– Што ты старого еврея хочешь вернуть на родную стезю!? – такими были первые слова дяди Изи, после того, как я обрисовал свой план.
– Да ты знаешь, сколько этого барахла валяется у меня на складе? – продолжал разоряться лавочник.
– Дядя Изя, у тебя на складе действительно барахло, а это – золотое барахло, новая форма платежа, ну не мне тебя учить, монета, как форма платежа имеет определенный вес, не портится. Пусть по первому времени мы и понесем убытки от недоверчивых крестьян, но как своего компаньона, я тебя всегда поддержу, обеспечим гарантийную ценность монет солью, кое-каким оружием, в конце концов, у меня свои крестьяне есть, которых я смогу убедить принимать монеты за излишки продовольствия…
– И много у тебя таких излишков? – насмешливо глядя на меня, спросил дядя Изя.
Да, уел меня старый, я еще дома-то и не был, не знаю, какого урожая ожидать. Уезжал, вроде все нормально шло, мужики говорили, что совместными усилиями соберем не малый урожай, да я им еще сейчас нахлебников подкинул. Впрочем какие нахлебники, построим еще пару коптилен, среди вновь прибывших много охотников, а дичь пойдет на ура в Полисе, да и крестьяне с других трактов с удовольствием поменяют зерно на дичину, тут можно и монеты по дорогой цене обменять на зерно, главное чтоб ни один торговец не усомнился в платежеспособности золотых монет. Ну а в этом вопросе может помочь только Изя, вон стоит, шепчет что-то, прикидывает, и слова по большей части незнакомые – банк, биржа, платежные обязательства… Похоже, у старика крыша слегка сдвинулась… Дядя Изя поглядел на меня хитро оценивающим взглядом.
– Значит, берешь в компаньоны? Мой покойный папа, чтоб ему на том свете хорошо жилось, всегда говорил: «Не имей в компаньонах гоев»… И вот я сейчас подумал, что подобрать компаньона моей нации я вряд ли смогу, по причине почти полного их отсутствия, – старик притворно вздохнул. Придется работать с тем, что есть… А теперь, компаньон, пора вспрыснуть сделку, ребята уже разгрузили ящики и товар, пора присоединяться к коллективу. А коллектив уже гулял на славу. Дверь трактира распахнулась без нашего участия, и из дверного проема перед Изиным носом промелькнуло тело. Промелькнуло, покатилось кубарем и замерло в пыли. Зайдя внутрь помещения, мы застали картину назревающего убийства. Разгоряченные выпивкой возчики обступили группу маратовцев, зажатых в углу. В руках уже посверкивали ножи. Сжатые кулаки и красные лица возчиков не сулили ничего хорошего маратовцам. Те в свою очередь имели бледный вид от предыдущих ранений и перспективы быть немножко мертвыми. Но держались они вполне храбро.
– Ша, дети мои! – гаркнул дядя Изя. – Што за шум в моем курятнике?
Оказалось, что зашедшие перекусить раненные маратовцы, не ведая о последних событиях, оказались перед перспективой продолжения боевых действий выплеснутых из Полиса. Но я со стариком, и подошедшим Толиком быстро разрулили ситуацию, взяв бывших маратовцев под свое крыло. Да им и самим уже не хотелось ехать в Полис, и работа охранниками при Ярмарке вполне их могла устроить. Так, что бывшие противники сообща подняли бедолагу, выкинутого на улицу, и в знак примирения был выпит не один кувшин самогона.
Видя такое дело, я тоже присоединился к компании (все равно не успею догнать возчиков уехавших в село), и гуляли мы до самого утра так, что запасы спиртного у Толика подошли к концу. Но возчики уверили, что это все ерунда и достали бочонок коньяка, реквизированный в поместье Паука, и пьянка продолжалась весь день. Только к утру хмурые возчики слегка проспавшиеся, но с помятыми лицами двинулись в обратном направлении, я поехал с ними вместе…
Повозки, возвращавшиеся из Степаново, я встретил у своего родного поселка, и проводил их через ловушки до самого тракта. Мы успели обсудить с Лешей Седым список необходимых товаров, которые они привезут через пару недель на Ярмарку к моему компаньону. В свою очередь я заверил его, что необходимые продукты будут у Изи на складе, а за излишки сельского товара они могут расплатиться золотом.
Летний вечер, я только что выехал из леса. Вдали, на пригорке уже виден хутор. Вяло полаивают местные песики, слышен плач ребенка и звуки ругани в каком-то доме. Нет, дома все лучше, звезды ярче, небо чище и воздух, воздух-то какой…! Ворон, скотина, опять в коровью лепешку наступил, мало сам не упал, так и от мыслей патриотических отвлек…
Въезжая в хутор, я поздоровался с Костей Рябым, он сегодня в дозоре, правильно Ефимыч сделал, жатва жатвой, а хутор охранять нужно. Кстати о жатве, похоже, в мое отсутствие уже половину урожая сняли, вон сколько скирд по полю наставили. Въезжаю в хутор, собаки, проявив некоторую активность, все ж меня узнали и помахивая хвостами, разбежались. Заворачиваю Ворона на двор тестя… Тишина… И тут я заблажил…, ну что-то в голову стукнуло.
Какого хрена?! Я вернулся живой! А меня ни кто не встречает. Даже собака дворовая не гавкнула… Вроде посмотрела, отметила своего, ну и ладно… Спят они, что ли? Ну, щас… разбужу. Принял я из фляжки для храбрости, достал гранатомет… Ну и жахнул в воздух… Вроде салюта…
Смотрю, тесть с пушкой во двор выскакивает, сам встрепанный, волосы торчком, глаза и в темноте красным светятся.
– А, што, хто, здесь?! – охрип бедняга от страха…
– Да зять твой непутевый вернулся, – спокойно так говорю, а самого обида гложет, Настена даже не почуяла, что мужик ее вернулся.
Ну, увидел, увидел, расслабился, – расплылся в улыбке, обниматься полез, а у меня в душе все равно ком холодный сидит.
– Ну, ты даешь, сынок! Шас все хуторские прибегут. – Ну и что? – слегка пьяно (вот ведь, с ходу зацепило) побормотал я, слюнявя небритую челюсть тестя.
– Ладно, ладно, сынок, ты дома… все хорошо, а Настасья спит, тяжело ей беременность дается, сходу понял мое состояние старый. Приобнял так ласково, как дед в детстве.
– Пойдем в хату, счас стол накроем, посидим, обскажешь все подробно, а то какие-то чужие приехали, всякие страсти нам рассказывали. Настена аж слегла после этого, не верила все, что ты жив остался.
Тут и теща здороваться полезла. Прям на пороге всего обцеловала – общупала. К Настене в светелку добрался, смотрю: спит… Спит, прямо сон непробудный одолел бабу, ну вижу, что все нормально, и не стал ее будить. И вот как только увидел ее спящую, и по детски беззащитную, так комок в груди и рассосался, честное слово.
Сидим с тестем, он только подливать успевает, а я только сейчас понял, что все время с того момента, когда из дома в Полис выехал, как сжатая пружина был… Ну, отпустило, отпустило сейчас. Уснул я в темной комнате, что жену беспокоить? Пьяный, грязный с дороги, а очнулся под утро… Она гладит меня по отросшей щетине, нежно так, не проснулся бы даже, только родной, теплый запах детского молока и свежей ромашки, разбудил меня. Ух-ты, моя роднуля! Прижал к себе спросонья, но сразу отстранился… В баню, в баню сначала, смыть всю городскую заразу, а уж потом, я до тебя доберусь…
Утро следующего дня. Мы с женой трясемся на телеге, за вчерашний день все уже было обговорено и решено ехать смотреть наше новое место жительства. Дом на хуторе еще не достроен, жить у тестя как-то стеснительно. Надо плотников на строительство нового жилища в Степаново настропалить. Из-за бугра показались крыши домов села. И наполовину убранное поле желтеющей пшеницы открылось в низине за околицей Степанова. Народ трудился, убирая урожай, но что-то мало баб серпили пшеницу, связывая ее в снопы. А мужиков вообще было только двое… Где мать их за ногу, остальные работнички? Да, неладно что-то в нашенском болоте. Едем по центральной улице, и у бывшего дома старосты вижу толпу сельчан, посреди которой дед Максим толкает речь, а за углом дома кого-то тихо колошматили.
– Где староста? Химик долбанный, куда провалился?!
– Так вот я и говорю, пока нам баб не выделят, на соль работать не пойдем, – убеждающе вещал оратор, – дом это хорошо, а бабы… – и тут дед осекся. Ага, меня увидел, старый пес. – Так какую тебе бабу выделять, старый пенек? Дед смутился, часто заморгал, вдарил соплей о землю, и застенчиво размазывая слизь носком сапога, уставился в прибитую землю.
– Так, Степан Василич, – начал он, как будто со мной виделся сегодня не менее трех раз, – мне енти лахудры и даром не нужны, я за опчество страдаю, можна сказать, вместе столька страданий на душу приняли, пообещяли нам семь верст до небес, а вышло как? – старый ехидно сощурившись уставился на меня.
– Ну и как, дед, вышло?
– Да никак! Вчерась наши ставили дом для обчества, ну наш молодой Сергунька Конопатый с девкой соседской полюбовно договаривался, а как вечером молодежь хороводится начала, так его местные и начали валять, всего чуть не растерзали, особенно вон тот старался, – и дед показал на тихо постанывающего избиваемого.
А, Щербатый опять в центре внимания.
– Так, девка все равно не его, у него своя баба есть, так не-ет, он еще одну на себя хочет… – вещал дед Максим.
– А где же весь народ?
– Так кто его знает. Часть вроде на том конце села накапливаются, у дома нынешнего старосты. Наверное, нас мочить собираются. Дружинники почти все отъехали в сторону топей. Вроде шугали там кого-то, а Юрий с частью людей за солью еще спозаранку подался. Бабы и девки кто в поле, кто по ягоды ушли – доложил обстановку дед, с тревогой поглядывая на дальний конец села. А там накопившуюся толпу у дома старосты прорвало в нашу сторону. Вон и сам Иван Семенович впереди пылит. Народ с дрекольем и холодным оружием шумно приближался, явно подзуживаемый старостой. Матерная ругань внезапно смолкла, ага…, признали хозяина. Староста мгновенно затерялся в толпе… Шалишь, Иван Семенович, ну-ка, поманил я его пальчиком, и народ, выдавив моего ставленника, отхлынул…
– Все на работы, хлеб не убрали, а уже баб делят! Николай чего кузню бросил? Или твою супругу тут делят? Всем разойтись, а завтра я с вами потолкую. А ты куда, Семеныч, стой голубь, ответка с тебя будет… Похоже, староста в мое отсутствие взял власть в свои руки. Собственно, как я узнал в дальнейшем, так оно и было. А сейчас, недолго думая я велел собирать ему свои пожитки и уматывать с села, заодно решил свою проблему проживания в селе. Семеныч сначала умолял оставить, соглашаясь на любую работу, а потом, когда укладывал пожитки на ручную тележку, угрожать даже начал, мол, еще поквитаемся.
– Слышь, Семеныч, значит, из-за тебя сегодня чуть до массового смертоубийства дело не дошло, а теперь ты угрожаешь МНЕ?
Ну а сам сзади из-за пояса, нож потихоньку достаю, вроде чешется у меня в пояснице. Староста только рот в гримасе приоткрыл, так я ему нож прямехонько под дыхалку засадил, да еще и повел вверх и вправо.
Жена его застыла вначале у тележки, а потом кинулась к нему, заголосила, а я молча развернулся, и увидел стоящего с разинутым ртом у крыльца дома деда Максима.
– Вот тебе дед и хозяйка сыскалась. Покойничка прикопаете, и веди ее на свое место жительства, да и чтоб с утра вместе с другими бабами в поле была. Вон, какие телеса Матрена себе распустила, покойничек-то ее небось, в поле не гонял…
Хороший дом себе староста отгрохал, небольшой, но ладный. Да и зачем большой дом бездетной семье? Так рассуждал я, поутру лежа на мягкой перине. Настена уже проснулась и хлопотала по хозяйству. В хлеву замычала недоенная корова, и жена кинулась во двор. Надо же, на все село осталось всего две или три коровы, и одна из них кормила бездетного старосту, а по селу дети без молока сидели, куда только химик смотрел?
– Настена, давай корову пока отдадим в общее пользование, а к осени я тебе новую телку пригоню, или у твоего отца займем на время.
А Настена и не спорила, хотя явно дома привыкла к молочной пище, ничего, ей в день крынки молока хватит, накажу приносить прям на хату, куда денутся, да и ломаться, ухаживая за животным в ее положении не стоит…
К полудню в село подъехали возы, груженные солью. Да и дружинники к вечеру возвернулись. Ну я им и дал втык, да и Юре попало от меня, а то, окунувшись в свою инженерную работу, чуть бунт не прозевал. Спору нет, в селе много сделано его руками, и после обеда я внимательно осмотрел налаженную мельницу, веялки и даже самодвижущуюся тележку с паровым котлом вместо двигателя.
– А плуг она потянет? – поинтересовался я.
Юра огорченно помотал головой.
– Нет, только по ровной дороге двигаться сможет.
Вот те раз, а где у нас ровные дороги возьмешь, только по селу, ежели детей катать, ну, в крайнем случае, поможет при перевозке грузов в пределах Степанова, и то хлеб…
Дружинникам попало, так сгоряча, они правильно оценили обстановку и вовремя предупредили угрозу налета пришлой банды. Надо сказать, что мы учли горький опыт совхозских, и теперь постоянно выставляем одиночные дозоры у Лосиного брода, и в десяти верстах к югу от села на удобном для обозрения округи месте. С кургана видна вся проходимая местность на пять верст в ясную погоду, а мимо возвышенности все равно никто не пройдет, топи с обеих сторон поджимают. Вот два дня назад увидев дымок на кургане, наши дружинники и поперли к югу, оставив баламута Щербатого за народом приглядывать… Тот и присмотрел… вместе с Семенычем. Кастрировать его что ли? В смысле не Семеныча, зачем покойника кастрировать… Ну, я отвлекся, не пройдя и пяти верст от села, дружинники обнаружили в неглубоком овраге лагерь шайки, сидели ночи дожидались, нападать на село оно, конечно ночью сподручней, но неужели сигнального дыма не заметили, впрочем, теперь вряд ли и узнаем. Наши ребята подкрались незаметно, полуокружив лагерь, а часовой их даже не заметил, ну и шарахнули из всех стволов, собственно никакого боя и не было, просто покосили всех в крошку из автоматов, а гранатометчик завершил начатое, послав пару выстрелов в уже измочаленный лагерь. Добычи особой с трех десятков разбойников не взяли, вооружены они были плохо, а волочь на себе проржавелые стволы или охотничьи луки с чужих рук никто не захотел. Так что хоть я их и отругал по горячке, но вечером посидели в общинной избе, попили самогоночки, надо же было хоть как-то поощрить защитников отечества. Сидим значит, гуляем, я уже слегка набрался, еще трезвый химик спрашивает:
– К тебе Митькина баба не приставала? Я-то на день свалил на солеварню, чтоб не слушать ее гнусные бредни. Попивать бабенка стала, да вроде и погуливает на сторону, а как выпьет, так к моему дому подваливает и орет благим матом, мол, куда ее Митеньку подевали? Мол, она вся в охоте, а мужик ее поранетый неизвестно в какие места, и неизвестно где находиться, может уже в земле давно лежит. После продолжительного рева эта сука приговаривая, что ее вдову утешить найдется кому, уходит искать кавалера на ночь. Да ведь не сделаешь ничего этой мочалке, пользуется падла, что Митька твой друг, – возмущался Юра.
– Нет, ко мне она не подходила, наверное, побоялась выступать после того, как я с Семенычем разобрался, – ответил я. А про себя подумал, что влезать в семейные дрязги друзей самое препоганое дело. Митька вернется, пусть сам с ней разбирается, ну а если она дурра, и полезет такие песни петь у моего дома, то не посмотрю, что Митькина баба, разложим посреди села и ввалим кнутовья… Подумал и расстроился, даже пить перестал, видя мое настроение, и остальные застольники пить перестали, в общем, вовремя вспомнили, что дружинник должен нести службу в любое время суток, а поэтому напиваться до свинского состояния не стоит… Так что разошлись по домам еще засветло.
С утра мы с Юрой посчитали количество вывезенной на трактовую ярмарку соли, прикинули, хватит ли продуктов с учетом урожая на зиму, или стоит еще прикупить. Обсудили неизбежность поездки в степь за лошадьми и возможности приобрести там скот. Теперь мы с химиком почти каждый день объезжали важнейшие с его точки зрения участки, и обсуждали наши насущные проблемы. Так, в повседневных заботах летело время, не очень-то густой урожай зерновых собрали в течение недели. Наступало время сбора основной кормилицы крестьян – картошки, в огородах шел сбор овощей, в общем, народ трудился вовсю, а мне было скучновато сидеть на месте, конечно, я помогал жене, она как раз осваивала доставшееся хозяйство, обустраивая домашнее гнездышко. Но все это нудно – то принеси, это убери, петли воротные смажь, скрипят очень и так далее, нет, я бы кого-нибудь припряг поработать, но у всех страда, хотя и плотников и кузнеца я всё ж заставил кое-что обновить по хозяйству… А вообще, заскучал я дома, наверное, это наследственное, меня, как и папашу дома особо не удержишь. Тем более с Настеной у нас не было никаких постельных контактов, она решительно дала мне понять, что если здорового ребенка хочу иметь, то должен воздерживаться, я и воздерживался, проводя вечера в беседах с Юрой, или устраивая военные учения со своей маленькой дружиной.
Я уже собирался с очередной партией соли съездить на тракт, проведать дядю Изю, но за день до намечаемого выезда, выйдя поутру на площадь, я увидел хромающего по сельской улице Митьку. Подбежал к нему, обнимаемся, да, здорово ему досталось, вон – одни кожа да кости, кривится от боли и одновременно улыбается, рад чертушка, что домой попал, а уж как я обрадовался, камень у меня с души снял Митяй, выжив после городских разборок.
– Ты чего телегу не мог взять у рябиновских? – укорил я его.
– Да там сворачивать, ждать пока лошадь найдут, пока запрягут я и так по тракту на телеге с возчиками натрясся, надоело, – отмахнулся Митяй.
– Я и так потихоньку, быстрей домой… – и он вдруг вопросительно посмотрел на меня, наверное, что-то в лице нехорошее увидел. Вот так, человек к своей бабе спешит, а эта прошмандовка…
– Ты, Митяй, домой пока не ходи, нехорошо себя твоя баба вела, пойдем ко мне, посидим, отдохнешь, я, что знаю, тебе расскажу, а потом сам решай, что с ней делать, и ободряюще похлопывая нахмурившегося приятеля по плечу, повел его в свой новый дом.
Опять мы собрались втроем, Юра повествует о сельских событиях происшедших в Митькино отсутствие, сам Митька смотрит задумчиво в потолок, лежа на кровати, а я пока помалкиваю, Настена хлопотала у печки и не мешала нашей беседе. Наконец, она вплыла в горницу, раскрасневшаяся и гордая, неся румяный пирог с рыбной начинкой, вот енто я люблю! Я без промедления достаю из сундука кувшин с прозрачным первачом. Пирог был вкуснейший, с начинкой из судака и сырого лука, а всю открытую верхнюю часть пирога покрывала корочка налимьей печенки. Ну вздрогнули, закусили ловко разрезанным Настенной, пышущим паром пирогом, вкуснотища… Выпили-повторили, и после второго стаканчика меня потянуло поговорить не о нашей обыденности, а о чем-то отвлеченном, например о прошлом.
– Вот скажи химик, ты же историю знаешь лучше нас, случайно ли эта комета кабыздохнула по шарику? – Юра помолчал, то ли собираясь с мыслями, то ли переваривая съеденное и выпитое.
– Вообще такие катастрофы на земле происходили с периодичностью в каждые семь тысяч лет, и каждый раз возникала новая цивилизация, представь себе: организуем здесь на месте новый прекрасный город, со своим правителем, своими законами, а умные люди вроде меня отпишут для потомков: – Правил ентим городом и этой страной Степан Первый и жил при нем народ в достатке и благоденствии… (я аж зажмурился от удовольствия)… Но ты дюже не расслабляйся, благоденствием пока и не пахнет (да, не надо о грустном). Митяй, явно не прислушивался к нашему разговору, а думал о чем-то своем, понятно о чём, о бабе своей шелапутной, прикидывал, как с ней поступить. Внезапно он резко встал, и не говоря ни слова вышел из горницы. Мы с Юрой переглянулись.
– Как думаешь, сразу прибьет, или попользуется еще? – Юра почесал плохо выбритую щеку и говорит: – По-моему, вообще не накажет.
Ошиблись мы оба, попользоваться-то Митька попользовался, но не без моей помощи отдал ее на следующий день в дом ее хахаля – местного плотника Петьки. Вот теперь ему придется и свою жену кормить, весь выводок своих детей и еще неслабый довесок – бывшую Митькину бабу. А поделом, теперь уж Петьку «на сторону» не потянет. Да и не выдержит он долго на своих не очень густых харчах с двумя бабами… Как говорил Юра, создадим прецедент, для остальных послужит уроком, а то завели по две бабы некоторые, когда у нас холостых мужиков уже излишек. Думают, что общинный харч незыблем и постоянен, и делить его будут по числу едоков в семье, а вот хренушки, по осени поделим, конечно, как и обещали и вспашем общиной, вот только по весне сеять будут только по своим наделам. А плотнику тоже твердый оклад положим, мигом от лишних баб все многоженцы избавятся, иначе с голоду подохнут. И уже пора решать проблему с лошадьми, осень на носу, сеять озимые скоро приспеет время, а лошадей не хватает.