Кызылкудук, Узбекская ССР, 2 мая 1944 г.

«Раз слышатся звуки боя, значит, Коля-ака жив и сражается». Так думал старый Агинбек, огибая аул с запада. Опытному охотнику и пастуху остроты зрения было не занимать — даже в темноте он видел достаточно хорошо и без факелов и фонарей, которыми пользоваться сейчас не стоило во избежание своего обнаружения противником-шайтаном. Да и ориентировался он в пустыне отлично, тем более, в окрестностях Кызылкудука, которые за годы жизни здесь изучил досконально.

Мираб семенил по пологому распадку между барханами, что-то бормоча себе под нос. Ползучие гады и насекомые заранее удалялись с пути аксакала, дабы не попасть ему под ногу и чтобы не жалить человека. Странного человека, бредущего по пустыне ночью. Ишак понуро плелся позади хозяина, ведомый им на привязи. Они шли тихо, со знанием дела пробираясь в тыл врага, туда, где их никто не ждал.

Солончак, вплотную подходивший к аулу с запада, расстилался на несколько квадратных километров. Ровная, покрытая солью и известняковой пылью, местами потрескавшаяся корка белесым тоном выдавала себя даже ночью. Ни травинки, ни представителей фауны, ни бугорка. Только соль и зыбучие ловушки, скрытые засохшим слоем извести.

В свое время мираб оконтурил опасные места солончака вехами с развевающимися от ветерка черными тряпками — они указывали любому местному жителю природные западни. Поэтому никто туда не совался, стараясь обходить смертельные ловушки и собирать соль в других местах огромного солончака.

Агинбек сейчас двигался именно туда, чтобы навязать шайтану свои условия боя. Он высмотрел подходяще место, чтобы очередная зыбь оказалась между ним и недалеким аулом, убрал одну веху, этим самым сняв опознавательный знак ловушки, а сам принялся за дело. Срезал ножом одну четвертую часть вехи, приложил его к оставшейся крест-накрест, обмотал веревкой. Затем порылся в бауле, висящем на боку ишака, снял чалму и напялил ее на верхушку крестообразного сооружения. Снял с себя верхний халат, оставшись в легком чапане, и вскоре соорудил пугало, вместо лица которого была натянута противопесочная повязка. Оставшаяся не при делах старая «ли-энфилд» аккуратно приладилась на боку чучела. Аксакал отсчитал двадцать шагов от границы зыби на запад и воткнул изделие в грунт, надавил, погружая основание вглубь, пока полы халата не коснулись соляной корки. Отошел, осмотрел творение, вернулся, кое-что поправил, потирая бороду и крякая от удовольствия.

Затем шикнул на ишака, отчего тот шуганулся в сторону и мелкой рысцой убрался восвояси. Агинбек соорудил факел внушительных размеров, использовав снятый с мертвого диверсанта комбинезон, который он хотел применить в своем походном хозяйстве. Хоть и для правого дела, но с сожалением, надо сказать, и печалью ему пришлось разорвать такую добротную вещь.

Огляделся, прислушался. Со стороны аула долетали звуки выстрелов, немецкий говор, и эхом разнесся по округе взрыв гранаты. Мираб глубоко вздохнул и зажег факел…

* * *

— Шайзе! Аллес шлехт… О, майн гот! — Мютц, потирая раненую ногу и встряхивая головой, продолжавшей гудеть после контузии, бесновался и изливал ругань не только на подчиненных, но и на проклятый аул, чертовых врагов в количестве всего одного изможденного русского офицера-силовика и одного местного мстителя.

Он никак не мог выработать тактику, к тому же еще и не имея даже стратегии по поимке и уничтожению прилипшего банным листом гадкого, едкого противника. Все его усилия сводились лишь к тому, чтобы попытаться ухватить хитроумного врага за пятки, бегая за ним по всему селению. Ни предугадать его действия, ни элементарно попасть в цель командир диверсантов СС не мог. По сути, это были вездесущие партизаны на своей территории, на своих условиях и с твердой решимостью не отступать и не сдаваться, а попросту вырубить под корень противника, явившегося с неба в глубокий и мирный тыл Советов. Уничтожить его, Мютца, и всю его команду! И им уже не только стало удаваться это, им, судя по всему, начало нравиться играть в войнушку. Чего же говорить о тех бравых русских, стоявших насмерть там, на фронте?! Эта многонациональная сплоченная армия во все времена доказывала свою непоколебимость и решимость в битвах за отчизну. И даже здесь, в пустынной, убогой, забытой Аллахом местности им нужно было драться изо всех сил, стоять до последнего, идти напролом и бить, бить врага, чем ни попадя: родным штыком, трофейным стволом, рвать голыми руками и зубами.

Нет, эту страну не победить! Нельзя одолеть народ, если он веками держится за свою землю, умирает и вновь возрождается из пепла, чтобы снова погибать и снова побеждать, но держаться за родные пенаты, за каждую пядь земли. Нельзя победить сильного духом и плотью русского человека на его же земле, да еще и в самой глубине огромной страны.

Мютц восседал на перевернутой бочке с отставленной в сторону раненой ногой, которую усердно бинтовал медик отряда, ежеминутно утиравший с грязного лица пот. При свете печальной луны офицер СС выглядел сейчас пиратом Сильвером из известного приключенческого романа, иллюстрации которого юный Мютц любил разглядывать долгими прохладными вечерами в родном Зальцбурге. Он стоически переносил боль, причиняемую старательным военврачом, но не мог терпеть душевные раны, наносимые ему парой местных защитников. И он уже не хотел идти дальше, выполнять этапы операции, а только лишь найти и убить этих злостных вредителей. Умертвить эту тлю любым из известных способов. Выжечь подчистую их и весь этот проклятый безлюдный аул.

— Что ты возишься, Липке? Быстрее заканчивай, я больше не намерен тут торчать в ожидании очередного выпада русской швали. Все, хватит!

— Я почти закончил, герр капитан. Секунду.

— Каковы наши потери, Липке? Что с ранеными?

Медик, завязывая узелки бинта, снизу вверх грустно посмотрел на командира:

— Восемнадцать бойцов выбыло из строя. Погибли. Учитывая дозор Вайса. Еще четверо раненых, не включая вас. Майер с переломом лодыжки, Йозеф с осколочным ноги и изрядно покусан термитами, состояние его…

— Проклятье! Почти два десятка убитых… Это… Это ни в какие рамки не лезет. Позор! — Мютц схватился за голову, снял кепку, отбросил ее в сторону.

— Герр капитан, прошу прощения, но погибло восемнадцать. И не стоит списывать раненых в безвозвра…

— Закрой рот, Липке! Не тебе судить о том, кто может, кто не может воевать дальше. Какие, к черту, раненые?! Они трупы. Без пяти минут трупы. Вы все трупы, как показывает сегодняшний день. Здоровые и сильные солдаты не могут справиться с двумя противниками, а что говорить о четверых болезненных и покалеченных дистрофиках? Какие из них бойцы?!

— Но ведь и вы, герр капитан, тоже получили контузию и ранения, и не стоит… — виновато проблеял медик, устало поднимаясь с колен.

— Я?! Да я сдохну, но мой труп будет продолжать воевать, рвать этих русских. Как-то же они, будучи полумертвыми, умудряются сопротивляться нам, продолжают сражаться и даже побеждать. Этот чекист был у нас вот здесь, — Мютц сжал кулак и потряс им в воздухе. — Вот здесь он уже был, проклятый русский! Без сил, раненый, без оружия. Но нет! Упустили, дали ему возможность уйти, захватить трофеи, убивать снова и снова наших солдат. И ты сейчас мне поешь про наших покусанных и покалеченных людей? Да нет их больше, нет, и никто из нас не выберется из этой мышеловки, из этой адской пустыни! Ты слышишь меня, Липке?

— Д-да… — растерянно ответил военврач. — Я, пожалуй, пойду к своим подопечным, они там… Они еще живы.

Мютц снова остался в одиночестве, со своей неуемной яростью, изъедавшей душу опытного офицера-штурмовика. И тут недалеко грохнул очередной взрыв, раздалась автоматная очередь, заголосил, судя по немецкой речи, один из диверсантов. При этом завизжал, как резаный поросенок.

— Еще минус один! — зло сплюнул гауптштурмфюрер СС, схватил «МП-40» и стал искать взглядом отброшенную кепку.

* * *

— Макс, осторожней! Он там может оказаться не один, этот русский, — шепнул напарнику рослый солдат с пулеметом, единственный оставшийся в диверсионной группе тяжеловооруженный боец.

— Не дрейфь, Август, они не могут быть там вдвоем, — ответил другой солдат, с автоматом на боку и с огромным ранцем за спиной, вглядывающийся в темень пустыни. — Слышишь, один из них бродит по подземным ходам аула? Значит, второй в одиночестве остался. Вон он, идиот, и шляется с факелом на окраине селения. Видимо, заблудился или пытается отойти и скрыться.

— А вдруг он заманивает нас? Пытается выудить из этих глиняных укрытий и ударить. Или хуже того, заманить в те поганые зыбучие пески, в которых уже сгинули Гет и Шерман.

— Да брось, Август! Какие зыби? Прямо возле аула? Посмотри, впереди белеют пески. Видишь? Это соль. Кажется, здесь они называются солончаки. В них не может быть зыбучих песков. Пошли, возьмем этого проклятого стрелка живым. Он вполне мог оказаться раненым.

— Железный крест тебе точно не дадут за этого местного узкоглазого.

— Идем, держись позади и чуть сбоку от меня. В крайнем случае, завалим его из твоего «МГ», если почувствуем подвох или ловушку. Смотри, он, полная безмозглость, снова факел зажег, явно ищет проход или тропу. А мы без огня, нас не видно в его прицел. Живей к нему. Заходи слева. И тихо давай.

— Удачной охоты, Макс!

— Ха, и тебе, Август!

Солдаты разделились и стали охватывать в клещи территорию солончака с западной стороны аула. Ту ее часть, куда имели выходы кяризы селения и стекали сточные воды. Как ни странно, вони особой здесь не ощущалось — видимо, раскаленными днями солнце испепеляло все зловония и грязь, испаряя их и покрывая твердой коркой.

Тот боец, которого звали Макс, прильнул к цевью автомата и, целясь в мигающее на ветру пламя факела, осторожно ступал по соляной корке белесой равнины. Он до рези в глазах всматривался в темень вокруг огня, чтобы уличить врага и дать по нему очередь. Диверсанту первым хотелось уничтожить противника, этого снайпера, завалившего нескольких десантников.

Вдруг пулеметчик истошно заорал. Его напарник нарушил тишину вслед товарищу:

— Август, что случилось? Август, ответь.

— А-а-а… Спаси-и, Ма-акс… А-а… Я попал… Я… Проклятая пусты… — крик погибающего диверсанта разносился по всей округе, иногда перебиваемый звуками боя со стороны аула.

— Ч-черт! Август? Ответь мне. Ты в порядке? — бросил в темноту солдат с автоматом, немало струхнувший и даже присевший на одно колено. «МП-40» трясся в руках, словно бур шахтера.

Но со стороны напарника доносились лишь стоны и звуки борьбы. «Неужели этот снайпер опередил нас и обошел?! А теперь напал на Августа», — подумал Макс, досадно сплюнул и, снова прицелившись в факел, нажал на спусковой крючок. Автомат изрыгнул длинную очередь, прошивающую темень вокруг извивающегося пламени, пули задели и сам факел, как выяснилось, просто воткнутый в почву. Тот повалился, но продолжал гореть, освещая пятачок два метра в диаметре.

— Август, черт тебя подери! Ответь, что с тобой?! — заорал автоматчик, потрясая оружием и дико озираясь по сторонам, будто мог увидеть, что творится вокруг.

До слуха его долетели невнятные фразы сослуживца, и Макс разобрал лишь одно слово: «Зыбь». Фашист ошалело попятился, затем подпрыгнул, вглядываясь в грунт под ногами. Его охватил ужас быть утопленным в проклятых зыбучих песках и похороненным живым в этой смертельной гадости. Диверсант, все еще слыша стенания погибающего друга, зовущего на помощь, хаотично перезаряжал «МП-40», все никак не попадал магазином в створ автомата и лихорадочно вглядывался в видимый ореол полыхающего факела. И тут он заметил за ним очертания человека. Сначала будто бы показалось, но, приглядевшись, солдат рассеял свои сомнения — из темноты блики огня выхватили фигуру вражеского стрелка.

Боец яростно закричал, словно кинулся врукопашную с голыми руками, выстрелил один раз в еле видимый силуэт, еще дал очередь и со всех ног побежал в его сторону. Он огромными прыжками, стараясь преодолеть опасный участок зыбучих песков, несся к противнику, чтобы достичь твердого участка почвы (раз там мог находиться таинственный мститель), и почти беспрерывно стрелял на ходу.

Вообще стрелять на ходу, с разворота, при парашютировании, при езде на любом транспорте и при этом попадать в мишень их, бойцов диверсионной школы ваффен-СС, учили хорошо. И парни с честью выполняли эти тренировки и достигали неплохих показателей. И теперь Макс Шернер, один из лучших учеников школы диверсантов, стремительно преодолел расстояние до поваленного факела, неоднократно поразил девятимиллиметровыми пулями врага, стоявшего поодаль от огня, и стал срочно перезаряжать автомат.

Руки еще ловко меняли магазин, а глаза уже различили в истерзанном пулями силуэте что-то неправильное… Непохож он на настоящего человека. Диверсанта осенила запоздалая мысль — это же наспех сооруженное чучело. Подстава! Обманули!

И в этот миг в освещаемый факелом круг с полуприсевшим от ужаса фашистом влетела пуля. Она попала в горло немецкого автоматчика, повергла его наземь. Он еще корчился на соляной корке, каблуками бот сдирая верхний покров солончака и забрасывая белесой пылью остатки потухающего факела, когда из темноты выступил неуловимый снайпер.

Агинбек не спеша перезарядил винтовку, носком кожаной ичиги почерпнул грунтовой взвеси и окончательно затушил тающее пламя. И вместе с наступившей вокруг темнотой в сознание фашиста, сжимавшего булькающее кровью горло, тоже явилась тьма.