Филип Дик, Дюма, Стругацкие, Клиффорд Саймак, Киплинг – вот с кем хотел бы общаться Костя. Точнее, он бы хотел жить в мирах, созданных этими неординарными, интересными, не всегда существовавшими по обыденным правилам большинства людьми. Хотел бы быть Руматой Эсторским или сталкером, мушкетёром короля или рыцарем, стать ловцом сбежавших анди, мечтал иметь эрзац-собаку и летать с ней по делам на Луну, спасать прекрасных дам и выигрывать рыцарские турниры. Его окружали Убик и ведьмин студень, свист шпаги и страусиные перья, марсианские оросительные каналы и комариная плешь, латы и арабские жеребцы. Всё это было вокруг него, просто никто, даже самые близкие люди, этого всего не замечал.

В большой семье, где он был средним из трёх детей, с детства его считали чудаком. Как партизан, он каждый вечер залезал под одеяло с фонариком, чтобы проникнуть в иные миры – в миры пришельцев из космоса, роботов, норманнов и викингов, путешествий на другие планеты, где всё необычно, загадочно и красиво, где побеждает добро, а вселенское зло всегда получает по заслугам. «Вот бы и в жизни было всегда так», – думал Костя, когда слышал уже привычное: «Кот, иди сюда! Ты опять читаешь свою чушь с фонарём? Испортишь же глаза, баран!»

Косте было всего двенадцать, но уже в этом возрасте он осознал: мир далеко не идеален, полон злобы, насилия, обид и ссор, лжи, предательства и непонимания самых близких людей, которые по определению должны излучать добро, терпеть, заботиться и помогать идти своей собственной, иногда очень отличной от других тропой.

Его родители были простыми, небогатыми людьми: мать работала прачкой, отец – слесарем. Прачка или слесарь в Союзе – не то же самое, что сейчас. Тогда это были обычные, уважаемые профессии, это был труд, вознаграждавшийся достойно и оценённый почти сполна. Перерабатывать не приходилось, и оставалось достаточно времени для воспитания четырёх детей. Жила семья в большом, просторном доме недалеко от озера, почему-то однажды обмелевшего и покрывшегося камышами и тиной. Юра постоянно что-то мастерил, Надя готовила еду на всю ораву, стирала, убирала в доме – обычная жизнь обычных советских представителей победившего в семнадцатом году класса-диктатора.

Мама и почти в сорок лет выглядела как юная грация. Беззаботно порхала с белоснежными полотенцами и покрывалами в своей ведомственной прачечной вагоноремонтного депо. Отец шутя подбрасывал трёхпудовые гири и был статным, высоким, импозантным мужчиной, чем-то напоминавшим заслуженного актера второго плана или приметного статиста-ловеласа, а не слесаря сборочного конвейера оборонного завода.

Трудно сказать, когда в их жизни пробежала чёрная кошка, но семья однажды затрещала расщепленным дубом. Возможно, причиной стала перестройка, вмешавшаяся в планы о получении нового, со всеми удобствами жилья, возможно, дисгармонию в семью вносил отец жены, не слишком полюбивший зятя, поселившегося в его старом доме, возможно, ревность мужа выхолащивала чувства к жене и заставила взглянуть на неё как на врага и предателя. А ревновал Юра ужасно, тем более, как ему казалось, поводов было хоть отбавляй.

То интеллигентный и воспитанный сосед слишком любезно и учтиво «обхаживал» его благоверную, то с работы Надя приходила с букетом цветом, что срывала по дороге домой на поле, каким-то чудом втиснувшемся в городскую черту. Но самое ужасное было не это – последний, четвёртый ребенок, дочка, уж никак не хотела расти и походить на всех предыдущих. Её карие глаза не давали Юре покоя в его поголовно голубоглазой семье. Ни фигурой, ни статью она не пошла ни в сестёр, ни в брата, и это бросалось в глаза. Никто из соседей, конечно, ни о чём таком не говорил, но Юра терзал себя мыслями о досужих сплетнях и молве, разбирающих «похождения» его жены и его, Юрину, беспечность и недалёкость. Юра стал пить, а после бутылки мания усугублялась.

Поначалу он просто скандалил, затем стал бить жену, уничтожать имущество, пропивать зарплату, выносить вещи из дома, бить детей, драться с тестем, одаривать своих когда-то родных и любимых людей бранными словами, и больше всех доставалось Косте. Он прятался от отца, когда тот приходил домой с водкой, а приходил он с ней всё чаще и чаще, постепенно превращая и без того нелёгкую жизнь большой семьи в живую могилу.

Надя пыталась вразумить мужа, поговорить с ним и оправдаться за мифические грехи, которые Юра ей приписывал, но всё было тщетно. Конфликты становились всё глубже, обиды всё острее, синяки всё заметнее.

Младшая дочь действительно не походила на других детей, но вины в том Нади не было. Она любила мужа и никогда даже не задумывалась о связях на стороне. Да и с кем она ему могла изменить – с хромым соседом или с такими же прачками, как и она, в поте лица зарабатывающими свои гроши в пассажирском депо?! Юрка был отличной партией, но она никогда его так не воспринимала – просто любила, хотела быть с ним, счастливо жить, растить детей, состариться и нянчить ораву внуков. А Юра, хоть и обладал недюжинной физической силой и золотыми руками, не был до конца уверен в себе и поэтому ревновал супругу к фонарным столбам.

Юра пил. Запои становились все длиннее, и скоро он стал забывать работать, за что его и уволили. Злость и ревность всё яростнее прорывались наружу, и семья начала бежать от него, но из семьи уволиться не так просто. Дети и жена старались уйти из дома, пока тот не проспится и не примет более-менее человеческий облик. Юра целыми днями сидел дома. Жил случайными заработками, знался со случайными людьми, пил и пропивал всё, что попадало в руки, превращаясь в омерзительное существо, говорящее сыну «дурак», жене и дочерям – «шлюхи», старому тестю-фронтовику – «козел», остальному миру – не менее грязные и неприятные фразы.

Маленький Костя очень жалел маму и был готов на всё ради нее, старался заменить постепенно падающего – в прямом смысле – в канаву мужа. Помогал по дому, часто на каникулах приходил в прачечную и работал там, лишь бы не находиться дома с пьяным отцом. Молил Бога, чтобы всё стало так, как раньше, и перестал читать, потому что отец очень злился, видя сына с книгой в руке.

– Мужик должен работать руками, а не читать какие-то книжки, как баба! – орал отец. – Мужик должен быть мужиком, а все эти книги – для маменькиных сынков и слюнявых интеллигентов типа нашего соседа-козла!

Юра нагибался над сыном, дышал мерзким перегаром и повторял басом: «Ты понял, Кот? Понял батю своего?» Костя кивал, закрывал книгу, дожидался, когда отец напьётся и уснёт где придется, оттаскивал его уже изменившееся к тому времени не в лучшую сторону тело на кровать и снова открывал недочитанный миг дуэли двух красавцев, одетых в синие, расшитые золотом накидки, или финал романтического свидания фрейлины её величества меж вереницы зелёных, выстриженных конусами вязов и лип в парке де Пресье.

Было два часа ночи, когда в окно постучали. Костя проснулся и краем глаза увидел мамину тень, промелькнувшую по коридору в сторону входной двери. Шаги пробежали и замерли, звякнул замок, послышался незнакомый, официально-натужный, вкрадчивый мужской бас. Вскоре раздались тихие всхлипывания. Солёные капельки слёз осенним дождем заморосили по половице.

В тот день Юра, как обычно, выпивал, точнее, напивался. Где и с кем, он уже и сам не помнил, когда возвращался домой с одной только мыслью – раздобыть у жены денег и купить ещё хотя бы стакан самогона. Где возьмёт она деньги и есть ли они, Юру нисколько не волновало.

– Она мне должна! – мысленно повторял он. – Пусть найдёт где хочет!

И ступил на ещё теплый асфальт, нагретый днём лучами жаркого июльского солнца. Вдруг что-то сбило его с ног, слегка подбросило, а потом придавило и стало жевать, обдирая кожу со спины вместе с одеждой, сдирая наждачной бумагой лицо, ломая руки, рёбра и ноги, разбивая череп алюминиевым выступом, раздирая тело адской тёркой.

– Попал под машину, – сказал Наде милиционер. – Водитель тоже был пьян и не сразу заметил, что сбил человека. Ещё двести метров он протащил тело по асфальту под днищем и лишь потом остановился, услышав душераздирающие вопли. Ваш муж был жив ещё два часа. Если бы был трезвый, наверное, умер бы от болевого шока сразу, а так ещё бился в агонии. Врачи были бессильны.

Гроб не открывали. Никто не плакал. Лишь Надя, увидев фотографию мужа на памятнике, разрыдалась и упала на колени перед обитым красным атласом деревянным ящиком. На фотографии Юрка всё такой же молодой и красивый, такой же нежный, любящий и сильный, смелый, вдохновляющий её, ведущий к светлому и счастливому будущему. Дети запомнили его другим и на поминках почти ничего не говорили и не плакали.

Костя вдруг вспомнил, как хоронили известных героев чужих романов, с какими почестями и помпой, с пафосом, с оружейными выстрелами и воем оркестра, и ему захотелось поскорей вновь перенестись в один из этих необычных, красочных миров.