<…>
— К нашему несчастью, здесь не Согласие… — обреченно выдохнула она, отчаянно удерживая тускнеющую радость в глазах.
— Да. В согласной системе публичных координат нас бы не держали в уютных клетках друг от друга. Скорее бы, замыкали друг на друге, мариновали бы в общем садике — он сам диву давался, откуда из него льется столько рациональности, когда хочется вопить и рычать от отчаяния.
<…>
— Слышал, что нам пришло шифрованное сообщение с Материнского Двуземелья?
— Нет. А открыли?
— Тоже нет. Разархивация срывается. Что-то случилось при отправке. Код активации в цепочке файлов поврежден. Вот как тебе объяснить? Такое ощущение подступается… Я, может быть, в бреду, но ощущение, будто часть бит из линейки активатора украли на пересылке. Ага. Пока он летел сюда доброй волной. По космосу.
<…>
Константин, даже безумно уставши после смены, все равно нашел в себе силы для исполнения разгрузочных ритуалов в своей каюте. Все разложить, все зафиксировать, все рассортировать по виртуальным папочкам. Сбросить все хаотичные мысли в электронные документы, всю бесполезную мелочевку в утилизатор: ведь мозг остро вспыхивает от непорядка и неопределенности.
И все это в умиротворяющей темной среде.
В кубрике не работала ни одна лампочка: синенькие малютки-светодиоды компьютерных мускулов не в счет. В каюте не было ни следа солнечного света: панели станции «Никейская империя» исключали любое отражение звездного света в скромное уединенное пространство. И это благодать похлеще райской: когда ты служишь космической цивилизации между Меркурием и Звездой Солярной системы, то ты невольно мечтаешь зарыться во мраке, никогда не видеть солнечного света, эти 17 оттенков золотого…
Но проблеск из-за иллюминатора все-таки пробился: подмигнул промчавшийся темно-серый автоматический дрон с желтыми полосами.
Константина в который раз передернуло. Этот рукотворный малыш до жути напоминал гибрид цителлус Новоюгославии и Христианской Обороны Передней Азии.
Но напряжение вмиг улетучилось. И второй естественной реакцией стал вызов циферблата. Ошибки быть не могло. Это сигнал — дрон промчался не по графику.
Мозг скинул напряжение. Снова вторгнулось неисполненное дело. Мгновенный прилив сил и энергии. Сине-желтая форма подтянута.
Пустой пролет. Никаких видеокамер и в помине не было. Но с опаской, озираясь, в стеснении в плечах Константин подходит к первым вратам. Прикладывает черный ручной браслет, чем-то напоминавший канувшие влету фитнес-трекеры. Проходит в маленький и ослепительно белый предбанник. Микрофоны начинают чуть шуметь, будто мудрые боги слегка обозначают свое присутствие, чтобы славой своего могущества не сжечь возлюбленные создания.
Возносится формула:
— Отворить замок с Диалога. Транслировать Сторону.
Радиусные врата перед Константином шустро разъезжаются, и космонавт оказывается в вожделенной зале. В самой большой и круглой по периметру зале «Никейской империи», технологически запланированной как корабельный Большой Бункер.
Диаметр мрачной и темной залы составлял 150 метров. Зала станции «Никейской империи» космоцива Эллино-Османский Диалог была вообще единственным местом на искусственном космическом объекте, где возможно было своими ногами хотя бы с налетом условности попасть на зеркальную эллинскую или зеркальную османскую сторону.
Дело в том, что зала рассекалась ровно пополам стеклянной перегородкой. Но это был не статичный забор, а стена, непрестанно и символично двигавшаяся вокруг неподвижного фонтана с пятью чашами.
Фонтана. Да. Фонтана. Символа местного богатства, роскоши и благополучия сверх меры на искусственном объекте, стесненном даже по примеркурианским меркам космоцивов.
<…>
Девушка с османского отражения, Хатидже, уже была на месте. Только в этот раз она вела себя немножко неспокойно… Хатидже, не под стать своей профессии, избегала прямого взгляда. Ее сердце будто бы гиперпульсировало, а не билось. Это чувствовалось даже через стекло.
Но перегородка двигалась. Диалог увековечивался. Константин и Хатидже тоже не задерживались, символично переходя вслед за стеклянной перегородкой вокруг оси фонтана, телесным движением подкрепляя Увековечиваемый Диалог.
Константин отчаянно добивался ее волнующего и прямого взгляда. Но Хатидже, засмущавшись доброго и расположенного рысканья глазами Константина, играючи спряталась за фонтан.
Мужчина пытался в этом затягивающем безмолвии заглянуть слева и справа от фонтана, но Хатидже отворачивалась от превосходящего смелостью взора.
Константину было показалось, что она не совладает с эмоциями… Но Хатидже вдруг заговорила умиротворенным голосом, зажженным невидимой мужчине надеждой:
— Я все рассчитала. Четыре секунды.
— Что «четыре секунды»? — он аж опешил.
— Если я что-нибудь брошу маленькое, диаметром не более 1,5 см в коронную чашу, то в фундаментальной пятой чаше оно будет через 4 секунды.
— Ты… Эй!
Девушка что-то уронила в первую высшую чашу. Константин испуганно достал руки из карманов и впился взглядом в фундаментальную чашу. Там ударила в воде маленькая флэшка, которую он мгновенно словил рукой из воды.
— Я просто шаловница.
Теперь он увидел ее глаза, но его мозг уже переключился и не давал напиться ее взглядом.
— Что там?
— Ну, — она закраснелась. — Я не могу все выразить словами… Прости, но мне пора.
— Мы же еще встретимся?
Она повернула голову:
— Да. И даже ближе, чем когда бы то ни было.
И Хатидже выбежала из залы через распахнувшиеся радиусные врата.
<…>
Константин, ошеломленный, вернулся, не озираясь и не примеряясь, в кубрик 3—6). От переживаний и спешки отраженный эллином никак не мог попасть круглой флэшкой, подобной монете, в разъем. Из-за этого он чуть не погнул ребра. Но наконец-то удалось.
Экран монитора, видимо, сам не ожидал: но сначала были помехи… Потом лицо Хатидже в шлеме… Потом опять черно-белая рябь, мятое полотно. Потом лицо Хатидже без шлема… Запись явно редактировалось нервно и впопыхах. Видимо, писалась не одна версия, шлифовалась, но с сучками. Однако… Вроде видеопоток стабилизировался. Хатидже смотрела в правый угол экрана. А потом прямо в центр, где ее со всех сторон просматривали крохотные камеры.
— Я последняя, у кого остались деления, не считая Лоцмана Османа. Больше занять не у кого… Даже у заслуживающих доверия вицеистов. Новые деления не будут… И последние я потрачу на замки нашего следующего Диалога. Прости… На Землю мы вернемся в разные подразделения и, может быть, никогда больше не сможем отворить замки с Диалога. Я… Я… Не смогла бы выдержать твоего гнева лицом к лицу, на дистанции вытянутой руки, когда бы ты узнал об этом…
Она запнулась и опять попыталась через силу вернуть улыбку:
— Тут. Знаешь как… Изначально и было понятно, что мы никогда не сможем быть близки по-настоящему. Трудно сейчас понять, на что мы надеялись, на какое солнечное чудо… Наш Диалог был бы нескончаем. Это то, что от нас скрывают. Но я погорячилась. Я. Я знаю как, как мы сможем быть вместе.
И она поднесла к точке сопряжения камер маленькую круглую флэшку.
— Это уродливо. Но я долго и тайком снимала с себя электронные мерки… Ты сможешь воспроизвести меня в любой черной лаборатории, если сможешь скопить достаточно. Пускай мы не сможем быть вместе, но так я передаю частичку себя, чтобы она однажды встала пред тобой в реальности Эллина. И еще…
На этот моменте она раскраснелась и сжала плечи, ее взгляд отошел от камеры.
— Это было сложно… Но если ты все-таки захочешь нашего общего ребенка. В общем. Там есть все для этого — с моей стороны.
Тут она расплакалась… И запись прервалась.
Константин вмиг завопил и кинул стол в переборку. Парень принялся отчаянно крушить всю свою комнату. Когда было деформировано все, что можно, Константин схватил молоток из пожарного шкафчика. И пошел с ним в сторону бункера.
Но не успел он ступить и десяти метров, как разразилась тревога. Материалы вокруг начали вести себя странно. Мягкие стали твердеть. Твердые размягчались, они вот-вот готовились потечь! По всем пролетам и коридорам понесся ветер красного цвета, весь пыльный.
Не сейчас…
Пора на боевой пост…
<…>
Пролет, который больше напоминал узкий и крутой автомобильный тоннель, закипел народом. Сонным ли, несонным. А посты удваивались. Стихия событий даже смогла на время переключить Константина: душу окутывал страх. Такой тревоги не было уже… Да никогда!
Константин мчался, что есть мочи, даже обгоняя космонавтов. И уже почти не добегая до командного поста, он в который раз, словно на икону, бросил взгляд, сокрушаясь себе, на табличку «Помни», где под словом выгравированы черным годы «2230 — 2232» и красными цифрами в черном обрамлении число «1500».
И уже на самом мостике Константин признал, что тряска ему в тоннелях не чудилась. Он бегло взглянул на графики и кадры сводного мониторинга. Взрывы подбирались все ближе: теперь уже в трех километрах от космической станции «Никейская империя». На 5м дисплее загорелись оранжевые цилиндры: батареи эллинской стороны в двух сторожевых «бочках» уже перешли в боевой режим, но пока не стреляют.
Никто на мостике не паниковал и истошно не кричал. Каждый погрузился в свою зону ответственности, в свои фрагменты информационной карты.
У Константина в ногах пробежала колючая дрожь, а из груди подступалось тяжелое удушье: сигнал к мобилизации звеньев все не давался, шкафы в казематах тоже сигнализировали о нетронутых синих защелках.
— Внимание.
Взрывы прекратились. И радары «Никейской империи» засекли неизвестные истребители. Старой классической компоновки, но отнюдь не неизвестной глазу дотошного военного историка. 7й дисплей зажегся вероятностью времени их подлета в 20,5 — 20,7 минут.
И на посту вспыхнул костер догадок:
— Это Еврас, — это был только шепот.
— Это не могут быть евразийцы, — градус голоса возвысился.
— Это они, — речь звучала уже в полный голос.
— У них нет станции у Солнца. Меркурианское командование не располагает истребителями такого дальнего радиуса действия, — в голосе чудилось раздражение, граничащее с грохотом.
— У Евраса даже нет на малютке ни одного авианосного древа! — а это уже был несдержанный крик.
— Тише, — наконец-то вступил Лоцман Эллина по имени Лев.
Клисфен тайком разглядывал из-за спины Льва его монитор. Лоцман уже вывел на экран окно прямой связи… Вот только он (Клисфен) не мог разобрать… А! Рука убрана… Не может быть — «Секундарное командование. Меркурианский космографический пост»! Он что… «В обход Люмартана собрался беседовать напрямую?!»
— Нет, — почти про себя выдавил Лоцман Эллина, и экран пред его могучим телом потух.
Тишина сохранялась…
Давдемарх переживал за свои мысли… Улсэя до паники боялась, что будет огнем выбита в открытый космос. Демосфен повторял старую инструкцию о безголосовой активации двуствольного пистолета. Полиен пытался предугадать цель налета — кроме приманки из бесценного и в единственном экземпляре оборудования для экспериментов с солнечной энергией, больше ничего в голову не лезло. Но все как один напрягли уши и просто ждали распоряжения…
<…>
— Короновать Посредника.
Все, кто был на мостике, испуганно обернулись в кромешной тишине в сторону Лоцмана, Персиида даже привстала. А Константин аж раскашлялся. Но! Недоуменным выглядел и Лоцман Эллина. Льву будто бы ангелы запретили формулу «короновать Посредника», а он-таки произнес ее и теперь сидит не до конца просвещенным, а в чем была угроза.
Но ничего не произошло на мостике. Вообще ничего и на станции, ни одна механическая и электронная мускула не дрогнула. Вокруг искусственного объекта тоже наступало замирение. Взрывы прекратились, как только из ниоткуда вылетели 15 истребителей.
И Льва навестило ощущение, будто он резко стал голым в присутствии подчиненных.
Лоцман взглянул на свой браслет, и тут же взор заразился трещинами испуга… Лучше от повторного взгляда на экранчике не стало — чай, не градусник: «Ни одного свободного деления».
— У меня кончились деления…
— И у меня, — сказал помощник Лоцмана по правую руку.
— И у меня, — сознался наладчик по левую руку.
— А где Константин?
Константин, как бы разгоняясь, вышел перед Лоцманом Эллина и вытянулся по струнке.
— У тебя же остались деления?
— Так точно.
Лоцман протянул руку с браслетом к протягиваемой навстречу руке с браслетом Константина.
— Включить заем.
— Деления переданы. Лоцман.
— Константин, почему всего два деления? У тебя же после Земли был двоекратный запас?
— Тайна Диалога запечатана.
Лоцман только поскрипел челюстью в ответ:
— Потом с тобой разберемся.
Но Лоцман Эллина в целом зря паниковал. Двух делений оказалось достаточно, чтобы запустить самостоятельный экстренный канал служебного Диалога с Лоцманом Османа с османской половины станции Эллино-Османского Диалога.
Перед лицом Лоцмана начал опускаться из кармана сверху прямоугольный дисплей на толстенных витых проводах.
Лоцмана перебил 2й советник:
— Что Вы делаете?!
Лоцман на невоспитанное удивление даже не огрызнулся:
— А ты хочешь дождаться, пока станция начнет плавиться, чтобы запустился постоянный канал? Аудиофиксация мне в свидетели. Диалог вне Залы я запускаю под свою ответственность.
И на дисплее показался точно Лоцман Османа, точно такого же вида и регального обрамления, что и Лоцман Эллина, в том же антураже, что и Лоцман Эллина, даже с тем же числом орденов на цифровом табло скафандра, что и у Лоцмана Эллина.
Лоцман Эллина Лев начал первыми и довольно-таки неснисходительным тоном:
— Почему Осман не поднял корону?
С противоположной стороны «Никейской империи» раздался искусственно уравновешенный голос, от чего и не менее нервный:
— Я вижу, что Эллин не поднимает корону.
— Но у меня на мониторе…
— Погоди, и у меня на мониторе…
Лоцманы синхронно замолчали, и их коснулась догадка.
— Придется самим, без Эллина и Османа.
— Да, Мехмед.
Эллин засунул руку в аппарат, и осман на той стороне станции. И в еще более замиренном затишье они одновременно и синхронно возносили:
— Сорвать печати общения [сорвать печати общения].
— Запечатать монолог [запечатать монолог].
— Воцарение диалога вечных и равных [воцарение диалога вечных и равных].
— Во имя вечной дружбы и вечной конкуренции [во имя вечной дружбы и вечной конкуренции].
— Отлично. Лимиты сняты.
— Да, эллин. Теперь мы с тобой можем руководить всей станцией без ограничений в общении.
<…>
Лоцманы договорились на попытку уйти от прямого боесоприкосновения с истребителями.
— Станцию ближе к Солнцу. Они ни смогут бить прицельно.
— Да. Звездное излучение и наши помехи дадут тень.
На станции «Никейская империя» раскрутились маховики двигателей, и конструкция начала медленно отлетать к Солнцу. Пока ЭОД отступал, пришельцы также ускорялись, но без единого выстрела в подмоге. По истребителям открыли заградительный огонь из трех фортов станции, но истребители только развернулись «дном» и «отбомбились» по летящим к ним снарядам и продолжили свой бравый полет…
Ни сбить, ни стряхнуть, ни прогнать истребители не удавалось… Лететь ближе к Солнцу было уже сродни самоубийству. Пришлось разгонять двигатели в обратном направлении. А истребители пришельцев, которые были выставлены против ЭОДа, словно издеваясь, не полетели навстречу «Никейской империи» с выдвинутыми пилонами и раскаленными дулами без видимого дна наперевес, а дали задний ход на той же скорости, что и у станции ЭОД.
<…>
Эллин и осман на лоцманских сопряжениях призадумались.
— У нас два истребителя Солнечного Клюва.
— И у нас два истребителя Солнечного Клюва.
— Иного и быть не может [иного и быть не может].
— Запускаем [запускаем].
Трансляция из ангаров шла каждому космонавту в маленькое правое окошко дисплея. Боевые панели справа и слева от кабин отключались от станционного охлаждения. Теперь оставалось всего четыре минуты, чтобы скинуть раскалявшиеся ALL-3 с платформы в открытый космос. Оставалось две минуты. Была заминка с разблокировкой — опять зависание после неудачного пин-кода: последние учения не пошли впрок. Но паники не случилось, успели подключить запасную операционку, двери ангаров распахнулись, и космические истребители ALL-3 выбросило в открытый космос на километровую дистанцию. И пилоты Эллино-Османского Диалога смело полетели на превосходящий разбойничий разъезд.
Но пришельцы вошли в неожидаемое поведение. От всего косяка из полутора десятка истребителей пришельцев тоже отделилось всего четыре самолета, которые разогнались навстречу. А их собратья (или сестры) только развернулись и улетели прочь на полной скорости, за пределы досягаемости радаров станции «Никейская империя».
Аппаратура станции ЭОДа смогла распознать, что у истребителей пришельцев были выпущены новые пилоны. К дистанции удара приближалась и четверка ALL-3… Зеленая линия дистанции все ближе к сведению… Пришельцы выстрелили первыми, и гигантское пространство вокруг эллинских и османских самолетов оказалось затянуто дымовой завесой! Истребители врага сами нырнули в новую туманность. И оба звена истребителей пропали с радаров.
А из-за дыма понеслись крики: «Нас ат… ют… верто… ы!». И следом четверка истребителей врага юрко выскользнула и улетела восвояси… А самолеты ЭОДа так и остались в туманности… Контакт с пилотами Солнечного Клюва была потерян… А дымовая завеса только расширялась.
<…>
Грозный туман уже вовсю подступал к станции. Дымовые завесы ставились по всей шаровой плоскости от условного центра станции «Никейская империя». Лоцманы Эллина и Османа сошлись на отчаянной попытке разогнаться и пробиться сквозь серую туманность, но двигатели отключились прямой в ней.
Насельникам ЭОДа стало прозрачным, что агрессивное дыхание штурма уже на пороге.
— Осману. Надо включить и омыть диалогом контрабордаж всей «Никейской империи», каждого эллина и османа подключить. Осман? Мехмед?!
С османской стороны не доносилось ничего, кроме помех. Лев ничего не мог понять, у него забарахлил и шлем вдобавок. Лоцман Эллина в гневе попытался стянуть с себя шлем. Но шлем, по виду как у древнего гоплита, защелкнулся. А следом взбесилось и кресло, которое распространяло токи командования от носимой электроники Льва и прикладной механической воли. Кресло резко намагнитилось и вдавило в себя Льва. Физика выходила из строя!
Подчиненные кинулись ко Льву, пытались выломать предохранители, но его скафандр только больше сковывал и душил Лоцмана, чем больше насельники ЭОДа вкладывали усилий в его освобождение. А тут еще и на мониторе понесся конвейер символов разгерметизации командного мостика. Первый взрыв никто не заметил, но второй толчок, куда более громкий, не заметить уже было нельзя. Тут же зажегся на несколько мгновений монитор для Диалога с османской стороной. Там разворачивался тот же ужас.
И тут Константина осенило:
— Живо! На места!!!
Космонавты кинулись в свои кресла, но было поздно. Тактические операционки зависали и отключались. Кристальные жидкости застывали. Управлению с подвисаниями поддавались только системы жизнеобеспечения.
— Ловко нас провели.
Все. Лоцманы обнулены. Диалоги закрыты. На всех экранах «Никейской империи» высветились только потресканные символы ЭОД. Тем временем кресло отпустило скафандр Лоцмана Эллина. Хотя скафандр по-прежнему не поддавался. Константин повелел аккуратно перенести Льва в малый бункер. И уже там эллины увидели за бронированным стеклом, что на противоположной стороне Малый Залы собратья и сосестры по ЭОД уже аккуратно укладывали кресло с Лоцманом Османа Мехмедом.
Как только все вышли, все глаза с надеждой нацелились на Константина.
— Константин, чего делать? Вместе с обнулением Лоцмана мы не можем с мостика больше поддерживать оборону.
— Рассредоточимся по инструкционным постам, Артемида. Что еще делать?
Сам Константин побежал к «Македонской Колыбели» (станционному каземату). Его боевые братья уже были там, вовсю стараясь выпотрошить защитные предохранители: Лев так и не успел разблокировать… Но препятствие было хилым: эти предохранители были хороши для поддержания законности в мирной среде, обласканной законом. А в предштурмовой суете грош-цена этим заклепкам. Заклепкам люков, за которыми в капсулах терпеливо ждали своего часа доспехи астерпехов.
Константину бы радоваться, но он грузился, пока прогружал модуль за модулем боевого облачения. Его точило, что «они» им показали, что власть ЭОДа на корабле беспомощна. Сначала не дали Короновать Посредника, который смог бы свести воедино зеркальные стороны и дать достойный отпор удвоенной мощью. Потом обнулили Лоцманов, которые поддерживали более-менее стабильный диалог, связывавший воедино потенциалы сторон. При этом никто на станции не погиб… Вот только пилоты «Солнечного Клюва»… Сгорели заживо? Аннигилировались? Задохнулись?
— Стратег.
Космонавт ЭОДа обернулся, и после 99% прогрузки шлема увидел своих друзей и сослуживцев по Эллину.
— Астерпехи Солнечной Пехоты в боевой готовности.
Да. Фаланга построена. Из всех 16 человек. Абсолютная мощь. Такой можно танковые кулаки разбивать. Всего два сообщения, подгруженная карта, и астерпехи 113) разбежались по эллинской «Никейской империи». Командир астерпехов и сам встал на короткий марш.
— Константин, это помощник Лоцмана. Я не могу запустить диалог.
Это значило, что и помощник не имеет никаких властных регалий. Тот, кто не может вне делений запустить диалог под свою ответственность, не может быть Лоцманом по представлениям ЭОДа. Теперь нет никакой надежды. И Константин с унынием спускался по лестнице до тоннеля 6А, пока станцию омывали волны грохота. А с тоннеля 6А Константин свернул к коридору Омега.
<…>
По перепадам и шумам внутренней связи до Константина доносилось, что перестрелка и рукопашная развернулась почти по всей станции одновременно, притом форт Лор уже не подавал сигналов. Уйти бы и помочь… Но тогда коридор Омега можно будет влегкую пересечь и с комфортом расстрелять его друзей по космоциву ЭОД в спину.
Грохот и вибрации сотрясали всю станцию… Из микрофонов уже лились вопли… Но Константин так и не решился сойти с поста.
Как вдруг воронка его собственных мыслей погасла: послышались неторопливые шаги…
Пришелец шел себе преспокойно и размеренно, словно по городскому парку, пока во весь рост не показался из-за угла.
И тут Константин вспомнил, что он так и не забрал из «Македонской Колыбели» карабин… Пришелец постоял несколько секунд, и в динамиках раздался посторонний шум из вторгнувшейся волны:
— Что молчишь, эллин? По классике ты должен сказать «Leaving without saying goodbye?».
Константин чуть расслабился в мышцах и на чистом греческом с чувством первосвятительского превосходства ответил:
— Да нет уж. Оригинал был чуть другой. Но этот сценарий я не запущу. Я же не дурак, чтобы в могуществе получить удар в спину.
Пришелец расхохотался:
— Ну, давай, жрец огня, срази меня «Ударом Солнца!».
Ответ астерпеха ждать не заставил. Пазы и пазухи его доспеха уже раскалились, но пришелец даже не шелохнулся… Зря… Константин уже стал неуязвим. Лучевая аура уже опутала его, и от доспеха Константина к пришельцу понесся удар излучения, подобный солнечному. И в теории и на практике это влекло почти мгновенный выход из строя любой электроники, а иногда даже возгорания в скафандре… Сила этого излучения превосходила конкурирующее оружие в рядах космовойск других космоцивов.
Но пришелец стоял, не шелохнувшись. Зато только в шлеме раздался голос:
— Попался, микроволновка.
И со всех сторон на космопеха налетели мигстены.
К брыкавшемуся в «коробе» астерпеху Солнечной Пехоты пришелец только подошел и, не опуская головы, посмеялся:
— Вот и захлопнулась печка. Техника безопасности. Вот и все.
Константину пришлось сдаться и отключить оружие. Излучение не вырывалось за короб. А пришелец, наверное, припеваючи, пошел по коридору «Омега». Но четырехкрылый, как слышно, развернулся и подошел обратно. В его голосе чувствовалось отеческое разочарование, граничащее с тусклой звездой надежды, что чудо может случиться:
— Ты не очень осмотрителен. Я тут был за несколько минут до тебя. На будущее. Не забывай осматривать овраг, в котором заседаешь.
<…>
Абордаж пылал еще 35 минут: ЭОД знатно огрызался. «Надутые» панцири астерпехов выходили из строя один за одним в кровожадных дуэлях со скользкими трюками. Эллины и османы страдали от ран, но не испускали дух по попустительству пришельцев.
Еле державшиеся космонавты теснились к Большой Зале. И со стороны эллинской всего один навигатор с мостика и два стрелка с батарей форта Хар смогли забаррикадироваться в Большом Бункере, где стеклянная стена напугала своей недвижимостью, а фонтан — сухостью. С османской стороны удалось спрятаться всего четырем космонавтам. Эллины и османы смотрели друг на друга с двух противоположных сторон от фонтанной стены, но не перекинулись ни словом, ни жестом…
А, меж тем, двери бункера снаружи уже придавливались огнем… Спрятаться было негде, ни зонтика, ни ямки… От дверей с обоих сторон Большой Залы все синхронно отступили и прижались к граням… И без инфракрасного зрения было ясно, что взломщики близки к успеху…
Но вылета дверей не случилось: они открылись одновременно с двух сторон и без реактивной поддачи.
Мигавшее освещение в Большой Зале окончательно исчезает. Теперь весь немрак только от тусклых столбов света из двух «предбанников» — эллинского и османского.
Через предбанники под присмотром «четырехкрылых» конвоиров и сами эллины, и сами османы, еле ковыляя, несли к стенам под руки своих в конец израненных товарищей… Притом разбитые и униженные космонавты даже не сразу сообразили, что промеж них вдруг очутились молчаливые пилоты Солнечного Клюва со стертыми теплой физикой эмблемами и символами…
Сами конвоиры, замыкая процессию, аккуратно внесли на носилках с металлической сеткой двух Лоцманов и с трепетом, с почетом аккуратно положили их (носилки) на холодный пол залы. И следом пришельцы в хилых на злобу эллинам и османам скафандрах выстроились в две шеренги, вздернув свои автоматы в сторону поверженных, не приложив указательных пальцев к куркам.
Несколькими мгновениями позже из «предбанников» разлился белый свет.
Из Эллинских Врат Стороны пришельцы волокли под руки обессилевшего бойца в покореженном скафандре Солнечной Пехоты, а с противоположных, Османских Врат Стороны, конвоиры несли под руки девушку в обгоревшем скафандре Солнечного Клюва. И ослабевшего мужчину, и тускнеющую девушку поднесли к высохшему фонтану. И к каждому из них подошло по одному бойцу с сияющим молотом наперевес — аккурат над их головами.
Все замерли.
Свет из «предбанников» будто бы выкрутили на максимум… Смотреть в их сторону было невозможно из-за разбитых шлемов.
С эллинской стороны показался силуэт скафандра мужского телосложения, с османской стороны — женского телосложения.
Удостоверившись, что все взоры обращены только на них, даже через эти слепящие столбы света, мужчина и женщина из пришельцев, старательно еле-еле переминая ноги, двинулись синхронно к фонтану.
Мужчина и женщина спокойными, умиротворенными храбростью и правдой голосами возвещали поочередно и на удивление эллинам с османами артефакты, которые и так впитывались с молоком матери любым эллинам и османам.
— Эллино-Османский Диалог. Это перезагрузка через урбан-анархию по новому образцу. Но не через мегаполисы по аналогии со всем миром, а через музейные средоточия, с эллинским и с османским наследием. Как только стихийная перезагрузка через компактные и тучные урбан-созвездия и урбан-маяки провалилась, инициативные группы, работники культуры, патриоты истории, старатели правды, как со стороны бывшей Турции, так со стороны бывшей Греции, приступили к организованной эвакуации всех сдвигаемых и несдвигаемых культурных ценностей в музейные крепости. Вслед за ними отступали войска, последние сохранившие устойчивость к соблазнам мятежа и анархии. Таких музейных центров, магнитов для культурных крошек, у которых еще был шанс спастись, водрузилось по пять с каждой стороны.
— Не стало больше никаких Афин, никакой Анкары. Только Эллинское Музейное Сопротивление и Османское Музейное Окапывание. Когда угар от стихийных выступлений и бесплодных попыток единения власти вокруг гордых гвоздей иссяк, музейные центры вышли из убежищ и начали перезагружать, словно после Всемирного Потопа, политическую, геополитическую, правовую и экономическую реальность Румелии и Анатолии. Только культурой можно было вобрать в сосуды разрозненные экономические и политические очаги, бездуховные пустоши. Но какими бы ни были ослабленными властные оазисы за порогом музейных центров, они сохраняли могущественный потенциал умелой агрессии и в перспективе могли накопить заряд для порочной перезагрузки властных и экономических горизонталей и вертикалей Румелии и Анатолии. И вбиваемые культурные стержни постоянно угождали в трясины, порой стачивались от крупных форпостов разрухи.
— И Музейное Сопротивление, укрывшее наследие эллинской культуры, и Музейное Окапывание, давшее кров артефактам османской культуры, нашли добрых союзников именно друг в друге. И, вопреки пылающим историческим обидам, они вошли в состояние Диалога. Диалог — это координация, общение, хождение рука об руку при полном до мелочей равноправии и невмешательстве в дела друг друга. Эллинское и османское культурные начала проводили совместные операции, насаждая и реконструируя культурное поле того, что впоследствии станет почвой для космоцива. При этом не было никакого единого командования, даже координаторского.
— К недоумению противника даже если это не вызывалось военной необходимостью, как при осаде тонущего Лимассола Конфедерации «Г.М.К.», с каждой стороны наступающих порядков было равное число солдат и по количеству, и по качеству, тождество в технике, тождество в амуниции и поддержке. С каждой стороны было всего по одному специфическому командиру — Лоцману, Паромщику, Первосвязисту и т.д., который имел монополию на неограниченное выстраивание Диалога с сопряженной стороной. И эта система взаимоотношений из временной вдруг стала постоянной. После восстановления контроля над Румелией и Анатолией вдруг открылось, что граница между Музейным Сопротивлением и Музейным Окапыванием фрагментирована. В каждом городе заседал двойной гарнизон, на всех постах сидело по два наряда пограничников, все управляющие троны оккупированы двумя рядами чиновников, вицеистов и тому сдобное.
— Неизбежно случились и послабления в координаторах двух параллельных. Среди других космогосов обрела в свое время славу технология Коронации Посредника, электронного сверхразума, созданного равноусилиями двух сил ЭОДа — Эллинской и Османской. Просочились допущения и для межличностного общения с инкорпорацией практики делений, благодаря которым люди могли заглянуть и спросить, что творится за забором в прямом смысле этого слова. На пике было разрешено взаимное использование культурных образов, символики.
— Но к недоумению наблюдателей формат Диалога от послаблений не размывался, даже когда стало ясно, что культурные образы эллинов победили в представлении и стали нормой даже в Османской части. Умам казалось, что все послабления были мягкими уготовлениями к наступлению Монолога. Но промыслу было угодно, чтобы бывшие греки и бывшие турки не стали единым, не стали цифрой «1». И воцарилось, что ничто бытийное в Эллине не может не бывать в Османе.
— С тех пор задвоено все, все мелочи жизни, все посты, все подразделения, все идеи, даже станция «Никейская империя». Все на Османской части зеркалит Эллинскую часть и наоборот, за мизерными исключениями, вроде оборудования, доступ к которому может запитать только Коронованный Посредник. Эллины и османы вдруг стали безусловно тождественными, дублирующими друг друга в реальном времени.
— Диалог из пограничного взаимоконтроля и взаимообогащения стал суррогатным сыном Единства, его второй ипостасью наряду с Монологом. Диалог ознаменовал самую жизнеспособную модель космоцива — когда обе его части являются резервными копиями друг друга. Укол в одну ногу отразится эволюционным усилением другой ноги, вспарывание одной вены не затронет целостность другой точно такой же вены.
— Диалог — это единственный лифт, который смог поднять сквозь десятилетия оба центра перезагрузки политической и геополитической реальности, без скудно засохших ран типа Бутана и без полного смешения, взаимопоглощения всех центров перезагрузки, как в Западно-Европейском Союзе. В других же космоцивах начала урбан-перезагрузок остались только как символические реликвии художества, удел красок и кистей.
— Но при всем при этом Диалог не может задвоить личность, не может задвоить любовь. Поэтому Диалог — самый циничный из бесчеловечных фрейм заключения мужчины и женщины в истории.
Перед заключительной фразой парень и девушка вплотную подошли к молотобойцам, нависавшим над головами пленных бойца Солнечной Пехоты и пилота Солнечного Клюва, и хлопнули их по плечу, максимально синхронно на зависть бывалым эллинам и османам.
— Поэтому затянувшийся Диалог культурных стержней пора заменить на перезагрузку через новое поколение, не тождественных, но уникальных! [Поэтому затянувшийся Диалог культурных стержней пора заменить на перезагрузку через новое поколение, не тождественных, но уникальных!].
С этими словами вещавшие синхронно вырвали молоты из рук боевых братьев и ударили их раскаленными наконечниками по стеклам от фонтана. Стекла стали медленно и ползуче трескаться… Трескаться… И они посыпались…
И двоих возлюбленных по сигналу пальцев отпускают, они падают, но тут же ползком и обессиленно кидаются друг к другу в объятия.
Парень с девушкой из пришельцев переглянулись и одобрительно кивнули друг другу.
Но оставшиеся эллины и османы не видели любви, поцелуи после сброса шлемов… В их душах революция общения, прорвавшегося через Диалог, не играла ни доброй, ни злой краской. Для униженного и разгромленного несколькими минутами ранее экипажа «Никейской империи» сцена провоцировала изумление, отторжение и даже неприкрытое недоумение.
Тем временем конвоиры с двух сторон опустили автоматы и покинули Залу через противоположные выходы.
Но парень и девушка из пришельцев, наблюдательным могло стать очевидным, даже немного растерялись. Эллины и османы с мест не поднялись… Никакого звука от эллинов и османов в единой зале с опороченным и придавленным Диалогом… Парень и девушка из пришельцев вновь обернулись друг к другу.
И уже через десять минут в Большую Залу потянулись на надрыве десятки кабелей с задвоенного командного пункта. «Четырехкрылые» в серебристых скафандрах внесли два вырванных компьютера. Их нарочно занесли на чужую половину: эллинский на османский, и османский на эллинский. Следом из канистр в их сосуды были залита не лучшего качества (цвета морской волны), но рабочая кристальная жидкость. И на экраны были свайпами выведены файлы последней поступившей депеши.
Один из эллинов, Ификрат, обреченно и самодовольно огрызнулся:
— У нас ключа нет.
— Да. ЭОД умудрился чудом повредить наше сообщение. Молодцы. Смогли распознать уловку и подмену. Но это не проблема. Запись размножена бесконечным числом экземпляров.
В залу внесли две круглые флэшки. Их воткнули в устройства. И теперь уже все до единого пришельца двинулись к противоположным выходам.
Замыкающие процессии парень и девушка, исполнившие роль глашатаев, произнесли, слегка обернувшись:
— Запись включится, как только мы освободим чертоги Большого Бункера. [Запись включится, как только мы освободим чертоги Большого Бункера].
И кассумкраты очистили помещение.
— Они бы еще папирус принесли, — бросила им вслед грозно, но притихше Аглавра.
Но худо-бедно все подтягиваются к компьютерам, не пересекая при этом линию, на которой раньше стоял стеклянный забор.
Игровой треугольник пропадает, и запускается сообщение на зеленом фоне.
<…>
Люди, прослушав антитерракратское послание, поддались раздавленности… Они посмотрели на себя, на свои золотые эмблемы, прокрутили в новом измерении сознания все «святые» ограничения. Их покорная любовь к своему властному фрейму растворила все их панцири, и они стали пленниками «северных варваров», не увлекавшихся никакими властными стержнями…
Пленники Диалога…
И чтобы освободиться…
Эллины и османы взяли пол руки немощных и прошли через закрытые Диалогом врата, через запретные поколениям, но абсолютно знакомые пространства сторон Диалога. На каждом углу стояли безоружные «четырехкрылые» пришельцы, жестами подсказывавшие путь.
Обе колонны, тускнея в Эллине и в Османе, не в ногу прошли через все крутые и прямые пролеты, тоннели, коридоры эллинской и османской части станции и вышли к «лунному ребру».
«Лунным ребром» прозвали часть станции, которая всегда повернута в сторону от Солнца. Разделительная перегородка там была грубо сломлена, а на ее месте наспех сооружен выход в открытое космическое пространство.
Перед ЭОДовцами лежали и висели скафандры из резервных хранилищ нулевой палубы, а также контейнеры шприцов и накладок с болеутоляющим.
Люди безропотно облачились в преподнесенные кожи. После этого люк снаружи открылся, и перезаряженный народ потянул голову из своего зазеркаленного Эдема…
В люк сочилось желтое полотно, хотя компенсаторы и панели были построены пресекать солнечный свет. Но это не сияла звезда. Скафандры автоматически затемнили шлемы, теперь работала только автоматика. И, когда ЭОДовцы выбрались через аккуратный пролом, их глазам предстал рай — их окружали штамбы деревьев, а нависавшие ветви игрались зелеными, синими, оранжевыми, другими сочными цветами…
Люди, смущенно зависнув в проходе, каждый и осознанно вырвали себя из высыхающих омутов сомнений и начали поочередно прицеплять проброшенные тросы с крюками к своим скафандрам. И каждым трос утягивал эллино-османа в чарующие ветви…
<…>
Эскадра Эллино-Османского Диалога прибыла только через два месяца — «гарантированно» не с орбиты Венеры. Хотя «эскадрой» назвать ее здоровый язык не поднимается: со смехотворным-то количеством в 3.10.50 — 3 корабля, 10 истребителей, 50 астерпехов.
Самолеты ALL-2B смело перекрыли всю сферу вокруг «Никейской империи». А астерпехи из 56 (и) 56 ворвались каждый на свою половину, эллинскую и османскую. Грузные воины Пехоты Синего Шара скоро заняли все палубы, отрезали потенциальные засады, раскидали дроны… Но ничего… В каюте ни души… Воздух сдавался нетронутым… В пролетах и кубриках давно не дышали…
И обе вереницы согласованно и старательно по зазеркаленному регламенту вошли в Большую Залу.
К страху эллинов и османов Бункер не пересекало знаменитое защитное стекло, а фонтана и след простыл. Больше сказать — на месте пятичашечного фонтана была водружена какая-то темно-серая скульптура. Не металлическая, а хрупкая… Каменная… И, словно коты перед неопознанным угощением, астерпехи обступили изваяние… В нем была запечатлена девушка с османской стороны и мужчина с эллинской стороны, притом каждый человек стоял одновременно на обоих сторонах зеркала… Парень в мертвом материале обнимал девушку, нежно прислонившуюся к его груди.
Статуи этих людей с параллельных сторон Диалога застыли в объятиях!
Но в них не узнавали лиц… В них не угадывался никто из персоналий станции «Никейской империи», хотя смену заучивали весь полет.
И все равно. Тождество солдат и офицеров Пехоты Синего Шара не перекинулось ни словом, даже не приоткрыло по рефлексу браслеты, чтобы запустить Диалог.
Со стороны могло почудиться, что каменное изваяние заразило неподвижностью грозных големов. Но один из астерпехов Эллина, Зевсон, раскачивался и закипал. И он, будучи не в силах сдерживать себя из-за переливающегося гнева, подбежал и током пластины сокрушил изваяние. Фигура рассыпалась.
И вместе с крошкой на эллинскую сторону выпала дощечка со списком, выбитым мельчайшим шрифтом:
«Григориос Заликис (2201 — 2232, р. 2232)»;
«Александр Ипсиланти (2199 — 2232, р. 2322)»;
«Николай Склавос (2200 — 2232, р. 2232)»;
«Ласкарина Боболина (2205 — 2232, р. 2232)»;
«Георгий Афтонидис (2203 — 2232, р. 2232)»;
«Иоанн Фармакис (2200 — 2232, р. 2232)»;
«Эммануил Ксантос (2197 — 2232, р. 2232)»;
«Димитрий Темелис (2200 — 2232, р. 2232)»;
«Хаджи Христо Рачков (2198 — 2232, р. 2232)»;
«Манто Маврогенус (2198 — 2232, р. 2232)».
На дощечке было начертано две сотни имен и фамилий. И когда строчки стерлись троеточием, с потолка на головы Пехоты Синего Шара, к их испугу и рефлексорному огню вверх, рухнули гробы. На гробах лазером тоже были выжжены даты, например, «2200 — 2232», «2190 — 2232».
К сожалению, огнем астерпехов часть гробов была повреждена, но, к счастливому везению, температурный кокон замороженных в них трупов не порвался.
Но и после всего случившегося космовоины Пехоты Синего Шара не попытались перекинуться словом, чтобы хотя б разобрать, эллин или осман застрял в неразложенном теле перед ними. «Спасателей» хватило только наспех совершить обряд подвисания в Диалоге, при котором вещь наделялась лабораторным свойством «упрямой нераздельности между Эллином и Османом».
После этого пехотинцы Синего Шара схватили гробы, каждый со своей стороны, и поволокли их к выходу… К оскверненному эллинскому, к оскверненному османскому…
<…>
Вся инспекция свернулась в шесть часов. Астерпехи, вырезав и выдернув все, что могло нести на себе информационный след (не считая переборок), поспешили назад — к ауре властной опеки Полемарха Эллина и Полемарха Османа. А на самой «Никейской империи» навигаторы настроили отложенный старт автономного полета до Венеры. Станцию приговорили к демонтажу и пересборке в Лоне Праведного и Нерушимого Диалога.
И вот, когда Зевсон, злобно фыркая и недоверчиво озираясь, исчез на шаттле 33 («Гора», из теней в Большой Зале словно материализовались парень и девушка, доселе невидимые.
— Раскройся, Эмал, ты это специально?
— Конечно, Раска. Чтобы увлечь людей, нужен идол. Идолы были на Марсе, идолы были на Юпитере. Теперь они разогнаны до Сатурна. Идолы все дальше и дальше от Солнца. Поэтому пришлось чуток вспомнить патриархальные методы и поставить идола в самом непредвиденном месте, на их заднем дворе и прямо перед их носом.
— Они же его разбили, — с этими словами девушка прошла в центр Залы и подняла невинный осколок.
Но Эмал помахал своим указательным пальцем и выдавил сквозь лисью улыбку за шлемом:
— Разбить-то разбили. Но в их сердцах идол любви за гранью Диалога знатно отпечатался. Они его испугались. Теперь им надо чем-то перебить идола в своем сознании, заместить чем-то тождественным по эмоции и значению. Самого материального воплощения идола опять же нет. Но чувство осталось. Значит, надо убить или стереть любую ассоциацию с этим двуглавым идолом, которая только существует в раскалываемом Люмартаном мире и которая только может подарить искру чувству.
— Что почти невозможно, раз ты подбросил дощечку с троеточием. Но есть и другой путь.
— Ты тоже о нем подумала?
— Да. Если Эллино-Османский Диалог поднимет линию конфронтации чуть повыше и разгромит духовность, которая опекает потомков экспедиции.
— Кхм. Но и продолжение ты знаешь.
— Да. На этом уровне духовности они столкнутся со всей полнотой мощи, против которой у них не будет щита.
— Вот в этом и ловушка. Исчезаем?
Парень и девушка, тепло взявшись за руку, неспешно побрели к выходу с Эллинской стороны. Молча, пока Раска не хихикнула:
— Эмал, а ведь в самом главном-то ты проиграл. Астерпехи Синего Шара так и не перешли черту. Хотя эмоциональный подъем ты им дал будь здоров.
Но Эмал, чуть нахмурившись, только закивал типа «еще не конец» и сказал:
— Ничего. Битва за Сатурн отформатирует их. Всех до единого.
