И ходили они по земле белорусской, и, не слишком выказывая себя, смотрели, что творится на ней. И Христос искал, и не мог найти, и всё больше верил, что единственная в мире женщина предательски бросила его. И дошло до того, что стал он говорить, что не любит её, а хочет отыскать и отомстить. А Иуда не верил этому, ибо каждый час видел глаза Христовы.

Магдалина то шла, а то и ехала на муле. Не забывала из каждого местечка голубей выпускать. А апостолы от нудьги понемногу ссорились. Каток, например, доказывал Шалфейчику, что Фаддей-апостол выше Иакова, а тот на это резонно заметил, что стоит только взглянуть, – и сразу ясно, кто выше. Он, Иаков, дьяконом был, а те почти сплошь рослые. А Фаддей – скоморох бескостный, сморчок. После чего весьма пожалел Фаддей, что у него ходулей нет, ведь иначе этому верзиле и в морду не плюнешь.

И затосковали они.

Но близко уже было то время, когда вновь пришлось им доказать способность свою творить чудеса.

Пришли они в горячий вечер в деревню Збланы, что возле Немана, и увидели, как лежит посреди улицы и перекатывается в пыли с боку на бок богато одетый человек. А над ним квохчут две бабы, одна постарше, другая помоложе. И зовут они его: «Лазарь! Лазарь!» – а тот только: «Жел-лаю пом-мирать. Отвяжитесь!».

– Лазарь! Это же я, Марта! А Божечки мой! А то ли он набрался, как жаба грязи, то ли помирает? Марылька, поддержи ты его, горюшко наше горькое, последнее.

– И помру, – сказал Лазарь и хлопнулся в пыль.

И бросилась тогда Марта к пришлым людям, и заголосила:

– СпасителюдидобрыепотомучтопомербратнашЛазарьизгородавернувшись – и осталисьмывдвоёмссестроюсиротынесчастныеинезащититнасникто!

А Христос зажал ладонями уши. И увидел младшую, чудной прелести деревенскую женщину. И улыбнулся.

– Лазарь, брат наш, умирает, – сказала она. – А ты кто?

– Я? Я Христос. – И он склонился, и приподнял голову лежащего. – Лазарь… Восстань, Лазарь.

Лазарь, услышав это, открыл глаза. Плыло над ним чёрное солнце, а сбоку, над горизонтом, весело скакал тёмно-багряный серпик луны.

– Солнце обратится во тьму и луна в кровь, – шепнул он.

– Лазарь, это я, Христос.

– Христос? Пане Боже, в руки Твои отдаю дух мой.

А потом возникли перед ним два Христа… Потом ещё два… Сорок… А за ними – неисчислимое количество апостолов.

– Легионы Господни, – сказал он, и упала его голова.

Тогда Мария, сестра Лазаря, начала горестно плакать и стонать, а Марта, ломая руки, заголосила:

– АсказаливцерквинексмертиболезньэтанокславеБожьейпустьпрославитсячерезнеё-СынБожии-ий… ВотвидишьПанеБожебылбытытутнепомербыбратмо-ой…

– Не умер, но спит. Где здесь ближайший колодец?

– Там, Пан мой! – И Марыля показала им в овраг, заросший кустами.

– Хорошо, – сказал Братчик. – А ну, Иаков, Филипп, Богдан, берите его за белы руки, несите за мной.

А колодец тот был удивительным. Песчаный, взятый в сруб, весь под крутым склоном. Падала в него вода тоненьким, прозрачным, как стекло, ручеёчком из трубочки болиголова, вставленной просто в жерло.

И посадили они Лазаря в колодец по шею, так, чтобы ручеёк падал ему на голову, а сами отошли и стали ожидать Божьего чуда.

– Ты откуда узнал, что пьяный? – спросил Филипп из Вифсаиды. – Я… эва… ни за что б не догадался.

Юрась потянул носом:

– Да это и отсюда слышно. Сливянка… Мёд… Ржаная водка.

– Пригорелая. – Иаков собирал стебли лопуха и ел их. – Уж я-то знаю.

Тумаш чистил саблю.

– Ну и дурило. Это не от неё дымком тянет. – Он облизнулся. – Это зельвянская ржанка. Они нарочно делают, чтоб с дымком.

– А я говорю: пригорелая, – уперся Иаков.

– С дворянином он ещё о водке будет препираться. Хам!

Неизвестно, чем бы всё это закончилось, но в это время мертвец в колодце залязгал зубами.

– Б-б-боже, в-в-воз-зри на меня. В по-по-порубе сижу… Те-темнотабеспросве-тная, скре-скре-скрежет зубовный.

И начали смотреть в ту сторону Марта и Марыля, которых позвал Варфоломей, и появилась надежда в глазах у них.

– Лазарь! Пошёл прочь! – возгласил Братчик.

– В-в-в, – ответил Лазарь и, густо-синий, появился из зарослей.

– Пане Боже… – Марта упала в ноги Юрасю.

– Н-н-ну, Б-боже, н-навеки я теперь р-раб Твой. На крест натянуть позови – приду.

И повёл их Лазарь в хату, и вышибли они донышки из бочек, и зажарили откормленных тельцов, и начали пир силён. И села Марыля у ног Христовых, и слушала его. А Марта не села, ибо такую прорву напоить и накормить – это вам не байки слушать.

И всё меньше верил Иисус в то, что девушка из лунного сада выкрадена кем-то, а всё больше верил, что обманула она его.

А было между тем не так. Было то, что новую монахиню никто никакими средствами не мог заставить жить так, как жили все в Машковском монастыре. К мессе не ходила, в хоре петь отказывалась, высоким гостям прислуживать не хотела. Тихая и скромная раньше, она вела себя так, словно в неё вселился бес. И наконец игуменья не выдержала, сама пришла к ней в келью и завела последний разговор. Не послушает – пусть пеняет на себя. Сказала, что если овладевают тобой дьявольские мысли, так надо поститься, а не то – бичеваться, а не слушать старшее поколение – это уже совсем никуда не годится.

Анея не глядела на неё.

– Так что, прислать кнут?

– Пошлите его гродненским отцам Церкви. Он из них немного жира выпустит. А я ни молиться, ни бичеваться не буду. И вы не делаете – и я не буду.

– У нас дьявольских мыслей нет.

– У кого же они тогда есть? Говорю: кнут оставьте себе.

– Что ж это, пани такая?

– Нельзя поднять руку на плоть Божью. У меня может быть сын.

– Отку-у-да?

– Не знаете, откуда бывают дети? Странно, мне казалось, что именно вы должны это знать лучше всех… Его сын.

Лицо игуменьи пошло пятнами.

– Не могу… Не могу. – Она вдруг расхохоталась. – Так ты думала, он Бог? Жулик он, пройдоха, школяр, из коллегиума вылетевший. Апостолы его – воры да конокрады. Его под плетьми заставили Богом быть. Христо-ос! Да он с воскового Христа в храме за грош портки снимет.

Анея посмотрела ей в глаза и поняла: правда.

И вдруг зазвучала музыка ночного сада, шорох деревьев, звуки поцелуев. И услышала она снова его слова о том, что он школяр, что «ради него самого», что «если бы я был иным». И вспомнила она лунный дым, и небо, и звуки далёких колоколов, и ангельское пение, говорящее о том, что страха нет, и другую песню, в которой гонец с любовью и тоской говорил: «Люблю».

Он не хотел её обманывать. Он говорил обо всём, и только она была глухой, была глупой и ждала призрака. А призрак был живым. И он шептал ей чудесные слова, никогда до того не слышанные на земле, взятые с неба… И значит, было всё равно, кто он.

– А призрак был живым, – тихо сказала она, и глаза её с ненавистью взглянули на игуменью.

Та не догадалась ещё, что проиграла:

– Понимаешь? Пройдоха!

– А мне всё равно, – улыбнулась Анея. – Возможно, я и хотела пасть! И именно с ним.

Лицо её было несломно-независимым. Игуменья ещё нашла силы съязвить:

– Пасть? Так шла бы сразу в наш монастырь.

– А мне ваши разбойники с большой дороги без надобности. У меня – мой. Мне всё равно, кто он. – Она упёрла руки в бока. – По сравнению с вашими книжниками он выше Бога. И его вы не отнимете у меня, доброго, сильного, нежного. И меня нельзя от него отнять. И я не подниму руки на Его плоть!.. А монастырь ваш не во имя Марфы и Марии, а во имя великой блудницы и самого Сатаны, у которого другое имя – Лотр!

…Марта и Марыля утром следующего дня проводили их до распутья. И Марыля спросила, придёт ли Христос ещё… к ней. А он ответил, что, видимо, нет, что слишком далеко лежит его путь. И та пошла домой, удивляясь его непонятной святости. Потому что она не отнеслась бы к нему жестоко. А Марта шла и в душе радовалась её неудаче.

…И вновь дорога. Полные сумы за спиной. В ларце у Иуды звякают деньги, и, значит, можно идти далеко-далеко. А перед Ильяшом бежит свинья. Одна из двухсот Лазаревых. Потому что Лазарь – сальник. Свинья хорошая, пёстрая.

Радостно глядеть на Божий свет. Но не всем.

У Петра болела голова. Шёл и скулил:

– В благодарность за воскрешение поднесли они нам болезни.

– А младшая была ничего, – сказал Андрей.

– Не с твоим… эва… лицом… – оборвал его Филипп. – Она… эва… от Братчика не отходила. Даже старшая… заревновала. И чего смотрел человек?

Магдалина усмехнулась слегка брезгливо. В ближайшем местечке надо выпустить голубя и написать, что Юрась, даже если и не ищет схваченную, никого не хочет, и, значит, это слишком серьёзно. Значит, когда он узнает правду, гневу его не будет границ.

И всё же он был не таким, как все, с кем до сих пор сводила её судьба. Она чувствовала даже невольный интерес к нему. Тень уважения, если вообще способна была уважать.