Кузница кузнеца О'Флинна стояла в долине Гленн-на-Бо-Финне, в самой её середине, и приходилась единственной кузницей на четыре деревни. Каждое утро О'Флинн начинал с препирательств из-за того, за чьё дело он возьмётся сперва, и так, ругаясь, он ковал топор, редкостными словами приправлял обычную цепь для котла, а уж какой смачной руганью он сдабривал, бывало, тонкую работу, – любо-дорого послушать. Словом, мастер был что надо и подковать мог кого хочешь, с одним только ничего не мог поделать: с собственной дочерью.

Дочь кузнеца О'Флинна, – не про нас с вами будь сказано – была с большими странностями и больше напоминала чёрт знает что, чем девушку на выданье. Достаточно сказать, что когда трое усталых путников подошли к дому кузнеца, чтобы остановиться там на полдня и отдать меч Рори в перековку, дочь кузнеца О'Флинна взяла да и упала на них с крыши. Нэнквисс-то, правда, сразу смекнул, что что-то летит на него сверху; он поймал её на руки и поставил на землю, и выражение его лица при этом как было, так и осталось совершенно невозмутимым. Пока вёлся разговор с кузнецом о деле, дочь О'Флинна, выбрав самого хитрого и коварного жеребца, попробовала проскакать на нём без седла. Въехав в створку ворот и описав в воздухе дугу, она снова очутилась в объятиях Нэнквисса, который поймал её и поставил на землю с самым что ни на есть каменным видом. Вскоре Нэнквиссу захотелось попить воды, и он направился к колодцу во дворе, откуда вместе с ведром он первым делом вытащил дочь кузнеца О'Флинна, которая весело раскачивалась там на цепи, распевая: «Пошёл я на ярмарку третьего дня». Нэнквисс молча ссадил её с ведра, со второй попытки зачерпнул себе воды и напился, и ни один мускул на его лице не дрогнул. Однако отделаться от дочери О'Флинна, коли уж ей кто приглянулся, было непросто. А Нэнквисс, как вскоре стало ясно, приглянулся ей необычайно. Проще говоря, она втрескалась в него по самые уши.

– Как у вас принято говорить с девушкой, если не уверен, что вы с ней хотите одного и того же? – тихонько спросил Нэнквисс у Рори.

– Предварительно расцарапав себе лицо, – быстро ответил за Рори валлиец. – Потому что так или иначе, она тебе его всё равно расцарапает.

– Я не хотел бы обижать эту девушку, – сказал Нэнквисс, – и если только можно как-нибудь успокоить её, я сделал бы это, даже если ради этого нужно добыть ожерелье из зубов десяти медведей гризли.

– Эта девушка сама стоит десяти медведей гризли, – насмехался над ним Файтви, – и ожерельем её не задобришь. Ты ничем не сможешь угодить ей, что бы ты ни делал, кроме одного.

Но беда не приходит одна: О'Флинн объявил, что работы у него и без них по горло, так что им придётся обождать и заночевать при кузнице.

– Мы не привыкли ждать! – вскинулся Рори.

– Ничего, подождёте пару дней – привыкнете, – невозмутимо отвечал кузнец. – А то, может, вы тоже предпочитаете без меня всё сделать?

– Нет, что вы, – заверил его Файтви, – мы без вас как без рук.

– Ну то-то же, – буркнул кузнец. – А то был тут один. Выставил меня из моей же кузницы, заперся на засов и целый день тут колдовал: дым стоял столбом. И добро бы ещё выковал что-нибудь путное! А то сделал не пойми что: длинную узкую трубку какую-то, со стекляшками внутри…

– Скажите, – встрепенулся вдруг Файтви, – а когда он сделал эту трубку…

– Ну? – сказал кузнец.

– Я имею в виду, закончил и вставил туда все стекляшки?..

– Ну? – сказал кузнец.

– Он случайно не приложил ли её к глазу и не посмотрел ли в неё?

– Именно это он и сделал, разрази меня на этом месте! – сказал кузнец. – Смотрел он в неё, смотрел, а потом и говорит: «Плохо уложен дёрн на крыше дома Мак Гиллахи». А Мак Гиллахи этот живёт за три долины и три холма к югу отсюда, и к чему он вдруг про него вспомнил, я так и не понял. Ну, я уж вижу, что парень сбрендил, – даже и денег с него ни за что не взял.

– Скажите, – разволновался вдруг Файтви, – а не было ли с ним светленькой такой девушки – самой красивой во всём Уэльсе, Ирландии и Шотландии?

– Да, была какая-то замухрышка, – буркнул кузнец, возвращаясь к работе.

– Ну, пожалуйста, и здесь был Фланн Мак Фиах, – обернулся Файтви к Рори. – И даже умудрился отлить себе тут подзорную трубу, – уж не знаю, каким чудом.

– Чего? – спросил Рори.

– Трубу, в которую видно на расстоянии. Помню, в школе, в библиотеке, – он откопал чертёж этой трубы в «Плаваниях Пифея», – всё мне под нос подсовывал. А я как раз сидел над «Искусством врачевания» Ктесия, две ночи не спал перед экзаменом, весь опух, – я и двинул его в бок третьим томом «Поэтики» Аристотеля, чтобы отвязался от меня со своей ерундой.

Тем временем Нэнквисс сидел в молчаливом раздумье, принарядившись и даже надев на себя ожерелье из раковин макомы, и запрашивал у небес священное видение. Но духи не помогали.

* * *

Их уложили всех троих на полу в сарае, что рядом с домом, и Файтви с Рори обошли с вечера этот сарай, критически оглядывая запоры, балки и стропила.

– По-моему, его ничего не стоит развалить, – невзначай заметил Файтви.

– Да уж, раскатать такой сарайчик по брёвнышку – легче лёгкого, – сплюнул Рори.

Они молча переглянулись и улеглись поближе к двери.

– Что-то мне не спится, – сказал в самом начале ночи Файтви. – Пойду немного пройдусь.

И он поспешно вышел из сарайчика, прихватив с собой свой плед и охапку сена.

– Да, в общем, и я лучше лягу на свежем воздухе, – заторопился Рори и выскочил следом. Нэнквисс ничего не ответил, поскольку спал крепким сном.

Наутро он таинственно улыбался, заново заплёл косы, разрисовал всё лицо красной краской и повесил себе на шею ещё один амулет. Ну, от сарайчика, конечно, остались одни щепки, и оно и понятно: уж больно он хлипкий был, этот сарайчик. Зато меч Рори весь сиял и был как новенький: дочь кузнеца О'Флинна сама, своими руками перековала его, чтобы сделать приятное Нэнквиссу. Но вот что там в ту ночь произошло, никто так никогда и не узнал, потому что ежели кто не знает обычаев Мэшакквата, то ему так всегда и будет невдомёк, что где произошло.