Красноватая кварцевая лампа монотонно гудела в углу. За окном, поскрипывая и жужжа, мелькали машины. Люди изредка перебегали неширокое дорожное полотно, неожиданно выскакивая из зарослей клёнов и тут же скрываясь в них на другой стороне улицы. Птицы приземлялись на железный отлив подоконника у окна на втором этаже, быстро хватали белые сухие крошки и, как ракеты, без промедления взмывали к солнцу.

Палата была почти пуста. Новый роддом только три дня принимал рожениц, и лишь две постели успели немного согреться о чьи-то тёплые тела. Запах свежей, не выветрившейся ещё масляной краски, спирта и эфира превращал прямоугольное белое помещение с одним окном и алой квадратной лампой, висящей в углу под самым потолком, в подобие небольшой уютной церквушки, затерявшейся меж зелёных зарослей папоротника и дикого шиповника, стучащего по ночам в окно.

– Девочки, подите, пожалуйста, в коридор, – со смущением в голосе произнесла вошедшая санитарка, ставя на ещё блестящий линолеум синее пластиковое ведерко, – пол надо подтереть да кварцем все обжечь…

– Я никуда не пойду! – почти не задумываясь, резко бросила Марина, не отрываясь от, впрочем, не слишком интересовавшей её позавчерашней газеты. – Я читаю.

– Экий у тебя локон белый и глаза голубые, – слегка улыбалась полная невысокая женщина, глядя на Марину, – и ребёночек вырастет белёсым… Родятся-та они все одинаковыми, а как подрастут, так и становятся на родителей похожи. Поди, милая, пожалуйста, а то мне не с руки перед людьми кверху задом стоять, – добавила она и окунула серое рубище в пенную пахучую жидкость.

– Да пошла ты! – со злобой произнесла Марина и, делая вид что читает, перелистнула газетную полосу.

– Нехорошо людей обижать, милая, ни за что. Бог всё видит, – послышалось из дальнего угла палаты, и влажная тряпка заёрзала по гладкой упругой поверхности.

– Дак нет же Бога. Или ты марксизм-ленинизм не изучала, старая? – зло каркнула девушка и повернулась лицом к выходу.

– А нет, так мы и сами многое могём… – эхом негромко разнеслось по комнате.

Марина повернула голову. Комната пуста: ни ведра, ни полной женщины. Только небольшая влажная полоска пробежала по полу от дальнего окна, слегка виляя из стороны в сторону. Марина подошла к двери, дёрнула ручку и вышла в коридор. Обошла весь этаж, почти не встретив людей. Дошла до дежурной медсестры, постоянно оборачиваясь назад. Взглянула в окно, вернулась назад в свою постель и легла спать, на всякий случай оставив включённым свет.

Схватки начались ещё затемно. Марина рожала в первый раз и с ужасом бросилась на пост. Медсестра тут же провела её в операционную, уложила на кушетку и дала успокоительное. Страшная боль скрутила тело. Марина рвала длинными красными ногтями синюю простыню. Вцепившись в рукоятки из кожзаменителя, ёрзала из стороны в сторону, пытаясь избавиться от ужасных, режущих её изнутри ножей. Скоро все стихло…

Цветы. Белая «Волга». Лица родителей и лучистая улыбка мужа. Марина с ребёнком на руках, не спеша шагающая по больничному двору. Дорога, подъезд, их с мужем квартира.

Девочка родилась здоровой. Марина была счастлива. Она очень любила мужа. Несколько лет они не могли завести детей. Искры недовольства и неуверенности стали проскакивать меж супругами. Всё стихло, когда появился ребенок. Маленький, чёрненький с тёмными глазами, он ещё не был похож на родителей, но вскоре должен был приобрести всё лучшее, что ему передалось с генами: голубые глаза, кудрявый светлый локон, ум и сообразительность отца, грацию и женственность матери.

– Ты мне изменила? – спросил через год муж.

– Нет, конечно, дорогой! Как ты мог так подумать? – рыдая, отвечала Марина.

– У меня голубые глаза, у тебя тоже, а у девочки карие. Я что, похож на дурака?

Скандалы стали постоянным спутником их жизни. Семья рушилась. Девочка, подрастая, все больше и больше отдалялась внешне от родителей – чёрные смоляные волосы, карие, почти угольные глаза, нос с горбинкой. Марина не находила себе места и не знала, что думать. Вскоре муж ушёл, и Марина осталась одна с ребёнком на руках. Сил сопротивляться обстоятельствам у неё почти не осталось. Родственники отвернулись от неё, даже собственная мать смотрела с укоризной.

Листва тонкой скатертью легла на землю. Деревья всё больше, с каждым дуновением ветра, превращались в страшные безжизненные коряги. Марина брела по какой-то улице, почти ни о чём не задумываясь. Солнце покинуло землю, и мрак постепенно нависал над домами. Вдруг чуть впереди знакомая странная фигура и серое здание слились воедино. Раздался стук входной двери, и Марина пришла в себя на тихой небольшой улице. Огляделась.

Роддом почти не изменился. Лишь краска облупилась на дверях и штукатурка кое-где под подоконниками отвалилась. Дверь, повисшая на одной петле, тихо скрипнула, и Марина попала в помещение, когда-то ставшее для её дочери первым, что та увидела в солнечном мире. Несколько посеревших от времени дверей, небольшой холл. Осколки выбитых оконных стекол на полу. Тут и там валяющиеся обломки стульев, шкафов, различной медицинской утвари. Свистящий в пустых проёмах ветер. Паутина. Осенняя листва и капающая через дыры в потолке дождевая вода.

Марина шла, не понимая, что делает. Поднялась на второй этаж, прошла несколько метров. Отодвинула стоящую на пути панцирную кровать, лишившуюся одной спинки, переступила через останки какого-то животного, кучу тряпья и обрывков газет. Подошла к высокой двери, взялась за измазанную чем-то мерзко пахнущим ручку и аккуратно потянула на себя.

Ослепляющий свет из окна в другом конце палаты. Марина прикрыла глаза рукой. Тихая, лёгкая музыка. Знакомая палата с новеньким линолеумом, белоснежными простынями. Запах свежей краски, спирта и формальдегида. Красная лампа в углу, своим светом наполняющая помещение уютом и спокойствием. Женская фигура в фартуке с синим ведёрком в руках.

…Нехорошо обижать людей…

Ноги задрожали, и Марина рухнула на старый, протёртый, весь в заплатках линолеум, оперлась ладонями о шершавый грязный пол и разрыдалась…