Дэн

Лето не удалось. Да что там — не удалось, оно обещало стать самым бездарно проведенным летом за всю Дэнову жизнь! Вместо черноморской вольницы под крылом у любимой тетушки ему предстояло целых три месяца промаяться в богадельне, которая официально именовалась элитным спортивно-патриотическим лагерем для сложных подростков.

До недавнего времени Дэн был самым обычным шестнадцатилетним парнем, не имел никаких проблем, занимался спортом, увлекался игрой на гитаре и после окончания школы собирался поступать в радиотехнический институт, но одна-единственная октябрьская ночь изменила всю его жизнь, положила конец всем мечтам и планам…

Он возвращался домой с тренировки. Ничего особенного, самая обычная субботняя тренировка по карате, просто закончившаяся чуть позже обычного. До дома всего ничего, каких-то три квартала: знакомые дворы, не раз хоженные дорожки. Тем октябрьским вечером было как-то по-особенному темно. Узкую кленовую аллею освещало лишь два фонаря: первый горел в самом начале, второй — в конце. Если идти быстро, то на освещенную улицу можно выйти всего за пару минут, а там уже люди, огни витрин, машины — обычная вечерняя жизнь обычного города.

Дэн не спешил. В шестнадцать лет легко быть бесстрашным. Особенно когда всего через месяц тебе предстоит аттестация на первый дан, когда заветный черный пояс уже практически у тебя в руках, а впереди — турнир на Кубок города и есть все шансы победить. В наушниках играла «Металлика», Дэн шагал, в такт музыке покачивая головой, не вглядываясь в темноту и не стремясь к маячащему в конце аллеи фонарю. Жизнь была прекрасна, а обещала стать еще прекраснее!

Они вышли из темноты — три одинаковые безмолвные тени. Вышли и преградили Дэну дорогу. Рослые, крепко сбитые, с неразличимыми во тьме лицами. Люди-тени. То, что они по его душу, Дэн понял сразу, но, даже когда понял, не испугался. В крови еще бурлил не растраченный во время тренировки адреналин, подначивал, подталкивал вперед. Нет, он не собирался ввязываться в драку, но и убегать, трусливо поджав хвост, тоже не собирался. Парень вытащил наушники, поудобнее пристроил на плече рюкзак.

— Вам чего? — Голос спокойный и миролюбивый. Все, как учил их тренер. «Никогда не показывай врагу свой страх».

Дэн не боялся и не был уверен, что перед ним враги. Может быть, всего лишь небольшое препятствие?..

Плохо, очень плохо, что в этот момент на ум ему не пришел еще один тезис тренера: «Не стоит недооценивать противника».

Он недооценил. Их было всего трое, и выглядели они если и не безобидно, то, уж во всяком случае, не слишком страшно. С тремя он справится без проблем.

— Эй, братуха! Не найдется прикурить? — К Дэну шагнул один из троицы, самый высокий, самый плечистый. — Сигаретки вот закончились как назло.

Щелкнула зажигалка, и оранжевый огонек вырвал из темноты угловатое, покрытое оспинами лицо. Лицо это было известно любому пацану в их районе. Даже сопливые малыши знали, кто такой Рябой. Дэн тоже знал, но раньше жизнь никогда не сводила его, спортсмена и отличника, с главарем местной шпаны. Не сводила, а теперь вот, похоже, свела.

— Не курю. — Дэн сдернул с плеча рюкзак, аккуратно поставил на землю, чуть в стороне, чтобы не путался под ногами, если вдруг придется вступать в бой.

— Курить — здоровью вредить! Так, что ли, спортсмен? — Рябой пнул рюкзак, парни заржали.

Дэн отступил на шаг назад, освобождая место для маневров.

— Ну, нет сигарет так нет! — Рябой пожал плечами, сделал шаг к Дэну, сокращая расстояние до не слишком комфортного. Его дружки двинулись следом.

Дэн не мог видеть в темноте, но был уверен, что они улыбаются, недобро, по-шакальи.

— Ты ж у нас спортсмен, каратист, мастер спорта и прочий Шаолинь… — Рябой снова щелкнул зажигалкой, прикурил.

Встреча получалась неслучайной. Предводитель дворовой шпаны никак не мог знать про карате и «прочий Шаолинь», если только по какой-то причине не узнавал заранее. Если только поджидал на этой темной аллее именно его, Дэна Киреева.

— Что тебе нужно? — Надежда на то, что все еще можно решить миром, истаяла, как апрельский снег.

— Смотрите, братухи, и парниша-то понятливый! Сразу просек, что к чему! — Красный сигаретный огонек описал в темноте дугу. Наверное, Рябой взмахнул рукой. — А вот хотя бы твой плеер, Шаолинь! Это ж не по-пацански, что у тебя есть плеер, а у нас нет!

«Выходить из сложной ситуации нужно малой кровью». Интересно, подаренный отцом на шестнадцатилетие плеер — это малая кровь? И где гарантия, что, как только он отдаст плеер, Дэна оставят в покое?

«Сначала нужно думать и только потом действовать». Дэн подумал.

— Пошел к черту! — Получилось невежливо, зато конкретно. Если эти трое в курсе про карате и «прочий Шаолинь», то вряд ли рискнут сунуться. Они дебилы, но ведь не сумасшедшие.

— Вот что-то подсказывало мне, что этим все и закончится. — Рябой вроде бы даже вздохнул и, кажется, отступил на шаг. — Злые нынче пошли спортсмены. И сигареты с собой не носят, плеером поделиться с товарищами не желают. — В его голосе слышалось разочарование. — Ну да ладно, мы не гордые, мы и без плеера обойдемся. Расступись, братва! Дай пройти надежде отечественного спорта!

Подчиняясь команде, маячившие за спиной Рябого тени и в самом деле расступились. Дипломатия победила агрессию!

Нет, так сказал бы не тренер, а отец. Отцу Дэн верил даже больше, чем тренеру.

— Ничего, бывает. — Дэн потянулся за рюкзаком.

…Удар пришелся на незащищенный затылок в тот самый момент, когда парень поднимал рюкзак с земли. Страшный удар, вышибающий из головы все мысли, кроме одной — не стоит недооценивать противника… Дэн просчитался, их было не трое, а четверо. Четвертый прятался в темноте за Дэновой спиной, прятался и выжидал подходящий момент…

…Дэна нашел обеспокоенный его долгим отсутствием отец. К тому моменту парень был уже избит до полусмерти. Отличнику, спортсмену, без пяти минут обладателю первого дана по карате хватило одного-единственного подлого удара в спину, чтобы отключиться и стать беспомощнее пятилетнего малыша. Его избивали железной арматурой. Окровавленные прутья валялись здесь же, на темной аллее. Сотрясение мозга, разрыв селезенки, внутреннее кровотечение и сломанные в нескольких местах руки.

«Против лома нет приема». Этот тезис не принадлежал ни отцу, ни тренеру, но оказался самым действенным из всех…

Дэн пришел в себя, когда его грузили в «Скорую», сквозь кровавую пелену увидел испуганное лицо отца, попытался улыбнуться. Улыбка не получилась, из рассеченной губы тут же пошла кровь, наполняя рот горько-соленым.

— Как ты, сынок? Кто это сделал? Ты видел? — Отец говорил спокойно, но Дэн знал цену этому спокойствию.

Он не стал отвечать, устало прикрыл глаза. Ему нужно было подумать, хорошенько подумать, прежде чем дать правильный ответ.

Подумать тоже не получилось, стоило только сомкнуть веки, как вслед за темнотой снова пришло спасительное беспамятство.

В следующий раз в сознание Дэн пришел уже в палате интенсивной терапии после операции по удалению селезенки, ликвидации внутреннего кровотечения и наложения металлических пластин на раздробленные кости. Впереди его ждал долгий и нелегкий курс реабилитации, а за дверями реанимационной палаты — следователь. Следователю он не сказал ничего.

«Мужчина должен сам решать свои проблемы». Это было его личное, дорогой ценой доставшееся кредо. Дэн разберется сам, как только сможет встать на ноги, а пока ему нужно подумать.

Думать было тяжело. Мысли скользили, расплывались бесформенными кляксами, не желая складываться в четкую картинку. На него, без пяти минут обладателя черного пояса по карате, напали, его избили и искалечили. Одно только это вышибало из глаз злые слезы. Не боль, не собственная беспомощность, а вот этот неоспоримый факт. Против лома нет приема… Или просто он сам далеко не такой хороший спортсмен, как ему казалось… Мысли эти были беспощадные, они лишали Дэна сна и покоя. Но имелось и еще кое-что. Нападение было запланировано, в этом он не сомневался. Оставалось понять, кому это понадобилось.

Плеер, который чисто теоретически мог послужить причиной конфликта, нашли на аллее. Он был разбит и не подлежал восстановлению. Дэн тоже оказался разбит, и с восстановлением у него тоже имелись проблемы. Он уже не попадал ни на аттестацию, ни на турнир. И даже сами занятия карате теперь были для него под большим вопросом.

Тренер пришел к Дэну сразу, как только врачи разрешили посещения, придвинул к больничной койке стул, заглянул в лицо:

— Ты видел, кто это сделал? — задал он вопрос, который в эти дни Дэну задавали неоднократно.

В голосе его звучало недоумение. «Как же ты так подставился, Киреев?!» — слышалось в его голосе. Неправильно понял ситуацию, недооценил противника. И не важно, что Дэн спортсмен, а не боец спецназа. Важно, что свой, возможно, самый важный в жизни бой он проиграл, даже не вступив в него.

Так и не дождавшись ответа, тренер встал, посмотрел на Дэна сверху вниз, сказал после долгого молчания:

— Ты справишься с этим, я знаю.

Дэн попытался улыбнуться, осторожно, самыми уголками разбитых губ. Да, он справится. Он решит все свои проблемы. Нужно лишь время.

— Только не наломай дров. — Тренер рассматривал что-то невидимое в углу Дэновой палаты. — Сначала все хорошенько взвесь и только потом сделай.

Непременно! Он теперь только тем и занимается, что взвешивает все «за» и «против».

Дэн выздоравливал быстро. «Заживает, как на собаке», — шутил лечащий врач. «Молодой организм», — ободряюще улыбался отец.

Да, молодость делала свое дело, но помогала Дэну не она, а граничащая с одержимостью злость. Встать на ноги, научиться владеть непослушными руками, вырваться наконец из душных больничных стен.

Его калечили продуманно и целенаправленно. Для банального грабежа хватило бы одного, самого первого удара, а ему переломали руки. Сломали бы и ноги, но, наверное, им не хватило сил. Или времени.

Неоправданная жестокость. Была бы неоправданной, если бы эти четверо не знали, с кем имеют дело, если бы не поджидали именно его…

Дэн вышел из больницы уже зимой. Морозный, пахнущий выхлопными газами воздух казался ему упоительным. И даже ноющая боль в не слишком удачно сросшейся руке не могла лишить его решимости.

На тренировку он пришел в первых числах марта. К тому времени самое важное в его жизни соревнование уже было позади. Чемпионский титул достался Вадику Ильюшкину, другу и вечному сопернику. Дэну не повезло, и Вадик не упустил свой шанс. Уже не второй, а заслуженный лидер, потому что самый первый тренировочный бой показал, что шанс стать чемпионом Дэн Киреев потерял навсегда. Одна-единственная октябрьская ночь сломала не только его кости. Что-то непоправимо сломалось у него в голове, превратив спорт в неважное и ненужное, подменив цели и ориентиры. Подтверждение своим мыслям он увидел во взгляде тренера.

Нет, Дэн не ушел из спорта. Наоборот, он продолжал тренироваться с пугающим остервенением, не обращая внимания на робкие попытки родителей перенаправить бушующую в нем энергию в более мирное русло.

…Рябого он встретил сырым апрельским вечером на той самой аллее. Вся разница в том, что Рябой на этот раз был без свиты, а Дэн научился вести бой по его правилам.

Свалить Рябого оказалось до скучного легко. Без своих дружков, без прутов арматуры, с одним лишь свинцовым кастетом он был жалок. Жалок до такой степени, что ярость, вот уже который месяц бушующая в Дэновом сердце, вдруг утихла. Он не стал калечить Рябого. Он просто впечатал поверженного врага в землю и задал один-единственный вопрос — кто?

Рябой заговорил сразу, наверное, скудным своим умом догадался, что лучше сказать правду. А может, увидел на дне Дэновых глаз злобного демона, который родился стылой октябрьской ночью, в тот самый момент, когда сам Дэн болтался между жизнью и смертью.

Ответ лежал на поверхности, но все равно шокировал. Вадик Ильюшкин, друг и вечный соперник, заплатил Рябому за то, чтобы фаворит и главный претендент на чемпионский титул не просто сошел с дистанции, а остался инвалидом…

Все-таки Дэн набил Рябому морду и пообещал, что с этого дня будет присматривать за ним. Наверное, рожденный стылой октябрьской ночью демон снова взглянул на мир Дэновыми глазами, потому что Рябой заклацал зубами, затрясся в мелком ознобе и стал молить о пощаде. Значит, поверил. Это хорошо, может, теперь он поостережется нападать на беззащитных людей.

Вадик Ильюшкин, некогда друг и соперник, а теперь подлец и предатель, понял все, стоило только им столкнуться на заднем дворе спорткомплекса. Понял, но, в отличие от Рябого, не испугался. Теперь уже он, а не Дэн, являлся чемпионом и главным фаворитом. За его спиной не было месяцев, проведенных на больничной койке, бессонных, наполненных болью ночей и мучительной реабилитации. Впрочем, как и не было за его спиной и той сокрушающей все преграды ярости, которая превращала романтика и идеалиста Дэна Киреева в холодного и расчетливого бойца.

Это был честный бой. По крайней мере в самом начале, пока Вадик Ильюшкин еще считал себя неуязвимым. Он понял свою ошибку быстро, он всегда отличался сообразительностью и хорошей реакцией, поэтому, едва начавшись, схватка перешла в совершенно иную стадию.

— Не на жизнь, а на смерть! — подначивал родившийся стылой октябрьской ночью демон. — Убей ты, а иначе убьют тебя!

Дэн не знал, не успевал думать, чем закончится этот бой. Лишь с мрачным удовлетворением отмечал, что очередной удар достигал цели. «Не нужно недооценивать противника». Все, он больше не станет недооценивать…

Вадик Ильюшкин уже был повержен, когда в бой вмешался третий.

Победить тренера нелегко, но Дэну почти удалось. До тех пор, пока мощный удар в корпус не отшвырнул его на несколько метров, впечатав в кирпичную стену. Но даже когда от боли сбилось дыхание, а перед глазами поплыл кровавый туман, Дэн не собирался сдаваться.

— Киреев, остановись! — Тренер увернулся от удара. — Остановись, пока не наделал еще больших глупостей! Ну, слышишь ты меня?!

Способность соображать вернулась к Дэну не сразу, лишь после того, как тренер еще раз впечатал его в стену, заглянул в ничего не видящие глаза, еще раз проорал:

— Киреев, не валяй дурака!

— Да… — Дэн медленно сполз спиной по стене, уселся у ног тренера. Его трясло так же, как еще недавно трясло Рябого.

— Дурак ты, Киреев! Ты ж все испортил, ты ж карьеру свою спортивную загубил. Ты же смотри, как все получилось… нельзя же вот так, сплеча… — Тренер смотрел на него сверху вниз, и непонятно было, чего в его словах больше, досады или жалости. — Зачем же вот так?..

Он не ответил зачем, он смотрел на поверженного врага, но сжимавшие сердце тиски так и не разжались.

Им досталось обоим. Перелом носа и множественные ушибы у Вадика Ильюшкина. Повторное сотрясение мозга и до кости рассеченная бровь у Дэна. Можно считать, что после вмешательства тренера бой закончился ничьей. О том, что случилось бы, не будь этого вмешательства, Дэну думать не хотелось. С мрачной сосредоточенностью он смотрел на поскуливающего от боли Вадика, рукавом олимпийки вытирал заливающую глаз кровь и не думал ни о чем. В том месте, где положено биться сердцу, Дэн чувствовал лишь звенящую пустоту.

— Ты хоть понимаешь, чем тебе это грозит? — Рядом присел тренер, протянул носовой платок. — Что на тебя, черт возьми, нашло, Киреев?!

— Он знает что! — Дэн мотнул головой в сторону Ильюшкина. Голова тут же предательски закружилась.

Тренеру не требовалось ничего объяснять, он прожил достаточно длинную жизнь, большая часть которой была отдана спорту. Он прекрасно знал цену победам и поражениям, знал, как иногда сходят с дистанции фавориты и кто за этим стоит.

— Дурак, — снова сказал тренер и сжал кулаки. — А если тебя посадят? Ты думал об этом?

Он не думал. То есть он думал о сотне вещей, но упустил из виду самую важную, самую очевидную.

— Так я и знал. — Тренер кивнул. — Ты должен был кому-нибудь рассказать. Ты должен был прийти ко мне…

Да, он должен был кому-нибудь рассказать, но тогда это оказалось бы не по-мужски, а он хотел разобраться со всем сам.

На задний двор спорткомплекса въехала вызванная тренером «Скорая». Дэн попытался встать на ноги, но голова снова закружилась, пришлось опереться на руку подоспевшего фельдшера.

— Что тут у вас? — Врач, немолодой, усталого вида дядька, рассматривал разбитую морду Ильюшкина.

— Ничего… — Из-за сломанного носа голос Ильюшкина сделался гнусавым. — Упал.

— Упал, значит. — Врач покачал седеющей головой, перевел взгляд на тренера. — Вы «Скорую» вызывали?

— Я.

— Выходит, у них тут ничего особенного, только физии расквашены? Упали, выходит? Один глазом упал, другой носом…

Дэн не дослушал, его вырвало прямо на ботинки фельдшера. Тот чертыхнулся, а врач продолжил:

— И сотрясение мозга у этого, — он кивнул на шатающегося от слабости и головокружения Дэна, — тоже само собой приключилось?

Прежде чем ответить, тренер испытывающе посмотрел на Ильюшкина. Что там такое было в его взгляде, Дэн не знал, только бывший друг вдруг заговорил быстро и сбивчиво, сплевывая на землю кровь:

— Все нормально. Мы тренировались…

— Тренировались они. — Врач удивленно приподнял брови, снова посмотрел на тренера. — Да у вас тут, как я посмотрю, не спорткомплекс, а гладиаторская арена! И часто ваши воспитанники так тренируются?

Голова кружилась, и картинка перед глазами была нечеткой, но, превозмогая тошноту, Дэн решил вмешаться.

— Мы сами, тренер ничего не знал, он нас разнимал.

— Сами, — пробубнил Ильюшкин и бросил на него полный ненависти взгляд. — Мы поссорились, и вот…

— Они поссорились! — Врач развернул Дэна лицом к себе, посветил невесть откуда взявшимся фонариком сначала в один глаз, потом в другой. — Поссорились до сотрясения мозга и перелома носа? Это что же у вас за ссоры такие? Вот молодежь пошла, чуть что не так, сразу морду друг другу бить! Ну да ладно, не мое это дело, кому надо, те разберутся. А вы, — он посмотрел на тренера осуждающе, — уж примите меры! Сдается мне, ваши воспитанники опасны. Таких на улицу без намордников выпускать нельзя.

— Приму, — с мрачной решительностью пообещал тренер, и Дэн с неотвратимой ясностью понял, что с этого самого момента дорога в клуб ему заказана.

— Ну, гладиаторы, чего расселись?! Давайте грузитесь в «Скорую»! — велел врач и еще раз неодобрительно покачал головой.

Можно сказать, Дэну повезло. Если бы родители Ильюшкина заявили в полицию, последствия могли оказаться очень серьезными, но они не заявили. Дэн был почти уверен, что это Вадик их отговорил, но отнюдь не из-за раскаяния. Причина была проще и банальнее. Если бы делу дали ход, всплыла бы и осенняя история. Ни Рябой, ни его дружки молчать не стали бы, а у отца Дэна имелось достаточно сил и влияния, чтобы заставить следствие докопаться наконец до правды и найти зачинщика, если не сказать заказчика.

Все закончилось тем, что спустя несколько недель Ильюшкин-старший явился в квартиру Дэновых родителей с требованием денег за моральные и физические страдания. Отец денег дал без лишних разговоров, но, как только за незваным гостем захлопнулась дверь, посмотрел на Дэна:

— Ты по-прежнему не хочешь мне ничего рассказать?

— Нет, прости.

Наверное, нужно было рассказать, поделиться своей болью с самыми близкими и родными людьми, но он не смог. Побоялся лишний раз расстраивать маму. Побоялся, что интеллигентный и до кончиков ногтей правильный отец не поймет и не примет того, что Дэн сделал. Или хуже того, разочаруется в нем окончательно.

— В таком случае нам с мамой есть что тебе сказать, сынок. — Отец поправил очки, тяжело вздохнул. — Мы думаем, что твоя агрессия может быть опасна. В первую очередь для тебя самого. Наверное, нам стоит обратиться к психологу.

— Мне не нужен психолог.

Он уже со всем разобрался, все для себя решил. Зачем ворошить то, что уже утратило актуальность?

— Не нужен? — Отец кивнул, приобнял за плечи встревоженную маму. Голос его звучал тихо, но решительно. — Мы предвидели такой ответ, и поэтому у нас есть запасной вариант. Дэн, я имел беседу с твоим тренером. Он тоже обеспокоен происходящим. Настолько, что предложил нам один вариант. — Отец сделал паузу, ободряюще посмотрел на маму, а потом сказал: — Этим летом ты не поедешь на море, сынок.

Мама вздохнула, хотела возразить, но отец предупреждающе поднял руку и повторил:

— Этим летом ты не поедешь на море, ты поедешь в спортивно-патриотический лагерь.

— В какой лагерь? — переспросил Дэн. Словосочетание «спортивно-патриотический» ему сразу не понравилось. От него веяло муштрой и скукой.

— Понимаю, звучит не слишком воодушевляюще. — На лице отца появилась и тут же исчезла робкая улыбка. — Но на самом деле все не так плохо. Я наводил справки, лагерь работает три года, и у его создателей отличная репутация. А какие там места! Там изумительные места!

— Где — там? — Дэн уже смирился с решением родителей. Он бы смирился с любым их решением, даже с психологической консультацией, потому что чувствовал себя виноватым, но ему хотелось знать наверняка, в какой дыре придется провести лето.

— В Макеевке, — сказал отец таким тоном, как будто это все объясняло.

— Денис, — мама высвободилась из объятий отца, присела рядом с Дэном, взяла его за руку, — это в двухстах километрах от нас. Чудесная деревушка, в чудесном месте.

— Деревушка?..

— Разумеется, тебе не придется жить в деревне, — снова заговорил отец. — Под лагерь переоборудована старинная графская усадьба. Это в нескольких километрах от Макеевки. В усадьбе есть все необходимое для нормальной жизни и отдыха: четырехместные комнаты, спортивный зал, библиотека, кинотеатр. Я знаю, о чем говорю, я видел все это своими глазами.

— Папа ездил в Макеевку на прошлой неделе, как только твой тренер предложил такой вариант, — поддержала отца мама. — Лагерь очень хороший.

— И чем он отличается от обычного летнего лагеря? — спросил Дэн.

— Дисциплиной, — сказал отец жестко. — Меня заверили, что воспитанникам уделяют максимум внимания, ваше время будет расписано по минутам, и вы не сможете…

— Заниматься всякой ерундой, — закончил за него Дэн.

— Да. Ты уже достаточно взрослый, скоро тебе исполнится семнадцать. Денис, мы с мамой очень надеемся, что ты нас поймешь. Недавние события заставляют нас принимать непопулярные меры, но мы делаем это исключительно ради твоего блага.

— Я понимаю. — Дэн обнял маму, поцеловал ее в щеку. — Когда нужно ехать в этот замечательный лагерь?

Родители переглянулись, в их взглядах читалось облегчение.

— В первых числах июня, — сказал отец. — Нам позвонят.

Вот так он и оказался у черта на рогах в спортивно-патриотическом лагере с совершенно неспортивным и непатриотичным названием «Волки и вепри». Здесь, в окружении незнакомых пацанов, должно было проходить самое скучное в его жизни лето.

Если бы только родители Дэна знали, чем оно закончится, то не раздумывая отправили бы сына на море к тетке…

 

Гальяно

— Приехали! — сообщил водитель автобуса и ударил по тормозам.

Озверевший от долгого безделья Вася Гальянов, уже год как сокративший плебейское Гальянов на аристократическое и страстное Гальяно, вслед за сопровождающим их группу парнем выскочил наружу, несколько раз присел, разминая затекшие ноги, и только потом осмотрелся.

Автобус остановился в центре заасфальтированной площадки перед приземистым, по всему видать, недавно отремонтированным двухэтажным особняком. Дом опирался на четыре здоровенные колонны. К центральному входу вела выложенная фигурной плиткой дорожка, по бокам от нее буйным цветом колосились клумбы, пахло сырой землей и свежескошенной травой. Источник запахов Гальяно идентифицировал сразу: слева от входа в особняк, прямо посреди заросшего отцветающими одуванчиками газона, стояла газонокосилка, справа на точно таком же одуванчиковом газоне работала закрепленная на воткнутом в землю колышке поливалка. В струях воды переливалась радуга. По бокам от центрального здания располагались два одинаковых одноэтажных флигеля.

Рассматривать поместье, в котором им всем предстояло провести целое лето, было интересно, но внимание Гальяно привлекло нечто куда более любопытное. К автобусу летящей походкой приближалась девушка! Она была хороша особенной, по-голливудски яркой красотой. Изящные формы, вьющиеся белокурые волосы, легкомысленный сарафан, белый в красный горошек, и умопомрачительной длины загорелые ноги незнакомки заставили падкое до красоты сердце Гальяно биться в два раза быстрее.

— Мэрилин Монро, — прошептал он, улыбаясь совершенно идиотской улыбкой.

Пожалуй, нужно сказать мамке спасибо за ту решительность и напористость, с которой она выбивала для единственной кровиночки путевку в этот суперэлитный и супердорогой лагерь. В НИИ, где она работала, пришла лишь одна такая чудесная путевка, и поехать отдыхать должен был не сынок рядовой лаборантки, а отпрыск куда более важной персоны, но надо знать мамку! Ради Гальяно она была готова совершить невозможное, а тут такая мелочь — всего лишь какая-то путевка! А он еще сопротивлялся, не хотел ехать. Дурак! Вот не поехал бы и не увидел Мэрилин Монро!

— Ну, наконец-то! — Мэрилин улыбнулась белозубой улыбкой сразу всем прибывшим, посмотрела на Гальяно так, что его бедное сердце едва не остановилось. Ах, как она на него посмотрела! Наверное, сразу поняла, что он особенный, что в настоящей красоте разбирается получше взрослых мужиков.

— Здрасьте! — Он хотел отвесить прекрасной незнакомке галантный поклон, может, даже приложиться в поцелуе к изящной ручке, но растерялся так, что вместо этого выдал лишь пошлое «здрасьте».

— Привет! — Мэрилин снова улыбнулась, но теперь уже персонально Гальяно, а потом проскользнула мимо, обдав ароматом сладко-цветочных духов, и — о, ужас! — расцеловалась с сопровождающим их группу парнем.

— Как добрались? — Она смотрела на сопровождающего незабудково-синими глазами, а душу Гальяно до самых краев наполняла жгучая ревность.

— Привет, Леночка! — Парень обнял Мэрилин, которая оказалась и не Мэрилин вовсе, а обыкновенной Леночкой, за загорелые плечи. — Да нормально доехали! Что тут ехать-то! Разве что проголодались немного с дороги. Эй, архаровцы, мы проголодались? — Он обернулся к вывалившимся из автобуса пацанам.

— Ага, кушать хочется! — сообщил стоящий ближе всех к Гальяно толстяк.

Гальяно окинул толстяка презрительным взглядом. Переваливающееся через ремень джинсов пузо, круглое лицо, румяные, точно свеклой нарисованные щеки, поросячьи глазки, второй подбородок и кучерявая башка. Да, такому только о хавчике и думать! Ну да и ладно, одним конкурентом в борьбе за сердце ветреной Мэрилин меньше. Гальяно посмотрел на пацанов, которым на долгие три месяца предстояло стать его боевыми товарищами, оценивающе сощурился.

По всему выходило, что конкурентов у него не так уж и много, но несколько человек запросто могли доставить ему определенные хлопоты. Во-первых, сопровождающий, он же командир их отряда, он же Суворов Максим Дмитриевич. Гальяно не хотелось вспоминать имя конкурента, но оно вот как-то само собой всплыло в памяти. Суворов, пожалуй, мог стать самой большой проблемой Гальяно. Высокий, атлетически сложенный, смазливый и оттого невероятно наглый. Конечно наглый! А иначе посмел бы он вот с такой фамильярностью обнимать Мэрилин!

Конкурентом номер два Гальяно назначил высокого блондина, тоже смазливого, тоже атлетически сложенного, только более тонкокостного, более изящного. Конкурента номер два звали Дэн Киреев, в автобусе он сидел на соседнем сиденье и всю дорогу до лагеря равнодушно смотрел в окно, а на попытки Гальяно завести разговор реагировал лишь односложными фразами. Самодовольный выскочка! Чертовски опасный самодовольный выскочка. Женщины любят таких вот пустоголовых красавчиков с волевым подбородком и надменным взглядом серых глаз. Но Мэрилин — не обычная женщина, она наверняка так же умна, как и красива. Она примет правильное решение, когда придет время делать выбор.

Взгляд Гальяно устремился еще на одного, слава богу, последнего конкурента. Этот тоже был высок и хорош собой. Возможно, чуть менее высок и чуть менее хорош, чем блондинистый выскочка, но зато у него имелся один существенный козырь — обаяние! Конкурент номер три, Гальяно не запомнил его фамилию, но точно помнил, что зовут его старомодным именем Матвей, оказался чертовски обаятельным парнем, и улыбка у него была шикарная, и прищур, и даже — вот незадача! — ямочки на щеках. Пожалуй, этот третий — самый опасный, потому что использует тот же арсенал обольщения, что и он сам, а это плохо, черт побери!

Изучая потенциальных соперников, Гальяно так увлекся, что не сразу сообразил, что жизнь не стоит на месте. Пацаны похватали брошенные прямо на землю сумки, нестройной командой побрели вслед за Суворовым и Мэрилин. Шустрее всех оказался толстяк с двойным подбородком и свекольными щеками. Он резво трусил рядом с Мэрилин и даже смел задавать ей какие-то вопросы. Еще один соперник?..

Гальяно возмущенно мотнул головой, закинул на плечо дорожную сумку и, ловко лавируя в толпе, уже через пару секунд поравнялся с красавицей.

— …А питание пятиразовое? — бубнил толстяк, откусывая от шоколадного батончика.

— Конечно, Степочка, пятиразовое! — Мэрилин называла толстяка Степочкой и смотрела ласково, как на родного. — И на случай, если ты проголодаешься, всегда можно заглянуть на кухню. Я тебе потом покажу, где у нас что.

— Да ты полгода можешь жить на подкожном жире! — Гальяно ввинтился между Мэрилин и толстяком. — Степочка, зачем тебе пятиразовое питание?

— А не твое дело, прыщавый.

Толстяк посмотрел на него сверху вниз, совершенно беззлобно, как на надоедливое насекомое, сунул в пасть остатки батончика, а Гальяно с ужасом понял, что заливается краской. Эта неповоротливая стокилограммовая туша умудрилась ударить его по самому больному. Да, Гальяно был чертовски хорош, чертовски умен и чертовски обаятелен, но юношеские прыщи с некоторых пор путали ему все карты. Что он только с ними не делал! Как только не боролся! Но всякий раз проигрывал… А теперь вот прямо перед Мэрилин его опозорил самый ничтожный из людей, какой-то Степочка…

— Мальчики, не ссорьтесь! — Мэрилин улыбнулась, легонько коснулась плеча Гальяно. — Разве можно ссориться в такой отличный день?!

Вблизи она была еще прекраснее, а сходство с Мэрилин Монро еще невероятнее. Гальяно перестал дышать, всего на мгновение накрыл вмиг вспотевшей ладонью ее ускользающие пальчики, сказал срывающимся на фальцет голосом:

— Миледи, вы прекрасны!

— Миледи? — Мэрилин иронично вскинула брови, посмотрела на него с интересом. — И кто это у нас такой романтичный?

— Позвольте представиться — Гальяно! — Он прижал ладонь к сердцу, поклонился.

— Гальяно? — Мэрилин продолжала улыбаться. — Это тот, который Джон?

— Нет, это тот, который Василий, — бесцеремонно вмешался в их диалог Суворов, конкурент номер один. — Эй, архаровец, ты ж по паспорту, чай, Василий? — Он посмотрел на Гальяно поверх белокурой головки Мэрилин. — Или у тебя еще нет паспорта? Что-то я запамятовал.

— У меня есть паспорт! Мало того, через месяц мне исполнится семнадцать, — сказал Гальяно со сдержанным достоинством. Конкурент номер один немедленно был переименован во врага номер один.

— Да ты что? — удивился враг номер один и по-хозяйски обнял Мэрилин за талию. — А с виду больше тринадцати и не дашь.

— Так у вас, видно, не только память плохая, но и зрение. — Гальяно в раздражении мотнул головой. — Оно и не удивительно! В ваши-то преклонные годы!

Врагу номер один было под тридцать. Старик, самый настоящий старик. Прекрасной Мэрилин нужен мужчина покрепче и помоложе. Такой, как он — Гальяно!

Странное дело, но враг номер один даже не обиделся, вместо этого он расхохотался громким издевательским смехом.

— Слышала, Ленок, меня уже в старики записали! Вот какая нынче пошла молодая поросль — дерзкая и самоуверенная. Это ничего. — Он вдруг перестал смеяться, посмотрел на Гальяно в упор. — Тебе, Василий, еще не раз придется продемонстрировать свою крутость и доблесть. Это я тебе гарантирую.

Гальяно, не привыкший к тому, что последнее слово остается за кем-то другим, уже собрался сказать что-нибудь особенно дерзкое и язвительное, но в это самое время двери особняка приветственно распахнулись, а на крыльцо выкатилась невысокая, невероятно тучная женщина в белом халате.

— Приехали, оглоеды! — сказала она зычным, никак не вяжущимся с ее округлыми формами басом. — А ты, Ленка, говорила, что рано обед готовить! Чем бы я сейчас эту ораву кормила, если бы тебя послушала?!

— Софья Ивановна! — Загорелых щек Мэрилин коснулся легкий румянец. — Потише, прошу вас! И не Ленка, а Елена Викторовна, — добавила она почти шепотом.

— Ить, от горшка два вершка, а уже Викторовна! — буркнула тетка, к которой Гальяно сразу же испытал приступ антипатии, но голос все же понизила. — Обед мы сготовили. Горячее все. — Она командирским взглядом обвела замерших у подножья лестницы пацанов, а потом добавила: — Это ж половина только приехала.

— Второй отряд будет ближе к вечеру, автобус уже отправили, — сообщил Суворов.

— И тоже небось одни мальчишки! — Тетка покачала головой. — Снова как в прошлом году!

— Спортивно-патриотический лагерь! — сказал Суворов со значением. — Тут программа и нагрузки. Какие девушки?

— Да что ж вы нас на пороге держите?! — возмутилась Мэрилин и в возмущении даже притопнула ножкой. — Дети устали с дороги!

Дети! Гальяно обиженно поморщился. Какие ж они дети, когда им скоро по семнадцать лет!

— А и то правда — дети голодные! — Тетка попятилась к двери, не пойми кому замахала рукой, а потом велела: — Так пускай хоть сумки свои побросают и приходят в столовую. А я пока распоряжусь, чтобы Лидка на столы накрыла. Начальнику-то сообщить? — спросила она почти шепотом.

— Сама сообщу! — Мэрилин раздраженно дернула плечом, протиснулась мимо поварихи в дверь.

Гальяно шагнул следом. Сердце вдруг снова забилось в два раза чаще, на лбу выступил холодный пот. Чтобы переступить порог этого дома, ему пришлось сделать над собой усилие. Даже странно…

 

Матвей

Им досталась комната в левом флигеле, не большая, не маленькая, вполне достаточная, чтобы в ней свободно разместились четыре кровати с прикроватными тумбочками, шкаф, письменный стол и два стула. Матвей швырнул рюкзак на одну из коек, обвел изучающим взглядом своих соседей.

На койку слева от распахнутого окна присел высокий светловолосый парень. За всю дорогу от города до лагеря он едва ли произнес несколько слов, зато у второго соседа, долговязого, прыщавого и патлатого, рот не закрывался ни на минуту.

— А ничего так! — Патлатый по пояс высунулся в окно, обозрел окрестности. — Вид вполне себе! Природа! — добавил он и воздел глаза к небу.

Насчет вида из окна Матвей был с ним полностью согласен. За флигелем, насколько хватало взгляда, расстилался парк, а ветки старой липы едва не касались подоконника. И в самом деле, красота. Вполне возможно, что родители зря волновались, и в этом богом забытом медвежьем углу Матвею будет очень даже неплохо. Надо написать им письмо, успокоить.

Отец Матвея, инженер-строитель, получил назначение в Ливию всего пару месяцев назад. Назначение это стало для семьи полной неожиданностью. Если младшую сестру еще можно было взять с собой, то срывать Матвея, которому предстоял последний год обучения в гимназии, казалось нецелесообразным. На семейном совете решили, что в Ливию вместе с отцом поедут мама и сестра, а Матвей год до поступления в институт поживет у тети. Тетя была готова приютить его сразу же, но на том же семейном совете постановили, что лето Матвей проведет вот в этом элитном лагере. Конечно, предварительно родители поинтересовались мнением сына. Матвей не возражал. Больше того, он был рад уехать из душного города в деревенскую глушь. В его жизни начался период, который отец с усмешкой называл лирическим. Пережитая в начале года первая и, как это часто бывает, несчастная любовь до сих пор нет-нет да и давала о себе знать неприятным сосущим чувством под ложечкой. Даже странно: любовь, кажется, уже прошла, а вот это мерзкое чувство осталось.

— Как-то скромненько для элитного заведения. — Краснощекий толстяк в непомерно широких джинсах со вздохом опустился на единственную свободную кровать. Пружины тут же угрожающе заскрипели под его весом.

— Так это ж спортивный лагерь, а не институт благородных девиц, — хмыкнул патлатый и тут же с мечтательной улыбкой добавил: — Хотя от благородных девиц я бы не отказался.

— Так вроде есть одна девица. — Толстяк достал из рюкзака завернутый в фольгу сверток, развернул, положил на стол, сказал: — Угощайтесь!

По комнате тут же поплыл аромат жареной курицы. У Матвея заурчало в животе.

— Обед же через пять минут, — буркнул патлатый, но воспользоваться щедрым предложением не преминул. — Тебя как, кстати, зовут?

— Степан Тучников, — пробубнил толстяк с набитым ртом, — но друзья зовут меня Тучей.

— Туча, значит. — Патлатый окинул его критическим взглядом, а потом кивнул. — Тебе подходит. А меня можете называть Гальяно. Это тоже для друзей. — Он перевел вопросительный взгляд на молчавшего все это время блондина.

— Дэн Киреев, — отрекомендовался тот.

— А для друзей? — вскинул брови Гальяно.

— У меня нет друзей. — Блондин встал и, не говоря больше ни слова, вышел из комнаты.

— Сложный случай! — прокомментировал Гальяно и всем корпусом развернулся к Матвею.

— Матвей Плахов. Для друзей просто Матвей.

— Давай к столу, просто Матвей! Туча угощает! — Гальяно махнул рукой, словно это не Туча угощал честную компанию, а он сам.

Матвей уже шагнул к столу, когда дверь приоткрылась и в образовавшуюся щель просунулась рыжая лохматая голова.

— Чего расселись? — Пацаненку было лет девять, но вел он себя не по возрасту нагло, зыркал хитрыми глазами по углам комнаты, морщил конопатый нос.

— А ты что за явление природы? — спросил Гальяно, вгрызаясь в куриное крылышко.

— Я не явление природы, я Василий! — обиделся пацаненок. — Я здесь все знаю, — добавил со значением.

— Василий? Тезка, значит. — Гальяно вытер жирные руки о край расстеленной на столе газеты, спросил заговорщицки шепотом: — А скажи-ка нам, Василий, где в этой глуши можно купить сигареты?

— В деревне, — пацаненок хитро сощурился, — только вас туда одних все равно не пустят.

— А кого пустят?

— Меня! Я где хочу, там и хожу. Десять процентов сверху — и сигареты у тебя в кармане!

— Ты смотри, какая молодежь предприимчивая пошла! — восхитился Гальяно.

Матвей согласно кивнул. Сам он на заре «лирического периода» увлекся сигаретами, не так чтобы очень серьезно, но с охотки мог выкурить одну или две, поэтому поднятый Гальяно вопрос показался ему актуальным.

— Ну так то ж дело хозяйское! — парнишка развел руками. — Не хотите, не надо! Я тогда вам и ключ от калитки в аренду не сдам, и дорогу на речку не покажу.

— Ну, допустим, дорогу к реке мы и сами как-нибудь найдем, — усмехнулся Матвей, — а вот про калитку и сигареты интересно.

— На воротах у нас охрана, никого без разрешения начальника за территорию не выпускают, — принялся объяснять Василий. — Наверное, с охраной тоже можно договориться, но со мной сотрудничать всяко выгоднее.

— Это почему? — спросил Туча, аккуратно заворачивая в фольгу недоеденную курицу.

— Потому что охранникам нужно платить каждый раз, а у меня абонемент. В заборе есть одна калиточка… — Василий перешел на шепот. — Она в парке, в таком месте, где никто не сторожит. Так вот за ключ от этой калиточки я хочу тысячу рублей.

— С каждого?! — возмутился Гальяно.

— Со всех! Я же не барыга какой! Вы подумайте, у вас еще много времени, чтобы подумать. Я тут на территории живу, как надумаетесь, найдете.

Ответить они ничего не успели, из коридора послышался женский голос:

— Васька, паразит! Ты куда подевался? Велено ж было на обед людей звать!

— Мамка моя! — всполошился Василий и тут же добавил: — Чего расселись?! Есть идите! Не слыхали, что ли?

— Лихо! — только и смог сказать Матвей, когда за парнишкой захлопнулась дверь.

— Что-то мне не нравятся эти заборы и охранники, — проворчал Гальяно. — Еще б автоматчиков на вышки — и будет настоящая зона.

— А что ты думал? — вдруг неожиданно серьезно спросил Туча. — Зона и есть. Только элитная, — добавил с мрачной улыбкой.

 

Дэн

В лагере Дэну не понравилось с первой минуты, стоило только выйти из автобуса, стоило только увидеть высоченный трехметровый забор и отремонтированный особняк. Было во всем этом что-то неправильное и тревожное, словно они оказались не в лагере, а в замаскированной под элитный лагерь тюрьме. Если бы Дэн не дал слово родителям… Но мужчина всегда держит слово, на то он и мужчина.

В соседи ему достались трое. По крайней мере одного из них, тощего, прыщавого пацана с не в меру длинными волосами и таким же не в меру длинным языком, Денис уже не любил. Остальные пока ничем особенным себя не проявили, и в своем отношении к ним Дэн еще не определился. По большому счету, единственное, что его волновало, это возможность оставаться самому по себе и не принимать участия ни в каких командных играх. Наверное, в спортивно-патриотическом лагере с совершенно неспортивным и непатриотическим названием «Волки и вепри» это будет непросто.

До обеда еще оставалось пара минут, и Дэн решил осмотреть территорию. Флигель представлял собой небольшое одноэтажное здание, состоящее из шести одинаковых комнат и длинного коридора. В начале коридора, ближе к выходу, имелась еще одна комната. Сквозь щель в неплотно прикрытой двери Дэн увидел Суворова. Значит, без присмотра их ночью не оставят. В дальнем конце коридора был туалет и душевая. Дэн заглянул туда лишь мельком и уже через минуту оказался на крыльце.

С крыльца хорошо просматривался и главный корпус, и еще один флигель, отведенный, по всей вероятности, для второго, еще не прибывшего отряда. Пока Дэн осматривался, мимо него прошмыгнул невысокий рыжий паренек. По возрасту он не годился в воспитанники лагеря и, скорее всего, был сыном кого-то из персонала.

Дэн спрыгнул с крыльца, сорвал и сунул в рот травинку, сделал несколько шагов по ведущей к главному корпусу дорожке. Он успел дойти до центрального корпуса и уже собирался обойти особняк с обратной стороны, когда услышал рев мотора. На асфальтированную площадку перед домом въехал «Мерседес» с тонированными стеклами. Водительская дверца распахнулась, и из автомобиля вышел средних лет мужчина с уже наметившейся лысиной. Он обвел особняк и пристройки изучающим взглядом, а потом помог выбраться из машины изящной блондинке.

Женщина была красивой и холеной, держала спину прямо, на окружающий мир смотрела со смесью удивления и легкой брезгливости. Несколько секунд они о чем-то переговаривались, а потом мужчина коротко кивнул и распахнул заднюю дверцу. Наверное, тот, кто сидел внутри, не слишком стремился наружу, потому что прошло достаточно много времени, прежде чем потерявший терпение мужчина заглянул в салон и сказал что-то резкое. Блондинка слегка поморщилась, и во взгляде ее прибавилось брезгливости. Дэн, которого помимо воли заинтересовала происходящая у машины пантомима, прислонился плечом к гипсовой колонне. Любопытно, кто же там такой строптивый?

Долго ждать не пришлось. Мужчина отступил на шаг, и из машины показалась сначала одна обутая в грязную кроссовку нога, затем другая. Ноги были худые, с расцарапанными коленками. Вслед за ногами появился край ярко-розового платья, а потом и сама обладательница расцарапанных коленок.

Она оказалась странной. «Странная» — самый подходящий эпитет для девчонки, одетой в тонкий сарафан и грубые кроссовки, сжимающей в одной руке какую-то книгу, а в другой — небольшой рюкзак. У нее было лицо, которое невозможно запомнить с первого раза. Возможно, из-за длинной косой челки, занавешивающей один глаз и спадающей до самого подбородка. Второй глаз, ярко-синий, густо обведенный черным, смотрел на мир с настороженным равнодушием. Дэну, который оказался частью мира, тоже достался по-рыбьи стылый взгляд. Остроту этого взгляда не смогло притупить даже разделяющее их расстояние. Девчонка смотрела на Дениса недолго, доли секунды хватило, чтобы по спине поползли мурашки. Дэн сразу, в то же самое мгновение, понял, что у нее есть свой собственный персональный демон, и демон этот не расслабляется ни на секунду…

— Детка, подожди нас с папой. Мы скоро.

Блондинка, которая оказалась матерью этого нескладного, злобного существа, попыталась погладить девчонку по голове. Но та дернула плечом, отступила на шаг, прямо по земле волоча за собой рюкзак. Блондинка не расстроилась и не удивилась, наверное, привыкла. Она лишь пожала плечами и многозначительно посмотрела на своего спутника. Тот хотел было что-то сказать, а потом досадливо махнул рукой, направился прямо к Дэну:

— Эй, парень, не подскажешь, где тут у вас начальник лагеря?

Дэн не знал, поэтому в ответ лишь отрицательно мотнул головой.

— Детка, мы с папой надеемся, ты не наделаешь глупостей? — Женщина разговаривала со своей дочкой, как с умственно отсталой. Она смотрела на девчонку, а та уставилась на кружащих высоко в небе ворон. В этот момент сама девчонка была похожа на ворону, нелепую ворону, обряженную в дурацкий розовый сарафан.

— Думаю, стоит начать отсюда. — Мужчина распахнул перед блондинкой дверь. Женщина благодарно улыбнулась в ответ. — Административная часть, скорее всего, где-то на первом этаже, потому что… — договорить он не успел.

— Рита! Ритка!!! — послышался громкий женский голос. — А мы вас только к завтрашнему утру ждали!

От флигеля к ним торопливо шла крупная рыжеволосая тетка. Ее круглое лицо расплылось в радостной и одновременно настороженной улыбке.

— Здравствуй, Лида! — Блондинка тоже улыбнулась, уголки аккуратно накрашенного рта дрогнули и словно нехотя поползли вверх. — Да вот никак у нас не получается завтра! Билеты на самолет уже на руках, вылет сегодня вечером. — Она говорила, а ее накрашенные бледно-розовым лаком ногти впивались в руку мужчины с такой силой, что тот поморщился.

— Добрый день, — процедил он с плохо скрываемой досадой. — Вы очень кстати.

— Здравствуйте, Игорь Дмитриевич! — Тетка рассеянно провела рукой по повязанным косынкой волосам, улыбнулась на сей раз совсем уж робко. Она так и стояла, не дойдя до них несколько метров, смотрела на мужчину во все глаза и улыбалась.

— Лида, а мы вот… привезли нашу девочку, — нарушила неловкое молчание блондинка и кивнула на безучастно стоящую в центре одуванчикового газона девчонку. — Детка, скажи тете Лиде «здравствуйте», — добавила она строго.

Деточка, которой по виду было не меньше пятнадцати, но к которой родная мать обращалась как к пятилетней, ничего не ответила, развернулась к родителям и тете Лиде спиной. Бретелька розового сарафана сползла, обнажая плечо и острую, как крыло ласточки, лопатку.

— Видишь, Лидочка, какой у нас сложный случай? — Блондинка досадливо покачала головой. — Справитесь?

— Так а чего же не справимся? — Тетка бросила быстрый взгляд на Дэна, сказала строго: — А ты что это тут стоишь? В столовку иди! Обед уже стынет.

Дэн понятия не имел, где тут у них столовая, но согласно кивнул. Быть свидетелем чужих и, по всей вероятности, не слишком приятных разговоров ему не хотелось.

— Столовка по коридору и направо! — проинструктировала тетка и, взмахнув не слишком чистым кухонным полотенцем, указала направление.

Прежде чем захлопнуть за собой дверь, Дэн бросил еще один взгляд в сторону девчонки. Она сидела по-турецки прямо посреди газона, перед ней лежала раскрытая книга. Сложный случай, что правда, то правда…

 

Туча

Родители развелись в марте. Для Степки известие о разводе не стало неожиданностью. Вот уже несколько лет он ждал и боялся, что случится что-то подобное. Дождался…

Мама ушла в январе, сразу после Нового года. Степка в мельчайших подробностях помнил день, который стал началом конца. Он уже лежал в кровати, и под подушкой у него имелась упаковка шоколадного печенья. Он не был уверен, что съест печенье этой ночью, но тот факт, что оно есть, грел душу. Мама вошла в комнату в тот самый момент, когда Степка размышлял над тем, что скажут родители, если узнают, что за последние два месяца его вес увеличился еще на пять килограммов.

Мама, наверное, расстроится. Она никогда не говорила об этом вслух, но Степка знал — она, хрупкая и изящная, очень известная и очень популярная, стесняется появляться на публике в его обществе. Ни в одном интервью, а Степка прочел все, что сумел найти, она ни единым словом не обмолвилась о том, что у нее есть сын. И не потому, что само его существование указывало на ее далеко не девичий возраст, а потому, что стеснялась его неуклюжести и невероятной тучности. Сто один килограмм в неполных шестнадцать…

А отец разозлится. Его злило все, что было связано со Степкой. И тучность, и неуклюжесть, и бесхребетность. Особенно бесхребетность…

— Доброй ночи, сынок. — Мама присела на край его кровати, посмотрела внимательно и, как показалось Степке, виновато.

— Здравствуй, мам! — Ему хотелось, чтобы она поцеловала его в щеку или, на худой конец, погладила по волосам, а она просто смотрела. — Что-то случилось, мам?

В желудке вдруг заныло.

— Нет, все в порядке, я просто зашла, чтобы… — Мама не договорила, достала из кармана шелкового халата бумажный пакет, положила на прикроватную тумбочку. — Ты уже такой большой, Степа.

Да, он большой. И с каждым месяцем его становится все больше.

— Меня не было с тобой в этот Новый год.

Да, ее не было с ним в этот Новый год. И в прошлый, и в позапрошлый. Он почти привык.

— Все нормально, мам.

— Это тебе, — она кивнула на пакет. — Подарок.

— Спасибо, мам!

У него тоже был для нее подарок. Резная деревянная рамка для фотографий, которую он сделал своими собственными руками. Но, чтобы достать ее с полки, нужно было выбраться из-под одеяла, а у него столько лишних килограммов. Маме будет неприятно. Лучше завтра или сегодня ночью. Можно пробраться в мамину спальню и оставить рамку на тумбочке, чтобы мама увидела ее утром.

— Мне нужно уехать, сынок. — Вместо того чтобы погладить его, мама погладила край его одеяла.

— Да, я понимаю.

Она часто уезжала. Вся ее жизнь состояла из концертов и гастролей. Его мама была звездой!

— Насовсем, — сказала она и еще раз погладила его одеяло. — Я должна уехать насовсем. Мы с твоим папой больше не можем жить вместе.

Степка хотел спросить — а как же он? Но мама предвосхитила вопрос:

— Ты останешься с отцом. У меня же гастроли… Так будет лучше для всех.

Степка не знал, кто эти «все», которым станет лучше, когда мама уедет насовсем, но сосущее чувство в желудке вдруг стало нестерпимым.

— Будь хорошим мальчиком, Степа! — Мама встала, подумала о чем-то, а потом сказала: — Да, с папой тебе будет лучше.

За мамой уже давно захлопнулась дверь, а он все сидел, глядя прямо перед собой. Ему нужно было подумать, понять, как жить дальше. Про прощальный подарок мамы он вспомнил только спустя двадцать минут, дрожащими от волнения руками вскрыл пакет, а потом очень долго рассматривал его содержимое…

Когда Степка раздирал упаковку из-под шоколадного печенья, руки больше не дрожали, что-то не то было с его глазами. Глаза щипало, и окружающие предметы расплывались, теряли четкость. И боль в желудке не прошла, даже когда от печенья остались лишь рассыпанные по простыне колючие крошки. Степка еще раз посмотрел на мамин подарок, шмыгнул носом и засунул пакет под матрас.

— Не будь слизнем! — Это первое, что он услышал от отца следующим утром за завтраком. — Не смей раскисать только потому, что эта сучка от нас сбежала!

«Этой сучкой» он называл свою жену и маму Степки. Наверное, нужно было что-то сказать, заступиться, но Степка промолчал. Он старательно пережевывал кажущуюся безвкусной отбивную и смотрел на отца ничего не выражающим взглядом.

— Ничего, ничего, сын! — Было непонятно, кого тот утешает: себя или Степку. — Мы же с тобой мужики! Теперь у нас с тобой все пойдет по-другому! Я из тебя сделаю человека, можешь не сомневаться!

Отец не обманул, он никогда не бросал слов на ветер. Он принялся делать из Степки человека в тот самый день. Инструктор по фитнесу, личный диетолог, пробежки по утрам, заплывы в бассейне по вечерам, прыжки со скакалкой, отжимания. Все это Степка ненавидел лютой ненавистью, от упражнений, забегов и заплывов уклонялся, как умел, здоровую пищу заедал шоколадным печеньем и купленными в ближайшем «Макдоналдсе» хот-догами. За два месяца его вес увеличился еще на три килограмма, а отец почти потерял надежду на то, что из бесхребетного сына можно сделать настоящего мужика. В марте Степку оставили, наконец, в покое, а в конце мая отец вдруг позвал его в свой кабинет.

— Вот! — Он положил перед Степкой какую-то бумажку.

— Что это? — Брать бумажку в руки Степа не спешил.

— Это твой пропуск в мужской клуб, путевка в спортивно-патриотический лагерь. Ты поедешь туда на все лето. Возражения? — Отец посмотрел на него поверх очков.

У Степки не было возражений. Спортивно-патриотический лагерь не изменит в его тусклой жизни ровным счетом ничего.

— Тогда готовься! Я надеюсь, после возвращения твоя талия станет как минимум на двадцать сантиметров меньше.

Вот такое отеческое напутствие.

Уже в дороге, сидя в пахнущем бензином автобусе и разглядывая пролетающие за окном пейзажи, Степка вдруг подумал, что, возможно, лагерь — это не зло, а новый этап. Надо только постараться быть дружелюбным с теми, с кем сведет его судьба.

Судьба свела его с тремя ребятами. Первый из которых, длинноволосый, прыщавый и не в меру самоуверенный, Степке сразу же не понравился. Прыщавый был немногим симпатичнее его самого, но вел себя, как хозяин жизни, и представился не банальным «Вася», а пижонским прозвищем «Гальяно». Прозвище Степке не понравилось, зато понравилась идея. Можно и самому назваться как-то по-особенному.

— Друзья называют меня Тучей.

Он соврал дважды. У него никогда не было друзей, а те, кто снисходил до общения с ним, называли его в лучшем случае Жиртрестом. Наверное, и здесь, в компании этих поджарых, удачливых и довольных жизнью ребят, этот номер не пройдет.

Удивительно, но к его на ходу придуманному прозвищу отнеслись как к должному. А Гальяно, который уже не казался Степке-Туче таким уж противным, даже сказал, что прозвище ему подходит. Спортивного вида блондин, который назвался Дэном и сразу заявил, что не нуждается в друзьях, отнесся к Степке равнодушно, но не враждебно, а третий из их компании, Матвей Плахов, даже ободряюще улыбнулся, и где-то глубоко в Степкиной душе родилась надежда, что все у него будет хорошо.

 

Гальяно

Столовка располагалась в главном здании, куда они шли по дорожке, мимо припаркованного у входа черного «мерса», мимо сидящего посреди газона пугала.

У пугала были острые плечи, черные волосы, разбитые коленки. Пугало нарядилось в розовый сарафан и сидело по-турецки. В руках оно держало какой-то талмуд и не обращало на происходящее вокруг никакого внимания.

— Это еще что за чудо? — Гальяно даже замедлил шаг, чтобы рассмотреть сидящую на земле девчонку.

— А говорили, что лагерь только для мужиков, — пробубнил Туча.

— Может, из местных? — предположил Матвей.

— Господи! — Гальяно воздел очи к небу. — Если все местные такие страшные, то мы тут загнемся от тоски.

Вообще-то загибаться от тоски он не собирался, в памяти были свежи воспоминания о Мэрилин, но можно ведь немного поворчать.

— Эй, красавица! Ты чья будешь? — во все горло заорал он, обращаясь к девчонке.

Ответом ему стала тишина. Девчонка даже голову не подняла от своей книжки.

— Странная какая-то, — снова пробубнил Туча и потрусил к крыльцу.

— Да не трогай ты ее. — Матвей похлопал Гальяно по плечу и направился вслед за Тучей.

— Может, слабоумная? — предположил Гальяно, пожимая плечами.

Он уже собирался уходить, когда девчонка зыркнула в его сторону. Между лопатками точно впилась стрела, таким острым был у нее взгляд. Да ну ее!

В столовую он вошел в числе самых последних, плюхнулся на пустующее место между Матвеем и Тучей, огляделся. В столовой, просторной комнате с высоким лепным потолком, столы стояли в два ряда. Пять с одной, пять с другой стороны. Первый ряд уже был занят пацанами из их отряда, а второй пока пустовал. За их столиком сидело четверо. Белобрысый красавчик, похоже, опередил их всех, потому что его тарелка была уже наполовину пуста. У окна чуть особняком располагался стол для сотрудников лагеря. За ним сейчас сидели Мэрилин и Суворов. Сердце Гальяно сжалось от ревности.

Они уже взялись за вилки, когда в столовую вошел одетый в элегантный льняной костюм дядечка. Дядечка был из породы интеллигентов, носил аккуратную бородку и очки в тонкой оправе. Он улыбался приветливой и никому конкретно не адресованной улыбкой.

Дядечка остановился аккурат напротив их стола, подождал немного, пока утихнет гомон, а потом заговорил негромко, но как-то по-особенному проникновенно:

— Дорогие друзья! Мы рады приветствовать вас в нашем лагере!

— Начальник, — буркнул Туча. — Сто пудов — начальник.

— Меня зовут Антон Венедиктович Шаповалов, и я начальник этого лагеря. Лагеря, в котором ни один из вас не будет скучать, где каждый найдет занятие по душе. — Начальник откашлялся, обвел присутствующих изучающим взглядом, продолжил: — Вы здесь пока еще не в полном составе. К вечеру должны приехать ребята из второго отряда, но у вас есть существенное преимущество — вы первыми узнаете правила игры.

— Что еще за игры такие? — Гальяно посмотрел на Матвея.

Тот в ответ лишь пожал плечами.

— Жизнь без соревнования пресна и неинтересна! — Начальник поднял вверх указательный палец. — Ничто так не стимулирует личные достижения, как победы противника.

При этих словах на равнодушном лице Дэна Киреева мелькнула и тут же исчезла тень неодобрения. Заметивший это Гальяно удивленно приподнял брови.

— Лбами сталкивать будут, — буркнул Туча, засовывая в рот кусок котлеты. — В «Зарницу» будем играть.

— Похоже на то. — Матвей согласно кивнул.

— Именно по этой причине вас разделили на два отряда. Отряд волков и отряд вепрей, — продолжил начальник.

— Боже, какой кошмар! — Гальяно страдальчески поморщился. — Волки и вепри! Мама дорогая…

— Интересно, а мы в каком отряде? — Туча подался вперед.

— Ты в отряде бегемотов, — фыркнул Гальяно, но под тяжелым взглядом Киреева осекся.

— А ты в отряде бабуинов, — огрызнулся Туча и сунул в рот оставшийся кусок котлеты.

— Право называться волками вы можете заслужить! — Начальник бросил быстрый взгляд на их столик. — Сегодня вы отдыхаете, набираетесь сил, а завтра вас ждет первое испытание. И не спрашивайте, что это будет! — Он улыбнулся, глаза за стеклами очков хитро блеснули. — Узнаете утром.

Начальник несколько секунд помолчал, дожидаясь, когда воспитанники усвоят полученную информацию, а потом добавил:

— Ребята, чтобы в будущем у нас с вами не возникало недоразумений, хочу сразу предупредить. Разумеется, у вас будет некоторая степень свободы, но лишь в пределах лагеря. Выходить за ворота вы сможете только по специальным пропускам или в сопровождении взрослых. Дисциплина — вот залог нашего с вами успешного сотрудничества. Дисциплина и взаимное уважение.

— Ага, а еще долбаная конкуренция и командный дух, — проворчал Гальяно себе под нос. Прошло всего каких-то несколько часов, а суперэлитный и суперклевый лагерь больше не казался ему таким уж привлекательным местом. Волки и вепри — с ума сойти!

Начальник еще что-то говорил, но Гальяно его не слушал, краем глаза наблюдал, как милуются Суворов и Мэрилин. Суворов поглаживал Мэрилин по тонким пальчикам, шептал что-то на ушко, а она кивала и улыбалась. Пожалуй, остальных конкурентов можно не принимать в расчет, но вот этот самовлюбленный павлин еще доставит хлопот. Гальяно расстроенно покачал головой, посмотрел в окно.

Снаружи происходило кое-что интересное. Девчонка в розовом сарафане по-прежнему сидела посреди газона, но на сей раз ее окружали сразу четверо взрослых. Рыжую тетку в белом халате Гальяно уже видел, это она звала их на обед. Крупный мужик в синем рабочем комбинезоне, скорее всего, тоже работал в лагере, а вот двое других казались неместными и, если судить по крутому «мерсу», весьма небедными. Лысый представительный мужик что-то говорил рабочему, тот согласно кивал в ответ, то и дело бросая озадаченные взгляды на девчонку. Стройная блондинка с осиной талией нервно гарцевала рядом с лысым. Гальяно не мог видеть ее лица, но чувствовал, что блондинка очень взволнована. Она тоже что-то говорила, только не рабочему, а девчонке. Или не говорила, а уговаривала? Да, скорее всего, уговаривала, причем, если судить по мрачному лицу лысого, без особого успеха. Рядом в нескольких метрах вертелся рыжий пацаненок, тот самый, который предлагал им сигареты и ключ от калитки. Гальяно решил, что тетка в халате и дядька в комбинезоне его родители.

— Чего сидишь? Остынет все! — Туча ткнул Гальяно в бок.

— Кто про что, а вшивый про баню! — Гальяно многозначительно посмотрел на опустевшую тарелку Тучи.

— Сам ты вшивый, — проворчал Туча и потянулся за стаканом с компотом. — Просто невкусно потом будет.

— А и ладно! У тебя ж еще курица осталась. Ее ж доесть нужно, чтобы добро не пропало. Поделишься с товарищем?

Туча посмотрел на него долгим взглядом, а потом улыбнулся и кивнул. Странноватый, конечно, перец, но, в общем-то, неплохой. По крайней мере не жадный. И до Мэрилин ему никакого дела нет…

А происходящие во дворе события тем временем перешли в новую фазу. Лысому удалось-таки поднять девчонку с земли. Она вырывалась, бестолково дергала тонкими ручками, дрыгала ногами и от всего этого была похожа на ожившую марионетку. Надо сказать, кукловод не особо церемонился. Когда девчонка попыталась его лягнуть, с силой отвесил ей оплеуху. Наверное, это было больно, потому что девчонка перестала вырываться, прижала ладонь к лицу. Тетенька в халате испуганно всплеснула руками, обхватила девчонку за плечи, точно защищая. Блондинка покачала головой, сказала что-то сначала лысому, потом тетеньке. Мужик в комбинезоне стоял с мрачным лицом, засунув руки глубоко в карманы. Рыжий пацаненок куда-то исчез.

Гальяно перевел дыхание, отвернулся от окна. Оказалось, что за происходящей во дворе пантомимой очень пристально наблюдает еще один человек. Дэн Киреев смотрел в окно невидящим взглядом. Его брови сошлись на переносице, а кулаки он сжимал с такой силой, что побелели костяшки пальцев. Похоже, творящийся снаружи беспредел ему тоже не нравился. Заметив, что за ним наблюдают, Киреев отвернулся от окна и уставился в тарелку, но кулаки так и не разжал.

Гальяно гордился своей наблюдательностью и особым чутьем на людей. В Кирееве странностей было больше чем достаточно. Даже улыбчивый и с виду простодушный Туча казался шкатулкой с двойным дном. Пожалуй, самым нормальным из их четверки, не считая самого Гальяно, был Матвей. Впрочем, любой человек имеет право на маленькую придурь, и если эта придурь не выходит за рамки, тогда все о'кей! А вот девчонок бить нельзя! Это уже не придурь, а скотство. Даже если девчонка похожа на огородное пугало и, вполне вероятно, немного не в себе.

 

Матвей

Автобус со вторым отрядом приехал ближе к вечеру. Матвей с ребятами к этому времени уже успел изучить территорию. Территория была большой, если не сказать огромной. Кто бы раньше ни жил в этом поместье, в средствах он явно не нуждался, потому что, помимо главного здания и двух флигелей, в усадьбе имелись еще хозпостройки и маленький гостевой домик, в котором жил Василий со своими родителями. Сзади к дому примыкал парк, старый, но ухоженный. В парке имелись скамейки, фонари и даже на удивление чистая беседка. От внешнего мира парк, как и весь лагерь, отделял высокий кирпичный забор. Забор этот прерывался лишь в двух местах: на въезде, где имелась будка охранника, и в глубине парка, где в самом укромном уголке обнаружилась запертая на висячий замок калитка. Сквозь прутья калитки была видна дорожка, убегающая в глубь окружающего поместье леса. Если судить по ширине, то пользовались дорожкой нечасто.

— Приплыли! — Гальяно подергал за калитку, попытался вскарабкаться вверх по прутьям, но едва не свалился. — Концлагерь какой-то! — сказал с досадой и, вытащив из кармана джинсов сигареты, закурил. — Будете? — Он кивнул на пачку.

— Спасибо, в другой раз. — Матвей тоже подергал калитку. Не то чтобы ему так уж хотелось оказаться на той стороне, просто стало любопытно.

Дэн отказался от сигарет, молча мотнув головой. Он вообще был самым неразговорчивым из них, и ни разу за день знакомства Матвей не видел, чтобы Дэн улыбался.

— А я, пожалуй, закурю! — Туча потянулся за сигаретой, рука его заметно подрагивала.

— Уверен? — спросил Гальяно, но зажигалкой все-таки щелкнул.

— Угу, — пробормотал Туча, прикуривая.

Он закашлялся в тот самый момент, когда погасла зажигалка, а его вечно румяное лицо вдруг нездорово посинело.

— Вот дурак, — прокомментировал ситуацию Дэн. — Зачем тебе?

— Не умеешь — не берись! — Гальяно выхватил у Тучи сигарету, аккуратно загасил о стену, сунул обратно в пачку. — Потом докурю. Неизвестно еще, как здесь все сложится.

— Тебе же сказали, за десять процентов комиссионных все добудут, — усмехнулся Матвей, хлопая по спине не прекращающего кашлять Тучу.

— А для постоянных клиентов у меня еще и скидки имеются, — раздалось вдруг совсем рядом, и из-за куста шиповника высунулась рыжая голова Василия.

— Шпионишь, малый? — пригрозил ему пальцем Гальяно.

— Не шпионю, а держу ситуацию под контролем. — Пацаненок выбрался из кустов и теперь косил на них хитрым глазом.

— Контролер выискался! — Гальяно глубоко, по-взрослому, затянулся.

Переставший, наконец, кашлять Туча посмотрел на него со смесью зависти и восхищения.

— Ну и как, есть за этим забором что-нибудь достойное нашего внимания? — поинтересовался Матвей.

— Стольник — и калитка откроется! — Пацаненок выудил из кармана штанов ключ, помахал им у Матвея под носом.

— А не слишком ли жирно? — недобро сощурился Гальяно. — Это теперь ты каждый раз с нас по стольнику будешь драть, чтобы калитку открыть?

— Стольник — это не за калитку, это за экскурсию, — сказал Василий. — А за ключик — тысяча! Я ж говорил.

— А ты, тезка, как я посмотрю, барыга! — Гальяно загасил сигарету, спросил с угрозой: — А если мы ключик у тебя просто так заберем, без денег?

— Оно-то можно. — Мальчишка, похоже, нисколько не испугался. — Только у бати моего этих замков знаешь сколько? Ему замок поменять — раз плюнуть.

— Давай пока начнем с экскурсии, а там уже разберемся. — Дэн сунул парнишке сотню.

— Вот это серьезный разговор! Вот это я понимаю! — Василий деловито загремел замком. — Прошу! — Он распахнул калитку.

С той стороны, на воле, оказалось красиво. То есть в самом лагере тоже было неплохо, но здесь, в напоенном ароматом нагретой солнцем смолы лесу, ощущалось какое-то особое приволье.

— С чего начнем? — спросил Василий.

— А что тут интересного? — Гальяно надвинул на лоб кепку.

— Речка есть. Тут недалеко.

— Класс! Голосую за речку! — Матвей поднял вверх руку.

Дэн посмотрел на безоблачное, уже чуть розовеющее у горизонта небо, кивнул.

— А нас не хватятся? — опасливо поинтересовался Туча.

— Два часа у вас точно есть, — успокоил его мальчишка. — Если что, скажете, что в парке гуляли. Кстати, деревня вон там! — Он мотнул головой в сторону бегущей параллельно забору дорожке. — Пойдете по ней, не заблудитесь. Только если вас вдруг поймают, я вас знать не знаю, — добавил строго.

— Да пойдем уже, экскурсовод! — сказал Гальяно и нетерпеливо потрусил по убегающей в лес тропинке.

Они прошли метров триста, и Василий остановился у развилки. Собственно говоря, развилкой это место можно было назвать с очень большой натяжкой, просто от одной тропинки ответвлялась другая, едва заметная.

— А там что? — спросил Дэн.

— А там Чудова гарь! — Мальчишка выпучил глаза и одновременно попытался нахмуриться. — Страшное место! Я вас туда не поведу ни за какие деньги!

— Так уж и ни за какие? — усомнился Матвей.

— Ну, если только за очень большие, да и то только дорогу покажу.

— Дорогу мы и сами видим, — хмыкнул Гальяно. — Так что денежки можем сэкономить.

— А что за гарь такая? — спросил Туча и поежился.

— Страшное место! — Парнишка помотал рыжей головой. — Наши туда никогда не ходят.

— Так чем оно страшное-то? — Помимо воли Матвей заинтересовался этой еще не рассказанной историей.

— Там люди мрут, — сказал Василий очень серьезно. — А если не мрут, так пропадают с концами.

— Бермудский треугольник, — усмехнулся Гальяно, которого, по всему видать, гораздо больше интересовала речка, чем какая-то гарь.

— Че? — переспросил Василий.

— А ниче! Веди нас к пляжу! С гарью твоей потом разбираться будем.

— Откуда название такое странное? — спросил Матвей.

— Так там гарь и есть. Самая настоящая гарь. — Мальчишка пожал плечами. — Уже почти сто лет не растет на том месте ни травинки! Ну, пойдемте же! А то и в самом деле купаться будет некогда!

До речки добирались в молчании, даже болтливый Гальяно точно воды в рот набрал. Василий резво трусил по тропинке, остальные гуськом шли следом. О приближении воды они узнали по запаху. Возле рек всегда пахнет по-особенному: сырым песком, осокой и еще чем-то неуловимым.

— Почти пришли! — Василий замер перед соскальзывающей с обрыва тропинкой. Тропинка извивалась между зарослями дикой малины, огибала торчащие из земли корни. — Вон там река! Только тут, смотрите, осторожно, не переломайте ноги! — Василий бросил на них снисходительный взгляд и с гиканьем помчался вниз.

Следом сорвался Гальяно, тоже с гиканьем. Дэн спускался молча. Туча опасливо косился по сторонам, по тропинке шел по-крабьи, боком. Матвей замыкал процессию.

Место, куда привел их Василий, оказалось по-особенному красивым и тихим. Здесь река усмиряла свой стремительный бег и образовывала затон. Дальний берег был крутым и обрывистым, а на их стороне имелся даже небольшой песчаный пляж.

— Эх, красота! — во все горло проорал Гальяно, сбрасывая с себя одежду.

— Не ори ты так! — шикнул на него Туча, пальцами ног осторожно пробуя воду. — Прохладная, — сказал с сомнением и отступил на шаг.

— Разойдись, народ! — Не обращая внимания на брюзжание Тучи, Гальяно сиганул в реку. Веер брызг окатил их всех. Спастись удалось только предусмотрительному и юркому Василию. — Уф, хорошо! — зафыркал Гальяно, выныривая на поверхность.

— Вы только это… далеко не заплывайте, — предупредил Василий. — Тут глубоко очень, и ключи холодные бьют. Если от холода судорогой прихватит, можно и не выплыть.

— Уже были прецеденты? — спросил Матвей, стаскивая джинсы.

— Чего? — переспросил Василий.

— Тонул уже здесь кто-нибудь? — уточнил Дэн.

В отличие от Гальяно и Матвея, он раздеваться не спешил, в раздумьях стоял на берегу.

— Училка молодая утонула. Давно, правда, почти тринадцать лет назад. Как раз в самую темную ночь и утонула, — сказал Василий зловещим шепотом.

— Самая темная ночь? — Дэн удивленно приподнял брови. — Это еще что такое?

— Я плохо знаю. — Василий беззаботно пожал плечами. — Это Турист про самую темную ночь рассказывал. Когда наступает самая темная ночь, непременно кто-нибудь в округе умирает. Чаще девки молодые, но бывает, что и старые мужики.

— А в обычные ночи, значит, у вас тут никто не умирает? — усмехнулся Дэн.

— И в обычные умирают! — Мальчишка обиженно насупился. — Только в обычные ночи люди сами по себе мрут, а в самую темную ночь непременно перед смертью на Чудову гарь приходят.

— Зачем? — спросил Матвей.

— А никто не знает. Может, зовет их кто, а может, так чего.

— И что там, на этой вашей гари?

— Убивает их нечистая сила! — сообщил Василий зловещим шепотом.

— И училку? — спросил Дэн.

— И училку!

— Не сходится, сам же только что рассказывал, что училка в затоне утонула.

— В затоне! Да только перед тем она на Чудовой гари побывала!

— А откуда такая уверенность? — Стоявший в сторонке Туча подошел к ним, вытянул от любопытства шею.

— А на платье потом следы сажи нашли. И под ногтями тоже. Вот! Значит, она точно на гари была перед тем, как потопнуть.

— Так, может, и не сама потопла? — Туча поежился, с тревогой посмотрел на плещущегося в воде Гальяно. — Может, утопил кто?

— Может, и утопил, — сказал парнишка серьезно. — Я у Туриста спрашивал, только он не ответил ничего.

— Что-то я купаться раздумал. — Туча сунул руки в карманы своих безразмерных штанов.

— Думаешь, она до сих пор там? — усмехнулся Матвей, кивая в сторону затона. — Ждет, когда ты в воду зайдешь, чтобы за пятку схватить?

— Выловили ее! — авторитетно заявил Василий. — Нет там никого, кроме жаб да этого вашего! — Он посмотрел на Гальяно.

— Эй, что у вас там за совещание? — Гальяно увидел, что за ним наблюдают, замахал руками. — Идите ко мне! Водичка — класс!

— Что-то не хочется. — Туча попятился.

— А я, пожалуй, окунусь! — Матвей снял наручные часы, сунул их в карман джинсов. — Ты со мной? — Он вопросительно посмотрел на Дэна.

Всего на мгновение, на какую-то долю секунды, лицо Дэна сделалось растерянным, а потом он решительно кивнул, потянул за ворот футболки.

Его тело с развитой мускулатурой и непривычно смуглой для блондина кожей было бы идеальным, если бы не послеоперационный рубец. Матвей точно знал, что рубец послеоперационный, у отца имелся такой же после операции на желудке. А вот что случилось с Дэном, в его-то возрасте? Он не стал спрашивать и пялиться на рубец тоже не стал. Понятно, почему Дэн не спешил раздеваться. Наверное, стеснялся своего исполосованного живота. Интересно, шрамы у него на руках появились одновременно с этим рубцом?

— Круто! Ты прямо как гладиатор — весь в шрамах! — В отличие от Матвея, Василий смотрел на Дэна во все глаза. — Мне про гладиаторов Турист рассказывал.

— Точно, как гладиатор. — Дэн вдруг улыбнулся. — А кто такой Турист, который знает и про гарь, и про гладиаторов?

— А Турист — он Турист и есть! Тут неподалеку живет. Летом живет, а осенью в город съезжает. Его вообще-то дядей Сашей звать, но он такой клевый! — В глазах парнишки зажегся огонек обожания. — Он все-все умеет! Настоящий турист!

— Да елки-моталки! — донесся до них возмущенный рев Гальяно. — Вы сегодня вообще купаться собираетесь?

— Идем! — Дэн взъерошил и без того дыбом стоящие Васины вихры, направился к воде.

Матвей обернулся к Туче.

— Ты как — заплывешь?

— Я уже заплыл! — Туча вдруг с отчаянной решимостью задрал майку, демонстрируя переваливающееся через ремень пузо. — Жиром заплыл. Видишь? — сказал злым шепотом.

— И что теперь? — Матвей пожал плечами. — Из-за такой ерунды лишать себя удовольствия?

— Он засмеет. — Туча не сводил взгляда с плещущегося в реке Гальяно.

— Не засмеет, — сказал Матвей с непонятно откуда взявшейся уверенностью. — Он нормальный пацан. Пойдем окунемся!

Туча долго молчал, а потом кивнул, принялся стаскивать майку.

В прохладную, несмотря на жару, воду он рухнул под одобрительное улюлюканье Гальяно. Сквозь сноп разлетающихся во все стороны брызг Матвей успел заметить белозубую улыбку Дэна, вторую за несколько минут. Все-таки это лето обязательно должно стать особенным!

 

Туча

Никто из них не смеялся! То есть они все смеялись, но не над ним, а просто из-за того, что побег из лагеря удался, что вода клевая, а жизнь прекрасная. Даже язвительный, тощий, как вобла, Гальяно словно и не замечал Степиной необъятной тучности, а если и замечал, то не придавал этому никакого значения. А надменный и на первый взгляд ко всему равнодушный Дэн Киреев, эта прекрасная помесь Аполлона с гладиатором, даже по-дружески похлопал Степу по плечу. А Матвей, навалившись сзади, попытался его слегка притопить, но не зло, а тоже по-дружески. Туче достаточно было дернуть плечом, чтобы Матвей сам с головой ушел под воду. Он вынырнул, фыркая и отплевываясь, и, кажется, посмотрел на Тучу с уважением.

— Да ты настоящий вепрь! — В голосе Гальяно послышалась зависть. — Здоровенный!

Да, он был здоровенный. Высокий, метр восемьдесят пять, но при этом необъятный, под завязку нашпигованный взлелеянными родителями комплексами. Даже силы, которую дала ему природа, он стеснялся так же, как и своей слоновьей неуклюжести. Но здесь, рядом с этими ребятами, оказывается, можно не стесняться и не думать ни о чем, кроме того, что вода классная, о том, что, возможно, — Господи, сделай так! — это лето окажется не таким уж плохим, как виделось.

Обратно в лагерь возвращались почти бегом. Времени до ужина оставалось в обрез. Над головами назойливо кружилась непонятно откуда взявшаяся мошкара, а с мокрых волос за шиворот стекала вода. Они были голодными и возбужденными из-за открывающихся перед ними перспектив.

— Волосы повытирайте! — велел Василий, запирая за ними заветную калитку. — И про собственный ключ подумайте. — Он хитро сощурился. — Видите, как хорошо, когда есть ключ!

— Ах ты коммерсант! — сказал Гальяно беззлобно и подмигнул Туче. — Что, пацаны, придется, наверное, раскошелиться на золотой ключик!

Все согласно закивали. Туча тоже кивнул.

У них едва хватило времени, чтобы незамеченными прошмыгнуть во флигель и привести себя в порядок. Туча как раз заканчивал вытирать голову, когда в комнату заглянул командир, обвел их подозрительным взглядом и спросил:

— Где болтались, архаровцы?

— В парке! Изучали территорию. — Лицо Гальяно расплылось в не слишком приветливой улыбке. — Скука тут у вас смертная, — добавил он ехидно.

— Скука, говоришь? — Суворов нахмурился, а потом усмехнулся. — Посмотрим, что ты завтра запоешь, Гальянов! А теперь быстро в столовую! Отряд вас четверых ждать не будет.

Перед главным корпусом на том самом месте, где еще утром стоял черный «Мерседес», сейчас возвышался двухъярусный автобус. Значит, приехали, наконец, ребята из второго отряда, те самые, которым предстояло стать их соперниками в никому не нужной битве за никому не нужную победу. Но теперь, когда он больше не был неудачником Степкой Тучниковым, а переродился в Тучу, когда рядом были если не друзья, то уж точно нормальные ребята, он не боялся никаких битв и никаких соперников.

На газоне среди желтых головок одуванчиков вдруг что-то блеснуло. Туча сначала замедлил шаг, а потом и вовсе присел на корточки, разглядывая находку. В траве, обернувшись серебряной цепью вокруг пука одуванчиков, лежал маленький ключик. Простенький, незатейливый и одновременно такой притягательный, что у Тучи задрожали руки. Ключик не просто выбросили. Какой дурак добровольно расстанется с такой удивительной вещицей?! Его потеряли. Оборванная у самой застежки цепочка подтверждала эту версию. Туча даже догадывался, кому может принадлежать ключик, вот только твердой уверенности, что он вернет пропажу хозяйке, у него не было.

Туча как раз раздумывал, как поступить с находкой, когда над головой вдруг раздался до боли, до сердечной дрожи знакомый голос:

— Ба! Кого я вижу! Жиртрест, а тебя каким ветром сюда занесло?

Туча вздрогнул, испуганно зажмурился. Крепко-крепко, до рези в глазах. Нет, этому лету не суждено стать самым прекрасным. Это лето не будет даже сносным, потому что теперь оно безнадежно отравлено…

Юрик Измайлов, главный мучитель и персональный кошмар Степана Тучникова, не должен был оказаться в этом лагере ни при каких обстоятельствах. Юрику Измайлову, сыну очень состоятельных и очень влиятельных родителей, самое место на каком-нибудь крутом заграничном курорте, а не в этой российской глуши.

— Эй, ты чего молчишь? Чего не здороваешься? — Не сильный, но унизительный пинок под зад швырнул Тучу носом в одуванчики, серебряный ключик снова едва не упал в траву. — Ну, поздоровайся со старым приятелем, Жиртрест!

Над головой, слева и справа, послышался издевательский смех. Его персональный кошмар обзавелся дружками, такими же злыми и жестокими, такими же ядовитыми.

— Привет, Юра. — Степка нашел в себе силы встать на колени, но вот дальше было никак: ноги дрожали и не слушались. — Рад тебя видеть.

Он не был рад, он боялся и ненавидел одновременно. Еще пару секунд назад мягкие и пушистые одуванчики впились в кожу терновыми колючками.

— А уж как я рад, ты и представить себе не можешь! — Измайлов взирал на него с презрительным удивлением, сдвинув на лоб солнцезащитные очки. Его дружки, их было трое, тоже смотрели и многозначительно улыбались. — А мы боялись, что нам будет здесь скучно. — Измайлов сплюнул, и Туча снова испуганно зажмурился, точно ожидал не плевка, а полновесного удара.

Как же он ненавидел себя в этот момент! Едва ли не сильнее, чем Юрика Измайлова. Ненавидел и не находил в себе сил даже встать с колен. Наверное, теперь он так и умрет на этом поросшем одуванчиками газоне…

— Это что еще за клоун? — Голос, по-девчоночьи визгливый, был ему незнаком.

— А это, Лютик, мой одноклассник! Прикинь, с какими уродами приходится учиться?

— Не повезло, старик, — сочувственно продребезжал Лютик.

Туча отважился приоткрыть глаза, чтобы через густой частокол ресниц рассмотреть своих мучителей.

Наверное, Лютик — это вот этот высокий, похожий на жердь парень с пирсингом в брови. Из всей четверки он кажется самым безопасным. Остальные страшнее в разы. Два амбала, рослые и плечистые, низколобые, короткостриженые, с массивными челюстями и бычьими шеями, смотрели на Тучу с одинаково ленивым выражением одинаковых же лиц. Братья. Братья или и вовсе близнецы. Он не рассматривал, ему было страшно рассматривать…

— А вот вы, братишки, точно зря переживали из-за боксерской груши. — Измайлов, такой же самоуверенный и такой же красивый, как Дэн Киреев, но куда более опасный, присел перед Тучей на корточки, и тот перестал дышать. О том, что он все еще жив, напоминал лишь больно врезающийся в ладонь серебряный ключик. — Вот вам и груша, братишки! Большая, жирная груша. Вы можете начать тренироваться прямо сегодня. Ты ведь не возражаешь, Жиртрест?

— …Вообще-то, возражает! — раздался вдруг знакомый и до боли родной голос. — И пошли бы вы отсюда подобру-поздорову!..

 

Гальяно

То, что Туча куда-то подевался, они обнаружили, уже усаживаясь за стол. Это было странно, потому что еда для Тучи — святое. Гальяно, с младых ногтей привыкший держать ситуацию под контролем, завертел головой. Тучу он увидел сразу, стоило только посмотреть в окно.

Туча стоял на коленях посреди газона, его окружали четверо. Два совершенно одинаковых бритоголовых бугая, похожих на гопоту, которой полным-полно было в том районе, где прошло детство Гальяно. На фоне этих двоих третий казался сущим дистрофиком из-за высокого роста и непомерной худобы. Дистрофик перекатывался с пяток на носки, и тощее его тело телепалось из стороны в сторону. Четвертый, Гальяно сразу и безошибочно определил в нем лидера, присев на корточки, что-то говорил Туче. Происходящее за окном не нравилось Гальяно так же сильно, как и дневной инцидент с похожей на пугало девчонкой. А может, не нравилось даже еще сильнее, потому что девчонку он знать не знал, а Тучу после недавней вылазки за территорию признавал своим. И не в его правилах было оставлять своих в беде. Даже численный перевес противника не мог его остановить! Молча ткнув локтем в бок Дэна и кивнув на окно, он торопливо выбрался из-за стола, по пути к двери бросил быстрый взгляд на кокетничающую с Суворовым Мэрилин, нахмурился, но отвлекаться не стал.

Тучу собирались бить. Если не прямо сейчас, то в недалеком будущем точно. Закаленный в горниле уличных боев Гальяно такие вещи чувствовал шкурой. Тучу собирались бить, а Туча не был готов давать сдачи.

— …Вот вам и груша, братишки! — Ладно скроенный, одетый в дорогущие шмотки брюнет белозубо улыбался бритоголовым качкам. — Большая, жирная груша. Вы можете начать тренироваться прямо сегодня. Ты же не возражаешь, Жиртрест?

— Вообще-то, возражает! — От накатившей вдруг злости стало больно дышать. — И пошли бы вы отсюда подобру-поздорову!

— А это что за прыщ такой? — Брюнет перестал улыбаться, удивленно приподнял брови. — Это твоя подружка? А, Жиртрест? — Он ткнул Тучу кулаком в плечо, и тот покачнулся.

— Туча, ты чего там ползаешь? А ну, вставай! — велел Гальяно. — Не хрен ползать перед всякими козлами!

— Кто это тут козел?! — по-девчоночьи тонко взвизгнул дистрофик. — Юрик, ты видишь? На нас наезжают!

— Вижу, Лютик, не слепой. — Брюнет, которого, оказывается, звали до банального простым именем Юрик, еще раз пнул безмолвного Тучу и всем корпусом развернулся к Гальяно. Братишки-качки тоже развернулись, с ленивой значимостью поигрывая бицепсами.

Не то чтобы Гальяно струхнул, но на какое-то мгновение ему стало не по себе, а потом на плечо легла горячая ладонь и над ухом послышался спокойный голос Дэна:

— Ребята, какие-то проблемы?

— У нас? — Юрик и дистрофик обменялись многозначительными взглядами. — У нас никаких, а вот вы, похоже, нарываетесь.

— Мы не нарываемся. — По левую руку от приободрившегося Гальяно встал Матвей. Этот, в отличие от невозмутимого Дэна, рвался в бой. — Мы пришли за своим другом. Туча, — он повысил голос, — иди сюда! Что ты там потерял?

Туча попытался встать, но Юрик пинком свалил его обратно на газон.

— Лежи, Жиртрест! Мы с тобой еще не закончили.

Туча покорно замер, в его голубых глазах блеснули слезы. Гальяно мысленно чертыхнулся. Разве ж можно позволять вот так над собой издеваться?!

— Степан, иди сюда! — Дэн шагнул вперед.

В этот самый момент один из качков с неожиданной стремительностью выбросил вперед кулак. Если бы Дэн не увернулся, перелома носа было бы не миновать, но Киреев увернулся с грациозной легкостью, словно ждал подлого выпада. И от второго удара тоже увернулся, и от третьего…

Гальяно, затаив дыхание, ждал, когда же Киреев ударит сам. Ведь очевидно же, что чем-то он там, таким-этаким, владеет, каким-то единоборством. Но, вопреки ожиданиям, Дэн атаковать не спешил. Гальяно разочарованно вздохнул и ринулся в бой. Хватит уже танцев!

От первого удара он ушел, а вот от второго не успел. И ладно бы достал его кто-то из качков, так нет же! Дистрофик, которого, казалось, шатает от ветра, извернулся, взмахнул тонкой, как плеть, рукой и засветил Гальяно прямо в глаз с такой силой, что посыпались искры.

— Ах ты, говнюк! — Гальяно не стал церемониться, коленом пнул дистрофика в пах. Тот взвыл и сложился пополам. Один готов!

Он обвел поле боя здоровым глазом. Матвей дрался с Юриком, никто из них не издавал ни единого звука. Туча, похоже, наконец-то пришел в себя и пытался встать на ноги. Дэн волчком вертелся между братишками, бить не бил, но на себя внимание отвлекал. Хоть какая-то польза от этой ламбады…

— А ну, стоп! Разойдись, я кому сказал!

Голос Суворова раздался над самым ухом, а суворовская волосатая лапища больно и крепко ухватила Гальяно за шиворот. Он попытался вывернуться, но не тут-то было: Суворов держал крепко. Юрика и Матвея разнимал какой-то незнакомый мужик, наверное, командир второго отряда. Киреев и братишки продолжали кружиться в своем странном танце. А к лужайке от главного корпуса бежала Мэрилин. Поверх сарафана она набросила белый медицинский халат, такой же короткий и такой же тонюсенький, как сарафан. Медсестра — вот кто его Мэрилин! Не какая-то глупая вожатая, а медсестра! А может, и вовсе врач…

Гальяно приосанился настолько, насколько позволяла железная хватка Суворова, приготовился с достоинством принять первую медицинскую помощь из рук прелестной Мэрилин, но Мэрилин бросилась не к нему, а к Туче.

— Степан, с тобой все в порядке? — Она с тревогой осматривала его залитое слезами лицо, зачем-то ощупывала плечи и руки.

Туча ничего не отвечал, лишь тупо мотал башкой. Вот дурак…

— Киреев, прекрати! — рявкнул над ухом Суворов.

В ответ на окрик Дэн замер, и один из братишек его все-таки достал. Удар был такой силы, что сбил Дэна с ног. Гальяно застонал так, словно это ему самому только что чуть не сломали челюсть. Суворов вполголоса выругался, заорал на второго мужика:

— Чуев, да уйми ты своих отморозков!

Чуев, который одной рукой держал Юрика, а второй Матвея, тоже выругался, рявкнул во все горло:

— Голиковы, брэк! Брэк, я сказал! Или вы хотите первым же рейсом вернуться домой?

Братишки Голиковы домой не хотели. Наверное, поэтому один из них, уже занесший над Дэном обутую в тяжелый ботинок ногу, замешкался. А вот Дэн на сей раз тормозить не стал, какой-то совершенно немыслимой подсечкой свалил качка на землю.

— Твоя очередь, Максим Дмитриевич! — усмехнулся Чуев и огладил сальным взглядом коленки Мэрилин.

— А ну, разошлись! — Лицо Суворова налилось нездоровым багрянцем, хватка стальных пальцев сначала ослабела, а потом вообще исчезла. Гальяно вздохнул полной грудью, наблюдая, как командир бросился между уже успевшим встать на ноги Киреевым и кружащими вокруг него братишками.

Бой явно закончился ничьей, и смекнувший это Гальяно со страдальческим видом направился к Мэрилин. Для пущей убедительности одной рукой он прикрывал подбитый глаз, а вторую прижимал к совершенно здоровому боку и даже весьма реалистично припадал на левую ногу. Доковыляв до Мэрилин, которая все еще хлопотала над ко всему безразличным Тучей, он со сдержанным стоном опустился прямо на газон. Конечно, первую помощь всегда сначала оказывают тем, кто слабее, но вот ведь он — пострадавший за правое дело боец…

Мэрилин на стон отреагировала мгновенно, обернулась, посмотрела встревоженно.

— Болит? — спросила, опускаясь перед Гальяно на колени и накрывая пальчиками его прижатую к глазу руку.

— Немного, — сказал он с мужественной сдержанностью.

— А где еще болит?

— Тут. — Он похлопал себя по ребрам. — И нога, кажется…

— В медпункт! — заявила Мэрилин решительно и растерянно одновременно. — Тебя нужно осмотреть.

Конечно, его нужно осмотреть! Осмотреть, выслушать сердце, посчитать пульс, измерить давление и температуру, погладить больное место или даже поцеловать. От ярких и обжигающе реалистичных фантазий Гальяно бросило в жар, но устремленный на него пристальный взгляд Суворова мгновенно остудил душевный порыв. Да, борьба за сердце прекрасной Мэрилин пойдет нешуточная!

 

Дэн

В отсутствие уведенного в медпункт Гальяно за столом царила непривычная тишина. После выволочки, полученной от Суворова, их наконец отпустили в столовую.

— И что это было? — нарушил тишину Матвей и внимательно посмотрел на Тучу.

Тот понуро сидел над полной тарелкой и, кажется, не думал прикасаться к еде. Под взглядом Матвея он испуганно втянул голову в плечи. Дэн невольно поморщился. Ну нельзя же быть такой размазней!

— Ты их знаешь? — спросил он.

— Только одного, — решился заговорить Туча. — Юрик Измайлов — мой одноклассник. Я не думал, что он сюда приедет, а он приехал. И эти трое с ним…

— Тебя травили в школе? — Дэн не стал ходить вокруг да около. Точку в этом мерзком деле нужно было поставить прямо сейчас.

Туча молча кивнул, на его щеках полыхнул румянец, а лежащие на столе руки задрожали.

— Ясно. — Дэн многозначительно посмотрел на Матвея, тот ободряюще улыбнулся.

— И друзей у тебя, я так понимаю, никогда не было?

Туча долго разглядывал свои пухлые, в царапинах руки, а потом сказал едва различимым шепотом:

— Нет.

— Теперь есть. — Дэн похлопал его по плечу.

— И в обиду мы тебя не дадим, — добавил Матвей. — Не знаю, как остальным, а мне не нравится, когда моего друга используют вместо боксерской груши.

— Мне тоже не нравится. — Дэн коснулся ссадины на щеке, слегка поморщился, но не от боли, а от досады. Сегодня он позволил себя обыграть, допустил промашку, отвлекшись на голос Суворова. За то и поплатился.

Вообще-то, из этого поединка он мог выйти победителем почти сразу. Братья-близнецы были крепкими, тренированными, владели азами рукопашного боя, но у них не имелось и десятой части его стремительности и его злости. Именно злость, рвущаяся вперед, точно цепной пес, заставляла его держать себя в руках. Злость и демон, поселившийся в его душе стылой октябрьской ночью. Дэн никогда больше не станет драться с теми, кто слабее. Никогда не даст демону второго шанса. Отныне только он контролирует ситуацию. А ссадина — это ерунда, до свадьбы заживет.

— Спасибо! — У Тучи теперь дрожали не только руки, но и губы. — Спасибо вам большое, пацаны!

— Не за что, — усмехнулся Матвей. — И не нас благодари, а Гальяно. Это он заметил, что ты влип.

— Ему сильно досталось? — Лицо Тучи сделалось виноватым.

— Не сильнее, чем остальным. — Матвей подмигнул Дэну.

— Но он же в медпункте.

— Он в медпункте не потому, что он смертельно ранен, а потому, что наша медсестра — красотка! — Матвей широко улыбнулся. — Похоже, Гальяно — еще тот сердцеед!

— То есть ничего страшного? — Туча робко улыбнулся.

— С Гальяно точно все в порядке. Меня больше волнуешь ты. — Матвей вдруг сделался серьезным.

Договорить он не успел, потому что прямо в тарелку Тучи шлепнулся скатанный из хлебного мякиша снаряд. Туча испуганно вздрогнул. За соседним «вражеским» столом заржали.

— А меня волнует вот это. — Дэн неспешно выбрался из-за стола, прихватив с собой тарелку с ужином Тучи, спросил, глядя прямо ему в глаза: — Будешь это есть?

Туча отчаянно замотал головой, скосил взгляд на «вражеский» столик.

— Хорошо. — Так же неспешно Дэн подошел к Юрику и вывернул содержимое тарелки ему на голову. Дожидаться реакции не стал, вернулся на свое место под возбужденное улюлюканье свидетелей инцидента и под ленивые аплодисменты Матвея.

— Никому не позволяй издеваться над собой. Ты понимаешь, Туча?

Туча ничего не ответил, его сжатые в кулаки пальцы больше не дрожали.

— У тебя же силища о-го-го! — Матвей по-дружески ткнул его локтем в бок. — Мне бы такую силищу!

— Киреев, встаньте, пожалуйста! — послышался над их головами не громкий, но властный голос. Еще не обернувшись, Дэн уже знал, кому он принадлежит.

Начальник лагеря рассматривал его, слегка прищурив светло-серые глаза, рассеянно поигрывая черной щегольской тростью. Раньше трости, кажется, не было.

— Вы второй раз за день нарушили установленные правила. — Голос начальника оказался совершенно лишен каких бы то ни было интонаций, а взгляд не выражал ровным счетом ничего. — Учитывая некоторые обстоятельства вашего личного дела, я вынужден принять меры.

— Антон Венедиктович, а может, дадим парню еще один шанс? — Стоящий за спиной Шаповалова Суворов состроил зверскую рожу и погрозил Дэну кулаком. — А я уж проведу беседу, растолкую, что к чему.

— Разумеется, вы проведете беседу, Максим Дмитриевич. — Начальник не сводил взгляда с Дэна. — Но здравый смысл и жизненный опыт подсказывают мне, что с такими упрямыми молодыми людьми одними лишь беседами не обойдешься. На первый раз, думаю, двух часов будет достаточно. Вы готовы ответить за свой проступок, молодой человек?

Вместо ответа Дэн равнодушно пожал плечами. Какое еще наказание мог придумать для него этот на первый взгляд совершенно безобидный дядька?! Начистить картошки на весь лагерь? Отдраить до блеска сортиры? Что бы там ни было, Дэн переживет.

— В таком случае, Максим Дмитриевич, проводите провинившегося в карцер.

Карцер? Надо же! Странно даже не то, что в элитном спортивном лагере имеется такое дикое место, как карцер. Странно, с каким скрытым, но все же прорывающимся наружу удовольствием произнес это мрачное слово начальник.

— Допрыгался, Киреев, — прошептал ему на ухо Суворов. — В первый же день умудрился вляпаться…

Они уже направлялись к двери, когда повисшую в столовой тишину нарушил громкий голос:

— Стойте! — Туча торопливо выбрался из-за стола, подошел к Дэну. — Это из-за меня все началось. — Его полные щеки покрывал лихорадочный румянец, но выглядел он очень решительно. — Сажайте и меня в карцер!

Начальник, уже собиравшийся уходить, обернулся, посмотрел на Тучу поверх очков, после недолгих раздумий сказал:

— Как вам будет угодно!

Туча торжествующе вздернул подбородок, пристроился рядом с Дэном, готовый идти хоть в карцер, хоть на край света. Киреев бросил быстрый взгляд на порывавшегося что-то сказать Матвея, предупреждающе покачал головой. Хватит с него мучеников, а то, глядишь, в карцере и места не хватит всем желающим.

— До полуночи! — заявил вдруг Шаповалов. — Ваше наказание продлится до полуночи.

Да хоть до следующего утра! Дэн ободряюще улыбнулся Туче, тот улыбнулся в ответ.

Уже на выходе из столовой их маленькая процессия столкнулась с Гальяно, живым и невредимым, сияющим, как начищенный пятак.

— А что это? — начал было он, но напоровшись на мрачный взгляд Суворова, замолчал.

Во дворе по случаю ужина было пустынно. Дэн кожей чувствовал направленные им в спину взгляды оставшихся в столовой ребят.

Вслед за Суворовым они с Тучей понуро брели по огибающей главный корпус дорожке, когда из-за угла на них вылетело и едва не сбило с ног что-то верткое и черное. Верткое и черное при ближайшем рассмотрении оказалось той самой девчонкой, которую утром привезли на «мерсе». Только вот выглядела она несколько иначе. Вместо нелепого розового сарафана на ней были рваные черные джинсы и черная же футболка с задорно скалящимся черепом. На ногах — старые кроссовки, одну половину лица по-прежнему занавешивала косая челка, а подведенный черным ярко-синий глаз смотрел на мир все с той же злостью. Только теперь к злости, кажется, примешивалось отчаяние.

Девчонка летела со скоростью пули, по касательной задев Дэна, она развернула его вокруг собственной оси, а сама рухнула на дорожку.

— Осторожнее! — Дэн протянул руку, чтобы помочь ей встать, но вместо ожидаемой благодарности получил хлесткий, как удар плети, взгляд. Игнорируя протянутую руку, девчонка вскочила на ноги и бросилась бежать.

— Сумасшедший дом! — буркнул себе под нос Суворов, а потом велел: — Что встали, архаровцы! Вперед, в карцер!

Перед тем как свернуть за угол, Дэн обернулся. Девчонка стояла на коленях посреди одуванчикового газона, а исходящее от нее отчаяние чувствовалось даже на расстоянии.

— Топай! — Суворов легонько подтолкнул его в спину. — Нашел кем любоваться.

Карцер располагался за главным корпусом на территории хозпостроек и представлял собой поросший травой и лопухами холм. Холм таращился на мир крошечным незастекленным оконцем, протиснуться в которое могла разве что кошка.

— Пришли. — Суворов остановился перед невысокой, но с виду на удивление надежной дверью, загремел ключами. Дверь открылась с противным скрипом. Наверное, карцером не пользовались с прошлого лета.

— Я первый, вы следом! — Суворов щелкнул карманным фонариком, нырнул в пахнущую плесенью и сыростью утробу холма. Дэн, согнувшись в три погибели, протиснулся в узкую дверь, за его спиной тоскливо вздохнул Туча.

Вниз вела крутая земляная лестница. Дэн насчитал тринадцать ступеней. Лестница заканчивалась небольшим, заставленным пустыми деревянными ящиками и заваленным мешками с картошкой погребом, похожим на колодец. Земляные стены, несмотря на непривычную для июня жару, сочились холодом и сыростью. Вот он какой — карцер!

— Ну, архаровцы, как вам? — Суворов обвел их будущую темницу задумчивым взглядом.

— Нормально. — Дэн опустился на один из ящиков.

Туча аккуратно присел на мешок с картошкой.

— Нормально ему. — Суворов вздохнул так же, как всего мгновение назад вздыхал Туча. — Тут, между прочим, холод и слизняки. И электричества нет. — Он поднял глаза к вентиляционному окошку. — Окно специально не стеклили, чтобы не позадыхались.

— Очень человечно! — Дэн попытался вытянуть перед собой ноги, но из-за нагромождения ящиков у него ничего не получилось.

— А если вдруг в туалет?.. — застенчиво поинтересовался Туча.

— Вот вам туалет! — Суворов кивнул на старое жестяное ведро. — Антон Венедиктович сказал: до полуночи. — Он посветил фонариком сначала в лицо Туче, потом в лицо Дэну. — Но если будете сидеть тихо, выпущу раньше. Уяснили?

— Уяснили.

По голосу командира было слышно, что идея с карцером не вызывала в его душе одобрения, но приказ есть приказ.

— Если вдруг что — орите! — сказал он после небольших раздумий. — Только не без дела, а то оставлю куковать до утра.

Суворов еще немного постоял, а потом махнул рукой и выбрался из погреба. Лязгнул замок, они остались вдвоем.

 

Туча

Всего за один день жизнь встала с ног на голову. Или наоборот? Туча еще не определился. Всего за один день он, всегда старавшийся оставаться в тени, обрел лютых врагов и, что гораздо важнее, настоящих друзей. Впервые в жизни за него заступились не приставленные отцом телохранители, а такие же, как он сам, ребята. Впервые в жизни он совершил поступок, отважился привлечь к себе внимание, принял по-настоящему мужское решение.

— Ты как? — спросил Дэн, когда за командиром закрылась дверь.

— Я нормально, — сказал он и улыбнулся.

— Не обязательно было.

— Нет, обязательно.

— Ну, как знаешь.

Дэн встал на ноги. Огляделся.

— Надо тут слегка прибраться. Освободить место для комфортного арестантского существования. Поможешь?

— Помогу.

Полчаса они занимались уборкой. Ящики придвинули к той стене, в которой было вентиляционное окошко, выстроили в несколько рядов, чтобы получились ступеньки. С мешками пришлось повозиться, мешки оказались тяжелыми. Вот тут и пригодилась дремлющая в необъятном Тучином теле сила. С мешками он справился сам, отмахнувшись от помощи Дэна. Хотел хоть как-то отблагодарить, дать понять, что он ценит то, что для него сделали.

Работали молча. Дэн вообще больше молчал, чем говорил, но его молчание Тучу совсем не напрягало. Оно было того совершенно особенного сорта, когда слова не нужны. Дружеское молчание — вот!

Из картофельных мешков в центре погреба соорудили что-то вроде топчана, сверху набросили найденную тут же рогожу. Получилось не слишком роскошно, но теперь ребята могли не только сидеть, свободно вытянув ноги, но даже лежать. Ни для каких других маневров в погребе больше не оставалось места.

— А неплохо! — Дэн растянулся на лежаке, закинул руки за голову. — Еще бы покушать, — добавил мечтательно.

Туча, который во время генеральной уборки о еде совсем не думал, согласно закивал. Желудок тут же жалобно взвыл. Ничего, за чудеса, случившиеся сегодня в его жизни, он готов отказаться от любой, даже самой вкусной еды.

— Ты как сюда попал? — Дэн перевалился на бок, подпер рукой голову, посмотрел на Тучу. — Я имею в виду этот лагерь.

— Отец отправил. — Туча пожал плечами. — Сказал, что здесь из меня сделают настоящего мужика.

— Если так и дальше пойдет, то сделают запросто. Элитный лагерь для трудных подростков. Ты трудный подросток, Туча?

— Не знаю. — Он снова пожал плечами. — В каком-то смысле. А ты?

— Я да, в каком-то смысле. Мне, наверное, дисциплина на пользу. — Дэн надолго замолчал, уставившись на прислоненные к земляной стене сломанные напольные часы. Часы были высокими, под два метра, массивными и очень старыми. На побуревшем от времени циферблате кое-где еще виднелась позолота, часовая стрелка погнулась, а дверка, прикрывающая механизм — или что там должно быть внутри напольных часов, — покосилась. На дверце был вырезан вепрь, грозный и внушающий уважение своей силой и свирепостью. Туче вдруг стало очень жаль эти старые, раскуроченные часы. Он любил старинные вещи, чувствовал их красоту и особенность. Дверку можно попытаться починить, циферблат отреставрировать, корпус ошкурить и заново покрыть лаком. Как быть с механизмом, который наверняка давно пришел в негодность, Степа не знал, но уже мысленно прикидывал, с какой стороны лучше взяться за реставрацию.

— Интересно, наших родителей информировали о том, что к их чадам будут применяться такие вот исключительные меры? — снова заговорил Дэн.

— Моего отца информировали точно. — Туча не удержался, подобрался к часам, смахнул со стрелок густую паутину.

Дэн не стал спрашивать, откуда такая уверенность, а Степка не стал объяснять, еще раз коснулся погнутой часовой стрелки, чихнул от пыли. Хорошие часы: живые, с историей…

Время тянулось медленно. Наверное, в заточении оно всегда течет по-особенному неспешно. За окошком сгустились сумерки, в погребе стало совсем темно, и Туча подумал, что, доведись ему оказаться в этом месте одному, без Дэна, он бы непременно сошел с ума от страха. Но с Дэном было совсем не страшно, даже в почти кромешной темноте. Просто немного маетно.

Чтобы отвлечься, он достал из кармана ключик, осторожно пробежался пальцами по его контуру. Ключик тоже был старинный и имел свою историю, как сломанные часы. Откуда Туча это знал, ему самому было неясно. Просто знал, и все тут. Именно это особенное знание не позволяло ему расстаться с ключом, вернуть его законной хозяйке.

А она ведь его искала. Та, похожая на маленькую вертлявую галку девчонка. В памяти Тучи не осталось четкого образа, только изменчивый, неуловимый силуэт.

— Эй, вы там еще живы? — Тишину нарушил громкий голос Гальяно, а сочащийся из вентиляционного окошка мутный лунный свет на мгновение померк. Наверное, Гальяно просунул в окошко голову.

— Живы! — подал голос Дэн, и по тихому шуршанию Туча понял, что он встал с лежака.

— Ну, и как там в неволе? — А это уже голос Матвея. — Мучительно?

— Терпимо, только вот все бока себе отлежали и есть охота.

— Так мы потому и пришли. Черт, не видно ничего! Матюха, посвети!

Вверху, под потолком, вспыхнул огонек зажигалки, освещая сосредоточенное лицо Гальяно.

— Да, не номер люкс! — Огонек на мгновение погас, а потом снова зажегся. — Киреев, ну-ка лезь сюда. Мы вам хавчик принесли. Туча, курочку твою, и, ты уж нас прости, пошмонал я твои стратегические запасы, нашел печенье и шоколадку.

— Хорошо, что пошмонал! — Туча улыбнулся, погладил себя по пустому животу. — Кушать очень хочется.

— Будет тебе «кушать». Киреев, ну что ты там? Пошевеливайся!

— Уже! — Дэн проверил крепость ящиков и проворно взобрался вверх по импровизированной лестнице. — Давай курочку!

— Ни тебе «мерси, дорогой друг», ни тебе «счастлив видеть». — Гальяно снова погасил зажигалку, а через мгновение в окошко просунулась рука с зажатым в ней свертком.

Дэн поймал сверток, перебросил его Туче. Удивительно, но даже в темноте у Тучи получилось сверток не уронить.

— Мерси, дорогой друг! — сказал Дэн весело. — Ну, как там на воле?

— Да уж получше, чем в этих фашистских застенках. Я вот подумал, может, у Василия прикупить ключ и от погреба? — раздалось с той стороны.

— Думаешь, пригодится?

— Думаю, не повредит. Чует мое сердце, не в последний раз вы в этом каземате.

— Даже если так, то ключ погоды не сделает, — вмешался в разговор Матвей. — Попалят.

— Да кто ж тебя попалит? — возразил Гальяно.

— Да мало ли кто! Проще пару часов здесь отсидеть, чем потом с Шаповаловым разбираться. Я тут навел справки: начальник наш только с виду гуманист, а на самом деле тот еще диктатор. Его даже Суворов боится.

— И не пожалуется на этого садиста никто, — буркнул Гальяно. — Я вот как мамке расскажу, будет ему и диктатура, и военный трибунал.

— Лагерь забыл какой? — не сдавался Матвей. — Лагерь спортивно-патриотический. Повышение боевого духа, выживание в условиях, близких к экстремальным. У них даже вот этот ваш карцер в договоре прописан. Ни к чему не подкопаешься. Да ладно вам! Может, и не попадет никто больше в этот застенок. Чего раньше времени нервничать?

— Я не нервничаю, я просчитываю варианты развития событий. А насчет ключа я с Васькой все-таки потолкую. Может, у него вообще этого ключа нет, тогда и разговаривать не о чем.

При слове «ключ» Туча покрепче сжал свой собственный ключ, вздохнул.

— А еще будет нужно фонарик купить, — продолжал просчитывать варианты Гальяно. — Чтобы не сидеть тут в темноте, как сычи. Ладно, пойдем мы, пока нас Суворов не хватился, а вы хавайте! Завтра денек обещают жаркий, будем сражаться за звание волков. Или вепрей? — В темноте снова вспыхнул огонек зажигалки. — Вам что больше нравится?

— Мне все равно. — Дэн спрыгнул с ящиков.

— А тебе, Туча?

— И мне все равно. — Туча зашелестел оберткой.

— А мне вот волки как-то симпатичнее, чем какие-то свинки, — сказал Гальяно задумчиво.

— Вепри — это не какие-то свинки. Это тоже в некотором роде хищники. И очень опасные, — сообщил Матвей.

— И откуда ты такой ученый выискался?! Волки, вепри… Спать пошли, ученый! А то мы с тобой завтра будем и не волками, и не вепрями, а сурками. Все, пацаны, скорейшего освобождения!

— Спасибо за ужин! — Дэн на ощупь пробрался к Туче и, уже добравшись, сообразил: — Черт, надо было зажигалку попросить, а то не видно ничего.

— Разберемся, — успокоил его Туча, вкладывая в протянутую ладонь ломоть хлеба с лежащим на нем куском курицы. — Приятного аппетита.

Никогда раньше еда не казалась ему такой вкусной. Никогда раньше наказание не вызывало у него улыбку. Чудеса!

То, что снаружи за запертой дверью кто-то есть, первым почувствовал Дэн, предупреждающе коснулся руки Тучи, едва слышно велел:

— Тихо.

Туча замер, даже жевать перестал. Дэн бесшумно встал с лежака, так же бесшумно поднялся по земляной лестнице, остановился у двери. Долгие мгновения казалось, что ничего не происходит, что им все померещилось; Туча уже начал успокаиваться и даже откусил от шоколадки, когда дверь вздрогнула от удара. Может, недостаточно сильно, но достаточно громко в сонной ночной тишине. Туча тоже вздрогнул, едва не подавился.

— Эй, кто там? — Голос Дэна совсем не изменился, точно он и не испугался вовсе. А может, и не испугался.

Ответом ему стал еще один удар в дверь и сердитое, ну точно змеиное шипение, а всего через мгновение льющийся из окошка свет померк. Кто-то смотрел на них сверху… Туче с перепугу даже почудилось, что в темноте сверкнули по-кошачьи два глаза. А еще ему казалось, и чувство это было столь же сильным, сколь и иррациональным, что странный ночной гость смотрит именно на него.

— Что тебе нужно? — Он, как и Дэн, старался быть бесстрашным, но получалось плохо, футболка вдруг взмокла, прилипла к спине. — Эй, ты чего молчишь?

В отличие от него, Дэн больше не задавал вопросов, бесшумной и едва различимой тенью он пересек погреб, принялся карабкаться вверх по ящикам.

«Не надо!» — хотелось заорать Туче, но голос вдруг пропал, пересох, как пересыхает ручей жарким летом. Остался только липкий страх и уверенность, что там, за окошком, притаилась опасность. Наверное, он бы все-таки нашел в себе силы закричать, но в тот самый момент, как его пересушенные страхом легкие стали наполняться воздухом, а Дэн оказался на самой верхней, самой шаткой «ступеньке», распахнулась дверь, и темноту погреба прочертил яркий луч фонарика.

— Эй, Киреев, ты что там делаешь? — послышался раздраженный голос Суворова. — А ну-ка слезай, пока шею не свернул! Что, удрать надумали, архаровцы?! — спросил он, спускаясь по лестнице. — Так пустое! Это окошко для вентиляции, а не для побегов. Я же вам, кажется, объяснял.

— Не собирались мы убегать! — Дэн спрыгнул едва ли не с самой высокой «ступеньки», замер напротив командира.

— А баррикады тогда зачем нагородили?

— Чтобы воздухом дышать.

— Чтобы воздухом дышать! — передразнил Суворов. — Не надышались еще воздухом! Ну ничего, завтра надышитесь. Я вам гарантирую! А теперь марш отсюда, чтобы глаза мои вас не видели! Завтра подъем в шесть утра.

Снаружи было привольно, дневной зной сменила ночная прохлада. Туча огляделся в поисках недавнего гостя, никого не заметил и вздохнул наконец полной грудью.

— Это наверняка наши «дружки», — шепнул на ухо Дэн. — Приходили проведать.

Нет, Туча с сомнением покачал головой. Конечно, он боялся Юрика Измайлова и его друзей-отморозков, но страх, пережитый им в погребе, был особенным, никак не связанным с обычными проблемами. Только вот как объяснить это рациональному и бесстрашному Дэну?! И надо ли объяснять?..

Они уже подходили к флигелю, когда небо далеко над лесом озарилось светом.

— Что это? — Дэн замер, запрокинул голову, разглядывая творящееся светопреставление.

— Это? — Суворов тоже остановился, нахмурился. — Наверное, молния.

— Не похоже. И грома нет.

— Может, прожектором кто-то светит? — предположил Туча. — Ну, как на праздниках…

И в самом деле было похоже, что свет бьет столбом прямо из лесных зарослей, рассыпаясь в небе на мириады едва различимых лучиков. Только вот мерещилось в этом свете что-то странное, не похожее ни на что ранее виденное. Свет переливался всеми оттенками зеленого, опалесцировал, как любимый абсент отца. И при этом он не имел плотности, походил на сильно сгустившийся, рвущийся к ночному небу столб зеленого тумана.

— Может, и прожектором, — согласился Суворов, но хмуриться не перестал. — А что это мы стоим? — спросил он строго. — Топаем к корпусу, пока не рассвело.

Они были уже на крыльце флигеля, когда Туча почувствовал, что за ними наблюдают. Кто-то крался за ними от самого погреба. Ночной гость?

— Давай, Тучников! — Суворов легонько подтолкнул его в спину, сказав в который уже раз: — Завтра вставать рано.

Окна флигеля были черны, только в комнате командира тусклым оранжевым светом горел ночник.

— В туалет, и спать! — велел Суворов, замирая посреди полутемного коридора. Видно, так и будет стоять, пока они не улягутся. Наблюдатель…

Матвей и Гальяно уже спали. Вошедшие поняли это по заливистому, с переливами, сопению.

— Видел? — спросил Дэн, кивая на окно.

Ночное небо было уже привычно черным, с россыпью ярких звезд и серпиком зарождающейся луны. Никакого намека на недавнее светопреставление. Но Туча сразу понял, о чем Дэн спрашивает.

— Видел. — Он кивнул, через ворот стащил с себя майку. — Как думаешь, что это было?

— Не знаю. Странное что-то.

— НЛО?

— А черт его знает! Может, и правда прожектор какой. Я примерно представляю, где это, можем глянуть на досуге.

Туче не хотелось искать источник этого странного света, сердце чуяло неладное, а кожа между лопатками до сих пор горела от чужого, полного ненависти взгляда.

— За нами следили. Ты заметил? — спросил он шепотом.

— Нет. — Дэн мотнул головой, забрался под одеяло.

— А мне вот показалось…

— Может, отморозки эти?

— Может…

— Давай спать, Туча, а то ведь и в самом деле завтра будем как вареные.

Дэн уснул почти сразу, а к Туче сон все не шел. Он лежал на спине, уставившись в черный провал окна. В какой-то момент ему начало казаться, что там, за окном, кто-то стоит. Стоит и смотрит…

Туча всхлипнул, с головой накрылся одеялом. Под жарким шерстяным одеялом до него и добрался неспокойный, полный тревожных видений сон.

 

Гальяно

— Архаровцы, подъем! — Зычный рев, казалось, раздавался над самым ухом.

Гальяно попытался спрятаться от рева под подушкой.

— Подъем, я сказал! — Сначала подушка, а за ней и одеяло спланировали на пол.

Гальяно тихо ругнулся, сел в кровати, замотал головой, прогоняя сон, и только потом разлепил глаза.

Посреди комнаты, уперев в бока кулаки, стоял Суворов, выряженный в щегольской спортивный костюм. На его бычьей шее болтался свисток.

— Давай-давай, Гальянов, пошевеливайся! Тучников, я кому сказал — подъем?! Берите пример с товарищей.

Гальяно перевел затуманенный взгляд с командира сначала на уже полностью одетого Киреева, потом на почти полностью одетого Матвея, выразительно застонал и ощупал заплывший после вчерашней битвы глаз.

— Через пятнадцать минут все должны быть в столовой! — велел Суворов, убираясь, наконец, из их комнаты. — Киреев, ты за старшего! — послышалось уже из коридора.

— Ну что, мужики, поборемся за гордое звание волков? — поинтересовался Гальяно, натягивая штаны.

— А есть другие варианты? — усмехнулся Матвей, доставая из тумбочки пасту и зубную щетку. — Вас во сколько вчера выпустили? — Он обернулся к Дэну.

— Почти в полночь, вы спали уже.

— Вот Суворов, шаповаловский прихвостень! — проворчал Гальяно. — Мог бы и пораньше.

— Мы вчера видели кое-что странное. — Туча натянул штаны и футболку, вопросительно посмотрел на Дэна. Тот кивнул. — В небе над лесом сноп света. Как НЛО, — добавил он шепотом.

— Так уж и НЛО! — усомнился Гальяно, которому вдруг стало обидно, что сам он «кое-что интересное» проспал.

— Может, и не НЛО, но точно что-то странное, — поддержал Тучу Дэн. — Как будто где-то в лесу спрятан источник света.

— Как прожектор? — уточнил Матвей. — А тут в округе часом никаких военных баз нет?

— Нет, — уверенно сказал Туча. — Мой отец наводил справки. Здесь экологически чистая зона, практически заповедник. И свет для прожектора какой-то странный — зеленый.

— Зеленый? — Гальяно приподнял одну бровь.

— Ага! И не яркий, а какой-то рассеянный.

— Круто! Надо будет этот зеленый фонарик поискать! А то, может, и в самом деле инопланетяне? Вдруг у них тут база?

— Сам ты инопланетянин! — похлопал его по плечу Матвей. — Сначала у местных нужно порасспрашивать, информацию собрать.

— Вот любит наш Мотя информацию собирать! — Гальяно попытался разлепить заплывший глаз, ничего не вышло. — Просто Шерлок Холмс какой-то!

— А по уху за Мотю? — ласково поинтересовался Матвей.

— Хватит, — положил конец их вялой перебранке Киреев. — Давайте умываться и в столовку!

— Один сыщик, другой командир, — буркнул Гальяно и полез в тумбочку за пастой.

В столовой царила непривычная тишина, нарушаемая лишь ленивым бряцаньем ложек по тарелкам. Воспитанники спортивно-патриотического лагеря не выспались и оттого вели себя нетипично смирно. Даже над «вражеским» столиком висела мрачная тишина. Лишь дистрофик время от времени бросал на Гальяно многозначительные и полные ненависти взгляды.

Когда их выстроили на площадке перед главным корпусом, было уже без двадцати минут семь. Два отряда по двадцать человек в каждом, построившись в две шеренги, стояли друг против друга, а по образованному ими коридору неспешно прохаживался, чуть припадая на левую ногу, начальник лагеря Шаповалов. Одет он был в камуфляж и выглядел в нем до комичного нелепо, как решивший поиграть в войнушку библиотекарь. Во главе каждой из колонн стояли командиры. В отличие от самодовольно ухмыляющегося Чуева, Суворов был мрачен. Гальяно его понимал. Даже на не слишком профессиональный взгляд, силы были неравны. В их отряде худо-бедно спортивными и подготовленными были только Матвей и Киреев. Себя Гальяно оценивал с изрядной долей скепсиса и понимал, что одолеть противника он сможет только лишь хитростью и изворотливостью, но никак не силой. Про Тучу и вовсе нечего говорить. Сила у него, конечно, имелась, да только в бесполезности этой силы они все могли убедиться вчерашним вечером.

Соперники же выглядели куда более убедительно. Два брата-акробата, не люди, а машины для дробления костей. Измайлов, тот еще попрыгунчик. Еще парочка довольно спортивных ребят. И нет такого балласта, как Туча. Про балласт Гальяно подумал без злобы, просто констатировал неутешительный факт.

От невеселых мыслей его отвлекло появление Мэрилин. Мэрилин выглядела невыспавшейся, то и дело зевала, прикрывая рот ладошкой, зябко куталась в наброшенную поверх медицинского халата вязаную кофту. Но даже в таком виде она была прекрасна! Гальяно прикрыл здоровый глаз, вспоминая приятное завершение прошлого дня. Кожа до сих пор хранила воспоминания о ласковых пальчиках Мэрилин, а в волосах запутался нежно-цветочный аромат ее духов. Мэрилин была внимательна, старательна и профессиональна. И пусть она никак не реагировала на оказываемые знаки внимания — все еще впереди. У них впереди еще целое лето, и рано или поздно — лучше, конечно, рано! — она упадет в его мужественные объятья.

— Хватит лыбиться, — послышался над ухом ехидный голос Матвея. — Она даже не смотрит в нашу сторону.

— Не смотрит — посмотрит! — парировал он. — И не в нашу, а в мою!

— Разговорчики, — тихо, но грозно сказал Суворов. Лицо его мрачнело с каждой секундой. Даже появление Мэрилин не смогло вернуть ему хорошее расположение духа.

— Все на месте! — Окинув шеренги внимательным взглядом, Шаповалов, наконец, начал инструктаж.

Инструктаж был скучный и путаный. Из всего сказанного Гальяно уяснил только одно: чтобы завоевать право называться волками, им предстоит пережить немало испытаний, в честном бою доказать свою мужественность и состоятельность.

— Так что делать-то нужно? — спросил он шепотом у Матвея.

В ответ тот лишь недоуменно пожал плечами — время покажет.

Доказывать состоятельность и бороться за звание им, оказывается, предстояло за территорией лагеря. Уже одно это радовало и позволяло надеяться на какое-никакое разнообразие.

Выходили через главные ворота. Там же, у ворот, к ним присоединились два охранника. Одеты они были так же, как и Шаповалов, — в камуфляж, вид имели бравый и слегка презрительный. Один держал за ошейник огромного волкодава.

— А эти откуда взялись? — удивился Киреев.

— Из частного охранного предприятия, — с неожиданной уверенностью заявил Туча. — Комплимент от спонсора. Лагерь хоть и элитный, но места кругом глухие.

— Мне б такого спонсора, — фыркнул Гальяно, наблюдая, как ветреная Мэрилин кокетничает с одним из охранников. — Они, что же, теперь за нами в лес попрутся?

— Попрутся, наверное. — Туча пожал плечами. — Они же охранники.

— Откуда ты такой осведомленный взялся? — Гальяно не сводил взгляда с Мэрилин.

Туча ничего не ответил.

До места, переоборудованной под учебный полигон поляны, добирались пешком больше часа. Только Шаповалов не мучил свой дряхлый организм никому не нужными тренировками, промчался мимо лениво бредущей по проселку колонны на крутом внедорожнике. Из открытых окон джипа лилась классическая музыка, а на заднем сиденье Гальяно успел разглядеть Мэрилин. Сердце тут же кольнула ревность. Старый пень, а туда же — за красавицами ударять!

К тому времени, как они вышли, наконец, к полигону, солнце уже палило вовсю. Лето в этом году по всем прогнозам обещало быть жарким. Это хорошо, Гальяно любил жару и терпеть не мог холод.

Непосредственно к соревнованиям приступили в девять утра, после еще одной напутственной речи Шаповалова. Гальяно, которому не терпелось ринуться в бой, слушал невнимательно, вполуха, лениво отмахиваясь от кружащей над головой мошкары.

Первую часть соревнования они позорно продули. Полоса препятствий, состоящая из хитрых веревочных ловушек и сетей, вертикальной дощатой стены в два человеческих роста и канатной переправы через рукотворный, заполненный грязной жижей ров, оказалась по зубам далеко не всем. Туча застрял у подножья стенки, вскарабкаться по которой даже не пытался, а сам Гальяно позорно свалился с канатной переправы, прямо в ров с водой. Его падение сопровождалось радостным ржанием врагов.

Еще трое из их отряда, включая отчаявшегося преодолеть преграду Тучу, так и не дошли до финала. Позор! Настоящий позор…

Но и вражеский отряд тоже нес потери! Дистрофик сначала запутался в веревочной ловушке, телепался в ней, как нескладная, длиннолапая паучина, а потом срезался на том же месте, где и Гальяно. Теперь их, мокрых, с ног до головы покрытых коркой грязи, было двое. Уже не скучно!

Еще двое из стана врага справились с заданием из рук вон плохо, но до финиша дошли все, как это ни печально.

После полосы препятствий сделали двадцатиминутный перерыв, а потом начался второй этап — эстафета. Надо сказать, на эстафете Гальяно отличился. Он летел, как ветер, он был ловок и изворотлив. Может быть, им бы даже удалось вырвать победу из рук врага, если бы принявший у него эстафету Туча не оступился и не упал в самый ответственный момент. За что он там зацепился на совершенно ровном месте, Гальяно так и не понял, заметил лишь, как огромная туша со всей дури рухнула на землю, поднимая в воздух столб пыли, а потом все вокруг заорали, заулюлюкали. Больше остальных старался ненавистный дистрофик. Гальяно не утерпел, запустил в него сосновой шишкой. Не промазал, попал прямо в лоб, за что тут же получил подзатыльник от Суворова, не сильный и не обидный. По лицу командира было видно, что он и сам не прочь съездить по ухмыляющейся роже вражеского предводителя Чуева.

Когда Туча, наконец, прихромал к ним, его круглое, перепачканное пылью лицо было в подозрительных мокрых разводах.

— Все нормально, Туча! — Дэн успокаивающе похлопал его по плечу. — Мы им еще покажем.

— Ага, мы им еще покажем, только с этого самого момента мы — отряд поросят! — Гальяно взъерошил пропитанные грязью, уже успевшие высохнуть волосы.

— Не поросят, а вепрей, — поправил Матвей, устало опускаясь прямо на траву.

— Хрен редьки не слаще!

— Так ведь… — Было видно, что Туча из последних сил борется с подступающими слезами. Гальяно его понимал, ему и самому хотелось плакать от обиды. Опростоволосился, упал в грязь лицом. Причем в самом буквальном смысле. А Мэрилин, наверное, все видела. Видела его унизительное поражение… — Так ведь есть еще один этап, — выдавил из себя Туча.

— А смысл? — Гальяно пожал плечами. — Мы продули уже! Понимаешь? Третий этап нам теперь что мертвому припарки.

— Ну что, облажались, архаровцы? — к ним подошел Суворов.

— Силы неравны, — озвучил общее мнение Матвей. — Так несправедливо.

— А кто говорит, что война — это справедливо? — Суворов присел рядом с Матвеем, зажал в зубах сорванную травинку. — Это война, архаровцы. А вы облажались. Считайте, убили вас.

— Это не война. — Дэн говорил спокойно и уверенно. — Это даже не жизнь, а так… игра. И вепрь — это далеко не поросенок. Лично я согласен быть вепрем. Какие проблемы?!

Прежде чем заговорить, Суворов окинул Дэна внимательным взглядом, покачал головой.

— У тебя, значит, Киреев, никаких проблем? Ты, значит, жизнь от игры четко отличаешь?

— Стараюсь, по крайней мере. — Дэн смотрел командиру прямо в глаза, взгляда не отводил, и было в нем что-то такое, от чего Гальяно лишний раз уверился, Дэн Киреев — крепкий орешек.

Наверное, Суворов тоже это понял, потому что махнул рукой, сказал устало:

— Последнее задание осталось — ориентирование на местности. Тут уж не сила и не выносливость, тут уже исключительно наблюдательность. И везение, — добавил он, немного помолчав. — Впрочем, вам везение без надобности, как я посмотрю. — Он с какой-то отчаянной злостью выплюнул измочаленную крепкими зубами травинку, растер носком кроссовки. В этот самый момент Гальянов понял, что Суворов, самоуверенный и наглый, на самом деле недалеко от них ушел, что он такой же пацан, как и они, только на десять лет старше.

— Ну, от везения только дураки отказываются, — сказал Гальяно и улыбнулся Суворову. — Мы еще повоюем, Максим Дмитриевич. Вепри знаете какие боевые?!

— Архаровцы, — повторил Суворов строго, но в глазах его плясали озорные искры. — Ладно, хоть тут не ударьте в грязь лицом, найдите вы этот ножик!

Третий этап был одновременно прост и сложен. От них больше не требовалось носиться сломя голову и преодолевать препятствия. Нужно было на ограниченном участке леса за ограниченный промежуток времени найти старый, бог весть кому принадлежавший, но отчего-то невероятно ценный нож. Гальяно оружие не интересовало вовсе, он лишь мельком бросил взгляд на нож с пожелтевшей костяной ручкой. На ручке грубо, но узнаваемо был вырезан вепрь. Это уже даже неоригинально… А вот Туча совершенно неожиданно ножом заинтересовался, даже попросил у Шаповалова разрешения подержать этот старый хлам в руках. Странное дело, но Шаповалов разрешил, и Туча долгую минуту разглядывал нож с каким-то совершенно непонятным благоговением.

— С историей, что ли, ножик? — Гальяно устал наблюдать за Тучей, перевел взгляд на Суворова.

— С историей. — Тот кивнул. — Вроде бы даже принадлежит кому-то из прежних владельцев усадьбы.

— Да ну?! — Гальяно еще раз, уже с большим интересом, взглянул на нож. — И что с ним стало? С прежним владельцем?

— Что может случиться с дворянином в лихие революционные годы? Убили владельца, ясное дело.

Да, история получалась совсем неромантичной. Смотреть на нож, некогда принадлежавший убиенному графу, расхотелось.

— А насколько это оправдано? — вдруг спросил молчавший до этого Дэн.

— Что оправдано? — приподнял брови Суворов.

— Насколько оправдано то, что холодное оружие доверяют детям?

— А ты ребенок, Киреев? — Суворов криво усмехнулся.

— Я — нет. — Дэн покачал головой.

— Ну вот, сам и ответил на свой вопрос. Вы не дети, вы воспитанники спортивно-патриотического лагеря. Вы должны знать, как выглядит настоящее оружие. — Суворов вдруг повысил голос. — Тучников, хватит медитировать! Труба зовет!

Труба завела их в самую лесную чащу. Кругом вековые сосны да буйный подлесок, такой густой, что на несколько метров вперед уже ничего не видно.

— Участок полтора на полтора километра. Времени у вас два часа, — инструктировал Суворов, рассеянно поигрывая спортивным свистком. — Нож спрятан в жестяной ящик, размеры у ящика примерно вот такие. — Он развел руки, демонстрируя примерные размеры.

— Как бы не заблудиться. — Гальяно окинул критическим взглядом окружающие их дебри. — Это ж настоящие джунгли!

— Не заблудитесь, — усмехнулся Суворов. — Участок поиска по периметру обнесен веревкой с сигнальными флажками. Ваша задача — не забредать за ограждение.

— А если случится что? — осторожно поинтересовался Туча. — Ну, мало ли что, — добавил он со смущенной улыбкой.

— А если что — орите! — отрезал Суворов. — Мы тут поблизости, за периметром. Услышим и сразу же придем на помощь. Только что с вами может случиться? Смотрите под ноги, не ловите ворон. Ящик с ножом немаленький, в землю его никто не зарывал. Все на поверхности, надо только быть собранными и внимательными.

Неподалеку, где-то справа, запел горн, залаяла собака.

— Время пришло, удачи! — Суворов прощально взмахнул рукой и скрылся в подлеске.

— Наконец-то! — Гальяно вытащил из кармана сигарету, чиркнул спичкой и уселся на ствол поваленного дерева. — Перекур, братцы-поросята!

— Ты ж во рву искупался! — Матвей удивленно посмотрел на сигарету.

— Ага, искупался. — Гальяно кивнул. — И намочил всю пачку, а эту, — он взмахнул сигаретой, — я стрельнул у одного из наших, для расслабления мозгов.

— Не рано ли расслабился? — усмехнулся Дэн. — Нам еще нож в этом буреломе искать.

— А смысл? — Гальяно пожал плечами. — Все равно же проиграли. Чего пыжиться?

— Вы как хотите, а я буду его искать! — Туча сжал кулаки и нахмурился. — Последний бой, — добавил мрачно.

— Последний бой — он трудный самый, — пропел Гальяно. — Дэн правильно сказал там, на полигоне, это — всего лишь игра, братцы-поросята. Какая разница, кто найдет этот ржавый нож?

— Он не ржавый! — Туча мотнул головой, щеки его пошли багровыми пятнами. — Он настоящий, с историей. Вы как хотите, а я пошел!

Несколько секунд он постоял, точно прислушиваясь, а потом, как самый настоящий вепрь, ломанулся через подлесок.

— Сумасшедший дом! — Гальяно воздел очи к небу, а потом хитро сощурился, посмотрел на Дэна. — Слушай, а где вы этот ваш зеленый свет видели? Не здесь часом? Может, это тоже часть генерального плана нашего чокнутого Шаповалова? Закопал где-нибудь в лесу прожектор…

— А еще закопал провода или электрогенератор. — Дэн смахнул с влажного лба челку. — Неразумно.

— Ага, зеленые человечки куда разумнее! — Гальяно спрыгнул с дерева, старательно загасил сигарету. — Ладно, пойдем нашего следопыта искать, пока он не заблудился. Последний бой, понимаешь ли…

Гальяно точно в воду глядел. Во-первых, Тучу они потеряли. Упертый товарищ словно сквозь землю провалился. Во-вторых, в подлеске свирепствовали комары, гудели над головой, как эскадрилья бомбардировщиков. Было и в-третьих…

«В-третьих» случилось через час безрезультатных поисков то ли пропавшего Тучи, то ли спрятанного графского ножа. Первым неладное заподозрил Матвей; он остановился под старой сосной, прислушался.

— Слышите? — спросил шепотом.

— Что? — Гальяно тоже остановился.

— Тихо, — мрачно сказал Дэн.

— Вот именно — тихо! — Матвей кивнул. — Вообще ни звука.

А ведь он был прав! Ну, почти прав. Кроме шелеста ветра в листве, не было слышно ровным счетом ничего: ни птиц, ни кузнечиков, даже ненавистные комары куда-то подевались.

— Я тут подумал. — Матвей взъерошил волосы. — Мы же болтаемся по лесу уже больше часа.

— Ну? — Гальяно наморщил лоб, пытаясь понять, куда он клонит.

— Полтора на полтора километра! — Дэн, похоже, соображал быстрее. — Мы прошли уже больше двух километров, а до сих пор не увидели ограждения.

— И никого из наших не встретили! — До него наконец дошло.

В самом начале, сразу после ухода Суворова, они отчетливо слышали, как поблизости перекликаются, смеются и переругиваются остальные ребята. Их же много было: сорок человек на ничтожный клочок леса! Они бы непременно встретили кого-нибудь из своего или «вражеского» отряда. А вот не встретили…

— Думаешь, заблудились? — Матвей посмотрел на Дэна.

— Похоже на то.

— А как же флажки, про которые говорил Суворов? Как же огражденная территория?

Нет, Гальяно не испугался. Чего бояться? Это же не тайга, а вполне цивилизованный лес. Да и ушли они, скорее всего, не так уж и далеко. Найдут их, сто процентов! Гораздо сильнее он беспокоился за Тучу. Этот даром что почти двухметрового роста, а на самом деле телок телком. Вот встретят его снова Измайловские отморозки — и пиши пропало.

— С флажками непонятно пока, но то, что мы за них вышли, — это факт.

— И что дальше? — Гальяно пожалел, что стрельнул не две сигареты, а всего лишь одну. Курить захотелось очень сильно, почти невыносимо.

— Найдем Тучу и будем выбираться, — сказал Дэн с мрачной решительностью.

— А может, разумнее остаться на месте и дождаться, пока нас найдут? — спросил Матвей.

— Ага, а в это время кто-нибудь другой найдет Тучу, — фыркнул Гальяно. — Нет уж, братья-поросята, давайте двигаться дальше! В конце концов, не наша вина, что они хреново обозначили этот свой периметр.

— И куда пойдем? — спросил Дэн, осматривая окружающий их со всех сторон лес.

— А куда глаза глядят, туда и пойдем! — Гальяно легкомысленно махнул рукой. — Найду Тучу, лично ему накостыляю! Выискался следопыт на наши головы!

Так они и шли куда глаза глядят. Сначала еще как-то пытались ориентироваться по солнцу, но очень скоро солнце спряталось за тяжелые тучи. И откуда что взялось посреди ясного дня?!

— Портится погодка-то, — констатировал очевидное Гальяно.

— Гроза собирается, — кивнул Матвей. — Сейчас как ливанет!

— Плохо, если ливанет, вымокнем до нитки, — проворчал Гальяно. — С меня на сегодня водных процедур достаточно. Ну, где же этот следопыт?! — Он сложил ладони рупором, заорал во все горло: — Туча! Туча, ау!!!

Ответило ему лишь эхо, да, кажется, где-то вдалеке громыхнул гром. В сгустившихся, ну точно вечерних, сумерках они бродили по лесу еще часа полтора. Лес казался зачарованным, притихшим, словно притаившимся в ожидании чего-то нехорошего.

— Как будто леший водит! — Гальяно сплюнул себе под ноги. — Теперь уже точно заблудились.

Матвей посмотрел на часы, сказал:

— Нас наверняка уже ищут. И знаете что, все-таки я бы предложил остаться тут. Неизвестно, как далеко мы забрели.

— Согласен! — Дэн кивнул. — Надо только поискать какое-то укрытие на случай грозы.

— Под деревом прятаться нельзя, — со знанием дела сказал Гальяно. — В дерево молния первым делом…

Договорить он не успел, так и замер с открытым ртом, вглядываясь в клубящуюся над подлеском мглу. Было в ней что-то неправильное, она будто бы подсвечивалась изнутри. Кстати, зеленым светом подсвечивалась.

— Чего? — Матвей толкнул приятеля локтем в бок, проследил за его взглядом и удивленно присвистнул. — Эй, Дэн, — позвал он шепотом, — а не про этот ли огонек вы рассказывали?

Подсвеченная зеленым мгла на глазах начала уплотняться и уже через секунду в небо забил сноп бледно-зеленого света.

— Похоже на то, — Дэн кивнул. — Только ночью поярче все это было.

— И что теперь? — так же, как Матвей, шепотом спросил Гальяно.

— Может, посмотрим? — Дэн не сводил взгляда с подлеска.

— А вдруг там радиация? — Гальяно втянул голову в плечи. — Видишь, как светится?

— Радиация не светится, дурень! — Матвей снова ткнул его локтем в бок.

— Или газ? — предположил Дэн.

— Газ над болотом, а тут лес.

— Остаются зеленые человечки. — Гальяно поежился. Не то чтобы он так уж верил в НЛО, но уж больно странным было происходящее.

— Сам ты зеленый человечек, — усмехнулся Дэн. — Я, наверное, схожу гляну, — добавил он после недолгих раздумий.

— Как-то стремно. — Гальяно зажмурился, точно это могло помочь принять правильное решение.

— Эй, есть там кто живой?! — во весь голос заорал Матвей.

На возмущенное шиканье Гальяно он не обратил никакого внимания, лишь развел руками — надо же с чего-то начинать!

— Надо делать ноги! — Гальяно завороженно наблюдал, как подлесок заходил ходуном, словно там, в зарослях, орудовал медведь. А может, и в самом деле медведь? Кто ж их знает, эти заповедные леса!

— Да, по ходу, надо сматываться! — Матвей испуганно шмыгнул носом.

— Поздно, — мрачно и обреченно сказал Дэн.

В этот самый момент кусты раздвинулись и на полянку вывалился Туча.

— Пацаны… — Вид у него был ошалелый, подбородок мелко подрагивал, и необъятное пузо ходило ходуном, так часто и глубоко он дышал.

— Туча, где тебя черти носили?! — От облегчения и радости у Гальяно едва не подкосились коленки.

— Носили… — Туча провел ладонями по лицу, и на мгновение Гальяно показалось, что от рук его исходит ровное зеленое свечение. — П-пацаны, там такое… — От волнения, а может, и от страха он начал заикаться, а голос его сделался тонким, как у девчонки.

— Что там? — Дэн шагнул к Туче, двумя руками обхватил его запястья. На лице Киреева появилось и тут же исчезло недоуменное выражение.

— Я не понимаю. — Туча замотал головой. — Посмотрите сами.

Это было неразумно — лезть в чертовы заросли и смотреть на ту хрень, которая заставила Тучу дрожать и заикаться. Черт возьми, это была очень плохая идея! Но что не сделаешь ради друзей?! Особенно когда один из них уже чешет к подлеску.

— Дэн, я с тобой! — прохрипел Гальяно и на полусогнутых, непослушных ногах двинулся следом.

До подлеска оставалось каких-то несколько метров, когда где-то в лесной чаще послышался заливистый собачий лай. От сердца отлегло. Их искали и нашли! Слава тебе, Господи! А со всякими зелеными человечками пусть разбираются взрослые. На то ведь они и взрослые!

— Слышь, Дэн? Наши, похоже, идут! — сказал он громко и весело.

Но Дэн ничего не ответил. Дэн, мгновенно подобравшийся и превратившийся в готовую выстрелить пружину, смотрел совсем в другую сторону, туда, где на границе подлеска точно из-под земли выросла высокая сутулая фигура. В озаряемом зелеными сполохами сумраке незнакомец казался самым настоящим монстром. А может, не казался, а был им?..

Монстр кутался в армейский брезентовый плащ, лицо его скрывал низко надвинутый капюшон, но Гальяно, который и не видел-то толком ничего, шкурой почувствовал — перед ними не обычный человек, не охотник и не грибник, перед ними кто-то особенный и… неправильный.

— Здрасьте! — сказал он как можно решительнее. — А мы вот заблудились. Не подскажете, как выйти к деревне?

Собачий лай слышался все ближе, и это придавало смелости.

— Эй, мужик, я к тебе обращаюсь! — заорал Гальяно уже во весь голос, не обращая внимания на мертвой хваткой вцепившегося в его руку Тучу.

Незнакомец, похоже, его не слышал. Или слышал, но не обращал внимания. Медленно-медленно он протянул вперед руку, и его длинный, костлявый палец указал прямо на Тучу. Туча всхлипнул и, кажется, стал даже ниже ростом от страха. Гальяно его понимал — он и сам боялся.

Совершенно непонятно, чем бы закончилось это безмолвное противостояние, если бы ветер, невероятно сильный и невероятно холодный, не закружил между деревьями, не задул, точно свечу, зеленый свет, не сдернул с головы незнакомца капюшон.

Он оказался страшен! Страшнее самого страшного монстра, потому что у него не было лица. На уродливой, сплошь состоящей из рубцов и язв маске нечеловеческим огнем полыхали глаза. Когда незнакомец всего лишь мазнул по нему своим огненным взглядом, Гальяно едва не упал, так плохо ему вдруг стало.

А потом из темноты черной стремительной тенью вылетел волкодав, тот самый, которого охранник все время держал на поводке. Подоспела-таки подмога…

Волкодав проскочил мимо Гальяно и Тучи, мягко приземлился на лапы и с грозным рыком направился к монстру. Хорошая собачка, умная…

Пес, натасканный и подготовленный для таких вот захватов, собирался впиться в руку незнакомцу, но вместо того, чтобы в последнем прыжке взмыть в воздух и защелкнуть мощные челюсти на костлявой лапе монстра, вдруг заскулил, припал к земле, а потом волчком закружился на месте.

…А монстр исчез. Еще мгновение назад пялился на них своими страшными зенками и раз — растворился в опустившейся на лес темноте.

А еще через мгновение на полянку выскочил тот самый охранник-чоповец, который еще утром флиртовал с Мэрилин. В руке он держал пистолет. Точно-точно, самый настоящий ствол! Он обвел их испуганную компанию быстрым и цепким взглядом, глянул на беснующегося пса и только потом спросил:

— Что у вас тут?

 

Туча

— …Что у вас тут? Парень, ты меня слышишь? — Кто-то тряс его за плечи, бил по лицу. — Эй, с тобой все в порядке?

Туча сидел на земле. Когда ноги перестали его держать, он не помнил, и не мог даже сказать, все ли с ним в порядке. Определенно, что-то было не так, но голова отказывалась думать, и язык точно прилип к нёбу.

То существо… тот человек смотрел на него так, словно знал все его тайны. И взгляд его выжег в сердце Тучи черную дыру. Наверное, он бы умер, не выдержал этого страшного взгляда, если бы все вдруг не закончилось.

— Да в порядке с ним все, шок просто. — Голос Гальяно Степа узнал сразу, и голос этот выдернул, наконец, его из оцепенения. — Тут мужик только что был. Страшный такой. Видели?

— Не видел. — Охранник, а это его бесцеремонные пальцы только что ощупывали Тучу, отрицательно мотнул головой, бросил встревоженный взгляд на лежащего на земле пса. — Грей как-то странно себя ведет. А ведь служебная собака, ко всему привычная, всему обученная. Может, зверя какого почуял?

— Не зверя. Это он его испугался. — Гальяно махнул рукой в сторону подлеска.

— Кого?

— Да мужика этого!

— А не примерещился вам мужик, парни?! Вы ж больше трех часов по лесу болтались. Мало ли? Насилу мы с Греем вас отыскали.

— А как отыскали? — тут же поинтересовался Матвей.

— Да вот по этому! — Охранник вытащил из заплечной сумки что-то странное, покрытое грязью.

— Мастерка моя, — сообщил Гальяно. — Я ее снял после того, как во рву искупался.

— Повезло, что снял. А то б пришлось нам вас до ночи искать, а может, и ночью. Места тут — черт ногу сломит! Вы зачем через ограждение перелезли? — спросил он строго. — У вас мозги есть или нет? Велено же было за флажки не заходить!

— А мы и не заходили! — Гальяно развел руками. — Не видели мы флажков!

— Так уж и не видели? — По мрачному лицу охранника было видно, что он им не верит. Ни про незнакомца, ни про исчезнувшие флажки не верит.

— Свет вы тоже не видели? — спросил молчавший до этого Дэн.

— Свет? — Охранник пожал плечами. — Молнию, что ли?

— Нет, другой свет, зеленый!

— Не видел я ничего, а вы не выдумывайте, парни! Сначала флажки, потом мужик какой-то, теперь вот зеленый свет! Наказания вам не избежать, так и знайте!

Они молча переглянулись. Во взгляде Гальяно были удивление и обида, но возражать охраннику он не стал. Понял, наверное, что бесполезно.

— Ну что, будем выбираться? — Охранник посмотрел на пса, велел: — Грей, ко мне!

Пес вяло дернул хвостом, но на ноги все-таки встал. Его лапы тряслись так же сильно, как еще недавно тряслись Тучины поджилки.

— А как выбираться будем? — поинтересовался Матвей.

— По компасу. Как же иначе? — Охранник достал из нагрудного кармана компас, положил себе на ладонь.

Туча затаил дыхание. Если все, что здесь произошло, результат какой-то природной аномалии, компас обязательно отреагирует.

Компас не отреагировал, стрелка вела себя совершенно нормально. Значит, нет никакой природной аномалии. А что же тогда это было?..

Туча сунул руку в карман штанов, нащупал прохладный металл ключика. На душе сразу стало легче и светлее. Хорошо, что в этой суете он его не потерял. Было бы надежнее повесить ключ на шею, но тогда ведь его все увидят. И девчонка тоже увидит. Нет, пусть уж лучше так, в кармане. А отдать ключ он не готов. Не готов, и все тут!

Пока Туча размышлял над собственной непорядочностью, охранник включил рацию и доложил:

— Отбой тревоги! Я их нашел. Нет, нормально, все целы и невредимы. Выбираемся, я на связи.

Из леса вышли на удивление быстро. Прошло всего каких-то пятнадцать минут, и набрели на ту самую развилку, которую видели во время похода к реке. Дальше дело пошло веселее, даже пес, кажется, наконец ожил. Первые капли первой в этом году грозы застали их у лагерного забора.

В лагере их уже ждали. В тесную сторожку охранника набилось столько народу, что не развернуться. Шаповалов с мрачным и не предвещающим ничего хорошего лицом сидел за обшарпанным столом, рядом на стуле пристроилась медсестра. Вид у нее был испуганный, словно это она сама заблудилась в лесу посреди грозы. Суворов метался по комнате, как тигр в клетке, и, даже когда они, промокшие до нитки и продрогшие до костей, переступили порог сторожки, он не успокоился. На лице начальника читалось бешенство пополам с облегчением.

— А вот и наши бегуны! — Шаповалов расцепил сплетенные в замок пальцы, побарабанил ими по столу. — На что вы рассчитывали, молодые люди? Думали, как партизаны, лесами-болотами добираться к своим? — Он говорил спокойно, но левый глаз за стеклами очков заметно подергивался.

— А мы никуда не бежали. — Гальяно клацнул зубами, просительно посмотрел на Суворова.

— А, что же, позвольте узнать, вы делали за ограждением? — спросил Шаповалов.

— Не было никакого ограждения, — поддержал Гальяно Матвей. — Мы шли, искали этот ваш нож, а потом вдруг поняли, что заблудились.

— Да что же вы врете! — Суворов стукнул кулаком по подоконнику, виновато улыбнулся в ответ на неодобрительное хмыканье Шаповалова. — Мы с ним, — быстрый взгляд на безучастного охранника, — проверили все. По периметру обошли. Все там в порядке, все на месте.

В подтверждение его слов охранник кивнул. Гальяно с Матвеем обменялись удивленными взглядами. Дэн с отсутствующим видом смотрел в окно. Туча тоже посмотрел и вздрогнул. С той стороны, в сплошной пелене дождя, угадывался хрупкий девичий силуэт. Он не мог видеть ее лица, но шкурой чувствовал, что она на него смотрит, и ни ливень, ни холод, ни грязное оконное стекло ей не помеха. В этот самый момент Туча понял — девчонка знает, что ключ у него. Это она следила за ним с той самой первой ночи. Удивительно, но даже этот факт не мог заставить его расстаться с ключом. Не сейчас. Может быть, чуть позже…

— Да не собирались мы никуда бежать! — Гальяно наконец пришел в себя и обрел дар речи. — Да вы что? Моя мамка знаете сколько сил потратила, чтобы путевку в этот ваш лагерь выбить?! Зачем мне сбегать?

— Хорошо, — Шаповалов кивнул, — допустим, бежать вы никуда не собирались, что все это, — он развел руками, — лишь последствия вашего легкомыслия и нежелания шагать в ногу с остальными, но вы, надеюсь, понимаете, какой чудовищный проступок совершили?

Они закивали, все четверо. То, что их исчезновение вызвало настоящий переполох, каждый прекрасно осознавал. Как и то, что наказание неминуемо. За таким человеком, как Шаповалов, не заржавеет.

Туча скосил взгляд на окно — девчонка исчезла. А может, ее и не было? Привиделась?

— Карцер! — коротко и веско сказал Шаповалов, вставая из-за стола. — На четыре часа всех!

— Антон Венедиктович! — вдруг заговорила молчавшая до этого медсестра, и на щеках ее полыхнул румянец. — Ну какой карцер?! Что вы такое говорите? Дети голодные, холодные! Их осмотреть нужно, накормить, в конце концов, а уже потом наказывать.

Туча заметил, как при слове «дети» болезненно поморщился Гальяно. Да уж, этот ребенком себя наверняка давно уже не считает.

Прежде чем ответить, Шаповалов долго молчал.

— Ну хорошо, — сказал он наконец. — Сегодня эта бравая четверка в вашем распоряжении, Леночка, но завтра сразу после завтрака эти господа отправятся в карцер! Я своих решений не меняю. А теперь предлагаю всем заняться делами. — Он, прихрамывая и опираясь на зонт-трость, вышел из сторожки.

— Ну? — Суворов обвел их мрачным взглядом. — Чего стоим? Марш в свою комнату переодеваться!

— А в медпункт? — Гальяно с надеждой посмотрел на медсестру.

— А зачем? — удивилась она.

— Как же — зачем?! А если мы простудимся?

— Вот когда простудитесь, тогда и приходите! — Она улыбнулась, но не сникшему Гальяно, а Суворову, сказала кокетливо: — Максим Дмитриевич, вы не проводите девушку в медпункт?

Гальяно громко, со свистом, втянул в себя воздух, бросил на Суворова испепеляющий взгляд, на который тот никак не отреагировал. Похоже, вожатый и в самом деле был очень зол.

— Провожу. — Суворов кивнул Леночке и тут же добавил, обращаясь уже к ним: — Обед через полчаса, так что поторопитесь. Никто вам отдельно стол накрывать не станет.

Они были уже в дверях, когда он снова их окликнул:

— Эй, архаровцы!

— Что? — за всех отозвался мрачный, как туча, Гальяно.

— Вы там, когда по лесу скакали, наш трофей часом не нашли?

— Какой трофей? — спросил Матвей.

— Нож.

— Нет. — Они ответили все вместе, в унисон, а Туча даже покивал головой.

— А разве вы не знаете, где его спрятали? — Матвей рассеянно пробежался пятерней по мокрым волосам.

— Я-то знаю, да вот только ящик пустой. Ящик есть, а ножа нет! Странно, не находите?

Они переглянулись: сначала Матвей с Дэном, потом Дэн с Гальяно, и уже все трое посмотрели на Тучу. В их глазах он видел одно и то же: нож мог взять тот страшный человек.

— А что это за гляделки? — тут же насторожился Суворов. — Что это вы там скрываете?

— Максим Дмитриевич. — Леночка коснулась его руки.

— Подожди, Лена! — сказал он нетерпеливо. — Ну, архаровцы, выкладывайте все как на духу!

— Мы видели кое-кого в лесу, — после недолгих раздумий заговорил Гальяно. — Мужика такого страшного, сущего урода! Даже я струхнул, такой он жуткий.

При упоминании урода переглянулись уже Суворов с Леночкой, и во взглядах их было понимание. Неужели догадались, о ком речь?

Туча подался вперед, в нетерпении вытянул шею. Его страшный кошмар вот-вот должен был обрести имя.

— Вы знаете, кто это был? — спросил Матвей.

— Догадываюсь. — Суворов вопросительно посмотрел на охранника.

— Я никого не видел. — Тот правильно понял не произнесенный вслух вопрос. — Пацаны говорили что-то такое, но я не видел ничего.

— Совсем ничего? — Голос Суворова сделался вдруг нетерпеливым и настойчивым.

— Мы свет видели! — опередил охранника Дэн. — Точно такой же, как вчера ночью.

— Был свет? — Суворов казался озадаченным.

Охранник отрицательно мотнул головой — тоже не видел.

— Что же это за свет такой? — спросил Гальяно.

— Да так. — Суворов пожал плечами. — Местная достопримечательность — блуждающий огонь.

— Огнем там вообще не пахло. — Охранник снова с сомнением покачал головой.

— Там горелым пахло! — неожиданно для себя сказал Туча. Запах этот, отвратительный, ужасный, кажется, до сих пор цеплялся за одежду и волосы. Даже ливень не смог смыть его окончательно.

— Это тебе, парень, с перепугу показалось. — Охранник снисходительно улыбнулся. — Ты ж, наверное, в настоящем лесу впервые в жизни оказался!

Туча не стал спорить. Зачем спорить с дураками?

— А что за мужик нам попался? — встрял Гальяно.

— А почему ты думаешь, что после того, что вы сегодня устроили, я стану перед вами отчитываться? — вопросом на вопрос ответил Суворов и тут же добавил: — Идите уже! И чтобы без фокусов мне.

 

Дэн

К тому времени, как они вышли из будки охранника, ливень кончился, умытое небо сияло бирюзой, и казалось, что все, что случилось с ними в лесу, было всего лишь сном, не слишком приятным, но уже закончившимся. Дэн на мгновение замер на крыльце, осмотрелся. Он ее видел, ту странную, похожую на птичку девчонку. Она стояла прямо под проливным дождем и, казалось, пыталась увидеть, что происходит в сторожке. А потом, стоило лишь на мгновение отвлечься, девочка исчезла, растворилась в пелене дождя. Что-то было в ней… что-то такое, что зацепило и не отпускало, заставляло мыслями возвращаться к ней снова и снова. А он ведь даже лица ее не рассмотрел толком…

— Хватит медитировать! — Вышедший следом Гальяно толкнул его в спину. — Слышал, что нам воевода сказал? Кормить персонально нас никто не станет, а кушать очень хочется. — Он спрыгнул с крыльца, обернулся. — Туча, ты кушать хочешь?

Туча глянул на него удивленно, замотал головой. После случившегося в лесу он вел себя странно, все время о чем-то размышлял. Надо будет поговорить с ним о том, что же он все-таки видел. Ясно ведь, видел что-то необычное!

— Что, совсем есть не хочется? — удивился Гальяно.

— Не хочется. — Туча пожал плечами.

— Ты меня пугаешь!

— Это из-за стресса, — авторитетно заявил Матвей.

— Я от стресса, наоборот, есть хочу! — сообщил Гальяно и припустил по дорожке, ведущей к флигелю.

Переодевались быстро, по-военному. Только Туча все возился в своем углу, перетряхивал рюкзак, тяжело вздыхал, из комнаты вышел последним, несмотря на понукание Гальяно. Вышел, но направился не в столовую, а в душевую. Через неплотно прикрытую дверь Дэн видел, как он с непонятным остервенением трет намыленные руки, а потом с головой ныряет под струю воды. Может, и в самом деле стресс?..

В столовую они пришли вовремя, даже несмотря на возню Тучи. Взгляды всех присутствующих тут же устремились в их сторону, послышался возбужденный гул.

— Мы сегодня, похоже, герои дня, — хмыкнул Гальяно и картинно помахал рукой. Со стороны «вражеского» лагеря тут же донеслось презрительное ржание.

— Как прогулочка, свиньи? — не оборачиваясь, хихикнул дистрофик. — Искупались в грязи?

Дэн замер над дистрофиком, аккуратно сжал сзади его тонкую цыплячью шею, сказал с ледяной усмешкой:

— Мы не свиньи, мы вепри.

Дистрофик захрипел, попытался вырваться.

— Лучше быть вепрем, чем волком-дистрофиком, — мстительно, на весь зал сообщил Гальяно.

— Пусти! — Дистрофик захрипел и начал синеть.

Дэн разжал пальцы.

— А у вас, говорят, веревочка развязалась? — Измайлов смотрел только на Дэна и подло лыбился.

— Какая веревочка? — Он собирался идти к своему столу, но замер.

— А такая веревочка, с флажками, которую вы почему-то не заметили.

Значит, веревочка с флажками! Вот теперь все встало на свои места. Эти уроды просто отвязали веревку, а потом, когда Дэн с ребятами вышли за периметр, привязали обратно. Вот такая подлая и изощренная месть. И расчет их тоже понятен: за самоволку по голове никто не погладит.

— Мы с тобой еще поговорим. — Дэн растянул губы в улыбке. — Про веревочку с флажками…

— Видел я, как ты разговариваешь! — Измайлов откинулся на спинку стула, презрительно поморщился. — Ты, по ходу, бальными танцами занимался. Так вальсируешь, так вальсируешь! Скажи, Виталик?! — Он ткнул локтем флегматичного близнеца.

— Я не Виталик, я Вадик, — пробубнил тот.

— Неважно! — Измайлов пренебрежительно махнул рукой. — Важно, что вот этому танцору ни с одним из нас не справиться. Ну если только с Лютиком. — Он покровительственно похлопал по плечу притихшего задохлика.

— А в репу за танцора? — Гальяно выпятил нижнюю губу, смотрел на врага с вызовом.

— Не обращай внимания. — Дэн пожал плечами.

— Как же не обращать, когда они тебя… — Гальяно перешел на едва различимый шепот.

— Ерунда это все, есть пошли.

Это и в самом деле было ерундой. Дэн знал цену своим противникам и знал цену себе. Неужели приятель этого не понимает?

— Зря ты меня увел! — Гальяно плюхнулся на стул, сжал кулаки. — Я бы им рожи подрихтовал! Они б у меня увидели небо в алмазах!

— А что там с ограждением? — прервал тираду Гальяно Матвей.

— Это они отвязали веревки. — Дэн едва заметно кивнул в сторону «вражеского» столика.

— Вот уроды! — снова вспыхнул Гальяно.

— Может, Суворову рассказать? — Туча без энтузиазма рассматривал содержимое своей тарелки.

— А смысл? — Дэн пожал плечами. — Даже если Суворов нам поверит, то доказательств все равно никаких нет.

— Значит, война! — заключил Гальяно.

— Будет видно, — рассудительно заметил Матвей. Из их компании, пожалуй, только он один не спешил с выводами.

— Ладно, давайте обедать. — Дэн придвинул к себе тарелку с супом, понаблюдал, как Туча с отсутствующим видом жует котлету, и дал себе слово обязательно расспросить его о том, что случилось в лесу.

После обеда было построение. Снова две шеренги, снова разгуливающий по образованному ими коридору Шаповалов, только на сей раз не в камуфляже, а в светлых брюках и рубахе. Построение началось с поздравительной речи и вручения победителям бронзовой статуэтки волка. Мрачному и задумчивому Суворову досталась фигурка кабана, мало походившего на грозного лесного хищника. Отдельным пунктом шел разбор «ужасного происшествия», случившегося в отряде вепрей. Все тут же снова посмотрели в их сторону, кто-то с сочувствием, а кто-то и с нескрываемым злорадством. Про исчезновение ножа не было сказано ни слова. Нет, не так! Шаповалов сказал, но совсем не то, что от него ожидали.

— К сожалению, задание третьего тура так и осталось невыполненным, но это не беда, потому что лидер уже определился.

Волки одобрительно загудели. Вепри подавленно молчали. А Дэн думал над тем, что слишком уж странно, слишком неправильно начинается это лето. Но, черт возьми, интересно!

— Ну, рассказывай, Туча! Сил уже нет терпеть! — Гальяно щелкнул зажигалкой, закурил.

После построения у них выдалось свободное время аж до самого ужина. Волков в качестве поощрения Чуев повел на речку купаться, а вепри разбрелись по территории. Они вчетвером сидели в дальнем уголке парка, прямо на уже высохшем после недавней грозы газоне. Гальяно, получивший наконец от расторопного Васьки сигареты, дымил, как паровоз.

— Что рассказывать? — Туча сидел, сцепив пальцы в замок.

— Что ты там видел? Что это был за свет?

— Не знаю. Там все так быстро произошло, я не понял толком…

— Рассказывай, что понял! — в один голос потребовали Гальяно и Матвей.

— Ты, кстати, странно как-то себя вел, — заметил Гальяно. — Ломанулся через бурелом, что тот медведь.

— Вепрь, — мрачно уточнил Дэн, не сводя взгляда с Тучи.

— Неважно, то, что он от нас слинял, остается фактом. Получается, это из-за него мы за ограждение вышли.

— Я не хотел. — Туча втянул голову в плечи. — Честное слово, оно как-то само вышло.

— Ладно, само так само! — Матвей легонько толкнул Гальяно, намекая, что хватит уже обличительных речей. — Что там было?

— Я шел, — начал Туча нерешительно. — Шел и думал, как найти нож. Мне казалось, я его обязательно найду.

— Мы тебя звали, — ввернул Гальяно.

— Я не слышал. Я задумался, наверное. Со мной так иногда бывает: задумываюсь и не замечаю ничего вокруг.

— И что там с огнем? — Гальяно закурил вторую сигарету. Дэн, равнодушный к никотину, неодобрительно поморщился. — И название какое прикольное — блуждающий огонь!

Прежде чем заговорить, Туча огляделся по сторонам, словно кому-то могли быть интересны их разговоры.

— Я вышел на поляну. Ну, ту, где вы меня нашли. Уже темнеть начало, я даже, помню, удивился, что так темно вокруг, подумал — может, вечер наступил, а я и не заметил. А потом запахло горелым.

— Горелым? — Дэн сам был на той поляне и помнил, что ничем особенным там не пахло. Но помнил он и другое: с какой тщательностью Туча отмывал руки.

— Горелым, — повторил Туча. — Такой гадкий запах, как на пожарище, только еще противнее. Как будто мясом паленым… — Он замолчал, а его круглое лицо вдруг на глазах побледнело, покрылось бисеринками пота.

— Эй, ты чего? — Дэн осторожно коснулся его плеча. — Тебе плохо?

— Нет. — Туча сделал глубокий вдох, замотал головой. — Уже проходит, — сказал со страдальческой улыбкой.

— А я вот не чувствовал там никакого запаха. — Гальяно помахал рукой, разгоняя сигаретный дым. — А у меня нюх как у собаки.

— Был запах! — сказал Туча с отчаянием. — Мне кажется, от меня до сих пор пахнет. Или не пахнет? — Он вопросительно посмотрел на Дэна.

— Нет, наверное, ты его смыл.

— А собака тоже ведь что-то почуяла, — заговорил Матвей. — Может, как раз запах?

— Собака почуяла это чудище лесное, — замотал головой Гальяно. — Там такая рожа — кто угодно испугается.

— Подождите, пусть он говорит. — Дэн посмотрел на Тучу. — Что дальше было? Откуда шел свет?

— Из-под земли, — сказал тот, не задумываясь. — Свет шел из-под земли. Я сначала подумал, что там, в кустах, что-то спрятано. Вы же сами говорили про прожектор… Вот я и решил, что это что-то обычное.

— А это необычное? — спросил Гальяно громким шепотом.

— Да. — Туча кивнул. — Свет сначала был слабый, едва различимый. Я даже не испугался почти, полез в кусты, чтобы посмотреть.

— А там?

— А там ничего. То есть не совсем ничего, но непонятное что-то. — Туча закусил губу, надолго задумался. Остальные не торопили, терпеливо ждали. — Не знаю даже, как лучше объяснить, — заговорил он наконец. — Вы, наверное, решите, что я свихнулся.

— Не решим, — успокоил его Гальяно. — Мы же и сами кое-что видели.

— Хорошо. — Туча снова глубоко вдохнул, а когда заговорил, лицо его приняло отсутствующее выражение. — Вот представьте, что земля в лесу — это не земля, а вода. Ну, как в озере. И представьте, что на дне этого озера лежит что-то большое. Лежит и светится. Вот прямо у вас под ногами. Можно такое представить?

Они согласно закивали.

— Хорошо. Вот лежит это что-то и светится, но не слишком сильно, потому что очень глубоко, а потом начинает подниматься на поверхность… — Туча замолчал.

— Ну? — подстегнул его нетерпеливый Гальяно.

— Ну и вот… — Туча выдохнул, словно сдулся. — Вот так оно было. Я стоял, а оно поднималось, прямо из-под земли, и светилось все сильнее и сильнее. Мне даже начало казаться, что у меня под ногами земля шевелится. Я проваливаться начал… запах этот… — Туча снова побледнел, схватился за горло, словно ему не хватало кислорода. — Я испугался. Понимаете? Испугался, что или эта штука поднимется на поверхность, или я сам туда… А потом я услышал вас и убежал.

Минуту все сидели молча, обдумывали услышанное.

— Интересное кино! — заговорил наконец Гальяно. — Вот тебе и зеленые человечки! Слушайте! — Он хлопнул себя по лбу. — А вдруг там и в самом деле НЛО под землей. Ну, как в «Томминокерах»?

— Гальяно, какие «Томминокеры»?! — Матвей посмотрел на него с жалостью. — Это ж тебе не штат Мэн.

— Нет, там другое, — с неожиданной решимостью сказал Туча. — Большое, но не огромное. Наверное, вот такой длины. — Он раскинул в стороны руки. — Или даже чуть больше. Что-то длинное, но не слишком широкое. Мне так показалось, — добавил он с неуверенной улыбкой.

Гальяно уже хотел было что-то спросить, но Матвей вдруг приложил палец к губам, кивнул в сторону кустов.

— Там кто-то есть, — сказал он одними губами.

Дэн посмотрел на кусты, но ничего особенного не заметил.

— Уверен? — спросил он так же шепотом.

В ответ Матвей лишь пожал плечами.

— А вот мы сейчас проверим! — уже не таясь, заорал Гальяно и сиганул в кусты.

Остальные ринулись следом.

Если Матвею и показалось, если их и в самом деле кто-то подслушивал, то этот кто-то уже успел смыться, раствориться в старом парке, не оставив после себя и следа. Они замерли в растерянности, осмотрелись. В десяти метрах от них орудовал садовыми ножницами коренастый дядька в синем рабочем комбинезоне. Наверняка еще один подсобный рабочий или, может, садовник. Дядька не смотрел в их сторону, напевал что-то себе под нос, у ног его лежал ковер из срезанных веток. Увидев, что за ним наблюдают, он сбил на затылок бейсболку, приветственно взмахнул рукой.

— Вы не заблудились часом, парни? — спросил с хитрым прищуром. — Начальник меня все ругает, что парк недостаточно окультурен, что джунгли настоящие. А как же можно окультуривать такую красоту? — Дядька взмахнул садовыми ножницами.

— Не, мы не заблудились! — Гальяно покачал головой. — Мы тут это… базарили.

— Базарили? — Мужик усмехнулся. — А чего ж на речку с остальными не пошли?

— Так не заслужили.

— Ага, вепри, значит! Не повезло вам, ребятки. У начальника в любимчиках всегда волки, уже который год подряд. Для него сила и выносливость на первом месте. А еще дисциплина. Дисциплина у нас тут почти армейская, даром что лагерь для подростков. — Он замолчал, а потом нахмурился, точно что-то вспомнив. — Четверо! — сказал со значением. — А Максим как раз только что четверых своих архаровцев искал. Тех, которые сегодня в лесу отличились. Не вас случайно?

— Да кто ж его знает?! — Гальяно хитро усмехнулся, незаметно ткнул Дэна в бок: мол, имей в виду — Суворов ошивался поблизости.

— Значит, вас. — Садовник кивнул, сказал уже другим, серьезным тоном: — А что вы непоседливые такие? У нас лес неспокойный, всякое случиться может.

— И что «всякое»? — тут же поинтересовался Матвей.

— А разное! Глухие места. Заблудишься, дай бог, через день к людям выйдешь. Думаете, дисциплина — это так, для красного словца? Правила специально для таких, как вы, неуемных, придуманы, чтоб не лазили где попало. Лихих людей нынче развелось.

— А мы одного такого сегодня как раз и видели — лихого, — понизил голос Гальяно. — Как раз в лесу.

— Лихого, говорите? — Садовник нахмурился.

— Уродливого такого, почти без лица, — уточнил Матвей.

— Уродливого, без лица… Так это вы, парни, с Лешаком повстречались. Он наш, местный. Вместо лесника у нас. А что, сильно испугались?

— Да уж испугались, — сообщил Гальяно доверительным шепотом. — А вы бы не испугались, если бы на вас из лесу такое страшилище вышло?

— И я бы испугался. — Садовник кивнул, стрельнул взглядом на торчащую из кармана Гальяно пачку сигарет, спросил: — Сигареткой не угостишь? А то я сегодня под ливень попал, вымокли мои папиросы, а до магазина еще неизвестно когда доберусь.

— Угощайтесь! — Гальяно протянул ему пачку, щелкнул зажигалкой, помогая прикурить. — Вас, кстати, как зовут?

— Артем Ильич я. Хотите, зовите просто Ильичом, не обижусь.

— Ильич, а что это за Лешак? Откуда взялось страшилище такое?

— Заинтересовал он вас, салажата? — Садовник выпустил облачко дыма, поскреб заросший щетиной подбородок. — Оно и понятно, Лешак — дед колоритный. Я и сам, признаюсь, не сразу привык, что он такой… Ну, не красавец, одним словом. А отчего, я не знаю. Да и никто толком не знает. Он же старый уже, старше многих в деревне. Я всегда его таким помню. Слышал, это с детства у него с лицом, травма какая-то или ожог. Но сам он никогда не рассказывает про себя, он и не говорит-то почти ничего. Может, и отвык уже в этой своей глуши. Так вы, выходит, видели его сегодня? — спросил он без всякого перехода.

— Ага, — Гальяно кивнул. — Когда заблудились.

— И что же он не помог вам выбраться?

— Какое там! — Узнав, что страшилище из леса никакой не монстр, а самый обычный человек, пусть и с придурью, Гальяно заметно приободрился. Даже поникший Туча, кажется, повеселел. — Бросил нас на произвол судьбы, а перед этим еще и напугал до полусмерти рожей своей кривой.

— Я ж говорю, странный он. — Ильич пожал плечами. — И раньше-то нелюдимым был, а как с его внучкой беда приключилась, совсем с ума сдвинулся. Но он не буйный, вы не думайте.

— А что за беда? — спросил Дэн, всматриваясь в просвет между деревьями. Там мелькал какой-то смутный силуэт, только вот рассмотреть, кто это, никак не удавалось.

— Утонула. За каким-то лешим пошла ночью на затон купаться и потопла. Там ее дед утром и нашел.

— Это учительница, что ли? — удивился Матвей.

— Она самая. А вы откуда про Лизку узнали? — пришел черед Ильича удивляться. — И недели еще у нас не прожили, а уже всюду успели носы сунуть. Вы про Лизку особо не расспрашивайте, не любят у нас это дело вспоминать. А Лешак, если услышит, что вы его внучкой интересуетесь, озвереет. — Садовник замолчал, глубоко затянулся.

Неизвестно, что бы еще такое интересное он бы им рассказал, если бы на парковой дорожке не появился Шаповалов собственной персоной.

— Прогуливаетесь, молодые люди? — От его цепкого взгляда Дэну стало не по себе, а Гальяно, наверное, мысленно перекрестился, что пачка сигарет до сих пор у Ильича.

— Наслаждаемся дивными видами! — Киреев широко улыбнулся. — Чудесные у вас здесь места! Чудесные!

Похоже, в искренность его восторгов Шаповалов не поверил, скривил тонкие губы в подозрительной усмешке, процедил сквозь зубы:

— Да уж, почудеснее, чем в лесу. Только я бы вам посоветовал далеко от дома не забредать, у вас ведь прослеживается нездоровая тенденция. Весь ваш отряд уже давно в сборе, Максим Дмитриевич волейбол организует, а вы, как всегда, особняком.

— А мы вот как раз и идем играть в волейбол. — Гальяно продолжал улыбаться. — Нам Ильич передал, что командир нас ищет.

— Так и есть, — кивнул садовник, пряча недокуренную сигарету за спиной, как пойманный с поличным школьник. — Я как раз парней инструктировал, чтобы не лазили куда попало.

Шаповалов посмотрел на него долгим, с прищуром взглядом, спросил со змеиной усмешкой:

— А разве в ваши обязанности входит инструктаж?

— Никак нет, я просто подумал…

— Вам не нужно думать, любезный. Для этого у меня имеются специально обученные люди, а от вас требуется совсем иное. — Начальник указал тростью на те самые кусты, за которыми ребята прятались всего несколько минут назад. — Это вот что за безобразие? Сколько мне еще вам напоминать, что парк нужно содержать в надлежащем состоянии?!

— Сегодня же! Непременно все сделаю, Антон Венедиктович!

— А вы что стоите, молодые люди? — Шаповалов покачал головой. — Не заставляйте меня пожалеть, что я отсрочил ваше наказание.

— Уже идем. — Гальяно бросил тоскливый взгляд на оставшиеся у Ильича сигареты, дернул за рукав Тучу. — Все, нас уже нет!

Дэн уходил последним. Наверное, он единственный заметил тот полный ненависти взгляд, которым провожал Шаповалова садовник.

 

Гальяно

— Елки-метелки! Вторая пачка сигарет за день! — простонал Гальяно, когда они отошли на безопасное расстояние от Шаповалова. — Что за невезуха такая!

— Это судьба, дорогой друг. — Матвей ехидно улыбнулся. — Сама судьба дает тебе знать, что пора бросать курить.

— Не, к черту судьбу! И хорошие манеры тоже к черту! Я вечерком Ильича найду и сигареты экспроприирую. Нечего бедного ребенка обирать.

— Дети сигареты не курят, — усмехнулся Дэн, а потом сказал: — Кто ж нас подслушивал?

— Да кто угодно! — Гальяно развел руками. — Тут ведь и в самом деле сплошные джунгли. Да хоть тот же Шаповалов. А что? Я бы не удивился, с этого гестаповца станется! Шастает, подслушивает, а потом всех в карцер!

— Еще садовник и Суворов могли, — сказал Дэн задумчиво.

— А зачем им? — удивился Гальяно.

— А остальным зачем?

— Еще вон она могла, — сказал Матвей шепотом и скосил взгляд на ближайшую к ним дорожку.

Там, прислонившись спиной к старой липе, стояла девчонка, та самая, которую привезли в лагерь прошлым утром. Одета она, несмотря на жару, была во все черное, руки прятала в карманах драных джинсов, а на мир смотрела со смесью настороженности и ненависти. Или не на мир, а на них?.. Интересно, что она вообще здесь делает, эта ненормальная?

— Эта могла. — Гальяно кивнул. Девчонка вызывала в нем почти такое же раздражение, как Шаповалов и Суворов. — Вон как глазюками зыркает! Мымра!

— Что ей надо? — буркнул Матвей. — У меня такое чувство, что она за нами следит. Сегодня у будки охранника ошивалась.

— А вот мы сейчас узнаем. — Гальяно нацепил на лицо приветливую улыбку, замахал рукой. — Эй, красавица! Не желаете ли познакомиться с четырьмя очень положительными молодыми людьми?

Конечно, с «красавицей» он сильно покривил душой: девица не тянула даже на хорошенькую. Панкушка-малолетка…

— Да не бойтесь вы нас! Мы не кусаемся!

Ему-то самому такая страхолюдина без надобности, у него есть, ну или скоро будет Мэрилин. Но вот тому же Туче подружка не помешает. Ну и что, что страшненькая?! Надо же парню с чего-то начинать! Вон он и смотрит на нее как-то по-особенному страстно: глаза выпучил, дышит через раз. Может, и получится у этих несмышленых что-нибудь.

Вот так, размышляя над судьбой товарища и вынашивая далекоидущие планы, Гальяно и шагнул на газон, отделяющий его от девчонки. Может, ее прелестной нимфой обозвать? Девушки любят красивые сравнения…

Включить свое обаяние на полную катушку Гальяно не успел — разгадав его маневры, девчонка дала стрекача. Вот, кажется, только стояла под деревом, и бац — нет ее! Шустрая, как белка или как птичка. Ага, птичка, не самая красивая, но верткая. Не повезло Туче, сорвалось знакомство с прекрасной дамой. Но ничего, у них еще все лето впереди.

— Дикая какая-то. — Матвей недоуменно пожал плечами. — Может, умственно отсталая?

Гальяно уже хотел было согласиться, но бросил взгляд на мрачного Тучу и прикусил язык. Кто их поймет, этих влюбленных…

— Ты не переживай, друг! — Он похлопал Тучу по плечу. — Мы ее еще отловим и обязательно с ней познакомимся.

Туча посмотрел на него с отчаянием и злостью.

— Не хочу я с ней знакомиться, — сказал сквозь стиснутые зубы. — Отвали!

Вот как его, бедного, зацепило! Отрицание любви — классическая болезнь новичков.

— Ну, не хочешь, и не надо! — Гальяно предпочел согласиться, чем убить уйму времени на доказательство обратного. Лучше при случае расспросить Ваську, что это за птичка такая залетная.

К волейбольной площадке они вышли, когда игра уже была в разгаре. Суворов встретил появление ребят недобрым взглядом, но допытываться, где они пропадали, не стал, лишь досадливо махнул рукой. К игре они присоединились сами, по собственной инициативе. Только Туча отказался, присел на скамейку, о чем-то задумался. Да, подкосило его лесное происшествие! А вот интересно, что на самом деле он там видел? Что-то большое, поднимающееся из-под земли… Придумает же такое! Может, грибочками какими закусил, пока играл в следопыта?

В волейбол резались до полдника. Как раз к полднику вернулись с речки волки, ехидные и довольные. Гальяно смотрел на их наглые рожи, и в душе его зрел план.

Они валялись на койках в своей комнате, маялись от не по-июньски жаркого зноя. Туча, кажется, задремал. Во сне он вздрагивал и смешно гримасничал, наверное, заново переживал события минувшего дня.

— Эх, скукотища! — сказал Гальяно, ни к кому конкретно не обращаясь. — Скукотища и жарища, — добавил многозначительно.

— Чует мое сердце, есть у тебя какое-то предложение. — Матвей отложил книгу, которую пытался читать, сел в кровати.

Дэн приоткрыл один глаз, Туча заворочался и что-то пробормотал.

— Я вот думаю о несправедливости. — Гальяно решил зайти издалека. — Почему это одним можно на речку, а другим нельзя?

— И? — Дэн открыл второй глаз, приподнялся на локте.

— И в связи с этой чудовищной несправедливостью предлагаю всем дружно скинуться по двести пятьдесят рублей.

— Ключик будем покупать? — понимающе усмехнулся Матвей.

При слове «ключик» спящий Туча дернулся, рывком сел в кровати, испуганно заморгал.

— А вот и наша спящая красавица проснулась! — обрадовался Гальяно. — Туча, давай раскошеливайся. Пойдем у Васьки ключик покупать!

— Какой ключик? — ошалело переспросил Туча.

— От воли! Вот какой! Что нам тут маяться, когда за забором столько всего интересного?!

— На речку пойдем? — спросил Туча одновременно испуганно и радостно.

— Пойдем, — Гальяно кивнул. — Если вы не зажмете денежки, а я найду Ваську.

Конечно, тысяча рублей за какой-то ржавый ключ — это сущая обдираловка, и у Гальяно сердце кровью обливалось из-за такой вынужденной расточительности, но ведь нужно же им как-то разнообразить свой быт!

Он вышел из флигеля, огляделся по сторонам. Васька мог шляться где угодно, но Гальяно решил попытать счастья в домике его родителей.

Интуиция не подвела. Юный коммерсант сидел на крыльце, перочинным ножиком очищал от коры ветку дерева.

— Рогатку делаю, — сказал он, глядя на Гальяно снизу вверх. — А ты по делу или как?

— По делу. — Гальяно присел с ним рядом, вытащил тысячу. — Я за ключом.

Васька с обезьяньим проворством выхватил деньги, спрятал в карман шортов, велел:

— Жди, я сейчас.

Его не было довольно долго. Гальяно уже успел пожалеть о своей доверчивости, когда дверь домика распахнулась.

— Вот! — Парнишка сунул ему в руку ключ. — Только вам четверым даю, эксклюзивно. — Ишь слова какие знает, коммерсант хренов! — Если узнаю, что сдаете в аренду, расскажу бате, он замок поменяет.

— Ну ты барыга! — сказал Гальяно с восхищением. — Деньги из воздуха делаешь.

— Жизнь такая. — Парнишка пожал плечами и тут же поинтересовался: — Вы, говорят, заблудились сегодня?

— Не заблудились, а так… прогулялись по вашему лесу.

— И далеко прогулялись?

— А вот почти до той развилки, что ты нам показывал. Юродивого вашего видели.

— Кого?! — Васька непонимающе выпучил глаза.

— Лешака. Слыхал о таком?

— А кто ж о нем не слыхал? Испугались небось?

— Чего нам пугаться? Тоже еще! — Отчего-то говорить правду Ваське не хотелось.

— А я бы испугался, — сказал парнишка очень серьезно. — Он реально страшный, и вот тут, — он постучал пальцем по виску, — у него не все в порядке.

— Из-за внучки, которая утонула?

— И из-за внучки тоже.

— А отчего еще?

— От гари. Он ближе всех к гари живет, а там такое место…

— Какое?

— Бесовское! Так мамка моя говорит. А он живет и не боится, а это значит, что и сам он того…

— Чего — того?

— Бесноватый. Я вот ничего в этой жизни не боюсь, а Чудовой гари боюсь. И Лешака боюсь, — сказал Васька доверительным шепотом. Лицо его при этом было очень серьезным.

Гальяно кивнул. Надо при случае обязательно глянуть, что там за гарь такая. Любопытно же.

— Ладно, пошел я. — Он спрыгнул с крыльца, собрался было уходить, но вспомнил, что не расспросил Ваську еще кое о чем. — Слушай, тезка, а что это за девчонка у вас живет?

— Ксанка, что ли? — Васька взъерошил волосы. — Так это типа родственница. Дальняя, — добавил он. — Мамкиной троюродной сестры дочка. Мамина сеструха с мужем на лето куда-то за границу свалили, а Ксанку нам оставили.

— А что ж с собой не взяли?

— А откуда ж я знаю? Не взяли и не взяли. Ты же видел, какие они и какая она. Пугало огородное. Может, постеснялись такое за границу везти. Сеструха мамкина сказала, что у Ксанки с головой не все в порядке. Типа, она чокнутая, но не буйная.

— Так зачем твои родители взяли эту чокнутую? — Гальяно расстроился. Да, пролетает Туча. Зачем же ему ненормальная?!

— Из жалости. Мамка у меня знаешь какая жалостливая! А еще из-за денег. За Ксанку предки большие деньги заплатили, она столько и не стоит. И начальнику на лапу тоже дали, чтобы разрешил ей на территории жить. Наверное, хорошо дали, если разрешил.

— Все-то ты про всех знаешь! — восхитился Гальяно.

— А я наблюдательный! Я когда вырасту, в полицию пойду. Или лучше в бизнес! Бизнесменам больше платят.

Гальяно мысленно подивился такому разбросу в приоритетах, но возражать не стал, спросил только на прощание:

— Слушай, а эта ваша Ксанка не немая случайно?

— Не знаю. — Парнишка пожал плечами. — Сеструха мамкина про это ничего не говорила. Может, и немая. С нами она не разговаривает.

Глухонемая идиотка… Гальяно вздохнул. Да, не повезло Туче.

Он огибал домик по периметру, когда заметил, как колыхнулась занавеска ближайшего к крыльцу окна. Похоже, их с Васькой разговор кто-то подслушивал…

 

Дэн

До затона добрались без происшествий. Заминка вышла только на развилке: Гальяно непременно хотелось посмотреть на Чудову гарь, а Туча зеленел и покрывался холодным потом от одного лишь упоминания гари. Дэну и самому было любопытно, что там за гарь такая, но, во-первых, время шло, а во-вторых, Туче сегодня и без того хватило впечатлений.

— Давайте в другой раз, — предложил рассудительный Матвей. — Гарь от нас никуда не убежит, а вот вечернее построение, — он посмотрел на часы, — через два с половиной часа.

Туча облегченно закивал, и даже Гальяно, похоже, смирился.

К вечеру зной наконец спал, и от реки веяло приятной прохладой. Подстегиваемые близостью воды, они раздевались на ходу: торопливо стягивали футболки, сбрасывали шорты и шлепанцы. Первым в реку бултыхнулся Гальяно, следом — Матвей и Дэн. Туча возился дольше всех, аккуратно складывал одежду, зачем-то придавил шорты подобранным тут же, на берегу, камнем. Зачем при полном безветрии нужны такие манипуляции, Дэн не понимал, но решил не задавать вопросов. Аккуратность — это еще не самая большая странность.

Туча заходил в реку осторожно, мелкими шажками, вздрагивая от холода и оглядываясь по сторонам.

— Да скорее ты! — Гальяно хлопнул ладонями по воде. Веер брызг окатил Тучу с головой, и он с грозным ревом, уже не обращая внимания на холод, тараном вошел в реку.

Гальяно усмехнулся, нырнул, секунд через тридцать вынырнул позади кружащего на одном месте Тучи, с воинственным кличем навалился сзади. Через мгновение к этой куча-мала присоединились Матвей с Дэном. В воде Туча оказался куда проворнее, чем на суше, и силой своей распорядился неожиданно умело: одной рукой он поймал Гальяно, второй — Матвея, встряхнул, как котят. Была бы у Тучи третья рука, досталось бы и Дэну, а так, считай, повезло.

Время на реке шло быстро, не шло даже, а летело. Вода смывала дневные хлопоты, растворяла страхи. Они уже посинели от холода, но и не думали выходить на берег. И не вышли бы, наверное, в ближайшие полчаса, если бы Гальяно вдруг не заорал дурным голосом:

— Эй! Эй, ты что там делаешь?!

Девчонка сидела на корточках перед одеждой Тучи, и было очевидно, что всего за мгновение до этого она шарила по его карманам. Услышав окрик, девочка вскочила на ноги, бросилась бежать.

— Держи ворюгу! — Гальяно выскочил на берег первым, метнулся в кусты вслед за девчонкой. Вскоре из кустов послышался его возмущенный рев и ругань.

Дэн выбрался из воды вторым, краем глаза успел заметить, как Туча бежит к своим вещам, торопливо осматривает карманы штанов. На его лице читался страх пополам с отчаянием. Матвей, едва не налетев на Тучу, ломанулся в кусты то ли помогать Гальяно, то ли спасать от его гнева девчонку. Возня в кустах продолжалась несколько минут, а потом на берег кубарем выкатился злой и растерянный Матвей. На его левом плече алели глубокие царапины.

— Чокнутая! — сообщил он Дэну, прижимая руку к плечу. — Дерется, как кошка. Наверное…

Договорить он не успел, кусты затрещали, а ругань усилилась. Гальяно выбирался из кустов спиной, спина его, кстати, тоже была расцарапана то ли ветками, то ли девчонкиными ногтями. Саму девчонку он тащил за собой на буксире, едва успевая уворачиваться от пинков и затрещин.

— Дура ненормальная! — орал он во все горло.

В отличие от Гальяно, девчонка сражалась молча, но с неожиданной для ее тщедушного тела силой и отчаянием. Она брыкалась, царапалась и кусалась, но не проронила при этом ни одного слова. Дэн, вышедший, наконец, из ступора, бросился разнимать дерущихся и тут же получил удар в живот обутой в старую кроссовку ногой. Кажется, девчонка собиралась драться со всеми сразу, и остановить это безобразие можно было только одним способом — отпустить ее. Потому что по-другому никак. Эта не сдастся, эта пойдет до конца, даже если ей придется умереть в бою. Вот такая она… отчаянная.

— Гальяно, пусти ее! — заорал Дэн.

— Сбежит! — задыхаясь, проорал в ответ Гальяно. — Да успокойся ты, ненормальная! Не собираемся мы тебя бить, только заберем…

Они были у самой реки; кто из них поскользнулся на мокром песке, Дэн не заметил, успел увидеть только, как Гальяно, взмахнув руками, рухнул в воду. Девчонка полетела за ним, Дэн бросился следом, просто затем, чтобы удержать разбушевавшегося Гальяно и дать этой несчастной возможность убежать.

Она не убежала. Она вышла на берег и тут, на берегу, упала коленями в песок. Мокрые волосы оплетали ее хрупкие плечи, точно водоросли, а лицо побелело. Дэн мог бы подумать, что от страха, но знал — от ярости. Взгляд ее ярко-синих глаз задел его лишь по касательной, но даже этого хватило, чтобы дыхание сбилось так, словно ему только что дали под дых. А потом она крепко зажмурилась, замотала головой. От мокрых волос во все стороны полетели брызги. Гальяно перестал, наконец, вырываться, и Дэн ослабил хватку.

Она стояла так, зажмурившись, наверное, целую вечность. Дэн видел, как медленно высыпается песок из ее сжатых кулаков, как с волос стекает за пазуху струйка воды, как бешено бьется на тонкой шее голубая жилка, как подрагивают длинные ресницы и уголки плотно сжатых губ. Видел, и с каждым мгновением на душе становилось все гаже и гаже. Наверное, не ему одному. Гальяно с видом испуганным и вместе с тем растерянным подошел к девчонке, хотел было коснуться ее плеча, но передумал, отдернул руку.

— Ксанка, — сказал шепотом. — Эй, Ксанка, ты чего? Мы же не хотели… Честное слово! Мы ж думали, ты украла…

Она открыла глаза, разжала кулаки, посмотрела на свои перепачканные песком ладони, по щеке ее скатилась слеза. Не было больше ни злости, ни сметающей все на своем пути ярости. От всего того, что делало ее непобедимой, не осталось и следа. Осталась девочка, жалкая и хрупкая, едва ли достающая макушкой до плеча любому из них. И в глазах ее пополам со слезами плескалось отчаяние. Длилось это всего секунду, а потом Ксанка — оказывается, ее зовут Ксанка — вытерла слезы, поднялась на ноги. На виднеющиеся в прорехах джинсов коленки налипли песчинки, а мокрая майка облегала тело, еще сильнее подчеркивала ее худобу, но она не обращала на это внимания, как не обращала внимания и на обступивших ее парней. Ксанка — теперь, когда Дэн знал ее имя, думать о ней как о незнакомой девчонке не получалось — смотрела только себе под ноги, сосредоточенно смотрела, точно пыталась что-то найти.

Она металась по берегу, всматривалась в речную воду, шарила ладошками в траве, верно, и в самом деле что-то искала. Вот только что?.. Матвей и Гальяно ходили за ней как привязанные, тоже всматривались, тоже искали не пойми что. И только Туча, уже полностью одетый, с безучастным видом стоял у самой кромки воды.

— Что ты ищешь хоть? А, Ксанка?

Гальяно надоели эти бессмысленные поиски, он поймал девчонку за запястье, но она со злостью выдернула руку, решительно заправила за ухо мокрую прядь волос, направилась к Туче.

Они стояли друг против друга: маленькая, как птичка, Ксанка и огромный Туча. Она всматривалась в его лицо, для этого ей пришлось запрокинуть голову. Всматривалась долго, словно пыталась прочесть его мысли, и под ее взглядом Туча вроде бы становился меньше ростом.

А потом она ушла. Вот так же, не говоря ни слова, побрела прочь от реки. Маленькая, насквозь мокрая девочка, потерявшая что-то непонятное, но невероятно важное. Она ушла, а они еще долго смотрели ей вслед, не решаясь ни окликнуть, ни остановить. Что-то было в ней такое… Что-то сильное, несопоставимое с ее почти детской хрупкостью.

В лагерь возвращались в полном молчании. Даже Гальяно держал язык за зубами, лишь изредка бросал задумчивые взгляды на поникшего Тучу. Они успели как раз к вечернему построению, их долгое отсутствие так и осталось незамеченным.

Ночью Дэн проснулся от странных звуков. Выпутываясь из сетей сна, он не сразу понял, что это такое, а когда понял, почти не удивился. Туча плакал, накрывшись с головой одеялом, но одеяло не могло заглушить его отчаянных рыданий. Какое-то время Дэн размышлял, стоит ли ему вмешиваться в чужие проблемы, а потом все-таки решился.

— Туча, — позвал он громким шепотом.

Туча затих, затаился под одеялом. Дэн сел на кровати, спустил на пол босые ноги.

— Ты чего плачешь?

— Тебе послышалось, — донеслось из-под одеяла.

— Возможно. — Он посмотрел в окно. Снаружи была настоящая деревенская ночь, непроглядная, подсвеченная лишь одинокой луной. — А еще, возможно, я знаю, почему тебе так хреново. Это из-за Ксанки, той девочки? Правда?

Туча не отвечал очень долго, прятался от Дэна и от всего мира под одеялом. Дэн ждал. Спать расхотелось.

— Мы можем поговорить? — Туча наконец выбрался из-под одеяла, сел в кровати. Железные пружины тихо скрипнули.

— Мы уже разговариваем. — Дэн пожал плечами.

— Не здесь. — Туча посмотрел на спящих Матвея и Гальяно. — Может быть, на улице?

— Дверь закрыта. Я сам видел, как Суворов запирал ее на ключ.

— А если через окно? — робко предложил Туча.

— Можно и через окно, если хочешь.

— Хочу!

Они сидели на скамейке неподалеку от флигеля и молча смотрели на небо. Дэн не спешил задавать вопросы, а Туча не спешил изливать душу.

— Я вор, — сказал, наконец, Туча. Сказал, как в прорубь нырнул, даже поежился. — Я тряпка и вор. Я нашел его на газоне… Ну тогда, когда Измайлов в первый раз… — Он снова замолчал. — Ключ на цепочке. Очень красивый, очень… особенный. Есть особенные вещи. Понимаешь? — Он бросил на Дэна быстрый взгляд.

— Наверное. — Дэн кивнул.

— Я чувствую, когда вещь особенная. Мне иногда ее даже в руки брать не нужно, чтобы это понять. А если возьму в руки, тогда все…

— Ключ ты в руки взял.

— Да. Я с первой секунды знал, что это ее ключ, что это она потеряла. Я даже уговаривал себя, что скоро верну его ей. Но ключ особенный, а с особенными вещами бывает очень тяжело расстаться.

— Она видела, как ты нашел ее ключ?

— Нет, не думаю. Но она сразу поняла. Мне кажется, она тоже особенная.

С этим Дэн был готов согласиться. Ксанка — как же ее по-настоящему зовут? — не была ни умственно отсталой, ни ненормальной, Она просто являлась не такой, как все, — была особенной. И особенность эта слишком бросалась в глаза.

— Она не за нами следила, она за тобой следила, Туча. — В его голосе не было упрека, только лишь констатация факта. — Она ждала, что ты сам вернешь ей ключ.

— Я не смог, — сказал Туча шепотом.

— И она это поняла. В твоих вещах там, на речке, она искала свой ключ. Так?

Туча кивнул.

— И нашла?

— У меня его больше нет.

— У нее тоже. — Дэн хорошо запомнил ее взгляд: смесь ненависти, отчаяния и безысходности. — Она его уронила где-то на берегу. Может, в траву, может, в песок, а может, и вовсе в воду. Она потеряла свою особенную вещь, Туча. Из-за нас потеряла.

— Из-за меня. — Туча встал со скамейки. — Она так на меня смотрела, Дэн. Я думал, у меня сердце остановится. У нее очень необычные глаза, они меняют цвет. — Он снова замолчал, а потом спросил с неприкрытым отчаянием: — Что мне делать, Дэн? Мне так стыдно! Наверное, никогда в жизни мне не было так стыдно.

— Я не знаю. — Дэн покачал головой. — Пока не знаю, но мы что-нибудь придумаем.

— Поищем этот ключ? — В голосе Тучи слышалась зарождающаяся надежда.

— Поищем.

— Я найду! — сказал Туча решительно. — Я умею находить особенные вещи, — добавил едва слышно. — Я найду и верну ей ее ключ.

— Да, но прежде мы должны перед ней извиниться. Мы обидели ее вчера, Туча. Она девушка, а мы с ней…

— Я понимаю… я извинюсь. Обязательно! И спасибо тебе.

— Мне за что?

— За то, что выслушал. Меня раньше никто не слушал. Я говорил, а меня не слушали.

Дэн усмехнулся. Его личная история была зеркальным отражением истории Тучи. Его готовы были выслушать, а он не находил правильных слов.

Они уже собирались уходить, когда далеко над лесом в ночное небо взметнулся сноп зеленого света.

— Блуждающий огонь, — сказал Дэн задумчиво.

— Снова горелым запахло, — вздохнул Туча.

— Ты запомнил то место?

— Нет. Но я, наверное, найду его. По запаху…

— Давай позже.

С этого момента у них появились приоритеты. Сначала нужно было найти особенную вещь особенной девочки Ксанки.

 

Матвей

Утро выдалось туманным. Туман полз от реки, продирался через лес, серой ватой укутывал флигель. Просыпаться в такое утро — сущее наказание. Особенно когда громкий рев Суворова «Архаровцы, подъем!» разрывает барабанные перепонки, заставляет с головой укрыться одеялом.

Не помогло. Суворов не церемонился, с деловитым злорадством сдергивал с них одеяла, продолжал орать во всю свою луженую глотку:

— Киреев, Плахов, Гальянов, Тучников! Подъем! Вас ждут великие дела!

Последняя фраза про великие дела прозвучала с какой-то особенной издевкой. Какие могут быть великие дела в сыром погребе?!

Продолжая орать, Суворов настежь распахнул окно, впуская в комнату пахнущий рекой туман. Матвей сел, зябко поежился, потянулся за одеждой.

— А великие дела когда начнутся? — зевая во весь рот, поинтересовался Гальяно.

— Сразу после завтрака. Но вы не расслабляйтесь, перед завтраком нам еще предстоит двухкилометровая пробежка.

— Мама дорогая! — простонал Гальяно. — Мама, забери меня обратно.

— Пробежка только сегодня? — осторожно уточнил Туча.

— Пробежка каждый день, вне зависимости от капризов погоды. И не нойте! Спорт еще никому не повредил! Все, умываемся, оправляемся и через десять минут встречаемся у ворот!

Когда они, сонные, кое-как умытые, злые на весь мир, выстроились в две шеренги перед запертыми воротами, было десять минут восьмого. Такая рань! Там же, у ворот, выяснилось, что совершать ежедневную утреннюю пробежку предстоит лишь отряду вепрей, а волки могут спокойно дрыхнуть до восьми часов. По всему выходило, что опечаленный вчерашним поражением Суворов решил взять судьбу в свои мускулистые руки, сделать из них, слабаков и хлюпиков, настоящих мужиков. Вот такой их ждал кошмар…

По знаку Суворова охранник распахнул ворота, смерил процессию насмешливым взглядом.

— Далеко? — спросил с ленивым любопытством.

— Да нет, тут, поблизости. Пробежимся по лесочку, поприседаем, поотжимаемся — и обратно.

— Поприседаем, поотжимаемся, — процедил сквозь стиснутые зубы Гальяно. — Садюга!

— Гальянов, тебя что-то не устраивает? — усмехнулся Суворов. По глазам было видно — про садюгу он услышал.

— Меня все не устраивает! — огрызнулся Гальяно. — Я на всякие пробежки не подписывался.

— Ты, может, и не подписывался, а вот твоя мать подписалась. Ее автограф имеется в соответствующей графе договора. Все, архаровцы, за мной! — Суворов сорвался с места, бодро потрусил по дорожке.

Вот, казалось бы, что такое два километра?! Но когда бежать эти два километра приходится ранним утром, когда кругом туман и сырость, а непроснувшийся организм мечтает только о теплой постели, все отдаленные плюсы меркнут перед очевидными минусами.

Дыхание сбилось уже на десятой минуте, и ноги то и дело цеплялись за торчащие из земли корни. Слева стонал и причитал Гальяно. Справа мрачно сопел Туча. Туче с его весом было, наверное, тяжелее всех, но он молчал, не жаловался. И только Дэн, похоже, чувствовал себя прекрасно, стрелой летел за Суворовым, а была бы возможность, и обогнал бы!

До небольшой полянки они добежали уже почти обессиленные. Туча со вздохом облегчения рухнул в траву. Гальяно стоял, упершись ладонями в бедра, дышал часто и со свистом. Остальные ребята выглядели не лучше. Кроме Дэна, разумеется. Суворов окинул их полудохлую, задыхающуюся компанию критическим взглядом.

— Эх, дети каменных джунглей! Сплошные задохлики. Тучников, не лежи на сырой земле, еще застудишь себе что-нибудь!

Туча со страдальческим выражением лица поднялся на ноги, но тут же привалился спиной к стволу ближайшего дерева.

— Киреев, а ты молоток! — Суворов похлопал его по плечу. — Занимался чем-то?

— Карате, — сказал Дэн так тихо, что стоявший рядом Матвей едва расслышал.

Надо же — карате! Другой бы уже хвастал направо и налево, а этот молчит, как будто стесняется.

— Черный пояс уже есть? — Суворов смотрел на Дэна с внимательным любопытством.

— Нет. — Он мотнул головой и отвернулся, давая понять, что разговор закончен.

Суворов все понял правильно, лишних вопросов задавать не стал, вместо этого дунул в свисток, призывая обессиленных подопечных к вниманию.

— А теперь, архаровцы, быстренько отжимаемся и бежим обратно в лагерь.

— Так это уже четыре километра получается! — взвыл Гальяно. — А говорили ж, только два.

— Все правильно. — Суворов и бровью не повел. — Два туда, два обратно. Или ты, Гальянов, рассчитывал, что обратно тебя на руках понесут? Все, отставить разговоры! Упал — отжался!

В лагерь возвращались на дрожащих от усталости ногах, потные и злые.

— Просто инвалидная команда какая-то! — усмехнулся охранник, пропуская их на территорию.

— Ничего-ничего, — пообещал Суворов, — я из этих инвалидов скоро людей сделаю! Дай только срок. А теперь, архаровцы, в душ и завтракать!

Наверное, четырехкилометровая пробежка по свежему воздуху сделала свое дело: никогда раньше Матвей не ел с таким аппетитом. Никогда раньше обычная овсянка не казалась ему такой вкусной.

— Вот садюга! — Гальяно брякнул ложкой об тарелку, покосился на столик для сотрудников. — Он же нас извести решил! Все болит, устал, как собака!

— Скоро отдохнешь, — пообещал ему Дэн. — За четыре часа в карцере можно и отоспаться, и все бока себе отлежать.

— На чем отлежать?

— Сам увидишь, недолго осталось ждать.

Суворов с Шаповаловым подошли к их столику сразу после завтрака.

— Готовы, архаровцы? — спросил командир мрачно.

— Всегда готовы! — отсалютовал Гальяно. — Готовы понести наказание.

— Понесете, можете не сомневаться. — Начальник улыбался своей змеиной усмешкой. — Я прослежу, — добавил многозначительно. — Уводите, Максим Дмитриевич!

— Четыре часа? — Суворов глянул на наручные часы.

— Да, думаю, этого будет достаточно.

Они выходили из главного корпуса, когда увидели Ксанку. Она шла, почти бежала к воротам, на плече ее болтался рюкзак. Если Ксанка их и заметила, то предпочла проигнорировать, даже голову не повернула в их сторону. Она остановилась лишь у ворот, да и то на пару секунд, пока охранник не распахнул перед ней маленькую калитку. Вот оно, оказывается, что! Ксанке, как и Василию, разрешено покидать территорию в любое время. Повезло! За девчонкой наблюдал не только Матвей, Дэн и Туча проводили ее долгими взглядами, а потом переглянулись.

— Везет же некоторым, — буркнул Гальяно. — Кому карцер, а кому воля вольная.

— Хочешь пожаловаться начальнику лагеря? — усмехнулся Суворов.

— Боже упаси! — Гальяно перекрестился. — Уж лучше неволя!

— То-то же!

На заднем дворе было безлюдно. Как успел заметить Матвей, погреб располагался в весьма уединенном месте, за кирпичным сараем, вдали от посторонних глаз. Еще бы, такое позорище — карцер в элитном лагере! Интересно, как он называется в договоре? Наверняка не карцер.

Суворов возился с дверью долго. У Матвея была возможность рассмотреть ее во всех деталях. Для такого малозначительного объекта, как погреб, дверь была на удивление массивной и добротной: тяжелой, дубовой, окованной медными лентами, с наглухо законопаченными и для надежности просмоленными щелями. Такая дверь запросто могла охранять вход в какой-нибудь бункер.

Наконец Суворов справился с замком, отступил на шаг.

— Милости прошу! Как говорится: в тесноте, да не в обиде!

Первым шагнул на убегающие вниз ступени Дэн, следом Гальяно и Туча. Матвей замыкал процессию. Снизу дохнуло сыростью, запахло землей.

— Через четыре часа выпущу! — За спиной громко хлопнула дверь, отсекая яркий дневной свет.

Матвей зажмурился, привыкая к смене освещения, осторожно, придерживаясь за земляную стену, спустился в погреб.

— Да, точно не номер люкс. — Гальяно присел на импровизированный лежак из мешков с картошкой. — Темнотища, духотища!

С тем, что здесь темно и душно, Матвей готов был согласиться. На самом деле погреб больше походил на колодец в два человеческих роста глубиной и с примерно трехметровым диаметром. Вчетвером они могли разместиться в нем едва-едва.

— Да, света явно маловато, — сказал Матвей, рассматривая вентиляционное окошко под самым потолком.

— Мне и воздуха маловато, — вздохнул Туча, осторожно присаживаясь рядом с Гальяно.

— Ты хоть тут не вздумай курить! — Матвей посмотрел на подозрительно топорщащийся карман Гальяно. — Вентиляция здесь и в самом деле хреновая.

— А я и не собирался! — Гальяно приподнялся на локте, обвел погреб хозяйским взглядом. — У меня и сигарет нет, так и не забрал у Ильича.

— А в кармане что?

— А в кармане то, что спасет нас от скуки! — С видом фокусника он извлек на свет божий колоду карт. — Господа, во что предпочитаете сразиться?

Выбор пал на «очко», минут двадцать ушло на то, чтобы объяснить Туче правила игры, а потом Гальяно раздал карты. Играли долго, увлеченно, позабыв и про погреб, и про наказание. Матвей лишь изредка поглядывал на часы, отмечая оставшееся время.

Игра была в самом разгаре, проигрывающий Гальяно кипятился, пытался мухлевать, но был пойман Дэном с поличным. Они как раз вяло переругивались, когда льющийся из окошка скудный свет на мгновение померк, а потом в самый центр лежака, разметав во все стороны карты, упало что-то черное. Прошло несколько секунд, прежде чем они поняли, что это такое.

Мертвая ворона таращилась на них мутными глазами, раскинув в стороны переломанные крылья, а сверху доносилось громкое ржание.

— Эй, свиньи! Как вам подарочек? — По голосу, визгливому и тонкому, как у девчонки, они сразу поняли, кто там вверху.

— Ах ты, морда дистрофичная! — Гальяно брезгливо, двумя пальцами, взял ворону за крыло, принялся взбираться вверх по ящикам. — Я тебе сейчас покажу подарочек!

Он был уже на самой вершине пирамиды из ящиков и примерялся, как бы половчее вышвырнуть ворону вон, когда в вентиляционное окошко просунулась мускулистая лапа, слепо пошарила в пространстве и, обнаружив лицо Гальяно, сделала резкий выпад. Если бы у Гальяно имелась надежная опора, он бы, наверное, удержался, но опоры не было, и он, взмахнув руками, рухнул вниз, прямо на лежак из картофельных мешков. Приземление нельзя было назвать мягким, Гальяно взвыл от боли, а Матвей с Дэном едва увернулись от летящих в них ящиков. Они увернулись, а вот Туче не повезло, острый край ящика до крови распорол его руку от плеча до локтя. Хорошо еще, что только руку, потому что ящик летел Туче прямо в лицо. От куда более серьезных увечий его спасла неожиданно быстрая реакция и недюжинная сила. Будь на его месте любой другой, дело бы непременно закончилось переломом. И уже самой последней, перекатываясь с ящика на ящик, вниз упала многострадальная ворона.

— Что, свиньи, получили?! — В окошке появилась рожа одного из близнецов, наверняка того самого, который столкнул Гальяно. — Будете знать, как…

Он бы, наверное, говорил еще долго, если бы вдруг не взвыл от боли.

— Глаз-алмаз! — сказал Гальяно, мстительно усмехаясь.

— Это ты его? — спросил Дэн.

— А чем? — удивился Матвей.

— Вот этим. — Гальяно поддел ногой рассыпавшийся по полу картофель. — Хотел вороной, но решил, что у картошки убойная сила больше.

— Молодец! — Дэн похлопал его по плечу, и Гальяно тут же громко ойкнул.

— Больно?

— До свадьбы заживет, но законный повод наведаться в медпункт у меня есть. — Он морщился и улыбался одновременно.

— Кто про что, а вшивый про баню! — Матвей по мешкам с картошкой перебрался к Туче.

Туча сидел, прижавшись спиной к стене, баюкал пораненную руку.

— Покажи-ка!

Рана была довольно глубокой, кровоточила, заливая красным фирменную футболку Тучи. Матвей посмотрел на часы: до конца наказания оставалось еще сорок минут. Так, глядишь, Туча, чего доброго, кровью истечет. И ведь не поделаешь ничего!

— Ну, что там? — К ним перебрался Дэн, внимательно осмотрел сначала Тучину руку, потом футболку, сказал задумчиво: — Майке уже, наверное, все равно хана, а руку надо перевязать. Рвем?

Туча молча кивнул.

Дэн перевязал рану быстро и ловко, может, не хуже медсестры Леночки.

— Свалили уроды! — Гальяно, запрокинув голову, всматривался в виднеющийся в окошке клочок неба. — Вы как хотите, пацаны, а я это безобразие терпеть не намерен.

— И что ты предлагаешь? — поинтересовался Матвей.

— Стенка на стенку мы с этими волчарами вряд ли справимся, — после недолгих раздумий заключил Гальяно. — Предлагаю отлавливать по одному.

— А если они нас… по одному? — Туча рассматривал свою забинтованную руку, на лице его читалась обреченность и покорность судьбе.

— А мы не будем ходить по одному! Мы же банда! С этими упырями нужно их же методами.

— С волками жить — по-волчьи выть, — усмехнулся Матвей. — Ладно, разберемся, нам бы пока выбраться на свет божий.

Дверь на волю отворилась, когда прошло ровно четыре часа, Суворов был пунктуален.

— Все, архаровцы, выходим!

Снаружи солнце светило уже вовсю. Матвей даже зажмурился, а когда открыл глаза, встретился с изумленным взглядом командира.

— А что это с тобой, Тучников? Что с рукой?

— А это на него ящик упал, — сообщил Гальяно, прижимая ладонь к боку и страдальчески морщась.

— А с тобой что?

— А я с ящика упал. — Гальяно задрал футболку, полюбовался наливающимся фиолетовым кровоподтеком.

— Какой ящик? — Суворов отодвинул Гальяно от двери, спустился в погреб.

Матвей одарил друга мрачным взглядом. Ну зачем было трепаться про ящики?!

— Черт бы вас побрал! — донесся до них приглушенный голос Суворова. — Что вы тут творили, архаровцы?!

Когда он выбрался из погреба, выражение его лица не предвещало ничего хорошего.

— Тучников и Гальянов, в медпункт! А вы, — он ткнул пальцем в грудь Матвею, — займетесь общественно полезным трудом! Прямо сейчас!

Следующие полчаса Матвей с Дэном пахали, как проклятые, перетаскивая ящики из погреба в сарай, поминая недобрым словом болтливого Гальяно. Суворов наблюдал за ними, развалившись на завалинке, рассеянно поигрывая свистком. День удался…

 

Дэн

Когда они, мокрые от пота и уставшие, как черти, добрались, наконец, до своей комнаты, Гальяно с Тучей были уже там. Туча приветствовал их мрачным кивком. Рука его была аккуратно перебинтована, а из-под кровати выглядывала порванная, уже ни на что не годная футболка.

— Что так долго? — Лицо Гальяно светилось от счастья. Наверное, поход в медпункт увенчался успехом и закончился тотальным медицинским осмотром.

— Да так. — Дэн сдернул с себя насквозь промокшую майку, рухнул на кровать. — Развлекались с Матвеем перетаскиванием ящиков из погреба в сарай.

— Чтобы с них, не дай бог, не свалился еще какой-нибудь болтливый идиот, — буркнул Матвей, падая на соседнюю кровать. — Ну что, Гальянушка, жизнь удалась? — поинтересовался он сварливо.

— А то ж! — На «идиота» Гальяно не обиделся, а на страдания друзей и вовсе не обратил внимания. Вместо этого он задрал футболку, демонстрируя перемазанный йодом бок. — Какие у нее ручки! Вся боль прошла, как только она до меня дотронулась! Конечно, Туче повезло больше: ему на перевязки каждый день ходить, — добавил он с завистью.

— Да уж, повезло! — Туча махнул рукой. — Болит, зараза!

— Так, а что там с ящиками? — Гальяно умел с поразительной легкостью менять тему разговора.

— А ничего там с ящиками, — усмехнулся Дэн. — Нет больше в наших апартаментах мебели.

— А часы? — вдруг спросил Туча. — Те старые, поломанные. — Он говорил с такой запальчивостью, что Дэн сразу понял: часы для Тучи тоже особенная вещь.

— На месте твои часы, — успокоил его Матвей. — Не хватало нам еще эту двухметровую бандуру двигать. Это ж не часы, а настоящий шкаф!

— Хорошо. — Туча, казалось, вздохнул с облегчением и бросил на Дэна быстрый взгляд. — Они клевые.

— Клевые. — Дэн согласно кивнул.

Во время обеда обошлось практически без эксцессов, если не считать короткой перепалки с волками да излишнего внимания начальника лагеря к руке Тучи.

— Тучников, что с твоей рукой? — Шаповалов хмурился, круглые очки сползли на кончик носа.

— Ничего особенного, просто поцарапался немного. Об кусты. — В отличие от Гальяно, Туча оказался осмотрительнее.

— Лазят где попало, архаровцы! — Суворов соврал — даже глазом не моргнул. — Что с них взять, с пацанов?

— А я садовнику сколько раз говорил, что кусты нужно вовремя обрезать! — Шаповалов мрачнел на глазах.

— Так я об обрезанные и поцарапался. — Не привыкший врать Туча густо покраснел. — Думал, пролезу, а не пролез, — добавил он почти шепотом.

— Тучников! — Шаповалов воздел очи к лепному потолку. — Зачем же тебе лазить по кустам?! Тебе разве заняться больше нечем?

— Есть. Мне есть чем заняться. — Туча энергично закивал. — Это я так… нечаянно.

— За нечаянно бьют отчаянно. — Шаповалов улыбался им отеческой улыбкой, но взгляд его оставался по-змеиному немигающим и беспристрастным. — И знаете что? Коль уж вы сами не в состоянии распорядиться с умом своим временем и энергией, придется вам в этом помочь.

Они, все четверо, переглянулись в ожидании какой-нибудь очередной пакости.

— Максим Дмитриевич, а давно ли в библиотеке делалась генеральная уборка? — Шаповалов перевел взгляд на Суворова.

— С прошлого года не делалась, кажется.

— Ай-ай-ай! Какое досадное упущение! Ну ничего. — Тонких губ директора коснулась недобрая улыбка. — Силами этих юношей мы непременно все исправим. Вы ведь согласны, молодые люди?

Гальяно порывался что-то возразить, но Дэн пнул его под столом ногой. Раз уж решили все делать вместе, так и в библиотеку пойдут вместе.

— Конечно, мы согласны! — На лету все схватывающий Матвей широко улыбнулся. — Будем рады помочь.

— Похвально! — Шаповалов глянул на часы, сказал задумчиво: — Сроку вам от обеда до полдника, этого должно хватить.

— Да что ж это за непруха такая! — Гальяно рухнул в обитое вытертым плюшем кресло, и в воздух тут же взметнулось облачко пыли.

Дэн принюхался. Ему нравилось, как пахнет в библиотеке. Старая бумага, клей, пыль — история, превратившаяся в запах. И страданий Гальяно он не разделял. Отбывать повинность в библиотеке было куда интереснее, чем в карцере. Особенно в такой библиотеке! Здесь вперемешку с относительно новыми книгами стояли тома, обтянутые кожей, с золотым тиснением и вензелями. Дэн взял в руку одну такую книгу, осторожно перелистнул хрупкие страницы, улыбнулся, увидев экслибрис.

Крупный вепрь, внушающий страх и уважение своим грозным видом, рвался вперед, словно пытался вырваться за границы экслибриса, а над ним лаконично, без всяких завитушек и вензелей было выведено: «Книга из личной библиотеки графа Андрея Шаповалова». Из увиденного можно было сделать сразу два вывода. Во-первых, вепрь — для этого старого поместья зверь не случайный, что сошел он прямиком с фамильного герба графа Шаповалова, который, по всему видать, был некогда хозяином здешних земель. А во-вторых, что начальник лагеря, похоже, имеет богатую родословную. Если, конечно, он не однофамилец прежних хозяев поместья.

Дэн провел пальцами по экслибрису, подумал рассеянно, какую ценность, историческую и материальную, могут представлять все эти старинные фолианты. Разве ж можно хранить их вот так небрежно, отдавать в неловкие руки первого встречного?!

Однако, справедливости ради, далеко не все книги хранились так беспечно, на открытых пыльных стеллажах. В библиотеке, помимо всего прочего, имелся современный шкаф-витрина с до блеска начищенной стеклянной дверью и встроенной подсветкой. Просто, увлекшись открывшимся богатством, Дэн не сразу его заметил.

Дверца шкафа была заперта на ключ, а книги стояли аккуратными стройными рядами. В самом центре, обложкой к зрителю, располагался явно современный, нагло поблескивающий глянцем и позолотой альбом. Чувствовалось, что денег на его создание не пожалели. Дэн прижался лбом к стеклу, чтобы лучше разглядеть название, а разглядев, удивленно присвистнул. «История благородного рода Шаповаловых» — вот такое было название у этой, похожей на альбом, книги. На обложке красовался старинный, возможно, еще дореволюционный снимок поместья, а автором значился не кто иной, как Антон Венедиктович Шаповалов. И название, и авторство, и то, с какой бережностью хранилась эта книга, подтверждали догадку номер два. Вполне вероятно, что начальник лагеря и в самом деле отпрыск старинного рода, аристократ и самый настоящий граф, которому не терпится поведать миру о своем благородном происхождении. Но в таком случае отчего он отдает предпочтение не фамильному гербу с вепрем, а волчьей атрибутике? Додумать эту мысль до конца Дэну не дали.

— А ну, отойди оттудова! — послышался за его спиной женский голос. — И не лапай шкаф! А то одни лапают, а другим оттирать!

Разглядывая книги, он не заметил, как в библиотеку вошла Лидия, Васькина мама. Вид у нее был недовольный и усталый одновременно, в руке — наполненное мыльной водой ведро. Она была похожа на сына и бледной веснушчатой кожей, и рыжими волосами, но взгляд ее голубых глаз казался тусклым, равнодушным ко всему вокруг.

— Мадам, позвольте вам помочь! — Гальяно выбрался из кресла, выхватил у изумленной женщины ведро. — Мадам, вы пришли вызволить нас из этой пыльной темницы? Желаете прибраться здесь вместо нас?

— Скажешь тоже — вместо вас! — Лидия улыбнулась, и лицо ее помолодело сразу лет на десять. — Антон Венедиктович мне велел убраться в его шкафу, а все остальное, — она обвела взглядом библиотеку, — ваше.

— Ах, какая досада! — Гальяно картинно вздохнул, прижал свободную руку к груди. — Мадам, вы разбили мне сердце!

— Балабол! — Лидия легонько перетянула его полотенцем. — Это ты, что ли, к моему Ваське вчера заходил?

— Я.

— Смотри мне, — она погрозила ему пальцем, — не учи мальчишку дурному. Васька у меня хороший, только бестолковый немного.

— Мадам, да разве ж я могу?! — Гальяно поставил ведро перед книжным шкафом, отвесил Лидии поклон.

— Как есть балабол, — хмыкнула она, а потом сказала: — Какая же я вам мадам? Зовите меня по-простому — тетей Лидой.

— Тетя Лида, — Дэн оттер Гальяно в сторону, кивнул на шкаф. — А что это за книги?

— Эти-то? — Она близоруко сощурилась, пошарила в кармане передника, достала связку ключей. Дверца распахнулась, и стеллаж залил яркий электрический свет. — Вот эту, — она взяла в руки хищно поблескивающий позолотой альбом, — написал сам хозяин.

— Хозяин? — удивился Дэн.

— Антон Венедиктович. Он же тут всему хозяин! — Тетя Лида осторожно погладила глянцевую обложку. — Он же самый настоящий граф, последний из рода Шаповаловых.

— И здесь все принадлежит ему? — к разговору подключился Матвей. Туча не вмешивался, с отсутствующим видом стоял перед самым дальним стеллажом.

— Пока еще нет. — Тетя Лида понизила голос до шепота. — Пока он только арендатор, или как его там… Но он собирает документы, в архивах иногда целыми днями просиживает. Вот книгу даже написал.

— А можно взглянуть? — попросил Дэн.

— Только осторожно, видите, как он ее бережет.

Дэн взял книгу, перевернул титульный лист, удивленно приподнял брови. Здесь тоже имелся экслибрис, только вместо вепря с него скалился волк, а надпись, идущая сверху, гласила: «Из личной библиотеки графа Антона Венедиктовича Шаповалова».

— Вот и волк нашелся, — пробормотал он себе под нос.

— И этот тоже он написал? — Гальяно, не дожидаясь разрешения, цапнул с полки один из талмудов.

— Осторожно! — всплеснула руками тетя Лида, но Гальяно уже было не остановить; он, высунув от усердия язык, принялся листать книгу.

— Не, эта старая, — заключил парень наконец и ткнул пальцем в первую страницу. — Здесь, кстати, тоже картинка.

Дэн заглянул через его плечо и увидел еще один, третий за этот день экслибрис. С этого тоже скалился волк, но владельцем был указан уже граф Игнат Шаповалов.

— Давай-ка сюда! Нечего! — Тетя Лида отобрала у него книгу, полотенцем смахнула с нее пыль. — Пусти козла в огород, — сказала она ворчливо. — Это прадеда хозяйского книги, старого графа.

— А те чьи ж тогда? — спросил Дэн, указывая на открытые стеллажи.

— А почем мне знать? Тоже, видать, семейные, только мне вот за этими велено приглядывать. А вы не стойте! Берите тряпки и шуруйте пыль с полок стирать! Книги только сначала поснимайте, а потом уж… — Она склонилась над ведром, одну за другой принялась вылавливать одинаковые, сделанные из махрового полотенца тряпки. Не хватило только Туче.

— Тебе, наверное, повязку мочить нельзя. — Матвей кивнул на его перебинтованную руку.

В ответ Туча флегматично пожал плечами.

— Мочить повязку, может, и нельзя, а вот снимать книги с полок можно, — заявил Гальяно. — Давай, Туча, полезай на табурет! Начнем по науке — с верхних полок.

Идея оказалась не самой удачной. Они поняли это почти сразу, как только Туча взгромоздился на табурет. Табурет не выдержал его веса, и Туча с громким воплем рухнул на пол. Со стеллажа, за который он пытался хвататься во время падения, посыпались книги, да и сам шкаф угрожающе зашатался. Дэн едва успел удержать его от падения, но на торце одной из массивных полок, наверное, от сотрясения, а может, и от старости, образовалась большая трещина.

— Ну вот, теперь можно протирать. — Гальяно осмотрел опустевшие полки. — Туча, ты живой?

— Живой. — Туча встал на ноги, потер ушибленную поясницу, удивленно посмотрел на развороченный табурет. — Надо было на стул становиться, — сказал рассеянно и принялся собирать с пола книги.

— Какие же из вас помощники?! — вздохнула тетя Лида. — Вы вредители, а не помощники! — Она покачала головой, махнула на них полотенцем и принялась стирать пыль с полок шаповаловского шкафа.

Расторопная тетя Лида управилась быстро, а вот они провозились до самого полдника. У Дэна все это время не шли из головы разные экслибрисы. Там вепрь, тут волк… Странно и любопытно.

Суворов заглянул в библиотеку перед самым полдником, обвел взглядом стеллажи и ровные ряды книг.

— Управились, я смотрю, — сказал миролюбиво.

— Как видите! — Гальяно пожал плечами и тут же спросил: — А правда, что начальник лагеря из этих?

— Из каких «этих», Гальянов?

— Из графьев. Тех, кто хозяйничал здесь до революции.

По лицу Суворова промелькнула тень. Он улыбнулся, но улыбка получилась какая-то безрадостная.

— Можно и так сказать.

— А кто такие Андрей Шаповалов и Игнат Шаповалов? — спросил Дэн.

— В книжки заглянули, любопытные? — Суворов сощурился.

— Заглянули.

— Это братья, сыновья очень известного в свое время промышленника графа Владимира Шаповалова. Игнат — старший, Андрей — младший. Игнат пропал без вести еще до революции. Кажется, уехал учиться за границу, с тех пор о нем не было никаких вестей.

— А Андрей?

— А Андрей остался в России, после смерти отца унаследовал семейный бизнес и все состояние. Он жил с семьей в поместье до самой революции.

— И что с ним стало? — спросил Гальяно.

— Граф Андрей Владимирович Шаповалов и его супруга погибли от рук красноармейцев, а их малолетний сын пропал. Считается, что его успел вывезти за границу доверенный человек графа. — Суворов замолчал, взгляд его упал на остатки поломанного табурета, и голос из задумчивого стал строгим. — А это еще что такое?

— Это я. — Туча выступил вперед. — Хотел стереть пыль с верхних полок, и вот…

— За что мне такое наказание?! — простонал Суворов. — Архаровцы, если и дальше так пойдет, вы не оставите от лагеря камня на камне.

Туча уже хотел было начать извиняться, но командир устало махнул рукой:

— Идите есть!

Дэн выходил из библиотеки последним, обернувшись в дверях, он заметил, что Суворов с задумчивым видом осматривает стеллажи.

 

Гальяно

После полдника решили смотаться на речку. Инициатором, как всегда, выступил Гальяно. Они спускались к затону, неспешно обсуждая увиденные в библиотеке книги и экслибрисы. Вернее, обсуждали Дэн с Матвеем, Туча задумчиво молчал, а Гальяно, в который уже раз за этот долгий день, вспоминал ласковые пальчики Мэрилин. «Гальянов, вы настоящее торнадо!» — сказала она, смазывая йодом его синяки и ссадины. Йод был пекучий, но Гальяно, стиснув зубы, молчал, даже пытался улыбаться. Она сравнила его с торнадо, а торнадо — это ого какая силища!

На берегу, обхватив руками острые коленки, сидела Ксанка.

— Привет! — Гальяно помахал ей рукой. На ответные реверансы он не рассчитывал, но ведь вежливость еще никто не отменял.

Ясное дело, она проигнорировала его приветствие, так же как проигнорировала Матвея и Дэна. Лишь только на покрасневшем до бурачного цвета Туче задержала взгляд ярко-синих, совершенно неуместных на ее бесцветном лице глаз.

— А ты тоже купаться? Или так просто — природой полюбоваться? — Краем глаза Гальяно заметил торчащий из рюкзака уголок белого альбомного листа с каким-то карандашным наброском. Значит, девочка что-то рисует, а это — обнадеживающий фактор. Рисует — значит, не совсем дурочка. — А вода как, теплая? — Он присел рядом, улыбнулся широко и обаятельно, чтобы она сразу поняла — они ей не враги, а то, что случилось вчера, всего лишь досадное недоразумение.

Ксанка скользнула равнодушным взглядом по его лицу, не говоря ни слова, вскочила на ноги, потянулась за своим рюкзачком. Дэн ее опередил, поднял рюкзак, протянул Ксанке. В отличие от Гальяно, он не улыбался, но в его взгляде, направленном на девчонку, было что-то такое… особенное. Гальяно с детства умел отличать обычные взгляды от особенных. Вот такой у него был дар. Ксанка забрала рюкзак молча, лишь, кажется, едва заметно кивнула, то ли благодарно, то ли раздраженно. Кто ж ее поймет?!

Она уходила с затона неторопливо, словно ждала, что они ее окликнут, предложат остаться. Гальяно уже открыл было рот, чтобы предложить Ксанке окунуться с ними, но на плечо легла ладонь Дэна.

— Не трогай ее, — сказал он со странной мрачностью.

— Дело хозяйское. — Гальяно кивнул, украдкой глянул на Тучу. Тот смотрел на уходящую Ксанку, и на лице у него читалось облегчение пополам с отчаянием.

Гальяно вздохнул, мысленно обозвал Дэна и Тучу дураками и принялся стаскивать с себя одежду. Все сомнения и невеселые мысли отступали перед восхитительной перспективой окунуться наконец в прохладную воду.

Оказалось, что купаться на реку пришел только он один. Дэн лишь торопливо окунулся и почти сразу выбрался на берег, а Туча так и вовсе не стал раздеваться. То, что эти двое ищут оброненное Ксанкой, Гальяно понял сразу. А иначе зачем бы Дэну шарить в кустах, а Туче — в прибрежной траве? Что же она такое потеряла?.. Ведь невозможно искать не пойми что!

— Вам помочь? — Наблюдавший за происходящим Матвей тоже выбрался из воды.

— Помоги! — послышалось из кустов.

— А что искать-то?

— Маленький ключик на серебряной цепочке.

— Ее? — спросил Гальяно, хотя уже знал ответ.

— Ее.

— Ну и как мы найдем здесь маленький ключик?

— Найдем! — с неожиданной решимостью сказал Туча.

Он стоял у самой кромки воды, ноздри его раздувались так, словно он к чему-то принюхивался. Ну точно ищейка…

— Он где-то здесь, — сказал Туча и шагнул в воду.

— Откуда ты знаешь? — удивился Гальяно.

— Знаю. — Туча не смотрел в его сторону, Туча всматривался в воду.

— Нырять собрался? — подошедший Матвей положил руку ему на плечо. — Тебе нельзя, у тебя же повязка. Еще инфекцию какую занесешь.

Туча растерянно глянул на забинтованную руку, попятился от реки.

— Он здесь, — сказал, обращаясь только к Дэну. — Где-то на дне.

— Если он там, то мы его найдем. — Дэн вошел в воду, обернулся к Туче. — Здесь искать?

— Да. — Тот кивнул.

— Обалдеть! — Гальяно с сомнением покачал головой. Идея выглядела абсурдной. Ксанка могла потерять свою побрякушку где угодно. Но Дэну, казалось, туманных предсказаний Тучи было достаточно. Набрав полные легкие воздуха, он с головой ушел под воду.

Они ныряли больше часа, сначала по очереди, а потом и все вместе. Но как же можно найти иголку в стоге сена! Гальяно, задыхаясь от бесконечных ныряний и усталости, выбрался на берег, посмотрел на лежащие поверх одежды наручные часы. Время близилось к ужину, пора уходить.

— Все, баста! — сказал он решительно. — Нет тут ничего! А если и есть, то мы ни хрена не найдем.

Следом, клацая зубами от холода, на берег выбрался Матвей. Дэн все еще колебался.

— Выходи, Киреев! — позвал Гальяно. — Ясно же, что это дохлый номер!

Дэн посмотрел на Тучу, сказал устало:

— Мы еще завтра поищем. Хорошо?

— Он там! — Туча упрямо мотнул головой и шагнул к воде.

Несколько секунд он стоял неподвижно, с закрытыми глазами, а потом, не обращая внимания на повязку, пошарил рукой по дну. Матвей с Гальяно растерянно переглянулись. Дэн молча наблюдал за происходящим.

— Туча, не дури! — Гальяно решил положить конец этому безобразию. — Выходи!

Удивительно, но Туча послушался, выпрямился, шагнул из воды на берег. Лицо его освещала торжествующая улыбка. Туча разжал кулак — на его ладони что-то блеснуло. Гальяно присмотрелся и восхищенно присвистнул.

Это был ключик! Маленький серебряный ключик на тонкой цепочке. Они искали его битый час, а Туче понадобилось лишь опустить в воду руку. Чудеса!

— Это он? — спросил Дэн, разглядывая ключик.

— Да. — Туча кивнул. — Я его нашел. Понимаешь?

— А ты и в самом деле следопыт! — В голосе Матвея послышался намек на зависть. — Как тебе удалось?

— Не знаю. — Туча пожал плечами. — Просто иногда я чувствую.

— Ладно! Нашли — и слава богу! — Гальяно снова глянул на часы. — Полчаса до ужина. Пойдем уже!

Они гуськом шли по лесной тропинке, до развилки оставалось несколько десятков метров, когда Туча, счастливо улыбавшийся всю дорогу, вдруг заволновался, принялся оглядываться по сторонам.

— Ты чего? — Дэн замедлил шаг, и идущий следом Гальяно, замешкавшись, налетел на него.

— Опять… — Туча побледнел.

— Что — опять?

— Горелым пахнет. Вы не чувствуете? — Туча обвел их напуганным и одновременно требовательным взглядом. — Не чувствуете? — повторил шепотом.

Гальяно принюхался: пахло лесом, травами и нагретой за день сосновой смолой. Ничего такого, о чем говорил Туча.

— И следит за нами кто-то. — Туча говорил едва слышно.

— Да кто за нами может следить? — Гальяно осмотрелся. — Ксанка?

— Нет. — Туча бледнел на глазах, кровь отхлынула не только от щек, но и от губ, теперь они были синюшными, как у покойника. От этих ассоциаций Гальяно поежился. — Это он. Вот он… — Туча смотрел куда-то поверх его плеча.

Медленно, очень медленно, Гальяно обернулся — в нескольких метрах от них стоял лесной монстр.

Нет! Никакой он не монстр! Обыкновенный старик, только уродливый. Сейчас, когда света от заходящего солнца еще хватало, можно было разглядеть его как следует. Брезентовый плащ, выгоревший, вылинявший, не пойми зачем нужный в такую жару. Запыленные кирзовые сапоги с налипшей к подошве иглицей. Все это Гальяно видел с отчаянной ясностью, видел и никак не решался поднять взгляд на лицо старика. От этой неожиданной трусости ему стало вдруг невыносимо противно, и Гальяно решился.

У него не было лица. Правой половины не было точно. Уродливая бурая маска, словно с него по живому содрали кожу, оставив обнаженными мышцы и сухожилия. И в прорезях этой страшной маски — синие пронзительные глаза, от взгляда которых дыхание сбивается, а сердце перестает биться. Только взгляд на вторую, почти нормальную, почти человеческую половину этого лица вернул Гальяно способность соображать более или менее ясно. Не маска! Не заживо содранная кожа! Ожог! Этот странный старик потерял свое лицо в огне. Лицо и руку… Правая рука такая же страшная, покрытая уродливыми послеожоговыми рубцами. Теперь все понятно, и от этого уже не так жутко.

— Эй, вам чего? — Он хотел крикнуть громко, но вместо крика получился какой-то жалкий писк.

Старик шагнул им навстречу. Согнутый годами, он по-прежнему казался по-медвежьи сильным, способным любого из них придушить голыми руками.

— Ты! — Не обращая внимания на Гальяно, он указал на Тучу. — Зачем ты его взял? Зачем ты вообще сюда явился?

Туча вздрогнул, испуганно попятился.

— Я не понимаю… — Он пытался говорить, но из горла его вместо слов вырывался придушенный кашель, как будто он и в самом деле надышался дымом. — Не понимаю… о чем вы…

— Убирайтесь! — Глаза старика яростно сверкнули. — Убирайтесь, пока еще не поздно!

— Дед! Мы и правда не понимаем, о чем ты! — К Гальяно вернулась наконец способность говорить. — Мы ничего не трогали. Мы даже не местные, мы оттуда, из лагеря. — Он махнул рукой в сторону поместья.

— Меченые… — Рот старика искривила невеселая усмешка. — Вы все теперь меченые, огнем клейменные. Сейчас не уйдете, потом она вас не отпустит… Она любит таких вот…

— Кто — она? — спросил Дэн. — Его голос, в отличие от голоса Гальяно, звучал спокойно, даже с нотками любопытства.

— Гарь! — сказал старик, как выплюнул, развернулся, медленно похромал прочь.

А они так и остались стоять, напуганные, ничего не понимающие. Тишину нарушало лишь сиплое дыхание Тучи, кажется, ему до сих пор не хватало воздуха.

— Сумасшедший! — первым заговорил Гальяно. — Вы что-нибудь поняли, пацаны? Сто пудов, сумасшедший! Хорошо еще, если не буйный. Меченые! — Он брезгливо сплюнул себе под ноги, пытаясь избавиться от кислого вкуса во рту. — А на тебя, Туча, он чего ополчился?

Вместо ответа Туча замотал головой, по глазам было видно — он тоже ничего не понимает. Не понимает, но боится…

— Да, странный дед, с приветом. — Матвей вытер выступившую на лбу испарину. — А что у него с лицом?

— Ожог, — сказал Дэн. — Очень глубокий ожог.

— Может, уже пойдем? — Гальяно с опаской посмотрел в ту сторону, куда ушел старик. Кстати, направлялся он прямиком к гари. И серое на его сапогах — это, вполне возможно, не пыль, а пепел…

 

Матвей

К вечеру зной спал, но оставаться в душной комнате не было никаких сил. Они расположились на уже облюбованной лужайке на прихваченном из комнаты покрывале. Гальяно, уже успевший получить от Василия сигареты, закурил. Матвей наблюдал за ним с завистью. После встречи в лесу ему тоже хотелось курить. Оказывается, случаются стрессы посильнее любовных терзаний.

— Я считаю, нам нужно туда наведаться, — сказал Гальяно, всматриваясь в крону старой липы, под которой они сидели.

— Куда? — спросил Дэн.

— На гарь. Надо же хоть посмотреть, что за место такое.

— Плохое это место, — буркнул Туча. — Что на него смотреть?

— Ты старика испугался, что ли? — Гальяно выдохнул тонкую струйку дыма, усмехнулся снисходительно.

Ишь, улыбается, а еще час назад сам чуть не обделался от страха. Матвей закрыл глаза, ему не хотелось ни разговаривать про Чудову гарь, ни уж тем более, ходить на нее. В душе росло и крепло смутное беспокойство, избавиться от которого не было никаких сил.

— Испугался, — сказал Туча. — Мы все его испугались. В нем есть что-то…

— Неправильное, — закончил Дэн.

— Что там неправильного? — вскинул брови Гальяно. — Самый обыкновенный сумасшедший! Нес какую-то ахинею, про какую-то гарь.

— Не только про гарь. — Туча перешел на шепот. — Он еще говорил про то, что она нас пометила.

— Классический бред! — Гальяно взмахнул рукой.

— И про то, что я нашел вещь, которую не нужно было находить, — гнул свое Туча.

— И какую такую вещь ты нашел? — Гальяно загасил сигарету. — Блуждающий огонь? Так ты ж сам сказал, что не видел ничего конкретного, просто свет из-под земли.

— Не знаю. — Туча растерянно моргнул. — Я много всякого нахожу.

— Ключик, например, — вспомнил их недавнее ныряние Матвей.

— Нет, ключик — не вариант, — замотал головой Гальяно. — Вещица, конечно, симпатичная, но какое отношение она имеет к Чудовой гари и всему остальному?

— Я еще кое-что нашел, — сказал Туча после долгого молчания.

— Что?! — спросили они в один голос.

— В библиотеке, когда на меня посыпались книги. Помните?

Они в нетерпении закивали головами.

— Там в стеллаже был тайник. То есть это я так думаю, что тайник, потому что в нем было кое-что спрятано.

— Какой тайник? — спросил Матвей.

— Что спрятано? — Дэн, до этого момента совершенно спокойный, вдруг начал проявлять нетерпение.

— Тайник. — Туча посмотрел на Матвея. — Там полки такие толстые, в торце сантиметров десять, не меньше. Я сначала подумал, что это просто трещина. Ну от удара или от старости. Хотел посмотреть, как можно назад приделать, а оказалось, что это не трещина, что панелька эта торцевая вынимается, а внутри — тайник.

— А в тайнике что? — Глаза Гальяно загорелись алчным огнем. Небось уже нафантазировал себе бесценных сокровищ, спрятанных в библиотеке.

Матвею и самому было интересно, что же такое откопал Туча. Ведь тайники создаются не просто так.

— А в тайнике вот это. — Из-за пояса штанов Туча вытащил какую-то книжицу, положил ее в центр покрывала.

— Книжка? — Гальяно разочарованно вздохнул.

— Это не книжка. — Дэн взял находку в руки, раскрыл. — Это дневник.

— Чей дневник? — Матвей подсел поближе, заглянул Дэну через плечо.

Это и в самом деле был дневник. Местами потертая кожаная обложка, пожелтевшие от времени, но все еще плотные страницы, исписанные крупным, порывистым почерком, а на первой странице — от руки нарисованный, готовый ринуться в атаку вепрь, точная копия того, что на экслибрисе.

— Это дневник графа Шаповалова. — Дэн пробежался пальцами по рисунку.

— Которого из двух? — уточнил Гальяно.

— Андрея, — сказал Дэн уверенно. — На его экслибрисе нарисован вепрь, а на экслибрисе его брата — волк.

— Странно как-то. — Матвей в задумчивости взъерошил волосы. — Фамилия одна, а экслибрисы разные.

— Да, странно. — Дэн перевернул страницу, сказал задумчиво: — Может, ответ здесь. Туча, ты уже читал?

— Когда? — Тот пожал плечами. — Я же все время был с вами.

— В таком случае предлагаю не откладывать дело в долгий ящик! — Гальяно поерзал, устраиваясь поудобнее. — Читай, Киреев, что там этот граф написал!

 

Дневник графа Андрея Шаповалова

1908 год

Завтра идем с Игнатом в ночное! Отец долго не хотел отпускать, но Игнат его уговорил. Есть у него такой особенный дар — влиять на людей. Вот и отец, со мной строгий и несгибаемый, с Игнатом становится мягким, как воск, соглашается со всем. Пусть не сразу, но соглашается. Два дня всего понадобилось, чтобы категоричное отцовское «нет» превратилось сначала в осторожное «я подумаю», а потом и в долгожданное «ваша взяла!».

— Шкурой за мальчишек отвечаешь, Степка! — Отец смотрел на старшего конюха и хмурил густые брови так, словно и в самом деле собирался спустить с ни в чем не повинного Степки шкуру.

Степка кивал, мял в руках картуз, заверял отца, что ничего страшного с «их сиятельствами» не приключится. Что ж с ними может приключиться?! Места кругом тихие, лихих людей не водится, а работу свою он знает.

Помню, Игнат взглянул на меня насмешливо, сощурил свои синие глаза так, что сразу стало ясно — не будет у несчастного Степки спокойной ночи, брат задумал что-то эдакое. Он всегда был горазд на придумки. Куда мне до него!

— Шкурой отвечаешь! — еще раз пригрозил отец, но хмуриться перестал, смотрел на нас с Игнатом задумчиво и лишь самую малость встревоженно. — Выросли-то как пострелята! — Он потрепал по волосам сначала Игната, как старшего, потом меня, как младшего. — Восемнадцатый год одному, семнадцатый — другому. Летит время… — В глазах отца, мужественного и несгибаемого, блеснула слеза.

Я знал, о чем он подумал. Меланхолию и тоску отец позволял себе лишь при воспоминаниях о нашей покойной матушке.

Мама ушла от нас ранней весной после долгой и несправедливо мучительной болезни. Добрейшая, чудеснейшая, в жизни ничего плохого никому не сделавшая и не пожелавшая, мама умирала в адовых муках. Сам я видел лишь малую толику тех мук. В последние недели перед смертью мама была уже так слаба, что, считай, не приходила в сознание. Нас с Игнатом к ней не пускали, берегли то ли ее, то ли нас от лишней боли. Только вот уши нам заткнуть никто не мог, и я слушал. Обрывки тихого разговора отца с доктором Зосимом Павловичем, встревоженное перешептывание челяди. Слово за слово складывалась страшная картина маминого угасания. И фоном — всеобщая беспомощность, неспособность не то чтобы излечить, избавить от страданий. Вот тогда от кормилицы я в первый раз и услышал про ведьмака.

Нет, кормилица называла этого загадочного человека уважительно — знахарем, ведьмаком его называл отец. Он, человек образованный и просвещенный, даже слышать не желал про «какого-то грязного мужика, возомнившего себя эскулапом». И в категоричности его мне чудилось что-то странное, слышалась какая-то застарелая боль. А может, все это мне лишь только чудилось? Потому как не было у меня той особенной прозорливости, которой отличался Игнат, мой старший брат.

Мы не были с ним похожи ни в чем. Он высокий, широкоплечий, со смоляными вьющимися волосами и глазами такими синими, что ни одна девица не могла пройти мимо такой красоты. Застывали, точно параличом разбитые, ахали, наливались румянцем. Игнат был красив особенной, тревожащей дамские сердца красотой. Он знал это и умело пользовался. Отчасти этим и был обусловлен его дар убеждения. Попробуй отказать, когда тебя просит сам ступивший с небес Аполлон.

А я… Я был самый обыкновенный. Был и есть. Невысок, Игнату по плечо, русоволос, бледнокож, темноглаз. Кормилица говорит, что я — копия матушки. Врет, наверное, по доброте душевной не хочет обижать, сравнивая с Игнатом. Мама была красавицей, нет во мне и сотой доли от ее обаяния.

Нет, я не жалуюсь! Не жалуюсь и не виню никого в том, что от родителей мне не досталось только самое лучшее, просто пытаюсь познать себя, научиться видеть мир в тех же ярких красках и мельчайших деталях, в которых видит его Игнат. Может, оттого и присматриваюсь к людям с излишней внимательностью, может, оттого отец в шутку и называет меня философом.

Как бы там ни было, но, когда кормилица, уже в который раз, завела разговор о знахаре, я успел разглядеть тень мучительных сомнений, коснувшуюся отцовского лица. И сомнения эти были связаны не с тем, что он вверит жизнь любимой супруги в руки безграмотного мужика, а с чем-то куда более глубоким. Вот только, чтобы проникнуть на такие глубины, моей прозорливости не хватало.

И все-таки он появился в нашем доме. Человек, которого отец не любил и не признавал за лекаря. Я хорошо запомнил тот день. Это был последний день маминой жизни.

Он пришел незваным, не побоялся гнева графа Шаповалова. Высокий, крепкий мужик, еще не старый, но уже полностью седой, отличающийся какой-то особенной, несвойственной простолюдинам статью, спокойный и уверенный. Он пришел, как к себе домой, лишь на мгновение замер перед утратившим дар речи отцом, кивнул сдержанно, не по-холуйски.

— Она хочет меня видеть! — Гость посмотрел на свои мозолистые ладони, точно держал в них что-то дивное, недоступное чужим взглядам. — Я долго ждал, что ты одумаешься.

Он смел смотреть отцу в глаза и разговаривать с ним как с равным. Он смел, а отец не посмел его остановить, лишь устало и безнадежно махнул рукой, отвернулся к окну. К странному гостю бросилась кормилица, засуетилась, запричитала. Мужик коснулся ладонью ее головы, и она вдруг успокоилась, замолчала. Так они и шли молча: впереди кормилица, а следом он. Его тяжелые шаги еще долго были слышны в глубине дома, а потом хлопнула дверь, и все стихло.

Его не было долго. Я устал ждать, но ни за что не хотел пропустить его появление. В душе еще теплилась надежда на чудо, на то, что этому необразованному мужику удастся то, что не удавалось медицинским светилам.

Чуда, увы, не случилось, а что случилось, я до сих пор вспоминаю с недоумением и страхом. Знахарь появился в комнате внезапно, точно подкрался на легких кошачьих лапах, бросил на меня быстрый взгляд, велел:

— Выйди-ка!

Я не посмел ослушаться. Наверное, в том проявилась моя слабохарактерность. Игнат ни за что не позволил бы холопу разговаривать вот так… Но я не Игнат, я послушался приказа, отданного мне холопом. Единственное, на что я отважился, это на то, чтобы обернуться.

Знахарь придвинул к столу стул, уселся напротив безучастного ко всему отца. Что было дальше, я не знаю, тяжелая дверь захлопнулась, отсекая все звуки.

В людской рыдала, вытирая лицо уголком платка, кормилица. Значит, не помог маме этот… знахарь.

— Все, Андрюшенька, — кормилица громко всхлипнула.

— Умерла?.. — Сердце оборвалось, полетело куда-то вниз.

Она ничего не ответила, точно и не услышала моего вопроса.

— Если он ей не помог, никто больше не поможет… Он сказал — сегодня. Уже сегодня, Андрюшенька. — Кормилица вскочила, закружилась по комнате. — Велел травку заварить, сказал, с травкой она уйдет легко, без мучений. Я вот воду кипячу…

— Кто он? — Любопытство постыдное, неуместное жило во мне рядом с горем. И я ничего не мог с этим поделать.

— Он — Лешак. — Кормилица утерла мокрое от слез лицо. — А как зовут, не помню уже. Хозяйка знает… Росли они вместе, Лешак с твоей матушкой. Вот как брат с сестрой, почитай, росли. А потом, как выросли… — Кормилица не договорила, глянула испуганно. — Пустое это, Андрюшенька. Что там раньше было, не моего ума дело, только она его ждала, умирать не хотела, пока не свидятся, а барин…

Я ровным счетом ничего не понял из этого путаного рассказа. Лишь одно уяснил для себя: матушка и этот странный мужик знакомы, с детства, и чувства их связывают теплые, почти родственные, такие, как меня с братом. И пусть они из разных сословий, для истинной дружбы это никакая не помеха.

— Пойду я. — Кормилица посмотрела на меня красными, опухшими от слез глазами. — Он обещал, что поможет травка… Пойду я, Андрюшенька.

Сил оставаться в доме у меня не было, вслед за кормилицей я вышел из людской и едва не столкнулся со знахарем. Он шел, а вслед ему неслись проклятья отца. Никогда раньше я не слышал из уст отца таких страшных слов. Знахарь замедлил шаг, застыл напротив меня, заглянул в глаза.

— Берегись, барчонок! — сказал с угрозой. — Теперь смерть за тобой ходить станет.

Он говорил, а его черные колдовские глаза прожигали в моей душе дыру, разливались ядом по жилам.

— Уйди! — Я толкнул его что есть силы, но он даже не шелохнулся, лишь усмехнулся в усы.

— Никто сначала не верит, а как поверит — уже и поздно. По сторонам гляди, барчонок. Взгляд у тебя цепкий, может, и убережешься.

Сказал и ушел, тяжело протопал к двери. На секунду я ослеп от яркого солнечного света, а потом постыдно, совсем не по-мужски, расплакался.

К ночи матушка умерла. Ушла легко, с улыбкой на губах, как и обещал знахарь. Я успел попрощаться, зашел в ее спальню вслед за отцом, застыл перед кроватью, вглядываясь в родные, до неузнаваемости изменившиеся черты. Мама открыла глаза, посмотрела на меня ясным взглядом, таким покойным, как будто и не было тяжелой болезни.

— Андрюшенька… совсем взрослый стал. — Она посмотрела на отца, сказала с непонятной мне требовательностью: — Володя, ты обещаешь?

Отец долго ничего не отвечал, на нас с матушкой не смотрел, не сводил взгляда с иконы.

— Я много терпела, Володенька. — Голос мамы шелестел опавшей листвой. — За столько лет слова дурного не сказала, пришло время и тебе проявить уважение. Про меня можешь не думать. Привыкла я… Про Андрея подумай, вспомни, у которого из них больше прав… — Говорить ей было тяжело, на лбу и щеках выступила испарина, а ясный взгляд полыхнул весенними зарницами.

— Андрей, выйди! — Отец обернулся ко мне. Вид у него был измученный.

— Нет! Пусть останется. — Матушка попыталась сесть, но в бессилии упала на подушки. — Поклянись, Володя! При нем поклянись!

Отец… никогда раньше я не видел его таким раздавленным, тяжело опустился на колени, взял в руку матушкину ладонь, сказал едва слышно:

— Клянусь. Все, что ты просила, сделаю. Виноват я перед тобой, душа моя. Простишь?..

— Уже простила. — Мама прикрыла глаза, на бледных губах ее играла улыбка.

Она так и умерла с улыбкой. Мне хотелось думать, что этот странный прощальный разговор сделал ее счастливой.

А Игнат с матушкой проститься не успел. Я искал его повсюду, но так и не нашел. Игнат остался верен себе, он никогда не показывал своих чувств посторонним, все переживал в себе. Оттого, наверное, казался холодным и надменным. Но я-то знал, какой он на самом деле. Я — его брат!

Уже сколько месяцев прошло с маминой смерти, а тот разговор, та непонятная клятва до сих пор не идут у меня из головы. И поговорить не с кем. Отец молчит, словно и не было ничего, а спросить у него я никак не решаюсь. Да и ответит ли он?

Рассказать бы Игнату. Раньше у меня не было тайн от брата, а теперь вот…

И не понял ведь ничего из того разговора, а сердцем чувствую — не меня одного он касался. Хоть и не сказано было об Игнате ни слова, а и его отцовская клятва не минет.

Думаю об этом каждый день, пытаюсь понять, вспоминаю, как оно было раньше, как мы жили до маминой болезни. И чем больше думаю, тем сильнее утверждаюсь в мысли, что родители относились к нам с братом по-разному. Отец всегда выделял Игната. Первенец, старший сын, Игнат даже внешне был похож на отца больше, чем я. И по характеру такой же отчаянный и решительный.

А мама… Любила ли меня мама больше, чем Игната? Не знаю. Помнится, когда болели мы, ночами просиживала у наших кроватей, играла с обоими, скажи читала двоим сразу. Но бывало, в ее взгляде, направленном на Игната, видел я не материнскую радость, а душевную боль. А на меня она смотрела по-другому. Не объясню, как, потому что и сам не понимаю. Но не было в ее взгляде ни тоски, ни боли, лишь одна светлая радость.

Характером я пошел тоже в маму: мягкий, нерешительный, грубым мальчишеским забавам предпочитающий рисование и музицирование. Кисейная барышня… Так отец однажды сказал про меня своему приятелю и деловому партнеру Льву Семеновичу Боголюбову. Сказал не со злом, а с легкой досадой, и тут же принялся хвалиться успехами Игната.

И сколько их еще было, таких моментов! Только раньше я их не замечал, а сейчас память услужливо предъявляла мне давние, почти забытые воспоминания, заставляет задуматься.

Решено! В ночном поговорю с Игнатом. Нет сил носить в себе это все. Может, брат объяснит то, до чего мне своим умом никак не дойти…

 

Матвей

— …Может, брат объяснит то, до чего мне своим умом никак не дойти, — прочел Дэн и посмотрел на часы.

— А что там объяснять?! — удивился Гальяно. — Папашки, они все такие, любят сильных и наглых. А хлюпиков и сморкачей типа этого Андрюшеньки никто не любит. — Он говорил, а в голосе его отчетливо слышалась затаенная обида.

— Да, хлюпиков и сморкачей никто не любит, — вздохнул Туча, и они с Гальяно переглянулись.

— Ну, правда же, детский сад какой-то! — Гальяно с неприязнью посмотрел на дневник. — Пацану семнадцать лет, считай, наш ровесник, а в голове у него сплошной романтический бред! Ах, маменька! Ах, братец! Тьфу!

— Про знахаря интересно, — сказал Дэн задумчиво. — Его Лешаком звали, совсем как нашего лесного дядьку.

— Думаешь, это он? — Туча испуганно выпучил глаза.

— Ты дурак, что ли?! — Гальяно повертел пальцем у виска. — Это ж ему тогда под двести лет должно быть, а наше страшилище хоть и древнее, но не настолько же!

Они так увлеклись спором, что не заметили, как на лужайке появился Суворов.

— Эй, архаровцы, вы специально прячетесь так, что искать вас приходится с собаками? — спросил он, бросил быстрый взгляд на лежащий посреди покрывала дневник и нахмурился. — А кто вам разрешил покрывало в парк тащить? Кто потом его за вас от грязи отстирывать будет?

— Так мы же аккуратно, только на травку, — сказал Матвей, наблюдая, как Дэн осторожно прикрывает дневник бейсболкой.

— Начальнику лагеря рассказывайте про свое «аккуратно». — Суворов продолжал хмуриться. — Еще раз застану за порчей казенного имущества, будете на весь лагерь картошку чистить. Уяснили?

Они молча закивали в ответ.

— Армия какая-то, — буркнул себе под нос Гальяно.

Если Суворов его и услышал, то виду не подал, развернулся, пошагал в сторону главного корпуса.

Дэн натянул на голову бейсболку, дневник сунул за пазуху. Туча хотел было что-то сказать, но, видно, передумал, едва заметно пожал плечами.

После отбоя, вместо того чтобы улечься спать, они снова взялись за чтение дневника, но особо в этом деле не преуспели. В комнату заглянул Суворов, сказал строго:

— Гасите свет, архаровцы! Завтра подъем и пробежка, если вы вдруг забыли.

Не дожидаясь ответа, командир щелкнул выключателем, и комната погрузилась в темноту.

— Спать, я сказал! — послышалось уже из коридора.

— А и правда спать охота, — зевая, сказал Гальяно. — Ведь этот упырь не шутит, поднимет завтра ни свет ни заря, а Андрюшка этот от нас никуда не денется.

— Конечно, не денется, — хмыкнул Матвей. — Он же мертвый уже давным-давно.

Туча что-то буркнул то ли одобрительное, то ли протестующее, с ним не поймешь.

— Слушайте, а вы Ксанке ключик отдали? — спросил Гальяно, зевая во весь рот.

— Не видели мы ее сегодня больше, — послышался из темноты голос Тучи.

— А что ее видеть-то?! Она же с Васькой в одном доме живет. Ваське можно было отдать, чтобы вернул.

— Сам отдам! — сказал Туча неожиданно резко.

— Ну, сам так сам, — не стал спорить Гальяно. — Просто столько нервотрепки было из-за этого ключика, а вы так и не отдали.

— Завтра отдадим, — положил конец разговорам Дэн. Вроде бы и сказал спокойно, а его сразу все послушались. И как у него так получается?

Раздумывать над этим феноменом Матвей долго не стал, как-то незаметно и плавно погрузился в глубокий сон.

Утро началось так же внезапно и так же гадко, как и в прошлый раз: с громкого рева Суворова «Архаровцы, подъем!». Одевались и умывались на автопилоте, а окончательно проснулись лишь у ворот.

— Снова на пробежку? — усмехнулся охранник, тот самый, который нашел их в лесу.

— Отныне каждый день! — Суворов улыбался так, как будто не было в его жизни большей радости, чем пробежка в семь утра. — За мной, архаровцы!

Бежать по извилистой лесной дорожке было не слишком удобно, но где-то на середине пути Матвей вдруг осознал, что получает удовольствие. Проснувшийся и взбодрившийся организм рвался в бой, жаждал и отжиманий, и приседаний — всего того, что еще вчера казалось каторгой.

— Не отставать! Быстро-быстро! — подбадривал их Суворов. — У меня сегодня изменения в программе.

— Небось пресс качать заставит, — задыхаясь, простонал Гальяно.

Оказалось, он ошибался, изменения в программе были куда интереснее. Командир назвал это азами рукопашного боя.

— Покажу вам кое-что, неразумным. Для самообороны пригодится. Не дай бог, конечно! Но в нашей жизни всякое бывает. Киреев, шаг вперед!

Выбранный в спарринг-партнеры Киреев криво усмехнулся, вышел на середину полянки.

— Нападай! — велел Суворов.

— Как?

— А как хочешь, так и нападай! Ты же вроде как занимался.

— Вроде как, — Дэн кивнул.

— Ну, так покажи, на что способен. И не стесняйся, можешь бить в полную силу. Нападай!

Дэн напал. Если нападение было проведено по всем правилам и в полную силу, то хреновый из него нападающий, потому что уже через мгновение Дэн оказался впечатан в землю.

— Вот примерно так! — Суворов помог ему встать на ноги, улыбнулся снисходительно и покровительственно одновременно. — А теперь то же самое, но в замедленном темпе. Готов?

Дэн молча кивнул и через мгновение снова оказался на земле. Как-то не очень получалось у командира в замедленном темпе, но красиво, ничего не скажешь.

Бросок отрабатывали несколько раз, до тех пор, пока пацанам не стало более или менее понятно.

— Ну, кто следующий? — Суворов весело сощурился.

— Можно я? — Туча робко поднял руку.

— Ты? — Суворов окинул его оценивающим взглядом, а потом сказал: — Ну, давай попробуем!

Завалить Тучу оказалось куда сложнее, чем Дэна. Он стоял насмерть, крепко-накрепко упершись в землю ногами, но Суворову все-таки удалось. Громко ойкнув, Туча рухнул на землю, но разлеживаться не стал, с неожиданным для его комплекции проворством вскочил на ноги, буром попер на противника.

— Ай, молодца! — только и успел сказать тот перед тем, как завалить Тучу во второй раз. — А теперь давай-ка наоборот!

— То есть вы нападаете, а я защищаюсь? — уточнил Туча, отряхивая штаны от травы и иглицы.

— Да, я нападаю. Ты же запомнил движения?

— Кажется.

— Ну, так вперед!

Матвей никогда не видел, как нападает носорог, но слышал, что происходит это быстро и страшно. Туча был похож на носорога, и у него получилось!

— Ох, Тучников, знал бы, что ты такой способный ученик, попросил бы действовать вполсилы, — проворчал Суворов, вставая с земли и потирая ушибленную поясницу. — Силища у тебя богатырская.

— Извините, Максим Дмитриевич! — Туча покраснел от смущения. — Не рассчитал.

— Плохо, что не рассчитал! В этом деле расчет далеко не на последнем месте. Вот если бы ты так об землю хряснул не меня, а Гальянова, перебил бы хребет — сто процентов! Так что осторожнее.

— А что сразу Гальянов? — буркнул Гальяно. — Я, может быть, всем наваляю одной левой!

Комментировать это смелое заявление Матвей не стал, лишь едва заметно улыбнулся.

Время разминки закончилось неожиданно быстро. Испытать на себе опыт и проворство Суворова довелось каждому. В лагерь возвращались в отличном настроении, ежедневные утренние пробежки уже не казались им повинностью.

Завтракали с аппетитом, энергично орудуя ложками. Только Туча жевал медленно, то и дело бросая взгляды в окно. Может быть, высматривал Ксанку. Дэн тоже выглядел сосредоточенным, на болтовню Гальяно не реагировал, думал о чем-то своем. За «вражеским» столиком царила непривычная тишина. Не к добру это…

— Предлагаю продолжить наши литературные чтения! — сказал Гальяно, когда с завтраком было покончено. — Очень, понимаешь ли, интересно, как у них там, у графьев!

Приступить к литературным чтениям у них тем утром так и не получилось. Суворовым было предложено другое, не менее увлекательное занятие.

— Ну что, архаровцы, искупаемся?! — Командир был непривычно добр и весел, и радостный его настрой изрядно нервировал Гальяно.

— Искупаемся! — сразу за всех ответил Матвей.

На речку шли другой дорогой. Оно и неудивительно, принимая во внимание тот факт, что выходили они не через запасную калитку, а через центральные ворота. С ними увязался Василий. Вот кому хорошо: может разгуливать где хочет! Василия тут же подозвал к себе Гальяно. Несколько минут они о чем-то разговаривали вполголоса, а потом мальчишка рванул в начало колонны.

— Нет у его батяни ключей от карцера, — сказал Гальяно шепотом. — Все ключи у Шаповалова. Так что увы-увы! А фонарик я заказал. Скинемся на фонарик?

— Скинемся, — снова за всех ответил Матвей. Дэн с Тучей по-прежнему были погружены в какие-то свои думы.

Река появилась неожиданно; сосновый лес оборвался у самого пляжа.

— Значит, слушаем инструктаж, архаровцы, — сказал Суворов. — По пляжу не разбредаться, в воду без моего разрешения не заходить, раненым и поцарапанным, — он многозначительно посмотрел на Тучу с Гальяно, — водные процедуры заменяю на прием солнечных ванн.

— Я уже не раненый! — возмутился Гальяно.

— Да? А вот Елена Викторовна не далее как вчера убеждала меня, что ты, Гальянов, едва ли не смертельно ранен и что раны твои боевые ни в коем случае нельзя мочить во избежание их инфицирования. Или ты ставишь под сомнение компетентность Елены Викторовны? — Суворов хитро сощурился.

— Ничего я никуда не ставлю! — проворчал Гальяно и отвернулся, но уже через мгновение лицо его просияло.

На дорожке, ведущей к пляжу, появилась та самая Елена Викторовна. На ней был цветастый сарафан и соломенная шляпка, а на плече висела пляжная сумка. Медсестра помахала им рукой. Ну, может быть, не им все, а конкретно Суворову, но Гальяно расценил, что этот жест адресован именно ему, радостно помахал в ответ. Наблюдавший за ним Суворов снисходительно усмехнулся, сказал:

— В воду не лезьте, пока не разрешу.

Не вслушиваясь в недовольный ропот, он шагнул навстречу Елене Викторовне.

Пляж оказался небольшим. Отряд, состоящий из двадцати человек, разместился на нем едва-едва. Медсестра расположилась чуть поодаль, расстелила на траве полосатое полотенце, сбросила сарафан и, оставшись в розовом купальнике, запрокинула лицо к солнцу. Гальяно восхищенно вздохнул. Да что там Гальяно! На медсестру глазели все.

Поболтав с ней пару минут, Суворов направился обратно, на ходу стаскивая с себя тенниску.

— Купаться, архаровцы! — разрешил он и, сбросив на песок спортивные штаны, первым шагнул в реку.

Пацаны с радостными воплями ринулись следом. На берегу остались лишь «раненые и поцарапанные» Туча с Гальяно. Но даже из этой не слишком выигрышной ситуации хитроумный Гальяно сумел извлечь пользу. Матвей с улыбкой наблюдал за тем, как он оказался рядом с медсестрой, присел на край полосатого полотенца, сказал что-то такое, от чего та звонко рассмеялась.

— Наш пострел везде поспел, — прокомментировал Дэн, с головой уходя под воду.

— И не говори! — Матвей нырнул следом.

Купались совсем недолго, только-только вошли во вкус, как Суворов велел выходить на берег. Сам он выбрался последним, по головам, как цыплят, пересчитал подопечных, а потом неспешной походкой, поигрывая загорелыми тренированными бицепсами, направился к увлеченно болтающим Гальяно и Елене Викторовне. Выглядел вожатый хорошо, не в пример лучше и мужественнее тощего Гальяно. Наверное, эту очевидную разницу заметила и медсестра, потому что, коротко кивнув Гальяно, она протянула руку Суворову. Так, взявшись за руки, они и дошли до кромки воды. Медсестра ежилась, не желала заходить в реку, и тогда Суворов подхватил ее на руки. Наблюдавший за ними Гальяно посерел лицом и отвернулся. По всему выходило, что этот раунд он проиграл. Он вернулся к ним мрачный и злой, пошарил в карманах джинсов, спросил:

— Прогуляемся, Матюха? Курить охота, спасу нет!

Матвей бросил взгляд на резвящуюся в воде парочку, кивнул.

— Давай прогуляемся!

Гулять решили в сторону затона. По прикидкам Матвея, он должен был находиться где-то недалеко.

— Вот урод! — процедил сквозь зубы Гальяно, имея в виду явно не затон и доставая из кармана сигареты. — Будешь?

— Нет. — Матвей мотнул головой, добавил осторожно: — Мне кажется, у них роман.

— Когда он мог случиться, этот роман? За два дня? — Гальяно щелкнул зажигалкой, присел на торчащую из воды корягу.

— Может, и раньше, в прошлом сезоне. — Матвей пристроился рядом.

— Ерунда! Даже если что-то и было, то уже кончается! Ты посмотри на него и на меня!

— Да. — Матвей сочувственно кивнул. Он уже посмотрел и сделал выводы.

— Я молодой, полный сил! Со мной интересно! — Гальяно взмахнул рукой. — А он? Какой-то неотесанный качок! Дай бог, если окончил физкультурный факультет в каком-нибудь занюханном педе! У них нет ничего общего, понимаешь?

Матвей осторожно кивнул, рассуждая над тем: благо или наказание завышенная самооценка. Хорошо, отвечать ему ничего не пришлось, потому что в этот самый момент из прибрежных кустов к воде вышел незнакомец. Было ему хорошо за сорок. Наголо бритый, несмотря на начало лета дочерна загорелый, высокий, коренастый, с военной выправкой. На принадлежность незнакомца к когорте военных намекали и камуфляжные штаны, хотя с таким же успехом он мог быть и охотником, и рыбаком. В руке мужчина держал авоську, в которой что-то позвякивало.

— Из зверинца, что ли? — спросил мужик вместо приветствия.

— Из какого еще зверинца? — Гальяно глубоко затянулся.

— Из лагеря. — Мужик улыбнулся, блеснув крепкими белыми зубами.

— А почему из зверинца? — спросил Матвей.

— Так в деревне ваш лагерь все зверинцем зовут. Волки и вепри — чем не зверинец?!

— А вас как зовут? — Объяснение Матвею понравилось. «Волки и вепри» и в самом деле не лучшее название для лагеря.

— Можете звать дядей Сашей. — Мужик протянул широкую ладонь. Рукопожатие у него было таким крепким, что Матвей невольно поморщился от боли, а Гальяно так даже ойкнул.

— Турист, что ли? — спросил он с неприветливой мрачностью.

— Васятка рассказал? — Дядя Саша присел на корточки у самой кромки воды, авоську поставил рядом.

— Он самый. Сказал, вы живете у реки, — улыбнулся Матвей.

— Поправочка: не у реки, а на реке. Хотите, покажу?

— А чего не посмотреть! — Гальяно загасил сигарету. — Мы — мужчины свободные.

Дядя Саша бросил на него цепкий взгляд, едва заметно усмехнулся.

— Ну, пойдемте тогда, свободные мужчины! — Он легко, по-мальчишески вскочил на ноги, пошагал вдоль берега. — Здесь недалеко совсем.

Идти и в самом деле пришлось всего несколько минут, до тех пор, пока из-за прибрежных зарослей не показалась корма лениво покачивающегося на волнах дебаркадера. Дебаркадер был небольшой, метров восемь в длину и метра три в ширину, с облезлой, со следами ржавчины надстройкой и такими же облезлыми боками. На натянутых над палубой веревках болталась камуфляжная куртка и вязанка мелкой рыбешки. «К пиву, наверное», подумал Матвей, вспоминая, как многозначительно позвякивало в авоське у их нового знакомого.

— Вот тут я и живу! — Дядя Саша шагнул на сходни, соединяющие дебаркадер с берегом, поманил ребят за собой. — Да не бойтесь вы, свободные мужчины, я не кусаюсь.

— А кто боится?! — возмутился Гальяно и решительно ступил на сходни.

Вблизи временное пристанище Туриста выглядело презентабельнее, чем с берега. Кругом царил идеальный порядок, на палубе не было ни соринки.

— А как тут можно жить? — оглядев дебаркадер, поинтересовался Гальяно.

— Нормально можно жить. — Дядя Саша пристроил авоську на сколоченный из досок стол, кивнул на тянущуюся вдоль левого борта лавку. — Присаживайтесь, ребята. Вас, кстати, как зовут? А то вы не представились. — Он улыбнулся, в уголках его голубых глаз появились лучики морщин.

Они отрекомендовались, уселись на лавку.

— А спать где же? — спросил пытливый Гальяно.

— А вон! — Дядя Саша кивнул на открытый люк. — У меня там вполне комфортабельная каюта. Не шикарная, конечно, но минимальные удобства имеются.

— А там что? — Матвей махнул рукой в сторону рубки.

— А там все: и кухня, и кают-компания.

— Без электричества, наверное, тоскливо здесь, — предположил Гальяно.

— Почему же без электричества?! — удивился дядя Саша. — Я же человек цивилизованный, у меня электрогенератор имеется.

— Здорово! — восхитился Матвей. Вот бы где он с удовольствием провел лето — на этом старом, переоборудованном в плавучий дом дебаркадере.

— Чем же мне вас угостить, гости дорогие? — Турист обвел свое хозяйство задумчивым взглядом. — Пиво не предлагаю, малы вы еще для пива.

При этих словах Гальяно скептически хмыкнул.

— А вот рыбки вяленой отсыплю! — Дядя Саша снял с веревки вязанку таранки, скрутил кулек из лежащей на столе газеты, положил в него рыбешек пятнадцать, не меньше, протянул Гальяно, спросил многозначительно:

— В самоволку ушли?

Ответить они не успели, потому что из прибрежных кустов, как черт из табакерки, выскочил Суворов.

— Плахов, Гальянов! Это что за номер?! — заорал он. — Это с какого перепугу я вас по всему берегу искать должен?! Велено было в воду без моего разрешения не заходить!

— А мы и не заходили, — огрызнулся Гальяно, прижимая к груди кулек с таранкой.

— Доброго дня, Максим Дмитриевич! — Дядя Саша приветственно взмахнул рукой.

— Приветствую, Александр Кузьмич! — Суворов ступил на сходни. — Это ты моих архаровцев сманил? — Голос его стал почти прежним, от недавнего брюзжания не осталось и следа. Было видно, что с Туристом они давно знакомы.

— Можно и так сказать. — Дядя Саша усмехнулся. — Только не сманил, а пригласил в гости. Хорошие ведь ребята! Зря ты на них кричишь.

— Да эти хорошие вот где у меня уже! — Ребром ладони Суворов чиркнул себя по горлу. — Шаповалов не успевает им дисциплинарные взыскания выписывать, они в карцер скоро жить переедут! Смотри! — Он спрыгнул на палубу, ткнул пальцем в Гальяно. — Видел, какой красавец одноглазый?! В первый же день отличился!

— А пусть не лезут! — буркнул Гальяно, отворачиваясь.

— А их таких четверо у меня. — Суворов подошел к столу, со значением посмотрел на торчащее из авоськи горлышко пивной бутылки.

— Это не их ли на днях в лесу искали? — Турист неуловимо быстрым движением сорвал с горлышка пробку. Матвею показалось, что без всяких приспособлений — голыми руками. — Угощайся. — Он протянул бутылку Суворову.

Тот вздохнул, замешкался, а потом все-таки взял пиво, сделал большой, жадный глоток.

— Этих самых, — сказал с мрачной усмешкой. — Вот что мне с вами делать? — Он посмотрел сначала на Гальяно, потом на Матвея. Взгляд у вожатого был не злой, возможно, немного усталый, и Матвей окончательно уверился, что их командир — нормальный мужик, просто работа у него такая…

— Максим Дмитриевич, мы ведь не нарочно. — Он дипломатично улыбнулся.

— Ага, мы нечаянно, — поддакнул Гальяно.

— За нечаянно бьют отчаянно! — Суворов сделал еще один глоток, посмотрел на дядю Сашу, сказал задумчиво: — И ведь время такое начинается… Я бы вообще этот лагерь закрыл к чертовой матери. Видел уже? А, Кузьмич?

— Да почти каждую ночь. — Дядя Саша откупорил вторую бутылку, теперь уже точно голыми руками.

— И что ты об этом думаешь? — спросил Суворов.

— А что думать? Время покажет. Может, и пронесет на сей раз.

— Время-то покажет, только вот мне каково за этими попрыгунчикам бегать? Я же отвечаю за них, Кузьмич.

— Ну, допустим, не ты один. Шаповалов ваш тоже в курсе.

— Шаповалов… Фома неверующий ваш Шаповалов! — Суворов посмотрел в их сторону, нахмурился. — А вы что уши развесили?

— Это вы про блуждающий огонь сейчас говорили? — с жадным любопытством спросил Гальяно.

— Ишь, и это уже знают! — усмехнулся Турист. — И когда только успели!

— Так мы его своими собственными глазами видели! — Гальяно приосанился.

— Ночью над лесом?

— Да нет, днем в лесу. В тот самый день, когда заблудились. Сначала огонь этот зеленый, а потом деда.

— Днем, говоришь, видели? — Дядя Саша казался удивленным. — И далеко?

— Да метров с десяти. Он из кустов шел. Свет, я имею в виду.

— А первым кто заметил? — спросил Турист, отхлебывая из бутылки.

— Туча. Степка Тучников, он первый. А потом дед пришел. Ну этот, который обгорелый. И все исчезло. А что за свет-то? — Гальяно переводил взгляд с Суворова на дядю Сашу.

— Аномалия местная, я же рассказывал, — ответил Суворов, но как-то слишком уж поспешно. — Место запомнили? — спросил чуть погодя.

— Надо в лес сходить. — Гальяно пожал плечами. Матвей видел — товарищ не спешит делиться информацией. Оно и понятно, взамен им пока ничего интересного не рассказали.

— Покажете, если что? — Суворов все еще хмурился, но в глазах его уже зажегся азартный огонь.

— А зачем вам? — вопросом на вопрос ответил Гальяно.

— Просто любопытно.

— Туча это место точно найдет, — опередил друга Матвей. — У него талант.

— Какой еще талант? — удивился дядя Саша.

— Он умеет находить потерянные вещи.

— Блуждающий огонь — это не вещь! — Гальяно больно ткнул его локтем в бок. Жест этот Матвей понял без слов — не болтай лишнего. Но у него уже был готов план!

— Только Туча без нас в лес не пойдет, — сказал он, всматриваясь в бегущую за бортом волну. — А нас же из лагеря никуда не выпускают, нас же наказывают постоянно.

— Далеко отсюда? — Суворов слушал очень внимательно.

— Не могу точно сказать. — Матвей пожал плечами.

— Да ты, Плахов, никак меня шантажировать удумал? — Суворов понимающе усмехнулся.

— Что вы, Максим Дмитриевич! Нам просто и самим очень интересно, что за огонь такой странный. Вы же нам не рассказываете ничего. — Он улыбнулся кроткой, но многозначительной улыбкой.

Вот теперь пусть эти двое подумают, погадают, что ребятам известно, а они подождут. Информация в обмен на информацию. Так, чтобы всем сразу стало хорошо и интересно. Надо же узнать, что здесь на самом деле творится. А вдруг в самую темную ночь на охоту выходит опасный маньяк. Или вдруг этот странный зеленый свет как-то по-особенному действует на человеческую психику. Может, это и не свет вовсе, а газ! Галлюциноген какой-нибудь природный. В то, что где-то в лесу спрятана база инопланетян, Матвей не особо верил, но и такую, почти фантастическую возможность не исключал. В любом случае разгадать эту загадку при поддержке Суворова будет проще. А чем еще заниматься в лагере все лето?! Не строевой же подготовкой, честное слово!

— Так что это за огонь? — уже в который раз спросил Гальяно. — И как он связан с Чудовой гарью?

— Они и про гарь уже знают! — Дядя Саша многозначительно посмотрел на Суворова. — Может, расскажем парням самую популярную здешнюю сказку? — Он подмигнул Гальяно.

— Времени нет, я и так отряд на Леночку оставил. Давай вечером! А, Александр Кузьмич? У нас как раз вечером большой костер намечается.

— В лесу?

— Да в каком лесу?! В парке! Приходи, расскажешь парням сказочку. Ты так рассказываешь — заслушаешься! А потом по пивку можем. — Суворов с сожалением поставил недопитую бутылку на стол.

— Ну, если по пивку. — Дядя Саша улыбнулся. — Только смотри, чтобы твои архаровцы после моей сказочки вообще не передумали в лес ходить.

— Не передумают, не бойтесь. — Гальяно с вызовом вздернул подбородок.

— А чего мне бояться? Это же не я блуждающий огонь посреди бела дня видел, — сказал Турист, и в голосе его Матвею почудились зловещие нотки.

 

Туча

Гальяно и Матвей вернулись вместе с Суворовым. Вид у них был загадочный. Особенно у Гальяно. Да и Суворов не выглядел сердитым, а ведь уходил на их поиски злее черта.

— Вы где были? — Туча дернул Матвея за руку.

— В гостях у Туриста. Помнишь, Васька про него рассказывал? Мировой мужик оказался, таранки нам отсыпал. — Парень кивнул на кулек из газеты, который Гальяно бережно прижимал к пузу. — Он на дебаркадере живет. Представляешь?

Туча не представлял, но охотно верил, что это круто. И даже пожалел, что не оказался с ребятами на этом дебаркадере в гостях у мирового мужика со смешным прозвищем Турист.

— Странно, что Суворов вас не утопил, — присоединился к их разговору Дэн.

— А грозился? — Гальяно приподнял брови.

— Грозился.

— Теперь не утопит, — загадочно улыбнулся Матвей. — Теперь мы с ним в деле.

— В каком еще деле? — насторожился Дэн.

— А в таком деле, что наш Пинкертон, — Гальяно ткнул Матвея локтем в бок, — надумал разобраться со всеми местными аномалиями сразу: с огнями, гарью и прочей ерундой.

— А Суворов тут при чем?

— А Суворову все это тоже, оказывается, интересно, и знает он не в пример больше нашего. Он и дядя Саша Турист. Знать-то они знают, но без нашей помощи обойтись не могут.

— И какой им от нас прок? — Дэн бросил быстрый взгляд на отдающего распоряжения Суворова.

— Мы же этот блуждающий огонь вблизи видели, — сказал Гальяно заговорщицким шепотом.

— И место можем показать, — поддакнул Матвей.

— Так прямо и можем? Я вот, к примеру, не помню, где это.

— Ты, может, и не помнишь, а вот он… — Матвей и Гальяно уставились на Тучу. — Ты же сможешь найти то место? А, Туча?

В ушах вдруг зашумело, а в нос шибанул мерзко-сладкий запах гари. Тучу замутило. Да, он найдет то место, по запаху найдет. Только вот нужно ли?! Как же они не могут понять, какое гиблое то место!

— Не знаю. Не уверен… — Он даже попятился от этих сумасшедших.

— Все ты знаешь! — прищурил здоровый глаз Гальяно. — Сам же хвалился, что можешь любую вещь отыскать.

— Я не хвалился…

— Но ключик за раз нашел!

— Подождите! — остановил их перепалку Дэн. — А нам-то какой прок от этой сделки?

Гальяно с Матвеем переглянулись.

— Интересно же, — сказал Гальяно не слишком уверенно.

— Дядя Саша Турист обещал нам сегодня вечером рассказать, что это за огонь такой, — поддержал его Матвей. — И самая темная ночь должна этим летом наступить. А в самую темную ночь здесь всегда что-то страшное происходит. Убийства, самоубийства… Вы же помните, что Васька рассказывал про училку, которая в затоне утонула.

— И? — Дэн смотрел на него внимательно, не мигая.

— А вдруг мы убийцу поймаем! — выдохнул Матвей.

— Не понимаю, какая тут связь, — пожал плечами Дэн. — Гарь, блуждающий огонь, утопленницы, убийства — дикость какая-то!

— Вот именно, дикость! А про то, какая между всем этим связь, нам сегодня Турист с Суворовым и расскажут. Или тебе плевать? — Матвей выглядел расстроенным. — Отжимания, приседания, соревнования, карцер… Все лето так?! А тут реальная история, и мы в эпицентре!

— Мне не плевать, — сказал Дэн. — Мне просто не хочется, чтобы вы наломали дров из-за этой своей реальной истории.

Ах, как же Туча был с ним согласен! С каждым его разумным и рациональным словом! Эти двое просто не понимают, не чувствуют, во что впутываются…

— Так в том-то и дело, что теперь мы будем не одни! — вступился за Матвея Гальяно. — Ты просто еще не видел дядю Сашу. Мужик, в натуре, непростой. Может, даже из бывших спецназовцев.

— Эй, архаровцы, а вам отдельное приглашение нужно? — донесся до них голос Суворова. — Топаем в лагерь, пока на обед не опоздали.

— После обеда все обсудим, — предложил Дэн, натягивая футболку, и Туча снова с ним согласился.

На обед был красный борщ и отбивные с картофельным пюре — все то, от чего в прошлой жизни Туче невозможно было отказаться. Но в последнее время с его аппетитом творилось что-то странное. Аппетит отсутствовал напрочь. Нельзя сказать, что этот факт Тучу совсем не радовал, но все равно как-то непривычно. Вдруг это какая-то болезнь? Может, он подцепил что-то там, в лесу?..

Из-за стола он встал самым первым, отчасти из-за того, что наелся, а отчасти из-за того, что увидел кое-кого за окном. Ксанка с непременным своим рюкзачком спешила куда-то в сторону парка. А он так и не отдал ей ключ…

Туча шагал по парковой дорожке и корил себя за то, что в глубине души надеется не найти Ксанку и с чистой совестью оставить у себя ключик еще на один день.

Ксанка сидела на скамейке, на коленях у нее лежал планшет с приколотым к нему альбомным листом. Она наблюдала за невесть откуда взявшейся белкой, а рука ее, казалось, жила своей собственной жизнью, превращая белку настоящую в белку нарисованную. И эта нарисованная белка тоже была почти, как настоящая.

— Привет. — Туча осторожно присел рядом.

Ксанка вздрогнула, и он уже подумал, что она снова бросится наутек, но девчонка не тронулась с места, лишь прикрыла ладошкой нарисованную белку.

— Красиво. — Туча улыбнулся. — У тебя здорово получается.

Ксанка ничего не ответила, да он и не ждал ответа. Взгляд ее из испуганного сделался пытливым.

— Я извиниться хотел. — Начать разговор было нелегко, но он себя заставил. — За то, что взял тогда без спроса…

Она стремительно встала со скамейки, точно птичка вспорхнула, сунула в рюкзак планшет. Ей неинтересны были его извинения…

— Ксанка, подожди! — Туча разжал вспотевшую от волнения ладонь. — Вот, я его нашел! Я хочу отдать…

Ксанка, уже готовая уйти, замерла, развернулась к нему всем корпусом, синие глаза ее радостно блеснули.

— Прости меня, пожалуйста. — Туча рассматривал ключ на своей ладони и боролся с желанием сжать кулак, не отдавать никому эту удивительную вещицу.

Ладони коснулись тонкие прохладные пальцы. Мгновение — и заветный ключик оказался на шее у Ксанки. Наверное, Степка первым и единственным во всем лагере увидел, как она улыбается. У нее была ясная, совершенно не вяжущаяся с ее мрачным образом улыбка. И в синих глазах вдруг зажегся такой яркий свет, как будто она получила самое ценное из того, что есть на земле. В этот самый момент из сердца Тучи окончательно ушла тоска по утраченному ключику. Теперь он точно знал, что поступил правильно.

— Спасибо. — У нее был звонкий, ну точно серебряный голосок.

— Не за что. Так ты меня простила?

Она ничего не ответила, лишь коротко кивнула и упорхнула. Маленькая счастливая птичка. Туча еще долго смотрел в том направлении, в котором исчезла Ксанка, а потом улыбнулся, пошагал к флигелю.

— Где ты был? — набросился на него Гальяно, стоило лишь переступить порог комнаты. — Мы тут дневник читать собрались, а тебя где-то черти носят!

— Я отдал! — Туча смотрел только на Дэна.

— Молодец! — Дэн ободряюще улыбнулся.

— Ключик отдал? — уточнил Матвей.

— Да.

— А она что?

— Сказала спасибо.

— То есть разговаривать она умеет. — Гальяно удовлетворенно кивнул.

— Умеет.

— И не слабоумная?

— Сам ты слабоумный! — обиделся за Ксанку Туча. — Ты бы видел, как она красиво рисует!

— А ты, значит, видел? — отчего-то заулыбался Гальяно.

— Я видел.

— Ну, я рад за вас, дети мои!

Что имел в виду этот балабол, Туча так и не понял, пожал плечами, подошел к своей кровати.

— Доставай уже дневник! — нетерпеливо сказал Матвей. — Интересно, что там дальше.

Дэн вытащил из-под матраса дневник, внимательно осмотрел со всех сторон, раскрыл на нужной странице…

 

Дневник графа Андрея Шаповалова

1908 год

Поговорить с братом я решил в ночном. Для такого разговора и время, и место самые подходящие. Ночью все видится в особенном свете, раскрывается теневая суть вещей. Ночью, когда не видишь лица собеседника, легче заговорить о том, что тревожит и не дает покоя днем.

Табун был небольшой, всего девять лошадей. Оттого, наверное, Степка и не взял других помощников. На нас, графских сыновей, надежда у него была небольшая. Лишь бы под ногами не мешались. Он нам так и сказал:

— Сиятельства, отдыхайте, дышите вольным воздухом, а к лошадям не лезьте. С лошадьми я уж сам как-нибудь. Хватит, что за вами вот еще присматривать теперь.

Ишь каким орлом стал наш Степка! Точно это и не он ломал шапку в отцовском кабинете, точно не у него поджилки тряслись под грозным хозяйским взглядом. Но то в барском доме, а здесь, на вольной воле, он сам себе господин и перечить ему — себе дороже. В следующий раз заартачится и вообще в ночное не возьмет.

Потому я и промолчал, а вот отчего промолчал Игнат, не знаю. Верно, задумал какую-то забаву. Это хорошо, забавам я тоже рад, только вот поговорить нам с Игнатом нужно непременно. Нет сил уже ждать.

Решился я лишь глубокой ночью, когда, поужинав соленым салом и печенной в костре картошкой, Степан завалился на боковую. Не знаю, можно ли ему спать, да только мне это на руку. Рассказ мой не для посторонних ушей.

Мы лежали с братом на берегу реки перед догорающим костром. Ночную тишину нарушал только храп Степана да сонное пофыркивание лошадей. В свете луны ровная гладь затона была похожа на черное зеркало. Я хотел искупаться еще вечером, но Степан не пустил.

— Тебе жить надоело, барин? Удумал в ведьмином затоне на ночь глядя купаться? — Он перекрестился, с опаской посмотрел в сторону реки.

Надо же — ведьмин затон! Придумают же такое.

— А почему нельзя здесь купаться? — Игнат смотрел на Степку с внимательным прищуром, и тот не выдержал, отвел глаза.

— И почему затон так называется? — не утерпел я.

Степка, похоже, уже и не рад был, что завел этот разговор, но, если уж мы с Игнатом что-то решили, нас не переупрямить.

— Рассказывай! — велел Игнат, подходя к самой кромке воды и всматриваясь в ее темные глубины. — Все рассказывай, без утайки! — Взгляд у него был мрачный. Никогда раньше я не видел у него такого взгляда.

— Дело давнее. — Степка вздохнул, точно нехотя подошел к воде. — Ведьма у нас жила. Не в деревне, а там. — Он махнул рукой в сторону леса. — Красивая была, аж жуть. Красивая и злая. С бабами оно завсегда так: ежели красивая, так непременно ведьма. — Он снова вздохнул.

— Дальше что? — потребовал Игнат, бросая в затон камень. Вода проглотила камень с жадным чавканьем, и мне отчего-то сделалось не по себе.

— Боялись ее наши-то. Боялись, но за помощью приходили. Ей без разницы было, добро али зло творить, ведьме. И с того света могла человека достать, и в могилу свести. Но красивая… — Степка замолчал. — Как придет, бывало, в деревню, ни один мужик не удержится, чтобы не оглянуться.

— Ты ее видел? — спросил Игнат.

— Видел. — На некрасивом лице Степки появилась мечтательная улыбка. — Кожа смуглая, глаза черные, волосы тоже черные.

— Как у цыган? — спросил я.

— Нет, — Степка замотал головой. — Среди цыганок, конечно, красавицы встречаются, но там просто все, а тут ведьмовская краса, особенная. Один раз взглянешь — и никогда больше не забудешь.

По всему было видно, что Степка и не смог забыть ту ведьму, вон как глаза горят, когда ее вспоминает.

— Она купалась здесь, в этом затоне. — Голос его упал до шепота. — Никогда не боялась, что подсмотрит кто-то. Человеческие законы для нее ничего не значили.

— А ты подсматривал, Степан? — Я спросил и почувствовал, как щеки мои заливает стыдливый румянец.

— Был грех. — Степка кивнул. — Я ж молодой тогда был, несмышленый, а она такая… — Он замолчал, а когда снова заговорил, голос его изменился. — Ведьмовской знак я видел. У любой ведьмы есть такой знак.

— Что за знак? — подался вперед Игнат.

— Родимое пятно. Особенное такое, точно лист клевера. И у нее оно было, аккурат в том месте, где спина переходит… — Он запнулся, похлопал себя по пояснице. — Вот тут он у нее был, ведьмовской знак.

Не верил я в его рассказ и в ведьму-красавицу тоже не верил, но слушать все равно было интересно.

— Что с ней стало? — Игнат поднял с земли еще один камень, взвесил на ладони.

— Утопили, — сказал Степан коротко. — Вот в этом затоне и утопили.

— Кто? — ахнул я, дивясь такому повороту событий.

— Бабы. Приревновали они ее к своим мужикам. Не знаю, за дело или без. — В голосе Степки слышалась жалость. — Кто ж теперь правду скажет?! Убили и концы в воду. В каждой бабе есть что-то от ведьмы… — добавил он задумчиво.

— А дальше что было? — Игнат разглядывал камень на своей ладони. Камень формой тоже был похож на лист клевера. Ведьмовской знак…

— А дальше те бабы, что ведьму топили, сами в этом затоне потопли, одна за другой. И лета не прошло, как их мужики овдовели.

— Что ж они тут делали? — В горле вдруг пересохло. — Далеко ж от деревни.

— Никто не знает. — Степка пожал плечами. — Они среди ночи сюда приходили, а находили их уже на следующий день.

— Это она их звала, — сказал Игнат с непонятной меланхолией и швырнул камень в воду. — Звала, а потом топила. Так ведь? — он посмотрел на Степку.

— Всякое говорят, барин. — Тот перекрестился. — Может, и звала. Ведьмовская месть — она же страшная, ей даже смерть не помеха. Ладно! — Он вздохнул, развернулся спиной к реке. — Некогда мне тут… А вы в воду не лезьте, от греха подальше.

— Она же не всех подряд убивала! — крикнул ему вслед Игнат. — Только врагов!

— А кто ж знает, кого она врагом посчитает? — не оборачиваясь, сказал Степка.

Вечером, в лучах закатного солнца история эта казалась больше сказочной, чем страшной, а под покровом ночи мне отчего-то сделалось не по себе. Не оттого, что я поверил в историю про ведьму, просто место было уж больно уединенное, а ночь уж больно темная. Ведьмовская…

Чтобы не думать, не пугаться еще больше, я и решился поговорить о том, что давно меня мучило, рассказал брату все как есть, слово в слово пересказал разговор отца и покойной матушки.

Игнат молчал очень долго. Костер почти догорел, и я не видел его лица. Думал, вдруг уснул, но разбудить не решался.

— Не любила она меня. — В темноте голос Игната был похож на шипение догорающих углей. — Никогда не любила. Я с детства это знал, чувствовал.

И хотел бы я сказать, что он ошибается, но не мог, тоже чувствовал…

— А отец? — только и спросил.

— А отец? Отец любит, наверное. Не знаю…

— Любит! — сказал я с уверенностью. — Ты же первенец, старший сын.

— Старший сын, — эхом отозвался Игнат, и снова наступила долгая тишина.

Я лежал на спине, закинув руки за голову, и всматривался в ночное небо. Даже в россыпи звезд мне виделся трилистник, ведьмовской знак. Не получилось у нас с братом разговора. Игнат знал не больше меня. Или знал, но отчего-то не хотел об этом говорить.

Я уже почти заснул, когда услышал над ухом его громкий шепот:

— Поверил про ведьму, Андрей?

— Нет. — И ведь не соврал почти. Кто ж в наш просвещенный век верит в колдовство и глупые мужицкие сказки?!

— И не испугался, значит?

— Нисколечко.

— Тогда давай в затоне искупаемся. Смотри, какая ночь теплая! Что ж лежать-то без дела?

Не хотел я купаться в затоне. Самому себе еще мог признаться, что рассказ Степана меня напугал, но вот как признаться в таком Игнату? Он ведь никого никогда не боялся. Ему вообще страх неведом.

— Ты со мной, брат? — Игнат уже раздевался. Он смотрел на меня сверху вниз, и в темноте мне казалось, что глаза его отсвечивают желтым. Как у волка…

— Я не боюсь!

А даже если и боюсь, то за братом пойду хоть на край света. Что мне какой-то ведьмин затон!

Вода была холодной, куда холоднее, чем казалось вечером.

— Ключи тут на дне, вот и холодно, — сказал Игнат и бесстрашно нырнул в воду.

Нырнул и исчез в кромешной ночной темноте, будто утонул. Горло мое сдавили тиски страха. Только на сей раз не за себя я боялся, а за брата. Игнат плавает лучше меня, случись с ним что — я не помогу. Мне бы самому на воде удержаться.

Время шло, с затона не доносилось ни звука, ни всплеска. Я уже почти решился закричать, разбудить Степана, когда Игнат вынырнул у противоположного берега. Я его не увидел, сначала услышал всплеск, а потом тихий голос:

— Ну, что же ты, Андрей! Плыви ко мне! Нет тут ни ведьм, ни русалок.

За братом на край света… Я ринулся вперед, не раздумывая, не оставляя себе возможности одуматься и испугаться. Я почти смирился с колючим холодом воды. Надо двигаться, плыть вперед, чтобы согреться.

Где же Игнат? Ни зги не видать. И луна скрылась за тучами. Как же теперь в темноте?

— Игнат, ты где? — осторожно, стараясь не сорваться на крик, позвал я. — Игнат!

Молчание. Кошки-мышки — с детских лет любимая забава моего брата. Но разве же место? И разве же время?

— Глупо это, Игнат! — Я хотел, чтобы получилось зло, а вышло жалко. — Все, я выхожу!

Я бы, наверное, и вышел, если бы не этот звук. Вода у противоположного берега забурлила. На мгновение мне показалось, что затон вот-вот превратится в кипящий котел, и я сварюсь в этом котле, как маленькая глупая рыбка. А потом я услышал слабый крик, и от страха не сразу понял, что кричит Игнат…

Брат бился в воде, точно пойманный в невидимую сеть. Вот откуда это странное бурление. Из-за тучи на мгновение показалась луна, и в эти мгновения я успел заметить, как он машет руками, как с головой уходит под воду…

Игнат тонул. Или не тонул, а сражался с тем, кто пытался утащить его на дно затона…

Я не стал раздумывать, я забыл даже о том, что плохо плаваю. Я ринулся вперед, спасать своего брата.

…Как же страшно, когда остаешься один на один с темнотой! Когда знаешь, что под тобой бездна, и в бездне этой притаился кто-то ужасный. Мышцы цепенеют уже не от холода, а от этого парализующего страха.

— Игнат! Где ты? — Я заорал громко, во все горло, силясь отогнать и страх, и темноту. — Я плыву к тебе, брат!

Доплыл ли я до противоположного берега? Не знаю. Знаю только, что выдохся от этой бессмысленной борьбы с собственным страхом. А мне еще Игната спасать…

Босых ног коснулось что-то холодное. Я подумал — водоросли. А потом на лодыжках сомкнулись крепкие пальцы, дернули вниз, утаскивая на дно. Не врал Степка про ведьму…

Я закричал, в горло хлынула вода, выдавливая из легких остатки жизни. Как же я хотел жить в тот миг! Я сражался с невидимым противником со звериной яростью. Я даже сумел на секунду вырваться из его мертвой хватки и вместе с речной водой хлебнуть упоительно сладкого воздуха. А потом ведьма накинулась на меня сзади, вцепилась в плечи, снова поволокла в свое мертвое царство. Теперь уже навсегда, потому что сил на борьбу у меня уже не осталось. И сам не спасся, и брата не уберег…

Смерть моя была холодной. Холодная темнота вокруг, холодные ведьмины объятья. И только в груди — разрывающий легкие огонь.

…Я был почти мертв, когда в волосы мои вцепился кто-то крепкий и злой, потащил вверх, туда, где воздух и жизнь. Да только поздно, смерть уже не выпустит меня из своих когтистых лап.

Холодно…

И темно…

И обидно до слез…

— …Барин, да пусти ж ты меня к нему! Дай я сам, ба-а-а-рин!

В этом испуганном визгливом крике я сразу узнал голос Степана.

— Говорил же, не лезьте в затон! А вы что?! Хозяин с меня шкуру за вас спустит! А ну как не очнется Андрей Владимирович-то?

— Очнется! — В голосе Игната — дрожь, то ли от холода, то ли от страха. Нет, от холода, страх моему брату неведом.

Да не о том я! Живой Игнат! Живой, Пресвятая Богородица! И я живой, наверное…

Хотел заговорить, успокоить их, но вместо слов из горла вырвался кашель пополам с речной водой. Я кашлял долго, до слез, до боли в груди, а кто-то сердобольный лупил меня по спине, помогая избавиться от остатков воды и ужаса.

— Ты как, брат? — Игнат сидел на корточках, с его мокрых волос стекала вода, а кожу серебрила снова выглянувшая из-за туч луна. Глаза его были почти черными от расширившихся зрачков, а зубы вывивали барабанную дробь.

— Очнулся барин! Ой, святые угодники! Что делаете со мной, огольцы?! — Рядом с Игнатом появился Степан в мокрой одежде, тоже дрожащий. — Какой бес вас в воду погнал?

Ответить мы не успели, Степана было не остановить.

— Уберег Господь неразумных! Я ж крепко сплю, а тут точно в бок кто толкнул: вставай, Степка, беда пришла! — Он клацнул зубами, перекрестился, принялся стаскивать с себя одежду. — Вскочил, не понимаю, что я, где я, а только слышу, в затоне кто-то барахтается. И не видать ничего. Хоть глаз выколи, тьма такая. И жуть… аж до костей. — Степан снова перекрестился. — Я сразу понял, что это она вас приманила. Ведьма! Ей такие мальцы в радость. Скучно ей одной-то.

— Это ты меня вытащил, Степан? — Я благодарно кивнул Игнату, набросившему мне на плечи одеяло. — Тебя благодарить?

— Благодарить? — Степан замер, посмотрел на меня как-то странно, а потом зачастил: — А не надо меня благодарить, Андрей Владимирович! Самая лучшая благодарность мне будет, если вы папеньке своему ничего не расскажете. Он же шкуру… шкуру с меня… — Конюх не договорил, отчаянно махнул рукой.

— Мы не скажем, — ответил за меня Игнат. — Не переживай, Степка, теперь это наша тайна. Согласен, Андрей?

Я кивнул. Хватит отцу горя, не станем рассказывать.

— Спасибо! Спасибо, сиятельство! — Степка кинулся было целовать Игнату руки, да тот отмахнулся.

— Костер разведи, — велел устало. — Согреться бы.

— Это мы мигом! Это запросто! — Степан засуетился возле уже почти погасшего костра.

— Ты ее видел? — спросил я у присевшего рядом Игната.

— Нет, — тот покачал головой. — А ты?

— Только чувствовал.

— Страшно было?

— Страшно. А тебе?

— И мне…

С той ночи мы про ведьму больше не разговаривали, но думали о ней каждый день. Игнат тоже думал, я точно знаю. Я научился читать в сердце своего брата.

 

Дэн

Он едва успел прочесть последнюю строчку, когда дверь в их комнату распахнулась. На пороге стоял садовник Ильич.

— Не спите, ребятки? — Он сдернул с головы кепку, рукавом рубашки стер испарину с загорелого лица. — Уф, жарища-то!

— Не спим, Ильич. — Дэн сунул дневник под подушку.

— Это хорошо, что не спите! Начальник велел мне дров для вечернего костра нарубить, а меня радикулит скрутил, будь он неладен. Помощники нужны. Не откажете старому человеку? — Он хитро сощурился.

— Да какой же ты, Ильич, старый человек! — усмехнулся Гальяно. — Ты мужчина в расцвете сил. Вот еще б не дымил, как паровоз, — добавил многозначительно.

— Намек понял! — Садовник кивнул, сунул руку в один из многочисленных карманов комбинезона, вытащил запечатанную пачку сигарет, протянул Гальяно. — Спасибо, парень, выручил!

— Не за что. — Гальяно заграбастал сигареты. — Так где дрова собирать? В парке?

— В парке нечего собирать. Те ветки, что я срезал, еще сырые, а нам сухостой нужен.

— В лес пойдем? — догадался Матвей.

— В лес.

— А отпустят? — спросил Туча осторожно.

— А кого мы спрашивать будем? — Садовник взвесил на ладони связку ключей. — Через запасной выход выйдем. Так удобнее, крюк делать не придется. У Максима Дмитриевича я вас отпросил, а Шаповалову и знать не нужно.

— Не любите вы его, как я погляжу, — усмехнулся Дэн.

— А за что его любить? Это ж не человек! Диктатор! Думает, раз фамилия у него графская, так он тут всему хозяин. А еще посмотреть нужно, что за фамилия и кто хозяин.

— Напутано что-то с графьями, — поддакнул Гальяно. — Там вепри, тут волки.

— А откуда знаете? — удивился Ильич.

— В библиотеке прибирались, видели.

— Вот что я вам скажу. — Ильич выбил из пачки сигарету и незажженной сунул в рот. — Один только из братьев настоящий граф, а другой так… пришей кобыле хвост.

— И кто же из них настоящий? — спросил Дэн.

— А вот не скажу! Догадайтесь сами! Вы, как я погляжу, парни пытливые, разумные. Так вы поможете мне? Или другого кого искать?

— Поможем! — Дэн встал с кровати.

— Ну так вперед! Времени у нас немного. Калитка запасная знаете где?

Они молча закивали.

— Тогда там и встречаемся через пять минут. Пойду за топором схожу.

В лесу жара ощущалась не так сильно. Если бы не комары, было бы вообще хорошо. Ильич шел, прихрамывая, иногда хватаясь за поясницу и чертыхаясь. Небольшой топорик он засунул за ремень комбинезона.

— Ты бы в медпункт сходил к медсестре, — сказал Гальяно с жалостью. — Она б тебе укол какой обезболивающий поставила.

— Боюсь я уколов! — отмахнулся Ильич. — Само как-нибудь… не впервой.

Так, в разговорах, они миновали развилку, и уже там Дэн понял, куда они держат путь. Не один он заметил. Туча побледнел, принялся с тревогой вертеть головой и, кажется, даже принюхиваться.

— А куда это ты нас ведешь, Ильич? — мучивший их всех вопрос задал Гальяно.

— Тут недалеко сухостой. — Садовник замедлил шаг. — Нарубим в одном месте, чтобы по всему лесу не бегать. Что-то не так, парни? — Он посмотрел на них с удивлением.

— Мы к Чудовой гари идем? — спросил Туча дрогнувшим голосом.

— К ней. — Ильич усмехнулся. — Что, уже наслушались баек про проклятое место? — спросил весело.

— Наслушались. — Туча бледнел на глазах. Дэну его состояние совсем не нравилось.

— Не бойтесь, парни, мы на саму гарь не пойдем. Да вот мы уже почти и пришли! Вон там сухостой.

— А кто это боится? — возмутился Гальяно. — Мы блуждающий огонь вон как тебя видели. Что нам какая-то гарь?!

— Блуждающий огонь, говоришь? — Ильич чиркнул спичкой, прикурил. — И какой он, блуждающий огонь?

— Обыкновенный, зеленый. — Гальяно поймал предупреждающий взгляд Дэна и прикусил язык. Вот ведь болтун…

— Здесь неподалеку видели? — Ильич затянулся сигаретой, протянул открытую пачку Гальяно, но тот отказался.

— А бог его знает, где видели! — Он пожал плечами. — Это ж лес — все деревья одинаковые!

— Да, городским с непривычки все одинаковым кажется. — Ильич вытащил из-за пояса топор, взвесил в ладони.

Дэну, который наблюдал за Тучей, показалось, что тот сейчас грохнется в обморок. Да что это с ним?!

— Ну, давайте приступать к делу! Кто рубить будет? — Ильич посмотрел на Дэна. — Попробуешь, парень?

Киреев согласно кивнул, взял топор.

— Деревца вокруг гари больные и тонкие. Два замаха — и готово! Я бы и сам, да спина… — говорил Ильич, продираясь через чахлый молодняк.

— А правда, что на самой гари ничего не растет уже сто лет? — спросил Матвей.

— Не скажу, сколько точно лет, но не растет, это факт.

— Глянуть бы хоть одним глазком, — сказал Гальяно мечтательно.

— Так у тебя только одним глазком и получится! — ухмыльнулся Матвей.

— Сначала работа, а уж потом экскурсии, — обернулся к ним Ильич. Он пнул ногой тонкую, лишенную листвы березку, поманил Дэна. — Вот эту руби, парень!

Они рубили сухостой почти час. Сначала Дэн, а потом и Матвей с Гальяно. Туча сидел на старом пне, баюкал забинтованную руку. Вид у него был несчастный, со щек окончательно слетел румянец, ноздри раздувались, а уголки губ подрагивали.

— Ты в порядке? — Дэн присел рядом.

— Воняет, — сказал Туча шепотом. — Ты не чувствуешь?

— Нет.

— Повезло. — Степка больше ничего не сказал, зажал ладони между коленями, уставился прямо перед собой.

Наконец четыре увесистые вязанки дров были готовы. Дэн мечтал только о прохладном душе и глотке воды, но Гальяно не терпелось взглянуть на Чудову гарь.

— Покажешь, Ильич? — Он хвостом ходил за садовником.

— А не боишься? Место ж, говорят, бесовское.

— Так уж и бесовское? — голос Гальяно дрогнул.

— Днем-то еще ничего, а по ночам тут всякое творится.

— Так сейчас же день. — Гальяно вопросительно взглянул на Дэна и Матвея.

— Ну, пойдем. — Ильич кивнул.

— А сами-то не боитесь? — спросил Дэн.

— А чего мне бояться? — удивился тот. — Я, парень, ни в бога, ни в черта не верю. Я только в себя верю. А что людишки говорят… так надо ж и им языки почесать. Идемте уж! Покажу вам нашу достопримечательность.

Они были готовы ко всему, но того, что открылось перед ними через десять минут, не ожидал никто.

Окруженный старыми елями, почти идеально круглой формы участок выжженной, превратившейся в жирную золу земли. Дэн прикинул, получалось метров шесть в диаметре. И в самом центре — дерево, мертвое, обгорелое, с искореженными ветвями, но все еще крепкое, как скелет доисторического монстра. На мертвом дереве ни единого листочка, а вокруг ни травинки — гарь, самая настоящая гарь! Словно огонь полыхал здесь не сто лет назад, а прошлой ночью. Дэн принюхался — в воздухе чувствовался едва уловимый, сладковатый запах горелого. Или показалось?

— Интересное кино! — отмер Гальяно, перешагнул через невидимую границу, притопнул. В воздух тут же взметнулось серое облачко.

— Уходи оттуда, Гальяно! — Туча закашлялся, замахал рукой. На глазах его выступили слезы.

— А странно ведь! — Гальяно шагнул обратно на буро-зеленый ковер иглицы, отряхнул джинсы. — Как будто пожар совсем недавно был. Может, кто-то из местных забавляется? А что? Разумно ведь! — Он уставился на Ильича. — Наверняка среди ваших есть такой шутник. Обливает этот пятачок бензином, поджигает — вот вам и вечная гарь!

— Я с тобой согласен, парень. — Ильич кивнул. — Я вам даже больше скажу: блуждающий огонь именно здесь и приключается. Может, реактив какой-то в огонь подсыпают. Вот тебе и необычный цвет.

— Нет. — Гальяно замотал головой. — Блуждающий огонь больше похож на туман. Из земли туман. Понимаешь? И видели мы его точно не здесь.

— Жалко. — Ильич пожал широкими плечами. — Еще одна версия разбита в пух и прах. Но в том, что поджигание кто-то специально устраивает, я верю.

— Почему же граница такая четкая? — спросил Матвей. — Если бы поджог был, огонь бы перекинулся дальше, а тут ничего. Да и кому нужны такие вот забавы?

— А тому нужны, кто не хочет, чтобы в лес посторонние ходили. — Ильич загадочно усмехнулся. — Это здесь сухостой, взгляд остановить не на чем, а дальше в лесу знаете какие деревья?! Дубы! Вековые красавцы! Загляденье!

— И какая связь? — Дэн наблюдал, как тяжело, словно после долгой пробежки, дышит Туча. Хорошо хоть, кашлять перестал.

— Прямая связь. — Ильич снова закурил. Гальяно и Матвей последовали его примеру. — Вот как раз те вековые деревья сейчас потихонечку и вырубают. По бумагам они идут как сухостой, а на самом деле — здоровые дубы. Вот его ровесники. — Он мотнул головой в сторону обгорелого, похожего на скелет дерева. — Шабашит в лесу бригада не из местных, потому что местные эту часть леса за версту обходят. Рубят лес, прикрываются всяким мракобесием, а денежки начальник лесхоза и наш Шаповалов между собой делят.

— Шаповалов-то здесь при чем? — удивился Матвей.

— Притом, что аристократа-мецената он из себя строит только три месяца в году, когда лагерь работает. Ему, думаете, вы нужны? Нет, ему охота на поместье лапу наложить. Чтобы хоть в аренду, но получить шаповаловское имущество. А на самом деле он тот еще барыга. Мебельная фабрика у него тут, в райцентре. И мебель они там делают не абы какую, столы-табуретки, а элитную, из массива. А потом весь этот эксклюзив за границу идет. Вот и смекайте, парни, какие там деньги и кому выгодно, чтобы людишки по лесу не болтались.

— Пойдемте уже! — не выдержал Туча. — Сил моих больше нет.

— А что такое? — всполошился Ильич. — Ты часом не астматик?

— Воняет здесь, — сказал Туча и поморщился.

— Не чувствую ничего. — Садовник пожал плечами, но все же велел: — Давайте-ка и в самом деле вертаться. Мне еще костер разводить. Придумают же…

Обратно к лагерю шли медленно, вязанки хвороста весили немало. Под конец выдохлись все, кроме Тучи. У Тучи будто открылось второе дыхание. Или он просто торопился уйти как можно дальше от Чудовой гари.

— А откуда название такое — Чудова гарь? — отмахиваясь от комаров, спросил Гальяно.

— Давняя история и не слишком красивая. Здесь не особо любят ее вспоминать.

— Расскажи, Ильич! — попросил Гальяно. — А то тут все только и знают, что туман напускать. Ты первый, кто по-человечески все объяснил про вырубку эту…

— А про вырубку я вам ничего не рассказывал, — усмехнулся в усы Ильич. — Откуда узнали, не моя забота.

— Ясно. — Гальяно кивнул. — Так что там за история? Когда началась?

— В тысяча девятьсот восемнадцатом началась, после революции. Здешний граф, Андрей Шаповалов, идейный был, вместо того чтобы с семьей за границу свалить от греха подальше, остался в поместье. На что надеялся, не знаю. Говорю же, дурак был идейный. Какое-то время ему с семьей еще как-то удавалось тихонько жить, никому глаза не мозолить, а потом все изменилось. Экспроприация… Налетели красноармейцы, точно воронье. Граф-то небедный человек был, да и имение сами видели какое. Может, не все отдал, может, припрятал что-то от советской власти, только комиссар, тот, что во главе отряда был, лютовал, говорят, сильно. Графа до смерти замордовал, над графиней поглумился. Говорят, она позора не вынесла, на себя руки наложила. Только барчонок спасся, говорят, его граф с верным человеком загодя за границу переправил. Хватило ума…

— Что ж за упырь такой этот комиссар? — сквозь зубы процедил Дэн.

— А вот самый настоящий упырь и был. Страшный человек, лютый! Его и враги, и друзья одинаково боялись. Но не зря говорят, каждому по заслугам воздастся. И дня не прошло, как графа с графиней загубил, а тут и сам пропал. Ушел в лес на ночь глядя, и с концами. Хватились его не сразу, только через день. Привыкли, видать, что он себе на уме. Хватились, стали сначала деревню, потом лес прочесывать и нашли… — Ильич сделал многозначительную паузу.

— Не томи! — выдохнул Гальяно.

— Нашли на том самом месте, где ты полчаса назад выплясывал. Привязанного к дубу, сожженного до костей. Значит, поквитался кто-то из местных с негодяем.

— Поделом, — буркнул Матвей.

— В тот вечер, как нашли, снять с дерева не смогли, — продолжил Ильич. — Не знаю, правда или нет, только рассказывают, что лето очень жаркое было, вот как нынешнее. Земля вокруг дерева еще дымилась, а тушить нечем. Да и чего уж теперь? Мертвому же все едино. Решили оставить его на дереве до утра, чтобы уж окончательно остыл, а сами ушли в поместье пить и мародерствовать. Я ж говорю, не любили его, боялись…

— А утром что? — спросил Туча, который до этого момента, казалось не проявлял к рассказу никакого интереса.

— А утром он исчез, — сказал Ильич зловещим шепотом.

— Кто? — так же шепотом спросил Гальяно.

— Мертвец. Лиходей этот. Не знаю, искали его или плюнули и совсем не искали, только с тех самых пор Чудова гарь стала пользоваться у местных дурной славой.

— Так почему она Чудова? — Матвей шлепнул себя по щеке, прибив здоровенного комара.

— Комиссара-лиходея так звали.

— Как?

— Чудо. Понятно, что это не фамилия была, а прозвище, вот гарь теперь Чудова и есть.

— А с огнем что? — спросил Дэн. — С гарью все более или менее понятно, но при чем тут огонь и почему он появляется только раз в тринадцать лет?

— Не знаю. — Ильич загасил сигарету. — Что знал, то рассказал, а новые небылицы мне придумывать без надобности. Может, и не связан огонь с гарью. Может, и нет его на самом деле. Может, это все шаповаловские уловки. С этого очкастого станется.

— Не уловки это, — буркнул Туча, половчее пристраивая на плече вязанку с хворостом. — Свет прямо из-под земли идет… поднимается, как со дна. Я знаю…

— С какого еще дна? — удивился Ильич.

— Показалось тебе все. — Матвей, переглянувшись с Дэном, легонько дернул Тучу за рукав. — Ты тогда в таком состоянии был. Мы ж заблудились. Может, от стресса?..

— Я видел! — упрямо повторил Туча. — И это не шаповаловские проделки. Там пахло так же мерзко. Горелым пахло, как на пожарище. И раз говорят, что не нужно там ходить, значит, и не нужно! — добавил он и, не оглядываясь, пошагал вперед.

— Впечатлительный больно, — хмыкнул Ильич, всматриваясь в розовеющее небо. — Знал бы, не брал с собой в лес, а то разнервничался! Сразу видно, горожанин. Дикой природы не видел.

Дэн кивнул, хотя в глубине души был с садовником не согласен. Да, с Тучей в последнее время творилось что-то неладное, но вот что послужило тому причиной? Они ведь и сами видели блуждающий огонь. Пусть не так близко, но видели! И так до сих пор и не пришли к единому мнению, что это могло быть. Наверное, разумнее всего дождаться вечера и выслушать версию Суворова. А еще лучше — прочесть до конца дневник графа Шаповалова, не так там и много, в том дневнике.

Похоже, их долгое отсутствие так и осталось незамеченным. Встретившийся им по дороге к флигелю Суворов лишь окинул ребят рассеянным взглядом и помчался куда-то по своим делам. Времени, оставшегося до ужина, хватило только на то, чтобы принять душ и переодеться. Обсудить увиденное в лесу они не успели.

Костер разложили в парке на просторной лужайке, которую со всех сторон обступали старые липы. В центре в целях пожарной безопасности была выкопана неглубокая яма, рядом лежали нарубленные в лесу дрова, но разведением огня занимался не Ильич, а отец Васьки. Парнишка крутился поблизости, подавал отцу то спички, то старые газеты, то тонкие прутики.

К девяти вечера костер полыхал уже в полную силу, тянулся оранжевыми языками к темнеющему небу, сыпал искрами. Чуев, командир волков, принес хлеб и куски колбасы. Он нанизывал их на деревянные прутики, поджаривал на костре и раздавал своим подопечным. Волки уничтожали стратегические запасы с космической скоростью, злорадно поглядывали на не то чтобы голодных, но опечаленных такой несправедливостью вепрей. Когда у костра наконец появился Суворов, блюдо с хлебом и колбасой опустело.

— Что пригорюнились, архаровцы? — Вожатый снял с плеча гитару, уселся на бревно, ударил по струнам. — Чего сидите как на похоронах?

— А чему радоваться, когда эти бандерлоги, — Гальяно кивнул на волков, — поели всю колбасу и даже хлеба не оставили!

— Да ты что? Поели всю колбасу?! — Суворов посмотрел на него со снисходительной улыбкой. — Ай, какая жалость! А вы, выходит, за ужином не наелись?

— Выходит, так, — огрызнулся Гальяно.

— Ну, это непорядок. Это мы сейчас исправим. — Суворов снова ударил по струнам, всматриваясь в темноту, велел: — Заноси!

В ту же секунду в освещенный костром круг шагнул Васька с кастрюлей, доверху наполненной запеченной в мундире картошкой. Следом из темноты вынырнул крупный лысый мужик в тельняшке — Турист, как понял Дэн, — и тоже не с пустыми руками. От большой миски, которую он с нежностью прижимал к груди, доносился упоительный аромат жареного мяса.

— Привет, вепри! — Он кивнул им всем сразу, аккуратно поставил кастрюлю на приспособленный под столик пень, из болтающегося за плечом рюкзака достал одноразовые пластиковые тарелки. — Голодные небось, а?

Они загалдели все сразу, восторженными воплями заглушая обиженный рев волков. Гальяно вскочил на ноги, выхватил у Василия тазик, с профессиональной сноровкой принялся раскладывать картошку и шашлыки по тарелкам.

— Ну, дядя Саша! Ну, удружил! — Он бросил на Туриста полный обожания взгляд.

— Да ладно тебе! — Тот пожал плечами. — Это не моя, это командира вашего идея. Говорит: «А давай-ка нажарим моим архаровцам шашлыка!» А мне что? Я человек свободный, было бы что жарить!

— За мясо я с вас завтра деньги стрясу, — предупредил Суворов, с удовольствием впиваясь крепкими зубами в кусок шашлыка. — Это ж мне никакой зарплаты не хватит, чтобы прокормить такую пропасть народу. Согласны, архаровцы?

Все тут же закивали в ответ. Вечер из скучной принудиловки постепенно превращался в весьма приятное мероприятие. И даже кислые морды волков во главе с их предводителем Чуевым не могли испортить им настроение.

Дэн не знал, была ли в том вина или злой умысел Туриста и Суворова, только с их приходом пацаны окончательно разделились на два если не враждующих, то уж точно недружественных лагеря, отмежеванных рвущимся к вечернему небу костром. Чем там занимался Чуев со своими волками, вепрям было неинтересно. Оказалось, что не только шашлык, но и гитара помогает прекрасно скоротать вечерок. Сначала под гитару пел Суворов, пел что-то веселое, незатейливое, что-то такое, чему помимо воли хотелось подпевать. Потом пели все вместе, орали на весь лагерь «Перемен требуют наши сердца» и много еще чего, а потом к вепрям присоединилась медсестра Леночка, и за гитарой потянулся Гальяно. У него оказался сильный и приятный голос, но что он пел! Боже, как же порой глупы бывают влюбленные!

«Ланфрен-ланфра… лан-тати-та… лети в мой сад, голубка…»

Гальяно терзал гитару и бросал такие страстные взгляды на медсестру, что ни у кого не осталось сомнений, кого именно он призывает в свой сад. Леночка смущенно улыбалась, дядя Саша усмехался, а Суворов хмурился, но как-то беззлобно. Похоже, ничто не могло разрушить светлую ауру этого июньского вечера.

Ксанку Дэн заметил, когда вошедший в раж Гальяно в последний раз ударил по струнам. Она стояла за пределами освещенного костром круга, прижавшись спиной к стволу липы. Дэн не видел ее лица, но ему казалось, девушка к чему-то прислушивается. К наивному «ланфрен-ланфра» или к чему-то слышному только ей одной? Туча сказал, что вернул ей ключ. Сказал, что она его даже поблагодарила. И что-то он еще говорил про рисунок. Она рисует, когда ее никто не видит, когда никто не может ей помешать. Каково ей одной в этом полном парней лагере? Почему она так решительно и так упрямо уходит в глухую оборону, стоит только проявить к ней хоть малейший интерес? И почему родители бросили ее в этой глуши вместо того, чтобы забрать с собой на отдых? Что такого страшного могла сотворить эта хрупкая девчушка, что от нее отвернулась даже родная мать?

Наверное, он смотрел на нее слишком долго и слишком пристально. Наверное, она почувствовала этот жгучий интерес, потому что в то самое мгновение, когда Суворов отобрал у вошедшего в раж Гальяно гитару, Ксанка передернула плечами, точно освобождаясь от чего-то невидимого, и исчезла в темноте. Дэн вздохнул. Он уже завидовал Туче, которому удалось с ней поговорить.

Пока вепри ели шашлык, закусывали его купленными у деревенской бабки молодыми огурчиками и пели песни под гитару, в стане волков началось движение. Сначала куда-то исчез Чуев. Следом по парку разбрелась добрая половина отряда. А оставшиеся волки осторожно, один за одним, подсаживались поближе к костру, поближе к вепрям. И это было похоже на безмолвное братание. Во «вражеском» отряде встречались и нормальные ребята, и если бы не странная политика Шаповалова, волки и вепри могли бы существовать вполне себе мирно.

На часах было без пяти одиннадцать. Оставшиеся у костра уже успели побрататься по-настоящему и по-братски же разделить недоеденный шашлык. Гитару отложили в сторону, и у догорающего костра текла неспешная беседа.

Не то чтобы Дэн что-то почувствовал, когда, не предупредив друзей, отошел от костра. Просто в какой-то момент ему захотелось побыть одному, остаться наедине со своими мыслями. Он неспешно брел по парковой дорожке, и вдруг со стороны хозпостроек донеслись странные звуки. А может, и не странные вовсе, просто неожиданные в этой сонной тишине.

Дэн замер, прислушался. Голосов было два, одинаково низких, одинаково злых, с одинаковыми скотскими нотками. Братья Голиковы, уроды и дегенераты, то ли ссорились, то ли что-то обсуждали. Дэн уже хотел пройти мимо, когда услышал не то всхлип, не то стон, а следом возмущенный рев:

— Она меня укусила! Эта дебилка меня за руку цапнула!

— Тихо, не ори. — Точно такой же голос, но осторожный, приглушенный. — За глотку ее хватай, чтобы не дотянулась. Сейчас я ей покажу, как кусаться…

Кулаки сжались, и зубы скрипнули от ярости, а в душе уже начал просыпаться его собственный персональный демон. Дэн тенью скользил в темноте и сам не знал, чего боится больше: спугнуть этих сволочей или окончательно разбудить демона.

Перед освещенным одиноким фонарем сараем было светло. Достаточно светло, чтобы увидеть все в деталях.

Порванная на плече черная майка, испуганно скалящийся нарисованный на ней череп, крепко-крепко зажмуренные глаза девушки… Ксанка стояла на коленях, как тогда, на пляже. Только на пляже ее никто не держал, а здесь… Огромная лапища одного из близнецов сжимала сзади тонкую Ксанкину шею, с силой вдавливала в грязную землю обтянутые джинсами коленки. Второй близнец стоял напротив, стальная бляха на его ремне оказалась как раз напротив Ксанкиного лица. Наверное, если бы девушка открыла глаза, то увидела бы в ней свое отражение. Но она не открывала глаза, она занавесилась от близнецов и мира длинной челкой и шептала что-то неразборчивое. Молитву?..

Дэн опоздал, упустил момент, когда рука близнеца взлетела в воздух. От тяжелой пощечины Ксанкина голова дернулась, откинулась назад, а Дэнов демон окончательно проснулся. Больше Киреев не медлил. Не медлил и не думал, что нарушает самому себе данный зарок. Близнецы не ожидали нападения, а он не дал им ни единой возможности подготовиться. К черту честные игры! С волками жить — по-волчьи выть. Его ли это мысли, или это демон нашептывал их ему на ухо, Дэну было все равно.

Первый близнец улетел в темноту, отброшенный ударом ноги. Второй, как щитом, попытался прикрыться Ксанкой, но она, маленькая и хрупкая, оглушенная болью, не собиралась становиться живым щитом. Удар локтем под дых, конечно, не смог свалить такую тушу, но все же на мгновение дезориентировал. Этого мгновения Ксанке хватило, чтобы вырваться, а Дэну — чтобы нанести удар.

Дальше он уже дрался безо всяких правил. Один против двух озверевших амбалов, неуклюжих, медлительных, но все равно значительно превосходящих его силой. Он сражался не за правое дело и не за честь прекрасной дамы, он дрался потому, что вскипающая в сердце ярость требовала выхода. Остановить ее было гораздо сложнее, чем близнецов. И Дэн бил, крушил все на своем пути…

— Хватит! Не надо! — На руке повисло что-то легкое, как пушинка.

Дэн отмахнулся не глядя, пушинка отлетела в сторону с тихим стоном. Этого стона, едва различимого, хватило, чтобы Дэн пришел в себя. Близнецы корчились у его ног. Что с ними, он не знал и не желал знать, он искал глазами Ксанку.

Ксанка сидела на земле, прижавшись спиной к стене сарая, обеими руками сжимая голову. Вот она — его пушинка…

— Больно? — Он упал перед ней на колени, отвел в сторону челку, заглянул в лицо.

Глаза, как черные дыры из-за огромных, во всю радужку, зрачков, тонкая струйка крови из уголка рта. И улыбка, тревожная, больше похожая на гримасу.

— Это я тебя? — Он коснулся ее подбородка. Ксанка дернулась, ударилась затылком о стену.

Не нужно было ее трогать, она не терпела никаких телесных контактов. Это становилось ясно по ее настороженному взгляду, но Дэн не мог по-другому, ему нужно было знать, все ли с ней в порядке.

Ее волосы были мягкими, гораздо мягче, чем казалось на первый взгляд.

— Я только посмотрю. Вдруг сотрясение… — Дэн говорил шепотом, боялся спугнуть неосторожным словом, неловким движением.

— Нет. — Ксанка снова попыталась мотнуть головой, поморщилась. — Все в порядке.

— Точно?

— Руку убери.

Он отдернул ладонь, точно обжегся.

— Прости, я не заметил, что это ты.

— Я поняла.

— Хорошо, что ты меня остановила. — Дэн бросил быстрый взгляд на уползающих в темноту близнецов. — На меня иногда находит.

— Да.

Что означало это лаконичное «да», он не понял. Да, она согласна с тем, что поступила правильно? Да, она считает, что он ненормальный?

— Хорошо, что ты их остановил. — Ксанка улыбнулась. Из-за разбитой губы ее улыбка получилась кривоватой. — На меня тоже иногда находит.

Теперь улыбнулся он. Ксанка говорила так, словно Дэн только что спас близнецов от еще больших неприятностей. Словно, не появись он вовремя, братьям Голиковым пришлось бы несладко. Маленькая самонадеянная нахалка.

— Я Дэн. — Он протянул ей ладонь.

— Я в курсе. — Она рассматривала его руку долго и внимательно, а потом протянула свою. — Спасибо тебе, Дэн.

Он осторожно сжал тонкие пальчики.

— Не за что. Таких уродов нужно учить. Давай я тебе помогу.

От помощи она отказалась, резво вскочила на ноги, со стоном коснулась виска.

— Может, в медпункт?

— Не нужно. — Одной рукой придерживаясь за стену сарая, второй Ксанка пыталась удержать горловину порванной майки.

Дэн стянул с себя олимпийку, набросил ей на плечи.

— Мне не холодно.

— Я знаю.

— И я не стесняюсь.

— Конечно.

— И вообще, не нужно было вмешиваться, я бы сама…

Что сама, она не договорила, замолчала, глядя в темноту поверх Дэновой головы. Лицо ее застыло бледной маской. Живыми на этом лице-маске оставались только глаза. Дэн обернулся, подсознательно он уже знал, что увидит в ночном небе.

— Это блуждающий огонь. — Он взял Ксанку за руку. Она, кажется, даже не почувствовала его прикосновения. — Местная природная аномалия. Не бойся.

— Я не боюсь. — Ксанка передернула плечами. — С чего ты взял?

Это было очевидно, так же очевидно, как то, что она не любит прикосновений. В глазах ее был страх и еще что-то… Дэн бы сказал, что это узнавание.

— Да, я заметил, ты бесстрашная.

— А ты врун. — Девушка больше не смотрела на небо, но на него она тоже не смотрела.

— Тебя не хватятся? Ночь ведь уже. — С ней было тяжело, но просто уйти он не мог.

— Кто? — Ксанка удивленно приподняла брови.

— Родственники.

— Нет у меня никого. Ясно? Я сама по себе. — В голосе ее была злость пополам с горечью.

— Так не бывает.

— А ты много знаешь про то, как бывает?

Она ждала ответа, а Дэн молчал, взгляд его был прикован к ее шее, к тому месту, где за вырез порванной футболки ныряла серебряная цепочка. Цепочка светилась бледно-зеленым светом. Свет этот просачивался сквозь прореху в майке, и было очевидно, что исходит он от ключа. Ксанка проследила за его взглядом, молча накрыла ключ ладошкой.

— Чего уставился? — спросила зло.

— Он светится.

— Тебе показалось.

— Он светится тем же светом, что и огонь в лесу.

— Тебе показалось! Понял?

Ксанка, толкнув его в грудь, исчезла в темноте. Дэн догнал ее быстро, заступил дорогу.

— Что тебе от меня нужно? — В окружившей их темноте он не видел ее лица, слышал лишь сбивающееся от злости дыхание.

— Я тебя провожу.

— Я ничего не боюсь.

— Знаю. Я просто провожу тебя до дома.

— У меня нет дома.

— Значит, я провожу тебя, куда захочешь.

Она ничего не ответила, лишь возмущенно фыркнула. Наверное, это было согласие. Во всяком случае, Дэн так решил.

У дома Василия горел фонарь, но окна оказались темны. Похоже, Ксанку и в самом деле никто не ждал. Они остановились у крыльца, не зная, как расстаться, что сказать друг другу на прощание. Неловкое молчание затянулось, поэтому, когда Ксанка заговорила, Дэн вздохнул с облегчением.

— Что это за огонь? — Она кивнула в сторону леса. — Почему он блуждающий? Почему светит так странно? Расскажи! — не попросила, а потребовала, точно была уверена, что он не посмеет ей отказать.

— Зачем тебе?

— Нужно.

Она долго молчала, куталась в его олимпийку, а потом спросила уже совсем другим, каким-то несчастным голосом:

— Скажи, ты знаешь про этот огонь хоть что-нибудь?

В этот момент Дэну стало очевидно, что движет ею не праздное любопытство. В ней, как в Туче, чувствовалась какая-то неправильность, что-то такое, что не дано понять простому человеку.

— Я его видел, — сказал Дэн.

— Так, как сегодня?

— Нет, в лесу, гораздо ближе.

— И ты помнишь место?

Который уже человек спрашивает, помнит ли он место.

— Не знаю.

— Я хочу посмотреть. Ты возьмешь меня с собой? — Она сжала его руку, привстала на цыпочки, заглянула в глаза.

— Возьму. — Дэн кивнул, и она вздохнула с облегчением. — Если ты объяснишь, зачем тебе это нужно.

— Мне нужно. — Ксанка упрямо вздернула подбородок.

— Тогда объясни.

Она молчала очень долго, решение давалось ей тяжело. Дэн ждал, рассматривал ее лицо. Глубокие тени, скупые световые мазки. Сейчас, слепленное из света и тени, оно казалось не красивым даже, а совершенным.

— Хорошо. — Ксанка кивнула, и магия тут же исчезла. — Только не сегодня, я расскажу тебе завтра. Расскажу и покажу.

Голос ее поблек, словно выцвел. Довериться первому встречному тяжело, особенно если ты привык не доверять никому.

— Спасибо. — Она протянула ему олимпийку.

— Был рад помочь.

Ксанка глянула на него удивленно. Не поверила?

— Я зайду за тобой завтра. Хорошо?

— Нет, я сама тебя найду.

Дэн смотрел на закрывшуюся за ней дверь. Вот и все. Даже «до свидания» не сказала…

 

Дневник графа Андрея Шаповалова

1908 год

Лето пролетело незаметно. Мы с Игнатом и оглянуться не успели, как наступил сентябрь. Случившееся на ведьмином затоне мы больше не обсуждали и данное Степану обещание сдержали — отец так ничего и не узнал о той страшной ночи. Да, сказать по правде, отцу было не до нас. Он и в поместье появлялся лишь наездами. Дела требовали его почти неотлучного присутствия в городе, а мы с Игнатом скучному городу предпочитали деревенскую вольницу.

Тот день выдался мрачным и пасмурным. Небо с раннего утра грозилось пролиться дождем. Будь моя воля, я бы остался дома, но Игнату в последнее время дома не сиделось. Он уходил куда-то на заре, а возвращался только ближе к ночи. Пользовался долгим отсутствием отца. Меня он с собой никогда не звал, и это было обидно, но я не задавал вопросов. Расспрашивать брата бесполезно, захочет — сам расскажет.

Игнату захотелось доверить мне свою тайну промозглым сентябрьским утром, и я не посмел отказаться. Сердце чуяло: в лесу нас ждет что-то необычное. Настоящее приключение. Мы уходили из дома под покровом сизых рассветных сумерек, никем не замеченные, никем не остановленные. По лесу шли молча, в голове моей роились тысяча вопросов, но я терпеливо ждал, когда Игнат расскажет все сам. Я встревожился, только лишь когда лес сделался совсем уж мрачным и непролазным. Но Игнат шел уверенно, будто знал дорогу. Верно, и знал, потому что, когда из-за густого ельника показалась покосившаяся избушка, ничуть не удивился.

Здесь, в ельнике, оказалось особенно темно и мрачно. Неба не было видно вовсе, а с разлапистых веток на голову сыпалась холодная роса.

— Что это? — Я остановился на границе небольшой поляны, вход на которую охраняла избушка. В самом центре поляны, возвышаясь над остальными деревьями, рос старый дуб. Земля под ним была перерыта.

— Кабаны желуди искали. — Игнат сделал шаг к дубу, под его ногами что-то громко хрустнуло. — Здесь много кабанов развелось.

Да, отец тоже говорил, что от вепрей в последнее время проходу нет.

— Волки нужны! Вот что, — сказал Игнат задумчиво. — Без волков лес — не лес.

Я кивнул, спорить не стал. Игнату всегда нравились волки…

— А дом чей? — Я кивнул на избушку.

— А дом ее, — сказал Игнат очень тихо.

— Ее?! — Мне не нужно было уточнять, о ком говорит брат. О ней, о ведьме-утопленнице…

В животе холодным клубком заворочался страх. Зачем нужно было приходить в это гиблое место? Зачем приводить сюда меня?

— Не бойся. — Игнат читал меня, как раскрытую книгу.

— Я не боюсь, — соврал я.

— Они хотели все сжечь. — Не дожидаясь меня, Игнат направился к избушке. — Хотели, чтобы даже следа не осталось.

— Кто?

— Мужики. Но она не позволила.

— Как? Она же мертвая была к тому времени. — Страху моему уже стало тесно в животе, он растекался по жилам, холодил губы и кончики пальцев.

— Мертвая и не позволила. Она же особенная. Ведьма! — Игнат обернулся, посмотрел на меня в упор. — Зачарованное это место. Ее место.

— А мы? Мы как же? — Затылка словно коснулось чужое дыхание, я вздрогнул, но оборачиваться не стал. Почудилось.

— А мы гости.

— Она нас едва не утопила! — Я старался изо всех сил, но голос сорвался на крик. — Она убить нас хотела!

Крик мой, испуганный и жалкий, запутался в еловых лапах, далеко не улетел. Но его все равно услышали. Откуда-то из самого сердца леса мне ответил протяжный вой.

— Волки. — Игнат улыбнулся. — Пришла их пора.

Он толкнул покосившуюся дверку, и та с тихим скрипом отворилась.

Внутри было темно, пахло сыростью. Я старался не показывать страх, с какой-то отчаянной бравадой пнул ногой валяющийся на полу горшок. По избушке прокатилось тревожное эхо, осело в свисающих с потолка космах паутины.

— Раньше тут красиво было. — Игнат присел на почерневшую от времени лавку. — Говорят, вместо ельника березы росли.

Я вспомнил обступающие поляну ели. Не похоже, что еще не так давно здесь был березняк.

— Не веришь? А хоть у кормилицы спроси. Она точно знает.

— Зачем мы здесь? — Я не хотел расспрашивать об этом жутком месте, я хотел уйти отсюда поскорее.

— Интересно. — Игнат пожал плечами. — Разве нет?

— Нет.

— Тогда смотри, что я здесь нашел! — Брат полез за пазуху, вытащил нож с костяной ручкой. — Смотри!

Нож был старый, но с острым, как бритва, лезвием. На костяной ручке красовался застывший в прыжке волк.

— Это ее нож. Понимаешь? Тут все вокруг ее: и нож, и лес, и волки…

Ответом Игнату стал протяжный волчий вой. Я вздрогнул, выглянул в затянутое паутиной оконце. Снаружи клубилась мгла, будто не утро сейчас, а глубокая ночь.

— Давай уходить, брат.

— Боишься?

— Боюсь.

— А ты не бойся. Со мной тебе нечего бояться. — Игнат сунул нож за пазуху. — Впрочем, тут и смотреть больше не на что. Что интересное было, я все забрал.

Как же можно забирать?! Это ведьмы, вещи! А она не любит…

Порывом ветра распахнуло дверь, ударило о стену избушки, сорвало с петель. Я зажмурился. Нельзя здесь брать ничего! Как же он не понимает?! Гиблое место и вещи гиблые.

— Буря начинается. — Голос Игната был спокоен. — Пойдем, Андрей, еще что-то покажу. Тут недалеко.

Я не сразу понял, что этот засыпанный иглицей холмик — могила. На могиле должен быть крест…

— Здесь она. — Игнат присел на корточки, ласково коснулся сырой земли. — Здесь, а не в реке. Понимаешь? — Он смотрел на меня, и глаза у него были как у старика.

— Нет. — Я и в самом деле не понимал. Не хотел ничего понимать. Я хотел домой.

— В освященной земле не похоронили. Она же ведьма. — Игнат всмотрелся в наползающую со стороны ельника черноту. — Бросили там, на берегу… Только один человек сжалился. Спасти не сумел, но могилу выкопал. Знаешь, что за человек?

— Нет. — Тьма казалась живым существом. И тьма, и весь этот черный лес. — Пойдем уже, Игнат!

— Сейчас пойдем. — Брат встал на ноги, и в этот самый момент там, где поляна перетекала в непроглядный лес, послышался треск. — Уходи… — Голос Игната упал до шепота.

— Что там? — Я не мог пошевелиться от страха. Ноги мои врастали в жирную землю, точно корни дерева.

— Вепрь. Волки его загнали. Ты беги, Андрей, а я тут… — В руке Игната блеснул ведьмин нож. — Беги! — закричал он уже в полный голос.

Я знал, что такое загнанный вепрь, насколько он может быть опасен для того, кто окажется у него на пути. Слышал однажды рассказ отца.

Волки… вепри… ведьма… Голова моя пошла кругом, в ушах звенел крик Игната: «Беги! Спасайся!» И я побежал… трусливо бросил брата одного. У него есть нож! Заговоренный ведьмин нож…

…Лес не хотел меня отпускать, еловые лапы цеплялись за волосы, корни хватали за ноги, но я боролся отчаянно и решительно. Страх был отныне моим помощником и союзником. Я бежал, не разбирая дороги, не оглядываясь, руками раздирая окружающую меня тьму. А позади, близко-близко, слышалось чье-то хриплое дыхание. Звериное? Человеческое? Нечеловеческое?.. Меня загоняли, как того вепря. Только у вепря были бивни и ярость, а у меня — лишь страх…

Земля ушла из-под ног внезапно. Падение, боль в боку и благословенное беспамятство…

Я очнулся от холода. Капли дождя падали мне на лицо, стекали по щекам и шее. Черное небо разразилось наконец злым осенним дождем. Я попытался подняться, но не смог, лишь закричал в голос, едва не ослепнув от раздиравшей левый бок боли. Дно ямы, в которую я угодил, щетинилось остро заточенными, похожими на пики кольями. Волчья яма… Ловушка для Каина, предавшего своего брата. Удивительно, что я был до сих пор жив, что тело мое не нанизано, как бабочка на булавку, на эти беспощадные колья. Рукой я коснулся разорванного бока, пальцы тут же сделались липкими от крови. Левая нога была вывернута странно, неестественно. Я — та же бабочка, беспомощная и глупая. Мне никогда не выбраться из ямы самостоятельно. Если только Игнат не найдет меня. Если только он еще жив…

Сначала я кричал, звал на помощь. Ответом мне был лишь шелест дождя и протяжный волчий вой. Яма наполнялась водой. Если дождь не прекратится, я, наверное, просто захлебнусь. Или умру от боли, пытаясь пошевелиться.

Я не заметил, когда серый день перетек в черную ночь. Может, оттого, что временами впадал в беспамятство. Голос давно охрип, и я больше никого не звал. На спасение я тоже уже не рассчитывал. Я готовился умереть, и мне было уже почти не страшно. Холодный сентябрьский дождь вымыл из меня страх, оставив только боль.

К утру дождь перестал. Лежа в холодной дне волчьей ямы, я смотрел в ясное небо. Боль тоже ушла, на ее место пришла обреченность. Я с особенной ясностью понимал, что никто меня не найдет, что утыканная кольями яма станет моей могилой.

Свет померк, заслоненный кем-то или чем-то. Мне уже было неинтересно, я уже видел другой, куда более яркий свет.

— Эй, барчонок? Живой? — Голос сиплый, знакомый и незнакомый одновременно. — Как же тебя угораздило?

Я не стал отвечать, у меня больше не было ни сил, ни интереса. Мир мой снова начал погружаться в спасительную черноту. Когда груди моей коснулся конец пеньковой веревки, я провалился в забытье.

…Темнота укутывала меня со всех сторон, то дышала жаром, то холодила февральской стужей, проливалась в горло полынной горечью, терзала, не давала покоя.

Когда я в следующий раз разлепил веки, над головой моей не было неба. Над ней медленно колыхались пуки засушенных трав. Лежать было покойно и почти не больно, только дышалось отчего-то тяжело, со свистом.

— Очнулся, барчонок? — Голос слышен, но хозяина голоса не видать. — А я уже думал, что не получится у меня с тобой ничего. Который день в беспамятстве между небом и землей.

Я хотел спросить, где я, поблагодарить за спасение, но вместо слов из горла вырвался клекот, в бок словно вонзилась раскаленная кочерга.

— На-ка выпей! — Рука, грубая, заскорузлая, а в ней — дымящаяся чашка. — Ты пей, барчонок. Не бойся, не отравлю.

Я выпил, поморщился от знакомой горечи, прикрыл глаза. Хотел только передохнуть, но тотчас провалился в сон.

В следующий раз я увидел не только засушенную траву, заскорузлую руку и глиняную чашку. В следующий раз я увидел лицо своего спасителя. Густые седые волосы, борода до самых глаз. Лешак…

Он почти не разговаривал со мной в те дни. Отпаивал отварами, менял повязки, проверял, надежно ли примотаны к поломанной ноге полосы бересты, иногда шептал что-то на непонятном языке. Я тоже молчал. Волчья яма научила меня терпению.

Лешак заговорил, только когда я уже мог сидеть в кровати.

— Рассказывай, барчонок, — велел он, придвигая поближе колченогий табурет.

— Меня Андреем звать. — Отчего-то в тот момент мне казалось это важным.

— Ну, Андреем так Андреем. — Лешак пожал плечами и, кажется, улыбнулся в усы. А ведь он был совсем еще не старым, не старше отца. Стариком мужчина казался из-за бороды и ранней седины. — Как ты в волчью яму угодил?

Я рассказал ему все как есть, без утайки, и только потом отважился спросить про брата.

— Жив. — Лицо Лешака потемнело, а в глазах появился недобрый блеск. — А вот тебя за живого уже никто не держит. Понесло тебя со страху в волчий лес, там ям этих тьма.

Игнат жив! А больше мне ничего и не надо.

— Тебя в лесу искали, в реке. Решили, что утонул. А ты вишь, какой живучий оказался! Я и не верил, что выживешь. — Лешак коснулся моей обернутой берестой ноги. — Заживает хорошо, только все равно хромать будешь.

— А ты? Почему не сказал никому, что я жив?

— Говорил же, не верил, что выживешь. А теперь-то уж чего? Вот встанешь на ноги, сам все и расскажешь.

Когда я в первый раз вышел из избы Лешака, в лесу уже лежал снег, и от этого все вокруг было белым-бело.

— На-ка! — Лешак набросил мне на плечи тулуп, сунул в руки посох. — Не хочу я тебя по новой лечить, неугомонного. Подыши чуток и возвращайся. Рано тебе еще моционы устраивать.

А он оказался совсем не злым, не таким, каким показался в тот, самый первый раз. Не злым и не глупым. Слишком не глупым для необразованного мужика. В его избе были книги: старые, написанные на латыни, и новые, печатные, такие же, как в библиотеке отца. Ему нравилось читать по вечерам, лицо его в эти моменты становилось безмятежным и радостным. Одним таким вечером я и спросил, откуда он знал мою маму.

Лешак долго молчал, смотрел на пламя свечи. Я уже решил, что не ответит.

— Дружили мы с ней, с младенчества вместе росли. Я ей как брат был, а она мне… — Он опять замолчал, и это его мучительное молчание сказало мне больше слов. — Замуж ее отдали за твоего отца. Не нужно было, но сделанного не воротишь. Она ко мне первому пришла, рассказать про сватовство, светилась вся от счастья. А я глупый. Молодые всегда глупые. Уехал, чтобы не видеть, не мешать, не мучиться. Считай, сбежал. Вот сейчас думаю, может, если бы остался, по-другому бы все вышло…

Свеча потрескивала, вспыхивала огнем, отбрасывая на задумчивое лицо Лешака беспокойные тени.

Он любил мою маму, этот странный мужик. Да и мужик ли? Речь у него грамотная, библиотека вон. Кормилица сказала, знахарь…

— Ты доктором был? — Догадка опалила, точно огнем.

— А какая теперь разница, барчонок? — Лешак резко встал, отошел к окну, сказал, не глядя в мою сторону: — Ты очень на нее похож. Те же глаза, та же улыбка. Если бы не был так похож, не знаю… — Он не договорил, но я и так все понял. Матушка меня спасла, руками Лешака вытащила из волчьей ямы.

— Ты про опасность что-то говорил. — Я подбросил в печь березовых поленьев. — Когда к нам в дом приходил.

— А тебе мало опасности? — Лешак обернулся, лицо его озарилось недобрым светом. — Сколько раз ты по краю ходил?

Сколько раз?.. В горло будто хлынула холодная речная вода. И бок заныл…

— Смерть за тобой тенью ходит. Человек к тени быстро привыкает, перестает бояться. А ты бойся, Андрей! Страх — твой наипервейший помощник. И на тень оглядываться не забывай. Глядишь, и поймешь что-то для себя.

Я не понял. Когда Лешак говорил вот так, загадками, я ничего не понимал, но, странное дело, верил каждому его слову и на собственную тень нет-нет да и оглядывался.

Он отпустил меня к Рождеству. Вывел из леса на опушку, обнял тепло, по-отцовски.

— Дальше ты уже сам, Андрей. И помни, что я тебе говорил про тень. Оглядывайся, присматривайся.

— Спасибо. — На глаза навернулись непрошеные слезы.

— Иди уж! — Лешак нахмурился. — Дорогу ты ко мне знаешь. Понадоблюсь — приходи.

Он еще долго стоял на опушке, провожая меня взглядом. Загадочный отшельник, знахарь, мой второй отец…

В родимый дом я вошел неузнанный. Стариковский посох, хромота, чужая одежда, заросшее бородой чужое лицо.

В людской не было никого, кроме кормилицы. Сухонькая, седая, она, казалось, постарела на десяток лет.

— Ну, здравствуй! — Ноги вдруг перестали слушаться, я обессиленно опустился на лавку.

Женщина всматривалась в мое лицо выцветшими, подслеповатыми глазами, а потом с всхлипом бросилась на шею. Узнала!

Отец тоже узнал меня не сразу. Сжал в крепких объятьях, отстранился так же, как и кормилица, всматриваясь в мое лицо.

— Живой, — не сказал, а выдохнул. — Живой, слава тебе, Господи…

Он тоже изменился. Наверное, мое долгое отсутствие, моя мнимая смерть подрубили внутри у него какую-то важную подпорку, то, на чем некогда держалась его богатырская сила. Силы больше не осталось, на ее место пришла детская растерянность. Отец расспрашивал меня, заглядывал в лицо, слушал, кивая в такт каждому слову, то хмурился, то улыбался, требуя от прислуги сразу же и накрыть на стол, и вишневой наливочки, и баньки. Даже известие о том, кто стал моим спасителем, он, кажется, принял без прежней, нетерпимости.

Я пил, ел, рассказывал свою невероятную историю, а сам все прислушивался, когда же наконец раздадутся в коридоре стремительные шаги Игната. Я ждал, а спросить у отца отчего-то не решался.

Смеркалось, когда наш по-мужски неспешный разговор нарушил задорный перезвон бубенцов. Я видел в окно, как к дому подлетела тройка, как в нетерпении гарцевали на месте белоснежные кони в то время, как одетый в волчью шубу возница помогал сойти с саней какой-то даме. Возницу я узнал сразу, по богатырской стати, по порывистой лихости. Игнат!

Грохот распахнувшейся и тут же захлопнувшейся двери, решительные шаги, дробный перестук каблучков. Сердце мое замерло в ожидании.

— И вовсе не страшно! Кто сказал, что я боялась, Игнат?! — Звонкий девичий голосок, нежный, как пение птиц.

Она и в гостиную впорхнула, как птичка: изящная, порывистая. Маленькая райская птичка посреди лютой зимы.

Следом вошел Игнат. Вошел и замер на пороге. Он признал меня сразу, ему даже не пришлось всматриваться в мое лицо. Он был моим братом! Он меня чувствовал так же хорошо, как и я его.

— Андрей! — В крепких объятьях брата я едва не задохнулся. — Живой! Я знал, что не мог ты вот так умереть. Искал тебя. Веришь? Каждый день по лесу рыскал, что тот волк.

В боку, уже зажившем, но нет-нет да и напоминающем болью о встрече с волчьей ямой, кольнуло. Я поморщился. Игнат тут же разжал объятья, отстранился.

— Ранен? — спросил участливо.

— Пустяки! — Я улыбнулся.

— Андрюша?! — Голосок-колокольчик бесцеремонно и дерзко вторгся в наш разговор. Райская птичка, на ходу сдергивая перчатки и меховую шапку, в мгновение ока оказалась напротив меня, посмотрела снизу вверх.

Я узнал ее! Зоенька Боголюбова, отцовская крестница и наша подруга детства. Сколько же я ее не видел? Год? Два? Но разве ж может человек измениться вот так, до неузнаваемости?! Из смешной девчонки с тонкими, кое-как заплетенными косичками превратиться в такую красавицу. Зоя смотрела на меня, взгляд ее лучился радостью, а я стоял чурбан чурбаном, как дикарь, как необразованный мужик. Да и кто я в ее глазах?! В мужицкой одежде, косматый, бородатый — дикарь и есть…

— Боже мой, какая радость! Игнат, это же чудо! — На мою руку легла ее ладонь, и в этот момент я вспомнил наконец о хороших манерах.

— Здравствуй, Зоя! — Ее пальчики были холодными с мороза, но губы мои обжигали, точно огнем.

— Да к чему же этот официоз?! — Зоя засмеялась звонко и радостно, привстала на цыпочки и поцеловала меня в заросшую щетиной щеку. Меня, дикого лесного человека!

От нее пахло морозом и фиалкой. Дивный этот аромат навсегда врезался в мою память. Образ той, что одним лишь легким касанием навсегда изменила мою жизнь, до смерти будет ассоциироваться у меня с фиалкой.

 

Дэн

Когда Дэн возвращался к себе, костер уже не горел, а на дворе не было видно ни единой живой души. Из-за Ксанки он забыл о предстоящем разговоре с Суворовым и дядей Сашей. Интересно, состоялся ли разговор?

Из-под двери командира пробивалась тонкая полоска света; Дэн бесшумно прошел к своей комнате.

— Явился! Где тебя черти носили? — Гальяно был неприветлив и мрачен. Наверное, разговор не принес ничего хорошего.

— Было одно дело. — Дэн опустился на свою кровать.

— Дневник у тебя? — спросил Туча странным голосом.

— Графский? Так он тут, под… — Дэн приподнял матрас и замолчал. Дневника не было.

— Значит, не у тебя, — констатировал Матвей. — Мы тут уже все обыскали.

— Сперли! — Гальяно выругался. — Пока мы там шашлыки ели, кто-то здесь пошарил.

— Еще что-то пропало? — Дэн оглядел комнату.

— Похоже, только дневник.

— И на кого думаете? — Пропажа была не слишком серьезной, но странной. Кому могли понадобиться эти старые записи? И, уж если понадобились, то что в них было такого важного?

— А на кого думать? — развел руками Гальяно.

— Да на кого угодно! — вскинулся Матвей. — Начиная с измайловских бандерлогов и заканчивая Шаповаловым. Комната-то не запирается! Ты ж сам видишь, какие у нас тут порядки: за территорию ни-ни, а на территории что хочешь, то и делай. Я вот думаю, неспроста это все. Значит, в этом дневнике было что-то важное. Эх, не дочитали!

— Я думаю, это Суворов, — сказал Гальяно. — Вспомните, он видел дневник.

— Не обязательно, — возразил Матвей. — Нас могли подслушать. Нас ведь кто-то подслушивал тогда, в парке.

— Ильич?

— Не исключено, но тоже не факт. Народу тогда в парке ошивалось много.

— Бандерлоги отпадают, — сказал Гальяно с сожалением. — Бандерлоги были в тот день с Чуевым на речке.

— О том, что мы взяли дневник, мог знать тот, кто положил его в тайник, — заметил Дэн. — В таком случае ни подглядывать, ни подслушивать не надо, достаточно знать, кто был в библиотеке.

— Шаповалов? — выдохнул Гальяно.

— Не знаю. Да и что сейчас гадать? Вы насчет гари с Суворовым разговаривали?

— Разговаривали. — В голосе Гальяно не слышалось оптимизма. — Про гарь они нам с дядей Сашей ничего нового не сказали. От Ильича мы, может, и больше узнали.

— А как насчет блуждающего огня?

— Вот тут уже интереснее. Дядя Саша говорит, во время Великой Отечественной тут отряд фрицев квартировал.

— Где — тут? — уточнил Дэн.

— В поместье. Странный какой-то отряд, тихий. В том смысле, что местных почти не трогали, все больше по лесу шарили, землю копали. Сечешь?

— Нет.

— Искали они что-то в лесу.

— Что?

— А кто ж знает! Суворов про Ананбере какое-то говорил.

— Аненербе, — поправил его Матвей. — Это контора такая была у фрицев полунаучная, полумистическая. Они даже вход в Шамбалу искали.

— Думаешь, вход в Шамбалу здесь, в нашем лесу? — усмехнулся Дэн, которому вся эта история уже начала казаться полной фантасмагорией.

— При чем тут Шамбала?! — отмахнулся Гальяно. — Мало ли что можно было искать! Да что угодно! Может, вход в катакомбы какие-нибудь древние или вообще клад!

— Ага, прямо сразу клад.

— Ну не знаю, — Гальяно развел руками. — Что-то же немцы в лесу искали. Что-то такое, к чему не привлекали даже местное население. Дядя Саша сказал, есть свидетельства очевидцев, которые рассказывали, что видели, как фашисты что-то копали в лесу. Только свидетелей тех немного, люди в лес ходить боялись, потому что расстреливали их на месте без суда и следствия. Во какая секретность!

Дэн кивнул, история приобретала неожиданный оборот.

— Но даже не это важно. — Гальяно выглянул в окно, а потом понизил голос до шепота: — То, что наших людей эти гады не щадили, понятно. Мало того, они и своих не пожалели. Заперли солдат в казарме, облили бензином и подожгли. Это уже в сорок третьем было, наши как раз наступали.

— Кто поджег?

— Главный фашист и прихвостень его из местных.

— А может, все-таки партизаны?

— Не было в этих местах активного партизанского движения. В том-то и дело! Суворов сказал, отряд квартировал в графской конюшне: двери есть, окон нету. Двери снаружи подперли чем-то, стены облили бензином, и все дела. Никто не спасся. Да что там солдаты! Офицеры немецкие тоже все погибли. Их тут в поместье человек пять было, не считая главного фрица.

— И этих сожгли?

— Нет, этих, похоже, отравили. Пожар ночью случился, ясное дело, его никто тушить не спешил. Что произошло, только утром поняли, когда прислуга из местных заглянула в дом. Все фрицы мертвые за накрытым столом. Значит, отравили их.

— Прислуга и отравила!

— Нет, дядя Саша говорит, двоих недосчитались, командира Ульриха фон Витте и того упыря из наших, который при нем был вроде ординарца.

— И как упыря звали?

— Ефим Соловьев. Одноглазый он был, калека. Потому на фронт и не забрали, оставили в тылу Родину защищать, а он вот как защищал, сразу к немцам переметнулся.

— Он тебе еще не все рассказал, — невесело усмехнулся Матвей. — Командира фашистского, этого фон Витте, потом аккурат на Чудовой гари нашли, задушенного и на дереве повешенного.

— Думаешь, это Соловьев его? — спросил Дэн.

— Не исключено.

— Ладно, предположим, все друг друга перебили, чтобы сохранить какую-то страшную тайну. Что за тайна-то?

— А вот это нам с Суворовым и предстоит выяснить!

— Нам с Суворовым? — Дэн удивленно приподнял брови.

— Сдается мне, — Матвей взъерошил волосы, — что Суворов с Туристом нам далеко не все рассказали, придержали кое-что для себя.

— Ничего, — вмешался Гальяно, — нам тоже есть что придержать. Без нас они блуждающий огонь не найдут.

— Кстати, странно, что огонь этот загорается только раз в тринадцать лет. Кто его зажигает и зачем? — Матвей посмотрел на Тучу, как будто у того был ответ на его вопрос.

Туча ничего не ответил.

— Может быть, какой-то механизм срабатывает, — предположил Гальяно. — Ну, типа таймера. Раз в тринадцать лет срабатывает механизм, включается маячок.

— А люди, которые пропадают и погибают в самую темную ночь, здесь каким боком? — спросил вдруг Туча. Из всех четверых только он был настроен скептично, если не сказать агрессивно.

— Не знаю, может быть ловушки какие-то срабатывают в это время.

— Или у блуждающего огня есть хранитель, — тихо сказал Дэн.

— Если так, то хранителю этому должно быть сто лет в обед, — отмахнулся Гальяно, но тут же замолчал, задумался. — Считаешь, это Лешак? — спросил шепотом.

— Не знаю. — Дэн и в самом деле не знал. Слишком странной, слишком запутанной получалась эта история.

— Ладно, неважно это сейчас. Мне вот думается, а что, если фрицы нашли то, что искали? Нашли и перепрятали, ну или там не успели с собой забрать. Вдруг там, в лесу, есть какой-то тайник или подземный бункер. Они ж землю копали, может, не только искали, но и строили что-нибудь. — Гальяно обернулся к Туче, спросил: — А ты что скажешь? Похожа была та штука на вход в бункер? Или на туннель какой светящийся?

— Не знаю я. — Туча отвечал с неохотой, словно даже воспоминания причиняли ему боль.

— Или лифт! — не унимался Гальяно. — Точно — лифт! Ты же сам говорил, что там поднималось что-то из-под земли. Все понятно! Там шахта, а в шахте — лифт!

Туча ничего не ответил, отвернулся к стене. Похоже, предположения Гальяно его не впечатлили.

— И когда мы туда пойдем? — спросил Дэн, вспоминая данное Ксанке обещание. Можно ли брать ее с собой в такое странное место? Нет, пожалуй, лучше сначала без нее.

— Суворов сказал, завтра. — Матвей прихлопнул залетевшего в комнату комара, прикрыл окно. — Утром он нам даст выспаться, отменит пробежку, а в обед нас ждут великие дела.

Матвей ошибся. Утром почти всех их ждала инфекционная больница. Первому стало плохо Туче, следом в туалет побежал Гальяно, Матвея накрыло уже под утро. Здоровым и полным сил из их маленькой компании остался только Дэн.

Причина выяснилась довольно быстро. Заболели только те, кто прошлым вечером угощались купленными у деревенской бабушки огурчиками, как раз в то время, когда Дэн уже ушел от костра. Больше остальных досталось Суворову. Помимо физических страданий, он испытывал еще и угрызения совести за отравленных бабкиными огурцами подопечных. Медсестра Леночка сначала пыталась спасти отряд активированным углем и промыванием желудков, но скоро расписалась в своей беспомощности и, несмотря на протесты Шаповалова, принялась звонить в район. К обеду от их отряда осталась только четверть, остальных увезли в инфекционную больницу.

Остаток дня Шаповалов провел в телефонных переговорах с родителями, больницей и начальством, а ближе к вечеру страсти улеглись. В возникшей суматохе на разбитые морды близнецов обратил внимание разве что Чуев. Наверное, близнецы так и не назвали имя своего обидчика, потому что Дэна не вызвали ни на разговор к Чуеву, ни на ковер к Шаповалову.

Ксанку он не видел целый день и уже начал переживать, а не попробовала ли и она злополучных огурчиков, когда в комнату, непривычно пустую в отсутствие друзей, заглянул Василий.

— Тебе встречу назначили, — сказал он чуть удивленно. — Прикинь, всю неделю молчала как рыба, а тут подходит и говорит: «Позови мне этого блондина из отряда вепрей».

Надо же, «этого блондина»! Дэн усмехнулся.

Наверное, Василий расценил его улыбку по-своему, потому что добавил:

— Я так и думал, что ты не в курсе ее планов. Пойти сказать, чтобы отвалила?

— Где она меня ждет?

— В парке у калитки. — Василий шмыгнул носом. — Стесняется, наверное, при всех. Ты ж вон какой, а она вон какая… — закончил он свою мысль.

— Спасибо, что передал. — Дэн встал с кровати.

— Стольник. — Мальчишка хитро сощурился.

— За что?

— За то, что позвал. Она же мне типа родственница, я с нее денег взять не могу. Да и что с нее взять?!

— А без денег совсем никак? Вот просто так, от чистого сердца, не получается?

— Без денег никак. Деньги мне до зарезу нужны.

Когда речь заходила о финансах, Василий становился не по-детски серьезным и непреклонным. Дэн кивнул, протянул ему деньги, вышел из комнаты.

Ксанка и в самом деле ждала его у потайной калитки. Она сидела на траве, на коленях ее лежал потрепанный блокнот для рисования. На девушке опять были джинсы и черная футболка, не та, порванная, но очень на нее похожая. Странная манера одеваться…

— Привет! — Дэн присел рядом. — Ты как?

— Я нормально. — Она раздраженно передернула плечом, накрыла узкой ладошкой свой блокнот. — Здесь мои детские рисунки, — сказала после долгой паузы.

— Любишь рисовать?

— Я не о том. — Ксанка раскрыла альбом. — Посмотри, вот это я нарисовала в пять лет.

Рисунок был сделан неловкой детской рукой, но узнаваемый, черт возьми! Темно-зеленые елки, редкие, кривые — лес. А над лесом — ночное небо, заштрихованная темно-синим половина листа. И ярко-зеленым столбом в небе — блуждающий огонь…

— Ты видела его раньше? — спросил Дэн, разглядывая рисунок.

— Нет… не знаю. Мы жили в Москве. Я родилась там. Но иногда мне кажется, что я что-то помню из того, что вижу здесь.

— Поместье?

— Нет, — она покачала головой. — Лес и реку. То место, где вы любите купаться. Я не знаю, как такое может быть, но вот тут, — Ксанка приложила ладошку к сердцу, — неспокойно. Понимаешь?

Он не понимал. Пока он не понимал ровным счетом ничего.

— Это как дежавю, это место, этот огонь и вот это… — Ксанка перевернула страницу, и Дэн увидел Лешака.

Это был Лешак, каким бы запомнил его пятилетний ребенок, неузнаваемый и узнаваемый одновременно. Рисунок дышал страхом, это чувствовалось даже сейчас, спустя годы.

— Он снился мне почти каждую ночь, лет до девяти. Не знаю, чего он от меня хотел, но он страшный человек. Монстр… — Ксанка помолчала, собираясь с мыслями. — Я пыталась расспрашивать родителей, но они только злились. Особенно отец. А мама говорила, что у меня слишком живое воображение, что это пройдет. А это не проходит! — Девушка захлопнула блокнот, сказала шепотом: — Я видела его. Не во сне, а на самом деле. Мельком, в лесу. Он не заметил меня, я это точно знаю, но он как будто что-то почувствовал. Я убежала…

Непостижимая девочка! Боится Лешака до дрожи и в то же время продолжает бродить в одиночку по лесу.

— Ты покажешь мне то место? — спросила Ксанка, пряча блокнот в рюкзак.

— Нет, — Дэн покачал головой. — Без Тучи я его не найду, а Тучу увезли в больницу.

Она ничего не сказала, встала, забросила на плечо рюкзак, собираясь уходить.

— Подожди! — Дэн поймал ее за руку. — Если хочешь, я покажу тебе Чудову гарь.

Зачем он это сказал? Зачем вообще ему была нужна эта странная, неправильная девчонка, под самую завязку нафаршированная проблемами и комплексами?! Дэн не знал, просто чувствовал: Ксанка — одно из звеньев в той загадочной цепи событий, которую они взялись распутывать. Вполне возможно, что не самое последнее звено…

— Пойдем, — сказала она и посмотрела на калитку. — У тебя же есть ключ?

По лесу шли быстро, времени до вечернего построения оставалось не так и много, нужно было спешить. Дэн попробовал забрать у Ксанки рюкзак, но она отмахнулась от его помощи раздраженно и удивленно одновременно. Он не стал настаивать.

О том, что гарь уже близко, стало ясно по чахлому и больному подлеску.

— Скоро? — Ксанка казалась бледнее обычного.

— Уже почти пришли. Ты хорошо себя чувствуешь?

— Со мной все в порядке.

То, что с ней далеко не все в порядке, Дэн понял, когда они добрались до границы между живым лесом и выжженной землей. Ксанка немигающим взглядом смотрела на черный остов сгоревшего дерева, шептала что-то непонятное, а потом шагнула вперед…

Она шла, и от каждого ее шага в воздух поднималось сизое облачко пепла. Дэн мог видеть только ее напряженную спину и сжатые в кулаки руки. Он видел, как Ксанка замерла напротив дерева, а потом вдруг начала медленно оседать на землю.

Дэн не успел ее подхватить. Когда дело касалось Ксанки, его реакция безнадежно запаздывала. Она лежала на спине, и в ее широко открытых невидящих глазах плясало зеленое пламя. Точно такое же пламя выбивалось из-под ворота майки.

Это было тяжело, вынести ее за пределы очерченного огнем круга. Легкая, как пушинка, в обычной жизни, сейчас Ксанка, казалось, весила едва ли не больше его самого. Ноги не слушались, а в голове шумело. И этот запах… Пожарище, сгоревшая до кости человеческая плоть, смерть страшная, в муках… В какой-то по-настоящему страшный момент Дэну показалось, что он тоже горит, прогорает до кости, обугливается, превращается в сизый пепел… Страх подстегнул его, заставил совершить почти невероятное. Он вышел за пределы гари сам и вынес Ксанку. Он нес ее на руках еще метров двести, не останавливаясь, не оглядываясь, нес до тех пор, пока не исчез окутывающий ее зеленый свет. А потом без сил упал на мягкую, присыпанную прошлогодней иглицей землю.

Ксанкины глаза были закрыты, а лицо — безмятежно. Он бы решил, что она спит, если бы не был уверен, что это глубокий обморок. Гарь заманила ее и не желала отпускать. Наверное, и не отпустила бы, если бы не он.

Дэн осторожно коснулся перепачканной сажей щеки. Ксанка открыла глаза, синие, бездонные, как сентябрьское небо.

— Он ушел? — спросила севшим голосом.

— Кто?

— Тот человек. Лешак. — Она попыталась сесть.

— Здесь не было никого, кроме нас с тобой, Ксанка.

— Ты называешь меня так странно…

— Не нравится? Скажи, как тебя называть.

— Нет, нравится, просто странно.

— С тобой все в порядке?

— Да, кажется. В голове только шумит и этот запах… Дэн, ты тоже его чувствуешь?

Он чувствовал. Волнами накатывающая тошнота не давала забыть. Вот что имел в виду Туча…

— Скоро река. Давай окунемся, — предложил он, помогая Ксанке встать на ноги. — Ты можешь идти?

— Могу.

Купались по очереди. Пока Ксанка смывала с кожи и волос пепел, Дэн сидел спиной к реке, размышлял над увиденным. То, что случилось на гари, было ненормально. Хуже того, оно было аномально. Аномально и одновременно невероятно притягательно. Если бы не этот запах…

— Я все. — Ксанка стояла за его спиной, уже полностью одетая, с мокрыми волосами.

— Как ты себя чувствуешь? — уже в который раз спросил Дэн, стаскивая с себя футболку.

— Лучше, но ненамного. Одежду тоже нужно будет стирать.

Ксанка рассматривала его исполосованный шрамами живот внимательно, беззастенчиво, а он не чувствовал неловкости от ее взгляда, одно только неожиданное щекотное чувство где-то в районе солнечного сплетения.

— Отвернись, — попросил он, стаскивая джинсы.

Она послушно отвернулась, сунула руки в карманы.

Вода была прохладной, но Дэну все равно недоставало холода. Тело горело огнем, никак не могло остыть после Чудовой гари. Или он себя обманывает, и всему виной Ксанкин взгляд? Сколько ей лет? Есть хоть пятнадцать?

Когда Дэн выбрался на берег, Ксанка сидела по-турецки, что-то рисовала в своем блокноте. При его приближении она захлопнула блокнот, сунула обратно в рюкзак.

— Ты как? — спросила, не оборачиваясь.

— Терпимо. Идем в лагерь?

— Идем.

Какое-то время они шли молча, а потом Дэн решился на разговор:

— Что с тобой случилось там, на гари? Ты отключилась…

— Да, наверное. — Ксанка кивнула. — Сначала меня точно позвал кто-то. Знаешь, это такой зов, которому невозможно противиться. А потом… — Она зажмурилась. — Я снова видела его, этого человека.

— Лешака?

— Да. Он был такой… жуткий, тянул ко мне руки. Одна рука обожженная, как и половина лица, и… — Она снова замолчала.

— И что? — спросил Дэн осторожно.

— Дальше все, провал. А потом уже ты. — Она робко улыбнулась. — Хорошо, что ты был рядом, — добавила едва слышно.

— Тебе не стоит больше туда ходить. — Дэн взял в руку ее ладонь. — Скажи, я могу тебя кое о чем спросить?

Девушка кивнула.

— Откуда у тебя этот ключ? Там, на гари, когда ты отключилась, он опять светился.

— Не знаю. — Ксанка накрыла ключ ладонью, словно защищая. — Он всегда был со мной, сколько я себя помню.

— Подарок родителей?

— Не знаю. — Она казалась растерянной. — Они не дарили мне ничего такого… бесполезного. Только если я сама просила.

Не дарили ничего бесполезного… Дэн подумал о своих родителях, о том, что с самого первого дня чувствовал их любовь и поддержку. Неужели бывает по-другому?

Бывает! Он видел это своими собственными глазами. Ничего удивительно в том, что она такая… дикая.

— Блуждающий огонь, — нарушила молчание Ксанка. — Ты ведь видел его вблизи. На что он похож?

— На зеленый туман. Туча говорит, словно что-то поднимается из-под земли. Что-то большое и светящееся. И Туча тоже чувствовал этот запах… — Дэн поморщился. — Вчера на гари и тот раз, когда нашел блуждающий огонь.

Они не успели договорить. У распахнутой калитки в нетерпении пританцовывал Василий.

— Построение через пять минут! Где вас носит?

— Мы уже пришли. — Дэн посторонился, пропуская Ксанку вперед.

— А тебя мамка искала, ужинать звала.

Ксанка ничего не ответила, растворилась в густой парковой тени, словно ее и не было.

— Ты с ней, что ли, того?.. — Василий выпучил глаза. — Ты с ней на затон ходил купаться?

— Ходил. — Дэн собственным ключом запер калитку, провел пятерней по почти высохшим волосам. — Пойдем, сам же говорил, построение через пять минут!

 

Дневник графа Андрея Шаповалова

1909 год

С того памятного зимнего вечера жизнь моя переменилась. Я и не подозревал, что в сердце моем есть место еще для кого-то, кроме Игната. Оказывается, есть! Я понял это не сразу. Мне понадобились бессонные ночи и дни, полные мучительных раздумий. Зоя несомненно благоволила ко мне, но кого она видела перед собой: друга детства, почти брата, или беззаветно влюбленного мужчину?

Я возмужал, раздался в плечах, месяцы общения с Лешаком разбудили во мне доселе дремавшие силы. Незаметно для самого себя я стал взрослым, таким же взрослым, как Игнат.

С Игнатом мы теперь виделись мало. Он учился в университете, жил в нашем городском доме, а в поместье появлялся только наездами. Городская жизнь изменила его до неузнаваемости, словно кто-то невидимый накинул узду на его буйный нрав. Галантный, щегольской, ироничный и насмешливый — светский лев. И лишь в деревне, отбросив условности, он ненадолго становился собой прежним, моим любимым братом. Так же, как и прежде, он надолго уходил из дома. Так же, как и прежде, я не знал, куда он уходит и что делает.

Я тоже уходил. По едва приметной тропке шел к дому Лешака, часы проводил за разговорами с ним, набираясь знаний и мудрости. Об этих моих визитах не знала ни единая живая душа. Игнату было неинтересно, а отцу стало бы больно, прознай он, что я поддерживаю отношения со своим спасителем.

Зоя появлялась у нас почти каждый день. Удивительная девушка! Красивая и умная, хрупкая и одновременно сильная. В ней было все то, чего так недоставало мне. Я рисовал ее тонкий профиль всякий раз, когда ко мне в руки попадало перо. Даже на страницах этого дневника живет ее портрет. Не слишком удачный, бесталанный, но с частичкой моей души.

Зоя призналась мне в своих чувствах первой. Сделала то, что должен был сделать я, мужчина. Она рассказывала о своей любви и смотрела мне в глаза, ее тонкие пальчики подрагивали в моей ладони. Удивительная. Не такая, как все. Любимая.

Я поцеловал ее сразу, как только с губ ее сорвалось последнее уже неважное слово. Наконец-то я поступил, как мужчина. В то время мне так казалось… Вот так я, наивный, видел проявление мужественности. Глупый мальчишка. В молодости все глупы и оттого счастливы.

Отцы наши известие о том, что мы с Зоей хотим пожениться, приняли благосклонно. Давние друзья и деловые партнеры, в этом союзе они видели и обоюдную финансовую выгоду, однако наша с Зоей юность удерживала их от поспешных решений. Венчание отложили на год, но мы не стали горевать. Что такое год, когда впереди целая жизнь?! Ослепленный любовью, я тогда и подумать не мог, что о Зое, моей Зое, может мечтать еще один человек.

Игнат приехал в поместье на летние каникулы. С его возвращением наш тандем превратился в трио. На первых порах меня даже радовала эта новообретенная братская привязанность. Непростительно долго я не желал замечать, как при появлении Игната с лица Зои сходит румянец, а взгляд делается задумчивым и самопогруженным, как она избегает оставаться с ним наедине.

Горькая правда открылась внезапно, сорвала с глаз пелену. Мы были в парке, как обычно, втроем, когда отец позвал меня по какому-то делу. Зоя хотела было пойти со мной, но Игнат поймал ее за руку, увлек веселой шуткой. Мой брат умел быть обходительным с женщинами.

Я возвращался в парк, когда навстречу мне выбежала Зоя. Глаза ее были влажными от слез, а лицо… Никогда раньше я не видел отчаяния на ее лице. В мои объятия она бросилась, словно ища спасения. От кого, Господи?!

— Быстро ты, брат. — Игнат улыбался иронично и снисходительно, на щеке его алел след от пощечины…

Стреляться мы решили на, рассвете у ведьминого затона. Место выбрал Игнат, а я не возражал. Я все думал, как могло случиться, что судьба столкнула нас вот так, словно смертельных врагов. А еще я знал, что никогда не смогу выстрелить в родного брата.

Туман полз от воды, оседал росой на стволах пистолетов.

— Так даже интереснее, в тумане! Что скажешь, Андрей? — В голосе Игната слышался знакомый кураж. Мой брат не боялся умереть, а вот боялся ли он пролить чужую кровь?

Я ничего не ответил. Меня бил озноб, и я не знал, что тому было причиной: туман или страх.

— Она ведь всего лишь баба, Андрей! — Голос Игната таял в сизом мареве. — Все это из-за бабы?!

— Я люблю ее, слышишь?!

Ответом мне стал смех и, кажется, щелчок, взводимого курка.

Топот копыт я услышал одновременно с выстрелом. Левую руку обожгло точно огнем. Белая рубаха окрасилась алым. Игнат смог…

— Стоять! Не сметь!

На берег, взрезая туман мощной грудью, вылетел черный жеребец. Отец спрыгнул на землю. Я не видел его лица — только лишь тонущий в тумане силуэт. — Вы что удумали?! Игнат! Андрей! Брат на брата!..

— Прости! — Игнат, опередив отца, упал передо мной на колени. — Прости меня, брат.

Говорить было тяжело то ли от боли, то ли от душивших меня слез.

— Я люблю ее, понимаешь? Больше жизни люблю.

— И больше меня? — Глаза Игната полыхали синим. Два сапфира на похожем на маску лице.

— Да. — Вот я и сказал правду. Брату врать нельзя.

— Волчата! — Отец дернул Игната за плечо, отшвырнул в сторону. — Брат на брата… Что удумали?..

— Ты прав. — Игнат говорил спокойно. — Только не волчата, а волки. Один из нас точно волк.

— Я не волк. — Я попытался сесть и застонал от боли.

— Ты и не можешь им быть. Волками становятся только избранные. Правда, отец?

— Вы братья, — сказал отец, и столько боли было в его голосе, что сердце мое сжалось. — В вас течет моя кровь. Вставай, Андрей. — Он помог мне подняться. — Я отвезу тебя домой, Зосим Павлович осмотрит твою рану. А ты, — он обернулся к Игнату, — ты уедешь. Сегодня же!

— Твоя воля для меня — закон. — Игнат отвесил шутовской поклон, коснулся моего плеча, сказал шепотом: — Еще увидимся, брат.

Игнат сдержал слово, данное отцу, к тому времени, когда мы вернулись домой, его уже не было. Он не появлялся в поместье больше полугода. Из города о нем долетали лишь обрывочные слухи. Слухам этим я внимал с жадным интересом. Я тосковал, на душе было неспокойно, и даже предстоящая свадьба не могла развеять мою печаль.

Игнат появился так же внезапно, как и исчез, вошел в отчий дом с привычной порывистостью и только лишь в гостиной замер в нерешительности. Зоя играла на фортепиано; она сидела спиной к двери, но, верно, что-то почувствовала, потому что руки ее, взметнувшиеся было вверх, упали на клавиатуру мертвыми птицами, а позвоночник натянулся струной.

— Ну, здравствуй, брат! — Игнат шагнул мне навстречу. — Зоя, счастлив видеть тебя!

Она не ответила, даже головы не повернула. Игнат горько усмехнулся, кивнул.

— А я ненадолго. Можно сказать, проездом. Уезжаю за границу. Буду учиться в Берлине инженерному делу. Вот зашел попрощаться и… — он запнулся, — попросить прощения. Зоя, ты меня слышишь?

— Слышу. — Тонкие пальчики пробежались по клавишам, под потолком повисло похожее на стон эхо. Зоя так и не обернулась.

— Вы женитесь, я знаю. — По ковру Игнат шел бесшумно, на мягких волчьих лапах. Шел к Зое, а я не мог даже пошевелиться. — У меня есть подарок для тебя. Скромная безделушка, ничего особенного. — Его пальцы коснулись напряженного Зоиного затылка, заскользили по шее.

Опомнившись, я шагнул к ним, но не успел. Белоснежную Зоину шею обвивала серебряная цепочка, на которой висел похожий на листок клевера ключик. Ведьмин знак…

Зоины пальцы коснулись цепочки, погладили ключик.

— Как красиво! — На губах ее играла мечтательная улыбка, а в глазах заклубился туман, такой густой, что за ним не было видно даже зрачков. Зоя — моя Зоя! — смотрела на Игната так, как раньше смотрела только на меня.

— Я знал, что он тебе понравится. — А Игнат смотрел только на меня. И столько всего было в его взгляде…

Не знаю, чем бы все закончилось, если бы в гостиную не вошел отец.

— Ты?

— Я.

— Надолго?

— Нет, только до свадьбы брата. Я ведь могу остаться до свадьбы?

Я не хотел, чтобы он оставался, не желал видеть пьяный ведьмовской туман в Зоиных глазах. Я уже был готов сказать нет, когда отец вдруг сказал:

— До свадьбы можешь остаться, но затем… — Он подошел к Игнату вплотную. — Помнишь наш уговор, сын?

— Такое не забыть. — Губы Игната скривились в горькой усмешке. — Сделаю, как ты велел, отец, — добавил он с многозначительностью. — Зоя, сыграй нам что-нибудь! — Он дотронулся до Зоиного обнаженного плеча, и она послушно кивнула, прежде чем коснуться клавиш, тронула треклятый ключ.

Руки мои дрожали от желания разорвать цепь, стряхнуть с Зои морок. Я не успел…

— Что это? — Голос отца сделался хриплым, едва слышным. Он тоже смотрел на ключ.

— Занятная безделица, правда? — Игнат отошел к окну, всмотрелся в сгущающиеся сумерки. — С историей. — Он обернулся и подмигнул отцу: — Я люблю истории.

Эти двое разговаривали так, словно знали что-то мне неведомое. Ни в голосах их, ни во взглядах не было тепла. Фортепиано рыдало. Зоя мечтательно улыбалась, ведьмовской туман выплеснулся из ее глаз, затопил комнату…

 

Дэн

Ночевать одному в комнате было непривычно. Дэн и сам не понял, когда он успел привязаться к этим троим. Ведь с самого первого дня решил, что они для него всего лишь случайные попутчики. Решил, а потом взял и привязался!

Что там говорил Лешак про гарь? Что она их пометила? Может, и пометила, связала крепко-накрепко, точно братьев. С Ксанкой она его тоже связала прочными дымными узами. Дэну казалось, он знает про нее все и одновременно ничего. Он даже лицо ее не мог вспомнить, как ни старался. Но стоило только снова ее увидеть, и кажется, что они никогда не расставались. Странно… Этим летом вся его жизнь, похоже, состоит из странностей, страшных, непонятных, увлекательных.

Дэн уснул ближе к полуночи, решив, что завтра непременно пригласит Ксанку на затон. Что еще делать в этом наполовину вымершем лагере?

Утро началось непривычно неспешно и несуетно. Да и кому суетиться, если Суворов с ребятами в больнице? В столовой тоже было непривычно тихо и малолюдно, даже избежавшие массового отравления волки в отсутствие противника вели себя нетипично смирно. Только за «вражеским» столиком царило оживление. Измайлов с дистрофиком о чем-то спорили вполголоса, а близнецы многозначительно поглядывали на Дэна. Наверняка вынашивали новый коварный план.

После завтрака Чуев по приказу Шаповалова устроил какие-то вялые соревнования, интереса к которым не проявили ни вепри, ни волки. А после обеда каждый наконец получил свободное время.

К домику Василия Дэн направился после полдника. Время от полдника до ужина было самым подходящим для самоволки. На подступах его обогнала «Скорая». Наверное, у кого-то в лагере приключилось запоздалое отравление. Оказалось, Дэн ошибся, «Скорая» замерла у домика Василия. Ксанка?.. Сердце сжалось и заныло от недоброго предчувствия. Они не виделись со вчерашнего вечера. За целый день могло случиться все, что угодно.

Дэн в нерешительности стоял перед домом, когда на крыльцо вслед за врачом вышел отец Василия. Вид у него был потерянный, он слушал доктора, кивал, мял в пальцах незажженную сигарету. Через минуту из дома выскочил Василий, взъерошенный, с красными от слез глазами. Не было видно только тети Лиды.

— Ей стало плохо, — послышался за спиной тихий голос, и Дэн вздрогнул от неожиданности. Ксанка стояла, прислонившись к дереву, скрестив на груди руки. — Еще утром жаловалась на сердце. У нее очень больное сердце. Знаешь?

— А сейчас она как? — На Ксанку было невозможно злиться, ее просто нужно воспринимать такой, какая она есть.

— Кардиограмму сняли, укол сделали. — Ксанка пожала плечами. — Мне кажется, получше, но я не врач. Врач ей в больницу предлагал ехать, но она отказалась.

Отец Васьки тем временем распрощался с доктором, и «Скорая» тронулась с места. Мужчина присел на ступеньку крыльца, зажатая в его зубах сигарета так и осталась незажженной.

— А ты зачем здесь? — спросила Ксанка вроде бы равнодушно.

— Я за тобой. Давай искупаемся.

— Ты и я? — Она разглядывала его с ленивым интересом.

— Да.

— А не боишься?

— Чего? — Он уже подумал, будто она упрекает его в трусости из-за того, что он не хочет отвести ее к блуждающему огню. Дэн даже почти обиделся.

— Я же вот такая! — Она похлопала себя по торчащим из прорех джинсов коленкам. — Я же чокнутая, а встречаться с чокнутыми опасно для репутации.

— Дура ты, а не чокнутая, — сказал Дэн беззлобно. — Разве нормальные парни обращают внимание на такую ерунду?

— А ты нормальный парень? — Она улыбнулась уголками губ.

— Хотелось бы думать. Так мы идем?

Ксанка колебалась всего мгновение, а потом кивнула.

— Мы идем!

Выходили уже привычным путем, через потайную калитку. Пока шли к реке, разговаривали о всяких пустяках, про гарь не вспоминали. Лишь проходя развилку, Ксанка вздрогнула, оглянулась по сторонам.

— Ты здесь его видела?

Дэну не нужно было называть имя, она поняла его без слов.

— Да. — Ксанка коснулась висящего на шее ключика.

— Не бойся.

— Я не боюсь!

Вот такая она — бесстрашная. Давно нужно было это понять.

Несмотря на аномально жаркое лето, вода в затоне была холодной, наверное, из-за бьющих со дна ключей. Ксанка зашла в реку первой; Дэн замешкался на берегу, а когда наконец подошел к воде, девушка уже плескалась на самой середине реки, там, где по его прикидкам, глубина была метров шесть, там, где, если верить дневнику графа Шаповалова, на него напала ведьма-утопленница. А потом там же утонула школьная учительница, внучка Лешака… Дэн поплыл навстречу Ксанке. Не то чтобы спасать, просто подстраховать на всякий случай.

Ее не нужно было подстраховывать, она хорошо плавала, но все равно устала раньше его. Дэн еще плавал, когда Ксанка выбралась на берег и растянулась на траве. Выходить из воды не хотелось, да и время еще позволяло. Дэн набрал полные легкие воздуха, нырнул. А когда вынырнул, Ксанки на берегу не оказалось… Он видел ее одежду и рюкзак, но девушки нигде не было. Нет, он не испугался, но в душе шевельнулось недоброе чувство.

На берегу царила тишина, нарушаемая лишь стрекотом цикад. Из Ксанкиного рюкзака торчал угол блокнота для набросков. Дэн присел на корточки, вытащил блокнот.

С самой первой страницы на него смотрел Лешак. Мрачный, загадочный, уродливый до безобразия. Как она его рисовала, по свежей памяти или по детским воспоминаниям, Дэн не знал.

На второй странице был пес. Пес улыбался Дэну почти человеческой улыбкой.

На третьей — набросок ключа, того самого, что висел у Ксанки на шее. Ключ был похож на листок клевера; Дэн только сейчас это заметил.

А на четвертой странице Киреева ждал сюрприз. Его собственное лицо. Дэн разглядывал рисунок долго и сосредоточенно, в голове его роились тысячи мыслей. А потом мыслей вдруг не стало, их вытеснила яркая вспышка и боль в затылке.

…Сознание возвращалось неторопливо. Вместе с ним возвращалась боль в голове и отчего-то в плечах. В уши вползли голоса:

— Живой хоть? Ты, Виталик, ему череп не того?

— Живой. Что ему станется?

— А кровища тогда откуда? Виталик, ты что, совсем тупой?! За каким хреном было так лупить?

— А он какого хрена? Ты видел, как он нас с братаном?

Этих двоих Дэн узнал сразу, даже сквозь пелену боли. Измайлов и один из близнецов.

— Хорошо, что мы его связали, а то очень уж он шустрый. — А это визгливый дистрофик.

Похоже, вся команда в сборе. А он с раскалывающейся головой и связанными руками. А Ксанка… Дэн открыл глаза.

Все та же река, только уже не затон, потому что течение быстрое, а берег обрывистый, и на самом краю — цепляющаяся корнями за землю старая ива. Голой спиной Дэн чувствовал ее шершавую кору, упирался затылком в нагретый солнцем ствол.

— Очухался, пацаны! — Из медленно рассеивающегося тумана выплыла рожа дистрофика. — Че зыришь, каратист?! Допрыгался?!

Ксанка стояла на коленях, так же, как позапрошлой ночью. И так же, как позапрошлой ночью, ее держал сзади за шею один из близнецов. Лицо девушки было спокойным, если не сказать отрешенным, и Дэну вдруг подумалось, что это очень плохо.

— Отпустите ее! — Голос был хриплый, с присвистом. — Отпустите, и поговорим.

— Поговорим! — К нему шагнул ухмыляющийся Измайлов. — Сначала с тобой поговорим, а потом с твоей долбанутой подружкой.

Туча оказался прав — их достали поодиночке. А он снова подставился. В который уже раз потерял бдительность.

— Ксанка? — Дэн не смотрел на этих уродов, он смотрел только на нее, на ту, которая по его вине оказалась в таком диком положении.

— Я нормально. — Она попыталась улыбнуться. Получилось не слишком хорошо. — Они напали сзади, я не успела тебя предупредить.

— Как это трогательно! — Измайлов наотмашь ударил Ксанку по лицу.

Она дернулась, зашипела не то от боли, не то от злости. Дэн рванулся вперед. Кожаный ремень больно впился в связанные запястья. Бесполезно. Так ничего не добиться.

— Все хорошо. — Ксанка смотрела на него снизу вверх, из разбитой губы сочилась струйка крови.

Она ошибалась… Все было очень плохо. Дэн понимал это как никогда ясно. Он выдержит и издевательства, и боль, но что станет с ней?..

— Скотина. — Он смотрел в мутные, пьяные от вседозволенности глаза Измайлова. — Тебе не сойдет это с рук.

Получилось глупо, жалко и беспомощно. Пустые слова… Или не пустые? Дэн еще раз проверил крепость своих пут. Руки связаны, но ноги-то свободны. Если все правильно рассчитать, то одного из них он точно вырубит. Хотя бы одного…

— Юрик, дай я! — Одни из близнецов шагнул вперед, на его звероподобном лице блуждала мечтательная улыбка. — Сейчас он у меня запоет…

Еще один шаг. Осталось совсем чуть-чуть. Дэн ударил двумя ногами сразу. Плечевые суставы пронзила боль, мышцы пресса сковало от напряжения, но оно того стоило. Удар пришелся в солнечное сплетение. Близнец взвыл и рухнул на колени. Минус один. Этот вернется в строй теперь не скоро, а остальные сто раз подумают, прежде чем сунуться.

Закричала Ксанка, громким и отчаянным криком останавливая Дэново сердце. Дурак! Зачем им рисковать с ним, пусть связанным, но все еще опасным, когда есть она, совершенно беспомощная! Второй близнец стоял соляной статуей, глаза его были белыми от бешенства, а лапы стискивали тонкую Ксанкину шею до тех пор, пока крик не перешел в хрип, а лицо не посинело.

— Валик, ша! — Измайлов взмахнул рукой, и лапы близнеца разжались. Ксанка закашляла, задышала тяжело, со свистом. — Ты ее чуть не придушил, идиот! — сказал Измайлов и перевел взгляд на Дэна. — А ты у нас, значит, крутой парень? Да, Киреев?

Дэн ничего не ответил, он смотрел на Ксанку. Близнец ее больше не держал. Наверное, она даже смогла бы убежать. Ей нужно только захотеть. Она же быстрая, как ртуть.

Ксанка не захотела. Или просто не поняла, что путь к спасению свободен. А потом стало поздно, близнец схватил ее за волосы, дернул вверх, поднимая с колен.

— Значит, крутой! А что ты скажешь на это? — Измайлов стоял вне досягаемости, в руке он держал похожую на посох палку. — Думал, самый умный?

Удар пришелся в живот. Дэн успел сгруппироваться, но боль от этого едва ли стала меньше…

— Умный в гору не пойдет и под удар не подставится. — Улыбка, быстрый выпад и снова боль, невыносимая, отключающая волю и сознание.

Колени подогнулись, но боль, теперь уже в вывернутых плечевых суставах, не дала упасть. Дэн уперся ногами в землю, посмотрел на Ксанку. Она стояла, зажмурившись, что-то шептала.

Девушка открыла глаза в тот момент, когда Дэн встретил еще один удар палкой. На сей раз не под дых, а в грудь. Хрен редьки не слаще…

Теперь Дэн видел все словно сквозь мутное стекло. Мир замедлился, делаясь вдруг неправильно-отстраненным.

Вот Измайлов замахивается. Палка описывает в воздухе дугу, но в самый последний момент меняет траекторию, летит не вперед, навстречу Дэну, а назад, за голову Измайлова. И Измайлов тоже летит, заваливается на спину, скользит по траве к обрыву. Рот его раскрыт в немом крике — или Дэн просто ничего не слышит? — в глазах ужас. Последний взмах руками, а потом сытое чавканье воды где-то внизу…

Близнец, тот, что держал Ксанку, медленно, словно нехотя, разжимает пальцы, тоже пятится к обрыву. У ног его вьется маленький смерч, с корнем вырывает траву, поднимает в воздух мелкие ветки. Мгновение близнец балансирует на краю, а потом с воем падает. Дэнова лица касаются горячие пальцы, синие Ксанкины глаза близко-близко. В них — арктический голод, а губы шепчут что-то непонятное. За ее спиной — дистрофик, испуганный, растерянный, готовый на все: и кинуться в бой, и броситься наутек. Нужно предупредить…

Дэн опоздал со своим предупреждением. Мир снова ускорился, стал почти нормальным. В мире этом появился новый персонаж…

Дядя Саша Турист вырос словно из-под земли. Или из-под воды? Всего за каких-то несколько секунд он успел развязать Дэна, сказать что-то успокаивающее Ксанке, отвесить подзатыльник дистрофику, осмотреть корчащегося на земле близнеца, сломать об колено палку.

— Что у вас тут, ребятки? — Дядя Саша переводил взгляд с Дэна на Ксанку. — Это что еще за игры? Девочка, кто тебя так? — Он хотел коснуться Ксанкиного подбородка, но она раздраженно дернула головой.

— Все нормально… это так просто. — К Дэну вернулась возможность не только слышать, но и говорить. — Недоразумение.

— Недоразумение? — Турист мрачнел с каждой минутой. — И которое из этих недоразумений тебя так отделало, сынок? — Он легонько толкнул Дэна в грудь, и тот застонал от боли. — Ну! Этот? Или этот? — Турист обернулся сначала к дистрофику, потом к близнецу.

Тем временем на берег, чертыхаясь и отплевываясь, выбрались Измайлов со вторым близнецом.

— Как водичка? — мрачно поинтересовался Турист, разглядывая их мокрую одежду.

Эти двое его, казалось, даже не услышали. Вид у них был пришибленный, зубы выбивали барабанную дробь.

— Имейте в виду, шакалята, я вас запомнил! — сказал дядя Саша многозначительно.

Он немного оттаял, только лишь когда Измайловские отморозки убрались восвояси и на берегу они остались втроем.

— Почему не в лагере? — спросил Турист у Дэна.

— Да так…

— Ясно — самоволка.

— Ну, а ты, красавица? — взгляд, направленный на Ксанку, потеплел. — Не замерзла без одежды-то?

Ксанка ничего не ответила, лишь равнодушно передернула плечом.

— Значит, будете молчать, как партизаны. — Турист кивнул. — Ну, дело хозяйское. Только на будущее послушайтесь доброго совета — не шляйтесь по лесу. Особенно ты, девочка. — Он глянул на Ксанку, а потом словно между прочим спросил: — Шаповалова вашего ставить в известность о случившемся?

— Нет, — вместо Дэна ответила Ксанка.

— Ага, самоволка! Понимаю. Где одежда ваша, купальщики? Девчонка посинела вся от холода.

К затону они вышли всего через минуту — оказалось, он совсем близко, — молча оделись, собрали свои вещи.

— Проводить до лагеря? — спросил Турист.

— Не нужно. — Дэн потянулся за Ксанкиным рюкзаком, но она его опередила.

— Ну, как хотите. Только помните, что я вам сказал. Нечего вам делать в лесу.

— Уже поняли. Спасибо. — Дэн взял Ксанку за руку. — Пойдем мы.

Турист еще долго смотрел им вслед, а потом развернулся, пошагал вдоль берега.

— Прости меня. — Дэн начал разговор первым. Должен был начать, потому что им с Ксанкой многое предстояло обсудить.

— За что? — Она замедлила шаг, но в его сторону не посмотрела.

— Это все из-за меня. — Как же сложно найти правильные слова. — Если бы ты со мной не пошла, ничего бы не случилось.

Ксанка остановилась резко, как вкопанная, коснулась сначала его груди, потом живота.

— Больно?

— Нет. — Он дотронулся до ее подбородка, осторожно, словно она была сделана из хрусталя. — А тебе?

— И мне не больно. Они сволочи, Дэн. Не нужно о них вспоминать.

Да, она права, он не станет вспоминать этих гадов, лучше он будет вот так смотреть в ее синие-синие глаза. Наверное, если смотреть достаточно долго, можно увидеть в них свое отражение.

— Видишь, какая я? — Ксанкины губы скривились в горькой усмешке.

— Вижу.

— Ненормальная. Чокнутая…

— Ты необычная и…

— И?..

— И красивая…

У их первого поцелуя был горько-соленый вкус крови. Он был осторожный и целомудренный, отчаянный и неожиданный для обоих, он был правильный и особенный.

— Я сумасшедшая. — Ксанка дышала тяжело, отводила взгляд. — Ты просто не понимаешь, какой опасной я могу быть.

— Для кого опасной? — Он видел созданный ею маленький смерч. Наверное, она могла сделать и что-то большее.

— Для всех. — Ксанка уткнулась лбом ему в грудь. — Когда это случается, мне трудно остановиться. Я тебе расскажу, ты должен знать.

— Расскажи. — Ее волосы почти высохли. Прикасаться к ним оказалось приятно.

— У меня был друг, один-единственный, самый верный. Его звали Джейк. Я так его назвала. Золотистый ретривер, настоящий красавец, очень умный, очень добрый. Это случилось зимой, мы гуляли с Джейком в парке, недалеко от реки, он убежал от меня. А потом я услышала выстрелы. Четыре выстрела. Я знаю, я считала. — Ксанка всхлипнула. — Когда я нашла Джейка, он был еще жив. Знаешь, какой у него был взгляд? Он понимал, что умирает, а я остаюсь совсем одна. Он прощался со мной. Этих двоих я увидела через полчаса на льду, они уже зачехлили винтовки, но я знала, что именно они убили моего Джейка. Я себя не контролировала, бросилась на них с кулаками, что-то кричала, проклинала их.

— А они?

— А они смеялись. Один из них ударил меня по лицу, сказал, что таких, как я, тоже нужно отстреливать, велел убираться. Знаешь, что я сделала? — Ксанка заглянула ему в глаза.

— Что?

— Я выбралась на берег, а потом растопила лед.

— Какой лед?

— Под ними. Я просто сильно-сильно захотела, чтобы эти гады провалились под лед. Есть такие желания, от которых становится больно вот здесь. — Она коснулась пальчиками его груди, в том месте, где билось сердце. — Лед начал плавиться на глазах, они ушли под воду, а я стояла и смотрела.

— Они утонули? — В том месте, которого касалась Ксанка, вдруг стало нестерпимо холодно.

— Нет, я позвала на помощь. Но ты не представляешь, как мне хотелось оставить их там, в воде! Я нелюдь, чудовище!

— Но ты ведь не оставила. — Дэн коснулся губами ее виска.

— Ты слишком добр ко мне. Ты и твои друзья. Я не привыкла к такому. Мои родители…

— Ты им рассказала?

— Нет, они узнали сами. Не так давно… Я провинилась, отец меня ударил. Он бил меня и раньше, но так сильно — никогда. Я не всегда могу это контролировать. Если мне угрожает опасность, я отвечаю…

— Что ты сделала?

— Почти то же самое, что с палкой. Я метнула в него ножом. То есть нож сам полетел. Он воткнулся отцу в руку. Было очень много крови…

— Поэтому ты здесь? Они боятся оставаться с тобой?

— Отец кричал, что я чокнутая психопатка, что у меня порченая кровь и мое место в психушке. Знаешь, он уже показывал меня психиатру, в прошлом году возил в НИИ психиатрии. Мне даже выставили какой-то диагноз, наверное, не слишком серьезный, если я до сих пор не в дурдоме. — Она невесело усмехнулась, а потом продолжила: — Мама отца как-то уговорила, предложила компромиссный вариант: они улетают за границу, я остаюсь жить у тетки.

Компромиссный вариант! Бросить дочку одну в такой сложной ситуации. Господи, что же у нее за родители?!

— Я почти научилась этим управлять. — Ксанка говорила очень тихо. — Если крепко-крепко зажмуриться, если читать про себя сто двадцать седьмой сонет Шекспира…

— Почему сто двадцать седьмой сонет? — Дэн улыбнулся.

— Не знаю. Просто он мне нравится. Я однажды попробовала, и у меня получилось.

— Тогда, на реке? Когда ты потеряла свой ключ?

— Да. Я боялась вам навредить. Вы нравились мне. Ты нравился…

— Ты мне тоже нравишься. Очень… — Он не кривил душой. Впервые в жизни девушка нравилась ему так сильно и так отчаянно, что перехватывало дыхание.

Она долго всматривалась в его лицо, а потом впилась в губы поцелуем, отчаянным, совсем не детским, совсем не целомудренным. И то, что они сделали потом, не являлось целомудренным, но было необходимо им, как воздух. Их взрослая жизнь родилась под сенью старого леса, на прохладной, присыпанной иглицей земле. Она была отчаянно восхитительной, с горько-соленым вкусом нежданного и запретного счастья. С дымными смерчами, развевающими Ксанкины волосы, с яркими вспышками радости от взаимного узнавания. Кто бы мог подумать, что так бывает…

…У калитки их ждал сюрприз. Вернее, сразу три сюрприза. Прямо на траве сидели Гальяно, Матвей и Туча, живые и, по всему видать, здоровые. Появление Дэна и Ксанки они встретили радостными воплями, даже Туча смущенно улыбался. Дэн почувствовал, как напряглась Ксанка, покрепче сжал ее руку. Эти ребята — его друзья, и они должны знать.

— Моцион совершали? — Гальяно вскочил на ноги, отвесил Ксанке поклон.

— Купаться ходили. — Дэн пожал протянутую руку, похлопал Матвея по плечу, улыбнулся Туче. — А вы, как я посмотрю, уже в строю!

— Банальное отравление! — усмехнулся Матвей. — Клизмы, капельницы, промывание желудка — и вот мы уже как новенькие! Соскучился, друг?

— Не то слово! — И снова Дэн не покривил душой, этим троим он был рад просто несказанно. — Суворова тоже отпустили?

— Задержали, — не без злорадства сказал Гальяно. — Наверное, больше всех слопал огурцов. Пару дней можем спать спокойно. А вы, я гляжу, подружились? — Он многозначительно улыбнулся.

— Даже больше, — сказал Дэн очень серьезно.

— Ага, значит, к четырем мушкетерам присоединилась Миледи!

— Лучше уж Констанция, — буркнул Туча. — Миледи — та еще стерва. — Он бросил быстрый взгляд на Ксанку и густо покраснел.

— А Констанцию убили, — хмыкнул Гальяно. — Кстати, вы снова попали в переделку? — Он внимательно всмотрелся в Ксанкино лицо. — Нашу прекрасную леди кто-то посмел обидеть?

— Леди сама кого хочешь обидит, — фыркнула Ксанка.

— Столкнулись у реки с бандерлогами.

— Во блин! — Гальяно хлопнул себя по коленкам. — И как?

— Как видишь, живы, но проблемы были.

— Не сомневаюсь, что проблемы были. Эти гады даже девушек бьют. — Гальяно бросил извиняющийся взгляд на Ксанку.

— А как они вообще оказались за территорией? — спросил Матвей.

— Это я им дал ключ! — Из-за старой липы выступил Василий. Вид у него был виноватый и решительный одновременно.

 

Туча

Почему-то Туча совсем не удивился тому, что сказал Василий. При его-то любви к деньгам сохранять верность одному клиенту!

— Продал ключ этим волчарам?! — Гальяно покачал головой. — Да ты Брут!

— Я не Брут! Они сказали, что только искупаются. Они мне две тысячи дали.

— Понимаю, две тысячи — это сила. — Гальяно сплюнул себе под ноги. — За две тысячи можно и сподличать!

— Ничего ты не понимаешь! — В голосе Василия слышались слезы. — Мне деньги до зарезу нужны! Если потребуется, я еще и не то сделаю!

— Бизнес планируешь начать? Бизнесмен хренов!

— Он не для себя, — сказала молчавшая до этого Ксанка. — Тебе деньги для мамы нужны? Для операции, да?

Василий ничего не ответил, лишь зло шмыгнул носом.

— Не понял, что за операция? — Гальяно переглянулся с Матвеем.

— На сердце, — заговорил наконец парнишка. — Ей врачи два месяца дают без операции. Операция дорогая, мы на нее уже пять лет с папкой деньги собираем. Думали, получится еще один кредит взять, но папке больше не дают. А она умирает! Понимаете?! Моя мамка умирает, а денег нет… — Он отвернулся, плечи его дрожали от едва сдерживаемых рыданий.

— Сколько? — спросил Туча. — Сколько вам не хватает?

— Очень много, — сказал Василий, не оборачиваясь. — Шесть тысяч. Долларов…

— Да, — Гальяно казался растерянным, — даже если мы все скинемся, то получатся слезы.

— Не надо скидываться, — сказал Туча. — Подождите, я сейчас.

Это место он помнил очень хорошо. Прикрытая ветками и мхом дыра в основании забора. В дыре как раз помещался перемотанный скотчем сверток.

Туча разорвал скотч, развернул целлофан. Ему не нужно было пересчитывать лежащие внутри деньги. Десять тысяч долларов ровно. Вот и пригодился мамин подарок…

Он спрятал деньги за пазуху, из тайника в заборе достал еще одну вещь, повертел в руках, сунул за пояс штанов.

Впервые в своей никчемной жизни Туча чувствовал себя настоящим волшебником. Впервые окружающие смотрели на него, как на волшебника. Особенно Василий, недоверчиво и жадно прижимающий к груди сверток с будущим для его больной мамы. Остальные улыбались растерянно и удивленно, ободряюще хлопали Тучу по спине, что-то говорили, он не слышал. Он был счастлив, а счастье делало его беспечным и глухим.

Суворова не выпустили из больницы ни на следующий день, ни через три дня. Наверное, болезнь у него оказалась какая-то особенно тяжелая. Или не болезнь, а личные проблемы?.. Как бы то ни было, но в лагерь он вернулся лишь через неделю, здоровый, бодрый, сияющий, как начищенный пятак. За это время в их размеренной жизни многое успело измениться. Васину маму увезли в областной центр на операцию, сам Вася отправился с нею, но перед самым отъездом успел встретиться с Тучей.

— Вот. — Мальчишка протянул ему ключ. — Батя сменил замок на калитке. Теперь ключ только у вас. А этим волчарам я деньги вернул. И тебе верну, только не сразу. Хорошо? Когда заработаю.

— Мне не надо. — Туча разглядывал ключ у себя на ладони. — Главное, чтобы деньги пригодились.

— Они пригодились! — Вася шмыгнул носом, убежал, не прощаясь.

Дэн каждую свободную минуту проводил с Ксанкой. Даже купаться на затон они теперь ходили вдвоем. Матвей сказал, что у них чувство, и в голосе его послышалось что-то смутно похожее на зависть. Туче тоже было немного завидно, иногда он даже представлял себя на месте Дэна, но картинка получалась неяркая и неубедительная.

Гальяно тоже с головой ушел в «чувства». В отсутствие главного конкурента он мобилизовал все ресурсы, чтобы покорить медсестру Леночку. Бегал по росе за полевыми цветами, которые раскладывал на ее подоконнике, по вечерам пел серенады под ее окнами, подбрасывал записки с любовными стихами. Леночка его ухаживания принимала с благосклонной снисходительностью, но Туча видел — любит она только Суворова.

Сам же Туча продолжал начатое неделю назад. Ел он мало, двигался много, по ночам выбирался через окно в парк, устраивал пробежку, отрабатывал показанные Дэном приемы. Зачем ему все это было нужно, он не знал, к спортивным высотам не рвался, за сердце прекрасной дамы не сражался. Просто появилась такая вот внутренняя потребность. Наверное, от всего этого он худел, худел ощутимо. На потерю сантиметров и килограммов указывал ремень, застегивать который приходилось все туже и туже.

А еще Туча думал. Вынашивал, переваривал ту тайну, обладателем которой стал. Иногда ему хотелось рассказать все друзьям, но он молчал, потому что знал: тайна эта неминуемо приведет их всех к Чудовой гари, а оказаться там еще раз он боялся.

За Ксанку он тоже боялся, потому что она тоже являлась частью тайны. Степка не знал этого наверняка, но ощущал своим особым чутьем. Самая темная ночь, которая неумолимо приближалась — он тоже это чувствовал, — потребует новую жертву. Туча не хотел думать, что жертвой может стать именно Ксанка, эта необыкновенная, непостижимая девочка. Никто из них не должен стать жертвой, но для этого нужно молчать и держаться как можно дальше от Чудовой гари…

 

Дневник графа Андрея Шаповалова

1909 год

Игнат жил в поместье. Как же тяжело мне было его присутствие! Между нами словно выросла невидимая стена. Я знал причину этой отчужденности, видел ее каждый день на Зоиной шее, улавливал ее отражение в Зоиных глазах. Она переменилась после этого ведьмовского подарка: то горько плакала, то смеялась без причины, пряталась ото всех и, я боялся себе в том признаться, искала взглядом Игната. Брат был непривычно сдержан, безупречен. Настолько безупречен, что иногда мне казалось, что я все выдумал, что в нашей жизни ничего не изменилось.

Иллюзии мои рухнули за неделю до свадьбы, в тот день, когда случай ли, Бог ли привел меня к ведьминому затону. Сначала я увидел Орлика, любимого Зоиного жеребца, потом небрежно брошенные на траву шляпу и перчатки, а потом и саму Зою… Она медленно-медленно входила в реку. Удумала купаться? В платье?..

Я пришел в себя, только лишь когда Зоя исчезла под водой, на ходу сбрасывая сапоги, бросился в затон.

Она не желала, чтобы я ее спасал. Она кричала и отбивалась. В черных глазах ее было безумие. Я вынес ее на берег, без сил упал на траву.

— Зоенька, что же ты делаешь?

Она лежала с закрытыми глазами, ни живая ни мертвая. Кожа ее была смертельно бледной.

— Больно. — Тонкие пальчики коснулись ключа. — Вот здесь больно, Андрюша. Зачем ты пришел? Второй раз я не решусь… Умереть не смогла и жить не сумею… — Из-под длинных ресниц выкатилась слезинка.

— Зоя…

— Молчи! Не говори ничего! — Она открыла глаза, черные-черные, как южная ночь. — Я скажу… не могу больше молчать. Больно…

Зоя говорила, и с каждым сказанным словом мир мой погружался во тьму. Я верил и не верил одновременно. Не желал верить…

— Я сама к нему пришла, Андрюша… — Зоины пальцы слепо шарили по траве. — Он не звал и не хотел даже, а я все равно пришла… Как продажная женщина… Он так и сказал. И улыбался все время, а я… — Она разрыдалась.

Я знал, что она сделала, знал теперь причину ее отчаяния и желания умереть. В сердце моем образовалась гулкая пустота, мысли сделались путаными.

— Ты любишь его? — только и смог спросить.

— Нет! — Зоя ответила, не задумываясь, словно одна только эта мысль была ей невыносима. — Я его боюсь… — сказала и закрыла глаза, затаилась.

— Ты не виновата. — Я коснулся губами ее виска. — Слышишь, Зоя? Ничего не было.

— Было…

— Это не ты была. Морок…

— Морок, — эхом повторила она, и пальцы ее нашарили ключ.

— Сними его. Выбрось! Утопи в реке! — Я ненавидел этот ключ, точно он был живым существом.

— Не могу. — Зоя заглянула мне в глаза. — Я пробовала — не могу. Мне плохо без него, словно воздуха не хватает… И мир блекнет: ни красок, ни запахов, ни звуков. Мертвое все вокруг. И я мертвая… Веришь, Андрей?

Я верил, как верил я и в то, что без Зои мне не жить.

— Я уеду. — Она разгладила складки мокрого платья. — Не нужна я тебе теперь… такая.

— Нужна! — Я поймал ее за запястье, крепко сжал. — Ты мне нужна, Зоя. Без тебя мой мир блекнет.

Мы долго сидели на берегу, Зоино платье успело высохнуть. В тот день я принял очень важное решение. Наверное, тогда я по-настоящему стал взрослым.

Игната дома не оказалось. Слуги сказали: ушел на заре. Я знал, куда он направился, знал и не собирался отступать. Я должен с ним поговорить. Мне важно понять, что же стало с братской любовью.

Я быстро нашел заповедную поляну, Лешак научил меня ориентироваться в лесу. Здесь ничего не изменилось. Разве что ели стали чуть выше, а избушка чуть ниже. Игнат ждал меня. Он сидел под сенью старого дуба, на лице его лежали глубокие тени, а глаза были закрыты.

— Пришел, — сказал он, не открывая глаз. — Я ждал тебя. Знал, что рано или поздно придешь.

— Зачем все это? — У меня была тысяча вопросов, но я спросил: — Зачем все это?

— Садись. — Игнат похлопал по траве перед собой. — Нас ждет долгий разговор, брат.

Я послушно опустился на землю, всмотрелся в невозмутимое лицо брата.

— Она тебе рассказала? — Его губы дрогнули в презрительной улыбке.

— Я сам узнал.

— И каково это, брат? Каково узнать, что ты не первый, что то, что принадлежит тебе по праву, больше не твое?

— Ничего не изменилось.

— Да? — Игнат открыл глаза.

— Я люблю ее. Тебе не понять, что это значит.

На ветку дуба присел ворон, закаркал хрипло и сварливо. Игнат запрокинул лицо к небу, улыбнулся.

— Ты прав, брат. Тому, кого никогда не любили, трудно понять, что есть любовь.

— Тебя любили! Я, отец, мама…

— Мама? — Игнат смотрел прямо мне в душу. — Почему ты такой наивный, Андрей? Или глупый?! — Он взмахнул рукой, и ворон взмыл в небо. — Ты единственный не знаешь того, что знает, кажется, целый мир.

— Что я не знаю?

— Я расскажу. — Он кивнул. — Только давай с самого начала, чтобы ты понял, что мною движет.

— Рассказывай! — В затылке заломило от этого его взгляда, а еще от предчувствия чего-то страшного, необратимого. Но я пришел, чтобы узнать…

— Она была настоящей красавицей, Степка не соврал, — заговорил Игнат, я не сразу понял, о ком он. — Многие ее добивались, многие готовы были бросить к ее ногам весь мир. А она любила одного-единственного. Молодого, красивого, знатного. Он тоже говорил, что любит, и она поверила. Женщины так доверчивы. Наверное, им было хорошо вместе, наверное, он думал, что так будет всегда. — Пальцы Игната впились в траву, выдрали клок. — Но так не бывает! В тот день, когда она родила сына, он женился на другой.

Игнат говорил, а я отказывался верить, до последнего надеялся, что это всего лишь сказка.

— Когда ребенку исполнился год, его мать утопили в затоне. Утопили за то, чего она никогда не делала, а ее мертвое тело бросили на берегу…

— Погоди! — Я стер со лба испарину. — Погоди, Игнат, ты говоришь…

— Я говорю о том, как жесток и несправедлив мир! Его не было в поместье, когда это случилось, он вернулся из города только через день.

— Наш отец?..

— Да, наш с тобой отец. Он похоронил ее здесь, в лесу, а когда собирался уходить, услышал детский плач… Я похож на него, верно? Уже тогда я был на него похож, и он не посмел загубить еще одну невинную душу. Его власти и силы хватило на то, чтобы объявить меня сыном и заткнуть рты недоброжелателям и сплетникам. И даже мать, твоя мать, приняла меня. Но любила ли дна меня, Андрей? Ты знаешь ответ на этот вопрос. Я стал лишним, ненужным, бастардом…

Все это было неправдой! Мама — возможно, да, но отец никогда не делал между нами различий. Больше того, отец всегда выделял именно Игната.

— Как ты узнал? — спросил я, вместо того чтобы ввязываться в бесполезный спор.

— Она мне рассказала, — Игнат кивнул в сторону избушки. — Моя настоящая мама. Она пришла ко мне во сне, в день моего шестнадцатилетия. Я ей не поверил. Не захотел верить. Согласись, лучше быть графом, чем ведьминым сыном! А потом она привела меня сюда, к своей могиле.

Игнат говорил, а я видел не взрослого мужчину, а маленького потерявшегося мальчика. Мне было жаль его. Искренне жаль.

— Готов слушать дальше? — Он улыбался загадочно и многозначительно.

Я кивнул.

— Она учила меня. Кое-что рассказывала, являясь ко мне во снах, но в основном по книгам. У нее было много книг, я все забрал себе. Я был нерадивым учеником ровно до тех пор, пока не подслушал разговор твоей матери и моего отца. Она хотела, чтобы все досталось законному наследнику, а не бастарду. Нет, мне тоже должны были перепасть какие-то крохи, но львиная доля предназначалась тебе, брат. Обидно, правда? Обидно и несправедливо! Я был вынужден защищаться…

Странная болезнь мамы, странные слова Лешака, тревога и неверие в глазах отца…

— Это ты? — Я тоже отказывался верить.

— Я. — Игнат кивнул. — Травы бывают разные, некоторые из них очень ядовиты.

— Она умирала в муках! — Перед моими глазами поплыл кровавый туман.

— Да, я был нерадивым учеником и плохим сыном. Сейчас я бы мог подарить ей легкую смерть. В конце концов, она меня вырастила, я ценю это.

— Она была твоей матерью!

— Нет, она была ТВОЕЙ матерью! — Игнат отмахнулся от моих слов с небрежной легкостью. — Моя мать лежит здесь. — Он посмотрел в сторону скрытой елями могилы. — И я — ее примерный сын! Смотри! — Он дернул ворот рубахи, и под его левой ключицей я увидел родимое пятно в виде листа клевера. Ведьмовской знак… — Я набираюсь сил, оно темнеет. Это неизбежно, я знаю. У каждого свой путь, мы его не выбираем.

— Врешь! — закричал я. — Ты мог отказаться, пойти другим путем!

— Я пытался. Когда эта женщина, твоя мать, умерла, я решил, что с меня достаточно, но она сама виновата. Зачем она вырвала у отца ту клятву?!

— Какую клятву?

— А ты не только наивен, но еще и глуп, Андрей. Ты же сам мне о ней рассказал. В ночном, помнишь? Я сразу понял, о чем она просила перед смертью. Именно ее алчность вложила в мои руки орудие мести.

— Не было никакой утопленницы. — Я прикрыл глаза, вспоминая ту страшную ночь. — Это ведь ты пытался меня утопить!

— Я. — На лице Игната промелькнуло и тут же исчезло не то сожаление, не то раскаяние. — Но Степка тебя спас, и, знаешь, я даже обрадовался, что не стал братоубийцей.

Он говорил страшные вещи, но поверить в них было еще страшнее.

— Я хотел лишь справедливости. — Голос Игната упал до шепота. — Мы же братья, а раз так, все у нас должно быть поровну, по справедливости, но отец позвал к себе нотариуса, и я понял, что по справедливости ждать нечего.

— Волчья яма…

— Мне помогали волки. — Игнат достал из-за пазухи уже знакомый мне нож с вырезанной на рукояти фигуркой волка. — К тому времени я уже почти научился ими управлять. Вот с его помощью. Если бы ты не угодил в яму, они бы тебя разорвали. Мне не пришлось бы ничего делать самому. Видишь, как изящно?

— Но я снова выжил.

— Да, ты снова выжил. Мало того, ты снова отнял у меня то, что было уже почти моим.

— Зою.

— Она красивая. Даже сейчас, ненужная, она все равно красивая. Наверное, я бы смог ее полюбить, если бы не ты. — Глаза Игната заволокло туманом, и в тумане этом я видел синие молнии.

— Видишь, каким я стал? — Он горько усмехнулся, погладил нож.

— Вижу.

— Чудовище. Но даже у чудовища может быть сердце. — Большим пальцем брат коснулся кончика ножа, на коже тут же выступила капля черной крови. — Держи! — Он протянул мне нож. — У тебя еще есть шанс все исправить. Убей меня!

Нож был свинцово тяжел. Волк свирепо скалился, так и норовил укусить. Сумасшествие…

— Я доверяю тебе, брат. Жизнь моя в твоей власти. Я сам себе вынес приговор, тебе осталось лишь его исполнить.

Я не заметил, когда в лесу стало темно. В ветвях елей тревожно выл ветер, ему вторили волки, Игнатовы друзья и свита. И сам он тоже был похож на волка, смертельно опасного… Жизнь его теперь в моих руках… нож острый… никто никогда не узнает…

— Нет! — Я выронил нож. — Не могу… Уходи. Игнат! Уходи и никогда больше не возвращайся!

— Подумай. — Он поднял нож. — Второй возможности остановить меня у тебя уже не будет.

— Уходи! — Я силился перекричать ветер и волчий вой.

Игнат медленно встал, сунул нож за пазуху.

— Я убью вас всех. Ты не оставил мне выбора, брат. Я вернусь, и ты пожалеешь об этом дне.

Он уходил, не оборачиваясь, а я смотрел ему вслед и думал, что жизнь моя никогда больше не станет прежней. По щекам моим катились горькие слезы…

 

Туча

Тот день должен был стать особенным, он расцветал в Тучиной душе тревогой и недобрыми предчувствиями. Что-то должно случиться. Если не прямо сейчас, то ночью. Что-то, чего невозможно избежать.

Отражение собственного страха Туча видел в синих Ксанкиных глазах. Она по-прежнему почти не разговаривала с ними, только с Дэном, но Туче не требовались слова. Ксанка так же, как и он сам, ждала и боялась. Туча попробовал поговорить с ней, утром специально пришел к Васькиному дому, ждал, караулил…

— …Тебе чего? — Она вышла не из двери, а из-за старой липы. Наверное, тоже караулила.

— Поговорить. — В обществе Ксанки он всегда терялся, становился совсем неуклюжим.

— Говори. — Она сорвала травинку, сунула в рот.

— Ты это тоже чувствуешь?

— Что? — Ксанка смотрела на него снизу вверх, лицо ее было безмятежным.

— Самая темная ночь…

— …Приближается.

— Да. Тебе нужно уехать.

— Зачем?

Туча не знал. Догадки и смутные подозрения — вот единственное, что у него было. Догадки — это не аргумент.

— Паучок. — Он коснулся Ксанкиных волос. — Запутался… Я сниму? Можно?

Она замерла, точно в ожидании чего-то страшного. Испугалась паука? Или его прикосновения?

Ее волосы были мягкими, как у новорожденного, в том месте, где они спускались на шею, оставалась бледная полоска незагорелой кожи. Осторожно, боясь вздохнуть, Туча коснулся Ксанкиной шеи, отвел в сторону волосы. Родимое пятно в виде трилистника оказалось едва заметно, но оно было…

— Все, убрал! — Туча взмахнул рукой, точно стряхивая что-то мерзкое.

— Спасибо. — Ксанка смотрела на что-то за его спиной.

Туча обернулся и встретился с внимательным Дэновым взглядом.

— Паучок… вот, — сказал он и покраснел.

— Я понял, — Дэн кивнул, улыбнулся Ксанке и спросил: — Пойдем купаться?

Она смотрела на Дэна, и синие глаза ее радостно сияли. Туча вздохнул, отступил на шаг, сказал вместо прощания:

— Ты подумай.

— Подумаю, — пообещала Ксанка, но было совершенно ясно, что мысли ее не с ним.

Суворов нашел его после обеда. Туче показалось, что командир специально ждал, когда он останется один.

— Тучников, как дела? — Суворов улыбался, но во взгляде его была озабоченность.

— Нормально.

— Прогуляться не желаешь?

— Куда? — Он уже понял куда, и по спине тут же заструился ручеек липкого пота.

— Покажешь мне то место? — Суворов понизил голос до шепота.

— Какое?

— Не старайся казаться глупее, чем ты есть на самом деле, покажи место, где ты видел блуждающий огонь.

Ручеек превратился в реку, рубашка моментально прилипла к спине.

— Боишься? — Суворов сощурился.

Да, он боялся, но вместо того, чтобы признаться в этом, сказал совсем другое:

— Вы хотите прямо сейчас?

— Да, пока есть время.

— Хорошо.

Они шли по опаленному, измученному яростным солнцем лесу: Туча впереди, Суворов следом. Шли молча, ни разговаривать, ни отвечать на вопросы Туче не хотелось. Он вдыхал жаркий смолистый воздух и боялся почувствовать запах гари. Запаха не было. Не то чтобы он совсем успокоился, но сердце стало биться размереннее.

— Здесь. — Туча остановился посреди уже знакомой ему полянки и принюхался. Ничего!

— Прямо здесь? — Суворов обвел полянку задумчивым взглядом.

— В кустах. — Туча кивнул в сторону подлеска. — Там такой пятачок три на три метра. Только я туда с вами не пойду. — И плевать, что Суворов посчитает его слабаком. Он и есть слабак.

— Не хочешь и не надо. — Командир ободряюще улыбнулся. — Сейчас я взгляну одним глазком, и будем возвращаться.

Суворов отсутствовал пару минут, из подлеска он вынырнул так внезапно, что Туча испуганно вздрогнул.

— Все, Тучников! Можем возвращаться. — Он выглядел довольным и озадаченным одновременно.

— Нашли то, что искали? — Хотелось пить, язык сделался сухим и шершавым.

— Не знаю. — Командир пожал могучими плечами.

— А что там? Вход в подземный бункер?

— Не знаю, Тучников, но надеюсь, скоро я с этой историей разберусь. Ты только никому не рассказывай, что водил меня сюда. Договорились? — Он посмотрел внимательно и, Туче показалось, немного заискивающе.

— Военная тайна? — Степка смахнул выступивший на лбу пот, подумал, а не рассказать ли Суворову о своих подозрениях, но удержался.

— Вроде того.

— А когда она должна случиться?

— Кто? — Суворов слушал невнимательно, думал о чем-то своем.

— Самая темная ночь.

— Да по-разному случается. Недели через две, я думаю. — Соврал и глазом не моргнул. Надо же так уметь.

С Ксанкой они столкнулись у ворот лагеря. Суворов посторонился, пропуская ее вперед. Туча замер, к горлу подкатила волна тошноты. От Ксанки пахло гарью. И на кроссовках ее был серый налет то ли пыли, то ли пепла… Она посмотрела на Тучу затуманенным взглядом, и от взгляда этого стало совсем плохо. В небе полыхало солнце, но он знал — самая темная ночь уже началась…

 

Матвей

Это был день исчезновений. Сначала куда-то пропал Туча, потом Ксанка. Если Тучу почти не искали, минуты уединения в последнее время у него случались довольно часто, то в поисках Ксанки Дэн прочесал весь парк.

Ксанку с Дэном связывали странные отношения. Если бы дело было только в любви, Матвей бы понял и не удивился, но там чувствовалось что-то гораздо большее. Дэн за нее боялся, прикасался к ней так, словно она была сделана из хрусталя, провожал полным тревоги взглядом, не находил места, когда Ксанка надолго исчезала.

А она исчезала. Уходила куда-то в полном одиночестве и никому не рассказывала, где была. Даже Дэну. Дэн злился, глаза его заволакивало мутной пеленой подозрений. Ревновал? Может, и так. Кто разберет этих влюбленных…

Гальяно тоже не находил себе места. Возвращение Суворова положило конец его надеждам. Он все еще пытался завоевать сердце своей прекрасной Мэрилин, но теперь она отвергала его ухаживания резко и категорично. От этого Гальяно сделался раздражительным и непривычно молчаливым, курил сигарету за сигаретой, страдал демонстративно и назойливо.

А Матвею просто было скучно. Некоторое разнообразие в их унылое существование внесла разборка с Измайловскими бандерлогами, которая случилась в день возращения из больницы. Вот тогда Матвей и увидел, как может драться Дэн Киреев, как он изменяется почти до неузнаваемости во время боя. Им почти не пришлось ему помогать, бандерлоги обратились в бегство почти сразу. С тех пор они обходили их стороной, не задирали никого, даже Тучу. Может, устали от собственных подлых уловок. А может, просто боялись за свои шкуры.

Как бы то ни было, но в жизни наступил полный штиль. Теперь, когда они были вроде бы и вместе, но все равно порознь, Матвею, как никогда, хотелось вырваться на волю из душных стен лагеря. И даже блуждающий огонь, с каждой ночью разгорающийся все ярче и ярче, больше не дразнил воображение. Оказывается, даже чудо может надоесть. Единственными яркими моментами в их унылом существовании являлись вылазки на дебаркадер к дяде Саше. Во время таких вылазок оживал даже Гальяно.

Этим вечером они тоже собирались в гости к Туристу. Все, кроме Тучи. Туча был привычно мрачен и сосредоточен, то и дело поглядывал на неожиданно рано начавшее темнеть небо. Может, предчувствовал рождающуюся где-то далеко за лесом грозу.

Вечер не задался с самого начала. Ксанка опять пропала, и Дэна, уверенного в себе и по-спартански спокойного Дэна, охватило не волнение даже, а настоящая паника. Он рыскал по лагерю и все порывался выйти за территорию, но Матвей с Гальяно его не пускали. До вечернего построения оставалось каких-то пять минут.

А на построении их поджидал неприятный сюрприз. Толкнув уже набившую оскомину речь про патриотизм и дисциплину, Шаповалов вдруг заговорил совершенно о другом.

— Поступил сигнал. — Стекла шаповаловских очков недобро блеснули. — Поступил сигнал о злостном нарушении дисциплины. — Он, как шпагой, взмахнул тростью. — Киреев, Тучников, Гальянов, Плахов! Выйти из строя!

— Приплыли, — буркнул Гальяно, делая шаг вперед.

— Мне стало известно, что вы без разрешения покидаете территорию лагеря. — В тихом голосе Шаповалова шипели сотни змей. — Что используете вы для этого ключ от запасной калитки, который украли у сотрудника лагеря.

Со стороны волков тут же послышался удивленный ропот, вепри недоуменно переглядывались.

— Сдали, бандерлоги вонючие, — сквозь зубы процедил Гальяно.

— Где ключ? — Шаповалов улыбался, ну точно отец родной. — Предупреждаю, если вы не отдадите ключ добровольно, то мы с Максимом Дмитриевичем будем вынуждены провести тщательнейшее и пристрастнейшее расследование. Так ведь, Максим Дмитриевич?

Суворов смерил их мрачным взглядом, кивнул.

— Обыск учинят, — шепнул Матвей.

— Гальяно, отдай им ключ, — так же шепотом велел Туча. Вид у него был одновременно решительный и испуганный.

Гальяно вздохнул, сунул руку в карман джинсов. Через мгновение на его ладони появился ключ от заветной калитки.

— Замечательно! — Шаповалов удовлетворенно кивнул. — Думаю, нет нужды напоминать вам о целесообразности наказания? — Последнее слово он произнес так, как будто пробовал его на вкус.

— Карцер, — сказал Гальяно.

— Я Ксанку не нашел… — Дэн сжал кулаки.

— Главное, что не обыскали, — выдохнул Туча.

— Как-нибудь выкрутимся, — подбодрил товарищей Матвей.

— На всю ночь! — подвел черту Шаповалов.

На лице Суворова промелькнула довольная улыбка. Или Матвею это только показалось?

В карцере было привычно темно и привычно душно.

— Допрыгались, архаровцы. — Суворов не стал спускаться, остался на верхней ступеньке. — Ничего, посидите, подумаете над своим поведением. Иногда полезно подумать.

Он уже собрался уходить, когда, что-то вспомнив, вытащил из кармана куртки фонарик.

— Это вам, чтобы не боялись в темноте. — Фонарик упал на лежак из картофельных мешков.

Хлопнула дверь, лязгнул замок, и они остались почти в кромешной темноте.

— Да, попали. — Матвей нашарил в темноте фонарик.

— Самая темная ночь, — сказал Туча шепотом.

— Что? — В голосе Дэна слышалось отчаяние. — Что ты сказал?!

— Самая темная ночь наступит сегодня. — Туча вздохнул, опустился на мешки.

— Откуда ты знаешь? — спросил Матвей, включая фонарик и направляя луч света в лицо Туче.

— Убери! — Туча махнул рукой. — Я не уверен, но у меня такое чувство…

— Особенное, — закончил за него Дэн.

— Да. И еще я сегодня показал Суворову то место, где мы видели блуждающий огонь. Только, мне кажется, там больше ничего нет.

— Это он! — Гальяно хлопнул себя по коленям. — Пацаны, это Суворов нас сдал! Смотрите, как все складно получается: мы на всю ночь заперты в карцере, под ногами не путаемся, а он сейчас прихватит лопаточку и по холодку в лес, искать то, что должны были найти мы! Ну где, скажите на милость, справедливость?! — Он достал из кармана сигарету, закурил.

— Не дыми, — Дэн поморщился, — тут и так дышать нечем.

— У меня нервы! — отмахнулся Гальяно. — Развели нас, братцы, как малых детей! Туча, ты зачем ему без нас то место показал? Надо же было баш на баш, а не так вот бескорыстно.

Туча ничего не ответил, лишь пожал плечами.

— И что теперь будет? — Матвей пристроил фонарик в щель между мешками с картошкой так, чтобы тот освещал их лежак.

— Всякое, — фыркнул Гальяно. — Люди в эту ночь мрут. Тянет их к Чудовой гари, понимаешь ли, точно магнитом, а потом они мрут…

— Ксанка… — сказал Дэн таким незнакомым голосом, что если бы Матвей не видел, как шевелятся его губы, то подумал бы, что говорит кто-то другой. — Ее тоже к гари тянет. И там с ней происходит странное…

— Что странное? — В мертвенном свете фонарика лицо Тучи было похоже на гипсовую маску.

— Это было похоже на транс. Она отключилась, как только переступила границу гари.

— Я тоже ее переступал, и ничего со мной не случилось, — усмехнулся Гальяно. — Может, она просто впечатлительная очень? Наслушалась страшилок про гарь, вот ее и повело.

— У нее были видения. — Дэн зажал голову в ладонях, как в тисках. — Там, на гари. И у меня тоже. Когда я пытался ее вынести за пределы гари, мне показалось, что я горю.

— В фигуральном смысле? — уточнил Гальяно.

— В буквальном. Горю заживо. По-твоему, я тоже впечатлительный?

— Ты — нет. Ты — мистер невозмутимость. — Гальяно загасил сигарету. — Но мне все равно кажется, что всему должно быть разумное объяснение.

— Ага, летающие тарелки выглядят убедительнее, — поддел его Матвей.

— А хоть бы и летающие тарелки! — обиделся Гальяно.

— Сколько раз она ходила на гарь? — спросил Туча.

— Со мной только однажды. — Дэн рывком встал, взбежал вверх по лестнице, подергал за ручку, с досадой пнул дверь ногой.

— А без тебя? — осторожно поинтересовался Матвей. То ли от сигаретного дыма, то ли от дурного предчувствия стало тяжело дышать.

— Не знаю. — Дэн присел на верхней ступеньке. — Она уходила куда-то, я спрашивал, а она… У нее был такой взгляд, как будто она…

— Ничего не помнит, — закончил за него Туча.

— Да. Если бы я мог находиться рядом с ней постоянно.

— В нашем положении это затруднительно. — Матвей вытер выступивший на лбу пот. Все-таки это лето аномально жаркое, даже под землей, в погребе, духотища.

— Она ходила на гарь сегодня днем, — сказал Туча бесцветным голосом.

— Откуда ты знаешь? — Дэн спустился вниз, присел на топчан.

— Я ее видел, когда возвращался с Суворовым из лесу. Мне кажется, она меня даже не узнала.

— А вечером я не смог ее найти! — Дэн ударил кулаком в сочащуюся сыростью стену.

— Не факт, что она в лесу, — попытался успокоить его Матвей.

— Думаю, она в лесу, — сказал Туча шепотом. — Они все сегодня придут в лес.

— Кто — все? — спросил Гальяно, стаскивая с себя футболку.

— Все, кто хоть что-то знает про гарь.

— Ксанка ничего не знает про гарь! — прорычал Дэн.

— Зато гарь знает про нее. Я думаю, это еще хуже.

— Слушай! — Дэн схватил Тучу за ворот футболки, затрещала ткань. — Откуда ты такой умный?!

— Я не понимаю. — Туча мягко и совершенно без усилий разжал пальцы Дэна. — Я просто знаю, и все. Нам не следовало ходить на гарь. Тот старик, Лешак, был прав. Теперь она нас не отпустит.

— Мне нужно выбраться отсюда. — Дэн словно и не услышал того, что сказал Туча. — Если Ксанка там, то и я должен быть возле нее.

— И как ты собираешься это сделать? — Краем снятой футболки Гальяно стер с лица пот. — Уф, духотища! Дверь здесь как в сейфе, а через вентиляционное окошко не пролезу даже я. — Он запрокинул голову к потолку. — Был бы тут Васька, он бы проскочил… — Гальяно не договорил, взял в руку фонарик, направил луч света вверх. — Вот теперь нам, похоже, полный капец, — сказал он вдруг упавшим голосом.

Матвей проследил за его взглядом — вентиляционного окошка больше не было.

— Заколотили чем-то? — спросил удивленно.

— Не заколотили, а заткнули! — Луч света пошарил по стене, подтверждая догадку Гальяно. В вентиляционное окно был намертво вбит деревянный брус. — Замуровали… — Гальяно глубоко вздохнул.

— Как замуровали? — испуганно спросил Туча.

— Вот тебе и духота. — Гальяно словно и не услышал вопроса. — Духота, потому что притока воздуха больше нет. — Он оглядел погреб, наверняка прикидывая, сколько кислорода осталось в этой мышеловке и насколько его хватит четырем человекам. — До утра не дотянем… Ну, Суворов! Ну, гадина! Решил избавляться, так уж наверняка…

— Подождите, а дверь! — Туча тяжело встал, поднялся по лестнице.

— Дохлый номер! — Матвей очень хорошо помнил эту дверь, плотно подогнанную, с законопаченными и просмоленным щелями. — Попались мы, ребята…

— И ничего мы не попались! Сейчас мы этот кляп вытолкнем! — Гальяно снова осмотрелся, застонал. — Черт, черт, черт! Вот зачем он нас заставил ящики вынести! Знал гад! Туча, а Туча, иди-ка сюда! Если я к тебе на плечи вскарабкаюсь…

— Не выйдет. — Под ложечкой засосало. — Тут глубина метра четыре, а вы же не акробаты. Да и брус этот, я думаю, он не голыми руками забивал. Не получится…

Молчавший все это время Дэн снова поднялся по лестнице, изо всей силы ударил ногой в дверь. Звук получился едва слышный. И даже если они начнут орать в четыре голоса, им еще очень повезет, если снаружи их кто-нибудь услышит. Такая звукоизоляция, черт ее возьми! И дверь открывается вовнутрь, ни вышибить, ни с петель снять. Попались…

Дэн еще раз врезал ногой по двери, к нему присоединился Туча, следом во всю силу легких заорал Гальяно. Матвей посветил на часы — десять. В лагере объявлен отбой. Погреб находится на заднем дворе, в таком глухом месте, куда и днем-то не каждый день заглядывают. «Не тратьте сил! — хотелось ему закричать. — Не тратьте силы и кислород…» Вместо этого он в отчаянии опустился на топчан, принялся считать в уме.

Три часа… Им осталось три часа плюс-минус двадцать минут. И это в том случае, если вести себя осмотрительно, не тратить кислород понапрасну… Гальяно прав, их в самом деле замуровали, похоронили заживо. Если не случится чуда, завтра утром найдут их бездыханные тела…

 

Дневник графа Андрея Шаповалова

1910 год

Игнат ушел из нашей жизни. Я думал, он, как и собирался, уехал за границу. Пусть бы…

Мы обвенчались с Зоей в тихой деревенской церквушке. В подвенечном платье она казалась так прекрасна, что даже нездоровая бледность не могла омрачить ее ангельской красоты. Я был почти счастлив. Почти… Слова Игната едкой кислотой разливались по венам, отравляли кровь и жизнь.

О том, что Зоя ждет ребенка, я узнал спустя месяц после венчания. Чей то был ребенок, мой или Игната, я не ведал, но уже готов был любить его, как родного.

Беременность оказалась тяжелой. Зоя чахла на глазах, рос только ее живот.

— В город! В больницу! — Зосим Павлович хмурил густые брови, смотрел встревоженно. — Расположение плода неправильное, а супруга ваша, Андрей Владимирович, ослаблена беременностью. Повлияйте на нее, уговорите!

Уговоры не помогали. Зоя наотрез отказывалась уезжать из поместья. Ей казалось, что здесь она черпает какие-то мифические силы, что ребенку нашему суждено родиться только здесь.

Роды начались задолго до срока. Целый день я слушал доносящиеся из Зоиной спальни стоны, заглядывал в глаза то мрачному Зосиму Павловичу, то встревоженной кормилице. Доктору отвечать на мои вопросы было некогда, при Зое он находился почти неотлучно, но по лицу его я видел — с каждым часом надежды все меньше.

— Андрюшенька! — Кормилица повисла на моей руке, зашептала торопливо и жарко: — Лешака нужно звать! Если он не поможет, никто боле не поможет. Я знаю. Сколько уже повидала на своем веку…

Лешак пришел сам, и звать не пришлось. Словно почувствовал что-то. А может, и почувствовал. Вошел по-хозяйски, кивнул отцу, обнял меня, попросил у кормилицы горячей воды вымыть руки и, не говоря больше ни слова, скрылся за дверями Зоиной спальни.

В ту ночь время остановилось, и жизнь моя остановилась вместе с ним. Из Зоиной комнаты больше не доносилось ни звука, и это тягостное безмолвие казалось мне недобрым знаком. Когда пропели первые петухи, я совершенно обессилел от волнения. Может, оттого и не сразу понял, что это за новый звук разбудил тревожную тишину дома.

— Все, — выдохнул отец и перекрестился. — Все, Андрей.

Детский плач становился все громче, все настойчивее. Колени мои подкосились.

Первым в гостиную вышел Зосим Павлович, на лице его было облегчение вкупе с непомерным удивлением.

— Что?! — Я бросился ему навстречу.

— Невероятно! — Руки доктора дрожали. — Этот человек, ваш знахарь, сотворил почти невозможное. Я думал, ребенок не выживет. Он родился мертвым… Но, видимо, не все тайны бытия нам ведомы… — Он не договорил, посторонился, пропуская вперед Лешака.

Никогда раньше я не видел, как Лешак улыбается, не знал, какой светлой и благостной может быть его улыбка. На руках он держал запеленатого в одеяльце младенца.

— Сын, — сказал, протягивая мне ребенка.

— А Зоя? — Прижимая к груди драгоценный сверток, я обернулся к двери.

— Спит. Она очень устала, Андрей. Пусть отдохнет.

Лешак ушел, не прощаясь, не дожидаясь благодарности и награды. В радостной суете я даже не заметил, когда это случилось. Муж и отец — какие чудесные слова!

Радость моя недолго оставалась безмятежной. Ровно до тех пор, пока я не увидел родимое пятно в форме трилистника на запястье нашего с Зоей сына. Ведьмин знак…

— …Не о том думаешь, Андрей! — Лешак отпаивал меня чаем из лесных трав, угощал диким медом. — Если любишь этого мальчика, значит, твой он сын. Каким воспитаешь, таким он и станет. А я помогу, если позволишь.

Я слушал и верил, что в наших силах побороть злой рок. О том, что Игнат тоже рос, окруженный любовью и заботой, я старался не думать. Мой сын никогда не повторит его судьбу. Я не позволю!

…Отец погиб, когда Сашеньке, нашему с Зоей сыночку, исполнилось три месяца. Погиб дикой, мученической смертью, от волчьих клыков. Возвращался поздним вечером после игры в преферанс со старинными приятелями, да только так до дома и не добрался. Наутро мужики нашли его растерзанное тело рядом с трупом его любимого жеребца. Снег вокруг был залит кровью. И от алой этой кляксы во все стороны расходились волчьи следы. Было ли то несчастным случаем или свершившейся угрозой Игната, я не знал. После гибели отца я даже погоревать не успел: семейное дело не терпело отлагательств и заминок, непосильным бременем легло на мои плечи.

Я справлюсь! Отец справлялся, и я смогу. Я, граф Андрей Шаповалов, клянусь до последних дней служить своему предназначению. У меня нет иного выбора. Но, прежде чем начать новую жизнь, я должен расплатиться со старым долгом…

Ведьмина избушка занялась сразу. Языки огня жадно лизнули старые стены, перекинулись на прогнившую крышу, потянулись к еловым лапам, но не достали, снова накинулись на избушку.

Я стоял на пепелище, полной грудью вдыхая запах пожарища. Если вдруг черная кровь проснется в моем сыне, ему некуда будет прийти.

К старому дубу выскочила вдруг стайка маленьких вепрей. Добрый знак. Вепри всегда нравились мне больше волков…

 

Матвей

Чуда не случилось. Часы показывали полночь, дышать становилось с каждой минутой тяжелее, голова кружилась, мысли путались, в ушах набатом стучал пульс. Дэн сидел, прислонившись спиной к двери. Матвей не мог видеть его лица и поэтому даже не был уверен, в сознании ли он. В тщетной попытке открыть дверь Дэн потратил энергии больше, чем они все, вместе взятые. Он угомонился только полчаса назад, после тихого, неразличимого для остальных разговора с Тучей.

Сейчас Туча лежал рядом с Матвеем на топчане, Матвей слышал его шумное дыхание. Похоже, Туча был самым спокойным из их четверки.

Гальяно сидел на земляном полу, прислонившись спиной к старым напольным часам. Сначала он строил планы спасения, затем по очереди проклинал Суворова, Шаповалова, Лешака и гарь, потом убивался, что приходится умирать в расцвете сил, и лишь совсем недавно затих. Может, задремал.

— Не могу! — Гальяно со злостью стукнулся затылком о дверцу часов, часы отозвались гулким эхом. — До чего же обидно! До чего же глупо все! — Он пошарил в кармане штанов, вытащил пачку сигарет. — Умирать так с музыкой!

В темноте погреба вспыхнул слабый огонек зажигалки.

— Ты сдурел?! — Матвей рывком сел. В голове тут же закружилось и задребезжало. — Кислород…

— Минутой раньше, минутой позже. Какая разница? — Гальяно поднес зажигалку к сигарете. — Хочешь курнуть напоследок?

Матвей ничего не ответил, он не отрываясь смотрел на огонь. Пламя вело себя странно, плясало и извивалось, как будто…

— Сквозняк, — сказал он шепотом. — Гальяно, смотри — сквозняк!

Они обступили Гальяно все четверо, даже Дэн спустился с лестницы. Они смотрели на робкий огонек, и в головах их роились тысячи мыслей.

— Где-то есть приток воздуха, — выдохнул Дэн.

— Где? — Матвей уже в который раз обвел взглядом погреб. — Где?!

— Пустите! — Туча шагнул к часам, в руке у него был фонарик.

— Сквозняк нам погоды не сделает. — Гальяно безнадежно махнул рукой, огонек вздрогнул и погас.

— Если есть сквозняк, значит… — Туча замолчал, прикрыл глаза. Матвей хотел спросить, что все это значит, но на плечо предупреждающе легла рука Дэна.

— Не мешай, — сказал он одними губами.

Туча осторожно, точно лаская, коснулся полированной дверцы, пробежался пальцами по трещинкам в лаке, вдохнул-выдохнул, потянул дверку на себя. Деревянное нутро часов было темно, пусто и затянуто паутиной.

— Гальяно, зажги огонь! — Голос Тучи звучал едва различимо.

Друг послушно щелкнул зажигалкой, и огонь заплясал бодро и радостно.

— Это где-то здесь! — Костяшками пальцев Туча принялся простукивать заднюю стенку часов. Звук получался звонкий. — Там пусто! Слышите? Пусто и сквозняк!

Опустившись на колени, сантиметр за сантиметром он осмотрел внутренности часов.

— Быстрее! — Голова кружилась с каждой секундой все сильнее, в глазах двоилось. Обидно будет умереть вот так, почти на самом выходе из ловушки. Если, конечно, он есть, этот выход.

— Нашел! — донеслось из часового нутра, что-то тихо щелкнуло, заскрипели давно не смазываемые петли, и стоящий на четвереньках Туча вдруг исчез из поля зрения. — Здесь лаз!

В лицо дохнуло затхлым, пахнущим сыростью и гнилью воздухом. Воздухом!

— Туча! Туча, дай я тебя расцелую! — Гальяно, ошалевший то ли от гипоксии, то ли от нежданной радости, ринулся в образовавшийся проход.

Дэн с Матвеем переглянулись.

— Давай, — Матвей кивнул на часы. — Ты первый, я за тобой.

Проход оказался узким, передвигаться по нему можно было, только лишь согнувшись в три погибели. И даже тогда макушки Матвея касались свисающие с земляного потолка похожие на гигантских дождевых червей корни. Раз корни, значит, подземный ход идет под парком, наверное, не слишком глубоко. Знать бы еще, куда он их выведет. Да куда бы не вывел! Смерть от удушья им больше не грозит, и это самое главное!

В темноте время, казалось, остановилось. Шли долго. Полчаса, не меньше. Впереди слышались приглушенные голоса Гальяно и Тучи, иногда Матвею даже удавалось поймать свет фонарика, и тогда жизнь становилась почти прекрасной.

Дэн остановился внезапно. В кромешной подземной тьме Матвей едва в него не врезался.

— Кажется, пришли.

— Куда?

— Сейчас узнаем.

Очень скоро проход, и без того неширокий, превратился в настоящую кроличью нору. Теперь им приходилось ползти по-пластунски. Наконец ноздри защекотал запах хвои, воздух сделался свежим, а в их кроличью нору проникли звуки ночного леса. Матвей сделал последний рывок, выполз из-под земли на поверхность, в изнеможении упал на спину, разглядывая черное-черное, растерявшее звезды небо.

— Где это мы? — послышался голос Гальяно. Снова щелкнула зажигалка, в темноте заметался красный огонек зажженной сигареты.

— Дай мне! — Матвей наугад протянул руку.

— Держи, друг! — На ладонь легла пачка сигарет. — А ты, Туча, настоящий поисковик! И ты, Матюха, тоже молодец! Я бы никогда не додумался… — Гальяно вдруг всхлипнул, добавил взволнованно: — Простите, мужики, нервы стали ни к черту.

— Не у тебя одного. — Матвей закурил, огляделся. — У кого-нибудь есть догадки, где мы?

— Туча? — послышался голос Дэна. — Ты можешь вывести нас к Чудовой гари?

— Зачем? — Темнота заворочалась, застонала, превращаясь в массивную фигуру Тучи. — Суворов пошел не туда.

— А Ксанка пошла туда! — Дэн шагнул к Туче.

— Я не могу, — тот замотал головой. — Я не могу туда снова. Это гиблое место. Как же ты не понимаешь?!

— Я понимаю, но Ксанка пошла к гари!

— Сегодня самая темная ночь! — Туча сорвался на крик. — Сегодня опасно даже в лесу, а на гари смертельно опасно! Это такие силы… мы для них пушинки… — Он со свистом втянул в себя воздух. Матвею показалось, что у Степки снова начался приступ удушья. — Я не отведу вас к гари, — сказал он, отдышавшись. — Я покажу направление. Хорошо?

— Хорошо. — Дэн кивнул. — А сам останешься здесь?

— Нет. Наверное, нет…

— Ксанке может угрожать не только гарь, — сказал Матвей после недолгих раздумий. — Наверняка Суворов знает, что она с нами, что она тоже ходит в лес. А мы уже имели счастье убедиться, как он поступает с ненужными свидетелями.

— И что ты предлагаешь? — спросил Гальяно, жадно затягиваясь сигаретой.

— Я предлагаю разделиться. — Ему самому не нравился этот план, но другого способа быстро найти Ксанку он не знал. — Мы с Тучей пойдем на поляну, где видели блуждающий огонь, а ты с Дэном — на гарь.

— Я пойду один. — В голосе Дэна слышалось нетерпение. — Идите втроем.

— Нет. — Гальяно загасил сигарету. — Матюха прав: нам нужно разделиться. И именно я должен пойти с тобой. Ты сам рассказывал, что гарь на тебя как-то по-особенному действует, а мне хоть бы что. Если вдруг ты отключишься, я буду на подхвате.

— Я не отключусь, — сказал Дэн, но в голосе его не прозвучало уверенности.

— Береженого и бог бережет! — Гальяно не думал сдаваться. — Туча, куда нам надо идти?

— Туда! — Туча махнул рукой вправо. — Гарь там.

— А нам? — спросил Матвей.

— А нам прямо. Я думаю, здесь недалеко.

— Запах слышишь?

— Нет, просто знаю.

— Еще неизвестно, где опаснее: на гари или с этим упырем Суворовым, — хмыкнул Гальяно.

— Мы справимся, — сказал Матвей и почти поверил в свои слова.

— Я и один могу. — Туча рассматривал свои широкие ладони, голос у него был решительный.

— Кстати, — Гальяно поднял вверх указательный палец, — что-то не видно никакого огня, ни блуждающего, ни стационарного. Почти месяц светил, а тут на тебе!

— Самая темная ночь, — Туча пожал плечами.

— Надоело уже. — Гальяно закурил еще одну сигарету. — То гарь, то блуждающий огонь, то зеленые человечки…

— Пойдем, — Дэн тронул его за плечо. — Надо спешить.

— А встречаемся где? — спросил Гальяно. — Я в этой тьме обратно дорогу точно не найду.

— А не факт, что по темноте управимся. Вы там смотрите, мужики, осторожнее! — Матвей пожал Дэну руку, похлопал по плечу Гальяно.

— И вы не нарывайтесь. Если Ксанки с этим упырем не окажется, на рожон не лезьте. А лучше вообще на глаза ему не показывайтесь.

Они еще немного постояли в молчании, а потом разошлись в разные стороны.

 

Туча

Было темно и тихо. От этого лес казался мертвым или заколдованным. Вперед они продвигались почти на ощупь: Туча шел впереди, Матвей следом.

— Ты уверен, что мы движемся в правильном направлении? — в который уже раз спросил Матвей.

— Уверен, — в который уже раз ответил Туча.

Он знал, что поляна совсем близко, чувствовал особенным своим чутьем. Он даже почти не боялся, разве что самую малость. Эта ночь подарила ему бесстрашие.

На полянку они вышли через пару минут. Здесь оказалось светлее, чем в лесу, несмотря на то что небо по-прежнему было черным-черно. Возможно, их глаза просто привыкли к темноте.

— Никого? — Матвей достал из-за пазухи фонарик, коснулся руки Тучи.

— Не включай пока, — сказал он шепотом, до рези в глазах всматриваясь в черную стену подлеска.

— Мне кажется, его там нет. — Матвей тоже говорил шепотом.

— Сейчас проверим. — Туча сделал глубокий вдох, решительно направился к подлеску.

Эта странная ночь подарила ему не только бесстрашие, но еще и почти звериную ловкость. Он шел по мягкому ковру из прошлогодней листвы бесшумно и уверенно, как тигр. Во всяком случае, так ему хотелось думать. И с каждым шагом росла уверенность, что им с Матвеем нет нужды прятаться, что там, куда они идут, нет ничего опасного.

Он не ошибся. В последнее время он ошибался все реже и реже.

— Включи фонарик, Матвей.

Через мгновение темноту вспорол тусклый луч света.

— Батарейки садятся, — пробормотал Матвей, встряхивая фонарик. — Ну, что там?

Туча молчал, он наблюдал за скользящим по рыхлой земле пятном света.

— Он копал здесь. Видишь?

— Вижу. — Матвей кивнул. — Не хило, я тебе скажу, он тут поработал! Интересно, нашел то, что искал?

— Дай-ка! — Туча забрал фонарик, присел на корточки, коснулся чуть влажной, свежевскопанной земли.

— Что там? — Матвей присел рядом.

— Не знаю, не понимаю пока…

— Так, может, пойдем? Если тут и было что-то, то Суворов его уже давно выкопал. Выкопал и забрал.

Выкопал и забрал…

Тьма навалилась со всех сторон, густая, не позволяющая дышать полной грудью. Фонарик выпал из рук, почти полностью провалившись в рыхлую землю. Тучу затошнило. В нос шибанул запах крови…

Он упал на колени, голыми руками принялся разрывать землю.

— Туча, ты чего? — Голос Матвея доносился словно издалека. — Что ты делаешь?

Он не понимал, что делает, знал только, что нужно торопиться. Возможно, они еще успеют…

— Посвети мне!

Матвей светил, а Туча продолжал копать. Наконец рука коснулась чего-то твердого, из земли появился носок кроссовки. Белой мужской кроссовки, а он боялся, что кроссовка окажется черной, женской…

— Туча, там человек! — Голос Матвея охрип, как будто ему в горло попала лесная земля.

Неправильно они копают, копать нужно с другой стороны, с той, где не ноги, а голова.

— Кто это? — Матвей отшвырнул фонарик, принялся помогать.

Ему не пришлось отвечать, через мгновение они увидели залитое кровью мужское лицо.

— Суворов?.. — Руки Матвея дрожали. — Туча, это же он?!

— Да.

Не рой другому яму… Кому рыл яму Суворов, прежде чем сам оказался на ее дне? Что он тут искал? И кто нашел его?

Прикасаться к грязному, с потеками запекшейся крови лицу было страшно, но Туча себя заставил. Под его дрожащими пальцами бился пульс чужой жизни. Тот, кто похоронил Суворова в этой лесной могиле, даже не озаботился узнать, жив он еще или нет. Не рой другому яму…

Вдвоем с Матвеем они вытащили Суворова из осыпающейся желтым песком воронки, уложили на землю. Матвей, уже оправившийся от шока, ощупал голову вожатого.

— У него рана, — сказал парень, разглядывая свои окровавленные руки. — Глубокая, до кости. А может, и вообще до мозга. Его кто-то ударил по голове… чем-то тяжелым… — Матвей вытер руки о траву. — Туча, как он до сих пор жив?

— Не знаю. Его нужно перевязать. — Туча оторвал лоскут от своей не слишком чистой майки. — Перевязать, а потом отнести в лагерь.

— До лагеря далеко. — Матвей забрал лоскут, принялся обматывать им голову Суворова. — Лучше на дебаркадер к Туристу, у него наверняка есть лекарства. Он вообще мужик бывалый. Только вот как донести?

— Донесу. — Туча взвалил Суворова на плечо. — Как-нибудь донесу, только бы живым…

Они выбирались из кустов, когда где-то далеко в небо взметнулся столб зеленого света.

— Начинается, — простонал Матвей, поудобнее перехватывая уже едва работающий фонарик.

 

Гальяно

Гальяно уже не один раз пожалел, что фонарик остался у Матвея и Тучи. Им с Дэном он был нужнее, потому что у Тучи чутье и особый дар, а у них только смутно обозначенное направление. А темень вокруг — хоть глаз выколи! Непонятно, как они до сих пор не переломали себе ноги в этом буреломе.

Дэн шел молча, на все попытки завести разговор не реагировал. Наверное, его тоже вело какое-то особенное чутье, потому что двигался он решительно, не останавливаясь. Гальяно едва за ним поспевал. Он взмолился о передышке как раз в тот момент, когда небо над лесом озарилось зеленым светом. Вот он и появился — блуждающий огонь!

— Как думаешь, где это? — Гальяно спросил без особой надежды на ответ, но Дэн вдруг остановился, всмотрелся в небо.

— Мне кажется, это где-то возле гари. Давай быстрее!

— Конечно, быстрее, — Гальяно застонал, прибавил шагу, — а до этого мы просто прогуливались, да?

Дэн не ответил, скорее всего, он его даже не услышал.

А огонь тем временем исчез, чтобы через несколько минут появиться уже совсем в другом месте. Вот потому он блуждающий, что возникает в разных местах. Или это два разных огня?

— Видишь, что творится? — Гальяно посмотрел в небо. — Он не остается на одном месте.

— Вижу. — Дэн кивнул, а потом вдруг сказал: — Ксанкин ключ светится точно таким же светом.

— В каком смысле светится?

— В прямом. Когда появляется блуждающий огонь, ключ тоже начинает светиться.

— А какая тут связь?

— Не знаю, но она точно есть.

— Лучше бы не было, честное слово! Не нравится мне все это. Хватит уже и того, что какой-то гад нас едва не убил. И этому мерзавцу моя Мэрилин доверила свое сердце!

Мысли о Мэрилин отогнали страх и, кажется, темноту. Или светлее стало оттого, что лес поредел, здоровые деревья уступили место чахлому молодняку?

— Уже близко, — сказал Дэн.

Гальяно и сам видел, что уже близко, уговаривал себя не дрейфить, быть настоящим мужиком.

Блуждающий огонь загорелся прямо перед ними, призрачным зеленым светом осветил подлесок. Или не светом, а туманом? Точно таким, какой они уже видели однажды. Туман просачивался сквозь тонкие деревца, выплескивался им под ноги, окрашивал все зеленым. Деревья расступились внезапно, испуганно застыли на краю лесной поляны. Дэн с Гальяно тоже застыли.

Гарь жила особенной ночной жизнью. В подсвеченном бьющим из-под земли светом воздухе вертелись сотни крошечных смерчей, пахло дымом и пеплом, дышать даже за пределами гари было тяжело. Что творилось в эпицентре, Гальяно даже боялся себе представить. Наверное, из-за этого пепельно-туманного марева он не сразу увидел Ксанку.

Хрупкая девичья фигурка была едва различима. От них с Дэном ее укрывали набирающие силу пепельные смерчи. Она и сама находилась в центре такого смерча. Беспомощная пушинка, попавшая в невидимые сети. Именно сети, потому что носки ее кроссовок не касались земли, а руки были раскинуты в стороны, словно для полета.

— Ксанка! — Голос Дэна потонул в нарастающем гуле. Ксанка поднялась над землей еще на несколько сантиметров.

В этот момент Гальяно понял, что тоже орет, истошно и надрывно, как маленький ребенок. Орет от первобытного ужаса и собственной беспомощности. Паника накрыла его душной, пыльной волной, глаза защипало, легкие заполнились мертвым, выгоревшим воздухом. Но даже в этом полуобморочном состоянии Гальяно смог заметить, как Дэн переступил границу гари.

Он двигался медленно, словно каждый шаг давался ему с большим трудом. А может, так оно и было. Кто знает, по каким законам живет это чертово место? Когда Дэн добрался наконец до обгоревшего дерева, Ксанку от земли отделяло уже больше метра. Она парила в воздухе, словно была наполнена гелием или тем неведомым светом, что вырывался из-под земли. Вместе со светом, прямо под Ксанкиными ногами, из-под земли поднималось что-то прямоугольное, похожее на узкий и длинный ящик. Космический корабль? Лифт секретной лаборатории?

Мысли путались, сбивались в стайки, чтобы тут же испариться из его головы. Глупые, лишенные смысла и логики мысли…

Ладони Дэна сомкнулись на Ксанкиных лодыжках, потянули вниз, и в ту же секунду девушка упала на землю, как будто из нее выпустили весь гелий. Или что там из нее выпустили… Дэн рухнул на колени, обхватил Ксанку за плечи. Наверное, он что-то кричал. Даже наверняка, но Гальяно ничего не слышал. В этом абсентово-зеленом мире он мог только видеть.

Вот Дэн встает на ноги, Ксанку он держит на руках, прижимает к себе, словно баюкает. Вот один из бесчисленных смерчей вьется у его ног, невидимыми путами связывая лодыжки, мешая двигаться. Дэн идет медленно, очень медленно. Шаг — остановка. Шаг — остановка… Падает, поднимается, снова падает и почти сразу же встает. Снова идет, решительно, уперто, с каждой секундой все быстрее! Вот только идет он не к границе гари, а по кругу, увлекаемый самым большим, самым коварным смерчем.

Картинка похожа на хрустальный шар. Встряхни такой, и хрустальный мир погрузится в метель из серебристых блесток. Только здесь вместо блесток зеленые смерчи, и шар встряхивает совсем не детская рука. Этот мир закольцован, в нем все по кругу, из него не выбраться живым никогда-никогда… Дэн заблудился…

Последняя мысль отрезвила, вырвала Гальяно из лап транса. Дэн заблудился, а он здесь на что?!

Когда Гальяно переступал невидимую границу, отделяющую гарь от леса, ноги его дрожали. Да что там ноги — внутри у него тоже все дрожало, трепетало и переворачивалось. Воздух вокруг загустел, превратился в липкую, пахнущую дымом карамель, вокруг ног закружился пепельный смерч. Гальяно зажмурился, вдыхая этот неправильный воздух, прислушиваясь к миру и к себе самому.

Ничего страшного с ним не случилось. Ровным счетом ничего! В пределах гари он мог существовать вполне осознанно и автономно. Гальяно открыл глаза, дернул ногой, отгоняя особо назойливый смерч, сделал шаг, потом еще один.

В дымно-пепельном мире видимость оказалась минимальной. Как зимой в метель. Только зимой холодно, а сейчас жарко. Но не так жарко, как рассказывал Дэн, терпимо.

Раздирая руками зеленое марево, отмахиваясь от настырных смерчей, почти по колено увязая в невесть откуда взявшемся слое пепла, Гальяно шел вперед, присматривался, прислушивался, принюхивался даже. Бог знает, сколько он бродил в этом похожем на хрустальный шар мире, пока не увидел наконец Дэна и Ксанку. Они лежали под обгоревшим деревом, точно снегом почти полностью заметенные пеплом, неподвижные.

— Ребята! — Гальяно рухнул на колени, коснулся сначала горячего Дэнова лба, потом ледяного Ксанкиного. — Эй, вы чего?!

Дэн открыл глаза, и от сердца сразу отлегло. Жив!

— Забери ее отсюда. — Дэнова рука нашарила Ксанкину ладошку, сжала.

— А ты? Я вас двоих не дотащу! — В висках бился пульс, глаза заливало соленым потом.

Дэн смотрел на него невидящим взглядом, и Гальяно не понимал, слышит ли он его.

— Ксанку спаси.

Слышит…

— Спасу. Раз велено спасать, так куда ж я денусь!.. Я сейчас, я быстренько… — Он приподнял Ксанку за плечи, с ужасом и отвращением взглянул на корень, змеей обвивающий ее шею. — Только распутаю…

Корень не желал распутываться, словно живой, он цеплялся за Ксанкины волосы, оплетал запястья Гальяно. Мама дорогая, как же теперь?..

Из кармана выпало что-то маленькое. Зажигалка. Эх, сюда бы огнемет! Но раз уж ничего более подходящего нет…

В тот момент, когда огонь лизнул корень, карамельный воздух содрогнулся от нечеловеческого воя. Земля тоже содрогнулась, завибрировала, принимая назад похожие на змей корни. С Ксанкиной шеи слетела и исчезла под слоем пепла зеленая искра.

— Сначала ее вытащу, потом тебя! — Гальяно подхватил Ксанку на руки. — Ты меня только дождись. Ладно?

Ему никто не ответил; глаза Дэна были закрыты.

К границе гари Гальяно бежал бегом. Во всяком случае, ему так казалось. Наверное, Дэну тоже казалось, что он выбрал правильный путь, когда гарь водила его по кругу. Но Гальяно другой! На него эти заморочки не действуют!

За пределами «хрустального шара» было темно и тихо. Самая темная ночь… Гальяно положил Ксанку на землю, отбросил с бледного лица длинную челку, всматриваясь в невозмутимые, почти каменные черты. На всякий случай приложился ухом к груди, прислушиваясь к редким ударам сердца. Жива, и слава богу. Потом разберутся, что и как, а сейчас обратно, в пепельную зиму, искать Дэна!

Второй раз было уже легче. Каким-то немыслимым образом Гальяно научился ориентироваться на вражеской территории.

Дэн уже не лежал, он сидел, прислонившись спиной к остову мертвого дерева. Гальяно испугался, что сейчас снова увидит похожие на змей корни, нашарил зажигалку.

Обошлось! Ни корней, ни змей! И Дэн, кажется, в сознании.

— Где Ксанка?

— В безопасности. И не благодари! В ноги будешь падать потом, когда выберемся из этой дыры. — Он нес какую-то околесицу и не мог остановиться. Так было проще, это помогало не думать и не бояться. — А пока давай-ка я тебе помогу!

Дэна не держали ноги. Это было плохо, но еще хуже то, что весил он куда больше Ксанки. Нести его на себе у Гальяно не получалось, приходилось тащить волоком, оставляя в пепле глубокую борозду, похожую на след гигантского полоза. Про полоза думать не хотелось, и Гальяно запел во всю силу своих легких:

— А по лесам бродят санитары. Они нас будут подбирать. Эге-ге-гей, сестра, лезь ко мне на нары. И будем воевать…

А вот так им всем! И фашистам, и лешакам, и зеленым человечкам! Гальяно так просто не возьмешь. И друга он в обиду не даст.

Гарь не хотела их отпускать: морочила, сыпала в глаза пеплом, по рукам и ногам связывала зелеными смерчами, вздыбливалась, проваливалась, но все равно сдалась, выплюнула их с Дэном с мерзким чавкающим звуком.

— Что, подавилась, падла?! — Гальяно погрозил гари кулаком, а потом без сил свалился на землю. Что-то странное приключилось с его телом. Тело не слушалось даже простейших команд. Сколько же они пробыли в этом чертовом «хрустальном шаре»? Он так и не узнал. Сил не хватило даже на то, чтобы поднести к глазам часы. Рядом тяжело, как после марафона, дышал Дэн. Дышит — это хорошо, это значит, не зря Гальяно рисковал своей драгоценной шкурой. Эх, жаль, что Мэрилин никогда не узнает, какой геройский поступок он совершил! А если даже и узнает, то ведь все равно не поверит…

Дремота накатывала мягкими волнами, оглаживала, убаюкивала, уговаривала хоть на минуточку закрыть глаза.

— Ксанка! — Отчаянный крик разрушил волшебство. — Гальяно, где она? Где ты ее оставил?!

Он не знал точно, где оставил девушку, знал только, что за пределами гари. Нужно лишь встать и обойти гарь по периметру. Только вот где взять силы на такой подвиг?

— Где-то здесь. — Гальяно заставил себя сесть и осмотреться.

Дэн был уже на ногах. Он стоял, пошатываясь, одной рукой придерживаясь за чахлую осинку. Гальяно помнил эту осинку, именно возле нее он оставил Ксанку.

— Может, ушла? — Его голосу недоставало уверенности, и Дэн это почувствовал.

— Или ее забрали…

— Кто?

— Не знаю. — Дэн сжал кулаки, сказал едва слышно: — Гальяно, нам нужно идти, ночь еще не закончилась.

Когда они шагнули под сень старых елей, Гальяно обернулся. Блуждающий огонь исчез, и Чудова гарь погрузилась в непроглядную тьму, словно кто-то выключил невидимый рубильник. Скорее бы уже кончилась эта самая темная ночь!

 

Туча

Тащить на себе Суворова было тяжело. Накачанный, крепкий, он весил, наверное, целый центнер. Но Туча переживал не о том, он волновался, что несет свою ношу недостаточно бережно, что раненая голова Суворова мотается из стороны в сторону, как у тряпичной куклы. А по-другому у него никак не получалось, руки уставали слишком быстро.

— Давай я тебе помогу, — предложил Матвей.

Он давно порывался помочь, но как же им маневрировать вдвоем в этой почти кромешной темноте? Нет, лучше он как-нибудь сам. Тем более что уже недалеко, рекой пахнет.

А блуждающий огонь вспыхивал то с одной стороны, то с другой. Туче казалось, что он следит за ними, крадется следом. С каждой новой вспышкой все отчетливее становился запах гари, щекотал ноздри, вышибал из глаз слезы. А лес заполнялся светящимся зеленым туманом, и было непонятно, что хуже: туман или темнота.

— Мама дорогая, — Матвей тяжело вздохнул, спросил с надеждой: — Туча, скоро мы выберемся к реке?

— Скоро. — Он поудобнее перехватил бесчувственного Суворова, всмотрелся в тонущий в тумане подлесок.

Тень была едва различима. Если бы не туман, Туча ничего бы не заметил. Но туман странным образом обострял не только обоняние, но и зрение. И Туча увидел…

Это был Лешак. Высокий, сутулый, он крался по лесу, как тать. Крался не один, а с ношей, почти такой же, как у Тучи. То, что там, с Лешаком, Ксанка, Туча понял сразу. Просто ярко и четко, как картинку, увидел их обоих. Старика, несущего на плече девочку… Вот они и сбываются, самые плохие, самые бредовые опасения.

Никогда Туча не был смелым. Да что там смелым — он был трусом, самым обыкновенным, среднестатистическим. Он боялся Юрика Измайлова и его бандерлогов, боялся леса, блуждающего огня и Чудовой гари. Он почти терял сознание от одной только мысли, что в его жизнь может войти хоть частичка того зла, что пустило корни в этом лесу. Но сейчас, наблюдая за растворяющимся в темноте Лешаком, он вдруг почувствовал не просто решимость, а какую-то отчаянную злость.

— Побудь здесь! — Он бережно положил на землю Суворова. — Мне нужно…

— Ты куда? — В голосе Матвея слышалось недоумение, он не видел и не чувствовал того, что видел и чувствовал Туча, а на объяснения не оставалось времени.

— Ты только никуда не уходи, я найду тебя сам…

Он бежал по ночному лесу, и в душе его просыпался дикий зверь. Ловкий, опасный, знающий, как выжить самому и как победить врага. Вепрь! Туча чувствовал себя вепрем! Точно таким же, что был вырезан на костяной рукояти старого ножа.

Нож удобно лег в ладонь, приветствуя нового хозяина. Еще одна особенная вещь, с которой он не смог расстаться.

…Чтобы найти жестяной ящик с трофеем, ему тогда понадобилось не больше десяти минут. Нож был прекрасен, и отдать его Туча просто не смог. Особенная вещь до поры до времени заняла свое место в тайнике. Похоже, время пришло.

Лешак двигался с неожиданным для старика проворством, но вепрь, которым стал сейчас Туча, догнал его без труда.

— Стой! — От его крика туман вздрогнул, испуганно припал к земле. Туман был живым, теперь Туча знал это наверняка.

Старик замер, медленно развернулся.

— Что тебе нужно? — Выглянувшая из-за облаков луна огладила мертвенным светом безобразное лицо, пролила серебро на Ксанкины волосы.

— Отпусти ее! Слышишь?! — Все ушло, и злость, и бравада, стоило только заглянуть в эти полыхающие синим пламенем глаза, а зажатый в ладони нож, казалось, нагрелся от жадного нетерпения.

— Нашелся… — Лешак не смотрел на него, он смотрел на нож, Туче казалось — любовался. — Уйди с дороги, глупый мальчишка. Не становись у меня на пути…

Он бы ушел, бежал бы без оглядки, если бы на плече старика беспомощной куклой не висела Ксанка. Ее волосы казались седыми не от лунного света, они были припорошены пеплом. Дэн не ошибся, Ксанку заманила гарь. Заманила, чтобы передать в лапы этому монстру…

— Я уйду. — Собственный голос казался тонким, беспомощно-детским. — Уйду, но только вместе с ней.

Лешак смотрел на него долго, не мигая, и под его мертвым взглядом ноги врастали в землю, пускали корни, словно Туча был деревом. Странно и страшно… А старик так ничего больше и не сказал, развернулся к Туче спиной, перебросил Ксанку на другое плечо. Он уходил, уносил с собой Ксанку, а Туча не мог даже пошевелиться.

Нож напомнил о себе острой болью. Из вспоротой ладони черной струйкой полилась кровь. Туча замахнулся, почти не целясь, не задумываясь, что делает. Отпущенный на волю нож полетел вслед Лешаку, но не долетел, напоровшись на невидимую преграду, упал к обутым в кирзовые сапоги ногам. Старик обернулся, погрозил Туче кулаком, поднял с земли нож, сунул в карман.

Скрежет и скрип Туча услышал в тот самый момент, когда Лешак исчез в тумане. Что его спасло, реакция или счастливый случай, Степка не знал, просто дернулся в сторону, кубарем покатился по земле. А рядом со стоном рухнула сосна, еще не старая, крепкая, с корнем вывернутая из земли неведомой силой. По лицу хлестнула колючая ветка, и лицо вдруг онемело, сделалось словно чужим. Боли не было. Или боль эта оказалась ничтожна по сравнению с болью в придавленной, размолотой рухнувшим деревом ноге. И мысль, что на месте ноги мог оказаться его позвоночник, не утешала нисколько. Размазывая по лицу кровь и слезы, Туча закричал. От боли, от обиды…

 

Матвей

Звук напоминал едва слышный шепот. Сначала шепот, а потом скрежет и стон развороченной земли. Лицо Матвея обдало ветром, волосы на затылке зашевелились от недоброго предчувствия. Застонал Суворов. Наверное, это был хороший знак, наверное, нужно спешить. Но Матвей медлил, он всматривался в темноту, решая, как же лучше поступить. Там, впереди, Туча, здесь — раненый Суворов. Кому из этих двоих нужна немедленная помощь? Тишину нарушил полный боли и отчаяния крик. Матвей принял решение…

Туча был почти неразличим за ветвями с корнем вывороченной из земли сосны. О том, что друг где-то рядом, свидетельствовало шумное дыхание и злые всхлипы. Живой. Сейчас это самое главное, а с остальным они как-нибудь справятся.

— Туча, это я! Ты меня слышишь?

— Матвей, я здесь. — Сосновая лапа вздрогнула. — Меня придавило… а он ушел. Я пробовал задержать, я даже ножом в него швырнул, а он вот так…

— Кто? — Слова Тучи были похожи на бред. А может, это и был бред.

— Лешак. У него Ксанка.

Вот, значит, как. Ксанка у Лешака. Суворов смертельно ранен и заживо похоронен, Туча придавлен деревом, Дэн и Гальяно неизвестно где… Самая темная ночь в разгаре…

— Я тебе сейчас помогу. — Матвей поднырнул под колючую лапу, обеими руками ухватился за шершавый, вкусно пахнущий смолой ствол. — На счет «три» я поднимаю, ты отползаешь. Ну же! Раз. Два. Три!

От напряжения заломило спину, жилы на руках вздулись так, что казалось, еще чуть-чуть, и они лопнут, в голове зашумело. Он уже почти отчаялся, когда дерево наконец поддалось. Туча перекатился со спины на живот, застонал от боли. Теряя остатки сил, Матвей разжал руки.

— Ты как? — Он посветил фонариком в залитое кровью лицо Тучи. Его левая щека была распорота от виска до уголка рта, и от этого казалось, что парень недобро улыбается.

— Нормально, но нога, наверное, сломана. — Туча дышал тяжело, говорил медленно и не слишком разборчиво. — Ксанка у него, слышишь? Она была на гари, а теперь она у него. И сегодня самая темная ночь.

— Ты думаешь, он ее убьет? — В животе заворочался клубок скользких, холодных змей.

— Да, все они, эти женщины и девушки, жертвы. Он приносит их в жертву, мне кажется…

— И что теперь? — Змеи расползались во все стороны, оплетали руки, ноги и позвоночник. Никогда еще Матвею не было так страшно. Даже тогда, когда он медленно умирал от удушья в погребе.

— Где Суворов?

— Здесь неподалеку, я оставил его, когда понял, что с тобой что-то случилось. Как я дотащу до реки вас обоих?

— Не надо нас. — Туча прикрыл глаза. — Иди один. Но с Лешаком ты не справишься, даже не пытайся. Я попытался, и видишь, как оно… Он к затону пошел, я почти уверен. Здесь два таких места: гарь и затон. Ты беги к Туристу, вдруг он сможет помочь, а сам не суйся… — Голос Тучи становился все тише и тише. В какой-то момент Матвей испугался, что он сейчас отключится, но друг снова заговорил, торопливо, глотая окончания: — Я думаю, он внучку свою тоже убил, утопил в затоне. Он плохой человек, очень плохой… Беги, Матвей, только осторожно. Я бы тоже, но ты же видишь… Я за Суворовым присмотрю, за нас не переживай. Беги!

Никогда раньше Матвей так не бегал. Он мчался в тумане, не обращая внимания ни на заполняющие лес звуки, ни на вспыхивающий то тут, то там блуждающий огонь. До реки оставалось уже совсем чуть-чуть, когда тишину самой темной ночи нарушили выстрелы…

 

Дэн

Они не сразу поняли, что это за звуки. Самой темной ночью мир воспринимался искаженно.

— Стреляли, да? — Гальяно схватил Дэна за руку.

Да, в лесу стреляли! Или не в лесу, а у реки. Как тут понять?..

— Бежим! — Дэн сорвался с места.

Он бежал, не разбирая дороги, не оглядываясь, не обращая внимания на тяжелую хмельную слабость. В лесу стреляли, и где-то там Ксанка… Он не может опоздать, хотя бы однажды он должен успеть вовремя.

Лес пологим обрывом соскользнул к реке. Из-за тучи вынырнула луна, мутным светом заливая берег затона.

Их было двое: один стоял, второй лежал на самой границе песка и воды. Стоял Турист, лежал Лешак. Он был мертв, Дэн понял это сразу, еще до того, как увидел пистолет в руке Туриста. Самая темная ночь получила еще одну жертву. Слава богу, ею стала не Ксанка…

— Убили?.. — Гальяно взъерошил волосы, в воздух взметнулось облачко пепла. — Лешака убили, Дэн! — Он орал так громко, словно их с Дэном разделяло огромное расстояние.

— Эй, вы что там делаете? — Рукой, в которой был зажат пистолет, Турист стер со лба пот, сказал устало: — Что ж вам неймется-то?

— Это у вас ствол, да? — Голос Гальяно враз упал до шепота. — Это вы стреляли?

— Я стрелял. Спускайтесь.

Дэна не нужно было звать дважды, Гальяно замешкался, испуганно глядя на оружие.

— Не бойтесь. — Турист махнул рукой, устало опустился на землю, почти упал. Левую руку с разбитыми костяшками он прижимал к боку, на котором, закрашивая черным сине-белые полосы тельняшки, растекалось кровавое пятно. Одежда его была насквозь мокрой. — Все нормально, все закончилось. — Он прикрыл глаза, но почти сразу же открыл, наверное, побоялся отключиться.

— У вас кровь… — Гальяно перевел взгляд с Туриста на лежащий на влажном песке нож. Залитое кровью лезвие, костяная рукоять с вырезанным на ней вепрем. Вот и нашлась пропажа…

— Пустяки. — Турист улыбнулся, но на лице его не было и тени радости. Непросто убить человека, даже такого страшного, как Лешак… — Рана поверхностная.

— Надо перевязать. — Гальяно обернулся к Дэну. Тот кивнул.

В этот момент он думал не о поверхностной ране Туриста и не о смертельных ранах Лешака, он думал о Ксанке, и в душе поднималось тяжелое, удушливое чувство.

— Где Ксанка? — Губы вдруг онемели, и слова получились невнятными.

Турист ответил не сразу, посмотрел снизу вверх пристальным взглядом, пошатываясь, встал на ноги.

— Сынок… — Его голос тоже был невнятным, а рука, которую он положил Дэну на плечо, дрожала. — Мужайся, сынок.

— Нет! — Дэн стряхнул руку, отступил на шаг. Он не хочет мужаться и ничего не хочет слышать. Он не должен был опоздать. — Где она?!

— Она там. — Турист кивнул в сторону затона. — Прости, парень, но я не успел.

— Как это? — Голос Гальяно долетал словно издалека. — Как это — она там? Купается?..

Турист покачал головой, снова опустился на землю. Он говорил, глядя на мертвого Лешака, как будто рассказывал свою страшную историю не им, а ему одному.

— Мне не спалось. Сложно уснуть в самую темную ночь… Я услышал крик, когда вышел покурить. Сначала крик, потом плеск… — Турист пошарил в кармане штанов, достал мокрую пачку сигарет, посмотрел на нее удивленно, отшвырнул в сторону.

Гальяно протянул свою пачку, щелкнул зажигалкой, помогая прикурить. Этот молчаливый ритуал отнял остатки сил.

— Что дальше?! — Дэн кричал так же, как кричал до этого Гальяно. Как будто можно перекричать отчаяние.

Прежде чем ответить, Турист сделал жадную затяжку.

— Старик… у него невероятная силища. Он просто держал девочку под водой. Не знаю, как долго. Думаю, долго… Я опоздал.

— Где она?! — Как можно вот так сидеть и рассуждать, сумел бы он помочь или нет?! Как вообще можно сидеть, когда Ксанке нужна помощь?! — Где Ксанка?!

— На дне, — сказал Турист, глядя прямо Дэну в глаза. — Водолазы найдут тело, я уверен.

— Тело?..

— Здесь течение. Если не в затоне, то ниже по реке.

Дальше Дэн не слушал, стаскивал футболку, сбрасывал кроссовки…

— Дэн, ты чего? — В голосе Гальяно — паника. Наверное, думает, что он сошел с ума. А он не сошел, он просто хочет найти Ксанку. Нельзя ей на дне…

Вода холодная, как в проруби. И темно, хоть глаз выколи. На поверхности темно, в глубине темно. А в легких — огонь, и дышать нечем, но останавливаться нельзя, потому что можно опоздать. Он не может опоздать, он обещал…

— Дэн! Дэн, хватит! — Голос знакомый, но неузнаваемый. — Дэн, ты ей уже не поможешь…

Не поможет… Обещал и не защитил…

— Уйди! — Стряхнуть чужие настырные руки и с головой нырнуть под воду. В омут с головой. Вот оно, значит, как…

…Его вытащили на берег силой, как рыбу. Если бы холодная вода не отняла силы, он бы справился, но сил не осталось даже на боль.

Киреев лежал на спине, глядя в черное небо, и сердце его тоже наполнялось чернотой. Он не сдержал слово, опоздал…

— Дэн? — Кто-то присел рядом, осторожно коснулся плеча. — Дэн, ты меня слышишь?

Он слышал и даже понимал, только ответить не получалось.

— Дэн, все закончилось. Не надо так… — Матвей, внимательный, сосредоточенный, в любой момент готовый скрутить, не пустить обратно в реку к Ксанке…

Все закончилось… Восходящее солнце окрасило горизонт розовым, прогоняя самую темную ночь. Все закончилось, и Ксанки больше нет.

Он плакал. Выл в голос, глядя на разгорающийся рассвет. Кто сказал, что мужчины не плачут? Плачут, когда больно, когда душа превратилась в пепелище…

Ночной лес тих, словно напуган этой бесовской ночью. Если бы не блуждающий огонь, неуловимый и недосягаемый, и тьма была бы кромешной.

Все впустую. Кругом вранье. Нет ничего! А если и есть, то в руки не дается, не признает за хозяина, манит призрачными надеждами и тут же исчезает. Морок…

Лопата с каждой минутой тяжелеет от бесполезной работы, а надежда все никак не оставляет, не желает мириться с доводами разума.

Нет ничего! Все сказка, вымысел! Надо уходить. Зачем ждать рассвета? Только вот гарь манит. Опять ведь обманет, потому что все давно проверено-перепроверено, чертов пепел просеян едва ли не через сито вот этими самыми руками. Пустые надежды, глупые, а ноги не слушаются, несут к проклятому месту.

Черные ели расступаются с недовольным скрипом, колючие лапы зло царапают затылок, не желают пускать. И ноги по колено в пепле. Шаг — облачко. Шаг — облачко. Только посмотреть, одним глазком взглянуть на чудо, обернувшееся пустышкой, мороком.

Идти тяжело из-за пепла. Откуда его здесь столько? Откуда он вообще берется?!

Неважно! Сейчас, на излете этой подлой ночи, уже все неважно, но идти нужно до конца, чтобы не в чем было себя упрекнуть.

Мертвое дерево черной громадиной. Растопырило обгорелые ветви, как для объятий. А из-под пепельного пласта зеленым лучиком пробивается надежда. Свет слишком слабый для блуждающего огня, но в самый раз для одной маленькой занятной штучки.

Сердце стучит набатом, и руки дрожат от радостного предчувствия. Только бы не ошибиться, не обмануться в который уже раз.

Серебряный ключик огнем обжигает ладонь, не признает, не желает себе другого хозяина. Да только не ему решать! Сжать руку крепко-крепко, до боли, любоваться просачивающимся сквозь пальцы ведьмовским светом.

Вот она — гарь! Вот самая темная ночь! Вот ключ! Дальше что? Ждать? Искать? Как оно будет? И будет ли?..

Закрыть глаза, прислушаться. К себе, к лесу. Не спешить, дождаться знамения. Оно должно быть. Как же по-другому!

Тяжело. В голове — гул, колени дрожат, ключ жалит зеленым огнем, и земля ходуном…

Земля ходуном! Начинается!

Открывать глаза страшно, но надо. Столько всего пройдено, столько грехов за душой. Чего уж теперь бояться?

И вот оно, чудо! Там, где все копано-перекопано, с металлоискателем пройдено, свет из-под земли. Поднимается все ближе и ближе, светит все ярче и ярче. Блуждающий огонь под самыми ногами, тянется к серебряному ключику, чувствует нетерпение нового хозяина.

Ждать нет никаких сил. Лопата вонзается в землю, подпрыгивает в руках от нетерпения, как живая. Стук гулкий, как в запертую дверь. Вот он и нашелся, сам в руки пришел. Значит, не сказки, значит, правда все. И награда за терпение вот она, прямо под ногами.

Не сундук, как думалось. Хуже и страшнее.

Гроб… Грубый, почерневший от времени, но все еще крепкий, словно сделанный на века. А может, и на века. Кто же знает, как оно…

Поддеть крышку лопатой, приналечь. Тяжело, и сердце стучит гулко от натуги, а руки дрожат мелкой дрожью. Еще чуть-чуть, самую малость…

Крышка падает, поднимая в воздух столб пепла, набрасывает на лицо серую кисею, и то, что видится сквозь эту кисею, страшно…

Золото, самоцветы, кубки, шкатулки-шкатулочки — много всего, почти до самых краев, а на всем этом богатстве немым стражем — человечий скелет. Черные от золы кости, когтями скрюченные пальцы, череп скалится недоброй ухмылкой, наблюдает провалами глазниц, выжидает, хватит ли решимости покуситься на его богатства.

Небо у горизонта едва светлеет. Скоро придет конец этой ночи. Не все ее переживут, но так всегда было… Самая темная ночь требует жертв. Он тоже принес жертву, и не одну, чтобы наверняка, чтобы у того, кто хозяин всему этому, не возникло сомнений в его преданности. Чтобы был он щедр и милостив.

А под ногами снова дрожит, и домовина медленно врастает в рыхлую землю, уходит вместе с богатством и охраняющим ее стражем. Еще на тринадцать лет уходит… Нужно спешить!

Уже не страшась, горстями загребая монеты и драгоценности, рассовывая по карманам, высыпая за пазуху вперемешку с человеческими костями, вслед за домовиной по пояс врастая в землю… А сияние бриллиантов выжигает душу. Остановиться нужно, а сил нет…

Череп продолжает скалиться, в провалах глазниц сапфирами вспыхивает синее бесовское пламя.

— Иди ко мне, человечек… Иди вместо меня!

Все, довольно! Еще одна горсть — и можно выбираться из разверстой пасти могилы. Жизнь дороже. Жизнь долгая, через тринадцать лет будет еще одна колдовская ночь…

Ветер, откуда взялся ветер? Крышка гроба поднимается в воздух, чугунной тяжестью падает на руку с зажатыми в ней бриллиантами. Боль бешеной собакой вгрызается в разбитые пальцы, вырывает из горла крик.

Бежать! Бежать, пока ухмыляющийся монстр не утащил с собой в преисподнюю.

Земля под ногами шевелится, проседает, и корни мертвого дерева змеями обвивают лодыжки, не пускают. Острие лопаты рубит их на две части, которые тут же чернеют, на глазах просыпаются пеплом. Морок. Наваждение…

Вырваться удалось в самый последний момент, когда не осталось ни сил, ни надежды. Могила схлопнулась с голодным чавканьем, и землю над ней тут же припорошило пеплом.

Вот и все. Ищи-свищи! Гоняйся за зачарованным кладом еще тринадцать лет. Пусть другие гоняются, те, кто не знает самую главную тайну. Те, у кого нет ключа.

Набитые сокровищами карманы приятно тяжелы. Надолго их хватит? Да, может, и на всю жизнь. Но зарекаться не нужно, через тринадцать лет самая черная ночь повторится, и вслед за блуждающим огнем где-нибудь из-под земли вынырнет полный золота гроб.

Надо спешить. Эх, жаль, в темноте не разглядеть, сколько богатства просыпалось на землю, а к утру ничего не останется, гарь заберет себе свое. Жаль, но плата невелика.

Рука ноет. Наверное, пальцы сломаны. Но это тоже небольшая плата за право знать тайну. Ночь на излете, а дел еще много. Уходить лучше не оглядываясь. Хоть и хочется обернуться так сильно, что аж в затылке свербит. Страшно. Страшно взглянуть в синие глаза того, кто даже после смерти всему здесь хозяин. Один раз получилось обхитрить судьбу, а нужно ли рисковать во второй раз?

Времени для раздумий достаточно. И денег тоже достаточно. Впервые в жизни. Кто бы думал, что все получится, что сказка обернется былью!

 

Матвей

Вслед за самой темной ночью закончилось и лето. Уже на рассвете зарядил холодный мелкий дождь, и стало понятно, что это надолго. Но им было не до капризов погоды. Тем утром они, то вдвоем с Гальяно, то по очереди, стерегли Дэна, не оставляли его одного ни на минуту.

А Дэн, кажется, не замечал ничего: ни того, что эта проклятая ночь наконец закончилась, ни резко переменившейся погоды, ни мертвого, припорошенного речным песком Лешака, ни высыпавших на берег незнакомых людей. Он смотрел в мутные воды затона и плакал. Или это были не слезы, а капли дождя? Матвей не знал.

Вызванная кем-то «Скорая» увезла в город Тучу и Суворова. И еще долго над просыпающимся лесом раздавался тревожный рев сирены, от которого сердце испуганно сжималось и вздрагивало.

Турист от немедленной госпитализации отказался. Единственное, позволил врачу перебинтовать травмированную руку и рану в боку.

— Ерунда все это… — Он невесело улыбался и так же, как Дэн, смотрел в воду, словно отсюда, с берега, пытался разглядеть на его дне Ксанку.

Он встрепенулся, только лишь когда полный мужичок в фетровой шляпе и мятом плаще отвел его в сторонку для приватной беседы. Они разговаривали, стоя под зонтом, заслоняясь им, как щитом, от дождя и посторонних взглядов. Дядя Саша что-то объяснял, кивал то на мертвого Лешака, то на затон. Мужичок слушал очень внимательно. Вода с зонта стекала ему за шиворот, но он, кажется, этого не замечал.

— Это следак, да? — Рядом с Матвеем присел на корточки насквозь мокрый Гальяно.

— Похоже на то. — Матвей бросил быстрый взгляд на безучастного к происходящему Дэна.

— Надо бы решить, что будем рассказывать, — сказал Гальяно шепотом.

— А что решать? Про то, как мы из погреба выбрались, нас в любом случае спросят.

— Про подземный ход расскажем?

— А как иначе?

— А про гарь?

— А что про нее рассказывать? — Матвей пожал плечами. Он ведь так до сих пор не узнал, что Дэн с Гальяно видели на гари.

— Знаешь, — Гальяно на секунду задумался, — не стоит, наверное, про гарь особо распространяться. — Он тронул Киреева за плечо. — Дэн, слышишь? Давай не будем про гарь. Да? Не поверят же. Еще, чего доброго, в психушку упекут. Давай скажем, что мы Ксанку там искали и не нашли…

— Хорошо. — Дэн кивнул. Взгляд у него был такой, что Матвею сделалось не по себе. Уж лучше бы он плакал, чем вот так…

— Мы ей уже не поможем, — сказал Гальяно шепотом и уставился на свои перепачканные в грязи колени.

— Не поможем. — Дэн снова кивнул, резко встал, направился к лежащему на берегу телу.

— Эй, парень, сюда нельзя! — Дорогу ему заступил один из экспертов, но Дэн не обратил на него никакого внимания.

— Не надо, пойдем отсюда. — Матвей замер перед телом Лешака.

Смерть его изменила. Обезображенное лицо больше не казалось ужасным. Старик смотрел в затянутое серыми тучами небо и, кажется, улыбался. В его сжатом кулаке виднелся клочок черной ткани. Точно из такой ткани была сшита Ксанкина майка. Матвей вздохнул, отвел взгляд, но перед тем, как отвернуться, заметил еще кое-что. На припорошенном песком запястье старика бурым клеймом выделялось родимое пятно в виде трилистника. Где-то он такое уже видел. Или слышал…

— Она не сделала ему ничего плохого. — Дэн говорил, ни к кому конкретно не обращаясь. — Она никому не сделала ничего плохого, а он ее убил… За что?

У Матвея не имелось ответа на этот вопрос, как не было у него ответов и на десятки других вопросов.

— Следствие разберется. — Получилось по-казенному сухо, словно он разговаривал не с другом, а с незнакомым человеком. — Он, наверное, сумасшедший. Даже наверняка. Туча думает, что свою внучку он тоже убил. Утопил так же, как… — Матвей осекся, в беспомощной ярости сжал кулаки.

— Я обещал, что никогда не оставлю ее одну. — Дэн закрыл глаза, лицо его оставалось пугающе безмятежным. — Она мне доверяла. Ты же понимаешь, как ей было сложно кому-то довериться…

— Ты не виноват. Ты сделал все, что мог.

— Значит, не все. Я не имел права опаздывать. Я виноват.

— Это не ты, это он. Понимаешь? — Матвей в отчаянии встряхнул Дэна за плечи. — Ты не виноват!

— Что ж вы мокнете под дождем? — послышалось за их спинами, а над головами раскрылся старый, кое-где протертый почти до дыр зонт.

Оперативник, тот самый, что всего лишь минуту назад разговаривал с дядей Сашей, смотрел на них участливо и в то же время внимательно.

— Старший следователь Иван Петрович Васютин, — представился он. — Поедем-ка в лагерь, поговорим в тепле.

У него был мягкий, успокаивающий голос, но Матвей знал — мягкость эта обманчивая. Такому человеку лучше рассказать всю правду. Ну, или почти всю правду.

Они разговаривали в кабинете Шаповалова.

— Предварительная беседа, — сказал следователь Васютин своим обманчиво мягким голосом и смахнул капли дождя с полей старомодной фетровой шляпы. — Ну, рассказывайте, ребята, что у вас тут творится!

И они рассказали. Вернее, рассказывали Матвей и Гальяно, а Дэн смотрел прямо перед собой, и в серых глазах его отражалась темная гладь ведьминого затона.

— Значит, вентиляционное окошко в погребе кто-то умышленно забил? — Васютин выбивал пальцами дробь на антикварном столе Шаповалова. На полировке от его пальцев оставались некрасивые следы. — Интересненько. Посмотрим, проверим. А потайной ход вы, значит, нашли случайно. Так сказать, в порыве отчаяния?

— Так и было. — Гальяно кивнул.

— И кто, по-вашему, мог это сделать?

— Мы думали, что наш командир Суворов, но на него самого напали… Так что теперь даже и не знаю. — Гальяно пожал плечами.

— Как он? — спросил Матвей. — Вы в курсе?

— До больницы довезли живым, сейчас оперируют. Врачи никаких прогнозов пока не делают. Если выживет, будет на веки вашим должником. А, кстати, почему вы решили, что именно он пытался вас убить? Зачем ему это было нужно? — Рукавом пиджака Васютин протер полировку, полюбовался результатом и только лишь потом обвел ребят внимательным взглядом.

— Суворов хотел, чтобы Туча, то есть Степан Тучников, показал ему место, где мы видели блуждающий огонь, — сказал Гальяно не слишком охотно. — Вы слыхали про блуждающий огонь? — Он с тоской посмотрел на лежащий перед следователем портсигар, сглотнул.

— Слышал кое-что. — Васютин проследил за его взглядом, раскрыл портсигар, который вместо сигарет был наполнен разноцветными леденцами. — Угощайся! — Он протянул портсигар Гальяно. — Бросаю курить, понимаешь ли. Сам бросаю и тебе советую.

Гальяно разочарованно вздохнул, помотал головой.

— Так вы, значит, этот самый блуждающий огонь видели? — Васютин сунул в рот один леденец.

— Видели.

— И командир ваш тоже пожелал посмотреть?

— Да.

— Почему же не днем, а ночью? И зачем ему запирать вас в погребе?

— Потому что прошлая ночь была не обычной. Это была самая темная ночь, — опередил Гальяно Матвей. — Вам, наверное, местные больше нашего расскажут про эту ночь.

— Ну, больше вашего — это вряд ли. — Следователь сосредоточенно перемалывал леденец крепкими, желтыми от никотина зубами. — А что за ночь такая особенная?

— Она случается раз в тринадцать лет, и никогда… — Матвей скосил взгляд на Дэна. — И никогда не обходится без жертв…

— Да, интересненько. Посмотрим, разберемся. — Васютин кивал в такт каждому сказанному слову. — И чем еще она примечательна, эта самая темная ночь?

— Мы не знаем, — сказал Матвей. — Суворов рассказывал, что в сорок третьем немцы что-то искали в здешнем лесу. Или, наоборот, прятали. Наверное, Суворов думал, что это как-то связано с блуждающим огнем. Но только ведь это не он нас пытался убить, его же самого…

— Разберемся, — в который уже раз сказал следователь и в который уже раз кивнул. — Вы мне другое разъясните, как вы в лесу очутились.

— Мы же уже рассказывали, что через подземный ход.

— А почему в лагерь не вернулись?

— Из-за Ксанки, — сказал Гальяно тихо, почти шепотом. — Дэн ее в лагере вечером не нашел, вот мы и подумали, что она могла в лес пойти.

— Ночью?

— Ночью.

— И были прецеденты? — Васютин не сводил взгляда с Дэна, наверное, ждал его реакции.

Гальяно порывался что-то сказать, но Матвей пнул его под столом ногой.

— Понимаю! — Следователь хлопнул ладонью по столу. — Но и вы меня поймите. Чтобы разобраться в том, что произошло, мне нужно знать все.

— И вы разберетесь? — Впервые за время беседы заговорил Дэн. Голос его звучал глухо.

— Приложу максимум усилий.

— Ксанка иногда уходила на Чудову гарь.

— Ночью?

— Нет, днем, но эта ночь была особенной.

— Самая темная ночь. Понимаю. И вы решили, что девочку нужно искать на этой вашей гари?

— Да.

— Мы разделились, — поддержал Дэна Матвей. — Дэн с Гальяно пошли к гари, а мы с Тучей — на то место, где видели блуждающий огонь.

— Решили, что Суворов может быть там? — догадался следователь.

— Да.

— Вы ведь очень рисковали, молодые люди. Думаю, в погребе вас запирали для вашего же блага.

— Начальнику лагеря понравится ваша версия. — Матвей невесело усмехнулся. — Он большой поклонник дисциплины.

— Дисциплина еще никому не навредила, — сказал Васютин назидательно. — Но мы немного отклонились от темы. Вы разделились и?..

— И мы с Тучей нашли Суворова, а Дэн с Гальяно не нашли никого, — сказал Матвей, возможно, излишне поспешно.

— Что же привело вас к затону? — Следователь ему поверил. Или сделал вид, что поверил.

— Мы решили, что командира проще дотащить до дебаркадера дяди Саши, чем до лагеря, — сказал Матвей.

— А мы услышали выстрелы. — Гальяно передернул плечами, как от холода. — Когда мы добежали до затона, все уже было кончено.

— Все кончено, — повторил Дэн, глядя прямо перед собой.

 

Дэн

Лето закончилось. И парк, и поместье, и лес подернулись серой пеленой мелкого, как пыль, дождя. Дэн не замечал ничего вокруг, он думал лишь о том, что Ксанку до сих пор не нашли, и мысли эти выхолаживали все внутри, не позволяли ни думать, ни чувствовать в полную силу.

Вместе с Васютиным ребята спустились в погреб, осмотрели внутренности старых часов. Вернее, это Васютин осматривал, а они молча сидели на топчане из мешков с картошкой.

— Значит, говорите, с вентиляцией были проблемы? — Следователь посмотрел на окошко.

Если проблемы и были, то их кто-то уже успел решить, сквозь окошко в погреб просачивался тусклый свет.

— Там брус деревянный был вбит. — Гальяно достал сигареты, повертел в руках и сунул обратно. — Он его вытащил, наверное. Нужно поблизости поискать.

— Кто вытащил?

— Не знаю. — Гальяно пожал плечами. — Тот, кто пытался нас убить.

— Суворов в коме. — Следователь погладил резную дверцу часов. — Красивая штука, — сказал задумчиво.

— Значит, это был не он, — предположил Матвей.

— Или у него имелся пособник, — сказал Гальяно тихо.

— Или убить нас пытался не Суворов, а Лешак. — Ненавистное имя огнем опалило голосовые связки, в нос шибанул запах гари.

Как же он его ненавидел! Кто бы знал! Если бы старик остался жив, Дэн бы, наверное, придушил его своими собственными руками. Но старик умер, Турист всадил в него всю обойму, не оставив Дэну ни единого шанса.

— Такой вариант тоже не исключен. — Васютин кивнул. — Посмотрим, разберемся.

Это его «посмотрим-разберемся» доводило до зубовного скрежета, но Дэн терпел, потому что только от Васютина зависело, узнают ли они хоть что-нибудь.

— А как он попал на территорию? — спросил Гальяно.

— А как вы попадали за территорию? — развел руками следователь. — Я смотрю, дисциплина у вас в лагере только формальность, а на деле полный бардак. Все успели отличиться. — Он обвел их задумчивым взглядом, сказал уже оскомину набившее: — Посмотрим, разберемся.

В подземный ход Васютин их не пустил. И сам не полез. Отдал распоряжение какому-то молодому пареньку из следственной группы. Уже выбравшись из погреба, еще раз внимательно осмотрел вентиляционное окошко.

— А ведь вы правду говорите, парни. — В голосе его слышалось удивление. — Видно, что клин вбивали, вот и следы есть.

— А зачем нам вас обманывать? — обиделся Гальяно.

— Зачем? — Васютин сунул в рот леденец. — А затем, что каждому человеку есть что скрывать. Уж больно складно вы все рассказываете. Складно да ладно. Вот только все ли? — Он хитро сощурился.

Взгляд его выдержал только Дэн, Матвей отвернулся, Гальяно пошел багровыми пятнами.

— Что еще вы мне не рассказали, парни? Я ведь все равно узнаю. Работа у меня такая — узнавать правду.

— Вы бы лучше узнали, откуда у Туриста пистолет, — буркнул Гальяно.

— Уже узнал. С этим все в порядке. Мы отклонились от темы, что еще вы видели прошлой ночью?

— Ничего, — ответил за всех Дэн.

Зачем рассказывать про гарь и необычные Ксанкины способности? Кому это теперь нужно? Сердце сжалось, дыхание сбилось. Чтобы взять себя в руки, Дэну пришлось крепко-крепко зажмуриться. Ксанки больше нет, и виноват в этом только он один.

— Вот оно как. — Васютин огладил поля своей дурацкой шляпы. — Только ведь я еще не всех из вашей дружной компании опросил. Есть еще Степан Тучников, который лишь чудом не погиб под упавшим деревом. Тоже странность, я вам доложу, бури никакой не было, а дерево вот взяло и рухнуло прямо на вашего товарища. Посмотрим, что он мне расскажет, совпадет ли его версия с вашей.

Очень скоро выяснилось, что на показания Тучи Васютин надеялся зря. Ребята как раз подходили к главному корпусу, когда в ворота въехал кортеж, состоящий из «шестисотого «мерса» и двух джипов.

— Это еще кто у нас? — Васютин замедлил шаг, с интересом уставился на вышедшего из «Мерседеса» мужчину.

Тот был высок, статен и… узнаваем. Его холеное, породистое лицо Дэн едва ли не каждый день видел в телевизоре. Лидер какой-то там партии, политик, бизнесмен, меценат и по совместительству, Дэн только сейчас это понял, отец Тучи.

— Может, однофамилец? — Матвей не сводил взгляда с приближающейся процессии.

— Таких совпадений не бывает. — Гальяно покачал головой. — И ведь этот конспиратор даже словом не обмолвился, кто у него папаша.

— А чей это папа? — Васютин держал ухо востро, не выпускал ситуацию из-под контроля.

— Это Степана Тучникова отец, — сказал Матвей и тут же добавил: — Наверное…

— Удивительный поворот событий. — Следователь неодобрительно покачал головой. — Только политиканов мне в этом деле не хватало, — едва слышно буркнул себе под нос и решительным шагом направился наперерез процессии.

Решительность его пресекли два мужика в черных костюмах, мягко, но настойчиво оттерли от Тучникова-старшего. Чем закончилось это противостояние, Дэн не узнал, шагнул на убегающую в глубь парка дорожку.

Сейчас ему хотелось только одного — остаться наедине со своим горем, выплеснуть наконец наружу переполняющую сердце боль. Избавиться хоть от сотой ее части. Хотелось плакать, как в детстве, но слез не оставалось. Боль была, пустота была, а слез не было.

Ксанка… Сейчас, когда ее не стало, он вдруг с ужасом понял, что не может вспомнить ее лица. Рваные джинсы, острые коленки, косая челка до подбородка. Все… Лица не было, словно воспоминания умерли вместе с Ксанкой. Дэн прижался спиной к липе, зажмурился, пытаясь вспомнить, какой же она была. Ничего не вышло, он не смог сберечь даже такую малость.

Слезы, горькие и злые, хлынули из глаз, горло сдавила невидимая лапа. Дэн опустился на землю, тут же, у старой липы, обхватил голову руками.

Его слезы были недолгими, пересохли, как ручей жарким летом. По щекам теперь стекали дождевые капли, холодными ручейками ныряли за ворот олимпийки.

Решение пришло неожиданно. Глупое и, наверное, противозаконное решение. Ксанки больше нет, но память о ней он не отдаст никому. Нужно только поторопиться.

Дверь гостевого домика оказалась не заперта, не пришлось ничего предпринимать, достаточно было лишь нажать на дверную ручку.

Комнату Ксанки он нашел сразу. Маленькая, неуютная, безликая. Аккуратно заправленная кровать, прикроватная тумбочка, узкий платяной шкаф. На полке в шкафу — стопка одежды. Две пары джинсов, футболки, вытянутый свитер и розовый сарафан, тот самый, в котором Дэн увидел Ксанку в первый раз. Больше ничего. Наверное, Ксанка забрала рюкзак с собой, может быть, он лежит сейчас где-то в лесу или на дне реки…

Книгу Дэн заметил, уже когда собирался уходить. Ее потрепанный угол выглядывал из-под подушки. «Сонеты Шекспира»… А между страницами — хрупкой закладкой засушенный полевой цветок, его подарок. Взгляд заскользил по строчкам…

Вот он какой, любимый сонет Ксанки. Вот что она читала, когда боялась причинить им боль.

Дэн коснулся хрупких, как крылья бабочки, полупрозрачных лепестков, аккуратно закрыл книгу. Все, теперь у него есть память. Может быть, когда-нибудь ему даже удастся вспомнить Ксанкино лицо…

 

Матвей

Это были тяжелые дни. Дни, которые врезались в память щемящим чувством беспомощности, серой пеленой дождя и дурными вестями.

Они теряли друзей… Сначала ушла Ксанка. Потом отец, олигарх и политик, увез Тучу. Увез прямо из больницы, не дав возможности попрощаться с остальными, не позволив Васютину даже близко подойти к дверям больничной палаты. И Васютин, тот самый, который обещал со всем разобраться, сдался без боя. В деле стало одним свидетелем меньше.

Суворов после экстренной операции по-прежнему оставался в коме. Свидетель из него тоже был никудышный. Или он и не свидетель, а жертва? Еще одна жертва самой темной ночи.

Медсестра Леночка часами просиживала под дверями реанимационного отделения, непременно хотела оказаться рядом, когда Максим Дмитриевич придет в себя. От ее по-голливудски яркой красоты не осталось и следа. Горе состарило ее на десяток лет. Самая темная ночь взяла себе еще одну маленькую жертву.

Гальяно ходил по лагерю как зачумленный, пытался вырваться за ворота, чтобы поговорить с Леночкой, что-то ей объяснить. Но его не пускал сменивший уехавших вслед за Тучниковым чоповцев Ильич. Ильич слушал, сочувственно кивал, но службу свою нес исправно.

А потайную калитку и вовсе заварили намертво по приказу Шаповалова. Ему тоже досталось: вслед за следователем в поместье наведалось начальство из города и встревоженные родители. По округе поползли слухи, что лагерь закрывают навсегда. Наверное, слухи эти имели под собой почву, потому что по стремительно пустеющему поместью Шаповалов бродил мрачной тенью, от недавней его бравады и щегольского лоска не осталось и следа.

Тело Ксанки нашли на второй день, ниже по течению, но узнали они об этом слишком поздно, лишь перед самым отъездом из лагеря.

— Нашли и опознали. — Васютин нервно гремел набитым леденцами портсигаром, и было очевидно, что курить ему хочется невыносимо сильно.

— Где она? — Дэн заговорил впервые за эти бесконечно долгие дни. Все свободное время он проводил за чтением сонетов Шекспира. Где он их взял, Матвей не знал, но догадывался, поэтому не мешал, не приставал с жалостью и утешениями. Каждый борется с горем, как умеет.

— Вернулись из-за границы ее родители, опознали тело девочки и увезли. — Васютин открыл и тут же снова закрыл портсигар. Несколько леденцов разноцветными стекляшками упали на землю.

— Куда они ее увезли? Я должен знать. — Дэн говорил тихо, выражение его лица было пугающе спокойно.

— Они просили никому не рассказывать.

— Я должен знать! Я видеть ее должен! — От кажущегося спокойствия не осталось и следа. Казалось, еще чуть-чуть, и Дэн схватит Васютина за грудки.

— В Москву. Это все, что я знаю. Мать девочки очень плакала. Наверное, они были близки.

— Они не были близки. Из близких у Ксанки был только я… А вы не дали мне с ней даже попрощаться…

— Думаешь, это наказание? — Васютин смотрел на него с жалостью. — Это не наказание, парень, это милость. Не нужно тебе этого видеть, страшно это…

— Мне уже не страшно. — Дэн сжал кулаки. — Мне больно. Понимаете?

— Понимаю, — следователь кивнул. — Я сейчас, наверное, скажу кощунственную вещь, но для тебя же лучше, что ты запомнил свою девочку такой, какой она была, а не такой, какой стала.

— Я ее вообще не помню, — сказал Дэн шепотом, и лицо его покрылось смертельной бледностью. — Я думал, если еще раз ее увижу…

— Ты вспомнишь. — Васютин положил пухлую ладонь ему на плечо. — Тебе просто нужно время. Я расскажу вам, чем закончилось это дело. Позвоню и расскажу. Если хотите.

Утром следующего дня они простились. Всю ночь ребята провели без сна, сидя на крыльце флигеля, всматриваясь в черное ночное небо, почти не разговаривая, но понимая друг друга без слов. Самая темная ночь сплотила их так крепко, как это только возможно в их неполные семнадцать лет. Матвею хотелось думать, что серебряная ниточка, связавшая их судьбы, не порвется никогда.

Следователь не обманул. Он позвонил по оставленному Матвеем телефону ровно через три месяца.

— Дело закрыто, — сказал в трубку своим обманчиво мягким голосом.

— Это Лешак? — Дэн знал ответ, но все равно спросил.

— Да.

— Почему?

— Кто же поймет сумасшедшего?! — Матвей почти увидел, как Васютин пожимает округлыми плечами.

— А тринадцать лет назад? Это ведь он убил свою внучку?

— Вполне вероятно, но уже недоказуемо. Но есть у меня и хорошая новость: командир ваш вышел из комы и идет на поправку. К сожалению, после травмы он ничего не помнит, но это уже неважно. В кустах у дома старика нашли окровавленную лопату со следами крови Суворова, а в доме среди документов… — Он вдруг осекся, а потом сказал совсем не то, что собирался. Во всяком случае, Матвею так показалось. — Кстати, на часах, тех, что в погребе, тоже обнаружились отпечатки Лешака. Он бывал там и, не исключено, знал про подземный ход. Думаю, убить вас пытался именно он.

— А Турист? Как дела у него?

Турист уехал, не прощаясь, исчез из их жизни, точно его и не было. Наверное, в этом не было ничего необычного, но избавиться от странного чувства неправильности Матвей никак не мог.

Васютин ответил не сразу, а когда заговорил, в голосе его слышались сомнения.

— Не знаю. Все показания он дал, следствию помог. В сложившейся ситуации претензий к нему никаких. Это ведь все равно, что бешеного зверя убить, если ты меня понимаешь.

— А пистолет? Откуда у него пистолет? Насколько это нормально?

— Не знаю, насколько это нормально, не мне судить, но разрешение на ношение оружия у него есть, это мы проверили в первую очередь. — В трубке повисла неловкая пауза, а потом Васютин сказал: — Ну, вот и все, парень. Я свое обещание сдержал, а вы смотрите там, не ввязывайтесь больше ни в какие истории. Нехорошо это…

— Не будем, — пообещал Матвей, с горечью думая, что нет больше никаких «мы». Теперь каждый из них сам по себе, и неизвестно, когда они встретятся в следующий раз и встретятся ли вообще. Самая темная ночь их соединила, и она же их развела…

В трюме дебаркадера пахло вяленой рыбой и отчего-то сеном. Старые ступеньки тихо постанывали под его ногами, разбитая в кровь рука болела едва ли не сильнее раны на боку. Но все это мелочи, могло быть и хуже. Гораздо хуже. Если бы следователю, этому с виду безобидному, но далеко не глупому человечку, пришло в голову обыскать дебаркадер, проблем было бы в разы больше. Их и без того много, придется подключать все имеющиеся резервы, чтобы замять это дело. Резервов у него достаточно, но хоть в этот раз хотелось бы обойтись малой кровью. Крови за свою жизнь он и так пролил немало, сторицей оплатил доставшееся ему чудо.

В трюме было темно и тихо, только лишь через разбитый иллюминатор просачивались невнятные звуки засыпающей реки. Он отсутствовал долго, и это очень плохо, но по-другому никак не получалось. Слишком много дел, слишком много забот. Самая темная ночь — это время, когда все идет неправильно, не по плану. Он убедился в этом на собственной шкуре.

Из дальнего угла донесся шорох. Наплевав на безопасность, он включил карманный фонарик.

Девочка сидела на ворохе старых одеял. Яростный взгляд из-под длинной челки. Крепко-накрепко связанные руки и ноги. Заклеенный скотчем рот. Запекшаяся на щеке кровь. Рана резаная, кажется, не слишком глубокая, но кто ее знает… Вынужденная жестокость…

Вся его жизнь подчинялась жесткому регламенту, но теперь все будет по-другому.

— Прости, что я так долго. Пришло время поговорить, — сказал он, отдирая от лица девочки скотч…

Продолжение следует