Кинг-Риверз, 1988

В семействе Каннингем жизнь шла своим чередом. Чарльзу исполнилось четыре года. Почти столько же минуло со дня появления в их семье Дэна Уайтхорна. Уже четыре года Жаклин Каннингем была второй миссис Уайтхорн. И полгода прошло с того дня, как Дэн смог пошевелить пальцем ноги. Но все семейство помнило этот день, как будто он был только вчера. Жаклин с еще большим усердием продолжала делать мужу массаж и постепенно начала приучать его держаться на ногах. Это были настоящие тренировки, которые выматывали и Дэна, и его жену. Но в конце концов они дали свои результаты: однажды мартовским днем Дэн смог твердо стоять на ногах без помощи Жаклин или кого-либо из ее родителей, не держась за стенку или спинку стула или кровати. Правда, длилось это всего пару секунд — он тут же рухнул в кресло, но все же он мог стоять на ногах. Жаклин была безумно счастлива при виде этого душераздирающего зрелища. Когда Дэн без сил опустился в свое инвалидное кресло, слезы градом покатились по ее щекам. Она села перед ним на пятки не в силах вымолвить ни слова. Он смотрел на нее сверху вниз, не скрывая своей радости.

— Господи, Жаклин! — Проговорил Дэн, вытирая платком покрывшийся испариной лоб. — Ты понимаешь, что это значит?! Понимаешь?!.

Она молча кивнула головой, улыбаясь сквозь слезы.

— Однажды я смогу ходить, — почти прошептал он.

— Ты должен показать это своему врачу, — наконец, выговорила женщина.

— Какому врачу? — С явным сарказмом и почти с ненавистью в голосе спросил Дэн. — Тому, который сказал мне, что я больше никогда не смогу ходить? Нет, дорогая! С некоторых пор я совсем не доверяю врачам.

— Врачи все люди, а людям свойственно ошибаться. Организм человека меняется, потому что человек живет и развивается. Ты не исключение. Возможно, в то время результаты твоего обследования действительно говорили о том, что ты не сможешь ходить. А теперь все изменилось…

— Может, и так, — сказал Дэн. — Но я верю только тому, что вижу. Я видел, как тот врач вынес мне приговор, поломав мне жизнь. Я видел, как ты трудилась не покладая рук, делая мне массаж каждый день. И только после этого я смог пошевелить пальцами ног; только после этого я смог твердо стоять на ногах. Ты, а не врач, сделала это! И кому я после этого должен верить?!

Умом Жаклин понимала, что ее муж сейчас был не прав, но сердце ее пело от счастья. Дэн верил ей! Он всецело доверял ей свою жизнь, свое будущее. А такое не каждому человеку можно доверить — даже любимому. И пусть он никогда не сможет полюбить ее, как любил свою невесту, пусть не скажет ей заветных слов, которые мечтает услышать любая женщина, — ей и этого достаточно. Ведь она не требует от него безграничной вселенской любви, не требует от него больших жертв. Она просто любит его и готова ради него сделать невозможное возможным.

Сердце ее разрывалось от любви к нему — безграничной вселенской любви. Но Жаклин не могла признаться в этом Дэну, ибо боялась, что подобное признание разрушит то хрупкое счастье, которое воцарилось между ними за время их супружества. Она безумно боялась, что ее открытая любовь к нему возродит в нем его любовь к невесте и он захочет вернуться в Лос-Анджелес — домой, где ему и место. Ведь вся беда в том, что здесь, в глуши, он так и не смог найти себя, не смог полюбить ее — и даже не пытался.

Но Жаклин никогда не винила его ни в чем; напротив, всегда чувствовала себя виноватой в том, что он, обретя новую семью, оставался одиноким. И чтобы искупить вину она должна быть рядом, должна дать ему шанс, если это в ее силах. И может быть, если потребуется, убедить его вернуться домой.

Вот и осталось все по-прежнему. Жаклин больше не пыталась разговаривать с Дэном о визите к врачу и запретила родителям думать об этом. Но однажды Джон Каннингем преподнес Дэну сюрприз — собственноручно смастерил ему костыли, чтобы впоследствии его зять мог самостоятельно передвигаться по дому. Дэн был очень благодарен тестю за такую заботу и всеми силами стремился к тому, чтобы когда-нибудь так и случилось.

Теперь он уже не был безвольным пациентом Жаклин, который не верил в успешный исход дела. Дэн и сам каждой частичкой своего пробуждающегося от неподвижности тела помогал ей в ее кропотливом, упорном труде. Он внимательно наблюдал за тем, как жена делает ему массаж ног, вслушивался в каждое движение ее тонких чутких пальцев, когда она делала ему массаж спины. И даже когда эта ежевечерняя процедура заканчивалась, он самостоятельно с помощью рук упорно сгибал и разгибал ноги в коленях. По утрам Дэн делал посильные ему физические упражнения. Бездействовать теперь он просто не мог.

А в конце мая 1988 года Дэн с помощью жены и костылей, сделанных Джоном, сделал свой первый шаг в этой новой жизни. И в этот день они уже плакали от счастья вместе — Дэн и Жаклин, ибо это действительно было начало новой жизни. Он остановился, чтобы перевести дыхание, как вдруг взгляд его упал на Жаклин. Слезы катились по ее счастливому сияющему лицу. Сердце у него дрогнуло, и в глазах тоже защипало. Он отбросил костыль в сторону и, свободной рукой притянув к себе жену, крепко обнял ее. Затем прошептал еле слышно:

— Спасибо тебе. Я живу благодаря тебе.

Жаклин промолчала. Он не мог видеть, что слезы еще сильнее покатились из ее глаз, а сама она крепче прижалась к нему. Ей так хотелось сказать ему о своей любви, но она не могла, ибо отчаянно боялась потерять его. Лучше уж так: молча любить Дэна и мечтать, что Чарльз — его кровный сын. Вот она и жила так — молча любила, мечтала и боролась за счастье мужа. Не за свое или их общее счастье, а только за его счастье. Иначе быть не могло.

Лос-Анджелес, 1988

Клер очень долго не решалась на встречу с Джессикой. Время шло, она была уже на четвертом месяце беременности. Стояло лето, как и в прежние годы, жаркое, почти без единого дождя. Спастись от жары можно было только на пляже или в тенистом саду. Но сада у Клер не было, а ходить на пляж она не успевала — с головой ушла в работу, спеша передать дела своему помощнику в фирме до того момента, когда работать уже будет невозможно. Заказов на самые разнообразные торжества было множество, начиная днями рождения и юбилеями и заканчивая организациями свадебных церемоний и банкетов в солидных фирмах. Клер крутилась в своем "ламборджини" по городу, изнывая от жары и тошноты. Она так плохо себя чувствовала в эти первые месяцы беременности, что совсем перестала есть. Одиночество сделало ее нервной, издерганной, но, к счастью, она не разозлилась на весь мир и всех людей, как могла бы сделать это раньше. Напротив, она тянулась к людям в надежде, что среди них ей удастся избавиться от убийственного ощущения никому ненужности. Вот и бежала она из дома на работу, в кафе — к Роберту Монтгомери, который был рад каждой встрече с ней. А однажды во время обеда в ресторане с Бобом она вдруг уловила нотки знакомого голоса, от звуков которого у нее замерло сердце. Клер быстро осмотрелась, и глаза ее встретились с холодными серо-голубыми глазами бывшего мужа. Забыв о Роберте и о приличиях она уставилась на Дерека Стефенса, будто хотела съесть его взглядом. Некоторое время Дерек с удивлением смотрел на нее, будто видел впервые, потом улыбнулся одними губами и кивнул в знак приветствия. Клер ответила ему тем же. Затем Дерек отвернулся к своему собеседнику и больше не обращал на нее внимания, будто ее здесь и не было.

Роберт сидел спиной к Дереку и не мог видеть, на кого так заинтересованно смотрела Клер. Но он не стал делать вид, что ничего такого не произошло, поэтому спросил:

— Что случилось? У тебя такой вид, будто ты увидела привидение.

— Почти так и есть, — улыбнувшись одними губами, ответила женщина. — Хотя было бы лучше, если бы я действительно увидела привидение.

— Почему?

— За столиком напротив сидит мой бывший муж.

— Вот оно что! Естественно, не один?

— Не один, — подтвердила Клер. — С ним мужчина.

— Дерек Стефенс обедает в шикарном ресторане с мужчиной? — Удивился Монтгомери. — Что-то новенькое!

— Перестань, Боб. Наверняка это тоже кто-то из юристов "Уайтхорн Интерпрайзис". Ты знаешь, ведь Дерек теперь снова в команде. Джефф взял его обратно.

— Да, я слышал. Похоже, он действительно взялся за ум. Или Джефф сошел с ума. Но скорее, первое, чем второе.

— Это точно.

— Так, может, ты передумаешь и поговоришь с Дереком? Вдруг он действительно изменился?

— Нет, Роберт. Решительно нет. Для того чтобы измениться в лучшую сторону, Дереку необходимо было развестись со мной. Я мешала ему начать новую жизнь. Теперь он волен делать, что хочет, и жить, как хочет.

— Ладно, не буду с тобой спорить. Ты по-прежнему упряма. Лучше давай просто поедим. А то мне уже пора на работу.

После обеда Роберт, попрощавшись с ней, отправился в аэропорт, а она еще на некоторое время осталась в ресторане. Не спеша доела десерт, потом оплатила счет и, выйдя из ресторана, хотела уже сесть в свой автомобиль, который ей подогнали с автостоянки, как вдруг за своей спиной услышала звуки до слез знакомого голоса:

— Может, не стоит так спешить?

Дерек! Неужели нельзя было продолжать делать вид, что они едва знакомы? Неужели нельзя было спокойно разойтись каждый в свою сторону? Так нет же, он терпеливо дождался в ресторане ухода Роберта, а теперь догнал ее, когда она уже собиралась забыть об этой их встрече. Какого черта ему от нее надо?

Вопрос готов был сорваться у нее с языка, но она лишь улыбнулась одними губами и вместо приветствия сказала:

— Стоит, Дерек. Извини, но у меня много дел. Я тороплюсь на деловую встречу.

Дерек смерил ее пронзительным взглядом холодных глаз. Она лжет. Почему она так торопится от него сбежать? Ведь совсем недавно она буквально умоляла его остаться с ней. Что же изменилось?

— Ты так не хочешь меня видеть?

Этот его вопрос напомнил ей о том злополучном ужине в ресторане "Венеция", когда Дерек предложил ей развод. Мгновенно со дна души поднялась вся обида, которую она испытала в тот день. Ее даже затошнило, и в глазах помутилось. Захотелось поскорее и подальше убраться от Дерека.

— Твое присутствие не вызывает у меня положительных эмоций, — процедила Клер.

Ощущение тошноты усиливалось, и она отчаянно боялась, как бы ее не вывернуло прямо перед Дереком.

— Жаль, — спокойно отозвался Стефенс. — Я думал, мы останемся друзьями.

Боже, как он красив! Даже сейчас, когда дурнота волнами накатывала на нее, она видела, что он стал выглядеть еще лучше, чем прежде. Видимо, он перестал употреблять спиртные напитки, потому что одутловатость исчезла с его лица. Кожа от яркого калифорнийского солнца стала еще более смуглой. Дорогой костюм сидел на нем как влитой, а под ним угадывались мощные мускулы.

Да что с ней сегодня творится?! То она во всеуслышание заявляет, что не желает видеть Дерека, то буквально пожирает его взглядом, не взирая на тошноту.

— Что с тобой? — Вдруг озабоченно спросил Дерек, вглядываясь в ее лицо. — Тебе плохо?

Вероятно, она побледнела. Это и выдало ее дурноту.

— Нет, все хорошо, — еле выговорила Клер, молясь, чтобы ее обед не вырвался наружу хотя бы до тех пор, пока она не уедет подальше от Дерека.

— Я так в этом не уверен, — проговорил он удивленно. — Ты очень бледна.

— Все в порядке, — заверила она его. — Мне уже лучше.

— Точно? Может, принести тебе воды? Я попрошу в ресторане.

Откуда это вдруг такая заботливость? Клер подозрительно покосилась на него, но ничего не сказал. Ею вдруг овладела такая слабость, что она облокотилась на машину, но не прошло и пары секунд, как ее вырвало прямо на мостовую. Ее рвало и рвало до тех пор, пока вся улица и испуганное лицо Дерека не завертелись у нее перед глазами, а потом вдруг все померкло и исчезло…

…Когда Клер пришла в себя, то не сразу поняла, где находится. Потом до нее дошло, что она лежит в своем автомобиле на переднем пассажирском сиденье. За рулем ее "ламборджини" сидел Дерек. Они остановились на светофоре, и только теперь Стефенс заметил, что она очнулась.

— Тебе уже лучше? — Спросил он.

Клер лежала мертвенно бледная, боясь пошевелиться, чтобы ее снова не вырвало. Теперь, когда она все вспомнила, ей стало ужасно стыдно перед Дереком. Не очень-то хотелось встречаться с ним глазами, и она была благодарна ему за то, что он положил ее именно так. Однако оставалось только молиться, чтобы укладывая ее он не заметил округлившейся талии и животика. Ведь в противном случае ее тайна от него была бы раскрыта.

Но тайна оказалась уже не тайной.

— Клер, ты беременна? — В лоб спросил он.

— Кто тебе сказал?

— Никто. И так все понятно. Тебя вырвало у меня на глазах, потом ты потеряла сознание, перепугав меня до смерти. А когда я укладывал тебя в машине, то обнаружил, что у тебя… — Он замялся на мгновение, подбирая слова: — что ты слегка поправилась. Будешь отпираться? Или мне самому докопаться до истины?

Клер промолчала и отвернулась к окну, чтобы обдумать слова Дерека. Тем временем машина поехала дальше, везя ее домой. Ехать в сознании, лежа в таком положении, оказалось не так удобно, как без сознания. Она нащупала рукой кнопку рядом с ручником и, нажав ее, подняла сиденье в нормальное положение. Так было гораздо удобнее, но мыслить ясно еще было тяжело. Голова гудела, все было, как в тумане.

— Ну, так что, Клер? — Настаивал он. — Может, скажешь мне правду?

Наверное, из-за своей слабости Клер не смогла найти достаточно веского аргумента, чтобы отмолчаться. К чему было все это? Она любила Дерека и была беременна от него. Они были женаты несколько лет, плохо зная друг друга, но несмотря на это, их тянуло друг к другу. Когда они были рядом, между ними будто искры летели. Такое отбросить невозможно. И у ребенка должна быть полная семья.

— Да, я беременна, — резко сказала она. — И это твой ребенок — можешь быть уверен.

Автомобиль вильнул на дороге, едва не врезавшись в ехавшую по соседней полосе машину, но Дерек удержал руль. Надо было где-то срочно остановиться; в противном случае он рискует разбить машину Клер в порыве счастья. Но до ее квартиры на Хайд-стрит оставался всего один квартал, причем движение в эту сторону как раз было открыто.

— Я знаю, Клер, — произнес Стефенс. — Когда это случилось?

— В ту ночь после дня рожденья твоей сестры, — ответила женщина.

— О, господи! — Вырвалось у него. — Но почему ты мне сразу ничего не сказала?

— Я обнаружила это через месяц после развода. Даже если бы я сказала тебе об этом, ты обвинил бы меня в том, что я пытаюсь удержать тебя с помощью ребенка.

— Чушь какая! — Фыркнул он, въезжая в подземный гараж дома Клер. — Может, я и не очень хороший муж, но от своего ребенка я никогда не откажусь.

Он выключил зажигание и, выйдя из машины, открыл дверцу со стороны Клер. Помог ей выйти из машины.

— Вот как! — Проронила она, слегка скривив губы.

— Ты не веришь мне, — заметил Стефенс.

— А почему я должна тебе верить, Дерек? Почему ты считаешь, что я должна была сказать тебе о ребенке? Разве я тебе чем-то обязана? Нет! Ты сам от меня отказался. Я тебе не нужна! Вот и живи себе, как хочешь. Меня не трогай. Ребенок, которого я жду, тебя не касается. Он будет только моим! Ты здесь не причем! У тебя новая жизнь!

Дерек понял, что Клер окончательно пришла в себя. Если она наговорила ему кучу колкостей, значит, с ней все в порядке. И еще он понял, что очень сильно обидел ее, предъявив ей этот идиотский развод, как данность и не спросив, что чувствует она, не попытавшись найти компромисс в безвыходной ситуации. А теперь, когда стало ясно, что он жить без нее не может, она отталкивает его, грубит, снова стала холодной, как лед. Они оба вернулись к тому, с чего начинали.

— Верни мне, пожалуйста, ключ от машины, — проговорила Клер, протягивая открытую ладонь.

— Я провожу тебя до квартиры, — отозвался он.

— Нет! — Со злостью выговорила она. — Сама дойду. Ключи отдай!..

Дерек положил ключ ей на ладонь, на мгновение задержав свои пальцы на ее руке. Он и представить себе не мог, насколько истосковался по ее прикосновениям. И едва только их руки коснулись друг друга, между ними будто искры электрические вспыхнули. Они забыли обо всем: о ссорах и обидах, о любви и ненависти. Осталось только желание и сводящее с ума одиночество, от которого некуда было деться и избежать которого можно было только вновь обретя друг друга. Дерек и Клер стояли в подземном гараже и пожирали друг друга глазами, потому что только глаза могли сказать им правду друг о друге, только глаза могли разрушить воздвигнутую ими же самими стену.

— Прости меня! — На одном дыхании произнес Дерек.

"Вот бы сейчас поцеловать его! — С упоением думала Клер, и от одной только этой мысли колени ее слабели. — Мне так хочется…"

— Прости меня, пожалуйста! — Эти спокойные слова Дерека, вторгшиеся в ее бессвязные мечты, вернули Клер с небес на землю.

— Что? — Спросила она, продолжая неотрывно смотреть на бывшего мужа.

— Прости меня, — вновь повторил Стефенс.

На этот раз до нее дошел смысл его слов. Она вернулась с небес на землю.

— Да пошел ты к черту, Дерек Стефенс! — Процедила Клер сквозь зубы. — Ты мне уже не нужен!

И, развернувшись на каблуках, пошла прочь. Ноги ее еще слегка дрожали в коленях то ли от слабости, вызванной приступом рвоты, то ли от мимолетного прикосновения Дерека. Но она шла, гордо распрямив плечи и благодаря Бога за то, что Дерек не может видеть ее яростных слез.

Кинг-Риверз, 1988

Дэн начал ходить в июле 1988 года. Конечно, ходил он с трудом, опираясь на костыли; безусловно, сильно уставал. Но зато теперь ему не нужна была помощь Жаклин, чтобы вывезти его на инвалидном кресле во двор или в сад. Его физические упражнения стали много разнообразнее, но Жаклин с еще большим упорством продолжала делать ему массаж. Дэн почувствовал себя более свободным и независимым. Теперь он мог гулять с сыном, а Чарльз был ужасно горд, что мама под большим секретом просит его присматривать за папой. Однако многое изменилось, но больше — сам Дэн.

Он все чаще стал задумываться о том, что было бы, если бы он вопреки своей гордости вернулся в Лос-Анджелес в инвалидном кресле и уже там спустя это же время начал ходить. Что если бы на месте Жаклин оказалась Джессика? Сложилось ли бы все так в Лос-Анджелесе, как сложилось все здесь, в Кинг-Риверз? Может, ему действительно стоило вернуться домой, а не прятаться в глухой деревне от всего мира? Отец нашел бы ему лучших ортопедов; он всегда был бы под наблюдением квалифицированных врачей, и, возможно, встал бы на ноги намного раньше. Потом женился бы на Джессике, и вместе они забыли бы эту историю, как страшный сон.

Но, говорил себе Дэн, Джессика не Жаклин. Кто знает, может, она и не стала бы так самоотверженно заботиться о нем, как это делала его нынешняя жена. У него не было бы такого чудесного сына, как Чарли, и таких родителей, как Джон и Элеонора. Ведь они приняли его, как родного — приютили в доме совершенно незнакомого человека и уважали даже тогда, когда он за их спиной якобы соблазнил их дочь.

Вполне вероятно, что, вернись он в Лос-Анджелес, ему пришлось бы работать в "Уайтхорн Интерпрайзис" и забыть о небе навсегда. А здесь он избавлен и от того, и от другого, хотя с небом ему не очень хотелось расставаться. К тому же если бы он вернулся домой в инвалидном кресле, его многочисленные родственники стали бы докучать ему своей неискренней заботливостью. Вряд ли ему понравилось бы, что люди перешептываются за его спиной, отводя жалостливые взгляды. Наверняка он и там прятался бы от людей, стыдясь показаться на глаза Джессике, испытывая чувство неловкости перед своими друзьями и родственниками, переживая, что не оправдал надежды отца, несмотря на их прохладные отношения. А работа в компании стала бы для него истинной каторгой. Уж лучше жить тут с Жаклин, Чарли, Джоном и Элеонорой, и пусть в Лос-Анджелесе все считают его погибшим. Здесь Каннингемы приняли его таким, каким он к ним попал — беспомощным, неуклюжим инвалидом. Они знали его только таким; им не нужен был другой Дэн Уайтхорн. Они страшились перемен, которые происходили с ним. И он прекрасно понимал их, потому что сам боялся перемен в себе.

Его угнетали сомнения. Если три с половиной года назад он не жалел о том, что не поехал в Лос-Анджелес, то с тех пор как смог пошевелить пальцами ног, все размышления его начинались со слов "если бы…". Это подавляло его, вызывая угрызения совести. Он чувствовал себя виноватым перед женой и сыном и постоянно напоминал себе, что он в долгу перед Жаклин — ведь она спасла ему жизнь. Но это мало спасало Дэна. Много раз Дэн пытался убедить себя, что он должен радоваться тому, что у него есть: маленькая, но крепкая семья. Джон стал ему, как родной отец, — и не удивительно; ведь если бы Каннингем не нашел его тогда в лесу, почти окоченевшим от жуткого холода, в глубоком обмороке, Дэн, возможно бы, погиб. Элеонора приняла его под свой кров, не зная, что он за человек, хотя могла просто сдать его в ближайшую больницу. А Жаклин выходила его, посвящая ему все свое свободное время. Поставила его на ноги в буквальном смысле слова, ничего не требуя от него взамен. И вдобавок подарила ему замечательного сына, без которого он уже не представляет свою жизнь.

И чем он хочет отплатить им за то, что они подарили ему вторую жизнь? Тем, что однажды он объявит о своем решении вернуться домой, где его никто не ждет? Тем, что бросит жену и сына ради женщины, которая уже, быть может, давно вышла замуж за другого человека? Нет! Дом Дэна Уайтхорна, наследника ювелирной империи и многомиллиардного состояния, теперь в маленькой деревушке, затерявшейся где-то в горах под Солт-Лейк-Сити. Теперь он зять простого крестьянина, у которого, кроме этого домика и крохотного клочка земли нет ничего. Уайтхорн убеждал себя, что сбылась его шутливая мечта, о которой он когда-то в непринужденной беседе во время полета говорил Максвеллу Колфилду, — стать последним из нищих. Возможно, он и не стал самым бедным человеком в мире, но во всяком случае его наследство давно уже поделили между собой кузены и кузины. Даже его место в "Пан-Американ" наверняка досталось теперь Максу.

Его терзала еще одна неотступная мысль — что Максвелл теперь сделал все, чтобы жениться на Джессике. Ведь с тех пор как Джессика выбрала его, Дэна Уайтхорна, Максвелл всем и каждому всем своим видом показывал, что его предал лучший друг. В то время Колфилд, казалось, отступил в сторону, смакуя свою обиду, но теперь все обстоятельства играли ему на руку. Он же, скорее всего, не упустил своего шанса. А Джессика? Как вела себя она? Что она думает? Чувствует? Ждала ли она его возвращения, когда уже никто не ждал? Как сложилась ее жизнь после его "смерти"?..

Дэн всеми фибрами своей души старался избегать этих опасных мыслей, которые звали его в Лос-Анджелес. Но чем настойчивее он отгонял их от себя, тем чаще они возвращались. Воспоминания о доме и о любви преследовали его, когда он оставался наедине с самим собой, но больше — во сне. Сновидения эти были мучительно прекрасны, ведь они возвращали Дэна в те короткие дни перед свадьбой, когда для него и Джессики существовала только их любовь. Ему, как в свое время Джессике, хотелось остаться в этих снах навсегда, потому что там он был счастлив. Там он мог забыть о четырех годах пустоты и одиночества; там не было "до" и "после"; там не было Жаклин и сына. Но они были в реальной жизни и, просыпаясь каждое утро рядом с женой после таких снов, Дэн чувствовал себя так, будто совершил предательство по отношению к ним обоим, как будто изменил Жаклин с Джессикой.

Но ведь Дэн не любил Жаклин. Он женился на ней только, чтобы помочь этой бедной девочке, попавшей в беду из-за своей наивности. И еще, наверное, из чувства благодарности за то, что она выходила его после той катастрофы. Никакой любви здесь быть не могло. Привязанность, нежность, благодарность — да. Может быть, братская любовь. Только не то, что он испытывал к Джессике. Эти два чувства были совсем не похожи друг на друга. Он точно знал, что не любил Жаклин. Но почему тогда его снедало безмерное чувство вины всякий раз, когда он вспоминал о Джессике? Почему не хотел, чтобы жена догадалась, что он думает о другой?

Из-за этих преступных мыслей Уайтхорн стал замкнутым, отчужденным, будто воздвиг незримую стену между собой и своей семьей. Все чаще Жаклин видела его задумчиво-хмурым. В такие мгновения она старалась оставить его наедине со своими мыслями и не подпускала к нему никого из домочадцев. Да и у нее самой портилось настроение, едва она замечала, что Дэн снова ушел в себя. Ее терзала мысль о том, что она не понимает происходящего с мужем, которого очень любила. Вследствие чего она начинала считать, что недостаточно любит Дэна, раз не может понять, что он чувствует в тот или иной момент. Одно Жаклин знала точно: Дэн не слишком счастлив с ней, его что-то гнетет не только в ее обществе или в компании с ее родителями; но он чувствует себя не в своей тарелке на этой северной земле. Возможно, его не радовала даже искренняя, беззаветная любовь Чарли, потому что Дэн всегда знал, кто был настоящим его отцом. Всей душой Жаклин понимала, что она — совсем не та жена, о которой мечтал Дэн. Ведь любил-то он свою невесту; с ней он собирался прожить всю оставшуюся жизнь, если бы не эта ужасная катастрофа.

Дэн страдал от многочисленных "если бы…", обуревавших его сознание с тех пор, как он начал ходить. Жаклин мучилась от того, что не смогла сделать его таким счастливым, как он того заслуживает. И оба любили: Жаклин любила мужа, а он — свою бывшую невесту из прошлой жизни. Так они прожили еще несколько месяцев. Наступил октябрь 1988 года. Жаклин всем сердцем чувствовала, что ее и без того хрупкая семейная жизнь, построенная на обмане, рушится. Но винила во всем исключительно себя: она удержала Дэна в Кинг-Риверз — может, и не преднамеренно, но она сделала это. Она не достаточно убедительно уговаривала Дэна вернуться домой, когда он выздоровел; она согласилась пойти на обман из-за своей беременности. И наконец, она влюбилась в него, чего уж совсем не стоило делать — влюбилась в мужчину, который всем сердцем и душой принадлежал другой женщине. Дэн не счастлив с ней, он тоскует по дому, по невесте, по своей настоящей семье. И он, наверное, очень сожалеет о том, что остался в этой глуши, где даже телефон работает через раз, о том, что женился на ней из чувства благодарности, и теперь ему придется воспитывать чужого ребенка. А сейчас, когда способность ходить и твердо стоять на ногах вернулась к нему, он, скорее всего, сожалеет об этом еще больше. Иначе как объяснить его отчужденность, молчаливую задумчивость?.. Безусловно, это она виновата в том, что происходит, и она непременно должна исправить эту ошибку. И тогда у Жаклин созрело решение. Она сразу почувствовала огромное облегчение, будто стала выше своей боли. Оставалось только поговорить с Дэном — пережить этот разговор.

Лос-Анджелес, 1988

С тех пор как Дерек узнал о том, что Клер ждет от него ребенка, он стал сам не свой. Создавалось впечатление, будто в семье Стефенс появился брат-близнец Дерека — нервный, злой, раздражительный. Он цеплялся ко всем и каждому — ругался с сестрой и отцом, придирался к прислуге дома, устраивал некрасивые сцены с коллегами на работе. Иногда в порыве гнева швырялся вещами в людей, но после этого, как правило, очень сожалел о содеянном. Однако (что больше всех удивляло) не вернулся к своему прежнему образу жизни: казалось, он забыл о том, что в мире существуют красивые женщины и развлечения, связанные с ними; он больше не вспоминал о спиртных напитках и, может быть, поэтому его агрессия стала такой сильной. Дерек страдал без Клер, чувствовал себя глубоко виноватым перед ней, но его непомерная гордость мешала ему признаться в этом даже самому себе. Вот он и изливал свою злобу на окружающих, на весь мир и, наконец, на себя. А самым страшным для него было то, что ему некуда было деться ни от тоски по любимой женщине, ни от чувства вины перед ней, ни от злобы и обиды на самого себя. Ему было плохо, больно и одиноко — так что порой удавиться хотелось. Дерек считал, что никому нет дела до его беды, хотя на самом деле это было далеко не так. Всякий раз как Итон пытался вызвать сына на разговор, Дерек злобно огрызался и еще больше раздражался. Лаура тоже не могла оставаться равнодушной к душевным мучения брата, но просто боялась к нему подступиться, особенно, когда он смотрел на мир таким убийственно тяжелым взглядом. А это в последнее время бывало куда как часто. Она не знала, что с ним происходит, а значит, не знала, как помочь Дереку. И несмотря на то, что между ними не было настолько близких отношений, она очень любила его хотя бы потому, что он был ее младшим братом.

Кто знал бы, сколько времени все это продолжалось, если бы однажды Лаура, приехав с утра в офис "Уайтхорн Интерпрайзис"", не застала там брата. Это обстоятельство очень обеспокоило ее, поскольку с тех пор как Джефферсон дал Дереку второй шанс, тот не пропустил ни одного рабочего дня. Она прождала брата полтора часа, потом позвонила домой. Трубку взял дворецкий Стивен Дуглас.

— Дом семьи Стефенс…

— Стив, это Лаура. Дерек дома?

— Да, мисс.

Лаура подозревала это.

— Скажи ему, что мне нужно с ним поговорить.

— Одну минуту, мисс.

На том конце провода воцарилась тишина. Дворецкий отсутствовал так долго, что у Лауры кончилось терпение, и она уже решила, что связь оборвалась. А потому, когда в трубке снова раздался голос Стивена, она едва не подпрыгнула от неожиданности.

— Простите, мисс, но ваш брат заперся в своей комнате и вообще не отвечает.

— А ты уверен, что он дома?

— Да. Его машина стоит во дворе. Он никогда не ходит пешком. К тому же в его комнате на полную мощность включена стереосистема.

— И наверняка играет рок, — заключила Лаура.

Она знала, что когда у Дерека было паршиво на душе, он всегда слушал рок.

— Так что мне делать, мисс Лаура? Скорее всего, мистер Дерек просто не слышал моего стука из-за громкой музыки. Может, мне открыть дверь в его комнату вторым ключом?

Лаура нервно постучала пальцами по столу, пару секунд размышляя.

— Нет, Стив, — наконец, ответила она. — Ничего не делай. Занимайся своими делами. Пусть все остается, как есть. Я скоро приеду и тогда разберемся.

— Хорошо, мисс.

— Пока. Жди меня.

— Да, конечно. До свиданья.

Лаура нажала на рычажки, дав отбой, а потом набрала номер приемной Джеффа. Ей ответила его секретарша, Сантана.

— Привет, Сантана! — Поздоровалась женщина. — Да, я тоже… Спасибо. Все хорошо… Мистер Уайтхорн у себя?.. Нет, соединять не надо. Просто передай ему, что мне нужно срочно съездить домой… Нет, ничего серьезного; так что не стоит его пугать. Я только хотела, чтобы он знал, где меня найти в случае необходимости.

Женщина торопилась домой, как могла. Она не стала говорить отцу о Дереке, потому что не была уверена, что случилось что-то серьезное. Но все-таки ее будто кто-то подгонял домой, а потому, едва припарковавшись во дворе дома, она чуть не на ходу выпрыгнула из машины. Стивен уже ждал ее в гостиной со вторым ключом от комнаты Дерека.

Все оказалось так, как описывал Стивен. Сверху доносились жуткие звуки рока, и чем выше поднималась по лестнице Лаура, тем оглушительнее они становились.

"Как может Дерек слушать эту жуть? От нее просто уши вянут. Когда он придет в себя, надо заняться его музыкальным вкусом", — подумала она.

Когда Лаура с опаской открыла дверь его комнаты, перед ней предстала знакомая по прежним временам картина. Дерек лежал поперек кровати в полной отключке, рядом — довольно внушительная бутылка виски, почти пустая.

"Неудивительно, что он не слышал, как Стив стучал, — промелькнуло в голове Лауры. — Интересно, как долго он в таком состоянии?.."

Музыка оглушала. Она нашла пульт и выключила стереосистему. Дерек даже не пошевелился. Глядя на него, Лаура укоризненно покачала головой — как будто он мог ее видеть. Она шагнула к нему, чтобы удобней расположить его на кровати, как вдруг под каблуками что-то хрустнуло. Лаура отступила на шаг и опустила глаза. Под ногами у нее лежала свадебная фотография брата и Клер и осколки фоторамки. Пару секунд Лаура стояла в замешательстве, оценивая ситуацию, а потом удовлетворенно заулыбалась. Теперь она знала, что происходит с братом и как ему помочь.

Пятый месяц беременности Клер подходил к концу, и она собиралась на очередной осмотр к врачу. Вообще-то, она чувствовала себя замечательно — утренняя тошнота теперь ее не беспокоила. Только малыш иногда толкался, но ей очень нравилось это ощущение. Порой она сама старалась "растормошить" его — разговаривала с ним, нежно гладила живот — и он отвечал ей. Клер было все равно, кто родится — девочка или мальчик. Она будет любить его или ее, независимо от того, что отец этого ребенка бросил ее.

Женщина остановилась в коридоре своей квартиры, проверяя содержимое сумочки — все ли она взяла. Зазвонил домофон; она ответила:

— Да…

— Клер, это Лаура Стефенс. Можно мне подняться? Нам нужно поговорить.

— А это не может подождать до завтра? — Спросила Клер нетерпеливо. — У меня сегодня дела на весь день.

— Нет, к сожалению, — услышала она. — Это очень важно.

Клер начинала раздражаться. У нее оставалось мало времени до того, чтобы успеть добраться до врача. А тут еще Лаура пристает. У нее же не было никакого желания общаться с кем-либо из семьи Стефенс.

— Лаура, пожалуйста, давай отложим. Я и без того опаздываю.

— Клер, Дереку нужна твоя помощь, — настойчиво сказала Лаура, думая о том, как глупо, наверное, выглядит, стоя перед закрытой дверью подъезда и разговаривая с домофоном.

— С каких пор? — Язвительно вопросила Клер. И тут же добавила: — Ладно, я сейчас спущусь. Жди!

Лаура никак не ожидала, что Клер появится из подземного гаража в своей машине. Поэтому, когда Клер посигналила ей, та вздрогнула и почти испуганно осмотрелась по сторонам. Заметив ее, Лаура поспешила к ней. Клер открыла ей дверцу машины.

— Садись, — предложила она. — Если тебе так нужно со мной поговорить, придется немного прокатиться.

Когда автомобиль выехал на автостраду, Клер спросила:

— Так что стряслось, Лаура? Что там снова натворил твой брат?

— Понимаешь, — начала она неуверенно, — он сегодня не появился в офисе…

— И только-то?! — Усмехнулась Клер. — Я думала, что случилось что-нибудь серьезное…

— Но это вполне серьезно, — возразила Лаура. — С тех пор как вы разошлись, он начал упорно работать. Никто не видел его таким. Дерек очень изменился.

— Да уж, конечно. Ведь он избавился от меня, — саркастически сказала Клер, и губы ее скривились в злобной усмешке.

— Не надо так, пожалуйста. Я уверена, что в глубине души Дерек очень сильно переживал ваш развод.

— Ага! — Разозлилась Клер. — Где-то очень глубоко… Прекрати кормить меня небылицами!

— Но это правда! — Настаивала Лаура. — Сегодня, к примеру, он не вышел на работу. А когда я приехала за ним домой, то обнаружила, что он заперся у себя в комнате, напился до бесчувствия и слушает этот ужасный рок, так что стекла в доме дрожат. Вдобавок разбил рамку с вашей свадебной фотографией.

— Это только лишний раз доказывает, что он хочет забыть все, что связано со мной.

— Я не знаю, что с ним происходит, — продолжала Лаура так, будто Клер ничего не говорила. — Последнее время он ведет себя очень странно: стал злым, раздражительным, ругается со всеми, даже к прислуге придирается, а в офисе задирает буквально всех, как обиженный школьник. Дерек стал очень агрессивным. Возможно, это связано с тем, что он бросил пить. Ведь раньше вся его агрессия уходила в спиртное. Иногда он становится просто неуправляемым. Тогда я совсем не знаю, что мне делать.

— Ну, а я-то тут причем? — Вопросила Клер, не понимая, зачем вообще весь этот разговор.

— Поговори с ним, пожалуйста, — ответила Лаура. — Я думаю, что все это как-то связано с тобой…

— Ты плохо знаешь своего брата, Лаура, — сказала Клер. — Если это и связано со мной (что вряд ли), то я буду самым последним в мире человеком, с которым Дерек согласится поговорить о состоянии своей души.

— Он нуждается в тебе.

— Если ты сделала такой вывод только по разбитой рамке с нашей свадебной фотографией, то ты глубоко заблуждаешься. Так что извини, дорогая, но здесь я ничем не могу вам помочь.

— Неужели Дерек настолько безразличен тебе, что ты отказываешься просто поговорить с ним?! — В отчаянии взмолилась Лаура.

Клер так неожиданно резко свернула на ближайшую парковку, что едва не врезалась в бордюр. Потом посмотрела на свою бывшую золовку. Лауре даже стало не по себе от такого гневного взгляда.

— Безразличен мне? Дерек?! — Почти закричала Клер на нее. — Да, безразличен! Особенно после того, как выкинул меня, ничего не объяснив!..

— Клер… — Начала было Лаура.

— Да пошли вы к черту с вашими миллиардами! Кто вам дал право унижать людей? То вы женитесь, то разводитесь, а теперь приходите просить о помощи?!

— Я всего лишь хотела… — Вставила Лаура, чувствуя себя нашкодившей школьницей.

— Убирайся из моей машины! — Набросилась на нее Клер. — И чтобы я больше никого не видела из вашего семейства! Меня от вас тошнит!!!

Мысленно Дерек давно проснулся, но физически ему было трудно совладать со своим телом. Он уже забыл, как тяжко бывает похмелье. Тело одеревенело настолько, что даже сомкнутые сном веки было трудно разлепить. Сознание было абсолютно пустым, будто кто-то хорошенько вытряхнул его, как старую одежду от пыли. Однако он понял, что лежит в своей комнате посередине огромной двуспальной кровати, которую купили после их с Клер возвращения из Афин. Странно, что эта мысль вот так вдруг пришла в его больную голову. Странно, что Клер вдруг снова напомнила о себе. Ведь именно из-за нее он напился, надеясь, что алкоголь поможет забыть о том, как она нужна ему. Она и их ребенок.

Медленно, экономя силы буквально на каждом движении, Дерек попробовал встать или хотя бы сесть на кровати. Он осторожно свесил сначала одну ногу, потом другую. И обеими руками схватился за голову: комната закружилась перед глазами. Посидев так несколько минут и подождав, пока обстановка комнаты вернется на место, Дерек осторожно встал и направился в ванную.

Клер медленно, точно с опаской, поднималась по лестнице, ведущей на второй этаж, до сих пор раздумывая, правильно ли она делает. Она даже сомневалась в правдивости рассказа Лауры. Что если сейчас появится Дерек, довольный жизнью, в хорошем настроении, куда-то спешащий по своим делам (может быть, на свидание), а она не понятно зачем заявилась в их дом? Как тогда объяснить ему свой визит, особенно если совсем недавно она прогнала его сама? Боже, как же глупо тогда она будет выглядеть в его глазах!..

Клер замерла, не дойдя две ступени до верха лестницы, и так стояла, держась за перила, думая о своем.

— Пожалуйста, не уходите, мадам, — раздался снизу спокойный голос дворецкого.

Женщина вздрогнула, возвращаясь из своего дальнего далека. Потом посмотрела вниз.

— Почему ты решил, что я собралась уходить, Стивен? — Спросила она.

— Вы сейчас само сомнение.

— Вот как… — Проронила Клер. — Что ж, ты прав. Я сомневаюсь, правильно ли я сделала, что приехала сюда.

— Поверьте мне, мадам, что в этот раз вы правы, как никогда, — заверил он ее. — Мистеру Дереку очень нужна ваша помощь.

— Ты второй человек, который говорит мне об этом, — отозвалась Клер. — Что ж, мне придется поверить тебе. Ведь обычно слуги знают о происходящем в доме гораздо больше своих хозяев.

И она без всякого сомнения преодолела оставшиеся две ступени.

Дерек вышел из ванной в теплом халате, чувствуя себя гораздо лучше. Окинул бесцельным взглядом комнату. О прошедшем приступе гордого одиночества говорила только разбитая фоторамка. У него мелькнула было мысль позвать кого-нибудь из слуг, чтобы убрать все это, но он тут же отбросил ее. Потом вся прислуга наверняка будет перешептываться на его счет о том, что он безумно тоскует по своей бывшей жене. А Дереку совсем не хотелось, чтобы все шушукались за его спиной. Даже если это и правда. Даже если он жить не может без Клер. И если бы она вдруг сейчас вошла в эту комнату, он упал бы перед ней на колени и вымолил прощение за все!..

Стефенс и не подозревал, насколько был близок к этому. Дверь распахнулась, пропуская Клер. Он обернулся с явным намерением выгнать визитера, кто бы он ни был, и ошалело замер. На мгновение показалось, что это еще не выветрившееся спиртное играет с ним злую шутку, выдавая желаемое за действительное. Дерек моргнул раз, другой — видение не исчезло. Зато у него предательски заколотилось сердце. Она пришла! Просто удивительно, непостижимо, невероятно, как она узнала, что ему плохо без нее (да и не важно, знала она или нет), но она пришла!!!

Они смотрели друг другу прямо в глаза — наверное, впервые в жизни так открыто, не скрывая чувств. Тоска, одиночество, нежность, мольба о прощении, чувство вины, боль, нерастраченная любовь и пылкая, жгучая страсть переплелись в этом взгляде. Не надо было ничего друг другу говорить. Все было ясно без слов. Они знали, что любят друг друга, и это было прекраснее всего на свете.

— Господи, боже мой! — Вырвалось, наконец, у Дерека. — Ты?!

— А ты ждал кого-то другого? — Спросила Клер, неотрывно глядя на него.

— Кого угодно, кроме тебя! Но ты!.. — Он не договорил и шагнул к ней

— А пришла я… — Сказала Клер. — Можно? Ты мне очень нужен. Без тебя я не слишком счастлива…

Кто бы мог подумать, что слова могут лишать воли. Дерек вдруг почувствовал, что не может сдвинуться с места, хотя ему отчаянно хотелось сжать ее в объятиях до хруста костей.

— Я люблю тебя! — Произнес он. — И, наверное, полюбил еще в то время, когда ты встречалась с Дэном. — Я ревновал и вел себя, как дурак. Ты простишь меня?

Женщина тоже шагнула к нему. Теперь они стояли совсем рядом и, казалось, слышали биение собственных сердец. Она заулыбалась, и в улыбке ее сияло счастье.

— Я тоже люблю тебя, — ответила ему Клер, удивляясь, как совсем по-иному звучат эти три простых слова, когда действительно любишь. — И я… Ох! — Вдруг невольно вырвалось у нее, и она ухватилась за живот.

— Что с тобой? — Испугался Дерек. — Тебе плохо? Больно? Что-то с ребенком?!

— С детьми, — мягко поправила она его.

— С какими детьми?! — Не понял Дерек.

— С нашими детьми. У нас их будет двое, — сказала Клер. И сейчас они устраиваются поудобнее. А я никак не могу к этому привыкнуть.

— Они, что, там шевелится? — С удивлением переспросил Дерек.

— Да, — кивнула она. — И чувствуют все, что чувствую я.

— Можно? — Осторожно спросил Дерек.

Клер молча кивнула, понимая, чего он хочет. Очень бережно и нежно Дерек положил ладонь ей на живот. Дети тут же ответили на это прикосновение новым движением. Добрых несколько минут мужчина прислушивался к своим малышам, но движений больше не последовало. Возможно, они перевернулись на другой бок и снова заснули.

— Клер, это потрясающее чувство! — Не удержался Дерек.

— Знаю, — ответила она, нежно перебирая пальцами его густые волосы. — И хочу, чтобы мы каждый раз переживали это вместе. Если ты, конечно, не против.

— Очень даже не против, — заметил Стефенс, глядя в ее сияющие глаза.