Дождь

Вы бывали в Южно-Сахалинске? Нет? Напрасно. Обязательно побывайте, не пожалеете. Особенно если, осмотрев город, не поленитесь подняться на сопку Российскую, к турбазе «Горный воздух». Говорят, там лучше всего зимой, в декабре или в январе, когда сыплет теплый пушистый снег и лыжи будто сами катятся под гору. А если бы в Южно-Сахалинске вам довелось встретить девушку по имени Майя, она уверила бы вас, что их сахалинский снег сам по себе покатит вас и вверх, вопреки всем законам природы.

— Если бы вы знали, как у нас хорошо зимой!

В Майином голосе чувствовалась виноватая нотка. Мы стояли на балконе здания турбазы и смотрели на дождь. Дождь и туман, из-за которого на полкилометра вокруг ничего не было видно. А забрались мы сюда для того, чтобы с высоты посмотреть на южно-сахалинские «Черемушки».

— Они вон там, немножко правее, — сказала Майя, указывая в непроглядную серую пустоту.

— Хемингуэевский дождь… — прошептал я мечтательно.

— Нет. Это наш дождь.

Майя обиделась.

Я посмотрел на часы. Девушка встрепенулась и схватила меня за руку.

— Подождите. У нас бывает так. Дождь, туман, дождь — и вдруг солнце. Правда.

Уж очень ей хотелось показать мне «Черемушки» сверху.

— А если самолет не захочет меня ждать, тогда как?

— Они в такую погоду не летают…

— Ну да, дождь, туман, дождь — и вдруг солнышко. И мой самолет фюить — и вспорхнул.

Майя кашлянула и, смешно поежившись, мальчишеским басом сказала:

— Ну ладно, идемте, раз вы так торопитесь…

Она провожала меня до самого аэровокзала и ждала, пока я сдавал багаж и регистрировал билет.

— Прилетайте зимой.

— Обязательно прилечу, если вы к тому времени возьмете в библиотеке книгу Хемингуэя «Прощай, оружие» и прочитаете ее, — пошутил я.

Она смущенно стала рассматривать наши руки, сжимавшиеся в прощальном рукопожатии. Затем выдернула руку и побежала к выходу.

— Прилетайте! — крикнула она и скрылась.

А дождь все шел.

Я уселся на скамейку и стал рассматривать пассажиров.

Все рейсы задержались, поэтому скопилось очень много народу. Некоторые, видимо просидев на аэродроме с раннего утра, дремали. Другие собирались группами и оживленно болтали. На скамейке ребята громко стреляли костяшками домино. «Козел» должен был во всю глотку кричать: «Ку-ка-ре-ку!» При этом те, кто дремал, недовольно морщились. «Козел» — и вдруг «ку-ка-ре-ку»?

— Ты, Витька, кричишь как-то молча! Уговор — во все горло!

— У меня голос такой, — робко оправдывался парнишка. — Я лучше буду кричать, как умею, но зато три раза…

— Ребята, сделаем ему скидку? — спросил высокий парень.

— Ладно, пусть кричит три. Это как раз будет соответствовать требуемой звуковой мощности. Рыба! Ну-ка, посчитаем!

— Ага, теперь твоя очередь кричать, Бикфорд!

Долговязый блондин с пестрым платком на шее прочистил горло и заорал так, что в окнах задребезжали стекла. Со всех сторон на ребят зашикали. Я увидел, как в зал вошел коренастый мужчина в зеленом дождевике и, пробираясь среди пассажиров, направился к парням. Увидев его, они встрепенулись, перемешали костяшки и встали.

— Пошли, — сказал мужчина коротко. — Я вам сейчас покажу, где зимуют петухи.

— В сарае, Лаврентий Петрович, — попробовал было отшутиться Бикфорд.

— В сарае? Нет, батенька, такие петухи, как вы, зимуют на острове Итуруп.

«Итуруп, Итуруп… Это, кажется, самый большой остров в Курильской гряде», — пронеслось у меня в голове.

— Забирайте вещи, — приказал мужчина.

Голос у него был суровый и властный. Такому не возразишь. Я обратил внимание на его багрово-коричневое лицо, как у рыбака, сошедшего с сейнера.

«Ну и начальничек!» — подумал я не столько потому, что оправдывал манеру мальчишек играть в домино, сколько из-за их несколько растерянного вида.

Не знаю почему, но я поплелся за ними, вышел из аэровокзала и стал наблюдать, как мужчина отчитывал доминошную команду.

— Даже плащи умудрились сдать в багаж! Вот теперь и стойте, как мокрые куры!

— Разрешите пойти взять вещи?

— Идите.

Когда мужчина закурил, я подошел к нему и попросил спичку. Хотелось рассмотреть его поближе. Лицо у него было все в мелких острых морщинках. На щеках пробивалась жесткая седеющая щетина. Должно быть, когда-то он брился. Он осмотрел меня сощуренными голубыми глазами.

— Ничего ребята, — сказал я примирительным тоном. — Молоды.

— В нашей работе самое главное — дисциплина. Иногда от этого зависит жизнь, — сказал он спокойным, мягким голосом. — Вот и приходится.

Он чиркнул спичкой и поднес ее к моей сигарете.

— У вас потухла. Кстати, какие у вас? С фильтром? Вы давно из Москвы?

— Десять дней как приехал.

— Да ну! — оживился мой собеседник. — Как там? — Порядок. По Мичуринскому проспекту пустили троллейбус.

— Мичуринский? Простите, это где?

Меня всегда раздражает, когда кто-нибудь не знает проспекта, на котором я живу.

— Это там, где улица Столетова.

— Простите…

Я удивленно поднял на него глаза.

— Вы москвич?

— Да, но только давно не был в Москве.

— А эти ребята?

— Аспиранты из Института геологии. Прилетели в марте. Готовят здесь диссертационные работы. Значит, в Москве много перемен.

Я стал объяснять ему, где улица Столетова и где Мичуринский проспект. Подошли аспиранты, нагруженные вещевыми мешками.

— Мы готовы, Лаврентий Петрович.

Он окинул их изучающим взглядом и кивнул. Затем вдруг обернулся ко мне и спросил:

— А вам что, негде переночевать? Ведь сегодня все рейсы отменены.

— Не может быть…

— Конечно. Нечего вам здесь торчать. Поехали в город, меня ждет «пикап», так что все уместимся.

По дороге мы познакомились. «Лаврентий Петрович Широкий, доктор геологических наук». — «Очень приятно. Виталий Александрович Сушков, кандидат физико-математических наук. По приглашению Южно-Сахалинского института читал цикл лекций по электронной измерительной технике». — «Вот как, интересно! А что вы сейчас делаете в Москве? Не хотели бы вы…»

Кончилось тем, что я поехал не в гостиницу, а прямо на квартиру Широкого.

— Я вас никуда не отпущу, — сказал он тем же властным голосом, каким обращался к своим аспирантам.

— У меня командировка кончается.

— Мы ее продлим настолько, насколько нужно.

— Да, но…

— Женаты, дети есть?

— Нет.

— Тогда вопрос решен.

Я никогда не жалел, что вопрос решился именно так…

 

Черемных и его идея

Дождь все еще шелестел в листьях деревьев за окном. На улице стояла желтая полутьма. Мы разговаривали очень долго, наверное часа три, и мне ни с того ни с сего стало казаться, что внезапно наступившая перемена в моей жизни только снится.

— Я вижу, вам хочется спать.

— Нет, что вы…

— Да не врите же, я вижу по вашим глазам. Я сейчас постелю.

Широкий зашел за дверь, снял с вешалки меховой тулуп и бросил на пол. Затем пошарил в шкафу и достал простыню.

— Вы моложе меня и поэтому будете спать на полу.

Глаза у меня слипались, и я начал покорно раздеваться.

— Кстати, Лаврентий Петрович, я как-то постеснялся спросить, для чего, собственно, вы меня здесь оставили?

— А вы уже жалеете?

— Нет, что вы! Но все же…

— Измерительная техника, мой милый. Мне очень нужна измерительная техника. Вы для меня просто находка.

— Вы что, хотите заняться изготовлением карманных вольтметров на полупроводниках? — почему-то с раздражением спросил я. Мне вдруг стало досадно, что я вот так, с бухты-барахты, согласился работать с этим вулканологом.

Не дожидаясь ответа, я улегся на тулупе. Ух, как давно не спал на твердом полу! Вспомнилась московская квартира с диваном-кроватью.

Широкий засмеялся. Он подошел ко мне, посмотрел на меня насмешливо и сел на пол рядом.

— Небось вспоминаете московские удобства, — догадался он.

— Вспоминаю, — пробормотал я.

— И это в вашем-то возрасте!

— Угу…

— А хотите, через пять минут от вашего сна ничего не останется?

— Только, ради бога, не обливайте меня холодной водой. Я этого очень не люблю…

Широкий похлопал меня по плечу.

— Этого не будет. Я просто хочу рассказать вам сказку. Малым детям перед сном всегда рассказывают сказки.

— Давайте сказку…

«Надоедливый дядечка», — подумал я и еще плотнее завернулся в одеяло.

— Так вот, есть на белом свете город Южно-Сахалинск, и в этом городе существует Приморская улица. И на этой улице живет древний-предревний старик в возрасте тридцати четырех лет. Это один из тех удивительных в наше время стариков, который не убавляет, а прибавляет себе годы. Старик, по имени Игорь Филимонович, отрастил бородку и ходит с палкой. В таком виде упомянутый Игорь Филимонович три года назад появился в Институте энергетики Академии наук СССР.

— Любопытно! Он что, чокнутый, этот ваш Игорь Филимонович?

Я повернулся на другой бок и приоткрыл глаза.

— Не торопитесь.

— Зачем он пришел в Институт энергетики с бородой и тяжелой палкой? — полюбопытствовал я.

— Для солидности. Он так считал…

— Занятный парень… Какую идею он принес в Институт энергетики?

— Вы, наверное, слышали, что на Курильских островах есть вулканы. — Лаврентий Петрович явно надо мной издевался. — Сколько их, по-вашему?

— Черт его знает. Наверное, штук пять-шесть.

— Сорок.

— Что?

— На Курилах сорок вулканов.

Я начал смутно догадываться, куда гнул автор «сказки». Мол, горячая лава, источники тепла и прочее. Только я не очень-то представлял, как ее можно применить для энергетики.

— Что же он предложил, этот липовый старик?

— Вы когда-нибудь слышали о Тускароре?

Я задумался. Что-то когда-то где-то слышал, Географическое название. Не то гора, не то озеро. В географии есть слова, которые «поют». На меня всегда производили впечатление такие названия, как Сарагоса, Килиманджаро, Тускарора, Но с тех пор, как я перестал увлекаться почтовыми марками, смысл названий постепенно угас. Меня вдруг осенило:

— Это какое-то тропическое растение!

Лаврентий Петрович хитро улыбнулся.

— Есть и растение. Только не совсем тропическое. Одна из разновидностей риса называется тускаророй.

— Значит, ваш приятель предложил на склонах курильских вулканов разводить рис! Нахальный тип, этот ваш с бородой!

Широкий громко расхохотался.

— Чувствуется, что в средней школе по географии у вас были не одни пятерки. Кроме риса, Тускаророй называется довольно глубокая яма в Тихом океане.

Я старался вспомнить географическую карту района Сахалина, которую бегло просматривал перед отъездом на остров.

— Что-то не помню такой.

— Она сейчас называется Камчатско-Сахалинская впадина.

Вулканы. Камчатско-Сахалинская впадина. Любопытно!

Я сел, обхватив колени руками. В глазах Лаврентия Петровича прыгали хитринки. Он действительно меня разбудил и был этим очень доволен.

— Хорошо. Значит, ваш тридцатичетырехлетний старец вошел в светлое здание Института энергетики. Что же было дальше?

— Когда он вошел в институт, ему было только тридцать один год. «Гражданин, вы куда?» — спросила его секретарь. Игорь сурово ответил: «А разве вас академик Панфилов не предупреждал? Я и есть Черемных». — «А-а-а… Пожалуйста, проходите…»

— Ну и силен…

— Игорь прошел к заместителю директора института академику Панфилову и, не дожидаясь приглашения, уселся за стол.

Он извлек из кармана два листка бумаги, протянул их ученому и сказал: «Вот сравнительно простой и дешевый способ получить пять миллиардов киловатт даровой энергии».

Я вскочил.

— Ну и наглец! Пять миллиардов! Он что, рехнулся?

— А вы, Виталий Александрович, садитесь, то есть ложитесь. Если хотите, то именно из-за этих миллиардов киловатт вы здесь и остались. Вот так.

Водворилось молчание. Мигая, я смотрел на Широкого, лицо которого приняло необычайно серьезное выражение.

Совершенно незаметно Лаврентий Петрович и я оказались за столом и снова начали пить чай. Я забыл про московский диван и про дождь на улице. Я слушал доктора геологических паук, боясь пропустить хотя бы одно слово. И то, что он рассказал, показалось мне самой дерзкой, хотя и отлично обоснованной фантазией.

— Многое зависит от того, как доложить научную идею. В первом варианте докладная Игоря была составлена на пятидесяти страницах. Но ведь это не докладная, а диссертация. Затем он сократил ее до двадцати, до семи, затем до пяти страниц. Наконец идея была изложена на двух страничках, причем на одной была нарисована схема, а на второй — представлен расчет. Основная идея. Разработку — еще кипу бумаг — он приготовил. Когда он показал листки Панфилову, ученому объяснять было нечего. Он нахмурился. Рассмотрел сначала схему, затем расчет, потом снова схему. Ни слова не говоря, нажал на кнопку звонка и вызвал секретаря. «Позовите мне профессора Курнакова». Пришел Курнаков. «Как вам нравится это?» — спросил Панфилов. Курнаков посмотрел на схему, на чертеж. «Разрешите, я позову профессора Авгеева». Пришел профессор Авгеев. Потом еще один профессор, затем сразу два доктора наук, а через полчаса в кабинете собрались все ведущие энергетики института. Об Игоре забыли. Все скрипели автоматическими ручками, делая вычисления. Изредка можно было слышать: «Значит, давление семьсот атмосфер? А поток воды?» — «Ну, это легко рассчитать». — «Время релаксации будет слишком большим». — «А здесь указано, полторы недели». — «Да, так у меня и получается». — «А температура?» — «Порядка тысячи градусов, неплохо…»

«Ну как? — обратился ко всем сразу академик Панфилов. — Интересно. Интересен способ решения проблемы. Но проект нужно дорабатывать, а данные тщательно проверять. Кроме того, пока неизвестно, как забраться в Тускарору».

«Погружение в Тускарору можно осуществить на подводном вертолете инженера Измайлова», — вмешался в разговор Игорь.

В этот момент академик Панфилов спохватился.

«Кстати, товарищи, разрешите представить вам автора проекта. Простите, ваше имя и фамилия?..»

Игорь назвался; ученые пожали ему руку.

Я присутствовал на этом необычном собрании. Проект Игоря Черемных меня ошеломил. Когда решено было еще раз проверить исходные данные, я с радостью согласился возглавить экспедицию.

— В чем смысл проекта, какова главная техническая идея? — спросил я.

Лаврентий Петрович встал из-за стола и, похлопав меня по плечу, сказал:

— А теперь спите. Завтра вы все услышите от Игоря Черемных.

Засыпая, я видел, как, подобно серпантиновой ленте, в темноте извивалась стайка цифр: 5 000 000 000.

 

Приморская, 23

Когда мы шли по Коммунистической улице, кто-то, проходя мимо, крикнул «здравствуйте», у «Гастронома» заскрипел на тормозах «газик», и шофер, предупредительно открыв дверцу, предложил: «Лаврентий Петрович, подъедем?», но тот только махнул рукой.

— Как вы думаете, — обратился он ко мне, — принял бы начальник отдела кадров, допустим, вашего НИИ на работу Фарадея? Без диплома. Без среднего образования.

Я засмеялся.

— Не те времена. Фарадеи сейчас перевелись.

— Ага! Я вижу, куда вы клоните! Дескать, наука коллективна, научные открытия индивидууму не под силу! Так?

Я кивнул.

— Нет, батенька! — весело воскликнул Лаврентий Петрович. — Дело не так просто. Главные идеи, которые ложатся в основу новых научных и инженерных направлений, все равно рождаются у отдельных людей, талантливых ученых, инженеров, выдающихся изобретателей. Генерировать научные и технические идеи — такой же дар природы, как и дар поэтический или, скажем, музыкальный. Оригинальная научная идея не может родиться одновременно во многих головах, как не может возникнуть в сознании многих композиторов одна и та же музыкальная тема. Но, разумеется, родившуюся у одного человека научную идею лучше всего претворить в жизнь силой коллектива. Вот почему я и думаю: к научно-исследовательской работе нужно привлекать как можно больше людей, обладающих способностью генерировать научные идеи. Так сказать, фантазеров от науки. И здесь-то нужна какая-то особенная проницательность. Нужно иногда отвлечься от дипломов и постараться угадать в человеке Фарадея. Согласны?

Я кивнул.

— Ну, вот и хорошо. Кстати, мы подошли к дому сахалинского Фарадея.

Мы подходили к неказистому деревянному строению с пожелтевшей табличкой «Приморская, 23».

Игорь Филимонович, несмотря на бороду, казался мне даже моложе своих лет. Его выдавали веселые светло-голубые глаза. Морщин на лице явно недоставало. Кроме того, он лихо затягивался сигаретой, а когда мы подходили к его письменному столу, он с такой силой отфутболил домашние туфли, что вся его напускная солидность окончательно слетела. Я не выдержал и захохотал.

— Знакомьтесь, Игорь, это наша очередная жертва.

Мы пожали друг другу руки. Игорь, назвав свое имя, спросил:

— Итак, я должен вам еще раз рассказать все сначала?

Широкий, развалившись на глубоком старомодном диване, кивнул.

— Из Москвы пришла радиограмма начинать изыскательские работы, слыхали?

— Да, мне вчера звонили. Вы специалист по измерениям?

«Ого, у них здесь информация налажена. Уже все известно», — подумал я и утвердительно кивнул.

— Хорошо. Вы нам понадобитесь. Очень.

— Для чего?

Игорь не торопился ответить мне и, копаясь в бумагах, бормотал:

— Предложили переменить квартиру, переехать в «Черемушки». Рядом с телецентром. А я люблю свой старый дом.

Игорь подвинул к дивану два стула, на одном уселся сам, на втором разложил нарисованную на миллиметровке схему. Это был какой-то непонятный для меня чертеж, с волнистыми линиями, с полями, раскрашенными различными красками.

— Вы знаете, как устроена Земля? — спросил меня Игорь.

Я кашлянул, потом чихнул, стараясь выиграть время, чтобы сообразить, какой ответ ждут от меня.

— Что вы имеете в виду, географию?

— Вовсе нет. Знаете ли вы, как устроена Земля внутри?

Я пожал плечами.

— Этого никто не знает достоверно. Недаром после окончания Международного геофизического года…

— Совершенно верно, — прервал меня Игорь. — После окончания геофизического года было решено приступить к глубокому исследованию земных недр. Существуют проекты бурения земной коры на пятнадцать-двадцать и даже пятьдесят километров. Но и без бурения нам кое-что известно.

Он перевернул чертеж и на обратной стороне стал рисовать концентрические круги.

— Вот смотрите. Это ядро Земли. Наверное, оно твердое. Давление здесь таково, что любое вещество должно превращаться в кристаллит. Вот — магматический слой. Он, наверное, самый толстый. Здесь вещество земли находится в расплавленном состоянии. Откуда там тепловая энергия? Этого никто не знает. Одни утверждают, что тепло возникло в результате распада радиоактивных элементов и нестабильных изотопов. Другие считают, что теплота земных недр — солнечного происхождения, третьи говорят о более сложных процессах переноса энергии Солнца внутрь Земли. Бесспорным остается одно. Тепло там есть. И его там фантастическое количество. Пусть мы задались целью извлекать энергию равномерно в течение, скажем, миллиона лет. Как вы думаете, какова будет мощность установки?

Я пожал плечами.

— При таком расходе энергии, содержащейся внутри Земли, мощность эквивалентна мощности десяти миллионов электростанций, по одному миллиарду киловатт каждая.

Десять миллионов электростанций! Миллиард киловатт каждая.

— Пожалуйста, проверьте.

«Старик» улыбнулся и протянул мне лист бумаги и карандаш. Я начал вычислять. И через несколько минут пришел к тем же самым цифрам…

— Вы понимаете, какая существует несправедливость, — вмешался в разговор профессор Широкий. — Арктические и антарктические льды — район вечной мерзлоты, холодные течения, Охотское море, зима, пурга, борьба за тонны с трудом добываемого угля, за нефть, за гидроэнергию, сложнейшие технические проблемы, связанные с добычей ядерного топлива, — и все это на поверхности планеты, в недрах которой скрыты практически неисчерпаемые источники даровой энергии!

Всегда, когда на меня обрушиваются неожиданные проблемы, в моей голове начинается невероятный сумбур. Требуется некоторое время, пока все не станет на свое место. Я смотрел на улицу, по которой шли люди, проезжали автомобили, и вдруг представил себе и этот деревянный домик, и всю улицу, и весь город Южно-Сахалинск перенесенными в те времена, когда могучие потоки внутриземного тепла потекут по полям и долинам, по океанам и рекам, и везде, даже в самых суровых краях, буйно зазеленеют деревья, потекут реки растопленного льда.

Тепло! Как оно нужно всем! Недаром шведский полярный исследователь Руаль Амундсен как-то сказал, что к холоду люди привыкнуть не могут…

У нас под ногами несметные количества тепла. Нужно только его взять. Но как? Я снова посмотрел на Игоря.

— На первых порах вот так…

Оп развернул схему и стал объяснять суть своего удивительного проекта. Вначале он говорил медленно, вяло, как человек, которому надоело повторять одно и то же, потом заговорил с увлечением. Мы и не заметили, как за окном сгустились сумерки.

Да, у него все было продумано до мельчайших подробностей. Он учел самые последние исследования о земной коре. То, что она не везде имеет одинаковую толщину, было доказано путем изучения орбит искусственных спутников Земли. Известно, что дно Тихого океана отличается от дна Атлантического океана толщиной слоя осадочных пород. Континенты? Конечно, их поверхность отстоит от мантии Земли дальше, чем дно океана. Но для получения магмы даже из-под дна океана пришлось бы пробивать глубинный колодец. Да, но вы забыли про впадины. Знаете, есть Филиппинская впадина глубиной в одиннадцать километров, Японская — глубиной в десять и, наконец, наша, Камчатско-Сахалинская впадина. Около десяти тысяч метров. Кстати, а зачем бурить? Ведь не будем же мы черпать расплавленную магму из скважины и заливать ею цистерны. Что мы будем с ней делать?

— Вы знаете, что такое прямоточный котел? — вдруг спросил меня профессор Широкий.

— Да. Я знаю принцип его действия.

— Так вот…

В комнате было совсем темно, когда дверь отворилась. На фойе темного прямоугольника появилась фигура девушки.

— А, Майка, это ты? Почему так поздно?

Игорь встал и подошел к девушке.

— Опять твой проект? Сразу чувствуется. Даже свет забыли включить.

Щелкнул выключатель, и комната наполнилась теплым оранжевым светом. От неожиданности я вскочил с дивана.

— Вы что, знакомы? — удивленно спросил Игорь.

Я растерянно закивал.

— А я думала, что вы давно в Москве… Была в библиотеке. Вот, как вы советовали, взяла Хемингуэя…

— Ничего не понимаю… — пробормотал Игорь, поглядывая то на меня, то на Майю.

— Я товарищу из Москвы показывала город… Мы были на «Горном воздухе»…

— Ах, вот оно что! Значит, старые знакомые? Правда, сестра на меня не похожа?

Я вздохнул.

— Сестра, это хорошо…

Профессор Широкий посмотрел на меня с удивлением. Я почувствовал, как краска заливает мне лицо.

— Так и не улетел, — сказал я, обращаясь к девушке. — Погода. И вот профессор Широкий… заарканил меня. А теперь после разговора с вашим братом я, наверное, останусь здесь. Надолго…

— Ну что ж, оставайтесь. А я пошла в кино.

Девушка повернулась на каблучке и исчезла. Некоторое время мы молчали. Мне показалось, что Игорь и Лаврентий Петрович внимательно меня рассматривали. Это было невыносимо. Я шумно опустился на диван и спросил:

— Так что вы хотели сказать о прямоточных котлах?

— Мой проект заключается в том, чтобы создать прямоточный котел, работающий на внутриземном топливе.

— Как?

— Дело в том, что по данным исследовательской экспедиции гидрологического судна «Олег» в Камчатско-Сахалинской впадине есть одно место, где толщина земной коры не превышает нескольких сот метров… Если пробурить этот слой, то туда хлынет океанская вода… А куда можно направить пар?

По мере того как я вникал в детали, передо мной вырисовывалась фантастическая картина: могучая тепловая электростанция, питаемая раскаленным паром, вырывающимся из жерла почти потухшего курильского вулкана.

 

«Курилэлектропроект»

Доклад Игоря Черемных был кратким. Ему не нужно было особенно распространяться, потому что всем участникам совещания — партийным работникам, инженерам, строителям, изыскателям, геологам, хозяйственникам была предварительно роздана подготовленная Академией паук обстоятельная техническая записка. Из нее следовало, что Академия наук полностью поддерживает проект, разработанный в Южно-Сахалинске, однако настаивает на том, чтобы все данные, относящиеся к геологии, океанографии и вулканологии Курильской гряды, были еще раз подтверждены.

— Если все подтвердится, что мы будем делать? — скрипучим голоском спросил Сускин. Это был маленького роста пухленький человек с розовой гладкой головой.

— Тогда мы начнем бурить дно Тускароры.

— Гм. Несколько миллионов рублей кинем на глубину десять тысяч метров? Смело! А дальше что будет?

— Когда вода ворвется в полость, где начинается вулканический ствол, она начнет быстро испаряться, и пар, достигнув давления около семисот атмосфер, вырвется сквозь кратер «Тихого».

Игорь показал вулкан на карте.

— Интересно. Ну и что мы будем делать с этим паром?

— В кратер мы опустим гигантскую турбину.

— Гигантскую?

— Да.

— И глубоко мы ее опустим?

— Километра на два-три. Это нужно уточнить.

— Понятно. Значит, миллиона два в океан и примерно столько же, если не больше, в кратер вулкана. Первый раз слышу о таком способе тратить государственные деньги…

— Да, но вы не учитываете экономического эффекта. Затраты окупят себя не более чем через два-три года!

— Окупаемость затрат пока что на бумаге, а в океан и в кратер нужно кидать реальные вещи.

Григорьев улыбнулся и легонько постучал по столу карандашом.

— Товарищ Сускин, ученые проводят очень тщательные расчеты.

— Я не ученый, — твердо сказал Сускин. — И я не против. Я за. Только мне страшно и представить-то, как в Тускарору будут опускать буровую технику, а в вулкан запихивать турбины. Вы видели вулканы? Я был на Курилах. На Шикатаме был. На Итурупе был. Много вулканов видел. Приближался к кратерам. Страшное, я вам скажу, зрелище. Лава! Доменная печь в разрезе. И вот как представлю себе, что в кратер засовывают технику, да еще на такую глубину… Знаете, тут надо семь раз отмерить.

— Естественно. Проект нуждается в очень тщательной разработке. Я за то, чтобы немедленно приступить к организации экспедиции, — сказал Григорьев. — Она должна собрать все необходимые данные для составления окончательного технического задания на энергооборудование и строительство.

— На проектирование уйдет не меньше двух-трех лет, — сообщил главный конструктор «Курилэлектропроекта» Шумлин. — По предварительным наметкам. Но мы попробуем ускорить работы.

Совещание кончилось, а люди продолжали ходить по просторным коридорам обкома партии. Геологи совещались с океанографами, вулканологи со строителями, строители с конструкторами.

Чувствовалось, что проект захватил всех.

— Что будем делать? — спросил я Лаврентия Петровича.

— Сейчас идемте ко мне. Там соберутся мои аспиранты, и мы составим план действия.

Прощаясь с Игорем Черемных, я задержал его руку в своей.

— У вас есть дома телефон?

— Есть.

— Можно мне?.. На всякий случай.

— Пожалуйста, двенадцать — семьдесят пять.

Как бы невзначай он со вздохом произнес:

— Опять Майки вечером не будет. У них в редакции молодежной газеты сегодня клубный вечер. Клуб называется «Алые паруса»…

На квартире у Лаврентия Петровича нас уже ждали аспиранты, те самые ребята, которых я видел в аэропорту. Сейчас на них были тщательно выутюженные костюмы, белые сорочки и аккуратные галстуки. Когда мы вошли, они чинно встали. Не верилось, что это были те самые хлопцы, которые кукарекали в аэропорту.

— В сборе? В таком случае знакомьтесь. Это наш новый сотрудник Виталий Александрович Сушков, кандидат физматнаук, специалист по измерительной технике.

— Витя, — представился самый маленький, который по-петушиному кричал три раза.

— Таперов, Александр.

— А я думал, что ваша фамилия Бикфорд, — заметил я.

— Нет, это кличка…

— Мы его так называем, потому что он мастер поджигать бикфордов шнур. Нам часто приходится подрывать скальную породу…

— Володя Иванов, геолог.

— Семен Иванов, геофизик.

Лаврентий Петрович пояснил, что его аспиранты делают одну коллективную работу и тема ее «Геофизические методы глубинной разведки вулканов».

— Теперь наша работа конкретизировалась, потому что мы возьмемся за вулкан, который назван в проекте Игоря Черемных. Я хочу, чтобы вы сразу представили масштаб задания. Профиль ствола вулкана нужно проследить вплоть до Тускароры. Это значит — на протяжении более двухсот километров, из них сто девяносто пять под водой.

Вадим Иванов, приземистый рыжий парень в очках, присвистнул, почесал затылок и насмешливо взглянул на Бикфорда.

— Сашенька, готовь акваланг и ласты. И еще порошок против акул.

— Серый ты человек, — с достоинством заметил Александр Таперов. — Взрывчатку можно подорвать прямо на поверхности воды. Лаврентий Петрович, а гидроакустика у нас будет? А какое судно нам дадут?

Широкий вздохнул.

— Судно подходящее есть. Старый рефрижератор. Водоизмещение двести пятьдесят тонн. Но вот оборудование…

Он вопросительно посмотрел на меня. Наконец я понял, в каком пункте начинается моя работа.

— Без эхолота мы ничего не сделаем, — заметил Витя.

— Обычный эхолот не поможет. Нам нужно регистрировать не донную волну, а вторичную и, может быть, третичную. Иначе мы не сможем нанести на схему разрез земной коры послойно.

Все умолкли и посмотрели на меня, а я усиленно вспоминал все, что мне было известно о звуковой локации. Конечно, — пристроить к обычному эхолоту дополнительный усилитель ничего не стоит. Но будет ли от того толк — само море так сильно шумит, что простое усиление может только повредить расшифровке сигналов, отраженных от глубоких слоев под океанским дном.

— Пока я ничего не могу вам сказать. Мне нужно просмотреть спектры морских шумов и найти частотное «окно», на которое необходимо настроить усилитель. Затем нужно создать звуковой импульсник с частотой посылок…

— План работы представляется мне в следующем виде, — продолжил Широкий. — После того как мы разработаем способ акустического профилирования вулканов, наша группа отправится в порт Корсаков и оттуда на специально оборудованном судне к Курильской гряде. Там по прямой от мыса Касатка до Тускароры мы «прозвоним» кратер вулкана «Тихий», ствол которого, по данным «Олега», уходит под косым углом в Тускарорскую впадину.

Выйдя от Широкого, я направился к центру города, чтобы разыскать редакцию молодежной газеты, где собрался клуб «Алые паруса»…

 

«Алые паруса»

В конференц-зале молодежной газеты на свою очередную среду собрался клуб. Народу было много, главным образом потому, что, кроме выступлений начинающих писателей и молодых артистов местного театра, в объявлении, помещенном в газете, сообщалось о чем-то необычном и даже несколько таинственном. Мне удалось протиснуться в конец зала.

На сцене появился высокий парень в широком клетчатом пиджаке. Прежде чем начать речь, он немного покачался из стороны в сторону, поднял обе руки, и все затихли.

— А это кто такой? — спросил я.

— Лева Фрязин, разве вы не знаете?

Несколько человек взглянуло в мою сторону с удивлением.

— Ребята, — начал Лева. — Кто из вас знает, что такое Тускарора, прошу поднять руки! Раз, два, три, четыре… Кто еще знает? Смелее, смелее! Так, ясно, знают четыре человека. Итак, почти никто не знает, что такое Тускарора. А это старое географическое название Камчатско-Сахалинской впадины в Тихом океане. Значит, не знаем мы своего края. Кто бывал на Курилах, прошу поднять руки! Раз, два три, четыре… Опять четыре. Ну, так вот, ребята. Обком комсомола делает такое предложение: всем клубом выезжать, скажем, на каникулах или в отпуск в районы нашего замечательного края. Вместо того чтобы утаптывать лыжами снег там, где кончается автобусный маршрут, давайте ходить по нехоженым тропинкам наших островов. На Курилах есть необитаемые острова, вы это знаете?

— Ты что, в Робинзоны записываешь?

— При чем тут Робинзон? На таких необитаемых островах могут оказаться полезные ископаемые, скажем золото или уголь. А может быть, там кишмя кишат крабы? Это же интересно и полезно! Мы живем в самой вулканической области Советского Союза, а кто из вас видел настоящий вулкан?

— В кино видели, «Встреча с дьяволом»…

Фрязин поправил длинные светлые волосы.

— Конечно, для такого рода клубной работы подходят не все. Тут нужны смелые, выносливые и умные ребята. Предлагаю обсудить. А сейчас слово Майе Черемных…

Выступление Левы Фрязина взволновало всех. Когда начала говорить Майя, из-за шума первых слов я не расслышал. Но постепенно зал утих. — …Мой брат считает, что некоторые курильские вулканы можно превратить в источники тепловой энергии. Вулканы исследованы мало, К ним очень трудно пробираться. И здесь мы могли бы ученым помочь. Я предлагаю создать при нашем клубе секцию изучения курильских вулканов. Это будет увлекательный туризм и очень полезная работа. Все.

Майя хотела отойти в сторону, но из зала кто-то крикнул:

— Нет, не все! А как твой брат предлагает использовать вулканы для получения электроэнергии?

Майя вздохнула, немножко подумала и сказала:

— Я, конечно, не специалист. Но суть вот в чем. На дне Тускароры бурится скважина, сквозь которую в недра земли, на ее раскаленную мантию хлынет вода. Там она начнет испаряться, и, как показывают предварительные расчеты, пар пойдет в кратер. Забьют могучие паровые гейзеры. Этот-то пар и будет вращать турбины электростанций. Запись в секцию вулканологии буду производить я. Желающих прошу выйти в коридор.

Так как желающими оказался весь зал, то я поспешил в коридор и решительно занял первое место у небольшого столика. Майя была взволнована, лицо ее пылало, светлые, почти белые волосы падали на глаза.

Она уселась за столик, достала из сумочки блокнот и ручку.

— Итак, первый. Говорите фамилию, имя, отчество и специальность. Производственную и спортивную.

— Виталий Александрович Сушков. Кандидат физматнаук, гребля на прогулочной шлюпке.

Майя вскинула на меня глаза.

— Вы?

— Да, я. Как видите, первый.

— О! Но вы и так…

Майя неуверенно записала меня в блокнот.

— Я вас подожду на улице. Вы не возражаете?

— Хорошо, — ответила она. — Следующий.

Через час я и Майя шли по улице имени Ленина. С сопки прямо в лицо потянул прохладный влажный ветерок, изредка накрапывал дождик Над магазинами сияли яркие рекламы.

— Ваш брат очень талантлив. Я остался здесь только из-за его проекта.

— Да?

В ее «да» почувствовалась немного насмешливая нотка. Я вспомнил, как в аэропорту наши руки не хотели разъединяться.

— Смотрите, — сказала она, — здесь только деревянные дома. Говорят, когда наши люди пришли на Южный Сахалин, здесь были только деревянные постройки. В нашем городе, японцы построили только два каменных дома. Наверное, они не надеялись остаться здесь надолго.

— Теперь у нас будет время посмотреть на ваши «Черемушки» с «Горного воздуха»…

Она тихонько засмеялась.

 

Лайнер «Буссоль»

Несколько дней подряд я не выходил из библиотеки Института комплексного изучения Сахалина, перечитывая все, что нашлось там о вулканах Курильской гряды. Здесь были собраны каталоги с характеристиками вулканов, их фотографии, аэрофотоснимки кратеров, описания геологии отдельных островов, горных массивов и береговых линий.

Однако мне ничего не удалось найти о «звуковой» активности вулканов. Исследования вулканов начинались и кончались на поверхности земли. Лишь немногим исследователям удавалось приблизиться к самому жерлу вулкана, однако работа там была очень опасной.

Нашел я только отчет об изучении сейсмической деятельности фундамента одного из вулканов. В отчете приводились сейсмограммы колебаний почвы, но эти исследования были выполнены на низкочастотной аппаратуре и мало что давали для решения моей задачи.

Стало ясно, что нужно создавать новый прибор и разработать новую методику. Я уж принялся за составление электронной схемы ультразвукового гидролокатора, когда случайно узнал о том, что в институт прибыл комплект оборудования для звукового поиска косяков рыбы.

Аппаратура работала в широком диапазоне частот, от пяти тысяч до пятисот тысяч герц. Если вулканы действительно «поют», это легко можно обнаружить таким прибором… Мы получили бы выигрыш во времени.

Широкий вернулся из Корсакова, и по его просьбе руководство института временно передало ультразвуковой локатор в наше распоряжение.

Наконец наступил долгожданный день, когда я, профессор Широкий и четверо аспирантов, нагруженные ящиками и вещевыми мешками, собрались на железнодорожной станции, чтобы ехать в Корсаков.

Нас провожали Игорь, Майя и главный конструктор «Курил-электропроекта» инженер Шумлин. Несколько позднее, запыхавшись, прибежал начальник хозяйственного отдела Сускин.

— Вы знаете, что произошло? — хитровато улыбаясь, спросил главный конструктор. — К разработке технического задания на проектирование люди уже приступили.

— Как так? — удивился Сускин. — Я никаких смет не подписывал!

— А нам никакие сметы и не нужны. Товарищи работают на общественных началах.

Профессор Широкий посмотрел на главного конструктора.

— Мне неясно, как вы можете составлять задание на проектирование, если неизвестны исходные данные…

— Понимаю ваш вопрос. Во-первых, мы разрабатываем несколько наиболее вероятных вариантов. А во-вторых, пока не указываем точные типоразмеры оборудования.

Я и Майя отошли в сторону.

— Когда ваши клубные вулканологи собираются на Итуруп?

— В декабре или январе. У большинства ребят в это время либо отпуск, либо каникулы.

— Ну, а вы приедете?

— Постараюсь, — она улыбнулась. — Только пока что я не представляю, что я там буду делать.

Подошла мотрисса — два вагончика на дизельном ходу, и мы стали грузиться.

До управления рефрижераторного флота нас подвезли на грузовике, а там прямо на пирсе начальник управления познакомил нас с капитаном рефрижераторного транспорта «Буссоль» Анатолием Федоровичем Сиделиным, коренастым крепышом с умными голубыми глазами и со слегка иронической улыбкой. Он был ленинградец. Ленинградцем оказался и его старший помощник, веселый, шумный парень, отчество которого все как-то сразу забыли. Его почему-то называли «дядя Коля», хотя «дядя» был одного возраста со мной.

— Вот и наше судно, — сказал дядя Коля, когда мы подошли к небольшому, неказистому на вид судну.

Рефрижератор, видимо, бывал в переплетах… Широкая белая труба извергала клубы черного дыма…

— Лайнер! — восхищенно воскликнул Бикфорд. — «Куин Мери»!

Дядя Коля пропустил это мимо ушей.

— У него прекрасные мореходные качества. Вот наш сосед, тоже рефрижератор, — он показал на стоящее рядом судно, — в прошлом году с честью справился с тайфуном. Семь суток болтало — и хоть бы хны!

— А нас будет болтать? — осторожно спросил Сеня Иванов.

Дядя Коля посмотрел на небо и ответил:

— Небо безоблачно, значит будет шторм…

Маяк на мысе Крилион помигал нам на прощание, и «Буссоль» покинула пролив Лаперуза.

К ночи ветер усилился. Сеня Иванов то и дело вставал с койки, чтобы проветриться… Я расположился в одной каюте с профессором Широким. Мы долго рассматривали карты Курильской гряды и омывающих ее вод.

 

Океан

Хватаясь за протянутые вдоль палубы тросы, Бикфорд и Володя Иванов тащили на корму ультразвуковой локатор. Мы с Виктором Жуковым налаживали электропроводку. Суденышко шло вдоль Курильской гряды со скоростью не более пяти узлов. Над океаном нависли низкие серые облака.

На корме мы укрепили металлический ящик и поставили в нем приборы. Бикфорд долго привинчивал каркас усилителя к дну ящика, тихонько поругивая конструкторов, которые не предусмотрели для этого случая специального крепежа.

Володя отправился за хлористым кальцием, которым предстояло обложить аппаратуру. Виктор укрепил над ящиком последний изолятор и концы провода просунул сквозь резиновый шланг. Проводка была окончена.

— Неужели мы что-нибудь услышим в этом хаосе звуков?

Я пожал плечами. Признаться, и сам не очень-то в это верил.

— Магнитострикционный датчик мы опустим на глубину метров двадцать пять. Будем надеяться, что там достаточно тихо, во всяком случае тише, чем на поверхности.

Ветер крепчал, волны все чаще захлестывали палубу, и мы, заложив влагопоглотитель в ящик и задраив плотно крышку, возвратились в каюты.

Профессор Широкий производил какие-то расчеты.

— Вот я тут вывел формулу… — сказал он. — Посмотрите… Скорость распространения звука в осадочных породах — полторы тысячи метров в секунду, во вторичных донных слоях — около пяти тысяч, в базальтах — семь тысяч, в веществе мантии — более восьми тысяч метров в секунду. Если ствол вулкана находится внутри многослойных оболочек, мы должны вместо одного звукового сигнала принимать их столько, сколько слоев. По отметкам времени, зная скорость распространения, можно определить толщину каждого слоя… Вот как раз эта формула. По ней можно построить эхограмму.

Самописец эхолокатора был установлен в нашей каюте.

Несколько дней мы шли вдоль Курильской гряды. Погода стояла скверная.

Сеня Иванов совершенно позеленел. Остальные ребята переносили качку сносно. Особенно Бикфорд. Он быстро освоился с «лайнером». Ему очень нравилось проводить время на камбузе, где хозяйничала Галя Мартынова.

На пятый день нашего путешествия небо вдруг стало кристально чистым, облака таинственным образом исчезли.

— Сила ветра перевалила за семь баллов, — сообщил капитан. — Привыкайте.

— Первое блюдо отменяется. Существует полная корреляция между силой ветра и нашей диетой, — добавил Бикфорд. — Дело в том, что при такой качке первое блюдо из бака выплескивается. Наиболее устойчивой консистенцией для данной погоды является каша.

Несколько дней мы три раза в день ели кашу и ловили выпрыгивающие из гнезд пустые графины.

Шторм разразился на седьмые сутки.

Капитан Сиделин сам стал у штурвала, а дядя Коля вцепился в стойку локатора кругового обзора, направив радиолуч под острым углом в воду. Наш рефрижератор швыряло, как щепку, и я понял, что неподалеку от гряды мы то и дело могли напороться на подводную скалу.

Я держался, потом все-таки залез на койку. Потом увидел голову профессора Широкого.

— Пора начинать!

— Что?

— Измерения! Самое подходящее время проверить аппаратуру и сам принцип!

Я начал осторожно сползать с койки. А Лаврентий Петрович, упершись в двери, объяснил:

— Сейчас максимальный шум моря… Нужно пробежать по всему частотному спектру… Будет здорово, если где-нибудь на очень высоких частотах мы заарканим сигналы… Если верить «Олегу», мы идем над стволом вулкана «Тихий».

— Но ведь шторм…

— Если мы что-нибудь услышим сейчас, то наверняка услышим и во всякую погоду.

«Критические решения проверяются в критические моменты», — подумал я.

На приборе вспыхнула зеленая лампочка. Ящик с гофрированными стенками поднимался вверх и вниз, и мне едва удавалось не выпускать из руки переключатель частот. Медленно завертелся барабан самописца. Удивительно, что он вертелся… Значит, те, кто создавал прибор для рыбной ловли, хорошенько над ним поработали! Знали, что может быть и такое… Как это не было похоже на работу в лаборатории! Там на измерительные приборы стараешься не дышать. А здесь они летают у тебя над головой или ползают где-то под ногами. Их трясет и бросает, опрокидывает и переворачивает, а они обязаны работать!

— Если верить индикатору, все в порядке…

— Включайте плавное изменение частоты.

Я включил. Сквозь штормовой грохот прямо под ухом я услышал, как заскрипело по бумаге перо. Оно то и дело ударялось об ограничители, пытаясь нарисовать такую амплитуду колебаний, которая не предусмотрена пределами измерений прибора. Он записывал неистовый рев моря… Мне стало казаться, что вся затея услышать в этом потоке звуков то, что нам нужно, более чем фантастична. Но вот частотометр пересек границу слышимых звуков и перо вошло в пределы ленты. Оно то резко вздрагивало, то затихало, колебания становились все более и более частыми. Наконец при частоте около семидесяти тысяч герц перо начало писать почти прямую линию.

Это было удивительно! За бортом бесился океан, а на этой частоте не было почти никаких звуков. Мертвая тишина!

Глядя на приборы и на медленно ползущую ленту с эхограммой, я забыл о качке. Что будет дальше? Что запишет прибор при более высоких частотах? Как мы убедимся, что запись соответствует ультразвуковым колебаниям океанского дна, а не каким-нибудь другим колебаниям?

— Смотрите, смотрите! — воскликнул Лаврентий Петрович.

Перо самописца вдруг начало совершать колебания все большей и большей амплитуды. При частоте около двухсот тысяч амплитуда стала максимальной и затем пошла на убыль.

— Значит, это, — сказал Широкий. — Либо это, либо ничего…

— А как мы узнаем, что это и есть «пение» вулкана?

— Мы дождемся окончания шторма и бросим здесь якорь. Если это звучание океана, тогда «пение» пропадет вместе со штормом. Пойду скажу капитану…

На следующее утро море стало утихать. Еще через день мы вышли на палубу. Судно возвращалось к гряде. Из-за гребней волн то и дело появлялся остров, над ним возвышались дымящиеся сопки.

В полдень к «Буссоли» пришвартовался буксир «Арктур», который увез на остров Виктора Жукова, Сеню и Володю Ивановых.

Наш рефрижератор направился к Тускароре.

 

«Подземный чайник»

Углубившись в измерения, я как-то совсем забыл о Саше Таперове, то бишь о Бикфорде. Он казался мне всего лишь парнем, который суетился то там, то здесь на «Буссоли». Правда, несколько раз я заставал его за разговором с профессором Широким и видел, как Саша показывает ему какие-то свои тетрадки и графики.

Но однажды, когда мы поставили аккумуляторы на подзарядку и аппаратура не работала, я вышел из каюты и решил побродить по судну. Проходя по узкому коридору мимо камбуза, услышал громкий смех поварихи Гали Мартыновой и назидательный голос Бикфорда. Из камбуза валил пар. Заинтересованный, я заглянул в приоткрытую дверь, но ничего не увидел. Пар! Все было заполнено паром. Он с шипением валил откуда-то с плиты.

— Вот как оно будет, — пояснял Бикфорд. — Сюда будет втекать вода, а на обратном конце выходить пар.

На мгновенье передо мной предстала такая картина. Бикфорд с огромной алюминиевой кружкой стоял у плиты и, слегка приподняв крышку чайника, вливал в него воду. Чайник был, по-видимому, пустой и сильно раскаленный, и вода мгновенно, с шипением испарялась, и густой пар широкой струей вырывался из носика.

— Хватит! Все понятно! Так у меня чайник расплавится, — протестовала Галя.

Но он, видимо, не столько объяснял девушке принцип работы прямоточного котла, сколько, ставя этот примитивный эксперимент, сам хотел что-то уяснить.

— Вот если бы в крышке можно было проделать дырку…

— Еще чего не хватало! Это единственный чайник на судне и…

Они оба увидели меня одновременно и смущенно умолкли.

Саша потоптался у плиты, поставил на край кружку с водой и пошел к выходу.

— Напряженная исследовательская работа, — заметил я не без ехидства.

— У меня появилась одна идейка, — пробормотал он.

— Расплавить единственный на судне чайник?

— Нет, что вы… Дело серьезней…

— Понимаю. У Джеймса Уатта родилась идея паровой машины во время наблюдений за чайником.

Парень совсем смутился. Несколько минут мы молча смотрели на море. С запада опять бежали низкие серые облака. Иногда на суденышко набрасывался рой крупных редких снежинок. Бикфорд стоял в одном пиджаке, и мне показалось, что он ежится от холода.

— Оденьтесь. Еще простудитесь.

— Виталий Александрович, я хотел с вами посоветоваться… Вы ведь знаете, что профессор поручил мне рассчитать динамику этого подземного котла.

Я этого не знал.

— Ну и что же?

— Теория прямоточных котлов разработана довольно хорошо. Но только для случая, когда паропроводом является труба постоянного сечения. Еще в Южно-Сахалинске я смотрел работы по котлам… Чудесная это штука. Несколько десятков метров тонких трубок, свернутых в змеевик. Их омывает раскаленный газ, и вот получается так, что образующийся в трубках пар не выдавливает входящую в них воду. И при этом параметры пара очень высокие…

— Потому что на входном конце давление воды несколько больше, чем давление пара, — сказал я.

— Это понятно. А вот как будет у нас?

Я уставился на Бикфорда. Он покопался в боковом кармане пиджака и вытащил свернутый лист бумаги. Бумага затрепетала на ветру.

— Вот примерный разрез нашего паропровода… Это по вашим данным…

«Ого! — удивился я про себя. — Оказывается, мои данные уже пошли в ход!»

— Предположительно трубопровод оканчивается огромной полостью где-то в глубинах Тускароры. Смотрите, что получается…

Бикфорд повернул чертеж боком, и вдруг он стал походить на чайник огромных размеров! Я не выдержал и засмеялся.

— Так вот оно что!

— В том-то и дело, Виталий Александрович. Получается натуральный чайник с носиком длиной около двухсот километров. Какой объем полости, пока неизвестно. Это мы уточним в течение ближайших дней. По проекту, здесь мы проделаем дыру, и вода хлынет, в полость. Спрашивается, почему пар обязательно должен идти эти двести километров к кратеру «Тихого», а почему бы ему не вырваться прямо в океан?

— Дело в том, на какой глубине проделать дыру в полость и какое количество воды будет в нее входить, — сказал я. — Здесь нужен расчет…

— Да, и очень точный. Кроме того, неясно еще одно, — продолжал Саша. — На двухсоткилометровом пути пар может потерять свои качества — давление и температуру. А что будет, если вместо мощного фонтана пара мы получим жалкий пшик? Ведь нет никакой гарантии…

— Действительно, пока нет никакой гарантии… Разве что в самом стволе вулкана высокая температура.

Мы вернулись в каюту. Я взял Сашин чертеж и начал прикидывать расчет. Неравномерное сечение вулканического ствола очень усложняло вычисления. Было много неизвестных.

Вдруг меня осенило. Я вскочил, но идея тут же показалась мне столь нереальной, что я опять сел на место.

— Эх, если бы можно было…

Глаза у Бнкфорда заблестели. — Вот именно, Виталий Александрович!

— Что?

— Если бы можно было поставить хоть один эксперимент!

Я улыбнулся.

— С кухонным чайником можно, а здесь…

Мы задумались. Вот когда я убедился, что веселый Бикфорд — смелый мечтатель. Он заговорил тихо и медленно:

— В Тускароре мы делаем пробную дырку… На известной глубине… Нам будет известно количество втекающей в нее воды… А после мы замеряем параметры пара на выходе… То есть на кратере… Этих данных было бы достаточно для того, чтобы произвести окончательный расчет. Мы бы узнали оптимальные возможности нашего гигантского подземного котла, его производительность и его размеры… И уж тогда можно было бы приступать к основной работе. А как же без такого эксперимента?

В этот день мы опоздали на обед, потому что долго совещались у профессора Широкого.

— Пожалуй, это самый быстрый и самый верный путь решить многие неясные вопросы. Самый быстрый и самый верный, — сказал, он.

И отправился в радиорубку — диктовать радиограмму в Москву и в Южно-Сахалинск…

 

Перед бурей…

Двести километров. Ничтожное расстояние, а как мучительно долго мы его проходили! Месяц, другой, начался третий. В каюте скопились рулоны бумажной ленты, исписанные почерком механического самописца. Сотни километров волнистых красных линий на миллиметровой бумаге. Бутыли чернил, которыми я то и дело поил ненасытное перо прибора. А профессор Широкий повторял:

— Не должно оставаться ни миллиметра сомнений…

Ни миллиметра! Теперь мне разрез вулкана «Тихий» казался родным домом, я знал все его повороты и спуски, уширения и изгибы. Подземный ствол выглядел как длинная уродливая труба, которая неизвестно кем и неизвестно для чего проложена под океаном.

Глубина океана увеличивалась, и профессор Широкий после тщательного изучения эхограммы все чаще и чаще приказывал возвращаться на пятнадцать-двадцать километров назад и повторять измерения.

— Непонятно, откуда взялась эта зазубрина, — бормотал он, показывая на кривую границы земной коры.

— Может быть, под нами прошел косяк рыбы.

— Может быть Тогда при повторных измерениях зазубрина должна исчезнуть.

Мы возвращались обратно.

Однажды в дверь нашей каюты ворвался Саша Бикфорд.

В это время Лаврентий Петрович просматривал пятый вариант эхограммы десятимильного участка пути. Он нехотя поднял глаза на расплывающуюся от радости розовую физиономию Саши.

— В чем дело?

— А дело в том, Лаврентий Петрович, что к нам идет сейнер «Кежуч». А на сейнере — подводный вертолет инженера Измайлова!

В этот день мы больше не производили измерений. «Буссоль» качалась на поверхности океана в двух милях от намеченного конечного пункта. Прочитав радиограмму, Лаврентий Петрович впервые за долгое время развалился на койке и, закрыв рукой глаза, казалось, дремал.

— Будут указания? — спросил капитан рефрижератора.

— Нет. Будем стоять на месте и ждать «Кежуч»…

«Буссоль» снова легла в дрейф, изредка работая машиной, чтобы вернуться на прежнее место.

Профессор Широкий слегка приподнялся.

— Я и раньше бывал в этих краях…

— Вот как! Где?

— На Курильских островах. Помшо, я был еще молодым аспирантом, когда руководитель кафедры вулканологии, покойный Всеволод Демьянович Мейер, пригласил меня участвовать в его экспедиции. Я и еще несколько молодых ребят махнули на все лето сюда. Места здесь были не обжитые, дикие. Было много неизведанных островов и островков. Нам с трудом удалось получить крохотное парусное суденышко, этакую деревянную шаланду, и мы ходили на ней вдоль гряды и любовались вулканами, о которых до этого знали лишь из учебников… Раз или два мы высаживались на берег и проводили различные измерения — высоту вулканических конусов, мощность фундаментов, определяли глубину кальдеров — горячих горных озер вокруг действующих и потухших кратеров.

Я сел на койку рядом с Лаврентием Петровичем.

— Однажды, — продолжал он, — наше суденышко направилось на остров Уруп за пресной водой, а меня и моего друга Митю Воронова оставили на крохотном безыменном острове, на котором находился небольшой вулкан-паразит. Так называют небольшие вулканы, которые отпочковываются от главного вулкана, как маленькая ветка от большой. Это был очень забавный крохотный вулканчик. Он шумел, трещал и булькал, как рассерженная собачонка. Из многочисленных скважин вокруг кратера время от времени с резким шипением выбрасывались фонтаны горячего пара, а через края кратера выплескивалась раскаленная лава, Этот вулканчик был просто комичным. Мы хохотали, глядя, как вулканишко пытался подражать своим большим грозным соратникам. Так как он не значился ни на каких картах, мы решили исследовать его поподробнее. «Молодой вулкан для начинающих вулканологов», — сказал тогда мой друг. Я до сих пор не понимаю, почему Митя назвал вулканчик «молодым». Ведь размеры вулканов еще ничего не говорят об их возрасте…

Профессор Широкий умолк, не торопясь вытащил сигарету и закурил.

— Так вот, мы стали изучать эту крошку. Кратер возвышался над островом не более чем метров на сорок, и со стороны моря его скрывала высокая, почти отвесная скала. Мы обошли его вокруг и достигли места, где расплавленная масса стекала вниз. Было немного странно, что она всегда стекала в одну сторону — вокруг не было видно следов потоков лавы. Почти от самого края кратера и до самого основания горы густо росли елки. Среди них стояли старые деревья, и все было так, как будто их вулкан никогда не тревожил. Не было следов ни завалов, ни лесных пожаров.

Закончив обход и сделав измерения, мы решили, что нужно прорыть грунт до твердой породы. Мы нисколько не сомневались, что деревья росли на наносном грунте и что под ним обязательно должна быть застывшая лава. По толщине мягкого покрова можно было приблизительно определить возраст вулкана или хотя бы момент, когда направление извержений изменилось. Мы стали копать землю в месте, точно противоположном тому, куда стекала лава. Это был юго-западный склон сопки.

Широкий погасил сигарету, прижав ее к пепельнице.

— Мы думали, что достигнем цели через час-полтора работы. Но вот прошло два, три часа, а грунт оставался мягким. Пришлось расширить шурф. Работа замедлялась еще и тем, что часто приходилось рубить корни деревьев, которые уходили глубоко вниз. Когда уже совсем стемнело, моя лопата ударилась обо что-то твердое. К этому моменту мы вырыли колодец глубиной около четырех метров. Оставалось только отбить кусок породы для анализа…

Вот тут-то все и началось. Сколько мы ни долбили породу, она не желала раскалываться. Тогда мы расчистили дно колодца так, чтобы можно было видеть, что мы долбим. И вот под ногами появилось что-то белое. Не черное, не серое, как обычно, а именно белое. Белое пятно четко выделялось на черном фоне. Было совсем темно. «Кварцит! Чистейший кварцит!» — воскликнул Митя.

Я зажег спичку, и на корточках мы принялись рассматривать пятно. Это был совершенно белый камень. Он не напоминал ничего известного нам из минералогии. Я потрогал его рукой и тут же отдернул ее, как будто бы камень был раскаленным. Нет, он просто был гладким, как стекло, как кафель…

— Стекловидные породы… — робко подсказал я.

— Именно это и предположил Митя. Тогда мы начали расширять дно колодца, и в каком бы направлении мы ни копали, в конце концов мы добирались до белой гладкой поверхности. Мы установили, что она лежит под углом, поднимаясь в сторону кратера. Я еще раз зажег спичку, и мы оба воскликнули от удивления. В левом верхнем углу колодца четко вырисовывались две черные линии, пересекавшиеся под прямым углом… «Плиты! Искусственные плиты!» — закричал Митя. Мы остолбенели от неожиданности, но вдруг до нас донесся один, а после несколько голосов. Нас звали. Это за нами вернулись ребята. Мы выползли из ямы и что есть мочи побежали к бухточке, куда должно было прийти судно. К нашему удивлению, парусника не было, а у берега на волнах качалась небольшая моторная лодка, в которой, кроме наших ребят, сидели двое военных. «Скорее! С юга надвигается тайфун!» — закричали они. Моторная лодка на полной скорости несла нас к острову Уруп. «Скажите спасибо товарищам пограничникам! Это они решили снять вас с острова…»

Когда мы пристали к берегу, море вокруг нас уже ходило ходуном. Но мы этого не замечали. Мы сразу побежали в хижину, где приютились все наши, и стали сбивчиво рассказывать профессору Мейеру о своей находке. Мы были очень разочарованы, когда в самом драматическом месте нашего рассказа он снисходительно улыбнулся.

«Вулканы еще и не такие чудеса делают… Поживете — увидите. На какой глубине вы наткнулись на твердую породу? Метра четыре? А валуны в грунте попадались? Мелкие. Ясно, вашему „кафельному“ полу немногим более одиннадцати тысяч лет…»

— И вы не возвращались на этот островок? — спросил я.

— Нет, — ответил Широкий. — За тайфуном последовал период ветров, туманов и дождей. Все наши заботы сводились к тому, как бы не опоздать в Москву к началу занятий. На наше счастье, нас подобрал траулер…

— А после вы бывали здесь?

— Да. И очень часто.

— Ну и…

— Я не мог найти островок с крохотным вулканчиком. Я обшарил почти всю Курильскую гряду. Безрезультатно. Может быть, островок просто затонул. Или я его искал не там, где надо… Это очень странная история.

— Почему странная? Разве вы думаете, что профессор Мейер был не прав?

— Нет, почему же… Может быть… Только меня очень смущают эти одиннадцать с лишним тысяч лет…

— Почему?

— Это же начало ледникового периода…

 

Мы ныряем в океан

«Кежуч», наконец, появился. Ходила крупная зыбь, и потребовалось немало труда, чтобы поставить оба судна борт к борту.

— Мы вам такую штуку привезли, ахнете! — кричал один матрос с «Кежуча». — Подводное такси на две персоны!

К нам на палубу перебрался небольшого роста парень в меховой кожаной куртке и шапке-ушанке. Оглядел нас и сразу подошел к профессору Широкому.

— Вы профессор Широкий? — спросил он, протягивая руку.

— Да. Добрый день.

— Разрешите представиться. Командир батискафа «Ленинград» Орешкин Василий Семенович.

— Очень приятно. Мне уже по радио сообщили, что вы будете работать с нами.

— Вот здесь вам пакет и письмо от товарища Григорьева из обкома партии. И еще одно письмо от директора Института энергетики в Москве.

— О, вы и там были?

— Был. Мне академик Панфилов лично объяснил задачу. Он и еще молодой ученый с бородой…

— Игорь Черемных. Он разве в Москве?

— Да. Он там уточняет кое-какие данные.

— Вот как!

— Над инженерной частью проекта сейчас работают три организации: в Москве, в Ленинграде и в Южно-Сахалинске. Когда начнем нырять?

Этот Орешкин был удивительно подвижен, и каждое его движение было уверенным и сильным. А лицо самое обычное, немного веснушчатое. Но он сразу показался мне незаурядным человеком.

— У меня есть личная заинтересованность! — улыбнулся Орешкии. — Испытать машину.

— Разве ее не испытывали?

— Конечно, испытывали. Но на Балтике. Не та глубина!

— Ну, чего-чего, а глубины здесь достаточно. Пойдемте в каюту.

Мы пошли за профессором, а Орешкин, немного от него отстав, обернулся:

— Ребята, кто тут из вас Виталий Сушков?

— Я.

— Вам тоже письмо. Из Южно-Сахалинска.

Это было письмо от Майи. Она писала, что ей теперь понятно, как чувствуют себя девушки, друзья которых в море… Она очень сочувствует женам рыбаков… Как узнать, думает или не думает о тебе человек, находящийся за тридевять земель? Она решила вместе с группой лыжников из «Алых парусов» вскоре отправиться на Курильские острова. «Я не надеюсь, что мы встретимся, но если мысли преодолевают расстояния, то, наверное, это им сделать легче, когда дистанция короче…» Дальше она писала о том, что занятия в вулканологическом кружке проходят успешно. «Между прочим, каменных львов возле музея совсем завалило снегом. Два дня тому назад они еще были видны, а сегодня — нет…»

Я спрятал письмо и, взволнованный, вбежал в каюту. Широкий посмотрел на меня осуждающе. Ему не нравилось, когда кто-нибудь опаздывал. Я растерялся, а Василий Орешкин ободряюще мне подмигнул.

— Пока вас не было, — сказал профессор, — я рассказывал о результатах нашей работы. Показал им, в каком месте ствол вулкана упирается в океанское дно. Однако это, так сказать, плоская проекция сложной картины. Камчатско-Сахалинская впадина характеризуется очень крутым, почти отвесным спуском. Семьсот метров толщины базальта — цифра не очень убедительная. Мне думается, что есть место, где его слой тоньше.

— Почему вы так думаете? — спросил Орешкин.

— Смотрите на разрез. «Олег» прошел вот по этим местам. Эхограммы он строил по подводным взрывам. Расшифровать отраженные от дна звуковые волны чрезвычайно трудно, особенно когда дно имеет сложный рельеф. Именно так обстоит дело в Тускароре. Однако логика нашего разреза показывает, что поддонный канал пытается вырваться в океан. Где-то в глубине он отделен от океана тонким слоем породы. — Как мы найдем это место?

— Батискаф будет медленно опускаться вниз, а вы в это время будете непрерывно записывать звучание вулкана на частоте двести тысяч герц. Нужно найти место, где интенсивность звука окажется максимальной.

— Кто будет непрерывно записывать? — поднявшись, спросил Бикфорд.

Широкий посмотрел на него немного насмешливо.

— Не вы, а Виталий Сушков.

Сердце у меня сжалось от волнения.

— Товарищ профессор… — недовольным голосом начал Бикфорд.

— Вы не подойдете, просто потому, что вы очень длинный.

Это сказал Орешкин. Бикфорд угрюмо поднялся и чуть не ударился головой о потолок.

— Вот видите.

— Глупо быть жирафой в век микроминиатюризации…

Батискаф «Ленинград» вызвал всеобщее восхищение. На борту «Кежуча» он казался изящной игрушкой. Четыре складных винта над стальным сигарообразным снарядом придавали ему вид фантастического существа. В корпусе снаряда два широких сектора были сделаны из толстого кристально прозрачного стекла. Когда в кабину забрался Орешкин, его можно было видеть почти во весь рост. Он повернул там какую-то ручку, и из четырех глазков над каждым иллюминатором вырвались пучки ослепительного света.

— А зачем ему винты? — спросил один матрос.

— Для быстрого и устойчивого погружения и всплытия. В воде эта машина ведет себя, как вертолет в воздухе.

Я занял свое место в батискафе.

Немножко страшно мне стало только тогда, когда Орешкин задраил второй люк и сделал знак начать спуск. Подъемник зацепил снаряд за кольцо и приподнял над палубой. Бикфорд помахал мне рукой.

— А что предусмотрено на случай аварии? — робко спросил я командира.

— Ничего, — ответил он бодро. — Аварии исключены.

Я облегченно вздохнул. Потом спросил еще:

— Ну, а если там, на глубине, появятся какие-нибудь животные… чудовище, которое неизвестно науке…

— Отгоним, — ответил он, — светом. Кто бы там ни был, живут они в полной темноте. Свет для них страшнее страшного.

— Оно может быть слепым…

— Тогда щелкнем его по носу электрической искрой.

Я уселся возле своего самописца. Каким же должно быть стекло, из которого сделаны цилиндрические окна батискафа!

— У нашего «Ленинграда» тройной запас прочности, — как бы догадавшись о моих мыслях, заметил Орешкин.

Нас окутала мгла. Она сгущалась с каждой секундой. Орешкин включил свет, и вокруг все заблестело.

— Пошли! — крикнул он весело. — На глубине пятьсот метров включу винты.

Пятьсот метров мы «падали». За это время я ощутил что-то, похожее на состояние невесомости…

 

Тускарора

Я ждал, что увижу изумительный подводный мир, который наблюдали пленники капитана Немо, совершая свое фантастическое путешествие, однако увидел нечто странное… За иллюминатором вертикально сверху вниз вытянулись темные полосы, которые изредка разрывались и сливались вновь. Я не сразу сообразил, что это вода, ее струи, которые возникали в результате быстрого движения снаряда. Вода была мутной, и впереди, за полосатой шторой, простиралась плотная желтовато-зеленая пелена. Будто мы погружались не в океан, а в глубокий узкий колодец, наполненный мутной водой.

— Установлено, что самая прозрачная морская вода в Бискайском заливе. Предел видимости там около двадцати пяти метров. Здесь он пока не больше пяти. Но по мере погружения вода будет становиться более прозрачной.

Через несколько минут полосатая сетка за иллюминатором начала растворяться, а желтоватый туман отступать все дальше.

— Садитесь, сейчас включу винты.

Батимер показал глубину четыреста пятьдесят метров.

— Включайте ваш эхолот. До дна здесь сто семьдесят пять метров…

Заработал прибор, и меня охватило волнение, какого я давно не испытывал. Несмотря на то, что частота настройки была двести тысяч герц, перо самописца затарахтело между ограничителями, точь-в-точь как тогда, когда я впервые записал ревущий океан. Я перешел к звуковым частотам и обнаружил, что здесь, в глубине, их почти нет. Значит, здесь основной голос — это голос вулкана!

— Ну как? — спросил Василий.

— Вулкан не поет, а ревет! Просто не представляю, что будет дальше!

— Полюбуйтесь на термометр…

Термометр имел вид полукруглой светящейся шкалы, вдоль которой двигалось яркое зеленое пятно с темной риской посередине: 30,5 градуса.

— Что он показывает? — удивился я.

— Температуру воды снаружи.

— Не может быть!

— Чем глубже, тем будет теплее…

— Ну, а если…

— Вы хотите сказать, а если сто? Может быть. Но кипения не будет. Здесь очень высокое давление… Ага, смотрите, вот и первая встреча.

Батискаф теперь опускался под углом, и к нему пристроилась огромная глазастая рыба. Она казалась отлитой из серебра и совершенно неподвижной. Только по колебаниям хвоста и плавников можно было понять, что рыба погружается вместе с нами. Орешкин щелкнул выключателем, и вокруг стало совершенно черно. Через мгновенье я вскрикнул от восхищения: рыбина сияла ярко-зеленым светом, а ее голова и плавники были окружены оранжевым ореолом. Глаза постепенно привыкали к темноте, и вскоре я обнаружил, что вода не была абсолютно черной, а искрилась мириадами зеленоватых искорок. Командир замедлил скорость спуска — и эффект мерцания усилился. Море жило фантастической жизнью бесчисленного количества сверкающих звезд, то совсем крохотных, то больших, имеющих очертания рыб, медуз, пульсирующих актиний… Разноцветье в этом подводном мире было столь же необходимо, как зрение для живых существ на земле. Зеленые, желтые, фиолетовые и красные блестки и точки, пятна и комья сближались, разбегались по сторонам, то ярко вспыхивали, то внезапно угасали. Это было потрясающее по своей красоте зрелище, целая симфония цветов и красок, которая с каждым метром погружения становилась все ослепительнее.

— А вот и скала…

Действительно, прямо перед нами медленно выдвинулась зеленовато-желтая тень, бесформенная, но живая. Василий остановил батискаф, и мы прильнули к иллюминатору.

— На этой глубине даже водоросли люминесцируют. Посмотрите на оранжевые жгуты, которые свисают с края. Водоросли покрыты светящимся планктоном.

Винты медленно вращались, разбрасывая по сторонам струи воды. Мерцающие подводные лианы лениво зашевелились, закачались, вытянулись в сторону.

Мы молча любовались этим не знающим темноты миром. Часто мимо нас проплывали рыбы, а некоторые натыкались на иллюминатор и долго не отплывали, как бы не в состоянии понять, почему нельзя преодолеть невидимую преграду.

От иллюминатора меня внезапно оторвал яростный треск.

Оказывается, прибор снова вышел за пределы измерений, потому что ультразвуковой «рев» стал еще громче. Мы находились на глубине тысяча пятьсот метров.

— Нужно ехать дальше. — Орешкин вздохнул. — А жаль.

— Почему?

— Скоро эта красота кончится…

Ловко лавируя среди мерцающих выступов, он повел батискаф вдоль скалы, которая все круче и круче уходила в таинственный мрак Тускароры.

На глубине две с половиной тысячи метров краски заметно поблекли, зеленые цвета сменились синими, а еще глубже они стали едва различимыми, фиолетовыми… Василий снова включил прожектор, и яркие лучи осветили совершенно черную стену.

Уже несколько раз я снижал чувствительность приемника, потому что вулканическое звучание с каждой сотней метров усиливалось в два-три раза. Я бросил взгляд на термометр и воскликнул:

— Шестьдесят! Шестьдесят градусов!

Орешкин только улыбнулся. Он кивнул в сторону, на небольшой стеклянный термометр на стене. Он показывал восемнадцать.

— Автоматическое кондиционирование…

Четыре тысячи, четыре с половиной…

Я устал смотреть на медленно проплывающую мимо нас бесформенную громаду. Подводный мир здесь казался совершенно мертвым. Температура воды непрерывно повышалась, и вряд ли в такой горячей бане может существовать что-либо живое… Наверное, эта часть океана для его подводных обитателей является мертвой, знойной пустыней…

— Стоп!

— Стоп!

Я и Орешкин закричали одновременно. Я крикнул потому, что стрелка на приборе интенсивности, достигнув максимума, вздрогнув, пошла на убыль. Но почему воскликнул Василий? Команду остановиться должен был подавать я!

Подняв голову, я увидел, что командир стоял, плотно прижав лицо к иллюминатору. Его фигура изогнулась в неестественной напряженной позе. Он не шевелился. Только рукой подал мне знак приблизиться…

— Смотрите…

Чернота. Совершенно отвесная, едва различимая скала… Ничего не видно…

Вдруг я заметил нечто поразившее меня до глубины души. Это было противоестественно, нелепо, бессмысленно, невероятно!

— Не может этого быть… — прошептал я.

— Что это такое?

— Давайте подойдем ближе.

Пятясь назад к пульту управления, Орешкин нажал на рукоятку. Батискаф вздрогнул и начал приближаться к стене. Я почувствовал, как на голове зашевелились волосы…

— Стоп! — снова скомандовал Орешкин сам себе и снова нажал на рукоятку.

Теперь все было видно отчетливо.

Прямо перед нами в отвесной скале зияло отверстие. Оно как бы находилось в вершине присосавшегося к стене конуса, который со всех сторон был обложен прямоугольными белыми плитами… Я вдруг вспомнил рассказ профессора Широкого о его находке на одном из островков Курильской гряды…

— Такое уже было, — прошептал я.

Орешкин бросил на меня удивленный взгляд.

— Где было?

— Профессор встречался с… таким кафелем…

Командир непонимающе пожал плечами и подвел батискаф ближе к стене.

Теперь можно было разглядеть форму отверстия. Края его были оплавлены, и не оставалось никакого сомнения в том, что когда-то это был кратер небольшого вулкана.

— Эта дырка находится именно в том месте, где базальтовый слой наиболее тонкий…

— А может быть, здесь уже кто-то бывал раньше? — спросил Орешкин и засмеялся.

Батиметр показывал глубину шесть тысяч триста метров…

— Никто здесь до нас не мог бывать… Впрочем…

Наш батискаф опустился еще на сто метров, до того места, где кафельная кладка кончалась. Здесь конус резко обрывался, и куда-то в сторону уходила подводная пещера. На мгновенье мы остановились, наблюдая, как вдоль иллюминаторов поползли мелкие пузырьки газа.

— Значит, бурение будет происходить здесь, — сказал Орешкин.

Я ничего не ответил. Машина начала быстро набирать высоту.

 

Последние приготовления

«Дорогая Майя!

Виталий».

Боюсь что-либо сказать о возможности моего посещения острова Итуруп. За последние сутки у нас все перевернулось. Я еще раз убедился в том, что новые, невероятные открытия делаются тогда, когда появляются новые технические средства. Батискаф „Ленинград“ — потрясающая машина. Это подводный космический корабль. С его помощью на Земле можно сделать не менее удивительные открытия, чем в космосе. Конечно, я мог бы тебе написать, как я обрадовался, когда профессор Широкий поручил спуск в Тускарору именно мне. Я пишу так бессмысленно и торопливо, потому что над „Кежучем“ висит вертолет, который вот-вот уйдет на острова. Мы спустились на глубину свыше шести тысяч метров. Приборы работали нормально. Я без труда обнаружил место, где сила вулканического „пения“ была наибольшей. И вот на этой страшной глубине мы увидели, что там кто-то был до нас! И не только был, но и построил сооружение, вроде конусообразного камина. Вернее, там уже имеется отверстие, проделанное в стволе вулкана. Все выглядит так, будто наш проект кто-то пытался осуществить раньше! Ты не веришь! Но я все видел собственными глазами! После нашего подъема профессор Широкий совершенно взбесился.

Миллион вопросов сверлят мозг. На материк полетели радиограммы. Вася Орешкин вынужден был нырять еще раз, чтобы взять пробы воды. Кстати, температура там около семидесяти градусов выше нуля. Меня зовут! Крепко жму руки! Мне хочется многое сказать! До скорой встречи!

Вертолет взревел и скрылся в тумане. Лаврентий Петрович даже не посмотрел ему вслед. Мы вернулись с ним в каюту.

Работали мы молча. Я орудовал логарифмической линейкой, а Лаврентий Петрович при помощи циркуля и линейки строил на миллиметровой бумаге две сложные кривые. Они протянулись на двести километров, от фундамента вулкана «Тихий» вплоть до таинственной стены в Тускароре. Ствол вулкана то сужался, то расширялся, а у самой впадины превращался в огромную раздутую полость внутри базальтовой скалы…

«Чайник, — подумал я, — и кто-то хотел проделать в нем дыру…»

— Профессор, вам радиограмма.

Широкий быстро пробежал листок.

— Так, понятно. Ну что ж, пока распростимся. Нам приказано плыть к острову Итуруп и срочно сопоставить наши данные с данными наземной экспедиции. Строительство первой в мире геотеплоцентрали объявлено ударной комсомольской стройкой!

При сильном бризе мы покинули палубу «Кежуча» и вернулись на свою родную «Буссоль».

Нас провожал Вася Орешкин, которому на прощание Лаврентий Петрович сказал:

— Наверное, скоро придет приказ произвести экспериментальный взрыв стены. Рекомендую сделать два-три тренировочных спуска и проверить работу манипуляторов, подрывая небольшие заряды.

Радиорубка находилась над нашей каютой. Я никак не мог уснуть. Не спал и Широкий. Он курил одну сигарету за другой, беспокойно ворочаясь на своей койке.

Я закрывал глаза и видел то фосфоресцирующую воду океана, то каменную облицовку подводной шахты. За такой короткий срок и столько событий! Работать над осуществлением экспериментального взрыва теперь стало легче. Один мощный кумулятивный взрыв — и вода хлынет в отверстие. А что, если канал ствола заполнен расплавленной лавой? Что, если не вода устремится в вулкан, а вулканическая масса в океан? То, что плотность вещества в канале очень низкая, еще не доказывает, что он свободен. Я знал, что эти же вопросы волновали и Широкого, и Черемных, и Григорьева. Пойдет ли пар туда, куда он должен пойти? Это был кардинальный вопрос всего проекта, и ответить на него мог только опыт.

Я оделся и поднялся на капитанский мостик. За штурвалом стоял дядя Коля. Не поворачиваясь ко мне, он спросил:

— А может быть, в глубинах океана живут разумные существа? Может быть, им не хватает тепла?

Я засмеялся.

— Разве что эти разумные существа живут в кипятке. Там температура семьдесят…

Мы шли в густом тумане, ориентируясь по приборам. Я слышал, как радист переговаривался то с «Кежучем», то с каким-то маяком, который именовал себя «четвертым».

— Что вы там нашли, на дне Сахалинской ямы? — спрашивал «четвертый».

— Разумную жизнь, — насмешливо отвечал радист.

— Какие они, водяные-то?

— Пока неизвестно.

— Сколько мы будем идти до Итурупа?

Дядя Коля взглянул на радиодальномер.

— Что-нибудь около суток. Если погода будет такой. Сейчас там пурга.

В этих широтах зимние месяцы самые тяжелые. Штормы, снегопады, густые, туманы. Наш рефрижератор жалобно сигналил, медленно рассекая бегущие навстречу волны. На палубе кипела работа. Моряки непрерывно скалывали лед. Волны перекатывались через борт, и вода мгновенно замерзала.

На рассвете я вернулся в каюту и моментально уснул.

Вдруг чья-то рука сильно меня тряхнула за плечо… Мне показалось, что я только-только закрыл глаза. Я вскочил на ноги, ничего не понимая. Каюта была залита солнечным светом, Вокруг меня все переворачивалось, я снова упал на койку.

— Вставайте, Виталий Александрович. На горизонте — остров!

На палубе, крепко держась за поручни, стоял профессор Широкий. Вокруг него столпились матросы. Они смотрели на ослепительно белый от пышного снежного покрова остров. Солнце стояло в наивысшей точке небосвода, и теней почти не было. Кругом-сопки, сопки… Высокие и низенькие, слегка дымящиеся и совсем безжизненные…

— Вон наш «Тихий», — сказал Широкий, показывая на высокую сопку справа.

— Так что же это было на дне Тускароры? — спросил Широкого капитан «Буссоли». По-видимому, до моего прихода они уже разговаривали долго. Моряки окружили профессора плотным кольцом.

Профессор смущенно улыбнулся и махнул рукой.

— Вы думаете, какая-нибудь удивительная тайна? Ничего особенного. Просто древние люди в поисках тепла и света умели создавать небольшие искусственные вулканы. Они находили места, где земля была погорячей, а подземный гул погромче. Там они и копали свои искусственные маленькие вулканчики, предварительно обложив место камнями… Это было в ледниковый период, когда с севера на здешние края двинулись могучие льды. Я думаю, что такие вулканчики предназначались для обогрева небольшой общины или деревни. К сожалению, эти поселения канули на дно морское наподобие Атлантиды.

— Да, но на глубине семь тысяч метров…

— Это, конечно, самое удивительное. Но и это объяснимо, во всяком случае в принципе. Искусственное сооружение, опустившееся на дно океана, только доказывает, что Тускарора очень молода. Впадине не более пятнадцати тысяч лет. Можно думать, что в тот далекий период истории Земли произошла какая-то катастрофа, которая вызвала бурную тектоническую деятельность земной коры. Что это было? Есть много теорий. Одна из них связана с Луной. Предполагается, что Луна не земного происхождения, что она, так сказать, случайно попала в поле притяжения Земли и из вечной скиталицы вселенной превратилась в нашего спутника. Но ее приобретение обошлось дорого… Может быть, погружение части суши в океан, да еще на такую глубину, — это и есть результат деятельности Луны…

Подумав, профессор весело добавил:

— Эту теорию можно будет подтвердить или отвергнуть после первой экспедиции людей на Луну!

 

Накануне

Первый человек, которого я заметил на острове, был заведующий хозяйственным отделом «Курилэлектропроекта» товарищ Сускин. Он был в валенках, в широком тулупчике и в серой меховой шапке, сползшей на один бок. Он ждал нас на берегу, подпрыгивая на одном месте. «Буссоль» стояла на якоре, и капитан Сиделин сошел на берег вместе с нами, чтобы узнать, как же будут дальше развиваться события вокруг Тускароры. «Кежуч» получил приказ не двигаться с места и ждать дальнейших указаний.

— Здравствуйте, милые, здравствуйте, — закивал Сускин. — Как вам плавалось?

Чувствовалось, что не это хотел спросить наш хозяйственник.

— Спасибо, Тихон Давыдович.

— А до большой глубины вы добрались?

— Порядочно. Свыше шести километров!

Он лукаво подмигнул.

— Говорите спасибо мне!

— За что?

— А за то, что я лично летал во Владивосток, чтобы скорее доставить вам эту штуку, «Ленинград» называется. Сопровождал ее до самого Холмска! Вот так.

Сускин потребовал подробного рассказа о наших открытиях и наших планах. Что-то записывал себе в блокнот, бормотал:

— Ну, это можно и своими средствами. А это придется заказывать…

Мы подошли к небольшой деревянной избе, почти до крыши заваленной снегом.

Дверь отворилась, и из нее вырвались клубы пара. Затем как будто из снежной ямы появились Григорьев, Игорь Черемных и еще два человека. Через некоторое время показались Витя Жуков и оба Ивановых. Аспиранты сразу бросились на берег помогать Бикфорду разгружать лодку.

Один из незнакомых, пожилой могучий мужчина с крупным волевым лицом, завидев нас, обогнал своих товарищей и кинулся к профессору Широкому.

— Лаврентий, дорогой ты мой! — воскликнул он, хватая профессора в объятия.

— Мишка, черт ты такой! Ты уже здесь?

Мужчины некоторое время весело боролись, потом повалились в снег, а после долго отряхивались и хохотали.

— А ты стал здоровяком! Борец первой категории. Вот не думал, что ты такой. Ну, давай знакомь меня со своей командой.

— Вот, пожалуйста. Это Виталий, наш специалист по измерительным приборам.

Мужчина представился.

— Курнаков.

«Профессор Курнаков? Известный энергетик?»

— Это капитан нашего океанологического судна Анатолий Федорович Сиделин. А вот там — Александр Таперов, по прозвищу Бикфорд, аспирант. Ему сейчас не до нас. Вон как хвастает перед своими товарищами!

— Я интересовался результатами вашей островной группы. Получается очень любопытная вещь. Оказывается, главный канал вулкана «Тихий» прямо у берега разветвляется в трех направлениях. Центральный ствол идет к кратеру «Тихого», а два других — к кратерам двух давно потухших вулканов.

— Любопытно.

— Может быть, вместо одной станции придется строить сразу три.

— А строить все же решили? — спросил Широкий.

— Ну, батенька, до этого еще далеко. А вот осуществить контрольный запуск воды решили. Нужно сказать, что пока вы были в океане, на Сахалине сделано очень многое. В конструкторском бюро предложили несколько интересных вариантов будущего строительства. Москвичи рвутся со своими фильтрами для вулканического пара, предлагают создать не только теплоэлектроцентраль, но и комплекс предприятий химической промышленности. В Ленинграде вчерне готовы эскизы турбогенераторного оборудования.

Курнаков, Широкий и Григорьев вернулись к хижине. Меня задержал Лева Фрязин.

— У меня к вам дело.

В этот момент подошли аспиранты.

— Кстати, и вы, ребята, мне нужны. Дело вот в чем. Комсомольская организация нашей области решила взять шефство над строительством. Нужно, чтобы ребятами кто-то квалифицированно руководил. Конечно, такие люди, как Черемных и Широкий, будут заняты на самых ответственных участках. Вот мы и решили обратиться к вам.

Витя Жуков поморщился и нерешительно почесал затылок.

— Понимаете, я не прочь, но истекает срок сдачи диссертационной работы. А материала у нас более чем достаточно.

Сеня Иванов бросил на товарища укоризненный взгляд.

— Нет, ребята, вы не думайте, я как все… — тут же начал оправдываться Виктор.

— А мы ничего и не думаем. Решено. Мы организуем, так сказать, строительный штаб. Распределимся по участкам. А возглавит это дело Виталий Александрович Сушков.

Затем его словно осенила мысль, и он воскликнул:

— Ребята, а какая шикарная заключительная глава для диссертации, а! Там, в институте, ахнут. Все будет: теория, экспериментальная часть, выводы и практическое внедрение.

 

Остров поет

Теплоход «Якутия» стоял на рейде километрах в двух от берега. Пассажирская навигация давно кончилась, и судно временно превратилось в исследовательскую лабораторию: на нем был оборудован специальный пункт наблюдения за деятельностью вулкана «Тихий». Отсюда, с моря, береговая линия острова, горные вершины и дымящиеся сопки были видны как на ладони. На юге вдоль берега раскинулся небольшой поселок словно из игрушечных пенопластовых домиков. Все сегодня были на борту «Якутки», а на острове с небольшой группой людей остался неутомимый Тихон Давидович Сускин. Он продолжал хлопотать вокруг домиков, куда таскали раскладную мебель, постели и портативные газовые печки.

На борту теплохода были представители областных партийных и комсомольских организаций, ученые, инженеры, журналисты. Теплоход гудел, как муравейник. Но когда, наконец, наступил долгожданный день, все собрались на верхней палубе и умолкли. Секретарь обкома Григорьев рассказывал молодым строителям:

— Экспериментальный взрыв в океане произвели полторы недели назад. Океанская вода под огромным давлением хлынула в подземный тоннель и начала интенсивно испаряться. Если ствол вулкана на всем протяжении свободен, то это мы увидим сегодня.

Сопка «Тихая» спокойно «коптила». Над нею поднималась тоненькая струйка синеватого дыма, как над давно потухшим костром.

— Я не представляю, что происходит сейчас там, в недрах земли, — тихонько сказала Майя. Мы стояли рядом, облокотившись на борт. Не знаю, куда больше я смотрел: на сопку или на обрамленное белым мехом розовое от мороза лицо. Иногда она замечала мой взгляд, поворачивалась ко мне, и ее чистые голубые глаза разбрасывали золотые искринки…

— Пар совершает невиданное подземное путешествие с глубин Тускароры сюда к нам…

— Я слыхала, будто высказывались опасения, что ствол может быть забитым расплавленной лавой.

Да, в последнее время такие опасения высказывались все чаще и чаще. Даже было предложено несколько проектов, как исправить дело, если канал окажется непроходимым.

— Скорее бы, — сказала Майя.

Возле нас появились аспиранты. Бикфорд был вооружен фотографической камерой.

— Будут шикарные снимочки! Только бы не вздумал чудак взреветь ночью! Кстати, секундочку, Виталий Александрович, Майя, разрешите вас запечатлеть на фоне, так сказать, исторического момента.

Мы смущенно переглянулись, а Бикфорд отошел в сторону и несколько раз щелкнул затвором.

— Не забудьте отпечатать пленку! — крикнула Майя ему вслед.

— К свадьбе! Сделаю потрясающий семейный портрет!

Это было уж совсем ни к чему… Я и Майя переглянулись и смущенно замолчали.

Затем к нам подошел Игорь.

— Майка, почему вы решили построить поселок на юге? — спросил он.

— Мы учли господствующие ветры. А то ребята будут все время жить в тумане от вашей сопки… Что-нибудь известно о том, когда начнется?

— Известно. Распространение пара сопровождается очень интенсивным подводным гулом. Наши гидроакустики регистрируют его приближение. Не исключена возможность, что будет небольшое землетрясение.

— Мало их здесь и без нас, — сказала Майя.

Игорь обнял меня и ее за плечи и мечтательно произнес:

— Ну и кашу мы заварили с вами! Виталий, а страшно было в этой морской яме?

Я засмеялся.

— Наверное. Не помню. Слишком много было других впечатлений.

И я начал рассказывать им о своем путешествии в Тускарору. Увлекшись, я не заметил, как ушел Игорь, и спохватился только тогда, когда Майя тихонько положила руку в зеленой шерстяной варежке на мою. Брата не было, она была единственной слушательницей. Никому я еще не рассказывал о Тускароре с таким вдохновением…

— Какой вы молодец!..

— Ну, это только кажется… Все дело в технике… Батискаф «Ленинград» — действительно молодец!

Она хотела что-то возразить, как вдруг до наших ушей донесся сначала отдаленный, а после все более и более явственный гул. Одновременно из радиорепродукторов послышался тревожный голос капитана «Якутии»:

— Внимание, внимание! С востока надвигается волна высотой девять метров! Немедленно укрыться в каютах! Немедленно укрыться в каютах!

Гул нарастал с каждой секундой, и, схватив Майю за руку, я помчался к трапу.

— Стойте! — вдруг закричала она. — Девять метров — это же ерунда! Мы можем не увидеть самого начала!

Вцепившись руками в перила, мы остались на палубе. Через минуту море под нами загрохотало, как будто мы стояли на мосту и под нами пронесся могучий поезд. Корабль качнуло, он на мгновенье накренился набок, поднялся вверх, и из-под него вынырнула широкая, плавная волна.

— Это предвестник двигающейся силы! Следите за волной!

Вот она подошла к берегу, вот ударила о берег!

Мы не отрываясь смотрели на вершину «Тихого». Еще некоторое время синяя струйка дыма не менялась, а затем внезапно со свистом взвилась вверх, расширилась, из кратера полетели мелкие комья, послышался отдаленный треск, и вдруг в самое небо, почти до облаков, с оглушительным ревом взвился желтовато-белый столб.

— Какое чудо, смотрите! — воскликнула Майя.

Кто-то закричал «ура!», затем эти слова повторяло все больше и больше голосов, пока, наконец, на теплоходе не стали кричать так, что в этом крике потонули рев и клокотание величественного гейзера.

С запада дул сильный ветер, но его сила была недостаточна для того, чтобы хоть чуть-чуть изогнуть ослепительно белый паровой фонтан. Он, как мраморная колонна, вздымался вертикально вверх на несколько сотен метров и только там расплывался, переходил в огромное облако, которое быстро неслось в океан на восток.

— Смотрите, смотрите, вот еще один, и слева тоже!..

На наших глазах картина острова начала меняться, как в сказке. Снег на вершинах двух доселе безмолвных сопок вдруг зашевелился, вспучился, и из-под него с шипением начали во все стороны вырываться струи пара. Послышалось несколько глухих взрывов, в воздух вырвались облака черного шлака, затем ухнули пузыри желтого дыма, и, как бы проломив себе путь, в небо устремились один за другим еще два гейзера…

— Ух, Майка, красотища! — не выдержал я и крепко сжал девушку в своих объятиях. — Значит, все правильно!

— Ну и везет же вам, Виталий Александрович!

Это снова появился Бикфорд. Не отрываясь от аппарата, он снимал один кадр за другим.

Я посмотрел на него непонимающе. Он укоризненно взглянул на меня и на девушку.

— Эх, вы! Сегодня самый подходящий день.

Я застыл с открытым ртом. Так он нас и сфотографировал еще два раза…

. . . . . .

— Итак, начало положено. Хорошее начало, товарищи. Впереди — грандиозная работа. Мы пойдем по уже известному пути. Теперь и ваше слово, молодые исследователи, — обратился Григорьев к ребятам и девушкам, вооруженным рюкзаками и лыжами для первого исследовательского похода к вершинам оживших сопок…

Они двинулись гуськом по глубокому голубому снегу. На мгновенье группа исчезла в небольшой пади, а после снова появилась и начала медленно взбираться в гору, по направлению к шипящей колонне, упирающейся прямо в небо.

Я заметил, как из группы в сторону отошел один человек, остановился и помахал рукой.

Кто это был, я знал…

. . . . . .

…На горизонте золотыми звездочками блестели иллюминаторы уходящей «Якутии». На берегу вспыхнули первые костры и послышались первые песни. Океан неугомонно и сосредоточенно ворочался у скалистого берега, как бы стараясь лучше услышать звуки новой симфонии, создаваемой теми, кто шагал к счастью.