Белобрысый мальчишка в грязной рваной рубахе бежал по хутору, размазывая по лицу слезы и кровь из разбитого носа.

Отец правил косу у амбара.

– Батя! Батя! – издалека закричал мальчишка, захлебываясь слезами. – Это Поярковы братья… шестеро на одного… их шестеро, а я один… Поддубные, говорят, – голь подзаборная, не ходи, говорят, к нам, не будем водиться… Я на них, а они старших кликнули…

Отец по-прежнему неторопливыми, размеренными взмахами водил оселок по косе. Проверил остроту пальцем, отложил оселок, прислонил косу к стене.

– Ну что ж, пойдем разбираться, – сказал он.

Мальчишка подошел за ним к дому. Здесь отец снял с гвоздя на крыльце нагайку и с силой вытянул сына по спине.

– Не ходи ко мне жалиться! Не ходи! Не ходи! – хлестал он мальчишку. – Ты казак! И чтобы слез твоих бабских я больше не видал – прибью! Понял?

Мальчишка стоял прямо, глядя на отца, опустив руки и даже не вздрагивая от ударов.

– Понял, батя… – одними губами прошелестел он…

В сгустившихся синих сумерках он сидел на крутом берегу реки, глядя перед собой пустыми глазами. Внизу по берегу пробежали братья, беззвучно окликали его во все стороны, прикладывая ладони ко рту. Потом заметили, подбежали, беззвучно говорили что-то, трясли за плечи, испуганно заглядывая в лицо, тянули за руку. Тот по-прежнему ничего не видел и не слышал…

Материнская рука легла ему на голову.

– Ваня…

Мальчишка поднял голову – и молча заплакал, только слезы покатились по неподвижному лицу. Перепуганные братья смотрели издалека.

– Все пройдет, Ваня, – мать погладила его по голове. – И синяки, и обиды. Все пройдет, Ваня, все забудется и быльем порастет… А слез стыдиться не надо, слезы душу лечат. Пойдем, – она взяла его за руку, и Иван покорно пошел за ней…

…Иван оторвал от подушки стриженную коротким седым ежиком голову. Стоящий над ним стюард в морской форменке еще раз потормошил его за плечо, продолжая говорить что-то по-английски. Иван покачал головой: не понимаю.

– Америка! – улыбаясь, повторил тот.

Поддубный вышел на палубу, уже запруженную пассажирами. На горизонте теснились небоскребы, а прямо над кораблем поднималась, уходила высоко в небо статуя Свободы.

 

1927 год. США

– Здравствуйте, товарищ Поддубный! – протолкался к нему сквозь толпу тощий гражданин в пенсне. – Извините, ради бога, господин Поддубный!.. – возбужденно заговорил он. – Господи, сколько же времени теперь нужно, чтобы выдавить из себя раба по капле, как говорил доктор Чехов! Чтобы забыть это плебейское обращение – «товарищ»! Чувствуете, Иван Максимович? – он глубоко вдохнул. – Неужели не чувствуете? Здесь даже воздух другой! Так пахнет свобода!.. Прощай, немытая Россия, страна рабов, страна господ, и вы, оковы крепостные, и ты, покорный им народ!.. Господи, неужели это не сон? Неужели все позади – бесконечное унижение, нищета, воинствующие хамы?.. – он снял пенсне и вытер слезы. – Извините… Все позади, все забыть, забыть! Вся жизнь с начала! Вся жизнь – с чистого листа, в свободной стране, среди свободных людей!..

В толпе пассажиров Иван сошел на причал, постукивая тяжелой тростью, поставил чемодан, огляделся.

– Господин Поддубный? – к нему подкатился невысокий малый в котелке, преувеличенно бодро потряс руку. – С благополучным прибытием в Америку! – он говорил с сильным акцентом, иногда забавно коверкая и путая слова. – Я – Терри Коувел. Я говорю по-русски, если вы заметили, – захохотал он. – Хотя, наверное, хуже, чем десять лет назад. Если хотите – Тарас Ковалев, я из России. Вот мои компаньоны, – указал он. – Это – Брюс, – крепыш с широкими плечами и мощной шеей пожал Ивану руку. – Он бывший борец – не очень трудно догадаться, правда? – снова захохотал Терри. – А это – Скотт, хозяин нашей компании. Скажу по секрету, что под котелком у него вместо головы счетная машина. Сейчас мы едем в отель.

– Джаст э момент, – улыбнулся Скотт и жестом отозвал компаньонов в сторону.

– Терри, как ты договаривался с русскими? – зло прошипел он. – Они там в России с ума все посходили? Они прислали нам дедушку-пенсионера! – кивнул он на Ивана. – Что нам теперь с ним делать?

– Скотт, он шестикратный чемпион мира, – сказал Брюс.

– Когда это было? Двадцать лет назад? Да все равно, европейские титулы в Америке не стоят ни цента! Америка верит только собственным глазам!

Иван мельком оглянулся на них – все трое тотчас расплылись в широкой улыбке.

– Ладно. Имеем то, что имеем. Терри, бегом к ближайшему телефону – отменяй отель. Мы не можем тратиться на люкс, ему сойдет дешевая ночлежка в цветном квартале. Отменяй большие залы – будем выступать в рабочих клубах. Какое-то время публике будет забавно смотреть, как молодые американские волки рвут старого русского медведя. Потом посадим его на пароход и отправим обратно. И молись, Терри, чтобы мы вышли в ноль. Потому что убытки я спишу на тебя! – он двинулся к выходу.

– Иван! – окликнул Терри. – Иван!..

Поддубный смотрел на стоящий у причала пароход. Из грузового люка ползли вниз по конвейеру тяжелые тюки…

– Иван! – двое грузчиков подняли мешок с зерном. Иван, кудрявый, в полотняной просторной рубахе, принял его на плечи.

 

1897 год. Феодосия

Старый пароход стоял у причала, по шатким сходням вереница грузчиков несла на берег мешки, по трапу с поручнями спускались пассажиры.

– Цирк приехал! – восторженно крикнул кто-то. Грузчики побросали работу, сбежались смотреть, как чинно шествуют по трапу лилипуты, силачи; музыканты несли зачехленные инструменты, дрессировщица вела на сворке стриженых пуделей.

Между тем, на палубе раздались крики, ржание и стук копыт: конь пятился от узких сходней, вставал на дыбы. Наездник ожесточенно хлестал его кнутом.

– Перестаньте! Не бейте его! Он же боится! – худенькая девушка из цирковых бросилась на помощь. Наездник замахнулся и на нее. Иван вскинул руку – плетеный хлыст обвился вокруг запястья, – рванул на себя и легко, как карандаш, переломил толстое кнутовище. Наездник попятился.

Иван перехватил коня под уздцы, погладил по морде:

– Ну что ты, мой хороший? Ну, чего испугался? Давай вместе, – он присел, поднял коня на плечи и ступил на прогнувшиеся под тяжестью сходни.

Все, кто был на пароходе и на пристани, ахнув, замерли, следя за каждым его шагом. Иван спустился на причал и поставил коня на ноги.

Девушка подошла к нему. Она была на две головы ниже Ивана, большеглазая, коротко по-мальчишески стриженная и по-мальчишечьи независимая.

– Спасибо вам, – сказала она.

– Да не на чем, – пожал плечами Иван. – Казак коня никогда не ударит.

– А я-то думала, вы за бедную девушку заступились… – огорченно вздохнула она.

– Так я… Это… Ну да… – смутился Иван.

Она, улыбаясь, смотрела на него снизу.

– Приходите к нам на представление.

– Приду… А вы кто? – спросил Иван вдогонку.

– Я? Клоун, – обернулась она. – Разве не видно? – она скорчила физиономию и побежала догонять своих.

– Не девка – сорванец! – сказал кто-то из грузчиков, глядя ей вслед.

– Иван! А чо-то ты красный весь? С натуги, что ли? – Все захохотали.

– Смотри, Иван! Циркачки, они такие – сегодня здесь, завтра там. Голову закрутит – и поминай как звали!

– Чего встали! Работать кто будет? – сурово прикрикнул Иван, пытаясь скрыть смущение.

На дощатых трибунах собрался чуть не весь город. В центре – городской голова, полицмейстер, в первых рядах – господа с разодетыми в кружева дамами, купцы. Грузчики сидели на галерке, лузгали семечки и хохотали со всем залом над проделками клоунов.

Затем из-за кулис вышел представительный господин во фраке.

– Воздушная гимнастка – очаровательная мадемуазель Мими! – объявил он.

На арену выбежала затянутая в трико стриженая девушка. Иван завороженно смотрел, как она в лучах прожекторов летает над залом на трапеции, раскручивается на канате.

– А теперь, – зловеще понизив голос, объявил ведущий, – смертельный номер! Только для вас! Только сегодня! Полет под куполом без страховки! Слабонервных и впечатлительных просим удалиться из зала!

Под тревожную дробь барабана девушка обвила рукой канат и поднялась на маленькую площадку, закрепленную под куполом. Напротив нее чуть покачивалась трапеция. Она постояла немного, сосредоточенно глядя перед собой, затем решительно вскинула подбородок, оттолкнулась, вытянулась в высоте и под громкий вздох зала перелетела на трапецию. Иван хлопал громче всех…

– Господа и дамы! Уважаемая публика! – снова вышел на арену ведущий. – По традиции сегодня мы начинаем чемпионат по борьбе на поясах. Чемпионат продлится до конца месяца. Условия просты: каждый вечер борются четыре пары, проигравшим считается тот, кто коснется ковра какой-либо частью тела, кроме стопы ног. Ровно через тридцать дней, в последний день наших гастролей, состоится финальная схватка, победитель которой получит главный приз – пять тысяч рублей! Не пропустите ни одной схватки, господа! А теперь я представляю участников…

Оркестр, фальшивя, грянул бравурный марш.

– Проездом из Парижа – Базиль де ля Тур!

Из-за кулис выбежал высокий гибкий атлет и тотчас начал раздавать налево и направо галантные воздушные поцелуи. Дамы ахнули от восторга.

– Турецкий гигант – Кара-Ахмет-Паша!

Появился грузный турок в феске, сложил ладони и поклонился на четыре стороны, бормоча невнятную молитву.

В этот момент за кулисами раздались жуткий вой и рычание. Ведущий опасливо отодвинулся подальше, прижал палец к губам:

– Дикий Горец, имя которого я не могу произнести, чтобы не потревожить дух его предков!

На арену выскочил обнаженный по пояс горец, обвел первые ряды кровожадным взглядом и принялся, рыча, рвать зубами кусок сырого мяса. В зале послышался визг впечатлительных дам.

– Он не понимает ни одного слова по-русски, поэтому объясняться с ним приходится жестами, – ведущий указал Горцу на публику и строго погрозил пальцем, запрещая употреблять в пищу зрителей. Тот с сожалением кивнул. – Наш загадочный гость, путешествующий по России инкогнито, – продолжил ведущий, – Черная Маска!

Вышел борец в натянутой на голову черной маске с прорезями для глаз и рта и высокомерно скрестил руки на груди.

– Скажу по секрету, что никто из нас не видел его лица, – поделился с залом ведущий. – По условиям контракта он снимет маску только в случае поражения…

Выйдя за кулисы, «горец» отшвырнул кусок мяса и принялся с отвращением отплевываться, вытирая губы.

– Надоело мне это! – в сердцах сказал он. – Почему я не могу быть французом? Ну хоть немцем, на худой конец?

– Рожей не вышел, – ухмыльнулся Базиль. – А знаешь, я слышал, хозяин тебе гонорар хочет урезать. За бесплатное питание, – захохотал он, дружески обнял горца, и они ушли в глубину закулисья.

Девушка-гимнастка в щелочку кулис оглядывала публику. Нашла Ивана на галерке, улыбнулась. Ведущий, на секунду отлучившийся с арены промочить горло коньяком из спрятанной под фраком фляжки, мимоходом бесцеремонно ухватил ее сзади за обтянутую трико талию. Девушка брезгливо отбросила его руку, замахнулась.

– Тпру-у! Стоять! – насмешливо процедил он. Распахнул кулисы и с картинной улыбкой объявил: – Ну что ж, господа, мы начинаем!

Девушка с бессильной ненавистью проводила его взглядом.

Иван с друзьями азартно наблюдали за первой схваткой, кричали вместе со всем залом, свистели в два пальца.

Черная Маска с противником кружились по всей арене. Наконец, борец в маске под аплодисменты опрокинул соперника на ковер. Ведущий поднял его руку в знак победы.

– А не хочет ли кто-нибудь из уважаемой публики помериться силами с Черной Маской? – спросил ведущий.

– Давай, Иван! – подтолкнули Ивана приятели.

– Да брось!

– Ты же на поясах мастак! Давай!

Борец, скрестив руки на груди, спокойно ждал.

– Давай, Иван! Пускай знают наших! А-а, слабо тебе будет!

– Мне слабо? – нахмурился тот.

– Есть желающие? – повторил вопрос ведущий.

– Есть! – поднялся с места Иван.

Все взгляды обратились к нему. Девушка за кулисами в волнении прижала ладони к щекам.

– Не перевелись еще на Руси смельчаки! – иронически указал на него ведущий. – Ну что ж, прошу на арену!

Иван стал спускаться по узкому проходу между рядами. Он неловко ощущал себя под взглядами сотен глаз.

– Да это подставной! – громко сказал кто-то из зрителей. – Для смеха! Сейчас этот его по ковру размажет.

Иван резко оглянулся на крикуна, заиграл желваками. Он вышел на арену.

– Ну-с, господин хороший, представьтесь публике, – подошел к нему ведущий. – Кто таков, откуда будете?

– Иван Поддубный буду. В порту грузчик.

По залу пронесся смешок. Губы в прорези черной маски тоже сложились в усмешку. Этого для Ивана было достаточно: пока на него надевали кожаный пояс, он в бешенстве исподлобья смотрел на противника.

Они крепко взяли друг друга за пояса. Ведущий махнул рукой. Иван тотчас, как бык, пошел на противника, заставляя того пятиться. Потом рванул на себя, оторвал от земли, перевернул в воздухе и бросил на спину.

– Чего ж они хилые у вас такие? – крикнул он. – Давай двоих сразу!

Зал сначала ахнул, а затем разразился смехом и аплодисментами. Борец медленно поднялся и стащил с лица маску, недобро глядя на Ивана. Растерянный ведущий спохватился и поднял руку Ивана.

– Поклонитесь, – вполголоса сказал он. – Поклонитесь публике.

– Обойдутся, – коротко ответил Иван. Он освободил руку, снял пояс, бросил на арену и не оборачиваясь пошел к себе на галерку.

Девушка-гимнастка смеялась за кулисами.

– Я же говорил – подставной! – торжествующе доказывал соседям крикун на трибуне. – Они лучшего борца своего в зал посадили!

В толпе на выходе ведущий протолкался к Ивану.

– Господин… э-э, простите, запамятовал… – суетливо начал он.

– Поддубный.

– Да-да, конечно, извините. Позвольте вас на разговор…

Иван прошел за ним за кулисы, с интересом оглядываясь на клетки с дрессированным зверьем, разгримированных клоунов. Девушка-гимнастка издалека торопливо делала ему какие-то знаки. Иван улыбнулся и кивнул, не поняв.

Плотно закрыв за собой дверь кабинета, ведущий уселся за стол и указал Ивану на стул напротив. Иван сел, разглядывая афиши на стенах.

– Я – антрепренер Твердохлебов, хозяин этого цирка. Господин Поддубный, я человек прямой, начну сразу, без предисловий. Я хочу предложить вам контракт.

– И что я должен делать?

– Бороться, – развел руками тот. – Вы будете участвовать в чемпионате до его окончания. Тридцать дней, по одной схватке каждый вечер. За каждый выигранный поединок я буду платить вам, скажем, пятьдесят рублей.

Иван присвистнул.

– Да, кстати, – это за сегодняшнюю победу, – Твердохлебов протянул ему деньги. Иван с удовольствием пересчитал и спрятал в карман. – Так вы согласны?

– Еще бы! – усмехнулся Иван.

– Тогда распишитесь, пожалуйста, вот здесь, – тот подвинул к нему листок контракта.

Иван начал было выводить первую букву, но тут же оторвался, наморщив лоб.

– Какие-то проблемы? – тревожно спросил Твердохлебов.

– А вы всегда, как сегодня, начинаете? Не раньше?

– Нет, у нас вечерние представления. А в чем вопрос? – не понял тот.

– Так днем работа.

– Вы что, собираетесь целый день таскать мешки, а потом выходить на арену?!

– А что ж, хозяин меня даром кормить будет? – пожал плечами Иван.

– Ну-ну… – только и сказал Твердохлебов.

Иван старательно, корявыми буквами написал на контракте фамилию. Твердохлебов тотчас спрятал контракт в стол.

– Вот и хорошо, – сказал он. – Выходить вы будете не из-за кулис, а из зала, как сегодня. И еще такое условие – приходите в рабочей одежде, в рубахе, портах и босиком.

– Зачем это? – удивился Иван. – У меня и поприличней костюмчик имеется.

– Так интереснее для публики. И представлять я вас буду – портовый грузчик Иван Поддубный! Договорились?

Они встали, пожали друг другу руки. Твердохлебов пощупал его мускулы, постучал по груди и удовлетворенно качнул головой.

– И еще, Иван! – хозяйским уже голосом окликнул он, когда тот открыл дверь. – С этой минуты ты уже артист, а не человек из зала. В следующий раз – победишь ты или проиграешь – не сочти за труд поклониться публике!

Девушка-гимнастка ждала его на улице.

– Подписали?.. Ах, не успела я вас предупредить заранее, – огорченно качнула она головой. – Но вы хотя бы прочитали сначала?

– Зачем? На словах договорились.

– Ну нельзя же быть таким доверчивым! – всплеснула она руками.

– Казаки никогда бумагу зря не пачкали. Слово сказал – держи.

– Цирк – совсем другой мир, Иван. Жестокий мир. Здесь только то, что написано на бумаге, имеет цену. Твердохлебов наверняка и для вас какую-то подлость приготовил… Вы долго будете столбом стоять? – сердито сказала она. – Проводите меня до гостиницы!

– А можно? – не веря счастью, спросил тот.

– Нужно, – сдерживая улыбку, ответила она и взяла его под руку.

Некоторое время они шли молча по вечернему городу.

– А вот скажите, Мими… – начал Иван.

– Какая я вам Мими? – засмеялась она. – Маша. Я такая же Мими, как турок Ахмет-Паша или Дикий Горец.

– Так они что, не настоящие? – удивился Иван.

– Господи, Иван! – прыснула девушка. – Вы наивный, как ребенок! Неужели есть еще такие люди? Откуда вы?

– С хутора, с Кубани, – смущенно ответил он. – Вот, захотелось на мир поглядеть, где, как люди живут. Батя сперва слышать не хотел, чтоб меня отпустить. Он сам-то дальше ярмарки в уездном городке за всю жизнь не бывал. Говорил: казак из дома только на войну уйти может. Я слово скажу, он за нагайку хватается. Насилу уговорил – на год, на заработки.

– Как все похоже, – сказала Маша. – А нас шестеро сестер было. И мать в доме главная. Утром фортепьяно, днем французский, вечером вышивка под дамские романы вслух. В воскресенье в церковь, на ярмарку невест. И сиди жди, может, благородный посватается… Потом к нам в город Твердохлебов приехал. Я как в цирк первый раз вошла – так и пропала. Тайком по вечерам бегала – просто за кулисами воздухом этим подышать. Потом гастроли закончились. И я сказала себе: алле! Или ты сделаешь это сейчас, или не плачь потом!..

– Так и сбежала? – изумленно спросил Иван.

– Так и сбежала. Три года уже с цирком езжу.

– Скажите, а не страшно с такой высоты прыгать?

– Страшно, – просто ответила она. – Иногда так страшно, что с места двинуться не можешь. Тогда я говорю себе – алле! – Она вскинула маленький подбородок, как на площадке под куполом. – И прыгаю. Все очень просто: или ты можешь это сделать, или возвращайся домой вышивать подушки крестиком.

Иван в своей полотняной рабочей рубахе и портах и громадный Турок в расшитом блестками трико, ухватив друг друга за пояса, кружились по арене цирка. Турок был раза в полтора шире и тяжелее, он наваливался на Ивана, пытаясь задавить весом. У Ивана на шее вздулись жилы от напряжения, пот уже ручьями лился по лицу.

Публика – от галерки до почетной ложи – дружно болела за Поддубного, за своего.

Турок, как бы меняя захват, незаметно для зрителей вдруг сильно ударил Ивана плечом в лицо.

– Ты чего ж делаешь, сволочь? – сквозь зубы прошипел Иван, свирепея. Мельком оглянулся на судью – Твердохлебов делал вид, что ничего не замечает.

Турок еще раз ударил его плечом, потом, прижавшись голова к голове, вцепился в него зубами…

…Зрители одобрительно хлопали, не выпуская сигар изо рта, за своими столиками, расставленными вокруг ринга, потягивали пиво, свистели. Табачный дым слоями висел в полутемном пространстве дешевого клуба.

Смуглокожий атлет, пригнувшись, снова бросился на Ивана, ударил его головой в грудь. Поддубный отлетел в канаты, пружинисто оттолкнулся от них и, бешено раздувая ноздри, бросился на противника. Схватил его поперек тела, оторвал от земли, раскрутил вокруг себя и вышвырнул с ринга. Тот под вспышками фотокамер перелетел через канаты и рухнул под ноги зрителям, опрокинув стол с бутылками и стаканами.

Зал радостно взревел, зрители вскочили на ноги, чтобы разглядеть, как ворочается поверженный противник в осколках битого стекла, пытаясь подняться.

– Терри, – обернулся к компаньону Скотт. – Садись на телефон, переигрывай все обратно. Лучшие залы в Детройте и Чикаго. Заплати газетчикам, чтобы этот снимок, – кивнул он на ринг, – был на первой полосе каждой газетенки. И заголовок – что-то типа: «Русский медведь подмял под себя Америку!»… Да, и вот еще что! Я хочу спросить: ты с ума сошел, Терри? Немедленно сними ему люкс в нормальном отеле. И молись, чтобы пресса не пронюхала, что чемпион мира живет у нас в каком-то свинарнике. Как будет выглядеть моя фирма? Господи, неужели я один должен обо всем думать!..

Иван и Маша шли по набережной над штормящим морем.

– Вот такая цирковая жизнь, – вздохнула она. – Только начнешь любить этот город, привыкать к людям – и все, последний день, собирайся в дорогу… Неужели целый месяц прошел?..

Они остановились у гостиницы.

– До свидания, Иван… Завтра финальная схватка. Ни пуха тебе, ни пера!

Иван уныло кивнул.

– Не так… – со смехом передразнила Маша. – А – «К черту! Алле! Я все могу! Я самый сильный!»… – она потормошила его. – Я буду за тебя болеть. Буду держать пальцы вот так, – подняла она пальцы крестиком. – Да весь город за тебя болеет!.. Ну, до свидания?

– До свидания.

– До завтра.

– До завтра, – повторил Иван.

Маша стояла не двигаясь, с улыбкой глядя на него снизу.

– Я сейчас уйду, Иван.

Он кивнул.

– Я сейчас уйду. Завтра мы увидимся последний раз, а потом я уеду! У нас остался один день, всего один день! Ты ничего не хочешь мне сказать?

Иван молчал, опустив глаза.

– Господи, какой же ты ребенок! – не выдержала она. – Большой сильный ребенок! Неужели я все в жизни должна делать сама? – она закинула руки ему на плечи, обняла и поцеловала.

– Маша, оставайся! – Иван схватил ее за руки. – Я… Я все для тебя сделаю! Я заработаю на двоих, останься, я тебя прошу!..

Она покачала головой:

– Не могу.

Иван понимающе кивнул.

– Не для того из дома убежала…

– Да не в этом дело, Иван! – едва сдерживая слезы, отчаянно сказала она. – Я ведь не все тебе рассказала. Это сначала все сказкой казалось. Потом хозяин мне контракт подсунул, я на радостях подписала не читая. Вот тут сказка и кончилась. Оказалось, контракт-то бессрочный. А хочешь уйти – заплати неустойку. Не ешь, не пей – все равно за всю жизнь столько не заработаешь. Сбежала от него – вернул с полицией. Так что я у него как рабыня, только без веревки на шее. Прощай, Иван! – она повернулась идти.

– Маша… – он попытался удержать ее.

– Не надо, Иван, – она освободилась. – Долгие проводы – лишние слезы, – она побежала к гостинице.

Турок, Дикий Горец и Француз завтракали в открытом кафе на набережной.

– Я вас поздравляю, господа, – сказал Француз, глядя в газету. – Мы безработные.

– Типун тебе на язык, Базиль, – проворчал Горец.

– А я теперь не Базиль – Васька с рязанской мануфактуры. Да и ты не горный орел. Не забыл еще, как шпалы ворочал? Пора вспоминать прежние занятия.

Приятели оторвались от еды и вопросительно посмотрели на него.

– «Разное, – с выражением прочитал тот заголовок. – В Феодосии, где нынче гастролирует цирк антрепренера Твердохлебова, объявился силач самородок, грузчик местного порта Поддубный. С уверенностью можно сказать, что он победит в чемпионате, поскольку никто из профессиональных борцов г-на Твердохлебова не продержался против него на арене даже четверти часа», – он сложил газету и с досадой швырнул на стол. – Это петербургские «Ведомости». Если уж в столице знают – значит, звон по всей России. Кто нам согласится платить прежние гонорары, если босяк в холщовых портах кидает нас, как снопы в скирду? Так что или по домам, или народ веселить в цирке города Семижопова. Да вы ешьте, ешьте, господа. Пока есть на что.

Аппетит сразу пропал, за столом наступило молчание.

– Принесла ж его нелегкая… – проворчал Горец.

– Да ведь не за себя обидно – за профессию, – сказал Турок. – Как мы начинали? Пришел – милости просим. Только на рожон не лезь, со свиным рылом в калашный ряд. Сперва опыту наберись, из-за кулис за стариками посмотри – как выйти, как себя подать. А тут вываливает такой… куль с зерном – ни фигуры, ни подхода, ни антуражу, ни одного приема не знает, работать на публику не умеет – просто ломает как медведь.

– Что ж ты со своими приемами на третьей минуте улегся? – насмешливо сказал Горец.

– А ты на десятой – невелика разница!

– Тихо, тихо! Между собой собачиться нам теперь никак нельзя, – осадил их Француз.

– Может, потолковать с ним по-хорошему, объяснить, что к чему, – предложил Турок.

– Пойди, потолкуй! – сказал Горец. – Он же бешеный! Чуть что поперек – себя не помнит!

– Щенков топить надо, пока слепые. К хозяину пойдем, – решил Француз. – Твердохлебов не дурак, понимает, что так недолго своих борцов растерять. А на одном Поддубном долго не протянет – публике наскучит, когда все загодя ясно. Кого из нас хозяин назначит – тот приз берет. Половину ему, остальное – поровну!

Они пожали друг другу руки.

Маша, зябко придерживая на ветру накинутый на трико халат, ждала Ивана около цирка.

– Иван, – быстро оглянувшись, вполголоса сказала она. – Случайно услышала. Борцы договорились с Твердохлебовым. Сегодня Француз победит.

– То есть как? – опешил Иван.

– Наверное, приз поделили, чтобы чужаку не отдавать. Это цирк, Иван, здесь свои законы, волчьи. Побегу, а то хозяин увидит, – она исчезла в темноте.

Иван распахнул дверь хозяйского кабинета. Твердохлебов за столом неторопливо, со вкусом прикладывался к заветной фляжке. Увидав Поддубного, спрятал ее в ящик стола.

– А, Иван, заходи! Кстати заглянул. Я только собрался за тобой послать. Садись.

Иван сел напротив.

– Молодец, Иван! Ах, молодец! Не помню я еще случая, чтобы новичок до конца чемпионата продержался. Не прогадал я с тобой!.. Значит, сегодня финальная схватка. Ляжешь под Француза, – распорядился он.

– Вот так сразу и лягу?

– Нет, сразу нельзя! – не услышал Твердохлебов насмешки. – Публика поймет. Надо, чтобы все по-настоящему было. Будешь бороться, как обычно, в полную силу, а минут через двадцать – за мной следи – я знак подам. Тогда пойдешь к нему в захват, и он через мост тебя бросит. Надо, чтоб красивым броском чемпионат закончился.

– А если не лягу?

– Иван, – досадливо поморщился Твердохлебов. – Я честный человек, я честно платил тебе по контракту за каждую победу. Ни одному новичку столько не платят! Так будь добр и ты соблюдай условия, коли подписал!

– Неужто там написано, что я проиграть должен?

– А вот, смотри, – Твердохлебов достал листок с контрактом. – Пункт нумер шесть, – указал он пальцем. – «Исход схватки определяет антреп-ренер». То есть я. А вот пункт нумер семь: «За не-исполнение настоящего контракта виновная сторона выплачивает неустойку в размере…»

Иван склонился над столом, читал, играя желваками. Потом молча вырвал листок из рук Твердохлебова и скомкал.

– Господин Поддубный, я полицию позову! – вскочил было тот.

– Сидеть! – Иван вдавил его обратно в кресло. – Рот открой! Разевай рот свой поганый! – он железными пальцами сжал его щеки и затолкал в рот скомканный лист. – А теперь ешь! Жри, я сказал, а то голову оторву!

Перепуганный хозяин, глядя снизу в бешеные глаза Ивана, начал торопливо жевать.

– Смотри, не подавись! Дай постучу по спинке! – Иван заботливо огрел его кулаком промеж лопаток. – Что, не вкусно дерьмо свое жевать? А ты запей, запей, все легче будет! – Иван схватил из стола фляжку и стал лить коньяк ему в рот. Потом швырнул фляжку и выпрямился. – И запомни, упырь, – Поддубные еще никогда ни под кого не ложились! А красивый бросок тебе будет! – Иван вышел, хлопнув дверью.

Несчастный, залитый коньяком Твердохлебов остался сидеть в кресле.

– Обя… обявляй… – сиплым голосом начал ведущий, прокашлялся. – Объявляется финальная схватка нашего чемпионата! Базиль де ля Тур! – поднял он руку к кулисам.

Ничего не подозревающий Француз возник из-за кулис, улыбаясь дамам и раздавая воздушные поцелуи.

– Портовый грузчик Иван Поддубный!

Иван спустился с галерки и мрачно встал напротив соперника. По отмашке судьи он тотчас бросился на Француза и начал теснить его.

– Эй… эй, полегче… – пробормотал тот, удивленно кося глазами на Твердохлебова.

Маша напряженно наблюдала за поединком из-за кулис.

– Да погоди, время еще не вышло, – прохрипел Француз, сопротивляясь из последних сил.

– Вышло время! – Иван рванул его на себя, вскинул на вытянутые над головой руки и с размаху бросил на арену.

Зал взорвался аплодисментами, зрители вскочили с мест. Иван поклонился, потом поднял руки, прося тишины.

– Господа! Уважаемая публика! – заговорил он. – Не верьте своим глазам! Потому что выиграть этот поединок должен был не я, а он! – указал Иван на распростертого по-прежнему на арене Француза. – И приз они с хозяином уже поделили между собой. Так что честно, на ваших глазах, заработанных денег мне не видать! Поэтому я, простой человек Иван Поддубный, прошу вашей помощи – пусть приз вынесут сюда, на арену!

Зал возмущенно заревел. Твердохлебов картинно прижимал руки к груди, пытался объяснить что-то, но зрители уже кидали на арену все, что было под рукой, грохотали ногами по дощатым трибунам, грузчики и студенты раскачивали перила на галерке.

В почетной ложе поднялся чиновник в мундире с орденами, поднял руку. Зал затих.

– Господин Твердохлебов! Я, как полицмейстер этого города, требую вынести сюда деньги и вручить победителю, иначе я буду вынужден обвинить вас в мошенничестве!

– Слушаюс-сь, – Твердохлебов, понурив голову, поплелся за кулисы, сопровождаемый свистом и смехом…

Поддубный за руку с Машей вошел в кабинет к Твердохлебову. Тот сидел, сгорбившись, над пустой наполовину бутылкой коньяка.

– Что вы еще от меня хотите? – испуганно дернулся он.

Иван молча бросил ему на стол пачку денег.

– Что это?

– Неустойка. За нее, – кивнул Иван.

Твердохлебов перевел мутные глаза на Машу.

– Мими! После стольких лет совместной работы… Я взял вас с улицы, я сделал вас артисткой… С кем я останусь?

– Контракт давай! – оборвал его Иван.

– Подождите, мы можем договориться с вами обоими. Я предложу очень выгодные условия, Мими, господин Поддубный…

– Контракт!

Твердохлебов покорно вынул листок.

– Тот? – спросил Иван.

– Тот, – кивнула Маша и, сжав губы, разорвала его.

Иван с двумя маленькими чемоданами в руке и Маша вышли на пристань, где стоял под погрузкой старый прокопченный пароход. Работа на пристани тотчас встала, грузчики собрались вокруг них.

– Ну что, уезжаешь-таки, Иван?

– Да, поедем счастья пытать, в другой цирк наниматься. Не поминайте лихом, коли чем не угодил!

– Э, погоди! – засмеялся старший. – Без подарка-то не отпустим! Санька! – крикнул он. – Тащи гостинец!

Здоровенный малый Санька поднес на двух руках витую черную трость.

– Ты теперь у нас не Иван-Большой, а господин Поддубный, – с выражением пояснил он. – А господам без тросточки никак нельзя.

– Спасибо, братцы! – Иван принял трость – и от неожиданности с грохотом уронил на дощатый настил.

– Полтора пуда чугуна! – захохотали грузчики. – Это чтоб нас не забывал!

– Спасибо! Прощайте, братцы! – Иван обнимался с приятелями.

Те чинно жали грязной пятерней Машину руку:

– А вы, барышня, нашего Ивана не обижайте!

– В какие края собрались? – спросил старший.

Иван с Машей переглянулись.

– Попробуем как-то до Севастополя добраться, – ответила она. – Там сейчас Труцци гастролирует.

– Так вот – севастопольский грузим, – кивнул Санька на пароход. – И для вас каюта найдется.

– Да деньги-то все на отступные ушли, упырю этому во фраке, – сказал Иван. – Ни копейки не осталось. Думаю, может, кочегаром возьмут, что ли?

– Нет, это не годится – при такой невесте чумазым кочегаром! А ну, босяки, – он свистнул в два пальца, созывая всех, – выворачивай карманы – у кого сколько!

– А, пропади оно все пропадом! Чтоб Ваньке Поддубному да не помочь! – Грузчики совали в руки Ивану кто мятую бумажку, кто мелочь.

– Спасибо, братцы! – растроганно сказал Иван. – Спасибо, родные! – он сгреб товарищей в охапку, обнял. – Втройне отдам – вы мое слово знаете!

Пароход загудел, окутавшись паром, провернул гребными колесами и, переваливаясь на волнах, отошел от берега. Иван, распахнув пальто, укрыл Машу от ветра, они – вдвоем на палубе – молча смотрели на подернутый туманной дымкой горизонт…

…Паровозный дым рассеялся, Иван, постукивая чугунной тростью, вышел на перрон за американскими компаньонами. Со всех сторон к ним бросились репортеры, замигали вспышки фотокамер.

Иван вдруг замер, изумленно глядя на громадную афишу в конце перрона, где он красовался в казацкой черкеске с галунами и папахе.

– Где ж раскопал-то такую? – спросил он Терри. – У меня самого ни одной карточки не осталось. Тридцать лет уж почти…

– Это моя работа, Иван, – с деланой скромностью ответил тот. – То, что нужно для бизнеса, я достану из-под земли. Вся Америка в твоих афишах, Иван. Билеты раскуплены на два месяца вперед…

Он говорил еще что-то, но Иван уже не слушал, с задумчивой улыбкой смотрел на свою старую фотографию…

Портной последний раз поправил новенькую черкеску у него плечах. Иван горделиво осмотрел себя в зеркале.

– Эх, батя бы позавидовал! – обернулся он к Маше. – У него отродясь такой не было!..

Потом он позировал в черкеске в фотографическом ателье, выкатив грудь и устремив в пространство орлиный взгляд.

– Атансьон, снимаю! – француз-фотограф жестом фокусника снял крышку с объектива громоздкой камеры и с сильным акцентом начал считать: – Один, два, три…

 

1902 год. Москва

Иван, навалившись на противника, вдавил его лопатками в пол. Поднялся и вскинул руки, приветствуя публику. Зал ответил дружными аплодисментами.

Два щегольски одетых господина в почетной ложе – совсем юный Карсаков и Друбич, лет на десять постарше, – в отличие от беснующейся вокруг них публики все это время спокойно, внимательно наблюдали за Иваном.

– Никакой техники, – покачал головой Друбич. – Вот уж действительно – медведь, иначе не назовешь.

– Но какая силища, барон! – восторженно воскликнул Карсаков. – Вы посмотрите, какая мощь! Это сама русская природа, новый Илья Муромец!

– Оставьте ваши эпитеты газетчикам, граф! – досадливо ответил Друбич. – В современной борьбе турниры выигрывают технической подготовкой, а не грубой физической силой… – они встали и пошли к выходу, продолжая спорить.

Маша вошла с улицы в маленькую прихожую, глянула на чужую одежду на вешалке. Из гостиной доносился разговор на повышенных тонах.

– Что же, так и передать, Иван?

– Так и передай, как сказал, слово в слово!

Маша вошла в комнату.

Напротив Ивана через стол сидели двое похожих на него и таких же могучих парня. Разговор тотчас оборвался, парни встали, опустив головы, не глядя на нее.

– Здравствуйте. У нас гости, Ваня? Что ж не предупредил?

– Братья мои, – хмуро сказал Иван. – Петр и Семен.

Те кивнули, не поднимая глаз.

– Как раз к обеду. Я накрою сейчас.

– Пойдем мы. Бывай, Иван, – братья, по-прежнему избегая ее глазами, вышли в прихожую.

– Может, чаю хотя бы… – выглянула за ними Маша, но те, подхватив полушубки, уже скрылись в дверях.

– Что ж не остановил? – спросила она. – Не по-человечески как-то. Столько времени не виделись… Что случилось, Ваня?

– Да ничего, – пожал плечами тот, глядя в сторону. – Проведать заглянули.

Маша подошла, повернула его лицо к себе, глядя в глаза.

– Иван! – строже сказала она.

– Письмо бате написал, – нехотя ответил тот. – Открытку в черкеске послал – думал, порадуется… Он братьев отправил, велел привезти хоть связанным. А когда вернусь, обещал оглоблю об меня обломать за то, что Поддубных род опозорил… «Клоуном народу на потеху скачешь»…

– Значит, оба мы с тобой теперь бездомные, Ваня, – невесело улыбнулась Маша.

– Мало того, – с детской обидой продолжал Иван. – Я благословить его просил на венчание. Передал – не то что не благословит, а проклянет навек… Пускай! – вскочил он. – Не век же мне по его указке жить! – в бешенстве ударил он кулаком по столу. – Сказал – не вернусь, значит, не вернусь! Сказал – венчаюсь, значит, так и будет! Сейчас и пойдем! – заметался он по комнате.

– А ты венчаться собрался, Ваня? Вот новость-то! – засмеялась Маша, наблюдая за его суетой. – А я-то думала, сначала девушку спросить надо, перед тем, как под венец вести – согласна ли она?

– Так сейчас и скажешь! – обернулся он.

– Нет, Иван, – спокойно и твердо ответила Маша.

Тот замер, ошеломленно глядя на нее.

Она подошла, обняла его.

– Я тебя люблю, Ваня, я с тобой и всегда буду с тобой – неужели тебе этого мало? – сказала она. – Я не говорила – я ведь тоже матери писала. Она ответила, что больше нет у нее дочери, и чтобы адрес я забыла, потому что нет для меня этого дома… Не хочу, чтобы ты из-за меня семью потерял, не прощу себе… – она улыбнулась ему снизу, погладила по голове. – Жизнь у нас с тобой еще долгая. Подождем…

В большой зале со стрельчатыми окнами, обставленной роскошной мебелью, собрались два десятка господ, среди них Карсаков и Друбич, яростно спорили о чем-то.

Распахнулись двери.

– Его высочество великий князь Владимир Александрович! – объявил лакей в ливрее.

Разговоры тотчас стихли, все повернулись к дверям. Вошел великий князь в мундире с орденами, просто и приветливо кивнул собравшимся, сел во главе большого стола.

– Прошу садиться, господа. По какому поводу такие баталии? – улыбнулся он.

Все расселись.

– Ваше высочество! – поднялся пожилой господин. – По нашей просьбе два члена Атлетического общества – граф Карсаков и барон Друбич любезно согласились инкогнито объехать несколько городов в поисках возможного кандидата для участия в чемпионате мира в Париже. Пожалуйста, барон…

– Кандидат, собственно, один, – поднялся Друбич. – В Московском цирке сейчас гастролирует некий Иван Поддубный, известный в цирковом мире как Русский Медведь. Мы навели справки через московского полицмейстера. Это человек из самых низов, полуграмотный крестьянин, бывший портовый грузчик. Пять лет назад он вышел на арену из публики, забавы ради, и с тех пор не проиграл ни одного турнира, ни одной схватки…

– Вы привезли его?

– Мы не сошлись во мнениях с графом, ваше высочество. Честно говоря, я в некотором замешательстве, – развел он руками. – С одной стороны – полное отсутствие какого бы то ни было представления о технике борьбы. С другой – при достаточно средних для борца данных он играючи расправляется с любым противником, невзирая на его рост, вес и турнирный опыт. Более того, редкая схватка продолжается больше пяти минут…

– Ваше высочество! – вскочил Карсаков. – Поддубный – это природный феномен, это самородок, это живое воплощение силы русского народа…

– Ближе к делу, граф, – невольно улыбнулся председательствующий.

– Ваше высочество, этот Поддубный действительно не отличается ни техникой, ни атлетической фигурой. Но при этом в цирке он связывает поясом трех человек из публики и носит на вытянутой руке! Одним движением рвет книгу в три пальца толщиной! И главное – все это без какого-либо видимого напряжения, как детская забава. Если привезти его в Петербург, приставить к нему опытного тренера – Эжена, к примеру, – указал он на старого борца, скромно сидящего в углу, – обучить технике…

– …и послать этого безграмотного босяка, грузчика, этого циркового медведя в Париж представлять Россию перед всем цивилизованным миром! – вскочил другой член Общества. – Позор! К тому же не забывайте, граф, – это французская борьба, а не крестьянская забава на поясах!

Тотчас спор вспыхнул с новой силой, заговорили все разом. Общество явно разделилось на два непримиримых лагеря.

Председательствующий поднял руку, призывая к тишине.

– Я полностью согласен с вами, князь, – спокойно сказал он. – Вы безусловно правы. Вот вы и поедете представлять Россию перед цивилизованным миром.

– Я? – растерялся тот.

– Ну, я как член царской фамилии не могу участвовать в подобных турнирах, да и физическая форма не позволяет. А среди оставшихся членов Общества вы занимаете самое высокое положение. А нам останется надеяться, что противники, только услышав ваш титул, просто разбегутся с арены.

В зале послышался сдержанный смех.

– Когда начинается война, избави бог, мы обращаемся к народу, и меньше всего нас заботит происхождение и манеры тех, кто защищает Россию. Речь идет о престиже страны, господа. До чемпионата осталось три месяца, а мы, по русской традиции, продолжаем бесплодные дискуссии. Везите вашего самородка в Петербург. Даже медведя, как известно, можно обучить манерам. Это по вашей части, господин Карсаков. Эжен займется тренировками. За любой необходимой помощью можете обращаться непосредственно ко мне. Извините, господа, дела, – великий князь встал.

Тотчас поднялись все и склонили головы в знак повиновения.

Маша диктовала, прохаживаясь с книжкой по комнате, Иван, покорно склонившись над тетрадкой, шевеля губами, писал диктант. Поставил точку.

– Все, Машунь? – с надеждой спросил он.

– Еще два предложения, – строго сказала она.

– Устал я, – жалобно сказал он. – На арене и то меньше сил уходит. – Иван, громко вздохнув, обмакнул ручку в чернильницу и снова склонился над столом.

– Ну как ты не поймешь, Ваня! Для тебя же это! Пригодится в жизни!

– Да понимаю я, – буркнул он. – Потом крестиком вышивать заставишь…

Маша продолжила диктовать.

– Ну, теперь все?

Маша подошла, наклонилась проверить. Иван обнял было ее, Маша звучно шлепнула его по руке.

– Вот здесь какая буква должна быть? – указала она.

– Ерь.

– А ты почему ять написал?

Иван поправил ошибку.

– Ну теперь-то правильно?

Маша нарочно медлила, пряча улыбку.

– Правильно, – наконец сказала она.

Иван тотчас радостно вскочил, легко подхватил смеющуюся Машу на руки и понес из комнаты.

Раздался громкий стук в дверь.

– Кого еще черт принес? – досадливо сказал Иван и с Машей на руках пошел к двери. – Кто там?

– Письмо господину Поддубному!

Они переглянулись, Иван поставил Машу на ноги и открыл. Вошел незнакомый господин, протянул большой пакет с гербом и сургучной печатью.

– Из Петербурга, – удивленно сказал Иван. – Спасибо, братец.

– Ознакомьтесь в присутствии, пожалуйста.

Иван открыл пакет, начал читать. Маша, привстав на цыпочки, заглянула через плечо.

– В Петербург поедем, Машуня! – радостно сказал он.

– Извините, господин Поддубный… – неловко покосившись на Машу, сказал господин. – Велено сопроводить вас одного.

– Вот что, братец, – Иван решительно сунул ему письмо обратно в руки. – Передай, один не поеду! Прощай!

– Что ты, Ваня! – она выхватила письмо. – Нельзя отказываться! Это же не просто турнир – чемпионат всего мира!

– Да как я один, без тебя-то! Ни дня не расставались, а тут – чуть не полгода!

– Я никогда у тебя на пути стоять не буду, – решительно сказала она. – Когда ехать?

– Завтра утром поезд, – ответил господин.

Иван и Маша поцеловались последний раз на перроне. Господин нетерпеливо переминался поодаль. Дежурный по вокзалу позвонил в колокольчик.

– Поезд отправляется, господа!

– Ну, с богом! – Маша отстранилась и перекрестила его.

Иван поднял чемодан и трость.

– Боязно что-то… – сказал он. – Вот опозорюсь-то на весь мир – обратно не примешь.

– Я тебя любого приму, – сказала она. Подняла пальцем его подбородок: – Алле! Я все могу! Я самый сильный!..

Поезд тронулся. Маша помахала стоящему в дверях вагона Ивану и подняла ладонь со скрещенными пальцами…

Поддубный в черкеске, Эжен, Карсаков и Друбич ехали в открытом авто по набережной Сены.

 

1903 год. Париж

Иван вертел головой налево и направо, с жадным любопытством разглядывая город: Триумфальную арку, мосты над Сеной, дворцы, публику на Елисейских Полях, Эйфелеву башню вдалеке.

– Париж, Париж… – пожал он плечами. – И чего все сюда рвутся-то? Петербург куда красивей будет!

Провожатые переглянулись.

– Иван Максимович, – сказал Карсаков. – Сейчас на вас набросятся французские газетчики – вы им это не говорите, пожалуйста. Парижане – патриоты своего города, боюсь, вы сразу настроите их против себя.

– Что я, пряник медовый, чтоб всем нравиться? – буркнул Иван. – Взасос мне их целовать теперь?

– Вы будете переводить, граф, – сказал по-французски Друбич. – Думаю, с вашим поэтическим даром вы сможете сгладить острые углы…

У дверей отеля действительно ждала толпа репортеров. Они наперегонки бросились к Ивану, окружили его плотным кольцом, заговорили все разом. Со всех сторон замигали вспышки фотокамер.

– Господин Поддубный, как вам понравился Париж? – сдерживая улыбку, перевел первый вопрос Карсаков.

– Ничего, – покосившись на него, кивнул Иван. – Есть на что посмотреть.

– Господин Поддубный говорит, что он глубоко потрясен красотой вашего города, – перевел Карсаков.

– Вы надеетесь победить в чемпионате?

– А что ж я, по-вашему, за сто верст киселю хлебать приехал?

– Он уверен в победе, хотя отдает должное соперникам, – переводил Карсаков.

– Кого из противников вы считаете наиболее опасными?

– Не знаю еще. На ковре поглядим, кто на что способен-то.

– Он особо выделяет немецкого борца Вебера, серба Антоновича и, конечно, чемпиона Франции Рауля де Буше.

– Правда ли, что вы не проиграли ни одной схватки?

– Бог миловал.

– Ни одного поражения за всю карьеру, господа!

– Откуда вы родом? Из какой семьи? Кто ваши родители?

– Из казаков я, с Кубани.

– Господин Поддубный – сын простых крестьян. Это большая дружная семья, которая выращивает хлеб на юге России. Сам Иван тоже занимался полевыми работами и только пять лет назад впервые попал в город, где увлекся борьбой. Как вы видите, он по-прежнему ходит в традиционной одежде простых русских крестьян, – указал Карсаков на черкеску.

Журналисты восторженно закивали, зацокали языком, торопливо записывая.

– У вас есть жена? Она тоже крестьянка?

– Слушай, какое им дело-то?

– Улыбайся, Иван, улыбайся… Нет, господин Поддубный еще не женат.

– А что вы скажете о парижанках? – кокетливо спросила толстенная, под сто кило, тетка в первом ряду.

– Скажи ей что-нибудь, чтоб не обидеть, – попросил Иван.

– Он говорит, что, судя по вам, мадам, парижанки прелестны.

– Правду ли писали в русских газетах, что вы работали грузчиком, или это ваша цирковая легенда? – спросил кто-то.

– Правда, – коротко ответил Иван. – Слушай, это кончится когда-нибудь?

– Терпи, Иван… Господин Поддубный действительно работал грузчиком в морском порту, где его и нашел цирковой антрепренер.

– Невероятно! – защебетала толстуха. – Расскажите, как вы работали грузчиком?

– Вот так! – потерял терпение Иван. Он одной рукой легко взвалил визжащую толстуху на плечо, поднялся по ступенькам отеля и там поставил на ноги. Репортеры, хохоча, зааплодировали, замигали вспышками камер…

– Да, Иван… – сказал Карсаков, когда они вошли в отель. – Завтра ты будешь на первых полосах всех газет!

Поддубный стоял в проходе под трибунами «Казино де Пари» в накинутом на плечи халате, переминался с ноги на ногу, нервно подрагивал мышцами, глядя на противника по другую сторону арены – высоченного атлета с красивой, рельефной мускулатурой и осиной талией, с невозмутимым надменным лицом.

– Не торопись, не иди сразу в захват заломя голову, – Эжен массировал шею Ивану. От волнения у него заметнее прорезался акцент. – Присмотри чуть-чуть, походи вокруг. Он хитрый борец, но левая рука у него немного слабая. Не дай ему работать правой, свяжи ее…

– Волнительно что-то, – Иван передернул плечами. – А у него вон, морда как каменная.

– Он хитрый, он тоже волнительный, но тебе не покажет. Он такой же борец, как те, кого ты борол в России. Может, немножко сильнее. Совсем чуть-чуть.

– Так там публика своя, – Иван искоса оглядел разодетых зрителей. – А тут…

Судья вышел на середину арены. Шум на трибунах стих.

– Чемпион Норвегии, северный Геркулес – непобедимый Ла-а-арс Нордгрен!! – по-французски объявил судья.

Зал взорвался овацией и визгом дам. Норвежец вышел на арену, приветствуя публику.

– Русский медведь, кубанский казак – Иван Под-д-дубный! – вскинул судья руку в другую сторону.

– Только не торопись! – последний раз напомнил Эжен, снимая халат с плечей Ивана.

Иван вышел на арену под свет прожекторов. На трибунах послышались жидкие аплодисменты. Русская делегация хлопала изо всех сил, пытаясь завести публику, но выглядело это жалко в тишине зала.

Борцы пожали друг другу руки и встали в стойку. Судья уже поднял руку, чтобы объявить начало схватки, но в этот момент кто-то из зрителей с галерки проорал что-то на весь зал. Трибуны взорвались хохотом, за судейским столом тоже невольно заулыбались, даже каменное лицо Ларса дрогнуло в подобии улыбки.

– Что он сказал? – настороженно обернулся Иван к Эжену.

Тот плутовски скосил глаза в сторону и сокрушенно покачал головой.

– Что он сказал, Эжен?!

– Он сказал: Ларс, грузи этот мешок с картошкой и быстрее заканчивай, – перевел Эжен.

У Ивана побелело лицо. Он исподлобья оглядел трибуны и уперся бешеным взглядом в соперника. Едва судья успел махнуть рукой, Иван бросился на норвежца, обхватил его за шею и повалил на арену. Тот пытался сопротивляться, но устоять под таким натиском было невозможно.

Трибуны, начавшие было подбадривать своего любимца, затихли.

Непобедимый Геркулес попытался на четвереньках, волоча насевшего на него по-медвежьи Ивана, выползти за пределы ковра, но Поддубный перехватил его поперек пояса.

– Мешок, говоришь, с картошкой? – сдавленным от напряжения и ненависти голосом прошипел он. – Я тебе покажу, как я мешки в порту грузил! – он поднял противника над головой и со страшной силой швырнул плашмя спиной об пол. Потерявший сознание Ларс замер на ковре, раскинув руки. В гробовой тишине Иван обвел тяжелым звериным взглядом трибуны и не оглядываясь пошел прочь с арены.

За его спиной зал в едином порыве вскочил на ноги, заглушая восторженным ревом объявление судьи о победе русского медведя…

Иван в черкеске и папахе, постукивая тростью по брусчатке, шел по солнечной парижской улице с Карсаковым и Друбичем. Многие прохожие оглядывались на него, узнавая. В некотором отдалении, то забегая вперед, то отставая, следовала стайка мальчишек, с восторгом разглядывая Поддубного. Поймав его взгляд, они разом пригнулись, выставив вперед скрюченные пальцы как когти, и зарычали по-медвежьи. Иван засмеялся, погрозил пальцем.

Следом подбежали три хорошенькие парижанки, защебетали разом, протягивая Ивану открытки – Поддубный в борцовском трико, кулаки в пояс, орлиный взгляд.

– Красиво. У меня нет таких, – обрадовался Иван, засовывая открытки в карман. – Спасибо, барышни!

Те защебетали громче.

– Чего им надо-то?

– Распишитесь, Иван Максимович, – сказал Карсаков. – И обратно отдайте.

– Зачем это? – насторожился Поддубный.

– Это называется – автограф, – терпеливо объяснил Друбич, подавая ему золотую ручку. – На память.

Иван пожал плечами и старательно вывел каракулями свою фамилию. Барышни чмокнули его в щеки, засмеялись и побежали дальше. Иван невольно оглянулся вслед.

– Привыкайте, Иван Максимович, – улыбнулся Карсаков, закуривая папироску. – Это слава. Самая желанная дама сердца, ради которой готов на все. А она капризна, как светская львица, требует все новых подношений, непостоянна и ветрена и без сожалений уходит к более удачливому сопернику… – он щелкнул пальцами, останавливая мальчишку-газетчика, взял у него пару свежих номеров. – «Русский медведь покорил Париж»… «Кто остановит русского медведя?»… – прочитал он заголовки. – Обратите внимание – весь Париж обожает Поддубного, и весь Париж втайне ждет его поражения, чтобы возвести на пьедестал нового героя и ему поклоняться….

– Во! – продемонстрировал Иван вокруг увесистый кукиш. – Не дождутся!

– Ива-ан Максимович… – укоризненно протянул Карсаков. – Мы в Европе все-таки, не на хуторе…

– Вы, Николай Алексеевич, поэт, – ответил Карсакову Друбич. – «Дама сердца, ветрена-непостоянна». А меня вот больше, извините, прозаические вещи беспокоят… Ты, Иван, выиграл у норвежца и болгарина за счет казачьего наскока. Шашку наголо – и вперед! Никто ничего не ждал от новичка из России, нас и не знали почти в Европе. А ты заметил, что на последней схватке все твои противники уже на трибуне были? Почтили присутствием. Приглядываются, как тебя на встречный прием поймать. Теперь любая подлость в ход пойдет. Надо тактику менять, перехитрить. У них уже свой план готов, они от тебя наскока ждут с первой секунды, а ты их тормоши, держи в напряжении, но в захват первым не иди, отступай. Пусть сами атакуют, пусть раскроются…

Но Иван уже не слышал, он, раскрыв рот, смотрел на витрину магазина.

– Вот это да! – восторженно сказал он и шагнул к дверям.

– Иван Максимович… – растерялся Карсаков. – Куда вы? Это салон дамского белья!

– Так Маше-то подарок не купил еще, – Поддубный вошел в дверь.

Звякнул колокольчик, молоденькие продавщицы оглянулись с дежурной улыбкой – и лица у них вытянулись при виде покупателей.

– Иван Максимович, – сгорая от стыда, вполголоса сказал Карсаков, – не принято это, сюда дамы только ходят.

– Так Маша-то дома осталась.

– Пойдем, Иван, – неловко улыбаясь продавщицам и разводя руками – извините, недоразумение, – прошипел Друбич. – Если надо, горничную пошлем.

– Да она ж размер не знает… Ух, ты! – оглядел он прилавки, заполненные шелком и кружевами. – В России-то нет такого, все больше вроде кальсон солдатских… Слышь, барышня, вот это дай посмотреть! – указал он на кружевные панталоны. – Переведи ей, не понимает!

Карсаков, пряча глаза, перевел. Продавщица подала Ивану невесомую вещицу. Иван приложил ее к себе, чтобы прикинуть размер. Продавщицы кусали губы, с трудом сдерживая смех. Друбич и Карсаков спинами заслонили витрину, чтобы не было видно с улицы.

А Иван деловито выбрал одну из продавщиц, примерно подходящую по размеру, знаками подозвал к себе и примерил к ней лифчик.

– Ага, и это возьму!..

Когда пытка закончилась, и красные Друбич с Карсаковым вышли на улицу с Поддубным, хохочущие продавщицы прилипли носами к стеклу витрины. Друбич вытер потное лицо и воровато глянул по сторонам, Карсаков торопливо прикурил новую папиросу.

А Иван был счастлив.

– А Машуня-то рада будет! – все не мог он успокоиться. – Она же такого в жизни никогда не видала, – он остановился, собираясь вынуть из пакета обновы, чтобы еще раз полюбоваться.

– Только не здесь, Иван! – не выдержал Друбич. – Дай я понесу, от греха!

– Господи, – покачал головой Карсаков. – Завтра во всех газетах будет! «Русский медведь в кружевах»!

Иван с новым противником кружились по арене, изредка захватывая друг друга и тотчас снова расходясь.

– Хорошо, Иван, хорошо, не торопись. Выдерживай тактику! – крикнул Друбич.

Публика недовольно загудела, потом послышался свист. Иван наконец плотно захватил противника, сцепил руки у него за спиной, готовя бросок, и в этот момент тот незаметно для судей и публики сильно ударил его коленом в пах. Иван охнул и присел. Соперник картинно развел руками, как бы в недоумении. На трибунах засмеялись.

Поддубный медленно разогнулся, исподлобья глядя на противника.

– Иван, тактика! – крикнул Друбич.

– Да какая, к черту, тактика! – заорал Иван на весь зал. – Он же по яйцам бьет, зараза!

Он метнулся к противнику, обхватил его за пояс. Тот свободной рукой ухватил его за пышный ус. Иван тряс головой, пытаясь освободиться.

– Ах ты, сучий потрох! – он оторвал противника от земли, бросил на ковер и всем весом упал сверху, схватил за горло и стал душить, рыча от ярости. Тот торопливо стучал ладонью по ковру, показывая, что сдается, потом рука его безвольно обмякла.

Трибуны, радостно приветствующие победу русского медведя, тревожно затихли, потом раздались крики, дамский визг. Судьи, русская делегация, рабочие из-за сцены, зрители из первых рядов бросились оттаскивать Ивана от поверженного противника. С трудом разжали его руки, и Карсаков с Друбичем и Эженом повели его за кулисы.

– Ты с ума сошел, Иван! Ты что творишь? Это же не драка в кабаке, это чемпионат мира! Так и снять могут! – выговаривал Корсаков.

– Нет ты видел? Видел? – не мог успокоиться, подрагивал всем телом Иван. – Ладно, по яйцам – он же за усы, сволочь… – Иван рванулся было обратно, его с трудом удержали. – Для казака усы – как для тебя… твой герб графский! Убей, но не тронь!..

За всем этим с другой стороны арены, окруженный свитой, невозмутимо наблюдал высокий француз с тщательно, волосок к волоску уложенными волосами и пижонски подкрученными усиками.

Тренер сокрушенно покачал головой:

– С ним нельзя вести открытый бой, Рауль. Это самоубийство.

Тот только усмехнулся. Обернулся к своему импресарио, пожилому господину в котелке:

– Шарль, какие ставки?

– Шесть к одному. Не в твою пользу, Рауль.

– Это хорошо. Очень хорошо. Ставь на меня.

– Сколько?

– Десять тысяч.

– Ты шутишь? Ты в своем уме, Рауль?..

Но тот уже не оглядываясь шагал к выходу. На ступеньках «Казино де рояль» к нему бросилась толпа журналистов, перекрикивая друг друга. Рауль, снисходительно улыбаясь, поднял руку, дождался тишины.

– Один вопрос и один ответ, – объявил он.

– Господин де Буше, вы надеетесь выиграть у Поддубного? – спросил старый репортер.

– И на медведя найдется меткий охотник, – ответил Рауль и пошел к автомобилю.

– Победитель международных турниров, парижский мушкетер – Рауль де Буше-е-е!! – объявил судья.

Рауль эффектно раскланялся во все стороны.

– Русский медведь, кубанский казак – Иван Под-д-дубный!

Иван, как обычно, коротко кивнул – скорее утвердительно, чем приветственно.

Судя по аплодисментам, симпатии зрителей разделились почти поровну.

Поддубный и Буше пожали друг другу руки, и началась борьба. То есть борьбы-то как раз и не было. Гибкий, быстрый Рауль, даже не поднимая рук, улыбаясь в лицо Ивану, отступал, уходил от захвата, подныривал ему под мышку и оказывался за спиной. Потом вообще перешел на бег, заставив Ивана совершить круг по ковру. Он будто играл с ним, как тореадор с быком. На трибунах кто смеялся, кто свистел.

Иван начал свирепеть.

– Будем бороться, клоун, или в догонялки бегать? – заорал он.

– Иван, не горячись! – крикнул Друбич. – Он же нарочно это делает!

Поддубный, наконец, захватил Рауля, но тот легко освободился. Иван удивленно глянул на мокрые ладони, вытер их о трико. Обхватил противника за шею – и снова тот легко, безо всяких усилий освободился. Наконец взбешенный Иван зажал его в углу ковра, взял его стальным своим захватом, сцепив пальцы за спиной, готовясь оторвать от земли и бросить – но Буше, как угорь, выскользнул у него из рук. Иван снова глянул на ладони, понюхал.

– Это масло! – заорал он, показывая руки судьям. – Он же маслом обмазан, как гусь на сковородке!

Действительно, торс француза жирно лоснился в свете прожекторов.

Зрители на трибунах засвистели, затопали ногами.

– Позор! С арены его!

– Пусть продолжают! – кричали другие.

Друбич с Карсаковым бросились к судейскому столу, с другой стороны подбежали французы. Служащие, раскинув руки, удерживали их на расстоянии.

Один Буше невозмутимо улыбался, пока судьи ощупывали и обнюхивали его. Затем судейская коллегия собралась вокруг стола для совещания. Наконец, председатель вышел на арену и поднял руку, призывая к вниманию. В зале наступила тишина.

– Судейская коллегия пришла к выводу, что один из соперников использовал прованское масло, что запрещено правилами чемпионата!

– Позор! – взорвался снова зал.

Судья опять поднял руку.

– Судейская коллегия решила продолжать поединок, а господина Буше каждые десять минут вытирать полотенцем! – к Раулю действительно подбежал служащий и принялся старательно обтирать его махровой простыней.

– Что там вытирать, вспотеет – опять масляный будет! – крикнул Иван.

Половина зала свистела, половина аплодировала. Кто-то уже сцепился с соседом. Полицейские бегали вдоль трибун, грозя вывести самых рьяных болельщиков.

– Это нарушение правил чемпионата! – кричал Карсаков. – Вы обязаны засчитать поражение!

– Если русская делегация будет нарушать порядок, я буду вынужден удалить вас из зала! – предупредил председатель. – Продолжаем поединок! – он ударил в гонг.

– Да не буду я об него руки марать! – отмахнулся Иван и пошел прочь с ковра. – У нас в России морду за это бьют безо всяких ваших правил!

Карсаков, Друбич и Эжен обступили его.

– Нельзя уходить, Иван! Что ж делать, надо бороться!

– Сказал – не буду!

– Считаю до трех! – объявил судья. – Если русский борец не продолжит схватку, ему будет засчитано поражение! Раз! – он ударил в гонг.

– Да пойми, Иван, они этого и добиваются! Ты же не сам за себя – ты Россию представляешь. Нас на следующий чемпионат не пустят, если уйдешь. Постарайся захватить его сразу, как вытерли, пока сухой!

– Два! – ударил судья в гонг.

Иван вышел на арену, исподлобья глядя на Рауля. Тот невозмутимо улыбался.

– Чует мое сердце – куплены судьи, – со вздохом сказал Друбич. – Слишком уж этот хлыщ спокоен.

Сразу после отмашки судьи Поддубный бросился на Рауля. Тот припустил от него бегом. Когда Иван поймал его в захват, уже снова вспотевший, лоснящийся от масла Буше выскользнул у него из рук…

Потом француза снова обтирали полотенцем, и снова он бегал от Ивана, мельком поглядывая на стрелки больших часов на стене, отсчитывающих время поединка…

Поединок продолжался под непрерывный свист трибун. Уставший, с промокшими от пота волосами Иван пытался скрутить Рауля, когда ударил гонг, и судья объявил конец поединка. Поддубный с силой отшвырнул от себя француза, вытер по пути масляные руки о скатерть судейского стола и подошел к своим.

– Устал, – с трудом переводя дыхание, сказал он. – Никогда еще так не уставал…

Судьи снова собрались в кружок совещаться. Зал замер.

– Поскольку никто из соперников не провел ни одного атакующего приема, – объявил председатель, – победа в поединке за успешные действия в защите присуждается Раулю де Буше!

Зал взорвался возмущенным ревом, свистом, топотом ног, сквозь которые пробивались жидкие аплодисменты. На трибунах началась драка, полицейские кинулись ее разнимать. Буше со свитой быстро исчез за кулисами. Русская делегация и сотни зрителей с трибун бросились на арену к судьям, служащие, сцепившись за руки, закрыли их живым кольцом. Судьи, прикрывая головы от летящих в них со всех сторон скомканных программок и туфель, пробирались к двери.

Растерянный Иван проталкивался сквозь толпу, пытаясь объяснить, доказать что-то кому-то, потом вдруг замер в людском водовороте с окаменевшим лицом, глядя перед собой пустыми глазами, повернулся и, сгорбившись, побрел к выходу…

Карсаков и Друбич окликали его в толпе, запрудившей арену, Эжен взбежал на опустевшую трибуну, пытаясь увидеть сверху…

Иван в это время в одном трико брел по Парижу, не разбирая дороги, не замечая никого вокруг. Прохожие удивленно оглядывались на него, машины тормозили перед ним, сигналили, кто-то подбежал было с открыткой за автографом – Иван ничего не видел и не слышал…

Карсаков, Друбич и Эжен кружили на машине по вечерним улицам, оглядываясь по сторонам.

– Да что же он, сквозь землю провалился?..

– На вокзал надо ехать, – предложил Друбич.

– Да кто его в поезд пустит в таком виде? И билета у него нет, ни денег, ни паспорта… В полицию едем, – кивнул Карсаков шоферу…

В сопровождении двух полицейских и портье они прошли по коридору ночного отеля.

– Вот его номер, – указал Карсаков.

Портье открыл дверь, они вошли и включили свет. Иван сидел на кровати, безвольно сложив руки на коленях.

– Что вы нам голову морочите! – досадливо сказал старший из ажанов. – Без вас у нас дел не хватает!

Друбич достал из кошелька деньги.

– У меня к вам просьба, господа. Пусть это останется между нами. Ни слова газетчикам, договорились?

Полицейские и портье вышли.

– Ну, напугали вы нас, Иван Максимович, – облегченно сказал Карсаков. – Нельзя же так, в самом деле! Мы весь город объехали! Обидно, я понимаю, но жизнь на этом не кончается…

Друбич наклонился и заглянул ему в лицо.

– Иван… – тревожно сказал он. – Иван, ты меня слышишь? – он тронул его за руку.

Тот по-прежнему пусто смотрел в пространство. Перед его глазами по очереди появлялись лица друзей, те беззвучно говорили что-то, с силой трясли его за плечи…

– Очень тяжелый случай, – говорил по-французски доктор. Иван в прежней позе сидел на своей кровати в номере. – Он не понимает, где находится, не узнает знакомые лица. Замедленная реакция на физические раздражители, – он достал медицинскую иглу, уколол его в руку. Ладонь Ивана с опозданием, не сразу сжалась. – Не хочу вас пугать, господа, но поверьте моему опыту – из этого состояния редко возвращаются…

Карсаков и Друбич переглянулись.

– Мы можем перевезти его в Петербург, профессор?

– Да, конечно. Состояние стабильное. Вам придется нанять кого-то из опытного медицинского персонала, можно в нашей клинике. Дорога не близкая. Кормить с ложки, следить, чтобы не было обезвоживания организма, пролежней. Другие бытовые проблемы – вы меня понимаете…

Медицинская сестра гренадерского роста и коридорный отеля, ворочая Ивана на кровати, как куклу, натягивали на него одежду. Потом закинули его безвольные руки себе на плечи и попытались поднять.

– Отойди, – Эжен оттолкнул коридорного. Они с Друбичем с трудом поставили Ивана на ноги, шагнули вперед – Иван замедленно переступил ногами…

Автомобиль проехал по питерским улицам, остановился у ограды больницы – приземистого унылого здания. Карсаков и Эжен вышли, Карсаков подал руку Маше.

Они прошли через двор. Маша испуганно, не поворачивая головы, нервно сжимая в руках сумочку, смотрела на душевнобольных, гуляющих под присмотром санитаров.

Она заглянула в приоткрытую дверь палаты. Осунувшийся Иван сидел на койке в бесцветной больничной пижаме, глядя в одну точку. Маша откинулась спиной к стене, с трудом сдерживая слезы. Потом взяла себя в руки, выпрямилась, уверенно вскинула подбородок и надела на лицо улыбку, как под куполом цирка перед прыжком. Подошла к Ивану, положила ему руку на голову.

– Ваня, – негромко позвала она.

Лицо его дрогнуло, он медленно поднял на нее ожившие глаза – и заплакал, горько, как ребенок.

– Все пройдет, Ваня… Все пройдет… Я с тобой… – Маша гладила его по голове. – Пойдем, – она взяла его за руку, и Иван покорно пошел за ней…

…Американские полицейские оттеснили толпу зевак и репортеров от дверей. Иван вышел с громадным букетом цветов в сопровождении компаньонов. Тотчас со всех сторон замигали вспышки камер, потянулись руки с открытками и афишами. Иван, окруженный толпой, раздавал автографы налево и направо, терпеливо фотографировался с поклонницами, отдавал им цветы и тут же получал новые букеты. Терри шел рядом, не умолкая переводил с русского и на русский.

Наконец, они добрались до машины. Последняя восторженная дамочка уже на ходу поцеловала стекло рядом с ним, оставив яркий след помады.

– Сейчас заедем в отель, а потом – релакс! Мюзик-холл, музыка, девочки на сцене!.. – мечтательно прикрыл глаза Терри.

– Что я, голых баб не видел?

– Иван, – огорченно сказал Терри. – Я в каждом городе составляю целую программу для твоих развлечений, – показал он газету с обведенной красным карандашом рекламой. – Это не советская Россия, Иван, это Америка. Здесь большая индустрия самых разных развлечений. Это моя работа, чтобы ты был доволен, чтобы тебе понравилось в Америке. Пресса пишет, почему ты совсем не появляешься на публике. Они думают, мы держим тебя – как это по-русски – под замок… Если ты думаешь: надо тратить свои деньги – нет, это бесплатно! За все платит фирма!

– Устал я.

Терри вздохнул.

– А я хотел пойти с тобой и сюда, и сюда, и сюда, – указал он на светящиеся вдоль улицы рекламы. – Но ты сидишь в отеле, и я тоже. Для меня это слишком дорого…

Скотт передал Ивану конверт с деньгами и чек. Тот пересчитал тонкую пачку долларов.

– Слушай, – покрутил он в руках чек. – Ты три месяца кормишь меня этими бумажками, в которых я ни хрена не понимаю! Где деньги?

– В банке, – пожал плечами Терри. – Неужели ты хочешь таскать из города в город чемодан с деньгами?

– Нет, я хочу, в конце концов, увидеть их своими глазами! Пощупать руками!

Компаньоны заговорили по-английски. Скотт глянул на часы и указал сидящему за рулем Брюсу дорогу. Потом обернулся к Ивану.

– Мы хотим, чтобы мы с тобой полностью доверяли друг другу, Иван, – начал переводить Терри. – Главное, чтобы ты понял, что мы не обманываем тебя. Не потому, что мы такие честные, добрые и глупые, а потому, что мы злые, жадные американские капиталисты и умеем считать деньги. Нам не выгодно обмануть тебя на один доллар, потому что мы потеряем сто… Чтобы ты убедился в этом, сейчас мы едем в банк…

Молодой клерк дежурно улыбнулся из-за банковской стойки. Скотт и Терри объяснили ситуацию.

– Дай ему чеки и свой паспорт.

Клерк отошел к сейфу с бумагами, покопался в них, затем вернулся к стойке, написал число на бумажке и положил перед Иваном.

– Видишь, на твоем счету двести восемьдесят шесть тысяч долларов с мелочью, – сказал Терри.

– Из ит май мани? – уточнил у клерка Иван, ткнув пальцем в бумажку, потом себе в грудь.

– Йес, – улыбнулся тот.

– Кэн ай гив олл май мани? – загреб Иван руками воздух.

– Да, ты можешь взять все деньги, – перевел Терри. – Но тебе придется подождать до завтра, потому что это слишком большая сумма. Может быть, ты хочешь снять какие-то деньги сейчас?

– Нет, – Иван сгреб со стойки чеки и паспорт…

На ступеньках банка он остановился, размышляя. Компаньоны с улыбкой смотрели на него.

– Терри, а могу я на эти деньги, скажем, купить дом? – спросил наконец Иван.

Тот перевел, и они с Брюсом и Скоттом покатились со смеху.

– Нет, – покачал головой Терри.

– Нет?

– Конечно, нет. Чтобы потратить триста тысяч долларов, тебе придется строить небоскреб! Или дворец рядом с голливудскими звездами… Так как насчет мюзик-холла, Иван?

Тот помолчал.

– А цирк у вас здесь есть? – спросил он.

Он сидел с компаньонами в центральной ложе, оглядывая высокий купол, публику в огромном зале. На арену выбежали два клоуна, Рыжий и Белый, закричали что-то по-английски.

Терри наклонился было к Ивану переводить, но тот остановил его рукой: не надо…

На арене цирка Иван жонглировал огромными гирями, затем поймал их на ладони – и развел в стороны на вытянутых руках. Зал зааплодировал. Иван раскланялся.

– Может быть, кто-то из почтенной публики желает повторить? – спросил он.

– Я! Я хочу! – вприпрыжку выскочил из-за кулис Рыжий клоун. Поманил за собой Белого.

– Гири-то картонные! – громким шепотом сообщил он секрет приятелю. Попытался поднять гирю, уронил ее на носок своего длинного ботинка и с воплем запрыгал на одной ноге. То же случилось и с Белым клоуном.

Иван сокрушенно развел руками, взял гири, подхватил под мышки обоих клоунов и ушел с ними за кулисы под смех и аплодисменты зала.

За кулисами обтерся полотенцем. Рядом разминалась Маша.

– Воздушная гимнастка – очаровательная мадемуазель Мими! – объявил конферансье.

Иван с Машей с улыбкой кивнули друг другу, легко коснулись пальцами. Маша решительно вскинула подбородок и выбежала на арену. Иван остался смотреть за выступлением в щелочку.

– Иван! – на ходу окликнул его Рыжий. – Там тебя посыльный какой-то ищет.

К Ивану подбежал лопоухий малый в почтовом кителе.

– Иван Максимович, вам пакет! – с восторгом глядя на него, выпалил он. – Лично в руки! Из Санкт-Петербурга!

– Да ты что?! – поразился Иван. – Мне? Из самой столицы?

– Да! С гербами! – посыльный протянул пакет.

– Вот спасибо, братец! – Иван аккуратно порвал плотный пакет на четыре части, сунул ему обратно в руку и повернулся к арене.

Растерянный малый потоптался у него за спиной.

– Так это… Иван Максимыч… Чего мне теперь с ним делать-то?

– Брось по дороге где-нибудь, чтоб тут не сорить…

Иван с Машей шли под руку по горбатой улочке маленького провинциального городка.

– Знаешь, про что мечтаю, Вань? – сказала Маша, прижимаясь щекой к его плечу. – Больше всего на свете!

– Про что?

– Про мандарины! – она остановилась у лотка. – Никогда в жизни ничего так не хотела. Ночью даже запах снится! Всю это гору, кажется, съела бы не отрываясь!

Иван засмеялся, полез в карман за деньгами.

– Насыпь-ка мне вот этих, рыженьких, братец.

– Сколько, Иван Максимович?

– Да все давай!

Пока продавец взвешивал мандарины и собирал в большой кулек, Маша взяла один, жадно сорвала кожуру, поднесла ко рту – и вдруг покачнулась, взмахнула руками. Иван по взгляду продавца понял, что происходит что-то за спиной, обернулся и едва успел подхватить падающую Машу.

– Что с тобой, Машуня? Посмотри на меня… Что с тобой?

– Голова что-то… закружилась… Задохнулась будто…

– К доктору надо, – засуетился Иван. – Сейчас… Тут больничка рядом…

– Не надо… Все хорошо уже, – Маша через силу улыбнулась. – Видишь, все в порядке! Пойдем.

Иван недоверчиво посмотрел на нее, взял в одну руку огромный кулек с мандаринами, Маша взяла его под другую, и они двинулись дальше.

– Ну и напугала ты меня, Машуня! Все равно надо бы врачу показаться.

– Я была уже у врача.

– А что ж не сказала-то?

– Видишь ли, Ваня, – менторским тоном сказала она. – Есть такие доктора, специальные, о визитах к которому дамы мужчинам не рассказывают.

– Это какие еще? – не понял Иван.

– А ты подумай.

– Не знаю я. Я в докторах не знаток. Да черт с ним, главное – что сказал?

– Господи, какой же ты ребенок, Иван! – засмеялась Маша. – Сказал, что маленький у нас будет!

Иван остановился как вкопанный, во все глаза глядя на нее. Потом выронил кулек – мандарины раскатились по брусчатке, а он подхватил Машу на руки и закружил посреди улицы.

– Пусти, люди смотрят! – смеялась Маша.

– Не пущу! Пускай смотрят! Пускай все знают! Ты теперь ногой земли не коснешься – на руках тебя буду носить! Завтра к хозяину пойду – пускай выступления отменяет!

– Нет, Иван, – сказала Маша. Она освободилась и встала на ноги. – Никому знать не нужно, и выступать я буду до тех пор, пока могу.

– Нельзя тебе!

– Я лучше знаю, – твердо сказала она. Посмотрела на него снизу, потерлась щекой о плечо. – Я дом свой хочу. Пусть маленький, хоть в одно окошко – но свой… Ваня, сколько лет мы с тобой, бездомные, по гостиницам скитаемся да по съемным углам? Не хочу ребенка в чужой дом нести! – помотала она головой. – Хочу, чтоб в нашем доме кроватка стояла. Чтоб у него свой дом был, с первого дня, понимаешь?

– Не надо тебе рисковать! Я за нас обоих, за троих работать буду!

– Я уже все посчитала, Иван. Вместе будем работать – как раз деньги соберем. Не волнуйся, со мной все хорошо будет, я знаю.

– …очаровательная мадемуазель Мими! – объявил конферансье.

Иван и Маша, как обычно, с улыбкой кивнули друг другу, легко коснулись пальцами, и Маша выбежала на арену навстречу аплодисментам.

Иван смотрел из-за кулис, как она вращается на трапеции, волчком раскручивается на канате, хлопал в ладоши вместе с залом.

– А теперь – смертельный номер! Полет под куполом! Слабонервных просим удалиться из зала!

Маша обвила рукой канат и под тревожную дробь барабана вознеслась на маленькую площадку под куполом. Напротив чуть покачивалась перекладина трапеции. Она глянула вниз, на маленький круг арены. Бледные пятна запрокинутых к ней лиц вдруг поплыли у нее перед глазами, все быстрее и быстрее. Она вцепилась в канаты, зажмурилась, пережидая внезапное головокружение. Собралась с силами, решительно вскинула вперед подбородок: алле! – и оттолкнулась от площадки…

Зрители, замерев в восторге, еще смотрели на вытянувшуюся, летящую под куполом фигурку, когда Иван отшвырнул с дороги конферансье и бросился на арену…

Ее ладони скользнули по трапеции, она зацепилась было на мгновение, качнулась и, опрокидываясь, полетела вниз…

Иван бежал, бесконечно медленно переступая ногами, вытягивая вперед руки. Ему не хватило двух шагов, Маша упала прямо перед ним.

Зал ахнул, барабанная дробь замедлилась и оборвалась. Цирковые кинулись на арену из-за кулис.

– Машуня… Маша… – он повернул ее лицом к себе. Изо рта у нее сочилась струйка крови. – Врача! Скорее! Есть тут врач? – закричал Иван, безнадежно оглядываясь в толпе.

Он подхватил Машу на руки и побежал к выходу. Задыхаясь, он бежал по улице, прохожие расступались перед ним.

– Потерпи, Машуня… Сейчас… Это близко… Только потерпи чуть-чуть…

Он ворвался в больницу, заметался по коридорам вперед и назад с Машей на руках.

– Доктор! Где доктор?!

Санитарка торопливо распахнула дверь, он вбежал в кабинет.

– Положите сюда, – указал пожилой доктор на стол. Он оттянул веко, заглянул Маше в зрачок, нащупал артерию на шее.

– Она мертва.

– Нет! Нет! – замахал руками Иван. – Она дышит! Слышишь? – Иван сгреб его окровавленными пальцами за ворот, так что треснул халат, наклонил к столу. – Слышишь? Делай что-нибудь, только не стой! Ты доктор? Лечи! Тебя учили! Инструмент бери! – он разбил кулаком дверцу стеклянного шкафа, выгреб инструменты. Рассыпая по полу, совал их в руки врачу.

Собравшиеся в кабинете врачи и санитарки молча смотрели на него.

– Ну сделайте же что-нибудь!! – срывая голос, закричал Иван…

Он сидел в больничном коридоре с Машей на руках, пусто глядя перед собой, чуть покачивал ее, будто баюкая. Доктора и больные опасливо обходили его стороной.

– Чего делать-то будем? – издалека кивнул на него один санитар другому. – Всю ночь так просидел.

– В покойницкую ее надо.

– Поди, забери. Пробовали уже. Полицию, что ли, звать?..

– Сынок… – подошла к Ивану старая санитарка.

Тот медленно поднял на нее глаза.

– Что ж ты мучаешь-то ее, сынок? – она поправила безжизненно упавшую Машину руку. – Больно же ей.

– Больно… – одними губами повторил Иван.

– Дай-ка ее мне. Там спокойней ей будет. Давай…

Иван бессильно сгорбился на кушетке, глядя, как уносят от него Машу по бесконечному больничному коридору.

Утопая туфлями в белой пыли, Иван шагал по дороге среди раскинувшихся на все стороны полей. С пригорка стал виден хутор и река с поросшими ивняком берегами. Иван остановился, глубоко вдохнул, оглядывая знакомый с детства пейзаж. Разулся, закатал брюки по колено и пошел босиком…

Отец у крыльца правил косу.

– Здорово, батя.

– А, здорово, Иван, – спокойно обернулся тот, будто и не было многих лет разлуки. Неторопливо отложил косу, оглядел сына в городском наряде. – Передавали тебе братья, что оглоблю об тебя обломаю, как увижу, за твою глупость? Не забыл?

– Бей, батя, – Иван поставил чемодан и развел руками. – Твоя правда была.

– Да теперь что, раньше надо было… Ну, здравствуй, – они коротко обнялись. – Ко времени успел – в поле едем.

На крыльцо выбежала мать. Замерла, глядя на сына, закрыв рот платком, бросилась было к нему – и остановилась под тяжелым взглядом отца.

– Здравствуй, сынок.

– Здравствуй, мамо, – они расцеловались.

– Поди, оденься по-человечески, – велел отец. – В таком мундире косой не помашешь. Не забыл еще, в какую сторону косят-то?..

Отец, горделиво приосанившись, правил телегой по хуторской улице. Иван с братьями шагали рядом.

– Ты куда, бать? – удивился младший. – Напрямки короче будет! – махнул он в другую сторону.

– Цыть! – грозно оглянулся тот на него. – Отцу указывать!

Прохожие хуторяне останавливались, другие выскакивали из хат, босоногие пацаны и девки шли за телегой, во все глаза разглядывая Ивана.

– Здравствуйте, Иван Максимович! С приездом вас!.. Здорово, Иван!.. Здрасьте, дядя Ваня!..

– Здравствуйте, родные мои! Здорово, братцы! Здравствуйте, люди добрые! – раскланивался Иван во все стороны.

Потом они с отцом и братьями под палящим солнцем шагали по пшеничному полю, размеренно взмахивая косами, оставляя за собой ровные валки жнивья. Пот градом лил из-под широкой соломенной шляпы Ивану на лицо, рубаха промокла до нитки, черные пятна кружились перед глазами, он задыхался уже, но искоса следил за идущим впереди отцом и не отставал…

Иван не сел – упал без сил под полотняный навес у телеги. Молодая красивая девка в высоко подоткнутой юбке протянула ему двумя руками крынку.

– Попейте молока, Иван Максимович.

Иван взял было – да чуть не выронил из негнущихся пальцев. Девка захохотала.

– Что, утомился уже? – усмехнулся отец. – Начали только. Это тебе не гири в цирке ворочать!

Иван жадно пил гулкими глотками, запрокинув крынку. Девка, не отрываясь, смотрела на него.

– Спасибо, родная, – отдал Иван ей крынку.

– Пошла, чего уставилась! Дыру проглядишь, – прикрикнул на нее отец, и девка побежала по полю, взбивая коленями юбку. – Неужто не признал? – кивнул вслед ей отец. – Поярковых младшая, Любаша. Помнишь, девчонка сопливая за тобой хвостом таскалась, всему хутору на потеху? Ты ее шугал от стыда.

Иван удивленно покачал головой:

– Долго меня не было.

– Долго, Иван, – кивнул отец. Помолчал и сказал: – Работай, Иван, работай. Работа – она все лечит, и душу, и дурь, и болячки…

– Откуда узнали-то? – глядя в сторону, спросил Иван.

– Не на Луне живем. Газеты вот не всегда доходят, а слухи быстрей телеграфа… Я не баба, жалостливых слов не знаю. Я тебе вот что скажу, Иван. Было, давно уже, – влюбился. Да как! Себя не помнил, как зовут, какого роду! Девка с соседского хутора – такая… такая… какую раз в жизни судьба дарит. Казак я или нет? Любишь – бери, не любишь – руби! А с другой стороны, я матери твоей слово дал перед Богом. Казак один раз слово дает – что жене, что царю, и держит уже до смерти. И тебя с братьями как оставить – батька, мол, не помер, не на войне порубили – за юбкой убежал… Измучился, черный стал, люди шарахаются. Я тогда в поле пошел, сюда, – повел он головой вокруг. – Жил здесь и пахал с утра до ночи, так что кобыла с копыт валилась, так что руки до мяса стер. И когда ничего уже в душе не осталось, ничего живого, кроме ломоты да боли, тогда вернулся…

Иван во все глаза смотрел на него.

– Ты не рассказывал мне, бать…

– А я и сейчас не говорил ничо, – сказал отец, глянув на подходящих братьев. – Померещилось тебе с устатку…

Иван сам не заметил, как заснул, накрыв лицо шляпой, бессильно раскинув руки. Братья поели, младший хотел растолкать его, но отец молча повел рукой: не тронь. Они поднялись и пошли к своим воткнутым в землю косам.

Столы в хате были сдвинуты и накрыты. За столами собрался чуть не весь хутор. Кому не хватило места, сидели на подоконниках, как на галерке, а с улицы заглядывали, расплющив нос о стекло, пацанята. В воздухе белыми облаками висел дым от трубок и самокруток.

Иван сидел между отцом и матерью.

– Чо ж ты бирюком сидишь, Иван? – заплетающимся языком сказал кто-то. Самогона выпито было уже немало. – Не выпил даже с нами, чокаешься все только. Зазнался, что ли, в столицах-то?

– Это у них порядок такой. Ре-жим! Ни выпить тебе, ни закурить!

– А бабу-то хоть можно?

– А с бабами вообще ни-ни. А то сил уже ни на что другое не останется!

Все захохотали. Мать тревожно глянула на Ивана. Тот засмеялся со всеми вместе.

– Да я ж никогда капли в рот не брал, с тех пор как батя нас с братьями нагайкой поучил. Мы тогда на Масленицу со стола допили, что за вами осталось – на всю жизнь охоту отшиб!

Все снова расхохотались.

– Иван, ты, говорят, в Париже самом был – расскажи!

– Забыл я все, – спокойно ответил Иван.

– Как – забыл?

– А так, забыл. Вот как мы с тобой в ночное пацанами ходили – помню. Когда ты в темноте на козла набрел, потом до самого хутора бежал-орал – за черта принял! – под новый взрыв хохота сказал Иван.

– Гостинцы-то своим привез? Похвались!

– А как же! Мне – вот, платок, – мать горделиво показала шаль, накинутую на плечи.

– А мне – сигары французские! – засмеялся отец. – Иван, принеси, народ посмешить! У меня в комоде, сверху, где бумаги все мои.

Иван пошел в соседнюю комнату, выдвинул ящик, достал деревянную шкатулку с сигарами. Присмотрелся, выдвинул ящик дальше. Снизу аккуратно сложены были вырезки с фотографиями из газет: Иван в схватке на арене… в черкеске и папахе… в чемпионской ленте с медалями…

Иван удивленно перебирал фотографии, разглядывал. На последней он держал на вытянутой руке над головой Машу…

Мужики попыхивали сигарами, передавали друг другу, качали головой:

– Против нашего самосада пожиже будет!

– Да, что для казака забава, то для француза смерть!

Кто-то затянул протяжную, пронзительную казацкую песню, тотчас подхватили все – про казака, который собирался на войну и прощался с любимой, и как настиг его в чистом поле горячий свинец…

Иван крепился, опустив голову, играя желваками, потом не выдержал, вышел из хаты и побрел в темноте, не разбирая дороги. Сел на землю, подперев голову руками.

Тихо подошла мать, села рядом, положила ладонь ему на голову.

– Поплачь, Ваня…

– Не могу. Внутри жжет все, а не могу, мама, не получается… Видно, кончились мои слезы. Не знаю, заплачу еще хоть раз в жизни…

Песня продолжалась, доносилась из дома – только голоса, а слов отсюда было не разобрать…

…Иван оторвал голову от подушки и сел на кровати. Номер отеля озарял свет рекламы с улицы. Мелодия еще звучала у него в ушах, и Иван стал негромко подпевать. Но песня не складывалась, он забыл какие-то важные слова.

Иван заходил вперед и назад по комнате, снова и снова начиная куплет, надеясь, что слова придут сами. Потом выскочил в коридор и забарабанил в соседний номер.

Дверь открыл заспанный Терри. Иван ворвался к нему.

– Терри, помнишь песню – старая песня, там казак собирается на войну и прощается с девушкой и уже знает, что не вернется, и…

– Иван, какая война? Что случилось? На улице стреляют?

– Да нет! – нетерпеливо заговорил Иван. – Слушай, Тарас, ты же из России сам, ты должен помнить! Давай я сейчас начну, может, ты вспомнишь, как там дальше… – Иван запел.

– Иван, я ничего не понимаю! Сейчас четыре часа утра! Я хочу спать. В восемь часов мы с тобой выезжаем в Нью-Йорк…

– Тарас, это очень важно для меня, понимаешь? – в отчаянии закричал Иван. – Давай еще раз попробуем. Ты же русский, черт тебя подери!

– Я американец, Иван, – сказал Терри. – Я не помню эту песню. Если это действительно важно – завтра я пойду в центральный лайбреари… в книжный собрание и закажу, чтобы нашли этот текст. А сейчас давай спать. Хорошо?

– Да… Спасибо, Терри. Извини, – Иван вышел.

Они мчались на машине по прямой, как стрела, дороге посреди каменистой красноватой пустыни с редкими узловатыми кустами на обочине. На горизонте поднимались слоистые горы причудливой формы. Иван, откинув голову на высокую спинку, равнодушно смотрел в окно. Сидящий рядом Терри разговаривал по-английски с перегнувшимся с переднего сиденья Скоттом. Брюс сидел за рулем.

– Да, Иван, – перешел на русский Терри. – Мы говорили про твою идею про казачий фолк…

– Про что? – не понял Иван.

– Фолк… национальный искусство… Эта твоя песня: казак едет на войну, девушка плачет, и так дальше. Это очень, очень хорошая идея, Иван! Ты начинаешь понимать в бизнесе! – засмеялся Терри, шутливо грозя ему пальцем. – Каждый, кто приезжает в Америку, рано или долго начинает понимать в бизнесе. Мы посчитали пока в голове. В каждом городе, где мы выступаем, мы будем организовать концерт – девушки в национальном костюме. Перед каждой схваткой – страшный военный танец на ринге: десять казаков в больших шароварах, с большой саблей. Дансеров можно нанять в любом мюзик-холле. Мы будем продавать разный национальный атрибут – головной убор, серебряные украшения, короткий сапожки – казачинки, да? – для мужчин и женщин. Мы организуем производство. Каждый твой поклонник – а это половина Америки – купит это, а вторая половина посмотрит на него и подумает: а почему у меня это нет? Мы создадим казачий мода в Америке, Иван! – в восторге рассказывал Терри. – Это целый большой, огромный бизнес, и ты будешь получать одну четверть! Ты понимаешь, Иван?! После Нью-Йорка мы начнем с тобой новый рекламный кампани!

Иван оторвался от окна и недоуменно глянул на него.

– В Нью-Йорке последнее выступление.

– Нет, Иван, это только начало! Мы начнем новый тур по всей Америке!

– Завтра я выступаю последний раз. Мы с тобой договаривались. Мы контракт подписали!

– Иван, никто не заканчивает бизнес на подъеме! Никто не уходит, когда деньги сами идут к тебе! Ни один умный человек на свете! – повертел Терри пальцем у виска.

– Значит, я один на свете дурак!

– Иван, на твоем счету в банке больше пятьсот тысяч долларов. Это много, но потом будет миллион, два миллион, пять миллион! – в отчаянии убеждал Терри. – Ты не понимаешь, Иван! Ты будешь богатый человек! Тебе пятьдесят лет. Когда ты не сможешь дальше выступать – у тебя будет много денег, очень много!

– Это ты не понимаешь! Я домой хочу! Я сыт уже твоей Америкой вот так! Стой! Останови, я сказал! – Иван ударил кулаком по сиденью Брюса. Тот затормозил.

Иван выскочил из машины, шагнул в одну сторону, в другую – во все стороны была все та же красная пустыня. Он ожесточенно рубанул тростью жесткие, будто металлические кусты. Терри с компаньонами, тоже выйдя из машины, наблюдали за ним.

Наконец Иван вернулся к машине.

– Слушай меня, Терри, – сказал он. – Я говорю слово только один раз и второй раз не повторяю. Так уж отец научил, извини. После выступления я забираю деньги – сколько заработал – и сажусь на пароход. А ты греби свои миллионы, с девками и плясками – только без меня!

– Хорошо, – ответил тот. – Но, может быть, сначала ты сядешь в машину?

Они поехали дальше. Американцы вполголоса переговаривались о чем-то, поглядывая на Ивана.

– Я понимаю, ты устал, Иван, – миролюбиво сказал Терри. – Давай спокойно поговорим об этом в отеле.

Иван молча, угрюмо смотрел на красные горы за окном, смазанные скоростью в одну пеструю полосу…

…цветастые рубахи и нарядные сарафаны, лошади и другая домашняя живность кружились в шумном водовороте ярмарки.

Отец, послюнив пальцы, пересчитал выручку.

– Добре… Хорошо поторговали, – довольно сказал он. – Теперь и горилки не грех на посошок, на обратную дорожку.

Иван взял под уздцы кобылу, и они с братьями и матерью стали проталкиваться сквозь толпу. Тощий господин с бородкой остановился, приглядываясь.

– Что-то лицо мне ваше знакомо… – сказал он. – А вы, случайно, не…

– Для вас, барин, все мы, хуторские, на одно лицо. Немудрено обознаться, – спокойно ответил Иван, проходя мимо.

– А ведь похож. Ей-богу, похож… – развел тот руками, глядя вслед…

На площади городка стоял цирковой шатер. На помосте перед ним гимнастки скручивались в кольцо, жонглеры перекидывались булавами, а клоуны, рыжий и белый, наперебой зазывали прохожих на представление.

– О! Гулять так гулять! – остановился отец. – Пойдем-ка и мы, посмотрим!

– Не надо, бать, – хмуро сказал Иван.

– Сказал – пойдем! Сто лет в цирке не был. Поди, билеты купи! – велел отец, протягивая деньги.

Они сидели всей семьей на галерке.

На арене клоуны тузили друг друга, дрессированные собачки в юбочках и шляпках прыгали на задних лапах. Отец хохотал до слез, хлопал себя по коленям. Иногда искоса поглядывал на Ивана. Тот сидел, сгорбившись, глядя под ноги, лишь изредка поднимая глаза на арену.

– А теперь – воздушная гимнастка, очаровательная мадемуазель Жанет! – объявил конферансье.

Иван вскинул голову. Из-за кулис выбежала затянутая в трико девушка. Иван напряженно следил за каждым ее движением, а когда она под тревожную барабанную дробь вытянулась в полете под куполом, невольно выбросил вперед руки – поддержать, подхватить…

Потом начались схватки борцов. Отец азартно следил за ними, ерзая на жесткой скамье.

– Давай! Давай, жми! – орал он вместе со всем залом. – Как дети малые, возятся, ей-богу! – с досадой махнул он. – Нет, ты глянь! Да я б годов двадцать назад… – Мать едва удерживала его на месте.

В конце конферансье, как положено, вызвал любого желающего из почтенной публики сразиться с непобедимой Черной Маской.

– Иди! – толкнул отец Ивана.

– Брось, бать…

– Иди, говорю! Покажи им, пусть знают наших!

– Есть желающие? – повторил вопрос конферансье. Атлет в маске ждал посреди арены, надменно скрестив мощные руки на груди.

– Есть! – крикнул отец.

Все взгляды тотчас обратились к ним. Иван медленно поднялся и пошел вниз между рядами. Шагнул на арену.

Конферансье замер с открытым ртом. Борец стащил с лица маску и развел руками:

– Иван Максимыч, вы?..

Конферансье наконец пришел в себя.

– Господа! Господа! Сенсация! – срывающимся от волнения голосом закричал он. – Уважаемая публика! На арене – чемпион России, русский медведь, ваш земляк Иван Максимович Поддубный!

Зал разразился аплодисментами и восторженным ревом.

– А ведь узнал я! Узнал! – торжествующе объяснял соседям тощий господин с бородкой. – Как же тут обознаться, когда один такой на всю Россию!

Из-за кулис повалили на сцену артисты, окружая Ивана и аплодируя вместе с залом.

Иван глянул на галерку, нашел глазами своих. Мать плакала, вытирая слезы платком. Отец сидел, горделиво выпрямившись. Молча кивнул Ивану и перекрестил…

 

1905 год. Париж

…Поддубный поднял болтающего ногами противника, перехватил поудобнее и бросил на лопатки…

Заголовки парижских газет, мелькающие на печатном станке: «Русский медведь возвращается!»

…Иван эффектным «мостом» – перегнувшись назад и упершись головой в пол – бросил противника через себя…

Типографские рабочие пакуют кипы газет: «Русские казаки берут Париж!».

…Иван, навалившись на соперника, вдавил его спиной в ковер.

Из-за кулис исподлобья наблюдал за схваткой Буше со своей свитой.

– Боюсь, номер с маслом на этот раз не пройдет, Рауль? – насмешливо сказал пожилой господин. – Ставки двенадцать к одному. Не в нашу пользу.

– Ставь на меня, – упрямо велел тот.

– Сколько?

– Все! – заорал Рауль. Повернулся и пошел к выходу. Молча, стремительно миновал толпу репортеров…

Мальчишки-газетчики бежали по парижским бульварам, размахивая свежим номером: «Полуфинальная схватка чемпионата мира – Иван Поддубный против Рауля де Буше!»

Вечером Поддубный с Карсаковым, Друбичем и Эженом сидели в открытом кафе. Все, кроме Ивана, пили вино. Иван чокнулся с ними бокалом сока.

– Ты сильно изменился, Иван, – рассуждал Карсаков. – Ты стал еще сильнее, но не это главное. Я всегда говорил, что на ковре побеждают не мускулами, а головой. Главное – ты начал думать на арене, перестал бросаться на врага с шашкой наголо, как в последний бой, как казак на Бонапарта, да простит меня Франция…

– Вы, как всегда, правы, граф, – насмешливо сказал Друбич. – Жаль только, что, кроме вас, это заметили и соперники, и газетчики…

– Перестаньте, в конце концов, иронизировать, барон!..

Иван молча ел, поглядывая на компанию за крайним столиком – пятерых мужчин с невыразительными, будто стертыми лицами, почти одинаково одетых, в одинаковых котелках. Старший, с перебитой, расплющенной переносицей, заметив его взгляд, приветливо приподнял шляпу.

– Но весь Париж по-прежнему болеет за тебя, Иван, – с улыбкой кивнул на них Эжен.

– Остались две самые тяжелые схватки – Рауль и Йенс Педерсен. Рауль – очень хитрый и очень подлый, железный Йенс – очень умный и очень сильный. Это как бы два полюса современной борьбы – все худшее и все лучшее, что в ней есть… – продолжал Карсаков.

– Позвольте повторить мой вечный вопрос, граф, – отчего вы не пишете стихов? «Ода о французской борьбе на современном этапе ее развития»? Вы будете иметь успех!..

Иван, не слушая, искоса наблюдал за подозрительной компанией. Они расплатились и исчезли в темноте. Иван проводил их взглядом.

Он шел по ночному бульвару с Эженом.

– Мы, борцы, объезжаем весь мир, – сказал Эжен, вдыхая свежий воздух. – А что мы видим, Иван? Атлетический зал и арену. Когда закончится этот чемпионат, я покажу тебе Париж. Париж – это не соборы и дворцы, Париж – это улицы, дворы, это парижане… Я прожил пятнадцать лет в России, Иван, и остался французом. Это навсегда. Как и ты в любом краю мира останешься русским…

Иван глянул через плечо – компания шла за ними в отдалении.

– Иди в гостиницу, Эжен.

– А ты?

– Скоро буду. Один хочу пройтись.

– Понимаю, – кивнул тот.

Когда Эжен скрылся за деревьями бульвара, Иван обернулся – улица была пуста. Он свернул в темный переулок и пошел, постукивая тростью в тишине.

Двое возникли перед ним из-за угла. Он оглянулся – остальные подходили сзади, отрезая путь к отступлению.

– Вам нужен мой кошелек? – Иван доставал портмоне.

– Боюсь, тебе не хватит денег, приятель, – усмехнулся главарь, вытаскивая револьвер. Остальные достали ножи.

Иван взмахнул тростью. Раздался выстрел, пуля срикошетила от стены рядом с головой Ивана, а главарь, выронив «бульдог», повалился на мостовую, прижимая к себе перебитую руку. Иван ударил в другую сторону – второй апаш сложился напополам и рухнул. Третий ударил Ивана сзади ножом – тот едва успел закрыться, лезвие вонзилось в руку. От ярости не чувствуя боли, Иван схватил пятерней нож прямо за лезвие, рванул на себя – и переломил. Растерявшиеся апаши кинулись бежать. Иван помчался было за ними, но они бросились врассыпную по проходным дворам.

Главарь, постанывая, пытался подняться. Иван остановился над ним и занес над головой пудовую трость. Тот скорчился на мостовой, в ужасе глядя на него снизу, ожидая смертельного удара. Иван, раздувая ноздри, поднял трость выше – и не смог ударить. Наклонился, сорвал с него белый шарф и, заматывая на ходу окровавленную руку, пошел прочь не оглядываясь.

– Ты с ума сошел, Иван?! Ты смерти ищешь? – метался по комнате Карсаков.

Иван сидел на стуле, доктор плотно бинтовал ему левую руку от ладони до плеча.

– Почему полицию не позвал?

– Поддубные еще никогда ни от кого не бегали, – спокойно ответил Иван.

– Господи, а я действительно поверил, что ты изменился!

Врач начал собирать инструменты.

– Что скажете, доктор? – спросил по-французски Друбич.

– Скажу, что вашему другу повезло. Крупные сосуды не задеты. Сухожилия тоже целы. Нужен полный покой. И полная неподвижность для поврежденной руки. От любого напряжения раны снова разойдутся.

– Сколько времени нужно для полного выздоровления?

– Все зависит от организма. Недели две, три…

– Господи! – схватился за голову Карсаков. – Через два дня схватка с Раулем! Доктор, вы уверены, что он не сможет выйти на арену?

– Вы на рояле играете? – спросил тот, открывая дверь.

– Да, а…

– Сыграйте мне одной рукой сонату Бетховена, и я поверю в чудеса, – доктор вышел.

В комнате повисло молчание.

– Нет, это просто так Раулю с рук не сойдет! Я немедленно иду в судейский комитет! – схватил Карсаков шляпу.

– Что вы им скажете? – мрачно сказал Друбич. – У нас нет ни доказательств, ни свидетелей.

– А что вы предлагаете? Просто сняться с чемпионата?

– Я что, за сто верст киселю хлебать приехал? – вскочил Иван. – Под конвоем домой не отправите! У этого хлыща с того раза еще ко мне должок! Умру, но получу!

– Есть еще одна опасность, – сказал молчавший до этого Эжен. – Я знаю французских апашей, этих… головорезателей. Они не остановятся, пока не закончат дело, за которое им заплатили.

– Я звоню в полицию! – сказал Карсаков. – Надо, чтобы приставили охрану!

– Русский медведь в клетке? – усмехнулся Иван. – Нет, не буду я, как цирковой мишка, на цепи ходить… Вот что, Эжен. Вы, тренеры, старые борцы, друг с другом общаетесь. Поплачься им – мол, Поддубный руку на тренировке выбил, вряд ли на схватку выйдет. У кого рыльце в пушку – тот смекнет, про что речь. Хочу на физиономию Рауля глянуть, когда на ковре встретимся. Да и эта шпана меня в покое оставит до поры до времени…

– Начинаем полуфинальную схватку за звание чемпиона мира! Победитель международных турниров, парижский мушкетер Рауль де Буше! – объявил судья.

Рауль выбежал на арену, приветствуя публику.

– Русский медведь, кубанский казак – Иван Поддубный!

Трибуны взорвались аплодисментами. Потом аплодисменты стали стихать, послышался удивленный гул – никто не вышел из-за кулис по другую сторону арены.

Пауза затягивалась. Буше, чуть заметно улыбаясь, переглянулся с пожилым господином из своей свиты. В этот момент снова грянули овации. Кулисы распахнулись, и Иван неторопливо, глядя через пустую арену в глаза Раулю, вышел на ковер. Плечо и ладонь его были туго перебинтованы.

Рауль сжал зубы, не скрывая досады. Пожилой господин подбежал к судейскому столу, жестом призвал к тишине.

– Уважаемые судьи! Почтенная публика! – зычно объявил он. – Как мы с вами видим, господин Поддубный травмирован. Мы отдаем должное мужеству русского борца, – картинно похлопал он в ладоши, – но исключительно из гуманных соображений, с тревогой за его здоровье, мы требуем отменить схватку!

К Ивану подошел врач, попросил подать левую руку для осмотра. Иван, как бы не поняв, дружелюбно потряс его ладонь в рукопожатии – и сжимал до тех пор, пока тот не присел от боли. Иван заботливо помог ему подняться и широко раскинул руки, апеллируя к публике.

Судьи за столом склонились друг к другу, совещаясь. Они едва слышали друг друга из-за рева и свиста, топота сотен ног на трибунах. Председатель наконец поднялся с места.

– Схватка начинается! – объявил он. – Однако, в случае явной опасности для здоровья господина Поддубного, борьба будет немедленно прекращена!

Иван сразу захватил Рауля. Тот вцепился ему в раненое плечо. Иван невольно охнул от боли, ослабил захват, и Рауль вырвался. Иван, развернувшись к нему правой стороной, боролся, по сути, одной рукой, а Рауль раз за разом дотягивался, бил и захватывал его за раны. Бинты пропитались кровью, кровь уже ручьем лилась по пальцам Ивана.

Судьи переговаривались за столом. Председатель, покачав головой, уже взял в руку колотушку для гонга.

– Господи, неужели остановят? – ахнул Карсаков.

А Иван от ярости уже не чувствовал боли. Он схватил барахтающегося Рауля поперек пояса, вскинул над головой и двинулся к судейскому столу. Судьи, опрокидывая стулья, бросились врассыпную. Иван с размаху бросил Рауля на стол, так что проломилась столешница. Ликующие трибуны вскочили в едином порыве. Председатель отыскал под обломками стола гонг и ударил в него.

Иван, весь в крови, покачиваясь, пошел с ковра. Судья догнал его и на ходу поднял его бессильную руку. Толпа бросилась с трибун на арену. Эжен, Карсаков и Друбич, сотни незнакомых людей обнимали его, не замечая, что пачкаются в крови.

– Один шаг, Иван! – в восторге кричал Карсаков. – Ты понимаешь? Осталась всего одна схватка, только один, последний шаг!..

…За окнами автомобиля поднимались, уходили в немыслимую высоту небоскребы.

– Нью-Йорк! – с улыбкой сказал Терри, заметив, что Иван очнулся от дремы. – Ты вернулся, откуда начал. Ты сделал полный тур вокруг Америки, ты увидел всю Америку… Я люблю Нью-Йорк. Только здесь ты можешь реально понять… ощущать величие Америки над всем миром, – вдохновенно говорил Терри. – Каждый день много разных людей из разных стран приезжают сюда за лучшую жизнь, чем там. Мало кому это удается. Ты счастливый человек, Иван! Америка приняла тебя! Видишь тот дом? – указал он. – Завтра там будет большой прием для тебя. Одна тысяча человек – люди с Уолл-стрит и Голливуд, банкиры, кинозвезды, конгрессмены, люди от президента – все они хотят видеть тебя, Иван, жать твою руку…

– Ты забыл, Терри. Завтра я уезжаю. Кстати, закажи билет.

Терри на мгновение досадливо сжал губы и тотчас снова улыбнулся:

– Билет – нет проблем. Мы договорились обсудить об этом потом, Иван.

– Слушай, Тарас! – резко сказал Иван. – Я не первый год на арене, на мне наживались все, кому не лень. Но теперь меня на кривой козе не объедешь! Я не люблю разговоры потом. Я хочу сразу после боя получить свои деньги!

Тот коротко переглянулся со своими компаньонами.

– Ты уже знаешь, Иван, что в Америке нет проблем получить деньги. Ты просто приходишь в банк и даешь свой паспорт… А теперь, пожалуйста, сделай так: чи-и-из, – он надел на лицо картинную улыбку. – Нас встречают.

Около отеля их поджидала толпа репортеров. Они бросились к машине. Иван вышел, жмурясь от слепящих вспышек фотокамер…

Иван стоял в своем углу ринга, оглядывая переполненные трибуны. Брюс массировал ему шею и торопливо говорил что-то по-английски.

– Не будь спокоен, следи за ним каждый момент, – переводил Терри. – Этот парень – не просто один из того, кто ты видел здесь. Это – райсинг стар… – он повел руками. – Восходящая звезда Америки…

– Восходит, говоришь? – коротко усмехнулся Иван. – Закатим!

– Что он сказал? – спросил Брюс.

Не понявший шутки Терри пожал плечами:

– Кажется, он хочет катать его по полу… Он не такой сильный, как ты, – продолжал он переводить слова Брюса. – Но не забывай – он в два раза моложе. Он будет забирать твои силы. Если хочешь победить – сделай это быстро!

Ударил гонг, Иван с противником пошли навстречу друг другу. Войдя в захват, парень сильно ударил Ивана головой, потом локтем в грудь, сбивая дыхание.

– Это мы проходили, – сквозь зубы сказал Иван. – И это тоже…

Гибкий, мускулистый парень был намного быстрее Ивана, он стремительно кружил вокруг него, Иван напряженно переступал на месте, сторожа каждое его движение. Трибуны ревели, Брюс и Терри кричали что-то из-за канатов.

Наконец Иван взял противника в плотный захват, подсек под ноги и навалился сверху. Парень, упершись затылком в пол, встал на мост, но Иван уверенно дожимал его. Судья, припав к рингу, следил за уменьшающимся просветом между спиной парня и полом. Он уже поднял было руку, чтобы зафиксировать победу, но Иван вдруг ослабил захват, перекатился вбок и поднялся. Противник тотчас вскочил на ноги. Трибуны изумленно ахнули.

– Что ты делаешь, Иван?! – заорал Терри. – Почему ты не положил его?

– Не так, – Иван подмигнул ему. – Последний бой!

Они снова закружились по рингу. Иван обхватил противника под мышками, сцепил пальцы за спиной и рванул на себя. Вытянувшись во весь рост, как в замедленной съемке, парень описал высокую дугу и рухнул на ринг.

Весь зал поднялся с мест, аплодируя поднятыми над головой руками. Ринг наполнился людьми, Иван раздвинул их, помог подняться оглушенному противнику, обнял его. Парень сказал что-то.

– Он будет помнить этот день всю свою жизнь, когда он проиграл великому Поддубному! – перевел сзади Терри.

Вокруг Ивана мелькали лица, его поздравляли, надевали чемпионскую ленту, потом еще одну, вручали кубок, обнимали.

– Это лента чемпиона Америки, – переводил Терри, с трудом удерживаясь рядом в плотной толпе. – Кроме того, они присуждают тебе тайтл чемпиона чемпионов!

Иван поднял руки, приветствуя публику, поклонился на все четыре стороны.

– Спасибо! Спасибо, мои хорошие! Прощайте, люди добрые!

Зал ответил ему оглушительным ревом…

В стерильной тишине банка непривычно гулко отдавался стук трости по каменному полу. Иван подошел к стойке. Девушка с приветливой улыбкой повернулась к нему.

– Здравствуй, красавица, – сказал Иван. Он протянул ей паспорт, прислонил трость, чтобы удобнее было жестикулировать, и начал объяснять – наполовину на ломаном английском, наполовину руками. – Мои деньги лежат в вашем банке.

– Момент, – девушка взяла паспорт и отошла к сейфу с банковскими документами. Вернулась с папкой бумаг. – Да, – с улыбкой подтвердила она. – На вашем счету пятьсот двенадцать тысяч шестьсот тридцать один доллар сорок восемь центов, – она написала число на бумажке и подвинула к Ивану.

– О'кей! – облегченно кивнул Иван. – Я хочу получить эти деньги.

– Вы не можете получить эти деньги, – с той же приветливой улыбкой отрицательно качнула головой девушка.

– То есть как? – опешил Иван. Он решил, что произошло недоразумение из-за его плохого английского и начал с начала, еще активнее жестикулируя. – Это, – ткнул он в бумажку, потом себе в грудь, – мои деньги?

– Да.

– Я могу взять мои деньги?

– Нет.

– Почему?!

– Вы должны принести американский паспорт.

– Американский паспорт? – удивился Иван. – У меня нет американского паспорта!

– Ничем не могу помочь, – развела руками девушка.

– Эй, говорит тут кто-нибудь по-русски? – заорал Иван.

Чинные клерки и посетители удивленно обернулись к нему. Дежурный полисмен шагнул ближе от дверей. На помощь к девушке подошел старший клерк. Та быстро вполголоса объяснила ему ситуацию.

– Я – Иван Поддубный! – обратился к нему Иван, решив, что от мужика будет больше толку.

– Очень приятно.

– Это – мои деньги?! – повысив голос, продолжал Иван.

– Да.

– Дайте мне мои деньги! – ударил Иван кулаком по стойке.

– Очень сожалею, – развел тот руками. Он поднял банковский договор и указал Ивану строчку. – Здесь написано, что получить деньги может только ГРАЖДАНИН СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ АМЕРИКИ Иван Поддубный. Есть три варианта, чтобы решить проблему: первый – принесите ваш американский паспорт, и вы получите деньги, второй – обратитесь в суд, и наконец третий – если вы хотите кричать, выйдите, пожалуйста, на улицу!..

Иван, уже не слушая, все поняв, медленно поднял на него бешеные глаза. Клерк попятился от стойки, но Иван, схватив трость, бросился к дверям.

Терри, Скотт и Брюс ждали его в номере. Когда разъяренный Иван, пинком отшвырнув дверь, ворвался в комнату, Терри встал и поднял руку.

– Иван! Перед тем, как ты начнешь говорить, пожалуйста, немножко послушай меня. Мы – честные бизнесмены. Мы не украли твои деньги. Это – твои деньги, их можешь взять только ты, и никто другой. Если нет – они будут лежать в банке год, пять лет, сто лет.

Потом заговорил Скотт, Терри начал переводить. Иван стоял молча, раздувая ноздри, переводя глаза с одного на другого.

– То, что мы сделали, Иван, мы сделали только для твоей пользы. Если ты привезешь деньги в Россию, у тебя их заберет Советская власть, когда ты сойдешь с парохода. Мы не хотим это, мы хотим, чтобы ты был счастливый и богатый, как ты заслужил это за свою жизнь. Мы поможем тебе получить американский паспорт, ты будешь гражданин свободной Америки. Не говори сейчас, есть время думать. Ты можешь ездить весь мир. Мы будем работать, будем делать большой бизнес и будем платить два раза больше, как гражданину Америки…

Иван вдруг захохотал. Все трое удивленно уставились на него.

– А я, грешным делом, думал, вы нормальные, честные воры. Ну, стащите кусок-другой – мне не привыкать, – смеялся Иван. – А ты купить меня решил со всеми потрохами, с душой вместе, крыса канцелярская?! – заорал Иван. Он схватил за грудки Скотта, рванул к себе. – Меня, Ивана Поддубного!

Брюс бросился их разнимать. Терри отскочил и достал из кармана свисток:

– Иван, еще один шаг – и я вызываю полицию, – крикнул Терри. – Ты останешься в Америке надолго, только уже в тюрьме!

– Домой хочу! Домой, понимаешь?! Может, ты дом мой мне купишь, сюда перевезешь, хутор мой, с рекой, с могилой батиной с мамкой?

– Говорите по-английски, пожалуйста! Я не понимаю! – прохрипел Скотт.

– А ты по-любому не поймешь! На счетах не посчитаешь! Костяшку туда, человечка сюда! – он с силой отшвырнул его. – Душно мне тут! Дышать нечем с вами рядом, – Иван рванул на себе ворот рубахи. Он подхватил трость и вышел, грохнув дверью так, что та соскочила с петель, постояла так немного и рухнула плашмя, открыв длинный коридор отеля, по которому стремительно удалялся Поддубный.

– Что он кричал? – спросил Скотт у Терри, переводя дыхание и поправляя галстук.

– Я не понял дословно. Кажется, требовал, чтобы мы купили ему дом. И еще что-то про могилу рядом с рекой.

– Вымогательство и угроза убийством, – констатировал Брюс.

– Успокойтесь, господа, – сказал Скотт. – Ни один человек в здравом уме не отмахнется вот так от полумиллиона долларов. Или я чего-то не понимаю в этой жизни.

Иван брел в толпе горожан по Манхэттену – крошечный человек среди огромных небоскребов. Увидел вывеску трансатлантической пароходной компании, решительно распахнул стеклянную дверь.

– Сколько стоит один билет в Россию? – спросил он у клерка за стойкой.

– Господин Поддубный! – узнал тот. – Ваше турне заканчивается? Очень жаль… – он заглянул в бумаги. – Каюта люкс до Петербурга… простите, до Ленинграда… шестьсот двадцать два доллара.

– А третий класс?

– Третий класс – триста восемнадцать долларов.

– А место без каюты? Без койки, без ничего?

– На этом рейсе нет мест без каюты, – удивленно пожал плечами клерк. – Самое дешевое – третий класс.

Иван молча пошел к выходу.

– Эти русские – самые жадные люди на свете, – поделился клерк с коллегами. – Богатый человек, – указал он вслед Поддубному, – готов плыть следом за пароходом…

В номере отеля Иван сгреб в чемодан с полок кубки, побросал следом медали.

Он стоял в длинной унылой очереди к одному из окошек в ломбарде. Тощий господин в пенсне и жеваном костюме – очевидно, завсегдатай ночлежек для бездомных – кивнул ему из соседней очереди, приветливо приподнял мятую шляпу:

– Здравствуйте, Иван Максимович! – по-рус-ски сказал он. – Не узнаете? Вместе из России на пароходе плыли. В страну свободы. Не признали?

Иван покачал головой и отвел глаза. Меньше всего он хотел, чтобы его узнавали здесь.

– О, господин Поддубный! – громогласно объявил приемщик. – Русский медведь! Какая честь для нас!

Все посетители тотчас уставились на Ивана. Тот, пряча глаза, выложил на прилавок медали.

– Вы хотите заложить эти вещи? – приемщик быстро опытным взглядом оценил медали. – Это позолота – мы можем предложить двадцать долларов. Это тоже. И это. Остальные мы не можем принять. Итого шестьдесят долларов.

– Только шестьдесят долларов? – изумленно спросил Иван.

– Извините, мы принимаем только драгоценные металлы и антиквариат.

– Момент, – скучавший у окна спекулянт в котелке подошел ближе, приоткрыл тросточкой чемодан Ивана. – Я возьму все это оптом. Сто пятьдесят долларов.

– Двести, – возник с другой стороны еще один.

– Двести пятьдесят!

Иван, держа в руках открытый чемодан, униженно наблюдал за торгом.

– Двести восемьдесят!

– Триста.

Конкурент с сомнением оглядел кубки и поднял руки – сдаюсь.

– Триста долларов за все! – спекулянт достал из кармана деньги.

– Триста сорок. Мне нужно на билет и за гостиницу, – в отчаянии сказал Иван. – Еще только сорок долларов!

– Разрешите, – американец протянул руку к чугунной трости, но Иван убрал ее за спину.

– Это не продается.

– Как знаете. Только из уважения к вам я даю триста долларов. Вам никто не даст больше за эти безделушки…

Иван вскинул на него бешеные глаза.

Тощий господин в пенсне тем временем сдал обручальное кольцо в соседнем окне и получил деньги.

– Неужели и вас американцы надули, Иван Максимович? – усмехнувшись, сказал он. – Вот уж действительно – страна равных возможностей. Я могу дать только десятку, не побрезгуйте, – протянул он бумажку.

– Вот еще возьмите, – подошел другой. – Есть еще кто из наших? – крикнул он, оглянувшись по сторонам.

– А, пропади оно все пропадом! – отчаянно сказал третий. – Поддубному не помочь – что Россию продать!.. – протянул он деньги. Подошли еще несколько человек с мелкими деньгами.

– Братцы, – дрогнувшим голосом сказал Иван. – Я же отдать не смогу…

– Если бы я мог вернуться… – сказал первый. – Если б только мог… – он безнадежно махнул рукой и отвернулся.

– Поклон передайте, – попросил другой.

– Кому? Найду, не сомневайтесь, кому, только скажите!

– Не знаю… Некому… Просто как на берег сойдете – поклонитесь от нас от всех…

– Братцы, я же… – едва сдерживая слезы, сказал Иван. Он сгреб в охапку, обнял всех сразу. – Спасибо, братцы!.. На, подавись, упырь! – швырнул он чемодан с наградами спекулянту.

Он стоял на пустынной палубе, опираясь на трость, вглядывался в горизонт, глубоко вдыхая морской воздух.

– Господин, – тронул его за руку матрос-негритенок. – До берега еще двадцать часов хода.

– Да. Я знаю, – ответил Иван по-русски.

– Господин, вы замерзнете, – показал матрос, обняв себя за плечи. – Вы заболеете. Температура! – сунул он палец под мышку. – Спуститесь вниз, в каюту.

– Ничего, сынок, – улыбнулся Иван. – Я полгода ждал – еще немного подожду.

Пароход подошел к причалу. Матросы сбросили вниз канаты, начали спускать сходни.

Пассажиры стояли на палубе, глядя на огромную толпу в милицейском оцеплении, запрудившую весь причал, переговаривались по-английски:

– Кого встречают?

– Наверное, официальный визит. Кто-нибудь из кабинета министров…

Иван, постукивая тростью, спустился по сходням. Внизу его ждали трое в черных кожанках с кобурой и чиновник в пенсне.

– Поздравляем с прибытием, товарищ Поддубный, – козырнул старший.

– В целях вашей безопасности я уполномочен принять у вас на хранение деньги, – показал чиновник бумагу.

– А, это конечно. Всенепременно, – весело ответил Иван. – Подержи-ка, – он сунул чиновнику трость. Тот вцепился в нее двумя руками, едва не уронив. Иван деловито покопался в одном кармане, в другом, достал последний доллар, с размаху впечатал в ладонь чиновнику и шагнул к людям.

– Ура Поддубному! – крикнул кто-то. Толпа взорвалась радостными криками, прорвала оцепление и бросилась ему навстречу.

– Здравствуйте, родные! – Иван низко поклонился им. Люди тянулись прикоснуться к Поддубному, тот пожимал руки, обнимал кого-то. – Спасибо, братцы! Да что ж вы делаете, надорветесь! – засмеялся он, но его уже подняли на руки, и Иван поплыл над людским морем, оглядывая обращенные к нему лица, смеясь и плача одновременно…

… – Пойдем, – мать взяла его за руку, и Иван, белобрысый мальчишка, покорно пошел за ней, вытирая слезы с лица. Они шли над рекой, уже едва видной в сумерках. Издалека от хутора доносилась песня, протяжная, пронзительная, с отчетливо теперь уже слышными словами – о том, как собирался казак на войну и прощался со своей любимой, зная, что никогда уже не вернется живым.

Багровая полоса вечерней зари над горизонтом становилась все тоньше, от реки поднимался туман, катился клубами по скошенным полям, и вскоре две фигурки – матери и сына – исчезли, растворились в нем…

Чемпион чемпионов, русский медведь, кубанский казак Иван Максимович Поддубный продолжал выступать на арене цирка до семидесяти пяти лет. За всю жизнь он не проиграл в честной борьбе ни одной схватки.

Заслуженный мастер спорта, заслуженный артист республики Поддубный умер в 1949 году в нищете и голоде, не успев дописать письмо Председателю правительства СССР с просьбой выделить ему тарелку бесплатного супа в день.

Полмиллиона долларов на имя американского гражданина Ивана Поддубного до сих пор хранятся в одном из банков Америки.