь большое значение, что была выбита даже специальная монета с кирилловской надписью “Болеславъ” для обращения на вновь присоединенной территории

Подводя итоги предшествующему исследованию, следует, очевидно, отметить, что киевский поход 1018г., несмотря на военный успех Болеслава, не принес ему реальных результатов. Попытка поставить на киевский стол свою креатуру окончилась для него полной неудачей. Захват Червенских городов только прибавил к числу врагов истощенной длительными войнами Польши еще одного грозного противника. Если в конце правления Болеслава Храброго соседи Польши и не сумели решительно выступить против нее, то это было результатом их собственных внутренних и внешних затруднений.

Киевская Русь после смерти Владимира оказалась в очень сложном политическом положении. Раздоры, вспыхнувшие между его наследниками, их борьба за киевский стол, междоусобные войны между Ярославом и Святополком, Ярославам и Мстиславом, выступление Брячислава Полоцкого, гибель Бориса и Глеба — все эти явления отражали развивавшийся в рамках древнерусского общества процесс перехода к феодальной раздробленности. Именно усиление тенденций феодальной раздробленности на Руси являлось главной причиной временных успехов Болеслава Храброго. Используя княжеские усобицы, в русские дела активно вмешивались соседи Руси — не только Польша, но и печенеги.

Особо следует подчеркнуть активную роль, которую сыграло в описанных событиях городское население на Руси, постепенно становившееся важной, а иногда и решающей политической силой. Ярким примером этого является активная поддержка, оказанная новгородцами Ярославу Мудрому. Иными словами, в 10—20-х годах XI в русский город начинал постепенно выступать в той роли, которая будет особенно характерна для него впоследствии, в период торжества феодальной раздробленности.

И наконец, последнее, но далеко не маловажное заключение. Всесторонний и непредвзятый анализ сохранившихся источников не оставляет камня на камне от созданной буржуазно-националистической историографией легенды об извечном польско-русском антагонизме. В рассматриваемое время на это не было даже никакого намека. В этом лучше всего убеждает отношение к Болеславу Храброму русских летописцев, нашедших в себе достаточно объективности и благородства, чтобы подчеркнуть его ум и храбрость.