– Односельчане, я не оговорился, потому, что с этого дня я, моя дружина и вы поселимся не в Совхозе, а переименуем его в село Степаново, – нахально начал я (Юра только удивленно хмыкнул).

– С нами поселятся в свободных домах бывшие жители Антоновки, сам я обязуюсь защищать вас, наладить нормальную жизнь села и способствовать вашему благосостоянию. На содержание меня и своей дружины будете отдавать треть дохода или урожая, – вот как закрутил. Народ апатично смотрел на нас, и я не нашел ничего лучшего сказать им чем разойтись, но люди стояли и смотрели на наши котомки, и тут самый смелый пацан попросил:

– Дядь, а нам кушать, когда дадут? Мы переглянулись с дружинниками, и достали из котомок все запасы провизии, взятые у Ефимыча, и я пристыдил местных мужиков, два дня сидят сиднем, и не могут организовать охоту, ну ладно нет патронов, так могли бы хоть зайцев пострелять из луков, и тут понял, что сморозил глупость какие зайцы? После мутантов напуганная дичь вернется в окрестности не раньше чем через месяц, а тут еще сев, землю вскапывать надо, в общем, сплошные заботы. И тут я вспомнил, что у меня сегодня день рожденья! Восемнадцать лет исполнилось. Но сказал об этом я только Юре, когда мы после дня забот устроились ночевать в бывшем доме старосты.

Утром сидели с Юрой, подсчитывали – решали, что делать в первую очередь, додумались, что без лошадок нам не обойтись, что такое две лошади на такой поселок? В крайнем случае, придется договариваться с возчиками с тракта…

С улицы донесся шум, наконец, Ефимыч добрался с антоновскими до нашего села. Выйдя во двор и оглядев собравшуюся толпу переселенцев, я сразу же решил провести работу среди молодежи, призвав в создаваемую дружину десяток крепких ребят, пообещав отдать каждому без откупа по девке из местного населения. Сразу отправил пятерых новоиспеченных дружинников на соляной источник, добывать и охранять местную валюту.

– Ефимыч, видя мою распорядительность, только одобрительно похмыкивал:

– Ну, а за невестой, когда сам поедешь? – спросил он лукаво прищурясь.

– Да пока некогда, придется мне на тракт ехать, договариваться насчет лошадей и товаров, а то дожди со дня на день начнутся, да все равно не успею назад обернуться, будь добр, дай в долг пару возов с продовольствием, а то река разольется, помрут сельчане с голода.

– Ладно, только на обратном пути заезжай на хутор, все равно будешь ждать, когда вода сойдет, а то мне скучно только сыновей поучать, посидим заодно твой день рожденья отметим.

– А ты откуда о нем знаешь?

– Ну вот, я ж с твоим отцом, когда ты родился, целую неделю не просыхал, чуть кабак придорожный у Толика не спалили…

При этих словах лицо присутствующего Юры приобрело какое-то мечтательное выражение… Почти как у Ефимыча, видимо, тоже в свое время славно погуляли с Изей.

– Послушай, Ефимыч – прерывал я беседу на приятные темы и выдал всем частные поручения: Юре оставаться на месте и руководить, я отправляюсь на тракт, Ефимычу вместе с Митькой и хуторскими мужиками вывезти с заимки весь запас товаров на хутор. Уф… упарился, отдавая все распоряжения, но что самое удивительное, эти мужики каждый из которых старше меня более чем вдвое, слушались, почему – сам не понимаю. А вообще надоело руководить, пора на тракт.

На месте сгоревшей гостиницы стояло одноэтажное строение из грубо ошкуренных бревен, в пристройке под навесом дымил мангал, и сладко пахло душистым шашлыком, сквозь стены слышались взрывы смеха. Я привязал Ворона к новенькой коновязи и вошел внутрь, в зале за длинным столом заседала разношерстная компания, и конечно в центре внимания был дядя Изя вравший очередную байку:

– … И тогда она сказала, Джордж, вглядись в это личико и ты узнаешь в нем своего папу и этот фраер вместо родных объятий начинает меня бить, проходит пять минут и мне это порядком надоело, я ему и впариваю: «Послушай, фраер, если б тогда у меня были пять беличьих шкурок вместо трех, ты бы родился нэгром!» – грохот смеха сотряс стены.

– О чем это он? – спросил я Толика, подходя к раздаточной стойке.

– А, о своих похождениях в веселом доме Полиса.

Я незаметно оглядел зал, так за длинным столом располагалась знакомая компания возчиков с центровым дядей Изей, в углу сидела другая компания, и они мне не понравились, дерганая фигура в длинном плаще, похоже старший, хоть и не самый крепкий. Он молча сидел, прислонившись к стенке лицом к входу, и жевал семечки, запивая их самогоном. С ним были четверо здоровых парней, типичных рейдеров, налегающих на дымящийся шашлык. Дядя Изя, получив свою долю комплиментов за рассказ в виде дружеских шлепков по спине, обратил внимание на меня.

– Уй, кого я вижю, тебя сразу и не узнать, богатым будешь, Степа, штоб я так жил…

– Дядя Изя, надо поговорить, – строго сказал я, хотя тоскливые предчувствия говорили, что это не поможет. И точно.

– Какие разговоры перед легким завтраком? – сказал Изя, судя по его красному лицу и слегка заплетающемуся языку, этот легкий завтрак длится у него не первый час, и я со вздохом сказал, кладя фунтовый мешочек соли на прилавок:

– Давай, Толя, на всю компанию, ну ты сам знаешь, и обязательно твоего чудесного шашлыка для меня.

Компания встретила меня и поданные кувшины одобрительным ревом, пока Толик распоряжался насчет шашлыка, и его готовили, я успел принять стаканчик и закусить остывшими кусками мяса с тарелки Изи. Меж тем гул в зале нарастал, мне стало тепло и уютно, я понял, сегодня дел не будет. Наконец полная подавальщица принесла шашлык, и я с удовольствием впился в сочную мякоть, не слушая трепотню Изи и возчиков, всецело отдался поглощению душистого мяса, на средине трапезы меня грубо прервали. Парень в плаще, подойдя ко мне сзади, хлопнул несколько сильнее, чем нужно для привлечения внимания, по правому предплечью. У меня аж кусок мяса с ножа свалился. Я раздраженно оглядел пару, стоящую у моего стола, человека в плаще и его телохранителя в кожаной куртке.

– Что нужно? – сказал я грубым голосом.

– Поговорить. Ты с Рябинового хутора?

– Ну, допустим.

– Так допустим, или оттуда? – с нарастающим раздражением произнес старший и продолжал:

– Ты Ефимыча знаешь, если отведешь нас к нему, то получишь…

Я его перебил:

– Вали отсюда.

Меня вообще-то учили прежде чем бить, надо вежливо выслушать человека, может он скажет что-нибудь полезное, но уж очень меня этот тип раздражал, и я не сделал ни того ни другого, а просто послал, и еле увернулся от летящего кулака. Изя, моментально вскочивший, встал между мной и старшим рейдеров.

– У нас культурное заведение – верещал он, – никаких драк в помещении, только отстроенный салон испортить хотите? У нас разговор короткий – сразу пристрелим!

– Хорошо, пойдем, выйдем, фраер, – Сема, подержи мой макинтош и семечки, сейчас я этого щенка разделаю как бог черепаху.

Мы вышли во двор, и я, перехватив первый же выпад ножа левой рукой, с силой врезал с правой прямым в зубы, рейдер влетел в распахнувшуюся дверь, секунд двадцать лежал потом, столько же сидел, мотая головой, потом поднялся и сказал не вмешивающемуся помощнику:

– Сеня, отдай мой макинтош. Потом сплюнул кровь с осколками зубов и тихо добавил:

– Семечки возьми себе.

Никто не вмешивался в драку, и я пошел проведать Ворона и попросить обслугу покормить его и дать воды. Вскоре рейдеры удалились, наверное, сами пошли дорогу к хутору искать. Ну-ну, как говорил мой дед: «Флаг им в руки и барабан в задницу». О просеке они не знают, а дорога к хутору ведет через мой родной поселок. После нападения дикой банды мы подсуетились, наставили ловушек, волчьих ям нарыли, да и самострелы постоянно настороженные стоят, так что проехать спокойно, не опасаясь получить увечья, могут только местные, впрочем, эти рейдеры, возможно и дойдут, хотя время и потеряют. А уж я постараюсь их опередить, вот только с Изей договориться надо. Не понравились мне эти ребята, чую, неприятности они Ефимычу несут…

Ночевали мы с Вороном под навесом у мангала. Ночью шел дождь, я дремал, прислонившись к стене трактира, и в этом пограничном состоянии сна и яви мелькали образы деда, Насти, друзей и павших врагов, они мне что-то говорили, спорили со мной, угрожали, а еще мне снился мой будущий дом, на берегу залива, покрытого соснами. На горе стоял желтый из соснового бруса двухэтажный терем, вниз к заливу спускалась почему-то крытая тесом лестница, залив был тих, а воздух прозрачен, и я был несказанно счастлив, слушая окружавшую меня тишину…

Утром меня растормошил Изя:

– Вы имели, что-то мне сказать? Так я ваш до самого завтрака.

Я быстро вскочил и умылся в бочке, наполненной дождем до краев, мы устроились под навесом, усевшись на деревянные чурбаки, и я изложил Изе ход последних событий, затем мы обсуждали возможность доставки необходимых нам товаров возчиками, с последующей оплатой на месте, то есть на хуторе, когда зашел вопрос о лошадях.

Изя призадумался, я видел, что он колеблется, говорить или нет.

– Ладно, Степа, свои люди сочтемся, лошадей надо ехать покупать к Волге. Прямо по тракту, а потом вниз вдоль берега по течению, там степи начинаются, верст на шестьсот тянутся, а за ними уже океан, так вдоль берега Волги пойдете обязательно на кочевников нарветесь, вот у них лошадей купить можно, или голову потерять, если слабым себя покажешь. Там наши возчики лошадей покупают, так что цени, Степа, от себя отрываю…

Изя предупредил меня, сколько и каким товаром платить за лошадей, чтоб придерживаться установленной возчиками цены. Потом я перечислил примерное количество и разнообразие товара, имеющегося у нас на хуторе, и мы согласовали количество необходимых нам продуктов, которые привезут возчики. Затем мы договорились на какой день прислать дружинников для сопровождения груза, потом сходили в лавку, где на соль, имевшуюся у меня, я приобрел ткани, кой-какую одежду, подарок будущему тестю и невесте, а так же небольшой мешок овса для Ворона.

Выехал я только после обеда… Шагаем мы с Вороном по просеке, дождь льет безостановочно, и так дней десять еще будет лить, в общем, я должен дойти до хутора, пока еще мох под ногами не превратился в болото… Внезапно Ворон насторожился, прянул ушами и призывно заржал, странно, неужели рейдеры нашли просеку, или кто из наших идет на встречу? На всякий случай снимаю «тулку» со спины, и иду дальше, прячась за Вороном, ветки ели с правой стороны просеки дрогнули, и на открытое пространство робко вышла соловая кобылка, а ты моя родная, ну иди сюда…

Я моментом вытащил горбушку драгоценного хлеба с солью (иногда Ворона балую, сами редко едим), и протянул ей, держа на открытой ладони.

– Ах, ты моя хорошая, от леммингов сбежала, как тебя только волчики не съели, натерпелась, бедняжка, в лесу, – так ласково причитая, я приблизился к ней, есть – взяла горбушку, недоуздка нет, но можно веревку на шею, вот ты нам в радость и Ворону в попутчики. Ну, ну, все пошли милая, я даже шаг ускорил на радостях. Шли мы так до глубокой ночи, собственно, я мог бы передвигаться в темноте, тем более спешу, опасаюсь за Ефимыча, но кони как и люди отдыха требуют, и заночевали под елкой без костра, какой костер в такой дождь, даже под елью сыровато было и так укутавшись в накидку я чутко продремал до утра.

До обеда месили грязь по раскисшему предлесью, но наконец выбрались, лошади от бабок до корпуса были перемазаны глиной, я выглядел не лучше, но все же добрались: вот он хутор, утопающий в серой пелене дождя, вот и дом Ефимыча, а там Настя! Мрр… так и съел бы, даже прямо сейчас. Нет, я не людоед, это так образно. Будущий тесть уже под мухарем, видно только пообедал, встретил меня с распростертыми объятиями.

– Подожди, Ефимыч, не видишь, я как свинья в навозе перемазан, дело срочное, ты знаешь такого длинного худого парня, под блатного косит, и плащ свой макинтошем обзывает, вроде из рейдеров, тебя они спрашивали, как найти, как проехать…

– Ефимыч, сразу построжав лицом, вроде даже протрезвел.

– Проходи, – и, невзирая на мои грязные, с пудами глины сапоги, твердо взяв за локоть, повел в горницу. В доме была только жена Ефимыча, на мой вопрос: «Где Настя?» отмахнулся – в общинной избе, мол, там сейчас вся молодежь собралась. При этом известии обида уколола: «Как так? Я здесь, а она с другими, на посиделках?». Ефимыч усадил меня на лавку и стал подробно выспрашивать о поездке, посмеялся одобрительно, когда я объяснил подробности нашей стычки, обрадовался, что лошадь лишняя в хозяйстве появилась, и тут же метнулся посмотреть, но обихаживать лошадей не стал, кликнул жену, и она пошла за сыновьями.

– Сами справятся, – сказал, удерживая меня на лавке, и когда жена скрылась за дверью, произнес:

– Это городские, они за картой пришли, но почему только впятером, не понимаю…

– Какой картой?

– Мы с твоим отцом старое хранилище нашли, законсервированное, большая редкость по нынешним временам, а так как шли уже с грузом, брать ничего не стали, там, Степ, столько всего! Ну, пропало что-то, не без этого, но все равно всем поселениям в нашей округе жить, не работая, а только сдавая товар можно лет двадцать.

– Так, а что ж вы не пошли еще раз?

– Отец твой пропал вместе со своей группой, а у меня хутор не на кого оставить, да и далеко это, на юг пять дней конного хода. Но карту я им не отдам, сами еще попользуемся, от пятерых угрозы не вижу, так что давай перейдем к делам нашим земным, вот, кстати, и Настена прибежала.

– Да, это была она, но вместе с ней в комнату ввалился сплошной кусок глины, в котором я с трудом узнал, нашего поселкового фельдшера.

– Петрович, что с тобой?! – воскликнул Ефимыч.

– Там, то есть в поселке, – бессвязно всхлипывал фельдшер…

– Напали на нас! – наконец твердо произнес он.

– Рейдеры. Баб насильничают, мужиков избили, сначала в моей избе появились, ну и спрашивают, как до хутора добраться, ну я прикинулся дурачком, мол, я фельдшер, а не охотник, всех дорог, мол, не знаю, они мне в пятак кулаком. Тут моя Светка на них накинулась, глаза выцарапывать полезла, так ее бедняжку… – тут он начал всхлипывать, и только когда выпил стакан самогона, поданный Ефимычем, более – менее спокойно досказал, что прибили ее прикладом в висок.

– Да что же мужики с пятерыми справиться не могли? – спросил Ефимыч.

– Какие пятеро, их было двадцать пять человек, правда, трое раненных, да еще двоих убитых прямо в волчьей яме бросили, это я из их разговора понял, они мне под дулом приказали за своими раненными ухаживать. В моей избе их старшие остановились, а потом меня отвели в хату, куда согнали всех и стали бражничать, по хатам лазить, да баб помоложе себе забрали, мы с мужиками через чердак вылезли. Кто-то кинулся по домам за заначками оружия, но охранник заметил и почти всех наших перестреляли, а я забрался на чердак своего дома через слуховое окно, думал оружие достать, да входной люк был открыт и я подслушал, как они договаривались по реке к вам плыть. Видимо кто-то из наших проговорился, что можно доплыть до места, где хутор близко к реке подходит, с утра собирались плоты строить, мою избенку на бревна раскатать, ну я и кинулся прям по дороге к вам, так думаю лучше будет, людей предупрежу, да и бандюки за мою Светочку расчет получат. Так всю ночь и шел – бежал к вам.

Петрович выдохся и, махнув второй стакан первача, свалился с лавки… Пока фельдшер рассказывал, горница постепенно заполнялась людьми.

Стояли местные мужики, семья Ефимыча в полном составе, Митька прихромал, я ему только кивнул, когда он зашел во время рассказа.

– Что будем делать мужики? – Ефимыч растерянно виноватым взглядом обвел всех собравшихся и остановился на мне, ну я, так я, отвечу.

– Дожидаться здесь не резон. Они сейчас только плоты подготовили, значит, мы сейчас перекусим, соберемся и к вечеру пойдем к реке, все равно они приплывут только ночью, а на рассвете будут планировать атаку на хутор. Нам надо успеть выбрать позицию и не дать им высадится на берег, поэтому пройдем чуть вверх по течению, мало ли высадятся раньше времени, там схроны и устроим.

– Вроде все правильно сказал, никто не возражал, Ефимыч только что-то долго соображает, вон как набычился, кажется, даже слышно как мозги скрипят, и наконец, разродился:

– Ну что столпились, сказано собираться, мне что, вас учить нужно? На месте детали обсудим, чтоб все через полтора часа у общинной избы собрались, да у кого часов нет, пускай поглядывает на улицу, не опаздывать, – последнюю фразу аж прокричал.

– А ты, Митька, останься, – сказал он моему приятелю, – потолкуй с другом, все равно тебе на хуторе сидеть, пешком не дойдешь, а лошадей брать не будем, да и мне спокойней будет, а то почти одни бабы остаются.

Смеркалось, сижу я, значит, у речки в засаде самым первым номером, все остальные дальше вниз по течению распределились, почему первым? А просто мне этот бой начинать, я у Митьки последние наши две бомбы отобрал, ну помните, те добытые у купца в бывшем Совхозе? Наши расположились дальше цепочкой, метрах в двадцати от меня, чтоб осколками с реки не достало, я же спрятался за обгорелым пеньком метровой толщины. Лежу себе, сам укрылся накидкой (дождь идет), и бомбы с пулеметом от сырости берегу под пленкой. Так нам с Настей поговорить даже не случилось, вот судьба, невеста, можно сказать, почти жена – есть, а поговорить некогда, ни то ли, что другое, нет я понимаю, общественный долг, но уж очень хочется… Ну, то другое… И так я лежал, думал о приснившемся доме, Насте, и тут чуть не прозевал появление плотов, уж очень бесшумно плыли, даже я, старый охотник, уловил только по всплеску шеста неосторожно опущенного в воду.

В темноте я вижу хорошо, поэтому, когда подплыли, я разглядел детали, все рейдеры сгрудились на трех плотах, от начала первого плота, до конца последнего было метров пятьдесят, так что я бросил бомбу, когда хвост последнего плота миновал меня, целил во второй плот, а затем поразил последний. Вместе с взрывами бомб, сразу загрохотали выстрелы, ну и я свой ПК обнажил, дал несколько очередей, а дальше переместил позицию поближе к ребятам. Очереди долбили по плотам и воде так, что казалось и без того неслабый дождь решил вылить всю свою воду именно в реку.

Ефимыч поджег факел (как уж умудрился), и бросил его на плот, но я и так уже видел – здоровых там не осталось, правда, четверо рейдеров плыли к противоположному берегу. Ну, это мы сейчас исправим, и я добавил пару очередей в сторону водоплавающих, которые превратились в водотонущих, э, нет, ошибся, вон еще один выгребает, вот теперь порядок, подумал я, когда очередь скосила последнего уже выбирающегося на берег рейдера.

Возвращались на хутор под утро, усталые, перемазанные грязью, я нес ПК, перекинув его через плечо, как крестьянин мотыгу. В общем, настроение было приличное, только отмыться хотелось, да и выспаться по-человечески не мешало. А вот Ефимыч выглядел неважно, дело не в усталости и напряжении последних дней, чем-то он был подавлен, но не лезть же в душу, придем, отдохнем, выпьем малость, глядишь отойдет, поделится сокровенным.

С пригорка уже был виден хутор, оттуда слышались звуки обычной сельской жизни, горланили петухи, встречая рассвет, обиженно мычала чья-то корова…

– О, моя голос подает, – сказал Петро, высокий, черный как грач мужик, с лукавыми карими глазами.

– Это она завсегда после дойки песни поет, жаль последний отел в этом году был, бычка по весне пришлось кончить…

– Это почему?

– Да понимаешь, повел сын корову на случку…

– А что сам не мог?

– Мог и сам, но бык все же лучше, – обстоятельно ответил Петр, и продолжал:

– Коровенка у меня неказистая, а бык здоровый детина, как забрался на нее, и ну свое дело справлять. Сын с пастухом стоят, наблюдают за процессом, вроде бык свое дело исполнил, пора разводить, а он вошел в раж и еще и еще, тут у коровенки ноги и подломились, ну сынок и кинулся спасать кормилицу, хлыстом быка по заднице охаживать. Бык соскочил с животины, и на сына, глаза налитые, малец споткнулся, но все ж успел откатиться в сторону, а бык уже опять разворачивается, пришлось Федору (пастуху) его пристрелить. Благо, что ружье всегда заряжено, волчишек пугает. Так и не знаем, кто коровенок в этом лете крыть будет, – горестно закончил свое повествование Петр, сворачивая к своей хате.

В доме у Ефимыча вовсю готовились к встрече мужчин. Раскрасневшаяся Настена, как раз вынимала чугунок с кипятком из печи, мало ли раненные будут, так инструмент в кипятке ошпарить. Жена Ефимыча колдовала над тестом, а пришедший в себя Петрович сразу спросил насчет раненных, и узнав, что осколком бомбы несерьезно зацепило только Егорку Огородника, сразу отправился к нему на хату, недовольно ворча под нос, что он сам знает кого серьезно, а кого нет.

– А я, примостившись в углу, молча любовался Настей, ее живым гибким телом, точными, без суеты движениями рук.

Заметив мое внимание, она остановилась посреди комнаты, поправила светлую прядь волос и, открыто взглянув на меня, слегка покраснела.

– Мы баню натопили, – сказала она, – а то вы все уже грязью заросли в делах и заботах, – продолжила она, несмело улыбаясь.

– Я тебе рубашку и исподнее приготовила, а пока мыться будете, я и штаны постираю… Милая девочка, всегда о такой заботливой мечтал.

– Ну, Настена, охмурила, мужичка, – деланно улыбаясь, произнес вошедший в горницу Ефимыч, – сейчас в баню, а потом за стол…

Парились вчетвером – Ефимыч, я, Митька, и ближайший сосед Петро. Сначала я веничком помахал над Ефимычем, потом он меня разложил на полоке и показал такой класс владения веником, что я еле слез оттуда, и, шатаясь, побрел в предбанник. Митька выскочил за мной и присел рядом с Петром.

– Эх, счас бы в холодный, чистый пруд окунуться, – мечтательно произнес Митяй.

– Так в чем же дело? Вон, за баней, – деланно недоуменно сказал Петр. Митька нагишом выскочил на улицу и через минуту вернулся смущенно красный.

– Ты чего? – спросил я.

Петр откровенно ржал.

– Да там болото с отстойником, чуть не нырнул…

– Ребята пошли париться по второму разу, а в предбанник вышел Ефимыч.

– Вот так, Степа, серьезные люди приходили по мою душу, помнишь труп на плоту, который прибило к нашему берегу? Это люди из самой сильной группировки Полиса, когда мертвяка обыскивали, я татуировку на плече видел орел и знак СБ выколот был, рулит этой группировкой старикашка лет за семьдесят, он еще до катастрофы в службе безопасности работал, видимо как-то узнали про наше хранилище. Возможно, даже твоего отца именно они порешили. Ну, ладно, что печалится, будем живы – не помрем! Сейчас пойдем за стол, попразднуем, а завтра и свадьбу сыграем, не то в этих заботах дочь в старых девках останется.

Сон, мой сон, темная вода реки и плот, плывущий по ней. На плоту стоит крест, к которому привязан мой отец. Седая голова безвольно свесилась на грудь, на другом берегу реки стоит моя мать с маленькой девочкой на руках и машет рукой, зовет нас к себе, а я не могу войти в воду. Внезапно отец поднял голову и что-то произнес, потом еще что-то сказал, но я его не слышу, ни один звук не пропускает серый воздух, я отчаянно закричал и проснулся. Рядом со мной на кровати сидела Настя и ласково гладила меня по голове, улыбалась и ничего не говорила. Да набрались мы вчера с тестюшкой, он все лез целоваться и кричал: «Сынок, да мы с тобой горы свернем! Да кто такие СБ-шники – плюнуть и растереть, эй, бабы, что есть в печи, на стол мечи, водки мне, водки!» Ну и так долее, а я молчал, и пьяно улыбаясь, смотрел на суетившуюся Настену.

Приподнявшись с постели, я приобнял свою невесту, и впился в пухлые губы долгим поцелуем, ничего спокойно вытерпела даже утренний перегар, рывком повалил на кровать, под сорочкой у нее ничего не было, в смысле одето, ух ты, моя милая!

Свадьбу гуляли всем хутором три дня, сначала собрали большой стол в общинной избе, за которым тесно, но уместилось все взрослое население хутора, бабы со всех дворов снесли свою домашнюю снедь, чего тут только ни было, пироги с различной начинкой, картофельные шанежки, дымящиеся ломти тушеной сохатины, копченые окорока и рыба соленая, прикопченая и запеченная в сметане, ну и естественно спиртное, прозрачная как слеза самогонка для мужчин и домашнее вино из дикого винограда, яблок и сливы для женщин. Отдельно тесть принес, и торжественно разливал сам в кружки, несколько бутылок коньяка и виски почти шестидесятилетней выдержки (склад распотрошили рейдеры не иначе). Сначала все сидели чинно, даже скованно, но после двух, трех тостов расслабились, и разговор пошел в разнобой, потом пели частушки, в основном похабные:

Потом мужичек, сидящий напротив Митьки, двинул его в ухо, тот в ответ опрокинул на него горшок с какой-то горячей кашей и понеслось… Тесть придерживал меня, потом дерущихся вынесло на улицу, причем число участников возросло до дюжины. В это время Ефимыч, успокаивая оставшихся за столом, приговаривал:

– Спокойно, давайте выпьем за молодых и удачную свадьбу, так как свадьба без драки, как пиво без раков.

На улице уже, кажется, помирились и слышались голоса:

– А ты меня уважаешь?

Потом кто-то достал старую гармошку, и вся свадьба под проливным дождем месила грязь на улице, изображая танцы. К этому времени мы с женой удалились в дом, подаренный нам тестем. Дом был старым, с посеревшим от времени срубом, но это был наш дом, и внутри было неожиданно чисто и уютно, хорошо протопленная печь и пуховая перина, что еще нужно для первой (то есть уже второй) брачной ночи? Мы, как бы выразился мой друг Юра, – были самодостаточны, нам никто не был нужен, мы интересовались только друг другом, познавая тайны тела любимого человека…

Я проснулся от ее взгляда, в окно вливался серый свет дня, и даже полумрак комнаты не мог притушить свет ее зеленых глаз, обрамленных густыми черными ресницами. Настена мягко улыбалась, и я, недолго думая, опять повалил ее в постель.

В дверь громко и настойчиво стучались.

– Сейчас открою, – проговорил я, и вышел в сени.

– А вот и мы, – выдохнул на меня перегаром Ефимыч.

– Как там жена? Мы вам поесть принесли, – и достал из кармана бутылку коньяка.

– Со вчерашнего заныкал, – пояснил тесть.

– А поесть, поесть, он поискал глазами и увидел входящую тещу с тарелкой каких-то объедков:

– Во и закусь, не взыщи, зятек, все вчера подъели, – сказал он с извиняющей улыбкой. Черте что, какие-то кости, обкусанные пироги, а жрать после такой ночи действительно хочется. Настена, уже одевшаяся, выглядывала из-за моего плеча, с затаенной улыбкой смотрела на мать. С улицы появился Настин младший брат Игорь, несший свежезажаренного поросенка (ай да теща!), и еще чего по мелочи, тесть прошел в комнату, сел за стол, налил в кружку коньяка, крякнул, закусил куском соленого огурца и неожиданно трезвым голосом спросил почти жалобно:

– Ну, у вас все хорошо дети? Мы с Настеной переглянулись и засмеялись счастливо…

– Ну, тогда мы пойдем, вам еды на день хватит, а уж потом выползайте, – сказал Ефимыч, вставая, переглянулся с явно довольной тещей.

Вышли мы на улицу только на третий день, дождь утих, только моросил немного, народ уже шарился по огородам, подправляя вскопанные с осени грядки, Митька, прихрамывая, бодро шел по своим делам, сияя подбитым глазом.

– А, молодожены, привет, Степ, у меня к тебе дело – мужики завтра поедут на тракт, товар сопровождать, так может и мне гм… поехать?

Вообще-то я понял, разгрузится молодцу захотелось, поедет к своей Дульсинее (Юрино выражение).

– Мы всего троих собирались отправлять, в общем-то, все по хозяйству заняты, а ты вроде свободный, бери Гераську – молодого, и еще кто не очень занят, как нога выдержит? – спросил я, как ни в чем не бывало.

Он довольно помахал рукой и похромал дальше… Мы еще три дня ходили по гостям (в основном к тестю), жена с матерью решали свои женские вопросы, мы с тестем намечали маршрут поездки к кочевникам за лошадьми, а ночью мы с женой любили друг друга с неистовостью последнего дня совместной жизни, любили так, как будто завтра умрем…

А на четвертый день дождь перестал моросить, и вода в реке начала спадать, и я поехал в село Степаново…

Добирался долго и нудно, Ворона вел в поводу, чавкая жидкой грязью, порой проваливаясь на полсапога, но на переправе мы помылись, вода на Лосином броде, летом еле прикрывавшая коленки, теперь шипела у самой груди, стараясь сбить с ног, но мы прошли, и у меня была сменная сухая одежда – Настена постаралась. Пара небольших мешков, с овсом и картофелем, которые я захватил с собой, намокли, ну да не хранить же его, сожрут в первый же день, а тебе, Ворон сеном кормиться придется несколько дней, ну да не беда вон как зажирел за последнюю неделю. Вот и село, народ уже землю копает, надеется – семена привезем, впрочем, я думаю, кое-кто семена сохранил, не все же лемминги успели пожрать…

С этими мыслями я подошел к дому, где обосновался Юра. Химик ужинал. В расстегнутой рубашке, обнажавшей тощую грудь, Юра с наслаждением лакомился жареной картошкой.

– На чем жарил? – спросил я, поводя носом, – Жир дохлого лемминга?

– Нет, я откопал тут в погребе старое подсолнечное. На самой верхней полке стояло, вот лемминги и не добрались.

– Или побрезговали? – возразил я.

– Ну ладно, рассказывай, что делали, и как сам до такой жизни докатился.

– В смысле, докатился? Ты имеешь ввиду, что питаюсь так же как и другие. Так разнообразия особого нет. Да и не привык я есть слаще других. Как все, так и я. А по поводу произведенных работ… – и он рассказал, какие усовершенствования придумал для более эффективной выварки соли. О том, что из хутора Степного добралось несколько мужчин и женщин. Остальные или погибли при нападении леммингов, или ушли на юго-восток. И теперь в нашем селе проживает сто шестьдесят два человека, а именно тридцать девять мужчин, восемьдесят пять женщин и тридцать восемь детей до четырнадцати лет. Порадовал меня, сказав, что совхозские с осени высаживали озимые, лемминги частично потоптали поля, но все же урожая теперь хватит, чтоб прокормить оставшееся население, и даже останется для оплаты долга хуторским. На охоту они уже переправлялись на другую сторону реки, но пока кроме десятка тощих зайцев ничего не поймали.

– Значит так, Юра, в первую очередь создай бригады: охотничью, рабочую на выварку соли, и для работы в поле. На огородах пускай старухи с мальцами управляются, в этом году отдельных наделов не будет, размежуем по осени, причем объясни, что размер надела каждой семьи будет зависеть от его старательности в это лето, и от количества приемных детей в семье, ведь есть сироты?

– Сироты есть, – подтвердил Юра.

– А как быть с не семейными и старухами?

– Старух приравнять к сиротам, возьмут в семью, надел больше будет, а всех мужиков холостых ожени, пусть ему хоть пятнадцать лет будет, все равно жинилка уже работает. Но сделай это аккуратно, ну там смотрины или обряд какой-нибудь придумай, не мне тебя учить.

– Ну, хорошо, выделим наделы, сено заготовим, а на ком пахать будем? На бабах?

– А это другой вопрос мой друг. Как ты относишься к поездке в степь, к Волге? И давай этот вопрос решим за столом, заодно и мою женитьбу отметим, – сказал я, улыбаясь, и доставая из котомки домашнюю снедь и приличный запечатанный кувшин с самогоном.

Юра минуту сидел с изумленным лицом.

– Ну… нет слов, нет слов, поздравляю!

Поздний вечер, мы вдвоем сидим за столом, порядком уже наклюкались, и ведем беседу на разные мудрые темы.

– Вот скажи мне, химик, в чем измеряется сила?

– Сила измеряется в Омах, – твердым голосом произнес пьяненький Юра, слегка покачиваясь на табуретке.

– Нет, я не про каких то Омов, я тебя спрашиваю, в чем заключается сила человека? Ведь раньше людям принадлежал весь мир. Как они смогли отвоевать всю сушу у животных, построить города, жить в большем достатке, чем мы сейчас?

– Люди не только сушу отвоевали, но и пользовались морскими богатствами, добывали из-под воды нефть, природные ископаемые, по морю ходили корабли, перевозили грузы, ловили рыбу, и даже воевали между собой не только на суше, но и на море. А сила, – Юра на минуту задумался, – сила человека заключается в его ненасытности и постоянной неудовлетворенности. Вот, к примеру, хищники – у них, как и у людей существуют вожаки, некоторые из хищников собираются в стаи, как и люди, но вот они наелись, и они довольны, и не очень-то думают о завтрашнем дне. Ну, а как ведет себя человек? Вот он сыт. Потом ему приходит мысль приодеться, холодновато иногда бывает, значит, он убивает следующее животное, мясо которого зачастую не использует в пищу, а прикрывает чресла шкурою. Затем ему приходит в голову, что его сосед был более удачлив на охоте. И поел более вкусного мяса. И если он более смел и силен, чем сосед, то отнимает у него охотничьи угодья, и зачастую, самку, а раз у него больше жен, и соответственно детей, он начинает думать, как прокормить эту ораву. Жены взывают к его совести и говорят, что у соседей пещера более комфортабельна и что им, то есть женам, надоела только мясная пища, и они хотят вкусных мягких кореньев и нежных листочков, «таких, которых, ты, милый, дарил мне на свадьбу». «– Да где ж я тебе их достану?» – вполне резонно возражает супруг. До них еще надо дойти, а это страшно, могут слопать по пути, но супруга неумолима, и в наказание не допускает его до своего тела, тогда человек сидит, чешет «репу», и через некоторое время додумывается до земледелия, которое отнимает часть территории, принадлежащую ранее животным, так постепенно человек завоевал землю полностью. Я почему сравнил человека с хищником? Только потому, что он тоже относится к этой породе, только более страшен для окружающей среды. Иногда мне кажется – мы не из этого мира, нас просто выкинули из рая за жадность и жестокость, и катастрофа произошла не случайно, а по воле сверху, чтоб проредить жадное стадо…

Юра остановился, видимо промочить ссохшееся от длинного монолога горло, махнул залпом целую кружечку, но видимо забыл, что в ней отнюдь не вода, и поперхнулся, закашлялся, я стучал его по спине, подсовывал соленый огурец. Ага, наконец-то провалилась.

– Ты заметил, как изменилась твоя речь? – спросил совсем пьяненький Юра.

– Твой словарный запас стал намного богаче, и виноват в этом я, – произнес химик и свалился с табурета.

Утро, утро начинается с рассвета – глупая фраза пришла откуда-то на ум, лишь только я открыл глаза. Голова после выпитого вчера не болела, и я соображал, чем займусь сегодня. Внезапно с улицы донесся истошный крик, и я, недолго думая, подхватив «тулку», кинулся на улицу.

Прижмурившись от солнца, бившего прямо в глаза, вижу, по улице бежит молодая девка, а за ней незнакомый мне, наверное, из вновь пришедших мужик. Я схватил пробегавшую мимо девку и отвернулся с ней в сторону. Мужик, не успев затормозить, прохлеснул мимо.

– Ты кто? – спросил я.

– Не твое собачье дело, – огрызнулся он, девка пряталась за мной, а он все пытался ее ухватить, потом решительно протянул руку, желая отодвинуть меня, это он зря…

– Куда ты грабельки тянешь дядя?

Сдвинувшись в сторону, перехватил левой за кисть, а правой, перехватив выше локтевого сустава, завернул кисть мужика, смещаясь ему за спину и держа руку на излом, так, нажмем, покланяйся дядя покланяйся, мужик визжал от боли, но ничего поделать не мог.

– Ты, дядя, когда тебя спрашивают, отвечай вежливо. Хозяин я местный, а тебя за твои слова, только в колодки на неделю посадим, если еще, что учинил, то отдельно ответишь, я тебя сейчас отпущу, так не вздумай дергаться, побежишь, пулю схлопочешь. Ты понял?

Дядька резко закивал головой.

– Ну, вот и славно, а теперь отвечай, что случилось.

– Да эта девка моя, я ее триста верст от Степного вел-кормил, сначала все просила: «Спаси меня, дядя Леша, я тебя отблагодарю, и благодарила всю дорогу, а теперь нос воротит, перед местными хвост крутит, сегодня ночью вообще удрала, только к утру смотрю, идет по селу хвостом виляет».

– Все так, девка? – строго спросил я.

Она закивала.

– Да я его за это и отблагодарила, так не нравится он мне.

– И кто ж тебя, голуба, под своим крылом пригрел?

– Да Мишка Патлатый, дружинник твой.

– А – ну, позвать сюда Мишку!

– Нет его, – сказал кто-то из уже собравшегося народа.

– Он на солеварне, Груня от него возвращалась.

– Хорошо, эй, кузнец, в железа дядьку…

– Поеду на солеварню, узника доставлю, заодно и с Мишкой потолкую, да и выработку посмотреть надо.

Народ разошелся по работам, а я запряг Ворона в телегу и втроем с закованным узником и девкой отправился на солеварню.

– Ты кем трудишься? – спросил я кандальника.

– Кузнец, и в Степном свою кузню имел, – угрюмо ответил мужик.

– Ну и хорошо, нам кузнецы всегда нужны, вот отработаешь недельку на солеварне, над ошибкой своей подумаешь, и за работу, вторая кузня пустует пока – твоей будет, наряд исполнишь и на себя в достаток трудись, так что не унывай, кузнец, – сказал я, поглядывая на низину Соляного источника.

Миша Патлатый был старшим дружинником на солеварне, поэтому позволял себе не помогать в работе, а только руководил, во всяком случае, пока телега спускалась в низину, к соляному источнику я видел, что он сидел на пенечке, и изредка поглядывал в сторону работающих. Большие емкости, переходившие каскадом одна в другую, были заполнены соляным раствором, в последней емкости была, по сути, мокрая соль, рабочие поддерживали огонь под емкостями, лопатами помешивали раствор, и при загустении передвигали жидкость в следующий резервуар. Когда первая емкость опустошалась, открывался шлюз, закрывающий источник, и новая партия жидкого рассола подавалась в систему. Работа тяжелая, но и пищевое довольствие на соляном источнике не в пример полевым работникам, Миша же сидел, рук(ой)водил, хотя получал довольствие на уровне всех, и как старший, должен был хоть изредка показывать полезный пример прилежной работы.

– Здравствуй, Миша, – ласково сказал я.

– Бог в помощь, работнички (это трудягам). Ну, Миша, принимай кандальника, да показывай, сколько соли добыли.

Мы отошли в сторону склада, и я спросил:

– Видел девку? Ну, и как думаешь поступать, возьмешь в свой дом или как?

– Да не нужна, она мне, Степан Васильевич, сама пристала, даже сюда на ночь бегала.

– А тебе, значит, свободных баб не хватает, чужую пригреть решил, – и я без замаха врезал ему в челюсть.

– Это тебе за разврат, а это, – я добавил поднимающемуся Мише прямым в лицо, – за работу в поте лица, пахарь.

– Во, был Патлатым, стал Щербатым, зато впредь наука, и зла не держи, на себя злись…

Я подошел к девке, уныло поглядывавшей на нас, пока я разбирался с Мишей, а теперь опустившей голову.

– Ну, девка, у тебя два выхода: или ты идешь к кузнецу жить и рожать ему детей, или поступаешь в девки, для удовольствий на тракт, нам незамужние не нужны. Выбирай сама.

Все вопрос закрыт, поеду назад, надоело хозяйствовать, быстрее к жене, а потом в степь за лошадьми. Но за лошадьми получилось нескоро, только через месяц, когда отсеялись (мне даже Ворона пришлось на пахоту отдавать), приступили к подготовке похода. А за этот месяц случилось многое. Дядя Изя, как и обещал, прислал семь возов с картофелем, крупой, не шелушенным горохом (для посадки), немного семян и зерна. В обмен я отдал несколько мешков соли, все оружие, собранное после драки с леммингами, и ополовинил запасы товаров, привезенными когда-то отцом, оставив, впрочем, часть оружия и все патроны.

Груню – девку кузнеца продавать не пришлось, поразмыслив, она вернулась к Борису (кузнеца так зовут). Друзья мои тоже оженились, что ж, не пользоваться, если баб избыток и полсела пустых домов, даже Петровича сия доля не минула, но тут и смех и грех.

Вернулся я на хутор из очередной поездки, смотрю, Костя Рябой идет смеется.

– Ты чего?

Он сквозь смех: «К Петровичу сходи, мол, там и узнаешь подробности».