Районный центр Тамдыбулак — окрестности Кызылкудука, Узбекская ССР, 1 мая 1944 г.
Гитлер пал на бок и с пеной у рта жалостливо хрипел. Гугуш сама валилась с ног, утирала слезы и потное личико, она ничем не могла облегчить страдания бедного загнанного верблюда. Поцеловав морду животного, девушка отпрянула от его учащенно и тяжело раздувавшегося брюха и, шатаясь, словно пьяная, побрела к изгороди, окружавшей здание районного НКВД.
Как трудно ей дался этот путь от яйлака, как тяжко сейчас было на душе и тревожно екало сердечко от переживаний за деда и за офицера Синцова, никто не знал. А ведь они там, в пустыне, вступили в неравный бой с немецкими захватчиками, нагло покусившимися на ее, Гугуш, родную землю. Даже в такую даль залезли, закинули свои черные щупальца!
Нужно было торопиться, срочно сообщить капитану Делягину о десанте фашистов, о дедушке и Николае. Позвать на помощь, собрать народ.
Но судьба-злодейка распорядилась иначе…
Дверь оказалась запертой, часовой отсутствовал, видимо, по причине задействования всех сотрудников для охраны праздничного парада. Гугуш без сил сползла спиной вниз по пристенку прямо на грязное крыльцо райотдела. И застонала. Не столько от усталости и дикой жажды, сколько от боли в душе.
— Никого! — сдерживая слезы, обратилась она к паучку, сиротливо ползущему по обшарпанному косяку. — А они там! Понимаешь? Гибнут, защищая республику, всю страну, этих темных дехкан. Так нельзя, так не должно быть!
Гугуш с трудом поднялась, стала озираться, выискивая хоть одного прохожего.
Издалека доносились звуки музыки, шум голосов и бой барабанов. Потом кто-то стал говорить что-то важное и торжественное в рупор.
На площадь. Туда. Там народ, там солдаты. Они помогут.
Девушка полной грудью вдохнула горячий воздух и побежала на улицу, мимо Гитлера, колодца и одинокой повозки с осликом…
* * *
Агинбек в свои без малого семьдесят лет умел и знал многое. Он изучил свой родной край, изборожденный им вдоль и поперек. Научился молчать тогда, когда все говорили, и сказать меткое слово, когда все боязливо молчали. Помнил, кем был его прапрадед. Понимал, почему в его жилах течет и казахская, и узбекская кровь, и никогда никуда не торопился. Вообще.
Но сейчас, учитывая сложившиеся обстоятельства, мираб спешил. Там, за ложбиной и последним барханом, находился его друг. Офицер Синцов. И остро нуждался в его, Агинбека, помощи. Аксакал, казалось, не только чувствовал опасность, нависшую над лейтенантом, но и видел ее. Видел сквозь песок и ветер, сквозь солнечную пелену и мерцание пустынного миража.
Он не умел обращаться с трофейным, чужим для него оружием, поэтому не мог стрелять из «МП-40» или пулемета «МГ-34». Но взять с собой их — взял. Не столько даже из корыстных, хозяйских побуждений, сколько ради помощи другу — подкинуть дополнительные стволы, вероятно, обескровленному в огневых стычках лейтенанту. Водрузил оружие на верного осла. А сам вел его под уздцы, держа немецкую винтовку с оптикой наготове, напевая под нос мотив каракалпакской пастушьей песенки и осторожно огибая солончак.
Зоркий охотничий взгляд выцепил час назад заметно поредевшую толпу врагов, которые сбились в кучу и двигались в сторону аула.
Солнце клонилось к закату, но нагретая за день пустыня неохотно отпускала тепло.
Агинбек торопился к другу.
* * *
Лицо Делягина выражало крайнюю степень озабоченности, переплетенной с испугом. А еще непомерную тяжесть ответственности. Капелька пота, одна из десятка стекавших с головы офицера, застряла в пятнышке на щеке, на месте старого укуса ядовитого паука. Но всего лишь через пару секунд губы капитана перестали дрожать, округленные от удивления глаза вновь прищурились, кулаки сжались, осанка выпрямилась. Он неотрывно смотрел на внучку мираба Агинбека.
— Повтори-ка, девочка! Что ты сказала?
Он с трудом сглотнул и, не обращая внимания на праздничное многоголосие и мельтешение разноцветных нарядов местного населения, торжественно отмечающего Первомай, слегка наклонился вперед, чтобы отчетливее слышать посланницу страшной вести.
Вместо повторения сказанного Гугуш вынула из кармана халата записку Синцова и протянула Делягину.
— Товарищ офицер, ну что же вы стоите?! Им нужна помощь! Столько времени уже прошло, скоро начнет темнеть…
Капитан бегло пробежал глазами строчки послания, перечитал еще раз. Желваки на его скулах заходили ходуном, взгляд стал колючим и жестким. Мозг чекиста заработал в боевом режиме, анализируя ситуацию.
— Товарищ офи…
— Тихо, девочка, тихо, красавица! — оборвал плачущую девушку Делягин, нахмурившись и кусая ус, затем бросил ей: — Ты молодчинка! Ты просто умничка, что смогла добраться сюда и сообщить о ЧП. Только не будем будоражить народ, нам не нужна паника среди населения и срыв праздника. Пускай люди веселятся. Я все понял. Я понял, милая девочка… Соберу сейчас же тревожную группу, и выходим. Плохо, что в ночь окажемся в пути, плохо, что сил нема… Целый взвод диверсантов… Это же лучшие бойцы СС, парашютисты, явно подготовленные и опытные волкодавы… Ч-черт! Ну, Синцов… Ну, летеха, держись там… Без автомата, пешим, с одним табельным и гранатой… Вот же ж, срань господня! Гугуш, следуй за мной! Бегом!
Капитан спрятал записку в нагрудный карман, еле уловимым движением ощупал кобуру и быстрым шагом, натянуто улыбаясь встречным дехканам, направился в обход толпы. Он попутно жестами и короткими командами подзывал бойцов НКВД из охранения площади, приказывая явиться в условленное место. Гугуш неотрывно следовала за Делягиным, семеня по пыльной площади. Слезы ее перестали бежать, оставив мокрые полоски на запыленном личике.
— Товарищ капитан, что случилось? — подскочил небольшого роста, слегка полноватый, румяный чекист в звании младшего лейтенанта.
— Десант СС у Кызылкудука рано утром сбросили. До взвода. Намерений и маршрута не знаю. Внучка мираба Агинбека добралась, сообщила. Там ее дед и наш Синцов встретили противника, пытаются задержать его. Тимофей Ильич, быстро найди старшину Щербича, собери дежурную группу на выезд. Я сообщу секретарю райкома и пограничникам, свяжусь с центром. Найди сержанта Кобзаева, пусть готовит авто и пяток лошадей. Сбор… — капитан взметнул руку к лицу, посмотрел на циферблат часов, — через десять минут у крыльца конторы. Выполнять!
— Есть!
Военные разбежались, Гугуш с мольбой посмотрела офицерам вслед и прижала ладони к лицу. В горле невыносимо зажгло, тугим комком перекрыло дыхание. По спине побежали мурашки. «Нужно помочь солдатам! Нужно помочь и быть с ними. Гугуш, что же ты стоишь, как беременная ослица? Беги, Гугуш! Спасай своих мужчин…»
И девушка понеслась по улице вдоль домов и хижин с развевающимися красными стягами и транспарантами.
* * *
Сознание возвращалось неохотно и никак не прояснялось, глаза резало, виски налились раскаленным свинцом, в затылке жгло, будто спицу вонзили. С медленным возвращением к жизни начала ощущаться боль правой щеки и горячая струйка под носом.
Николай встрепенулся, но от боли в голове застонал. И сразу услышал немецкую речь. Отдельные реплики, из которых чекист, изучавший в академии язык потенциального врага, понял, что все очень плохо. У фрицев и у него, лейтенанта Синцова, взятого контуженным в плен. Он опустил голову и сначала заметил бурое, уже залепленное песком пятно на бедре, а затем почувствовал резь. Невыносимую и жгучую. Осколок. Явно засел осколок от той гранаты, подкинутой немцами.
Толчок в спину. Грубый и бесцеремонный. А чего с ним церемониться, если он враг? Самый главный и ненавистный враг этим диверсантам. Как и они для него! Это он положил треть десантников СС, это он изрядно задержал их рейд, навлек беду на всю операцию и, возможно, уже сообщил на Большую землю о противнике.
Мютц, командир группы диверсантов, пересилил себя, чтобы не застрелить этого русского офицера на месте. Раненый помощник вовремя остановил его, предложив допросить пленного и использовать его в качестве проводника.
Чекист пришел в себя и застонал. Мютц приблизился к нему и обомлел, услышав поначалу тихий, затем все более громкий и уверенный голос офицера НКВД.
Он пел. Разбитыми губами, пересохшим горлом и еле ворочавшимся языком, но пел. Будто гимн своей отчизны перед приближающейся смертью:
— Заткните ему пасть! — не выдержал Мютц, сжав кулаки. — Певец нашелся. Виль, развяжи ему язык, пусть расскажет, откуда, кто и где основные силы НКВД и пограничников.
— Так точно, герр капитан! Я и без приказа готов вырвать этой свинье кишки, — возбужденно и злорадно отозвался ведущий пленного солдат с перебинтованной рукой. — Я ему сейчас напомню о моих погибших парнях и срыве операции.
— Вильгельм! — гаркнул Мютц, скривившись. — Я не просил пока убивать его. Не переусердствуй там. И напоминаю всем, что операция еще продолжается, никакого срыва нет, мы выйдем из этой чертовой пустыни ночью, незаметно для авиации противника и его конных нарядов. Вон уже аул, там передохнем и с новыми силами в путь. Вперед, бойцы! Фюрер ждет от нас исполнения поставленной задачи.
Один за другим три удара кулаками фрица только придали Синцову сил, он сплюнул кровавую слюну и улыбнулся зверским оскалом.
— Дойче медхен! Бьешь, как баба, — прошептал он, глядя прямо в глаза раздраженного диверсанта.
— Ах ты, проклятый русский осел!
Помощник Мютца на этот раз не стал квасить физиономию пленного, а ударил его в рану на бедре. Эффект удался. Синцов с диким воплем свалился на уже остывающий после жаркого дня песок, заерзал ужом, не в силах перебороть адскую боль и зажать ее очаг — руки были связанными за спиной, от чего их периодически сводило в плечах судорогами.
Он покрыл врага трехэтажным матом, даже попытался зачерпнуть ногой песок и бросить его в глаза обидчика. Неудачно. Диверсант уклонился, чертыхнулся и пнул пленного в бок.
— Вот, выблядок фашистский! Ты мне руки развяжи, падла… Я тебя научу любить ближнего своего…
Еще удар, ругань немца. Потом допрос с пристрастием. Вопрос, удар, ответ в форме грязного ругательства, снова удар, опять вопросы.
Мютц пропустил мимо себя бредущих понурых солдат, навьюченных, как ишаки, и окликнул зама:
— Виль, хватит боксировать. Если не смог сейчас разговорить его, то без толку это. Офицеры НКВД не славятся болтливостью. Тащи его в аул, там спокойно допросим. Какого черта сейчас на ходу выбивать из него признания!
— Командир, вы же сами отдали распоряжение?!
— Ты видишь, он смеется тебе в лицо? Плевал он на твои увещевания и злобу. Все, я сказал. Поднимай его и бегом в укрытие. Не ровен час, этот местный мститель-снайпер уже взял нас на мушку.
Фашисты стали невольно озираться и пригибаться. Будто это могло спасти их от зоркого взгляда Агинбека…