1

Я передвигаю белую пешку на две клетки вперед. Немного подумав, отвечаю ей черным конем. Это уже третья партия, которую за сегодняшний вечер я разыгрываю сам с собой. Третья, но, скорее всего, не последняя.

Шахматы — единственное средство, пришедшее в мою многострадальную голову, которое смогло бы удержать мои мысли подальше от Лары. Устал я от них. Они, словно старая патефонная пластинка, которая снова и снова проигрывает одну и ту же мелодию, царапая диск иглой, скребли мою уставшую душу. Словно стая голодных крыс, впивались в мою память и, повизгивая от нетерпения, тащили ее к печальному финалу — моему вчерашнему фиаско.

Лекарства, которыми меня накачали вчера в «скорой», а затем в больнице, на время притупили боль, выстроив барьер между мной и моими проблемами. Но сегодня днем эта боль вернулась с новой силой. Сейчас у меня есть шахматы, но что будет ночью? Когда спасительных фигур уже не будет перед глазами, и я останусь один на один со своими воспоминаниями.

Я смотрю на наручные часы (спасибо, хоть их не отобрали вместе с телефоном!) — 20:35. Вот уже 27 с половиной часов я не думаю о Ларе — именно столько прошло с момента, когда я пришел в себя на том злополучном мосту. Откуда мне было знать, что за этим мостом уже не одно столетие тянется дурная слава. Что когда-то давно в этом месте на берегу реки располагалось языческое капище. Что здесь сводят счеты с жизнью несчастные горемыки вроде меня. И откуда я мог знать, что сердобольный прохожий привяжется ко мне, а другие не менее отзывчивые и неравнодушные жители города вызовут «скорую», ибо парень не только решил покончить с жизнью, но еще и разговаривает со своими голосами в голове? Более того, орет на них. А когда не орет, то, словно сурок, впадает в спячку.

Но я же не собирался кончать с собой… Или все же собирался?.. Не помню.

Голоса замолчали, оставив меня в покое, но я-то знал, что это временно. На самом деле они никуда не убрались из моей головы. Они просто вышли, с обидой прикрыв за собой дверь — их старания не оценили по достоинству — и затаились с другой стороны, готовые вернуться по первому зову.

Вот вам! Я мысленно сделал непристойный жест.

Так что сейчас моя голова была наполнена гулкой пустотой, в которую словно пронырливые насекомые так и норовили заползти мысли о Ларе. И я гнал их прочь. Хотя бы вот этой ладьей.

Я дотронулся до гладкого, покатого бока фигуры.

Нет. Пожалуй, лучше сделать ход слоном. Или все же ладьей?

Задумавшись, я откидываюсь на спинку стула.

Справа за соседним столом черноволосая девчонка рисует, ожесточенно черкая на бумажном листке. Карандаш скрипит и рвет бумагу, мелькают колючие локти, обтянутые темной водолазкой. Длинные спутанные пряди, словно черные лианы, свешиваются на лицо и лезут ей в глаза. Резким движением она отбрасывает волосы назад, на мгновение появляется острый подбородок, а затем ее лицо опять пропадает под черной ниспадающей волной.

Мне становится интересно. Я щурюсь, пытаясь разглядеть ее рисунок, но вижу лишь паутину линий, в которой смутно угадывается чье-то лицо. Или это просто шалости моей фантазии и там никого нет? И почему это лицо кажется мне знакомым? Не знаю. Но это точно не Лара, чей образ мог бы преследовать меня даже с чистой тетрадной страницы в линейку.

Скашиваю глаза налево. Стриженый под ноль парень в спортивном костюме, высунув от усердия язык, выкладывает на столе узор или мозаику. Делает это он весьма своеобразно — долго смотрит на сваленные в кучу клочки картона, гипнотизируя их взглядом, затем закрывает глаза и запускает руку в самую середину кучи. Не глядя, быстро выхватывает один кусочек и точно так же, не открывая глаз, кладет его на подложку. Хочется спросить, откуда он знает, в какое место нужно положить взятый элемент, но я молчу.

Я вновь вытягиваю шею и прищуриваюсь, но вижу только бессмысленную мешанину цветов. Но и сам автор, похоже, недоволен своим творением. Он досадливо морщится и бормочет себе под нос проклятия. А что он хотел получить?

Этот парень напомнил мне Кая из сказки про Снежную королеву. Кай выкладывал слово вечность — Ewigkeit, а что выкладывает данный персонаж?

Давлю в себе желание спросить его об этом — меня предупредили, чтобы я не пытался ни с кем заговаривать, ни к кому не лез со своим вниманием и вообще сидел тихо. «Можешь заниматься любым делом, только молча. У нас не принято знакомиться, отвлекать, беспокоить», — сказали мне, перед тем как привести сюда.

Ладно. Не буду знакомиться, отвлекать, беспокоить. Буду сам с собой играть в шахматы.

Я перевожу взгляд на доску и делаю новый ход. Очередная фигура занимает новую клетку на шахматной доске. А затем, не удержавшись, вновь оглядываюсь по сторонам.

Здесь только дети и подростки, многие моего возраста, но есть и гораздо младше. Девочка лет семи-восьми сосредоточенно скручивает из проволоки странную скособоченную фигуру. Рыжеволосый парень, почти мой ровесник, читает старинную книгу, делая пометки маркером прямо на страницах раритета. Твердый переплет с медными наугольниками, обтянутый телячьей кожей, пожелтевший от времени пергамент страниц, покрытый витиеватыми надписями… Да от этого фолианта любой антиквар пришел бы в экстаз! А затем в ужас — от ядовито-зеленых полос, оставляемых на страницах столь странным читателем.

Однако большинство посетителей этих необычных посиделок не делали ничего. Они просто сидели, вперив невидящий взгляд в никуда — в стену или окно, за которым занимался вечер. Или просто в пространство перед собой. Вот как тот тип с худым, даже изможденным лицом, что сейчас трясет головой, уставившись в пустую столешницу перед собой. И хотя его глаза широко открыты, но видят они явно не этот мир. Другой парень что-то тихо бормочет себе под нос, заторможенно раскачиваясь из стороны в сторону. Его бормотание становится громче, закрытые глаза широко распахиваются, движения ускоряются. И вот он уже забился в судорогах, гулко ударяясь затылком об стену. Подоспевшие медсестры подкатывают кресло, ловко пристегивают бедолагу ремнями и быстро увозят его. Я смотрю им вслед. Единственный из всех присутствующих.

В эту странную больницу… Хотя кто сказал, что это больница? Может, это вовсе и не больница… Скорее, совсем не больница. Одни медсестры в серой мышиной униформе, или кто они там на самом деле, чего стоят!

Итак. В это странное заведение меня привезли вчера вечером. Но сначала я побывал в настоящей больнице — с вымотанным доктором в белом халате, палатами, запирающимися снаружи на огромный железный засов, неразговорчивыми санитарами.

Усталый психиатр в старомодных очках, выглядевший гораздо старше своего возраста, быстро заполнил карту и задал мне несколько вопросов, на которые я постарался ответить как можно более осмысленно. А это было совсем непросто после лошадиной дозы успокоительного, которую мне вкатили в «скорой».

— Значит, никакой попытки суицида не было? — спрашивал врач, пытливо заглядывая мне в глаза.

— Не было.

— И в реку прыгать не собирался?

— Нет.

— А зачем тогда с перил вниз головой свешивался?

— Не свешивался я с перил.

— А тут написано — свешивался. И свидетели есть.

Я возмущенно передернул плечами. Ну надо же — оказывается, чья-то неуемная фантазия приписала мне такое! Хотя, кто знает…

— Хм… А почему вообще ты там оказался? Ты же был на мосту? Или тоже будешь отрицать?

— Был. Я там случайно очутился. Гулял по городу.

— Гулял?

— Гулял.

— Ладно, пусть гулял. А зачем ты кричал?

— Я не кричал.

— А тут написано, что кричал.

— Это я, наверное, по телефону трепался, — нашелся я.

И гордый собой — выдать такое в моем состоянии было сродни подвигу — добавил:

— Бабушки, которые вызвали «скорую», не в курсе, что в наше время человек, разговаривающий сам с собой на улице, не обязательно сумасшедший.

Доктор хмыкнул.

— Ну, хорошо. Допустим, — сказал он. — Но ты был сильно возбужден. И врачи «скорой» тоже отметили твое неадекватное состояние. Вот…

Он пошелестел страницами.

— Кататоническое возбуждение, тревога, бред, галлюцинации. Что скажешь?

— Я поссорился с любимой девушкой. Она сказала, что ненавидит меня. Вы бы в этой ситуации смогли оставаться абсолютно спокойным?

Я очень старался говорить убедительно.

— Ладно. А что насчет ангела с собакой? Которых ты просил… — психиатр сверился с записями. — Нет, даже не просил, а требовал убраться из твоей головы, потому что больше не можешь выносить их болтовню. Это я читаю записи врача «скорой».

— Не помню такого, — выдавил я.

Вышло слишком по-детски, поэтому я тут же исправился, решив добавить побольше подробностей:

— Собака была там — кто-то из прохожих выгуливал. Может, она на меня бросилась, я плохо помню. А про ангела какая-то бабка говорила, я-то тут причем?

— Ладно, допустим, — повторил врач. — Значит, поссорился?

Я кивнул.

— И после этой ссоры у тебя не возникло суицидальных мыслей?

— Вы это уже спрашивали. Не возникло.

— То есть ты абсолютно в порядке?

Доктор испытующе смотрел на меня поверх очков.

Я замялся. Это был провокационный вопрос. Я и сам понимал, что далеко не в порядке, да и врать психиатру было опасно. Скорее всего, ложь он раскусит на раз. Их же учат читать язык тела и всякое такое. Плюс опыт работы. Так что я нехотя выдавил «не совсем», глубоко вздохнул и принялся рассказывать о своих провалах в сон, которые одолевали меня в последние дни.

Если в начале рассказа доктор скептически поглядывал в мою сторону, то теперь посерьезнел, отложил свои записи и внимательно слушал мои излияния. Затем последовали подробные расспросы о том, как я сплю ночью, не было ли у меня в последнее время галлюцинаций, не страдал ли кто-нибудь из моих родственников нарушениями сна, не получал ли травму головы.

Закончив с вопросами, доктор задумчиво поиграл авторучкой, затем нехотя проговорил, потирая подбородок:

— Не хочу тебя пугать раньше времени, но похоже на нарколепсию. Хотя и не совсем типичная симптоматика.

— Нарко… что? Но я не принимаю наркотики!

— Нарколепсия — это заболевание. Оно не имеет отношения к наркотикам, просто название такое: от греческого «narkз», что означает оцепенение, и «lзpsis» — сон. Недуг этот довольно редкий и плохо изученный. Развивается обычно в молодом возрасте, вот как у тебя. У мужчин встречается гораздо чаще, чем у женщин.

Он замолчал. Зачем-то пролистал пока еще девственно чистую карту и, сморщившись на пустые страницы, медленно, словно через силу, проговорил:

— Как правило, приступ начинается с головокружения, слабости, ноги становятся ватными. На человека внезапно нападает дурманящая сонливость, он понимает, что ему срочно надо принять горизонтальное положение, иначе он просто упадет. Похоже?

— Более или менее, — пожал плечами я.

Доктор вздохнул и поднял на меня грустные, как у бассет-хаунда, глаза.

— В тяжелых случаях человек не может бодрствовать больше тридцати-сорока минут, максимум часа, затем неминуемо проваливался в сон. Причем, сон может наступить в самое неурочное время и в самом неподходящем месте: в метро, на уроке, в магазине. Зачастую больному на сон требуется всего 5-10 минут, затем он может бодрствовать до следующего приступа.

— Но как же можно жить с таким заболеванием?

Я даже привстал со стула — настолько был обескуражен обрушившимся на меня известием. Одно дело — втихую подремывать на уроках, и совсем другое — падать, где придется, словно сломанный трансформер.

— Сложно жить. Мне доводилось наблюдать одного парня, студента. Чтобы не спать на занятиях, он высыпался «впрок»: на перемене находил пустую аудиторию и, устроившись на трех сдвинутых стульях, мгновенно засыпал. К счастью, на сон ему требовалось минут десять. После этого он мог нормально высидеть академическую пару.

— Но это же можно вылечить? — спросил я, все больше нервничая.

Врач собрал морщины на лбу и вновь досадливо потер подбородок.

— К сожалению, это не совсем мой профиль… Давай не будет забегать вперед паровоза: сначала — обследование, затем — диагноз, а уж потом лечение, — проговорил он.

И, несмотря на то, что закончил он фразу энергичным, обнадеживающим тоном, эта напускная бодрость показалась мне оптимизмом у постели умирающего.

— Нарколепсия диагностируется с помощью метода полисомнографии — графической регистрации процессов сна, — продолжал тем временем врач. — К сожалению, у нас нет подобной аппаратуры. Но кое-что можем сделать и мы. Помимо общих анализов проведем компьютерную томографию и МРТ, изучим послойно твой мозг, чтобы исключить повреждения области гипофиза и гипоталамуса — эти области головного мозга отвечают за регуляцию цикла «сон-бодрствование».

Доктор сделал пару пометок в медкарте, пробормотал себе под нос, что было бы неплохо посоветоваться с каким-то Глуховым, и уже громче добавил для меня:

— Начнем завтра утром. Я сейчас не буду назначать тебе лечение, пропишу только легкое успокоительное и посмотрю тебя еще раз перед сном. Пока все. Сейчас тебя отведут в палату, и ты сможешь отдохнуть.

Но он ошибся, в палату я так и не попал.

Дверь в кабинет распахнулась, и на пороге застыл, заполняя собой дверной проем невысокий, но чрезвычайно широкий санитар с наголо обритым черепом. Из-за его исполинских плеч, обтянутых белой футболкой, выглядывало озабоченное мамино лицо.

— Здесь, это… к вам пришли, — буркнул санитар, вопросительно выпятив квадратную челюсть вперед.

Получив одобрительный кивок доктора, он посторонился и пропустил маму в кабинет.

Мама выглядела не столько обеспокоенной, сколько раздосадованной — уж я-то могу отличить одно от другого. На меня она предпочитала не смотреть. Перед собой она держала большую спортивную сумку, с которой я обычно ездил в летний лагерь. Этой сумкой мама словно хотела отгородиться от проблем и меня, как их неизменного генератора. Я мог себе представить, что сейчас творится в ее голове. Хмуро сдвинутые брови и скорбно поджатые, неровно, в спешке накрашенные губы говорили сами за себя.

Доктор слегка приподнял зад со стула, приветствуя посетительницу, и махнул мне рукой в сторону двери:

— Подожди в коридоре.

Под присмотром квадратного санитара я уселся на жесткий пластиковый стул напротив зарешетчатого окна. От голода и неприятных известий меня мутило, слегка кружилась голова. Доносившиеся издалека дверные скрипы и лязганье лифта отдавались в затылке тупой болью. А внезапно раздавшийся в недрах больницы грохот — словно мешок гвоздей высыпали в металлический в таз — заставил меня испуганно дернуться.

Болезненно скривившись, я потер виски.

— Кандалы с цепями для меня готовите? — невесело пошутил я.

Однако санитар не улыбнулся. Мою шутку он встретил с каменным лицом, не дрогнув ни единым мускулом. Ну и ладно.

В больничном коридоре неаппетитно попахивало тушеной капустой и лекарствами. И хотя мой живот сводило от голода, к горлу подступила тошнота. Я судорожно сглотнул, прогоняя внутрь застрявший ком, и сделал пару глубоких вздохов — не хватало еще, чтобы меня здесь вырвало. Помогло. Надолго ли?

От нечего делать я принялся наблюдать за большой иссиня-черной мухой, невесть как оказавшейся в этом приюте скорби. Словно умалишенная, муха билась головой об оконное стекло. Заговаривать с санитаром я больше не пытался. Тот в свою очередь тоже не досаждал мне своим вниманием. Важно оттопырив нижнюю губу и развернув богатырские плечи, он бросил пару пристальных взглядов в мою сторону. Но, убедившись, что ни сбегать, ни буянить я не собираюсь, быстро потерял ко мне интерес, достал телефон и принялся играть в «сапера».

Смотреть за мучениями мухи мне вскоре надоело, и я перевел взгляд на большие настенные часы. Вот если бы можно было отмотать время назад, — пришла в голову неожиданная мысль. Часов так на пять-шесть. А еще лучше недели на две. Я уставился на циферблат и напрягся, гипнотизируя его взглядом, но стрелки остались на месте. Более того, вскоре перескочили на следующее деление. Я вздохнул и расслабился. И вдруг обнаружил, что сквозь неплотно прикрытую дверь докторского кабинета мне прекрасно слышно, о чем говорят внутри, надо всего лишь немного напрячь ухо.

— Как же вы не заметили, что с парнем творится неладное? — укоризненно-удивленно вопрошал доктор.

— Что я должна была заметить? — отбивалась мама. Ее голос нервно вибрировал. — Я целый день на работе. Если бы наше правительство заставило бывшего мужа платить нормальные алименты, как при советской власти, я бы могла больше времени заниматься сыном. А так я вынуждена работать как ломовая лошадь!

Мама перешла в нападение. Так всегда бывало, когда она чувствует себя виноватой.

— Но вечером… В выходные… — не сдавался врач.

— Вечером и в выходные мне нужно купить продукты на неделю, перестирать белье и переделать остальной воз и маленькую тележку неотложных дел, — отрезала она.

Доктор замолчал, признавая полное поражение, затем переменил тему:

— Отец принимает в воспитании Романа участие? Нет? У мальчика сейчас трудный возраст. Вам стоило бы поспособствовать тому, чтобы ваш муж больше занимался Романом.

Про отца и мужа он зря сказал. Теперь ему придется выслушивать тираду длиной с Транссибирскую магистраль о никчемности современных мужчин. Зато я мог какое-то время не напрягать ухо: все, что она скажет в ближайшие двадцать минут, я слышу на протяжении всей своей жизни. Тем более, что за окном разворачивалось нечто более интересное, чем муха и мамин спич о современных мужчинах.

В заваленный всяким хламом больничный дворик осторожно вползал черный «Мерседес». На фоне старых ржавых кроватей, сваленных возле облупленных стен, видевших последний раз кисть маляра еще в прошлом веке, его черные лаковые обводы смотрелись инородным телом, этаким космическим пришельцем из далекой галактики на помойке. Машина остановилась, открылась задняя дверь, и во двор ступил мужчина в черном костюме. Он тоже выглядел инопланетянином — настолько диссонировал его дорогой костюм с выцветшими пижамами здешних аборигенов, прогуливающихся по двору.

Вскоре «инопланетянин» скрылся из виду, наверное, вошел в здание, а мама тем временем закончила с обличительными речами и перешла к выяснению, чем все-таки болен ее отпрыск, то есть я.

— Есть подозрения на нарколепсию, — неуверенно, словно даже извиняясь, проговорил врач.

— Так я и знала! Наркотики! А вы говорите — девушка, первая любовь…

В голосе мамы звучало мрачное торжество.

Врач тяжело вздохнул и принялся долго и нудно объяснять значение термина, а я опять отвлекся, потому что по коридору в мою сторону направлялся тот самый «инопланетянин» в безукоризненном костюме. Глядя на него, мне вспомнилось полузнакомое слово «импозантный». Худощавое лицо с четко очерченными скулами, темные волосы, уложенные первоклассным парикмахером, аккуратно подстриженная черная бородка. Посетитель уверенно ступал по вытертому линолеуму, как будто являлся здесь полноправным хозяином. Да что здесь — в обычной городской больничке. Такие люди чувствуют себя хозяевами положения всегда и везде.

Санитар напрягся и слегка подался в сторону пришельца, но одно, едва уловимое движение брови незнакомца буквально пришпилило его к стенке.

Подойдя к кабинету, откуда доносился монотонный бубнеж, Черный Костюм остановился и оглянулся на меня. Левая бровь вновь слегка выгнулась, на тонких губах промелькнула многозначительная улыбка. И от этой улыбки у меня сразу же заныло внизу живота, там, куда провалилась моя испуганная душа.

Незнакомец давно скрылся в кабинете, а перед моими глазами все еще стояла холеная рука с золотым перстнем на безымянном пальце, вальяжно прикасающаяся к ручке двери.

Вместе с ним в кабинет вошла тишина. Сколько я не прислушивался, больше не смог разобрать ни единого слова.

— Кто это? — спросил я озадаченно топтавшегося подле меня санитара.

— Это… Немец какой-то. Или швед. Пес их разберет. Все исследуют, стервятники.

— Что исследуют?

— Наверняка пакость какую-нибудь. Всякое про них, пакостников, болтают.

— А что болтают? — не сдавался я.

Я был до такой степени заинтригован, что позабыл про свою робость перед этим квадратным «носорогом». Но и «носорог» оказался настолько выбит из колеи визитом, что снизошел до ответов.

— Болтают? Это… Всякое. Только ничего хорошего.

И окинув меня взглядом, в котором впервые промелькнуло нечто человеческое, добавил:

— Да, парень, не повезло тебе…

Договорить он не успел, потому что из кабинета показался «пакостный немец или швед», за ним вышел доктор с папкой в руках. Процессию замыкала мама с моей сумкой.

— Ты отправишься с господином Граветтом. Он представляет зарубежный исследовательский фонд. У них прекрасное оснащение, новейшая фармакология, условия опять же отличные… Там тебе даже лучше будет….

Что-то не ощутил я в голосе доктора уверенности, когда он произнес «лучше».

— А если я не хочу в фонд? Если я хочу остаться здесь?

Доктор слегка поморщился и посмотрел на часы. В его глазах явственно читалась покорность судьбе и обстоятельствам.

— Видишь ли… — начал врач, на меня при этом он старался не смотреть, но его перебила мама.

— Роман, прекрати, немедленно, — отрезала она. — Все решено, ты едешь. Я уже подписала бумаги. Твое мнение здесь никому неинтересно.

Как же ей хотелось побыстрее от меня избавиться, свалив ответственность на чужие плечи, даже совсем незнакомые.

— К тому же у меня есть распоряжение Министерства здравоохранения всячески содействовать работе фонда. Если им интересен кто-либо из наших пациентов, нам рекомендовано оказать всяческое содействие, — добавил доктор и, наконец, поднял на меня виноватые глаза.

В голосе врача слышались досада и бессилие. Таким тоном сообщают о смерти или неизлечимой болезни, когда уже ничто не может спасти пациента. Чувствовалось, что он действительно не хотел отдавать меня этому стервятнику в черном, но ничего не мог поделать. Как и санитар, что-то знал он такое про этого господина Граветта. Что-то нехорошее, что заставляло тревожиться за мое будущее. Мне же было отрадно, что хоть кому-то небезразлична моя дальнейшая судьба, пусть и без особого результата для меня.

— Да, это так. Полное и безоговорочное содействие, — вдруг прозвучал приятный баритон. По-русски этот немец-швед изъяснялся практически без акцента, лишь некоторые слова выговаривал излишне четко, акцентируя гласные. — Всего наилучшего. Пойдем.

Последнее «пойдем» предназначалось мне.

Мама страдальчески морщила лоб и копалась в своей сумке в поисках анальгина, доктор упорно прятал от меня взгляд, рассматривая трещину на стене. Так что мне ничего не оставалось, как молча подхватить свою сумку и двинуться в неизвестность.

Я занял место на заднем сидении рядом с Черным Костюмом по фамилии Граветт. В машине витал едва уловимый запах, но я никак не мог понять, какой именно. Что-то очень знакомое… Название вертелось на языке, но отказывалось с него слетать.

У меня было множество вопросов к моему попутчику. Однако, не успел я раскрыть рот, как он предупреждающе поднял руку и молча приложил указательный палец к губам.

 

2

Наверное, по дороге я задремал.

Когда я открыл глаза, «Мерседес» не двигался. В распахнутую дверь машины тянуло ночной прохладой, из густой листвы доносился негромкий стрекот сверчков. Сверху, словно приветствуя меня, пару раз ухнул филин. Рядом с автомобилем на гравиевой дорожке стояла моя сумка, а цепкая рука шофера, бесцеремонно ухватив меня за плечо, уже тянула наружу.

Понукаемый молчаливым шофером, я выбрался из автомобиля.

Мой взгляд уперся в старинную бутовую кладку, переходящую в ряды красного кирпича, казавшегося в темноте почти черным. Ряд узких, стрельчатых окон наглухо закрыт ставнями. Зато прочная, обитая железом, дверь, призванная оградить от непрошеных посетителей, сейчас была призывно распахнута. Я запрокинул голову вверх — острые маковки разновеликих башен терялись в ночном небе. Прямо готический замок из детской сказки про злого колдуна! И что-то мне подсказывало, что этим злым колдуном в моей сказке окажется немец-швед в черном костюме, который привез меня сюда.

Получив отнюдь неделикатный толчок в спину, я двинулся к двери, переступил порог и оказался в огромном холле, где легко могли потеряться два человека — я и поджидавшая меня молодая женщина в сером брючном костюме, больше напоминавшем униформу. Высокий рост, светлые волосы забраны сзади в тугой пучок, черты лица хоть и правильные, но приветливым и добрым назвать это лицо я бы поостерегся.

Женщина заперла за мной дверь — таким замкам и засовам могла бы позавидовать любая секретная лаборатория — и повернулась ко мне.

— Здравствуй, — коротко сказала она, легко подхватывая мою сумку. — Я Ирма. Я провожу тебя в твою комнату.

— В больнице обычно говорят палата, — усмехнулся я. — Хотя я уже сомневаюсь, что попал в больницу. Скорее, в замок дракона.

Чего я ожидал? Приветливую улыбку? Пару добрых слов, которые могли бы подбодрить новичка? Наверное. Только, похоже, местным медсестрам, или кем там являлась эта Ирма, чувство юмора неведомо.

Мы поднялись по широкой мраморной лестнице на третий этаж — если я, конечно, ничего не напутал с подсчетами. Ирма по-хозяйски шваркнула пластиковой картой по дверному замку, и прочная металлическая панель плавно отъехала в сторону, впуская нас в длинный коридор с двумя шеренгами деревянных дверей по бокам. Подождав пару секунд, пока панель встанет на место, Ирма двинулась вперед. Я поплелся за ней. Я старался ступать как можно тише, но все равно в ночной тишине мои шаги оборачивались гулкой поступью Командора.

Еще один взмах карты возле дверного замка и мы вошли в довольно просторную комнату. Добротная деревянная кровать, ковер на полу, встроенный в стену шкаф, огромный письменный стол с большим монитором. Казенно-безликая обстановка… нет, не больничной палаты, больше похоже на отель. И лишь забранное глухой решеткой окно говорило о том, что попал я отнюдь не в гостиницу.

На меня надели браслет — чтобы можно было следить за состоянием моего здоровья. Так мне сказали. Отобрали телефон — лишние разговоры с родственниками и друзьями могут вызвать нежелательные воспоминания, которые, в свою очередь, могут негативно сказаться на моем состоянии. Забрали лежащую в сумке электронную книгу — тебе она не понадобится, у нас есть своя библиотека. Даже зубная щетка с тюбиком пасты и пакет сока почему-то были изъяты. Неужели они тоже могли вызвать негативные воспоминания? Но вслух этого я произносить не стал. Спасибо, что хоть часы оставили. Да томик Ницше. Видимо, сочли содержание этой книжицы подходящей для моего нынешнего состояния.

— В холодильнике напитки и фрукты. Если тебе будет что-нибудь нужно — можешь связаться со мной через компьютер, — продолжала наставлять меня Ирма. — Верхний свет автоматически гаснет в 22–00. Сегодня для тебя сделано исключение, чтобы ты мог освоиться.

Из этих слов я сделал вывод, что сейчас больше 22–00. И то правда — ночь на дворе. Сколько же мы добирались до этого странного места?

Ирма еще что-то говорила, но я не слушал. Наконец, она пожелала мне спокойной ночи, и, велев начать утро с изучения правил, удалилась.

Не раздеваясь, я улегся на кровать. Удобная. Но сон не шел. То ли я успел выспаться в машине, то ли сказывалось чудовищное напряжение сегодняшнего дня, но заснуть я не смог. Порядком промаявшись, я поднялся и включил компьютер.

Надо сказать, что интерфейс был настроен достаточно удобно, чтобы его мог освоить даже ребенок. Можно было связаться с персоналом — оказывается, Ирма действительно была моей личной медсестрой. Заказать меню на завтра, что я тут же и сделал. Ознакомиться со своей медкартой… А вот тут меня ждал облом — карту на меня еще не успели завести.

Быстро пробежав по каталогу, я перешел в раздел «обучение и досуг». Здесь находилась фоно- и видеотека, содержащие обучающие курсы по всем предметам за среднюю школу. Пощелкав по иконкам, я набрел на очень неплохую библиотеку: классика, фэнтези, фантастика… Я обратил внимание, что книги и фильмы были подобраны несколько своеобразно. Тот, кто занимался отбором произведений, наверняка был большим любителем мрачного фэнтези и готических романов.

Но меня интересовало другое. Я опять вернулся в главный каталог и принялся методично перебирать пункт за пунктом. Странно. Почему здесь, где есть почти все, нет информации о самом заведении, в которое я попал?

Долгое сидение за столом утомило меня. Я зевнул, выключил большой свет (тут же зажегся маленький ночник на стене) и растянулся на кровати. Едва моя голова коснулась подушки, я провалился в сон без сновидений и Лары…

Все это произошло со мной вчера. А сегодня, сутки спустя, я сидел в огромном зале, где после ужина собирались все пациенты, постояльцы или подопытные — уж не знаю, какой термин лучше отражает истину, — и играл сам с собой в шахматы. Почему сам с собой? Потому что играть с кем-то запрещено правилами, как и разговаривать с кем-либо кроме персонала. Еще нельзя было без разрешения и сопровождения выходить из своей комнаты. Вообще, насколько я успел заметить, запрещать здесь любили и умели.

Я сделал пару ходов. Две фигуры пополнили скопившиеся по обе стороны шахматной доски кучки — слева черную и справа белую. Партия неумолимо стремилась к ничьей. Не люблю так заканчивать игру. Я еще раз внимательно оглядел сложившуюся на доске картину. Фигуры словно застыли в немом ожидании, а я никак не мог ни на что решиться. С одной стороны, мне совсем не хотелось закончить партию вничью, а с другой, я никак не мог отважиться на рискованный ход, который бы смог оживить игру. Я попеременно трогал то коня, то ладью, но каждый раз возвращал фигуры на доску.

С ладьей в руках меня и застал безутешный вопль, раздавшийся в глубине зала. Кричал парень, собирающий пазл. Теперь все кусочки так и не созданной картины были разбросаны по полу, а сам собиратель бился в конвульсиях, медленно сползая под стол. К бедолаге стремительно подскочили две серые копии Ирмы — настолько они были похожи, прямо через одежду всадили укол и, закинув безвольно болтающиеся руки несчастного себе на плечи, повлекли его к выходу. Парень, уронив голову на грудь, затих.

Пока я изумленно наблюдал за происшествием, на сцене нашего театра абсурда появился новый персонаж: лет двенадцати, довольно упитанный, с двойным подбородком и брезгливо оттопыренной нижней губой. Лениво оглядев зал, пацан подтянул спадающие с выпирающего животика брюки и вразвалочку направился в мою сторону. Молча и не глядя на меня, как и предписывали правила, бросил на стол большую цветастую коробку «Лего», дернул стулом и устроился напротив меня.

Я вновь протянул руку к ладье, погладил ее теплые деревянные бока и вздрогнул от неожиданного грохота. Это содержимое коробки рассыпалось по столу. Пластмассовые детальки разлетелись по всей столешнице, несколько штук упали на пол. Не обращая на меня внимания, толстяк сгреб все в одну большую кучу, расстелил инструкцию и, громко сопя, принялся собирать игрушку.

Я вернулся к шахматам, не забывая время от времени украдкой поглядывать на своего нового соседа. Пожалуй, стоит рискнуть. Ладья заняла новую клетку, ту, где только что стоял черный конь, а черная пешка зато перескочила на место слона. Положение на доске становилось интересным. Я с головой погрузился в партию, и когда за столом вдруг раздался тихий незнакомый голос, то чуть не подскочил от удивления.

— Молчи, говорить буду я. Не отвечай, только слушай.

Во все глаза я уставился на парня.

— Идиот, не пялься на меня, — прошипел он, продолжая быстро-быстро нанизывать пластмассовые шестеренки на ось. — Они могут наблюдать за нами.

Я открыл рот, собираясь спросить, кто «они»…

— Молчи, — быстро приказал пацан сквозь зубы. — Если заговоришь — они увидят, а это нам совсем не нужно. Смотри на свою доску.

Хоть я и был крайне удивлен, но повиновался.

— Вот так-то лучше, — облегченно выдохнул он.

Громко сопя, мальчуган скрепил вместе еще несколько пластмассовых брусочков и пробурчал:

— Надо тебе кое-что рассказать. Не здесь. Я приду в одиннадцать часов.

Его руки проворно мелькали, складывая, завинчивая, соединяя. Вскоре на столе появилась летающая тарелка с растопыренными ногами и рукой-манипулятором сверху. Парень удовлетворенно хрюкнул, повертев ее в руках, затем встал и молча направился к выходу.

* * *

Часы, выведенные на экран монитора, показывали пятнадцать минут десятого. Я валялся на кровати с раскрытым томиком Ницше. Неужели мама не смогла найти другое чтиво для сына, стоящего одной ногой на пороге сумасшедшего дома? Или, наоборот, творение человека, который свел себя с ума, было мне намеком? Но мою голову занимали отнюдь не мрачные рассуждения философа. Что это было, там, в зале? Может, все эти речи предназначались вовсе не мне? Или все-таки мне? Не спроста же этот странный пацан подсел за мой стол, хотя мы с ним совершенно не знакомы… Но как он придет ко мне в одиннадцать часов, ведь нам не разрешают выходить из комнат? И даже если придет, то я все равно не смогу его пустить, я просто не знаю, как открыть дверь. Вчера я исследовал замок — что снаружи, что изнутри его можно открыть только специальным электронным ключом, лежащим в кармане Ирмы.

Вопросов у меня накопилось множество. Примерно столько же, сколько деталей в конструкторе летающей тарелки, что осталась стоять на столе в зале. Конечно, сохранялась немаленькая вероятность розыгрыша — пацан просто решил посмеяться над новичком. Дескать, я буду думать, ждать… Но что-то мне подсказывало: он был вполне искренен. Да и если рассуждать логически: прикол хорош, когда можно исподтишка проследить за недотепой. Но если мальчуган не придет, то возможности наблюдать за мной у него не будет. А если придет, то это уже не прикол.

Я вяло перелистывал страницы — все равно никакие философские мудрствования не шли на ум — и время от времени кидал нетерпеливые взгляды на часы в ожидании часа Х.

Когда большая и маленькая стрелки сошлись на цифре одиннадцать, мое напряжение достигло апогея. Лежать я уже не мог. Я нетерпеливо мерил напольный ковер шагами. Пять шагов вперед, поворот, три в сторону. Еще пять шагов вперед, поворот…

Но вот стрелка дернулась и перескочила на следующее деление. Я подошел к двери и прислушался — тихо. Ну что ж, с прискорбием вынужден констатировать, что ты, как последний лох, попался, сказал я себе. Почему-то было гадко. Я сел на кровать и почувствовал, что проваливаюсь в сон…

Пробуждение вышло тягостным и долгим. Я не сразу пришел в себя, а затем несколько минут лежал, не в силах пошевелиться. Такое со мной было впервые. Хотя нет… Точно также я не мог пошевелиться там, на мосту…

Перед моими глазами все еще стояли картины сна — покинутый чердак с одиноким креслом и катящийся ко мне мяч. Здесь царило полное запустение. Лишь пыль, играющая в лучах золотистого света, была единственным обитателем этого места.

Я моргнул и слегка повернул голову. В тусклом свете ночника смутно угадывалась обстановка комнаты. Но что-то изменилось. И я никак не мог понять что. Щурился, безуспешно пытаясь что-либо разглядеть в полутьме. Напрягал слух, стараясь уловить едва заметные шорохи. Наконец оцепенение разжало свои когти, и я смог пошевелиться.

В моей комнате кто-то был. Со стороны стола слышались возня и сопение.

— Какого лешего ты роешься в моих вещах?

Темный силуэт за письменным столом вскочил, заполошенно метнулся к двери, выронив книгу. Но быстро взял себя в руки и вновь уселся на стул.

— Вот уж не думал, что ты будешь читать этого неудачника, — ответил мне мальчишеский голос.

— А я и не читал, — сказал я.

Осторожно сгибая ноги, я уселся на кровати.

— А чего она тогда открытая лежит? — ехидно осведомился гость.

Наверное, глаза у меня закатились, так что парень быстро проговорил:

— Ладно, проехали.

Это был тот толстый пацан, который назначил мне встречу. Но как он оказался в моей комнате?

— Ну?

Оседлав стул, мальчуган вопросительно развернулся ко мне.

— Что «ну»? — передразниваю я его. — Я думал, это ты хочешь что-то мне сказать.

Парень молчал, продолжая с интересом рассматривать меня. Затем искра в его глазах погасла, и он пробормотал:

— Жаль, очень жаль. Похоже, друзей по несчастью прибыло.

— Ты о чем? Яснее выражаться не можешь?

— Это я так… Не бери в голову, — пробурчал он и добавил совсем другим, жизнерадостным, тоном:

— Ну, будем знакомы. Ярик.

— Роман. Как ты оказался в моей комнате?

Пацан опять засопел, и достал из кармана ключ-карту.

— Откуда она у тебя?

— Нашел.

Ну да, конечно же, так я и поверил! Наверняка где-нибудь спер.

— Тебя уже тестировали? — вдруг спросил Ярик, и по дрогнувшему голосу я догадался, что этот вопрос он задал не из праздного любопытства.

Всю первую половину сегодняшнего дня меня обследовали, кололи, опутывали проводами, прослушивали… Но почему-то я был уверен, что Ярик имел ввиду нечто иное. Поэтому я просто пожал плечами и сказал, стараясь, чтобы мой голос не звучал заинтересованно:

— А что?

— Да так просто, разговор поддержать.

И почему мне кажется, что сказать он хотел совсем не это? Попробуем изменить тему разговора.

— Ты давно тут? Что это за заведение? На больницу не похоже.

— Да, непохоже, — кивает он в полутьме. — Кстати, тебе уже поставили диагноз?

— Поставили еще в обычной больнице, правда, под вопросом. Нарколепсия, развившаяся на фоне длительной депрессии.

— Я тебя спрашиваю не про медицинский диагноз.

Я вновь недоуменно пожал плечами:

— А какой еще может быть кроме медицинского?

— Ладно, проехали. С тобой разговаривал… Ну такой…

И Ярик в двух словах набросал портрет типа в черном костюме, привезшего меня сюда.

— Нет. Зато он привез меня сюда.

— Неужели сам поехал? — восхитился пацан. — Ну и ну! Интересно, что же он такое в тебе думает найти, что никому тебя не доверил?

Ярик замолкает, изредка кидая на меня сложные взгляды. Сопит, хмурит лоб, в задумчивости кусая губу, — какие-то концы с концами в его голове не сходятся.

— Э-э-э… — тянет он. — А сам-то ты что думаешь о своем… гм… состоянии?

— Вчера, например, я заснул посреди улицы. Что тут можно думать?

— Да, хреново, — соглашается гость.

Какое-то время мы болтаем на разные темы, потом Ярик собирается уходить. Он слезает со стула, поддергивает сваливающиеся штаны и вразвалку шагает к выходу. Топчется у двери, словно никак не может решиться что-то сказать напоследок.

— Хочешь отсюда выбраться поскорее? — наконец спрашивает он.

Я киваю. Сейчас мне любой совет не помешает.

— Завтра тебя наверняка потащат на тестирование. Там тебе будут рассказывать разные байки, показывать видео и анализировать твою реакцию. Заткни уши, не смотри, не вникай ни во что. Считай овец, когда будешь слушать текст. Расфокусируй зрение и думай о чем-то своем, когда тебя заставят смотреть на экран. Повторяй любую считалку, когда пойдет аудиозапись. И не слушай их, какую бы дичь они тебе при этом не втирали. Понял?

Я даже не пытаюсь скрыть своего удивления. Что за странный совет? Не самый лучший вариант поведения в беседе с психиатром или иным мозгоправом. Ну да ладно, разберемся.

Я вытягиваюсь на кровати и размышляю о моем вечернем посетителе. Зачем он приходил? Познакомиться? И почему он помогает мне? Я так и не решился задать этот вопрос, хотя он и вертелся у меня на языке. А почему, собственно, нет? Люди должны поддерживать друг друга.

 

3

Сегодня вечером я выбрал шашки.

Ярика я увидел издалека. На этот раз он не стал подсаживаться ко мне за стол, лишь поприветствовал меня издалека скупым жестом, который я истолковал так: жди, приду.

Я незаметно огляделся. Вчерашнего любителя пазлов нигде не было видно, брошенная на стол коробка скучала в одиночестве. Были и другие пустующие места. Неужели тех, кому они предназначались, постигла столь же печальная участь? Зато, справа от меня по-прежнему раздраженно рвала свои рисунки черноволосая девчонка, а слева все так же издевался над книгой рыжеволосый парень.

Не особо шевеля извилинами над ходами, я механически переставлял шашки. Одновременно с этим я пытался найти ответы на три мучивших меня вопроса, которые по сути являлись одним. Что произошло сегодня днем? Куда я попал? И что со мной будет дальше?

Мой новый приятель оказался прав: явившаяся утром Ирма повлекла меня на тестирование.

Мы спустились по лестнице и оказались в другом крыле замка. Похоже, здесь долгое время никто не жил. Нас встретили гулкие коридоры с отполированными веками каменными плитами, да торчащие из стен железные конструкции, предназначавшиеся для отсутствующих ныне старинных светильников. Серебристая металлическая дверь, возле которой мы остановились, выглядела здесь крайне неуместно. Как холодильник «Самсунг» в пещере кроманьонца.

Ирма шваркнула своей картой по дверному замку.

Какие же секреты так тщательно здесь оберегают? С такими-то запорами…

Затаив дыхание — а кто бы смог оставаться спокойным в моем положении? — я шагнул через порог.

Я оказался в довольно странном месте. Это был большой зал с узкими закругленными окнами в два ряда и высоким сводчатым потолком, поддерживаемым колоннами. Полустертые, выщербленные плиты на полу, остатки древней лепнины на стенах. Над головой, словно раскрытые пасти чудовищ, низко нависали старинные кованые светильники — бесполезный ныне пережиток средневековья, ибо зал был залит холодным, мертвым светом современных ламп. И в этих старинных декорациях размещалась самая совершенная аппаратура и вычислительная техника, какую я только мог себе представить. Прямо лаборатория сумасшедшего ученого из фантастического фильма.

Меня усадили, вернее, уложили в кресло, вызвавшее стойкие ассоциации с визитом к стоматологу. От одного его вида у меня заныли зубы. А уж когда мои руки и ноги пристегнули к нему ремнями, то разом вспомнились все просмотренные фильмы ужасов. Я чувствовал, как колотится мое сердце, и готовился к худшему. И это худшее пришло в лице пожилого лысоватого дядьки в белом халате и круглых очочках.

И началась экзекуция…

— Позволь, я расскажу тебе одну историю, — монотонно бубнил дядька.

Какую по счету? Четвертую или пятую?

На моей голове сетка с электродами, другие приклеены липучкой к груди и левой руке. Сам я опутан проводами и клеммами. В лицо светит лампа дневного света, придающая окружающей обстановке неестественную контрастность. Передо мной установлен большой экран. Аппаратура почище полиграфа. Но я же не преступник!

Бубнеж вдруг неожиданно сменяется видеофильмом, на экране мелькают какие-то кадры. Появление симпатичной девушки напоминает мне о Ларе. Дальше я не смотрю. Я думаю о любимой. Как там она? Все еще дуется из-за своего Алика? Наверное, недоумевает, куда же я запропастился. Хотя вряд ли… А вот в школе, должно быть, удивлены. Да и слухи, скорее всего, уже поползли… Любопытный как кошка Вовчик наверняка уже позвонил маме. А вот что она ему ответила — это вопрос… Нет, но неужели Лара ни разу не вспомнила обо мне за эти дни?

От моих вяло текущих мыслей меня отвлекает внезапно ворвавшаяся в наушник мелодия. Бах?.. Или Бетховен?.. Никогда не был силен в музыке. Зато Лара музыку любит… Мелодия сменяется очередной историей, которую я также пропускаю мимо ушей.

На экране опять замелькали кадры, сменяя друг друга. Теперь это котики. Котиков любят все… Кстати, как там Римо? Вернулся ли домой разбойник? Вот уж если кто по мне и скучает, так это он.

В наушниках раздается очередное монотонное бормотание. Бубни, бубни, я все равно не слушаю тебя. Лучше я буду считать овец. Раз овца, два овца, три овца…

Я прикрываю глаза и задремываю. Очухиваюсь оттого, что мои барабанные перепонки вновь атакует громкая музыка. На этот раз джаз в самом что ни на есть дурном варианте. Наверное, я морщусь, потому что музыка неожиданно меняется. Теперь это что-то национальное. Чукотское или узбекское. Как будто с кошек живьем шкуру сдирают.

Кошачьи вопли неведомых инструментов сменяются бормотанием моего истязателя, которое я по-прежнему игнорирую. Теперь я думаю о моем новом знакомце — Ярике. Зачем он предупреждал меня, чтобы я провалил это тестирование? Оно, конечно, весьма странное, но, может, нынче так и надо? Что я знаю о современной медицине, особенно, «не нашей»? И тут меня посещает еще одна мысль, заставившая содрогнуться в своих ремнях и вызвавшая всплеск на ближайшем мониторе. Но что если на основе моих реакций мне поставят неправильный диагноз? А потом будут неправильно лечить? Нда-а…

Пока я размышлял о своем незавидном будущем, то не заметил, как в лаборатории установилась тишина, и стул рядом со мной опустел. Оказывается, тестирование давно закончилось, и мой экзекутор ушел во вторую половину зала, отгороженную стеклянной стеной.

И тут тишину прорезал разъяренный женский вопль:

— Что значит, не представляет для нас интереса?! Господин Граветт никогда не ошибается. Да мальчишка просто дурачит вас! Морочит вам голову!

В ответ послышалось знакомое бормотание, прервано очередным возмущенным воплем:

— Какие результаты! О чем вы, профессор? Можете спустить ваши результаты в сортир, они все равно никуда не годятся!

И еще через некоторое время:

— Трижды вы попадаетесь на эту удочку! Трижды!

Какой неприятный голос, думаю я. Интересно, какова же его обладательница?

Узнать это мне довелось уже через пару минут. Передо мной предстала высокая худая женщина в светло-сером халате. Ее лицо портил хищный нос с горбинкой, а сердито сдвинутые брови и желчно поджатые тонкие губы, накрашенные яркой помадой, ему в этом помогали. Этой тонкой гневливо кривящейся помадно-алой ниточкой, перечеркнувшей лицо, она напомнила мне маму. Та тоже вечно поджимала губы, когда была мной недовольна.

Женщина вплотную придвинулась ко мне, больно ухватила за подбородок и прошипела прямо в лицо:

— Поразвлечься решил, щенок? Сейчас развлечешься!

Она наклонилась так близко, что я чувствую исходящий от нее сладковато-пряный запах духов — запах завядших орхидей. Перекисные кудряшки щекочут мое лицо. Скосив глаза, читаю надпись, вышитую на халате, — Dr. Schultz.

Окинув меня ненавидящим взглядом, доктор Шульц уселась на стул, пощелкала мышкой и мое тело пронзила острая боль.

— Так будет каждый раз, когда ты отвлечешься или подумаешь о чем-либо, кроме того, о чем я велю тебе думать, — сказала она и насмешливо добавила: — А теперь, когда ты все понял, продолжим работу.

Не знаю, сколько времени длилась эта пытка. Похоже, не один час. Еще пару раз меня корежило от боли, затем, наверное, я заснул. Потому что когда пришел в себя, то долго не мог пошевелиться, даже повернуть голову. И лишь когда услышал «на сегодня хватит», облегченно перевел дух. Мне казалось, из меня выжали все соки и выпустили всю кровь. Оказывается, вампиры бывают и такими. С перекисными кудряшками и запахом гниющих орхидей.

Из-за стеклянной перегородки появился профессор в очочках и молча расстегнул на мне амуницию, освободив из плена ремней и проводов. Выглядел он побитым и понурым, но все же гораздо лучше меня.

— Реакция есть, завтра проанализируем результаты и можно начинать работать, — бодро заявила Шульц, просматривая какие-то графики на экране.

Она улыбалась, но эта улыбка мне совсем не понравилась.

* * *

Ровно в одиннадцать вечера дверной замок моей комнаты глухо щелкнул, в приоткрытую дверь просунулась пухлая рука и поманила меня за собой.

Без обуви, в одних носках я выглянул в коридор. Ярик приложил указательный палец к губам, призывая к молчанию, и двинулся вперед. Стараясь не шуметь, я направился следом за ним.

Свой браслет я оставил лежать на кровати — Ярик вчера объяснил, как можно снять этот навязанный помимо моего желания аксессуар. По его словам браслет вовсе не отслеживал работу моего организма, как сказала мне Ирма, зато он был снабжен маячком, определяющим мое местоположение. Если бы браслет был настроен на биение моего сердца, мой пульс, то сняв его, я неминуемо вызвал бы тревогу. Но этого не произошло. Это была первая ложь, с которой я столкнулся в стенах замка. Но что-то мне подсказывало, что не последняя.

Прижимаясь к стене, словно ночные грабители, мы пробежали на цыпочках половину коридора и юркнули в незаметный проем, который вывел нас на глухую и узкую лестницу. Удивительно, но при своей более чем внушительной комплекции Ярик двигался легко и где-то даже грациозно, не создавая лишнего шума. Мы спустились до самого низа, обошли лестницу сзади и оказались перед невзрачной дверью, ведущей в каморку уборщика.

В каморке было тесно. Под потолком горела обычная лампочка, заливая пространство теплым домашним светом. На стеллажах громоздились рулоны туалетной бумаги, штабеля моющих средств, запечатанные коробки с какой-то утварью. В углу устроились ведра, швабры и пылесосы.

Прямо на полу, привалившись к стене, сидела та самая художница с черными волосами. Первое, что бросилось мне в глаза, были узкие голые ступни с накрашенными зеленым лаком ногтями. Лишь потом я заметил черные джинсы, обтягивающие худые икры, лиловую юбку с кружевными воланами, надетую прямо поверх джинсов, и черную хламидку с капюшоном, болтающимся на спине. Пронзительные, густо подведенные фиолетовым глаза быстро мазнули по нашим лицам и закрылись.

Засмотревшись на девчонку, я не сразу сообразил, что в каморке находятся еще два человека. На перевернутом пластиковом ведре чинно сложив руки на коленях сидела малышка лет семи в синем костюмчике с плиссированной юбкой, а у стены скорчился парень моего возраста. Тот самый наголо обритый собиратель пазлов в спортивном костюме, который еще вчера бился в истерике. Сейчас, обхватив колени руками и вперив невидящий взгляд в стену напротив, он слегка раскачивался, дергая шеей. На нас любитель мозаики не обратил никакого внимания. Зато малышка проводила меня внимательным, совсем недетским взглядом.

— Привет. Вы что тут побег замышляете? — пытаюсь пошутить я, чтобы хоть как-то разрядить повисшее в кладовке напряжение.

Получилось неловко.

— Хрен отсюда сбежишь, — выругалась чернявая, не открывая глаз. — Никто и никогда еще…

— А как же Ника? — встрепенулся Ярик. — Она же…

— Засохни, трепло!

Гневный окрик девчонки мгновенно затыкает Ярику рот.

— Да ладно тебе, — бормочет он, влезая верхом на огромный пылесос. — Ему можно.

— Заткнись, — уже спокойнее повторяет девчонка.

— Не командуй, не на плацу, — огрызается Ярик. Тон у него обиженный.

— Ника, — вдруг подает голос парень у стены.

Его глаза лихорадочно обшаривают комнатенку.

— Ника-а-а, — жалобно блеет он.

Чернявая бросается к нему:

— Успокойся, пожалуйста, успокойся.

Она ласково гладит парня по стриженому шишковатому затылку. И развернувшись к Ярику, злобно бросает:

— Ты совсем идиот?! Совсем берега потерял?

— А что я? — ощеривается Ярик. — Значит, забыть и не вспоминать? Считать, что никто и никогда?..

— Для нас, — она выделяет голосом слово нас. — Все равно, что никогда…

Потоптавшись на месте, я устраиваюсь у стены на корточках рядом с любителем мозаики. Наверное, со стороны мы похожи на пару гопников у придорожного забора.

— Чего-то я не понял. Отсюда нет выхода?

Это уже мои пять копеек в разговоре.

— Да, выхода нет, — подтверждает Ярик. — Если только стены сломать. Но их не сломать. Семнадцатый век. Тогда строили на совесть.

— Без окон, без дверей полна горница бедняг? — еще раз пытаюсь съюморить я, но опять выходит неуклюже.

— Двери-то есть, только не для нас, — непонятно бормочет Ярик.

— Ты что-нибудь узнал о Грифоне?

Наконец-то я услышал голос малышки.

— Почти ничего, — говорит Ярик, умащиваясь поудобнее на пылесосе. — Пока он в изоляторе. Я заглянул к нему в комнату, вещи еще там. Но не думаю, что это надолго.

— С хрена бы надолго, — ругается обладательница черных волос.

— Этого следовало ожидать, — пожимает плечами Ярик. — Странно было бы думать, что…

Закончить фразу он не успевает. Его опять прерывает окрик чернявой:

— А не трепать языком ты не можешь? — рявкает она и язвительно добавляет: — Для тебя всегда думать странно.

В каморке повисает молчание, только слышно, как Ярик обиженно сопит.

Похоже на то, что пока я не принят в компанию. Опасаются говорить при мне. Но зато теперь я знаю, что здесь есть свои тайны.

— Мент родился, — бормочет девчонка в тишине, рассматривая свои зеленые ногти.

Ярик вдруг спохватывается, как спохватывается человек, забывший о правилах хорошего тона.

— Знакомьтесь, — громко говорит он. — Роман.

Чернявая окидывает меня неприязненным взглядом и отворачивается. Малышка тоже молчит, пристально рассматривая меня. И если спросить, чей взгляд оказался более проницательным — художницы или этой малявки, — то я бы не спешил с ответом. Парень у стены по-прежнему пребывает в каком-то своем мире.

— Ладно, — примирительно говорит Ярик. — Тогда я сам.

Он слезает с пылесоса, подтягивает сваливающиеся штаны и подходит к девочке.

— Мелочь на ведре — Яна, но мы зовем ее Малышкой, — обнимая за плечи девочку, говорит Ярик. — А та стерва в черном — Ритка, но она предпочитает, чтобы ее называли Леди Нест. Некоторые, попав сюда, считают нужным обзавестись новым именем. И им все равно, что порой оно похоже на собачью кличку.

Ярик издает сдавленный смешок.

— Почему так? — выразительный взгляд в сторону чернявой. — Да просто потому…

— Хватит!

Гневный окрик заставляет его проглотить половину фразы. Он фыркает как лошадь и направляется к сидящему у стены парню.

— У стены на кортах, — как ни в чем не бывало, продолжает Ярик. — Берт. Ты не думай, он не всегда был таким. Даже сейчас он нас слышит и иногда пытается что-то сказать.

— Ника-а, — снова шепчет парень.

— Берт у нас собирает пазлы, а Яна любит слушать страшные истории. Например, такие. Жила-была девочка, и был у нее дома черный телефон. Мама девочки строго-настрого запретила подходить к нему. Но однажды, когда мамы не было дома, телефон зазвонил. Девочка взяла трубку.

Ярик схватил черные хозяйственные перчатки с полки, натянул себе на руки и завыл замогильным голосом, растопыривая пальцы в сторону Яны:

— Девочка-девочка, Черная рука подходит к твоему дому…

Леди Нест бросила рассматривать свои ногти и покрутила пальцем у виска.

— Девочка-девочка, Черная рука уже на твоей улице! — продолжал куражиться Ярик, придвигаясь к малышке.

Но, наткнувшись на ее укоризненный взгляд, опустил руки.

— А теперь я расскажу свою страшную историю, — неожиданно для себя заявил я и пустился в откровения о своих сегодняшних мытарствах.

— Здесь всегда так лечат? — закончил я свое повествование вопросом.

Реакция на него была довольно странной. Ярик заржал в голос, чернявая хмыкнула. Даже лицо малышки тронула легкая улыбка, стерев на время недетскую серьезность.

— Ой, ну уморил, — ухохатывался Ярик. Поддерживая колыхающийся от хохота живот, он медленно сползал с пылесоса, на который успел взгромоздиться во время моего рассказа. — Этот поц сюда лечиться пришел!

Я непонимающе переводил взгляд с одной веселящейся физиономии на другую и чувствовал себя полным идиотом.

— Может, все-таки объясните новичку? На правах старожилов.

Как я не старался, чтобы мой голос звучал твердо, но скрыть обиду мне не удалось.

— Лечить тебя тут точно не будут, — отсмеявшись, сказал Ярик. — Здесь из тебя постараются извлечь пользу, выжмут как лимон и выбросят за ненадобностью. Видел вечером зомбиков? То-то же! Вернее, лечить будут только в одном случае: если твоя болячка помешает их планам. Вот, например, понос. Как можно из человека с поносом выжимать соки? Потечет не сок, а… Ну ты понял.

— Я думал… — с сомнением тяну я и понимаю, что не знаю, как закончить фразу.

А что, собственно, я думал, когда меня привезли сюда? Почти все время за исключением первых суток, когда я был не в себе, я не думал вообще или думал о Ларе. Даже сегодня, когда надо мной проводили экзекуцию, то и тогда я думал о Ларе. Да что там говорить, я и сейчас думаю о ней…

— Как, кстати, все прошло? Получилось сбить их с толку? — прервал мои размышления Ярик.

Ему надоело сидеть на пылесосе, и он принялся расхаживать вдоль стеллажей.

— Поначалу вроде да, но потом появилась злобная фурия с фамилией Шульц и долбанула меня током или чем-то подобным, и начала все заново.

— И?

Я хмыкнул:

— И все. Но для чего это?

— А пес его знает, — пожимает плечами Ярик. — Оценивают реакцию на разные воздействия — вербальные, тактильные, визуальные…

— Но зачем?..

— Шульциха наверняка его дожала. Эта не отступит. Сволочь.

Это чернявая перебила меня. Отметилась. Снизошла до разговора.

— Согласен, — кивает Ярик. — Если уж сама Шульциха…

— Кто она такая?

— Руководитель проекта.

— А я думал, что здесь главный тот тип в черном костюме, что меня привез.

— Правильно, он и есть главный, — наставительно поднимает вверх палец Ярик. — Но он не ученый. Он просто главный. Кстати, господин Г вчера опять уехал.

— Наверное, за новой жертвой направился, — бросает Леди Нест.

— Угу, — опять кивает Ярик и добавляет уже для меня: — Кстати о господине Г. На будущее, если тебе доведется с ним столкнуться. Не верь ему, какие бы сладкие песни он тебе не пел. Он способен на любое коварство.

— Это вряд ли, — ворчит Леди Нест. — Я насчет столкнуться. Хотя он тот еще гад.

— Я думал, что гадина здесь Шульц, — шучу я.

— Да, — кивает чернявая. — Но она гадина обыкновенная, а господин Г — Главгад. С большой буквы.

— Это, к примеру, как пингвины, — не к месту вставляет Ярик. — Бывают просто пингвины, а бывают императорские. Ну те, которые большие и с оранжевой шеей.

Разговор опять расклеился. Тишину в каморке нарушает лишь громкое сопение Ярика.

Интересно, они всегда такие или только из-за меня?

Леди Нест достает из торбочки блокнот и начинает рисовать. Я наблюдаю за ней, но разглядеть удается только паутину линий. Вдруг, не закончив работу, она комкает листок и ругается сквозь зубы. Ярик тоже сник. Он достал из кармана пряник и принялся механически двигать челюстями, глядя в пространство. Лишь Берт у стены, да малышка верны своим первоначальным занятиям: первый все также же молча раскачивается китайским болванчиком, а Яна изучающе разглядывает меня. Странный ребенок.

— Ладно, пошел-ка я спать.

Я поднимаюсь и разминаю затекшие ноги.

— Доберешься сам? — осведомляется Ярик и, дождавшись моего кивка, подсаживается к Леди.

— Я тоже пойду, — говорит Яна, направляясь к выходу.

Молча, мы добираемся до коридора с нашими комнатами. Лишь у моей двери девочка вдруг тихонько произносит:

— Они пока не знают.

— Что?..

Я хочу спросить, что и кто не знает, но она предостерегающе прикладывает палец к губам, и я осекаюсь на полуслове.

 

4

Сегодня в каморке нет малышки. Не было ее и за нашим коллективным бдением в зале. Зато Леди Нест выглядит более дерганой и от этого более грубой, чем вчера. Еще вечером, в зале, пытаясь раскладывать пасьянс, я обратил внимание, что чернявая не в себе. Она даже блокнот из котомки не достала, просто пялилась перед собой, хмуря брови и обкусывая зеленые ногти.

— Принес? — не здороваясь, интересуется она, завидев нас с Яриком.

Как и вчера, она сидит на полу, поджав голые ступни. Длинные черные космы свешиваются вниз, закрывая лицо. Котомка с блокнотом отброшены в сторону, а сама Леди Нест похожа на ведьму перед сожжением, как их любили изображать средневековые граверы.

— Принес, — кивает Ярик, доставая из кармана серебристый блистер.

Леди жадно хватает добычу, быстро выщелкивает пару таблеток и кидает их в рот. После чего тряпичной куклой сползает по стене и сворачиваясь клубком на полу.

— Это что? Наркотики?

— Нет, конечно. Откуда здесь наркотики? Так, легкое обезболивающее, — успокаивает меня Ярик, изо всех сил стараясь выглядеть убедительно. — У Ритки голова часто болит в последнее время, вот я и тырю ей таблетки потихоньку.

— С ней все будет нормально? — недоверчиво спрашиваю я.

— Да, конечно.

Я с сомнением качаю головой, разглядываю свернувшуюся в позе эмбриона фигурку. Девчонка тяжело дышит, как будто бы бежит стометровку, глаза под черными веками быстро двигаются. Не знаю, где она сейчас, но там явно неспокойно.

— Не бойся, через час очухается, — бодро говорит Ярик.

Голос его звучит фальшиво.

Я окидываю взглядом каморку, зачем-то заглядываю за стеллажи.

— А где малышка? Ее и вечером почему-то не было.

— Ну мало ли… — бормочет Ярик, отворачиваясь.

Врать он не умеет, хотя сам, скорее всего, думает обратное, а правду говорить почему-то не хочет. Ведь наверняка знает, змееныш, что с девочкой.

Ладно. Разберемся потом. Я переворачиваю пластиковое ведро и усаживаюсь сверху. Ярик залезает на пылесос, поджимает колени и становится похожим на орла на насесте. Очень уж по-птичьи склоняет он вихрастую голову на бок, чтобы задать мне вопрос.

— Расскажи, что с тобой делали сегодня, — требует он сверху.

Я не против. Сегодня меня одновременно заставляли спать и не давали это делать.

Где-то через час после завтрака за мной зашла светловолосая и бесстрастная как холодильник Ирма и повела на экзекуцию. Это была та же лаборатория в том же нежилом крыле замка, что и вчера. Но на этот раз помещение пополнилось обычной медицинской кушеткой на колесиках, доукомплектованной пледом и подушкой. Меня уложили на кушетку, опутали проводами и оставили в покое.

— Можешь читать, можешь смотреть в окно, можешь просто лежать, только не делай резких движений, чтобы не сбить электроды. И ни в коем случае не вставай. Если что-нибудь понадобится, помаши рукой, я увижу на мониторе, — безучастно отчеканила Ирма и оставила меня наедине с Ницше и его мрачной философией.

Какое-то время я читал книгу, прихваченную Ирмой из моей комнаты. Потом мне захотелось чего-то более светлого, и я принялся смотреть в окно. По небу степенно проплывали похожие на комья сладкой ваты облака. Кроны деревьев кое-где уже тронула осенняя желтизна. Вдалеке вилась едва заметная сквозь густую листву дорога, уходя в никуда. Потом мне надоело смотреть в окно, и я просто валялся на кушетке, думая о Ларе. Наконец-то я смог размышлять о ней без прежнего надрыва.

Вскоре я почувствовал, что меня тянет в сон.

Не знаю, сколько я проспал, — попытка поднять руку с часами к глазам потерпела полное фиаско. Так что я просто прикрыл глаза в ожидании, когда оцепенение развяжет свои путы.

— Что ты видел во сне? — раздался сверху требовательный голос.

Шульциха. Ее же здесь не было! В электродную сбрую меня обряжала Ирма.

Я молчу, не в силах произнести ни единого слова.

— Ты меня слышал? — шипит она, наклонившись так низко, что удушливое до тошноты облако увядших цветов вновь накрывает меня. Нетерпеливые, злобные буравчики ее глаз впиваются мне лицо. — Где и с кем ты сейчас был?

Что за странный вопрос — где я был. Здесь, конечно же, на кушетке.

Из-за ее спины выглядывает испуганная физиономия лысого профессора с бумажной лентой в руках. Он сменил вчерашний белый халат на серый и теперь похож на грустного ослика Иа-Иа из мультфильма про Винни-Пуха.

— Э-э-э, — тянет «ослик».

Шульц резко разворачивается в его сторону.

— Ну?

— Он не может ответить. У мальчика приступ кататонии. У него действительно развилась нарколепсия.

Похоже, сейчас профессору опять достанется за некомпетентность.

— Дайте!

Шульц грубо выхватывает из его рук ленту и быстро пробегает ее глазами.

— Да, действительно.

Пока она изучала показания приборов, мои оковы начали отпускать меня. Я пошевелился. И тут же был схвачен за подбородок жесткой рукой.

— Ну? Пришел в себя? Где ты сейчас был?

Ну вот опять!

Шульц впилась мне в глаза, выискивая крупицы информации.

— Что тебе снилось? Постарайся вспомнить, — это уже пришел на помощь серый профессор.

Только вот на помощь кому? Хочется верить, что мне.

— Ничего не помню, — качаю я головой и даже не притворяюсь. Почти.

Шульциха, не отпуская мой подбородок, смотрит на меня таким злобным взглядом, что ему могла бы позавидовать не только наша демоническая завуч, но и сам Мефистофель.

— Ты действительно не помнишь, что видел во сне?

Это уже Ярик.

— Нет.

Прищурившись, он лукаво разглядывает меня. В щелочках его глаз явственно читается: ну мне-то можешь не заливать!

— Снилось что-то, — мямлю я. — Но пока спадало оцепенение, я все позабыл.

Ярик кивает, хотя, по-моему, он мне не поверил. Я уже хочу возмутиться — а не много ли на себя берет этот малолетка, но тут захныкал-заворочался у стены Берт, и Ярик переключился на него. Он сполз с пылесоса, подтянул вечно спадающие штаны и потрусил к бедолаге. Похлопал по спине, что-то прошептал на ухо. Берт, хлюпнув напоследок носом, обвел каморку взглядом, в котором на мгновение промелькнуло присутствие в нашем мире, и, вновь погрузившись в себя, затих. Ярик проковылял обратно к пылесосу и устроился наверху, вопросительно глядя на меня. Он явно ждал продолжения.

Придется рассказывать дальше, тем более что после обеда мои мытарства продолжились с новой силой.

Итак, меня вновь уложили на кушетку, рядом с которой суетился профессор.

— Сейчас ты уснешь, — сказал профессор. — Приборы зафиксируют начало и конец сновидений. Как только сон закончится, и ты перейдешь в другую фазу сна, я тебя разбужу. Будь готов сразу же ответить, что ты видел. Ты меня понял?

— Понял, — буркнул я.

— Тогда ложись, — приказал профессор.

Он старался говорить и действовать четко, но постоянно срывался на суетливые дерганые движения, даже катетер в вену толком поставить не смог — на случай, если мне вдруг станет плохо, так он мне объяснил, — только с третьего раза попал иглой куда нужно.

— Спи, — скомандовал он, усаживаясь за терминал.

Я уже хотел возмутиться — приказывать легко, но попробуй заснуть по команде — как почувствовал, что глаза закрываются сами собой.

Не знаю, сколько я проспал… хотя вряд ли долго. Разбудил меня требовательный окрик. Кто-то бесцеремонно тряс меня за плечо и кричал прямо в ухо:

— Что тебе снилось?

Я с трудом разлепил глаза.

— Ну? Что снилось?

— Ничего не помню, — проворчал я.

— Плохо.

Что плохо? Как будто я могу заказывать сны по своему желанию. Разве такое возможно? Это же не пицца с доставкой на дом.

Профессор закончил делать пометки и повернулся ко мне:

— Повторим.

Это прозвучит странно, но я заснул. А когда очухался, то услышал требование… Да-да, не просьбу, а требование пересказать сон. Я замялся, не каждый сон вот так возьмешь и расскажешь, но профессор мое замешательство истолковал по-своему:

— Не увиливай! По глазам вижу, что помнишь! Сновидения были, приборы не лгут! — высоким фальцетом выкрикнул он.

— Школу видел. Завуча. Она ругала меня за пропуск занятий. Еще видел Вовчика, он выглядывал из-за ее спины и хихикал. А еще…

— Хватит. Это не то, что нам нужно.

Но я все равно продолжил:

— А еще я видел своего кота Римо. Он стоял рядом со мной и шипел. Наверное, на вас, — мстительно добавил я.

Профессор оставил без внимания мою язвительность и погрузился в свои записи.

— Продолжаем! — бодро выкрикнул он через полчаса.

Таких засыпаний-пробуждений за сегодняшний день набралось штуки четыре. К концу последней пытки сном я был совершенно вымотан и плохо соображал, что к чему. Я называл профессора именем завуча и рассказывал ему, что мне снилось, будто бы я нахожусь внутри компьютерной игры, где меня истязают ослик Иа-Иа и старуха Шапокляк, а против них играет мой героический кот Римо.

— Гонишь! — восторженно присвистнул Ярик. — Реально?

— Не, — помотал я головой. — Не гоню. Полная дезориентация вследствие чего-то там. Так сказал профессор.

— Что дальше?

— А дальше все.

Почему-то мне не захотелось рассказывать Ярику о последнем диалоге с моим мучителем.

— Будет лучше для всех и, прежде всего, для тебя, если дальше ты справишься самостоятельно, и нам не придется прибегать к рваному сну, да еще и медикаментозному. Это очень опасно. Опасно для твоего здоровья, — сказал, отпуская меня, профессор. — Постарайся уж сам.

Я непонимающе взглянул на него:

— Что значит «уж сам»?

Но профессор занялся другими делами.

Ярик сопит и меняет тему:

— Как тебя вообще угораздило попасть сюда?

Я задумчиво морщу лоб. С чего все началось? С моего срыва на мосту? С внезапных провалов на уроках? С моих проблем с Ларой?

— И что же это за девчонка такая, из-за которой можно сойти с ума? — ворчит Ярик. — Таких не бывает.

— Да, таких, как она, не бывает, — соглашаюсь я и рассказываю ему о Ларе. О том, как впервые увидел ее, как понял, что влюблен. И о том, что случилось пару дней назад.

Ярик внимательно слушает.

— Жаль, что у нас отобрали телефоны, — внезапно заявляет он. — Хотелось бы глянуть на фото твоей обожаемой Джульетты, мой дорогой Ромео. Может, я смог бы что-то разглядеть.

И добавляет, видя мои недоуменно приподнятые брови:

— Есть такая штука — физиогномия. У меня раньше неплохо получалось. Не в обиду тебе будет сказано, но из твоего рассказа выходит, что она — самая обычная девчонка. Взбалмошная, эгоистичная, не слишком умная, а порой еще и вредная. Как и все они. И, прости, но ей абсолютно начхать на тебя.

Я взрываюсь:

— Да что ты вообще понимаешь в этом!

— Ну, хотя бы то, что хорошие люди так не расстаются. Она должна была объясниться с тобой по-человечески.

— Думаешь, мне было бы легче? — саркастически усмехаюсь я.

— Нет. Но сейчас разговор не о тебе, а о ней. Она должна была поговорить с тобой, — уверенно повторил он. — Вот представь, что ты встретил другую девушку. Как бы ты поступил по отношению к своей бывшей подруге? Наверняка не так, как она с тобой.

— Не могу я этого представить, потому что не могу вообразить на месте Лары «другую девушку».

— Тю! Не верю!

— Твое право, не хочешь — не верь.

— А ты все-таки попробуй, — не отстает Ярик. — Гипотетически. Представь хотя бы первую красавицу класса.

Я сердито смотрю на эту надоедливую толстую малявку, которая уже порядком достала меня. Что этот парень возомнил о себе?

— Напрягись. Ну пожа-а-алуйста, — тянет он.

Вот ведь прилип! Я честно перебираю в голове знакомых девчонок, в памяти мелькают миловидные, симпатичные и даже красивые лица, только все они и в подметки не годятся Ларе… Я уже хочу объявить Ярику, что эксперимент провалился, но тут перед глазами неожиданно возникает темноволосая незнакомка из церкви. Пожалуй…

— Вот! Вот! — кричит Ярик, вскочив с пылесоса и тыча растопыренной пятерней мне в лицо. — Только не говори, что сейчас не вспомнил кого-то достойного!

— Да я ее совсем не знаю, — отнекиваюсь я. — Видел мельком в одном месте, почему-то запомнилась…

— Во-о-от… — глубокомысленно тянет он.

Ну и что он хотел сказать этим своим «во-о-от»? Что в мире есть и другие девушки? Соглашаться мне не хочется, а возражать и спорить нет ни сил, ни желания.

— Что во-о-от? — передразниваю я его. — Тоже мне, психолог. Штаны сначала подтяни.

— Психолог, — кивает он и это звучит безрадостно, как если бы ему совсем не хотелось быть этим профессионалом. — Профессионал. Насмотрелся я на то, как не надо отношения строить с любимым человеком. На всю мою будущую жизнь хватит. Если, конечно, в моей жизни вообще такой человек встретится. И если вообще эта самая жизнь будет.

Ярик вертит в руках пустую картонную коробку, забытую на полке, затем швыряет ее в дальний угол каморки.

— Я, можно сказать, из-за этого сюда и попал, — нехотя говорит он.

— А ты вообще давно здесь?

— Порядком.

— Ну а тебя как угораздило?

Ярик не торопится с ответом. С размаха он поддает ногой валяющуюся на полу тряпку, и она летучей мышью планирует в другой конец чулана, затем усаживается на пол. Я умащиваюсь рядом на перевернутом ведре и приготавливаюсь слушать.

Ярик появился на свет, что называется, с серебряной ложкой во рту. Даже с золотой. Мало кому так повезло с родителями, которые были людьми состоятельными и состоявшимися. Они хотели, чтобы их долгожданный отпрыск оказался не пустым прожигателем папиных миллионов, а оставил в жизни заметный след. Какой оставляет после себя ни много, ни мало гений. Да-да, родители хотели видеть Ярика гением, призванным перевернуть мир. В хорошем смысле этого слова, конечно.

А что значит гений? Это генетика, помноженная на воспитание. Наследственность не подкачала, поэтому родители полностью сосредоточились на педагогике.

С первых дней жизни малыша окружали лучшие врачи, к которым вскоре подтянулись лучшие психологи и специалисты по раннему развитию. В год Ярик уже знал буквы и пробовал читать. В три совершил свою первую поездку по музеям Италии. Почему Италии? Да потому что Эрмитаж и Русский музей им уже были осмотрены от подвала до крыши.

В четыре года Ярик разговаривал на трех языках, знал основы комбинаторики, различал на слух Моцарта от Чайковского и на глаз Рафаэля от Леонардо. В пять мог поддержать беседу с доцентом философии. Познаваем ли мир? Что есть человек? Почему пал Карфаген? На любой из этих вопросов у малыша имелось собственное мнение.

В отличие от большинства семей, которые всячески стремятся выставить напоказ достижения своего ребенка, родители Ярика подобным не страдали. Нельзя сказать, что они не гордились успехами своего отпрыска. Гордились, и еще как. Но при этом справедливо считали, что демонстрация талантов пользы малышу не принесет, зато вызовет ненужную зависть у окружающих.

Маленький Ярик как губка впитывал в себя все премудрости. Он ни в чем не знал отказа. Стоило ему сказать, к примеру, «хочу научиться кататься на лошадке», как тут же находилась и конюшня, и тренер, и та самая лошадка.

Идиллия подошла к концу, когда Ярику исполнилось шесть с половиной лет. То ли мама решила, что сын уже достаточно вырос, и она может часть времени уделить карьере, то ли просто подвернулось предложение, от которого она не смогла отказаться, — Ярик этого так и не узнал. Но мама — некогда весьма успешная модель и актриса — вдруг засобиралась на съемки. Папа был резко против. То ли не был уверен в маме и подозревал, что она не устоит перед обаянием какого-нибудь киношного красавца, то ли таил за пазухой иную причину — малыша никто не посвятил в подробности. Но родители, доселе жившие душа в душу, начали ссориться. Мама все-таки уехала, а обиженный папа принялся искать утешение в «Леро» тридцатипятилетней выдержки.

Когда мама вернулась, папа подарил ей охапку роз и устроил грандиозный скандал.

Потом были другие роли и поездки. «Леро» сменил «Мартель», а затем и до «Русского стандарта» дело дошло. Не надо быть пророком, чтобы предугадать, чем все закончится. Естественно, мама решила уйти. Естественно, вместе с Яриком. И, естественно, папа был категорически против.

Ярик плохо помнил этот период. И совсем не помнил тот злополучный день, когда мамы не стало. Хотя откуда ему помнить — занятия, тренировки, экскурсии никто ведь не отменял. Лишь спустя несколько лет он нашел в Интернете информацию о том трагическом вечере — журналисты изрядно потоптались на костях его семьи.

Родители поссорились в очередной раз, мама уехала, а папа бросился ее догонять. То ли потому что не все ей высказал, то ли просто хотел вернуть. Но внутри папы поехали еще и полбутылки «Мартеля», которые помешали ему справиться с управлением, но помогли столкнуть мамину машину в кювет. Мама погибла, а папа отправился в места весьма отдаленные корить себя и скорбеть о любимой.

Ярик же оказался в самом эпицентре борьбы за опекунство в лице двух бабушек и прочих родственников с обеих сторон. Уступать не хотел никто. Каждая сторона считала, что только она достойна заботиться о малыше и, соответственно, распоряжаться свалившимся на него наследством. В ход шли кляузы и доносы в органы опеки и прокуратуру. Стоило суду присудить опеку над Яриком одной стороне, как тут же вторая бросалась оспаривать это решение, подав встречный иск и спустив целую свору кровожадных адвокатов на соперника. Ярик, как вещь, изымался и передавался из рук в руки. Закончилась же эта чехарда с опекунством для Ярика крайне печально — детским домом. В то время ему было всего девять лет.

Большего стресса, чем попасть в детский дом из тепличных условий большого особняка, мальчик не мог себе представить. Примерно тогда он научился уходить к маме — в странный, вымышленный, а, может, и где-то реально существующий мир.

Он оказывался в красивом парке, где на залитой солнцем скамейке его ждала улыбающаяся мама. Они гуляли и разговаривали о всякой всячине. Играли в пятнашки, бегая по ярко-зеленой траве и прячась за пышными кустами с большими белыми цветами. Купались в речке или озере — он так и не понял, чем являлась эта обширная водная гладь. Иногда им встречались другие люди — всегда улыбчивые и доброжелательные. Но, главное, в этом мире всегда была мама. Когда наступало время прощаться, мама целовала Ярика в лоб и грустно улыбалась. Ярик часто спрашивал ее, нельзя ли ему здесь остаться навсегда. Но мама качала головой, и он возвращался в ненавистный мир жестокости и лишений.

Ярик забросил книги и учебу, растолстел, его вообще ничего не интересовало, он только и ждал, когда сможет оказаться «там».

Когда об этих отлучках «в сказку» узнали в детдоме, то тут же решили избавиться от странного ребенка. Заручившись поддержкой обеих бабушек, Ярика поместили в клинику, откуда его и забрал господин Граветт.

— Я уже почти год тут, — закончил Ярик свое повествование.

— В детском доме было настолько плохо? — спросил я.

— Я почти ничего не помню, — взъерошил волосы мальчик. — Мне объяснили, да и сам нашел в Интернете — у меня сработал механизм вытеснения. Это когда с ребенком происходят настолько страшные события, что мозг отказывается их воспринимать и замещает приятными воспоминаниями.

— Неужели совсем ничего не помнишь? — удивился я.

Ярик засопел и нехотя пробурчал:

— Посвящение помню.

— Расскажи, — попросил я.

Мальчик вновь засопел. Мне показалось, что он ищет предлог, чтобы отказаться — так долго он молчал — но он вдруг заговорил.

В детский дом Ярик попал зимой. Старожилы новичка не приняли — слишком уж он отличался от них. Его обижали, задирали, придумывали всевозможные унизительные каверзы. Ярик молча терпел, справедливо полагая, что когда-нибудь местной шпане надоест бить в пустые ворота. И такой день наступил — в летнем лагере. Именно тогда детдомовские авторитеты предложили новичку пройти испытание. Если пройдешь, станешь одним из нас, сказали ему.

Ярик понимал, такой шанс упускать нельзя, каким бы ни было это испытание. Если он не выдержит, то навсегда останется изгоем.

«Что за испытание?», — спросил он.

Ухмылки прорезали лица мальчишек.

«В полночь пробраться в особняк Дракулы и пробыть там час», — ехидно улыбаясь, ответили ему.

Особняк Дракулы — так детдомовцы называли старый заколоченный деревянный дом неподалеку от лагеря. Перед сном, дети рассказывали про него всякие страшилки. К примеру, что бывший хозяин этого дома зарубил жену топором, после чего повесился. Что теперь там живет приведение. Что хозяин дома оживает после полуночи и рыскает по ночам в поисках новых жертв. В другом варианте этой истории сначала хозяин дома замучил в подвале несколько человек, а уже потом его убила жена. Конечно, Ярик не верил в эту чепуху, поэтому легко согласился. Впрочем, он согласился бы в любом случае.

Ночью, подсвечивая фонариком дорогу, мальчик отправился в заброшенный дом. За ним по пятам следовали детдомовцы.

Входная дверь, как и предполагалось, была заперта, окна наглухо забиты досками. Мальчик уже собирался облегченно выдохнуть — пробраться в дом не представляло никакой возможности, но ребята решительно потащили его к черному входу. Они быстро раздвинули доски у заднего окна — кто-то заранее позаботился выдернуть гвозди — и подтолкнули его: «Залезай».

Неуклюже спрыгнув с подоконника внутрь, Ярик оказался в полной темноте — доски поставили на место, а фонарик у него отобрали еще раньше. Он сделал осторожный шаг вперед и прислушался. Пахло плесенью и чем-то затхлым. В доме раздавались шорохи, поскрипывали половицы, слышались попискивания. Это мыши и старые доски, успокаивал себя мальчик. В любом старом заброшенном доме должны быть мыши.

Постепенно глаза привыкли к сумраку, и из темноты проступили очертания предметов. Ярик осторожно протянул руку вперед, и она коснулась чего-то мягкого. Паутина. Она была везде — на спинке стула, на столе, на дверце старого рассохшегося шкафа.

Чувствуя, как сердце бешено колотится в груди, мальчик сел на стул и начал считать. Час — это совсем немного. Надо всего лишь досчитать до трех тысяч шестисот. А потом в окне должен появиться спасительный свет фонарика. Они обещали.

Сто пятьдесят шесть. Поскрипывания половиц стали громче.

Четыреста тридцать восемь. В доме раздались чьи-то шаги.

Пятьсот восемьдесят восемь. Ох!.. Пятьсот восемьдесят восемь уже было…

Явственно слышались чье-то бормотание и всхлипы. Ярик гнал от себя ужасные картины, которые рисовало его испуганное воображение, — мертвецы с отваливающимися кусками гниющей плоти, скелеты, протягивающие к нему свои руки, привидения, завидующие живым.

Восемьсот шестьдесят шесть…

И вдруг раздался треск, а затем чей-то слабый голос простонал: «Помогите, пожалуйста, помогите».

Ярик зажимал уши, гоня от себя стоны и завывания.

Восемьсот девяносто два…

Девятьсот тридцать пять…

А потом он ушел в другой мир к маме.

Вернулся Ярик на рассвете. В доме было тихо. Сквозь щели в комнату проникал солнечный свет, и дом уже не казался жутким. Обычный заброшенный старый дом.

— А что же твои приятели? — спросил я. — Почему они не пришли за тобой через час, как обещали?

— Они сказали, что светили в окно. Даже залезли в комнату, но в доме никого не было.

— Наверняка в темноте не разглядели. Или наврали. Небось, сами испугались и удрали домой.

— Возможно. Но я так не думаю. Я же сказал, что ушел к маме.

— Но ведь тот мир был только в твоей голове?

— Нет, он существует.

В словах мальчика было столько твердости, что я безоговорочно поверил ему.

— Но как же ты уходил туда? И что происходило с твоим телом? Люди заметили бы твое исчезновение.

— Я и сам не знаю, — беспомощно развел руками он. — Видишь ли, я мог туда уйти только тогда, когда никто на меня не смотрел. И появлялся, когда рядом никого не было. Когда на меня смотрели или контролировали с помощью приборов, ничего не получалось. А потом и вообще перестало получаться.

— Почему?

— Не знаю, — буркнул он и, отвернувшись, принялся перебирать банки и коробки на полке.

— Блин, где я?

Чернявая. Обводит каморку невидящим взглядом.

Ярик моментально подскакивает к ней.

— Ты как? Нормально?

Та неуверенно мотает головой — странный такой кивок, начинается вроде как «да». Но потом голова дергается в сторону, так что получается нечто похожее на «нет».

— Надо убираться отсюда, — говорит Ярик. — Поздно уже. Встать можешь?

Леди Нест пытается подняться, тяжело опираясь на стену. Ее шатает из стороны в сторону, ноги дрожат, она тихонько стонет и вновь опускается на пол.

— Блин.

— Помоги оттащить ее в комнату, — просит меня Ярик. — Мне еще Берта вести, он сам не справится.

Ярик называет номер комнаты чернявой, я закидываю ее руку себе на плечо и подхватываю под талию. Девчонка мешком висит на мне.

— С ней все будет в порядке? Ее можно одну оставить?

— Да, конечно. Только уложи на кровать.

Пошатываясь, мы вываливаемся из чулана. С лестницей Леди не справляется даже с моей помощью, и я подхватываю ее на руки — так проще и быстрее, тем более что она почти ничего не весит. Кости, обтянутые черными тряпками.

Когда я подхожу своей двери, мне вдруг чудится, что за мной наблюдают. Я резко разворачиваюсь, но сзади никого нет. Показалось, наверное.

 

5

Утро вместе с Ирмой принесло две новости. Хорошую — на сегодня пытка сном отменяется, сегодня меня всего лишь осмотрят. И плохую — осмотр необходим для того, чтобы узнать, насколько вчерашние истязания сумели мне навредить. Такие манипуляции со сном опасны для здоровья, сообщила мне Ирма. Поэтому сейчас они хотят выяснить, какой урон нанесли моему организму, добавляю я про себя.

Мы покидаем жилое крыло замка и спускаемся по главной лестнице на второй этаж, где расположена медлаборатория. По крайней мере, именно так я перевел с английского надпись на очередной серебристой двери с хитроумным запором.

Я попадаю в уже другой зал со сводчатым потолком, поддерживаемым колоннами. На некоторых из них еще сохранилась мраморная облицовка. В старину, при первых владельцах замка, этот зал наверняка гордился блистательными балами, светскими раутами, шикарными пиршествами с демонстрацией охотничьих трофеев, добытых в здешних лесах. Сейчас же он обветшал, облупился и измельчал — оказался поделенным стеклянными перегородками на боксы.

За одной из таких прозрачных перегородок я вижу Яну. Девочка лежит на кушетке, а медсестра, как две капли воды похожая на Ирму, разве что волосы чуть подлиннее, копошится рядом с ней. Я незаметно машу малышке, та улыбается уголками губ и также незаметно делает мне знак рукой.

Ирма приводит меня в пустой бокс, где от нетерпения уже приплясывает мой давешний знакомец — профессор, напоминающий печального ослика. Меня укладывают на кушетку и велят не бояться — больно не будет.

В разные годы проводились исследования сна на крысах и собаках. Те животные, которым вообще не давали спать, быстро погибли. Остальные, над кем издевались меньше, выжили, но их внутренние органы — желудок, печень, поджелудочная — оказались безнадежно искалеченными. Все думают, что от недосыпа в первую очередь страдает мозг. Ан нет. Разрушение организма начинается с желудка. Все это поведал мне Иа-Иа, пока водил по моему животу ультразвуком и снимал кардиограмму. Сегодня он на редкость общителен.

А пока профессор занимался обследованием, попутно развлекая меня байками, Ирма подготовила результаты анализов, взятых у меня еще до завтрака.

— Ну что ж, — удовлетворенно кивает Иа-Иа, разглядывая цифры на экране. — Отлично. Просто превосходно. Никаких изменений.

И едва я успеваю обрадоваться, тут же опускает меня… даже не на землю, а куда-то гораздо ниже:

— Завтра увеличим количество сеансов до пяти.

Я вытираю салфеткой гель с живота и усаживаюсь на кушетке по-турецки.

— А если я не хочу, чтобы вы что-то там увеличивали? — мрачно спрашиваю я.

— Что? — удивленно оглядывается на меня профессор.

— Я не хочу, чтобы из меня делали подопытную крысу. Так понятнее?

Я намеренно груб и даже не пытаюсь скрыть своего раздражения.

— Вы не имеете права ставить опыты на людях! Если я болен — лечите, если здоров — отпустите домой.

Профессор с недоумением смотрит на меня, как будто бы я сморозил заведомую глупость. В моей школе так смотрят на полных придурков, у которых Волга впадает в Черное море, а восстание Спартака и «восстание большевиков» относятся к одному историческому периоду. Он молчит, но мне отвечает другой персонаж, появившийся в дверях бокса. Не знаю, сколько времени она слушала наш разговор.

— Что ты хочешь или не хочешь, здесь никого не волнует, — заявляет доктор Шульц, подходя к компьютеру.

И по тому, как она это произносит, мазнув по мне безразличным взглядом, я понимаю: я со своими проблемами ее действительно не волную. Я для нее никто. Подопытный кролик, реестровый номер такой-то.

— Все в пределах нормы, — сообщает она, разглядывая цифры на мониторе. — Завтра можете удвоить количество сеансов.

— Удваивайте, только без меня.

Рванув вверх молнию на фуфайке, я шагаю к двери.

— Куда это ты собрался, щенок?

Жесткая рука хватает меня за плечо и тащит обратно. Я вырываюсь и делаю шаг к двери, но Щульц набрасывается на меня сзади. Больно вцепившись мне в волосы, она нагибает мою голову вниз и злобно шипит в ухо:

— Ты отсюда никуда не уйдешь, пока я не отпущу тебя! Ты здесь сдохнешь, как лабораторная крыса, если я этого захочу!

Выставив локоть, я скидываю ее руки — все-таки у меня за плечами шестнадцать лет жизни в нашем не слишком благополучном районе — хлопаю стеклянной дверью бокса и направляюсь к выходу.

И тут меня настигает истошный детский крик. В нем столько боли и страдания, что сначала я застываю на месте, а затем изо всех сил несусь обратно.

— Нет! Не надо! — надрывно кричит Яна.

Я оказываюсь возле нее в тот момент, когда профессор уже подносит наполненный шприц к локтю малышки. Быстро выбиваю шприц из его рук и отбрасываю ногой подальше. Следом за ним отпихиваю от девочки и самого профессора. Делаю это излишне резко, и он падает на пол. Но мне не до сантиментов.

И тут на меня набрасываются Щульц с Ирмой.

— Идиот, — шипит Шульц. — Ты убьешь ее.

Я успеваю заехать докторше локтем в живот, она охает и отпускает меня. Драться с женщиной — последнее дело, но разве не последнее дело мучить ребенка? Однако с Ирмой мне не справиться. И где они только нашли такую Ирму? В федерации дзюдо? Больно выкрутив за спину руку, медсестра удушающим захватом за шею пригнула мою голову вниз. Сбоку злобно повизгивает доктор Шульц.

— Маргарита Адольфовна, зачем же вы так, — вдруг раздается ироничный баритон. — Отпустите мальчика.

Я силюсь разглядеть, кто в такой ситуации смог сохранить полное спокойствие, но поднять голову мне не удается. Я вижу лишь до блеска отполированные темные ботинки и идеальные стрелки брюк.

Железная хватка волшебным образом слабеет, я разгибаюсь и упираюсь взглядом в бриллиантовую булавку, сверкающую на шелковом галстуке цвета горького шоколада. Тот самый тип в костюме, который привез меня сюда. Как там его, господин Граветт?

Растрепанная и злая Шульц тяжело дышит после нашего спарринга, вздымая тощую грудь. Профессор испуганно выглядывает из-за монитора. Ирма сохраняет полную невозмутимость, как и всегда. Зато господина Г, похоже, сцена моего бунта позабавила. А иначе чего он улыбается?

— Доктор Шульц, можете заниматься своими делами. А ты, — кивает мне Черный Костюм. — Пойдем-ка в мой кабинет.

Он разворачивается и устремляется к выходу из лаборатории. Он так уверен, что я побегу следом, что даже не оглядывается. И я тащусь за ним. Не оставаться же мне в лаборатории один на один — Иа-Иа с Ирмой не в счет — с пыхающей злобой Шульцихой.

Неторопливой уверенной походкой Черный Костюм направляется в другое крыло замка, и я на некотором расстоянии следую за ним. По внутренней лестнице мы поднимаемся на третий этаж и оказываемся в длинном коридоре. Этот коридор выглядит более обжитым — украшенные тонкой резьбой панели на стенах, наборный паркет, изящные старинные светильники, красочные гобелены. Где-то на середине коридора меня посещает идея. Я притормаживаю, а затем поворачиваю обратно в сторону лестницы. К дьяволу все разговоры, пора отсюда валить и рассказать всем, чем здесь занимаются.

Но прозвучавший мне в спину спокойный голос заставляет меня остановиться.

— Ты упускаешь свой шанс. Ты можешь вернуть ее. С моей помощью. Насчет девочки не волнуйся, с ней все будет в порядке.

Я резко разворачиваюсь.

— Что вы сказали?

— Ты слышал мои слова. Мой кабинет в конце коридора. Или предлагаешь беседовать здесь?

Черный Костюм размеренным шагом двигается в сторону темно-коричневых двустворчатых дверей в торце коридора, и я опять тащусь за ним следом.

— Присаживайся, — говорит господин Г, впуская меня в кабинет.

Но я остаюсь стоять.

— Это правда? То, что вы сказали?

— Конечно. У меня нет особенности лгать, — произносит он, усаживаясь за стол весьма внушительных размеров.

Его кабинет оформлен в темных тонах — начиная от шоколадных панелей на стенах и заканчивая мебелью цвета черного кофе.

— Но… Откуда вы знаете про Лару? Вы ведь говорили о ней?

— Да, о ней. Я много знаю о тебе.

— Но как?..

— Прежде всего, сядь.

Продолжил он только после того, как я уселся в огромное кожаное кресло перед его столом, точно такое же, как то, в котором сидел он сам.

— Минералка? Сок?

— Нет, спасибо.

Пить мне хотелось, но я понимал, что как только приму пищу… а хоть бы и воду — неважно, из его рук, то не смогу противиться ему. Это все равно, как приручить дикое животное, покормив его.

— Тогда твое здоровье.

Граветт наливает себе в стакан какую-то темную жидкость из хрустального графина. По комнате распространяется приятный запах можжевельника и еще чего-то неуловимо знакомого.

— Я хочу уйти отсюда.

— Сожалею, но это невозможно.

— Что если я расскажу властям о том, что вы здесь творите? Занимаетесь незаконными опытами над детьми.

— Думаешь, ваши власти не в курсе, чем мы здесь занимаемся? Я удивлен твоей наивности.

— Вы не имеете права насильно удерживать меня здесь!

— И тут ты не прав. Имею. Твоя мать подписала все бумаги, дала согласие на экспериментальное лечение. Каждый день мы отправляем ей отчет о состоянии твоего здоровья. Она довольна и благодарна.

— Я вам не верю.

— Если хочешь, могу показать документы.

Он дьявольски терпелив со мной.

— Все равно не верю, — бормочу я. — Вы ее обманули.

— Неужели? — черная бровь вопросительно выгибается вверх. — И в чем же? Физически ты абсолютно здоров — сегодня тебя обследовали, твоей нарколепсией занимаются доктор Шульц и профессор Бронштейн, это лучшие специалисты в своей области…

— Кстати, по поводу этой вашей Шульц, — перебиваю я вальяжное разглагольствование господина Г. — Я не хочу, чтобы из меня делали подопытного кролика. А такого хамского поведения даже наша завуч себе не позволяет.

— Хм… Последние десять лет доктор Шульц работала в отдаленной лаборатории в Африке, в основном… э-э-э… с животными. Она отвыкла от общества, тем более от детского. Только между нами, — Черный Костюм доверительно наклоняется ко мне. — С детьми она вообще никогда не умела обращаться. Но это не отнимает ее заслуг как блестящего ученого. Ты в хороших руках.

— А как же слова профессора о том, что эти ваши эксперименты вредны для здоровья? Он мне про собачек рассказывал, которые умерли от таких вот безопасных в кавычках опытов.

— Твоему здоровью ничто не угрожает. За тобой постоянно наблюдают. При малейших отклонениях от нормы назначат лечение, ограничат сеансы вплоть до их прекращения.

— Ну да, ну да. Не угрожает. До тех пор, пока не превращусь в зомби. Спасибо. Насмотрелся по вечерам. Им тоже ничего не угрожало?

— То есть, по-твоему, совершенно здоровых детей без каких-либо психических отклонений мы превращаем в умственно-неполноценных? — Граветт деланно изумляется. — И совершаем это исключительно из удовольствия или псевдонаучного интереса? Так? Это серьезное обвинение. Но ведь ты не знаешь, в каком состоянии эти пациенты прибыли к нам.

— Хотите сказать, что еще хуже? И никто из них никогда не разговаривал? Не жил нормальной жизнью? А как же… — начал я и осекся.

Чуть не проговорился! Ведь если бы я назвал Берта, то Черный Костюм имел право тут же задать резонный вопрос: а откуда, собственно, ты знаешь, что когда-то он был другим? Кто тебе рассказал? Но он, слава богам Варкрафта, ничего не заметил.

Граветт достал из внутреннего кармашка часы и едва заметно сморщился, взглянув на циферблат.

— Наша беседа затянулась чуть дольше, чем я рассчитывал, — произнес он, убирая часы обратно. — Но разговор с тобой важнее. Тем более, что ты так и не задал самый главный для себя вопрос. Итак, давай по порядку. Бертенев Петр Васильевич.

— Кто это?

— Ты разве не его имел в виду? — брови господина Г нарочито изумленно взлетают вверх. — Это тот мальчик, что по вечерам складывает пазл. Он действительно поступил к нам… хм… в несколько лучшем состоянии, чем пребывает сейчас.

— Ну вот, сами признались!.. — вырывается у меня.

Граветт игнорирует мою эскападу.

— Петр поступил к нам четыре месяца назад, — говорит он. — У него крайне непростая, вернее даже таинственная биография. Тебе интересно?

Я небрежно дергаю плечом — не показывать же ему, что мне до чертиков любопытно.

Черный Костюм давит в зародыше едва промелькнувшую улыбку, достает из инкрустированного ящичка сигару и вопросительно смотрит на меня. Я вновь пожимаю плечами. По кабинету ползет дымок, распространяя приятный аромат древесины с легким подтекстом шоколада, а следом за дымом начинается рассказ.

…Его обнаружили на шоссе где-то в российской глубинке. Вокруг были лишь непроходимые леса, до ближайшего города оставались многие сотни километров. Видимо, кто-то высадил мальчика посередине дороги и уехал. А иначе откуда ему там взяться?

На вид найденышу было лет восемь. Он был странно одет, не понимал, где находится, и не говорил по-русски. Да и вообще не говорил ни на одном из известных языков. Мальчик казался вполне здоровым и хорошо развитым, но очень уж он при этом был грязен и худ. Похоже, в последнее время ему пришлось несладко.

Объявленный властями розыск не дал ничего, хотя искали долго и на совесть. Тем более, что приметы у потеряшки оказались весьма примечательными, прости за тавтологию, — длинные волосы, которые он всегда носил скрученными в узел на затылке, да большое родимое пятно на спине, отдаленно напоминающее крест.

Ребенку дали новое имя и поместили в специализированный детский дом. Он учил язык и постепенно привыкал к новому месту. А когда, наконец, смог объясниться, то рассказал поистине удивительную историю. Он называл себя вторым сыном эрла Северных земель и утверждал, что не принадлежит этому миру. Наш мир он считал чужим.

Один из воспитателей детского дома записывал рассказы Петра, эти записи теперь хранятся в архиве замка. О, это поистине увлекательное чтение! Читается на одном дыхании. По словам Петра, в его мире старший сын наследовал трон и владения отца. Второй сын, если у него были способности, поступал учеником к магу, а третий и дальше становились рыцарями и могли отправляться на все четыре стороны с одной целью — приумножить земли и казну, принадлежащие роду. Не правда ли, в некоторой степени напоминает средневековый уклад времен Меровингов?

Природа не обделила Петра способностями, поэтому в семь лет его отправили на учебу в заведение наподобие наших монастырей. Чему его там учили, рассказывать он не пожелал, ссылаясь на запрет. Это тайна, которой не должен касаться ни один профан, строго говорил мальчик. Зато когда его спрашивали, каким образом он оказался в «чужом» мире, то тут у ребенка был припасен готовый ответ: когда он просматривал другие реальности, то неожиданно лишился магического дара и его «вышвырнуло» в наш мир. А вот в причинах такой утраты он путался. Иногда ругался и сыпал проклятиями, говоря о предательстве и коварстве. А иногда, наоборот, горько кривился, вспоминая собственную глупость и свой вздорный характер. И никогда не плакал.

Характер у Петра оказался крайне непростым. Он имел собственный, весьма необычный кодекс чести, не выносил унижений и несправедливости, и хотя не был драчуном, но обиды смывал кровью. В прямом смысле этого слова.

Для психологов и психиатров мальчик стал настоящей находкой. Специалисты диву давались, насколько цельный, многогранный и непротиворечивый мир сумел выстроить ребенок. Научные статьи, равно как и диагнозы, множились и росли, но в судьбе Петра до поры ничего не менялось. Кроме того, у мальчика обнаружились любопытные психоневрологические отклонения… хм… скажем, зачатки или, наоборот, остатки неких экстраординарных способностей.

Проблемы у Петра начались с приходом нового педагога, сразу невзлюбившего необычного ученика, который, впрочем, отвечал учителю полной взаимностью в антипатии. И вот однажды в наказание за какую-то провинность этот педагог не придумал ничего лучше, как наголо обрить шалуна. И как только не умолял Петр этого не делать, учитель остался непреклонен. Сказано — сделано.

После стрижки Петр серьезно заболел. А когда вроде бы выздоровел, то каждое полнолуние на пару-тройку дней впадал в ступор или испытывал иные проблемы. «Луна — мертвое светило, и свет от него идет мертвый. В полнолуние пробуждаются темные силы на земле. У вас есть к ним какой-никакой иммунитет, в моем же мире Луны не было, у нас было живое ночное светило. И теперь, без защиты волос, мне совсем плохо, — так объяснял свое состояние мальчик». Так и жил он по лунному календарю — от полнолуния до полнолуния.

Когда Петр или Берт, как он себя называл, — созвучно этому имени ему и дали новую фамилию — попал в замок, то им занялась доктор Шульц. Петр не противился ее исследованиям. Наоборот, он жаждал вернуть утраченные способности, которые, как он полагал, помогут ему возвратиться в свой мир. Экспериментальным путем доктор создала химический коктейль, активизирующий их, но, к сожалению, имеющий серьезные побочные эффекты. Однажды человек, работающий с мальчиком, превысил дозу, пойдя у него на поводу. Так же, как и Яна сегодня, Берт умолял, просил, требовал, и эта женщина… да, это была молодая женщина… сжалилась. Так что теперь Петр относительно нормальным человеком бывает всего несколько суток в месяц.

— Вот, собственно, и все, — закончил рассказ Граветт.

Да уж, подумал я, Шульциха ни за что не сжалится. Здесь у них проколов не будет. Но сказал я совсем другое:

— А зачем он собирает пазл? И почему таким странным способом?

Граветт неспешно раскурил другую сигару взамен потухшей и произнес:

— Кто-то из психологов присоветовал, посчитав, что таким образом подсознание мальчика подскажет, где он жил раньше и как попал сюда. Берт проникся идеей, нарезал разноцветных кусочков и пытается сложить из них нечто осмысленное. Короче, он хватается за любую соломинку в попытке отыскать дорогу домой. Пусть. Нашим целям это не мешает.

Я уже собирался спросить, что же это за цели, но не успел.

— Знаешь ли, — задумчиво проговорил господин Г, пуская колечки дыма, — стать обычным человеком после того, как был почти всемогущ, очень непросто. Почти все умоляют продлить эти ощущения еще хоть на миг. Плачут, заклинают, требуют, даже угрожают… Если бы профессор не сделал Яне вовремя укол, то она могла бы стать такой, как и Петр. Но мы же не можем допустить этого, не так ли?

Граветт пытливо смотрит на меня. Кажется, его глаза обшаривают самые потаенные уголки моей души.

— И что все это значит?

— Только то, что мир, в котором ты живешь, не совсем тот, каким ты его себе представляешь. Органы чувств обычного человека воспринимают лишь часть целого. Мозг получает неполный сигнал и, обрабатывая информацию, достраивает ее по-своему. Люди смотрят на мир сквозь кривое и мутное стекло. Лишь очень немногие способны видеть… нет, не истинную картину, а лишь менее искаженную. Но даже таких людей сейчас крайне мало и встречаются они исключительно среди молодого поколения.

Шлейф дыма поднимается вверх.

— Новорожденный еще сохраняет неискаженное восприятия, но что он может рассказать нам? Многие из оказавшихся здесь отдали бы все на свете, лишь бы вернуть утраченные способности. С тобой разве не так?

Он внимательно смотрит на меня, ожидая ответа.

— Со мной вы явно промахнулись, — усмехаюсь я. — Я самый обычный человек.

Ряд сизых полупрозрачных колечек вновь устремляются к потолку, затем звучит уверенное:

— Я так не думаю.

В черных глазах хозяина кабинета сверкает неприкрытое любопытство, словно он разглядывал необычную зверушку. Я же при этом пытаюсь собраться с мыслями. С какого перепугу он решил, что во мне есть какие-то способности? Не каждый пациент психбольницы является сверхчеловеком.

— Совершенно верно. Не каждый пациент психбольницы является сверхчеловеком.

Мысли читает?

— Не совсем. Но о чем думает человек, с которым я веду беседу, я обычно знаю. Итак, я вижу в тебе большой потенциал и полагаю, что наше сотрудничество окажется обоюдовыгодным.

— Сотрудничество? Зачем вам это? Вы же сами сказали, что можете сделать со мной все, что захотите.

— Всегда лучше иметь дело с человеком, настроенным на совместную работу, чем с саботирующем твои идеи. Эффективнее.

— Ну а мне это зачем?

— Лучший университет. МГУ, Гарвард, Кембридж. Стипендия фонда. Стажировка в лучших компаниях мира.

— А если у меня нет тяги к биологии и медицине?

— Нам нужны специалисты в любых сферах науки. Физики. Инженеры. Аналитики.

— Вы меня покупаете?

— Можно и так сказать. Но разве любая работа не должна быть оплачена? Разве то, что ты делаешь сейчас, не является работой?

— И все же, зачем это вам?

— Если тебе недостаточно одной причины, пожалуйста, вторая. Некоторая информация — не будем сейчас уточнять, какая именно, — позволяет мне сделать вывод о твоей несомненной пользе для нас.

Я молчу.

— Я не тороплю тебя. Думай. Но думать тебе придется здесь.

— Значит, вы все равно не отпустите меня? Я пленник?

— Все зависит от тебя. Ты в любом случае примешь участие в нашей работе, однако в каком качестве — объекта исследований или сознательного исследователя — решать тебе. Во втором варианте тебя ожидает не только блестящее будущее и те блага, которые я перечислил, но и возможность воплотить свои самые сокровенные желания. Ведь они есть? Смелее.

Лара. Единственное, чего я хочу, — чтобы Лара была рядом со мной. Но разве это возможно?

— Возможно все.

— Когда? — шепчу я.

— Скоро. Очень скоро. Но сначала ты должен помочь нам.

Я не могу вымолвить ни единого слова. Неужели это правда? На негнущихся ногах словно сомнамбула, я молча направляюсь к двери. Голова идет кругом. Я запутался и уже не знаю, кому и чему верить. Мне очень хочется поверить человеку в черном костюме, но могу ли я ему верить?

 

6

Всю оставшуюся половину дня я пребывал в эйфории. Никто не беспокоил меня, и я валялся на кровати в своей комнате.

Лара, Лара, Лара. Не сдержав эмоции, я растягиваю рот до ушей. Впервые за последние дни мысли о ней не доставляли мне страданий. Я закрыл глаза и предался мечтам.

Я представлял, как появлюсь в школе. Уверенный, повзрослевший, совсем другой. И небрежно так замечу, что плевать я хотел на аттестат, равно как и результаты экзаменов и что вообще никуда поступать не буду. Под недоумевающими взглядами одноклассников я объявлю, что уже вскоре отправлюсь в Кембридж. Или Сорбонну. Я еще не выбрал. Да, я еще не решил. Хотя, может, стоит подумать и о Гарварде. А затем непринужденно добавлю: да, куда пожелаю. Хорошо бы при этом еще щегольнуть каким-нибудь официальным приглашением. И так небрежно при этом заметить Ларе: если хочешь, можешь поехать со мной.

А может, все будет совсем не так? Может, она сама, завидев меня, бросится мне на шею? Да, так будет даже лучше.

Продолжая строить воздушные замки, я съел свой ужин, даже не заметив, что лежит на тарелке. Затем, нетерпеливо поерзывая на стуле, еле высидел положенный час досуга. Повинуясь строгому взгляду Ирмы, я расставил фигуры на шахматной доске, но дальше первого хода дело не пошло — настолько меня распирали эмоции и желание поделиться радостью с ребятами. Так и не удалось одинокой белой пешке, смело вышедшей перед целой армией черных, ввязаться в сражение.

Перепрыгивая через ступеньки, я скатился с лестницы и юркнул в укромную дверь. Темно и пусто — в своем нетерпении я пришел раньше остальных. Пошарив рукой справа, где по моему мнению должен был находиться выключатель, я наткнулся на гладкую стену. Ну и ладно. Наощупь я двинулся вперед. Как водится, впотьмах налетел на пластиковое ведро, наделавшее своим падением немало шума. Я замер, с минуты на минуту ожидая, что сейчас меня словно нашкодившего котенка схватят за шкирку и вышвырнут на лестницу, но было тихо. Вытянув вперед руки, я нащупал проем в стеллажах. Даже если в каморку нагрянет облава, заметить меня им теперь будет непросто.

Я привалился к стене и вновь предался мечтам о Ларе…

Первое, что я почувствовал, придя в себя, был знакомый запах, к которому вскоре присоединились голоса.

— Шестерка бубей, — говорит мальчишеский голос.

— А я ее козырным валетом, — отвечает ему другой, с едва уловимым акцентом.

— Ну тогда и я подброшу пару шестерок и пикового валета, — вступает в разговор третий.

— Взял, — недовольно бурчит первый и знакомо сопит.

Я разлепил веки. Каморка залита электрическим светом, а в ее центре вокруг большой картонной коробки расселись хорошо известные мне персонажи — Ярик, Леди Нест, Берт и парень, которого здесь я увидел впервые. Это был тот рыжий обладатель зеленого маркера, уродующий старинные книги.

— Все-таки ты, Леди, стерва. Разве можно человеку такую шелупонь подкидывать? Вот как я теперь? — ноет Ярик.

— Как-как? Так! Останешься дураком, — хихикает рыжий незнакомец. — Хотя ты и без этого не слишком умный.

— Чего это не слишком, — вновь обиженно сопит Ярик. — Ты что ли у нас умный? У тебя ай-кью меньше размера обуви.

— Мой ход. Девятка червей, — с едва уловимым акцентом вступает в разговор незнакомый голос.

Берт. Сейчас он выглядит совсем нормальным — обычный парень, играющий в подкидного дурака.

Я пробую пошевелиться. Пока не получается.

— Козырной король. Я вышла.

Леди Нест небрежно швыряет карту на коробку и приваливается спиной к стеллажу.

— А эта ваша спящая красавица так и будет весь вечер нежиться в оковах Морфея? — небрежно хмыкает рыжий.

Про оковы Морфея он прямо в десятку попал. Надо же так угадать, ничего не зная обо мне!

— Отвали, Лис, — осаживает рыжего Леди. — Пусть спит. Ему сегодня наверняка досталось. Ты же знаешь, как они набрасываются на новичков, сам когда-то был в его шкуре.

Вот уж от кого совсем не ожидал проявления участия, так от чернявой!

— Оно конечно так, пусть спит, — соглашается рыжий. — Только, говорят, он сегодня отличился, на Шульциху набросился и вообще буянил. Хотелось бы заслушать непосредственного участника событий, так сказать, из первых рук…

— Кто говорит?

— Инсайд!

Рыжий важен как любимый кот китайского императора, знающий самую сокровенную тайну Поднебесной.

— Да ладно, инсайдер, — насмешливо тянет Леди. — Ну, так что там было?

— Да, что? — Ярик подается вперед, нависая толстым пузом над коробкой. Его щекастая физиономия выражает неприкрытое любопытство.

— Твой ход, сейчас расскажу.

Рассказ рыжего не просто изобилует неточностями, он выставляет меня полным идиотом и истериком. Вот как так можно рассказать историю, не исказив ни единого факта, но при этом извратив саму суть! Я уже открываю рот, чтобы возмутиться, но меня опережает Леди.

— И сколько процентов вранья в твоей байке? — скептически кривится она. — Особенно хорош пассаж насчет господина Г, машущего кулаками в драке.

— Угу, — бормочет Ярик, перекладывая карты в руке.

— Ну раз не верите, тогда ждите когда ваш герой проснется, — обиженно пожимает плечами рыжий.

Он явно уязвлен. Он даже карты бросил на ящик, отказываясь доигрывать.

— Я уже проснулся, — говорю я, поднимаясь на ноги. — Граветт действительно был там, только никакую драку не разнимал. Ирма меня от Шульцихи оттаскивала.

— Круто!

Ярик с восхищением таращится на меня, будто бы перед ним Капитан Америка собственной персоной. Он пододвигается, и я устраиваюсь на полу между ним и Бертом. Здесь пряный запах чувствуется сильнее. Берт одобрительно улыбается. Надо же — и куда только подевалось беспомощное хныканье.

— Чем это у вас так воняет? — ворчу я.

— Особый вид полыни, — Берт кивает на жестяную банку, из которой струится легкий дымок. — Самая сильная травка в вашей реальности. В магическом плане.

И тут я вспомнил. Так вот чем попахивало в кабинете Граветта!

— Не, ну реально круто! — не успокаивается Ярик.

— Подумаешь, — вновь пожимает плечами рыжий. — Любой человек…

— Там действительно был Граветт? — перебивает его Леди.

Проницательные, густо подведенные черным глаза впиваются в мое лицо, скуластое лицо плывет в неверной дымке — сейчас она как никогда похожа на ведьму. А ведьмам нужно всегда говорить правду, иначе они превратят вас в мышь или козла.

— Был, — киваю я.

— И? Что дальше?

— На кастинг позвал, — внезапно вырывается у меня.

В нашей школе так называют приглашение в кабинет директора или завуча. Самое удивительное, что ребята меня поняли.

— Врешь! — бросается ко мне Лис. — Не мог он тебя позвать! Он никого не пускает в свой кабинет, даже я там не был. А если уж я не был…

— Ты был в его кабинете? — удивленно перебивает рыжего Ярик.

— Ну да. А что тут особенного?

Я перевожу взгляд с одной растерянной пары глаз на другую и не понимаю, почему они так странно на меня смотрят.

— Да вот особенное, — медленно, словно нехотя говорит Леди. — Никто из присутствующих здесь такой чести не удостоился, хотя мы провели в замке немало времени.

— Ника там была, — встревает Ярик и тут же осекается под гневным взглядом чернявой.

В который раз я уже слышу имя этой загадочной Ники. Но, похоже, вся информация о ней в каморке под запретом. ДСП. Только для своих.

— И как там, в кабинете? Там действительно стоит чучело медового кадавра? А на столе лежит Кодекс Гигас в переплете из человеческой кожи? И ведьмины бутылки тоже есть? И настоящая ваджра? — дергает меня за рукав Ярик.

Вопросы сыплются из него как горох из рваного пакета, и я понимаю, что, несмотря на отнюдь недетские суждения, передо мной всего лишь обычный любопытный двенадцатилетний пацан.

— Ни чучел, ни мертвых голов, ни прочих волшебностей я не заметил, — говорю я. — Кабинет как кабинет, разве что мрачноват на мой вкус.

— Да врет он все! — в отчаянии кричит Лис.

— Зависть — плохое чувство, — назидательно качает длинным пальцем перед носом рыжего Берт. — Недостойное человека. О чем беседовали?

Последняя фраза адресована уже мне.

Я молчу, не зная с чего начать, но Леди истолковывает мое молчание по-своему.

— Подписал меморандум о неразглашении? — неприязненно вопрошает она.

— Нет, конечно, что за ерунда! — возмущаюсь я.

— Когда имеешь дело с господином Г, ерунды не бывает.

— Сейчас.

Я собираюсь с мыслями и коротко пересказываю беседу, опуская ту часть, которая касается Берта, то бишь Бертенева Петра Васильевича, сидящего рядом со мной.

— И ты ему поверил?

Ярик. Он просто пылает праведным гневом. Вскочил с пола и даже забыл штаны подтянуть.

— Я же тебя предупреждал!

— Ну еще бы не поверил, — презрительно хмыкает в мою сторону рыжий. — Ведь ему так хотелось поверить. «Меня обманывать не надо, я сам обманывать рад».

— Гаррету нельзя верить.

И чернявая туда же. Сверлит меня своими глазищами.

— И насчет Яны тоже не верить? — спрашиваю я. — Что с ней будет все хорошо?

Они сидят спиной к двери и не видят того, что вижу я: дверь тихонько приоткрывается и в щель проскальзывает маленькая фигурка.

— Может, и насчет нее тоже! Может, она уже… Как Грифон… — запальчиво кричит Ярик и осекается на полуслове, замечая девочку.

Он молча переворачивает ведро и ставит рядом с собой, но Яна пододвигает импровизированное седалище поближе ко мне и устраивается рядом.

— Привет, — шепчет она мне.

— Привет! Как ты?

Я понижаю голос, все-таки это разговор не для общих ушей, но в каморке сейчас такая тишина, что слышно как таракан пробежит.

— Хорошо.

— Но если этот укол был нужен тебе, то почему ты сопротивлялась?

Она молча теребит красную шерстяную нитку с узелками на левой руке. Уже не в первый раз я вижу у нее на руках такие самодельные браслетики.

— Яна, почему?! Я действительно не понимаю, но очень хочу разобраться.

Но вместо малышки мне отвечает Леди.

— Почему? — повторяет она. — Я удивлена, что ты этого не понимаешь. Хотя, может, и действительно не догоняешь пока.

Она выделила голосом слово «пока».

— Представь, что чувствует птица перед тем, как у нее отнимут возможность летать, — говорит мне Берт. — Что ощущает волшебник, когда знает, что сейчас станет обычным человеком. Так и каждый из здесь сидящих. Мы хорохоримся друг перед другом, бодримся, но все мы — это бескрылые попугаи в клетке, которые помнят, каково оно в небе. Все еще не понимаешь?

— Все мы обладали каким-то талантом, и все по своей глупости или подлости потеряли его, — подсказывает Леди.

— Но-но, говори за себя, — ворчит рыжий, недовольно косясь на чернявую.

Но Берт, не обращая на него внимания, продолжает:

— И вот такому попугаю вдруг на время дается возможность вновь ощутить себя птицей. Да ради этого все мы готовы на что угодно, даже терпеть эту тюрьму вместе с ее тюремщиками. Только есть одна проблема — время. Когда оно выйдет — карета обернется тыквой, кучер крысой, а принцесса станет обычной замарашкой. Знаешь, как трудно это вынести? Сказка ничего не говорит об этом, но я уверен, что Золушка выла и каталась в слезах по ступеням лестницы, готова была отдать все что угодно, лишь бы не превращаться обратно в заурядную деваху. Так и мы.

— И все же…

— Да что тут понимать, — горько машет рукой Ярик. — Видел зомбиков вечером в зале? Вот к ним никто вовремя не успел со шприцем. Теперь ясно?

— И все же я удивлена, что ты этого не понимаешь, — говорит Леди, пристально разглядывая меня.

— Наверное, потому, что у меня нет никаких способностей. Я самый обычный человек.

— Фью! — свистит Ярик. — А какого воргена тогда Граветт притащил тебя сюда?

Я пожимаю плечами:

— Можете не верить, но это так. Депрессия у меня была, ее и не-психолог распознал бы на раз. Нарколепсию у меня нашли. Галлюцинации и голоса в голове, с которыми я разговаривал, тоже были…

— И все же что-то не сходится… — медленно начинает Леди, но Берт останавливает ее жестом.

— Стоп.

Мгновение он думает, сосредоточенно сдвинув брови. Забавно, сейчас Берт совсем другой человек, не похожий на того дерганного и беспомощного нытика, которым был еще вчера. Сейчас он собран, умен, даже жесты у него стали другими. Выверенными и точными.

— Любопытно. Получается, господин Г о тебе знает больше, чем ты сам, — говорит Берт. — Сколько ты здесь? Дня три-четыре? Что они с тобой делали за это время?

— Обследовали. Спать заставляли, а потом выясняли, что я видел во сне.

— А ты видел что-то особенное? Нет? Может быть раньше?

Я пожимаю плечами, честно пытаясь припомнить «особенное».

— Он просто не хочет нам говорить, — встревает рыжий.

Да я бы рассказал. Что мне, жалко? Было бы, о чем рассказывать. Хотя Ярик прав, давно пора задать себе вопрос: какого, собственно, воргена Граветт притащил меня в замок? И второй до кучи: как он вообще обо мне узнал? Доктор из больницы сообщил? Скорая? Вряд ли. Делать им больше нечего. Во-первых, они замотанные совсем были, на вызовы не успевали, а во-вторых, даже если и сообщили, то что сказали? Депрессия-суицид-галлюцинации? Зачем это Граветту?

Я продолжал копаться в памяти, меряя шагами каморку. Три шага вдоль одного стеллажа, поворот, еще два шага вдоль другого, затем перешагнуть через ноги чернявой и в обратный путь. Сегодня ее ноги обтянуты синими, с дырами и проплешинами джинсами.

— Эй! Укусите его кто-нибудь, что он как загипнотизированный бродит! — кричит рыжий.

— Уф!

— Ты что-то вспомнил?

Ярик тут как тут. Заглядывает любопытными глазенками мне в лицо.

— Вспомнил, вспомнил, — бормочу я и рассказываю им странную историю, как я укусил гипнотизера.

Да, наверное, тот гипнотизер и сдал меня Черному Костюму. Я же тогда все рассказал ему, излил душу, так сказать. Но он показался мне неплохим человеком, как и доктор. А доктор не хотел отпускать меня в замок, только поделать ничего не мог.

Я делюсь своими сомнениями с ребятами.

— Ну вот! — удовлетворенно улыбается Берт. — Все понятно.

— Думаешь? — Ярик задумчиво чешет затылок. — Возможно.

Леди просто молча кивает.

— Мне никто не хочет рассказать, в чем дело?

Я чувствую, что во мне поднимается раздражение. Все всё понимают, один я дурак-дураком. Подкидным. Карточным.

— Хранители, — звучит в кладовке тонкий голосок.

— Кто?

— Хранители, — уверенно повторяет Яна.

— Хранители есть далеко не у каждого человека, — говорит Берт. — Даже так: далеко не у каждого человека есть хоть один хранитель, а должно быть два. Странно, что ты ничего не помнишь о них.

— Да, странно, — черная грива согласно кивает.

— Почему два? — глупо спрашиваю я.

— Потому что из каждой ситуации может быть два выхода — правильный и разумный, — непонятно отвечает Берт.

— И потому что один прокладывает путь, а второй охраняет, — еще более непонятно добавляет Яна.

Ну, спасибо! Объяснили.

— Никто тебя не сдавал, — говорит Берт. — Их, психологов и психиатров, используют вслепую. Все их записи и отчеты анализируются, автоматически производится поиск ключевых слов. А если компьютер что-то найдет, то уже смотрят более прицельно. За тобой наверняка наблюдали последние дни. Ничего не заметил?

Я качаю головой. Где мне было что-то заметить, я был полностью поглощен своими проблемами с Ларой.

Все молчат. Настроение портится и у меня. Уже нет той эйфории, праздника в душе, с которыми я пришел сюда.

— Давайте сыграем еще разок, — подает голос Ярик.

— Не хочу, — бурчит рыжий.

Леди тоже упрямо мотает головой.

— Ну пожалуйста, — просит Берт с грустной улыбкой на лице.

Он опять другой. Теперь добродушный и беззащитный.

— Действительно, давайте сыграем, — поддерживает его Ярик и добавляет, укоризненно глядя на чернявую: — Ритка, не будь стервой. Ты же знаешь, как Берт любит играть в карты, но не всегда может.

— Сказала же нет!

Леди Нест рывком перекидывает тело на другое место, подальше от импровизированного карточного стола, и достает свой блокнот.

— Я сыграю, — решаюсь я и тянусь за колодой.

Мы играем в подкидного дурака, потом в преферанс, в котором я в пух и прах продуваю Берту. Он искренне рад, как малыш, впервые оказавшийся на качелях.

— Давно хотел спросить — что ты делаешь с книгой? — интересуюсь я у рыжего Лиса, тасуя колоду.

Лис ухмыляется, но отвечает. Похоже, ему нравится быть в центре внимания.

— Это книга аббата Тритемия, его главный труд о сверхъестественном. Начало XVI века. Вернее, не сама книга, все ее экземпляры давно уничтожили, остались лишь разрозненные отрывки, напечатанные пару веков позднее. Но в них содержится много искажений. Часть искажений вкралась при наборе текста — криворукие наборщики и переписчики постарались, а что-то извратили сознательно, чтобы было невозможно воспользоваться заключенными в книге секретами. Эта книга очень нужна господину Г. Он скупает экземпляры по всему миру и дает мне, потому что только я могу найти эти несоответствия. У меня врожденный дар находить любые неправильности.

— И что там написано? — любопытствую я.

— А пес ее знает, я же не читаю на латыни!

— Но как же тогда?..

— Секрет фирмы, — хитро улыбается рыжий, но сразу же раскалывается. — Мне не нужно знать язык и понимать текст, я просто вижу то, что не соответствует изначальному замыслу автора, и помечаю эти слова.

— Ясно.

Я бросаю карты на ящик и встаю размять затекшие ноги. Делаю несколько шагов по каморке и оказываюсь неподалеку от Леди. В ее блокноте сквозь паутину линий угадывается знакомое лицо. На этот раз я узнаю его.

— Кажется, я ее знаю, — удивленно говорю я. — Можно посмотреть поближе?

Но чернявая, вместо того чтобы протянуть мне блокнот, резко захлопывает его перед моим носом.

— Это Ника, — бросает Ярик, успев заглянуть через плечо Леди. — Ритка только ее рисует, после того как…

— Да заткнись же ты! Я вовсе не ее рисовала, — яростно отбивается чернявая, испепеляя Ярика взглядом. И добавляет уже для меня: — Ты обознался.

— Да нет же. Я точно видел ее в…

— Ты обознался! — с напором произносит Леди.

Теперь молнии метят в меня, как если бы я сболтнул лишнего.

— Может, конечно, и обознался, — бормочу я. — Я ведь ту девчонку видел лишь мельком.

— А где ты ее видел? — встревает рыжий.

Я уже открываю рот, чтобы рассказать про церковь, но чернявая быстро опрокидывает с полки флакон с какой-то химией. По каморке ползет едкий запах.

— Фу! Ну и вонь! — зажимает нос рыжий.

— Все, пошли отсюда, — командует Леди.

Ярик двумя пальцами ставит бутыль обратно на полку и задумчиво вытирает ладошку о штаны.

 

7

Молчаливой муравьиной колонной мы поднимаемся вверх по лестнице. Первыми нас покидают рыжий Лис и Берт — их комнаты расположены в начале коридора, затем за дверью скрывается малышка. Следующая комната моя. Я уже берусь за дверную ручку, но Леди хватает меня за рукав и прижимает к стене, не давая войти. Ярик, успев опередить нас на пару шагов, оглядывается. Чернявая молча машет ему рукой — иди, мол, куда шел. Ярика наверняка съедает любопытство, что же затеяла Леди Нест, но он послушно плетется к себе, лишь перед самой дверью задерживаясь на мгновение. Немой вопрос в его глазах сменяется разочарованием, и он скрывается за своей дверью.

Леди вталкивает меня в комнату и сразу же кидается на меня:

— Не мог держать язык за зубами?

— Что?

Я непонимающе таращусь на нее. В неверном свете ночника чернявая выглядит настоящей разъяренной фурией, демоницей ночи, пришедшей по мою душу.

— Ника.

Ну вот опять!

— Да какая разница, кого я видел или не видел?! — недоумеваю я. — Неужели это так важно!

Леди витиевато ругается и лезет в мой холодильник. Покопавшись, вытаскивает бутылку воды и жадно припадает к горлышку. Я смиренно жду, когда она напьется. Мне хочется получить объ-яснения, но совсем не хочется при этом заниматься вы-яснением отношений. Наконец, она швыряет пустую бутылку на ковер и по-хозяйски разваливается в кресле. Босые ступни с ярко-зелеными ногтями ложатся на мой стол. На одной ноге плетеный браслет.

— Неужели не мог спросить без посторонних? — уже спокойнее осведомляется она.

Теперь настало время ругаться мне.

— Да мать вашу, что спросить?!

— Жарко тут у тебя, — бормочет она вместо ответа.

Леди стаскивает через голову свой необъятный свитер и остается в черной майке с надписью «Forever». В полутьме белеют тонкие руки и узкие угловатые плечи.

— Ты действительно ее видел?

— Дашь посмотреть рисунок, скажу точнее.

Леди роется в своей котомке и протягивает блокнот.

Я пролистываю страницы. Паутина линий. Бледные и аккуратные штрихи, переходящие в черную, яростную карандашную мешанину. И никакого намека на лицо. Хоть девичье, хоть какое другое. Я верчу блокнот так и сяк, приглядываясь к штриховке, и вдруг под определенным наклоном на странице неожиданно проявляются знакомые черты. Точно. Та самая девчонка из церкви. Я переворачиваю лист. И вновь, стоило мне найти нужный угол, повертев страницу, как я увидел ее.

— Да это она.

— Что она тебе сказала?

Чернявая не просит, она требует.

— Ничего, мы не говорили. Я просто мельком увидел ее. Ну и… запомнил.

Леди, прищурившись, пристально смотрит на меня. И где же ты так врать-то научился? — спрашивает ее иронический взгляд.

— То есть ты хочешь сказать, что будучи без памяти влюблен в эту свою курицу, ты разглядываешь проходящих мимо девушек, а затем… э-э… медитируешь на запомнившийся образ? — произносит она. — Я ничего не упустила?

— Все совсем не так! — взрываюсь я и осекаюсь, соображая, что со стороны все выглядит именно так.

— А как?

Ирония никуда не исчезла, но, похоже, Леди действительно интересно.

Как?

Мысленно я задаю себе тот же вопрос и понимаю, что у меня нет на него ответа. Почему я обратил внимание на ту девчонку? Ну, красивая. Но сколько симпатичных девчонок прошли мимо меня незамеченными? Видно было, что у нее какие-то проблемы. Но мало ли на моем пути попадалось людей с проблемами? Из-за своих заморочек с Ларой мне было не до чужих трудностей. Так что же изменилось в этот раз?

Леди, все также скептично прищурившись, ждет объяснений. Но мне нечего ей сказать, я и сам пока ничего не понимаю.

— И кто такая эта Ника?

Рита, изогнувшись всем телом, словно кошка, лезет в холодильник за второй бутылкой воды.

— Ника — это единственный человек среди нас, который не растерял своих многочисленных талантов, — говорит она, отвинчивая пробку. — Например, она могла видеть людей с необычными способностями и вообще, мимоходом взглянув на человека, сразу могла сказать о нем, хороший он или дурной, на что способен, а что ни при каких обстоятельствах не сделает. Это раз. Ника — единственный человек, которому удалось сбежать отсюда. Это два. Ну и три — к ней у господина Г всегда было особое отношение. Когда она сбежала, он прямо взбесился. Устроил нам всем выволочку с нахлобучкой, вынюхивал и выпытывал, куда она отправилась и что собиралась делать.

Леди надолго прикладывается к бутылке, затем ворчит:

— Из всех нас только Ника что-то понимала во всей этой чертовщине, что здесь творится. Обещала объяснить, но не успела.

Чернявая забирает у меня блокнот, который я все еще держу в руках, и засовывает в котомку.

— Почему ты не хотела говорить о Нике там, в чулане? — спохватываюсь я, понимая, что она сейчас уйдет, а следующий сеанс откровенности вряд ли скоро настанет. — Ведь остальные «члены» вашего кружка были с ней знакомы?

— Именно поэтому и не хотела.

Леди отвечает сколь непонятно, столь же и категорично. Но, глядя на мою удивленную физиономию, нисходит до пояснения:

— Потому что кто-то из кладовки сливает информацию Граветту. Если он узнает о том, что ты виделся с Никой, он с тебя живого не слезет. Но, боюсь, уже поздно — твой длинный язык сделал свое черное дело.

— Откуда знаешь про слив?

Я так удивлен услышанным, что даже тираду про длинный язык оставил без последствий.

— Ника говорила, плюс собственные наблюдения. Сопоставила кое-что.

— И кто же это, по-твоему?

Леди пожимает плечами.

— Пока не знаю. Но обязательно выясню.

— А я, значит, уже вне подозрений? Помнится, меня в каморке встретили не слишком радушно.

— Сейчас уже вне.

— Что-то изменилось?

— Изменилось. Так по-идиотски себя вести мог только полный дундук, — отрезала Леди.

«Дундук» меня покоробил, но я смолчал. Глупо ссориться с единственным источником информации.

— А зачем ты ее постоянно рисуешь?

— Чтобы связаться с ней.

— Это как?

Эти два коротких слова вылетели так быстро, что я даже не успел осознать их. Я уже ожидал очередного «дундука», но Леди сказала совсем другое:

— Ты действительно хочешь знать? Мой рассказ может испортить тебе радужное настроение.

Я энергично киваю. Во-первых, радужное настроение уже давно слиняло, забрав с собой всю палитру цветов. А во-вторых, может, именно сейчас я продвинусь к пониманию хоть на шаг.

Леди долго молчит, сгорбившись в кресле. Да, душевный стриптиз никому не дается легко.

— Можешь не рассказывать, если не хочешь.

Она все также молча мотает головой, затем ежится, словно ей холодно, набрасывает на плечи свой необъятный свитер, и задает вопрос, который я совсем не ожидаю услышать:

— Ты никогда не задумывался, почему маленькие дети рисуют? Нет, не цветочки-машинки, а, к примеру, своих родителей? Или близких друзей?

— Потому что любят их? Потому что чаще всего видят их? Ну, в том смысле, что рисуют то, что перед глазами…

Леди энергично трясет черной гривой:

— Нет! Все обстоит с точностью до наоборот. Ребенок будет рисовать близких, любимых людей только тогда, когда их ему не хватает. Ни один малыш, который в любой момент может взять маму за руку, не станет ее рисовать. Зачем? Если она и так рядом.

— Н-у-у, — тяну я.

Теперь черная копна волос делает утвердительный кивок:

— Да, это так.

Леди поджимает ноги, вновь зябко передергивает плечами и, наконец, тихо произносит:

— Я убила человека.

— Что?! — вырывается у меня.

Мне показалось, что я ослышался.

— Я убила человека, — уже громче говорит она.

Дергает подбородком и с вызовом смотрит прямо мне в глаза. Чего она ожидала? Что я вскочу с места и заору «вон отсюда, убийца!»? Брошусь из комнаты с воплем ужаса? Я молча жду продолжения. Хотя, если сказать, что я потрясен, то это не сказать ничего.

Леди отводит глаза и начинает рассказывать.

В инфекционную больницу Рита попала в четыре года. Сейчас она уже не помнила, какое заболевание привело ее туда. В памяти остались лишь отдельный бокс два на два метра, узкое окно без занавесок, выходящее на больничный дворик, железная, покрашенная белой краской кровать с жестким, клочковатым матрасом, покосившаяся тумбочка, застеленная липкой клеенкой, да пластиковый стул. Иногда на этом стуле разрешали ненадолго посидеть маме. Пару раз в день заходил врач или медсестра. Все остальное время Рита была одна. Любимую игрушку отобрали сразу: мягкая игрушка — рассадник инфекций. Зато со словами «будет скучно, можешь рисовать» ей выдали блокнот и простой карандаш.

Скучно было почти всегда.

На первой странице Рита сразу нарисовала свою любимую игрушку — медведицу Машу. Она рассказывала ей о болезненном уколе, сделанном утром, долгой капельнице, с которой пришлось лежать, не шевелясь, целых два часа, о невкусной каше на воде. Она так и не смогла проглотить ни одной ложки, за что получила строгий нагоняй. Маша слушала, но в ответ не произносила ни единого слова.

Однажды мама не приходила два дня подряд. Рита сильно скучала, спрашивала о маме врача и медсестру, но те отговаривались срочными делами. И тогда Рита начала рисовать маму.

Рита очень хотела поскорее выйти отсюда и представила, как они с мамой покидают больницу. Поэтому сначала она нарисовала маму так, как рисуют все дети, — держащую ее за руку. А для того чтобы мама пришла поскорее, ей надо было закончить все свои дела. И Рита нарисовала, как мама ловко управляется с делами. Девочка изрисовала весь свой блокнот, и в каждом рисунке разговаривала с мамой, просила ее поскорее прийти. И ей казалось, что мама отвечает ей. Жалуется на проблемы, успокаивает и просит быть сильной и терпеливой. А потом, наконец, мама пришла. Уставшая и замотанная. Поцеловала Риту в лоб, села на стул, оперлась о спинку кровати, да так и заснула, уронив голову на руки. Но Рита и такой — спящей — маме была рада. Главное, что она здесь, рядом.

Блокнот закончился и девочке выдали еще один. И Рита опять начала рисовать маму. Теперь она представляла, что этот блокнот — телефон. Она задавала маме вопросы, рассказывала о себе и чувствовала, что мама отвечает.

Уже дома, когда Риту выписали, мама как-то обмолвилась: пока дочка была в больнице, ей казалось, будто Рита беседует с ней. Еще до разговора с доктором она откуда-то знала, как чувствует себя дочка, что сегодня было на обед, какие процедуры она проходила. Однажды ей удалось даже напугать врача.

Затем на несколько лет Рита забыла о своем блокноте — в рисунках не было надобности, все ее близкие были рядом. Девочка вспомнила о нем, когда ей исполнилось восемь. Ее лучшая подруга уехала с родителями за границу. Навсегда. Рита не могла поверить, что они больше никогда не увидятся, не смогут поболтать о всякой всячине. Звонить ей запретили — это же очень дорого, да и откуда маленькая девочка могла узнать номер телефона в другой стране?

И Рита опять начала рисовать. Она выбрала блокнот потолще, красивый карандаш и принялась заполнять рисунками страницу за страницей. Однажды сквозь штрихи и линии, выполненные пока еще нетвердой детской рукой, проступила девчачья мордашка. Как же была рада Рита! Блокнот соединял их два года, до тех пор, пока у подружки не появился свой аккаунт в сети. Она и научила Риту, как связаться с ней через Интернет.

Казалось бы, с появлением электронной почты и прочих полезностей надобность в блокноте должна была отпасть сама собой. И несколько лет Рита действительно не нуждалась в нем. Но потом ситуация вновь изменилась.

Все началось с обиды. Сейчас, по прошествии нескольких лет, сказанное уже не казалось столь неприятным, да и сама Леди Нест порядком затвердела шкурой, но тогда ей было очень больно и горько еще и оттого, что она не смогла ответить. Не смогла подобрать нужные слова. Глотая ночью слезы, девочка нарисовала злодейку и высказала рисунку все, что наболело на душе. И глядя на следующее утро на осунувшееся, испуганное лицо обидчицы, она поняла, что ее ночные слова достигли цели.

С тех пор все, что Рита не могла сказать людям в лицо, она доверяла блокноту. А затем начались розыгрыши. Это же так забавно — подшутить над одноклассником, заставив его выполнить нелепую просьбу. Потребовать у училки завтра не проводить контрольную, пригрозив утопить в канаве ее любимую собачонку. Заставить популярного певца на концерте посвятить песню Рите из 8а.

— Помнишь, пару лет назад в Москве певец из окна выбросился? — едва слышно спрашивает меня Леди Нест. — Газеты долго об этом писали. Все гадали, в чем причина.

Я киваю. Да, было дело — молодой, талантливый, на самом пике карьеры. Почти год эту нелепую историю мусолили СМИ. Особенно после того, как развязали языки его друзья и коллеги. Оказывается, у артиста поехала крыша: он слышал голоса, которые разговаривали с ним и отдавали ему приказы. Грешили на наркотики, на плохую наследственность — нашлась двоюродная тетя с шизофренией, тяжелый график, личные неурядицы… Разговоров было много, однако причина так и не была установлена.

— Так это ты его, что ли? — вытаращив глаза, выдыхаю я.

Леди неуверенно мотает головой. И опять я вижу этот странный ее кивок, только теперь он начинается как «нет», а потом нехотя, словно через силу, превращается в «да».

— Но зачем?

— Я не хотела ему ничего плохого. Он мне нравился. Очень. Мне хотелось, чтобы он писал для меня песни. Помнишь, его «Маргариту» про ведьму? Все думают, что это про Булгаковскую Маргариту, а это про меня. Хотелось, чтобы он разговаривал со мной, а он проводил время с глупыми моделями… Я не думала, что все так закончится, — шепчет она. По ее щекам стекают две мокрые дорожки. — И уж совсем не думала, что после этого распрощаюсь со своими способностями.

Рита отправляется к себе. Сочувствующим взглядом я провожаю Леди до дверей ее комнаты и замечаю, что я не одинок. Еще один человек наблюдает за нами — чья-то дверь приоткрыта. Я никогда не мог похвастаться фотографической памятью, но что-то мне подсказывает, что это дверь Яны.

Я не ухожу. Я жду. И действительно, вскоре в дверном проеме осторожно показывается детская мордочка, а затем маленькая ручка манит меня к себе.

— Ты почему не спишь? Сейчас, — я сверяюсь со своими часами, — два часа ночи, — выговариваю я малышке, подходя к ее двери.

— Они уже знают, — тихо шепчет она.

— Ты караулила под дверью? Но зачем? Боялась за меня? За Риту? В чем дело?

— Они знают! — чуть громче произносит девочка.

— Кто и что знает?

Но Яна отказывается беседовать через порог, по крайней мере, именно так я истолковываю ее спину, удаляющуюся в комнату. Я прикрываю за собой дверь — вдруг найдется еще кто-нибудь, столь же любопытный — и шлепаю за ней.

Девочка подходит к столу и машинально берет в руки недоделанную фигурку бумажного единорога. Такие же белые единороги стоят повсюду в комнате — на столе, на тумбочке возле кровати, на подоконнике. Один, самый маленький, даже примостился на краешке монитора.

— Что это?

— Единорог. Злые силы боятся его. А еще они боятся амулетов.

Кто-то на моем месте, может быть, сейчас и рассмеялся бы, но я понимаю малышку. Наши комнаты здесь, в замке, похожи одна на другую как холодные и бездушные номера отеля. Здесь нет ощущения дома, где люди чувствуют себя защищенными. Нет привычных запахов. Здесь все стерильно. Вернее, запахи есть — моющих средств и химических препаратов — но здесь не пахнет домом.

Наверняка, здесь многие из малышей украшают свои комнаты поделками, которые призваны насытить помещение теплотой и добром. Им нужны эти бумажные защитники, потому что иных заступников у них нет. И как бы нелепо, на мой взгляд, не выглядели эти амулеты, обереги и прочие смешные фигурки, но дети в них верят. А значит, они помогают.

— У тебя очень красивые единороги, — говорю я и перевожу взгляд на вторую половину стола, где примостилась целая стая драконов из черной проволоки. — И драконы тоже замечательные, только они почему-то выглядят недобрыми.

— Какие драконы? — удивленно спрашивает девочка. — У меня нет никаких драконов.

И поспешно добавляет:

— Тебе надо отсюда бежать. Он уже рассказал господину Г о тебе и Нике, они захотят сделать тебе плохо.

— Кто он?

Но Яна молча качает головой.

— Я не знаю. Я не вижу его. Но он ему все рассказывает. О тебе, о нас. И о Нике рассказывал.

Малышка выглядит грустной и потерянной. Мне хочется утешить ее.

— Все будет хорошо, — говорю я. — Гаррет мне обещал.

— Нет, — качает она головой. — Не будет. Все будет очень и очень плохо. Я пока не вижу, что они сделают с тобой, но…

— Значит, ничего не сделают.

Она опять качает головой.

— Я чувствую. Сначала приходит предчувствие, а уже потом картинка. Сейчас, когда я гляжу на тебя, я знаю, что тебе хотят сделать очень плохо. Завтра. Но ты еще можешь что-то исправить.

— Как?

— Не знаю. Твои хранители должны знать.

Опять это упоминание о каких-то странных хранителях. Нет у меня никаких хранителей. И никогда не было. Ведь если бы они были, я бы знал о них? Не так ли?

— Не волнуйся, со мной все будет хорошо.

Я стараюсь говорить убедительно. И тут мне в голову, как мне тогда казалось, пришел гениальный педагогический ход.

— Дай мне на всякий случай какой-нибудь твой амулет, чтобы защитил меня.

Малышка роется в коробке и вынимает браслет с вплетенной бусинкой.

С благодарностью я принимаю дар. Отодвигаю повыше часы, чтобы надеть подарок, и вижу точно такой же браслет на своей руке. Первое мое желание рассказать о нем Яне, но что-то останавливает меня.

Яна тем временем неуловимо изменилась. Я поймал на себе совсем недетский пристальный взгляд, с которым уже сталкивался в чулане.

— Что ты здесь делаешь? — требовательным тоном спрашивает девочка.

— Но ты же сама меня позвала… — удивленно начинаю я и осекаюсь.

 

8

— Мне сказали, что ты согласен сотрудничать? Похвально, похвально.

Шульц улыбается тонкими алыми губами и от этой иезуитской улыбки мне становится жутко.

— Только это не избавит тебя от сегодняшних испытаний. Сегодня у нас на тебя бо-о-ольшие планы.

Улыбка становится шире, за ней следует приглашающий жест в сторону «зубоврачебного» кресла. Ирма пристегивает меня ремнями, подключает аппаратуру, выкладывает наполненные шприцы рядом на столик. «На случай, если сердце не выдержит», — «успокаивает» она меня.

Шульц подкатывает стул на колесиках к монитору, за ней попятам следует грустный профессор. Они затягивают непонятный спор, тыча пальцем в ползущие на экране графики. Что-то им не нравится в этом хитросплетении цветных линий.

— Что вы предлагаете? Ждать? — резко обрывает Шульц профессора. — Мы не располагаем таким временем.

Профессор мямлит в ответ. Что именно — я не слышу, потому что чувствую, как бешено колотится сердце, голоса отдаляются, заглушаемые шумом, лоб стягивает обруч… Откуда он? Мне же ничего не надевали на голову…

Сквозь пляшущие перед глазами мушки я вижу, как профессор внимательно присматривается ко мне. И вдруг обруч на голове лопается, и я проваливаюсь в сон.

Я вновь на той же залитой золотистым сиянием площадке. Мне навстречу катится мяч, словно приглашая к игре. Я останавливаю его ногой и оглядываюсь по сторонам. Пустые качели все еще двигаются. Даже пыль на полу не улеглась после чьих-то торопливых шагов, так и вертится золотистыми, оседающими вниз протуберанцами. И, мне кажется, я знаю чьих. Ну уж нет!

— Нет! Слышите! — кричу я и вываливаюсь из сна.

— Не отталкивай нас. Мы нужны тебе, — слышу я отдаляющийся голос.

Золотистое сияние медленно тускнеет, уступая место мертвому, белесому свету лабораторных ламп. Сквозь щелочки глаз я вижу, что пока я спал, в лаборатории прибавилось народу. Прямо напротив меня стоит Граветт собственной персоной.

Сегодня господин Г совсем другой. Не вальяжно-доброжелательный, а грозный, разгневанный. Темные брови сдвинуты к переносице, руки судорожно сжимаются в кулаки, рот кривится в крике. Холодной безжизненной молнией сверкает бриллиантовая булавка. Я вижу, как Граветт что-то выговаривает мне, только выглядит все это как немое кино — в моем мире пока еще не включили звук.

К взбешенному Граветту осторожно подходит профессор и что-то шепчет на ухо, показывая на меня. Наверное, объясняет про мое нынешнее состояние. Граветт испепеляет профессора взглядом, как будто бы тот повинен в моей глухоте, морщится, но замолкает. Что толку кидать громы и молнии, если их никто не слышит.

Проходят минуты, и звуки постепенно возвращаются в мой мир. А вместе со звуком я получаю возможность повернуть голову, дабы разглядеть всю диспозицию.

Ирма отошла к двери. Сейчас она похожа на поджарую, мускулистую сторожевую собаку, готовую по первому зову хозяина вцепиться в меня зубами. Шульц уселась в кресло сбоку от необъятного стола, заваленного бумагами. На ее длинном лице написано разочарование — не вышло поиграть с новой игрушкой, то есть со мной. Из-за перекисных кудряшек докторши выглядывает испуганная лысина профессора. Граветт же возвышается прямо передо мной. Он уже сумел взять себя в руки и почти похож на себя прежнего.

— А ты, оказывается, гораздо ценнее для нас, чем я думал, — он рассматривает меня так, словно видит впервые. — Почему ты не сказал мне, что был знаком с Верой?

— Не знаю я никакую Веру.

Он щелкает пультом, и на огромном черном экране появляется лицо девчонки, которую я видел в церкви. Весьма симпатичное лицо.

— У меня другие сведения.

— Я действительно не знаком с ней. Видел мельком.

Граветт вопросительно выгибает бровь, и я торопливо рассказываю о своем единственном визите в церковь. Единственном — потому что крещение в младенческом возрасте я не помню.

— О чем вы говорили? Она тебя просила о чем-нибудь? Что-то передавала?

— Нет, ничего подобного. Я просто случайно с ней столкнулся.

— Значит, случайно?

Граветт держит паузу. Наверное, для того, чтобы я проникся нелепостью своих ответов.

— Значит, случайно зашел в церковь, — медленно, почти по слогам цедит он и вдруг багровеет, срываясь на крик: — Не надо считать всех вокруг идиотами! Храм — не то место, куда можно зайти случайно!

— Да не знаю я ее! — кричу я в ответ. — Вы же умеете читать мысли, ну так напрягите свою интуицию!

— Вот моя интуиция мне и подсказывает, что эта девица передала тебе нечто важное. И я хочу получить это назад.

— Ничего она мне не передавала, я случайно с ней столкнулся.

— Опять случайно? Случайно столкнулся и вот так сразу запомнил? Что-то много случайностей для одного дня.

— Ну почему вы мне не верите? Я правду говорю, — начинаю оправдываться я и упираюсь в скептический взгляд.

Я замолкаю и только горько качаю головой. Бесполезно. Он меня не слышит.

— Значит, будешь молчать? Ну что ж, ты сам виноват.

Черный костюм опять щелкает пультом, и Нику на экране сменяет Лара. Она за столиком в кафе вместе с Рубинчик и Иркой Гонтарь. Хихикают, как дурочки, давясь бургером. Синий кардиган — в таком Лара обычно ходит в школу — расстегнут, под ним белеет школьная блузка. На спинке пластикового стула небрежно болтается ее школьный рюкзак. Я приглядываюсь к интерьеру — очень похоже на кафе возле Лариного дома. Когда же это снимали?

— Вчера я показал тебе пряник, но сегодня придется применить кнут. Ты сам вынуждаешь меня к этому, — говорит Граветт, мазнув по экрану безразличным взглядом.

Я вижу, как мимо столика Лары проходит человек в темном костюме — этот или похожие типы гнались за Никой в городе — неловко задевает ее рюкзак и тот падает на пол. Человек расшаркивается в извинениях, и когда Лара нагибается за сумкой, а Гонтарь с Рубинчик глазеют на нее, незаметно что-то подкидывает в Ларин стакан. Или мне это только показалось? Я вижу, как Ларина рука тянется к стакану…

Не трогай, не надо! — мысленно кричу я, дергаясь в своих путах. Но все напрасно. Она меня не слышит. Мне дают досмотреть, как хихикая и болтая с девчонками, Лара подносит стакан с отравой к губам.

Голос господина Г возвращает меня в лабораторию.

— Это сильный яд с отсроченным действием. Если в течение четырех дней ей не дать противоядие, но на пятый день она умрет, — спокойно, как о самой обыденной вещи, говорит Граветт. — Будешь покладистым, будешь делать все, что нам нужно, с твоей девицей ничего плохого не случится.

— Как вы можете? — кричу я, пытаясь выбраться из кресла. Но ремни держат крепко. — Она тут ни при чем!

— При чем. Этот кнут будет держать тебя в повиновении. Еще остается твой обожаемый кот, но этого паршивца мы не смогли найти. Но обязательно найдем.

Я потрясенно молчу. Я все еще не могу поверить в реальность происходящего. Мне кажется, что я внутри какой-то недоброй сказки или фильма ужасов.

— Ну что ж, молчи. Время у нас есть, — говорит Граветт, делая ударение на «нас», и тут же поправляется. — Пока есть. Зато у твоей подружки с каждым часом его все меньше.

Граветт хочет еще что-то добавить, но его отвлекает телефонный звонок.

Он отходит в другой конец лаборатории, и я не слышу, о чем он беседует. Но я и не слушаю. Я безуспешно пытаюсь найти выход из патовой ситуации и не нахожу его. Мои мысли лихорадочно мечутся, словно испуганные лабораторные мыши в лабиринте. Никогда я не чувствовал себя таким беспомощным.

— Планы изменились, я должен уехать, — говорит Граветт и, переведя взгляд на меня, холодно добавляет. — В карцер его. Пусть сутки подумает.

— Но как же наши исследования? — возмущенно кудахчет Шульц, суетясь рядом с Черным Костюмом.

— Не сейчас Маргарита Адольфовна, — морщится Граветт — Исследования подождут.

* * *

По сравнению с карцером моя бывшая комната может считаться дворцовыми покоями. Здесь все узкое и голое. Узкое помещение с голыми стенами, узкий топчан с голым матрасом вдоль стены, узкое зарешетчатое окно под неровным серым потолком, до которого мне не дотянуться, даже если я встану на кровать. В углу простое ведро. И я понимаю, оно здесь для того, чтобы лишний раз унизить меня. Что им стоило с их-то возможностями поставить унитаз?

Я вытягиваюсь ничком на матрасе, подложив под голову локти. Чтобы не разреветься, зубами вцепляюсь в рукав толстовки. Умом я понимаю, что у меня нет времени на жалость к себе, надо выбираться отсюда и спасать Лару, но ничего не могу с собой поделать.

Как же мне тошно! Тошно от собственного бессилия. Оттого, что среди моих новых друзей оказался предатель.

Наверное, я задремал или просто забылся, поэтому не сразу сообразил, что кто-то скребется в дверь с той стороны.

— Эй, ты как там? — раздается осторожный шепот, сопровождаемый знакомым сопением.

Я переворачиваюсь на живот и навостряю уши. Может, мне просто послышалось? Нет, за дверью действительно кто-то есть.

Скрипнуло, открываясь, верхнее смотровое окошко и в прорези показались любопытные глазенки малышки.

— Рома, ты тут? Ответь, пожалуйста.

Прорезь довольно высоко от пола, как же ей удалось?

Сопение за дверью становится громче и Ярик сквозь зубы хрипит:

— Сейчас уроню.

— Тут, — спохватываюсь я.

— Держись. Мы что-нибудь обязательно придумаем, — говорит Яна.

Что-нибудь. Но что они могут? Я переворачиваюсь на спину и предаюсь мрачным мыслям.

Самое плохое, что я действительно не представляю, что делать. В порядочность и гуманность обитателей замка я не верю. Плевать им на чью-то жизнь. Не верю я и в то, что мои новые друзья смогут что-то предпринять. Во-первых, они здесь такие же пленники, как и я, а во-вторых, среди них есть доносчик. А значит, каждый сделанный шаг будет известен Черному Костюму и его своре.

В дверь вновь кто-то скребется. Теперь это Леди Нест.

— Сейчас тебе принесут еду. Ложись на пол и притворись, что потерял сознание. Быстро, — торопливым шепотом приказывает она.

Через пару минут действительно скрипит засов. К этому времени я уже изображаю распростертое на полу тело. Для убедительности даже щекой в грязь на полу залез. Мой слух обострился донельзя. Я слышу, как кто-то делает пару шагов и останавливается в ожидании. Затем раздается легкое звяканье — видимо, поставили поднос на кровать. Еще через мгновение я чувствую, как холодная рука прикасается к моему запястью, проверяя пульс. Я стараюсь дышать как можно реже и тише. И вдруг звенящая тишина карцера взрывается жужжащим грохотом, кто-то стонет, я слышу звук падающего тела, затем срывающийся голос чернявой подстегивает меня:

— Вставай. Быстрее.

Я открываю глаза. На полу рядом со мной, скрючившись в позе эмбриона, лежит Ирма, а над ней с электрошокером в руках победоносно возвышается чернявая.

— Это она для тебя припасла, — говорит Леди, показывая мне шокер. — Стерва. Ненавижу.

Она нагибается над телом и деловито обшаривает карманы серого костюма Ирмы. Телефон и ключ-карта перекочевывает в торбочку, их место занимает мой браслет, который минутой раньше Ритка рванула с моего запястья.

— Пойдем, — бросает мне Леди, направляясь к выходу.

С сомнением я оглядываюсь на распростертое тело. А с ней что делать?

— Пусть отдохнет, — отвечает чернявая на мой невысказанный вопрос и захлопывает за нами дверь карцера.

Я стараюсь не отставать от Леди.

— Мне надо выбраться, моя девушка в опасности, — выдыхаю я на бегу. — Они ее отравили.

— Не сейчас, — обрывает меня Леди.

Мы плутаем по путаным коридорам замка. И как только Леди здесь ориентируется? Пока на нашем пути не возникла знакомая металлическая дверь, я не представлял, где мы находимся.

Леди резво шваркает картой по замку, и мы выскакиваем на главную лестницу.

— Давай вниз, — торопит она меня.

Прижимаясь к стене, словно грабители, мы спускаемся в холл и несемся к заветной двери, которая должна выпустить нас на свободу. Леди прикладывает карту к дверному замку, но ничего не происходит — дверь остается недвижимой. Сколько я ни дергал ручку, так и не смог ее открыть.

— В чем дело?

— Не знаю, — скрипит зубами Леди. — Черт! Тут еще какая-то панель, похоже, еще нужен код.

— И что теперь?

— Ничего теперь, — передразнивает она меня.

Леди сует карту обратно в котомку и, прыгая через ступеньку, мчится вверх. Я в нерешительности топчусь в холле. Ну не могу я так просто уйти! Но Леди сверху энергично машет мне рукой. В последний раз бросив вожделенный взгляд на неприступную дверь, я бегу к лестнице.

Схватив Риту за рукав, я умоляюще заглядываю ей в глаза:

— Может, стоило еще раз попробовать?

— Бесполезно, — бросает она на ходу. — Сматываться надо отсюда быстрее, пока они не прочухались.

— Куда мы теперь?

— Сейчас тебя надо спрятать. Я знаю одно место.

Прятаться? Мне нужно не прятаться, а выбраться отсюда! Но не затевать же спор с девчонкой, тем более такой, за которой не угнаться.

Насколько я успел разобраться в планировке замка, мы направляемся в ту часть, где я еще не был. Карабкаемся по шаткой лестнице без перил с выщербленными ступенями и попадаем в небольшой овальный зал без окон. Трудно сказать, что здесь было раньше. Глубокие ниши с рифлеными полуколоннами опоясывают зал по периметру, остатки росписи на потолке съедает сумрак. Из центра плафона грустно свешивается одинокая цепь, на которой некогда крепилась люстра. Под нашими ногами скрипит пыль и куски штукатурки, под которыми слабо просматривается мозаика плит. Полуоткрытые рассохшиеся двустворчатые двери с замысловатой резьбой, оформленные порталом, ведут в следующее помещение, где царит кромешная темень — свет снизу сюда не доходит.

— Здесь никого не бывает, — подтверждает мои нехитрые умозаключения Леди. — Но когда они обнаружат пропажу, то перевернут весь замок вверх дном и наверняка доберутся и сюда.

— Мне надо выбраться! Лара в опасности, слышишь? — я вновь хватаю Леди Нест за руку.

— Да слышу я, слышу! — она резко вырывает свой рукав. — Только что я сейчас могу сделать? По крайней мере, здесь мы можем спокойно раскинуть мозгами.

Я опускаюсь на обломок колонны.

— Что тут было раньше? — спрашиваю я, но чернявая только пожимает плечами.

Она усаживается рядом со мной и достает из котомки телефон Ирмы.

— Как вы узнали, где я? — задаю я вопрос, который уже давно вертится у меня на языке.

— Яна каким-то образом пронюхала, — отмахивается Леди. — Черт, не включается никак!

— Дай мне!

Я отбираю телефон. Таких мне еще не доводилось видеть. Это не обычный смартфон, это что-то посерьезнее. И наверняка с серьезной защитой от взлома. Я пробую включить его, но мне это не удается.

— Что от тебя хотел Граветт? — спрашивает меня Леди.

— Ему нужна эта ваша Ника или Вера, ее все называют по-разному. Кто-то рассказал ему о том, что я узнал ее на твоем рисунке.

— Значит, я была права, когда подозревала, что в нашей компании есть стукач! Ни с кем нельзя быть откровенным. Ни-с-кем!

Со вздохом я отдаю аппарат Ритке. С идеей предупредить Лару придется распрощаться.

Леди копается в своей котомке и протягивает мне бутерброд. Я и не заметил, когда она сумела прихватить его с подноса.

— Я приду вечером. Постараюсь принести что-нибудь съестное. А еще постараюсь связаться с Никой. Она ведь сбежала как-то отсюда, из этого самого крыла замка. Я не случайно привела тебя сюда.

— А если не получится связаться?

— Когда не получится, тогда и будем думать, — огрызается моя новая подруга и, смягчившись, замечает:

— Ты бы попробовал позвать своих хранителей. Их помощь сейчас будет как нельзя кстати. Когда ситуация становится критической, наши способности временно возвращаются.

И добавляет совсем уж непонятно:

— Конечно, если бы Шульц уже успела приготовить твой стимулятор, то Ярик мог бы попробовать его свистнуть. Черт!

— В чем дело?

— Нельзя. Вдруг Ярик и есть предатель.

— Ну Ярик-то уж точно не при делах. Как и малышка, — возмущаюсь я. — Я в них не сомневаюсь. Может, Берт или этот рыжий?

Скептически поджав губы, чернявая смотрит на меня.

— Вряд ли это Берт, — говорит она. — Когда сдали Нику, он был в невменяемом состоянии.

— А кто его знает, — бормочу я. — Может он как раз в этом состоянии и постукивает Граветту.

— Нет, он патологически честен, — энергично трясет черными космами Леди.

— Тогда остается рыжий, — уверенно говорю я. — Мне он сразу не понравился. Самодовольный тип. Хотя какая теперь разница…

— Еще какая! — возмущается чернявая. — Ну ничего, я тут кое-что придумала. Сегодня вечером мы поймаем этого гада.

— А что это за стимулятор, который должна была сделать Шульц?

— Нет, — сокрушенно качает головой Леди Нест. — Ты точно дундук.

И как маленькому и глупому ребенку, делая длинные паузы и после каждой фразы вопросительно заглядывая в глаза, начинает рассказывать.

В замке действительно занимались исследованиями детей с паранормальными способностями. Насколько научными были эти исследования и с какой целью проводились — отдельные вопросы, ответов на которые у Риты не было, но в благие намерения Граветта она не верила. Почему в нашей стране? Потому что в Европе провернуть такое было бы намного труднее хотя бы потому, что она меньше, там все на виду. Тогда почему не в Африке? А кто сказал, что подобных центров нет в Африке? Как, впрочем, и в Европе.

Однако, Граветту хронически не везло: ему попадались либо «пустышки», которых быстро отправляли обратно домой, либо дети с остаточными способностями. Возможно, само Провидение берегло отмеченных даром детей от сомнительных исследований господина Г, его пленниками становились лишь лишившиеся покровительства свыше.

Как правило, дар пропадал после какого-то дурного поступка, оставляя лишь слабое напоминание о себе. Чтобы не забывали об утрате. У самой Риты способности исчезли после гибели артиста. У Берга дар пропал после того, как кто-то из соучеников поймал его на слабо, и он пошел против учителя. Для ученика мага подобная дерзость неслыханна. Рыжий Лис, называющий себя пророком, — теперь жалкая пародия на себя прежнего. Если раньше он мог проникнуть в суть вещей и явлений, увидеть тот изначальный импульс, который запускал череду событий, мог предсказать исход любого дела в зависимости от решений и поступков людей, то теперь видел лишь неправильности в печатной строке. А все из-за того случая, когда по его вине произошло убийство. Лис указал пальчиком, а мужик взял охотничье ружье и пошел мстить обидчикам. Не каждый человек останется спокоен, узнав имя того, кто виноват во всех твоих бедах. И Лису стоило думать, прежде чем делиться информацией.

Ярик. Одновременно с ним посвящение в ту летнюю ночь проходил еще один мальчик. Его впустили в дом через другое окно. Его шаги и слышал Ярик. И плач, крики, просьбы о помощи, когда под ним провалились прогнившие доски пола. Но Ярик струсил, хотя мог помочь. Утром, когда выяснилось, что в лагере не хватает одного ребенка, начались поиски. Нашли мальчика днем. К этому времени он был уже мертв.

Исключением была Ника. Редким, если не единственным.

Шульц безуспешно пыталась восстановить способности детей. Единственное, чего она смогла достичь, перепробовав кучу вариантов, — создание стимулятора, который восстанавливал дар лишь на время и не в полном объеме. Стимулятор был неудобен тем, что для каждого человека его приходить изготавливать индивидуально, и он имел массу побочных действий. Головные боли Леди тому пример. Пока разобрались, что к чему, наплодили инвалидов. Созданием такого стимулятора для меня должна была сегодня заняться Шульц. И если бы она успела его сделать, то Ярик мог бы пробраться в лабораторию и украсть его для меня. А я бы смог связаться со своими хранителями, которые могли бы помочь мне. И тогда бы…

Сплошное сослагательное наклонение.

 

9

Рита уходит, обещав вернуться вечером, и я разворачиваю бутерброд. Есть мне совсем не хочется, но я через силу запихиваю в себя булку с ветчиной. Надо, — говорю я себе. Кто знает, когда в следующий раз представится возможность заморить червячка.

Люди делятся на два типа. Одни в стрессовой ситуации начинают жрать все подряд в большом количестве, словно хотят вместе с едой проглотить и свои проблемы. Другие вроде меня, наоборот, напрочь теряют аппетит. Такое уже дважды было со мной. Когда мама лежала в больнице, и когда умер дед. Я не ел по нескольку дней, не чувствуя голода, пока силы не покидали меня. И тогда кто-то из взрослых насильно запихивал в меня еду. Сейчас я занимался этим сам — рвал зубами, механически жевал, не чувствуя вкуса, и насильно проталкивал комок внутрь. Не знаю, как будут дальше развиваться события, но знаю точно: силы мне сегодня понадобятся.

Насытившись, я отряхиваю крошки с колен и принимаюсь мерить свое новое пристанище шагами.

Я не могу сидеть на месте, адреналин требует выхода. Сидеть и ждать, когда другие — Леди Нест, Ярик, малышка — что-нибудь придумают? Но что они могут придумать? Леди думает, что я, как и многие здесь, утратил свой дар, но она ошибается. И в том, что какие-то там способности у меня были. И в том, что они потеряны помимо моей воли. И даже в том, что я хочу эти способности вернуть.

У меня так и не хватило духу сказать Рите, что я сам изгнал из своей головы голоса, которые они почему-то называют хранителями. Почему не сказал? Потому что стыдно. Это ведь даже хуже, чем признаться в своих самых постыдных поступках. Не знаю, может я и не прав, но мне казалось, если я расскажу о том, что вытворяли мои хранители, то все будут считать меня совсем уж никчемным человеком. Мои промахи — это всего лишь мои промахи, обычного шестнадцатилетнего парня. А тут надо умножать на три. Пусть уж лучше считают, что никаких хранителей у меня нет. Да и какие хранители из вздорного пса и малолетки, пусть и с крыльями?

Поначалу я думал, что голоса — это всего лишь происки разыгравшегося воображения. По крайней мере, именно так мне объяснили в больнице. «Это твое подсознание выстраивает защиту», — говорил врач. Немного поразмыслив над его словами, я и сам пришел к подобному выводу. Тем более, что выходки пса подозрительно напоминали советы из статьи «Плейбоя» «Что делать, если вас бросила подруга?»: не чураться развлечений, завести новые знакомства, вспомнить о старых симпатиях, отправиться в круиз. В качестве круиза, похоже, мне предложили фестиваль в Сочи. Ангел, наоборот, следовал рекомендациям журнала «Психология души»: посетить церковь, поговорить с психотерапевтом, переключиться на какую-нибудь серьезную, но монотонную деятельность, например, сделать своими руками ремонт в квартире, не чураться общества умных людей и больше читать. Общество умных людей? Это конференция в Санкт-Петербурге что ли? Ну-ну… Если же предпринятые усилия не привели к желаемому результату, то оба журнала советовали завоевать даму сердца вновь, совершив Поступок и продемонстрировав при этом лучшие мужские качества — благородство, мужество, твердость и чувство юмора. Да уж, с юмором у меня получилось — весь класс ржал.

А теперь, получается, эти два постоянно ссорящихся друг с другом проходимца — не плод моей фантазии, а реально существующие персонажи, призванные оберегать меня от неприятностей и помогать мне? Да вы меня разыгрываете!

Чтобы занять себя до прихода Леди, я решаю обследовать свое новое пристанище. Не то чтобы я не поверил ей, когда она сказала, что другого выхода отсюда нет и за другой дверью всего лишь лестница наверх в башню. Поверил. Но мой организм требовал движения. Тем более, что сумрачный провал полураскрытых дверей так и манил.

Осторожно ступая, чтобы под кроссовками не скрипели обломки кирпича, я вошел в двери. Сверху из узких, больше похожих на бойницы окон, падает дневной свет, но внизу меня встречает сумрак. Вдоль стены вверх вьется железная лестница, на первую ступеньку которой я осторожно ставлю ногу. Под моими шагами лестница трясется, издает жалобный скулеж, но держит прочно. И я, крепко ухватившись за перила, карабкаюсь вверх.

Наверху меня встречает круглая площадка с небольшими окнами без стекол по периметру, в которые мог бы пролезть человек, если бы они не были зарешечены. Одно окно, больше похожее на дверь, вообще наглухо забито ставнями. Решетка, правда, редкая, старая, проржавевшая, кое-где сломанная. Я дергаю прутья, и они дрожат, мне на кроссовки сыпется кирпичная пыль. Я тяну сильнее, и один железный прут оказывается в моих руках.

Я просовываю голову в образовавшийся проем. Внизу виднеются пышные, кое-где подернутые желтизной кроны деревьев. Справа вьется уходящая вдаль дорога. Прямо под окном толстый карниз, опоясывающий башню. Если вылезти на него и пройти вперед…

Ну и что?

Даже если я допрыгну до крыши и не разобьюсь, дальше-то что делать? Изображать на этой крыше горгулью? Это только в фильмах герой бодро носится по карнизам, перепрыгивая с крыши на крышу, но там никогда не показывают, как он спускается на землю. Потому что не придумали. Вот и я не придумал — не увидел ни единого шанса оказаться внизу.

Я усаживаюсь на каменный пол. Лицо ласкает теплое сентябрьское солнце, его лучи играют на стенах, прорисовывая малейшие трещинки и шероховатости. И тут я замечаю, как на стенах башни проступают остатки старинной росписи. Я отклоняю голову, чтобы солнечный свет не бил мне в глаза. Точно, вся башня изнутри расписана рисунками. Даже текст какой-то виднеется…

Как водится, я задремал. Разбудили меня шаги. И это была не легкая поступь Леди, ко мне направлялся кто-то гораздо тяжелее, старше и… осторожнее. Он явно старался наступать так, чтобы не создавать шума, но тогда надо было следить за чистотой. Осколки штукатурки на полу с головой выдали незваного гостя.

Уйдет? Или поднимется наверх?

Шаги затихли. Я уже готовился облегченно выдохнуть, но вскоре незнакомец вернулся. И что хуже всего — он поднимался по лестнице.

Тело сковало оцепенение. Надо же, как не вовремя!

Я попытался подняться на ноги, но не смог. Тяжело опираясь на локти, я пополз к окну, кулем перевалился через оконный проем и, едва не свалившись вниз, рухнул на карниз. Дал себе мгновение перевести дух и, вжимаясь в стену, пополз подальше от оконного проема. Свернувшись калачиком, словно маленький испуганный зверек, я ждал, слушая бешеный стук своего сердца. Если пришедший по мою душу обследует карниз, то бежать мне будет некуда.

Минуты сменяли друг друга, мое оцепенение прошло. Осторожно развернувшись, я двинулся обратно.

В башне было пусто.

Я влез в окно и рухнул на каменные плиты. Как обычно после приступа на меня накатила слабость под руку со своей верной подругой апатией. Выходит, люди Граветта уже знают, что я сбежал, и ищут меня? — лениво шевельнулась мысль. И даже если сейчас мне удалось провести их, то долго скрываться от своры ищеек, идущих по следу, мне вряд ли удастся.

Поднявшийся ветер нагнал на небо маленькие резвые облачка, играющие с солнцем в пятнашки. Из-за пляшущих на стенах теней мне казалось, что рисунки ожили. Они двигались, действовали, разыгрывая передо мной неведомый спектакль, центральной декорацией которого служило то самое непонятное окно-дверь. Я же думал о том, сам ли я догадался вылезти на карниз или это была подсказка черно-белых приятелей. «Окно» — это слово четко и ясно прозвучало в моей голове.

Вспомнилась еще одна несуразность, которую я заметил, но не придал ей значение, — наружная сторона башни насчитывала на одно окно меньше. То самое, которое изнутри наглухо закрыто ставнями.

Так я и сидел, привалившись к стене, наблюдая за игрой светотени, пока внизу не раздались легкие шаги, и голосок Леди Нест позвал:

— Ромео, ты наверху?

— Наверху, — ответил я, перегнувшись через перила.

Рита успела переодеться в черные джинсы и темно-серую фуфайку с капюшоном. На ногах у нее криперы — башмаки с такой толстой подошвой, что ни один человек в здравом уме не надел бы их. Говорят, эти уродцы впервые появились у английских солдат во время Второй мировой войны. Но как в них можно было воевать, а хотя бы и просто ходить — для меня осталось загадкой. Впрочем, это ведь англичане… Какие из них вояки…

Леди Нест опускается на пол рядом со мной, роется в котомке и протягивает мне бутылку воды и сверток с жирными пятнами.

— Ужин.

Она лаконична, как никогда.

— Спасибо, — говорю я, разворачивая бумагу.

— Удалось?

Это она про хранителей? Чтобы не отвечать, я набиваю рот и неопределенно пожимаю плечами. Но Леди истолковывает мой жест как «нет».

— Мне тоже, — мрачно заявляет она. — Времени не было.

Интересно, чем она занималась?

Из котомки появляется знакомый блокнот и авторучка.

Привычным движением Леди отлистывает чистую страницу, сосредотачивается и начинает покрывать ее быстрыми точными штрихами. Я знаю, что смотреть под руку человеку, занятому делом, не совсем прилично, но любопытство пересиливает. Я заглядываю через плечо. И вдруг из путаницы линий выступило девичье лицо.

— Ух! — выдохнула чернявая.

Лицо улыбнулось, и в башне прозвучал едва слышный голос:

— Привет, подруга.

— Ника!

Леди так и не пришла в себя. Она ошарашено пялится на свой рисунок, даже отодвинула его от себя, словно это какое-то опасное насекомое.

Я толкаю ее в бок, и она спохватывается.

— Ника, как ты сбежала? Тут один… хм… знакомый тебе человек попал в переплет и ему срочно нужно отсюда выбраться.

Рисунок поворачивает голову в мою сторону и едва заметно улыбается.

— Башня, — непонятно говорит нарисованная девчонка.

— Он и так в башне прячется, — произносит Леди и зачем-то добавляет. — У него девушка в беде, ей всего четыре дня осталось. Сможешь помочь?

Изображение, задумавшись, молчит. Потом едва заметно кивает. По крайней мере, мне хочется думать, что она кивает.

— Дверь наверху в башне, — непонятно говорит девчонка, глядя на меня. — Она пропустит тебя, только думай о той церкви, где меня увидел. Я тебя встречу.

— Ты что-нибудь поняла? — шепчу я на ухо чернявой, но та задумчиво качает головой.

— Если не получится прямо сейчас, буду ждать завтра в… — голос становится совсем неслышным, а затем и картинка превращается в клубок линий.

Чернявая недовольно захлопывает блокнот и обводит наше пристанище сердитым взглядом.

— Какая дверь в башне? Здесь нет никаких дверей! Или мы что-то не так поняли.

Она поднимается на свои ходули.

— Ладно, через некоторое время попробую еще раз. А сейчас есть другое дело. Пошли.

— Куда пошли? Что еще за дело?

— Ловить нашего стукача.

Осторожно ступая, мы спускаемся вниз. Уже стемнело. Не хватает еще на лестнице шею свернуть, прячась от тех, кто ее и так хочет свернуть.

Шарахаясь от каждого звука и собственной тени, мы пробираемся темными коридорами и оказываемся в небольшом полукруглом помещении с огромными, почти до пола, окнами. Как водится с решетками — других здесь не бывает.

— Где это мы?

— Главный фасад. Прямо под нами парадный вход, — шепотом отвечает Леди, устраиваясь возле правого окна. — Ты встань вот там.

Черный в полутьме ноготь указывает на левое окно, затем следует дальнейшее распоряжение:

— Смотри на левую половину здания. Да не стой прямо у окна, отойди немного. Заметят же!

— Встал. Смотрю. Что дальше?

— Молодец. Теперь жди, когда кто-нибудь появится внизу.

— А если не появится?

— Значит, он умнее меня.

Мне хочется спросить «кто он», но спрашиваю я совсем другое:

— Кто такой Граветт?

— Выползшая из ада гадина, которая…

Договорить Рита не успевает, потому что сначала за деревьями появляются конусы желтого света, а затем к замку выруливает знакомый мне черный «Мерседес».

— Граветт, — выдыхает Леди. — Вспомни черта и он тут как тут. Придется нам убираться не солоно хлебавши.

— Подожди, — останавливаю я ее. — Кто-то вышел из замка.

Прилипнув к решетке, я вижу, как из здания показалась Ирма с мужчиной в темном костюме. Они дождались, пока из машины вылезет Черный Костюм, и заговорили с ним. Затем Граветт направился в замок, а эта пара…

— Делаем ноги! Быстро! Иначе будет не выбраться, — срывающимся шепотом торопит меня Ритка, но затем сама приникает к окну.

Пара тем временем направляется к левому углу здания.

— Дождалась? Теперь пошли.

— Сейчас-сейчас, еще немножко, — бормочет чернявая. — Вот это да…

Она обескуражена, но быстро берет себя в руки:

— Бежим!

Леди хватает меня за руку и тянет в полутемный коридор.

Мы выбегаем на главную лестницу — хорошо, хоть здесь нет дверей — и, стараясь ступать так, чтобы и мышь не проснулась, двигаемся вниз. Вдруг Рита хватает меня за руку и придерживает. Я опускаю глаза — нет, Леди идет на пару шагов впереди меня, однако, ощущение, что меня кто-то остановил, никуда не делось. Дальше меня не пускали.

Я протянул руку и дотронулся до ее плеча, сам не понимая зачем.

В чем дело? — именно так я растолковал ее взгляд, опаливший меня. Но я и сам не понимал, в чем дело.

И тут снизу послышались шаги. Господин Г собственной персоной вместе с доктором Шульц поднимались по лестнице. Если бы мы не притормозили, но неминуемо столкнулись с ними.

Осторожно, как нашкодившие котята, мы пятимся назад.

Ступенька. Еще одна. Еще. Мы на лестничной площадке. Что теперь? Обратно, в коридор, откуда пришли? Или дальше вверх по лестнице? Но выше ничего нет. Там только крыша.

Откуда я все это знаю? Сейчас у меня нет времени разбираться. Более того. У меня нет времени даже на то, чтобы задать этот вопрос. Это уже потом, проанализировав ситуацию, я все понял. А сейчас мы с Риткой просто медленно пятимся вверх.

Вверх! Вверх! — кричит моя интуиция.

Мы поднимаемся так высоко, как только можно, и усаживаемся на ступени, приникнув к перилам. Здесь совсем темно, авось нас не заметят.

Граветт с Шульцихой останавливаются на площадке прямо под нами.

— Оставляю замок на вас. Ближайшие пару дней меня не будет, — говорит господин Г.

— А что с экспериментами?

— Все, как и планировали. Нового ничего пока не предпринимайте.

— Карцер?

Граветт задумчиво молчит, поглаживая золотой перстень на пальце. Затем нехотя бросает:

— Выверните его наизнанку. Мне нужна эта информация.

— Но… — пытается возразить Шульц. — Он же после этого станет не пригоден для работы.

— Придется смириться с потерей. Родственникам скажем, что… Впрочем, не мне вас учить, как писать посмертное заключение.

Они уходят, а я понимаю, что говорили они обо мне. Это меня вывернуть наизнанку?! Это я — потеря?! Это моим родственникам они выдадут заключение?!

— Мне надо бежать! — мой шепот срывается на сдавленный крик. — Свяжись с Никой.

— Ага, — шепчет в ответ Леди. — Только вперед разберемся с предателем.

В темноте ее глаза горят мщением. И я понимаю, что сейчас все остальное для нее на втором месте.

— За мной! — командует она.

Но что-то удерживает меня от выполнения команды. Это что-то, наоборот, тянет меня наверх в башню.

— Отведи меня обратно в башню, — прошу я.

Я и при свете дня не найду дорогу, а в темноте и подавно.

— Ага, — вновь соглашается Леди. — Но сначала предатель. Неужели тебе не хочется посмотреть в глаза этой дряни?

И видя мое сомнение, добавляет:

— Мы быстро.

Она резво прыгает через ступени, и мне ничего не остается, как следовать за ней. Оставаться здесь одному — да лучше сразу к чертям на сковородку.

Мы спускаемся на второй этаж, Леди шваркает картой, дверь плавно отъезжает в сторону, и мы лицом к лицу сталкиваемся с Шульц.

— Черт! — вырывается у Леди.

Воспользовавшись полным замешательством докторши, которая сейчас походила на рыбу, вытащенную из воды, — рот открыт, глаза выпучены, Леди быстро захлопывает дверь. Затем с размаха впечатывает ботинок в панель электронного замка. Замок яростно отплевывается искрами.

— Бежим, — кричит Рита.

Мы несемся вверх, слыша, как дверь сотрясается под ударами Шульц. Петляем по каким-то тесным и узким коридорам, подсвечивая дорогу Ирминым мобильником, и, наконец, оказываемся в овальном зале. Мы пробегаем его насквозь и усаживаемся на ступенях лестницы, ведущей в башню.

— Откуда ты знал об этом проходе? — тяжело дыша, спрашивает меня Леди Нест.

— Что за?..

Я недоуменно смотрю на нее и уже открываю рот, чтобы сказать: ни о каком проходе я понятия не имел, но осекаюсь. А ведь действительно, первым бежал я. При этом, я твердо знал, когда и куда надо свернуть — голоса в моей голове нашептывали мне об этом.

— Это хранители, — уверенно говорит Леди. — Значит, они к тебе вернулись. Отлично! Теперь они тебе помогут.

Что отлично?! — хочется крикнуть мне. Помогут. Если бы она знала, что они уже «помогли» мне попасть сюда, то не была бы сейчас такой радостной.

— Может, ты попытаешься связаться с Никой? — мямлю я.

— Вряд ли я смогу нарисовать что-нибудь в такой темноте. К тому же, хранители справятся лучше. Просто попроси их помочь тебе выбраться отсюда.

Я с сомнением качаю головой. Как же, лучше. Я уже хочу рассказать ей о том, что благодаря таким вот помощничкам и попал сюда, но слышу, как поблизости под тяжелыми мужскими шагами хрустят обломки кирпича.

Леди прикладывает палец к губам и тянет меня наверх.

Мы в башне. Нет, не так: мы в западне.

— Ну? Чего ты стоишь? — нервным шепотом вопрошает она. — Зови их. Пусть покажут ту дверь, о которой говорила Ника.

Конец моим раздумьям положили поскрипывания лестницы — кто-то поднимался к нам наверх. И тогда я прошептал:

— Эй, хранители, или как вас там, вы нужны мне.

И тут мне показалось, что в башне стало тесно. Слева о мои ноги терлась черная мохнатая спина, а справа прозвучал голос:

— Дверь перед тобой.

— Открывай быстрее, — нетерпеливо повернул морду черный пес.

Я прикоснулся к деревянным створкам и с силой нажал на них. Двери распахнулись, и передо мной открылся темный проход.

— Вперед! — бодро скомандовал пес.

Я оглянулся на Риту:

— Ты со мной?

Она энергично затрясла черной гривой:

— Нет. Мне еще тут разобраться надо.

Тогда я сделал шаг в темноту. Вперед меня шустро юркнул черный пес, а сзади нетерпеливо подталкивал белокрылый пацан.