Лос-Анджелес, 1984

Был теплый зимний день. Небо будто светилось изнутри и, казалось, ничто не должно омрачать этот чудесный день. С океана дул легкий бриз, донося соленый привкус воды. В церкви святого апостола Матвея горели свечи, в вазах были расставлены каллы и белые розы, и их запах смешивался с запахом горящих свечей. Панихида уже началась, но к центральному входу еще до сих пор подъезжали черные автомобили. Из них выходили женщины в изысканных черных платьях и в черных шляпках с вуалетками; под руку их вели мужчины в черных костюмах. Молча они входили в церковь и усаживались на скамьи. Глаза женщин были красными от слез; лица мужчин — суровы и непроницаемы. Те, кто приехал раньше, сидели на скамьях и слушали пение хора. Губы их шевелились в беззвучной молитве.

Путешествие в Солт-Лейк-Сити окончилось для Джефферсона Уайтхорна, Роберта Монтгомери, Джессики Бичем и Максвелла Колфилда неудачно. Они вернулись в Лос-Анджелес ни с чем. Даже Клайв О'Нилл вынужден был признать, что шансы разыскать Дэна свелись к нулю. И все же несколько дней после возвращения Джефф молчал, точно ожидал, что его сын вот-вот вернется. Но чуда не произошло. Отчаяние сменилось безысходностью, ожидание переросло в непреодолимое горе. Джефф слег на несколько дней. Он ничего не ел, никого не принимал. Все дни он проводил в комнате своей покойной жены: сидел в кресле и пристально смотрел на ее портрет, будто ждал, что Мелани заговорит с ним, расскажет, что же случилось с их единственным и безумно любимым сыном.

Джессика тоже ходила по квартире, как сомнамбула. Она очень сильно похудела от нервного истощения и голодания. Все домочадцы тщетно уговаривали ее хоть немного поесть ради ребенка, но она лишь смотрела на них своими огромными, полными слез дымчато-серыми глазами и молча качала головой, словно умоляя их оставить ее в покое.

Роберт Монтгомери вообще не появлялся на работе. Да и в административной части здания аэропорта было необычайно тихо. Среди летчиков, занимавшихся грузовыми перевозками, тоже царило молчание.

Все будто дали обет молчания, не сговариваясь. Им казалось, что если кто-то из них заговорит о Дэне, то это будет официальным признанием его смерти. Пока они молчали, он был жив. Но время шло вперед — неумолимо, нещадно, непоправимо. Прошел месяц со времени исчезновения Дэна. И вот в начале февраля Джефф собрал все семейство в своем доме. Они приехали точно к назначенному времени и собрались в гостиной. Стояла такая тишина, что всем было отчетливо слышно, как Джефф беспокойно шагает по комнате на втором этаже. Даже слуги в тот день были необычайно молчаливы; тихо обносили гостей едой и напитками, к которым никто не притронулся.

Наконец, на галерее второго этажа показался Джефферсон Уайтхорн. Все взгляды мгновенно обратились на него, но никто не сказал ни слова. Он неторопливо и даже тяжело спустился по широкой винтовой лестнице и встал на середине гостиной, какой-то вдруг одинокий и потерянный, с потухшим взглядом бездонных голубых глаз и постаревший лет на десять. Когда он заговорил, голос его прозвучал очень тихо, как будто вот-вот замолчит навеки:

— Возможно, вы знаете, зачем я собрал вас всех в этом доме, — Джефф замолчал и обвел взглядом присутствующих. Потом заговорил: — Прошел уже месяц с тех пор, как пропал мой сын. — Вам известно, что его поиски не дали результатов, — Джефф снова сделал паузу. В голове его мелькнула мысль: "Зачем я все это говорю? Будто оправдываюсь перед ними. Будто это я виноват в гибели Дэна. А может, действительно виноват?.." — Завтра состоится панихида по Дэну в церкви святого апостола Матвея, а потом — траурный обед в моем доме. Я буду вам очень признателен, если вы все придете.

Потом, не говоря ни слова, Уайтхорн — старший быстрыми шагами поднялся по лестнице к себе в комнату. Все присутствующие обескуражено молчали. Это было для них шоком, ведь, по сути, Джефф официально признал смерть своего единственного сына и наследника. Конечно, все так или иначе знали, почему он пригласил их, но никто не решался высказать эту мысль вслух.

И даже сейчас, пока шла поминальная служба, людям с трудом верилось, что Дэна больше нет. Они сидели, опустив головы, практически не сдерживая слез, и думали все об одном и том же: как они будут жить без Дэна. Они любили его и уважали не только потому, что он был сыном Джеффа. Дэн был настолько обаятельным и чутким человеком, что к нему невольно тянулись и дети, и его ровесники, и люди постарше, и старики. Дэн относился к тому типу людей, которые спокойным взглядом выразительных глаз могли вселить в сердца других надежду или одним словом разрушить ее. Он мог очень дипломатично разрешить завязавшийся между верными друзьями конфликт, не вызвав при этом недовольства какой-либо из сторон; или примирить злейших врагов, сделав их друзьями на долгие годы. К каждому члену своей многочисленной семьи Дэн находил особый подход, и каждый был по-своему счастлив, находясь в его обществе. И вот что удивительно: ни один из присутствующих не мог вспомнить о Дэне что-то плохое, сколько бы ни напрягал память, — вспоминалось только хорошее. Всегда находились какие-либо истории, в которых Дэн неизменно играл положительную роль, внося в жизнь участников тех или иных событий светлое, доброе, заполняя пустоту в душе и вселяя надежду в сердце. А потому все они сейчас плакали, понимая, что нет на свете больше того человека, который был опорой их общества.

И только глаза одного человека были сухими, а лицо — неестественно бледным от напряжения. Клер Стефенс сидела на скамье рядом со своим мужем и бесстрастно слушала священника, который никогда не знал Дэна, но бесконечно и монотонно говорил о том, какой это был прекрасный человек. Слава богу, никто не видел ее лица, иначе все решили бы, что она не уважает чужого горя. Взгляд ее был скрыт от посторонних тонкой сеткой вуалетки, конечно, черной, как и весь ее наряд. Ей пришлось надеть дорогой траурный костюм от "Гуччи", чтобы соблюсти приличия. На ней был траур, но мысли в голове вертелись совсем не траурные: "Какой же это отвратительный фарс! Неужели никто из них не понимает, что Дэн жив?! Они все будто с ума посходили — напридумывали себе бог знает что! Если бы Дэн все это видел, он точно позабавился бы от души. Как могли они поверить в то, что он разбился вместе с самолетом?! Он — ас в своем деле. Лучшего просто нет. А они все и рады проводить в последний путь живого человека, чтобы потом заполучить его наследство".

Клер забыла, как сама совсем недавно готова была на все, лишь бы стать обладательницей этих миллиардов. А теперь в отчаянии и страхе ополчилась на семейство, частью которого была и сама. Она была уверена, что Дэн жив, и удивлялась, почему все остальные, а главное, Джессика, этого не чувствуют. Казалось бы, именно невеста Дэна должна была противостоять этому натиску смерти, но вместо нее это делала Клер. Она не спрашивала себя, почему не верит в смерть Дэна; она просто знала, что Дэн жив. Она не задавалась вопросом, почему тогда он не вернулся домой; просто каким-то чутьем сознавала, что значит, ему это необходимо.

А пока панихида заканчивалась. Люди один за другим поднимались со своих мест, чтобы подойти к Джеффу, его братьям и Джессике и выразить соболезнования. Клер тоже поднялась и пристально взглянула на женщину, когда-то бывшую ее соперницей. Вон она — стоит рядом с Джеффом с опухшими от слез глазами. Лицо ее осунулось и заострилось. Говорят, она беременна, но беременности практически не видно. Значит, еще маленький срок, или все это просто домыслы сплетников. Внезапно Клер стало жаль Джессику. У нее вдруг мелькнула мысль, что на ее месте могла бы стоять сейчас и она сама. Ей стало не по себе, но она отогнала эту мысль, подумав, что все это — никому не нужный фарс. Не надо думать о плохом. Ведь Дэн не погиб. И пусть ее утешает мысль, что одна она знает об этом…

Кинг-Риверз

"НЕШЕКСПИРОВСКАЯ ТРАГЕДИЯ", — гласил заголовок газеты "Солт-Лейк-Сити Таймс", который привлек внимание Жаклин, когда она проходила мимо отца, читавшего газету. Обычно она не читала газет, но эта была исключением. На первой полосе поместили фотографию Дэна в летной форме. Жаклин спешила к Дэну в комнату, так как после возвращения из больницы не хотела оставлять его одного. Остановившись на мгновение возле отца, она скользнула мимолетным взглядом по едкому заголовку и взглянула на фотографию. Ей ответил живой, пронзительный взгляд бездонных, как небо, лучистых голубых глаз Дэна, который теперь безнадежно потух. Точно звезда во Вселенной, погасшая навеки.

Отец, почувствовав присутствие дочери за спиной, оторвался от чтения и спросил:

— Что-то случилось, Жаклин?

— Нет-нет, — поспешно ответила та. — Я просто несла Дэну ужин.

— Он практически ничего не ест с тех пор, как узнал… — Начал Джон и, не договорив, тактично замолчал.

— Да, — подтвердила она. — Вот я и попытаюсь уговорить его поесть. Он бледнеет и худеет, и почти всегда молчит.

— Переживает…

— О да… Я пойду, папа.

— Иди.

Она проскользнула в коридор и осторожно постучала в дверь одной из комнат.

— Войдите, — ответил ей хриплый голос.

Она открыла дверь и замерла на пороге. Дэн сидел в инвалидном кресле возле окна. Кресло привезли только сегодня утром, но он до этого момента отказывался им пользоваться.

— Я подумал, что пора бы мне привыкать к нему, раз мне предстоит всю жизнь провести в нем, — негромко проговорил он, глядя в темные, как ночь, миндалевидные глаза.

— Дэн, я даже не знаю, что сказать…

— А вы ничего не говорите. Просто принимайте все, как оно есть. Я же принял. И пожалуйста, давайте перейдем на "ты". Как никак ты спасла мне жизнь.

— Хорошо, Дэн.

Возникла неловкая пауза, а потом Жаклин проговорила:

— Я принесла тебе ужин… Ты весь день ничего не ел.

— Спасибо, но я не голоден.

— Дэн, тебе нужно поесть! — Настойчиво сказала Жаклин и прошла в комнату, поставила поднос на комод и уселась в кресло. — Я не уйду, пока ты не поешь, — решительно заявила она.

— И откуда в тебе столько решительности? — Спросил Дэн, словно и впрямь хотел получить ответ на этот вопрос.

Но, видимо, девушка поняла его вопрос буквально.

— Я медсестра. Если я не смогу убедить пациента следовать указаниям врача, то грош мне цена.

— А я твой пациент?

— С некоторых пор.

— Но вся проблема в том, что мертвые не могут быть пациентами, и уж тем более — следовать указаниям врача… — Очень серьезно произнес Дэн.

При этих словах Жаклин вся похолодела и сразу подумала о сегодняшней газете. Не мог же Дэн прочитать ту мерзкую статью. Он практически не выходит из комнаты.

— Я не понимаю… — Пролепетала она, опустив глаза.

— Все просто, Жаклин, — отозвался Дэн, в упор глядя на нее, — человек, который не может полноценно двигаться, наполовину мертв.

— Не надо так! — Пылко возразила девушка.

Теперь она поняла, в чем дело. Дэн боялся, вернувшись домой, оказаться никому ненужным.

— А как, по-твоему, надо?!

— Вернуться домой. Тебя ищут и ждут твои родные. И твоя невеста…

— Не думаю, что она захочет выйти замуж за инвалида, — отрезал Дэн. — Я был нужен ей, когда находился рядом каждую минуту, а теперь…

— Ты и теперь можешь находиться рядом с ней каждую минуту. Уверена, она все равно будет любить тебя.

Дэн отрицательно покачал головой. Затем, после нескольких секунд молчания проговорил:

— Я был нужен людям, когда мог ходить. Я был центром всеобщего внимания только потому, что я — сын своего отца. Ведь мой отец — очень богатый человек, Жаклин. Он может купить все и всех. И они покупались — всегда, — он поморщился, словно эти слова причиняли ему физическую боль. — Вот и сейчас они все гадают, что будет с этим огромным состоянием после того, как меня не стало. Я мог бы вернуться домой и оправдать ожидания моего отца, поскольку он всегда мечтал, чтобы я занял место президента компании. Я мог бы вернуться и оправдать ожидания всей моей родни — официально признать за собой право на наследство. Но я не хочу. Я этим сыт по горло!

Жаклин слушала его, поджав губы; лицо ее было напряженным. Она, конечно, не собиралась разыскивать богатого, как Крез, отца Дэна, чтобы потребовать оплату своих медицинских услуг. Ей это даже в голову не пришло! Она всего лишь пыталась понять неприступную гордость этого человека, сидящего напротив в инвалидном кресле. Почему-то с трудом верилось, что его невеста такая же, как семья, в которой он вырос. Она могла понять, что Дэн сбежал от упорных наставлений своего отца и вопреки всему стал летчиком, чтобы узнать другой мир и других людей. Неужели он так разочаровался в этом мире, что хочет от него сбежать и на этот раз?..

Девушка не выдержала и воскликнула:

— Но ведь не все люди алчные, бесчувственные и жестокие! В мире много людей, для которых любовь, доброта, дружба, доверие и взаимопонимание ценнее любых сокровищ и состояний!

Дэн так пронзительно посмотрел на девушку, что на пару секунд она обомлела, испугавшись, что сказала что-то лишнее. Но по губам его скользнула легкая улыбка, и она поняла: все в порядке.

— Знаешь, а ты второй человек, который упрекает меня, что я не знаю жизнь и людей, — задумчиво проговорил мужчина.

— Прости, я не хотела обидеть тебя, — пробормотала она.

— Ты не обидела меня, Жаклин, — сказал Дэн. — Мой друг говорил мне об этом перед полетом, и, наверное, он был прав.

— Каждый человек знает жизнь в меру своего опыта, — возразила Жаклин.

— Пытаешься убедить меня, что я мало знаю себя?

— О нет! Я говорю то, что вижу. А я вижу, что ты боишься вернуться домой в инвалидном кресле, боишься оказаться никому ненужным.

— Я боюсь?! — Возмутился Дэн, но тут же как-то сник. — Хотя ты права — да, наверное, боюсь. И я не вернусь домой, хотя бы для того, чтобы узнать жизнь, — в голосе его при этом прозвучал сарказм.

— А как же твоя невеста? — Продолжала настаивать Жаклин. — Она любит тебя и наверняка обещала ждать тебя.

— Я освобождаю ее от этого обещания, — сказал мужчина, не глядя в глаза девушке.

Лос-Анджелес

Время шло. Зима подходила к концу — печальная и трагическая для семьи Уайтхорн. Но жизнь продолжалась. Удивительно, что за круговоротом событий, последовавших за исчезновением Дэна практически никто не заметил и не оценил женитьбы Дерека Стефенса. И только когда немного успокоились страсти по Дэну, а жизнь постепенно входила в колею, члены семьи с удивлением обнаружили, что Дерек женился на бывшей подружке Дэна, заработавшей полмиллиона долларов на акциях "Уайтхорн Интерпрайзис". Первое время все полагали, что эта свадьба в Греции — очередная выходка Дерека. Он ведь, как ребенок, своими отчаянными поступками старался обратить на себя внимание. Вдобавок всегда соперничал с Дэном; и теперь, после гибели Дэна, все взгляды с интересом обратились на эту новоиспеченную семью. Скорее всего, женившись на Клер Хьюстон, Дерек рассчитывал на какую-то реакцию со стороны Дэна. Ведь все, даже самые хорошие, мужчины так или иначе считают своих бывших и настоящих женщин своей собственностью и не терпят какого-либо посягательства на них со стороны. Но Дэн, как всегда, разрушил любые планы на свой счет. И все члены многочисленного семейства теперь ждали: как долго продержится этот странный брак, основанный на соперничестве.

Злые языки даже поговаривали, что этот брак — сплошная фикция, что ни один уважающий себя мужчина из семьи Уайтхорн не женился бы на такой женщине, как Клер Хьюстон. Однако брак был действительным; об этом говорили документы из мэрии и католического собора Афин. Все были поражены. С трудом верилось, что это был брак по любви. Ведь расчета здесь никакого быть не могло, так как Дерек практически не имел доступа к состоянию "Уайтхорн Интерпрайзис", его собственное наследство было небольшим, а у Клер были свои полмиллиона долларов, которыми она вряд ли согласилась бы поделиться.

Тем не менее людям пришлось примириться с тем, что Клер стала миссис Дерек Стефенс, а значит, — членом их семьи. Они были вынуждены примириться с этим мезальянсом. Клер же знала, что о ней говорят — находились добрые люди, которые рассказывали ей о всех сплетнях, касающихся непосредственно ее. Знала — и усмехалась про себя: пусть сплетничают, пусть злобствуют — ей было все равно, ибо без Дэна ничто не имело значения. Пока его не было, она могла стерпеть все: и Дерека, и сплетни, и перешептывания за своей спиной. Так уж получилось, что она одна из всего его семейства верила, что Дэн не погиб. Видимо, по каким-то причинам он решил временно не возвращаться из этого затянувшегося полета. Но это его дело, и когда он вернется, Клер не станет спрашивать "Почему?" и обвинять его в чем-либо. Это прерогатива Джессики Бичем и наказание ей за то, что она увела мужчину, который ей не принадлежал.

А пока Клер была женой Дерека, но замужество не изменило ее ни на йоту. Возможно, она стала более надменной, вела себя с большим достоинством, но все это было напускным. Где-то глубоко в душе она крепко зажала себя в кулак и ждала Дэна. И с высока смотрела на его семейство, члены которого уже похоронили его и делили его наследство.

Совсем иначе переносила потерю Дэна его невеста — Джессика; вернее, уже не невеста, но и не вдова. Беда тоже изменила ее. Говорят, время — лучший доктор. Ей твердили об этом ежедневно и так навязчиво, что хотелось зажать уши руками, завизжать и затопать ногами, как маленькая капризная девочка. Но вся беда в том, что у нее не хватало сил даже на слезы. Она выплакала их все и теперь ходила, словно тень. Джессика постепенно угасала на глазах своих родителей. Казалось, ей был безразличен даже ребенок, которого она носила под сердцем. Ей говорили, что она должна пережить эту боль ради ребенка Дэна, чтобы он родился сильным и здоровым, но для нее эти слова были пустым звуком. Ибо собственная жизнь ничего не значила для нее без Дэна. И ребенок, которого она ждала, был лишь болезненным воспоминанием о том, что Дэн никогда его не увидит. Так какой же смысл в жизни, если она стала болью и одиночеством, если любовь, которая, казалось, будет вечной, превратилась в смерть? Какой смысл во всех этих высокопарных и совершенно ненужных словах, которых она услышала за все это время бесконечное множество? Ведь они не вернут ей Дэна, а он ей жизненно необходим! И зачем ей какое бы то ни было утешение, если уже ничто не сможет ее утешить? Дэна нет, и жизни нет. Она умерла вместе с ним. Так почему должен жить его ребенок — сплошное воспоминание, очень похожее на Дэна существо с небесно-голубыми глазами? Почему она сама до сих пор жива и вынуждена выслушивать навязчивые слова соболезнования совершенно чужих людей? И вообще почему она вдруг стала персоной грата? Почему все взоры и все разговоры обращены на нее? Что она такого сделала, что все в одночасье вспомнили все ее грехи: и роман с сенатором, и интрижку с манекенщиком, и то, что до встречи с Дэном, она собиралась замуж за Максвелла Колфилда. А она никогда не хотела стать женой Макса; даже если бы он предложил ей, она долго бы думала, прежде чем дать ответ. До нее дошли слухи, что Максвелл якобы из ревности подстроил эту авиакатастрофу, чуть ли не убил Дэна и теперь вновь предъявляет претензии на Джес. Когда Джессика об этом узнала, у нее от негодования и возмущения волосы встали дыбом. Она и так была слаба, а тут и вовсе слегла на две недели. Ее так лихорадило, что врачи всерьез опасались за жизнь ребенка. Элвира Бичем очень удивилась, узнав причину болезни дочери и однажды, сидя возле нее в больничной палате, не выдержала и сказала:

— Никогда бы не подумала, что ты будешь так переживать из-за репутации Максвелла. Ведь ты практически ненавидела его, когда он вернулся…

— Ненавидела, — глухо подтвердила Джессика и коротко всхлипнула, но тут же усилием воли подавила этот всхлип. — Я ненавидела его за то, что он вернулся живым и здоровым. И еще за то, что мне некого было винить в случившемся. Но нас слишком многое связывает, чтобы я ненавидела его до конца жизни. Тем более уже и жизнь моя кончена.

— Не говори так, родная! В порыве нежности возразила миссис Бичем. — Ты больна и слишком устала.

— Да, я устала, мама, — согласилась Джессика. — Я устала жить. Зачем мне жить, если нет Дэна?

— Джессика, не говори так! — Взмолилась ее мать. — Пройдет время, и рана залечится. От этой любви останутся хорошие воспоминания и твой ребенок. Возможно, ты встретишь другого человека, который полюбит тебя так же сильно, как любил Дэн…

Лучше бы Элвира не говорила об этом, ибо Джессика посмотрела на мать такими ненавидящими глазами, что та откровенно испугалась и подивилась, откуда в слабой и обезумевшей от горя женщине взялось столько ненависти. Конечно, она как мать понимала, что в дочери говорят отчаяние и боль, но все же эта ненависть в дымчато-серых глазах была так реальна, что Элвире стало не по себе.

— Никогда не смей так говорить! — Проговорила Джессика. — Никто, кроме Дэна не будет любить меня так! И я никого не смогу полюбить так, как любила его!

— Дочка, я всего лишь хотела… — Беспомощно начала миссис Бичем.

Их разговор прервали стуком в дверь, и Джес с облегчением сказала:

— Входите…

На пороге появился Джефферсон Уайтхорн с большим букетом цветов.

— Добрый День!..

— Здравствуйте, Джефф! — Приветствовала его Элвира.

— Здравствуйте, Элвира! — Отозвался он и, подойдя к Джессике, склонился над ней. — Как ты себя чувствуешь, Джес?

— Уже лучше, спасибо, — слабо улыбнувшись, ответила женщина.

— Ты меня напугала, — с легкой укоризной проговорил Джефф. — Я принес цветы, чтобы поднять тебе настроение. Конечно, это мелочь, но все же…

— Спасибо.

Джессика вдохнула их аромат, но сладкий запах цветов вызывал тошноту. Она тут же отдала их матери, а та поднялась со стула, чтобы поставить их в вазу. Через пару минут цветы стояли на тумбочке возле кровати и по-прежнему источали свой сладкий аромат. Джес покосилась на них, от всей души желая, чтобы они оказались где-нибудь подальше от нее. И не только цветы. Она вообще мечтала остаться одна, чтобы ее оставили в покое. Ведь побыть наедине со своими мыслями ей сейчас просто необходимо, чтобы решить, как жить дальше — без Дэна. А они — пусть даже родные люди — постоянно напоминали ей об ее горе, без конца говорили глупые, ненужные, болезненные слова, которые саднили рану на сердце. И невозможно было объяснить им, что они причиняют ей боль; они не поняли бы этого и обиделись бы.

— А как вы себя чувствуете, Джефф? — спросила Джессика, хотя, если честно, ей это было абсолютно безразлично, но нужно было как-то поддержать разговор.

— Более или менее хорошо, — уклончиво отозвался Джефф, усаживаясь на стул.

— Я, пожалуй, пойду, Джес, — вмешалась Элвира. — Попозже к тебе зайдет отец. Кстати, Анжелина передавала тебе большой привет.

— Спасибо, мама. Ей тоже от меня большой привет.

— Я пойду. Пока, — произнесла Элвира, целуя дочь в лоб.

— Пока, мама.

Когда дверь за Элвирой закрылась, Джефф заговорил:

— Дорогая моя, я прекрасно понимаю, что мы тебе не нужны сейчас со своими утешениями и соболезнованиями. Поэтому я буду краток. Ты, верно, знаешь, что у меня есть домик в пятнадцати километрах от города?

— Да, я была там, — ответила Джессика. — Дэн возил меня туда пару раз.

— Так вот я подумал, что ты могла бы пожить там, чтобы восстановить силы. Об этом месте знаю только я. Там никто не будет тебя беспокоить.

— Я даже не знаю, Джефф, — неуверенно проговорила женщина.

— Подумай о моем предложении, но помни, что я не настаиваю.

— Спасибо, Джефф. Я очень вам благодарна, но я еще ничего не знаю.

— Понимаю, — сказал он. — И, пожалуй, поеду домой. Отдыхай…

— Да, конечно.

— Еще увидимся.

— До свиданья.

Наконец-то она одна! Ведь ей не удавалось побыть наедине со своими мыслями с тех пор, как она узнала, что Дэн пропал. Все время рядом крутились какие-то люди, все время ей приходилось думать о других, думать, что им отвечать, даже если в глазах темнело от горя, а к горлу подкатывала дурнота. Все время ее кто-то опекал, выражал соболезнование, проявлял заботу, хотя на самом деле их мало это заботило. Разве что мать понимала, каково ей; да и то ей было трудно понять, что значит разом потерять возможность жить, дышать, когда внутри все еще горит от нерастраченной до конца любви. Никто из всех этих людей и понятия не имел, каково это — лишиться жизни, в то же время оставаясь в мире живых. Может быть, Джефф это понимал, потому и не докучал ей. А она тянулась к нему со всей нежностью, на какую только была способна. Ведь это было очень страшно — пережить жену и сына. Не дай бог кому-то испытать такое.

И Джессика решила в тот же день: она поедет в загородный дом, хотя бы потому, чтобы доставить удовольствие Джеффу. Да, первое время ей будет очень больно находиться там, ведь в том доме она провела одни из самых счастливых мгновений своей жизни. Но может быть, именно там она придумает, как жить дальше — без Дэна.