1

Пронзительная трель звонка бесцеремонно раскидала обрывки сновидений. Я приоткрыл глаза. Сквозь неплотно задернутые шторы в комнату пробивался дневной свет. Впрочем, насчет дневного я поторопился. Утро, день и вечер в первые дни осени у нас похожи друг на друга как три поросенка. Ниф-Ниф, Наф-Наф и Нуф-Нуф.

Телефон, требуя внимания, выпустил еще пару длинных, визгливых рулад. Я смотрел, как кружатся пылинки в воздухе, медленно оседая вниз, и ждал, когда кто-нибудь снимет трубку.

Внезапно мелодия прервалась на середине, подавившись очередной нотой. В квартире наступила благодатная тишина. Пару секунд я наслаждался покоем, затем облегченно перевернулся на бок. Но заснуть не получилось — из-под дивана ударили мощные аккорды рока. Опустив руку, я нашарил на полу пластиковый прямоугольник мобильника, сбросил вызов и вновь закрыл глаза.

Разговаривать мне ни с кем не хотелось, но и выключить телефон я не мог: а вдруг позвонит Лара? Конечно, это «вдруг» было из области фантастики, как если бы мой кот Римо решил заговорить со мной человеческим голосом или чего доброго выяснилось, что земля плоская и стоит на трех китах, но я не мог не упустить этот, пусть и совершенно призрачный шанс. Один на миллион.

Лара, Ларочка, любимая… — шептал я, проваливаясь в сон. — Какая же ты все-таки стерва…

Повсюду клубилась густая свинцовая мгла. Она поднималась вверх, распускаясь пышными призрачными цветами, оседала, цепляясь за ноги тяжелыми, вязкими комками, чтобы затем вновь взметнуть тонкие щупальца протуберанцев. Это серое марево не было безжизненным, оно скрывало и предполагало нечто. Только я никак не мог понять, что именно. Как не мог осознать, дружественна или враждебна эта серая муть по отношению ко мне.

Где я?

Тяжело переставляя ноги, я медленно поплелся вперед. Так иногда бывает во сне, когда ноги почему-то отказываются слушаться. Но я все равно упрямо брел, с трудом шаркая подошвами.

Туман немного рассеялся, обнажив огромный черный валун и белое трепещущее облачко. До моих ушей донеслись негромкие звуки — вдалеке явно разговаривали.

— Адвентисты седьмого дня, Англиканская церковь, Апостольская кафолическая Армия спасения, Ассирийская Церковь, Буддизм, Духоборцы… О Господи! С чего же начать? Что же выбрать? Господи! Вразуми меня и направь на путь истинный, — слышалось невнятное бормотанье.

— Хм… — произнес голос постарше. — А есть разница?

Я прищурился, пытаясь разглядеть, кто же там бубнит, но мешал туман.

Вскоре обстановка начала меняться. Сероватый дымок плавно осел вниз, затем пугливо попрятался по углам, обнажив унылую сумеречную площадку с теряющимися в полумраке краями. Пробивавшееся сверху золотистое сияние освещало лишь ее середину, словно сцену в театре, где вот-вот начнется спектакль. Или как будто бы сквозь дырявую крышу чердака проникал солнечный свет. Впрочем, с таким же успехом этот «чердак» мог оказаться и глубоким подвалом, освещаемым одинокой лампой. И ни души вокруг. Лишь в центре этой декорации антитезой друг другу смутно маячили две фигуры — белая, похожая на облако, и черная, напоминающая большой придорожный валун.

Я сделал пару шагов вперед. Ноги утонули в мягком пепельном ковре, вверх устремились шустрые белесые фонтанчики. Пыль. Много пыли. Действительно, старый и пыльный чердак или подвал, куда хозяева не заглядывали много-много лет.

— Что ж не видно-то ничего! — возмутился я.

И вдруг картинка прояснилась, словно некто протер тряпкой старое грязное стекло или навел резкость объектива. И началось действие. Под ноги мне бросился ярко-красный мяч с синей полосой, такой, как был у меня в детстве. Следом за ним выехал трехколесный велосипед, затем показались веревочные качели — точно такие или очень похожие висели у бабушки на даче, когда она еще была жива. Выплыл из темноты и остановился прямо у моих ног игрушечный самосвал.

Белая фигура оказалась молодым юношей, почти мальчиком. Рассыпанные по плечам пшеничные кудри, нежный овал лица, широко открытые васильковые глаза юного романтика. Отрок (почему-то его хотелось назвать именно так) был одет в белый спортивный костюм из мягкого пушистого материала. Черный булыжник неожиданно поднялся на лапы, отряхнулся и превратился в большого черного пуделя.

Ангелоподобный отрок, склонив голову, молился. Пес искал блох.

«О, пречестный, животворящий крест Господень! Помогай ми… со всеми святыми во веки. Аминь», — разобрал я.

Отрок закончил молитву, его рука потянулась вверх, дабы осенить себя крестным знамением, но тут неизвестно откуда вырвался рой больших черных с иссиня-зелеными переливами навозных мух. С мерзким, пронзительным жужжанием мухи атаковали парня. Он отшатнулся, заслонив лицо, и… Неловко расправив крылья, отлетел на пару метров.

— Ангел! — ахнул я.

Рой не стал преследовать свою жертву. Застыв на мгновение в нерешительности, мухи быстро, словно по команде, образовали в воздухе черную жужжащую пентаграмму, направленную двумя остриями вверх. Пудель довольно расхохотался.

Ангел уже пришел в себя. Спустившись с небес на землю (в прямом смысле, только вряд ли это место было землей) он лихорадочно забормотал молитву, выставив перед собой зажатое в руках распятие. Примерно так участковый предъявляет свое удостоверение хулиганам.

— Исчадье ада! Порожденье тьмы! Убирайся обратно в преисподнюю! — негодующе возопил он взволнованным фальцетом.

Небесно-голубые глаза метали праведные молнии, готовые испепелить любого богохульника. Пентаграмма под его грозным взглядом смяла ряды, съежилась и схлопнулась внутрь себя словно черная дыра. Пес перестал смеяться и, нарочито сморщившись, примирительно сказал приятным баритоном:

— Фи, как грубо, какая horrendum pudendum Ужасная непристойность (лат.)! Я же просто пошутил. К тому же, я просил при мне не выражаться и жестов непристойных, которых я не терплю, не делать? Просил. Сам ведь знаешь, не люблю я этого. Желудок у меня слабнет. Вот сейчас нагажу человеку в душу, и окажется наш подопечный in impuris naturales В естественных примесях (лат.), то бишь по уши в дерьме. А виноват будешь ты, мой юный пернатый друг, ибо…

Пес неожиданно замолчал, оборвав фразу на середине. Он вскочил на лапы, подобрался и повел ушами, как это делают собаки, когда что-то учуят.

— Ну? Что ибо? — запальчиво крикнул ангел. — Договаривай, раз уж начал!

— Не время спорить. Пора. Я начинаю, — резко бросил пес.

— Почему это ты?

— Хочешь оспорить? — прищурился пес.

— Да!

— И как ты собираешься это сделать?

Ангел, насупившись, молчал. Пес расслабился и уселся на задницу. В его черных глазах плясали веселые чертики.

— Предлагаю жребий, — невинно тявкнул он.

— На все воля Божья, — покорно согласился ангел, хотя такой поворот ему явно не нравился.

Пудель поднял переднюю лапу, в которой блеснула золотая монетка.

— Ты у нас существо крылатое, орел, стало быть. Ну а я по остаточному принципу решка.

Пес подкинул монетку, и та высоко взлетела вверх, поблескивая гранями. Оба персонажа и я вместе с ними завороженно смотрели на маленькое сверкающее солнце. Наконец монета улеглась на пол. Ангел ринулся к ней, и тут же негодующе развернулся обратно.

— Обманщик! Ты все подстроил! — его голос срывался от возмущения.

Пес захихикал, шутливо закрывая морду лапой.

Последние слова пуделя я не расслышал — их заглушил нарастающий гул. Картинка потускнела, отдалилась и…

Что они собираются начинать? И при чем тут душа? — только и успел удивиться я во сне, как выпал в реальный мир.

 

2

— …Рома, тебя к телефону. Одноклассник.

Мама стояла в дверях моей комнаты с телефонной трубкой в левой руке. Фиолетовый фартук в розочках намекал, что звонок застал ее на кухне. Правая рука демонстративно отставлена в сторону — чтобы я знал, что ее оторвали от важных и неотложных дел вроде приготовления котлет или мытья посуды. Настолько неотложных, что даже руку вытереть некогда. Недовольно поджатые губы являлись лишь вишенкой на торте к образу «я все должна делать сама, хотя я и так самый занятой человек на свете».

— Не хочу ни с кем разговаривать, — пробурчал я, отворачиваясь к стене.

Мама не уходила, взгляд ее становился все более укоризненным, губы стянулись в узкую нить. Я этого не видел, я это знал. Потому что так бывало всегда, когда я разочаровывал ее своим поведением.

— Меня нет дома, я умер, — пробормотал я.

— В конце концов, это переходит все границы! — возмущенно процедила она.

Послышались быстрые шаги, и рядом со мной легла телефонная трубка, призывно оглашая пространство Вовкиным «алло».

— Да, — сонным голосом промямлил я, когда за мамой закрылась дверь.

— Салют, старик! — жизнерадостно рявкнула трубка. — Ты что, спишь?

— Почти, — нехотя отозвался я.

— А у меня хата свободна, — хихикнул Вовчик. — Предки на фазенду свалили. Соседка сегодня звонила, там вчерашний ураган парники порушил и из помидоров кетчуп понаделал. Подваливай, а? Мы тут уже почти час колбасимся.

— И кто именно у тебя колбасится?

За этим невинным вопросом скрывался настоящий: а нет ли у Вовчика Лары. Но он понял буквально и принялся загибать пальцы:

— Вилейкина с Рубинчик, Серега, Тимур, Влад, Ирка Гонтарь. Ксюха с Димоном обещали подгрести через полчасика. Сейчас еще попробую до кого-нибудь дозвониться.

— Ладно, я подумаю.

— Ну, думай.

В Вовкином голосе проскользнуло разочарование. Близкими друзьями мы не были, по негласному рейтингу класса я никак не мог считаться завидным гостем, без которого вечеринка не в кайф. Так с чего вдруг?

Я отложил трубку и откинулся на подушки. Пойти или не пойти — вот в чем вопрос.

Непременно пойти! — фальцетом выкрикнул внутренний голос. — Вдруг там будет Лара? Наберись смелости и расставь точки над «i» в ваших отношениях.

Я сел.

Но тут внутренний голос тоном опереточного злодея вкрадчиво прошептал: а вдруг она придет не одна, а с тем типом? Перед моими глазами вновь промелькнула увиденная пару недель назад картина. Растерянная Лара, совсем не ожидавшая меня встретить. Я сам с идиотской улыбкой на физиономии. Хоть я и не видел себя, но думаю, улыбка была идиотской. И этот перец. На полголовы выше меня и лет на пять старше. С «Мицубиси» последней модели и самомнением со строящийся в Питере «Лахта-центр».

Ну уж нет! Я улегся обратно. Но сомнения не давали мне покоя, они толкались и свербели в глубине души. Поворочавшись немного, я опять сел. Может, действительно пойти? Вряд ли Ларин амбал соблазнится компанией десятиклассников.

Я встал с кровати и направился к шкафу.

Новые джинсы. К сожалению, не «Кельвин Кляйн» и даже не «Ливайс», а произведение безымянного портного из пригорода Стамбула. Новая, но дешевая футболка без заветного зеленого крокодильчика на груди. Да уж, в такой футболке не девчонок соблазнять, а только на даче картошку окучивать. Кое-как пригладил волосы, нашел в старенькую ветровку и глянул на себя в зеркало. Увиденное меня не слишком порадовало: из зеркала на меня смотрел парень среднего роста и средней внешности. В поношенной ветровке и с тоской в глазах.

«Я ушел к Вовчику, вернусь поздно», — быстрой скороговоркой выкрикнул я в направлении кухни и шагнул за порог квартиры.

Пока я валялся в кровати и занимался самоедством, в городе прошел дождь. Судя по огромным лужам — настоящий ливень. Я перепрыгнул через разлившуюся во всю ширину тротуара водную преграду и направился в сторону Вовкиного дома.

Район, в котором я живу, может служить наглядным пособием на тему «как строился мой родной город». Здесь есть старые, дореволюционные здания, от половины которых остались лишь фасады, а внутри все давно перестроено новыми жильцами. Зато вторая половина так и продолжает ветшать и разрушаться. Есть солидные, основательные кирпичные «сталинки» и скромные одинаковые, словно близнецы, панельные многоэтажки времен застоя. Над ними горделиво вздымаются вверх, сверкая новенькими стеклопакетами, элитные новостройки. И ученики в нашем классе, как и эти дома, представляли собой весь спектр социальных слоев города — начиная от детей пролетариев, как у нас презрительно называют рабочий люд, и заканчивая счастливчиками, родившимися с серебряной ложкой во рту. Я находился где-то посередине этой иерархической лестницы. К сожалению, намного ближе к ее нижним ступеням, чем мне хотелось бы. Вовчик тоже являлся середняком, но в отличие от меня гораздо ближе к вершине.

«Ребенок из неполной семьи» — во все времена это звучало почти как приговор. Хуже может быть только ребенок из неблагополучной семьи. Я рос без отца. Вернее, отец был и, наверное, даже есть, но я его не помнил. Он оставил нашу семью, когда я едва покинул манеж. Зато очень хорошо помню измученную, плачущую от свалившихся на нее проблем маму. А проблем было немало. Взять хотя бы нас с братом.

Разница у нас двенадцать лет, и когда я пытался выбраться из манежа, решив, что вполне могу это сделать, брательник мой пытался вылезти из детского возраста, возомнив себя взрослым. Не знаю, тогда ли его сильно пригнобили в воспитательных целях или он всегда таким и был, но сейчас, приближаясь к тридцатнику, Артем так и не обзавелся ни собственной семьей, ни своим жилищем. Притом, что всегда нравился девушкам и недостатка внимания с их стороны не испытывал. Примерно полгода он жил у очередной подруги. Затем, когда она заводила разговор о браке, братец пугался и что-то блеял на тему, что еще не готов к серьезным отношениям. Так что следующие полгода он жил вместе с нами в крошечной квартирке, полученной от завода еще дедом, маминым отцом, в те далекие годы, когда мама была младше меня. Квартирка была двухкомнатной и мы с братом делили одну комнату на двоих.

Сейчас он находился на стадии завязывания новых отношений и жил на два дома. Поэтому в нашей общей комнате вперемешку с моими вещами находились и вещи брата. Как, например, старый номер «Плейбоя» и журнал «Психология души». Оба были пролистаны мной от корки до корки, ибо посвящались расставанию с любимым человеком. Стоит ли уточнять, что советы на тему «что делать?» и «как жить дальше?» журналы давали диаметрально противоположные.

«Надо было на него меньше давить в детстве», — вздыхала мама, говоря об Артеме. Уж что-что, а давить она умела. Не зная своего отца, с годами я начал понимать, почему он ушел, — жить с мамой было крайне непросто. Понимать, но не оправдывать. Разве можно оправдать предательство?

Я срезал путь через двор, заросший старыми липами, и вышел на проспект. Впереди сверкали стеклопакетом башни кирпичной новостройки, в которой обитал Вовчик. К ней я и держал путь.

Мимо меня стремительно проносились «легковушки». Обдав едким облаком из выхлопной трубы, тяжело прогромыхал грузовик. Я нерешительно остановился у перехода — пешеходная «зебра» полностью терялась в грязной воде. Но вот на светофоре зажегся желтый, я шагнул на проезжую часть, туда, где лужа была поменьше, и тут же отскочил обратно — на «зебру» проворно выскочил белый «Мерседес». Вот обязательно найдется какой-нибудь умник, врывающийся на пешеходный переход на последних секундах «зеленого»!

«Мерседес» вильнул в сторону, пронзительно взвизгнул тормозами и окатил меня грязным фонтаном из-под колес и отборным матом из окна. Я отпрыгнул назад, но было уже поздно.

Потери оказались колоссальными. С джинсов стекала вода, образовывая грязную лужицу под ногами. В кроссовках хлюпало и чавкало. И что, спрашивается, теперь?

— Держи.

Незнакомая женщина протягивала мне пачку бумажных салфеток. И хотя она улыбалась, взгляд ее был серьезен, даже суров.

— Спасибо, — буркнул я, принимаясь оттирать грязные подтеки на штанинах.

Тетка не уходила. Она наблюдала за мной, словно чего-то ждала.

— Зайдешь? — неожиданно произнесла она, когда я закончил. Это был полувопрос-полуутверждение.

— Куда? — удивился я.

Она слегка повернула голову направо. Но там же ничего, кроме длинного офисного здания, нет…. Неужели?..

Из-за унылой серой коробки жилого дома выглядывали золотящиеся в лучах вечернего солнца церковные купола.

— Тебе станет легче. Я знаю.

Я неопределенно передернул плечами. Посещение храма не входило в мои планы, ни сегодня, ни когда-либо еще. Но женщина, не отрываясь, сверлила меня взглядом. Ее молчаливое ожидание подразумевало «да» с моей стороны.

Баг! Не люблю, когда на меня так смотрят! Я сразу превращаюсь в неразумного и несамостоятельного малыша, от которого ждут правильных решений. И я ничего с собой не могу поделать в этот момент, я всегда поступаю так, как того хотят взрослые. Это как условный рефлекс.

Мой жест женщина приняла за сомнения.

— Смирись, — назидательно сказала она. — Бог посылает нам испытание не в наказание. Это все гордыня, нежелание смириться с тем, что имеешь. Счастлив не тот, кто обладает всем, чего хочет, а тот, кто доволен тем, что имеет. Это гордыня ставит нас в такие ситуации, когда мы просто бессильны что-либо сделать. Она мучает нас неприятием наших родителей — но мы бессильны поменять их. Она мучает нас желанием завоевать любовь другого человека — но любовь можно завоевать только любовью, а у нас нет любви, потому что где сильна гордыня, там любовь не живет.

Гордыня? Вот уж никогда не думал, что про меня можно так сказать. Я уже открыл рот, чтобы возразить ей, но женщина не нуждалась в собеседнике.

— Любую неприятность называют испытанием, потому что так мы проверяем себя — к чему мы направляем нашу волю — к добру, смирению или к злу, гордыне. Если к гордыне — мы падаем еще ниже, и следующее испытание будет еще тяжелее. Если к добру — мы приобретаем смирение, облегчаем себе жизнь…

Дальше я не слушал, потому что мое внимание захватила стремительно приближающаяся ко мне девчонка. Она шла… вернее, бежала так, словно за ней гнались черти. Я даже посмотрел вдаль, но никаких чертей там не увидел. Полы расстегнутой кожаной курточки мотались из стороны в сторону, длинная темная коса, собранная на макушке, яростно хлестала по плечам. Симпатичное в другой ситуации личико сейчас было донельзя серьезным.

Что же ее так гонит вперед? Страх? Нет, тут что-то другое. Решительность доведенного до последней черты человека? Целый букет чувств читался на ее сосредоточенном лице. Девчонка вихрем пронеслась мимо, окинув меня мимолетным взглядом, и исчезла за поворотом.

В церкви ее так напугали что ли? Нет, не в церкви…

Двое мужчин в черных костюмах остановились неподалеку, внимательно оглядывая окрестности. Посовещались и двинулись по проспекту вперед. Совсем не ту сторону, куда скрылась беглянка.

Любопытство решило за меня.

— Пойдемте, — произнес я, глядя на церковь, откуда выбежала незнакомка и преследовавшие ее «черти». — Только я не знаю, как там себя вести.

— Ничего сложного в посещении храма нет, — обрадовалась женщина. — Как правило, заходя в храм, человек три раза крестится и делает три поясных поклона, после чего целует центральную икону.

От этих слов меня передернуло. Ну уж нет — пусть она сама ее целует после стольких людей, приложившихся к ней сегодня. Зря что ли нам про гигиену в школе рассказывают.

Женщина накинула на голову тонкий платок и направилась к двери. С некоторым трепетом я двинулся следом за ней.

— В принципе никакой разницы нет, сколько ставить свечек и к какой именно иконе, — наставляла она меня по пути. — Самое главное, чтобы ставя свечи, ты молился, а не совершал механических действий. Свеча без молитвы бессмысленна. Молиться нужно за свою душу, за близких родственников и друзей, за милость которую оказывает Господь в жизни. Просите, и дано будет вам…

— Что просить?

Но она не ответила и лишь продолжила свой монолог.

— Ищите, и найдете. Стучите, и отворят вам, ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят, учит нас Писание. Оружием благодарной молитвы можно победить любую беду, любую скорбь.

И хотя голос тетки звучал уверенно, сомнения, что таким образом я смогу решить свои проблемы, во мне были сильны. С этими сомнениями я и вошел в храм.

Внутри оказалось мрачновато и неуютно. И еще пахло. Воском, горелой канифолью и чем-то затхлым. Прямо у входа шла бойкая торговля свечами, брошюрами, крестиками и картонными иконками. Поневоле вспомнился Христос, изгоняющий торговцев из храма. Видимо, окончательно выгнать не получилось. Или, как говорится в известном фильме, «иногда они возвращаются»…

Церковь напомнила мне вокзал — касса, где продают билеты и сувениры. Встречающие, провожающие… Суета сует, одним словом… Говорят, церковь несет умиротворение, но «умиротвориться» между снующими и пихающимися людьми у меня не получалось. Здесь царил свой особый мир со своими законами, который вовсе не собирался принимать меня.

Я отошел к массивной колонне. В тусклом, неверном свете лампадки смутно угадывалось исхудалое лицо с темными страдальческими глазами. Я кивнул изображению как старому знакомому — каждое утро уже вторую неделю я видел такие же глаза в зеркале.

Потоптавшись на месте, я двинулся вдоль дальше. Множество пристальных взглядов со стен провожали меня. Некоторые взоры были строги ко мне и смотрели осуждающе, в иных, наоборот, читалось сочувствие. А, может, все это я нафантазировал себе…

Я выбрал святого с, как мне казалось, самым добрым лицом и остановился перед ним. Я не знал, как надо правильно молиться. Я просто стоял и смотрел. Слова пришли сами.

Ты наверняка многое пережил, многое испытал. Ты мудрее и сильнее меня. Помоги мне, попросил я его. Научи меня. Объясни мне, что мне делать, как жить. Я стоял и ждал ответа, но ничего не происходило. Лишь печальные глаза по-прежнему участливо смотрели на меня. Я вздохнул, мысленно попрощался с тем, к кому обращался, и двинулся дальше.

Впереди мелькнула темная коса. Девчонка, которую я заметил на улице. Значит, вернулась. Интересно, что она там делает? Молится? Вряд ли. С таким отчаянным лицом, как было у нее, разве что последнюю электричку догонять, а не молиться.

Я медленно брел, разглядывая иконы. Все женские лики напоминали мне Лару. Такие же огромные с поволокой глаза, жалостливо или укоризненно взиравшие на меня. Хотя Лара никогда не смотрела на меня жалостливо. Казалось, эти глаза были повсюду. Воспоминания вновь захлестнули меня, в груди стало жарко, к горлу подкатил комок…

Баг! Лара!..

Кусая губы, я резко отвернулся к стене. И тут моего запястья коснулись теплые пальцы, и едва слышный голос шепнул пару слов мне на ухо. Пока я жалел себя, странная девчонка вплотную подобралась ко мне.

Я даже не успел толком удивиться, как она исчезла. Зато появились персонажи, которым здесь явно было не место. Двое неуловимо одинаковых мужчин в темных костюмах, тех самых, которых я видел на проспекте, обшаривали — почему-то именно это слово пришло мне в голову — церковь. Двигались они профессионально, проходя сквозь толпу людей, как нож проходит сквозь масло, а их цепкие, холодные взгляды были взглядами убийц. Уж не ее ли они искали здесь?

Было душно, хотелось на воздух.

«Там, где толпа ест и пьет, даже где она поклоняется, — там обыкновенно воняет. Не нужно ходить в церкви, если хочешь дышать чистым воздухом. Фридрих Ницше», — с легкой иронией процитировал приятный баритон, показавшийся мне знакомым.

Я осмотрелся вокруг. Поблизости никого не было. Но кто-то же это сказал! Или нет? Ну вот, еще и слышится всякое…

И тут как назло зазвонил мой мобильник. Я лихорадочно полез в карман, нашаривая телефон, — не дурак, понимаю, что хардкору не место в храме. Но сколько недобрых взглядов, я поймал, пока пробирался к выходу.

— Чего ты хотел? — недовольно спросил я Вовчика, оказавшись на улице.

— П-прекрасная, но капризная п-половина нашей тусы требует мороженого, — заикаясь, пробасил Вовчик. Он был уже пьян. — Купишь по дороге?

— Ладно, — буркнул я, озираясь.

Почему-то я был уверен, что увижу ту девчонку с темными волосами, но мои ожидания не оправдались. Зато на левой руке рядом с часами красовался плетеный браслетик, которого раньше там не было. В одном месте я нащупал утолщение — в фенечку была вплетена то ли плоская бусина, то ли какая-то пластинка. Пару лет назад такими браслетиками из ниток и мягких резинок увлекались все первоклассницы нашего города. По-хорошему, снять бы его, да выбросить. Заметит кто — стыда не оберешься. Но девчонка просила сохранить подарок. Да и меня самого что-то останавливало от подобного шага. Так что я затолкал плетенку под браслет от часов — подальше от любопытных глаз — и тут же забыл о ней.

 

3

Границы сегодняшнего мероприятия Вовчик обозначил сразу, как только мои кроссовки переступили порог квартиры.

— П-прости, чувак, но сегодня только пивасик, это моя хата, мне проблемы с родоками не нужны, — доверительно обдавая мое ухо пивным духом, пробасил он. — А то помнишь, как было у Серого? Когда Колян нажрался и башкой вышиб стеклянную дверь? Не заметил, называется, хе-хе.

Я неопределенно пожал плечами.

— То-то же! К-крови было… «Скорую» пришлось вызвать, а те ментам н-настучали. Протокол нарисовали, родителям и в школу сообщили… Ох и нагорело нам всем тогда!..

Вовчик схватился за голову, как будто она и сейчас и горела.

— Хотя откуда ты можешь помнить, тебя же там не было… — добавил он потом.

Он был прав. Я не помнил. Вернее, помнил лишь скандал, разгоревшийся в школе уже после события, но не сам инцидент. Не было меня там. Сейчас уже и не знаю почему — не позвали или сам не пошел, хотя второе вряд ли. Что лукавить, подобными приглашениями меня баловали не часто.

— Ладно, развлекайся, чувак.

Хлопнув меня по плечу, Вовчик направился в гостиную, откуда доносилась заунывная тягучая мелодия.

— Мороженое кинь в морозилку, — не оглядываясь, небрежно бросил он.

Как и велел хозяин, я запихнул полиэтиленовый пакет с мороженым в морозильник, вытащил из упаковки на кухонном столе бутылку — пить мне не хотелось, но не отличаться же от остальных — и направился туда, где подразумевалось веселье.

Несколько свечей, засунутых в пустые жестяные банки, безуспешно пытались создать романтическую обстановку. Дерганное, неверное пламя выхватывало из полутьмы лица девчонок, секретничавших стайкой у окна. Рядом с ними по-хозяйски сложив ноги на журнальный столик, в кресле дремал организатор вечеринки. В центре комнаты под доносящееся из музыкального центра мяуканье, перемежаемое томными перешептываниями, запрокинув голову и широко раскинув руки, в одиночестве кружилась Ирка Гонтарь.

Странная штука жизнь, думал я, глядя на язычки пламени. Все в ней перемешано, верх и низ. Одна и та же свеча может освещать лик святого и пустые бутылки на столе праздной компании. Всего какой-нибудь час назад я стоял в церкви, куда забрел впервые в жизни, а теперь я здесь.

Единственный в комнате диван оккупировали Серый с Коляном. Диван был большим, и они словно римские патриции вольготно возлежали на нем. Эти две темные фигуры могли бы так и остаться неопознанными мной, если бы не блеск очков а-ля Берия, которые из моих знакомых носил только Серый, да светившийся в темноте экран смартфона, с которым никогда не расставался Колян. Не знаю, какой катаклизм должен был произойти в мире, чтобы Колян выпустил из рук свой любимый гаджет. Серега, задорно посверкивая очками, доставал Коляна разговорами. Есть у него такая дурная привычка — даже с банки пива страдать словесным недержанием.

Лары нигде не было видно.

Я подождал немного, пока глаза привыкнут к темноте, и направился к «патрициям».

Появление нового собеседника в моем лице на диване было воспринято с энтузиазмом. Серега тут же подобрал ноги, освобождая место, и принялся азартно излагать последние школьные новости. Сделав глоток — пиво оказалось теплым и противным на вкус, — я приготовился слушать.

— Смолову родоки из Штатов привезли новый айфон. Григорян из 11б сломал ногу — слетел со скутера где-то в прибрежных водах Атлантики. Хе-хе, гипс, говорят, снимут только через месяц. Он сейчас на домашнем обучении. В 10а новенькая. Страшненькая, как утконос, — выпалил Серый на едином дыхании.

Он быстро приложился к горлышку, и тут же продолжил:

— Еще Максимов оставил Светку и закрутил с Людкой Агеевой. Светка истерила, ходила за ними повсюду, словно агент царской охранки, караулила Максимова у подъезда, у его любимого Макдональдса, у тренажерного зала, разве что в мужскую раздевалку не лезла. И везде закатывала сцены ревности. Даже вены резала.

— Прям так и резала? — вяло удивился Колян, не отрывая взгляд от экрана. — Наверняка только вид сделала. При этом, не забыв раз десять написать в Одноклассниках.

— Не веришь? — окрысился Серега. — А вот и резала! Моя мать работает вместе с их соседкой, так та рассказывала, что даже «скорую» вызывали. Вот! А ты ничего не слышал?

Это уже был вопрос ко мне. Я пожал плечами:

— Мало ли по каким причинам вызывали «скорую».

— Вот по тем самым и вызывали. Я знаю, — уверенно заявил Серый.

И добавил, покосившись в мою сторону:

— Что-то много в последнее время драм и переживаний. Но тут главное трагедию не устраивать. Насильно мил не будешь. Правильно говорю?

Чтобы не отвечать, мне пришлось надолго приложиться к бутылке.

— Правильно ведь? — не отставал Серый, теперь уже обращаясь к Коляну.

— Угу.

— Настоящий мужчина никогда не покажет, что ему больно.

— Угу.

— Вот как Ромка.

— Угу.

Серега дружески приобнял меня за плечи и прокричал в ухо, сверкая очками:

— Молодец, чувак, что выбрался. Давно пора. Нельзя же так переживать из-за какой-то девчонки.

— Угу, — вновь машинально пробормотал Колян.

В этот момент заунывная мелодия сменилась бодрыми аккордами, и к Ирке присоединились остальные девчонки. Они бодро запрыгали-задергались, следуя энергичному ритму.

— Да что ты все угу, да угу, — вдруг рассердился Серега. — Сказать что ли больше нечего?

— Угу, — вновь по привычке буркнул Колян. — Женский пол вообще трудно понять. Они глупы и поступки их глупые. Доволен? Это ты хотел услышать?

— Ну не знаю… — задумчиво протянул Серый. — Ларка вот точно дура…

Я встал и направился к выходу, ощущая спиной сочувствующие взгляды парней. А может, это просто разыгралось мое воображение, и никто мне вслед вовсе не смотрел. Посудачили и забыли.

Хотелось тишины.

Ну и зачем ты тогда приперся? — мысленно обругал я себя, топчась в холле. Но вернуться домой и тут же нарваться на мамины упреки — вариант не лучше.

Я тронул ручку ближайшей двери. Из темноты доносился шепот и звуки возни. Почувствовав, как лицо заливается краской, я быстро отступил назад. Следующую дверь я открывал с опаской. Стукнул пару раз, прислушался, а потом осторожно просунул голову в щель.

Здесь тоже было темно. Пламя двух толстых свечей очертило на полу небольшой световой овал, в центре которого лежала гадательная доска. Рядом с ней на коленях примостились Майка Вилейкина и Люська Рубинчик. Вытянув руки с длинными наманикюренными ногтями — темно-багровыми Майки и голубыми в цветочек Люсьен — девчонки завороженно пожирали доску глазами. Мой приход остался ими незамечен.

Я тихонько примостился в задних рядах. Не гонят — и на том спасибо.

— Вызываю дух Михаила Юрьевича Лермонтова. Дух, ты пришел? — монотонно завывала Майка. Судя по ее голосу, продолжалось это уже довольно давно.

Двоечницы, хмыкнул я, нашли, кого позвать. Лермонтов вряд ли сможет ответить на их девчачьи вопросы. Зато нагрубит и высмеет на раз. Лучше бы уж Льва Николаевича позвали. Или Маргарет Митчелл, хотя она ведь по-английски отвечать будет…

— Дух, ты здесь? — продолжала взывать замогильным голосом Вилейкина — первая красавица класса, существо сколь эфемерное, столь и наивное.

Планшетка слегка сдвинулась с места. Девчонки оживились.

— Дух, ты готов отвечать на наши вопросы?

Планшетка опять дернулась. Видимо, в правильную сторону, ибо девчонки удовлетворенно выдохнули. Первой отважилась узнать свою судьбу Вилейкина.

— Дух, как мне избавиться от растяжек на заднице? — спросила она дрожащим от волнения голосом.

Планшетка осталась недвижимой.

— Неужели они так и не исчезнут? — захныкала Майка. — Дух, скажи-и-и. Ну пожа-алуйста.

На этот раз планшетка издевательски быстро дернулась в сторону «да». Вилейкина явно не ожидала такого ответа, но любопытство перевесило обиду, и она продолжила свои расспросы:

— Дух, у меня так и не вырастет грудь третьего размера? Придется вставлять импланты?

Планшетка опять было дернулась в сторону «да», но застыла на полпути.

— Да откуда ему знать про импланты? В его время никаких имплантов не было, — недовольно буркнула Люсьен.

В отличие от Вилейкиной красотой она не блистала, поэтому на мир и себя в нем смотрела гораздо реалистичнее. Потеснив подругу, Рубинчик раскорячила пальцы на планшетке.

— Дух, куда мне лучше поступать — в Медицинский на стоматолога или в Финансово-экономический?

Дух молчал.

— Ладно, начнем с простого, — решила Люсьсен. — Дух, сколько детей у меня будет?

— Планшетка дернулась и остановилась на цифре «два».

Рубинчик удовлетворенно кивнула.

— Дух, когда я выйду замуж?

Планшетка несколько секунд лежала без движения — я уже подумал, что Лермонтову и этот вопрос оказался не по силам, но потом начала быстро-быстро двигаться.

— Двадцать пять, — медленно читали цифры девчонки. — Двадцать девять, сорок три.

— Три раза? — уточнила Люсьен.

— Да, — подтвердил дух.

— Дух, кем будут мои мужья?

— Дурак, вор, му…

Рубинчик осеклась на последнем слове.

— Михаил Юрьевич, я, конечно, уважаю вас как писателя, но все же попрошу не выражаться, — обиженно протянула Люсьен. — Вы не в казарме.

Планшетка вздрогнула и забегала по доске. Майка начала было читать, но после первого слога «ду» резко осеклась и замолчала. Я же сидел достаточно близко, чтобы разобрать все, что Лермонтов думал об умственном развитии и нравственном облике моих одноклассниц.

— Наверное, мы неправильно спрашиваем, — подумав, рассудительно произнесла Люська. Шок от ответов поэта у нее уже прошел.

— А как правильно? — жадным шепотом осведомилась Майка.

— Он, похоже, только на простые вопросы отвечает.

— Ага, — смекнула Вилейкина. — Моя очередь. Дух, скажи пожалуйста, родители отпустят меня с друзьями на Мальту?

Планшетка сначала дернулась в сторону «да», потом ее повело в сторону «нет», но и туда она не дошла, в нерешительности затормозив посередине.

— Это как? — заволновалась Майка. — Такого быть не может! Тут либо отпустят, либо не отпустят.

— Похоже, он просто не хочет с нами разговаривать, — поджав губы, изрекла Рубинчик.

Указатель радостно дернулся в сторону «да», а затем вновь написал «дуры».

Люсьен злобно уставилась на Вилейкину, все еще державшую руки на доске.

— Сдается мне, тут кто-то решил пошутить. Я сейчас совсем не касалась указателя пальцами.

В ее голосе прорезались стальные нотки. А когда такое происходит, значит, Рубинчик настроена серьезно.

— Да ты что! Как ты могла такое подумать! — с возмущением вскочила Вилейкина. — Я не виновата, она сама так двигается!

— Может, эта доска вообще не работает? Как бы проверить? — задумчиво протянула Люсьен, внимательно оглядывая доску.

— Можно мне попробовать?

Неожиданно для самого себя я вышел вперед.

— Ну, попробуй, — с сомнением поджала губы Рубинчик.

Девчонки поднялись, а я наоборот уселся на пол. Скрестил по-турецки ноги и положил ладони на планшетку. Дерево было теплым и приятным на ощупь.

— Поздоровайся! — шикнула мне в спину Вилейкина.

— Дух Михаила Юрьевича Лермонтова, приветствую тебя. Ты готов отвечать на мои вопросы?

Я думал, что мне придется долго сидеть с глупым видом, пялясь на доску и ожидая невесть чего. У меня даже промелькнула мысль — а не подшутить ли мне над подругами. Но того, что произошло дальше, я никак не ожидал. Спустя несколько секунд, планшетка под моими пальцами резко дернулась, так, что я даже чуть не выпустил ее из рук, и резво устремилась в сторону «да».

От неожиданности я растерялся. В голове образовалась пустота, все волновавшие меня вопросы разбежались, будто испуганные тараканы на кухне.

— Спрашивай, спрашивай, — зашипела сзади Майка. — Если будешь молчать, он уйдет.

И словно в подтверждение ее слов указатель вновь призывно дернулся под моими пальцами, приглашая к диалогу.

— Дух, я люблю одну девушку, — медленно подбирая слова, произнес я. — Будем ли мы с ней вместе?

Указатель запрыгал по буквам.

— Да. Если захочешь. Но ты не захочешь, — торжественно прочитала из-за моего плеча Вилейкина.

— Это не правда! — мой голос дрожал. — Я на все готов, лишь бы она была со мной!

— Все надежды испытав, наконец находит счастье, чувство счастья потеряв М.Ю.Лермонтов. Совет., - совсем уж загадочно написал дух.

— Как это понимать? — опять вмешалась Вилейкина. — А? Ты чего-нибудь понял?

— Нет, — честно ответил я.

— А теперь уже и не спросишь, — заметила Рубинчик и показала на планшетку, которая стояла на надписи «до свидания». — Он ушел. Ладно, пусти нас.

Нехотя я поднялся и отошел к окну. Я не слышал, кого вызвали на этот раз девчонки, мои мысли были заняты этими странными ответами. Если, конечно, это действительно были ответы. Я не исключал версию, что это мое подсознание посылало скрытые сигналы моим пальцам. А, значит, это я сам писал себе то, что хотел услышать. Хотя… Тогда бы я написал совсем другое. Нет, здесь скрывался какой-то фокус, который пока был мне не по зубам.

С удивлением я обнаружил у себя в руках пустую бутылку. И когда это я успел? И какая, кстати, это за вечер?

Мои размышления прервал возмущенный возглас Вилейкиной «ну вот опять!». Похоже, и этот дух невысокого мнения о вопрошающих, подумал я, замечая, как Рубинчик подозрительно уставилась на меня.

— Дух, тебя кто-нибудь раздражает в этой комнате? — спросила Люська, не отводя от меня пристального взгляда.

Видимо, планшетка устремилась в сторону «да», потому что Люсьен грозно рявкнула:

— А ну мотай отсюда!

Я был абсолютно уверен, что раздражаю духа совсем не я, — на меня-то он не обзывался, но спорить не хотелось. Лучше просто уйти. Я молча встал и направился к выходу.

В гостиной по-прежнему гремела музыка, неутомимые девчонки все так же скакали, а мужская половина нашего класса теперь пыталась сама себе доказать преимущество Айфона по сравнению с Huawei и Xiaomi. Бывает у вечеринки такая стадия — мужских разговоров.

— Эй, Ромео, а ты что думаешь? — заметив меня в дверном проеме, крикнул Колян.

— Я не думаю, — буркнул я и направился на кухню.

Слава богам Варкрафта — хоть здесь никого. Я уселся на высокий табурет, пододвинул забытое кем-то на кухонном столе «ведерко» с мороженым и ковырнул розоватую, уже начавшую подтаивать массу.

Я удивлялся себе. Ведь еще совсем недавно я был в восторге от таких вечеринок. Мне нравилось скакать и беситься под грохочущую музыку, нравились мужские разговоры про… Да про что угодно — про фильмы, игры, девчонок. Нравилось делиться своими планами на будущее и выслушивать чужие, авторитетно кивая в нужным местах: «да, старик, ты абсолютно прав, только МГУ, все остальное полный отстой». Раньше я был бы польщен, что Вован пригласил меня к себе, а сейчас не могу найти предлог, чтобы уйти. Что же изменилось? Что произошло со мной?

Еще пара ложек мороженого не принесли мне ни ответов, ни хорошего настроения. Я никогда не думал, что буду так сильно переживать разлуку с девчонкой. Вернее, я вообще не думал об этом. До того злополучного августовского вечера.

За мрачными мыслями я и не заметил, как слопал целое ведерко мороженого, которое теперь покоилось плотным липким комком в моем желудке. От сытости голова клонилась на грудь. Мои мысли затуманились и я задремал.

Не знаю, долго ли я проспал, разбудил меня гогот.

— Дайте мне! Ну дайте! — азартно требовал Серега.

— Отстань, уже места свободного нет, — отталкивал его хозяин квартиры.

— Все, ша, просыпается.

Я приоткрыл глаза. Меня встретили три ехидно улыбающиеся физиономии.

— Хоро-о-ош, — ухмыляясь, протянул Вован.

— Просто великолепен! — радостно заметил Серега и громко заржал.

— Прости, приятель, но ты же знаешь наши правила — кто первый заснет на вписке, тому печать на лоб. Так что ничего личного, — извиняющимся голосом произнес Колян, разводя руками.

Да, правила я знал. А также то, что за ними следовало.

— Ой! — испуганно взвизгнула сунувшаяся на кухню Ксюха.

Интуиция меня не обманула: и громкое ржание, и ойкание относились к моей персоне.

— Ребята, а он это отмыть сможет? Вы чем писали? — внимательно разглядывая меня, поинтересовалась Ксюха. И жалостливо добавила, обращаясь ко мне: — Иди-ка ты скорее отмываться, пока в кожу не въелось.

Я потащился в ванную. Зеркало отразило заспанную физиономию с несчастными глазами. Такие глаза бывают у брошенных собак. Только у собак морда покрыта шерстью, а не рисунками. У меня же через весь лоб проходила жирная черная надпись «ЛОХ», на правой щеке красовался череп со скрещенными костями, зато с левой мне подмигивал улыбающийся смайлик.

Пять минут умывания ничего не изменили в моей внешности. Я ожесточенно тер мылом лицо, но надписи не исчезли, разве что стали чуть светлее. Зато моя физиономия расцвела всеми оттенками вареных раков. Я нашел бутылку какой-то косметической дряни для снятия макияжа, но и она оказалась бессильной перед маркерами и фломастерами — не знаю, чем там уродовали мой фасад.

Однако надписи на лице были еще не самым страшным. Хуже всего то, что уже завтра мои фотографии с разрисованной рожей появятся повсюду — в Одноклассниках, Вконтакте, в Инстаграмме. Если уже не появились.

По дороге домой меня вырвало. Пиво на голодный желудок, целое ведро мороженого, запах репеллента и растворителя, смесью которых девчонки пытались привести мою рожу в порядок, сделали свое черное дело.

 

4

— Чем это пахнет? — осведомился, принюхиваясь, ангел.

— Воняет, sit venia verbo С позволения сказать (лат.), — уточнил пес, не переставая искать блох. — Это воняет ангел, облеванный своим подопечным.

Вновь, словно зритель в театре, я стоял в полумраке чердака-подвала и наблюдал представление, разыгрываемое передо мной двумя актерами.

Ангел перестал тянуть носом. Теперь он вертелся вокруг себя, оглядывая некогда белоснежное одеяние — сейчас по всей левой штанине расплывались грязно-бурые разводы. И тут, как чертик из табакерки, возник еще один персонаж — громадная навозная муха, которая сразу же устремилась к заветному лакомству — большому и совсем не аппетитному, на мой взгляд, пятну.

Пудель старательно делал вид, что ее появление не имеет к нему ни малейшего отношения. Извернувшись всем телом, он усердно очищал спину от паразитов. Ангел тоже притворился, что муха — это вовсе не провокация со стороны оппонента, а самое что ни на есть обычное насекомое. Сегодня он был на высоте, он только слегка вздрогнул, но тут же взял себя в руки или лучше сказать крылья, и начал действовать. В его руке появилась большая пластиковая бутыль средства для стирки, содержимым которой он обильно полил пострадавшую штанину, попутно смыв муху на пол.

Пес недовольно зарычал. Вскоре рык перешел в жалобный скулеж. Тихо охнув, пудель схватился передними лапами за живот и тяжело осел на землю. Муха побледнела, конвульсивно дернулась, выпустила изо рта стаю мыльных пузырей и затихла рядом с хозяином. Фасетчатые глаза в последний раз взглянули с благоговением на своего повелителя и подернулись смертельной пеленой.

— Воистину, воля Господа всесильна! — тряхнув кудрями, провозгласил ангел.

Пес перестал скулить и на трех ногах — одной лапой он все еще держался за больной живот — поковылял к поверженному насекомому.

— Дерьмо собачье, — с досадой буркнул он, потыкав лапой труп. — Химия, отрава. Нежить и та мрет.

Ангел слегка покосился в его сторону, но промолчал.

— Как это символично, — тем временем грустно покачал головой пес. Выглядел он все еще неважно.

— Что символично? — поинтересовался ангел, снова принюхиваясь. Похоже, штаны до сих пор попахивали.

— Твои испорченные штаны, — невинно заметил пес. — Это ответ благодарного подопечного. Заметь, термин «благодарный» я беру в кавычки.

Пудель встал на задние лапы и передними изобразил те самые кавычки.

— Ответ, если ты еще не понял, на твою помощь. Помощь, кстати, тоже в кавычках. Ты устарел, мой друг, хоть и выглядишь юным. Как устарели те догмы, которыми ты пытаешься воздействовать на мальчика. Человеку плохо, он нуждается в мудром совете и сочувствии, а ты ему предлагаешь покаяться. Фу.

— Но ведь и у тебя ничего не вышло, — запальчиво парировал юноша. — Ты тоже не смог добиться успеха. Праздность, обжорство, алкоголь — не лучшие помощники в трудной ситуации. Так поступают лишь никчемные, слабые люди. А мой испачканный бок — это нелепая случайность.

— Закономерность, мой юный белокрылый друг. Ad oculos Наглядно (лат.). - наглядная и вполне заслуженная закономерность. И дурно пахнущая при этом.

— Если бы он повернул голову налево, все бы досталось тебе! — запальчиво крикнул ангел.

— Отнюдь, мой друг, отнюдь. Suum cuigue Каждому свое (лат.). Во-первых, в отличие от тебя я не имею привычки усаживаться на плечо. С клиентом нужно сохранять дистанцию. Ах, молодость-молодость, всему учить надо! Во-вторых…

Что было «во-вторых», узнать мне не довелось, так как ангел сердито перебил пуделя:

— Я хочу помочь юной заблудшей душе, а ты все портишь!

— Портишь ты, потому как не понимаешь нужд и чаяний юной души. Ты плохой психолог, мой юный пернатый друг.

— Плохой психолог, говоришь… — задумчиво протянул ангел.

Дальше я не расслышал. Постепенно нарастающий звон заглушил остальные слова, картинка потускнела и пропала.

За окном рассвело. Я лежал в своей постели, а будильник громко и нетерпеливо напоминал мне, что пора отправляться в школу.

…Я смотрел на Лару. Вот уже вторую неделю почти на каждом уроке я занимался этим неблагодарным занятием. Неблагодарным потому, что данный процесс доставлял мне мучительную боль. Как истинный мазохист терзает плоть, растравляя свои раны, я терзал и мучил себя созерцанием Лары.

Со своей новой парты я видел рассыпанные по плечам русые с рыжинкой волосы, нежный абрис щеки, спадающий на лоб локон, когда Лара склонялась над тетрадью. Если меня попросить описать Лару, я не смогу это сделать. Она просто Лара, прекрасная и удивительная. Вся, целиком. К примеру, ее соседку Верку Живоглядовову я опишу легко, начиная от маленьких хитрых глазок неопределенного цвета и прыща на подбородке и заканчивая скверным характером сплетника и интригана шакала Табаки.

Тем временем Лара повернулась к Верке и что-то спросила. Затем задумалась, откинувшись на спинку стула. Теперь грызет карандаш. Видимо, не очень-то получается у нее с контрольной. Да, алгебра никогда не давалась Ларе легко. Уж кому как не мне знать это — весь прошлый год, что мы просидели за одной партой, я часто помогал ей с примерами и задачами.

…Поменять мою старую дворовую школу, в которой я учился с первого класса, на лицей в двух трамвайных остановках от дома было маминым решением. Она вообще частенько решала за меня. Из лицея тебе проще будет поступить в вуз, авторитетно заявила она. Мама все и всегда заявляла авторитетно. Вуз она тоже выбрала сама. В другой город тебя отпускать страшно — ты совершенно несамостоятельный, да и незачем куда-то ехать, и у нас хватает, где учиться, — подвела она черту. При этом она как всегда не забыла добавить, что никаких возражений не потерпит, хотя я вовсе не пытался возражать. Затем с карандашом в руках она прошлась по справочнику высших учебных заведений нашего города, и у трех из них появились галочки. Все вузы готовили востребованных специалистов, а не каких-то «бездельников».

Я не возражал. Если бы у меня были какие-то выдающиеся способности или я твердо знал, чем хочу заниматься в жизни, тогда стоило бы побороться за право распоряжаться собственным будущим. Но у меня не было ни первого, ни второго.

Так я и оказался в этом лицее.

Конечно, здесь было лучше. Здесь не засовывали живого хомяка в сумку молоденькой литераторше, не трясли деньги у малышей, не выясняли отношения, впятером подкараулив одного возле школы. Здесь не старались в драке заехать ногой в пах и уронить лицом в грязь, да и по меркам моей старой школы драк здесь вообще не было. Как не было беременностей, судимостей и тошнотворных желто-зеленых стен. Скандалы здесь предпочитали заминать в зародыше, не дожидаясь абсцесса. Даже курить на школьном крыльце здесь не возбранялось только одному человеку — нашему охраннику.

Но если в лицей меня привела мама, то за одну парту с Ларой посадил случай в лице нашей классухи Ирины Михайловны.

— Мне еще только предстоит познакомиться с вами, — сказала она нам первого сентября. — Поэтому я рассажу вас случайным образом — мальчик с девочкой. А дальше будет видно. И никаких возражений!

Почему взрослые считают, что им непременно должны возражать? Вот и тут никто не пытался вставать на дыбы.

Вообще, конечно, решение было странным. Обычно учителя так поступают в начальной и средней школе: пацанов сажают с девчонками, чтобы первые не дрались между собой, а вторые не болтали. Но с шестнадцатилетними оболтусами вряд ли такие методы могли оказаться действенными. Конечно, педагогу виднее, но мне думалось, что наша Ирина Михайловна таким образом просто решила показать, кто в классе главный.

Я опять бросил влюбленный взгляд на Лару. Как же она хороша! Даже сейчас, когда дуется, накручивая локон на палец. Да, похоже, не совладать ей с уравнениями. Ну почему меня нет рядом!

Некоторые мои одноклассники спустя пару месяцев поменяли свои места и своих «партнеров», но мы с Ларой не только смогли мирно ужиться в пределах одной парты, но даже сдружились. Вернее, это она считала, что мы сдружились. Я же влюбился сразу. Безумно, и как теперь выяснилось, безответно. Я никоим образом не заблуждался на свой счет, прекрасно понимая, что Лара испытывает ко мне всего лишь симпатию, но мне и этого было достаточно.

Иногда во мне просыпалась надежда. Случайно оброненное Ларой слово, игривый взгляд заставляли мое сердце колотиться чаще, а уж когда я впервые поцеловал ее… Порой, наоборот, мне казалось, что я так и останусь другом и рассчитывать на большее не стоит. Но Лара никогда не гнала меня прочь. До того проклятого дня. Собственно, вся моя жизнь поделилась на две части — до того августовского вечера и после. Вернее, после была уже не жизнь. После я умер.

Шла последняя неделя августа. Мы не виделись с Ларой все лето. В июне она отдыхала с родителями в Испании, в июле гостила у родственников в Крыму, а в августе учила английский язык на Мальте. Я писал ей, поначалу она отвечала охотно, присылала фото. Затем сообщения стали приходить все реже, а в августе она окончательно замолчала. Если бы время можно было повернуть назад! Но, увы, жизнь — это игра с одного прохода, без сохранений и чит-кодов.

Если бы в тот злополучный вечер я обуздал свое нетерпение, то, возможно, все осталось бы по-прежнему. Но я не сдержался. Сейчас уже не помню, кто сообщил мне, что видел Лару в городе. Я позвонил ей. Она не ответила. Но не смотря на молчание, я все равно с улыбкой счастливого идиота на лице понесся к ее дому. На что я рассчитывал? Не знаю. Мне просто хотелось ее видеть.

И я увидел. Лара стояла возле своего подъезда и улыбалась. Но, увы, не мне, а новенькой вишневой «Мицубиси», сворачивающей к ее дому.

— Лара!

Я кинулся к ней. Она моментально изменилась в лице и отвернулась.

— Ты не вовремя, — пробормотала она, порываясь уйти.

— Подожди, — я попытался взять ее за руку. Она резко вырвалась.

— Что там у тебя? Помочь? — внезапно сзади раздался мужской голос. Сколько же уверенного превосходства прозвучало в нем!

Из машины вышел самодовольный хлыщ, по сравнению с которым я выглядел смешным и наивным школяром-малолеткой. Безразличный взгляд бегло мазнул по мне. Парень не допускал ни единой мысли, что я могу оказаться соперником.

— Нет, не нужно. Я сама.

— Лара! — я опять попытался заглянуть ей в глаза.

— Уходи. У меня сейчас нет времени.

И все это глядя мимо… вернее, сквозь меня.

— Лара! Это же я…

— Душераздирающее зрелище, аж слезы наворачиваются.

Сзади прозвучали вялые аплодисменты, затем насмешливый голос добавил:

— Браво, детка! Но у нас сейчас нет времени на мыльные оперы. Мы опаздываем.

Лара молча направилась к машине.

— И что это было? — спросил владелец авто, когда она поравнялась с ним.

— Ничего. Просто одноклассник, — быстро ответила она. В ее голосе чувствовалась злость. — Вообразил себе невесть что.

— Лара… — крикнул я ей в спину.

И вот тут она резко развернулась в мою сторону.

— Оставь меня в покое! Понял? Я не хочу тебя видеть.

— Но как же?.. — глупо начал я и осекся, не закончив вопроса.

— Что «как же»? — зло передразнила она меня. — Неужели я не ясно выразилась? Я-не-хо-чу-те-бя-ви-деть.

Можно ли убить словом? Наверное, можно. Не знаю. Зато я знаю, что можно убить вот этими несколькими словами, сказанными по слогам с такой ненавистью, будто бы на моем месте был ее самый злейший враг.

Я не помнил, что ответил ей. Не помнил, как оказался дома… Не помнил, что делал дальше. Наверное, просто лег и заснул, чтобы забыть этот день, вычеркнуть его из своей жизни. Но я ничего не забыл.

Следующие две недели слились в одну сплошную муку, которая успокаивалась лишь тогда, когда я забывался сном. Только во сне не было этой тянущей, рвавшей сердце боли, горькой обиды, щемящего одиночества. Проснувшись, я мечтал об одном — вновь поскорее заснуть.

На мое счастье никто не лез ко мне в душу, никто не доставал своей жалостью. Мама уходила на работу, когда я еще спал. А когда она возвращалась домой, я снова спал. «Опять всю ночь в Интернете сидел», — ворчала она, когда мы изредка сталкивалась возле холодильника. Я что-то бубнил в ответ или просто молча делал бутерброд и отправлялся обратно к себе «в нору» зализывать душевные раны. Мама провожала меня укоризненным взглядом и сокрушенно качала головой, но с наставлениями не лезла. Это я так думаю, что взгляд был укоризненным, потому что никогда не оборачивался. Я был благодарен ей за молчание, но где-то в глубине души удивлялся ее душевной слепоте — сын почти готов свести счеты с жизнью, а она не замечает.

На самом деле я, конечно, не собирался сводить никакие счеты. Каюсь, мелькнула однажды такая мысль — но почти сразу же была отброшена — нечто глубоко внутри меня подсказывало, что этот мой поступок Лара все равно не оценит.

К телефону я не подходил, ни с кем не общался. Единственный, кто оказывал мне поддержку в эти тягостные дни — это мой кот Римо. Он мягко запрыгивал ко мне на диван, где я валялся целыми днями, терся мордой о мою руку и молча укладывался рядом.

О чем я думал в эти дни? Не помню. Мне не хотелось думать. Хотя нет, вру. Думал, конечно. О том, что мог бы выйти победителем из этой ситуации. Раз за разом я прокручивал ее, словно проходил один и тот же эпизод игры, пробуя разную тактику и стратегию. Геймеры меня прекрасно поймут. Я представлял, как даю отпор Лариному избраннику, подбирал хлесткие фразы, способные если не сразить наповал, то хотя бы показать всю его никчемность. И все больше склонялся к мысли, что лучше бы мне не встречать Лару в этот день, — тогда бы я ничего не знал. И тогда, может быть, Лара не стала бы столь категорично вычеркивать меня из своей жизни. А иногда все, случившееся в тот роковой вечер, казалось мне не реальным. Эх, стереть бы этот день из своей жизни и пусть все будет по-старому…

С того рокового дня прошло две недели. Все это время мы с Ларой не разговаривали. Вернее, это она меня не замечала, а мне оставалось лишь любоваться ей издалека. Вот и сегодня я смотрел на Лару и был уже рад хотя бы тому, что она не подсмеивалась утром надо мной вместе со всеми. Хотя кто знает…

Как я и предполагал, еще вчера моя разрисованная физиономия расползлась по соцсетям и прочим местам «общего пользования». Это я успел выяснить еще до начала уроков. Так что насмешки и шуточки мне были гарантированы. По дороге я обдумал свое будущее поведение. Вариантов было немного — всего три.

Во-первых, можно было обернуть ситуацию в шутку, заявив со смехом: «Знаете, что вчера случилось? Уснул на вечеринке! Такое вот веселье, что скулы от зевоты сводило», и как ни в чем не бывало рассмеяться вместе со всеми. Зачем кому-то насмехаться надо мной, если я и сам смеюсь? Но вряд ли у меня получилось бы убедительно.

Вариант второй — высказать все, что я думаю о вчерашнем, и съездить зачинщику по морде. Зачинщик вычислялся на раз хотя бы по тому, кто занимался распространением фото. Это был Вован. И хотя меня стопроцентно ждала ответка с его стороны — он был выше и сильнее, лицо свое я бы не потерял. Но и от этого варианта я тоже отказался, остановив свой выбор на самом трусливом.

Словно страус, прячущий голову в песок, я решил не замечать насмешек. Это было не так уж и сложно, в школе достаточно укромных мест, где можно незамеченным отсидеться на переменах. А за неделю, даже если не появится новый объект издевательств, насмешки сами собой сойдут на нет.

Выпадая на каждой перемене из поля зрения одноклассников, я не знал, какие разговоры ведутся о вчерашнем, и что обо мне думает Лара. Но даже если она и подсмеивалась вместе со всеми надо мной, то сейчас ей явно было не до меня…

— Нечаев!

Окрик классухи оторвал меня от разглядывания Лариного профиля.

— Ты чем занят? Половина урока прошла, а ты все спишь! Чем ты вчера ночью занимался, что спишь на уроке?

— А он всю ночь лоха из себя по капле выдавливал, — выкрикнул Вовчик и радостно загоготал.

Класс засмеялся. Почти весь. Кроме Лары. Она оглянулась назад. На меня она старательно не смотрела. На ее лице были написаны злость, обида, разочарование. За меня? Или все же за себя? Ведь получается, что совсем недавно она дружила с лохом.

Я пожал плечами и принялся за уравнения. Подумаешь, половина урока прошла, мне и двадцати минут хватит.

Принимая мой листок с задачами, Ирина Михайловна задержала меня.

— Роман, идет вторая неделя четверти, учителя жалуются на тебя. Да, — она предостерегающе подняла руку, видя, что я хочу оправдаться. — Я в курсе, что ты знаешь материал. Но так нельзя. Ты или спишь на уроках, или витаешь в облаках. Ты не собран. Отвечаешь невпопад. Так нельзя, — вновь повторила она.

Я сокрушенно опустил голову вниз, всем своим видом показывая, что раскаиваюсь. Но это не помогло. Классуха наморщила лоб и заявила:

— Зайди-ка ко мне после уроков.

На истории, физике, литературе и английском я по-прежнему расслабленно дремал или любовался Ларой. Учителя меня не тревожили. Я видел, как Лара поправляет волосы, листает учебник, переговаривается с Живоглядовой, занявшей мое место. Иногда мне удавалось ухватить краешек нахмуренного лба или досадливо прикушенную губу — не знаю, что было причиной, но Лара явно чувствовала себя не в своей тарелке. Но вот прозвенел звонок, извещающий окончание учебного дня, и я нехотя поплелся «на голгофу».

 

5

— Можно?

Ирина Михайловна сидела за столом.

— Проходи, Роман, — кивнула она мне.

Я протиснулся в дверь, сбросил рюкзак и взгромоздился за первую парту, а она, наоборот, поднялась из-за стола и поправила очки. Всем своим видом классуха демонстрировала, что разговор будет серьезным.

Ну почему не линзы, а эти, уродующие ее окуляры? — в очередной раз подумал я, разглядывая учительницу. Как и бесформенная вязаная кофта с длинной юбкой, полностью скрывающие фигуру. Симпатичная же тетка. Я знаю, у нее есть красивые, модные платья. Неужели она настолько боится завуча, что готова выглядеть страшилищем?

Вообще, с классухой нам повезло. Наша Ирочка, как мы ласково называли учительницу, в змеином клубке педагогического коллектива нашего лицея смотрелась инородным телом хотя бы потому, что любила детей и свою работу. Вот и сейчас вместо того чтобы попросту отругать меня, Ирина Михайловна решила вызвать меня на откровенный разговор по душам.

— Десятый класс — крайне ответственный, — прописную истину она изрекла так, будто бы поделилась со мной сокровенным знанием. — Ведь ты закладываешь базу на следующий год. Сейчас надо мобилизовать все ресурсы, чтобы потом было легче поступить в вуз, а ты никак не можешь собраться.

Ирина Михайловна задумчиво прошлась вдоль доски с озабоченным лицом, развернулась и адресовала мне вопрос:

— Что происходит, Роман?

Я молча опустил глаза, демонстрируя муки совести.

Классуха недовольно поджала губы и впилась в меня взглядом, словно хотела разглядеть, что творится у меня внутри. Не разглядела. Она уже набрала в грудь воздуха, чтобы продолжить мое воспитание, но ее прервала резко распахнувшаяся дверь. На пороге стояла завуч.

— Ирина Михайловна, в чем дело? — рявкнула Азалия Сергеевна, недобро сверля Ирочку глазами. — Все уже собрались, ждем только вас.

Завуча в нашей школе боялись все. И прозвище «демоническая женщина», данное ей в незапамятные времена, и сейчас оправдывало себя.

— Извините, — пробормотала, смутившись, Ирочка. — Срочный разговор… Да-да, уже иду. Извините еще раз.

И тут беспощадный взгляд демонической женщины уперся прямо в меня. Я невольно почувствовал, как моя голова втягивается в плечи. Завуч же держала паузу, продолжая молча изучать меня. И взгляд ее при этом становился все более плотоядным.

— Пойдем-ка со мной, — поманила она меня пальцем.

Гуськом — впереди завуч, за ней Ирочка, а потом я — мы выдвинулись в сторону актового зала, где застыли на стульях преподавателями из окрестных школ. По сцене с хозяйским видом расхаживал незнакомый дядька с аккуратной бородкой. Увидев нас, он сильно обрадовался:

— Ага! А вот и доброволец!

При этом он почему-то посмотрел на меня.

Какой еще доброволец? Я ни под чем не подписывался!

Демоническая женщина усадила меня в первый ряд рядом с собой — чтобы я никуда не сбежал — и милостиво кивнула дядьке:

— Можете продолжать.

Тот не заставил себя ждать. Приклеил к лицу дежурную улыбку, сцепил пальцы в замок и хорошо поставленным голосом проговорил:

— Итак, начнем. Я представляю научно-психологический центр, работающий под эгидой…

Далее последовал длинный список организаций, одних только международных исследовательских фондов я насчитал пять штук. Большинство названий мне ничего не сказали, но я заметил, что уважения в глазах зрителей прибавилось. Дядька самодовольно улыбнулся в бороду и продолжил. Обращался он непосредственно к Азалии Сергеевне.

— Пока вас не было, я уже объяснил уважаемой аудитории, чем занимается наш центр, и чем мы можем помочь школе, ученикам, педагогам, родителям. Говоря «школа», я имею в виду самое широкое толкование этого термина. Итак, повторю кратко. Мы проводим психологическое консультирование и психотренинги. Подобные услуги оказывают многие организации, мы же — единственный центр, занимающийся детским гипнозом.

Докладчик сделал паузу, чтобы все прочувствовали важность момента, и продолжил:

— Гипноз — эффективное средство для избавления детей от разнообразных психологических, психоэмоциональных и поведенческих проблем, которые формируются в период взросления и оказывают значительное негативное влияние на дальнейшее становление личности. С помощью гипноза можно скорректировать проблемы, связанные с усвоением знаний, недостаточной концентрацией внимания, трудностями в контактах со сверстниками или проблемы в семейных отношениях. Малышам мы помогаем избавиться от навязчивых страхов, например, боязни темноты. В подростковом возрасте гипноз помогает поднять самооценку, избавиться от чрезмерной агрессивности, боязни экзаменов и публичных выступлений, игровой зависимости. Гипноз дает хорошие результаты после пережитых психотравмирующих ситуаций, например, при депрессии после развода родителей или неразделенной первой любви. Но, думаю, будет лучше, если я просто покажу вам, как это работает. Итак, где наш доброволец?

Зрители завертели головами, а завуч вытолкала меня на сцену.

Я неловко поднялся. Да, сейчас мне явно не помешало бы повышение самооценки и избавление от боязни публичных выступлений. Хотя, если говорить по-простому, меня вовсе не прельщала совмещенная роль клоуна с подопытной крыской.

Дядька усадил меня на стул, встал за моей спиной, приобняв за плечи — и этот боится, что сбегу? — и обратился к залу:

— Сегодня наш сеанс будет проходить в непростых условиях. Во-первых, обычно мы не допускаем присутствие взрослых на сеансах, чтобы ребенок не чувствовал себя скованно. Во-вторых, перед гипнозом мы проводим предварительную консультацию, на которой врач определяет степень внушаемости пациента, его психологическую готовность к сотрудничеству с гипнологом. В случае, если установить доверительный контакт не удается, то попытки лечения гипнозом окажутся бессмысленными. Сегодня ни первый, ни второй пункты соблюсти не удалось, так что результаты, к моему великому сожалению, могут оказаться не столь впечатляющими, как бы мне хотелось.

Затем он развернулся ко мне.

— Благодарю за смелость. Как тебя зовут?

— Роман.

— Замечательное имя, — похвалил он меня. — Есть ли у тебя какие-то проблемы, с которыми ты не можешь справиться самостоятельно?

Я замялся. Считается, что рассказывать о своих заморочках первому встречному гораздо проще, чем близким людям. Возможно. Но не в присутствии сотен глаз, с нескрываемым любопытством внимающих каждому твоему слову. Душевным эксгибиционизмом я никогда не страдал, поэтому выворачиваться наизнанку перед залом мне совсем не улыбалось.

— Может, с учебой не порядок? — пришел мне на помощь психолог. — Двоек много?

— Ни одной, даже троек нет, — ответил я.

— А как складываются отношения с одноклассниками?

Врать мне не хотелось, да и в глазах этого гипнотизера было что-то такое, что заставляло говорить правду. Поэтому я честно ответил:

— По-разному.

— Угу-м, — задумчиво протянул он. — Девушка у тебя есть?

И в этом случае врать мне не пришлось:

— Нет, девушки у меня нет.

«Угу-у-у-м» на этот раз прозвучало еще протяжнее и многозначительнее.

— А что бы ты хотел изменить в себе или своей жизни?

— Вы говорили, что можете поднять самооценку… — пробормотал я.

Это было первым, что пришло мне в голову. Не рассказывать же при всех про Лару.

— Это само собой. Поднимем, — еще более задумчиво протянул дядька.

Затем он надолго уставился в пространство, потом перевел взгляд на меня. Оглядел внимательно и, наконец, решился:

— Ладно, начинаем.

Гипнотизер уверенно встал напротив меня, вперив в меня взгляд, и четко произнес:

— Сделай глубокий вдох, на выдохе закрой глаза и настройся на происходящее. Ты легко отличаешь мои слова от всех посторонних звуков. Ты в безопасности. Ты погружаешься в сон наяву. Глубокий вдох, выдох. Открой глаза и посмотри в центр моей ладони.

Я послушно разлепил веки, и мой взгляд уперся в растопыренную пятерню.

— Выбери точку на моей ладони, перенеси все внимание на нее. Рука медленно движется вниз, веки тяжелеют, глаза закрываются. Все внимание перенеси на свои глаза. Твои веки расслаблены, они не работают, они склеены. Ты ощущаешь приятное тепло, ты расслабляешься.

Это было последнее, что я услышал. Дальше моя голова свесилась на грудь, и я погрузился в клубящийся серый туман.

Вскоре туман рассеялся, открыв какой-то пыльный чердак или, наоборот, подвал, скудно освещенный золотистым светом. В центре подвала стоял тощий мальчишка в белом спортивном костюме, рядом сидела мохнатая черная собака, напоминающая большого пуделя. И парень, и пес с удивлением уставились на меня. Затем пудель повернул морду к мальчишке и сварливо осведомился человеческим голосом:

— Ну? Какого дьявола ты тут устроил?

Выглядел он при этом крайне недовольным.

— Это психолог, — ответил парень.

— Да ну! И как же я сам не догадался! И что он здесь делает?

В словах пса явственно слышалась издевка.

— С кем я разговариваю?

В диалог этих странных персонажей вклинился голос гипнотизера. Самого его видно не было.

Пудель проигнорировал вопрос. Он поднялся на лапы, вытянул морду вперед и принялся осыпать парня в белом костюме ругательствами. Ругался пес весьма изощренно, но не долго, — его опять перебил голос психолога:

— Роман, слушай только мой голос и отвечай только на мои вопросы.

Пес оборвал на середине очередное замысловатое ругательство и, наконец, обратил внимание на доктора.

— Слушай, ты, энурез Зигмунда Фрейда! Без тебя разберемся, мелкий паскудник, — гавкнул он.

— Извините, господин гипнотизер, но, похоже, пригласить вас было ошибкой, — сокрушенно развел руками парень в белом костюме. — Прошу меня извинить и удалиться. Тут вам не рады.

Однако дядька попался упрямый и так просто сдаваться не собирался.

— Роман, слушай только мой голос, здесь никого нет кроме тебя и меня…

— Как это никого нет? — удивился парень. — А как же мы?

— А ну быстро свалил из чужой головы, — зарычал пес. — Я дважды просить не стану. Р-р-р-р…

И, оскалив зубы, он двинулся куда-то за мою спину…

Когда я пришел в себя, бородач выглядел сконфуженным, зал озадаченным, а наша классуха, словно мячик в пинг-понге, металась между мной и доктором. Она с беспокойством заглядывала мне в глаза и тут же яростно набрасывалась на гипнотизера. Даже демоническая Азалия Сергеевна, которую не прошибить ничем, и та была непохожа на себя. Непривычное сочетание жалости и гнева исказило ее, обычно невозмутимое, лицо. Она погладила меня по голове, а затем обрушила все силы ада на бородатого психолога.

— Я так это дело не оставлю! — побагровев, орала она. — Я напишу докладную в комитет образования! Подам заявление в прокуратуру, пусть они с вами разбираются! И не только с вами, но и с теми, кто пустил вас в школу! Таких, как вы, на пушечный выстрел нельзя подпускать к детям!

Меня напоили водой и отпустили со сцены. А крайне строго относившаяся к пропускам занятий завуч разрешила завтра полежать дома.

Что же я натворил?

Я пытался уложить в голове разрозненные клочки воспоминаний, но у меня ничего не получалось. Хотя при этом не отпускало ощущение, что я видел что-то важное. Перед глазами мелькали обрывки пазла, которые никак не желали складываться в единую картину. Надо сказать, весьма и весьма странные обрывки…

И вдруг я все вспомнил. Вспомнил ангела с собакой, вспомнил, как пес ругался и рычал…

Я залился краской — наверняка весь этот диалог, который происходил в моей голове, был произнесен вслух. А значит, это я рычал, я ругался, и я…

— Извините, — прошептал я, опустив глаза в пол. Взглянуть на гипнотизера я так и не решился. — Я не хотел.

— Да ничего, бывает, — усмехнулся тот, потирая укушенную руку. — Я сам виноват. Вернее, виновата моя самонадеянность.

— Больно было?

— Не столько больно, сколько неожиданно. Я, конечно, читал о таких случаях, но в моей практике это впервые.

К восхищению в его взгляде примешивалось профессиональное любопытство.

— Если ты не торопишься, то я хотел бы с тобой поговорить, — попросил он.

— Да, пожалуйста, — промямлил я и с сомнением глянул на компанию учителей во главе с демонической Азалией Сергеевной, не спускавшей с нас глаз. — Только лучше не здесь.

Он покосился на завуча и заговорщицки наклонился к моему уху:

— Согласен.

Я подхватил рюкзак, и мы двинулись к выходу.

— У вас будут неприятности из-за меня? — спросил я психолога по пути.

— Нет, не думаю. Но давай лучше поговорим о твоих проблемах. Мне кажется, это сейчас важнее. Не так ли?

— Как скажете, — буркнул я.

Неспеша мы пересекли школьный двор. Все еще по-летнему жаркое солнце припекало мой затылок, и мои видения потускнели, почти стерлись из памяти. Теперь все произошедшее казалось мне каким-то фарсом или трагикомедией — фильмом, который я посмотрел в кино. Как будто все это произошло не со мной.

Бородач, исподтишка наблюдая за мной, легко улыбался в усы.

— Не нужно себя мучить, — вдруг проговорил он, когда мы оказались на улице. — Даже самые лучшие из них не стоят, чтобы мы так страдали.

— Как вы догадались?

— Для психолога это было совсем нетрудно, — усмехнулся он. — Когда я задавал тебе наводящие вопросы, то смотрел на отклик. Вербально ты мог говорить все что угодно, отрицать очевидное, но твое тело все равно выдало бы тебя. Особенно четкий импульс прошел, когда я упомянул депрессию от неразделенной любви. Неужели все настолько плохо?

Я нехотя кивнул. И деликатно подталкиваемый с его стороны наводящими вопросами принялся рассказывать о Ларе.

Он слушал внимательно, не перебивая. И лишь когда я замолчал, заметил:

— Первая любовь и связанные с ней переживания часто бывают самыми сильными в жизни. Но эти чувства хоть и являются искренними и, не побоюсь этого слова, всепоглощающими, крайне редко имеют продолжение. Ты понимаешь, о чем я? Поверь мне, старому и опытному мужику, ты еще встретишь свою настоящую любовь. Возможно, сейчас тебе кажется, что я говорю банальности, но это действительно так.

Я промолчал. А что можно ответить на банальность?

— Мне кажется, ты умный парень, и не наделаешь из-за девчонки глупостей. Я прав? К тому же демонстративное поведение не соответствует твоему типу личности.

Психолог расценил мое молчание как согласие.

— Очень хорошо, — похвалил он меня. — Но твое состояние все равно вызывает у меня беспокойство. Когда подсознание выстраивает столь мощный защитный механизм, выкидывает такие фортеля, как на сегодняшнем сеансе, значит, дело действительно серьезно. Я слышал, учителя говорили, что ты засыпаешь на уроках. Это так?

— Да. И не только на уроках.

Я невесело хмыкнул и рассказал, как вчера заснул на вечеринке у Вовчика. Психолог сокрушенно покачал головой.

— Это весьма тревожный симптом. Тебя стоило бы серьезно обследовать. Если ты не против, то мы можем поехать в центр прямо сейчас.

Ответить я не успел. Пока я переваривал полученную информацию и придумывал, как бы повежливее выскользнуть из цепких рук дорвавшегося до интересного случая профессионала, то не сразу заметил, что меня кто-то зовет.

— Рома, Рома, да подожди же ты! — наконец я расслышал крики за спиной и обернулся.

Смешно семеня на высоких каблуках, ко мне приближалось ядовито-малиновое пушистое существо с огромными сверкающими на солнце глазами. Поравнявшись со мной, существо сняло большие зеркальные очки и превратилось в Арину, мою бывшую одноклассницу из старой школы.

— Я тебя сто лет не видела! — вцепившись в меня, затараторила она. — Не поверишь — только что о тебе вспоминала, и надо же — ты тут как тут!

Она бесцеремонно крутила меня из стороны в сторону как пальто в магазине одежды, напрочь игнорируя мужчину рядом со мной.

— Привет, — смущенно буркнул я, оглянувшись на стоящего рядом психолога.

Тот понимающе хмыкнул и, бросив мне «пожалуй, от этого собеседника для тебя сейчас пользы больше» распрощался.

Арину я не видел, наверное, почти год. Бывает же так — живешь с человеком практически в соседних домах, ходишь по одним и тем же улицам, но почему-то не пересекаешься. Не судьба, говорят в таком случае.

— А ты совсем не изменился, — заявила Арина, закончив с моим осмотром. — И куртка та же. Я тебя по этой «Канаде» на спине и узнала. Как школа? С кем дружишь? Общаешься с кем-нибудь из наших? Куда поступать будешь? Девушка есть?

Вопросы сыпались из нее, как из горох из порванного пакета, но вот последний она задала зря. Но Арина и сама что-то такое почувствовала, потому что взяла меня под руку и потащила в сторону кафе.

— Да что мы как чужие, на улице, — верещала она по пути. — Давай-ка съедим по мороженому и поболтаем спокойно.

Мороженого я не хотел, а уж «поболтать спокойно» и подавно. Но как объяснить это девушке, повиснувшей на моей руке, я не знал. Поэтому покорно плелся следом.

Мы съели по паре шариков. Вернее, ела Арина. Я же уткнувшись глазами в вазочку, брезгливо ковырял подтаявшую розоватую массу. От одного только слова «мороженое» к горлу подступал комок.

Наверняка я смог бы многое узнать об Арине, если бы слушал ее. Но я не слушал. И не смотрел. Даже одного взгляда на Арину мне хватило, чтобы начать сравнивать ее с Ларой. Вот она поднесла ложку к губам, и я поймал себя на мысли, что Лара сделала бы это совсем по-другому, гораздо изящнее. Сзади кто-то громко засмеялся, и Арина оглянулась. И это у Лары получилось бы более грациозно.

Да, я опять думал о Ларе, не забывая вовремя кивать и поддакивать в нужных местах. Раньше, до знакомства с Ларой, Арина мне очень нравилась. Наверное, я даже был влюблен в нее. Немного. Совсем чуть-чуть. Но сейчас я смотрел на Арину и видел Лару, хотя они были совсем не похожи.

Собеседник из меня сегодня получился неважный. Я и сам бы от себя нынешнего сбежал куда глаза глядят, так что совсем не удивился, когда Арина засобиралась домой. Молча мы добрели до пешеходного перехода, так же молча перешли на другую сторону и остановились в нерешительности. Я чувствовал, что она разочарована и уже готовится произнести роковое «дальше можешь не провожать», чтобы я мог настоять на обратном… Я все понимал, но поделать с собой не мог ничего. Мне хотелось только одного — лечь на свой диван, погладить мягкую шерстку Римо и больше ни о чем не думать. Но судьба распорядилась по-своему в виде белого «Мерседеса», стремительно приближающегося к пешеходной «зебре».

Лихо заложив вираж, автомобиль угодил передним колесом в выбоину на дороге. А с учетом того, что вчера прошел сильный дождь… В общем вы уже поняли — сумка и туфли Арины приобрели новый грязновато-пятнистый окрас.

Не веря своим глазам, я проводил хулигана взглядом. Чтобы одна и та же машина обрызгала вас дважды в течение двух дней — таких совпадений не бывает!

— Ой! — всполошилась Арина, разглядывая коричневые разводы. — Гад какой! Надо быстро замыть, пока грязь не въелась. Бежим, к тебе ближе!

И она бросилась к моему подъезду.

Пока Арина приводила себя в порядок в ванной, я пытался привести в порядок свою комнату. С учетом того, сколько дней я этого не делал, задача была из разряда «Mission: impossible». Быстро скатав постель, я сунул ее в диван. Тарелку с остатками бутерброда я переставил на подоконник, спрятав за шторой. Подозрительные пятна на столе были замаскированы журналом. Как назло это оказался брательников «Плейбой». Пришлось сверху бросить на него «Психологию души». Ворох одежды, живописно раскиданный на кресле, отправился в шкаф, его место заняли валяющиеся на полу книги. Туда же последовали валявшиеся на ковре носки. Ух! И Том Круз не справился бы лучше.

Я бросил последний взгляд по сторонам — более-менее убрался. Но что-то не давало мне покоя, какая-то неправильность царапала внутри и заставляла в нерешительности топтаться посреди комнаты.

Кот!

Римо нигде не было видно. Я выглянул в коридор и осторожно позвал «кис-кис». Но никто не торопился бежать на мой зов. Наверное, отсыпается где-то, решил я. И это хорошо — была у кота дурная привычка кидаться на гостей, которых он не сильно жаловал.

Тем временем Арина закончила свои дела и показалась на пороге комнаты. Выглядела она вполне довольной.

— Все в порядке, — произнесла она.

Девушка вопросительно посмотрела на меня, ожидая, что я предложу ей сесть, но я молчал. На меня вдруг напал ступор — я не знал, куда ее усадить. Кресло занято книгами, оставался стул возле письменно стола — что выглядело слишком официально, или диван — что было бы, наоборот, слишком интимно.

Арина расценила мою нерешительность по-своему. Она самодовольно улыбнулась, затем медленно сняла свою малиновую кофту, и яркое пушистое пятно накрыло стопку книг на кресле. Продефилировав мимо меня словно на подиуме, девушка уселась на диван. Кокетливо согнутая ножка, разрез на юбке, открывающий бедро, томный взгляд. И при этом сладковато-пряный запах духов, дурманящий и обволакивающий шлейфом соблазна. Я почувствовал, что депрессивные мысли уступают место мыслям совершенно иного толка.

Не знаю, что на меня нашло. Почти не контролируя себя, я сел рядом и осторожно дотронулся губами до ее щеки. Замерев, я ждал, что последует дальше, — пощечина или долгий поцелуй, я был готов к любому повороту… Но только не к тому, что случилось.

С отчаянным мявом на пушистый малиновый комок со шкафа спикировал Римо. Схватив зубами добычу, он, как истинный охотник, сделал с ней ритуальной круг по комнате и приступил к поединку.

Не обращая внимания на хозяина и испуганную гостью, кот рвал добычу зубами и когтями. Он катался с ней по полу, раздирая ни в чем не повинный мохер энергичными взмахами задних лап, подбрасывал его вверх и отскакивал в сторону, припадая к полу, с тем, чтобы в новом прыжке достать обескураженного «противника». Он рычал и шипел, фыркал и плевался. По всей комнате летели малиновые клочья. И в этом малиново-красном мареве мелькало гибкое полосатое тельце с оскаленной пастью и растопыренными когтями. Если бы проклятием рода Баскервилей была не собака, а такой вот кот, то английским аристократам пришлось бы гораздо хуже, — возникла в голове неожиданная мысль.

Наконец, решив, что с одним противником покончено, Римо, тяжело дыша, обратил горящий взор на Арину. Приоткрытая пасть и забившийся под когти ярко-малиновый пух придавали коту жуткий кровожадный вид.

Не отводя горящих глаз от гостьи, Римо сделал шаг в ее сторону.

И время вдруг остановилось. Этот шаг длился целую вечность. Я видел, как медленно, чрезвычайно медленно, поднялась передняя лапа, вобрав острые когти в пушистые подушечки, и так же бесконечно долго опустилась вниз. Видел, как подтянулись и напряглись задние лапы, а тело застыло предельно сжатой, готовой выстрелить в любой момент пружиной. Кот не торопился: он готовился к смертельной схватке.

Словно зачарованный, я смотрел в огромные, сверкающие победоносным огнем кошачьи глазищи.

Почему я и не останавливал его? Не знаю.

Арина вжалась в диван. Также, наверное, чувствовали себя перед гибелью жертвы Джека-потрошителя или собаки Баскервилей.

И тут Римо прыгнул. Он разодрал ажурный чулок и вонзил зубы. Квартира огласилась женским воплем. Пустив кровь, как гладиатор, победивший соперника, Римо огласил ристалище победным кличем и, гордо подняв хвост, ретировался. Настолько быстро, чтобы его не настигла хозяйская кара, но и не торопясь, чтобы не уронить свое кошачье достоинство.

Лишь поздним вечером, почти ночью, когда сон уже распахнул двери, я почувствовал осторожные мягкие шаги поверх одеяла. Затем влажный нос уткнулся мне в локоть.

— А, явился, наконец? Возомнил себя хищником? Зачем набросился на девушку? — пожурил я питомца.

— М-м-м-р, — виновато потупился Римо, умащиваясь рядом со мной.

Всем своим видом кот показывал, что готов к примирению.

— Ага, стыдно, значит, стало?

Римо еле слышно мявкнул. Раскаяния в его мяве совсем не чувствовалось. Более того, в сияющих глазищах кота насмешливо плясали лукавые искорки.

 

6

Пес расхаживал на задних лапах и негодующе качал лохматой башкой. Выглядело это вовсе не так комично и натужно, как бывает у настоящих собак.

— Ну как можно грязными руками да в чужую голову! — возмущенно тявкал он, потрясая передними лапами прямо перед носом ангела, словно демонстрируя те самые грязные руки, которыми укушенный психолог залез в мою голову.

— Почему грязными? Чистые у него руки были, я сам видел, — обиделся ангел.

— Все-таки ты полный идиот! A pedibus usque ad caput С ног до головы (лат.)., - сокрушенно тряс башкой пес. — Это же идиома, фигура речи. Ты знаешь, что такое фигура речи? Нет? Ну тогда спроси у гадалок, к чему снятся грязные руки, и они тебе расскажут, к чему. К провальным проектам и неблаговидным поступкам, то есть ни к чему хорошему!

При упоминании о гадалках ангел поморщился.

— Ну какого дьявола ты приволок этого прохвоста? — не успокаивался пес. — Только гипноза нам сейчас не хватало!

— Я считал, что разговор с человеком, разбирающимся в хитросплетениях человеческой психики, пойдет ему на пользу, — оправдывался ангел. — Раз уж с религией не сложилось.

— Считал! Он считал! Оказывается, он умеет считать! И долго считал-то? До двух? До трех? Наверное, до трех. Как там у вас говорится — Бог троицу любит? Стало быть, до трех. Лучше бы ты головой думал, а не считал! Но ты ведь не умеешь думать, не умеешь анализировать, не умеешь делать умозаключения.

Пес постучал лапой себе по лбу.

— Ajo Утверждаю (лат.).! Там где в ходу догматы, там нет места логике и здравому смыслу. Aut disce, aut discede Или учись, или уходи (лат.)..

— Логика! — фыркнул ангел. — А где был твой здравый смысл, когда ты набросился на психолога?

— Пришлось импровизировать на ходу, — посуровел мордой пес. — Этого недоучку нужно было как можно быстрее убрать из головы нашего подопечного, пока он не наделал бед. Ведь столь грубое вмешательство может порвать тонкую ткань, скрывающую ночную сторону внутреннего мира от мира проявленного. Мне даже трудно представить, какие могут быть последствия… Неужели и это тебе нужно разжевывать?

— И какие же?

В вопросе ангела слышалось недоверие.

— Какие-какие! Фатальные! А все ты! Твое невежество, твоя глупость, твоя…

Пес задохнулся, закашлялся, отфыркиваясь. Затем отряхнулся, пустив волну по всему телу, как это умеют делать собаки, и уже спокойнее продолжил:

— Знал бы, если бы меньше молился и больше умные книги читал, — огрызнулся он. — Нужен пример? Изволь. Представь, что наш подопечный вскоре сможет видеть нас и разговаривать с нами, что называется, наяву. А вот сможет ли он это принять на фоне разыгравшейся депрессии, не посчитав, что стал шизофреником и окончательно слетел с катушек, — не факт.

— И что тогда? Что?

В голосе ангела прозвучала тревога.

— А что бывает с теми, кто разговаривает со своими голосами в голове? Или видит ангелов? То-то же…

Ангел надолго задумался.

— Кусаться надо с умом, — подытожил пес. — А вот зачем ты кота на бедную девочку натравил? А?

Ангел хотел, было, возразить, но пес не дал ему такой возможности.

— Ты просто боишься женщин, — заявил он. — Ненавидишь и боишься, как те монахи, которые сжигали их на кострах сотни лет назад.

— Но…

— Такие, как ты, всегда ненавидели женщин! — не успокаивался пес. — Скольких пожгли, скольких! И каких! Красивых, умных, призывных! А вся их вина была лишь в том, что они хотели любить и быть любимыми. Ах!

И пудель сладострастно прикрыл глаза.

— Помню, в 1486 году, одна ведьма в Гейдельберге, рыжая, как пламя ада…

— Почему рыжая? — перебил его ангел.

— А почему нет?

Пес озадаченно взглянул на ангела.

— Мне нравятся рыжие, — добавил он.

— Согрешил, невоздержанием душевных и телесных чувств, нескромным воззрением. Прости меня, отче, — опустив глаза долу и стараясь не смотреть на вокруг, забормотал ангел.

— Тьфу! — плюнул пес. — Недостаток мудрости и знаний нельзя компенсировать показным благочестием.

— Повели злым и нечистым духам и демонам отступить от души и тела раба твоего…

— Да хватит уже причитать! — взвизгнул пес.

Его темная фигура пошла рябью, поплыла, меняя очертания, вытянулась в длину, на голове выросли рожки, на задних лапах появились копыта.

— Князь небесного воинства, защити нас в бою и войне, что мы ведем против мира тьмы, против духов злобы…

— Да прекрати уже! — завизжал пес. — Заткни-и-ись!

Его визг перешел в пронзительную трель, подозрительно похожую на наш дверной звонок.

Я лежал в полной темноте и пытался унять громкий вибрирующий звон, раздающийся в моей голове. До меня никак не доходило, что бренчание раздается вовсе не в моих затуманенных сном мозгах, а кто-то нещадно насилует наш дверной звонок.

Не открывая глаз, я нашарил на полу мобильник. Шесть утра. Нормальные люди спят в это время, пробормотал я. Словно услышав мои слова, бряцанье за дверью затихло, но лишь для того, чтобы через мгновение вернуться с новой силой.

— Рома! Открой дверь, пока они ее не выломали, — раздался из-за стенки раздраженный мамин голос.

Я натянул старые треники, в которых хожу только дома, и поискал тапки. Тапок нигде не было.

К звонкам прибавился энергичный стук в двери. Даже в глубине квартиры я чувствовал, как входная дверь сотрясается и дребезжит под чьими-то сокрушительными ударами. Плюнув на тапки, я двинулся в прихожую босиком.

Щелкнула дверная задвижка и в квартиру ворвалась соседка с нижнего этажа — дама сколь габаритная, столь же энергичная и бесцеремонная.

— Вы меня заливаете! — с порога заорала она.

Соседка беззастенчиво отпихнула меня и носорогом понеслась в сторону кухни. Протирая по пути глаза, я поплелся вслед за ней.

Потоки грязной воды, набегавшие волнами со стороны кухни, встретили меня еще в коридоре. Но это были еще цветочки. Ягодкой оказался разбрызгивающий грязь во все стороны гейзер, бивший из кухонной раковины.

Тетка ругнулась и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, рванула обратно, попутно бросив мне и показавшейся в дверях своей комнаты маме скупое «за мной!».

— Что случилось? — испуганно вскрикнула мама, придерживая у шеи распахивающийся ворот халатика.

— Нас заливают! — завопила соседка уже с лестницы и рванула вверх.

Мама ойкнула и устремилась на кухню.

Я надел кроссовки и потрусил за соседкой, которая, добравшись первой, уже звонила и барабанила в квартиру, расположенную над нашей.

— Открывайте немедленно! — орала она. — Вы заливаете весь подъезд!

За дверью было тихо.

— Может, вызвать аварийную? — робко предложил я.

— Ну так чего ты стоишь? Вызывай! — рявкнула соседка. — Почему я должна делать все сама?

В школу я естественно опоздал. Сначала я помогал маме ликвидировать потоп — совершенно бесполезное занятие, потому как вода прибывала быстрее, чем нам удавалось ее вычерпывать. Потом встречал во дворе заспанных и недовольных аварийщиков. Потом наблюдал за их работой, пока они пытались справиться с грязевым фонтаном. А уж когда прибежал испуганный виновник происшествия, ночевавший у подруги, в школе прозвенел первый звонок.

Второй урок я встретил на четвереньках с тряпкой в руках — пришлось устранять последствия ликвидации аварии — грязи ремонтники натащили не меньше, а даже больше, чем сотворил сам потоп. Начало третьего урока прошло в объяснениях с соседями — каждый жаждал подробностей — и извинениях соседа сверху. Он так сильно раскаивался, что никак не хотел отпускать меня в школу и порывался начать ремонт нашей квартиры прямо сейчас.

— Поехали в магазин, — уговаривал он меня. — Обои выберешь на свой вкус, кафель, я оплачу. А потом на пару все быстро сделаем. Я сам строитель. Научу тебя плитку класть, пригодится ведь потом в жизни, может, плиточником станешь.

Становиться плиточником мне не хотелось, и я переключил докучливого мужика на маму.

Взмыленный и злой, я появился в школе только к четвертому уроку. Это была химия. Лишь оказавшись за своей партой, я понял две вещи: я очень устал и я хочу спать. И урок химии подходил для этой цели как нельзя лучше.

Наш преподаватель химии Борис Абрамович по прозвищу Березовский пребывал в глубокой уверенности: если ученику химия не интересна, то и утруждать себя нечего. Вбить формулы и иные премудрости науки в такую голову все равно не удастся. Впрочем, надо отдать ему должное — с настоящими любителями химии он готов был заниматься после уроков сколько угодно.

Позиция учителя была непоколебимой. Изменить ее не смогла даже наша демоническая завуч, которая в нашей школе могла почти все. Во-первых, глупо надеяться, что человек, перешагнувший пенсионный рубеж и имеющий твердые убеждения, сцементированные годами, откажется от них по чьей-то прихоти. А, во-вторых, будучи заслуженным учителем и кандидатом педагогических наук при всех возможных регалиях, Борис Абрамович, совершенно не боялся Азалии Сергеевны. Единственный в школе. Доведись им столкнуться лбами на узкой педагогической тропинке, так еще посмотреть, кто кого.

Поэтому урок химии он проводил своеобразно.

— Открываем учебники и читаем параграф, — говорил учитель. — Последние десять минут урока я отвечаю на ваши вопросы. Следующий урок начнем с письменной работы по теме.

При этом старого учителя совершенно не волновало, будем мы читать учебник или займемся своими делами.

После этих слов Борис Абрамович усаживался в свое старое кресло за кафедрой, доставал термос с чаем и предавался чтению любимого «Нейчер». Лишь изредка до нас долетало его невнятное бормотание: «недоумки, неучи, невежды». И что-то мне подсказывало, этими нелестными эпитетами награждал он отнюдь не нас.

Я открыл книгу и уставился на круглые упитанные бока молекул. Они сразу же напомнили мне связку воздушных шариков, которые я подарил Ларе на день рождения.

Лара. Вновь защемило в груди. И тут я понял, что только впервые за сегодняшний день вспомнил о ней.

Я оторвал взгляд от химических формул и глянул на парту справа. Сегодня Лара поменялась местами с Веркой, и мне никак не удавалось полюбоваться Лариным профилем — его загораживали толстые Веркины щеки со свисающими сальными кудряшками. Но, даже спрятавшись за широкой живоглядинской спиной, Лара не могла укрыться от меня. До сих пор оставались некие незримые нити, связывающие нас. А иначе, чего бы ей нервно передергивать плечами, старательно поправлять локоны и копаться в своем рюкзаке, чтобы вытащить оттуда… Черного пса. Да и не Верка это рядом с ней, а полузнакомый парень в белом спортивном костюме и… с крыльями.

— Эй!

Неделикатный тычок в бок вернул меня к реальности — похоже, я все-таки задремал. Никакого пса и парня в белом костюме в классе, конечно же, не было. Зато в дверь важно вплывал целый кортеж во главе с завучем. Азалию Сергеевну сопровождал наш незаметный директор и двое странных парней. Странных уже потому, что одним своим видом они были способны довести нашу строгую завуч до инфаркта. Возможно, где-нибудь на модной вечеринке или в ночном клубе они и выглядели бы уместно, но только не в нашей школе.

Парень повыше с коротким выбеленным ежиком волос был одет в узкие донельзя джинсы, обтягивающие тонкие кривоватые ноги и кургузый пиджачок с засученными по локоть рукавами, обнажающими покрытые татуировками руки. Из-под расстегнутого пиджака выглядывала футболка вырвиглазных оттенков. Его приятель щеголял роскошными дредами и широченными мешковатыми штанами, сползающими на бедра. На выпирающий под тонкой футболкой живот свисала цепь от унитаза. И где он только достал этот раритет?

— Садитесь, — милостиво махнула рукой Азалия Сергеевна.

Выглядела она необычно, как человек, который никак не может решить, радоваться ей или устроить скандал. Встревоженный Борис Абрамович привстал со своего кресла, испуганно пряча термос за спину.

— Роман, встань.

Я поднялся, недоуменно изогнув брови.

— Как мне только что сообщили, ты выиграл приглашение на некий молодежный фестиваль в Сочи, который откроется через четыре дня. Не знаю, зачем нужно устраивать это мероприятие во время учебного года и отрывать ученика десятого класса от учебного процесса, но мне настоятельно рекомендовали не препятствовать поездке, — сказала демоническая женщина, недовольно поджав губы.

— Чувак, — радостно обратился ко мне незнакомец повыше. — Тебе сказочно повезло! Вместо того, чтобы гнить за партой, ты сможешь круто оттянуться! Тебя ждут аквапарки и танцполы, зажигательные вечеринки и знакомства с красивыми девчонками, выступления самых модных групп и диджеев. Будет круто, я обещаю! «Хайп генерейшен» ждет тебя.

— Рад, что ты будешь с нами, — коротко буркнул парень с дредами и протянул мне конверт с танцующими девушками в купальниках на фоне фейерверка. — Здесь приглашение и билет на самолет.

— «Хайп генерейшен»? — выдохнула Вилейкина. — Но как же так?.. Почему он?.. Он же даже не сможет отличить Джастина Бибера от Димы Билана.

— Вот свезло, так свезло! — завистливо протянул Серый. — Вместо того, чтобы боронить, оттянешься зачетно.

— Подумаешь, — небрежно передернул плечами главный авторитет класса Смолов. — Мне отец предлагал поехать, я отказался. Чего я там не видел? Школоту вроде Нечаева?

— Ну и дурак, — ответила ему Рубинчик.

— Это он от зависти! — выкрикнул Вовчик.

— Все, заканчиваем разговоры, — пресекла дискуссию завуч. — Мы уходим. Борис Абрамович, можете продолжать урок.

Но продолжить урок не получилось — все норовили пролистать красочный проспект с программой фестиваля. Какая уж тут химия!

— Но почему ты? Почему такая несправедливость? — канючила Вилейкина, увидев анонс пати с Егором Кридом. — Может, ты не поедешь? Ну зачем тебе Крид? Подари лучше мне…

— Но-но! Не вздумай, Ромео! — решительно отогнал от меня девчонок Серега. — Езжай, конечно. Тебе сейчас действительно нужно развеяться. Познакомишься с кем-нибудь…

При этом Серый бросил многозначительный взгляд в сторону Лары.

Пятый урок — алгебра — прошла относительно спокойно, я смог даже немного вздремнуть, а на шестом — истории, когда в класс опять вплыла демоническая Азалия Сергеевна в сопровождении директора и нашей литераторши, меня посетило ощущение дежавю.

Кортеж остановился у доски. Завуч оглядела нас торжественным взглядом, зато литераторша Эмма Эдуардовна почему-то выглядела смущенной, что было ей совсем несвойственно.

— Сегодня странный, удивительный день, — сообщила нам завуч и пристально посмотрела на меня.

— Роман, встань.

— Решили отобрать приглашение? — не удержался Серый.

— Или принесли второе? — сострил Колян.

— Николай почти угадал, — сказала завуч и, преисполнившись важности, торжественно продолжила.

— Я рада сообщить вам, что ученик нашей школы Роман Нечаев получил приглашение на конференцию старшеклассников «Взгляд в будущее», которая откроется в Санкт-Петербурге через четыре дня. Его сочинение-рассуждение заняло первое место в номинации «Самобытность и оптимизм» и произвело большое впечатление на отборочную комиссию. И, конечно же, необходимо отметить большую заслугу учителя литературы Эммы Эдуардовны, без ее вдумчивых советов и мудрого руководства Роману было бы трудно справиться со столь сложным заданием.

При этих словах завуча класс начал гнусно хихикать, а литераторша ссутулилась и отошла на шаг назад, за спину завуча с директором.

И тут я вспомнил. Это сочинение я написал весной, и именно за него Эмма вкатила мне «пару». Она тогда в пух и прах раскритиковала мою работу, обругав меня ничего не понимающим в жизни мечтателем и не умеющим ясно выражать свои мысли глупцом. Не удивительно, что сейчас она чувствует себя неловко. Но тогда мне было все равно. Тогда я был влюбленным идиотом и смотрел на мир сквозь розовые очки. Все люди казались мне замечательными, а мир — совершенным. Именно об этом я и написал. Я считал, что окружающий мир — это отражение мира внутреннего. Если ты относишься к нему по-доброму, то и он будет добр к тебе. Какие эмоции и чувства ты генерируешь вовне, таким же будет и отклик. Не зря восточные учения говорят о внешнем мире как иллюзии…

Сейчас, конечно, ничего подобного я уже не думал. Наоборот. Доведись мне писать это сочинение сегодня, моему мрачно-пессимистическому взгляду на жизнь мог бы позавидовать сам Ницше, мрачный гений которого свел его с ума. На поверку мир оказался жестоким и несправедливым.

Однако, каким образом это сочинение оказалось на каком-то там конкурсе? Эмма точно не могла его никуда отправить. Тогда кто же? Загадка…

От этих мыслей меня отвлек голос Азалии Сергеевны.

— Роман, после уроков подойди к Эмме Эдуардовне. Она вместе с учителем обществоведения подберет тебе несколько книг по философии. Тебе же придется принимать участие в диспутах. К сожалению, там наверняка окажутся более подготовленные ученики, чем ты. Однако, наш лицей не может ударить в грязь лицом, ты должен поддержать честь школы и оправдать оказанное тебе доверие. У тебя есть несколько дней, проведи их с пользой. На это время я освобождаю тебя от домашних заданий, учителей я предупрежу. У меня все.

Наша демоническая завуч ни секунды не сомневалась, что я отправлюсь в Санкт-Петербург, а не в Сочи.

Процессия потянулась к двери, а я получил тычок в плечо сбоку от Вована. Его физиономия выражала восхищение:

— Вот свезло, так свезло!

— Да уж, — протянул сзади Серый. — Фортуна — девушка с веслом. Может и по башке веслом заехать, но если уж посадит к себе в лодку, то грести будет как олимпийская чемпионка.

В его голосе звучала неприкрытая зависть. А я почему-то не мог отделаться от ощущения нереальности происходящего — ну не бывает так в жизни.

Остатки урока я продремал. В редкие моменты бодрствования я продолжал ловить на себе заинтересованные взгляды одноклассников, ощущая себя центром всеобщего внимания. Да, еще пару дней обо мне будут шушукаться, но потом случится что-нибудь новое, и о моем триумфе забудут. «Триумф» — это наш незаметный директор так выразился. Нашел ведь слово, стилист, слышать больно.

Школьный звонок, прозвучавший как всегда неожиданно, заставил меня вздрогнуть. Я нагнулся за рюкзаком и встретился взглядом с Ларой. Она тут же отвернулась.

Не нужно мне ничего — ни Сочи, ни биберов-биланов, ни вечеринок с конференциями. Ничего, кроме нее.

 

7

Я неспешно брел в сторону дома. Потяжелевший от философских трактатов рюкзак непривычно оттягивал плечо. А еще непривычно царапало внутри. Словно бдительный часовой постукивал в моей голове: приготовься! не тормози! смотри в оба! Я напрягся и огляделся по сторонам. Мимо деловито пробегали пешеходы, по проспекту шныряли автомобили — все было как обычно, но предчувствие, меня не покидало. Наоборот, оно лишь усиливалось с каждым сделанным мной шагом.

Так я и плелся, сгибаясь под увесистой ношей и крутя по сторонам головой в ожидании очередного подвоха со стороны мироздания. Слева, как всегда, были припаркованы «форды», «мазды», «пежо», справа тянулись нескончаемые фасады зданий. Я оставил позади «Стоматологию» с огромным устрашающим зубом на вывеске, «Магнит» с разрисованными оранжевыми апельсинами окнами, салон красоты с улыбающимися на плакате белокурыми красотками… И тут мой внутренний голос снова пнул меня: «соберись! Сейчас!».

Место отъехавшего черного «шевроле» занял серебристый «лексус». Открылась передняя дверь и на асфальт ступила сначала одна, а затем и другая изящная туфелька на высокой шпильке. Вслед за туфельками показались не менее изящные лодыжки. Я заинтересованно притормозил. Забеспокоились и другие представители сильного пола, оказавшиеся поблизости. Я прямо чувствовал напряжение, исходившее от пешеходов. Малолетние юнцы, степенные пенсионеры, выгуливающие собачек, деловитые мужики всех возрастов и достоинств, еще мгновение назад спешащие по своим делам, сбивались с шага, теряли невозмутимость и словно школяры на последней парте вытягивали шеи в надежде разглядеть, чем же закончатся эти нескончаемо длинные ноги.

А ноги все удлинялись и удлинялись…

Наконец появилась и сама обладательница удивительных ног, начинающихся там же, где заканчивалась юбка, то есть практически на талии. Пышная, огненно-рыжая шевелюра, свободно спадающая на плечи, резко контрастировала с белоснежной кожей и отвлекала от бесконечных ног.

Девушка закрыла машину и, непринужденно размахивая сумочкой, направилась к отделению банка. Я прибавил шаг.

И вот тут-то все и произошло.

Дверь банка распахнулась и из нее пулей вылетел какой-то придурок в маске. Петляя, словно затравленный заяц, грабитель ринулся в мою сторону. Поравнявшись с длинноногой красоткой, «заяц» заложил крутой вираж, запутался в длинном ремешке ее сумки и рванул дальше еще с одной, незапланированной, добычей.

Все произошло так внезапно, что никто не успел ничего понять. Девчонка застыла на месте, удивленно хлопая подведенными ресницами, выскочивший из банка охранник выглядел не лучше. Он ошалело топтался на месте, озираясь по сторонам, и был похож на домашнего, толстого, только что проснувшегося кота, перед носом которого неожиданно пробежала мышь. Ворюга же, выпучив от страха глаза под маской, несся прямо на меня. Лоб в лоб. И когда он поравнялся со мной, я неожиданно для себя схватил его за рукав.

Все произошло само собой, помимо моей воли. Если бы у меня было время подумать, то я, несомненно, предпринял бы что-нибудь. Однако тело сработало быстрее мозгов и решило все самостоятельно.

Грабитель попытался вырваться — на разборки со мной у него не было времени. Но я, несмотря на тяжелый рюкзак, держал крепко.

Ворюга попытался заехать мне в ухо. Это ему удалось, но не помогло. Перед моими глазами поплыли круги, но я не сдавался, я держал. Мертвой хваткой, как бульдог, чувствуя сквозь тонкую ткань куртки, как парня колотит крупная дрожь.

Где-то неподалеку послышались испуганные крики. Тогда тип в маске решился на крайние меры. Молниеносно выхватив пистолет, он нажал на курок. По барабанным перепонкам оглушительно вдарил выстрел. Горло обожгло удушливым огнем, до слез резануло глаза. Сразу нечем стало дышать, словно на улице вдруг пропал воздух. Время тоже остановилось. Вместе с залпом из пистолета оно выстрелило, как выстреливает сжатая пружина, распрямилось до предела и застыло на месте.

Сквозь навернувшиеся на глаза слезы я видел раскрытые в беззвучном крике рты, видел, как ко мне спешат люди. Тряся болтающимся над ремнем животом и пытаясь расстегнуть кобуру, которая никак не хотела расстегиваться, в арьергарде трусил охранник. Люди бежали, но в то же время почему-то оставались на месте.

Звон в ушах несколько приутих. Я почувствовал, что ноги подкашиваются, и я сейчас упаду. Помощь была еще далеко. Последним отчаянным усилием воли, уже оседая на землю и ничего не видя перед собой, я навалился, опрокидывая на землю вора, и обрушил ему на голову рюкзак с шедеврами мировой философской мысли.

И тут пружина времени резко сжалась.

Сознание возвращалось медленно, принося с собой боль, удушье и растерянность. Голова гудела и раскалывалась, лицо горело, глаза резало так, словно под веки какой-то «добряк» насыпал мне раскаленный песок. Я попытался приоткрыть глаза. Левый повиноваться отказался, в нем пульсировала и билась боль, втыкая в висок раскаленный шомпол. Правый после некоторых усилий с моей стороны согласился показать окружающий мир. Но лишь слегка. Сквозь слезы и расплывающиеся круги постепенно проступила светло-серая обшивка «Лексуса».

Я лежал на заднем сиденье, мой затылок покоился на чьих-то острых коленках. И этот кто-то неумело делал мне искусственное дыхание. Рот в рот. Почему неумело? Я не такой уж спец в оказании первой помощи, но не думаю, что искусственное дыхание оказывается таким образом, каким делали его мне.

Сначала меня окутывало облако душистого аромата, затем мою горевшую от токсичного газа кожу легко касались шелковистые пряди волос, а потом я чувствовал на своих губах вкус помады и чье-то дыхание. Затем все повторялось снова в том же порядке. Не знаю, можно ли кого-нибудь таким методом спасти от смерти, но отвлечь — определенно.

«Лечение» все же возымело результат — я был настолько удивлен, что почти забыл про резь в глазах.

Еще раз… И еще…

Я затаился не шевелясь, боясь, что она остановится.

Очередная… не знаю, какая по счету цветочная волна накрыла меня, моего лба коснулись пряди волос, щекоча, прошлись по щекам, залезли в нос… И тут я чихнул.

Девушка отстранилась.

— Наконец-то ты пришел в себя! — обрадовалась длинноногая незнакомка.

Мне очень хотелось сказать «нет, я никуда не пришел, продолжай, пожалуйста», но сказать не получилось — горло сдавило удушье. Даже при попытке вымолвить банальное «спасибо» я смог выдавить лишь сдавленный хрип, перешедший в долгий кашель. На глаза опять навернулись слезы, а в левый висок воткнули шомпол и по-садистски медленно принялись его проворачивать.

— Тебя отвезти в больницу?

— Нет, — все же сумел выдавить я.

— Но тебе нужна помощь!

Я попытался сесть. Со второй попытки с помощью хозяйки «Лексуса» мне это удалось. В голове пульсировала боль, к горлу подступила тошнота, и я в изнеможении откинулся на спинку сидения. Хорошо хоть не застонал… Или все же застонал?

— Не хочешь в больницу, тогда я отвезу тебя домой.

Нет!

— Где ты живешь?

— Не надо, — прохрипел я.

— Что? — участливо наклонилась она ко мне.

— Нет!

На этот раз мое «нет» прозвучало гораздо решительнее. Только не домой! Я представил, как длинноногая хозяйка «Лексуса» тащит меня на третий этаж по грязной лестнице с разухабистыми рисунками на стенах, затем переступает порог моего жилища… А я ведь так и не смог полностью ликвидировать последствия гейзера…

Только не это!

Наверное, я опять застонал. И этот мой стон оказался решающим. Я почувствовал шевеление в машине, затем мы плавно тронулись с места.

Поразмыслить толком, куда она меня везет, мне не удалось — я был занят борьбой с подкатывающим к горлу тошнотворным комком. Не хватало наблевать в «Лексусе»…

С помощью своей спасительницы я вылез из машины и, бережно поддерживаемый под руку, а фактически повисший на ней, доковылял до подъезда. Скоростной лифт, доставивший моему желудку несколько неприятный мгновений, домчал нас до верхнего этажа, и вот я уже лежу на огромном диване. Мой лоб приятно холодит мокрое полотенце, а наливающийся под глазом фингал заботливо накрыт компрессом.

— Выпей это. Снимет боль.

Я послушно потянулся за таблеткой. После всего, что было в машине, разыгрывать из себя не чувствительного к боли супермена уже не имело смысла.

— Лежи, — приказала незнакомка, хотя я вовсе не порывался встать. — Ты точно не хочешь в больницу? Слезоточивый газ — это очень серьезно…

Я помотал головой и, закрыв глаза, откинулся на подушку.

Наверное, я задремал. Потому что когда я вновь пришел в себя, то почувствовал себя настолько лучше, что даже смог сесть. А потом и встать. Мир больше не рассыпался на отдельные фрагменты пазла, но, главное, из моей головы вытащили раскаленный шомпол. О происшествии напоминал разве что мой левый глаз, в котором время от времени пульсировала затаившаяся тупая боль.

С интересом поглядывая по сторонам, я изучал помещение, в котором оказался волею случая. Непривычная обстановка. Ультрасовременная, я бы сказал. Огромные, почти до пола, окна. Минимум мебели. Картины на стенах, состоящие из ломаных линий, кривых треугольников и прочих геометрических фигур «навеселе». Лишь два изображения — юный белокрылый ангел, да черная собака — выбивались из общего ряда и показались мне смутно знакомыми.

— Зачем ты встал? Тебе еще рано!

Я моргнул. Ангел с собакой пропали.

Незнакомка успела снять свои «лабутены» и переодеться в джинсы. В обычной футболке с завязанной в хвостик рыжей гривой она уже не выглядела столь сногсшибательно, как на улице, — обычная симпатичная девчонка. А, главное, без своих трехэтажных каблуков она оказалась даже чуть ниже меня.

— Все в порядке, — сказал я. — Спасибо.

— Это тебе спасибо. Если бы не ты… Даже не знаю… — она неловко уселась на диван. — В сумке были все мои документы, банковские карты. И, главное, мне пришлось бы объясняться с папой, почему я…

Хозяйка квартиры замолчала, подбирая слова.

— В общем, это не важно, но ты меня сильно выручил, — закончила она. — Кстати, меня зовут Алена. Первый курс мединститута.

Алена вопросительно подняла брови, ожидая от меня ответного представления.

— Роман.

Я был краток.

— Очень приятно познакомиться, Роман, — хмыкнула Алена. — Тебе повезло, что ты спас будущего врача, умеющего оказывать первую помощь.

Я вспомнил ее «помощь», больше похожую на поцелуи, и тоже хмыкнул. Но про себя.

Алена же, критически оглядела мою физиономию и изрекла:

— Надо заняться твоим глазом. Я сейчас вернусь.

В ее тоне прозвучала безапелляционность будущего доктора. Интересно, глаз она мне будет лечить тоже «искусственным дыханием»?

Через минуту Алена вернулась с какой-то баночкой, усадила меня лицом к окну и начала лечение. И пока она занималась моей пострадавшей физиономией, я украдкой ее разглядывал. Вблизи, без косметики красавицей ее вряд ли можно было назвать. Скорее, симпатичной и милой. Смыв тушь и помаду, вместе с ними Алена смыла и свою ослепительную недосягаемость. Теперь она уже не казалась мне небожителем, спустившимся прямо с Олимпа или со страниц глянцевого журнала.

— Смазывай этим гематому три раза в день, пока она не исчезнет, — велела Алена, закончив процедуры.

— Спасибо, — искренне поблагодарил я.

Мазь приятно холодила кожу, да и глаз уже почти перестал дергаться, словно наркоман на танцполе.

— Знаешь, — вдруг сказала Алена. — Я вот сейчас о чем подумала… Пожалуй, никто из моих знакомых в той ситуации не стал бы вмешиваться. Никто. А ты не испугался. Ты удивительный.

Она потянулась ко мне и нежно поцеловала в щеку.

Я пребывал в замешательстве, да еще, наверное, и покраснел как вареный рак. Я всегда краснею, когда меня хвалят. А если хвалит красивая девушка, сидящая в полуметре от меня, то вообще полный мрак.

Алена отвернулась — видимо, тоже почувствовала себя неловко. Между нами повисло гнетущее молчание. О, эта великая пауза имени Станиславского! На театральных подмостках она, возможно, и оказалась бы к месту, но только не в общении молодых людей двадцать первого века.

— Я пойду, — наконец промямлил я, вставая.

Алена тоже поднялась. Она выглядела разочарованной.

— Я подвезу тебя.

Мы так и не проронили больше ни единого слова. Лишь раз я открыл рот, чтобы назвать свой адрес.

«Лексус» плавно остановился возле моего подъезда. Между нами вновь возникло неловкое молчание, смутившее нас еще больше. Я уже протянул руку к дверной ручке, но меня остановил вопрос Алены:

— Ты так и уйдешь? Не попросив мой номер телефона?

Моя тянувшаяся к двери рука описала параболу и вернулась в карман. С некоторым содроганием я вытащил из кармана пиджака старенький «Самсунг».

— Диктуй.

— Лучше я сама, — сказала Алена, забрав у меня телефон.

Она быстро поиграла кнопками и вернула мне мобильник.

— Пока, — буркнул я, убирая телефон.

Я взвалил на плечо тяжеленный рюкзак с книгами и открыл дверь.

— Пока, — протянула она.

В ее голосе слышалось разочарование.

Дома, свалив неподъемную ношу на пол, первым делом я потопал к зеркалу и с некоторым трепетом взглянул на свое отражение. Однако, увиденное превзошло мои ожидания. Уж не знаю, в чем было дело — медицинские ли способности моей новой знакомой оказались на высоте или удар грабителя получился смазанным, но мою физиономию украшали лишь ссадины на левом виске в духе голливудских боевиков, а вовсе не банальный фингал под глазом, как я опасался. Так что завтра на вполне резонный вопрос одноклассников «откуда это?» я смогу небрежно бросить «бандитская пуля». И это будет почти правдой.

Я сгрузил философские трактаты на кресло, выбрал книжку потоньше (как не странно, это оказался Ницше) и отправился на кухню, которая все еще носила следы утреннего потопа. Пары котлет и бутерброда с куском колбасы мне едва хватило на вступительную статью. Дочитав до высказывания философа «жизнь тяжело нести; нонепритворяйтесьже такими нежными! Мывсе прекрасные вьючные ослы иослицы» Ницше., я вздохнул, отложил чтиво и направился за ведром и тряпкой.

Вечером пришла странная смс-ка от Вовчик: «кто она?». Поначалу я хотел уточнить, о чем это он, но потом плюнул. Однако Вовчик не успокаивался. В течение получаса он забросил мне еще три сообщения: «ну ты даешь, чувак!», «не ожидал!» и «ну расскажи-и-и…».

Ладно, завтра разберусь.

 

8

— Не получилось, — печально констатировал ангел. Белоснежные крылья понуро волочились за спиной, перья поникли и потускнели.

— Да, не получилось, — подтвердил пудель. В его словах к удивлению примешивалась изрядная доля разочарования.

— Но почему? — вскинулся ангел. — Ведь успех был так близок! Он пять часов двадцать пять минут и тридцать секунд не думал о Ларе.

— Ага, — кивнул пес. — И еще полторы минуты, пока «любовался» на устроенный тобой грязевой гейзер. И как только такой чистоплюй, как ты, мог додуматься до подобного свинарника?

— Не рассчитал чуть-чуть.

Ангел смутился, но не выкинул белый флаг.

— Но ведь, согласись, это был хороший ход? — не сдавался он. — Труд отвлекает от дурных мыслей, облагораживает…

— Хм… По-моему, такой «труд» облагородить никого не сможет. То еще удовольствие.

— Удовольствие? Пф! Ты только и думаешь об удовольствиях! Вечеринках, развлечениях…

— А что плохого в вечеринках? Неужели ты действительно считаешь, что копошение с мокрой тряпкой в грязи или диспут на тему нравственности в трудах Ницше принесет больше пользы нашему подопечному, чем пенная вечеринка с девчонками в купальниках?

— Да, больше! — запальчиво выкрикнул ангел. — Гораздо больше, чем твои сомнительные девицы в купальниках!

— Хм… — вновь задумчиво усмехнулся пес. — Ну почему же сомнительные? Впрочем, насчет первой ты, пожалуй, в какой-то степени прав. Тут я согласен с тобой. И с котом, хотя, признаться, не люблю кошек…

— Еще бы ты любил кошек, — пробормотал ангел. — Ты им завидуешь. «Собака оплачивает хорошее расположение к себе покорностью. Кошка наслаждается при этом собою и испытывает сладострастное чувство силы». Ницше.

Пес проигнорировал выпад оппонента и закончил мысль:

— Но вторая-то ведь была хороша. А?

Ангел открыл рот, собираясь возразить, но пес его перебил:

— Ну хоть раз в жизни признай очевидное, хоть раз не будь ханжой и занудой!

Ангел осекся, подавившись невысказанной мыслью, и нехотя пробормотал:

— Ну да… где-то…

Пес удовлетворенно кивнул.

— Поначалу я был против, хотел вмешаться… — буркнул ангел.

— Я заметил, — вновь кивнул пес.

— Но потом решил отпустить ситуацию.

— И это я заметил.

— Так почему же все-таки не вышло?

— Если бы я знал! — тяжело вздохнул пес. — Красива, успешна, сексуальна. Что еще нужно?

— Она добра и милосердна, — с укором проговорил ангел. — Это важнее.

— Да какая теперь разница, — скорбно махнул лапой пес. — Воистину, Amantes sunt amentes Влюбленные — это безумные (лат.)….

Он витиевато выругался на латыни и с досадой засадил по мячу, который резво покатился через всю площадку, вздымая за собой тучи пыли. Раздраженно отпихнул задней лапой подвернувшийся под ноги игрушечный самосвал и уселся в кресло, печально свесив мохнатую башку вниз. Вид у него был удрученный и даже обиженный.

Пыль, выписывая замысловатые протуберанцы, медленно оседала на пол. На площадке повисло тягостное молчание.

— А что если… — подал вдруг голос ангел.

— Да? — поднял морду пес.

— Ты наверняка будешь против…

— Ну?

— Нет, ты непременно будешь против, но я призываю тебя подумать, прежде чем…

— Да не тяни кота за хвост! — нетерпеливо гавкнул пес. — Есть идеи — выкладывай! Потому что у меня они закончились.

— Я вот думаю, а что если нам пойти по другому пути?

Пес резко вскочил на лапы. Из его пасти вырвался рык, перемежаемый ругательствами.

— Да кто же тебя научил так кишки на кулак наматывать! А? Есть что сказать — говори!

В его бездонных черных глазах бушевало настоящее адское пламя, грозящее вырваться наружу. Но ангел лишь кротко повел крылом.

— Наш подопечный страдает и наша обязанность облегчить его страдания, сделать его жизнь яркой, радостной, насыщенной. И, конечно же, направить его на путь истинный, который каждый из нас понимает по-своему. Так?

— О-о-о, — застонал пес, рухнув на спину и притворно закатив глаза. — Ты мне проповедь читать собрался?

— Нет. Я просто хочу, чтобы ты сам пришел к этой мысли. Могу я продолжить?

— Да уж, извольте, пожалуйста. Нижайше просим, — ядовито процедил пес, расшаркиваясь. Он вновь развалился в кресле, заложив одну лапу за другую.

— Главный источник проблем и депрессии нашего подопечного — это Лара. Так?

— Да, Капитан Очевидность.

— Что мы делали все это время? Пытались помочь ему забыть ее. Каждый по-своему. Так?

— Вторая звезда на погоны, Капитан, — согласно кивнул пес.

— Но пока у нас ничего не вышло.

— Третья.

— Но мы старались.

— Это вопрос или утверждение? Если вопрос, то я, по крайней мере, старался. Насчет тебя не уверен.

— А что, если перестать биться лбом в закрытую дверь и пойти по другому пути? Противоположному? — продолжил ангел, оставив пуделеву колкость без внимания.

Ангел поднял ясные васильковые глаза на оппонента и сделал многозначительную паузу. Пес привстал с кресла и задумчиво покачал лохматой мордой. Затем медленно поднял голову и уставился на ангела, его глаза вновь полыхнули адским огнем.

— Похоже, ты не совсем безнадежен, — хмыкнул он. — Думаешь, получится?

— А что нам еще остается?

— Действительно. Что нам еще остается…

— Раз он не может выбросить эту девицу из голову, надо ее вернуть. К примеру, пусть он на ее глазах совершит благородный поступок, спасет кого-нибудь. Тогда она поймет, от какого замечательного человека отказалась, и вернется к нему.

— Нет, не так. Лучше дать ей возможность сравнить и сделать правильный выбор. Выставим-ка мы ее нынешнего избранника в неприглядном свете…

— Только бы не сделать еще хуже, — забеспокоился ангел.

— Хуже уже некуда, — отрезал пес.

Огонь в собачьих глазах погас, а сам он принялся ходить из угла в угол, иногда резко останавливаясь, чтобы, извернувшись всем телом, нервно выкусить что-то рядом с хвостом. Ангел какое-то время наблюдал за ним, но потом не выдержал:

— И долго ты тут будешь маятник изображать? Туда-сюда, туда-сюда… Если согласен, надо обсудить дальнейшие действия. Хватит нам вставлять друг другу палки в колеса, настало время сесть в одну повозку.

— Предлагаешь оставить распри, объявить временное перемирие и выступить единым фронтом?

Пес резко остановился перед парнем в белом костюме. Лапы напружинены как перед прыжком, морда вытянута вперед.

— Да, идем ва-банк. По всем фронтам! — кивнул ангел.

— Ну, если по всем фронтам…

— Только чур, я ведущий в нашей связке, ты на подхвате.

— Как бы не так! Почему ты?

— Идея моя.

— И что? Зато у меня фантазия богаче и руководящие способности.

Фигура пса раздалась в ширину, шерсть закрыл черный костюм, подпоясанный широким ремнем. На правом рукаве болталась повязка с перевернутой пентаграммой. Голову покрыла черная фуражка опять же с перевернутой пентаграммой на кокарде. А сам пес теперь очень уж напоминал начальника тайной государственной полиции Германии, группенфюрера СС Мюллера, но не реальное историческое лицо, а персонажа фильма «Семнадцать мгновений весны». И напускной добродушный вид, и маленькие умные глазки, недобро сверкнувшие из под козырька, — точь-в-точь Мюллер.

— Что для нас хорошо? Все, что приближает нас к цели. Что дурно? Все, что нам мешает. Что есть счастье? Чувство растущей власти, чувство преодолеваемого противодействия. Что вреднее всякого порока? Сострадание к слабым и неудачникам, — отрывисто пролаял пес. — Мы должны быть достаточно смелы. Мы должны не щадить ни себя, ни других. Но мы знаем, куда направить нашу смелость. Одна прямая линия! Одна цель! В данном случае пес по памяти цитирует Ницше.

Раздались одинокие аплодисменты.

— Браво! Тебе бы на подмостках лицедействовать.

Пес открыл рот, собираясь ответить, но вместо слов почему-то раздалось призывное мяуканье. Ангел с удивлением воззрился на него, а затем прикрикнул почему-то маминым голосом:

— Да сколько же можно орать! Рома, выпусти ты его, наконец! Он же нам спать не даст.

И тут я понял, что проснулся.

Было тихо. На меня смотрел черный провал окна с редкими желтыми светлячками окошек напротив, и на его фоне выделялся залитый лунным светом кошачий силуэт. Я уже приготовился закрыть глаза, но Римо, дотоле спокойно вылизывавший хвост, вдруг забеспокоился. Он поднялся на лапы и устремился всем телом вперед, к Луне. В кошачьих глазах зажглась безмерная тоска, как будто душевные муки хозяина передались ему, и кот испустил душераздирающий вопль.

— Мя-а-а-ау, мур-р-р-мя-а-а-ау, мяу-у-у-у-у, — истошно выл Римо.

— Эй, ты что?

Я поднялся и погладил мягкую шерстку. Кот дернулся под моей ладонью и снова завопил.

— Мя-а-а-у, ой, да плохо же мне как, — по-кошачьи стонал Римо, не обращая внимания на мою ласку.

В небе сиротливым ночным фонарем висела полная Луна. Ее-то и выбрал в качестве душеприказчика кот, ей он и изливал свою тоску. Мертвенный лунный свет отражался в кошачьих глазах, устанавливая с котом негласную договоренность. Кот и Луна понимали друг друга без слов. Казалось, круглые глаза Римо и сами превратились в два маленьким лунных диска, вобравших в себя все пагубные эманации ночного светила.

Римо напрягся всем телом, испустил последний вопль и бросился вон из комнаты. Через минуту я услышал, как он скребется во входную дверь.

— Да сколько же это будет продолжаться! Рома! — раздался мамин крик.

Я вздохнул и направился в коридор.

— Куда ж ты, глупый, собрался? — спросил я кота. — Сейчас же сентябрь, а не март. Ну, выпустить тебя что ли?

— Выпустить, выпустить, — с готовностью по-кошачьи ответил Римо.

Я приоткрыл дверь, и маленькой юркое тельце шустро прошмыгнуло в щель. Вскоре его призывный клич раздался под окнами.

Наверное, полнолуние подействовало и на меня. Сейчас я чувствовал себя особенно одиноким. Кот и тот ушел. Хотелось зарыться в подушку и разреветься, как в детстве. Я ничком бросился на диван. Как там у Ницше? «Что собственно возмущает встрадании, такэто несамо страдание, аего бессмысленность». Нам говорят: страдание очищает, страдание облагораживает, страдание заставляет действовать. Не знаю. Может быть. Но, с другой стороны, страдания и ожесточают. Они опустошают и подрезают крылья. Нам говорят: покорись воле Всевышнего, кто ты такой, что считаешь себя знающим лучше Бога, что тебе нужно? Возможно. Но только зачем Богу нужно, чтобы я страдал?

Я слушал вопли Римо, доносившиеся со двора, отгонял невеселые мысли и пытался заснуть. Получалось неважно.

Вскоре Римо затих — наверное, отправился в подвал. Я перевернулся на другой бок и закрыл глаза.

Только, пожалуйста, без сновидений, — попросил я непонятно кого.

 

9

Пронзительный до противности звонок будильника заставил меня сесть в кровати. Я опустил ноги на холодный пол, пытаясь проснуться. Сон уходил нехотя. Поежившись, я приоткрыл один глаз, второй почему-то отказывался мне повиноваться. Впрочем, глядеть все равно было не на что: хмурое серое утро за окном, да ставший уже привычным бардак в комнате. Ночные голоса в моей голове поутихли, и она наполнилась гулкой пустотой.

Я вздохнул, тяжело поднялся и поплелся умываться. Зеркало в ванной отобразило сонную физиономию с всклокоченными волосами, как будто бы меня всю ночь таскали черти. Под левым глазом багровел синяк (все-таки вылез, гад), висок легкими штрихами прочертили царапины. Я вспомнил вчерашнее приключение, длинноногую рыжеволосую Алену… Сейчас мне казалось, что все это произошло не со мной, а случилось в какой-то другой жизни или другой реальности. Я даже помотал головой, отгоняя видение. Но синяк и ссадины из зеркала никуда не исчезли.

Все еще не веря себе, я отправился на поиски своего телефона. Насколько я помнил вчерашние события, Алена оставила мне свой номер, и если все это мне не приснилось, и я не сошел с ума, то он должен там быть.

Мобильник, словно почувствовав, что понадобился хозяину, тоненько пискнул, намекая на новое сообщение.

Пришедшая смс-ка оказалась от Вовчика. Ну что за надоедливое существо!

«Всю ночь не спал, был под впечатлением» — писал он. А кроме Вовчика еще тринадцать моих одноклассников интересовались: «кто она?», «за какие заслуги?» и почему мне вдруг так подфартило. Никогда раньше я не был столь популярен. Наряду с непонятными вопросами там были и ничего не говорящие мне эмоции вроде «ну ты даешь!» и «супер!». О чем это они?

Я пощелкал кнопками, отрывая раздел «контакты». Удивительно, но номер Алены оказался на месте. Значит, не приснилось. Ну и дела, подумал я, вспоминая рыжеволосую красавицу.

Закрыв за собой дверь квартиры, я немного «покыскал» на лестнице, однако Римо на мои призывы не отозвался. Еще не нагулялся, разбойник, — решил я, сбегая вниз.

По дороге в школу я опять вспомнил Алену. Не буду в школе распространяться о происшедшем, решил я, все равно не поверят. А прослыть кроме лоха еще и треплом — значило окончательно упасть в глазах одноклассников. Молчи, сказал я себе. Бандитская пуля — вот и все что им нужно знать. Так даже лучше, загадочнее.

Первые заинтересованные взгляды я поймал еще на школьном крыльце — две тихони из параллельного класса. Шушукаются между собой, искоса стреляя в мою сторону глазами. Наверняка синяк мой углядели. Вопросы также не заставили себя ждать. В школьном гардеробе, когда я вешал мешок со сменкой, между вешалок меня зажали Вилейкина и Рубинчик.

— Кто это? Ну кто? — подпрыгивая от нетерпения вопрошала Майка.

Из-за заинтригованных мосек девчонок выглядывала удивленная, а скорее даже озадаченная физиономия Вовчика.

— Ту ты даешь, чувак! — пробасил он. — Не ожидал. Вот от тебя совсем не ожидал.

— Чего не ожидал?

Но Вовчик, проигнорировав мой вопрос, продолжал недоумевающе качать головой. Я пожал плечами и отправился в класс. На лестнице меня догнал Серый.

— Мне мог бы и рассказать, — обиженно поблескивая очками протянул он, хватая меня за рукав. — Друг называется. Из меня тут целое утро новости клещами тянут, а я и сам не в курсе.

Я уже было хотел поинтересоваться, о чем это он, но меня окружили одноклассницы.

— Это из-за нее, да? — наперебой спрашивали они.

— Что из-за нее? Вы что сегодня, все с ума с утра посходили? — взорвался я. — Кто-нибудь может мне объяснить, в чем дело?

Серый сунул руку карман пиджака и достал смартфон. Потыкав пальцами в кнопки, он молча протянул мне гаджет, на экране которого я увидел Алену. Алена открывает дверь своего «Лексуса». Алена держит меня под руку. Алена усаживает меня в машину. Последний момент я не помнил по причине полной отключки, поэтому с интересом пролистал фотографии до конца.

Получалось, что некто запечатлел мои вчерашние подвиги возле банка. Вернее, самого подвига там не оказалось. Зато были сняты мы с Аленой. Вот я фактически повис у нее на руках. И если не знать всей предыстории событий, то по фото можно решить, что мы обнимаемся. Вот девушка пытается усадить меня на заднее сидение, из машины торчит лишь моя нога, а она, нагнувшись, помогает мне. Тут шаловливая фантазия и вовсе могла дорисовать весьма фривольную картину.

Да уж.

— Ноги слишком худые и колени не красивые, — подала голос Маринка.

— Крашеная. Таких волос не бывает, — уверенно констатировала Ирка Гонтарь.

— А по-моему, очень красивые ноги, — заявил Колян. — Модельные. И волосы шикарные. И вообще.

— Не лучшая модель «Лексуса», — пренебрежительно бросил подошедший Смолов. — И далеко не новая, годков пять уже бегает.

Про девушку он предпочел помалкивать.

— Девочки, не надо завидовать, — хихикнул Вовчик.

Приобняв меня за плечи, он восхищенно заявил:

— Но наш скромняга-то каков? А? Мы думаем, что наш Ромео по Ларке все слезы выплакал, а он ух!

И Вовчик сильно хлопнул меня по спине. Я дернулся, мотнув головой, и заметил неподалеку Лару, которая с интересом прислушивалась к нашему разговору.

— Это не то, что вы думаете, — громко объявил я в пространство.

На самом деле я произнес это только для нее.

— А что мы должны думать, чувак? — удивился Серый.

— Настоящий мужчина никогда не стесняется своих побед, — опять приобнял меня Вовчик.

Лара, дернув подбородком, отвернулась и отошла в сторону. Спину она держала неестественно прямо — верный признак, что она расстроена. Более того, не только расстроена, но и знает, что на нее смотрят. И ей это небезразлично.

Я с тоской проводил Лару взглядом.

— Даже не думай, — отрезал Вовчик, поглядев ей вслед. — Это даже сравнивать смешно. Все равно, что с «Лексуса» в «Ладу-Калину» пересесть.

— Девчонки всегда так… — собирался поддержать приятеля Серый, но его прервал школьный звонок.

Я не стал дожидаться окончания фразы, подхватил свой рюкзак и направился в класс.

Логарифмы меня интересовали мало, зато интересовала Лара. Я заметил, что она опять поменяла свое место за партой. Сегодня широкая Веркина спина не загораживала ее, и мне ничто не мешало вновь любоваться Лариным профилем. Сама же Лара явно была не в своей тарелке. То вдруг начинала перекладывать с места на место тетради и учебники. То нервно поправляла волосы. Но, главное, сидела очень-очень прямо.

Получается, она знает, что я смотрю на нее и ей не все равно?..

Я не заметил, как закончилась алгебра. Следующим уроком была физкультура.

— Только что прошел дождь, бег строго по дорожкам, на траву не заходим — мокрая, — быстрой скороговоркой проинструктировал нас физрук, дунул в свисток и отправился на школьное крыльцо, где его уже поджидал школьный охранник.

Втихую покуривая, они занялись обсуждением вчерашнего проигрыша «Спартака», а мы двинулись наматывать круги по школьному стадиону.

Первым в гордом одиночестве бежал Смолов. Чуть сзади почетным эскортом следовали Колян и Серый. Затем трусила остальная мужская половина класса со мной в том числе. Ряды бегущих замыкала пестрая стайка девчонок — лосины и толстовки здесь были всех цветов радуги.

Вскоре первый круг остался позади, и процессия растянулась — мало кто мог выдержать заданный Смоловым темп. Я бежал в середине. Рядом со мной тяжело пыхтел отвалившийся из первых рядов Серый. Вовчик отстал еще сильнее, больше не пытаясь угнаться за лидером.

Я заметил, что Лара остановилась, затем, прихрамывая, отошла к футбольным воротам. Есть у нас такие — пластиковые, для мини-футбола. Сняла фиолетовый кроссовок, попрыгала на одной ноге, помахивая ботинком, затем бросила его на землю. То ли действительно набрала по пути камешков, то ли это просто хитрость такая — нет, я совсем не устала, всего лишь проблема с экипировкой. Надевать кроссовок Лара не спешила.

Огибая вираж, я видел, как она стояла на одной ноге, опершись на ворота, и разглядывала окрестности. И именно в этот момент мой взгляд зацепился за маленькую рыжую спинку, стремительно приближавшуюся в мою сторону.

Римо! Откуда он здесь?

От неожиданности я сбился с шага и застыл на месте. Вовчик налетел на меня сзади, сильно толкнув при этом. Я чуть не растянулся на дорожке.

— Эй, ты чего? — крикнули сзади. — Прививку от столбняка забыл сделать?

Я промолчал. Не до разговоров. Надо спасать бедолагу: за Римо неслась огромная черная овчарка с рыжими подпалинами. И это было странно. Обычно Римо не задирал собак. В этом плане он был достаточно благоразумным котом, для самоутверждения ему вполне хватало сородичей. Что же произошло на этот раз? Краем глаза я успел заметить еще одного участника, вернее, участницу этого необычного забега: держась одной рукой за сердце, а другой крепко сжимая поводок, в нашу сторону ковыляла хозяйка собаки. А еще я успел увидеть, что Лара присела шнуровать свой кроссовок и совсем не замечает неумолимо приближающейся к ней кото-собачьей погони.

Выскочив на школьный стадион, Римо, не останавливаясь, понесся вперед. Только в отличие от нас он бежал не по беговым дорожкам, а рванул прямо через футбольное поле, что нам строжайше запрещалось делать. Пес не отставал. Более того, он даже сократил расстояние. Сильные лапы ловко перебирали по земле, из раззявленной пасти плотоядно болтался розовый язык. Да он же просто разорвет бедолагу!

Позабыв про физкультуру, я бросился наперерез собаке.

Овчарка еще больше нагнала Римо. Пара собачьих прыжков и все — конец котенку. И когда я уже готовился распрощаться со своим любимцем, пес вдруг изменил траекторию, рванув в бок — прямиком к Ларе. А та, дуреха, застыла на месте, глядя на несущуюся к ней собаку. Более того, она улыбалась.

Беги! Да беги же! — хотелось крикнуть мне, но от страха за нее я почти потерял голос. Я смог выдавить лишь хриплый шепот.

Я бежал так, как не бегал никогда в жизни. Если бы мой забег видел наш физрук, который сейчас тайком покуривал на крыльце, то пятерка за год мне была бы обеспечена. Однако я с горечью заметил: несмотря на все мои старания, я не успеваю. Из последних сил я выбросил правую ногу вперед, проехал в подкате по скользкой траве и врезался в собаку, отсекая ее от Лары.

Этот маневр отнял у меня последние силы. Бедро и поясницу прострелило резкой болью — наверняка мышцу потянул. Несколько мгновений я переводил дух, лежа на мокром газоне, затем медленно перевернулся на живот и встал на четвереньки. Я видел, как ребята, сгрудившись на беговой дорожке, вовсю глазеют на нас. Затем Вовчик призывно замахал мне руками, делая непонятные жесты. Верка, сложив рупором пухлые ладошки, что-то кричала, а Серый припустил в мою сторону, вопя и показывая рукой куда-то за мою спину.

Я поднялся на ноги, развернулся и оцепенел.

Что-то в своем подкате я не рассчитал. Собаку-то я остановил, но ее юзом проволокло совсем не туда, куда я рассчитывал. Вместо того, чтобы оказаться подальше от Лары, она врезалась в нее, проехала с ней пару метров по мокрой траве и влетела в футбольные ворота, опрокинув их на себя. И пока я валялся на газоне, считая себя героем, все это время Лара вместе со скулящим псом старалась выпутаться из западни.

С помощью подоспевшего Серого дрожащими руками я высвободил Лару из этой футбольной авоськи. Быстро прижал к себе и плечом оттеснил за спину — собаке тоже удалось выбраться из капкана, и теперь она стояла прямо перед нами. Из раскрытой пасти по-прежнему свешивался длинный красный язык, но выглядел пес уже не таким страшным.

Лара же не желала прятаться за мою спину. Она вывернулась из моих рук и отбежала на пару шагов. Ее глаза пылали гневом. Собака, поскуливая, сделала неуверенный шаг к девушке.

— Ты совсем идиот? — накинулась на меня Лара. — Зачем ты это устроил?

Она была мокрой и злой. К волосам прилипли травинки, некогда светло-голубая толстовка пошла бурыми пятнами. Собака жалась к ней, переступая с лапы на лапу, поскуливала, требуя внимания, и заискивающе заглядывала в глаза.

— Я думал… Пес несся в твою сторону…

— О господи! — Лара закатила глаза. — Он думал!

— Я хотел тебе помочь…

— Он хотел! Алма живет в соседней квартире, я часто гуляю с ней. Она никого никогда в жизни не тронула!

Собака тихонько тявкнула и хитро посмотрела на меня, словно собираясь сказать: я все понимаю и совсем не сержусь.

— Я не знал, — пробормотал я, опуская глаза. — Я боялся за тебя…

— За дуру свою крашеную бойся!

Лара в последний раз обожгла меня негодующим взглядом и направилась в школу.

— Что тут за цирк с конями? Чья это собака? Нечаев, ты совсем охренел?

Рассерженный вопль физрука вернул меня к действительности. Учитель был взбешен, потому что проворонил инцидент, и теперь искал, на ком бы сорвать злость. В этот момент, тяжело дыша, к нам подтянулась хозяйка собаки. На нее он и обрушил все круги ада. Хозяйка виновато оправдывалась, уверяя, что ее песик и мухи не обидит, а во всем виноват сумасшедший кот, который набросился на Алмочку.

Я слушал их перебранку в пол уха. Затаив дыхание, я боялся спугнуть проскочившую в голове мысль: неужели Лара меня ревнует? Но если так… Значит, я ей не безразличен?

Орал физрук долго. Это он умеет. Хозяйка пса — по всему тихая интеллигентная пенсионерка поначалу, соглашаясь, виновато качала головой, но затем постепенно втянулась в перепалку. Подошедшие одноклассники также не остались в стороне и подключились к разговору, излагая свои версии происшествия. Овчарка виновато скулила.

В отношении меня общество, как водится, разделилось. Половина класса считала мой поступок геройским и всячески поддерживала меня. Зато другая половина строила конспирологические версии на тему, зачем и почему я хотел досадить Ларе.

— Идиоты, Ромыч же спасал ее от этого цербера, — пуча глаза, заступался за меня Серега.

— А может, вовсе и не спасал. Может, это он сам собаку на Ларку натравил. Вместе со своей рыжей подружкой и придумали, — ухмыляясь, развивала свою версию Верка.

— Точно! — поддержала Верку Гонтарь. — Все мужики мстительны.

Вот ведь стервы!

— Ну зачем? Зачем это ему? — не успокаивался Серый.

— Откуда я знаю — зачем, — последовал ответ. — Мало ли зачем люди делают друг другу гадости.

Одноклассники наперебой спорили, оправдывая и обвиняя меня. От этой какофонии мне даже стало казаться, что спорящие голоса раздаются в моей голове. Я потряс головой, отгоняя наваждение, и отошел на край стадиона. Наблюдая со стороны за этим театром абсурда, я вдруг понял, что на сцене не хватает главного актера — зачинщика всего этого безобразия.

Где же кот?

Я осмотрелся по сторонам. Оказывается, задира преспокойно сидел на дереве и с безопасного расстояния философски взирал на происходящее внизу.

 

10

Я глядел в раскрытый на парте учебник истории, но думал о том, как загладить свою вину. Ничего толкового в голову не приходило. Мысли роились, словно встревоженные пчелы, и разлетались ни с чем. Иногда мне казалось, что они не принадлежат мне, а живут своей жизнью, затеяв бесконечный спор между собой, остановить который мне было не под силу. Время от времени я проваливался в сон, уронив голову на рисунок языческого идола, и тогда бубнеж в голове становился громче.

Лара опять поменялась с Веркой местами, и я любовался ей по частям — щека, локон, плечо. Я закрывал глаза и мысленно собирал пазл из Лары — только так я видел ее всю. Но затем образ Лары за партой неминуемо превращался в Лару на стадионе — растрепанную и сердитую, и я в который раз заливался краской стыда. На душе было пакостно — вообще и в частности оттого, что Лара демонстративно не замечала меня. Дуется. Я бы тоже дулся на ее месте. Прости, прости, тысячу… миллион раз прости. Я непременно что-нибудь придумаю и искуплю свою вину.

Но как выяснилось, пока я корил себя и мечтал о примирении, Лара обдумывала страшную месть.

На последней перемене она встала так, чтобы я мог слышать ее разговор по телефону.

— Привет, милый, — проворковала она в трубку. — Ты сможешь встретить меня после школы? Да, хотелось бы. Нет, ничего не случилось. Потом расскажу. Пока, целую.

Не глядя на меня, Лара убрала мобильник в сумку и гордо прошествовала мимо. Спину при этом она держала неестественно прямо.

Я дождался, пока она скроется за дверью кабинета, и поплелся следом. Ты сделала мне больно, но я все равно тебя люблю.

Последний урок я продремал. Ушераздирающий школьный звонок, оповестивший об окончании уроков, заставил меня вздрогнуть. Миновал день, а я так ничего и не придумал. Недовольный собой, я взвалил рюкзак на плечо и направился к выходу.

Я обогнул здание школы, прошел небольшой аллеей, густо поросшей кустами акации, и наткнулся на знакомую вишневую «Мицубиси», припаркованную возле соседнего дома. Рядом с машиной, облокотившись на капот, скучал Ларин приятель. В ожидании подруги он коротал время, уткнувшись в экран своего айфона.

А вот это он сделал зря, потому что из-за угла показались братья Гавс.

Прозвище к местным хулиганам — грозе района — братьям Гаврюшкиным прилипло довольно давно. Уж очень они напоминали персонажей преступной собачьей группировки из диснеевского мультфильма. И вели себя так же. Старший из братьев второй год отбывал срок в местах не столь отдаленных. Средний в этом году заканчивал мою старую школу, и я был немного с ним знаком. Во время отсутствия старшего Гавса он являлся главным исполнителем злодеяний — сто девяносто сантиметров, закаленные в дворовых баталиях. Мозгом банды Гавсов был младший — тощий семиклассник с длинными сальными волосами, задира и провокатор.

Я притормозил и, оставаясь невидимым за кустом акации, принялся наблюдать за развитием событий.

Как я и предполагал, столь лакомый кусок, как ничего не подозревающий лох с дорогим телефоном, не мог остаться Гавсами не замеченным. Братья остановилась, перебросились парой слов, а потом вразвалочку направилась к машине.

Я не слышал их разговора с хозяином «Мицубиси», но и без того прекрасно представлял, что будет дальше. Сначала они попросят позвонить. Если он даст телефон, то это будет последний момент, когда он держал его в руках. Если же откажет, то его будут учить, как они это называют, вежливости.

Все. Парень выбрал второй путь. Он что-то бросил Гавсам сквозь губу. Наверняка что-то обидно-высокомерное, потому что старший из братьев, коротко размахнувшись, заехал ему в живот. А потом добавил сверху. Но парень оказался крепким — на землю не упал и телефон из рук не выпустил. Более того, попытался дать сдачи.

Я не вмешивался. Мое сознание словно раздвоился. С одной стороны, я чувствовал, что нужно вступиться. Но с другой, успокаивал себя мыслью, что мое вмешательство мало что изменит. Как в будущем Лариного приятеля, так и в будущем его айфона. Зато я сам вполне реально мог огрести. Да и что лукавить, глядя на поверженного соперника, я испытывал удовлетворение. Сам бы я вряд ли осмелился съездить ему по физиономии, хотя мне этого очень хотелось.

Однако возле «Мицубиси» становилось жарко. Белая рубашка Лариного друга была забрызгана кровью, струившейся из разбитой губы. Младший из Гавсов стонал, баюкая запястье, чем еще больше раззадорил брата. В руке старшего появился кастет.

Баг! Это уже перебор!

Ноги сами понесли меня в сторону драки.

— Макс, хватит! — крикнул я, вспомнив имя старшего Гаврюшкина.

Но тот, войдя в раж, не обратил на меня никакого внимания. Тогда я бросился на Гавса, уже занесшего кастет над упавшим хозяином айфона. Заломив руку громилы за спину, я с силой толкнул его от себя. Гавс, не удержавшись на ногах, упал. Но, быстро поднявшись, бросился на меня.

И тут раздался истошный крик:

— Алик! Алик! Да помогите же кто-нибудь!

Это была Лара. С глазами, полными ужаса.

Братья в последний раз пнули жертву и, подхватив валявшийся на земле айфон, спешно ретировались.

Растирая ушибленное плечо — как не пытался увернуться, пару серьезных ударов я все-таки пропустил — я видел приближающуюся ко мне Лару. Ее приятель с трудом поднялся на ноги и стоял, тяжело опираясь на капот машины. Его шатало, из разбитого носа капала кровь.

Однако Лара не торопилась помогать ему. С каким-то странным выражением лица она смотрела на меня.

— Как же я тебя ненавижу! — процедила она.

— Лара… Я сейчас все объясню…

— Ты… Ты мне отвратителен.

— Ларочка, дорогая, послушай…

Я сделал шаг к ней. Она быстро отступила назад, словно боясь, что я дотронусь до нее.

— Это гнусно, подло, отвратительно! Натравить этих… только из-за того, что я встретила другого…

Она побледнела, у нее затряслись губы. И на этом белом лице выделялись широко распахнутые черные глаза. Черные от ненависти. Так вот откуда это странное выражение лица — она действительно меня ненавидела. Так, как только один человек может ненавидеть другого.

В поисках поддержки я оглянулся на Лариного друга. Мне хотелось крикнуть: «Ну скажи же ей, как было на самом деле!», но я лишь молча смотрел на него. А он просто отвел глаза.

И вот тут я умер во второй раз…

Я не помнил, куда шел. Но почему-то мне надо было непременно идти. Быстро. Не останавливаясь. Все равно куда. Я не разбирал дороги — какие-то улицы, дома, машины, люди. Но я не видел их. Перед моими глазами стояло белое Ларино лицо. Не слышал я и звуков города, потому что в голове набатом звучало только одно слово — ненавижу, ненавижу, ненавижу… Я ускорил шаг, как будто бы можно было убежать от него. И от голосов, спорящих в моей голове.

— Не нужно было вмешиваться, — говорил один.

— Нет нужно! — возражал другой. — Это был благородный поступок.

— Это был глупый поступок. Отоварили ни за что, врагов нажил, и, главное, девушку не вернул.

— Если бы он не вмешался, то стал бы трусом.

— А так кем он стал?

— Человеком, который поступил правильно, по совести.

— И что? К чему твоя совесть привела?

— К самоуважению!

— На черта ему сейчас твое самоуважение! Ты со своей совестью окончательно поставил крест на их отношениях!

— Это ты поставил крест, устроив эту никчемную драку! Думаешь, она бросила бы своего Алика и вернулась к нему? Ха!

Голоса в моей голове спорили долго. Затем они перешли на крик, доводы становились все абсурднее, и я не выдержал.

— Хватит! Заткнитесь! Не хочу больше вас слышать! Никогда!

Наверное, я громко кричал. А может просто свалился, сраженный мгновенным сном, как это уже случалось со мной в последние дни. Не помню. Помню лишь, как пришел в себя, скорчившись на асфальте. В спину впивались чугунные лепестки ограды моста, внизу медленно несла грязно-бурые воды река.

— Зря ты это, парень. Зря. И что это ты удумал, малец? — приговаривал незнакомый голос. Чья-то рука крепко ухватила меня за локоть. — В жизни всякое бывает…

Я мысленно отмахнулся от него. Насторожив уши, я с недоверием прислушивался к установившейся в голове гулкой тишине.

— Жизнь ведь как слоеный пирог — черная полоса, белая… — продолжал неизвестный прохожий. — Даже если у тебя сейчас черная полоса…

— Знаю я этот анекдот, — буркнул я, горько усмехнувшись и поднимая глаза на собеседника.

Пожилой дядька. Седые виски, блестящая лысина в обрамлении ершика волос, морщины на лбу. Из тех, которые всегда знают «как надо» и которым до всего есть дело.

— Жизнь — как зебра, черная полоса — белая полоса, черная — белая, черная — белая, а потом все. Задница. Вот она и настала.

— Зря ты так, — снова покачал головой дядька. — И сюда зря пришел. Плохое это место, проклятое. В старину, задолго до Петра, здесь было древнее капище, разоренное крестоносцами. Это уже потом на его месте церковь построили. Которую после революции снесли. А теперь сюда, словно мотыльки на свет, слетаются такие вот бедолаги. Притягивает оно их. Только не светом. Пойдем-ка лучше отсюда, пока оно тебя не пометило.

И он потянул меня за руку вверх.

Я попытался подняться на ноги, но почувствовал, что сознание покидает меня.

 

1

Я передвигаю белую пешку на две клетки вперед. Немного подумав, отвечаю ей черным конем. Это уже третья партия, которую за сегодняшний вечер я разыгрываю сам с собой. Третья, но, скорее всего, не последняя.

Шахматы — единственное средство, пришедшее в мою многострадальную голову, которое смогло бы удержать мои мысли подальше от Лары. Устал я от них. Они, словно старая патефонная пластинка, которая снова и снова проигрывает одну и ту же мелодию, царапая диск иглой, скребли мою уставшую душу. Словно стая голодных крыс, впивались в мою память и, повизгивая от нетерпения, тащили ее к печальному финалу — моему вчерашнему фиаско.

Лекарства, которыми меня накачали вчера в «скорой», а затем в больнице, на время притупили боль, выстроив барьер между мной и моими проблемами. Но сегодня днем эта боль вернулась с новой силой. Сейчас у меня есть шахматы, но что будет ночью? Когда спасительных фигур уже не будет перед глазами, и я останусь один на один со своими воспоминаниями.

Я смотрю на наручные часы (спасибо, хоть их не отобрали вместе с телефоном!) — 20:35. Вот уже 27 с половиной часов я не думаю о Ларе — именно столько прошло с момента, когда я пришел в себя на том злополучном мосту. Откуда мне было знать, что за этим мостом уже не одно столетие тянется дурная слава. Что когда-то давно в этом месте на берегу реки располагалось языческое капище. Что здесь сводят счеты с жизнью несчастные горемыки вроде меня. И откуда я мог знать, что сердобольный прохожий привяжется ко мне, а другие не менее отзывчивые и неравнодушные жители города вызовут «скорую», ибо парень не только решил покончить с жизнью, но еще и разговаривает со своими голосами в голове? Более того, орет на них. А когда не орет, то, словно сурок, впадает в спячку.

Но я же не собирался кончать с собой… Или все же собирался?.. Не помню.

Голоса замолчали, оставив меня в покое, но я-то знал, что это временно. На самом деле они никуда не убрались из моей головы. Они просто вышли, с обидой прикрыв за собой дверь — их старания не оценили по достоинству — и затаились с другой стороны, готовые вернуться по первому зову.

Вот вам! Я мысленно сделал непристойный жест.

Так что сейчас моя голова была наполнена гулкой пустотой, в которую словно пронырливые насекомые так и норовили заползти мысли о Ларе. И я гнал их прочь. Хотя бы вот этой ладьей.

Я дотронулся до гладкого, покатого бока фигуры.

Нет. Пожалуй, лучше сделать ход слоном. Или все же ладьей?

Задумавшись, я откидываюсь на спинку стула.

Справа за соседним столом черноволосая девчонка рисует, ожесточенно черкая на бумажном листке. Карандаш скрипит и рвет бумагу, мелькают колючие локти, обтянутые темной водолазкой. Длинные спутанные пряди, словно черные лианы, свешиваются на лицо и лезут ей в глаза. Резким движением она отбрасывает волосы назад, на мгновение появляется острый подбородок, а затем ее лицо опять пропадает под черной ниспадающей волной.

Мне становится интересно. Я щурюсь, пытаясь разглядеть ее рисунок, но вижу лишь паутину линий, в которой смутно угадывается чье-то лицо. Или это просто шалости моей фантазии и там никого нет? И почему это лицо кажется мне знакомым? Не знаю. Но это точно не Лара, чей образ мог бы преследовать меня даже с чистой тетрадной страницы в линейку.

Скашиваю глаза налево. Стриженый под ноль парень в спортивном костюме, высунув от усердия язык, выкладывает на столе узор или мозаику. Делает это он весьма своеобразно — долго смотрит на сваленные в кучу клочки картона, гипнотизируя их взглядом, затем закрывает глаза и запускает руку в самую середину кучи. Не глядя, быстро выхватывает один кусочек и точно так же, не открывая глаз, кладет его на подложку. Хочется спросить, откуда он знает, в какое место нужно положить взятый элемент, но я молчу.

Я вновь вытягиваю шею и прищуриваюсь, но вижу только бессмысленную мешанину цветов. Но и сам автор, похоже, недоволен своим творением. Он досадливо морщится и бормочет себе под нос проклятия. А что он хотел получить?

Этот парень напомнил мне Кая из сказки про Снежную королеву. Кай выкладывал слово вечность — Ewigkeit, а что выкладывает данный персонаж?

Давлю в себе желание спросить его об этом — меня предупредили, чтобы я не пытался ни с кем заговаривать, ни к кому не лез со своим вниманием и вообще сидел тихо. «Можешь заниматься любым делом, только молча. У нас не принято знакомиться, отвлекать, беспокоить», — сказали мне, перед тем как привести сюда.

Ладно. Не буду знакомиться, отвлекать, беспокоить. Буду сам с собой играть в шахматы.

Я перевожу взгляд на доску и делаю новый ход. Очередная фигура занимает новую клетку на шахматной доске. А затем, не удержавшись, вновь оглядываюсь по сторонам.

Здесь только дети и подростки, многие моего возраста, но есть и гораздо младше. Девочка лет семи-восьми сосредоточенно скручивает из проволоки странную скособоченную фигуру. Рыжеволосый парень, почти мой ровесник, читает старинную книгу, делая пометки маркером прямо на страницах раритета. Твердый переплет с медными наугольниками, обтянутый телячьей кожей, пожелтевший от времени пергамент страниц, покрытый витиеватыми надписями… Да от этого фолианта любой антиквар пришел бы в экстаз! А затем в ужас — от ядовито-зеленых полос, оставляемых на страницах столь странным читателем.

Однако большинство посетителей этих необычных посиделок не делали ничего. Они просто сидели, вперив невидящий взгляд в никуда — в стену или окно, за которым занимался вечер. Или просто в пространство перед собой. Вот как тот тип с худым, даже изможденным лицом, что сейчас трясет головой, уставившись в пустую столешницу перед собой. И хотя его глаза широко открыты, но видят они явно не этот мир. Другой парень что-то тихо бормочет себе под нос, заторможенно раскачиваясь из стороны в сторону. Его бормотание становится громче, закрытые глаза широко распахиваются, движения ускоряются. И вот он уже забился в судорогах, гулко ударяясь затылком об стену. Подоспевшие медсестры подкатывают кресло, ловко пристегивают бедолагу ремнями и быстро увозят его. Я смотрю им вслед. Единственный из всех присутствующих.

В эту странную больницу… Хотя кто сказал, что это больница? Может, это вовсе и не больница… Скорее, совсем не больница. Одни медсестры в серой мышиной униформе, или кто они там на самом деле, чего стоят!

Итак. В это странное заведение меня привезли вчера вечером. Но сначала я побывал в настоящей больнице — с вымотанным доктором в белом халате, палатами, запирающимися снаружи на огромный железный засов, неразговорчивыми санитарами.

Усталый психиатр в старомодных очках, выглядевший гораздо старше своего возраста, быстро заполнил карту и задал мне несколько вопросов, на которые я постарался ответить как можно более осмысленно. А это было совсем непросто после лошадиной дозы успокоительного, которую мне вкатили в «скорой».

— Значит, никакой попытки суицида не было? — спрашивал врач, пытливо заглядывая мне в глаза.

— Не было.

— И в реку прыгать не собирался?

— Нет.

— А зачем тогда с перил вниз головой свешивался?

— Не свешивался я с перил.

— А тут написано — свешивался. И свидетели есть.

Я возмущенно передернул плечами. Ну надо же — оказывается, чья-то неуемная фантазия приписала мне такое! Хотя, кто знает…

— Хм… А почему вообще ты там оказался? Ты же был на мосту? Или тоже будешь отрицать?

— Был. Я там случайно очутился. Гулял по городу.

— Гулял?

— Гулял.

— Ладно, пусть гулял. А зачем ты кричал?

— Я не кричал.

— А тут написано, что кричал.

— Это я, наверное, по телефону трепался, — нашелся я.

И гордый собой — выдать такое в моем состоянии было сродни подвигу — добавил:

— Бабушки, которые вызвали «скорую», не в курсе, что в наше время человек, разговаривающий сам с собой на улице, не обязательно сумасшедший.

Доктор хмыкнул.

— Ну, хорошо. Допустим, — сказал он. — Но ты был сильно возбужден. И врачи «скорой» тоже отметили твое неадекватное состояние. Вот…

Он пошелестел страницами.

— Кататоническое возбуждение, тревога, бред, галлюцинации. Что скажешь?

— Я поссорился с любимой девушкой. Она сказала, что ненавидит меня. Вы бы в этой ситуации смогли оставаться абсолютно спокойным?

Я очень старался говорить убедительно.

— Ладно. А что насчет ангела с собакой? Которых ты просил… — психиатр сверился с записями. — Нет, даже не просил, а требовал убраться из твоей головы, потому что больше не можешь выносить их болтовню. Это я читаю записи врача «скорой».

— Не помню такого, — выдавил я.

Вышло слишком по-детски, поэтому я тут же исправился, решив добавить побольше подробностей:

— Собака была там — кто-то из прохожих выгуливал. Может, она на меня бросилась, я плохо помню. А про ангела какая-то бабка говорила, я-то тут причем?

— Ладно, допустим, — повторил врач. — Значит, поссорился?

Я кивнул.

— И после этой ссоры у тебя не возникло суицидальных мыслей?

— Вы это уже спрашивали. Не возникло.

— То есть ты абсолютно в порядке?

Доктор испытующе смотрел на меня поверх очков.

Я замялся. Это был провокационный вопрос. Я и сам понимал, что далеко не в порядке, да и врать психиатру было опасно. Скорее всего, ложь он раскусит на раз. Их же учат читать язык тела и всякое такое. Плюс опыт работы. Так что я нехотя выдавил «не совсем», глубоко вздохнул и принялся рассказывать о своих провалах в сон, которые одолевали меня в последние дни.

Если в начале рассказа доктор скептически поглядывал в мою сторону, то теперь посерьезнел, отложил свои записи и внимательно слушал мои излияния. Затем последовали подробные расспросы о том, как я сплю ночью, не было ли у меня в последнее время галлюцинаций, не страдал ли кто-нибудь из моих родственников нарушениями сна, не получал ли травму головы.

Закончив с вопросами, доктор задумчиво поиграл авторучкой, затем нехотя проговорил, потирая подбородок:

— Не хочу тебя пугать раньше времени, но похоже на нарколепсию. Хотя и не совсем типичная симптоматика.

— Нарко… что? Но я не принимаю наркотики!

— Нарколепсия — это заболевание. Оно не имеет отношения к наркотикам, просто название такое: от греческого «narkз», что означает оцепенение, и «lзpsis» — сон. Недуг этот довольно редкий и плохо изученный. Развивается обычно в молодом возрасте, вот как у тебя. У мужчин встречается гораздо чаще, чем у женщин.

Он замолчал. Зачем-то пролистал пока еще девственно чистую карту и, сморщившись на пустые страницы, медленно, словно через силу, проговорил:

— Как правило, приступ начинается с головокружения, слабости, ноги становятся ватными. На человека внезапно нападает дурманящая сонливость, он понимает, что ему срочно надо принять горизонтальное положение, иначе он просто упадет. Похоже?

— Более или менее, — пожал плечами я.

Доктор вздохнул и поднял на меня грустные, как у бассет-хаунда, глаза.

— В тяжелых случаях человек не может бодрствовать больше тридцати-сорока минут, максимум часа, затем неминуемо проваливался в сон. Причем, сон может наступить в самое неурочное время и в самом неподходящем месте: в метро, на уроке, в магазине. Зачастую больному на сон требуется всего 5-10 минут, затем он может бодрствовать до следующего приступа.

— Но как же можно жить с таким заболеванием?

Я даже привстал со стула — настолько был обескуражен обрушившимся на меня известием. Одно дело — втихую подремывать на уроках, и совсем другое — падать, где придется, словно сломанный трансформер.

— Сложно жить. Мне доводилось наблюдать одного парня, студента. Чтобы не спать на занятиях, он высыпался «впрок»: на перемене находил пустую аудиторию и, устроившись на трех сдвинутых стульях, мгновенно засыпал. К счастью, на сон ему требовалось минут десять. После этого он мог нормально высидеть академическую пару.

— Но это же можно вылечить? — спросил я, все больше нервничая.

Врач собрал морщины на лбу и вновь досадливо потер подбородок.

— К сожалению, это не совсем мой профиль… Давай не будет забегать вперед паровоза: сначала — обследование, затем — диагноз, а уж потом лечение, — проговорил он.

И, несмотря на то, что закончил он фразу энергичным, обнадеживающим тоном, эта напускная бодрость показалась мне оптимизмом у постели умирающего.

— Нарколепсия диагностируется с помощью метода полисомнографии — графической регистрации процессов сна, — продолжал тем временем врач. — К сожалению, у нас нет подобной аппаратуры. Но кое-что можем сделать и мы. Помимо общих анализов проведем компьютерную томографию и МРТ, изучим послойно твой мозг, чтобы исключить повреждения области гипофиза и гипоталамуса — эти области головного мозга отвечают за регуляцию цикла «сон-бодрствование».

Доктор сделал пару пометок в медкарте, пробормотал себе под нос, что было бы неплохо посоветоваться с каким-то Глуховым, и уже громче добавил для меня:

— Начнем завтра утром. Я сейчас не буду назначать тебе лечение, пропишу только легкое успокоительное и посмотрю тебя еще раз перед сном. Пока все. Сейчас тебя отведут в палату, и ты сможешь отдохнуть.

Но он ошибся, в палату я так и не попал.

Дверь в кабинет распахнулась, и на пороге застыл, заполняя собой дверной проем невысокий, но чрезвычайно широкий санитар с наголо обритым черепом. Из-за его исполинских плеч, обтянутых белой футболкой, выглядывало озабоченное мамино лицо.

— Здесь, это… к вам пришли, — буркнул санитар, вопросительно выпятив квадратную челюсть вперед.

Получив одобрительный кивок доктора, он посторонился и пропустил маму в кабинет.

Мама выглядела не столько обеспокоенной, сколько раздосадованной — уж я-то могу отличить одно от другого. На меня она предпочитала не смотреть. Перед собой она держала большую спортивную сумку, с которой я обычно ездил в летний лагерь. Этой сумкой мама словно хотела отгородиться от проблем и меня, как их неизменного генератора. Я мог себе представить, что сейчас творится в ее голове. Хмуро сдвинутые брови и скорбно поджатые, неровно, в спешке накрашенные губы говорили сами за себя.

Доктор слегка приподнял зад со стула, приветствуя посетительницу, и махнул мне рукой в сторону двери:

— Подожди в коридоре.

Под присмотром квадратного санитара я уселся на жесткий пластиковый стул напротив зарешетчатого окна. От голода и неприятных известий меня мутило, слегка кружилась голова. Доносившиеся издалека дверные скрипы и лязганье лифта отдавались в затылке тупой болью. А внезапно раздавшийся в недрах больницы грохот — словно мешок гвоздей высыпали в металлический в таз — заставил меня испуганно дернуться.

Болезненно скривившись, я потер виски.

— Кандалы с цепями для меня готовите? — невесело пошутил я.

Однако санитар не улыбнулся. Мою шутку он встретил с каменным лицом, не дрогнув ни единым мускулом. Ну и ладно.

В больничном коридоре неаппетитно попахивало тушеной капустой и лекарствами. И хотя мой живот сводило от голода, к горлу подступила тошнота. Я судорожно сглотнул, прогоняя внутрь застрявший ком, и сделал пару глубоких вздохов — не хватало еще, чтобы меня здесь вырвало. Помогло. Надолго ли?

От нечего делать я принялся наблюдать за большой иссиня-черной мухой, невесть как оказавшейся в этом приюте скорби. Словно умалишенная, муха билась головой об оконное стекло. Заговаривать с санитаром я больше не пытался. Тот в свою очередь тоже не досаждал мне своим вниманием. Важно оттопырив нижнюю губу и развернув богатырские плечи, он бросил пару пристальных взглядов в мою сторону. Но, убедившись, что ни сбегать, ни буянить я не собираюсь, быстро потерял ко мне интерес, достал телефон и принялся играть в «сапера».

Смотреть за мучениями мухи мне вскоре надоело, и я перевел взгляд на большие настенные часы. Вот если бы можно было отмотать время назад, — пришла в голову неожиданная мысль. Часов так на пять-шесть. А еще лучше недели на две. Я уставился на циферблат и напрягся, гипнотизируя его взглядом, но стрелки остались на месте. Более того, вскоре перескочили на следующее деление. Я вздохнул и расслабился. И вдруг обнаружил, что сквозь неплотно прикрытую дверь докторского кабинета мне прекрасно слышно, о чем говорят внутри, надо всего лишь немного напрячь ухо.

— Как же вы не заметили, что с парнем творится неладное? — укоризненно-удивленно вопрошал доктор.

— Что я должна была заметить? — отбивалась мама. Ее голос нервно вибрировал. — Я целый день на работе. Если бы наше правительство заставило бывшего мужа платить нормальные алименты, как при советской власти, я бы могла больше времени заниматься сыном. А так я вынуждена работать как ломовая лошадь!

Мама перешла в нападение. Так всегда бывало, когда она чувствует себя виноватой.

— Но вечером… В выходные… — не сдавался врач.

— Вечером и в выходные мне нужно купить продукты на неделю, перестирать белье и переделать остальной воз и маленькую тележку неотложных дел, — отрезала она.

Доктор замолчал, признавая полное поражение, затем переменил тему:

— Отец принимает в воспитании Романа участие? Нет? У мальчика сейчас трудный возраст. Вам стоило бы поспособствовать тому, чтобы ваш муж больше занимался Романом.

Про отца и мужа он зря сказал. Теперь ему придется выслушивать тираду длиной с Транссибирскую магистраль о никчемности современных мужчин. Зато я мог какое-то время не напрягать ухо: все, что она скажет в ближайшие двадцать минут, я слышу на протяжении всей своей жизни. Тем более, что за окном разворачивалось нечто более интересное, чем муха и мамин спич о современных мужчинах.

В заваленный всяким хламом больничный дворик осторожно вползал черный «Мерседес». На фоне старых ржавых кроватей, сваленных возле облупленных стен, видевших последний раз кисть маляра еще в прошлом веке, его черные лаковые обводы смотрелись инородным телом, этаким космическим пришельцем из далекой галактики на помойке. Машина остановилась, открылась задняя дверь, и во двор ступил мужчина в черном костюме. Он тоже выглядел инопланетянином — настолько диссонировал его дорогой костюм с выцветшими пижамами здешних аборигенов, прогуливающихся по двору.

Вскоре «инопланетянин» скрылся из виду, наверное, вошел в здание, а мама тем временем закончила с обличительными речами и перешла к выяснению, чем все-таки болен ее отпрыск, то есть я.

— Есть подозрения на нарколепсию, — неуверенно, словно даже извиняясь, проговорил врач.

— Так я и знала! Наркотики! А вы говорите — девушка, первая любовь…

В голосе мамы звучало мрачное торжество.

Врач тяжело вздохнул и принялся долго и нудно объяснять значение термина, а я опять отвлекся, потому что по коридору в мою сторону направлялся тот самый «инопланетянин» в безукоризненном костюме. Глядя на него, мне вспомнилось полузнакомое слово «импозантный». Худощавое лицо с четко очерченными скулами, темные волосы, уложенные первоклассным парикмахером, аккуратно подстриженная черная бородка. Посетитель уверенно ступал по вытертому линолеуму, как будто являлся здесь полноправным хозяином. Да что здесь — в обычной городской больничке. Такие люди чувствуют себя хозяевами положения всегда и везде.

Санитар напрягся и слегка подался в сторону пришельца, но одно, едва уловимое движение брови незнакомца буквально пришпилило его к стенке.

Подойдя к кабинету, откуда доносился монотонный бубнеж, Черный Костюм остановился и оглянулся на меня. Левая бровь вновь слегка выгнулась, на тонких губах промелькнула многозначительная улыбка. И от этой улыбки у меня сразу же заныло внизу живота, там, куда провалилась моя испуганная душа.

Незнакомец давно скрылся в кабинете, а перед моими глазами все еще стояла холеная рука с золотым перстнем на безымянном пальце, вальяжно прикасающаяся к ручке двери.

Вместе с ним в кабинет вошла тишина. Сколько я не прислушивался, больше не смог разобрать ни единого слова.

— Кто это? — спросил я озадаченно топтавшегося подле меня санитара.

— Это… Немец какой-то. Или швед. Пес их разберет. Все исследуют, стервятники.

— Что исследуют?

— Наверняка пакость какую-нибудь. Всякое про них, пакостников, болтают.

— А что болтают? — не сдавался я.

Я был до такой степени заинтригован, что позабыл про свою робость перед этим квадратным «носорогом». Но и «носорог» оказался настолько выбит из колеи визитом, что снизошел до ответов.

— Болтают? Это… Всякое. Только ничего хорошего.

И окинув меня взглядом, в котором впервые промелькнуло нечто человеческое, добавил:

— Да, парень, не повезло тебе…

Договорить он не успел, потому что из кабинета показался «пакостный немец или швед», за ним вышел доктор с папкой в руках. Процессию замыкала мама с моей сумкой.

— Ты отправишься с господином Граветтом. Он представляет зарубежный исследовательский фонд. У них прекрасное оснащение, новейшая фармакология, условия опять же отличные… Там тебе даже лучше будет….

Что-то не ощутил я в голосе доктора уверенности, когда он произнес «лучше».

— А если я не хочу в фонд? Если я хочу остаться здесь?

Доктор слегка поморщился и посмотрел на часы. В его глазах явственно читалась покорность судьбе и обстоятельствам.

— Видишь ли… — начал врач, на меня при этом он старался не смотреть, но его перебила мама.

— Роман, прекрати, немедленно, — отрезала она. — Все решено, ты едешь. Я уже подписала бумаги. Твое мнение здесь никому неинтересно.

Как же ей хотелось побыстрее от меня избавиться, свалив ответственность на чужие плечи, даже совсем незнакомые.

— К тому же у меня есть распоряжение Министерства здравоохранения всячески содействовать работе фонда. Если им интересен кто-либо из наших пациентов, нам рекомендовано оказать всяческое содействие, — добавил доктор и, наконец, поднял на меня виноватые глаза.

В голосе врача слышались досада и бессилие. Таким тоном сообщают о смерти или неизлечимой болезни, когда уже ничто не может спасти пациента. Чувствовалось, что он действительно не хотел отдавать меня этому стервятнику в черном, но ничего не мог поделать. Как и санитар, что-то знал он такое про этого господина Граветта. Что-то нехорошее, что заставляло тревожиться за мое будущее. Мне же было отрадно, что хоть кому-то небезразлична моя дальнейшая судьба, пусть и без особого результата для меня.

— Да, это так. Полное и безоговорочное содействие, — вдруг прозвучал приятный баритон. По-русски этот немец-швед изъяснялся практически без акцента, лишь некоторые слова выговаривал излишне четко, акцентируя гласные. — Всего наилучшего. Пойдем.

Последнее «пойдем» предназначалось мне.

Мама страдальчески морщила лоб и копалась в своей сумке в поисках анальгина, доктор упорно прятал от меня взгляд, рассматривая трещину на стене. Так что мне ничего не оставалось, как молча подхватить свою сумку и двинуться в неизвестность.

Я занял место на заднем сидении рядом с Черным Костюмом по фамилии Граветт. В машине витал едва уловимый запах, но я никак не мог понять, какой именно. Что-то очень знакомое… Название вертелось на языке, но отказывалось с него слетать.

У меня было множество вопросов к моему попутчику. Однако, не успел я раскрыть рот, как он предупреждающе поднял руку и молча приложил указательный палец к губам.

 

2

Наверное, по дороге я задремал.

Когда я открыл глаза, «Мерседес» не двигался. В распахнутую дверь машины тянуло ночной прохладой, из густой листвы доносился негромкий стрекот сверчков. Сверху, словно приветствуя меня, пару раз ухнул филин. Рядом с автомобилем на гравиевой дорожке стояла моя сумка, а цепкая рука шофера, бесцеремонно ухватив меня за плечо, уже тянула наружу.

Понукаемый молчаливым шофером, я выбрался из автомобиля.

Мой взгляд уперся в старинную бутовую кладку, переходящую в ряды красного кирпича, казавшегося в темноте почти черным. Ряд узких, стрельчатых окон наглухо закрыт ставнями. Зато прочная, обитая железом, дверь, призванная оградить от непрошеных посетителей, сейчас была призывно распахнута. Я запрокинул голову вверх — острые маковки разновеликих башен терялись в ночном небе. Прямо готический замок из детской сказки про злого колдуна! И что-то мне подсказывало, что этим злым колдуном в моей сказке окажется немец-швед в черном костюме, который привез меня сюда.

Получив отнюдь неделикатный толчок в спину, я двинулся к двери, переступил порог и оказался в огромном холле, где легко могли потеряться два человека — я и поджидавшая меня молодая женщина в сером брючном костюме, больше напоминавшем униформу. Высокий рост, светлые волосы забраны сзади в тугой пучок, черты лица хоть и правильные, но приветливым и добрым назвать это лицо я бы поостерегся.

Женщина заперла за мной дверь — таким замкам и засовам могла бы позавидовать любая секретная лаборатория — и повернулась ко мне.

— Здравствуй, — коротко сказала она, легко подхватывая мою сумку. — Я Ирма. Я провожу тебя в твою комнату.

— В больнице обычно говорят палата, — усмехнулся я. — Хотя я уже сомневаюсь, что попал в больницу. Скорее, в замок дракона.

Чего я ожидал? Приветливую улыбку? Пару добрых слов, которые могли бы подбодрить новичка? Наверное. Только, похоже, местным медсестрам, или кем там являлась эта Ирма, чувство юмора неведомо.

Мы поднялись по широкой мраморной лестнице на третий этаж — если я, конечно, ничего не напутал с подсчетами. Ирма по-хозяйски шваркнула пластиковой картой по дверному замку, и прочная металлическая панель плавно отъехала в сторону, впуская нас в длинный коридор с двумя шеренгами деревянных дверей по бокам. Подождав пару секунд, пока панель встанет на место, Ирма двинулась вперед. Я поплелся за ней. Я старался ступать как можно тише, но все равно в ночной тишине мои шаги оборачивались гулкой поступью Командора.

Еще один взмах карты возле дверного замка и мы вошли в довольно просторную комнату. Добротная деревянная кровать, ковер на полу, встроенный в стену шкаф, огромный письменный стол с большим монитором. Казенно-безликая обстановка… нет, не больничной палаты, больше похоже на отель. И лишь забранное глухой решеткой окно говорило о том, что попал я отнюдь не в гостиницу.

На меня надели браслет — чтобы можно было следить за состоянием моего здоровья. Так мне сказали. Отобрали телефон — лишние разговоры с родственниками и друзьями могут вызвать нежелательные воспоминания, которые, в свою очередь, могут негативно сказаться на моем состоянии. Забрали лежащую в сумке электронную книгу — тебе она не понадобится, у нас есть своя библиотека. Даже зубная щетка с тюбиком пасты и пакет сока почему-то были изъяты. Неужели они тоже могли вызвать негативные воспоминания? Но вслух этого я произносить не стал. Спасибо, что хоть часы оставили. Да томик Ницше. Видимо, сочли содержание этой книжицы подходящей для моего нынешнего состояния.

— В холодильнике напитки и фрукты. Если тебе будет что-нибудь нужно — можешь связаться со мной через компьютер, — продолжала наставлять меня Ирма. — Верхний свет автоматически гаснет в 22–00. Сегодня для тебя сделано исключение, чтобы ты мог освоиться.

Из этих слов я сделал вывод, что сейчас больше 22–00. И то правда — ночь на дворе. Сколько же мы добирались до этого странного места?

Ирма еще что-то говорила, но я не слушал. Наконец, она пожелала мне спокойной ночи, и, велев начать утро с изучения правил, удалилась.

Не раздеваясь, я улегся на кровать. Удобная. Но сон не шел. То ли я успел выспаться в машине, то ли сказывалось чудовищное напряжение сегодняшнего дня, но заснуть я не смог. Порядком промаявшись, я поднялся и включил компьютер.

Надо сказать, что интерфейс был настроен достаточно удобно, чтобы его мог освоить даже ребенок. Можно было связаться с персоналом — оказывается, Ирма действительно была моей личной медсестрой. Заказать меню на завтра, что я тут же и сделал. Ознакомиться со своей медкартой… А вот тут меня ждал облом — карту на меня еще не успели завести.

Быстро пробежав по каталогу, я перешел в раздел «обучение и досуг». Здесь находилась фоно- и видеотека, содержащие обучающие курсы по всем предметам за среднюю школу. Пощелкав по иконкам, я набрел на очень неплохую библиотеку: классика, фэнтези, фантастика… Я обратил внимание, что книги и фильмы были подобраны несколько своеобразно. Тот, кто занимался отбором произведений, наверняка был большим любителем мрачного фэнтези и готических романов.

Но меня интересовало другое. Я опять вернулся в главный каталог и принялся методично перебирать пункт за пунктом. Странно. Почему здесь, где есть почти все, нет информации о самом заведении, в которое я попал?

Долгое сидение за столом утомило меня. Я зевнул, выключил большой свет (тут же зажегся маленький ночник на стене) и растянулся на кровати. Едва моя голова коснулась подушки, я провалился в сон без сновидений и Лары…

Все это произошло со мной вчера. А сегодня, сутки спустя, я сидел в огромном зале, где после ужина собирались все пациенты, постояльцы или подопытные — уж не знаю, какой термин лучше отражает истину, — и играл сам с собой в шахматы. Почему сам с собой? Потому что играть с кем-то запрещено правилами, как и разговаривать с кем-либо кроме персонала. Еще нельзя было без разрешения и сопровождения выходить из своей комнаты. Вообще, насколько я успел заметить, запрещать здесь любили и умели.

Я сделал пару ходов. Две фигуры пополнили скопившиеся по обе стороны шахматной доски кучки — слева черную и справа белую. Партия неумолимо стремилась к ничьей. Не люблю так заканчивать игру. Я еще раз внимательно оглядел сложившуюся на доске картину. Фигуры словно застыли в немом ожидании, а я никак не мог ни на что решиться. С одной стороны, мне совсем не хотелось закончить партию вничью, а с другой, я никак не мог отважиться на рискованный ход, который бы смог оживить игру. Я попеременно трогал то коня, то ладью, но каждый раз возвращал фигуры на доску.

С ладьей в руках меня и застал безутешный вопль, раздавшийся в глубине зала. Кричал парень, собирающий пазл. Теперь все кусочки так и не созданной картины были разбросаны по полу, а сам собиратель бился в конвульсиях, медленно сползая под стол. К бедолаге стремительно подскочили две серые копии Ирмы — настолько они были похожи, прямо через одежду всадили укол и, закинув безвольно болтающиеся руки несчастного себе на плечи, повлекли его к выходу. Парень, уронив голову на грудь, затих.

Пока я изумленно наблюдал за происшествием, на сцене нашего театра абсурда появился новый персонаж: лет двенадцати, довольно упитанный, с двойным подбородком и брезгливо оттопыренной нижней губой. Лениво оглядев зал, пацан подтянул спадающие с выпирающего животика брюки и вразвалочку направился в мою сторону. Молча и не глядя на меня, как и предписывали правила, бросил на стол большую цветастую коробку «Лего», дернул стулом и устроился напротив меня.

Я вновь протянул руку к ладье, погладил ее теплые деревянные бока и вздрогнул от неожиданного грохота. Это содержимое коробки рассыпалось по столу. Пластмассовые детальки разлетелись по всей столешнице, несколько штук упали на пол. Не обращая на меня внимания, толстяк сгреб все в одну большую кучу, расстелил инструкцию и, громко сопя, принялся собирать игрушку.

Я вернулся к шахматам, не забывая время от времени украдкой поглядывать на своего нового соседа. Пожалуй, стоит рискнуть. Ладья заняла новую клетку, ту, где только что стоял черный конь, а черная пешка зато перескочила на место слона. Положение на доске становилось интересным. Я с головой погрузился в партию, и когда за столом вдруг раздался тихий незнакомый голос, то чуть не подскочил от удивления.

— Молчи, говорить буду я. Не отвечай, только слушай.

Во все глаза я уставился на парня.

— Идиот, не пялься на меня, — прошипел он, продолжая быстро-быстро нанизывать пластмассовые шестеренки на ось. — Они могут наблюдать за нами.

Я открыл рот, собираясь спросить, кто «они»…

— Молчи, — быстро приказал пацан сквозь зубы. — Если заговоришь — они увидят, а это нам совсем не нужно. Смотри на свою доску.

Хоть я и был крайне удивлен, но повиновался.

— Вот так-то лучше, — облегченно выдохнул он.

Громко сопя, мальчуган скрепил вместе еще несколько пластмассовых брусочков и пробурчал:

— Надо тебе кое-что рассказать. Не здесь. Я приду в одиннадцать часов.

Его руки проворно мелькали, складывая, завинчивая, соединяя. Вскоре на столе появилась летающая тарелка с растопыренными ногами и рукой-манипулятором сверху. Парень удовлетворенно хрюкнул, повертев ее в руках, затем встал и молча направился к выходу.

* * *

Часы, выведенные на экран монитора, показывали пятнадцать минут десятого. Я валялся на кровати с раскрытым томиком Ницше. Неужели мама не смогла найти другое чтиво для сына, стоящего одной ногой на пороге сумасшедшего дома? Или, наоборот, творение человека, который свел себя с ума, было мне намеком? Но мою голову занимали отнюдь не мрачные рассуждения философа. Что это было, там, в зале? Может, все эти речи предназначались вовсе не мне? Или все-таки мне? Не спроста же этот странный пацан подсел за мой стол, хотя мы с ним совершенно не знакомы… Но как он придет ко мне в одиннадцать часов, ведь нам не разрешают выходить из комнат? И даже если придет, то я все равно не смогу его пустить, я просто не знаю, как открыть дверь. Вчера я исследовал замок — что снаружи, что изнутри его можно открыть только специальным электронным ключом, лежащим в кармане Ирмы.

Вопросов у меня накопилось множество. Примерно столько же, сколько деталей в конструкторе летающей тарелки, что осталась стоять на столе в зале. Конечно, сохранялась немаленькая вероятность розыгрыша — пацан просто решил посмеяться над новичком. Дескать, я буду думать, ждать… Но что-то мне подсказывало: он был вполне искренен. Да и если рассуждать логически: прикол хорош, когда можно исподтишка проследить за недотепой. Но если мальчуган не придет, то возможности наблюдать за мной у него не будет. А если придет, то это уже не прикол.

Я вяло перелистывал страницы — все равно никакие философские мудрствования не шли на ум — и время от времени кидал нетерпеливые взгляды на часы в ожидании часа Х.

Когда большая и маленькая стрелки сошлись на цифре одиннадцать, мое напряжение достигло апогея. Лежать я уже не мог. Я нетерпеливо мерил напольный ковер шагами. Пять шагов вперед, поворот, три в сторону. Еще пять шагов вперед, поворот…

Но вот стрелка дернулась и перескочила на следующее деление. Я подошел к двери и прислушался — тихо. Ну что ж, с прискорбием вынужден констатировать, что ты, как последний лох, попался, сказал я себе. Почему-то было гадко. Я сел на кровать и почувствовал, что проваливаюсь в сон…

Пробуждение вышло тягостным и долгим. Я не сразу пришел в себя, а затем несколько минут лежал, не в силах пошевелиться. Такое со мной было впервые. Хотя нет… Точно также я не мог пошевелиться там, на мосту…

Перед моими глазами все еще стояли картины сна — покинутый чердак с одиноким креслом и катящийся ко мне мяч. Здесь царило полное запустение. Лишь пыль, играющая в лучах золотистого света, была единственным обитателем этого места.

Я моргнул и слегка повернул голову. В тусклом свете ночника смутно угадывалась обстановка комнаты. Но что-то изменилось. И я никак не мог понять что. Щурился, безуспешно пытаясь что-либо разглядеть в полутьме. Напрягал слух, стараясь уловить едва заметные шорохи. Наконец оцепенение разжало свои когти, и я смог пошевелиться.

В моей комнате кто-то был. Со стороны стола слышались возня и сопение.

— Какого лешего ты роешься в моих вещах?

Темный силуэт за письменным столом вскочил, заполошенно метнулся к двери, выронив книгу. Но быстро взял себя в руки и вновь уселся на стул.

— Вот уж не думал, что ты будешь читать этого неудачника, — ответил мне мальчишеский голос.

— А я и не читал, — сказал я.

Осторожно сгибая ноги, я уселся на кровати.

— А чего она тогда открытая лежит? — ехидно осведомился гость.

Наверное, глаза у меня закатились, так что парень быстро проговорил:

— Ладно, проехали.

Это был тот толстый пацан, который назначил мне встречу. Но как он оказался в моей комнате?

— Ну?

Оседлав стул, мальчуган вопросительно развернулся ко мне.

— Что «ну»? — передразниваю я его. — Я думал, это ты хочешь что-то мне сказать.

Парень молчал, продолжая с интересом рассматривать меня. Затем искра в его глазах погасла, и он пробормотал:

— Жаль, очень жаль. Похоже, друзей по несчастью прибыло.

— Ты о чем? Яснее выражаться не можешь?

— Это я так… Не бери в голову, — пробурчал он и добавил совсем другим, жизнерадостным, тоном:

— Ну, будем знакомы. Ярик.

— Роман. Как ты оказался в моей комнате?

Пацан опять засопел, и достал из кармана ключ-карту.

— Откуда она у тебя?

— Нашел.

Ну да, конечно же, так я и поверил! Наверняка где-нибудь спер.

— Тебя уже тестировали? — вдруг спросил Ярик, и по дрогнувшему голосу я догадался, что этот вопрос он задал не из праздного любопытства.

Всю первую половину сегодняшнего дня меня обследовали, кололи, опутывали проводами, прослушивали… Но почему-то я был уверен, что Ярик имел ввиду нечто иное. Поэтому я просто пожал плечами и сказал, стараясь, чтобы мой голос не звучал заинтересованно:

— А что?

— Да так просто, разговор поддержать.

И почему мне кажется, что сказать он хотел совсем не это? Попробуем изменить тему разговора.

— Ты давно тут? Что это за заведение? На больницу не похоже.

— Да, непохоже, — кивает он в полутьме. — Кстати, тебе уже поставили диагноз?

— Поставили еще в обычной больнице, правда, под вопросом. Нарколепсия, развившаяся на фоне длительной депрессии.

— Я тебя спрашиваю не про медицинский диагноз.

Я вновь недоуменно пожал плечами:

— А какой еще может быть кроме медицинского?

— Ладно, проехали. С тобой разговаривал… Ну такой…

И Ярик в двух словах набросал портрет типа в черном костюме, привезшего меня сюда.

— Нет. Зато он привез меня сюда.

— Неужели сам поехал? — восхитился пацан. — Ну и ну! Интересно, что же он такое в тебе думает найти, что никому тебя не доверил?

Ярик замолкает, изредка кидая на меня сложные взгляды. Сопит, хмурит лоб, в задумчивости кусая губу, — какие-то концы с концами в его голове не сходятся.

— Э-э-э… — тянет он. — А сам-то ты что думаешь о своем… гм… состоянии?

— Вчера, например, я заснул посреди улицы. Что тут можно думать?

— Да, хреново, — соглашается гость.

Какое-то время мы болтаем на разные темы, потом Ярик собирается уходить. Он слезает со стула, поддергивает сваливающиеся штаны и вразвалку шагает к выходу. Топчется у двери, словно никак не может решиться что-то сказать напоследок.

— Хочешь отсюда выбраться поскорее? — наконец спрашивает он.

Я киваю. Сейчас мне любой совет не помешает.

— Завтра тебя наверняка потащат на тестирование. Там тебе будут рассказывать разные байки, показывать видео и анализировать твою реакцию. Заткни уши, не смотри, не вникай ни во что. Считай овец, когда будешь слушать текст. Расфокусируй зрение и думай о чем-то своем, когда тебя заставят смотреть на экран. Повторяй любую считалку, когда пойдет аудиозапись. И не слушай их, какую бы дичь они тебе при этом не втирали. Понял?

Я даже не пытаюсь скрыть своего удивления. Что за странный совет? Не самый лучший вариант поведения в беседе с психиатром или иным мозгоправом. Ну да ладно, разберемся.

Я вытягиваюсь на кровати и размышляю о моем вечернем посетителе. Зачем он приходил? Познакомиться? И почему он помогает мне? Я так и не решился задать этот вопрос, хотя он и вертелся у меня на языке. А почему, собственно, нет? Люди должны поддерживать друг друга.

 

3

Сегодня вечером я выбрал шашки.

Ярика я увидел издалека. На этот раз он не стал подсаживаться ко мне за стол, лишь поприветствовал меня издалека скупым жестом, который я истолковал так: жди, приду.

Я незаметно огляделся. Вчерашнего любителя пазлов нигде не было видно, брошенная на стол коробка скучала в одиночестве. Были и другие пустующие места. Неужели тех, кому они предназначались, постигла столь же печальная участь? Зато, справа от меня по-прежнему раздраженно рвала свои рисунки черноволосая девчонка, а слева все так же издевался над книгой рыжеволосый парень.

Не особо шевеля извилинами над ходами, я механически переставлял шашки. Одновременно с этим я пытался найти ответы на три мучивших меня вопроса, которые по сути являлись одним. Что произошло сегодня днем? Куда я попал? И что со мной будет дальше?

Мой новый приятель оказался прав: явившаяся утром Ирма повлекла меня на тестирование.

Мы спустились по лестнице и оказались в другом крыле замка. Похоже, здесь долгое время никто не жил. Нас встретили гулкие коридоры с отполированными веками каменными плитами, да торчащие из стен железные конструкции, предназначавшиеся для отсутствующих ныне старинных светильников. Серебристая металлическая дверь, возле которой мы остановились, выглядела здесь крайне неуместно. Как холодильник «Самсунг» в пещере кроманьонца.

Ирма шваркнула своей картой по дверному замку.

Какие же секреты так тщательно здесь оберегают? С такими-то запорами…

Затаив дыхание — а кто бы смог оставаться спокойным в моем положении? — я шагнул через порог.

Я оказался в довольно странном месте. Это был большой зал с узкими закругленными окнами в два ряда и высоким сводчатым потолком, поддерживаемым колоннами. Полустертые, выщербленные плиты на полу, остатки древней лепнины на стенах. Над головой, словно раскрытые пасти чудовищ, низко нависали старинные кованые светильники — бесполезный ныне пережиток средневековья, ибо зал был залит холодным, мертвым светом современных ламп. И в этих старинных декорациях размещалась самая совершенная аппаратура и вычислительная техника, какую я только мог себе представить. Прямо лаборатория сумасшедшего ученого из фантастического фильма.

Меня усадили, вернее, уложили в кресло, вызвавшее стойкие ассоциации с визитом к стоматологу. От одного его вида у меня заныли зубы. А уж когда мои руки и ноги пристегнули к нему ремнями, то разом вспомнились все просмотренные фильмы ужасов. Я чувствовал, как колотится мое сердце, и готовился к худшему. И это худшее пришло в лице пожилого лысоватого дядьки в белом халате и круглых очочках.

И началась экзекуция…

— Позволь, я расскажу тебе одну историю, — монотонно бубнил дядька.

Какую по счету? Четвертую или пятую?

На моей голове сетка с электродами, другие приклеены липучкой к груди и левой руке. Сам я опутан проводами и клеммами. В лицо светит лампа дневного света, придающая окружающей обстановке неестественную контрастность. Передо мной установлен большой экран. Аппаратура почище полиграфа. Но я же не преступник!

Бубнеж вдруг неожиданно сменяется видеофильмом, на экране мелькают какие-то кадры. Появление симпатичной девушки напоминает мне о Ларе. Дальше я не смотрю. Я думаю о любимой. Как там она? Все еще дуется из-за своего Алика? Наверное, недоумевает, куда же я запропастился. Хотя вряд ли… А вот в школе, должно быть, удивлены. Да и слухи, скорее всего, уже поползли… Любопытный как кошка Вовчик наверняка уже позвонил маме. А вот что она ему ответила — это вопрос… Нет, но неужели Лара ни разу не вспомнила обо мне за эти дни?

От моих вяло текущих мыслей меня отвлекает внезапно ворвавшаяся в наушник мелодия. Бах?.. Или Бетховен?.. Никогда не был силен в музыке. Зато Лара музыку любит… Мелодия сменяется очередной историей, которую я также пропускаю мимо ушей.

На экране опять замелькали кадры, сменяя друг друга. Теперь это котики. Котиков любят все… Кстати, как там Римо? Вернулся ли домой разбойник? Вот уж если кто по мне и скучает, так это он.

В наушниках раздается очередное монотонное бормотание. Бубни, бубни, я все равно не слушаю тебя. Лучше я буду считать овец. Раз овца, два овца, три овца…

Я прикрываю глаза и задремываю. Очухиваюсь оттого, что мои барабанные перепонки вновь атакует громкая музыка. На этот раз джаз в самом что ни на есть дурном варианте. Наверное, я морщусь, потому что музыка неожиданно меняется. Теперь это что-то национальное. Чукотское или узбекское. Как будто с кошек живьем шкуру сдирают.

Кошачьи вопли неведомых инструментов сменяются бормотанием моего истязателя, которое я по-прежнему игнорирую. Теперь я думаю о моем новом знакомце — Ярике. Зачем он предупреждал меня, чтобы я провалил это тестирование? Оно, конечно, весьма странное, но, может, нынче так и надо? Что я знаю о современной медицине, особенно, «не нашей»? И тут меня посещает еще одна мысль, заставившая содрогнуться в своих ремнях и вызвавшая всплеск на ближайшем мониторе. Но что если на основе моих реакций мне поставят неправильный диагноз? А потом будут неправильно лечить? Нда-а…

Пока я размышлял о своем незавидном будущем, то не заметил, как в лаборатории установилась тишина, и стул рядом со мной опустел. Оказывается, тестирование давно закончилось, и мой экзекутор ушел во вторую половину зала, отгороженную стеклянной стеной.

И тут тишину прорезал разъяренный женский вопль:

— Что значит, не представляет для нас интереса?! Господин Граветт никогда не ошибается. Да мальчишка просто дурачит вас! Морочит вам голову!

В ответ послышалось знакомое бормотание, прервано очередным возмущенным воплем:

— Какие результаты! О чем вы, профессор? Можете спустить ваши результаты в сортир, они все равно никуда не годятся!

И еще через некоторое время:

— Трижды вы попадаетесь на эту удочку! Трижды!

Какой неприятный голос, думаю я. Интересно, какова же его обладательница?

Узнать это мне довелось уже через пару минут. Передо мной предстала высокая худая женщина в светло-сером халате. Ее лицо портил хищный нос с горбинкой, а сердито сдвинутые брови и желчно поджатые тонкие губы, накрашенные яркой помадой, ему в этом помогали. Этой тонкой гневливо кривящейся помадно-алой ниточкой, перечеркнувшей лицо, она напомнила мне маму. Та тоже вечно поджимала губы, когда была мной недовольна.

Женщина вплотную придвинулась ко мне, больно ухватила за подбородок и прошипела прямо в лицо:

— Поразвлечься решил, щенок? Сейчас развлечешься!

Она наклонилась так близко, что я чувствую исходящий от нее сладковато-пряный запах духов — запах завядших орхидей. Перекисные кудряшки щекочут мое лицо. Скосив глаза, читаю надпись, вышитую на халате, — Dr. Schultz.

Окинув меня ненавидящим взглядом, доктор Шульц уселась на стул, пощелкала мышкой и мое тело пронзила острая боль.

— Так будет каждый раз, когда ты отвлечешься или подумаешь о чем-либо, кроме того, о чем я велю тебе думать, — сказала она и насмешливо добавила: — А теперь, когда ты все понял, продолжим работу.

Не знаю, сколько времени длилась эта пытка. Похоже, не один час. Еще пару раз меня корежило от боли, затем, наверное, я заснул. Потому что когда пришел в себя, то долго не мог пошевелиться, даже повернуть голову. И лишь когда услышал «на сегодня хватит», облегченно перевел дух. Мне казалось, из меня выжали все соки и выпустили всю кровь. Оказывается, вампиры бывают и такими. С перекисными кудряшками и запахом гниющих орхидей.

Из-за стеклянной перегородки появился профессор в очочках и молча расстегнул на мне амуницию, освободив из плена ремней и проводов. Выглядел он побитым и понурым, но все же гораздо лучше меня.

— Реакция есть, завтра проанализируем результаты и можно начинать работать, — бодро заявила Шульц, просматривая какие-то графики на экране.

Она улыбалась, но эта улыбка мне совсем не понравилась.

* * *

Ровно в одиннадцать вечера дверной замок моей комнаты глухо щелкнул, в приоткрытую дверь просунулась пухлая рука и поманила меня за собой.

Без обуви, в одних носках я выглянул в коридор. Ярик приложил указательный палец к губам, призывая к молчанию, и двинулся вперед. Стараясь не шуметь, я направился следом за ним.

Свой браслет я оставил лежать на кровати — Ярик вчера объяснил, как можно снять этот навязанный помимо моего желания аксессуар. По его словам браслет вовсе не отслеживал работу моего организма, как сказала мне Ирма, зато он был снабжен маячком, определяющим мое местоположение. Если бы браслет был настроен на биение моего сердца, мой пульс, то сняв его, я неминуемо вызвал бы тревогу. Но этого не произошло. Это была первая ложь, с которой я столкнулся в стенах замка. Но что-то мне подсказывало, что не последняя.

Прижимаясь к стене, словно ночные грабители, мы пробежали на цыпочках половину коридора и юркнули в незаметный проем, который вывел нас на глухую и узкую лестницу. Удивительно, но при своей более чем внушительной комплекции Ярик двигался легко и где-то даже грациозно, не создавая лишнего шума. Мы спустились до самого низа, обошли лестницу сзади и оказались перед невзрачной дверью, ведущей в каморку уборщика.

В каморке было тесно. Под потолком горела обычная лампочка, заливая пространство теплым домашним светом. На стеллажах громоздились рулоны туалетной бумаги, штабеля моющих средств, запечатанные коробки с какой-то утварью. В углу устроились ведра, швабры и пылесосы.

Прямо на полу, привалившись к стене, сидела та самая художница с черными волосами. Первое, что бросилось мне в глаза, были узкие голые ступни с накрашенными зеленым лаком ногтями. Лишь потом я заметил черные джинсы, обтягивающие худые икры, лиловую юбку с кружевными воланами, надетую прямо поверх джинсов, и черную хламидку с капюшоном, болтающимся на спине. Пронзительные, густо подведенные фиолетовым глаза быстро мазнули по нашим лицам и закрылись.

Засмотревшись на девчонку, я не сразу сообразил, что в каморке находятся еще два человека. На перевернутом пластиковом ведре чинно сложив руки на коленях сидела малышка лет семи в синем костюмчике с плиссированной юбкой, а у стены скорчился парень моего возраста. Тот самый наголо обритый собиратель пазлов в спортивном костюме, который еще вчера бился в истерике. Сейчас, обхватив колени руками и вперив невидящий взгляд в стену напротив, он слегка раскачивался, дергая шеей. На нас любитель мозаики не обратил никакого внимания. Зато малышка проводила меня внимательным, совсем недетским взглядом.

— Привет. Вы что тут побег замышляете? — пытаюсь пошутить я, чтобы хоть как-то разрядить повисшее в кладовке напряжение.

Получилось неловко.

— Хрен отсюда сбежишь, — выругалась чернявая, не открывая глаз. — Никто и никогда еще…

— А как же Ника? — встрепенулся Ярик. — Она же…

— Засохни, трепло!

Гневный окрик девчонки мгновенно затыкает Ярику рот.

— Да ладно тебе, — бормочет он, влезая верхом на огромный пылесос. — Ему можно.

— Заткнись, — уже спокойнее повторяет девчонка.

— Не командуй, не на плацу, — огрызается Ярик. Тон у него обиженный.

— Ника, — вдруг подает голос парень у стены.

Его глаза лихорадочно обшаривают комнатенку.

— Ника-а-а, — жалобно блеет он.

Чернявая бросается к нему:

— Успокойся, пожалуйста, успокойся.

Она ласково гладит парня по стриженому шишковатому затылку. И развернувшись к Ярику, злобно бросает:

— Ты совсем идиот?! Совсем берега потерял?

— А что я? — ощеривается Ярик. — Значит, забыть и не вспоминать? Считать, что никто и никогда?..

— Для нас, — она выделяет голосом слово нас. — Все равно, что никогда…

Потоптавшись на месте, я устраиваюсь у стены на корточках рядом с любителем мозаики. Наверное, со стороны мы похожи на пару гопников у придорожного забора.

— Чего-то я не понял. Отсюда нет выхода?

Это уже мои пять копеек в разговоре.

— Да, выхода нет, — подтверждает Ярик. — Если только стены сломать. Но их не сломать. Семнадцатый век. Тогда строили на совесть.

— Без окон, без дверей полна горница бедняг? — еще раз пытаюсь съюморить я, но опять выходит неуклюже.

— Двери-то есть, только не для нас, — непонятно бормочет Ярик.

— Ты что-нибудь узнал о Грифоне?

Наконец-то я услышал голос малышки.

— Почти ничего, — говорит Ярик, умащиваясь поудобнее на пылесосе. — Пока он в изоляторе. Я заглянул к нему в комнату, вещи еще там. Но не думаю, что это надолго.

— С хрена бы надолго, — ругается обладательница черных волос.

— Этого следовало ожидать, — пожимает плечами Ярик. — Странно было бы думать, что…

Закончить фразу он не успевает. Его опять прерывает окрик чернявой:

— А не трепать языком ты не можешь? — рявкает она и язвительно добавляет: — Для тебя всегда думать странно.

В каморке повисает молчание, только слышно, как Ярик обиженно сопит.

Похоже на то, что пока я не принят в компанию. Опасаются говорить при мне. Но зато теперь я знаю, что здесь есть свои тайны.

— Мент родился, — бормочет девчонка в тишине, рассматривая свои зеленые ногти.

Ярик вдруг спохватывается, как спохватывается человек, забывший о правилах хорошего тона.

— Знакомьтесь, — громко говорит он. — Роман.

Чернявая окидывает меня неприязненным взглядом и отворачивается. Малышка тоже молчит, пристально рассматривая меня. И если спросить, чей взгляд оказался более проницательным — художницы или этой малявки, — то я бы не спешил с ответом. Парень у стены по-прежнему пребывает в каком-то своем мире.

— Ладно, — примирительно говорит Ярик. — Тогда я сам.

Он слезает с пылесоса, подтягивает сваливающиеся штаны и подходит к девочке.

— Мелочь на ведре — Яна, но мы зовем ее Малышкой, — обнимая за плечи девочку, говорит Ярик. — А та стерва в черном — Ритка, но она предпочитает, чтобы ее называли Леди Нест. Некоторые, попав сюда, считают нужным обзавестись новым именем. И им все равно, что порой оно похоже на собачью кличку.

Ярик издает сдавленный смешок.

— Почему так? — выразительный взгляд в сторону чернявой. — Да просто потому…

— Хватит!

Гневный окрик заставляет его проглотить половину фразы. Он фыркает как лошадь и направляется к сидящему у стены парню.

— У стены на кортах, — как ни в чем не бывало, продолжает Ярик. — Берт. Ты не думай, он не всегда был таким. Даже сейчас он нас слышит и иногда пытается что-то сказать.

— Ника-а, — снова шепчет парень.

— Берт у нас собирает пазлы, а Яна любит слушать страшные истории. Например, такие. Жила-была девочка, и был у нее дома черный телефон. Мама девочки строго-настрого запретила подходить к нему. Но однажды, когда мамы не было дома, телефон зазвонил. Девочка взяла трубку.

Ярик схватил черные хозяйственные перчатки с полки, натянул себе на руки и завыл замогильным голосом, растопыривая пальцы в сторону Яны:

— Девочка-девочка, Черная рука подходит к твоему дому…

Леди Нест бросила рассматривать свои ногти и покрутила пальцем у виска.

— Девочка-девочка, Черная рука уже на твоей улице! — продолжал куражиться Ярик, придвигаясь к малышке.

Но, наткнувшись на ее укоризненный взгляд, опустил руки.

— А теперь я расскажу свою страшную историю, — неожиданно для себя заявил я и пустился в откровения о своих сегодняшних мытарствах.

— Здесь всегда так лечат? — закончил я свое повествование вопросом.

Реакция на него была довольно странной. Ярик заржал в голос, чернявая хмыкнула. Даже лицо малышки тронула легкая улыбка, стерев на время недетскую серьезность.

— Ой, ну уморил, — ухохатывался Ярик. Поддерживая колыхающийся от хохота живот, он медленно сползал с пылесоса, на который успел взгромоздиться во время моего рассказа. — Этот поц сюда лечиться пришел!

Я непонимающе переводил взгляд с одной веселящейся физиономии на другую и чувствовал себя полным идиотом.

— Может, все-таки объясните новичку? На правах старожилов.

Как я не старался, чтобы мой голос звучал твердо, но скрыть обиду мне не удалось.

— Лечить тебя тут точно не будут, — отсмеявшись, сказал Ярик. — Здесь из тебя постараются извлечь пользу, выжмут как лимон и выбросят за ненадобностью. Видел вечером зомбиков? То-то же! Вернее, лечить будут только в одном случае: если твоя болячка помешает их планам. Вот, например, понос. Как можно из человека с поносом выжимать соки? Потечет не сок, а… Ну ты понял.

— Я думал… — с сомнением тяну я и понимаю, что не знаю, как закончить фразу.

А что, собственно, я думал, когда меня привезли сюда? Почти все время за исключением первых суток, когда я был не в себе, я не думал вообще или думал о Ларе. Даже сегодня, когда надо мной проводили экзекуцию, то и тогда я думал о Ларе. Да что там говорить, я и сейчас думаю о ней…

— Как, кстати, все прошло? Получилось сбить их с толку? — прервал мои размышления Ярик.

Ему надоело сидеть на пылесосе, и он принялся расхаживать вдоль стеллажей.

— Поначалу вроде да, но потом появилась злобная фурия с фамилией Шульц и долбанула меня током или чем-то подобным, и начала все заново.

— И?

Я хмыкнул:

— И все. Но для чего это?

— А пес его знает, — пожимает плечами Ярик. — Оценивают реакцию на разные воздействия — вербальные, тактильные, визуальные…

— Но зачем?..

— Шульциха наверняка его дожала. Эта не отступит. Сволочь.

Это чернявая перебила меня. Отметилась. Снизошла до разговора.

— Согласен, — кивает Ярик. — Если уж сама Шульциха…

— Кто она такая?

— Руководитель проекта.

— А я думал, что здесь главный тот тип в черном костюме, что меня привез.

— Правильно, он и есть главный, — наставительно поднимает вверх палец Ярик. — Но он не ученый. Он просто главный. Кстати, господин Г вчера опять уехал.

— Наверное, за новой жертвой направился, — бросает Леди Нест.

— Угу, — опять кивает Ярик и добавляет уже для меня: — Кстати о господине Г. На будущее, если тебе доведется с ним столкнуться. Не верь ему, какие бы сладкие песни он тебе не пел. Он способен на любое коварство.

— Это вряд ли, — ворчит Леди Нест. — Я насчет столкнуться. Хотя он тот еще гад.

— Я думал, что гадина здесь Шульц, — шучу я.

— Да, — кивает чернявая. — Но она гадина обыкновенная, а господин Г — Главгад. С большой буквы.

— Это, к примеру, как пингвины, — не к месту вставляет Ярик. — Бывают просто пингвины, а бывают императорские. Ну те, которые большие и с оранжевой шеей.

Разговор опять расклеился. Тишину в каморке нарушает лишь громкое сопение Ярика.

Интересно, они всегда такие или только из-за меня?

Леди Нест достает из торбочки блокнот и начинает рисовать. Я наблюдаю за ней, но разглядеть удается только паутину линий. Вдруг, не закончив работу, она комкает листок и ругается сквозь зубы. Ярик тоже сник. Он достал из кармана пряник и принялся механически двигать челюстями, глядя в пространство. Лишь Берт у стены, да малышка верны своим первоначальным занятиям: первый все также же молча раскачивается китайским болванчиком, а Яна изучающе разглядывает меня. Странный ребенок.

— Ладно, пошел-ка я спать.

Я поднимаюсь и разминаю затекшие ноги.

— Доберешься сам? — осведомляется Ярик и, дождавшись моего кивка, подсаживается к Леди.

— Я тоже пойду, — говорит Яна, направляясь к выходу.

Молча, мы добираемся до коридора с нашими комнатами. Лишь у моей двери девочка вдруг тихонько произносит:

— Они пока не знают.

— Что?..

Я хочу спросить, что и кто не знает, но она предостерегающе прикладывает палец к губам, и я осекаюсь на полуслове.

 

4

Сегодня в каморке нет малышки. Не было ее и за нашим коллективным бдением в зале. Зато Леди Нест выглядит более дерганой и от этого более грубой, чем вчера. Еще вечером, в зале, пытаясь раскладывать пасьянс, я обратил внимание, что чернявая не в себе. Она даже блокнот из котомки не достала, просто пялилась перед собой, хмуря брови и обкусывая зеленые ногти.

— Принес? — не здороваясь, интересуется она, завидев нас с Яриком.

Как и вчера, она сидит на полу, поджав голые ступни. Длинные черные космы свешиваются вниз, закрывая лицо. Котомка с блокнотом отброшены в сторону, а сама Леди Нест похожа на ведьму перед сожжением, как их любили изображать средневековые граверы.

— Принес, — кивает Ярик, доставая из кармана серебристый блистер.

Леди жадно хватает добычу, быстро выщелкивает пару таблеток и кидает их в рот. После чего тряпичной куклой сползает по стене и сворачиваясь клубком на полу.

— Это что? Наркотики?

— Нет, конечно. Откуда здесь наркотики? Так, легкое обезболивающее, — успокаивает меня Ярик, изо всех сил стараясь выглядеть убедительно. — У Ритки голова часто болит в последнее время, вот я и тырю ей таблетки потихоньку.

— С ней все будет нормально? — недоверчиво спрашиваю я.

— Да, конечно.

Я с сомнением качаю головой, разглядываю свернувшуюся в позе эмбриона фигурку. Девчонка тяжело дышит, как будто бы бежит стометровку, глаза под черными веками быстро двигаются. Не знаю, где она сейчас, но там явно неспокойно.

— Не бойся, через час очухается, — бодро говорит Ярик.

Голос его звучит фальшиво.

Я окидываю взглядом каморку, зачем-то заглядываю за стеллажи.

— А где малышка? Ее и вечером почему-то не было.

— Ну мало ли… — бормочет Ярик, отворачиваясь.

Врать он не умеет, хотя сам, скорее всего, думает обратное, а правду говорить почему-то не хочет. Ведь наверняка знает, змееныш, что с девочкой.

Ладно. Разберемся потом. Я переворачиваю пластиковое ведро и усаживаюсь сверху. Ярик залезает на пылесос, поджимает колени и становится похожим на орла на насесте. Очень уж по-птичьи склоняет он вихрастую голову на бок, чтобы задать мне вопрос.

— Расскажи, что с тобой делали сегодня, — требует он сверху.

Я не против. Сегодня меня одновременно заставляли спать и не давали это делать.

Где-то через час после завтрака за мной зашла светловолосая и бесстрастная как холодильник Ирма и повела на экзекуцию. Это была та же лаборатория в том же нежилом крыле замка, что и вчера. Но на этот раз помещение пополнилось обычной медицинской кушеткой на колесиках, доукомплектованной пледом и подушкой. Меня уложили на кушетку, опутали проводами и оставили в покое.

— Можешь читать, можешь смотреть в окно, можешь просто лежать, только не делай резких движений, чтобы не сбить электроды. И ни в коем случае не вставай. Если что-нибудь понадобится, помаши рукой, я увижу на мониторе, — безучастно отчеканила Ирма и оставила меня наедине с Ницше и его мрачной философией.

Какое-то время я читал книгу, прихваченную Ирмой из моей комнаты. Потом мне захотелось чего-то более светлого, и я принялся смотреть в окно. По небу степенно проплывали похожие на комья сладкой ваты облака. Кроны деревьев кое-где уже тронула осенняя желтизна. Вдалеке вилась едва заметная сквозь густую листву дорога, уходя в никуда. Потом мне надоело смотреть в окно, и я просто валялся на кушетке, думая о Ларе. Наконец-то я смог размышлять о ней без прежнего надрыва.

Вскоре я почувствовал, что меня тянет в сон.

Не знаю, сколько я проспал, — попытка поднять руку с часами к глазам потерпела полное фиаско. Так что я просто прикрыл глаза в ожидании, когда оцепенение развяжет свои путы.

— Что ты видел во сне? — раздался сверху требовательный голос.

Шульциха. Ее же здесь не было! В электродную сбрую меня обряжала Ирма.

Я молчу, не в силах произнести ни единого слова.

— Ты меня слышал? — шипит она, наклонившись так низко, что удушливое до тошноты облако увядших цветов вновь накрывает меня. Нетерпеливые, злобные буравчики ее глаз впиваются мне лицо. — Где и с кем ты сейчас был?

Что за странный вопрос — где я был. Здесь, конечно же, на кушетке.

Из-за ее спины выглядывает испуганная физиономия лысого профессора с бумажной лентой в руках. Он сменил вчерашний белый халат на серый и теперь похож на грустного ослика Иа-Иа из мультфильма про Винни-Пуха.

— Э-э-э, — тянет «ослик».

Шульц резко разворачивается в его сторону.

— Ну?

— Он не может ответить. У мальчика приступ кататонии. У него действительно развилась нарколепсия.

Похоже, сейчас профессору опять достанется за некомпетентность.

— Дайте!

Шульц грубо выхватывает из его рук ленту и быстро пробегает ее глазами.

— Да, действительно.

Пока она изучала показания приборов, мои оковы начали отпускать меня. Я пошевелился. И тут же был схвачен за подбородок жесткой рукой.

— Ну? Пришел в себя? Где ты сейчас был?

Ну вот опять!

Шульц впилась мне в глаза, выискивая крупицы информации.

— Что тебе снилось? Постарайся вспомнить, — это уже пришел на помощь серый профессор.

Только вот на помощь кому? Хочется верить, что мне.

— Ничего не помню, — качаю я головой и даже не притворяюсь. Почти.

Шульциха, не отпуская мой подбородок, смотрит на меня таким злобным взглядом, что ему могла бы позавидовать не только наша демоническая завуч, но и сам Мефистофель.

— Ты действительно не помнишь, что видел во сне?

Это уже Ярик.

— Нет.

Прищурившись, он лукаво разглядывает меня. В щелочках его глаз явственно читается: ну мне-то можешь не заливать!

— Снилось что-то, — мямлю я. — Но пока спадало оцепенение, я все позабыл.

Ярик кивает, хотя, по-моему, он мне не поверил. Я уже хочу возмутиться — а не много ли на себя берет этот малолетка, но тут захныкал-заворочался у стены Берт, и Ярик переключился на него. Он сполз с пылесоса, подтянул вечно спадающие штаны и потрусил к бедолаге. Похлопал по спине, что-то прошептал на ухо. Берт, хлюпнув напоследок носом, обвел каморку взглядом, в котором на мгновение промелькнуло присутствие в нашем мире, и, вновь погрузившись в себя, затих. Ярик проковылял обратно к пылесосу и устроился наверху, вопросительно глядя на меня. Он явно ждал продолжения.

Придется рассказывать дальше, тем более что после обеда мои мытарства продолжились с новой силой.

Итак, меня вновь уложили на кушетку, рядом с которой суетился профессор.

— Сейчас ты уснешь, — сказал профессор. — Приборы зафиксируют начало и конец сновидений. Как только сон закончится, и ты перейдешь в другую фазу сна, я тебя разбужу. Будь готов сразу же ответить, что ты видел. Ты меня понял?

— Понял, — буркнул я.

— Тогда ложись, — приказал профессор.

Он старался говорить и действовать четко, но постоянно срывался на суетливые дерганые движения, даже катетер в вену толком поставить не смог — на случай, если мне вдруг станет плохо, так он мне объяснил, — только с третьего раза попал иглой куда нужно.

— Спи, — скомандовал он, усаживаясь за терминал.

Я уже хотел возмутиться — приказывать легко, но попробуй заснуть по команде — как почувствовал, что глаза закрываются сами собой.

Не знаю, сколько я проспал… хотя вряд ли долго. Разбудил меня требовательный окрик. Кто-то бесцеремонно тряс меня за плечо и кричал прямо в ухо:

— Что тебе снилось?

Я с трудом разлепил глаза.

— Ну? Что снилось?

— Ничего не помню, — проворчал я.

— Плохо.

Что плохо? Как будто я могу заказывать сны по своему желанию. Разве такое возможно? Это же не пицца с доставкой на дом.

Профессор закончил делать пометки и повернулся ко мне:

— Повторим.

Это прозвучит странно, но я заснул. А когда очухался, то услышал требование… Да-да, не просьбу, а требование пересказать сон. Я замялся, не каждый сон вот так возьмешь и расскажешь, но профессор мое замешательство истолковал по-своему:

— Не увиливай! По глазам вижу, что помнишь! Сновидения были, приборы не лгут! — высоким фальцетом выкрикнул он.

— Школу видел. Завуча. Она ругала меня за пропуск занятий. Еще видел Вовчика, он выглядывал из-за ее спины и хихикал. А еще…

— Хватит. Это не то, что нам нужно.

Но я все равно продолжил:

— А еще я видел своего кота Римо. Он стоял рядом со мной и шипел. Наверное, на вас, — мстительно добавил я.

Профессор оставил без внимания мою язвительность и погрузился в свои записи.

— Продолжаем! — бодро выкрикнул он через полчаса.

Таких засыпаний-пробуждений за сегодняшний день набралось штуки четыре. К концу последней пытки сном я был совершенно вымотан и плохо соображал, что к чему. Я называл профессора именем завуча и рассказывал ему, что мне снилось, будто бы я нахожусь внутри компьютерной игры, где меня истязают ослик Иа-Иа и старуха Шапокляк, а против них играет мой героический кот Римо.

— Гонишь! — восторженно присвистнул Ярик. — Реально?

— Не, — помотал я головой. — Не гоню. Полная дезориентация вследствие чего-то там. Так сказал профессор.

— Что дальше?

— А дальше все.

Почему-то мне не захотелось рассказывать Ярику о последнем диалоге с моим мучителем.

— Будет лучше для всех и, прежде всего, для тебя, если дальше ты справишься самостоятельно, и нам не придется прибегать к рваному сну, да еще и медикаментозному. Это очень опасно. Опасно для твоего здоровья, — сказал, отпуская меня, профессор. — Постарайся уж сам.

Я непонимающе взглянул на него:

— Что значит «уж сам»?

Но профессор занялся другими делами.

Ярик сопит и меняет тему:

— Как тебя вообще угораздило попасть сюда?

Я задумчиво морщу лоб. С чего все началось? С моего срыва на мосту? С внезапных провалов на уроках? С моих проблем с Ларой?

— И что же это за девчонка такая, из-за которой можно сойти с ума? — ворчит Ярик. — Таких не бывает.

— Да, таких, как она, не бывает, — соглашаюсь я и рассказываю ему о Ларе. О том, как впервые увидел ее, как понял, что влюблен. И о том, что случилось пару дней назад.

Ярик внимательно слушает.

— Жаль, что у нас отобрали телефоны, — внезапно заявляет он. — Хотелось бы глянуть на фото твоей обожаемой Джульетты, мой дорогой Ромео. Может, я смог бы что-то разглядеть.

И добавляет, видя мои недоуменно приподнятые брови:

— Есть такая штука — физиогномия. У меня раньше неплохо получалось. Не в обиду тебе будет сказано, но из твоего рассказа выходит, что она — самая обычная девчонка. Взбалмошная, эгоистичная, не слишком умная, а порой еще и вредная. Как и все они. И, прости, но ей абсолютно начхать на тебя.

Я взрываюсь:

— Да что ты вообще понимаешь в этом!

— Ну, хотя бы то, что хорошие люди так не расстаются. Она должна была объясниться с тобой по-человечески.

— Думаешь, мне было бы легче? — саркастически усмехаюсь я.

— Нет. Но сейчас разговор не о тебе, а о ней. Она должна была поговорить с тобой, — уверенно повторил он. — Вот представь, что ты встретил другую девушку. Как бы ты поступил по отношению к своей бывшей подруге? Наверняка не так, как она с тобой.

— Не могу я этого представить, потому что не могу вообразить на месте Лары «другую девушку».

— Тю! Не верю!

— Твое право, не хочешь — не верь.

— А ты все-таки попробуй, — не отстает Ярик. — Гипотетически. Представь хотя бы первую красавицу класса.

Я сердито смотрю на эту надоедливую толстую малявку, которая уже порядком достала меня. Что этот парень возомнил о себе?

— Напрягись. Ну пожа-а-алуйста, — тянет он.

Вот ведь прилип! Я честно перебираю в голове знакомых девчонок, в памяти мелькают миловидные, симпатичные и даже красивые лица, только все они и в подметки не годятся Ларе… Я уже хочу объявить Ярику, что эксперимент провалился, но тут перед глазами неожиданно возникает темноволосая незнакомка из церкви. Пожалуй…

— Вот! Вот! — кричит Ярик, вскочив с пылесоса и тыча растопыренной пятерней мне в лицо. — Только не говори, что сейчас не вспомнил кого-то достойного!

— Да я ее совсем не знаю, — отнекиваюсь я. — Видел мельком в одном месте, почему-то запомнилась…

— Во-о-от… — глубокомысленно тянет он.

Ну и что он хотел сказать этим своим «во-о-от»? Что в мире есть и другие девушки? Соглашаться мне не хочется, а возражать и спорить нет ни сил, ни желания.

— Что во-о-от? — передразниваю я его. — Тоже мне, психолог. Штаны сначала подтяни.

— Психолог, — кивает он и это звучит безрадостно, как если бы ему совсем не хотелось быть этим профессионалом. — Профессионал. Насмотрелся я на то, как не надо отношения строить с любимым человеком. На всю мою будущую жизнь хватит. Если, конечно, в моей жизни вообще такой человек встретится. И если вообще эта самая жизнь будет.

Ярик вертит в руках пустую картонную коробку, забытую на полке, затем швыряет ее в дальний угол каморки.

— Я, можно сказать, из-за этого сюда и попал, — нехотя говорит он.

— А ты вообще давно здесь?

— Порядком.

— Ну а тебя как угораздило?

Ярик не торопится с ответом. С размаха он поддает ногой валяющуюся на полу тряпку, и она летучей мышью планирует в другой конец чулана, затем усаживается на пол. Я умащиваюсь рядом на перевернутом ведре и приготавливаюсь слушать.

Ярик появился на свет, что называется, с серебряной ложкой во рту. Даже с золотой. Мало кому так повезло с родителями, которые были людьми состоятельными и состоявшимися. Они хотели, чтобы их долгожданный отпрыск оказался не пустым прожигателем папиных миллионов, а оставил в жизни заметный след. Какой оставляет после себя ни много, ни мало гений. Да-да, родители хотели видеть Ярика гением, призванным перевернуть мир. В хорошем смысле этого слова, конечно.

А что значит гений? Это генетика, помноженная на воспитание. Наследственность не подкачала, поэтому родители полностью сосредоточились на педагогике.

С первых дней жизни малыша окружали лучшие врачи, к которым вскоре подтянулись лучшие психологи и специалисты по раннему развитию. В год Ярик уже знал буквы и пробовал читать. В три совершил свою первую поездку по музеям Италии. Почему Италии? Да потому что Эрмитаж и Русский музей им уже были осмотрены от подвала до крыши.

В четыре года Ярик разговаривал на трех языках, знал основы комбинаторики, различал на слух Моцарта от Чайковского и на глаз Рафаэля от Леонардо. В пять мог поддержать беседу с доцентом философии. Познаваем ли мир? Что есть человек? Почему пал Карфаген? На любой из этих вопросов у малыша имелось собственное мнение.

В отличие от большинства семей, которые всячески стремятся выставить напоказ достижения своего ребенка, родители Ярика подобным не страдали. Нельзя сказать, что они не гордились успехами своего отпрыска. Гордились, и еще как. Но при этом справедливо считали, что демонстрация талантов пользы малышу не принесет, зато вызовет ненужную зависть у окружающих.

Маленький Ярик как губка впитывал в себя все премудрости. Он ни в чем не знал отказа. Стоило ему сказать, к примеру, «хочу научиться кататься на лошадке», как тут же находилась и конюшня, и тренер, и та самая лошадка.

Идиллия подошла к концу, когда Ярику исполнилось шесть с половиной лет. То ли мама решила, что сын уже достаточно вырос, и она может часть времени уделить карьере, то ли просто подвернулось предложение, от которого она не смогла отказаться, — Ярик этого так и не узнал. Но мама — некогда весьма успешная модель и актриса — вдруг засобиралась на съемки. Папа был резко против. То ли не был уверен в маме и подозревал, что она не устоит перед обаянием какого-нибудь киношного красавца, то ли таил за пазухой иную причину — малыша никто не посвятил в подробности. Но родители, доселе жившие душа в душу, начали ссориться. Мама все-таки уехала, а обиженный папа принялся искать утешение в «Леро» тридцатипятилетней выдержки.

Когда мама вернулась, папа подарил ей охапку роз и устроил грандиозный скандал.

Потом были другие роли и поездки. «Леро» сменил «Мартель», а затем и до «Русского стандарта» дело дошло. Не надо быть пророком, чтобы предугадать, чем все закончится. Естественно, мама решила уйти. Естественно, вместе с Яриком. И, естественно, папа был категорически против.

Ярик плохо помнил этот период. И совсем не помнил тот злополучный день, когда мамы не стало. Хотя откуда ему помнить — занятия, тренировки, экскурсии никто ведь не отменял. Лишь спустя несколько лет он нашел в Интернете информацию о том трагическом вечере — журналисты изрядно потоптались на костях его семьи.

Родители поссорились в очередной раз, мама уехала, а папа бросился ее догонять. То ли потому что не все ей высказал, то ли просто хотел вернуть. Но внутри папы поехали еще и полбутылки «Мартеля», которые помешали ему справиться с управлением, но помогли столкнуть мамину машину в кювет. Мама погибла, а папа отправился в места весьма отдаленные корить себя и скорбеть о любимой.

Ярик же оказался в самом эпицентре борьбы за опекунство в лице двух бабушек и прочих родственников с обеих сторон. Уступать не хотел никто. Каждая сторона считала, что только она достойна заботиться о малыше и, соответственно, распоряжаться свалившимся на него наследством. В ход шли кляузы и доносы в органы опеки и прокуратуру. Стоило суду присудить опеку над Яриком одной стороне, как тут же вторая бросалась оспаривать это решение, подав встречный иск и спустив целую свору кровожадных адвокатов на соперника. Ярик, как вещь, изымался и передавался из рук в руки. Закончилась же эта чехарда с опекунством для Ярика крайне печально — детским домом. В то время ему было всего девять лет.

Большего стресса, чем попасть в детский дом из тепличных условий большого особняка, мальчик не мог себе представить. Примерно тогда он научился уходить к маме — в странный, вымышленный, а, может, и где-то реально существующий мир.

Он оказывался в красивом парке, где на залитой солнцем скамейке его ждала улыбающаяся мама. Они гуляли и разговаривали о всякой всячине. Играли в пятнашки, бегая по ярко-зеленой траве и прячась за пышными кустами с большими белыми цветами. Купались в речке или озере — он так и не понял, чем являлась эта обширная водная гладь. Иногда им встречались другие люди — всегда улыбчивые и доброжелательные. Но, главное, в этом мире всегда была мама. Когда наступало время прощаться, мама целовала Ярика в лоб и грустно улыбалась. Ярик часто спрашивал ее, нельзя ли ему здесь остаться навсегда. Но мама качала головой, и он возвращался в ненавистный мир жестокости и лишений.

Ярик забросил книги и учебу, растолстел, его вообще ничего не интересовало, он только и ждал, когда сможет оказаться «там».

Когда об этих отлучках «в сказку» узнали в детдоме, то тут же решили избавиться от странного ребенка. Заручившись поддержкой обеих бабушек, Ярика поместили в клинику, откуда его и забрал господин Граветт.

— Я уже почти год тут, — закончил Ярик свое повествование.

— В детском доме было настолько плохо? — спросил я.

— Я почти ничего не помню, — взъерошил волосы мальчик. — Мне объяснили, да и сам нашел в Интернете — у меня сработал механизм вытеснения. Это когда с ребенком происходят настолько страшные события, что мозг отказывается их воспринимать и замещает приятными воспоминаниями.

— Неужели совсем ничего не помнишь? — удивился я.

Ярик засопел и нехотя пробурчал:

— Посвящение помню.

— Расскажи, — попросил я.

Мальчик вновь засопел. Мне показалось, что он ищет предлог, чтобы отказаться — так долго он молчал — но он вдруг заговорил.

В детский дом Ярик попал зимой. Старожилы новичка не приняли — слишком уж он отличался от них. Его обижали, задирали, придумывали всевозможные унизительные каверзы. Ярик молча терпел, справедливо полагая, что когда-нибудь местной шпане надоест бить в пустые ворота. И такой день наступил — в летнем лагере. Именно тогда детдомовские авторитеты предложили новичку пройти испытание. Если пройдешь, станешь одним из нас, сказали ему.

Ярик понимал, такой шанс упускать нельзя, каким бы ни было это испытание. Если он не выдержит, то навсегда останется изгоем.

«Что за испытание?», — спросил он.

Ухмылки прорезали лица мальчишек.

«В полночь пробраться в особняк Дракулы и пробыть там час», — ехидно улыбаясь, ответили ему.

Особняк Дракулы — так детдомовцы называли старый заколоченный деревянный дом неподалеку от лагеря. Перед сном, дети рассказывали про него всякие страшилки. К примеру, что бывший хозяин этого дома зарубил жену топором, после чего повесился. Что теперь там живет приведение. Что хозяин дома оживает после полуночи и рыскает по ночам в поисках новых жертв. В другом варианте этой истории сначала хозяин дома замучил в подвале несколько человек, а уже потом его убила жена. Конечно, Ярик не верил в эту чепуху, поэтому легко согласился. Впрочем, он согласился бы в любом случае.

Ночью, подсвечивая фонариком дорогу, мальчик отправился в заброшенный дом. За ним по пятам следовали детдомовцы.

Входная дверь, как и предполагалось, была заперта, окна наглухо забиты досками. Мальчик уже собирался облегченно выдохнуть — пробраться в дом не представляло никакой возможности, но ребята решительно потащили его к черному входу. Они быстро раздвинули доски у заднего окна — кто-то заранее позаботился выдернуть гвозди — и подтолкнули его: «Залезай».

Неуклюже спрыгнув с подоконника внутрь, Ярик оказался в полной темноте — доски поставили на место, а фонарик у него отобрали еще раньше. Он сделал осторожный шаг вперед и прислушался. Пахло плесенью и чем-то затхлым. В доме раздавались шорохи, поскрипывали половицы, слышались попискивания. Это мыши и старые доски, успокаивал себя мальчик. В любом старом заброшенном доме должны быть мыши.

Постепенно глаза привыкли к сумраку, и из темноты проступили очертания предметов. Ярик осторожно протянул руку вперед, и она коснулась чего-то мягкого. Паутина. Она была везде — на спинке стула, на столе, на дверце старого рассохшегося шкафа.

Чувствуя, как сердце бешено колотится в груди, мальчик сел на стул и начал считать. Час — это совсем немного. Надо всего лишь досчитать до трех тысяч шестисот. А потом в окне должен появиться спасительный свет фонарика. Они обещали.

Сто пятьдесят шесть. Поскрипывания половиц стали громче.

Четыреста тридцать восемь. В доме раздались чьи-то шаги.

Пятьсот восемьдесят восемь. Ох!.. Пятьсот восемьдесят восемь уже было…

Явственно слышались чье-то бормотание и всхлипы. Ярик гнал от себя ужасные картины, которые рисовало его испуганное воображение, — мертвецы с отваливающимися кусками гниющей плоти, скелеты, протягивающие к нему свои руки, привидения, завидующие живым.

Восемьсот шестьдесят шесть…

И вдруг раздался треск, а затем чей-то слабый голос простонал: «Помогите, пожалуйста, помогите».

Ярик зажимал уши, гоня от себя стоны и завывания.

Восемьсот девяносто два…

Девятьсот тридцать пять…

А потом он ушел в другой мир к маме.

Вернулся Ярик на рассвете. В доме было тихо. Сквозь щели в комнату проникал солнечный свет, и дом уже не казался жутким. Обычный заброшенный старый дом.

— А что же твои приятели? — спросил я. — Почему они не пришли за тобой через час, как обещали?

— Они сказали, что светили в окно. Даже залезли в комнату, но в доме никого не было.

— Наверняка в темноте не разглядели. Или наврали. Небось, сами испугались и удрали домой.

— Возможно. Но я так не думаю. Я же сказал, что ушел к маме.

— Но ведь тот мир был только в твоей голове?

— Нет, он существует.

В словах мальчика было столько твердости, что я безоговорочно поверил ему.

— Но как же ты уходил туда? И что происходило с твоим телом? Люди заметили бы твое исчезновение.

— Я и сам не знаю, — беспомощно развел руками он. — Видишь ли, я мог туда уйти только тогда, когда никто на меня не смотрел. И появлялся, когда рядом никого не было. Когда на меня смотрели или контролировали с помощью приборов, ничего не получалось. А потом и вообще перестало получаться.

— Почему?

— Не знаю, — буркнул он и, отвернувшись, принялся перебирать банки и коробки на полке.

— Блин, где я?

Чернявая. Обводит каморку невидящим взглядом.

Ярик моментально подскакивает к ней.

— Ты как? Нормально?

Та неуверенно мотает головой — странный такой кивок, начинается вроде как «да». Но потом голова дергается в сторону, так что получается нечто похожее на «нет».

— Надо убираться отсюда, — говорит Ярик. — Поздно уже. Встать можешь?

Леди Нест пытается подняться, тяжело опираясь на стену. Ее шатает из стороны в сторону, ноги дрожат, она тихонько стонет и вновь опускается на пол.

— Блин.

— Помоги оттащить ее в комнату, — просит меня Ярик. — Мне еще Берта вести, он сам не справится.

Ярик называет номер комнаты чернявой, я закидываю ее руку себе на плечо и подхватываю под талию. Девчонка мешком висит на мне.

— С ней все будет в порядке? Ее можно одну оставить?

— Да, конечно. Только уложи на кровать.

Пошатываясь, мы вываливаемся из чулана. С лестницей Леди не справляется даже с моей помощью, и я подхватываю ее на руки — так проще и быстрее, тем более что она почти ничего не весит. Кости, обтянутые черными тряпками.

Когда я подхожу своей двери, мне вдруг чудится, что за мной наблюдают. Я резко разворачиваюсь, но сзади никого нет. Показалось, наверное.

 

5

Утро вместе с Ирмой принесло две новости. Хорошую — на сегодня пытка сном отменяется, сегодня меня всего лишь осмотрят. И плохую — осмотр необходим для того, чтобы узнать, насколько вчерашние истязания сумели мне навредить. Такие манипуляции со сном опасны для здоровья, сообщила мне Ирма. Поэтому сейчас они хотят выяснить, какой урон нанесли моему организму, добавляю я про себя.

Мы покидаем жилое крыло замка и спускаемся по главной лестнице на второй этаж, где расположена медлаборатория. По крайней мере, именно так я перевел с английского надпись на очередной серебристой двери с хитроумным запором.

Я попадаю в уже другой зал со сводчатым потолком, поддерживаемым колоннами. На некоторых из них еще сохранилась мраморная облицовка. В старину, при первых владельцах замка, этот зал наверняка гордился блистательными балами, светскими раутами, шикарными пиршествами с демонстрацией охотничьих трофеев, добытых в здешних лесах. Сейчас же он обветшал, облупился и измельчал — оказался поделенным стеклянными перегородками на боксы.

За одной из таких прозрачных перегородок я вижу Яну. Девочка лежит на кушетке, а медсестра, как две капли воды похожая на Ирму, разве что волосы чуть подлиннее, копошится рядом с ней. Я незаметно машу малышке, та улыбается уголками губ и также незаметно делает мне знак рукой.

Ирма приводит меня в пустой бокс, где от нетерпения уже приплясывает мой давешний знакомец — профессор, напоминающий печального ослика. Меня укладывают на кушетку и велят не бояться — больно не будет.

В разные годы проводились исследования сна на крысах и собаках. Те животные, которым вообще не давали спать, быстро погибли. Остальные, над кем издевались меньше, выжили, но их внутренние органы — желудок, печень, поджелудочная — оказались безнадежно искалеченными. Все думают, что от недосыпа в первую очередь страдает мозг. Ан нет. Разрушение организма начинается с желудка. Все это поведал мне Иа-Иа, пока водил по моему животу ультразвуком и снимал кардиограмму. Сегодня он на редкость общителен.

А пока профессор занимался обследованием, попутно развлекая меня байками, Ирма подготовила результаты анализов, взятых у меня еще до завтрака.

— Ну что ж, — удовлетворенно кивает Иа-Иа, разглядывая цифры на экране. — Отлично. Просто превосходно. Никаких изменений.

И едва я успеваю обрадоваться, тут же опускает меня… даже не на землю, а куда-то гораздо ниже:

— Завтра увеличим количество сеансов до пяти.

Я вытираю салфеткой гель с живота и усаживаюсь на кушетке по-турецки.

— А если я не хочу, чтобы вы что-то там увеличивали? — мрачно спрашиваю я.

— Что? — удивленно оглядывается на меня профессор.

— Я не хочу, чтобы из меня делали подопытную крысу. Так понятнее?

Я намеренно груб и даже не пытаюсь скрыть своего раздражения.

— Вы не имеете права ставить опыты на людях! Если я болен — лечите, если здоров — отпустите домой.

Профессор с недоумением смотрит на меня, как будто бы я сморозил заведомую глупость. В моей школе так смотрят на полных придурков, у которых Волга впадает в Черное море, а восстание Спартака и «восстание большевиков» относятся к одному историческому периоду. Он молчит, но мне отвечает другой персонаж, появившийся в дверях бокса. Не знаю, сколько времени она слушала наш разговор.

— Что ты хочешь или не хочешь, здесь никого не волнует, — заявляет доктор Шульц, подходя к компьютеру.

И по тому, как она это произносит, мазнув по мне безразличным взглядом, я понимаю: я со своими проблемами ее действительно не волную. Я для нее никто. Подопытный кролик, реестровый номер такой-то.

— Все в пределах нормы, — сообщает она, разглядывая цифры на мониторе. — Завтра можете удвоить количество сеансов.

— Удваивайте, только без меня.

Рванув вверх молнию на фуфайке, я шагаю к двери.

— Куда это ты собрался, щенок?

Жесткая рука хватает меня за плечо и тащит обратно. Я вырываюсь и делаю шаг к двери, но Щульц набрасывается на меня сзади. Больно вцепившись мне в волосы, она нагибает мою голову вниз и злобно шипит в ухо:

— Ты отсюда никуда не уйдешь, пока я не отпущу тебя! Ты здесь сдохнешь, как лабораторная крыса, если я этого захочу!

Выставив локоть, я скидываю ее руки — все-таки у меня за плечами шестнадцать лет жизни в нашем не слишком благополучном районе — хлопаю стеклянной дверью бокса и направляюсь к выходу.

И тут меня настигает истошный детский крик. В нем столько боли и страдания, что сначала я застываю на месте, а затем изо всех сил несусь обратно.

— Нет! Не надо! — надрывно кричит Яна.

Я оказываюсь возле нее в тот момент, когда профессор уже подносит наполненный шприц к локтю малышки. Быстро выбиваю шприц из его рук и отбрасываю ногой подальше. Следом за ним отпихиваю от девочки и самого профессора. Делаю это излишне резко, и он падает на пол. Но мне не до сантиментов.

И тут на меня набрасываются Щульц с Ирмой.

— Идиот, — шипит Шульц. — Ты убьешь ее.

Я успеваю заехать докторше локтем в живот, она охает и отпускает меня. Драться с женщиной — последнее дело, но разве не последнее дело мучить ребенка? Однако с Ирмой мне не справиться. И где они только нашли такую Ирму? В федерации дзюдо? Больно выкрутив за спину руку, медсестра удушающим захватом за шею пригнула мою голову вниз. Сбоку злобно повизгивает доктор Шульц.

— Маргарита Адольфовна, зачем же вы так, — вдруг раздается ироничный баритон. — Отпустите мальчика.

Я силюсь разглядеть, кто в такой ситуации смог сохранить полное спокойствие, но поднять голову мне не удается. Я вижу лишь до блеска отполированные темные ботинки и идеальные стрелки брюк.

Железная хватка волшебным образом слабеет, я разгибаюсь и упираюсь взглядом в бриллиантовую булавку, сверкающую на шелковом галстуке цвета горького шоколада. Тот самый тип в костюме, который привез меня сюда. Как там его, господин Граветт?

Растрепанная и злая Шульц тяжело дышит после нашего спарринга, вздымая тощую грудь. Профессор испуганно выглядывает из-за монитора. Ирма сохраняет полную невозмутимость, как и всегда. Зато господина Г, похоже, сцена моего бунта позабавила. А иначе чего он улыбается?

— Доктор Шульц, можете заниматься своими делами. А ты, — кивает мне Черный Костюм. — Пойдем-ка в мой кабинет.

Он разворачивается и устремляется к выходу из лаборатории. Он так уверен, что я побегу следом, что даже не оглядывается. И я тащусь за ним. Не оставаться же мне в лаборатории один на один — Иа-Иа с Ирмой не в счет — с пыхающей злобой Шульцихой.

Неторопливой уверенной походкой Черный Костюм направляется в другое крыло замка, и я на некотором расстоянии следую за ним. По внутренней лестнице мы поднимаемся на третий этаж и оказываемся в длинном коридоре. Этот коридор выглядит более обжитым — украшенные тонкой резьбой панели на стенах, наборный паркет, изящные старинные светильники, красочные гобелены. Где-то на середине коридора меня посещает идея. Я притормаживаю, а затем поворачиваю обратно в сторону лестницы. К дьяволу все разговоры, пора отсюда валить и рассказать всем, чем здесь занимаются.

Но прозвучавший мне в спину спокойный голос заставляет меня остановиться.

— Ты упускаешь свой шанс. Ты можешь вернуть ее. С моей помощью. Насчет девочки не волнуйся, с ней все будет в порядке.

Я резко разворачиваюсь.

— Что вы сказали?

— Ты слышал мои слова. Мой кабинет в конце коридора. Или предлагаешь беседовать здесь?

Черный Костюм размеренным шагом двигается в сторону темно-коричневых двустворчатых дверей в торце коридора, и я опять тащусь за ним следом.

— Присаживайся, — говорит господин Г, впуская меня в кабинет.

Но я остаюсь стоять.

— Это правда? То, что вы сказали?

— Конечно. У меня нет особенности лгать, — произносит он, усаживаясь за стол весьма внушительных размеров.

Его кабинет оформлен в темных тонах — начиная от шоколадных панелей на стенах и заканчивая мебелью цвета черного кофе.

— Но… Откуда вы знаете про Лару? Вы ведь говорили о ней?

— Да, о ней. Я много знаю о тебе.

— Но как?..

— Прежде всего, сядь.

Продолжил он только после того, как я уселся в огромное кожаное кресло перед его столом, точно такое же, как то, в котором сидел он сам.

— Минералка? Сок?

— Нет, спасибо.

Пить мне хотелось, но я понимал, что как только приму пищу… а хоть бы и воду — неважно, из его рук, то не смогу противиться ему. Это все равно, как приручить дикое животное, покормив его.

— Тогда твое здоровье.

Граветт наливает себе в стакан какую-то темную жидкость из хрустального графина. По комнате распространяется приятный запах можжевельника и еще чего-то неуловимо знакомого.

— Я хочу уйти отсюда.

— Сожалею, но это невозможно.

— Что если я расскажу властям о том, что вы здесь творите? Занимаетесь незаконными опытами над детьми.

— Думаешь, ваши власти не в курсе, чем мы здесь занимаемся? Я удивлен твоей наивности.

— Вы не имеете права насильно удерживать меня здесь!

— И тут ты не прав. Имею. Твоя мать подписала все бумаги, дала согласие на экспериментальное лечение. Каждый день мы отправляем ей отчет о состоянии твоего здоровья. Она довольна и благодарна.

— Я вам не верю.

— Если хочешь, могу показать документы.

Он дьявольски терпелив со мной.

— Все равно не верю, — бормочу я. — Вы ее обманули.

— Неужели? — черная бровь вопросительно выгибается вверх. — И в чем же? Физически ты абсолютно здоров — сегодня тебя обследовали, твоей нарколепсией занимаются доктор Шульц и профессор Бронштейн, это лучшие специалисты в своей области…

— Кстати, по поводу этой вашей Шульц, — перебиваю я вальяжное разглагольствование господина Г. — Я не хочу, чтобы из меня делали подопытного кролика. А такого хамского поведения даже наша завуч себе не позволяет.

— Хм… Последние десять лет доктор Шульц работала в отдаленной лаборатории в Африке, в основном… э-э-э… с животными. Она отвыкла от общества, тем более от детского. Только между нами, — Черный Костюм доверительно наклоняется ко мне. — С детьми она вообще никогда не умела обращаться. Но это не отнимает ее заслуг как блестящего ученого. Ты в хороших руках.

— А как же слова профессора о том, что эти ваши эксперименты вредны для здоровья? Он мне про собачек рассказывал, которые умерли от таких вот безопасных в кавычках опытов.

— Твоему здоровью ничто не угрожает. За тобой постоянно наблюдают. При малейших отклонениях от нормы назначат лечение, ограничат сеансы вплоть до их прекращения.

— Ну да, ну да. Не угрожает. До тех пор, пока не превращусь в зомби. Спасибо. Насмотрелся по вечерам. Им тоже ничего не угрожало?

— То есть, по-твоему, совершенно здоровых детей без каких-либо психических отклонений мы превращаем в умственно-неполноценных? — Граветт деланно изумляется. — И совершаем это исключительно из удовольствия или псевдонаучного интереса? Так? Это серьезное обвинение. Но ведь ты не знаешь, в каком состоянии эти пациенты прибыли к нам.

— Хотите сказать, что еще хуже? И никто из них никогда не разговаривал? Не жил нормальной жизнью? А как же… — начал я и осекся.

Чуть не проговорился! Ведь если бы я назвал Берта, то Черный Костюм имел право тут же задать резонный вопрос: а откуда, собственно, ты знаешь, что когда-то он был другим? Кто тебе рассказал? Но он, слава богам Варкрафта, ничего не заметил.

Граветт достал из внутреннего кармашка часы и едва заметно сморщился, взглянув на циферблат.

— Наша беседа затянулась чуть дольше, чем я рассчитывал, — произнес он, убирая часы обратно. — Но разговор с тобой важнее. Тем более, что ты так и не задал самый главный для себя вопрос. Итак, давай по порядку. Бертенев Петр Васильевич.

— Кто это?

— Ты разве не его имел в виду? — брови господина Г нарочито изумленно взлетают вверх. — Это тот мальчик, что по вечерам складывает пазл. Он действительно поступил к нам… хм… в несколько лучшем состоянии, чем пребывает сейчас.

— Ну вот, сами признались!.. — вырывается у меня.

Граветт игнорирует мою эскападу.

— Петр поступил к нам четыре месяца назад, — говорит он. — У него крайне непростая, вернее даже таинственная биография. Тебе интересно?

Я небрежно дергаю плечом — не показывать же ему, что мне до чертиков любопытно.

Черный Костюм давит в зародыше едва промелькнувшую улыбку, достает из инкрустированного ящичка сигару и вопросительно смотрит на меня. Я вновь пожимаю плечами. По кабинету ползет дымок, распространяя приятный аромат древесины с легким подтекстом шоколада, а следом за дымом начинается рассказ.

…Его обнаружили на шоссе где-то в российской глубинке. Вокруг были лишь непроходимые леса, до ближайшего города оставались многие сотни километров. Видимо, кто-то высадил мальчика посередине дороги и уехал. А иначе откуда ему там взяться?

На вид найденышу было лет восемь. Он был странно одет, не понимал, где находится, и не говорил по-русски. Да и вообще не говорил ни на одном из известных языков. Мальчик казался вполне здоровым и хорошо развитым, но очень уж он при этом был грязен и худ. Похоже, в последнее время ему пришлось несладко.

Объявленный властями розыск не дал ничего, хотя искали долго и на совесть. Тем более, что приметы у потеряшки оказались весьма примечательными, прости за тавтологию, — длинные волосы, которые он всегда носил скрученными в узел на затылке, да большое родимое пятно на спине, отдаленно напоминающее крест.

Ребенку дали новое имя и поместили в специализированный детский дом. Он учил язык и постепенно привыкал к новому месту. А когда, наконец, смог объясниться, то рассказал поистине удивительную историю. Он называл себя вторым сыном эрла Северных земель и утверждал, что не принадлежит этому миру. Наш мир он считал чужим.

Один из воспитателей детского дома записывал рассказы Петра, эти записи теперь хранятся в архиве замка. О, это поистине увлекательное чтение! Читается на одном дыхании. По словам Петра, в его мире старший сын наследовал трон и владения отца. Второй сын, если у него были способности, поступал учеником к магу, а третий и дальше становились рыцарями и могли отправляться на все четыре стороны с одной целью — приумножить земли и казну, принадлежащие роду. Не правда ли, в некоторой степени напоминает средневековый уклад времен Меровингов?

Природа не обделила Петра способностями, поэтому в семь лет его отправили на учебу в заведение наподобие наших монастырей. Чему его там учили, рассказывать он не пожелал, ссылаясь на запрет. Это тайна, которой не должен касаться ни один профан, строго говорил мальчик. Зато когда его спрашивали, каким образом он оказался в «чужом» мире, то тут у ребенка был припасен готовый ответ: когда он просматривал другие реальности, то неожиданно лишился магического дара и его «вышвырнуло» в наш мир. А вот в причинах такой утраты он путался. Иногда ругался и сыпал проклятиями, говоря о предательстве и коварстве. А иногда, наоборот, горько кривился, вспоминая собственную глупость и свой вздорный характер. И никогда не плакал.

Характер у Петра оказался крайне непростым. Он имел собственный, весьма необычный кодекс чести, не выносил унижений и несправедливости, и хотя не был драчуном, но обиды смывал кровью. В прямом смысле этого слова.

Для психологов и психиатров мальчик стал настоящей находкой. Специалисты диву давались, насколько цельный, многогранный и непротиворечивый мир сумел выстроить ребенок. Научные статьи, равно как и диагнозы, множились и росли, но в судьбе Петра до поры ничего не менялось. Кроме того, у мальчика обнаружились любопытные психоневрологические отклонения… хм… скажем, зачатки или, наоборот, остатки неких экстраординарных способностей.

Проблемы у Петра начались с приходом нового педагога, сразу невзлюбившего необычного ученика, который, впрочем, отвечал учителю полной взаимностью в антипатии. И вот однажды в наказание за какую-то провинность этот педагог не придумал ничего лучше, как наголо обрить шалуна. И как только не умолял Петр этого не делать, учитель остался непреклонен. Сказано — сделано.

После стрижки Петр серьезно заболел. А когда вроде бы выздоровел, то каждое полнолуние на пару-тройку дней впадал в ступор или испытывал иные проблемы. «Луна — мертвое светило, и свет от него идет мертвый. В полнолуние пробуждаются темные силы на земле. У вас есть к ним какой-никакой иммунитет, в моем же мире Луны не было, у нас было живое ночное светило. И теперь, без защиты волос, мне совсем плохо, — так объяснял свое состояние мальчик». Так и жил он по лунному календарю — от полнолуния до полнолуния.

Когда Петр или Берт, как он себя называл, — созвучно этому имени ему и дали новую фамилию — попал в замок, то им занялась доктор Шульц. Петр не противился ее исследованиям. Наоборот, он жаждал вернуть утраченные способности, которые, как он полагал, помогут ему возвратиться в свой мир. Экспериментальным путем доктор создала химический коктейль, активизирующий их, но, к сожалению, имеющий серьезные побочные эффекты. Однажды человек, работающий с мальчиком, превысил дозу, пойдя у него на поводу. Так же, как и Яна сегодня, Берт умолял, просил, требовал, и эта женщина… да, это была молодая женщина… сжалилась. Так что теперь Петр относительно нормальным человеком бывает всего несколько суток в месяц.

— Вот, собственно, и все, — закончил рассказ Граветт.

Да уж, подумал я, Шульциха ни за что не сжалится. Здесь у них проколов не будет. Но сказал я совсем другое:

— А зачем он собирает пазл? И почему таким странным способом?

Граветт неспешно раскурил другую сигару взамен потухшей и произнес:

— Кто-то из психологов присоветовал, посчитав, что таким образом подсознание мальчика подскажет, где он жил раньше и как попал сюда. Берт проникся идеей, нарезал разноцветных кусочков и пытается сложить из них нечто осмысленное. Короче, он хватается за любую соломинку в попытке отыскать дорогу домой. Пусть. Нашим целям это не мешает.

Я уже собирался спросить, что же это за цели, но не успел.

— Знаешь ли, — задумчиво проговорил господин Г, пуская колечки дыма, — стать обычным человеком после того, как был почти всемогущ, очень непросто. Почти все умоляют продлить эти ощущения еще хоть на миг. Плачут, заклинают, требуют, даже угрожают… Если бы профессор не сделал Яне вовремя укол, то она могла бы стать такой, как и Петр. Но мы же не можем допустить этого, не так ли?

Граветт пытливо смотрит на меня. Кажется, его глаза обшаривают самые потаенные уголки моей души.

— И что все это значит?

— Только то, что мир, в котором ты живешь, не совсем тот, каким ты его себе представляешь. Органы чувств обычного человека воспринимают лишь часть целого. Мозг получает неполный сигнал и, обрабатывая информацию, достраивает ее по-своему. Люди смотрят на мир сквозь кривое и мутное стекло. Лишь очень немногие способны видеть… нет, не истинную картину, а лишь менее искаженную. Но даже таких людей сейчас крайне мало и встречаются они исключительно среди молодого поколения.

Шлейф дыма поднимается вверх.

— Новорожденный еще сохраняет неискаженное восприятия, но что он может рассказать нам? Многие из оказавшихся здесь отдали бы все на свете, лишь бы вернуть утраченные способности. С тобой разве не так?

Он внимательно смотрит на меня, ожидая ответа.

— Со мной вы явно промахнулись, — усмехаюсь я. — Я самый обычный человек.

Ряд сизых полупрозрачных колечек вновь устремляются к потолку, затем звучит уверенное:

— Я так не думаю.

В черных глазах хозяина кабинета сверкает неприкрытое любопытство, словно он разглядывал необычную зверушку. Я же при этом пытаюсь собраться с мыслями. С какого перепугу он решил, что во мне есть какие-то способности? Не каждый пациент психбольницы является сверхчеловеком.

— Совершенно верно. Не каждый пациент психбольницы является сверхчеловеком.

Мысли читает?

— Не совсем. Но о чем думает человек, с которым я веду беседу, я обычно знаю. Итак, я вижу в тебе большой потенциал и полагаю, что наше сотрудничество окажется обоюдовыгодным.

— Сотрудничество? Зачем вам это? Вы же сами сказали, что можете сделать со мной все, что захотите.

— Всегда лучше иметь дело с человеком, настроенным на совместную работу, чем с саботирующем твои идеи. Эффективнее.

— Ну а мне это зачем?

— Лучший университет. МГУ, Гарвард, Кембридж. Стипендия фонда. Стажировка в лучших компаниях мира.

— А если у меня нет тяги к биологии и медицине?

— Нам нужны специалисты в любых сферах науки. Физики. Инженеры. Аналитики.

— Вы меня покупаете?

— Можно и так сказать. Но разве любая работа не должна быть оплачена? Разве то, что ты делаешь сейчас, не является работой?

— И все же, зачем это вам?

— Если тебе недостаточно одной причины, пожалуйста, вторая. Некоторая информация — не будем сейчас уточнять, какая именно, — позволяет мне сделать вывод о твоей несомненной пользе для нас.

Я молчу.

— Я не тороплю тебя. Думай. Но думать тебе придется здесь.

— Значит, вы все равно не отпустите меня? Я пленник?

— Все зависит от тебя. Ты в любом случае примешь участие в нашей работе, однако в каком качестве — объекта исследований или сознательного исследователя — решать тебе. Во втором варианте тебя ожидает не только блестящее будущее и те блага, которые я перечислил, но и возможность воплотить свои самые сокровенные желания. Ведь они есть? Смелее.

Лара. Единственное, чего я хочу, — чтобы Лара была рядом со мной. Но разве это возможно?

— Возможно все.

— Когда? — шепчу я.

— Скоро. Очень скоро. Но сначала ты должен помочь нам.

Я не могу вымолвить ни единого слова. Неужели это правда? На негнущихся ногах словно сомнамбула, я молча направляюсь к двери. Голова идет кругом. Я запутался и уже не знаю, кому и чему верить. Мне очень хочется поверить человеку в черном костюме, но могу ли я ему верить?

 

6

Всю оставшуюся половину дня я пребывал в эйфории. Никто не беспокоил меня, и я валялся на кровати в своей комнате.

Лара, Лара, Лара. Не сдержав эмоции, я растягиваю рот до ушей. Впервые за последние дни мысли о ней не доставляли мне страданий. Я закрыл глаза и предался мечтам.

Я представлял, как появлюсь в школе. Уверенный, повзрослевший, совсем другой. И небрежно так замечу, что плевать я хотел на аттестат, равно как и результаты экзаменов и что вообще никуда поступать не буду. Под недоумевающими взглядами одноклассников я объявлю, что уже вскоре отправлюсь в Кембридж. Или Сорбонну. Я еще не выбрал. Да, я еще не решил. Хотя, может, стоит подумать и о Гарварде. А затем непринужденно добавлю: да, куда пожелаю. Хорошо бы при этом еще щегольнуть каким-нибудь официальным приглашением. И так небрежно при этом заметить Ларе: если хочешь, можешь поехать со мной.

А может, все будет совсем не так? Может, она сама, завидев меня, бросится мне на шею? Да, так будет даже лучше.

Продолжая строить воздушные замки, я съел свой ужин, даже не заметив, что лежит на тарелке. Затем, нетерпеливо поерзывая на стуле, еле высидел положенный час досуга. Повинуясь строгому взгляду Ирмы, я расставил фигуры на шахматной доске, но дальше первого хода дело не пошло — настолько меня распирали эмоции и желание поделиться радостью с ребятами. Так и не удалось одинокой белой пешке, смело вышедшей перед целой армией черных, ввязаться в сражение.

Перепрыгивая через ступеньки, я скатился с лестницы и юркнул в укромную дверь. Темно и пусто — в своем нетерпении я пришел раньше остальных. Пошарив рукой справа, где по моему мнению должен был находиться выключатель, я наткнулся на гладкую стену. Ну и ладно. Наощупь я двинулся вперед. Как водится, впотьмах налетел на пластиковое ведро, наделавшее своим падением немало шума. Я замер, с минуты на минуту ожидая, что сейчас меня словно нашкодившего котенка схватят за шкирку и вышвырнут на лестницу, но было тихо. Вытянув вперед руки, я нащупал проем в стеллажах. Даже если в каморку нагрянет облава, заметить меня им теперь будет непросто.

Я привалился к стене и вновь предался мечтам о Ларе…

Первое, что я почувствовал, придя в себя, был знакомый запах, к которому вскоре присоединились голоса.

— Шестерка бубей, — говорит мальчишеский голос.

— А я ее козырным валетом, — отвечает ему другой, с едва уловимым акцентом.

— Ну тогда и я подброшу пару шестерок и пикового валета, — вступает в разговор третий.

— Взял, — недовольно бурчит первый и знакомо сопит.

Я разлепил веки. Каморка залита электрическим светом, а в ее центре вокруг большой картонной коробки расселись хорошо известные мне персонажи — Ярик, Леди Нест, Берт и парень, которого здесь я увидел впервые. Это был тот рыжий обладатель зеленого маркера, уродующий старинные книги.

— Все-таки ты, Леди, стерва. Разве можно человеку такую шелупонь подкидывать? Вот как я теперь? — ноет Ярик.

— Как-как? Так! Останешься дураком, — хихикает рыжий незнакомец. — Хотя ты и без этого не слишком умный.

— Чего это не слишком, — вновь обиженно сопит Ярик. — Ты что ли у нас умный? У тебя ай-кью меньше размера обуви.

— Мой ход. Девятка червей, — с едва уловимым акцентом вступает в разговор незнакомый голос.

Берт. Сейчас он выглядит совсем нормальным — обычный парень, играющий в подкидного дурака.

Я пробую пошевелиться. Пока не получается.

— Козырной король. Я вышла.

Леди Нест небрежно швыряет карту на коробку и приваливается спиной к стеллажу.

— А эта ваша спящая красавица так и будет весь вечер нежиться в оковах Морфея? — небрежно хмыкает рыжий.

Про оковы Морфея он прямо в десятку попал. Надо же так угадать, ничего не зная обо мне!

— Отвали, Лис, — осаживает рыжего Леди. — Пусть спит. Ему сегодня наверняка досталось. Ты же знаешь, как они набрасываются на новичков, сам когда-то был в его шкуре.

Вот уж от кого совсем не ожидал проявления участия, так от чернявой!

— Оно конечно так, пусть спит, — соглашается рыжий. — Только, говорят, он сегодня отличился, на Шульциху набросился и вообще буянил. Хотелось бы заслушать непосредственного участника событий, так сказать, из первых рук…

— Кто говорит?

— Инсайд!

Рыжий важен как любимый кот китайского императора, знающий самую сокровенную тайну Поднебесной.

— Да ладно, инсайдер, — насмешливо тянет Леди. — Ну, так что там было?

— Да, что? — Ярик подается вперед, нависая толстым пузом над коробкой. Его щекастая физиономия выражает неприкрытое любопытство.

— Твой ход, сейчас расскажу.

Рассказ рыжего не просто изобилует неточностями, он выставляет меня полным идиотом и истериком. Вот как так можно рассказать историю, не исказив ни единого факта, но при этом извратив саму суть! Я уже открываю рот, чтобы возмутиться, но меня опережает Леди.

— И сколько процентов вранья в твоей байке? — скептически кривится она. — Особенно хорош пассаж насчет господина Г, машущего кулаками в драке.

— Угу, — бормочет Ярик, перекладывая карты в руке.

— Ну раз не верите, тогда ждите когда ваш герой проснется, — обиженно пожимает плечами рыжий.

Он явно уязвлен. Он даже карты бросил на ящик, отказываясь доигрывать.

— Я уже проснулся, — говорю я, поднимаясь на ноги. — Граветт действительно был там, только никакую драку не разнимал. Ирма меня от Шульцихи оттаскивала.

— Круто!

Ярик с восхищением таращится на меня, будто бы перед ним Капитан Америка собственной персоной. Он пододвигается, и я устраиваюсь на полу между ним и Бертом. Здесь пряный запах чувствуется сильнее. Берт одобрительно улыбается. Надо же — и куда только подевалось беспомощное хныканье.

— Чем это у вас так воняет? — ворчу я.

— Особый вид полыни, — Берт кивает на жестяную банку, из которой струится легкий дымок. — Самая сильная травка в вашей реальности. В магическом плане.

И тут я вспомнил. Так вот чем попахивало в кабинете Граветта!

— Не, ну реально круто! — не успокаивается Ярик.

— Подумаешь, — вновь пожимает плечами рыжий. — Любой человек…

— Там действительно был Граветт? — перебивает его Леди.

Проницательные, густо подведенные черным глаза впиваются в мое лицо, скуластое лицо плывет в неверной дымке — сейчас она как никогда похожа на ведьму. А ведьмам нужно всегда говорить правду, иначе они превратят вас в мышь или козла.

— Был, — киваю я.

— И? Что дальше?

— На кастинг позвал, — внезапно вырывается у меня.

В нашей школе так называют приглашение в кабинет директора или завуча. Самое удивительное, что ребята меня поняли.

— Врешь! — бросается ко мне Лис. — Не мог он тебя позвать! Он никого не пускает в свой кабинет, даже я там не был. А если уж я не был…

— Ты был в его кабинете? — удивленно перебивает рыжего Ярик.

— Ну да. А что тут особенного?

Я перевожу взгляд с одной растерянной пары глаз на другую и не понимаю, почему они так странно на меня смотрят.

— Да вот особенное, — медленно, словно нехотя говорит Леди. — Никто из присутствующих здесь такой чести не удостоился, хотя мы провели в замке немало времени.

— Ника там была, — встревает Ярик и тут же осекается под гневным взглядом чернявой.

В который раз я уже слышу имя этой загадочной Ники. Но, похоже, вся информация о ней в каморке под запретом. ДСП. Только для своих.

— И как там, в кабинете? Там действительно стоит чучело медового кадавра? А на столе лежит Кодекс Гигас в переплете из человеческой кожи? И ведьмины бутылки тоже есть? И настоящая ваджра? — дергает меня за рукав Ярик.

Вопросы сыплются из него как горох из рваного пакета, и я понимаю, что, несмотря на отнюдь недетские суждения, передо мной всего лишь обычный любопытный двенадцатилетний пацан.

— Ни чучел, ни мертвых голов, ни прочих волшебностей я не заметил, — говорю я. — Кабинет как кабинет, разве что мрачноват на мой вкус.

— Да врет он все! — в отчаянии кричит Лис.

— Зависть — плохое чувство, — назидательно качает длинным пальцем перед носом рыжего Берт. — Недостойное человека. О чем беседовали?

Последняя фраза адресована уже мне.

Я молчу, не зная с чего начать, но Леди истолковывает мое молчание по-своему.

— Подписал меморандум о неразглашении? — неприязненно вопрошает она.

— Нет, конечно, что за ерунда! — возмущаюсь я.

— Когда имеешь дело с господином Г, ерунды не бывает.

— Сейчас.

Я собираюсь с мыслями и коротко пересказываю беседу, опуская ту часть, которая касается Берта, то бишь Бертенева Петра Васильевича, сидящего рядом со мной.

— И ты ему поверил?

Ярик. Он просто пылает праведным гневом. Вскочил с пола и даже забыл штаны подтянуть.

— Я же тебя предупреждал!

— Ну еще бы не поверил, — презрительно хмыкает в мою сторону рыжий. — Ведь ему так хотелось поверить. «Меня обманывать не надо, я сам обманывать рад».

— Гаррету нельзя верить.

И чернявая туда же. Сверлит меня своими глазищами.

— И насчет Яны тоже не верить? — спрашиваю я. — Что с ней будет все хорошо?

Они сидят спиной к двери и не видят того, что вижу я: дверь тихонько приоткрывается и в щель проскальзывает маленькая фигурка.

— Может, и насчет нее тоже! Может, она уже… Как Грифон… — запальчиво кричит Ярик и осекается на полуслове, замечая девочку.

Он молча переворачивает ведро и ставит рядом с собой, но Яна пододвигает импровизированное седалище поближе ко мне и устраивается рядом.

— Привет, — шепчет она мне.

— Привет! Как ты?

Я понижаю голос, все-таки это разговор не для общих ушей, но в каморке сейчас такая тишина, что слышно как таракан пробежит.

— Хорошо.

— Но если этот укол был нужен тебе, то почему ты сопротивлялась?

Она молча теребит красную шерстяную нитку с узелками на левой руке. Уже не в первый раз я вижу у нее на руках такие самодельные браслетики.

— Яна, почему?! Я действительно не понимаю, но очень хочу разобраться.

Но вместо малышки мне отвечает Леди.

— Почему? — повторяет она. — Я удивлена, что ты этого не понимаешь. Хотя, может, и действительно не догоняешь пока.

Она выделила голосом слово «пока».

— Представь, что чувствует птица перед тем, как у нее отнимут возможность летать, — говорит мне Берт. — Что ощущает волшебник, когда знает, что сейчас станет обычным человеком. Так и каждый из здесь сидящих. Мы хорохоримся друг перед другом, бодримся, но все мы — это бескрылые попугаи в клетке, которые помнят, каково оно в небе. Все еще не понимаешь?

— Все мы обладали каким-то талантом, и все по своей глупости или подлости потеряли его, — подсказывает Леди.

— Но-но, говори за себя, — ворчит рыжий, недовольно косясь на чернявую.

Но Берт, не обращая на него внимания, продолжает:

— И вот такому попугаю вдруг на время дается возможность вновь ощутить себя птицей. Да ради этого все мы готовы на что угодно, даже терпеть эту тюрьму вместе с ее тюремщиками. Только есть одна проблема — время. Когда оно выйдет — карета обернется тыквой, кучер крысой, а принцесса станет обычной замарашкой. Знаешь, как трудно это вынести? Сказка ничего не говорит об этом, но я уверен, что Золушка выла и каталась в слезах по ступеням лестницы, готова была отдать все что угодно, лишь бы не превращаться обратно в заурядную деваху. Так и мы.

— И все же…

— Да что тут понимать, — горько машет рукой Ярик. — Видел зомбиков вечером в зале? Вот к ним никто вовремя не успел со шприцем. Теперь ясно?

— И все же я удивлена, что ты этого не понимаешь, — говорит Леди, пристально разглядывая меня.

— Наверное, потому, что у меня нет никаких способностей. Я самый обычный человек.

— Фью! — свистит Ярик. — А какого воргена тогда Граветт притащил тебя сюда?

Я пожимаю плечами:

— Можете не верить, но это так. Депрессия у меня была, ее и не-психолог распознал бы на раз. Нарколепсию у меня нашли. Галлюцинации и голоса в голове, с которыми я разговаривал, тоже были…

— И все же что-то не сходится… — медленно начинает Леди, но Берт останавливает ее жестом.

— Стоп.

Мгновение он думает, сосредоточенно сдвинув брови. Забавно, сейчас Берт совсем другой человек, не похожий на того дерганного и беспомощного нытика, которым был еще вчера. Сейчас он собран, умен, даже жесты у него стали другими. Выверенными и точными.

— Любопытно. Получается, господин Г о тебе знает больше, чем ты сам, — говорит Берт. — Сколько ты здесь? Дня три-четыре? Что они с тобой делали за это время?

— Обследовали. Спать заставляли, а потом выясняли, что я видел во сне.

— А ты видел что-то особенное? Нет? Может быть раньше?

Я пожимаю плечами, честно пытаясь припомнить «особенное».

— Он просто не хочет нам говорить, — встревает рыжий.

Да я бы рассказал. Что мне, жалко? Было бы, о чем рассказывать. Хотя Ярик прав, давно пора задать себе вопрос: какого, собственно, воргена Граветт притащил меня в замок? И второй до кучи: как он вообще обо мне узнал? Доктор из больницы сообщил? Скорая? Вряд ли. Делать им больше нечего. Во-первых, они замотанные совсем были, на вызовы не успевали, а во-вторых, даже если и сообщили, то что сказали? Депрессия-суицид-галлюцинации? Зачем это Граветту?

Я продолжал копаться в памяти, меряя шагами каморку. Три шага вдоль одного стеллажа, поворот, еще два шага вдоль другого, затем перешагнуть через ноги чернявой и в обратный путь. Сегодня ее ноги обтянуты синими, с дырами и проплешинами джинсами.

— Эй! Укусите его кто-нибудь, что он как загипнотизированный бродит! — кричит рыжий.

— Уф!

— Ты что-то вспомнил?

Ярик тут как тут. Заглядывает любопытными глазенками мне в лицо.

— Вспомнил, вспомнил, — бормочу я и рассказываю им странную историю, как я укусил гипнотизера.

Да, наверное, тот гипнотизер и сдал меня Черному Костюму. Я же тогда все рассказал ему, излил душу, так сказать. Но он показался мне неплохим человеком, как и доктор. А доктор не хотел отпускать меня в замок, только поделать ничего не мог.

Я делюсь своими сомнениями с ребятами.

— Ну вот! — удовлетворенно улыбается Берт. — Все понятно.

— Думаешь? — Ярик задумчиво чешет затылок. — Возможно.

Леди просто молча кивает.

— Мне никто не хочет рассказать, в чем дело?

Я чувствую, что во мне поднимается раздражение. Все всё понимают, один я дурак-дураком. Подкидным. Карточным.

— Хранители, — звучит в кладовке тонкий голосок.

— Кто?

— Хранители, — уверенно повторяет Яна.

— Хранители есть далеко не у каждого человека, — говорит Берт. — Даже так: далеко не у каждого человека есть хоть один хранитель, а должно быть два. Странно, что ты ничего не помнишь о них.

— Да, странно, — черная грива согласно кивает.

— Почему два? — глупо спрашиваю я.

— Потому что из каждой ситуации может быть два выхода — правильный и разумный, — непонятно отвечает Берт.

— И потому что один прокладывает путь, а второй охраняет, — еще более непонятно добавляет Яна.

Ну, спасибо! Объяснили.

— Никто тебя не сдавал, — говорит Берт. — Их, психологов и психиатров, используют вслепую. Все их записи и отчеты анализируются, автоматически производится поиск ключевых слов. А если компьютер что-то найдет, то уже смотрят более прицельно. За тобой наверняка наблюдали последние дни. Ничего не заметил?

Я качаю головой. Где мне было что-то заметить, я был полностью поглощен своими проблемами с Ларой.

Все молчат. Настроение портится и у меня. Уже нет той эйфории, праздника в душе, с которыми я пришел сюда.

— Давайте сыграем еще разок, — подает голос Ярик.

— Не хочу, — бурчит рыжий.

Леди тоже упрямо мотает головой.

— Ну пожалуйста, — просит Берт с грустной улыбкой на лице.

Он опять другой. Теперь добродушный и беззащитный.

— Действительно, давайте сыграем, — поддерживает его Ярик и добавляет, укоризненно глядя на чернявую: — Ритка, не будь стервой. Ты же знаешь, как Берт любит играть в карты, но не всегда может.

— Сказала же нет!

Леди Нест рывком перекидывает тело на другое место, подальше от импровизированного карточного стола, и достает свой блокнот.

— Я сыграю, — решаюсь я и тянусь за колодой.

Мы играем в подкидного дурака, потом в преферанс, в котором я в пух и прах продуваю Берту. Он искренне рад, как малыш, впервые оказавшийся на качелях.

— Давно хотел спросить — что ты делаешь с книгой? — интересуюсь я у рыжего Лиса, тасуя колоду.

Лис ухмыляется, но отвечает. Похоже, ему нравится быть в центре внимания.

— Это книга аббата Тритемия, его главный труд о сверхъестественном. Начало XVI века. Вернее, не сама книга, все ее экземпляры давно уничтожили, остались лишь разрозненные отрывки, напечатанные пару веков позднее. Но в них содержится много искажений. Часть искажений вкралась при наборе текста — криворукие наборщики и переписчики постарались, а что-то извратили сознательно, чтобы было невозможно воспользоваться заключенными в книге секретами. Эта книга очень нужна господину Г. Он скупает экземпляры по всему миру и дает мне, потому что только я могу найти эти несоответствия. У меня врожденный дар находить любые неправильности.

— И что там написано? — любопытствую я.

— А пес ее знает, я же не читаю на латыни!

— Но как же тогда?..

— Секрет фирмы, — хитро улыбается рыжий, но сразу же раскалывается. — Мне не нужно знать язык и понимать текст, я просто вижу то, что не соответствует изначальному замыслу автора, и помечаю эти слова.

— Ясно.

Я бросаю карты на ящик и встаю размять затекшие ноги. Делаю несколько шагов по каморке и оказываюсь неподалеку от Леди. В ее блокноте сквозь паутину линий угадывается знакомое лицо. На этот раз я узнаю его.

— Кажется, я ее знаю, — удивленно говорю я. — Можно посмотреть поближе?

Но чернявая, вместо того чтобы протянуть мне блокнот, резко захлопывает его перед моим носом.

— Это Ника, — бросает Ярик, успев заглянуть через плечо Леди. — Ритка только ее рисует, после того как…

— Да заткнись же ты! Я вовсе не ее рисовала, — яростно отбивается чернявая, испепеляя Ярика взглядом. И добавляет уже для меня: — Ты обознался.

— Да нет же. Я точно видел ее в…

— Ты обознался! — с напором произносит Леди.

Теперь молнии метят в меня, как если бы я сболтнул лишнего.

— Может, конечно, и обознался, — бормочу я. — Я ведь ту девчонку видел лишь мельком.

— А где ты ее видел? — встревает рыжий.

Я уже открываю рот, чтобы рассказать про церковь, но чернявая быстро опрокидывает с полки флакон с какой-то химией. По каморке ползет едкий запах.

— Фу! Ну и вонь! — зажимает нос рыжий.

— Все, пошли отсюда, — командует Леди.

Ярик двумя пальцами ставит бутыль обратно на полку и задумчиво вытирает ладошку о штаны.

 

7

Молчаливой муравьиной колонной мы поднимаемся вверх по лестнице. Первыми нас покидают рыжий Лис и Берт — их комнаты расположены в начале коридора, затем за дверью скрывается малышка. Следующая комната моя. Я уже берусь за дверную ручку, но Леди хватает меня за рукав и прижимает к стене, не давая войти. Ярик, успев опередить нас на пару шагов, оглядывается. Чернявая молча машет ему рукой — иди, мол, куда шел. Ярика наверняка съедает любопытство, что же затеяла Леди Нест, но он послушно плетется к себе, лишь перед самой дверью задерживаясь на мгновение. Немой вопрос в его глазах сменяется разочарованием, и он скрывается за своей дверью.

Леди вталкивает меня в комнату и сразу же кидается на меня:

— Не мог держать язык за зубами?

— Что?

Я непонимающе таращусь на нее. В неверном свете ночника чернявая выглядит настоящей разъяренной фурией, демоницей ночи, пришедшей по мою душу.

— Ника.

Ну вот опять!

— Да какая разница, кого я видел или не видел?! — недоумеваю я. — Неужели это так важно!

Леди витиевато ругается и лезет в мой холодильник. Покопавшись, вытаскивает бутылку воды и жадно припадает к горлышку. Я смиренно жду, когда она напьется. Мне хочется получить объ-яснения, но совсем не хочется при этом заниматься вы-яснением отношений. Наконец, она швыряет пустую бутылку на ковер и по-хозяйски разваливается в кресле. Босые ступни с ярко-зелеными ногтями ложатся на мой стол. На одной ноге плетеный браслет.

— Неужели не мог спросить без посторонних? — уже спокойнее осведомляется она.

Теперь настало время ругаться мне.

— Да мать вашу, что спросить?!

— Жарко тут у тебя, — бормочет она вместо ответа.

Леди стаскивает через голову свой необъятный свитер и остается в черной майке с надписью «Forever». В полутьме белеют тонкие руки и узкие угловатые плечи.

— Ты действительно ее видел?

— Дашь посмотреть рисунок, скажу точнее.

Леди роется в своей котомке и протягивает блокнот.

Я пролистываю страницы. Паутина линий. Бледные и аккуратные штрихи, переходящие в черную, яростную карандашную мешанину. И никакого намека на лицо. Хоть девичье, хоть какое другое. Я верчу блокнот так и сяк, приглядываясь к штриховке, и вдруг под определенным наклоном на странице неожиданно проявляются знакомые черты. Точно. Та самая девчонка из церкви. Я переворачиваю лист. И вновь, стоило мне найти нужный угол, повертев страницу, как я увидел ее.

— Да это она.

— Что она тебе сказала?

Чернявая не просит, она требует.

— Ничего, мы не говорили. Я просто мельком увидел ее. Ну и… запомнил.

Леди, прищурившись, пристально смотрит на меня. И где же ты так врать-то научился? — спрашивает ее иронический взгляд.

— То есть ты хочешь сказать, что будучи без памяти влюблен в эту свою курицу, ты разглядываешь проходящих мимо девушек, а затем… э-э… медитируешь на запомнившийся образ? — произносит она. — Я ничего не упустила?

— Все совсем не так! — взрываюсь я и осекаюсь, соображая, что со стороны все выглядит именно так.

— А как?

Ирония никуда не исчезла, но, похоже, Леди действительно интересно.

Как?

Мысленно я задаю себе тот же вопрос и понимаю, что у меня нет на него ответа. Почему я обратил внимание на ту девчонку? Ну, красивая. Но сколько симпатичных девчонок прошли мимо меня незамеченными? Видно было, что у нее какие-то проблемы. Но мало ли на моем пути попадалось людей с проблемами? Из-за своих заморочек с Ларой мне было не до чужих трудностей. Так что же изменилось в этот раз?

Леди, все также скептично прищурившись, ждет объяснений. Но мне нечего ей сказать, я и сам пока ничего не понимаю.

— И кто такая эта Ника?

Рита, изогнувшись всем телом, словно кошка, лезет в холодильник за второй бутылкой воды.

— Ника — это единственный человек среди нас, который не растерял своих многочисленных талантов, — говорит она, отвинчивая пробку. — Например, она могла видеть людей с необычными способностями и вообще, мимоходом взглянув на человека, сразу могла сказать о нем, хороший он или дурной, на что способен, а что ни при каких обстоятельствах не сделает. Это раз. Ника — единственный человек, которому удалось сбежать отсюда. Это два. Ну и три — к ней у господина Г всегда было особое отношение. Когда она сбежала, он прямо взбесился. Устроил нам всем выволочку с нахлобучкой, вынюхивал и выпытывал, куда она отправилась и что собиралась делать.

Леди надолго прикладывается к бутылке, затем ворчит:

— Из всех нас только Ника что-то понимала во всей этой чертовщине, что здесь творится. Обещала объяснить, но не успела.

Чернявая забирает у меня блокнот, который я все еще держу в руках, и засовывает в котомку.

— Почему ты не хотела говорить о Нике там, в чулане? — спохватываюсь я, понимая, что она сейчас уйдет, а следующий сеанс откровенности вряд ли скоро настанет. — Ведь остальные «члены» вашего кружка были с ней знакомы?

— Именно поэтому и не хотела.

Леди отвечает сколь непонятно, столь же и категорично. Но, глядя на мою удивленную физиономию, нисходит до пояснения:

— Потому что кто-то из кладовки сливает информацию Граветту. Если он узнает о том, что ты виделся с Никой, он с тебя живого не слезет. Но, боюсь, уже поздно — твой длинный язык сделал свое черное дело.

— Откуда знаешь про слив?

Я так удивлен услышанным, что даже тираду про длинный язык оставил без последствий.

— Ника говорила, плюс собственные наблюдения. Сопоставила кое-что.

— И кто же это, по-твоему?

Леди пожимает плечами.

— Пока не знаю. Но обязательно выясню.

— А я, значит, уже вне подозрений? Помнится, меня в каморке встретили не слишком радушно.

— Сейчас уже вне.

— Что-то изменилось?

— Изменилось. Так по-идиотски себя вести мог только полный дундук, — отрезала Леди.

«Дундук» меня покоробил, но я смолчал. Глупо ссориться с единственным источником информации.

— А зачем ты ее постоянно рисуешь?

— Чтобы связаться с ней.

— Это как?

Эти два коротких слова вылетели так быстро, что я даже не успел осознать их. Я уже ожидал очередного «дундука», но Леди сказала совсем другое:

— Ты действительно хочешь знать? Мой рассказ может испортить тебе радужное настроение.

Я энергично киваю. Во-первых, радужное настроение уже давно слиняло, забрав с собой всю палитру цветов. А во-вторых, может, именно сейчас я продвинусь к пониманию хоть на шаг.

Леди долго молчит, сгорбившись в кресле. Да, душевный стриптиз никому не дается легко.

— Можешь не рассказывать, если не хочешь.

Она все также молча мотает головой, затем ежится, словно ей холодно, набрасывает на плечи свой необъятный свитер, и задает вопрос, который я совсем не ожидаю услышать:

— Ты никогда не задумывался, почему маленькие дети рисуют? Нет, не цветочки-машинки, а, к примеру, своих родителей? Или близких друзей?

— Потому что любят их? Потому что чаще всего видят их? Ну, в том смысле, что рисуют то, что перед глазами…

Леди энергично трясет черной гривой:

— Нет! Все обстоит с точностью до наоборот. Ребенок будет рисовать близких, любимых людей только тогда, когда их ему не хватает. Ни один малыш, который в любой момент может взять маму за руку, не станет ее рисовать. Зачем? Если она и так рядом.

— Н-у-у, — тяну я.

Теперь черная копна волос делает утвердительный кивок:

— Да, это так.

Леди поджимает ноги, вновь зябко передергивает плечами и, наконец, тихо произносит:

— Я убила человека.

— Что?! — вырывается у меня.

Мне показалось, что я ослышался.

— Я убила человека, — уже громче говорит она.

Дергает подбородком и с вызовом смотрит прямо мне в глаза. Чего она ожидала? Что я вскочу с места и заору «вон отсюда, убийца!»? Брошусь из комнаты с воплем ужаса? Я молча жду продолжения. Хотя, если сказать, что я потрясен, то это не сказать ничего.

Леди отводит глаза и начинает рассказывать.

В инфекционную больницу Рита попала в четыре года. Сейчас она уже не помнила, какое заболевание привело ее туда. В памяти остались лишь отдельный бокс два на два метра, узкое окно без занавесок, выходящее на больничный дворик, железная, покрашенная белой краской кровать с жестким, клочковатым матрасом, покосившаяся тумбочка, застеленная липкой клеенкой, да пластиковый стул. Иногда на этом стуле разрешали ненадолго посидеть маме. Пару раз в день заходил врач или медсестра. Все остальное время Рита была одна. Любимую игрушку отобрали сразу: мягкая игрушка — рассадник инфекций. Зато со словами «будет скучно, можешь рисовать» ей выдали блокнот и простой карандаш.

Скучно было почти всегда.

На первой странице Рита сразу нарисовала свою любимую игрушку — медведицу Машу. Она рассказывала ей о болезненном уколе, сделанном утром, долгой капельнице, с которой пришлось лежать, не шевелясь, целых два часа, о невкусной каше на воде. Она так и не смогла проглотить ни одной ложки, за что получила строгий нагоняй. Маша слушала, но в ответ не произносила ни единого слова.

Однажды мама не приходила два дня подряд. Рита сильно скучала, спрашивала о маме врача и медсестру, но те отговаривались срочными делами. И тогда Рита начала рисовать маму.

Рита очень хотела поскорее выйти отсюда и представила, как они с мамой покидают больницу. Поэтому сначала она нарисовала маму так, как рисуют все дети, — держащую ее за руку. А для того чтобы мама пришла поскорее, ей надо было закончить все свои дела. И Рита нарисовала, как мама ловко управляется с делами. Девочка изрисовала весь свой блокнот, и в каждом рисунке разговаривала с мамой, просила ее поскорее прийти. И ей казалось, что мама отвечает ей. Жалуется на проблемы, успокаивает и просит быть сильной и терпеливой. А потом, наконец, мама пришла. Уставшая и замотанная. Поцеловала Риту в лоб, села на стул, оперлась о спинку кровати, да так и заснула, уронив голову на руки. Но Рита и такой — спящей — маме была рада. Главное, что она здесь, рядом.

Блокнот закончился и девочке выдали еще один. И Рита опять начала рисовать маму. Теперь она представляла, что этот блокнот — телефон. Она задавала маме вопросы, рассказывала о себе и чувствовала, что мама отвечает.

Уже дома, когда Риту выписали, мама как-то обмолвилась: пока дочка была в больнице, ей казалось, будто Рита беседует с ней. Еще до разговора с доктором она откуда-то знала, как чувствует себя дочка, что сегодня было на обед, какие процедуры она проходила. Однажды ей удалось даже напугать врача.

Затем на несколько лет Рита забыла о своем блокноте — в рисунках не было надобности, все ее близкие были рядом. Девочка вспомнила о нем, когда ей исполнилось восемь. Ее лучшая подруга уехала с родителями за границу. Навсегда. Рита не могла поверить, что они больше никогда не увидятся, не смогут поболтать о всякой всячине. Звонить ей запретили — это же очень дорого, да и откуда маленькая девочка могла узнать номер телефона в другой стране?

И Рита опять начала рисовать. Она выбрала блокнот потолще, красивый карандаш и принялась заполнять рисунками страницу за страницей. Однажды сквозь штрихи и линии, выполненные пока еще нетвердой детской рукой, проступила девчачья мордашка. Как же была рада Рита! Блокнот соединял их два года, до тех пор, пока у подружки не появился свой аккаунт в сети. Она и научила Риту, как связаться с ней через Интернет.

Казалось бы, с появлением электронной почты и прочих полезностей надобность в блокноте должна была отпасть сама собой. И несколько лет Рита действительно не нуждалась в нем. Но потом ситуация вновь изменилась.

Все началось с обиды. Сейчас, по прошествии нескольких лет, сказанное уже не казалось столь неприятным, да и сама Леди Нест порядком затвердела шкурой, но тогда ей было очень больно и горько еще и оттого, что она не смогла ответить. Не смогла подобрать нужные слова. Глотая ночью слезы, девочка нарисовала злодейку и высказала рисунку все, что наболело на душе. И глядя на следующее утро на осунувшееся, испуганное лицо обидчицы, она поняла, что ее ночные слова достигли цели.

С тех пор все, что Рита не могла сказать людям в лицо, она доверяла блокноту. А затем начались розыгрыши. Это же так забавно — подшутить над одноклассником, заставив его выполнить нелепую просьбу. Потребовать у училки завтра не проводить контрольную, пригрозив утопить в канаве ее любимую собачонку. Заставить популярного певца на концерте посвятить песню Рите из 8а.

— Помнишь, пару лет назад в Москве певец из окна выбросился? — едва слышно спрашивает меня Леди Нест. — Газеты долго об этом писали. Все гадали, в чем причина.

Я киваю. Да, было дело — молодой, талантливый, на самом пике карьеры. Почти год эту нелепую историю мусолили СМИ. Особенно после того, как развязали языки его друзья и коллеги. Оказывается, у артиста поехала крыша: он слышал голоса, которые разговаривали с ним и отдавали ему приказы. Грешили на наркотики, на плохую наследственность — нашлась двоюродная тетя с шизофренией, тяжелый график, личные неурядицы… Разговоров было много, однако причина так и не была установлена.

— Так это ты его, что ли? — вытаращив глаза, выдыхаю я.

Леди неуверенно мотает головой. И опять я вижу этот странный ее кивок, только теперь он начинается как «нет», а потом нехотя, словно через силу, превращается в «да».

— Но зачем?

— Я не хотела ему ничего плохого. Он мне нравился. Очень. Мне хотелось, чтобы он писал для меня песни. Помнишь, его «Маргариту» про ведьму? Все думают, что это про Булгаковскую Маргариту, а это про меня. Хотелось, чтобы он разговаривал со мной, а он проводил время с глупыми моделями… Я не думала, что все так закончится, — шепчет она. По ее щекам стекают две мокрые дорожки. — И уж совсем не думала, что после этого распрощаюсь со своими способностями.

Рита отправляется к себе. Сочувствующим взглядом я провожаю Леди до дверей ее комнаты и замечаю, что я не одинок. Еще один человек наблюдает за нами — чья-то дверь приоткрыта. Я никогда не мог похвастаться фотографической памятью, но что-то мне подсказывает, что это дверь Яны.

Я не ухожу. Я жду. И действительно, вскоре в дверном проеме осторожно показывается детская мордочка, а затем маленькая ручка манит меня к себе.

— Ты почему не спишь? Сейчас, — я сверяюсь со своими часами, — два часа ночи, — выговариваю я малышке, подходя к ее двери.

— Они уже знают, — тихо шепчет она.

— Ты караулила под дверью? Но зачем? Боялась за меня? За Риту? В чем дело?

— Они знают! — чуть громче произносит девочка.

— Кто и что знает?

Но Яна отказывается беседовать через порог, по крайней мере, именно так я истолковываю ее спину, удаляющуюся в комнату. Я прикрываю за собой дверь — вдруг найдется еще кто-нибудь, столь же любопытный — и шлепаю за ней.

Девочка подходит к столу и машинально берет в руки недоделанную фигурку бумажного единорога. Такие же белые единороги стоят повсюду в комнате — на столе, на тумбочке возле кровати, на подоконнике. Один, самый маленький, даже примостился на краешке монитора.

— Что это?

— Единорог. Злые силы боятся его. А еще они боятся амулетов.

Кто-то на моем месте, может быть, сейчас и рассмеялся бы, но я понимаю малышку. Наши комнаты здесь, в замке, похожи одна на другую как холодные и бездушные номера отеля. Здесь нет ощущения дома, где люди чувствуют себя защищенными. Нет привычных запахов. Здесь все стерильно. Вернее, запахи есть — моющих средств и химических препаратов — но здесь не пахнет домом.

Наверняка, здесь многие из малышей украшают свои комнаты поделками, которые призваны насытить помещение теплотой и добром. Им нужны эти бумажные защитники, потому что иных заступников у них нет. И как бы нелепо, на мой взгляд, не выглядели эти амулеты, обереги и прочие смешные фигурки, но дети в них верят. А значит, они помогают.

— У тебя очень красивые единороги, — говорю я и перевожу взгляд на вторую половину стола, где примостилась целая стая драконов из черной проволоки. — И драконы тоже замечательные, только они почему-то выглядят недобрыми.

— Какие драконы? — удивленно спрашивает девочка. — У меня нет никаких драконов.

И поспешно добавляет:

— Тебе надо отсюда бежать. Он уже рассказал господину Г о тебе и Нике, они захотят сделать тебе плохо.

— Кто он?

Но Яна молча качает головой.

— Я не знаю. Я не вижу его. Но он ему все рассказывает. О тебе, о нас. И о Нике рассказывал.

Малышка выглядит грустной и потерянной. Мне хочется утешить ее.

— Все будет хорошо, — говорю я. — Гаррет мне обещал.

— Нет, — качает она головой. — Не будет. Все будет очень и очень плохо. Я пока не вижу, что они сделают с тобой, но…

— Значит, ничего не сделают.

Она опять качает головой.

— Я чувствую. Сначала приходит предчувствие, а уже потом картинка. Сейчас, когда я гляжу на тебя, я знаю, что тебе хотят сделать очень плохо. Завтра. Но ты еще можешь что-то исправить.

— Как?

— Не знаю. Твои хранители должны знать.

Опять это упоминание о каких-то странных хранителях. Нет у меня никаких хранителей. И никогда не было. Ведь если бы они были, я бы знал о них? Не так ли?

— Не волнуйся, со мной все будет хорошо.

Я стараюсь говорить убедительно. И тут мне в голову, как мне тогда казалось, пришел гениальный педагогический ход.

— Дай мне на всякий случай какой-нибудь твой амулет, чтобы защитил меня.

Малышка роется в коробке и вынимает браслет с вплетенной бусинкой.

С благодарностью я принимаю дар. Отодвигаю повыше часы, чтобы надеть подарок, и вижу точно такой же браслет на своей руке. Первое мое желание рассказать о нем Яне, но что-то останавливает меня.

Яна тем временем неуловимо изменилась. Я поймал на себе совсем недетский пристальный взгляд, с которым уже сталкивался в чулане.

— Что ты здесь делаешь? — требовательным тоном спрашивает девочка.

— Но ты же сама меня позвала… — удивленно начинаю я и осекаюсь.

 

8

— Мне сказали, что ты согласен сотрудничать? Похвально, похвально.

Шульц улыбается тонкими алыми губами и от этой иезуитской улыбки мне становится жутко.

— Только это не избавит тебя от сегодняшних испытаний. Сегодня у нас на тебя бо-о-ольшие планы.

Улыбка становится шире, за ней следует приглашающий жест в сторону «зубоврачебного» кресла. Ирма пристегивает меня ремнями, подключает аппаратуру, выкладывает наполненные шприцы рядом на столик. «На случай, если сердце не выдержит», — «успокаивает» она меня.

Шульц подкатывает стул на колесиках к монитору, за ней попятам следует грустный профессор. Они затягивают непонятный спор, тыча пальцем в ползущие на экране графики. Что-то им не нравится в этом хитросплетении цветных линий.

— Что вы предлагаете? Ждать? — резко обрывает Шульц профессора. — Мы не располагаем таким временем.

Профессор мямлит в ответ. Что именно — я не слышу, потому что чувствую, как бешено колотится сердце, голоса отдаляются, заглушаемые шумом, лоб стягивает обруч… Откуда он? Мне же ничего не надевали на голову…

Сквозь пляшущие перед глазами мушки я вижу, как профессор внимательно присматривается ко мне. И вдруг обруч на голове лопается, и я проваливаюсь в сон.

Я вновь на той же залитой золотистым сиянием площадке. Мне навстречу катится мяч, словно приглашая к игре. Я останавливаю его ногой и оглядываюсь по сторонам. Пустые качели все еще двигаются. Даже пыль на полу не улеглась после чьих-то торопливых шагов, так и вертится золотистыми, оседающими вниз протуберанцами. И, мне кажется, я знаю чьих. Ну уж нет!

— Нет! Слышите! — кричу я и вываливаюсь из сна.

— Не отталкивай нас. Мы нужны тебе, — слышу я отдаляющийся голос.

Золотистое сияние медленно тускнеет, уступая место мертвому, белесому свету лабораторных ламп. Сквозь щелочки глаз я вижу, что пока я спал, в лаборатории прибавилось народу. Прямо напротив меня стоит Граветт собственной персоной.

Сегодня господин Г совсем другой. Не вальяжно-доброжелательный, а грозный, разгневанный. Темные брови сдвинуты к переносице, руки судорожно сжимаются в кулаки, рот кривится в крике. Холодной безжизненной молнией сверкает бриллиантовая булавка. Я вижу, как Граветт что-то выговаривает мне, только выглядит все это как немое кино — в моем мире пока еще не включили звук.

К взбешенному Граветту осторожно подходит профессор и что-то шепчет на ухо, показывая на меня. Наверное, объясняет про мое нынешнее состояние. Граветт испепеляет профессора взглядом, как будто бы тот повинен в моей глухоте, морщится, но замолкает. Что толку кидать громы и молнии, если их никто не слышит.

Проходят минуты, и звуки постепенно возвращаются в мой мир. А вместе со звуком я получаю возможность повернуть голову, дабы разглядеть всю диспозицию.

Ирма отошла к двери. Сейчас она похожа на поджарую, мускулистую сторожевую собаку, готовую по первому зову хозяина вцепиться в меня зубами. Шульц уселась в кресло сбоку от необъятного стола, заваленного бумагами. На ее длинном лице написано разочарование — не вышло поиграть с новой игрушкой, то есть со мной. Из-за перекисных кудряшек докторши выглядывает испуганная лысина профессора. Граветт же возвышается прямо передо мной. Он уже сумел взять себя в руки и почти похож на себя прежнего.

— А ты, оказывается, гораздо ценнее для нас, чем я думал, — он рассматривает меня так, словно видит впервые. — Почему ты не сказал мне, что был знаком с Верой?

— Не знаю я никакую Веру.

Он щелкает пультом, и на огромном черном экране появляется лицо девчонки, которую я видел в церкви. Весьма симпатичное лицо.

— У меня другие сведения.

— Я действительно не знаком с ней. Видел мельком.

Граветт вопросительно выгибает бровь, и я торопливо рассказываю о своем единственном визите в церковь. Единственном — потому что крещение в младенческом возрасте я не помню.

— О чем вы говорили? Она тебя просила о чем-нибудь? Что-то передавала?

— Нет, ничего подобного. Я просто случайно с ней столкнулся.

— Значит, случайно?

Граветт держит паузу. Наверное, для того, чтобы я проникся нелепостью своих ответов.

— Значит, случайно зашел в церковь, — медленно, почти по слогам цедит он и вдруг багровеет, срываясь на крик: — Не надо считать всех вокруг идиотами! Храм — не то место, куда можно зайти случайно!

— Да не знаю я ее! — кричу я в ответ. — Вы же умеете читать мысли, ну так напрягите свою интуицию!

— Вот моя интуиция мне и подсказывает, что эта девица передала тебе нечто важное. И я хочу получить это назад.

— Ничего она мне не передавала, я случайно с ней столкнулся.

— Опять случайно? Случайно столкнулся и вот так сразу запомнил? Что-то много случайностей для одного дня.

— Ну почему вы мне не верите? Я правду говорю, — начинаю оправдываться я и упираюсь в скептический взгляд.

Я замолкаю и только горько качаю головой. Бесполезно. Он меня не слышит.

— Значит, будешь молчать? Ну что ж, ты сам виноват.

Черный костюм опять щелкает пультом, и Нику на экране сменяет Лара. Она за столиком в кафе вместе с Рубинчик и Иркой Гонтарь. Хихикают, как дурочки, давясь бургером. Синий кардиган — в таком Лара обычно ходит в школу — расстегнут, под ним белеет школьная блузка. На спинке пластикового стула небрежно болтается ее школьный рюкзак. Я приглядываюсь к интерьеру — очень похоже на кафе возле Лариного дома. Когда же это снимали?

— Вчера я показал тебе пряник, но сегодня придется применить кнут. Ты сам вынуждаешь меня к этому, — говорит Граветт, мазнув по экрану безразличным взглядом.

Я вижу, как мимо столика Лары проходит человек в темном костюме — этот или похожие типы гнались за Никой в городе — неловко задевает ее рюкзак и тот падает на пол. Человек расшаркивается в извинениях, и когда Лара нагибается за сумкой, а Гонтарь с Рубинчик глазеют на нее, незаметно что-то подкидывает в Ларин стакан. Или мне это только показалось? Я вижу, как Ларина рука тянется к стакану…

Не трогай, не надо! — мысленно кричу я, дергаясь в своих путах. Но все напрасно. Она меня не слышит. Мне дают досмотреть, как хихикая и болтая с девчонками, Лара подносит стакан с отравой к губам.

Голос господина Г возвращает меня в лабораторию.

— Это сильный яд с отсроченным действием. Если в течение четырех дней ей не дать противоядие, но на пятый день она умрет, — спокойно, как о самой обыденной вещи, говорит Граветт. — Будешь покладистым, будешь делать все, что нам нужно, с твоей девицей ничего плохого не случится.

— Как вы можете? — кричу я, пытаясь выбраться из кресла. Но ремни держат крепко. — Она тут ни при чем!

— При чем. Этот кнут будет держать тебя в повиновении. Еще остается твой обожаемый кот, но этого паршивца мы не смогли найти. Но обязательно найдем.

Я потрясенно молчу. Я все еще не могу поверить в реальность происходящего. Мне кажется, что я внутри какой-то недоброй сказки или фильма ужасов.

— Ну что ж, молчи. Время у нас есть, — говорит Граветт, делая ударение на «нас», и тут же поправляется. — Пока есть. Зато у твоей подружки с каждым часом его все меньше.

Граветт хочет еще что-то добавить, но его отвлекает телефонный звонок.

Он отходит в другой конец лаборатории, и я не слышу, о чем он беседует. Но я и не слушаю. Я безуспешно пытаюсь найти выход из патовой ситуации и не нахожу его. Мои мысли лихорадочно мечутся, словно испуганные лабораторные мыши в лабиринте. Никогда я не чувствовал себя таким беспомощным.

— Планы изменились, я должен уехать, — говорит Граветт и, переведя взгляд на меня, холодно добавляет. — В карцер его. Пусть сутки подумает.

— Но как же наши исследования? — возмущенно кудахчет Шульц, суетясь рядом с Черным Костюмом.

— Не сейчас Маргарита Адольфовна, — морщится Граветт — Исследования подождут.

* * *

По сравнению с карцером моя бывшая комната может считаться дворцовыми покоями. Здесь все узкое и голое. Узкое помещение с голыми стенами, узкий топчан с голым матрасом вдоль стены, узкое зарешетчатое окно под неровным серым потолком, до которого мне не дотянуться, даже если я встану на кровать. В углу простое ведро. И я понимаю, оно здесь для того, чтобы лишний раз унизить меня. Что им стоило с их-то возможностями поставить унитаз?

Я вытягиваюсь ничком на матрасе, подложив под голову локти. Чтобы не разреветься, зубами вцепляюсь в рукав толстовки. Умом я понимаю, что у меня нет времени на жалость к себе, надо выбираться отсюда и спасать Лару, но ничего не могу с собой поделать.

Как же мне тошно! Тошно от собственного бессилия. Оттого, что среди моих новых друзей оказался предатель.

Наверное, я задремал или просто забылся, поэтому не сразу сообразил, что кто-то скребется в дверь с той стороны.

— Эй, ты как там? — раздается осторожный шепот, сопровождаемый знакомым сопением.

Я переворачиваюсь на живот и навостряю уши. Может, мне просто послышалось? Нет, за дверью действительно кто-то есть.

Скрипнуло, открываясь, верхнее смотровое окошко и в прорези показались любопытные глазенки малышки.

— Рома, ты тут? Ответь, пожалуйста.

Прорезь довольно высоко от пола, как же ей удалось?

Сопение за дверью становится громче и Ярик сквозь зубы хрипит:

— Сейчас уроню.

— Тут, — спохватываюсь я.

— Держись. Мы что-нибудь обязательно придумаем, — говорит Яна.

Что-нибудь. Но что они могут? Я переворачиваюсь на спину и предаюсь мрачным мыслям.

Самое плохое, что я действительно не представляю, что делать. В порядочность и гуманность обитателей замка я не верю. Плевать им на чью-то жизнь. Не верю я и в то, что мои новые друзья смогут что-то предпринять. Во-первых, они здесь такие же пленники, как и я, а во-вторых, среди них есть доносчик. А значит, каждый сделанный шаг будет известен Черному Костюму и его своре.

В дверь вновь кто-то скребется. Теперь это Леди Нест.

— Сейчас тебе принесут еду. Ложись на пол и притворись, что потерял сознание. Быстро, — торопливым шепотом приказывает она.

Через пару минут действительно скрипит засов. К этому времени я уже изображаю распростертое на полу тело. Для убедительности даже щекой в грязь на полу залез. Мой слух обострился донельзя. Я слышу, как кто-то делает пару шагов и останавливается в ожидании. Затем раздается легкое звяканье — видимо, поставили поднос на кровать. Еще через мгновение я чувствую, как холодная рука прикасается к моему запястью, проверяя пульс. Я стараюсь дышать как можно реже и тише. И вдруг звенящая тишина карцера взрывается жужжащим грохотом, кто-то стонет, я слышу звук падающего тела, затем срывающийся голос чернявой подстегивает меня:

— Вставай. Быстрее.

Я открываю глаза. На полу рядом со мной, скрючившись в позе эмбриона, лежит Ирма, а над ней с электрошокером в руках победоносно возвышается чернявая.

— Это она для тебя припасла, — говорит Леди, показывая мне шокер. — Стерва. Ненавижу.

Она нагибается над телом и деловито обшаривает карманы серого костюма Ирмы. Телефон и ключ-карта перекочевывает в торбочку, их место занимает мой браслет, который минутой раньше Ритка рванула с моего запястья.

— Пойдем, — бросает мне Леди, направляясь к выходу.

С сомнением я оглядываюсь на распростертое тело. А с ней что делать?

— Пусть отдохнет, — отвечает чернявая на мой невысказанный вопрос и захлопывает за нами дверь карцера.

Я стараюсь не отставать от Леди.

— Мне надо выбраться, моя девушка в опасности, — выдыхаю я на бегу. — Они ее отравили.

— Не сейчас, — обрывает меня Леди.

Мы плутаем по путаным коридорам замка. И как только Леди здесь ориентируется? Пока на нашем пути не возникла знакомая металлическая дверь, я не представлял, где мы находимся.

Леди резво шваркает картой по замку, и мы выскакиваем на главную лестницу.

— Давай вниз, — торопит она меня.

Прижимаясь к стене, словно грабители, мы спускаемся в холл и несемся к заветной двери, которая должна выпустить нас на свободу. Леди прикладывает карту к дверному замку, но ничего не происходит — дверь остается недвижимой. Сколько я ни дергал ручку, так и не смог ее открыть.

— В чем дело?

— Не знаю, — скрипит зубами Леди. — Черт! Тут еще какая-то панель, похоже, еще нужен код.

— И что теперь?

— Ничего теперь, — передразнивает она меня.

Леди сует карту обратно в котомку и, прыгая через ступеньку, мчится вверх. Я в нерешительности топчусь в холле. Ну не могу я так просто уйти! Но Леди сверху энергично машет мне рукой. В последний раз бросив вожделенный взгляд на неприступную дверь, я бегу к лестнице.

Схватив Риту за рукав, я умоляюще заглядываю ей в глаза:

— Может, стоило еще раз попробовать?

— Бесполезно, — бросает она на ходу. — Сматываться надо отсюда быстрее, пока они не прочухались.

— Куда мы теперь?

— Сейчас тебя надо спрятать. Я знаю одно место.

Прятаться? Мне нужно не прятаться, а выбраться отсюда! Но не затевать же спор с девчонкой, тем более такой, за которой не угнаться.

Насколько я успел разобраться в планировке замка, мы направляемся в ту часть, где я еще не был. Карабкаемся по шаткой лестнице без перил с выщербленными ступенями и попадаем в небольшой овальный зал без окон. Трудно сказать, что здесь было раньше. Глубокие ниши с рифлеными полуколоннами опоясывают зал по периметру, остатки росписи на потолке съедает сумрак. Из центра плафона грустно свешивается одинокая цепь, на которой некогда крепилась люстра. Под нашими ногами скрипит пыль и куски штукатурки, под которыми слабо просматривается мозаика плит. Полуоткрытые рассохшиеся двустворчатые двери с замысловатой резьбой, оформленные порталом, ведут в следующее помещение, где царит кромешная темень — свет снизу сюда не доходит.

— Здесь никого не бывает, — подтверждает мои нехитрые умозаключения Леди. — Но когда они обнаружат пропажу, то перевернут весь замок вверх дном и наверняка доберутся и сюда.

— Мне надо выбраться! Лара в опасности, слышишь? — я вновь хватаю Леди Нест за руку.

— Да слышу я, слышу! — она резко вырывает свой рукав. — Только что я сейчас могу сделать? По крайней мере, здесь мы можем спокойно раскинуть мозгами.

Я опускаюсь на обломок колонны.

— Что тут было раньше? — спрашиваю я, но чернявая только пожимает плечами.

Она усаживается рядом со мной и достает из котомки телефон Ирмы.

— Как вы узнали, где я? — задаю я вопрос, который уже давно вертится у меня на языке.

— Яна каким-то образом пронюхала, — отмахивается Леди. — Черт, не включается никак!

— Дай мне!

Я отбираю телефон. Таких мне еще не доводилось видеть. Это не обычный смартфон, это что-то посерьезнее. И наверняка с серьезной защитой от взлома. Я пробую включить его, но мне это не удается.

— Что от тебя хотел Граветт? — спрашивает меня Леди.

— Ему нужна эта ваша Ника или Вера, ее все называют по-разному. Кто-то рассказал ему о том, что я узнал ее на твоем рисунке.

— Значит, я была права, когда подозревала, что в нашей компании есть стукач! Ни с кем нельзя быть откровенным. Ни-с-кем!

Со вздохом я отдаю аппарат Ритке. С идеей предупредить Лару придется распрощаться.

Леди копается в своей котомке и протягивает мне бутерброд. Я и не заметил, когда она сумела прихватить его с подноса.

— Я приду вечером. Постараюсь принести что-нибудь съестное. А еще постараюсь связаться с Никой. Она ведь сбежала как-то отсюда, из этого самого крыла замка. Я не случайно привела тебя сюда.

— А если не получится связаться?

— Когда не получится, тогда и будем думать, — огрызается моя новая подруга и, смягчившись, замечает:

— Ты бы попробовал позвать своих хранителей. Их помощь сейчас будет как нельзя кстати. Когда ситуация становится критической, наши способности временно возвращаются.

И добавляет совсем уж непонятно:

— Конечно, если бы Шульц уже успела приготовить твой стимулятор, то Ярик мог бы попробовать его свистнуть. Черт!

— В чем дело?

— Нельзя. Вдруг Ярик и есть предатель.

— Ну Ярик-то уж точно не при делах. Как и малышка, — возмущаюсь я. — Я в них не сомневаюсь. Может, Берт или этот рыжий?

Скептически поджав губы, чернявая смотрит на меня.

— Вряд ли это Берт, — говорит она. — Когда сдали Нику, он был в невменяемом состоянии.

— А кто его знает, — бормочу я. — Может он как раз в этом состоянии и постукивает Граветту.

— Нет, он патологически честен, — энергично трясет черными космами Леди.

— Тогда остается рыжий, — уверенно говорю я. — Мне он сразу не понравился. Самодовольный тип. Хотя какая теперь разница…

— Еще какая! — возмущается чернявая. — Ну ничего, я тут кое-что придумала. Сегодня вечером мы поймаем этого гада.

— А что это за стимулятор, который должна была сделать Шульц?

— Нет, — сокрушенно качает головой Леди Нест. — Ты точно дундук.

И как маленькому и глупому ребенку, делая длинные паузы и после каждой фразы вопросительно заглядывая в глаза, начинает рассказывать.

В замке действительно занимались исследованиями детей с паранормальными способностями. Насколько научными были эти исследования и с какой целью проводились — отдельные вопросы, ответов на которые у Риты не было, но в благие намерения Граветта она не верила. Почему в нашей стране? Потому что в Европе провернуть такое было бы намного труднее хотя бы потому, что она меньше, там все на виду. Тогда почему не в Африке? А кто сказал, что подобных центров нет в Африке? Как, впрочем, и в Европе.

Однако, Граветту хронически не везло: ему попадались либо «пустышки», которых быстро отправляли обратно домой, либо дети с остаточными способностями. Возможно, само Провидение берегло отмеченных даром детей от сомнительных исследований господина Г, его пленниками становились лишь лишившиеся покровительства свыше.

Как правило, дар пропадал после какого-то дурного поступка, оставляя лишь слабое напоминание о себе. Чтобы не забывали об утрате. У самой Риты способности исчезли после гибели артиста. У Берга дар пропал после того, как кто-то из соучеников поймал его на слабо, и он пошел против учителя. Для ученика мага подобная дерзость неслыханна. Рыжий Лис, называющий себя пророком, — теперь жалкая пародия на себя прежнего. Если раньше он мог проникнуть в суть вещей и явлений, увидеть тот изначальный импульс, который запускал череду событий, мог предсказать исход любого дела в зависимости от решений и поступков людей, то теперь видел лишь неправильности в печатной строке. А все из-за того случая, когда по его вине произошло убийство. Лис указал пальчиком, а мужик взял охотничье ружье и пошел мстить обидчикам. Не каждый человек останется спокоен, узнав имя того, кто виноват во всех твоих бедах. И Лису стоило думать, прежде чем делиться информацией.

Ярик. Одновременно с ним посвящение в ту летнюю ночь проходил еще один мальчик. Его впустили в дом через другое окно. Его шаги и слышал Ярик. И плач, крики, просьбы о помощи, когда под ним провалились прогнившие доски пола. Но Ярик струсил, хотя мог помочь. Утром, когда выяснилось, что в лагере не хватает одного ребенка, начались поиски. Нашли мальчика днем. К этому времени он был уже мертв.

Исключением была Ника. Редким, если не единственным.

Шульц безуспешно пыталась восстановить способности детей. Единственное, чего она смогла достичь, перепробовав кучу вариантов, — создание стимулятора, который восстанавливал дар лишь на время и не в полном объеме. Стимулятор был неудобен тем, что для каждого человека его приходить изготавливать индивидуально, и он имел массу побочных действий. Головные боли Леди тому пример. Пока разобрались, что к чему, наплодили инвалидов. Созданием такого стимулятора для меня должна была сегодня заняться Шульц. И если бы она успела его сделать, то Ярик мог бы пробраться в лабораторию и украсть его для меня. А я бы смог связаться со своими хранителями, которые могли бы помочь мне. И тогда бы…

Сплошное сослагательное наклонение.

 

9

Рита уходит, обещав вернуться вечером, и я разворачиваю бутерброд. Есть мне совсем не хочется, но я через силу запихиваю в себя булку с ветчиной. Надо, — говорю я себе. Кто знает, когда в следующий раз представится возможность заморить червячка.

Люди делятся на два типа. Одни в стрессовой ситуации начинают жрать все подряд в большом количестве, словно хотят вместе с едой проглотить и свои проблемы. Другие вроде меня, наоборот, напрочь теряют аппетит. Такое уже дважды было со мной. Когда мама лежала в больнице, и когда умер дед. Я не ел по нескольку дней, не чувствуя голода, пока силы не покидали меня. И тогда кто-то из взрослых насильно запихивал в меня еду. Сейчас я занимался этим сам — рвал зубами, механически жевал, не чувствуя вкуса, и насильно проталкивал комок внутрь. Не знаю, как будут дальше развиваться события, но знаю точно: силы мне сегодня понадобятся.

Насытившись, я отряхиваю крошки с колен и принимаюсь мерить свое новое пристанище шагами.

Я не могу сидеть на месте, адреналин требует выхода. Сидеть и ждать, когда другие — Леди Нест, Ярик, малышка — что-нибудь придумают? Но что они могут придумать? Леди думает, что я, как и многие здесь, утратил свой дар, но она ошибается. И в том, что какие-то там способности у меня были. И в том, что они потеряны помимо моей воли. И даже в том, что я хочу эти способности вернуть.

У меня так и не хватило духу сказать Рите, что я сам изгнал из своей головы голоса, которые они почему-то называют хранителями. Почему не сказал? Потому что стыдно. Это ведь даже хуже, чем признаться в своих самых постыдных поступках. Не знаю, может я и не прав, но мне казалось, если я расскажу о том, что вытворяли мои хранители, то все будут считать меня совсем уж никчемным человеком. Мои промахи — это всего лишь мои промахи, обычного шестнадцатилетнего парня. А тут надо умножать на три. Пусть уж лучше считают, что никаких хранителей у меня нет. Да и какие хранители из вздорного пса и малолетки, пусть и с крыльями?

Поначалу я думал, что голоса — это всего лишь происки разыгравшегося воображения. По крайней мере, именно так мне объяснили в больнице. «Это твое подсознание выстраивает защиту», — говорил врач. Немного поразмыслив над его словами, я и сам пришел к подобному выводу. Тем более, что выходки пса подозрительно напоминали советы из статьи «Плейбоя» «Что делать, если вас бросила подруга?»: не чураться развлечений, завести новые знакомства, вспомнить о старых симпатиях, отправиться в круиз. В качестве круиза, похоже, мне предложили фестиваль в Сочи. Ангел, наоборот, следовал рекомендациям журнала «Психология души»: посетить церковь, поговорить с психотерапевтом, переключиться на какую-нибудь серьезную, но монотонную деятельность, например, сделать своими руками ремонт в квартире, не чураться общества умных людей и больше читать. Общество умных людей? Это конференция в Санкт-Петербурге что ли? Ну-ну… Если же предпринятые усилия не привели к желаемому результату, то оба журнала советовали завоевать даму сердца вновь, совершив Поступок и продемонстрировав при этом лучшие мужские качества — благородство, мужество, твердость и чувство юмора. Да уж, с юмором у меня получилось — весь класс ржал.

А теперь, получается, эти два постоянно ссорящихся друг с другом проходимца — не плод моей фантазии, а реально существующие персонажи, призванные оберегать меня от неприятностей и помогать мне? Да вы меня разыгрываете!

Чтобы занять себя до прихода Леди, я решаю обследовать свое новое пристанище. Не то чтобы я не поверил ей, когда она сказала, что другого выхода отсюда нет и за другой дверью всего лишь лестница наверх в башню. Поверил. Но мой организм требовал движения. Тем более, что сумрачный провал полураскрытых дверей так и манил.

Осторожно ступая, чтобы под кроссовками не скрипели обломки кирпича, я вошел в двери. Сверху из узких, больше похожих на бойницы окон, падает дневной свет, но внизу меня встречает сумрак. Вдоль стены вверх вьется железная лестница, на первую ступеньку которой я осторожно ставлю ногу. Под моими шагами лестница трясется, издает жалобный скулеж, но держит прочно. И я, крепко ухватившись за перила, карабкаюсь вверх.

Наверху меня встречает круглая площадка с небольшими окнами без стекол по периметру, в которые мог бы пролезть человек, если бы они не были зарешечены. Одно окно, больше похожее на дверь, вообще наглухо забито ставнями. Решетка, правда, редкая, старая, проржавевшая, кое-где сломанная. Я дергаю прутья, и они дрожат, мне на кроссовки сыпется кирпичная пыль. Я тяну сильнее, и один железный прут оказывается в моих руках.

Я просовываю голову в образовавшийся проем. Внизу виднеются пышные, кое-где подернутые желтизной кроны деревьев. Справа вьется уходящая вдаль дорога. Прямо под окном толстый карниз, опоясывающий башню. Если вылезти на него и пройти вперед…

Ну и что?

Даже если я допрыгну до крыши и не разобьюсь, дальше-то что делать? Изображать на этой крыше горгулью? Это только в фильмах герой бодро носится по карнизам, перепрыгивая с крыши на крышу, но там никогда не показывают, как он спускается на землю. Потому что не придумали. Вот и я не придумал — не увидел ни единого шанса оказаться внизу.

Я усаживаюсь на каменный пол. Лицо ласкает теплое сентябрьское солнце, его лучи играют на стенах, прорисовывая малейшие трещинки и шероховатости. И тут я замечаю, как на стенах башни проступают остатки старинной росписи. Я отклоняю голову, чтобы солнечный свет не бил мне в глаза. Точно, вся башня изнутри расписана рисунками. Даже текст какой-то виднеется…

Как водится, я задремал. Разбудили меня шаги. И это была не легкая поступь Леди, ко мне направлялся кто-то гораздо тяжелее, старше и… осторожнее. Он явно старался наступать так, чтобы не создавать шума, но тогда надо было следить за чистотой. Осколки штукатурки на полу с головой выдали незваного гостя.

Уйдет? Или поднимется наверх?

Шаги затихли. Я уже готовился облегченно выдохнуть, но вскоре незнакомец вернулся. И что хуже всего — он поднимался по лестнице.

Тело сковало оцепенение. Надо же, как не вовремя!

Я попытался подняться на ноги, но не смог. Тяжело опираясь на локти, я пополз к окну, кулем перевалился через оконный проем и, едва не свалившись вниз, рухнул на карниз. Дал себе мгновение перевести дух и, вжимаясь в стену, пополз подальше от оконного проема. Свернувшись калачиком, словно маленький испуганный зверек, я ждал, слушая бешеный стук своего сердца. Если пришедший по мою душу обследует карниз, то бежать мне будет некуда.

Минуты сменяли друг друга, мое оцепенение прошло. Осторожно развернувшись, я двинулся обратно.

В башне было пусто.

Я влез в окно и рухнул на каменные плиты. Как обычно после приступа на меня накатила слабость под руку со своей верной подругой апатией. Выходит, люди Граветта уже знают, что я сбежал, и ищут меня? — лениво шевельнулась мысль. И даже если сейчас мне удалось провести их, то долго скрываться от своры ищеек, идущих по следу, мне вряд ли удастся.

Поднявшийся ветер нагнал на небо маленькие резвые облачка, играющие с солнцем в пятнашки. Из-за пляшущих на стенах теней мне казалось, что рисунки ожили. Они двигались, действовали, разыгрывая передо мной неведомый спектакль, центральной декорацией которого служило то самое непонятное окно-дверь. Я же думал о том, сам ли я догадался вылезти на карниз или это была подсказка черно-белых приятелей. «Окно» — это слово четко и ясно прозвучало в моей голове.

Вспомнилась еще одна несуразность, которую я заметил, но не придал ей значение, — наружная сторона башни насчитывала на одно окно меньше. То самое, которое изнутри наглухо закрыто ставнями.

Так я и сидел, привалившись к стене, наблюдая за игрой светотени, пока внизу не раздались легкие шаги, и голосок Леди Нест позвал:

— Ромео, ты наверху?

— Наверху, — ответил я, перегнувшись через перила.

Рита успела переодеться в черные джинсы и темно-серую фуфайку с капюшоном. На ногах у нее криперы — башмаки с такой толстой подошвой, что ни один человек в здравом уме не надел бы их. Говорят, эти уродцы впервые появились у английских солдат во время Второй мировой войны. Но как в них можно было воевать, а хотя бы и просто ходить — для меня осталось загадкой. Впрочем, это ведь англичане… Какие из них вояки…

Леди Нест опускается на пол рядом со мной, роется в котомке и протягивает мне бутылку воды и сверток с жирными пятнами.

— Ужин.

Она лаконична, как никогда.

— Спасибо, — говорю я, разворачивая бумагу.

— Удалось?

Это она про хранителей? Чтобы не отвечать, я набиваю рот и неопределенно пожимаю плечами. Но Леди истолковывает мой жест как «нет».

— Мне тоже, — мрачно заявляет она. — Времени не было.

Интересно, чем она занималась?

Из котомки появляется знакомый блокнот и авторучка.

Привычным движением Леди отлистывает чистую страницу, сосредотачивается и начинает покрывать ее быстрыми точными штрихами. Я знаю, что смотреть под руку человеку, занятому делом, не совсем прилично, но любопытство пересиливает. Я заглядываю через плечо. И вдруг из путаницы линий выступило девичье лицо.

— Ух! — выдохнула чернявая.

Лицо улыбнулось, и в башне прозвучал едва слышный голос:

— Привет, подруга.

— Ника!

Леди так и не пришла в себя. Она ошарашено пялится на свой рисунок, даже отодвинула его от себя, словно это какое-то опасное насекомое.

Я толкаю ее в бок, и она спохватывается.

— Ника, как ты сбежала? Тут один… хм… знакомый тебе человек попал в переплет и ему срочно нужно отсюда выбраться.

Рисунок поворачивает голову в мою сторону и едва заметно улыбается.

— Башня, — непонятно говорит нарисованная девчонка.

— Он и так в башне прячется, — произносит Леди и зачем-то добавляет. — У него девушка в беде, ей всего четыре дня осталось. Сможешь помочь?

Изображение, задумавшись, молчит. Потом едва заметно кивает. По крайней мере, мне хочется думать, что она кивает.

— Дверь наверху в башне, — непонятно говорит девчонка, глядя на меня. — Она пропустит тебя, только думай о той церкви, где меня увидел. Я тебя встречу.

— Ты что-нибудь поняла? — шепчу я на ухо чернявой, но та задумчиво качает головой.

— Если не получится прямо сейчас, буду ждать завтра в… — голос становится совсем неслышным, а затем и картинка превращается в клубок линий.

Чернявая недовольно захлопывает блокнот и обводит наше пристанище сердитым взглядом.

— Какая дверь в башне? Здесь нет никаких дверей! Или мы что-то не так поняли.

Она поднимается на свои ходули.

— Ладно, через некоторое время попробую еще раз. А сейчас есть другое дело. Пошли.

— Куда пошли? Что еще за дело?

— Ловить нашего стукача.

Осторожно ступая, мы спускаемся вниз. Уже стемнело. Не хватает еще на лестнице шею свернуть, прячась от тех, кто ее и так хочет свернуть.

Шарахаясь от каждого звука и собственной тени, мы пробираемся темными коридорами и оказываемся в небольшом полукруглом помещении с огромными, почти до пола, окнами. Как водится с решетками — других здесь не бывает.

— Где это мы?

— Главный фасад. Прямо под нами парадный вход, — шепотом отвечает Леди, устраиваясь возле правого окна. — Ты встань вот там.

Черный в полутьме ноготь указывает на левое окно, затем следует дальнейшее распоряжение:

— Смотри на левую половину здания. Да не стой прямо у окна, отойди немного. Заметят же!

— Встал. Смотрю. Что дальше?

— Молодец. Теперь жди, когда кто-нибудь появится внизу.

— А если не появится?

— Значит, он умнее меня.

Мне хочется спросить «кто он», но спрашиваю я совсем другое:

— Кто такой Граветт?

— Выползшая из ада гадина, которая…

Договорить Рита не успевает, потому что сначала за деревьями появляются конусы желтого света, а затем к замку выруливает знакомый мне черный «Мерседес».

— Граветт, — выдыхает Леди. — Вспомни черта и он тут как тут. Придется нам убираться не солоно хлебавши.

— Подожди, — останавливаю я ее. — Кто-то вышел из замка.

Прилипнув к решетке, я вижу, как из здания показалась Ирма с мужчиной в темном костюме. Они дождались, пока из машины вылезет Черный Костюм, и заговорили с ним. Затем Граветт направился в замок, а эта пара…

— Делаем ноги! Быстро! Иначе будет не выбраться, — срывающимся шепотом торопит меня Ритка, но затем сама приникает к окну.

Пара тем временем направляется к левому углу здания.

— Дождалась? Теперь пошли.

— Сейчас-сейчас, еще немножко, — бормочет чернявая. — Вот это да…

Она обескуражена, но быстро берет себя в руки:

— Бежим!

Леди хватает меня за руку и тянет в полутемный коридор.

Мы выбегаем на главную лестницу — хорошо, хоть здесь нет дверей — и, стараясь ступать так, чтобы и мышь не проснулась, двигаемся вниз. Вдруг Рита хватает меня за руку и придерживает. Я опускаю глаза — нет, Леди идет на пару шагов впереди меня, однако, ощущение, что меня кто-то остановил, никуда не делось. Дальше меня не пускали.

Я протянул руку и дотронулся до ее плеча, сам не понимая зачем.

В чем дело? — именно так я растолковал ее взгляд, опаливший меня. Но я и сам не понимал, в чем дело.

И тут снизу послышались шаги. Господин Г собственной персоной вместе с доктором Шульц поднимались по лестнице. Если бы мы не притормозили, но неминуемо столкнулись с ними.

Осторожно, как нашкодившие котята, мы пятимся назад.

Ступенька. Еще одна. Еще. Мы на лестничной площадке. Что теперь? Обратно, в коридор, откуда пришли? Или дальше вверх по лестнице? Но выше ничего нет. Там только крыша.

Откуда я все это знаю? Сейчас у меня нет времени разбираться. Более того. У меня нет времени даже на то, чтобы задать этот вопрос. Это уже потом, проанализировав ситуацию, я все понял. А сейчас мы с Риткой просто медленно пятимся вверх.

Вверх! Вверх! — кричит моя интуиция.

Мы поднимаемся так высоко, как только можно, и усаживаемся на ступени, приникнув к перилам. Здесь совсем темно, авось нас не заметят.

Граветт с Шульцихой останавливаются на площадке прямо под нами.

— Оставляю замок на вас. Ближайшие пару дней меня не будет, — говорит господин Г.

— А что с экспериментами?

— Все, как и планировали. Нового ничего пока не предпринимайте.

— Карцер?

Граветт задумчиво молчит, поглаживая золотой перстень на пальце. Затем нехотя бросает:

— Выверните его наизнанку. Мне нужна эта информация.

— Но… — пытается возразить Шульц. — Он же после этого станет не пригоден для работы.

— Придется смириться с потерей. Родственникам скажем, что… Впрочем, не мне вас учить, как писать посмертное заключение.

Они уходят, а я понимаю, что говорили они обо мне. Это меня вывернуть наизнанку?! Это я — потеря?! Это моим родственникам они выдадут заключение?!

— Мне надо бежать! — мой шепот срывается на сдавленный крик. — Свяжись с Никой.

— Ага, — шепчет в ответ Леди. — Только вперед разберемся с предателем.

В темноте ее глаза горят мщением. И я понимаю, что сейчас все остальное для нее на втором месте.

— За мной! — командует она.

Но что-то удерживает меня от выполнения команды. Это что-то, наоборот, тянет меня наверх в башню.

— Отведи меня обратно в башню, — прошу я.

Я и при свете дня не найду дорогу, а в темноте и подавно.

— Ага, — вновь соглашается Леди. — Но сначала предатель. Неужели тебе не хочется посмотреть в глаза этой дряни?

И видя мое сомнение, добавляет:

— Мы быстро.

Она резво прыгает через ступени, и мне ничего не остается, как следовать за ней. Оставаться здесь одному — да лучше сразу к чертям на сковородку.

Мы спускаемся на второй этаж, Леди шваркает картой, дверь плавно отъезжает в сторону, и мы лицом к лицу сталкиваемся с Шульц.

— Черт! — вырывается у Леди.

Воспользовавшись полным замешательством докторши, которая сейчас походила на рыбу, вытащенную из воды, — рот открыт, глаза выпучены, Леди быстро захлопывает дверь. Затем с размаха впечатывает ботинок в панель электронного замка. Замок яростно отплевывается искрами.

— Бежим, — кричит Рита.

Мы несемся вверх, слыша, как дверь сотрясается под ударами Шульц. Петляем по каким-то тесным и узким коридорам, подсвечивая дорогу Ирминым мобильником, и, наконец, оказываемся в овальном зале. Мы пробегаем его насквозь и усаживаемся на ступенях лестницы, ведущей в башню.

— Откуда ты знал об этом проходе? — тяжело дыша, спрашивает меня Леди Нест.

— Что за?..

Я недоуменно смотрю на нее и уже открываю рот, чтобы сказать: ни о каком проходе я понятия не имел, но осекаюсь. А ведь действительно, первым бежал я. При этом, я твердо знал, когда и куда надо свернуть — голоса в моей голове нашептывали мне об этом.

— Это хранители, — уверенно говорит Леди. — Значит, они к тебе вернулись. Отлично! Теперь они тебе помогут.

Что отлично?! — хочется крикнуть мне. Помогут. Если бы она знала, что они уже «помогли» мне попасть сюда, то не была бы сейчас такой радостной.

— Может, ты попытаешься связаться с Никой? — мямлю я.

— Вряд ли я смогу нарисовать что-нибудь в такой темноте. К тому же, хранители справятся лучше. Просто попроси их помочь тебе выбраться отсюда.

Я с сомнением качаю головой. Как же, лучше. Я уже хочу рассказать ей о том, что благодаря таким вот помощничкам и попал сюда, но слышу, как поблизости под тяжелыми мужскими шагами хрустят обломки кирпича.

Леди прикладывает палец к губам и тянет меня наверх.

Мы в башне. Нет, не так: мы в западне.

— Ну? Чего ты стоишь? — нервным шепотом вопрошает она. — Зови их. Пусть покажут ту дверь, о которой говорила Ника.

Конец моим раздумьям положили поскрипывания лестницы — кто-то поднимался к нам наверх. И тогда я прошептал:

— Эй, хранители, или как вас там, вы нужны мне.

И тут мне показалось, что в башне стало тесно. Слева о мои ноги терлась черная мохнатая спина, а справа прозвучал голос:

— Дверь перед тобой.

— Открывай быстрее, — нетерпеливо повернул морду черный пес.

Я прикоснулся к деревянным створкам и с силой нажал на них. Двери распахнулись, и передо мной открылся темный проход.

— Вперед! — бодро скомандовал пес.

Я оглянулся на Риту:

— Ты со мной?

Она энергично затрясла черной гривой:

— Нет. Мне еще тут разобраться надо.

Тогда я сделал шаг в темноту. Вперед меня шустро юркнул черный пес, а сзади нетерпеливо подталкивал белокрылый пацан.

 

1

Он бежал слева. В утренних сумерках я видел его черную шелковистую спину. Иногда он делал пару больших прыжков и оказывался впереди. Большая мохнатая морда поворачивалась назад и вопросительно смотрела на меня. Сейчас он уже не напоминал мне большого черного пуделя. Скорее, результат нечаянного адюльтера русского черного терьера с… Даже не знаю с кем. Может, ньюфом или овчаркой.

Справа от меня незримо следовал парень в белом спортивном костюме. Он всегда оставался на шаг позади, и тут уже я должен был время от времени коситься через плечо, дабы быть уверенным, что он все еще с нами. Я просил его не отставать, но — увы. На мою просьбу он вежливо, но непреклонно ответил, что и рад бы мне угодить, но конкретно в этом вопросе ничем помочь не может, ибо момент этот принципиальный: ангел всегда должен следовать за правым плечом. Он тоже неуловимо изменился и теперь казался увереннее и взрослее. Крылья вот точно стали больше.

— Куда мы идем? — осведомился пес.

Он опять убежал вперед и теперь нетерпеливо помахивал хвостом, ожидая меня. Лапы напружинены и готовы в любой момент сорваться с места.

— Спасать Лару.

* * *

С момента, как я открыл ту странную дверь в башне, прошло не так уж и много времени. Медлить было нельзя — ступени, ведущие в башню, прогибались под чьими-то осторожными шагами. И эти шаги не сулили мне ничего хорошего.

Вперед меня в темный проход юркнуло покрытое черной шерстью тело, словно показывая, что я не попаду в ловушку, а сзади уже нетерпеливо подталкивали, чтобы я поторопился.

И я шагнул в темноту.

Один шаг, другой, третий… Вскоре я перестал их считать, только упрямо перебирал ногами, пока не уперся в преграду.

— Что стоишь? Открывай, — раздался в голове знакомый баритон.

Дверь. И опять без ручки.

Я прикоснулся к поверхности и осторожно погладил старое, рассохшееся от времени дерево. Мои ладони ощутили выпуклости и трещины, складывающиеся в затейливый орнамент. Я чувствовал, как дверь откликается на мое прикосновение, словно оживает под моими руками, и с силой надавил на нее. С легким скрипом она поддалась, но впереди по-прежнему была темнота.

Сзади меня опять нетерпеливо подтолкнули, и я шагнул в неизвестность.

Твердый пол под ногами — уже неплохо. Я вытянул руку вперед — пустота.

— Смелее, — раздался ироничный баритон. — Здесь не водятся демоны.

Теперь он уже не звучал в моей голове, а доносился откуда-то сбоку.

— Давай выбираться отсюда, — поторопил меня другой голос. Выше и моложе.

— Где я? — спросил я.

— Там, где надо, — нетерпеливо гавкнул баритон.

— Подумай, — предложил второй голос.

Мои глаза постепенно привыкали к сумраку. Из темноты понемногу выплывали очертания предметов. Огромный зал. Потолок терялся высоко вверху. Смутно проступали массивные колонны, изображения на стенах. В редкие высокие окна нехотя вползало хмурое утро. Очень похоже на церковь. С которой все и началось…

— А это она и есть, — прозвучал сзади звонкий юношеский голосок.

Но как такое возможно?

— Возможно все, — усмехнулся баритон.

Я с удивлением задрал голову вверх. Да, действительно, это была та самая церковь. Но я никак не мог оказаться в ней! Или мог? Ведь еще пару минут назад я был в замке, расположенном… А где он собственно расположен?.. Пес его знает! Наверняка где-то далеко, за городом… Чертовщина какая-то…

— Нам лучше поторопиться, дьяк скоро проснется, — вновь напомнил звонкий голос.

Все еще недоумевая, я направился к выходу. Мои шаги в предутренней тишине прозвучали настоящим набатом.

Дверь была заперта.

— Остается окно, — подсказали мне слева.

Но лишь на третьем из обследованных мной окон я смог отодвинуть щеколду. Подтянувшись на руках, я встал коленом на широкий подоконник, протиснулся сквозь узкую фрамугу и спрыгнул на мокрую траву. Вперед меня проскользнула черная тень и мягко спружинила на лапы. За мной, слегка ободрав перья, спланировал ангел.

— Я вас вижу, — с удивлением произнес я.

Это прозвучало глупо.

— А почему бы и нет? — вскинулся пес.

— Сейчас уже нет смысла таиться, — едва заметно улыбнулся ангел.

Я обескуражено крутил головой: слева направо, от большого черного пса, нетерпеливо подрагивающего хвостом, до парня с крыльями чуть младше меня. Затем обратно налево к собаке. Я зажмуривался и вновь открывал глаза, но ни пацан, ни пес никуда не пропадали. Они лишь терпеливо ждали, когда я приду в себя. Но самым удивительным было то, что я действительно оказался в своем родном городе. Рядом со мной виднелся знакомый с детства проспект, где проезжающие автомобили разгоняли фарами утренний туман. Далеко впереди угадывались башни Вовчикова дома. А прямо напротив сверкал красной вывеской магазин «Пятерочка», в котором еще совсем недавно я покупал мороженое.

Накрапывал дождик. Капли стекали по моим щекам прямо за шиворот, но даже они не могли вывести меня из ступора.

— Ну? — хмыкнул баритон. — Чего стоим? Кого ждем?

Я повернул голову налево. Пес. Большой, черный, мохнатый, нетерпеливо переступающий с лапы на лапу и ежащийся под холодным дождем. Я протянул руку и погладит мокрую шерсть. Да, он был реален.

— Убедился?

Собачьи глаза насмешливо сверкнули.

— Можешь и меня потрогать, я тоже не бесплотен.

Ангел дотронулся до моей щеки крылом. Белые перья мягко щекотали кожу.

— Ну? Так и будем торчать под дождем?

Наваждение схлынуло, и я вспомнил: Лара! Надо срочно ей позвонить! Я полез в карман и…

Черт! Мобильник остался в замке.

К хорошему человек привыкает быстро. Блага цивилизации расслабляют и довольно скоро воспринимаются как само собой разумеющиеся. Привыкнув к тому, что просто сунув руку в карман, я могу связаться с любым из своих знакомых, сейчас я растерялся и почувствовал себя беспомощным.

— Но ведь раньше, до эпохи мобильников, как-то же люди обходились, — намекнул ангел.

— Пошли, — скомандовал я и бросился по проспекту вперед. — Надо найти телефон.

Я пробежал несколько метров и вновь остановился, растерянно озираясь по сторонам. Вот скажите, можете вы сходу указать, где в вашем районе расположены таксофоны? То-то же.

Конечно, можно попробовать попросить телефон у прохожих. Есть еще у нас добрые люди… Но в шесть утра под проливным дождем людей на улице не было.

— Куда мы идем? — осведомился пес.

Он опять убежал вперед и теперь нетерпеливо помахивал хвостом, ожидая меня. Лапы напружинены и готовы в любой момент сорваться с места.

— Спасать Лару.

— Тогда вперед! Эй, там, в кильватере, не тормози! — задорно прикрикнул пес и бодро потрусил по асфальту.

— Не спеши, коза, все волки твои будут, — осадил пса ангел.

— А ну-ка тихо! — рявкнул я, останавливаясь. — Давайте раз и навсегда договоримся: никаких ссор, никакого соперничества, никто не тянет одеяло на себя, мы — одна команда. Кто не согласен, может убираться туда, откуда пришел. Обещайте мне прямо сейчас!

Дождавшись от них сдержанных кивков, я натянул на голову капюшон фуфайки и упрямо двинулся вперед. Пес шевельнул ушами и с независимым видом в два прыжка опередил меня, ангел сзади расстроенно вздохнул. Обиделись. Может, и не надо было с ними так резко.

Навстречу стали попадаться редкие прохожие, прячась от дождя под разноцветными зонтами.

Мокрое крыло осторожно прикоснулось к моей щеке.

— Видишь девушку в желтой ветровке? — раздался сзади мальчишеский голос. — Попроси у нее мобильник. Она добрая.

— Простите, — извиняющимся голосом нескладно начал я, поравнявшись с незнакомкой. — Мне очень нужно позвонить. Я со своей девушкой поссорился, а тут такое дело…

Договорить я не успел.

— Да, конечно. Подержи.

Девчушка сунула мне в руки цветастый зонт и, порывшись в сумке, протянула смартфон:

— Пожалуйста.

Я благодарно взглянул на незнакомку и попытался выдавить улыбку. Быстро набрал Ларин номер, мимоходом замечая время вверху экрана. Шесть пятьдесят шесть. При этом пятерка почему-то подозрительно смахивала на шестерку. Нормальные люди спят в это время, но дело не терпело отлагательств.

— Лара! — крикнул я и осекся. Как сообщить человеку, что жить ему осталось четыре дня, я не знал.

— Спроси, как она себя чувствует, — подсказал ангел.

— Как ты себя чувствуешь? У тебя все в порядке? — выпалил я.

— Кто это? — сонно отозвалась трубка.

— Это я, Роман. Лара, мне вчера сказали, что ты… Ты вчера прогуливала школу в кафе с Иркой Гонтарь? — нашелся я.

— Ты за мной шпионил? — в голосе Лары прорезались стальные нотки.

— Нет, что ты. Так ты была в кафе или нет? Это очень важно.

— Не тяни, а то она сейчас повесит трубку, — вклинился в разговор пес.

— Лара, мне сказали, что тебя отравили вчера в кафе… — выдохнул я, бросаясь с головой в омут.

— Ты накурился что ли? Или перепил в своем Сочи? — в голосе Лары появилась язвительность. Похоже, она окончательно проснулась.

— Нет, что ты. Послушай, тебе нужно срочно в больницу, пусть возьмут анализы…

В трубке раздались гудки.

Пес прижал уши и скорчил грустную рожицу, сзади послышался горестный вздох.

— Спасибо, — сказал я, протягивая телефон.

Девушка смерила меня презрительным взглядом:

— Неужели ты считал, что она поведется на такую дичь? Придумал бы что-нибудь поумнее. А если бы она тебе поверила? Так ведь человека до смерти напугать можно! Идиот!

Она еще раз презрительно фыркнула в мою сторону и схватила протянутый мобильник.

— Ну да, такое по телефону не объяснишь, — сочувственно покивал ангел.

Я затянул потуже молнию на фуфайке и бросился к Лариному дому. Мои спутники не отставали.

После некоторых раздумий я отказался от идеи ломиться к Ларе в квартиру, и мы разбили штаб на детской площадке во дворе ее дома. В песочнице под пластиковой крышей хотя бы было сухо. К моим ногам жался мокрый пес, справа, потеснив меня на скамейке, устроился ангел. Выглядел он не лучшим образом — с посеревших от дождя перьев под ноги стекала вода, некогда золотистые пряди теперь прилипли ко лбу, костюм висел на плечах мокрой тряпкой.

Рассвело. По небу ползли низкие серые тучи, придавая моим и без того мрачным мыслям полную беспросветность. Как сказать Ларе, чтобы она поверила мне? Как убедить ее отправиться в больницу? Заставить вспомнить мужика в кафешке, который уронил ее рюкзак? И наверняка получить очередную отповедь — мало ли неаккуратных людей проходит мимо. Рассказать про замок и угрозы Граветта? Вряд ли поверит, да и не дослушает до конца, если рассказывать подробно. А, кстати, существует ли яд, способный убивать через несколько дней? Эх, Интернет бы сейчас.

— Ну, что думаете? — спросил я своих спутников.

Пес поднялся на лапы, отряхнулся, обдав меня веером холодных брызг, сел обратно на задницу и начал рассказывать.

— Было в средние века такое семейство Борджиа, с именем которого связывают самые знаменитые отравления в истории. К примеру, после смерти султана Мехмеда его сыновья перессорились между собой. Когда Джем, сводный брат новообъявленного султана Баязида, укрылся на Родосе, то Баязид выплатил огромную сумму мальтийскому ордену, чтобы рыцари удерживали его брата…

— Нельзя покороче?

— Если короче, то папа Борджиа отравил Джема, который умер через несколько недель после отравления. Это был знаменитый яд Боржиа. Точно рассчитанная доза порошка позволяла отсрочить смерть на нужное время. Также существовал легендарный яд Аква тофана — изобретение одной мерзкой сицилианки. Бесцветная жидкость без запаха и вкуса, в зависимости от дозировки также способна убивать с исключительной точностью — через день, неделю, месяц. Еще есть легендарный китайский яд Гу. Приписываемые ему магические свойства…

— Скажи лучше, как спасти Лару.

— Самый простой вариант — достать универсальное противоядие, — уверенно ответил пес.

— А оно существует? — с сомнением спросил я.

— Еще бы! Называется териак. Согласно легендам Понтийский правитель Митридат очень боялся быть отравленным. Однако, параноиком, как считали, да и до сих пор считают некоторые историки, царь не был. Ему действительно было чего опасаться: ради трона его мать отравила своего мужа и теперь замышляла подобное по отношению к сыну. И вот, боясь смерти, Митридат убежал в пустыню…

Я закатил глаза:

— Экскурс в историю — это, конечно, познавательно, только у нас нет на него времени. Этот териак или как там его реально существует?

Пес охотно кивнул.

— Ну и где его взять?

Пес грустно развел лапами. В иной ситуации я бы непременно улыбнулся — жест получился комичным, но сейчас мне было не до смеха.

Я повернулся к ангелу:

— А ты что думаешь?

— Думаю, что нанести вред здоровью человека можно и нематериальным путем. «Нет такой болезни, которую колдуны и ведьмы не могли бы наслать на человека сбожьего попущения», утверждает «Молот ведьм». К примеру, в Инсбруке некий повар эрцгерцога женился на девице из другого города, отказавшись от своей возлюбленной, которая была ведьмой. Последняя предсказала на улице, вприсутствии многих свидетелей, заслуживающих доверия, смерть своей соперницы: «Недолго ты будешь радоваться супругу», произнесла она. На следующий день околдованная слегла ичерез несколько дней умерла. Перед смертью она утверждала: «Я умираю, потому что меня околдовали».

— То есть, тут териак не поможет?

Ангел отрицательно покачал головой.

— И что делать? Только не предлагай мне помолиться за Ларино здоровье!

— Тогда надо найти того, кто смог бы снять проклятие. Хотя Святой Августин всегда выступал против такой меры, но в данном случае допустимо отойти от канонов.

— Ну и кто бы это мог быть? Ты знаешь такого человека?

Ангел сочувственно развел крыльями. На меня полетели капли воды.

Я бросил взгляд на свои часы. Скоро должна появиться Лара, а я так ничего толком и не придумал. Ладно, придется импровизировать. Я вылез из песочницы, натянул поглубже на голову капюшон и рванул к Лариному подъезду.

Баг!

Из-за угла показался вишневый «Мицубиси». Пришлось сдать назад и укрыться за кустом сирени.

Распахнулась дверь подъезда, из дома выпорхнула Лара и быстро, так что я даже не успел сделать шаг ей навстречу, уселась в машину.

— И что теперь? — прозвучало справа.

Вопрос застал меня врасплох. Действительно, что теперь?

— Найти кров, добыть еду, денег и спокойно обдумать ситуацию, — раздался совет слева.

— Но девушка в опасности, мы не можем тратить время на собственное благополучие! — возразили справа.

— И что ты предлагаешь? Заявиться в школу и во всеуслышание поведать об отравлении? Результат будет предсказуемым — дурка. Хоть сейчас готов поспорить, — возразили слева.

Справа молчали.

Я прекрасно понимал, что одному мне не справиться. Мои черно-белые советники не в счет. Пес тут же обиженно тявкнул, а ангел не менее обиженно вздохнул. Оставалась Ника. Вся надежда на нее, но до встречи с ней еще несколько часов. При условии, что эта встреча состоится. Я был согласен с псом — хорошо бы поесть и хоть немного поспать. Только куда идти, кому довериться?

— У него есть мама, — сказал ангел. — Самый близкий и родной человек.

— Но она сдала его этим вивисекторам, — возразил пес. — У него есть друзья.

— Да, но они сами еще дети.

— Тогда остается только один вариант.

— Согласен.

Я кивнул. Я тоже был согласен. У меня оставался только один вариант — Артем.

 

2

Спустя пару часов закутанный в брательников халат я сидел на маленькой уютной кухоньке и пил чай с медом, попутно отвечая на вопросы Артема и его новой подруги Натальи. Ох, и непростая это была задача! Приходилось постоянно контролировать себя, чтобы не сказать лишнего, не попасть впросак и не прослыть фантазером. Так что мой рассказ состоял из правды, полуправды и умолчания. До откровенной лжи я не опустился. Что-то мне подсказывало, что внимательные карие глаза Натальи, прищурившиеся на меня из-под очков, вранье раскроют на раз.

Вообще Наталья, представлявшая собой удивительное сочетание уютной теплоты домохозяйки и деловой хватки преуспевающего бизнесмена, меня изумила. Невысокая, плотненькая, если не сказать пухленькая, она была совсем не во вкусе Артема. Раньше он предпочитал худосочных легкомысленных девиц на лабутенах с килограммом косметики на кукольном личике. Да и сам Артем показался мне неуловимо другим.

— Подытожим, — сказал брат после моего рассказа. — Домой, я считаю, тебе пока нельзя. Поживешь у нас. Спать будешь на кухне, диван раскладывается. За твоими вещами я сейчас съезжу. Что тебе привезти?

Я бросил неуверенный взгляд на хозяйку однокомнатной квартирки — все-таки ей решать, не Артему, но Наталья уверенно кивнула мне.

— Конечно, оставайся. Тебя будут искать и в первую очередь придут домой. И еще. Думаю, не стоит пока сообщать о твоем побеге вашей маме. Не надо ее волновать.

Наталья выразилась корректно, хотя мне показалось, что про маму сказать она хотела совсем другое. Зная мамин характер, я тоже мог предположить, чем чревато мое появление дома. В лучшем случае меня отправят к доброму доктору в больницу, а в худшем раскладе я вернусь прямиком в лапы Граветта.

Я попросил Артема привезти мне джинсы и пару футболок на смену. Несколько смущаясь, рассказал о заначке в дальнем углу ящика стола — мне же нужны будут деньги — и попросил купить новый мобильник.

Артем махнул рукой — о деньгах не беспокойся — и принялся собираться.

— Отдыхай, — сказала мне Наталья. — А я попробую отыскать этот твой замок с твоими мучителями. Оставлять это дело никак нельзя, надо спасать детей.

— Я не могу отдыхать, мне надо к Ларе, — упрямо мотнул я головой, поднимаясь.

— Не надо, — усадила меня обратно на табурет Наталья. — Никуда твоя Лара не денется. Сначала приди в себя. Своим видом ты ее только напугаешь.

Минут через десять Наталья вернулась на кухню в деловом костюме и сумкой через плечо. Тепло улыбнулась мне, показав трогательные ямочки на щеках:

— Отдыхай и ни о чем не волнуйся, а я поехала. Попробую поговорить с врачом в психиатрической клинике. Сначала по-хорошему, а там видно будет.

И что-то мне подсказывало, что лучше бы врачу поговорить с Натальей по-хорошему, не доводя дело до «там видно будет». Несмотря на ямочки на щеках, хватка в ней чувствовалась бульдожья.

— Не беспокойся, — поддержал подругу появившийся в дверях Артем. — Натусь — журналистка. Очень хорошая журналистка. Ее специализация — социальные проблемы и политическое закулисье. И уж твоего Граветта она обязательно выведет на чистую воду, так что все будет путем.

Артем хлопнул меня по плечу и бросил на стол запасные ключи от квартиры.

— На случай, если решишь прогуляться, — сказал он.

Громко стукнула входная дверь, и я задумался о том, что мне делать дальше. Моя главная проблема — Лара — так и осталась только моей проблемой. А я — ее единственной надеждой на решение. Сказать об отравлении я так и не решился. Может быть зря? Как не решился раскрыть подробности своего побега. Я лишь поведал об экспериментах в замке над детьми и о том, что смог сбежать. Утаив, каким образом мне удалось это сделать. Я упомянул, что сбежал ранним утром, почти ночью, долго шел через лес, затем поймал попутку и приехал в город. Все выглядело вполне правдоподобно и объясняло, почему я совершено не представляю, откуда сбежал и где расположен этот замок. Кто знает, как обернулась бы моя судьба, если бы я рассказал о том, что вошел в башню в каком-то странном замке, может, даже на другом конце земли, а вышел в нашем городе. Не исключено, что тогда брательник с подругой собственноручно потащили бы меня к доктору.

Я зевнул, чувствуя, как на меня наваливается усталость, глаза мои слипались. Всего пару часов, не больше, сказал я себе, сполз на заботливо подложенную мне под голову подушку, накрылся пледом и заснул. На полу рядом с диваном свернулся калачиком черный пес, а на подоконнике, обхватив руками колени, устроился ангел.

* * *

Я проспал!

Дождь давно закончился, и в окно заглядывало яркое полуденное солнце. Часы на кухонной полке неумолимо отсчитывали минуты, показывая, что мне надо торопиться.

Завертевшись на месте в поисках одежды, я наткнулся на принесенную Артемом сумку. Надо же — оказывается, он возвращался домой, а я ничего не слышал. Я схватил сумку и достал джинсы, попутно ругая хранителей — могли бы и разбудить. Или отслеживание распорядка дня клиента в их функции не входит?

На кухонном столе я нашел новый мобильник и два конверта, приглашавшие меня на фестиваль в Сочи и конференцию в Санкт-Петербурге. Видимо, Артем прихватил на всякий случай. Сейчас мне, конечно, только о фестивалях и конференциях думать. Нет уж, как-нибудь без меня. И, тем не менее, моя рука протянулась к столу и взяла оба приглашения.

Когда я выскочил из дома, лихорадочно приглаживая вихры, — расчесаться времени уже не было совсем — до встречи с Никой оставалось всего ничего. Единственной возможностью… нет, не прийти вовремя, а опоздать не совсем катастрофически, было поймать попутку.

Я подошел к обочине дороги. Мимо меня проносились легковушки всех мастей. Но именно, что проносились, пассажир в моем лице выглядел малопривлекательным, вернее, малосостоятельным.

Рядом со мной толклись две фигуры — черная и белая.

— Сейчас вот ту черную «Вольво» остановлю, — гавкнул пес. — Машина комфортная, новая, подвеска…

— Не в комфорте дело, — перебил его ангел. — Главное, чтобы водитель за рулем был хороший. Вот, например, за твоей «Вольво» едет старенькая «Пежо»…

— Фу, «Пежо», — презрительно фыркнул пес. — Это только во французских фильмах «Пежо» летает, а в жизни ползет со скоростью дохлого таракана. Тем более с таким боязливым водителем. То ли дело вон та новенькая «БМВ». Сейчас я ее приторможу.

— Что ты! Не нужно! У этого типа штрафов за превышение столько, сколько чертей в аду не наберется! И права у него уже дважды отбирали, он потом взятку давал, чтобы их вернуть.

— Помочь не хотите? — ворчливо осведомился я у черно-белой пары. — Или так и будете спорить?

Мои вопросы остались без ответа — дискуссия была в самом разгаре. Так что мне пришлось в одиночестве прыгать на обочине, безуспешно размахивая руками. И лишь когда они, выдохшись, замолчали, надо мной сжалился водитель древней «Волги».

— Куда ехать?

Голос оказался подстать машине, такой же старый.

Я назвал адрес.

— Не близко, — задумчиво присвистнул водитель.

— Пожалуйста! — взмолился я. — Мне очень нужно. Я заплачу.

— На свидание, небось, опаздываешь? К девушке?

И только тут я сообразил, что выбранное Никой место в нашем городе считалось романтическим. Именно там, в парке под большими городскими часами, обычно и назначались свидания. Сначала я удивился — неужели она не могла найти место получше, не у всех на виду? А потом понял: Ника была абсолютно права. В парке всегда полно парочек, так что если нас попытаются отследить, то мы легко затеряемся среди таких же старшеклассников. Молодчина, девчонка!

— Угу, на свидание.

— Девушка-то хорошая?

— Не знаю, — буркнул я.

— Как это — не знаешь? — удивился дядька, выкручивая руль. — Плохо, что не знаешь.

— Так уж получилось.

— Эх, молодость, — посетовал водитель. — Разве так можно — идти на свидание ни пойми с кем. Все эти ваши знакомства по интернету никуда не годятся. А вдруг она некрасивая? Или злая? Или это вообще над тобой друзья подшутили, и на свидание вместо девушки придут они. Нет, нельзя так. С девушками надо знакомиться в жизни, а не через экран монитора. Ты парень видный, зачем тебе так знакомиться? Вот ты учишься?

— Учусь, в десятом классе.

— Вот, — обрадовался старик.

Я примирительно молчал. Переубеждать пожилого человека — дело неблагодарное и бесполезное.

— Неужели в твоей школе нет хорошей девушки? Зачем тебе эти… — тут водитель произнес незнакомое слово, но судя по презрительному фырку в седые усы наверняка что-то нехорошее. — Ты ведь ее совсем не знаешь. Как можно узнать о человека по нескольким словам на экране? А у вас же даже слов нет. У вас эти, как там их, — лайки. Тьфу! Девушку надо выбирать вдумчиво и тщательно. Дарить цветы, разговаривать, любоваться ею. Полгода. Год. Через год ты наверняка будешь знать, подходит она тебе или нет. И никаких неприятных неожиданностей.

Я невесело усмехнулся. Я тоже думал, что года вполне достаточно, чтобы узнать человека, и что потом не будет никаких неприятных неожиданностей. Но не разочаровывать же незнакомого человека, тем более, прожившего жизнь. В довесок ко всему встреча с Никой никак не могла считаться романтической, но мне почему-то совсем не хотелось сообщать об этом деду.

— Вы правы, — сказал я. — Но вдруг мне повезет? Вдруг она окажется и красивой, и умной, и доброй?

Водитель только невесело покачал головой.

— Я прожил жизнь, — сказал он. — Я знаю, чудес не бывает.

Дальше до самого конца поездки он молчал. Лишь раздраженно топорщил усы, да крутил руль.

Наконец «Волга», судорожно дернувшись в последний раз, остановилась. Я протянул деньги.

— Не надо. Лучше купи ей цветы и подумай о том, что я сказал, — бросил старик на прощание.

Он уехал, а я стоял перед входом в парк. Прямо от моих ног уходила вперед главная аллея. Слева от меня нетерпеливо поскуливал пес, порываясь нестись вперед, справа столь же нетерпеливо подхватывался ангел, а я не мог сделать ни единого шага. Вся эта затея сейчас казалась мне безумной. Как можно разговаривать с рисунком? Более того, договориться о встрече? Абсурд и бред воспаленного воображения. Нечего обманывать себя — никто меня там не ждет.

— А если ты ошибаешься? — прозвучал голос справа. — Если сейчас уйдешь, то потом не простишь себя.

— Тем более, что ты все равно уже здесь, — резонно поддакнули слева.

Большие городские часы намекали, что я порядком превысил допустимый предел ожидания.

Вот сколько, по-вашему, способна ждать девушка? Десять минут она, скорее всего, вытерпит. Тут она всегда сможет сказать, что сама только что пришла. Зато полчаса — это уже явный перебор. Ждать полчаса — все равно, что прямо заявить: мне очень нравится этот парень, и я готова ждать его вечно. Я же оказался посередине между крайними значениями — стрелки часов показывали, что я опоздал на двадцать минут. Станет ли ждать меня Ника двадцать минут? Обычная девушка, наверное, не стала бы. Однако, все, что я знал о Нике, говорило о том, что она — девушка необычная. Значит, мне нужно спешить.

И я бросился бежать по аллее. Впереди меня большими прыжками мчался черный пес, сзади яростно хлопал крыльями ангел.

Нику я увидел ее издалека. Та же кожаная курточка и длинная темная коса, собранная на макушке. Коса в наше время — раритет. Как валенки или русская печь. Все мои знакомые девчонки, и Лара в том числе, либо коротко стриглись, либо носили волосы распущенными по плечам. Ника сидела на скамейке под старым дубом и подбрасывала на ладони желудь. Желудь зависал в воздухе, чихая на все законы физики, а затем медленно, слишком медленно, опускался ей на ладонь, выписывая замысловатую спираль. Действительно, необычная девушка. И не только из-за желудя. Не помню ни одну девчонку, чтобы выдалась свободная минутка, и она при этом не уткнулась в свой телефон. Вскоре Нике надоел желудь, она зашвырнула его в траву и откинулась на спинку скамейки, подставив лицо еще теплому сентябрьскому солнцу. Сейчас она выглядела спокойной, умиротворенной и очень милой.

— Привет! Прости, опоздал.

Стараясь дышать потише, я рухнул рядом с ней на скамейку. К моим ногам привалился пес, вывалив ярко-розовый язык. Черные бока раздувались словно кузнечные мехи. Сзади на спинку скамейки мягко опустился ангел. Ему пробежка далась значительно легче.

— Привет.

Ника протянула мне руку ладонью вверх.

— Флэшку, пожалуйста.

— Какую флэшку? — опешил я.

— Я тебе на руку браслет надела. Там внутри спрятана флэшка.

Я дернул рукав фуфайки вверх и стащил с запястья браслет. Действительно, внутри флэшка. И как я раньше не догадался!

— И что на ней?

— Надеюсь, то, что надо.

Ника достала из рюкзачка планшет, вставила в разъем флэшку и сразу стала похожа на всех современных девчонок разом. На экране мелькали странные письмена, рисунки, непонятные схемы. Этот бесконечный процесс начал меня раздражать.

— Может, ты потом почитаешь? Человек умирает! — вспылил я.

Это прозвучало более грубо, чем мне хотелось.

— Я почти закончила, — ответила Ника.

Она действительно закрыла приложение и вынула флэшку.

— Это очень ценная информация.

— Как же ты тогда отважилась ее передать первому встречному? А если бы ты потом не нашла меня? Если бы я не оказался в замке и не увидел тебя на рисунке?

Я уже поостыл и сбавил обороты.

— Нашла. Обязательно бы нашла, — твердо сказала Ника. — Если захотеть, то любого человека можно найти. Не сразу, конечно…

— И что это за информация?

— Пока не знаю, но Граветт прятал ее как Кощееву смерть. Надеюсь, она поможет положить конец его темным делишкам.

— А моей подруге она не поможет?

В двух словах я описал проблему.

— Увы. Граветт не ведет ежедневник и не записывает свои мелкие злодеяния.

— Мелкие?! — заорал я. — У Лары осталось три дня, а ты говоришь мелкие? Ты это понимаешь? Самому дорогому для меня человеку жить осталось три дня! И если я ничего не сделаю, то ее не станет. А я не знаю, что делать…

Я задохнулся. Пес сердито тявкнул в ее сторону, а ангел громко хлопнул крыльями. Мне же казалось, что сейчас у меня из-под ног выбили последнюю опору, и я лечу в пропасть. Я не знал, что еще сказать. И почему я на сто процентов был уверен, что Ника поможет? Потому что меня в этом убедили? Или потому что нарисовал себе фантастический образ супергерл?

Ника подняла на меня ярко-синие глаза. Темные волосы и васильковые глаза — совершенно убийственное сочетание для мужского сердца, но сейчас я был глух и слеп к женским чарам. Она молча смотрела в пространство несколько секунд, потом набрала чей-то номер.

— Привет, — сказала она в трубку. — Мне нужна помощь.

Быстро обрисовав ситуацию, Ника надолго замолчала, прижимая телефон к уху.

— Нет, ждать я не могу… — наконец проговорила она. — Нет, ни малейших предположений… Нет, это очень опасно…

Одни сплошные «нет».

Похоже, ответ невидимого собеседника ее не слишком обрадовал. Задумавшись, она закусила губу.

— Ну? — рявкнул я.

Мое нетерпение достигло апогея.

— С какой новости начать, с хорошей или плохой?

— С короткой.

— Хм… Мне подсказали, кто может помочь.

— Кто он?

— Она. Ее зовут Кира, она сейчас в Санкт-Петербурге. А плохая новость — поговорить с ней тебе вряд ли удастся.

Я поднялся со скамейки и пересчитал деньги в кармане — на билет до Питера хватит.

— Насчет «не удастся», это мы еще посмотрим.

Впервые за весь разговор в глазах Ника заплясали веселые чертики:

— Ты всерьез рассчитываешь улететь в Санкт-Петербург? А паспорт у тебя есть?

Баг! Все мои документы остались в замке. Я совсем позабыл о том, что мне понадобится паспорт. Может, поездом? Ну, положим, билет я как-нибудь куплю без документов. Но ведь тогда два из трех оставшихся дней я проведу в дороге. Это непозволительно много. Рвануть на машине? Но тогда придется все рассказать Артему и его подруге. Да и не будет на машине быстрее…

Наверное, мое лицо сделалось очень печальным, потому что Ника подхватила свой рюкзачок и тоже поднялась со скамейки.

— Придется пойти с тобой. Ты не сможешь поговорить с Кирой без меня. Идем.

И девушка решительно зашагала к выходу из парка.

— В аэропорт? — спросил я, догоняя ее.

— Нет. Есть более короткий путь.

По дороге Ника остановилась, бросила флэшку на землю и уже хотела раздавить ее каблуком, но затем вдруг передумала. Она вставила флэшку обратно в браслет и протянула его мне:

— Не спрашивай почему, я и сама не знаю, но пусть побудет у тебя какое-то время.

Наверное, мы оказались слишком беспечными или были слишком заняты своими проблемами, уж я-то точно, и к тому, что нас будут поджидать у церкви, оказались абсолютно не готовы. И лишь когда в нескольких метрах впереди, загораживая проход, нарисовался человек в темном костюме, я сложил два и два. Я схватил Нику за руку и развернулся назад, но и там нас уже ждали. Двое таких же «костюмов» направлялись в нашу сторону. Еще дальше у обочины виднелся черный джип. Почему-то я решил, что потащат нас именно в него.

— Прорывайся в церковь! — бросила мне Ника. — Быстро! Конференц-зал отеля «Санкт-Петербург». Кира.

— Но как же я узнаю эту Киру? — крикнул я.

— Ее ты точно не пропустишь. Она…

И тут на нас напали. Первым кинулся «костюм», преграждавший путь в церковь. Ника дернулась в сторону, пытаясь обмануть преследователя, но первая же подсечка сбила ее на землю. Я уклонился от летевшего мне в голову кулака и ударил ногой в пах. Снизу пес вцепился в чью-то ногу, а сверху атаковал ангел, нанося удары крыльями по голове. «Костюм» сложился пополам, захрипел и упал на одно колено. Нагнувшись, я поднял камень и швырнул его в физиономию другого нападавшего. Ангел толкнул его на землю, а пес окатил фонтаном грязи из ближайшей лужи. Схватившись за ветку дерева, я подтянулся, и сверху заехал ногой ему в лицо. Да, согласен. Нечестно и некрасиво. Зато эффективно. Непривычные к дворовым дракам «костюмы» к подобной тактике оказались не готовы.

Пока я сражался, Нику скрутил третий «костюм». Она безуспешно пыталась отбиваться, а я не мог придти на помощь — ко мне приближался пришедший в себя номер первый. На его физиономии была написана неприкрытая злость.

— Тащи девчонку в машину, — крикнул второй, поднимаясь с газона.

Ника попыталась вырваться. Не получилось — держали крепко.

— Беги — крикнула она мне. — Беги!

И тут тело перестало подчиняться мне, я словно раздвоился. Моя левая нога уже сделала шаг по направлению к спасительной двери, но правая рука порывалась помочь Нике.

— Надо бежать! — гавкнул слева пес.

— Надо помочь Нике! — возмутился ангел.

— Это неразумно! — вновь гавкнул пес.

— Зато правильно, — отрезал ангел.

— Да, правильно, — согласился я, подбирая с земли обломок кирпича.

 

3

Мы шли по набережной. За гранитным парапетом несла свинцовые воды Нева, вдалеке сверкал шпиль Петропавловской крепости. И хотя это был мой второй переход, я все еще недоумевающе вертел головой, не в силах поверить, что вот так вот, просто сделав несколько шагов в темном коридоре, можно оказаться за много километров от того места, где только что был. Слева бодро перебирал лапами черный пес, а справа, за моим плечом бдительно охранял наши тылы ангел.

— Как работают эти коридоры? — спросил я, нагоняя шагавшую впереди Нику.

Девушка пожала плечами.

— Я не знаю.

— А кто знает?

Она опять пожала плечами.

— Сейчас, думаю, уже никто. Мы просто пользуемся ими.

— Неужели о них совсем ничего не известно?

Когда мне любопытно, я могу быть довольно настырным.

— Почти ничего, — подтвердила Ника. — Эти проходы остались от предыдущей цивилизации.

— А почему в церкви?

— Почему в церкви? — рассеянно повторила Ника, оглядываясь по сторонам. — Ну, знаешь, как это бывает… Современные храмы построены на месте древних святилищ, которые, в свою очередь, построены на месте еще более древних монументальных сооружений. И так далее. Все уже давно позабыли об их истинном назначении, в памяти людей осталось лишь важность, исключительность этих мест. А древнему транспортному механизму все нипочем, он как работал, так и работает.

— Не понял.

— Соборы — это карго-культ. Знаешь, что это такое?

— Еще бы.

— Давным-давно на месте нынешних храмов находились транспортные узлы, откуда можно было попасть в разные места нашего мира или связаться с их жителями. Вроде телефонных станций. Думаешь, почему в храмах на стенах иконы? И почему к ним обращаются? Ничего не напоминает?

Она оглянулась на меня.

— Ну…

— Это тоже карго-культ, — сказала Ника, не дождавшись от меня ничего, кроме невнятного мычания. — Неужели они не напомнили тебе экран переговорного устройства, на котором возникает изображение твоего собеседника?

Я молча переваривал информацию.

— Ну а сами транспортные станции наверняка были очень красивыми и помпезными сооружениями. Посмотри на наши станции метро — дворцы, да и только. Или вокзалы — огромные, шикарные, богато украшенные. Разве храмы тебе никогда не напоминали вокзалы?

Я даже остановился и озадаченно взглянул на пса, на морде которого тут же появилась самодовольная ухмылка. А ведь и правда — есть что-то общее: монументальность, высокие своды, колонны и, конечно же, толпы провожающих и встречающих. Тех, кто пришел проводить отбывающих из нашего мира или встретить вновь прибывших — родившихся… Когда-нибудь в далеком будущем и наши станции метро постигнет та же участь. А это древний храм с системой древних туннелей, скажет экскурсовод нашим далеким потомкам, здесь поклонялись богу Метрополитену. Здесь ему приносили жертву. И укажет на ряд жертвенных столбиков с узкими прорезями, в которые надо опустить монетку.

Кстати, откуда взялось название Метрополитен? Весьма странное для подземной дороги. И какое отношение эта дорога имеет к метрополиям — древнегреческим городам-государствам, основанным на чужих землях? Слова-то явно похожие.

— А еще есть и митрополит, — раздалось справа. — В древности так назывались епископы в этих самых метрополиях.

— Кстати, епископ в переводе с греческого «надзирающий», — хихикнул, повернув ко мне морду пес. — Сам додумаешь, за чем он надзирал, или помочь?

— И много осталось таких «станций-коридоров»? — спросил я, догоняя Нику.

— Нет, не много. В нашем городе всего одна. В Москве тоже одна. В Питере сейчас действуют две: та, через которую мы прошли, и вторая в Исаакиевском соборе. Думаешь, почему церковь всегда хотела прибрать собор к рукам?

— Чтобы контролировать проход?

— Конечно! А все бла-бла-бла о том, что храм должен принадлежать верующим или глупости на тему, будто бы церковь хочет нажиться на входных билетах, — это дымовая завеса. Но в Исаакие проход работает со сбоями… Все, пришли.

За разговорами я не заметил, как перед нами возникла белая громада отеля «Санкт-Петербург».

Бдительный охранник преградил нам путь:

— Простите, но вход на мероприятие только по приглашениям.

— А что за мероприятие?

Он кивнул на плакат, стоящий перед входом в вестибюль, и потерял к нам интерес.

Конференция «Взгляд в будущее», прочитал я и, хлопнув себя по лбу, полез за пазуху.

— У меня есть приглашение!

Я сунул охраннику сертификат участника, схватил за руку Нику и бросился вперед.

Быстрым шагом мы пересекли пустое фойе, где официанты накрывали столы, и прошмыгнули в зал.

По всему было видно, что конференция давно перевалила за экватор. Докладчик — худосочный пацан с выпирающим над рыхлым галстучным узлом кадыком — монотонно бубнил, зачитывая по бумажке тест. Рядом с кулисами нетерпеливо поглядывал на часы ведущий. Зал откровенно скучал.

Ника выбрала место с края. Я плюхнулся рядом и, вытянув шею, принялся рассматривать публику. Ребята, вроде меня. Кто-то слушает, но большинство уткнулись в свои телефоны. У некоторых даже уши заткнуты. И где мне искать эффектную блондинку Киру, которую, по словам Ники, не пропустит ни один представитель мужского пола? Поблизости от меня никаких эффектных, а хотя бы и неэффектных блондинок не наблюдалось. Я привстал с места, стараясь разглядеть дальнюю половину зала, и не сразу понял, что прозвучавшее со сцены «молодой человек, вы хотите что-то добавить?» адресовано мне.

— Да, именно вы, молодой человек. Вы хотите дополнить? Возразить?

— Нет-нет, — ответил я, усаживаясь обратно.

— Но раз уж вы привлекли к себе внимание, то поучаствуйте в нашей дискуссии, — не успокаивался ведущий. — Просим на сцену.

— Давай, — резкий тычок в бок от Ники согнал меня с кресла. — Со сцены зал лучше виден.

Я показал ей кулак и нехотя направился к трибуне.

— Представьтесь, пожалуйста, — попросил ведущий.

Я назвал себя и выжидающе замолчал. О чем здесь говорилось ранее, я не имел ни малейшего представления. Ведущий, похоже, понял мои затруднения.

— Итак, попрошу нашего докладчика коротко сформулировать основную мысль, тезисно, так сказать, — произнес он.

Долговязый парень за трибуной окинул меня презрительным взглядом, пошелестел бумажками и изрек:

— Современный мир достиг той стадии, когда ничего кардинально нового предложить нам он не может. Мир стал малоинтересен и тесен для нас. Возможно, в далеком будущем человечество выйдет в космос и расселится на других планетах, но это маловероятный сценарий. В условиях глобального кризиса никто не станет тратить средства на призрачную химеру. Второй момент. Эволюция человечества закончилась. Как вид мы зашли в тупик. Отсюда я делаю вывод, что наше будущее — виртуальность. Только там человечество сможет раскрыться и реализовать себя.

— И каково ваше мнение, Роман? Вы согласны с этим утверждением?

— В корне не согласен. Наши знания о мире и о нас самих поверхностны и недостаточны. Не слишком ли самонадеянно считать, что мир уже ничем не сможет удивить нас? Наши органы чувств крайне ограничены и не способны видеть пространство, в котором мы живем, в полном объеме. К примеру, мы не видим рентгеновское или ультрафиолетовое излучение, но это не значит, что их не существует. Наука не стоит на месте, и может статься, что когда-нибудь ученые откроют параллельные вселенные, иномирье или что-нибудь такое, о чем мы даже не догадываемся. Вот, например, туннели, которые…

Баг! Чуть не проговорился! Хорош бы я был, если сейчас во всеуслышание поведал о своих путешествиях. Поэтому я сделал вид, что просто закашлялся, а затем сменил тему.

— Да и само человечество почти ничего не знает о себе. Взять хотя бы необычные способности, которые иногда возникают у отдельных людей. Не говорит ли это о том, что нам есть куда развиваться?

Я говорил и попутно обшаривал глазами зал. В первых рядах никого похожего на симпатичную блондинку не было, здесь сидели исключительно невзрачные и некрасивые девицы, наверняка, зубрилки-отличницы, а дальше зал терялся в полутьме. И зачем Ника вытолкала меня на сцену?

— Я не думаю, что нам стоит уходить в виртуальность. Мы еще не ответили на два самых главных вопроса: кто мы? и зачем мы здесь? А если мы уйдем из этого мира, то не ответим на них никогда. Получится, что мы просто сдались, — закончил я.

В зале раздались одинокие аплодисменты. Мне показалась, что хлопала Ника.

— Ну что ж, на этой оптимистичной ноте мы объявим перерыв. Встретимся в зале через час, — провозгласил ведущий.

Зал оживился и потянулся к выходу. Я нашел Нику, и мы вышли в фойе.

Возле столов уже толпился народ, гремя тарелками, слышалось шипение открываемых бутылок с пепси и фантой.

Ника решительно направилась к столу.

— Стой! — зашипел я, хватая ее за рукав. — Ты куда? Забыла, зачем мы здесь?

— Я есть хочу.

— У нас нет времени!

— Это потом у нас может не быть ни времени, ни возможности, — возразила она. — Так что я остаюсь, а ты как хочешь.

Она положила на тарелку бутерброд и пару ложек салата.

— М-м! Вкусно! Кроме того, смотреть по сторонам можно и с тарелкой в руках, поискам Киры салат не помешает.

— Она права.

Я скосил глаза налево:

— Насчет чего?

— А насчет всего, — гавкнул пес. — И того, что вкусно. И того, что нельзя упускать возможность подкрепиться. Кто знает, куда дальше кривая вывезет…

— Ну раз так, то я пошел питаться, а вы ищите, — велел я хранителям и потянулся за бутербродом.

Но не тут-то было.

— О! Какая колбаска аппетитная, и рыбка копченая замечательная, — бормотал пес. Его мохнатая башка высунулась из-под моего локтя и, облизываясь, плотоядно принюхивалась к еде. — А тут у нас что? Фаршированные помидоры? Фу-у…

Я отпихнул пса:

— Я сказал искать, а не колбасу нюхать!

Тот, ничуть не обидевшись, потрусил вдоль стола, насвистывая «Черный пес Петербург».

— О, сладенькое! — послышалось впереди. — Такая вкуснотища, а рядом никого.

Действительно, сладкий стол выглядел очень аппетитно — песочные корзиночки с ягодами, суфле с шоколадными завитушками, эклеры со взбитыми сливками. Но почему же никого нет? Неужели среди толпы школьников не нашлось ни одной сладкоежки? Нет, одна все-таки тут: возле пирожных стояла девушка с длинными светлыми волосами, а на почтительном расстоянии от нее сгрудились… Не знаю, сколько среди них было любителей сладкого, но пожирали глазами они отнюдь не десерты. Да и я, взглянув на девушку, застыл на месте — такой красавицы я не видел никогда. Она же совершенно спокойно реагировала на масленые взгляды обожателей — то есть никак.

— Она-то тебе и нужна, — раздался рядом насмешливый голос.

Ника. И когда только успела подобраться.

— Я уже давно тут, — хмыкнула девушка. — Думаешь, что только что подошел? Ты уже десять минут пялишься на Киру, не замечая времени, как и все остальные.

Неужели я действительно настолько выпал из реальности? Такого просто не могло быть. Однако остекленевшие глаза Кириных поклонников, застывших рядом с ней каменными истуканами, свидетельствовали об обратном.

— Повторяю: поговорить с ней не получится, — вновь напомнила о себе Ника.

Не получится? Это мы еще посмотрим!

Я с вызовом глянул на Нику и направился к белокурой красавице. Но каждый следующий шаг давался мне с большим трудом, словно я преодолевал невидимую преграду. Я почти выбился из сил, но все же сумел подойти к девушке.

— Да?

Грациозный полуоборот белокурой головки в мою сторону, пушистые ресницы взлетают вверх, и я тону в голубом океане ее глаз.

— Эй! Не стой как болван! — заволновался слева пес.

— Расскажи ей о Ларе, ты же за этим пришел, — поддакнул справа ангел. — Попроси помочь.

Я открыл рот, пытаясь выдавить хоть что-то осмысленное, но даже банальный «привет» дался мне с превеликим трудом.

— Не молчи!

Черная мохнатая морда ткнулась мне в ладонь, когти заскребли по паркету. А сверху для пущего эффекта я получил белоснежным крылом по затылку. Но что я мог поделать, если все слова застряли у меня в горле.

Пушистые ресницы вновь накрыли голубые озера, и блондинка развернулась ко мне спиной…

— Ты невежлива, не находишь? С тобой же поздоровались.

Ника. Пришла таки на помощь.

— Э-э… Здравствуй.

Ее приветствие прозвучало настороженно, словно красавица ждала подвоха.

— А мы к тебе по делу, — как ни в чем не бывало, заявила Ника, беря меня под руку. — Нам нужна твоя помощь. Так что оставь все свои штучки для воздыхателей.

— Да?

Вновь ресницы взмывают вверх, голубые глаза вопросительно смотрят на меня, и я опять застываю на месте. Теперь я получаю тычок в бок и от Ники.

Можно было и без этого обойтись, ворчу я про себя. Потому что наваждение схлынуло, мир вернулся на свое место, а я вновь обрел дар речи и возможность рассуждать здраво.

Коротко, как только мог, я рассказываю свою историю. Кира слушает не перебивая. Теперь передо мной хоть и очень красивая, но вполне земная девчонка. Что же это было? Волшебство? Гипноз? Морок?

— У тебя есть ее фотография? — вопрос Киры застает меня врасплох.

Я лезу в карман за телефоном и спохватываюсь — все Ларины фотографии остались в старом смартфоне, который у меня отобрали в замке.

— Ф-ф-ф, — презрительно фыркает сбоку пес. — Ты прямо как не из XXI-го века. Есть же соцсети.

Я мысленно хлопаю себя по лбу: действительно, есть же интернет! Все-таки женская красота страшная сила, раз способна выбить из головы десятиклассника такие понятия, как вай-фай, инстаграмм и соцсети.

Я быстро захожу на свою страничку Вконтакте и протягиваю Кире телефон с Лариной фотографией.

Девушка долго смотрит на экран, легко морщится и отдает телефон обратно.

— Да, у нее действительно проблемы. Сегодня утром ей стало плохо. Но я ничем помочь не смогу.

— Не можешь или не хочешь?

Вопрос Ники звучит резко, даже грубо.

— Не могу, — в голосе Киры чувствуется сожаление. — Это не банальное колдовство, если бы ей кто-то намеренно желал зла, я бы справилась, но это что-то совсем другое. Возможно, ее действительно накормили какой-то отравой. Я не знаю.

Она говорит быстро, словно оправдываясь.

— А кто может?

Кира молчит, хлопая ресницами. Но в отличие от расхожего выражения, означающего бездействие или непонимание, я почти чувствую, как в ее белокурой головке происходит недюжинный мыслительный процесс.

— Думаю, лепрекон, — наконец выдает она. — Но он не из наших, он…

Дальше разговор продолжается на каком-то непонятном птичьем языке, но Ника ведет себя уверенно, как человек понимающий. Я же отхожу к окну и набираю номер Сереги.

— Привет! — кричу я в трубку, услышав его настороженное «Алло». — Это Роман.

— А… — облегченно тянет Серый. — А то номер незнакомый, вот я и подумал…

У меня нет времени выслушивать, о чем подумал Серый, и я его обрываю:

— Я с чужого телефона звоню. Как там дела в школе? Лара как?

— А ты где? А то тут слухи всякие ходят насчет тебя.

Слухи… Наверняка Вовчик постарался. Все-таки разговорил маму, паршивец.

— Я в Питере. Так что с Ларой?

— А что с Ларой?

Ну откуда у него эта дурацкая привычка отвечать вопросом на вопрос!

— Это я у тебя хотел узнать, тупица.

— Да вроде все нормально с ней… — растерянно бормочет Серый. — Блин, чувак, я свой айфон готов был поставить, что ты в Сочи сейчас оттягиваешься, а ты эту тягомотину выбрал.

— Мне тут просто сказали, что ей сегодня плохо стало… — облегченно выдыхаю я.

Я прямо таки чувствую, как с моих плеч спадает тяжелый груз. Ошиблась Кира. Не зря же говорится, что красавицам верить нельзя. И хотя сказано это было по другому поводу, но говоривший был абсолютно прав.

Я уже хочу откланяться, но Серый вдруг спохватывается.

— А ведь точно. У Ларки сегодня в школе голова кружилась. Она бледная как смерть на физике сидела, а с физры вообще ушла. Колян еще прикололся к ней: а не залетела ли ты, красавица… Ой, прости братан… Я не нарочно…

Ну вот…

Я нажимаю на кнопку, прерывая звонок, и смотрю в окно на серую гладь Невы.

Сейчас. Сейчас. Нужно успокоиться…

— Ну что тут у нас?

Ника. Встала рядом. Заглянула через мое плечо вниз на набережную.

— Оппаньки! Быстро они. Пора делать ноги.

По набережной в нашу сторону двигался черный джип в сопровождении пары полицейских машин с включенной «мигалкой».

— Не тормози! — обернувшись, крикнула Ника, успевшая пересечь фойе.

И тут я во второй раз получил крылом по затылку.

Мы выскочили из здания через неприметную дверь, ведущую на боковую улицу, и пустились бегом. Лишь когда густые кроны деревьев скрыли от нас белую громаду отеля, мы перешли на шаг.

Я не имел ни малейшего представления, куда мы направляемся. Впереди огромными прыжками несся пес. Отбежав на солидное расстояние, он остановился, нетерпеливо поглядывая на нас, словно хотел сказать: эй вы там, шустрее! За псом торопливо шагала Ника — я еще не встречал девчонки, за которой не мог бы угнаться — затем следовал я. Замыкал процессию охраняющий наши тылы ангел.

Мы отошли на значительное расстояние, и меня начали одолевать смутные сомнения, как Ивана Васильевича Буншу в известном фильме. Может, тот джип приехал вовсе не по наши души? Мало ли похожих джипов? Да и как наши преследователи могли так скоро добраться в другой город? Ну, положим, про Питер они могли услышать перед дракой у церкви, а с полицией когда успели договориться? Или у Граветта везде свои люди?

— Хочешь вернуться проверить? — в голосе Ники чувствовалась ирония.

Она что, тоже умеет читать мысли?

— Нет, мысли я не читаю, — хмыкнула Ника. — У тебя все на лице написано, все твои сомнения.

Я огляделся по сторонам. Старые здания, перекресток с трамвайными путями, за ним какая-то площадь впереди.

— Куда мы теперь?

— Под землю, — гавкнул пес. — Там они нас не достанут.

— Согласен, — кивнул ангел. В кои-то веки он не спорил с напарником. — Вот то здание — вход в метро.

— Давай к метро, — Ника решительно ткнула пальцем в сторону серого фасада. — Там легко затеряться среди людей.

Я понятия не имел, где мы сейчас находимся, зато Ника с черно-белой парочкой, похоже, прекрасно ориентировались в незнакомом городе.

Мы сбежали по эскалатору и оказались на распутье.

— Куда теперь? Направо или налево?

Ника на мгновение задумалась, потом уверенно тряхнула косой:

— Есть одна идея. Едем на «Адмиралтейскую».

— И что там?

— Исаакий.

— Кто? — не понял я.

— Исаакиевский собор.

— Зачем он нам? Не лучше ли вернуться к тому проходу, через который мы и пришли?

— Не лучше, — вклинилась в разговор собачья морда. — Там уже наверняка вас ждут. Я бы на их месте обязательно там засаду устроил.

Ангел вновь согласно кивнул.

— Не лучше, — повторила за псом Ника. — Во-первых, там нас наверняка будут ждать, а во-вторых…

Сговорились они что ли?!

— Ну так что во-вторых? — поторопил я замолчавшую на полуслове Нику.

Две пары глаз — ангельские и собачьи — также с любопытством уставились на девушку.

— Во-вторых, Кира не знала, где искать Лепрекона, следовательно, не знаем этого и мы. Помнишь, я тебе говорила, что проход в Исаакие работает неправильно?

И, дождавшись моего кивка, продолжила:

— А если наоборот, только он, единственный, правильно и работает? Выбрасывает именно туда, куда тебе нужно, где ты и должен находиться в данный момент. А люди, оказавшись совсем не в том месте, которое «заказывали», считают, что коридор ошибся.

— И как узнать, права ли ты?

— Есть лишь один способ — проверить.

— Но…

— А что нам еще остается?

* * *

В Исаакиевский собор мы вошли, когда уже начало смеркаться. Наши опасения, что храм будет закрыт, оказались напрасными — весь сентябрь он работал допоздна.

Перед входом я задержался на мгновение, восхищенно запрокинув голову. Громада собора поражала воображение. Задержав дыхание, я любовался мощью гранитных колонн, уходящих ввысь. Невольно возникали мысли, что такое величественное сооружение не могли построить обычные люди. Не спроста же первые жители города рассказывали легенды о том, что Петербург был создан в иных мирах, а затем опустился на землю сразу весь, целиком. Глядя на Исаакиевский собор, легко верилось в эти предания. Тем более, что где-то внутри него таился очередной «коридор»…

Тычок в бок вернул меня к действительности.

Мы вошли внутрь. Несмотря на поздний час, посетителей было немало.

— Давай разделимся, так будет быстрее, — предложила Ника.

Я согласно кивнул и двинулся вдоль стены. Пес бежал рядом со мной, деловито поглядывая по сторонам.

— Искать! — приказал я ему, и он, словно настоящая служебная собака, бросился выполнять команду хозяина.

На помощь ангела рассчитывать не приходилось. Оказавшись в храме, мой белокрылый хранитель молитвенно сложил на груди руки и с умильным выражением взирал на окружающее великолепие. Затем запрокинул голову, раскинул руки и взлетел вверх. Он восторженно кружил под куполом собора, поднимался к позолоченным фигурам ангелов, надолго зависнув в воздухе, разглядывал фрески. Затем свечой взмыл вверх, прямо туда, где на куполе расправлял крылья белоснежный голубь.

— Мечтатель, — сокрушенно покачал головой пес, провожая ангела взглядом. — Витун.

Прозвучало это почти как ругательство.

Тем временем мы обошли периметр храма. Ничего похожего на дверь внутри собора не было. Вернее, двери, конечно же, были, и довольно массивные, но проходя мимо них у меня внутри ни разу ничего не екнуло.

— У меня пусто, а у тебя? — спросила подошедшая ко мне Ника.

— Тоже.

— Но дверь точно здесь есть! Еще в прошлом году через нее… — начала Ника и осеклась: прозвучало объявление, собор закрывался.

Посетители потянулись к выходу. Но я не был обычным экскурсантом, и я никак не мог просто так уйти. Не знаю, что на меня нашло, я схватил Нику за руку и бросился к нише в стене возле сувенирного киоска, прикрытой огромным рекламным щитом.

Мы вжались в холодный мрамор и застыли, стараясь не дышать. Пес, покрутившись возле моих ног, высунулся из-за стенда и поднялся на задние лапы. В передних лапах неизвестно откуда появилась рогатка. Тщательно прицелившись, он выстрелил в центр купола. Туда, где нежно ворковали два белоснежных пятнышка.

— Иначе его оттуда не согнать, — проворчал пес, сворачиваясь черным клубком возле моих ног.

Через некоторое время я услышал шорох крыльев, а еще через мгновение почувствовал, как некий защитный полог укрыл нас. Гулкие шаги охранников и разговоры теперь доносились до меня как будто бы из-за неплотно прикрытой двери.

«Тщательнее смотри, говорят, какие-то подростки внутри могут прятаться. Колоннаду не забудь проверить», — уловил я.

Ника прошептала:

— Я все поняла, дверь на колоннаде!

Мы стояли так близко друг к другу, что дыхание девушки щекотало мне шею. Ее грудь, явственно ощущавшаяся под тонкой футболкой, упиралась мне в плечо, и я почувствовал, что краснею. Но ни подвинуться, ни пошевелиться я не мог.

Вдруг Ника тихонько прыснула.

— Ты чего? — забеспокоился я.

— Все это очень похоже на фильм «Как украсть миллион», — тихо проговорила она. — Помнишь сцену в чуланчике?

Я машинально улыбнулся и вдруг сообразил, что сделал это впервые за целую вечность.

И тут, все портя, зазвонил мой телефон.

Я засуетился, хлопая себя по карманам. Выхватил мобильник и быстро, как только мог, нажал на кнопку.

— Привет! — услышал я голос Артема. — Ты куда пропал? У тебя все в порядке.

— Все хорошо. Извини, я сейчас не могу говорить, — прошептал я.

— Голос у тебя какой-то странный… — озабоченно протянул Артем. — Ты где сейчас?

— Я в Питере. Не могу говорить. Я перезвоню.

Я дал отбой и застыл, навострив уши: услышал или не услышал звонок охранник?

Баг! Услышал.

Пес вскочил на лапы и угрожающе зарычал — к нам приближались мужские шаги.

— Если он подойдет ближе, то нам уже не скрыться! — предостерегающе вскрикнул ангел.

— Бежим! — срывающимся шепотом бросил я и, схватив Нику за руку, рванул к выходу.

Впереди, как всегда, указывал дорогу пес. Всего пара прыжков — и он выскочил на винтовую лестницу, ведущую на колоннаду. Стараясь не отставать, мы бросились за ним.

Перепрыгивая через ступени, мы неслись вверх. За нами, тяжело дыша, трусил охранник. Но куда там — разве прожитые годы и пиво по вечерам могут тягаться с быстроногой юностью?

Каменные ступени под ногами слились в закрученную спираль. Справа тянулась бесконечная серо-коричневая лента каменной кладки, скудно подсвеченная настенными фонарями. Сквозь невысокие окна, изредка прорезавшие стену, виднелось темно-синее вечернее небо. И тут я заметил небольшое ответвление лестницы — всего пару ступеней, заканчивающихся дверью без ручки. Внутри у меня что-то сжалось, словно кто-то дотронулся до моего сердца, подавая знак.

— Сюда! — крикнул я Нике, успевшей опередить меня.

Я бросился к двери, коснулся старой, шершавой поверхности и почувствовал, как та поддалась под моими ладонями.

 

4

Шаг, другой, третий… Моя рука упирается в препятствие. Я прикасаюсь к ветхой, рассохшейся древесине, пальцы натыкаются на трещины и затейливые, полустертые узоры. Да, это дверь. Очень старая, которой уже давно никто не пользовался. Справа и слева от нее мои руки нащупывают древнюю кирпичную кладку. Я толкаю дверь, но она не поддается.

— Закрыто. Так и должно быть? — спрашиваю я, оборачиваясь назад.

— Здесь нельзя шуметь, — строго обрывает меня Ника, но по голосу чувствуется, что она удивлена.

— Придется, — говорю я, со всей силой наваливаясь на дверь плечом. — Выйти-то нам отсюда надо.

Сверху на меня сыплется каменная крошка. Дверь трещит и слегка поддается.

— Замуровали демоны, — ворчу я и надавливаю сильнее.

Со стен откалываются уже настоящие кирпичи, каменная пыль забивает ноздри, но дверь, уступая, распахивается.

Ночь. Пахнет хвоей, травами и какими-то плодами или цветами, а, может, и тем, и другим вместе. Но, главное, здесь тепло. Определенно, мы не в Санкт-Петербурге. Пес рядом со мной озадаченно водит носом, а ангел, расправив крылья, внимательно оглядывает окрестности, прикрывая наши тылы. Но здесь кроме нас никого нет.

— И где это мы?

— Сейчас.

Ника включает смартфон и пытается загрузить карту. Свет мобильника выхватывает из темноты густую листву и траву под ногами. Сзади нас заколоченное и засыпанное грунтом строение, похожее на старинный склеп.

— Сочи, — спустя несколько секунд удивленно объявляет она. — Надо выбираться из этой чащобы.

Мы продираемся сквозь колючие кусты ежевики, путаемся в зарослях пахучей травы, поскальзываемся на старой хвое, поддерживая друг друга. Пес с ангелом, как могут, помогают нам.

— Туда, — подсказывает пес. — Там дорога.

— Там дома и огни, — кивает ангел. Ему сверху виднее.

Подарив последний клочок одежды колючкам, мы действительно выходим на заасфальтированную дорогу.

И тут вновь подает голос мой мобильник. Опять Артем.

— У тебя точно все хорошо? — с нажимом на «точно» спрашивает он. — Голос был какой-то странный.

— Хорошо-хорошо, — бормочу я и спохватываюсь. — Ты не волнуйся, я ночевать не приду, я тут случайно в Сочи…

Я замолкаю, не зная, что сказать дальше. Надо же было ляпнуть!

— В Сочи? — удивляется Артем. — Ты же только что в Петербурге был. А между ними полчаса на машине. Когда же ты успел?

— Так уж получилось, — мямлю я, лихорадочно пытаясь что-нибудь придумать.

— Ты все-таки поосторожнее там, — просит Артем. — Если что, звони.

Он отключается, а я, глядя на ухмыляющуюся собачью морду, наконец-то складываю два и два: в нашем городе есть кафе «Петербург» и развлекательный центр «Сочи». И между ними действительно не менее получаса езды. Уф! Выкрутился!

— Брат звонил, — говорю я Нике. — Волнуется. Совсем забыл его предупредить.

— У меня тоже был брат.

— Младший или старший? — машинально спрашиваю я, не обратив внимания, что о брате она отозвалась в прошедшем времени.

— Старший. Старше меня на 20 минут.

— Угу, — бормочу я, не слушая. Моя голова занята совсем другим. — Ты уверена, что мы оказались там, где надо?

— Насчет тебя да. Это же тебя коридор сюда вывел.

Оба раза Ника нарочито выделила голосом «тебя».

— И что я забыл в Сочи? Не представляю, ни куда идти, ни что делать.

Я топчусь посреди темной узкой дороги. Ни освещения, ни указателей, ни какого-нибудь намека на цивилизацию — сплошные кусты вокруг. Ника сверяется с картой и уверенно шагает в том направлении, где дорога уходит вниз, под уклон.

Ее худенькая фигурка в темноте кажется беззащитной и трогательной, и меня накрывает волна раскаяния. Какая же я бестолочь! Втравил девчонку. Из-за меня она сейчас за тысячи километров от родного города. И о чем только я думал!..

— Прости меня, что так получилось, — искренне говорю я, догоняя Нику. — Сначала Питер, теперь Сочи. Я тебе очень благодарен, если бы не ты, я бы вообще не знал, что делать.

Она кивает:

— Принято.

— Дальше я уж как-нибудь сам.

Ника замедляет шаг и поправляет рюкзак на плече.

— Если ты не против, то я еще побуду с тобой какое-то время, пока не рассветет. Не хочу ночью в одиночестве бродить возле той церкви, откуда мы еле унесли ноги, — смущенно говорит она и вдруг меняет тему: — Все, что я знаю об Исаакиевском соборе, указывает на то, что сейчас ты должен находиться именно здесь. Ты совсем не понимаешь, почему Сочи? Ничего в голове не екает?

Я недоуменно пожимаю плечами. Почему Сочи, а не, скажем, Хабаровск или Бобруйск? В этих городах, равно как и в Сочи, у меня нет никаких дел, никаких родственников или знакомых. Меня никто сюда не приглашал…

Тут пес возмущенно тявкает и укоризненно смотрит в мою сторону.

Точно! Хайп генерейшен! Я лезу во внутренний карман и нащупываю конверт с приглашением на этот шабаш. Только сейчас мне не до веселья.

— Зато Лепрекон, у которого можно раздобыть териак, просто тащится от подобных мероприятий, — хмыкает пес.

— Откуда знаешь? — подает голос ангел.

— Кира рассказывала Нике.

— Ты что, подслушивал?

— Конечно.

Дорога еще больше уходит вниз и делает крутой поворот. Буйная растительность уступает место аккуратно подстриженным кустам и высоким пальмам, а мы упираемся прямиком в огромную растяжку с надписью «Hype Generation». Неподалеку грохочет музыка, сверкают огни, небо бороздят лучи прожекторов.

— Туда что ли? — спрашиваю я.

Пес с ангелом дружно кивают. Редкое единодушие в черно-белых рядах.

* * *

Я протискиваюсь сквозь толпу, внимательно вглядываясь в лицо каждого попавшегося на пути человека, чей рост доходит мне до уха. Лилово-малахитовые всполохи света играют на лицах танцующих, искажая черты и превращая их в карнавальные маски. И где тут разглядеть рыжую шевелюру и шрам на щеке? Именно эти приметы мне назвала Ника.

— Ты Лепрекон? — хватаю я за плечо низкорослого парня.

— Что? — пытается он перекричать грохочущую музыку.

— Ты Лепрекон?

— А в ухо? — отвечает он, сбрасывая мою руку.

— Что? — не слышу я.

— В ухо говорю, не хочешь?

— Извини, я парня ищу, кличка у него такая.

— А… нет, не я.

Рядом визжат девчонки. Кто-то из них хватает меня за руку, приглашая разделить веселье. Кто-то обнимает за шею, вовлекая в танцевальный круг. Я высвобождаюсь из объятий — получилось не слишком вежливо, но у меня нет времени быть учтивым — и ломлюсь дальше.

Вот уже почти час мы с Никой безуспешно бродим по танцполу, заглядывая в лица танцующих. Но не будешь же у каждого недомерка спрашивать про лепрекона. Так и схлопотать недолго.

Разноцветные всполохи света сменяются дымовой завесой, проткнутой насквозь, словно шашлык, ярко-зелеными лучами лазера. На сцену выходит новая группа. Слышится вполне себе заводной рок. В другое время я бы попрыгал вместе со всеми, но не сейчас.

— Не могу больше, пить хочу, — устало говорит вынырнувшая из зеленого тумана Ника. — Все равно ничего не видно.

Она уходит в бар, и я остаюсь один. Вернее, в компании черно-белой парочки. Безуспешно верчу головой из стороны в сторону и уже подумываю присоединиться к Нике, как рядом со мной вдруг раздается девичий голосок:

— Собачка, собачка…

Девчушка чуть постарше меня.

— Ты что, его видишь? — изумляюсь я.

Она недоуменно переводит взгляд на меня:

— Кого?

— Да пса! Большого, черного.

— Какого еще черного пса? Я про маленького милого шпица. Ой! Ми-ми-ми…

Я поворачиваюсь туда, куда указывает наманикюренный ноготь. Мимо нас танцующей походкой проплывает очередной «метр с кепкой», скрываясь в тумане. Под мышкой он действительно держит рыжего шпица. Такого же рыжего, как и его хозяин. Прожектор на доли секунды выдергивает из темноты лисью мордочку собачки, лениво открывающей пасть и высовывающей розовый язычок, а также длинный шрам, пересекающий щеку ее владельца. Я расталкиваю людей и рвусь за ними, но меня опережает черная тень. Длинный прыжок, и вот уже рыжий малыш, заходясь визгливым лаем, вывернулся из рук хозяина и ударился в бега, спасаясь от жуткого призрачного пса.

Как оказалось, пес загнал шпица прямо в руки Ники. Когда запыхавшийся владелец собаки, а следом за ним и я, показались в баре, Ника уже гладила и успокаивала собачку. Шпиц ошалело косил черными бусинками глаз и вздрагивал всем своим пушистым тельцем.

Черная тень вернулась и, ухмыляясь, заняла привычное место рядом с моей левой ногой, а ангел тихо заметил:

— Вот ты и нашел его.

Я хотел подойти к Нике, но ангел предостерегающе поднял крыло:

— Она справится лучше.

Впрочем, я и сам видел, как Ника незаметно покачала головой из стороны в сторону. Ну что ж, раз все считают, что обойдутся без меня, так тому и быть. Я взял банку колы и направился подальше от грохочущей музыки — на пляж.

Волны тихо плескались у моих ног, перебирая прибрежную гальку. Я поднял камешек и бросил в воду, стараясь унять волнение. С громким бульком море поглотило добычу. Неподалеку целовались парочки. Еще бы — такая романтичная ночь. С шелестом прибоя и лунной дорожкой. Но мне было не до романтики.

Кола закончилась. Я улегся прямо на камни, подложив руки под голову, и уставился в ночное небо с сияющими звездами.

Я думал о том, как изменилась моя жизнь за последние дни. Школа, приятели, даже моя размолвка с Ларой сейчас казались такими мелкими и далекими, как звезды на небе. Если бы я умел разговаривать со звездами, то обязательно бы попросил совета. Наверняка там, наверху, есть кто-то намного умнее меня. А если бы увидел падающую звезду, то непременно загадал желание. Но ни одна из звезд падать не собиралась, все прочно висели на небе, словно прибитые гвоздями.

Не знаю, сколько прошло времени, когда за спиной послышался звук шагов. Ника. Села рядом со мной, немного помолчала, затем протянула спичечный коробок.

В коробке лежал кусочек сахара.

— Что это?

— Териак.

— Ты уверена?

Я даже вскочил от волнения. Ника кивнула.

— Уверена. Он предлагал своего шпица отравить чем-нибудь по моему желанию. А я все гадала, зачем ему собака, оказалось, для проверки товара по просьбам покупателей.

— Живодер.

Ника вновь кивнула.

— Ага. А еще гениальный химик. Изобрел уникальное средство, способное даже мертвого поднять, и предложил его сразу нескольким фармацевтическим концернам. Но вместо Нобелевки и всеобщего признания получил пулю. Если его средство будет доступно всем и каждому, то кому они будут продавать свои таблетки? Об этом гений не подумал. Теперь вот скрывается…

— Но как тебе удалось? Он что-нибудь просил взамен? Деньги?

— Нет, — устало усмехается Ника. — Душу закладывать не пришлось.

— И все-таки?

— Если ты настаиваешь… У нас нашлись общие…

Ника замолкает, пытаясь подобрать нужное слово.

— Друзья? — подсказываю я.

— Нет, не друзья, — вновь усмехается она. — Скорее, наоборот, общие враги. Оказалось, он, как и я, ненавидит Граветта. К тому же я умею уговаривать.

— Давно хотел спросить, кто такой этот Граветт?

Ника усаживается рядом со мной на гальку. Похоже, рассказ будет долгим.

Граветт — очень богатый и очень могущественный человек, начинает она. Купить целый замок с окрестными землями не каждому под силу. Сейчас много пишется о том, что планетой управляют то ли 200, то ли 50 семей, так вот Граветт, похоже, из этих теневых правителей. Еще он — обычный человек без каких-либо сверхспособностей, но ему очень хочется, чтобы другие считали его чуть ли не волшебником. Он где-то сумел нахвататься приемов и умений, но всем его фокусам любой иллюзионист в цирке даст фору. Еще он изучает детей, обладающих особым даром. Словно паук он сплел целую сеть среди клиник, врачей, психологов, педагогов. Ему доносят обо всех необычных случаях, которые им тщательно изучаются, а затем, если кандидат достоин, он забирает ребенка в замок. Неизвестно, сколько таких замков в нашей стране и мире. Возможно, что их много. А может быть, наш город — редкое исключение.

В последнее время таких детей рождается все больше. Но наша жизнь, наша действительность ломает их, и они утрачивают свои способности. Дар уходит, когда его обладатель совершает зло по отношению к другому или поступает малодушно. Многие уже к двадцати годам полностью теряют его, становясь обычными людьми. Очень непросто оставаться добрым, честным, благородным, когда вокруг так много лжи и злобы.

Граветт боится этих детей. Чем больше их будет, тем больше они будут изменять мир, делать его лучше. Представь мир, в котором нельзя лгать, нельзя причинить другому боль, нельзя применять насилие. Мир, в котором все твои деяния будут мгновенно изобличены. Более того, рано или поздно эти дети обретут силу. И тогда такие как Граветт уже не смогут развязывать войны, обманывать людей, наживаться на чужом горе.

С другой стороны, Граветт и ему подобные сами мечтают стать обладателями такого дара. Они надеются, что изучив таких детей, смогут распоряжаться этими способностями по своему желанию — отнимать их у неугодных и генерировать у себя. Ради достижения этой цели они не остановятся ни перед чем.

— А как ты попала к Граветту?

Ника закусывает губу.

— Нет, если это тайна какая-то или просто не хочешь, можешь не рассказывать, — спохватываюсь я.

Собственно, какое право я имею лезть к ней в душу.

— Да нет, отчего же, — говорит она, и я опять улыбаюсь. Уже во второй раз за сегодняшний вечер. Очень мило у нее получилось это «да нет».

— Я… — начинает Ника и вновь замолкает, прислушиваясь.

Рядом с нами звучит смех, под чьими-то ногами шуршит прибрежная галька.

— Они нас не слышат, им не до нас.

— Этим да, но кое-кто неподалеку уже давно подслушивает наш разговор.

— И кто же?

— Два молодых и очень любопытных дельфина.

— Где? Не вижу.

Я даже привстал с места.

Ника вытянула руку в сторону моря и легко поманила кого-то. Вскоре раздался плеск и легкое чириканье.

— Это тебя. Я попросила принести тебе какой-нибудь подарок на память.

Я разулся, закатал джинсы до колен и полез в море. Надо же — теплая. У берега из воды действительно высунулись две веселые носатые мордочки. Я протянул руку, и на моей ладони осталась большая старинная монета. Дельфины что-то прострекотали-прохихикали и, обдав меня напоследок брызгами, ушли на глубину.

— Они сказали… э-э-э… как бы это помягче… что ты слишком медузообразен для особи своего пола, тебе не хватает скелета, — ухмыльнулся пес. — Причем, не наружного, как у моллюсков, а внутреннего, стержневого, как у них.

— Что? — опешил я.

— Да, — кивнула Ника. — Они действительно сказали, что ты хороший человек, но посчитали тебя слишком мягким и нерешительным.

— С чего бы вдруг? — возмутился я и прикусил язык, осекшись.

— Ты понимаешь язык дельфинов? — спросил я, когда сумел справиться с удивлением.

— Да.

— И ты слышала, что произнес, э-э… — я замолчал, не зная как сказать о своем мохнатом спутнике.

— Она видит и слышит нас, — подал голос ангел.

— Ты говоришь про большую черную собаку, которая сейчас, ухмыляясь, валяется у твоих ног? — спокойно осведомилась Ника, как будто бы речь шла о самом обычном домашнем питомце.

Вот ведь! И ничего не говорила.

— Ну, считай, сейчас сказала.

Ника протянула руку вверх, к небу, осторожно сняла звезду и положила ее себе на ладонь. В ее руке переливалась голубоватым пламенем белая сияющая искорка. Вокруг нее вращались несколько других, намного мельче и тусклее. Полюбовавшись на звезду, она вернула ее на место, а оставшееся на ладони свечение стряхнула в воду. Море замерцало спокойным голубоватым светом, а каждый гребень набегавшей волны теперь ярко сиял, будто мириады звезд искрились в воде.

— Вау! Как красиво! — послышалось отовсюду.

— И давно ты так умеешь?

— До сегодняшнего дня я и сама не знала, что так могу. Я еще только разбираюсь в том, на что способна. Поверишь, если скажу, что три месяца назад я была самым обычным человеком?

— Ну… — тяну я, не зная, что ответить.

— Это брат у меня был необыкновенным.

— Был?

Только теперь обратил внимание, что Ника сказала о нем в прошедшем времени.

— Да, три месяца назад его не стало. И его способности теперь постепенно переходят ко мне.

* * *

Они появились на свет с разницей в 20 минут. И эти 20 минут самым серьезным образом сказались на их судьбе. Никита, первым увидевший этот мир, получил необычный дар, а Вероника родилась самой обыкновенной девочкой. Астрологи что-то объясняли родителям насчет группы планет, которые оказались в момент рождения мальчика ровно в точке восхода. Так вот, этих 20 минут оказалось вполне достаточно для того, чтобы эта группа планет в гороскопе Вероники заняла самое зауряднее положение.

Ника и Никита были неразлучны. Но не нужно говорить, кто был лидером в их тандеме, это и так понятно. Ника всегда была на подхвате и всегда с обожанием смотрела на брата. Время от времени она задавалась вопросом, почему природа так щедро наградила одного из близнецов, обделив другого, не правильнее было бы поделить дар поровну. Иногда ей становилось обидно, но Ника гнала обиду прочь. Во-первых, она очень любила брата, а во-вторых, интуитивно чувствовала, что ей не хватит сил защитить свой дар. Но, как оказалось, сил не хватило и ему.

Никита умел многое. Ему было достаточно одного мимолетного взгляда, чтобы сказать, что за человек стоит перед ним. Он безошибочно распознавал ложь, мог остановить на лету брошенный предмет, на расстоянии мог зажечь или потушить лампу, он вообще много что мог. Он тонко чувствовал окружающий мир и к четырнадцати годам уже почти научился предсказывать природные катаклизмы. Чуть раньше он научился считывать информацию с инфополя Земли. Так он узнал о невидимых «коридорах», которые соединяли почти во все города Земли. Вместе с Никой они побывали в Санкт-Петербурге, Дели, Лондоне, Праге. Он мог просто сказать: «А не прогуляться ли нам сегодня вечером по Монмартру?», и они отправлялись к небольшой церквушке, где располагался такой вот «коридор».

Пару раз их выкидывало в странные места — непроходимый лес или пустыню. «Где мы?» — спрашивала Ника, но Никита только пожимал плечами: где-то на Земле. А затем добавлял, что всего лишь хотел удостовериться в существовании Асгарда и Ирема. Но после того, как они наткнулись на снежного барса, пожелавшего поприветствовать незваных гостей, Никита перестал брать сестру с собой. Своим визгом ты всех животных в лесу перепугаешь, смеялся он.

В последнее время он все чаще отправлялся один или брал с собой кого-нибудь из друзей — таких же отмеченных даром подростков, как и он сам. Каким-то образом эти дети чувствовали друг друга даже за многие тысячи километров. Постепенно научились мысленно общаться, а потом, когда Никита узнал о «коридорах», смогли встретиться. Кира, например, была подругой брата, Ника часто видела их вместе в городе, а ведь Кира жила в Москве.

Близнецы и их родители понимали, что способности мальчика не следует выставлять напоказ, об этом лучше помалкивать. Но случай распорядился по-своему. Никита просто не мог оставаться в стороне, если кто-то нуждался в помощи…

Ника начала рассказывать о страшном происшествии, случившемся в нашем городе, и я его вспомнил. О чудесном спасении двадцати двух детей и их отважном спасителе в прошлом году наперебой писали все газеты. Именно там он и получил перелом ноги.

Сначала Никита попал в обычную районную больницу, но потом его перевели в другую, более крупную клинику. Тогда никто не понимал, зачем это было сделано. И лишь потом Ника осознала — там было прекрасно оснащенное психоневрологическое отделение, где попутно несколько дней помощники Граветта наблюдали брата, чтобы сделать положительное заключение. Так Никита оказался в замке.

К нему никого не пускали, родители даже не знали, где находится их сын. На все просьбы, обращения, требования ответ был один — забудьте и молчите. А спустя полгода их уведомили о смерти Никиты.

За день до гибели брата, Ника впервые что-то почувствовала, как будто бы брат мысленно говорит с ней. Тогда ей показалось, что это был сон, но на самом деле он приходил попрощаться и передать ей свой дар. Произошло это три месяца назад. С тех пор Ника с каждым днем открывала в себе что-то новое.

— А как ты попала к Граветту? — спросил я, когда она закончила рассказ. — Тоже какая-то случайность?

— Нет, я сама сделала так, чтобы он обратил на меня внимание. Хотела отомстить за брата. Поначалу я была очень зла, и эта злость придавала мне силы. Я думала, что справлюсь и вышибу Граветта из нашего города. Но я переоценила себя. Пришлось быстро делать ноги. Лишь удалось украсть флэшку, которую он берег как кощееву смерть. Если эта информация так важна для него, значит, нельзя ей пренебрегать.

— И что дальше?

Ника пожала плечами.

— Пока не знаю. Но думаю, что и у этого крокодила есть мягкое брюхо, надо только подобраться к нему.

 

5

Весь день с самого утра, после того как расстался с Никой, я только и делал, что следил за Ларой. В моем кармане лежал кусочек сахара, от которого зависела ее жизнь, а я никак не могу придумать, как предложить его ей.

Вновь разбив утром свой наблюдательный пункт на детской площадке возле Лариного дома, я приготовился ждать. Рядом со мной терпеливо примостились черный пес и парень в белом спортивном костюме. Но дождался я, как и вчера, лишь проливного дождя и вишневой «Мицубиси».

В школу я благоразумно решил не тащиться, но устроил засаду в кустах акации к окончанию уроков. Однако на крыльце школы Лара появилась не одна, а под руку с Иркой Гонтарь и Веркой Живоглядовой. Все вместе они дружно зашагали к Лариному дому. Я выругался сквозь зубы и незаметно последовал за ними. О том, чтобы в присутствии Гонтарь и Живоглядовой предложить Ларе съесть неведомый кусочек из спичечного коробка, не могло быть и речи. Одну Лару я, может быть, еще и уговорил, но против триумвирата Лара-Верка-Ирка я был бессилен. Верка наверняка затянет песню о том, что я хочу посмеяться над Ларой, Ирка подхватит, заметив, что сейчас доверять никому нельзя, ну а Ларе ничего не останется, как держать марку перед подругами.

Так, прячась за кустами и спинами случайных прохожих, я проводил Лару до подъезда и вновь занял уже привычное место в песочнице. По моим расчетам вскоре Лара должна была появиться вновь — сегодня у нее, если я ничего не напутал с днями недели, занятия с репетитором, которые она никогда не пропускала.

— А где твоя лопатка?

Рядом со мной раздался детский голосок.

Я оглянулся. Малыш в смешном комбинезончике таращил на меня любопытные глазенки.

— Нет у меня лопатки.

— Тогда девжи.

Малец протянул мне желтый пластмассовый совок.

— Будем ствоить замок, — объявил он.

— Ладно, — согласился я.

До появления Лары еще оставалось немного времени.

Я откинул верхний слой сухого песка и принялся насыпать фундамент. Карапуз, плюхнувшись рядом на коленки, разравнивал площадку для будущих стен.

Из бесформенной кучи постепенно возникли высокие башни с бойницами, выросли мощные крепостные стены, мосты и ворота. За работой я не забывал поглядывать на часы — скоро должна была появиться Лара. Время шло, и я уже начал беспокоиться, но вот дверь отворилась и Лара вышла во двор. Выглядела она побледневшей и какой-то грустной. Лара поежилась, словно ее знобило, затянула потуже ворот ветровки и тяжело побрела в сторону проспекта.

Я привстал, глядя ей вслед. Со спины Лара была совсем непохожа на себя — и куда только подевалась легкая девичья походка? Она двигалась, словно борясь с сильным ветром, которого не было, — ссутулившись и наклонившись вперед, придерживая ворот куртки у шеи, как это обычно делает не совсем здоровый человек. Определенно, она была больна.

Глядя на Лару, мое сердце разрывалось от жалости. Мне хотелось подбежать к ней, обнять, утешить, облегчить ее боль, но я понимал, что своим внезапным появлением могу только напортить. Я наступил на горло своим порывам и сказал себе: терпение и осторожность.

— Ей очень плохо, — вдруг раздался рядом со мной детский голосок.

Малыш бросил копаться в песке и подошел ко мне.

— Да, ей нездоровится, — подтвердил я.

— Зачем ты делаешь так, чтобы ей было больно?

Смышленые глазенки вопросительно уставились на меня.

— Да что ты такое говоришь?! Я не делаю ей больно! Наоборот, я хочу, чтобы она поправилась. У меня и лекарство есть. Вот.

Я достал из кармана коробок и продемонстрировал малявке. Пацан недоверчиво покосился на маленький белый кубик.

— Это не лекавство.

— А мне сказали, что лекарство.

Он вновь подозрительно глянул на меня.

— Может и лекавство, но ей оно не поможет.

— Больше всех знаешь, да? Ты доктор?

— Знаю и все, — обиженно насупился малыш.

Он исподлобья уставился на меня, как всегда делают дети, когда чувствуют подвох со стороны взрослых.

— А что, по-твоему, поможет? — спросил я, провожаю взглядом Лару.

Она уже заворачивала за угол. Давно следовало бы бежать за ней, но этот странный разговор почему-то меня не отпускал.

— Ты должен захотеть, чтобы она была здововой. Захоти!

— Ну, сморозил! — присвистнул я. — Да я больше всех хочу, чтобы она была здорова и счастлива!

Пацан ковырнул лопаткой песок и, не глядя на меня, пробормотал:

— А чего же тогда не делаешь?

Я еще раз кинул взгляд на угол дома — Лара уже скрылась из вида.

— Если бы все было так просто, — пробормотал я.

— А чего сложного? — буркнул пацан.

Он что-то еще говорил, но я его уже не слушал — я бежал за Ларой.

Час под окнами Лариного репетитора прошел в сомнениях. Я подпирал старую липу и размышлял. Раньше я встречал Лару после занятий, и мы шли в ближайшее кафе. Изменила ли она этой привычке? Вряд ли. Она всегда говорила, что ей нравится это кафе. Так что теперь она наверняка лакомится мороженым вместе со своим Аликом. Я поозирался вокруг — однако, вишневой «Мицубиси» поблизости не было. Но если Лара плохо себя чувствует, то какое мороженое? Значит, она сразу пойдет домой. И что тогда делать?

Моя фантазия рисовала мне картины, достойные голливудского боевика. Остановить Лару на улице и насильно засунуть ей в рот этот чертов териак — но мне могут помешать прохожие, она ведь наверняка будет отбиваться. Перехватить ее в лифте — но мне может не хватить времени. Но если лифт сломать, то полчаса до прихода ремонтников мне гарантированы. Или лучше, обогнав Лару, нагрянуть к ней домой и напроситься на чай. Если дома ее мать или бабушка, то они меня по старой памяти не прогонят. Но согласится ли Лара пить со мной чай? И что делать, если не удастся незаметно подбросить териак ей в чашку? Придется как-то нейтрализовать ее родню — вряд ли они станут спокойно взирать, как я силой скармливаю Ларе нечто из кармана… Но не в ванной же их запирать…

Так ничего и не придумав, я дождался появления Лары.

Мелкими перебежками от одного ствола дерева к другому я следовал за ней. Мне вовсе не хотелось, чтобы она меня заметила. Но она шла, не обращая ни на что внимания. Так может идти только крайне сосредоточенный человек, сил у которого хватает лишь на то, чтобы передвигать ноги. Я даже осмелел и не прятался больше. Так и шел за ней сзади, в любой момент готовый придти на помощь.

Вот мы и добрались до кафе.

Ага! Вишнево-мицубисистый Алик уже тут, поедает эклеры.

Лара тяжело опустилась на стул рядом с ним, а я выбрал место у стойки — здесь я мог контролировать ее, не привлекая к себе внимание. Время шло, Лара флегматично прихлебывала чай, даже к мороженому не притронулась — еще один признак, что она далеко не в порядке. Я видел, как она вяло помешивает сахар в чашке и нехотя, словно через силу, разговаривает со своим другом.

Вот ведь чучело, не понимает что ли, что ей совсем плохо.

Как бы избавиться от этого Алика… Хоть на время…

— Ноу проблем, — раздалось слева. — Только не тормози.

Пес поднялся на лапы и вразвалку направился к столику. Поравнявшись с Аликом, он хитро подмигнул мне и, улучив момент, ткнул парня под локоть. Содержимое кофейной чашки тут же оказалось на светло-голубой рубашке.

Зычно выругавшись, Алик вскочил с места и бросился в туалет. Все-таки он редкостный эгоист, пятно на рубашке заметил, а то, что его девушке плохо — нет.

Официантка суетилась, убирая устроенный псом бедлам, Лара апатично наблюдала за ее работой, а я, держа наготове коробок с териаком, направился к столу.

— Смелее, я прикрываю, — раздалось справа.

Йес! Дело сделано. Кусочек сахара покоился на дне ее чашки.

Я вернулся на место и впился взглядом в Ларино лицо.

Вот Лара поднимает чашку, делает глоток и ставит ее обратно.

Я заволновался — вдруг одного глотка не хватит? Ну, пожалуйста! — умолял я, сам не зная кого. Пожалуйста, еще раз! И Лара, словно послушавшись меня, опять занялась чаем.

Уф!

Во все глаза я смотрел на ее лицо, ища признаки выздоровления — румянец на щеках, улыбку, блеск глаз. Но, увы, ничего этого не было.

Вернулся Алик. Лара что-то сказала ему, с трудом поднялась и они направились к выходу. Однако, едва сделав несколько шагов и так и не дойдя до дверей, она тяжело повисла на его руках.

Когда я добежал до Лариного подъезда, мои самые худшие опасения воплотились в реальность — возле дома стояла «скорая». Я лихорадочно набрал Ларин номер, цепляясь за соломинку — вдруг «скорая» приехала не к ней, но телефон не отвечал. Тогда я позвонил по городскому. Трубку взяла ее мать.

— Здравствуйте, это Роман, — быстрой скороговоркой протараторил я. — Не могу дозвониться до Лары…

— Извини, Лара не может подойти, у нее сейчас врачи.

— А…

Но в трубке уже раздались гудки.

Вот и все. Мне почему-то резко перестало хватать воздуха. Териак не сработал. Подлый Лепрекон подсунул Нике пустышку. Или Граветт сделал с Ларой что-то такое, с чем это снадобье не в силах справиться. Хотя какая теперь разница… Другого териака у Лепрекона все равно нет. И другого Лепрекона тоже нет. А уповать на врачей «скорой» было совсем глупо.

Оставалось лишь…

Я чувствовал, как внутри меня закипает ярость. Этот безудержный огонь опалил меня изнутри и придал мне решимости. Надеться я мог только на свои силы. Я стиснул руки, и тут из под ремешка часов выскользнул браслет.

— А вот и предмет для торга, — раздалось слева.

— Но нельзя же вот так просто отдать его этому злодею? — возмутились справа.

— Почему просто? Обменять на жизнь.

— Не для этого его просили сохранить флэшку.

— А для чего? Может как раз для этого.

— Тогда чего мы медлим?

Так чего я медлю? — спросил я себя и бросился к церкви.

Если бы там меня ждали, то я сумел бы раскидать всех своих преследователей — настолько я был зол. Но приспешников Граветта здесь не было. Я беспрепятственно ворвался внутрь и, расталкивая прихожан, прямиком направился к заветной двери.

— Молодой человек, вам туда нельзя, — раздалось мне в спину.

Я упрямо шел вперед.

— Я к вам обращаюсь!

Не останавливаясь, я пронесся мимо остолбеневшего священника с дымящимся кадилом, рванул дверь на себя и шагнул в темноту.

 

6

Я дотронулся до двери, и она, скрипнув старыми петлями, распахнулась. Пес, вынырнув из-под моего локтя, прыгнул вперед. Быстро оглядевшись по сторонам, он повернул мохнатую морду и кивнул мне. Я шагнул следом.

Вот уж не думал, что снова окажусь в этой башне. Тем более так быстро. Я сбежал по лестнице и направился к кабинету Граветта. Пес большими прыжками несся впереди, указывая дорогу. Я шел открыто, не таясь. Если бы кто-то попробовал остановить меня, ему пришлось бы несладко.

Замок выглядел нежилым, в пустынных залах гуляло гулкое эхо. Лишь в коридоре второго этажа я наткнулся на Яну. Увидев меня, она отшатнулась, уступая дорогу.

— Привет, малышка! Как ты?

Меня встретил настороженный взгляд.

— Яна, ты не узнаешь меня? Это же я, Роман.

— Я не Яна, я Януся, — прозвучал ответ.

Девочка обогнула меня по широкой дуге и, не оглядываясь, пошла дальше.

Вот ведь гад, мысленно приласкал я Граветта, что сделал с ребенком. Список моих претензий к нему только что увеличился еще на один пункт.

С силой надавив на позолоченную ручку, я ворвался в кабинет. Рядом со мной решительно скалил в рычании зубы пес и не менее решительно расправлял крылья ангел.

Сидящий за столом Граветт поднял на меня глаза. Странно, но он не выглядел ни потрясенным, ни испуганным.

— Не думал, что встречу тебя так скоро, — его слова прозвучали на удивление спокойно.

Сорвав со стены первую попавшуюся под руку железную палку с набалдашником на конце, я просунул ее в дверные ручки. Теперь, когда нам никто не помешает, можно и поговорить.

— Как ее спасти? — рявкнул я.

— Хм… Ты о чем?

— Не притворяйтесь! — заорал я, придвигаясь к столу. — Что вы с ней сделали?

— И что же, по-твоему, я сделал?

Я задохнулся от возмущения: да он просто издевается!

— Она умирает!

— Хм… Если бы погибал мой любимый человек, я бы землю перепахал ради его спасения.

Как же я ненавидел его в этот момент.

— Земля закончилась, — сквозь зубы процедил я. — Териак не помог. Или это был не териак и нас обманули.

— Неужели ты смог его достать? — восхитился Граветт. — Настоящим териаком обладает некто по прозвищу Лепрекон. Мерзкий тип, но клиентов не обманывает никогда. Если ты обратился к нему… Ага, вижу, что к нему.

Граветт достал из ящичка на столе сигару, щелкнул золотой зажигалкой, и знакомый запах древесины пополз по комнате.

— Значит, ничего не вышло? И теперь ты пришел ко мне? И что ты готов предложить за мою помощь?

Черные глаза Граветта буравили меня, пытаясь проникнуть в мои мысли. Я же разрывался между тем, чтобы послать его в преисподнюю, где ему самое место, и крикнуть «все, что угодно», но ангел предостерегающе коснулся меня крылом:

— Молчи! Не отвечай!

— Почему? — мысленно спросил я его.

— Забыл? Ему нельзя доверять.

— Не нравятся мне такие разговоры, — в замешательстве проворчал пес. — Что-то я не пойму к чему он клонит, но это очень смахивает на ловушку.

Я был согласен с ними, но Граветт не оставил мне выбора. Я молча взялся за браслет и уже собирался стащить его с руки, но меня прервал стук в дверь. Я замер.

Через некоторое время стук повторился, став настойчивее, затем некто снаружи попробовал открыть дверь — ручка чуть дернулась, но дверь не поддалась.

— Господин Граветт! — крикнул снаружи мужской голос. — Мы взяли девчонку.

За дверью послышалась приглушенная возня, кто-то грязно выругался сквозь зубы, а затем знакомый голос возмущенно рявкнул: «Убери от меня руки, мерзкая обезьяна!».

Ника! Она-то как тут оказалась?

— Итак, задача усложнилась, — произнес Граветт, неприятно улыбаясь. Похоже, ситуация его забавляла. — Кого же ты будешь спасать? Одна твоя девушка там, в городе, а другая тут, за дверью. Выбирай.

Я вновь взялся за браслет, но тут мой мозг взорвался изнутри.

— Не делай этого! Не показывай ему флэшку! — раздался в моей голове голос Ники.

— Но почему?

Не знаю, произнес ли я это мысленно или сказал вслух, но она услышала меня.

— Тогда всем нам грозит большая беда.

— Но я должен освободить тебя и спасти Лару, — мысленно возразил я. — Это единственная возможность.

— Не надо. Я справлюсь.

— Ты — может быть. Но не Лара.

Ника замолчала, потом очень тихо сказала:

— Если другого выхода нет…

Да, другого выхода не было. Я смотрел на самодовольную физиономию Граветта и видел перед собой обычного негодяя, сродни братьев Гавс, только в дорогом костюме. Как же я ненавидел его.

Я сорвал с руки браслет и швырнул его Граветту.

— Держите.

Тут в коридоре опять послышалась возня, потом в дверь опять забарабанили.

— Рома, открой, это я, — послышался голос Ники.

Я ринулся вытаскивать железяку и случайно сжал лепестки вокруг набалдашника. С другой стороны палки вырвался малиновый луч, расширявшийся в розоватый конус, и ударил в окно. Раздался грохот, кабинет заволокло дымом и каменной пылью.

Неужели это сделал я?

Когда пыль немного улеглась, я с удивлением заметил, что окно стало больше. Намного больше. Вернее, его попросту не было, как не было и наружной стены кабинета.

Стараясь держаться поближе к стене, я осторожно подобрался к обрыву. Мои кроссовки остановились у самого края, откуда торчали обломки кирпичей. Внизу валялась груда камней, рядом с ней суетилась полиция, автоматчики окружали здание. Возле одной из полицейских машин я увидел знакомую невысокую фигурку в деловом костюме. Наталья. Все-таки сумела найти замок и убедить полицию.

Граветт лежал лицом на столе. Под его щекой покоились какие-то мятые бумаги, присыпанные каменным крошевом. Если бы не безвольно повисшая вниз рука, то могло показаться, что он просто уснул за столом. Шикарный костюм и прическа сильно пострадали. Обмякший и грязный, он уже не производил прежнего величественного впечатления. Не помню, кто это сказал: если вы перед кем-то испытываете трепет, то представьте этого человека в неприглядном виде, и от вашего страха не останется и следа. А мне и представлять не нужно: вот он, прямо передо мной — грязный и жалкий.

Граветт пошевелился и поднял голову. Обведя разруху мутным взглядом, он натужно проворчал:

— Все-таки я не ошибался на твой счет, когда думал, что в тебе что-то есть. Ваджра не станет слушаться обычного смертного.

Кашляя и отплевываясь, он поднялся на ноги. Его взгляд блуждал по остаткам разгромленного кабинета.

— Флэшка, где флэшка? — рассеянно бормотал он, копаясь в обрывках бумаги на столе.

— Она у вас. Теперь скажите, как вылечить Лару?

Я все еще сжимал в руке ваджру.

— Ты спрашиваешь не того человека.

— А кого? Щульц? Профессора?

— Спроси лучше самого себя, — огрызнулся господин Г.

— Что значит — себя? — строго осведомилась Ника.

Я и не заметил, как она подошла.

— Ну вот, такая умная девочка, — пробормотал Граветт, обшаривая ковер, — и не понимаешь таких простых вещей.

Он поднял голову и внимательно взглянул на Нику.

— Нет, — усмехнулся он. — Все-то ты понимаешь.

— Ну ни фига ж себе! — вдруг сзади восторженно присвистнул знакомый голос. — А говорили, что ни одной заряженной ваджры на Земле не осталось.

— Это было впечатляюще, — добавил другой не менее знакомый голос.

На пороге кабинета стояли Ярик и Леди Нест.

— Какими судьбами? — удивился я. — Вам Яна сказала?

— Н-нет. Почему ты так решил?

Голос Леди прозвучал странно.

— Я встретил Яну, когда шел сюда. Но она была какой-то странной… — начал я и удивленно замолк. Все-таки девушкам не пристало так ругаться.

— Она и есть тот предатель! — рявкнула Леди.

— Я не знал, — потрясенно заявил я.

— В Яне уживаются две личности: сама Яна — хорошая, добрая девочка и коварная гадина по имени Януся. Это она шпионила за нами, она передавала Граветту все, что удавалось услышать, — пояснила Ника.

— Я действительно не знал, — зачем-то повторил я. — Кстати, а ты как тут оказалась?

— Пришла кое-что забрать. Что принадлежало брату.

Ника порылась в кармане и достала шарик из полупрозрачного минерала с клубком светящихся нитей внутри.

— Не хочу, чтобы он оставался у этого упыря. Ну и была еще одна причина… — смущенно добавила она и вдруг быстро сменила тему: — Давай-ка убираться отсюда.

— Погоди, надо выяснить у Граветта, как…

Я развернулся, но хозяина замка нигде не было. Я оглядел пустое помещение, открытые настежь двери и бросился вон из кабинета.

— Быстрее! — крикнул я, рванув по коридору. — Надо его догнать.

Я добежал до главной лестницы. Вестибюль наводнила полиция. Внизу слышались громкие мужские голоса, истерично визжала Шульц, но Граветта с ними не было.

— Где он? Куда он мог деться? — обернулся я к друзьям, догнавшим меня.

— Сбежал, — тяжело дыша, выдавил Ярик.

— Вам тоже пора делать ноги отсюда, — заявила Леди, с любопытством разглядывая суету внизу. — Если не хотите объяснять, как вы сюда попали.

— Пойдем, — Ника потянула меня за рукав.

— Но я не могу так просто уйти! Лара…

— Пойдем, — она вновь потянула меня за руку. — Я знаю, что надо делать.

В ее голосе слышалась такая убежденность, что я доверился ей.

— Увидимся! — крикнул нам вслед Ярик.

— И что же мне делать? — спросил я, когда мы поднялись в башню.

Ветер утих и вечернее солнце, проникающее сквозь узкие окна, прочертило пол башни полосами. Темная — светлая, темная — светлая.

— Тебе надо просто захотеть, чтобы она стала прежней.

— Я-то тут причем?

— Притом, что ее никто не травил, никто не насылал на нее проклятие. Все сделали твое воображение и твоя убежденность. Поверив угрозам, ты сумел изменить реальность.

— Да, все именно так, — кивнул ангел. — Люди многого не знают о себе.

— Ага, — гавкнул пес. — В кои-то веки мне не хочется возразить тому крылатому парню.

Я прикрыл глаза и опустился на пол. Рядом со мной звонко брякнула о каменные плиты ваджра.

 

7

Лара улыбалась. Она выглядела прежней — красивой, кокетливой, немного капризной, но, главное, абсолютно здоровой. Оставаясь невидимым за кустами сирени, я некоторое время наблюдал за ней, а потом поймал себя на мысли, что смотрю на нее совершенно спокойно, как будто бы она была просто знакомой девчонкой. Такими глазами я смотрю на своих одноклассниц — Ксюху или Майку Вилейкину. Больше не было ни слепого обожания, ни мучительной ревности. Я покопался внутри себя в поисках прежних чувств, но там тлел лишь слабый огонек былой привязанности. А еще там было чувство вины — ведь получалось, что это из-за меня она страдала целых три дня.

— Но ты же не знал! — возмутился ангел.

— Подумаешь, — пренебрежительно фыркнул пес. — Всего-то три дня. Ты из-за нее дольше страдал, и ей на это, заметьте, хоть бы хны.

— К тому же эти три дня ты делал все, чтобы ее спасти, — добавил ангел. — Но теперь все закончилось.

— Вот все и закончилось, — повторила Ника.

— Да, — ответил я, поворачиваясь к ней.

На город опустился вечер. Мы молча брели по улице в сторону моего дома. Я подыскивал и никак не мог найти нужные слова, но и просто так расстаться с Никой я уже не мог. Если бы она была обычной девчонкой, то можно было бы пригласить ее в кафе или напроситься проводить до дома. Но Ника не была обычной девчнкой!

Выручило меня стремительно приближающее ко мне маленькое рыжее тельце.

— Римо! — крикнул я. — Как же я рад тебя видеть, разбойник!

Кот сделал несколько прыжков в мою сторону, затем вдруг прижал уши к голове и попятился назад, шипя и выгибая спину.

— Римо! Римо! Ты чего испугался, глупыш?

— Не чего, а кого, — хмыкнули справа.

— А что я? Я ничего! — буркнули слева. — Стою, молчу, хотя мог бы гавкнуть. Не люблю кошек.

— Это у них взаимно, — хихикнули справа.

— Придется полюбить, — цыкнул я на пса, присел на корточки и вытянул вперед руку.

— Кыс-кыс-кыс. Иди сюда, не бойся, он совсем не злой. Вы подружитесь. И с тем парнем с крыльями тоже.

Римо медленно переступил с лапы на лапу и сделал осторожный шаг в мою сторону. Затем осмелел, поднял хвост трубой и с независимым видом, как будто бы и не было рядом со мной страшного пса, от которого он только что шарахался, продефилировал рядом с моими кроссовками.

Я вновь присел, беря пушистую мордочку в руки. Кот потерся щекой о мои ладони и замурлыкал.

— Так и бродишь по улицам-подвалам? Или меня вышел встретить?

— М-р-р, — промурчал кот.

Ника присела рядом со мной и протянула руку к рыжей спинке.

— Осторожно! Он не любит незнакомых… — начал я и осекся: кот спокойно принял ласку, давая себя погладить.

Чудеса, да и только!

Римо вывернулся из наших рук и потрусил к подъезду. Наверное, проголодался.

— Я тоже, пожалуй, пойду, — помолчав, сказала Ника. — Поздно уже, а завтра все-таки в школу.

— Поздно?

Я подтянул рукав толстовки, чтобы посмотреть на часы, и взгляд мой упал на то место, где раньше был плетеный ремешок, надетый Никой. Между нами вновь повисло молчание.

— Неужели ты ничего не скажешь ей? Она же сейчас уйдет! — крикнул мне в спину ангел.

— Ты же не сможешь теперь жить как раньше! После всего, что с тобой случилось! — развернувшись ко мне всем телом, гавкнул пес.

И я решился.

— Знаешь, я тут подумал… я теперь не смогу просто учиться в школе, думать об экзаменах, выбирать вуз, тусоваться с приятелями. После того, что со мной произошло, что я узнал, все это кажется каким-то… не знаю… несерьезным что ли. Я не смогу жить как прежде.

Ника молчала.

— Давай завтра после школы встретимся и решим, что нам делать дальше с Граветтом, пропавшей флэшкой и прочими странностями. Нельзя это так оставлять. Еще бы Берта домой вернуть.

Ника молчала, затем улыбнулась и тряхнула косой.

— Конечно. В парке под часами пойдет?

* * *

Я осторожно открыл дверь. Римо прошмыгнул между моих ног и бегом устремился на кухню. Проголодался, бедняга.

Сколько же я не был дома? Неделю? Больше?

С некоторым трепетом я вошел в свою квартиру. Потянул носом, вдыхая знакомые запахи. Слабый аромат маминых духов от ее плаща, висевшего на вешалке в прихожей, запах яблок из кладовки, кофе из кухни. Даже легкое амбре кошатины, с которым мама безуспешно боролась долгое время, сейчас было мне приятно.

Я положил ваджру на тумбочку, разулся и прямо в носках направился на кухню.

Кухня за мое отсутствие преобразилась: новый кафель, новые обои, место старых кухонных шкафчиков заняли другие. Симпатичненько. Постарался сосед. Только мягкий уголок остался прежним, с порядком вытертым диванчиком. И я был рад, что этот старый диванчик остался на месте — я часто валялся здесь по вечерам с планшетом. Любил его и Римо, спавший свернувшись калачиком рядом со мной. Сейчас на этом диванчике с чашкой в руках сидела мама. Грустная, одинокая, постаревшая.

Я подошел к ней и обнял за плечи.

 

8

— Доброе утро! — поприветствовал я Азалию Сергеевну, переступая порог школы.

Наша демоническая завуч окинула меня внимательным взглядом.

— Доброе. Рада, что ты снова с нами. Как прошла конференция? — осведомилась она. — Тебе удалось выступить? Поучаствовать в дебатах?

Я вспомнил свою импровизированную речь и улыбнулся.

— Конечно. Произнес целую речь со сцены. И люди оказались интересные, — добавил я, вспомнив Киру. — Спасибо, все было отлично.

Завуч еще раз внимательно посмотрела на меня и отпустила.

Я закинул рюкзак на плечо и побежал на третий этаж, перескакивая через ступеньку.

— Да подожди же ты! — догнал меня сзади окрик. — Уф! Не угнаться. Ну и прыткий же ты стал!

Пыхтя и отфыркиваясь, по лестнице поднимался Вовчик.

— Привет! Не знал, что ты сегодня в школе появишься. Ты чего трубку не брал? Я звонил тебе, звонил…

— Я телефон потерял.

— Во даешь! — восхитился Вовчик. — Я и по домашнему тебе звонил. Но твоя мамаша начала втирать какую-то дичь, я ничего не понял. Надеюсь, ты все же сумел оттянуться в Сочи? Наверняка сумел, раз даже мобильник протратил.

— Еще бы, — улыбнулся я так широко, как только мог.

— Расскажи, расскажи, — наперебой загалдели подоспевшие к нам Вилейкина и Рубинчик. — Крида видел? Burito были? А Motorama? А правда, что Arashi приезжали?

— Оттянулся, видел, были, неправда, — в телеграфном стиле отрапортовал я. — Подробности после уроков.

Я вошел в класс. Лара сидела за партой одна, Верки Живоглядовой не было.

— Привет!

Лара подняла на меня глаза. Мне показалось, что сначала она хотела меня отшить, но почему-то передумала.

— Привет, — тихо сказала она.

— Прости меня.

— За что?

— Да хотя бы за последнюю пару недель.

Лара подняла на меня удивленные глаза. А я смотрел на нее и не понимал, куда же подевалась та волшебная магия, которая всегда окутывала ее. Передо мной сидела самая обычная девчонка, в меру симпатичная, в меру стервозная, как и все девчонки в ее возрасте. Или не все?.. Но она больше не была моей Ларой. Хотя, может, она и раньше ей не была. Может, я все это выдумал…

— Ты что-то хотел спросить?

— А, да… Как Алик? С ним все в порядке?

— Да, спасибо, — еще тише ответила Лара.

— Ну и замечательно.

Кивнув ей, я направился к своей парте. Но не успел я сделать и двух шагов, как меня нагнали слова:

— Можешь сесть со мной, Живоглядова заболела.

Я оглянулся.

— Спасибо, — улыбнулся я. — Но я уже привык на новом месте.

Я бросил на парту учебник, достал из кармана авторучку. Рюкзак задвинул подальше под парту, чтобы освободить место. Справа на пустой стул рядом со мной спланировал парень в белом спортивном костюме. Слева под партой заворочался, укладываясь поудобнее, большой черный пес.

За окном светило яркое утреннее солнце, день обещал быть погожим. И это было замечательно, потому что вечером меня ждала встреча в парке под часами.

Надо обязательно купить розы.