Напутствие и дорожное приветствие

И в доавтомобильную эпоху езда по бесконечным российским дорогам бывала нелегка, а то и смертельно опасна. В народе говорили: «Попостись, помолись, да и в путь соберись!»; «Не помолившись Богу, не езди в дорогу». Отправление в дальний путь было серьёзным событием, которое нужно было хорошенько подготовить, причём требовалось заручиться помощью сверхъестественных сил.

Русские этикетные формулы – напутствия и дорожные приветствия – могут быть интересны как неотъемлемая часть словесного (лексико-фразеологического) отражения дорожной традиции. Их суть и смысл определяла тогдашняя дорожная повседневность.

Известный писатель и этнограф С. В. Максимов (1831–1901) отмечал, что по всей России отъезжающего напутствовали: «Счастливый путь!», а на Севере: «Никола в путь, Христос подорожник!» А вот что Максимову говорили в Западной Сибири – в Тобольской губернии, когда он выезжал с крестьянского двора, куда завернул по дороге:

«Угостивши “на доброе здоровье”, меня проводили обычным для святой Руси и вековечным напутствием:

– Счастливого пути!

– Добрых встреч! – подговорил кто-то сбоку.

Неровен час – на грунтовых дорогах всякая беда может случиться: настукает бёдра и спину на глубоких ухабах, которые в Сибири называются нырками; в ином месте выбросит из саней; в лесу нахлещет лицо сосновыми ветками. Летом колесо сломается, а починить негде; лошади пристанут посреди дороги, а сменить их нечем; мост провалится, они все такие непрочные, и т. п. Я сел в кошеву. Ямщик оглянулся: всё ли-де готово, ладно ли уселся, не забыл ли чего?

– С богом! – отвечаю я ему.

– С богом – со Христом! – проговорил он и ударил по лошадям.

– Скатертью дорога! – подговорил кто-то со стороны.

– Буераком путь! – подшутила разбитная девушка из гостивших и угощавшихся прях».

Выражение «скатертью дорога!» появляется здесь в контексте вполне уважительных напутствий, однако звучит оно уже несколько иронично и тем самым переключает речевую ситуацию, переводя её в насмешку. Между тем изначально это выражение явно было обычным добрым напутствием, указывающим на желательность того, чтобы дорога была ровной и гладкой, как скатерть. Уподобление пути-дороги: скатерти, половику, ткани, отрезу материи, верёвке, нити – древнее и хорошо засвидетельствованное у русских и у многих других народов, как древних, так и современных. В славянских загадках скатерть символически обозначала дорогу или поле.

В поэме И. С. Аксакова «Бродяга» (1846–1850) есть это традиционное сравнение:

Подарком умершей бабке-повитухе в Полесье был рушник или фартук. Его клали к ней в гроб или же отправляли для неё на «тот свет» с другим покойником. По заключению Г. И. Кабаковой, такой подарок преподносился, во-первых, оттого, что «ткань и есть “женские деньги”». А во-вторых, потому, что отрез ткани «более всего соответствует миссии повитухи», поскольку про неё говорят, что она «дарогу стлала рибёнку в путь».

Следы вполне серьёзного употребления выражения «скатертью дорога!» сохранились, к примеру, у П. И. Мельникова-Печерского в романе «В лесах» (вторая половина 1850 – начало 1870-х гг.): «Путь вам чистый, дорога скатертью!..»; «…Дорога тебе скатертью – Бог в помощь, Никола в путь!» У него же в рассказе «Медвежий Угол» (1857) дважды повторено обычное для XIX в. сравнение гладкой, хорошей дороги со скатертью: «Что за дорога туда! Ровная, гладкая – ни горки, ни косогора, ни изволочка, – скатерть-скатертью»; «Хороша дорога в Чубаров – скатерть-скатертью». Вот и герой поэмы Н. А. Некрасова «Кому на Руси жить хорошо» (1860–1870-е гг.) старик Савелий рассказывал, что прежде крепостные крестьяне из его деревни жили себе поживали за чащобами и болотами, никто к ним добраться не мог – ни помещик, ни власти. Потом провели туда дорогу, и всё стало по-другому: «А ныне – барин под боком, // Дорога скатерть-скатертью… // Тьфу! прах её возьми!..» Один из персонажей романа «Хлеб» (1895) Д. Н. Мамина-Сибиряка так судил о выгодах отправки товаров по железной дороге, а не гужевым транспортом: «Главное, не ест перевозка, – нет месячных распутиц, весенних и осенних, нет летнего ненастья и зимних вьюг, – везде скатертью дорога». У него же в рассказе «Гроза» (1885, из цикла «Уральские рассказы») в речи неграмотной старушки это выражение использовано для характеристики счастливых возможностей: «Ведь нынче что, жить да жить барышням надо, да господа благодарить, потому везде скатертью дорога: и в телеграф, и в учительши, и в разные конторы…» Подобным образом в «Сократе Иваныче» Мамина-Сибиряка (1899, из цикла «Сибирские рассказы») оно приведено в авторской речи: «С университетским дипломом в кармане ему, конечно, везде была скатертью дорога, но он вернулся на родной Урал…» И в его очерке «Отрава» (1887, из «Уральских рассказов»), напутствие «Скатертью дорога…», произнесённое кланявшимся и лебезившим перед начальством мужиком Вахрушкой при отъезде экипажа «вашего высокоблагородия», судя по контексту описанной ситуации, тоже прозвучало уважительно.

Такое напутствие могло быть частью пословицы. В рассказе Н. С. Лескова «Леди Макбет Мценского уезда» (1864) о житейских неприятностях сказано: «Но не всё дорога идёт скатертью, бывают и перебоинки».

Это напутственное выражение сходно по первоначальному своему смыслу с иным, ныне менее известным – с пожеланием чистого пути (то есть ровного, гладкого, безопасного). У Мельникова-Печерского в романе «В лесах»: «Женщина, поровнявшись (так! – В. К.) с Таней, говорит: “Путь тебе чистый, красавица!”» Чтобы дорога была гладкой, украинцы и в самом деле гладили утюгом рушник (вышитое полотенце). Белорусы желали доброго пути словами: «Рушнiчком дарожка!» Да и сейчас дети или иностранцы, услыхав выражение «Скатертью дорога!», нередко воспринимают его как вполне приемлемое благопожелание (и даже весьма красивое в своей образности).

В общем, выражение «скатертью дорога!» было вполне уважительным напутствием и лишь со временем всё чаще начинало звучать иронически.

В рассказе Д. Н. Мамина-Сибиряка «Лес» (1887, из цикла «Уральские рассказы») можно заметить, как совершался этот переход:

«– Придётся идти к Фомичу, – говорил я, когда до заката оставалось всего часа два, значит, нужно было торопиться.

– Я не пойду, – упрямился Павлин, растянувшись на земле пластом.

– А я пойду.

– Скатертью дорога.

Произошла небольшая размолвка, закончившаяся тем, что Павлин, наконец, поплёлся за мной…»

Ленивый Павлин, пробурчав своё «скатертью дорога», там самым выразил пожелание, чтоб попутчик покинул его, ушёл бы по гладкой, как скатерть, дорожке. А поскольку Павлин этого тогда и хотел, то реплика становилась неодобрительной и пожелание – негативным.

Подобным же образом происходило изменение стилистической окраски другого напутного выражения: «Бог с вами!» Сейчас эти слова обычно воспринимаются как попытка закончить неприятный разговор – например, с неохотой соглашаясь или же стараясь побыстрее отвязаться от докучливого собеседника. Однако в прошлом они имели самый очевидный, прямой смысл – ими напутствовали, призывая Божью помощь.

Во время Крымской войны А. А. Фет служил в лейб-гвардии уланском полку. Весной 1854 г. полк выступил на охрану прибалтийского побережья от курсировавшего по Балтике английского флота. И вот великий князь, шеф полка, уже в походе произвёл смотр людей и лошадей, а после обратился к офицерам с такой речью: «Поздравляю вас, господа, с походом. Государь император поручил мне приветствовать вас. Вам, быть может, первым предстоит честь встретить врага. Все вы здесь дворяне, и я уверен, что вы исполните свой долг. Прощайте, бог с вами!»

С. В. Максимов, путешествуя по Русскому Северу, выезжал зимой 1856/57 г. из г. Пустозерска на р. Печоре в с. Куя, что находилось ещё дальше к северу по реке. Местный житель напутствовал его так: «С богом, счастливый тебе путь-дорога!»

Дорожное приветствие было обязательным при встрече – вне поселения на дороге, а также если кто-то догонял кого-либо на своём пути. Часто при этом произносили пожелание «доброй встречи». А в Костромском крае говорили: «Ковыль по дороге!» Ковыль, который клонится под ноги идущему, как бы устилая, разглаживая путь, – это что-то вроде «дороги-скатерти» для путешествующего.

По-видимому, иногда вместо: «Скатертью дорога!» – высказывали пожелание «гладкой дороги». В рассказе Д. С. Мамина-Сибиряка «Клад» (1889, из цикла «Сибирские рассказы») один персонажвспоминал, как разыграли пьяного, которому нужно было срочно уезжать: «Когда его нагрузили вполне, сейчас вывели под руки, усадили в экипажи пожелали гладкой дороги. Лошади-то и не заложены, а Карп Лукич на козлы и по-ямщичьи ухает, а Недошивин дугу с колокольцами трясёт… Потеха чистая!» (курсив мой. – В. К.).

В Вятском крае в начале XX в. при встрече (и ещё при входе в чужой дом) говорили: «Здорово живитё».

Интересовавшийся народным творчеством писатель В. А. Слепцов в путевых очерках «Владимирка и Клязьма», которые он писал прямо во время своего странствия осенью 1860 г. из Москвы во Владимирскую губернию, приводил такой эпизод. Мужик в повозке, подвозивший Слепцова, хотел закурить, но огонька при нём не было.

«Он стал погонять лошадей, крича прохожему:

– Эй, ты, милый, постой!

Прохожий мужик в холстинном зипуне, с лаптями и пилою на плечах, остановился и снял шапку.

– Мир-дорога!

– Добро жалуйте!»

Слова «мир-дорога!» были в те годы обычным дорожным приветствием у простых русских людей. Вот, например, мимолётная зарисовка из романа Мельникова-Печерского «В лесах»:

«…Повстречал он на пути Патапа Максимыча.

– Мир-дорога! – приветливо крикнул ему Чапурин».

Да и забывшийся ныне вежливый ответ: «Добро жалуйте!» – тоже нередко звучал в подобных ситуациях.

Слепцов вспоминал, что вскоре после того мужик-возчик, едучи дальше, принялся рассуждать и сравнивать:

«– Вот диковина-то!

– Какая такая диковина!

– Что мне один купец сказывал!

– Что же он?

– Из Сибири купец, богатеющий; я его возил; и что он мне сказывал! Вот хошь бы, к примеру, у нас какая заведение? У нас коли ежели нагоняет меня кто на дороге, то я ему сейчас поклон: мир-дорога! а он мне беспременно говорит: добро жалуйте! А у них, в этой самой в Сибири, ежели я, к примеру, вас нагоняю, то я сейчас: мир-дорога! а вы мне: подковыривай небось! Ей-богу! Вот диковина-то! “Подковыривай небось!” Ха-ха-ха!»

По суждению С. В. Максимова, «путник в дороге, догнавший другого пешехода, добрым приветом “мир дорогой” зачуровывает, заговаривает его в свою пользу…». На Среднем Урале при встрече двух человек на дороге в ответ на приветствие: «Мир дорогой» – надо было отвечать: «Милости просим». Д. Н. Мамин-Сибиряк хорошо знал жизнь старателей на горно-рудных приисках Урала. В его очерках «Золотуха» (1883, из цикла «Уральские рассказы») старик, глава работавшего на золотом прииске семейства, приветствовал такими словами подошедшего к их выработке «барина». Очевидно, это потому, что тот мимо проходил. А в повести Мамина-Сибиряка «Охонины брови» (1892), о пугачёвщине в зауральских краях, есть эпизод, когда во время долгого пути ехавший верхом герой нагнал другого «вершника»: «Мир дорогой, добрый человек, – поздоровался Арефа, рысцой подъезжая к вершнику. – Куда бог несёт?»

Само же это пожелание «мира» выдаёт подспудное ощущение странника, что в пути слишком часто бывает «не мирно».

Родившийся в 1879 г. П. П. Бажов в автобиографической повести «Дальнее – близкое», которую он писал во второй половине 1940-х гг., вспоминал, как герой, десятилетний мальчик, вместе с родителями ехал по летнему пути из родных мест, из Сысертского горного округа, на учёбу в Екатеринбург. Мальчик сам взялся править лошадьми, как большой. И вот они уже подъезжали к Екатеринбургу – «встречный поток принял вид беспрерывной вереницы». Очевидно, обыватели выезжали за город – на гулянье в Мещанский бор. Бажов, припоминая прошлое, писал: «У нас на заводе большинство знает друг друга. С детства нас приучали кланяться старшим при встречах. Этот обычай соблюдался и при встречах в лесу, в поле, на дороге. Были разные формы приветствия. Когда, например, встречаешь или обгоняешь за пределами селения, должен сказать: “Мир в дороге”. Если люди расположились на отдых или сидят за едой, тоже за пределами завода, надо говорить: “Мир на стану”, а если просто разговаривают: “Мир в беседе”, и так далее. Весь этот ритуал я знал хорошо и дорогой не забывал снимать свою шапку-катанку и говорить нужные слова. Мне отвечали по-честному, без усмешки. При встрече с непрерывной вереницей горожан снимание шапки стало затруднительным, но я всё-таки старался с этим справиться. Однако мне не отвечали, улыбались, а один какой-то, ехавший в блестящей развалюшке, как у нашего заводского барина, с кучером в удивительной форме, закричал:

– Здравствуй, молодец! Поклонись от меня берёзовому пню да сосновому помелу, а дальше, как придумаешь! – и захохотал.

Обескураженный насмешкой, я обернулся к отцу, а он посмеивался:

– Научил тебя городской, кому кланяться? То-то и есть. Тут, брат, всякому кланяться – шапку скоро сносишь. Да и не стоит, потому – половина жулья. Этот вот, может, на гулянье едет, чтоб кого облапошить. А тоже вырядился! Извозчика легкового нанял. Знай наших!»

Это весьма показательное описание. В условиях большого города традиционные этикетно-обрядовые нормы действовать переставали. Зарисовка Бажова позволяет также понять, как могло происходить ироническое переосмысление традиционных уважительных этикетных формул: вместо «мир-дорога!» с предполагавшимся непременным ответом «добро жалуйте!» – отклик «подковыривай небось!», а вместо «мир в дороге» с приподыманием шапки – то улыбочки, а то и насмешливые реплики встречных горожан. И смысл старинного вежливого напутствия «скатертью дорога» искажался насмешливыми продолжениями, вроде «буераком путь!». Да в конце концов и само такое прощальное упоминание о «скатерти» стало обозначать выпроваживание нежеланных гостей.

В начале очерка В. А. Слепцова «Питомка» (1863) – такая сцена:

«Вдруг позади загремела телега. В телеге сидел мужик. Баба свернула с дороги в сторону и, не оглядываясь, пошла скорей. Мужик, поравнявшись с бабою, приостановил лошадь и сказал:

– Путь-дорога! Куда бог несёт?

Баба поклонилась и, не глядя на мужика, молча шла стороной».

Приветствие «путь-дорога!» было тогда расхожим. В XIX в. поморы, жители Архангельской губернии, встречаясь в море, говорили:

«Путём-дорогой здравствуйте!», на что обычно следовал ответ: «Здорово ваше здоровье на все четыре ветра». А вот эпизод в романе А. Ф. Писемского «Люди сороковых годов» (1869):

«Кучер поехал прямо по площади. Встретившийся им мужик проворно снял шапку и спросил кучера:

– Путь да дорога – кого везёшь?»

У старообрядцев расположенного на р. Печоре с. Усть-Цильма при отправлении в дорогу и в иных важных случаях (в начале и конце богослужения, в предчувствии скорой смерти) было принято обмениваться формулами, так сказать, «простительными». В 2007 г. от А. Н. Рочевой (1925 г. р.) в с. Трусове записано: «Ак вот у меня сын когда поезжат: “Мама, прости меня, грешного!” – “Господи простит пусть тебя, да Бог хранит да. Меня-то, грешну, прости ради Христа!” – прощаться-то ужнадо как на дорогу-то обязательно».

Несколько необычным бывало напутствие сузунских сибиряков-старожилов: «Святой Дух и Святая Природа, спаси и помилуй меня», – говорили они, крестясь.

Иногда приговор на дорогу мог быть совсем коротким. В Каргопольском районе Архангельской области, отправляя кого-либо в путь, говорили: «Подьте с Богом». Пожилая женщина из Тотемского района Вологодской области рассказывала: «И как внучки в дорогу уходят, я им говорю: “Идите с Богом”. Это как бы благословила». У русских жителей Советского района Кировской области записано устойчивое выражение «чтоб тебе завороту не было». Оно «говорится в ситуации, когда желают кому-либо удачи в каком-либо деле». Например, говорят так: «Давай, с Богом иди, чтоб тебе завороту не было». «Заворот» мог означать, что намеченное дело не исполнится, а это плохо. Прямой же путь вообще считается удачным, верным. Да и возвращаться – плохая примета.

В Новгородской области в конце XX в. местными жителями супругами Тимофеевыми записаны «самодеятельные» молитвы и приговоры-обереги, которые ими самими воспринимались как канонические и православные, хотя на деле это контаминация отдельных кратких заговорных формул и народных переделок церковных текстов. Так, когда отправлялись в путь, то, дескать, говорили: «Христос по пути, никто не мути!» Когда выходили из дома в лес, приговаривали: «Покров, Дух Святой! // Иди по пути со мной!»

Напутствие «С Богом!», по наблюдению М. М. Красикова, считается самым действенным у украинцев. У коми-пермяков – народа, находящегося под давним и очень заметным русско-православным влиянием, от женщины 1924 г. р. в недавнем прошлом записано, что мама учила её: «…Всё время, когда будешь куда идти, надо читать молитву: “Господи, благослови, Христос. Господи, береги, сохрани”».

Разумеется, напутствия и дорожные приветствия могли быть весьма разнообразными, здесь шла речь о самых распространённых. Важно то, что они возникали и укоренялись в народной речи при ситуациях, когда пути-дороги бывали долгими, трудными, изобиловавшими опасностями.

 

Молебен и благословение

Люди религиозные и сколько-нибудь состоятельные, поддерживавшие связь с приходским священником и своим духовником, перед отправлением в дальнюю дорогу непременно старались получить благословение.

И. Т. Посошков в книге «Завещание отеческое» (законченной в 1719 г.) советовал сыну, когда тот войдёт в возраст, во всём слушаться «отца духовного», то есть священника-духовника. Он писал: «И ты, сыне мой, ничесого (ничего. – В. К.) не моги без благословения отца своего духовнаго творити. И аще поедеши в путь, то, не приняв от него благословения, отнюд не езди». Получается, что нужно так поступать при всяком сколько-нибудь значимом житейском деле. Однако же в качестве примера Посошков приводил именно отправление в дорогу. Видимо, он подразумевал, что предстоящий дальний путь – это как раз тот самый случай, когда благословение совершенно необходимо.

У дворян и горожан было принято заказывать молебны перед отъездом.

Марта Вильмот из Великобритании, пожившая некоторое время в России начала XIX в., в письме из Москвы на родину от 18 декабря 1803 г. (по новому стилю) сообщала: «Перед дорогой княгиня с истинным благочестием приложилась к иконам всех святых и распорядилась, чтобы священник отслужил молебен за наше благополучное путешествие (русские всегда соблюдают и чтут этот обычай, который, мне кажется, заслуживает уважения)».

В первой части повести М. П. Погодина «Невеста на ярмарке», опубликованной в 1827–1828 гг., дано описание отъезда барыни Анны Михайловны с тремя дочерьми в дальний путь – на Нижегородскую ярмарку, чтобы там как-нибудь пристроить замужхоть одну из них. Пригласили к себе в дом священника с причтом. «Священник отпел путевой молебен, благословил дорожных, наделил их вынутыми просфирами и по получении двугривенного отправился домой, рассуждая с причетом дорогой о причинах путешествия, о скупости и прочих нравственных качествах Анны Михайловны». После этого «челядинцы мужеского и женского пола подошли с подобострастием к барыне и барышням, поцеловали у них руки и, получив наставление… вышли на крыльцо, кроме Емельяновны.

– Присядемте ж, друзья мои, – сказала Анна Михайловна, – по нашему православному обычаю, – а ты, Емельяновна, хоть на полу! – Все уселись, посидели несколько минут, встали, помолились богу… вышли к колымаге».

В повести В. А. Вонлярлярского «Ночь на 28-е сентября» (1852) дворянское семейство на зиму отправляется из своего поместья в Москву: «Выпал снег; уложили сундуки, обложили ими возок, кибитку, сани; отслужили напутный молебен, пообедали в десять часов утра, надели тёплые капоты, шапочки, присели на минуту, простились со мною, с дворней – и уехали!» Главный герой повести Н. Г. Помяловского «Молотов» (1860) выпускник университета Егор Молотов, прижившийся было в усадьбе помещика Аркадия Обросимова, уезжал оттуда: «Вот уже в зале накрыт стол белой салфеткой, раскинут огромный дорогой ковёр, из спальной комнаты принесена большая икона, свечи зажжены. Аркадий Иваныч настоял, чтобы отслужили напутственный молебен. Пришли священник и дьячок. Во время обряда, от которого Молотов хотел было уклониться, его посетили кротость и смирение. Ему представилось, что он, быть может, никогда не встретится с этими людьми, а после этого ему казалось дико и нелогично сердиться на них».

Вообще в дворянских семьях, что жили в усадьбах, при собственных крестьянах, приезд и отъезд превращался в целый ритуал, в котором обычно принимали участие и «люди» тоже.

Про Н. В. Гоголя рассказывали такой анекдот. Как-то раз его, дескать, спросили, отчего это он «сочинения свои испещряет грязью самой подлой и гнусной действительности». И он отвечал: ничего не поделаешь, я как нарочно натыкаюсь «на картины, которые ещё хуже моих». Вот, мол, вчера отправился он в церковь. Шёл по проулку, в котором располагался бордель. «В нижнем этаже большого дома все окна настежь; летний ветер играет с красными занавесками. Бордель будто стеклянный; всё видно. Женщин много; все одеты будто в дорогу собираются: бегают, хлопочут; посреди залы столик покрыт чистой белой салфеткой; на нём икона и свечи горят… Что бы это могло значить?» Встреченный пономарь, уже завернувший было в этот дом, отвечал, что там – молебен: «Едут в Нижний на ярмонку; так надо же отслужить молебен, чтобы господь благословил и делу успех послал». Такая запись находится среди бумаг известного литератора Н. В. Кукольника (1809–1868). В XIX в. известна была и другая, краткая версия этого же анекдота.

Писатель и публицист Н. Н. Златовратский (1845–1911) в рассказе о своём детстве «Мой “маленький дедушка” и Фимушка» вспоминал, как однажды его дед, сельский дьячок, провожал в путь свою родню:

«Но дедушка сделался ещё серьёзнее. Вдруг он как-то весь выпрямился и голосом, каким он обыкновенно говорил только в церкви, и то во время особенно торжественной службы, сказал строго бабушке:

– Анна, подай-ка мне образ!.. Ну, присядемте все, как по порядку, – прибавил он, когда бабушка подала ему образ.

Бабушка теперь совсем изменилась и стала такая смирная, послушная деду.

Мы все сели. Посидев несколько минут молча, все поднялись. Дедушка стал молиться, потом благословил образом батюшку и матушку (родителей рассказчика. – В. К.), потом меня с сестрой».

В допетровской России множество священников, монахов и прочих «духовных» собиралось по большим дорогам и по берегам рек, чтобы, завидя прохожего-проезжего, благословить его крестом в надежде за это получить от него награду. Такое полученное от «духовного лица» благословение оберегало на трудном пути.

И. С. Аксаков летом 1865 г. совершал путешествие по югу России. В двух подряд письмах к будущей своей жене А. Ф. Тютчевой, от 29 и 30 июня, он размышлял о напутственных молитвах. «Перед отъездом моим Маменька служила молебен о путешествующих в (московском. – В. К.) Благовещенском соборе (тут есть на стене особенный образ Спаса). Меня поразило Евангелие этого молебна: “Аз есмь путь и живот, и никто не придет к Отцу, разве Мною”». Аксаков обращался к Тютчевой: «Недаром Вы молились о путешествующих – я чувствовал, что несётся за мной по волнам чья-то молитва, я как-то смело и бодро опирался на чью-то молитву. О если б Вы испытывали то же ощущение! Как хорош молебен о путешествующих! Люди молят о хорошем шоссе – “Аз есмь путь”, – говорит Христос». По мысли Аксакова, хороший путь как раз в том и состоит, чтобы соответствовать воле Божией и покоряться ей: «Если б меня постигла беда в пути, и я умер хорошею кончиною, может быть, это и был бы настоящий путь, может быть, молитва достигла бы только тогда настоящей цели, а не той, которая видится сквозь призму человеческой конечности и ограниченности» (курсив автора. – В. К.).

А в простом народе было принято перед отправлением в путь прощаться, низко, «в ноги», кланяясь, – то есть просить прощения за вольные или невольные грехи, чтоб оставшиеся дома близкие «не поминали лихом». Распространённое обязательное выражение «не поминайте лихом» укоренилось настолько, что повсеместно бытует и ныне. Сходным образом прощения просила у близких и женщина, чувствовавшая приближение родов. Если роды были трудными и затягивались, то и она сама, и её мужобращались к пришедшим односельчанам: «Простите меня!» В общем, дальняя дорога, подобно трудным родам, воспринималась как тяжёлое и опасное для жизни испытание (да и сами роды представлялись чем-то вроде тяжкого и опасного пути – и для младенца, и для роженицы).

У русских Вятского края в XX в. получение напутствия, благословения на дорогу или на какое-либо иное предприятие выражалось словами «бласловить(ся)», «басловить(ся)», «бласловенье», «басловленье», «бласловление». Говорили: «Басловился ли ты у матери в дорогу? – Дала крестик на басловление»; «Этот крестик тебе даю на бласловенье от матери»; «Без родительского басловенья не будёт тебе пути»; «Ну, давайтё, бласловесь, поехали потихонькю».

А нищая братия, благодаря за полученную милостыню, непременно призывала Божье благословение доброму человеку на случай путешествия «по путям по дорожкам / и по чужим дальним сторонам…». Или так:

Примечательно, кстати, что в перечень опасностей попадал и «летучий змей» – явный образ мифологически понимаемого зла.

Вообще же в исполнявшихся нищими странниками и каликами перехожими духовных стихах тема дороги, осмыслявшаяся с точки зрения человеческой судьбы и суда Божьего, весьма выразительна. «Вы», то есть грешные души, обрекаемые на вечные муки, – это, в частности, те, которые при земной своей жизни ходили неверными путями:

Нетрудное, но зачастую спасительное побуждение – показать дорогу «заблудящему» – осмысляется здесь в переносном, в религиозном смысле как возможность «направить на путь истинный», «открыть глаза», привести к свету истины. Такая метафора, очевидно, подкреплялась и распространёнными легендами о том, как Бог (Христос, Богородица, святой Николай и т. п.) в виде простого человека, нищего, странника ходил по земле и как по-разному на него реагировали встречные. Например, в Полесье, в д. Присно Ветковского района Гомельской обл. в 1982 г. была записана легенда о том, как женщина не показала дорогу странствующему Господу: «И шоў гасподь па дарозе, а жэншчына жыта жала. А ён спрасиў: “Пакажы мне дарогу”. А ана яму рукой махнула: “Мяне врэмэни нема”. И ён казаў: “Дак нехай тебе век не буде врэмэни!”»

Указать путь страннику – действие обыденное, но при этом и символическое, религиозно значимое, ставшее частью народно-православного этикета.

Знаток удмуртских обычаев Г. Е. Верещагин подробно описал, как в ночь на Великий четверг – на 6 апреля 1889 г. – в удмуртской д. Ляльшур Шарканского прихода Сарапульского уезда Вятской губернии он, будучи священником, в качестве наблюдателя принимал участие в «слушании» (то есть гадании по доносящимся звукам о том, что может случиться в течение года). Одним из мужиков среди собравшейся идти за околицу «слушать» компании был С. И. – человек зажиточный и опытный.

«…С. И. начал давать нам “наставления” относительно того, что мы ничуть не должны нарушать правил гадания, т. е. чтобы ни идя, ни выслушивая, не издавали бы никаких звуков, а в случае надобности объяснялись бы мимикой. Наконец, когда он кончил свои наставления и предупреждения, взял кочергу, а Е. отдал косу, чтобы провести ей вокруг себя черту на месте выслушивания. Потом он сел на лавку, давая тем пример нам, чтобы сели и мы. Я не хотел сесть, думая, что это по отношению ко мне, как стороннему, не имеет важного значения. Но когда он сказал, что без этого нельзя идти выслушивать, я поневоле должен был покориться.

– Ну, ребята, идём, – сказал он. – Да смотрите, ничуть не издавайте никаких звуков, – повторил он свои наставления. – Говорить можно после, а теперь нельзя, – добавил ещё он.

С этими словами он встал и, сказав: “Остэ, Инмарэ” (благослови, Господи), пошёл к дверям.

– Зачем говоришь “Остэ”? Ведь выйти надо не благословясь, – заметил кто-то.

– Нельзя, брат, без этого! – сказал он. Пускай кто как хочет, так и делает. Но я теперь без этого на улицу не выйду. Как знать? Неровен час – встретишься с колдуном или с самим шайтаном; а благословясь безопасно. Хотя прежде старики и выходили не благословясь, но те времена прошли».

Для уважаемого, знающего местные традиции крестьянина благословение при выходе из дома – всё равно как словесный оберег от колдуна или шайтана. Хотя, действительно, выходить на гадание, по народным представлениям, лучше бы без призыва к высшим силам. В заговорных текстах путь за желаемым так и изображается: «Выйду не благословясь…» Быть может, он принимал в расчёт, что с ними в компании священник (пусть даже интересующийся всякими нехристианскими обрядами). Отметим в этом рассказе и указание на обычай присесть перед выходом на серьёзное дело, который касался всех присутствующих.

А у менее христианизированных по сравнению с удмуртами марийцев имелись специальные, оберегающие путников «божества дороги» – Корнымбал Юмо, Корно Юмо. К ним и им подобным мифологическим персонажам обращались при выходе из дома с просьбами о благополучном и безопасном пути.

 

Святые защитники

Т. С. Ильина, изучавшая нынешнюю народную культуру Русского Севера, писала: «В современной деревне чрезвычайно распространены молитвы “в путь”. Исследователи называют их по-разному. В научной литературе нам встретились два основных названия для этих текстов – заговоры… и молитвы… Отсутствие единого мнения на счёт того, к какому жанру можно отнести эти тексты, говорит о том, что они имеют нечто общее и с заговорами, и с молитвами». Сама Ильина добавляла, что они называются также «молитовками». Если люди, использующие формульно организованные словесные (вербальные) напутствия, на практике предпочитают именовать их «молитвами» и «молитовками», то это, по-видимому, означает, что, с их точки зрения, это такие тексты, которые находятся в русле субъективно понимаемой православной традиции. Уменьшительное «молитовка» может указывать, что люди осознают их отличие от канонических молитв, подкреплённых постоянным церковным обиходом, понимают менее официальный статус и вообще их краткость и полуимпровизационность (особенно теперь).

Обычный мотив формульных вербальных напутствий – упоминание о святых, об ангелах, о Господе Боге, о Богородице и Христе, которые присутствуют на той дороге, по которой нужно идти человеку. Они прикрывают его со всех сторон, охраняют и оберегают, отвращают от него всяческое зло. Таким злом представлялись и разбойники, и чародеи, и лютые звери, и «напрасная смерть», и болезнь.

Можно заметить, что оберегали в пути преимущественно те святые, которые ассоциировались с военной защитой и вообще считались воителями-защитниками – Михаил Архангел, Егорий Храбрый. Даже Николай Чудотворец – и тот понимался как заступник воинствующий.

Конечно, у Николы бывало много различных забот, но покровительство воинам, казакам, землепроходцам – важнейшая из них.

Русские женщины Водлозерья перед поездкой в лодке призывали «святую Марию» или же говорили: «Ангел во встречу, Господь по пути». В другом районе Русского Севера – в Северном Белозерье – до самого недавнего времени знали, что, прежде чем отправиться в путь, следует произнести специальную охранительную формулу. Например, такую: «Матерь Божья, Пресвятая Богородица, я в пути, а ты впереди, ангелы сбоку, Христос позади. Во веки веков. Аминь».

Подобные тексты были очень распространены. В Череповецком районе Вологодской области в 1987 г. записан такой рассказ: «Всегда надеюсь на Бога и его угодников. Ужкак из дома выхожу, обязательно скажу: “Спаситель впереди, Николай Чудотворец позади, попутчики мне во всех путях-дороженьках. Верни меня, Господи, на родную землю, в родной дом живую и здоровую”. Три раза надо сказать, а “аминь” говорить не надо».

Специальная «молитва» в таком случае могла быть и вроде этой, записанной в Новгородской области:

Ангелы-хранители, которые должны были, как в этой новгородской «молитве», «забегать вперёд» и «путь расчищать», в иных напутственных текстах призываются для того, чтоб указать определённо, чем им надлежит заниматься и как именно оберегать человека в странствии и вообще в жизненном пути. Вот как об этом говорилось в напутственном слове, привезённом в Западную Сибирь переселенцами-курянами:

В Полесье заговоры, произносившиеся перед отправлением в дорогу, были в недавнем прошлом весьма распространёнными. Обычно это тексты, в которых говорится о том, как святые оберегают человека в пути, сопровождая его, идя перед ним и возле него, а то и двигаясь ему навстречу. Иной раз в качестве обережных текстов и заговоров выступают широко известный в народе апокриф «Сон Богородицы», молитвы из круга «На сон грядущий», канонические молитвы «Живый в помощи» (90-й псалом), «Да воскреснет Бог…».

Насколько популярными были эти тексты-обереги письменного происхождения, можно понять по такому примеру. Как известно, в XVIII в. государство особенно рьяно и жестоко насаждало религиозное единомыслие. Сурово преследовалось то, что, в согласии с рационалистической и просветительской парадигмой того времени, определялось как «суеверие» и «волшебство». В конце 1730-х гг. было заведено дело на Евдокима Карамшина, дворового человека полковника Ивана Казакова. У обвиняемого обнаружили несколько «писем» и «таблиц», то есть заговоров и астрологических предсказаний. Он не отпирался и на вопросы судей прямо отвечал, зачем ему понадобилось это переписывать: «…Он Евдоким ездит часто по дорогам… а боится разбойников и лихих людей…» Кроме того, по его словам, в деревнях, куда ему приходилось заезжать, случается немало порчи. Вот он, дескать, и попросил у казака Василия Иванова «какой молитвы». Тот «вышеозначенное письмо дал ему списать… и при том говорил и кто сие де сию молитву читает и того человека бог помилует молитвами архангела михаила от воров и разбойников и от лихих людей и от порчи…». Столь же просто Евдоким говорил и об имевшихся у него астрологических предсказаниях: он списал «Сказание о злых днях преподобному Ефрему» и получил «таблицу о несчастливых днях» «ни для чего иного только для знания по которой он Карамшин и исполнял и в те месяцы и числа как выше сего показано в дорогу и никуда не ездил признавая за истинну». Судя по всему, обвиняемый не воспринимал свои действия как что-то предосудительное. А с другой стороны, в те годы ездить по дорогам и впрямь было небезопасно, так что и определение по «таблицам» подходящих для поездок дней, и текст оберегающей «молитвы» – всё это даже для грамотного человека, каким был Евдоким Карамшин, становилось насущной потребностью.

Все такого рода заговорные тексты строятся по модели огораживания пространства. Выделенное, ограждённое пространство должно оберегаться сверхъестественными помощниками и святынями. Тогда оно станет безопасным для находящегося в нём человека. По модели выгораживания безопасного пространства вообще многое обустраивалось в народно-православной жизни. Иконы, часовни, пригородные монастыри оберегали границы поселения: образы Спаса, Богородицы, Николая Чудотворца, Михаила Архангела (иногда также – других святых) размещались на городовых башнях и воротах, часовни ставились при въезде в деревню, а монастыри обычно бывали крепостями.

«Некоторые мотивы, характерные для народных молитв, произносимых в дорогу, семантически близки молитвам, содержащимся в молитвах “на сон”», – писала Т. С. Ильина. Это понятно: заговоры и молитвы «на сон грядущий» тоже строятся по модели выгораживания безопасного пространства, по периметру которого должны располагаться святые-охранители. В них призываются ангелы, святые, Богородица, Господь, чтобы охранять спящего. Иногда указывается, что человек оберегается крестом.

По мнению Т. Б. Щепанской, расположение фигур сверхъестественных помощников по отношению к идущему человеку в текстах народных напутственных молитв крестообразно: святые ограждают человека собою со всех сторон, как крестом. Щепанская даже называла их молитвами-«крестами». Правда, уже в одном из самых ранних известных учёным текстов с мотивом «человек в окружении святых» – в «Молитве ко власти приход» (из найденной в Карелии рукописи конца XVII – начала XVIII в.), кроме обычного ограждения святыми по сторонам от идущего человека, прежде всего говорится: «Стоит надо мною Спас с Пречистою Богородицею и святый Иван Предтеча…» Так что явно было стремление оградить себя не только по сторонам (впереди-сзади и слева-справа), но прежде всего и сверху. Тогда создавалось охраняемое, безопасное пространство со всех доступных сторон. Тем более что быть наверху – обычное для святых дело. Похоже, что суть формульного вербального ограждения – не в крестообразном расположении фигур охранителей, а просто в максимальной защищённости человека со всех сторон и даже сверху. А крест – он действительно защищал и оберегал, но с этим мотивом всё проще: нередко в таких текстах прямо говорилось: крестом крещусь, крестом защищаюсь, крест – моя оборона и т. п.

Кстати, прозвание Иоанна Предтечи буквально значит «идущий впереди, предшественник» – ведь он предшествовал Иисусу, приуготовлял его приход, он-то и распознал в Иисусе мессию. А согласно «Молитве ко власти приход», впереди человека движется «великий святитель Николае со триста аггелы», в то время как «святый Иван Предтеча» находится наверху, вместе со Спасом и Богородицей. И вообще Иоанн Предтеча – не слишком популярный святой в формульных вербальных напутствиях, и нечасто он идёт впереди, расчищая дорогу и защищая человека. Такое впечатление, что простой народ не слишком понимал смысл его старославянского прозвания. Иначе, как во многих других примерах, связанных с именами святых, Иоанн Предтеча (который ещё и «с крестом» – он Креститель) мог бы стать весьма частым предводителем путника в этих текстах.

Важнее всего было пустить впереди себя по дороге самого могущественного защитника. В речи вятских крестьян XX в. отмечено устойчивое выражение «и то Бог вперёд». Согласно толкованию лингвистов, помогавших составить «Словарь бабы Нюры», оно означает: «и то слава Богу, и то хорошо». Вот примеры его употребления: «Я кулижку присмотрела в ложбетине, дак на косево подсобирываюся. – Да я тамока в прошлом годе косила и три навильника накосила. – Ну и то Бог вперёд»; «Изба-то совсем оседаёт. Нонеча токо два бревна подвёл – всё недосуг. – И то Бог вперёд». По происхождению это, конечно, напутственная формула – призыв-пожелание, чтоб сам Бог находился впереди, охраняя человека от всяческой напасти в любой ситуации. Просто у напутствия расширилась сфера употребления.

Близкие аналогии славянским формульным вербальным напутствиям имеются в Библии, в православной традиции и даже в древневосточной ритуальной словесности – в аккадских заклинаниях и египетской «Книге мёртвых». Во всяком случае, по словам Т. С. Ильиной, «можно предположить, что народные молитвы с мотивом “человек в окружении святых” испытали влияние христианской книжности».

 

Богородица и Николай Чудотворец

В напутственных «молитвах» и приговорах, наряду с Богом, Господом, Иисусом, столь же часто поминалась и Богородица. На Руси был популярен восходящий к византийским образцам иконный тип Богородицы Одигитрии, то есть Путеводительницы. Иконы Богородицы нередко размещали над воротами, при входе в город или монастырь. К этому типу относится икона Иверской Богоматери, которая находилась в Иверской часовне Воскресенских ворот на Красной площади в Москве.

Интересно, что поминать Богородицу на бездорожье казалось уместным также в советскую эпоху, в том числе в шутку, и даже неверующим людям. Литератор М. И. Вайнер (род. в 1927 г.) вспоминал, как в позднесоветские времена в Пензенской области его подвозил молодой агроном на мотоцикле. Дорога была ужасна: «…В колеях вода, в низинах не лужи, а озёра целые. Агроном притормаживал перед ними и, прежде чем выехать, смешно, как молитву, произносил: “Эх, матерь божья, спаси от бездорожья!”»

Известно также, что Богородица на Руси обычно уподоблялась святой Параскеве Пятнице – иной раз вплоть до полного их неразличения. Видимо, и этим тоже можно объяснить то обстоятельство, что Параскева Пятница (она, согласно народным представлениям, была «вечной странницей») считалась покровительницей путников, а «пятницами» назывались часовенки, которые ставились на перепутьях и перекрёстках. Хотя надо иметь в виду, что Параскева Пятница была также связана с опасностями, болезнями и смертью, а всё это само по себе ассоциировалось с дорогой и дорожными перемещениями.

В полесской д. Присно (Ветковского района Гомельской обл.) был записан заговор на отправление в дорогу, обращённый к Матери сырой земле:

Очевидно, этот текст создан под воздействием богородичных акафистов. Так что призывание помогающей в пути заступницы и спасительницы Богородицы понятным образом переходит в обращение к Матери – сырой земле.

Самым популярным покровителем путников в дальней дороге был по всей Руси Николай Чудотворец. В церковных песнопениях он именуется спутником путешествующих. Он и по сей день остаётся главным защитником тех, кто в пути. Именно к нему обращаются с молитвами, хотя бы самыми краткими. Как писала Т. А. Бернштам, в качестве покровителя «всех странствующих и путешествующих» святитель Николай «превратился в символ измерения пространства как такового…» (разрядка автора. – В. К.). Это, по её словам, «в максимальной степени отразилось в христианской топографии Русского Севера» – там было множество часовен, храмов, монастырей, крестов в его честь, мест явления чудотворных икон. Так оказались отмечены пути освоения Русского Севера, куда в разное время переселялись люди разного социального положения и из различных местностей.

В середине XIX в. во Владимирской губернии был записан духовный стих о «Николе Мокруше» (то есть Николе Мокром), который начинался так:

Ровно полтора века спустя во Владимирской области записали вариант этого стиха с таким вот началом:

Никола – путник, странствующий святой. А то, что он ходит и по летней дороге, и по тропинке зимней – это, как верно подметила опубликовавшая владимирский духовный стих Т. В. Хлыбова, «связано со своеобразным обыгрыванием двух дней празднования святому (весенний/летний и зимний Никола)». По её мнению, стих близок к обрядовым песням (обходным колядным и волочёбным), для которых также характерен «мотив дороги, представленный глаголами движения…».

По наблюдению Т. В. Цивьян, занимавшейся темой странствия и движения в поверьях о Николае Чудотворце, чудеса, которыми сопровождались явления этого святого и его чудотворных икон, «нередко связаны с подчеркиванием движения, дальнего пути» (курсив автора – В. К.). Так что недаром перед дальней дорогой обращались обычно к нему, да ещё к самому Богу. Например, как в рассказе П. И. Мельникова-Печерского «Красильниковы» (1852): «Призвав бога в помощь, Николу на путь, снарядил я Митьку…» Или в его романе «В лесах»: «Храни тебя Господь!.. Бог на дорогу, Никола в путь!» В написанной по воспоминаниям детства книге И. С. Шмелева (1871–1950) «Богомолье» (1931) старик Горкин, отправившийся из Москвы в Троицко-Сергиеву лавру вместе с мальчиком, от лица которого ведётся повествование, проходя через Никольские ворота Московского Кремля, говорил ему: «Крестись, Никола – дорожным помочь».

Известно замечательное присловье, указывающее на это свойство Николы, который был и странником, и небесным покровителем странников: «Всем богам по сапогам, а Николе боле, что ходит боле».

У казаков Верхнего Прикубанья до XXI в. сохраняется обыкновение ставить ему свечу при некоторых случаях – в том числе и перед дальней дорогой.

Вот такой рассказ, вполне типичный, был записан в Муромском районе: «А Никола-чудотворец помогает в путях. Никола Милостливый. Его в пути просят. У нас одна ходила за клюквой в лес и допозна. И дорогами спуталась, заплуталась. И вот она стала молиться: “Никола Милостливый, помоги!” И вот, говорит, не то её догоняет, не то навстречу идёт – старичок идёт в лапотках». Вот этот-то старичок и подсказал, где она находится и куда ей надо двигаться. Да и пропал. «Это сам Никола и был».

В начале XX в. в Ильинской церкви с. Яндебы Лодейнопольского уезда Олонецкой губернии находилась явленная икона Николая Чудотворца. Говорили, что обретена она была на окраине перелеска, возле дороги, ведущей из Яндебы в Тененицы. На месте обретения когда-то давно построили часовню, в которой икона сперва и хранилась. К XX в. часовни там уже не было, а стоял придорожный крест, икону же перенесли в Ильинскую церковь Яндебы. В этой церкви к дню жён-мироносиц, что на третьей неделе после Пасхи, проводились специальные молебны, и на них собирались богомольцы из соседних приходов. По словам Н. С. Шайжина, «праздник этот имеет оригинальное название “дорожного Николы”, в отличие от Николина дня 9-го мая – “летнего Николы”» (курсив автора. – В. К.).

В Тюменском уезде Тобольской губернии в начале XX в. при проводах Масленицы в день Прощёного воскресенья (или, как там обычно говорили, в «целовник») прямо-таки спектакль разыгрывался. «Честную масленицу» изображал толковый, хорошо знающий обряд крестьянин, а сопровождали её «казаки» во главе с «воеводой». Этот-то «воевода» декламировал шутейный «паспорт» Масленицы. Там, в частности, шла речь о том, как неумеха-торговец «Яковский блин, Маркитан-господин» выезжал с рынка «в Екатерин-городе», не распродав своего товара, и направлялся «до Шадринова двора»:

Николай Чудотворец обозначался тут по-простецки – Николой, батюшкой, даже «богом» (так в народе нередко именовали святых), причем богом «бурлацким», то есть мужицким. И он-то как раз должен был, минуя недешёвый перевоз на р. Исети, благополучно доставить путника по назначению.

В конце 1990-х гг. у русских старообрядцев Забайкалья было записано несколько напутных присловий, в которых люди обращаются к Николаю Чудотворцу. Например, в с. Тарбагатай отмечен такой текст: «Святитель Христов Никола, спаси и сохрани нас от беды, от напасти, от напрасной смерти». А в другом тексте просят Николая сохранить рабу Агафью «в пути, в дороге»; прийти к ней, помочь ей вместе со всеми святыми.

Согласно народным представлениям, Николай Чудотворец заботился о том, чтобы обезопасить дороги от разбойников. По Белому морю рассказывали предания о живших на островах трёх братьях – богатырях, колдунах и разбойниках. Звали их Калга (или же Колга), Жогжа (либо Жожга, Жижга) и Кончак. Они бесчинствовали на путях и даже повадились грабить соловецких паломников. В изложении С. В. Максимова об этом говорится так: «Живут-то они этак год, другой, третий, да живут недобрым делом: что сорвут с кого, тем и сыты. Ни стиглому, ни сбеглому проходу нет, ни удалому молодцу проезду нет, как в старинах-то поётся. Шалят ребята кажинной день, словно по сту голов в плечи-то каждому ввинчено. Стало проходящее христианство поопасываться. В Соловецкой которые богомольцы идут, так и тех ужстали грабить…» Сюжет об избавлении от злодеев, мешавших проходу-проезду, похожна древние мифы и легенды о том, как герой – Тезей, Эдип, Илья Муромец – «очищает» пути, спасает люд честной от кровавого разбоя. А в беломорском предании спасителем выступил «неизвестный старичок, с палочкой в руках», «старичок с клюкой: седенький экой, дрябленький». В одном варианте он прямо назван «Миколаем-святителем», который де служил «поваром на морском судне». Действовал святитель так: «Старичок тихонько подошел к нему и быстро ударил его своим посохом»; «Старичок-то клюкой и ударь его – и убил, наповал убил»; «Миколай его ключкой хлопнул по головы – и пар вышел…» В этом, сравнительно позднем, предании, бытовавшем вблизи одного из центров русского православия, седой старичок – Николай Угодник, которому приписывается обладание заветным атрибутом – дорожным посохом, внешне ведёт себя совсем не так, как подобало бы воинственному герою-богатырю (Илье Муромцу, Тезею). Но результат тот же – чудесной силою пути избавлены от колдунов-разбойников. В народных преданиях Русского Севера именно святым приписывалась забота о дорогах и тропах: они их прокладывали. И это, как правило, не обычные пути, а те, что пролегали по труднопроходимым местам, ведя к местным святыням.

Интересно и такое вот превращение Николая Чудотворца. У кашубов он представлялся чем-то вроде лесного духа-хозяина, который загадывал заблудившимся загадки. Обычно это было требование угадать его имя (вот оно: «Nikolaj»). Тех, кто отгадывал, он отпускал и даже выводил на дорогу. А те, кто отгадать не мог, продавали душу чёрту.

На древнерусских каменных иконках-оберегах нередко изображался святой архидиакон Стефан. По словам изучавшего сюжеты иконок Н. Г. Порфиридова, изображений Стефана встретилось ему «неожиданно много», причём «большей частью в соединении с Николой». Порфиридов высказывал такое предположение: «Кажется, объяснение даёт один живописный памятник XIV в., на котором Стефан изображён также с Николой и подписан “попутник”. Этот эпитет позволяет считать, что Стефан, как и Никола, в мире представлений древнерусского человека жил как покровитель путников, людей, отправляющихся и находящихся в опасной дороге».

Собирательница фольклора В. В. Запорожец записала от уроженки г. Сызрани С. Е. Лавриненко короткую «молитву на добрый путь»; её тип вполне обычен, а призывается в ней только один заступник – Николай Чудотворец:

Николай – это, так сказать, основной и главный покровитель путников. Но вот в Сарове – святом месте, где прославился Серафим Саровский, – там именно Серафим и стал помощником паломников, которые брели со всех краёв к нему на поклонение. А ещё оберегал странников Георгий Победоносец. Именно в осенний Юрьев день (26 ноября по старому стилю) ему старались служить молебны при отправлении в дальний путь. В духовных стихах он предстаёт кем-то вроде демиурга, устроителя Русской земли, который на ретивом коне объехал её всю из конца в конец, проложил пути-дороги и установил правильный миропорядок. В восточнославянской заговорной традиции за магической защитой при выходе в путь (а также при подходе к судьям и начальству) часто обращались к Георгию Победоносцу. Мореходам в Древней Руси покровительствовал святой Фока, хотя впоследствии более популярным у моряков стал опять же Николай Чудотворец.

По наблюдениям В. Л. Кляуса, который специально изучал заговорные напутственные формулы, чаще всего они встречаются именно в русской народной традиции – даже в украинской и белорусской они менее заметны. Формирование и активное бытование таких заговоров связано, по его мнению, с интенсивной миграцией населения, начавшейся в XVII в. и продолжающейся до наших дней. «Характерно, – писал он, – что большая часть имеющихся в нашем распоряжении записей относится к Русскому Северу и Сибири, где проживают наиболее энергичные, предприимчивые и не боящиеся путешествовать на далёкие расстояния группы русского народа». Это же замечали и другие исследователи русской народной традиции Сибири. Е. Ф. Фурсова указывала на значительную распространённость и хорошую сохранность заговоров «в путь-дорогу» на юге Западной Сибири. По её суждению, «подобное наследство можно рассматривать как свидетельство мифологического сознания российских переселенцев, которые ехали с выученными от бабушек “молитвами” в далёкую Сибирь».

 

Современные народные напутственные и охранительные тексты

Формульные вербальные напутствия, имеющие такую важную для простого человека прагматику, столь древние аналогии и такие соответствия в библейской и православной традиции, оказались весьма устойчивыми. Они приспосабливаются к иным житейским ситуациям, по их шаблону и в наши дни конструируются разнообразные охранительные тексты. Так что и сейчас можно встретить переиначенные, приспособленные к современным ситуациям, но всё же выстроенные по старым образцам напутственные и охранительные народные молитвы.

Например, подобные тексты могут использоваться спортсменами. Харьковчанка М. А. Еленевич (1985 г. р.), мастер спорта, обладательница чёрного пояса (1-го дана) по таэквон-до, в интервью собирателю в 2005 г. признавалась: «Вообще-то я не очень верующий человек, но перед выходом на спарринг я читаю про себя одну молитву, которой меня ещё давно научила бабушка». Молитва это такая:

Опубликовавший это свидетельство М. М. Красиков так прокомментировал его: «Выход на ринг осмысляется современной спортсменкой как вступление в чужое пространство, поэтому “дорожная” молитва абсолютно точно подошла к данной ситуации». И добавил: «Известно, что подобные молитвы читают иногда (“про себя”) студентки перед входом в экзаменационную аудиторию».

В ноябре – декабре 2007 г. в палате № 13 отделения хирургической неврологии Кировской областной клинической больницы одна из пациенток, пожилая женщина, переписывала и давала соседкам такой текст (орфография и пунктуация сохранены):

Листок с молитвой держали под подушкой. Зачин этого текста явно восходит к распространённым в народе напутственным заговорам.

Похожий текст (народная молитва для успешного лечения) опубликован В. В. Запорожец:

Летом 2012 г. в центре г. Кирова (Вятки), во дворах, был найден напечатанный в типографии ежедневник (по странице на каждый день года) в зелёном картонном переплёте. Ежедневник использовался для текущих записей – не вполне упорядоченных заметок, выполненных более или менее грамотно. Многие из них датированы. Книжка заполнялась с 2006 до осени 2011-го г. Заметки можно свести к таким темам: во-первых (и более всего) – здоровье; во-вторых, садоводство (так на Вятке называют работы на личных загородных участках) и заготовки овощей; в-третьих, рецепты кушаний; в-четвёртых, адреса и номера телефонов. Понятно, что делавшая записи пожилая женщина страдала разными недугами. У неё болели глаза и скакало давление. Её иногда навещали дежурные врачи и медсёстры из районной поликлиники. Она лежала в офтальмологической и гериатрической больницах, где познакомилась с несколькими другими женщинами. А на многих листах книжки – результаты постоянных, утренних и вечерних, измерений кровяного давления.

На двух страницах под заголовком «Волжские частушки» переписано семь пронумерованных четверостиший на злободневные общественные темы, явно созданных некими мастерами поп-культуры.

И вот в таком контексте – несколько «молитв».

Видимо, к 2006 г. относится запись:

«Молитва.

Ангел мой, пойдём со мной, ты первый, я за тобой. А ты, Пресвятая Мать» (текст обрывается).

Через несколько десятков листов – запись, сделанная более твёрдым почерком другого человека:

«Ангел мой, пойдём со мной, ты первый – я за тобой. А ты, Пресвятая Мать, пойдём у стола постоять. Дай силу крепости. Иисус Христос, сними меня со стола, как тебя снимали с креста. А ты, Святой Отец, дай хороший конец. Амин, амин, амин».

На этой же странице, ниже:

И на отдельном листке в клеточку, вложенном в ежедневник:

«Ограждающая.

Шёл Иисус Христос с небес, нёс ограждающий крест, оградил он крестом своим всё небо и землю. Господи! (3 раза крестятся). Огради рабу Божию Раису в поле, в доме, в дороге. Господи! (3 раза крестятся). Огради рабу Божию Раису от зверя, от змея, от лихого человека. Господи! (3 раза крестятся). Огради рабу Божию Раису от воды, от огня, от потопа, от Божия пламени. Господи! (3 раза крестятся). Иисус Христос и Пресвятая Дева Мария, спаси, сохрани от всех болезней и невзгод».

Текст, начиная с первого возгласа «Господи!» и до конца – подчёркнут. Сбоку – приписка: «Повт[орять] 3 раза, лучше утром».

Н. А. Козина (1956 г. р.), работавшая в гардеробе женской консультации Магнитогорска, стала делать номерки (по-местному, «бирки») разных форм из линолеума и украшать их надписями-благопожеланиями, обращёнными к посетительницам. Многие надписи – о здоровье, о детях. Среди прочих – такая: «Ангел мой / Пойдём / со мной / ты в / перёд / я / за тобой / Божья роса / выжги дьяволу глаза». Такое впечатление, что посещение женской консультации в ответственный момент жизни воспринимается как начало трудного и опасного пути.

Формульные вербальные напутствия применяются в наши дни ещё и перед путешествием на самолёте, перед всяким сложным делом – и медицинской операцией, и экзаменом.

В книге вятского журналиста Е. А. Пятунина приведена (без указания источника) «Молитва для водителей о сохранении и помощи в пути». В ней, кроме обычных, традиционных обережных формул, есть такие слова: «Избави мене от злаго духа лихачества, нечистой силы пианства, вызывающих несчастия и внезапную смерть без покаяния. Спаси и помози мне, Господи, с чистой совестию дожить до глубокой старости без бремени убитых и искалеченных по моему нерадению людей…»

Вообще-то такого рода тексты в последнее время становятся всё более заметны. В Краснодарском крае, кажется, в 2008 г. была проявлена инициатива с внедрением новых, православных правил дорожного движения – количеством десять. На это примечательное событие откликнулся автор злободневных стихотворных фельетонов Дмитрий Быков. В его изложении это выглядит так: «Когда машина закипает, молитву кротко сотвори. Когда дорогу уступают – сигналом поблагодари. А пешим всем необходимо простое правило блюсти: увидя, что спешит водила, его смиренно пропусти. Захочешь перейти дорогу – перекрестись, и в добрый путь!» и т. п. В таком простецко-клерикальном контексте и самодельная вятская «молитва для водителей» выглядит вполне органично.

 

Обереги в пути

Примечательна старинная марийская народная пословица, которая в переводе звучит так: «При выезде на дорогу имей при себе оружие (защиту; букв.: нож с топором)». А таджики говорили: жизнь человека в пути – что слеза на краю ресницы.

В дорогу брали с собой разные обереги и амулеты – предметные и растительные, суеверно-языческие и христианские.

И. П. Сахаров писал: «С незапамятных времен ведётся поверие, что если кто хочет быть цел в дороге, тот запасайся для этого вощанками, в которых сварен был чертополох. В великорусских губерниях промышляют вощанками старушки-переходницы, исходившие все пути и дорожки от Москвы реки до Иордана. Для совершения обряда чертополох предварительно кладётся на семь дней и ночей под подушку. Его не должен никто ни видеть, ни трогать. На восьмую ночь, последнюю на святках, приносят чертополох к старушке-переходнице. Она варит его, с особенными обрядами, с воском и ладонном (так! – В. К.). Вываренная вощанка зашивается в ладонку». Старушками-переходницами Сахаров именовал странниц. Он сообщал, что они приносили чертополох на север «с киевских полей», имея в виду, очевидно, только лишь колючие и липучие плоды этого растения. Если вообще можно доверять этому рассказу Сахарова (он известен своими, скажем так, неточностями), то чертополох, пристающий к одежде «странных людей», стал, таким образом, ассоциироваться с дальней дорогой. Примечательно, что и варили чертополох также сами эти странницы. А колючки приобрели значение отпугивающее и охраняющее, как это обычно случается в народной культуре со всем тем, что остро и колко.

В старинной тетради-травнике, которую в конце XIX в. переписал знаток удмуртских и русских народных традиций Г. Е. Верещагин, говорилось о волшебной траве, именуемой «царь». Она росла «на болотах, где клюква родится» и помогала от многих бед и напастей. Вот её-то рекомендовалось брать с собою «которому человеку ездить».

Разумеется, были и другие чародейные травы, помогавшие путнику, оберегавшие в дороге, спасавшие от разбойников, колдунов, прочих злых людей и демонов, на которых можно было набрести в дороге.

У русских крестьян Среднего Урала предохранительным средством от «уроков» (то есть от недомогания, обычно вызываемого магическими средствами) служила поваренная соль. Например, перед тем, как детям выйти на улицу, мать могла посыпать им головы поваренной солью. И отправлявшийся в путь ямщик посыпал солью спины лошадей. В качестве дорожного оберега иногда брали с собой «громовую стрелу» или же щепки дерева, разбитого молнией, – эти особенные предметы старались заполучить и хранили в доме. Отправляясь в дальнюю дорогу, русские жители Архангельского края сыпали немного соли на голову или за ухо. И вообще в народной культуре соль считалась мощным охранительным средством. Её, как и хлеб, освящали в церкви. Она применялась от сглаза.

С XIV в. на Руси, как ранее в Византии, изготавливали литые медные панагии – специальные изделия из двух круглых створ, соединённых шарниром. В монастырях совершались возношения части просфоры в честь Богородицы (собственно, именно Богоматерь греки и называли «Панагиею», то есть Всесвятой). А затем освящённый во имя Богородицы хлеб брали в дорогу, считая его спасительным средством. Если в пути человек заболевал, то вынутая из панагии частица освящённого хлеба заменяла причастие. Обряд возношения богородичного хлеба – «чин панагии» – был заимствован из Византии. Он совершался не только при монастырях, но также и при великокняжеском, а позднее – при царском дворе. Медные панагии получили особое распространение в XV–XVI вв. Панагии могли быть не только медными, но также и каменными, костяными, деревянными. Всё же чаще они бывали металлическими, даже золотыми и серебряными. Эти особые двустворчатые священные ёмкости для хлеба в церковных описях тех времён именовались «воротными, «походными», «складными». На медных панагиях обычно бывали изображения Богородицы, распятия, Троицы.

Как уже было отмечено, Богородица сама по себе считалась заступницей и помощницей в пути. Кроме того, охранителем в пути был домашний хлеб. Значение хлеба в традиционной духовной культуре славян весьма разнообразно, оно включало также свойства оберега, отгонявшего всякое зло. Отправлявшемуся в дальний путь давали с собой хлеб не только как пищу, но и в качестве талисмана.

Так бывало у русских, равно как и у других земледельческих народов, например украинцев. У тех кусочки хлеба вместе с бумажкой, на которой была записана молитва (псалом «Живый в помощи»), давали уходящему на войну. А испечённый перед отправлением в путь хлеб, оставаясь дома на столе, хранил путешественника. В Вятском крае отмечены слова «попутник» (употреблялось только во множественном числе), «подорожник» (чаще – во множественном числе). Это «хлебное изделие, испечённое в дорогу». И вот пример из народной речи: «Подорожники забывать нельзя: плохая примета». Наверное, потому и сложилась такая примета, что эта обрядовая выпечка во время пути охраняла путника. В д. Старое Закружье Ветковского района Гомельской области Белоруссии в 2008 г. записан рассказ о том, что в церковный праздник Фомино воскресенье «даюць же ўсiм хлеб на здароўя i для храненiя ўсяго года… цi ты ў машынi едзиш, цi ты пешкi ходзiш, штоб крошычка хлеба етага ляжала ў карманi». Оберегающее значение хлеба характерно и для удмуртов. «Утром удмурт не выходил из дома, не отведав хлеба, который, по его представлению, обладал магической силой оберега. Отправляясь в дорогу, брал с собой кусок хлеба, ибо неизвестно, как сложится день вдали от дома, и домашний хлеб не только утолит голод, но и убережёт от порчи, сглаза и злых духов. Неспроста удмурты говорят: “Нянь ке вань, кыз улын но умой (С хлебом и под елью хорошо)”». В дороге удмурты хлеб ломали и бросали кусочками на обочину – для умерших. При этом их просили: «Дайте нам лёгкой дороги, пусть наша дорога будет как по маслу». Кроме того, у них отмечено такое поверье: будешь есть обгоревший хлеб – не станешь плутать по лесу. Или – чуть иначе: если будешь есть хлеб, не отломив предварительно кусочек, то заблудишься в лесу. Близкородственные удмуртам коми-пермяки также использовали в своих обрядах защитные функции хлеба. Исследовательница коми-пермяцкой народной традиции Т. Г. Голева писала, что «хлеб в обрядах коми-пермяков часто выступает аналогом иконы…». В 1850 г. где-то в «Средней России» был отмечен такой русский обычай: «Когда выезжают в дорогу со двора, то с хлебом солью отпускают лошадей, т. е. помолясь Богу, хлеб посоля дают лошадям». Так что иной раз и лошадей в дорогу провожали хлебом.

Не только готовый хлеб, но и тесто тоже иногда использовалось в качестве оберега.

Хлеб как окультуренное, обработанное зерно, очевидно, ассоциировался с домом, с мифологически безопасным пространством. Судя по всему, символика «путных» панагий как обережных амулетов возникла на пересечении двух народно-христианских обрядово-мифологических рядов, в которых и Богородица, и освящённый хлеб имели отношение к безопасности в дороге.

И конечно же, кроме специальных «путных» панагий, оберегами на дороге могли стать и иные священные предметы православного культа – крестики, складни, змеевики, медные или каменные иконки. Знаток каменных древнерусских иконок Н. Г. Порфиридов отмечал, что они служили личными амулетами-оберегами. Их назначением было хранить владельца от разнообразных опасностей – от болезней, смерти, от демонских наваждений. Причём преимущественно в пути, в походе, в бою. Дорога, военный поход – это именно те ситуации, когда более всего требовалась сверхъестественная помощь и поддержка. В связи с этим показательно, что чаще всего на каменных иконках изображался Николай Чудотворец. Ведь он был и дорожным помощником-охранителем, и военным защитником.

А сейчас чуть ли не в каждом втором автомобиле встретишь небольшие, дешёвого изготовления, яркие иконки. Дорога и в старину, и в наше время – пространство неопределённости и опасности. И люди, как умеют, стараются защититься.