ГЛАВА 1

Эбахон играл Чайковского — Первый концерт для фортепьяно с оркестром. Пианино, которое солдаты вытащили на вечернюю лужайку из комнаты, служившей администрации и врачам лепрозория чем-то вроде клуба, звучало глухо во влажной духоте тропического леса.

Эбахон играл, полузакрыв глаза и откинув голову, на крутом лбу его серебрились крупные капли пота, кремовый мундир с золотыми эполетами был расстегнут.

Гирлянды разноцветных лампочек, протянутые между шестами, вкопанными вокруг поляны, фантастической мозаикой отражались в полированных поверхностях пианино, и оно казалось пестрым, словно костюм десантника.

Слушатели — белые наемники да с полдюжины офицеров-гвианийцев из свиты Эбахона — сидели в низких плетеных креслах вокруг столиков, беспорядочно разбросанных по лужайке. Трава на ней была срочно, на английский лад, подрублена мачете — солдатам пришлось поспешить, чтобы подготовить этот «зал» на открытом воздухе к вечернему приему в честь бывшего губернатора, а ныне маршала и президента новорожденной Республики Поречье.

На столиках — бутылки всех цветов и размеров, подносы с сандвичами, высокие стаканы, набитые кубиками льда, пачки сигарет.

Столик, за которым сидел Петр, стоял к пианино ближе других, и один стул возле него был пуст: это было место самого президента. Он лично распорядился насчет того, кто должен был сегодня составить ему компанию за столом: сестра Урсула, Питер Николаев и главнокомандующий Рольф Штангер.

Маленький англичанин Блейк, «человек „Шелл“, сидел за одним столиком с толстяком Аджайи, Жаком и командиром Кодо-6 бородачом Кэнноном. Коллеги Петра прибыли из Обоко вместе с Эбахоном, и теперь им явно не терпелось задать ему множество вопросов. Но президент, как только увидел Петра, не отпускал его уже от себя ни на шаг. Он не дал Петру перекинуться парой фраз даже с Войтовичем, грубо заявив Анджею, что „господин советник сейчас очень занят“.

Войтович ободряюще подмигнул Петру и отошел, оставив его рядом с президентом, Жаком, Штангером и другими командирами наемников на небольшом плацу, расчищенном в лагере Кодо-2; они должны были принимать парад командосов, над подготовкой которых так потрудились Жак, Браун, Жан-Люк и их коллеги.

Президент остался доволен парадом. Когда вся Команда-2 в заключение смотра выстроилась на плацу, он произнес несколько прочувствованных слов и лично приколол на куртки белых наемников значки-эмблемы — череп и скрещенные кости.

— Этот знак, — напыщенно сказал он в заключение, — означает символ верности, верности вождю и военачальнику. Это знак древних германских воинов, клявшихся быть верными своим вождям и за гробовой чертой.

Сидя за столом рядом с Николаевым и слушая Чайковского, Рольф Штангер задумчиво теребил пиратскую эмблему, приколотую к его куртке.

Много бы дал Петр сейчас, чтобы узнать, о чем думает этот профессиональный наемник, стареющий «солдат фортуны», достигший вершины своей карьеры — поста главнокомандующего мятежной армии. Впрочем, кое о чем можно было догадаться по тому разговору сегодня утром, когда Штангер повел речь с ним, с Петром, об интересах неких, пока еще анонимных деловых кругов — вояка Рольф явно подумывал об обеспечении своей старости.

Петр перевел взгляд на Элинор — сестру Урсулу. Она сидела, откинувшись на спинку кресла, закрыв глаза, и лицо ее было бледно, пальцы рук, вытянутых, лежащих на краешке стола, стиснуты.

Она была вся во власти музыки, она была не здесь, она была далеко от этой поляны в африканском буше, от этих дурацких разноцветных лампочек, вокруг которых бешено метались нетопыри, пожирая хороводы стремившихся на свет ночных бабочек, далеко от парней в пятнистой форме, скучающих над стаканами пива.

И вдруг Петр понял — Эбахон играл для Элинор, для таинственной белой монахини, для бывшей туземной жрицы, мечущейся в поисках самой себя.

Но вот последние аккорды, Эбахон опустил руки и уронил на грудь свою тяжелую, начинающую лысеть лобастую голову…

Несколько секунд тянулась пауза, потом раздались вежливые аплодисменты. Эбахон встал, устало кивнул аплодирующим и пошел к своему месту за столиком — между Штангером и Элинор, и Петр увидел, что он смотрит в глаза Элинор, а она отвечает на этот взгляд.

— Браво, — вежливо сказал Штангер, когда Эбахон взялся за спинку своего кресла.

Эбахон кивнул. Он продолжал смотреть прямо в глаза Элинор, широко раскрытые, завороженные. Штангер заметил это, уголки его тонких бледных губ чуть заметно искривились.

Запыхавшийся солдат, босоногий, в белом фартуке, навис над столиком с подносом, уставленным новыми бутылками и чистыми стаканами. Эбахон вопросительно приподнял бровь…

— Коньяк, — еле слышно выдохнула Элинор, и Эбахон, поспешно налив в стакан, взятый с подноса, несколько капель мартеля, протянул его Элинор.

— Вам надо было стать артистом. Вы околдовали меня, — сказала она тихо, беря стакан.

— Нет, я — солдат, — мягко улыбнулся Эбахон. — Всего лишь солдат, сражающийся за счастье моего народа. А что касается колдовства… — продолжал Эбахон, пристально глядя в порозовевшее лицо Элинор, — то я слышал, что вы…

— Да, я была жрицей Ошуна, — выдохнула Элинор.

— И можете предсказывать будущее… Элинор усмехнулась.

— Будущее? И вы поверите предсказаниям жрицы, предавшей языческого бога и ставшей невестой Христа?

— Если всевышний предначертал вам этот путь, значит, вы выполняете его волю, — раздался за спиною Петра голос Жака.

Петр оглянулся: Жак подошел к столику вместе с Бобом Рекордом… одетым в пеструю форму десантника. Оба были пьяны и на ногах держались нетвердо.

— Сестра Урсула или жрица бога Ошуна… какая разница, как зовут Кассандру в наше время? — вызывающе продолжал Жак. — Если вам, мадам, принадлежит дар видеть будущее, просто свинство зарывать такой талант в землю! — Он обернулся к мрачному Бобу: — Ты согласен со мною, парень?

Тот кивнул, избегая напряженного, вопросительного взгляда Элинор, которую явно удивило появление Боба в форме наемника.

— Хорошо! — вдруг решительно встала она. — Вы настаиваете?

Взгляд ее был устремлен на Эбахона. Тот быстро кивнул. Элинор перевела взгляд на Штангера:

— И вы?

Немец неожиданно смутился:

— Я… н-не… очень…

— А вы?

Этот вопрос был обращен уже к Петру.

— Если судьба моя решена наперед, то я предпочел бы играть втемную. Так интереснее…

— А вам, господа, я предскажу судьбу, хотите вы этого — или нет, — твердо сказала Элинор, обращаясь к Жаку и Бобу.

— Это будет дьявольски занятно, — ответил за обоих француз.

Элинор обернулась к Эбахону:

— Мне нужны орехи кола, собака, коза и белая курица… Кола и курица у меня есть, но вот собака и коза…

Эбахон вопросительно взглянул на Штангера, потом на ухмыляющегося Жака:

— Френчи?

— Мои парни сожрали все живое на двадцать миль вокруг, — расхохотался Жак. — В сыром виде, как учит их сержант Браун.

Конечно, если великий Ошун требует жертв, я прикажу совершить набег на какую-нибудь дальнюю деревню. Или привести собаку и козу от прокаженных Элинор закусила губу:

— Хорошо! Попробую обойтись курицей… Но вам придется подождать…

Она резко повернулась и быстро пошла к домику миссии. Штангер, проводив ее хмурым взглядом, обратился к Бобу:

— Значит, Френчи все-таки уговорил вас, — обратился он к хмурому Бобу Рекорду и дотронулся до его пятнистого рукава. — А как же миссия?

— У всех у нас тут одна миссия, — мрачно отозвался Боб. Эбахон ободряюще положил руку на плечо Боба:

— Ничего! Война, а не молитвы — удел мужчины. Мне говорили, вы сражались во Вьетнаме, у вас есть боевой опыт. Мы заключим с вами контракт как с ветераном: хорошее жалованье, премия за каждый бой, страховка и выходное пособие. Вы знаете наши условия…

Боб безразлично кивнул.

— Этот парень будет служить у меня, — тоном, не допускающим возражений, заявил Жак. — Это было главное условие, на котором он согласился принять участие во всем, что здесь происходит.

Эбахон и Штангер переглянулись.

— Вот видите, мистер Николаев, с какими своенравными парнями нам здесь приходится иметь дело, — неожиданно обратился Эбахон к Петру. — Впрочем, вы могли убедиться в ходе вашей инспекции, что они стоят тех денег, которые мы им платим.

Это было сказано громко, так, будто было рассчитано на кого-то еще, не только на одного Петра, и Петр сразу же понял на кого.

Мартин Френдли, краснолицый, распаренный духотой и виски, в широком светлом клетчатом пиджаке, с пышным галстуком-бабочкой, синим в белый горошек, подходил к столику. Он, несомненно, слышал слова Эбахона, но сделал вид, будто пропустил их мимо ушей.

— Позвольте поздравить ваше превосходительство с блестящим исполнением Чайковского, — начал он, еще не доходя до столика. — И способ, которым вы решили еще раз продемонстрировать свое расположение к нашему коллеге мистеру Николаеву, просто потрясает! — Он слегка поклонится Эбахону и протянул стакан, который держал в руке, Петру: — Поздравляю вас, мистер Николаев, с успехом вашей миссии. У вас блестящий дар нравиться людям. Я знал это в Луисе, но здесь вы поразили всех нас…

Френдли хохотнул:

— Мы все надеемся, что, занимая такое положение при его превосходительстве президенте республики, вы будете полезны и нам, вашим бывшим коллегам, при исполнении нами нашего профессионального долга.

И Френдли сделал рукою широкий жест в сторону столиков, занятых журналистами. Петр невольно посмотрел туда, и его приветствовали высоко поднятые стаканы. Френдли выступал, как говорится, от имени… С этим надо кончать, дело действительно зашло слишком далеко.

— Мистер Френдли! — твердо начал Петр, стараясь говорить так, чтобы его услышало как можно больше окружающих. — Я категорически отрицаю какое-либо отношение к тому, что происходит в Поречье!

Лицо Эбахона сразу стало жестким, он вперил в Петра тяжелый, угрожающий взгляд. А Френдли…

— Конечно… конечно, сынок! — хохотнул Френдли и подмигнул. — Есть вещи, о которых не говорят… или обязательно опровергают.

Он шутовски поклонился. Все вокруг захохотали.

«А ведь им нужно… чтобы я был советником у главаря мятежников, — с горечью подумалось Петру. — Это же… сенсация! Сенсация? Нет, пропагандистское прикрытие интриг хозяев Эбахона!»

Он взглянул на Эбахона, решив идти напролом: сейчас… сейчас… при всех… десять маленьких негритят! Но Эбахон, опередив его, встал, поднял руку:

— Я должен извиниться перед главой группы представителей международной прессы за то, что до сих пор не выразил им соболезнования по поводу трагической гибели… — он опустил глаза, лицо его стало скорбным, — …журналистов из ФРГ и Японии. Пути господни неисповедимы, но… как сказал только что мой друг Рольф Штангер, это Африка, джентльмены. И здесь до сих пор многое необъяснимо даже нам, африканцам.

Он поднял взгляд на Петра, и в этом взгляде Петр увидел холодную, неумолимую жестокость человека, готового ради своих замыслов пожертвовать жизнями не одного-двух, но десятков, сотен тысяч людей. И еще было в этом взгляде откровенное, циничное предупреждение. Взгляд Эбахона словно говорил: смотри, жизни этих двоих на твоей совести. Жизни остальных в твоих руках.

На поляну вернулась Элинор. На ней теперь был костюм африканской «мамми» — длинная юбка из куска оранжевой материи, украшенной черными птицами, короткая кофточка в талию, с рукавами в оборку. На голове — тюрбан желтоватой кисеи, усыпанной блестками, на запястьях — браслеты из змеиной кожи.

Большие глаза ее остекленели, она медленно ступала по жесткой, коротко подрубленной траве, будто в трансе, не видя и не слыша ничего вокруг.

— Они жгут во время церемонии листья, содержащие наркотики, — услышал Петр громкий шепот Жака и удивился.

Жак был трезв. Он так и сказал — «во время церемонии», именно так гвианийские жрецы называли по-английски свои ритуальные обряды.

Не доходя нескольких метров до столика, который она покинула сорок минут назад, Элинор остановилась и вытянула вперед руки. И сейчас же на поляне, где до этого момента стоял громкий гул грубых солдатских голосов, воцарилась недоуменная тишина. Все повставали, чтобы лучше видеть эту странную женщину, вдруг сменившую черное одеяние монахини на платье африканки.

Журналисты устремились вперед, на ходу вскидывая фотокамеры. Сверкнули первые вспышки блицев.

И сейчас же послышался приглушенный голос Френдли, насмешливый, полный сарказма:

— Эффектно! Для европейцев нелогично: из монахини — в жрицы! А на африканцев такие штучки действуют! Девочка берет президента голыми руками!

Френдли повел подбородком, словно приглашая Петра смотреть происходящее.

Элинор, медленно, словно через силу, повернула лицо к Эбахону. Глаза ее были неподвижны, зрачки расширены. Она глубоко вздохнула и заговорила глухим, негромким голосом:

— Ошун не принял мои жертвы. Священный огонь погас. Кровь белой курицы свернулась. Орехи кола не открыли мне свои тайны. Но я вижу…

Голос ее окреп, стал громче, она вскинула руки над головой:

— Я вижу огонь и смерть. Священный змей выползает из священного леса, и души предков спешат к богам с печальными вестями. Я вижу тела погибших воинов, их терзают гиены и шакалы, стервятники пируют на берегах Бамуанги. Я вижу…

Голос ее вдруг оборвался, и она как подкошенная рухнула на траву.

 

ГЛАВА 2

Отшвырнув стул, на котором сидел, Петр бросился к Элинор. Он подбежал к ней одновременно с Эбахоном, их плечи столкнулись, когда они протянули руки, чтобы подхватить бесчувственное тело, раскинувшееся на жесткой, колючей траве. И сейчас же Эбахон резко выпрямился, словно испугался чего-то, лицо его стало холодным и бесстрастным, он снова был губернатором, маршалом, президентом.

— Помогите ей, — сухо сказал Эбахон, и солдаты в передниках кинулись выполнять его приказ. Боб Рекорд помешал им. Петр даже не заметил, как он очутился рядом, как осторожно приподнял левой рукой голову Элинор.

— Обморок. Надо отнести ее в дом, — сказал он тихо.

— Немедленно врача, — услышал Петр властный голос Эбахона.

— Здесь нет врачей, — равнодушно ответил ему Штангер. — Мы вербуем только солдат…

В комнате, куда внесли Элинор, тускло светила слабенькая лампочка под потолком, затененная голубым стеклянным абажуром, и было хорошо слышно, как тарахтит где-то неподалеку движок электрогенератора.

Перед большим распятием на стене, у самого его подножия, распростерлась на полу сестра Цецилия, словно большая подбитая черная птица. Услышав шаги, она испуганно подняла голову и обернулась, бледное лицо ее было в слезах.

Петр обратился к ней:

— Помогите ей… она без сознания.

— Нет… Нет! — в ужасе пробормотала молодая монахиня и поспешно подползла к самому подножию распятия, словно ища у него защиты.

— Она без сознания, — повторил Петр.

— Господь покарал ее! — истерически выкрикнула вдруг сестра Цецилия, и лицо ее исказилось злобой. — Она — колдунья! Я видела, видела…

Она разрыдалась, потом, вдруг закрыв лицо руками, вскочила и выбежала из комнаты.

Элинор шевельнулась, сознание возвращалось к ней.

— Это вы… Питер, — прошептала она и попыталась улыбнуться, приподнимаясь в кресле.

— Вам нужен покой. У вас был обморок…

— Обморок?

По ее губам скользнула грустная улыбка.

— Я опять видела Ошуна.

— Жак говорил про листья, содержащие какой-то наркотик…

Лицо Элинор порозовело:

— Я видела, что ждет каждого из нас — губернатора Эбахона, вашего Френчи, Боба, вас…

Она говорила это убежденно, с такой верой в каждое свое слово, что Петр невольно улыбнулся.

— Вы не верите в предначертания? — Взгляд Элинор погас, она отвернулась и медленно поднялась из кресла: — Пойдемте, я должна быть там…

Когда они вышли из дома, прием на поляне уже заканчивался. Наемники, журналисты, офицеры из свиты Эбахона толпились со стаканами в руках небольшими группами, а солдаты уносили столы и кресла.

Эбахон беседовал о чем-то со Штангером и малышом Блейком, толстяк Аджайи стоял тут же и с необычной для него скромностью молчал. Он первым заметил приближающихся Петра и Элинор.

— А вот и господин советник с нашей очаровательной хозяйкой! — предупредил он остальных.

Первым обернулся Блейк, и Петр успел заметить на его кукольном лице недовольную гримасу, тотчас же сменившуюся любезной улыбкой. Плоское лицо Штангера не отразило никаких эмоций, зато Эбахон просиял.

— А мы уже решили расходиться, — широко улыбаясь, шагнул он навстречу Элинор. — Хозяйка чувствует себя неважно, да и нам еще надо добраться до дома. Темно, а дороги в сезон дождей опасны. — Он перевел взгляд, ставший сразу же строгим, на Петра: — Собирайтесь, господин советник, мы сейчас уезжаем. А без нас вам здесь, насколько я понимаю, — он понизил голос, — лучше не оставаться.

В голосе Эбахона была нескрываемая угроза. Петр невольно обернулся, ища взглядом Жака и Войтовича, или хотя бы Боба Рекорда. И он увидел их — за широкими спинами великанов телохранителей, уже окруживших его, Элинор и Эбахона.

— Это… арест? — обернулся Петр к Эбахону.

— Приглашение, — жестко отрезал тот.

— И я тоже еду с вами. — Элинор взяла Петра под руку. — Вы ведь приглашаете и меня, господин президент?

— О! — Эбахон удивленно и радостно вскинул брови: — А как же…

И он сделал жест рукою, словно спрашивая: «А как же миссия?»

— Здесь останется сестра Цецилия. Она больше меня готова к служению богу.

— Уж не Ошун ли подсказал вам это решение, дорогая мисс Карлисл? — любезно осведомился Аджайи.

— Ошун, — серьезно кивнула Элинор, и улыбка мгновенно исчезла с его лица.

Эбахон, прищурившись, смотрел на Элинор внимательно, словно пытаясь прочесть ее мысли. Она встретила его взгляд, и несколько секунд они молча смотрели в глаза друг другу.

Эбахон не выдержал первым и отвел взгляд, на крутом лбу его выступили капельки пота.

— Вы — храбрая женщина. Вы знаете, на что идете. Элинор усмехнулась:

— Мне нужно несколько минут, чтобы собрать вещи… и успокоить сестру Цецилию. Бедная девочка, она готова сойти с ума… — Она обернулась к Штангеру: — Господин генерал, я вверяю это бедное дитя заботам вашего любимца Френчи. Надеюсь, что ваши люди будут вести себя по-джентльменски…

Штангер бесстрастно склонил голову.

…Колонна «джипов» медленно тащилась по извилистой, полуразмытой ливнями дороге. Было тепло и душно, где-то вдалеке погромыхивал гром, очередная гроза неслась над Поречьем за Бамуангу и дальше, к океану.

Эбахон сам вел «джип», и сидящий рядом с ним Штангер недовольно морщился при каждом резком повороте дороги; скорости президент не снижал.

Петр, сидящий на заднем сиденье рядом с Элинор, зябко закутавшейся в белое верблюжье одеяло, вдруг поймал себя на мысли, что он все чаще, даже в мыслях, называет Эбахона президентом, не губернатором, а именно президентом, как все остальные вокруг.

Эбахон глянул на часы в панели приборов и щелкнул вклю чателем радиоприемника:

— Сейчас будут последние известия. Надо послушать… «Та-та, та-та, та-та… Та-та, та-та, та-та, та-та…» — застучали в эфире «токинг-драмы», «говорящие барабаны».

— Позывные радио Поречья, — объяснил Эбахон. — Боевой призыв идонго.

Потом на полминуты наступила тишина, что-то щелкнуло, и заговорил диктор:

«Внимание, внимание! Говорит радио свободной Республики Поречье. Говорит радио свободной Республики Поречье. Передаем последние известия. — Диктор перевел дыхание и продолжал: — Мировая печать сообщает подробности погрома, организованного правителями Гвиании против народа идонго на всей территории, находящейся под их властью. В Луисе пьяные солдаты и специально нанятые подонки ночью оцепили кварталы, населенные преимущественно идонго, и стали врываться в дома, убивая на месте всякого, кто не мог доказать свою принадлежность к какому-нибудь иному народу, населяющему страну. Лагуны вокруг Луиса забиты трупами мужчин и женщин, детей, стариков.

В Каруне разграблены и сожжены все дома, лавки и предприятия, принадлежащие идонго. Тысячи идонго убиты самыми зверскими способами. Лишь некоторым удалось бежать в саванну, где на них сейчас ведется охота, словно на диких зверей.

Как сообщают иностранные журналисты, в Игадане все идонго согнаны на городской стадион, и с часу на час над ними должна начаться кровавая расправа.

Погромы продолжаются по всей территории Гвиании. Правительство Республики Поречье обратилось ко всем народам мира с просьбой осудить геноцид, осуществляемый сегодня правителями Луиса против народа идонго. По предварительным подсчетам, уже зверски убито около миллиона идонго».

Петр почувствовал, как пальцы Элинор стиснули его руку.

— Это ужасно! — с болью вырвалось у нее.

А диктор продолжал сообщать страшные подробности убийств и пыток, которым подвергаются идонго, перечислял имена убитых и искалеченных.

— Ужасно, — повторила Элинор, и ее пальцы, стискивающие руку Петра, ослабли.

«А теперь военные сводки», — перешел диктор к следующему разделу последних известий.

Эбахон прибавил громкость, Штангер чуть подался вперед, к приборной панели.

«Передовые части федеральной армии вышли на правый берег Бамуанги и попытались с ходу форсировать ее. Наши доблестные солдаты приняли бой и дали решительный отпор агрессорам. Уничтожено десять вражеских танков и пять броневиков, сбито два самолета противника.

Ни один из вражеских солдат и офицеров, пытавшихся переправиться через Бамуангу, не вернулся на правый берег. Наши десантные отряды проникли в нескольких пунктах на вражескую территорию и перерезали коммуникации противника».

Эбахон обернулся к Штангеру:

— Не слишком ли победно, Рольф? И потом… эти цифры. Десять танков, пять броневиков, два самолета… Еще пара таких сводок, и окажется, что нам уже не с кем воевать.

— Пропаганда доктора Геббельса строилась именно так. И мы верили ей до самого конца, — сухо возразил Штангер.

— Времена меняются, дорогой Рольф, — не согласился с ним Эбахон. — Да и мы не в Европе, а в Африке. Услышав о таких победах, мой народ бросит оружие и будет петь и плясать три дня подряд.

— Наслушавшись перед этим ужасов? Даже меня проняло… насчет погрома. Да уж ладно, сводки умерим, — проворчал Штангер.

— А что скажет господин Николаев? — на миг обернулся Эбахон и опять впился взглядом в набегающую дорогу.

Цинизм этого разговора, собственная беспомощность раздражали Петра: впрочем, чего иного можно было ожидать от главаря мятежников и профессионального наемника? Он не счел нужным ответить.

— Мы должны выстоять, иначе потеряем не только свободу, но и жизнь, — не дождавшись ответа, продолжал Эбахон. — Только в победе будущее моего народа, будущее без страха за существование. А чтобы победить, мы должны ненавидеть!

Эбахон произнес это уверенно и вдохновенно, словно репетировал перед выступлением где-нибудь на митинге, перед тысячами людей, которых он должен был зажечь и увлечь за собою.

— Мой народ доверил мне свою судьбу, и я оправдаю его доверие. Мы разгромим федералов, если они хоть когда-нибудь появятся на левом берегу Бамуанги. Нам не нужны чужие богатства, но права на наши мы будет отстаивать и отстоим. Но для этого тоже мы должны воспламенить наши сердца ненавистью.

— Ненависть? — Элинор отпустила руку Петра. — Вы так много говорите о ненависти, словно дело, которому вы служите, не свершается во имя добра. Так кто же вы — дьявол или добрый гений, мистер Эбахон? Когда вы играли Чайковского, ваша душа была светла и чиста. А сейчас вы говорите как…

Голос ее дрогнул и прервался.

Несколько минут они ехали молча. Но когда внизу, в каменной чаше, показались мерцающие огоньки Обоко, Эбахон заговорил глухо, задумчиво:

— Если бы все было так просто, мадам! Добро и зло, жизнь и смерть, власть и подчинение — все это неразделимо. Нет людей добрых и нет злых, есть люди, которые бывают то добры, то злы. И для моего народа я добрый гений, а для его врагов — я дьявол. Вот вы… вы хотите служить добру, но, помогая одним, приносите страдание другим. А Роберт Рекорд? Бывший солдат австралийского экспедиционного корпуса во Вьетнаме, решивший загладить свою вину перед людьми, служа им на поприще науки. Он ведь подавал надежды, будучи аспирантом ЮНЕСКО в Луисе. Вы отвергли его потому, что на его руках кровь вьетнамских детей и женщин. И, не надеясь ни на что, он следует за вами с тех пор по всему миру, отказавшись от науки. Он служит вам, вам, а не человечеству даже здесь, в лепрозории. И наконец, вы вернулись в нашу страну, зная, что здесь будет литься кровь. Вы ведь знали об этом? Святые отцы из «Каритаса» были в курсе наших планов, они не могли не сказать вам, что ожидается в Поречье… Ведь так?

— Да, — прошептала Элинор. — Вы знаете все, вы — чудовище…

Эбахон рассмеялся:

— Хорошо! Я — дьявол, вы — ангел. Так давайте же заключим союз — я возьму на себя вину за все зло, которое будет твориться здесь, на земле моего народа, а вы будете творить добро от моего имени, от своего, впрочем, какая в этом разница? Я дам вам власть, такую же, как моя, вы всегда будете рядом со мною. Подумайте, скольким людям вы сумеете помочь, и, клянусь, я никогда не стану у вас на пути. Короче, говоря прямо, как солдат, я предлагаю вам стать моей женой, женой президента Республики Поречье. Не спешите с ответом. Подумайте, поговорите с Христом, Ошуном, с любыми богами всех времен и народов, с вашими друзьями. Я не буду в обиде, если вы скажете «нет», но никогда у вас не будет таких возможностей служить добру, которые я открываю перед вами сегодня…

Петр покосился на Элинор — она сидела, полузакрыв глаза, безучастная, отрешенная, словно все, что было только что сказано, не имело к ней никакого отношения.

Огни Обоко светились уже совсем рядом. Город был во власти ликования, когда они въехали наконец на его улицы. Надрывно орали проигрыватели, магнитофоны, приемники. Старики, одетые в праздничные национальные одежды, тяжелые, расшитые золотыми и серебряными узорами, важно сидели в грубо сколоченных креслах, и головы их украшали шапочки из меха леопарда. Парни в тесных, расстегнутых на груди пестрых рубахах, чтобы были видны висящие на серебряных цепочках амулеты — коготь льва, голова змеи или большой черный паук, — в немыслимо ярких брюках, самозабвенно выделывали замысловатые па, следуя бешеным ритмам динамиков. Девушки не отставали от них, но пар не было, каждый танцевал в одиночку, сам для себя.

— Как они радуются первым победам! — прервал наконец молчание Штангер.

— И не помнят о тех, кто убит там, за Бамуангой, — мрачно добавил Эбахон.

И опять наступило молчание. Лишь через несколько минут, когда Эбахон помогал Элинор выйти из «джипа» у дверей своей виллы, Петр услышал, как Штангер вполголоса выругался:

— Черная свинья! Ему не хватает теперь только белой девки!

 

ГЛАВА 3

— Уже час дня. Слышишь? Час дня! Проснись же! Анджей тряс Петра за плечо, а тот все еще был не в силах расстаться со сном, тяжелым, не отпускающим и не приносящим отдыха.

Голос Анджея доносился откуда-то издалека, из нереальности, из небытия, Петр понимал, что нужно подчиниться, открыть глаза, — и не мог.

Анджей еще раз сильно встряхнул его, потом взял на плечо и посадил на постели — и вдруг резко ударил ладонью по щеке.

— Ты что? — тряхнул головой Петр, открывая глаза. — С ума сошел?

— Уф! — облегченно выдохнул Анджей. — А то я перепугался…

— Перепугался?

Петр еще тряхнул головой, словно сбрасывая остатки сна, и окончательно проснулся. Они были в той самой комнате рест-хауса, откуда вчера рано утром Лоусон повез Петра на своем «мерседесе» в Обоко по вызову его превосходительства президента Эбахона.

— Перепугался? — переспросил Петр, спуская ноги с кровати на прохладный каменный пол. И сейчас же понял нелепость своего вопроса: оснований пугаться с того момента, как их самолет приземлился в Уарри, у, них было предостаточно.

Но сейчас же другая мысль пронзила его мозг:

— Я… здесь? Как я сюда попал? И где… Элинор?

— Это я должен тебя спросить об этом, — пожал плечами Анджей и, сняв свое золоченое пенсне, принялся дышать на стекла. — Тебя привез в четыре утра Лоусон, совершенно бесчувственного, и мы с ним еле дотащили тебя до кровати. Никогда бы не подумал, что в тебе столько килограммов.

— Я был пьян?

— От тебя несколько… попахивало, — дипломатично уклонился от прямого ответа Анджей.

— Мы были у президента… Он предложил Элинор стать его женой, — оправдывающимся голосом заговорил Петр.

— И она…

— Во всяком случае, она осталась на вилле. Бедный Боб!

— А ты по этому случаю напился?

Петр встал, одернул пижаму (Анджей вчера все-таки сумел его переодеть!) и пошел в ванную. Горячая вода еле текла, зеркало было в желтых пятнах и искажало отражение. Петр с отвращением посмотрел на свою перекошенную физиономию и принялся взбивать мыльную пену. Ему нужно было побыть одному хоть эти несколько минут.

Итак, он вчера напился. Почему? Чтобы снять напряжение всех этих сумасшедших дней? Чтобы забыться? Бежать от всего, что его окружало, хоть на несколько часов, хоть на одну ночь? Но он всегда презирал людей, покупающих себе передышку такой ценой.

Презирал, а сам вот не выдержал.

…Как только они вошли в холл, Эбахон приказал дежурному офицеру распорядиться «насчет комнаты для мадам», так, словно он уже получил согласие Элинор на свое предложение. Все тот же босоногий слуга в солдатской форме принес из «джипа» кожаный баул и небольшой чемодан, захваченный Элинор из миссии, и поставил их у камина.

— Вы можете выбрать наверху любое помещение, — галантно предложил Эбахон и сделал рукою жест, приглашающий Элинор наверх, по лестнице, на второй этаж. — Я занимаю лишь одну из комнат: рояль, письменный стол и походная койка. Но вам, разумеется, доставят любую мебель, какую только захотите…

— Я тоже не привыкла к роскоши, — устало вздохнула Элинор и пошла наверх, вслед за босым солдатом.

Мужчины молча проводили ее взглядами, пока она не скрылась за поворотом скрипучей лестницы.

— А теперь прошу, джентльмены… — Эбахон сделал жест, приглашающий к креслам у камина. — Нам предстоит еще кое-что обсудить!

Он взял с каминной доски бронзовый колокольчик, несколько раз встряхнул его. На пороге холла вырос дежурный офицер — тот самый щеголеватый капитан, который впервые доставил Петра в этот дом из Уарри.

— Симон, сводки за день…

— Слушаюсь…

Офицер козырнул и скрылся за дверью. И почти сейчас же на лестнице послышалось поспешное шлепанье босых ног. Солдат-слуга кубарем скатился в холл.

— Мадам выбрала комнату, — почтительно доложил он. — Мадам приказала вымыть…

— Ее комнату? — улыбнулся Эбахон.

— Весь этаж, все стены, пол, окна, — растерянно продолжал солдат.

— Что ж, в этом доме не чувствовалось настоящей женской руки с тех пор, как я стал здесь губернатором. Его действительно пора привести в порядок, — согласился Эбахон. — Завтра и начнете, с утра.

— Мадам приказала это сделать сейчас же, — пролепетал совсем растерявшийся солдат.

— Ого! — прищурился Эбахон. — Однако мадам мысли не только абстрактными категориями. Что ж, исполняй ее приказ. Скажи, пусть пришлют людей, да порасторопней!

Он наполнил стаканы, протянул их Петру и Штангеру, взял свой и поднял его на уровень глаз.

— За возвращение блудного сына!

И подмигнул Петру. Они успели сделать лишь по глотку, когда Симон принес толстую папку зеленой кожи, молча положил ее на столик перед Эбахоном, козырнул и вышел из холла, четко чеканя шаг.

Эбахон отставил стакан и раскрыл папку:

— Итак…

Он небрежно пробежал несколько страниц машинописного текста и отложил их в сторону.

— Болтовня! Расписывают собственную храбрость и просят прибавки к жалованью. Я говорю не о наемниках, разумеется…

Эбахон захлопнул зеленую папку и взялся за бронзовый колокольчик. Дверь в холл отворилась, и на пороге опять появился Симон. Он вопросительно уставился на начальство.

— Возьмите папку, — последовал приказ. — И… там никто не дожидается приема?

Симон замялся, потом неуверенно, чуть слышно промямлил:

— Вождь Аджайи… Но он готов подождать, пока… Взгляд его перебегал с Петра на Штангера и наоборот.

— Он не один? Симон молча кивнул.

— Отлично! Пусть заходит… с кем бы он ни был. У меня нет секретов от моих друзей!

— Но… — набрался было храбрости капитан, — вождь Аджайи хотел конфиденциально…

Эбахон поморщился:

— Я не люблю повторять!

— Слушаюсь! Эбахон покачал головой:

— Вам, дорогой Рольф, придется еще немало потрудиться, чтобы создать из моих парней современную армию.

— У меня есть отличное средство, чтобы сделать из них настоящих солдат. Палки! Нечетко выполнил приказ — десят палок. Не вычищено оружие — двадцать пять. Слушал передачу вражеского радио — пятьдесят.

Плоское, обычно бесстрастное лицо Штангера порозовело в глазах загорелся огонь: сейчас этот человек был в свое» стихии.

Дверь отворилась вновь, но вместо ожидаемого вождя Аджайи в холл один за другим вошли солдаты, обнаженные по Пояс, в закатанных по колено брюках. Они несли ведра с водой, тазы, тряпки, яркие коробки моющих средств.

Боязливо косясь на сидящих у камина, мойщики поспешно Прошлепали босыми ногами по лестнице на второй этаж. И сейчас же в холл вошел Аджайи, как всегда широко улыбающийся, довольный самим собою и всем вокруг.

— Поздравляю, ваше превосходительство! Поздравляю! — Устремился он прямо к Эбахону, вытянув руку и подмигивая вслед мойщикам, чьи негромкие голоса уже доносились сверху. — Похитить невесту у богов… сразу у Христа и у Ошуна… Дерзко, но достойно восхищения!

Аджайи с чувством пожал руку снисходительно улыбнувшемуся хозяину и обернулся к Петру:

— А я-то все не мог понять, почему вам так везет, Питер! Я и не знал, что мисс Карлисл ваша старая приятельница! А она ведь с богами на короткой ноге. Это известно всей Гвиании.

Не дожидаясь приглашения, он сел, цепким взглядом оценивая бутылки, стоящие на столике-каталке.

— А где же мистер Блейк? — с самым невинным видом спросил его Эбахон.

— Наш дорогой англичанин решил почистить обувь, — нашелся Аджайи. — После сегодняшней поездки он даже не успел переодеться. Но я сейчас его потороплю…

Он привстал было из кресла, но хозяин виллы опередил его, взявшись за колокольчик.

— Пригласите мистера Блейка, — приказал он Симону, и через минуту маленький англичанин уже входил в холл.

Одетый в легкий, тщательно отглаженный серый костюм, набриолиненный, в белоснежной рубашке с элегантно повязанным галстуком, он никак не напоминал уставшего после длинной дороги путешественника и всем своим видом опровергал утверждение Аджайи, будто бы не успел переодеться после сегоднясшей поездки в лагерь Кодо-2.

Блейк любезно улыбался, однако маленькие глазки его были насторожены.

— Срок, который я вам предоставил, истек два часа назад, — жестко сказал Эбахон, поднимаясь ему навстречу. — Я давал вам двадцать четыре часа, чтобы определить отношение к моему народу, двадцать четыре часа с момента провозглашения независимости. Сейчас два часа после полуночи… Что вы можете мне сказать?

— Но… может быть, мистер Блейк прежде сядет? — вскочил Аджайи и поспешно пододвинул свое кресло англичанину.

Тот сухо кивнул и, не отвечая пристально смотрящему на него Эбахону, сел в кресло, аккуратно поддернул брюки на коленях.

Лицо его стало холодным, улыбка исчезла, губы сжались.

Он выдержал долгую паузу, обвел напряженным взглядом присутствующих, потом заговорил, тихо, размеренно, невольно заставляя вслушиваться в каждое его слово:

— Я полагал, что в вопросе такой большой государственной важности я мог рассчитывать на беседу с глазу на глаз, ваше превосходительство…

Блейк мельком взглянул на Петра.

— …но если вы уверены в возможности сохранить в тайне все, что здесь будет сказано, я готов отказаться от моего скромного пожелания.

Эбахон уверенно кивнул:

— У меня нет секретов от мистера Николаева и герра Штангера.

— В таком случае… — Блейк выпрямился в кресле, — …я должен вам сообщить, что в принципе Лондон решил принять ваши условия…

Аджайи непроизвольно потер руки и почему-то подмигнул Петру.

— Однако, — продолжал Блейк, пристально глядя в напряженное лицо хозяина виллы, — с нашей стороны есть одно небольшое пожелание.

— Ну? — нетерпеливо подался вперед Эбахон.

— Федеральные части уже вступили на территорию Республики Поречье.

— Два-три десятка командос… — усмехнулся молчавший все это время Штангер. — Это ничего не решает.

— Как мне стало известно, федеральные войска полчаса назад форсировали Бамуангу в районе Уарри и сейчас ведут бой на городском рынке, — словно не слыша немца, продолжал Блейк.

— Этого не может быть! — выкрикнул Эбахон. — Откуда это вам известно?

— Наш филиал в Уарри постоянно поддерживает связь со штаб-квартирой. Вы же знаете, у нас есть частные передатчики, — бесстрастно сказал англичанин.

Штангер встал, залпом допил виски и поправил кобуру:

— Я еду… Мы бросим туда лучшую часть.

— Кодо-2? — подсказал ему Эбахон. Немец кивнул.

— Пусть Френчи покажет на деле, за что ему уплачены деньги. Я видел — его «джип» шел вместе с нами, и теперь он наверняка болтается в баре рест-хауса вместе с остальными парнями.

Он натянул черный берет, небрежно козырнул и поспешно вышел из холла.

— Но к чему вы все это ведете, мистер Блейк?

Эбахон протянул англичанину стакан, на треть наполненный виски. Блейк взял его, но пить не стал, аккуратно поставил на столик перед собою.

— Мы готовы выплатить вам сто миллионов фунтов сейчас, немедленно. Это будет оформлено как… плата за охрану наших сооружений — скважин, нефтепроводов, причалов. Но выплатить все то, что мы должны были перевести федеральному правительству за истекший финансовый год… это пока невозможно. Докажите, что вы продержитесь, что вы в состоянии сбросить федералов в Бамуангу и тогда…

— Тогда я обращусь к французам, американцам… — Эбахон в ярости махнул рукой в сторону Петра, — …к русским, в конце концов!

Блейк усмехнулся:

— Президенты смертны, как все люди. А вы ведь еще по-настоящему-то и не вкусили власти.

— Вы мне угрожаете? — Эбахон схватил колокольчик. — Да я…

— Не забывайтесь, ваше превосходительство! — холодно оборвал его маленький англичанин. — С французами и американцами мы постараемся договориться, а русские… — Он вежливо поклонился Петру, — …хоть и новички в африканских делах, но прекрасно знают цену честолюбивым президентам нефтяных, медных и прочих банановых республик. — Теперь Блейк не сводил глаз с Петра. — Не скрою, присутствие мистера Николаева сначала сбило нас с толку, хотя мы знаем — не в принципах русских поддерживать подобные аферы. Но потом, когда выяснилось, каким способом его заставляют играть столь нелепую роль… — Он обернулся к Эбахону и тихо рассмеялся: — Ваше превосходительство, извините, может быть, здесь, в Гвиании, вы превосходный политик, но в большой политике вы пока еще… только провинциал! Причем африканский!

Петр напрягся. Такого оскорбления Эбахон наверняка еще не знал. И сейчас, следуя логике его характера, должен был произойти взрыв.

Но Эбахон сразу обмяк, дрожащей рукой наполнил стакан виски доверху и залпом выпил все до дна.

 

ГЛАВА 4

— Итак, — с любезной улыбкой продолжал Блейк, — вы, ваше превосходительство, знаете наши условия. Конечно, это дельце принесло вам неплохие дивиденды: сегодня мировое общественное мнение на вашей стороне. А пока разберутся, пока федеральное правительство создаст комиссию да проведет расследование… Вы сами знаете, как неповоротливы чиновники…

Блейк перевел многозначительный взгляд на Петра, и тот не выдержал:

— Зачем вы говорите все это при мне, мистер Блейк? Или вы думаете, что мое молчание никогда не кончится?

— Вы слышали, ваше превосходительство? — усмехнулся англичанин. — Ваш русский друг действительно знает слишком много и, если когда-нибудь его молчание кончится… — Он легко встал из кресла: — А вам, мистер Николаев, я хотел бы напомнить, что вы ввязались в скверную историю. Если у вас действительно есть какие-то полномочия, то паблисити, которое уже получило за границей ваше пребывание здесь, вряд ли обеспечит вам благодарность вашего начальства. Герр Штангер, насколько я знаю, довел до вашего сведения наши предложения… Пока они остаются в силе. Пока… — Блейк сделал многозначительную паузу: — Подумайте, мистер Николаев!

Блейк, Эбахон, Аджайи — все теперь смотрели на Петра, ожидая, что он скажет. Угроза была недвусмысленной.

Петру вспомнилась гибель Даджумы, мамба в тумбочке, смерть Шмидта, маленький японец… И он понял, понял как никогда ясно, что сейчас один неверный шаг, одно неверное слово может стоить ему жизни. Нет, не случайно Блейк был перед ним так цинично откровенен, выбалтывая сокровенные замыслы и тайны — свои и Эбахона. Он делал Петра опасным свидетелем, от которого, как бы ни относился к нему Эбахон, рано или поздно придется избавиться.

— Но мы еще вернемся к этому разговору, — продолжал Блейк. — Итак, джентльмены… — Он склонил голову. — Молчание его превосходительства я принимаю как согласие на условия моей компании. Завтра же на имя господина Эбахона в один из швейцарских банков будет переведено сто миллионов фунтов, а после первых серьезных побед герра Штангера мы пересмотрим наше отношение с федеральным правительством. В конце концов это будет всего лишь признание сложившихся реальностей — наши… — он выделил это слово, — наши скважины и все имущество находятся на территории Республики Поречье. Я правильно вас понял, ваше превосходительство?

Эбахон угрюмо кивнул.

— В таком случае позвольте откланяться. Я должен немедленно сообщить о вашем согласии в Лондон.

И Блейк быстро вышел из холла.

— Дьявол! — сейчас же вскочил Эбахон в ярости. — Эти торгаши всегда жили за счет других народов! И даже сейчас, когда нам грозит геноцид… — Он осекся, взглянул на Петра, и в глазах его зажглось любопытство. — Вы знаете, о чем я сейчас подумал, Питер?

— О том, как вам обмануть англичан, — напрямик ответил ему Петр.

Эбахон поморщился:

— С торгашами надо вести себя по-торгашески. Но я не об этом. Мне довольно часто приходила в голову мысль о том, что некоторые мои коллеги оказались весьма дальновидными, сделав ставку на… некапиталистическое развитие.

Аджайи одобрительно ухмыльнулся и протянул Петру наполненный стакан.

— Они не зависят теперь от… этих империалистических акул. На их стороне солидарность народов! — Голос Эбахона креп, лицо оживилось…

«Опять митингует!» — подумал Петр.

— И кто знает… — вдруг перешел Эбахон почти на шепот, доверительно склонясь к Петру еще ближе. — Когда мы отстоим свободу от гвианийских вандалов…

— С помощью наемников? — не удержался Петр. Эбахон нахмурился и выпрямился.

— И Штангер, и весь его сброд будут вышвырнуты отсюда. Пусть хоть когда-нибудь белые сделают для нас, африканцев, черную работу, — донесся до его сознания, как сквозь дрему, голос Эбахона. И он почувствовал, как слабеют его пальцы, стакан скользит из них, а сам он валится куда-то вбок…

«Меня отравили», — была его последняя мысль…

…Петр смыл мыльную пену с лица, вытерся полотенцем, грубым, застиранным, с вылинявшими розовыми буквами «Обоко рест-хаус», вздохнул.

Голова была по-прежнему тяжелой.

«Это все от усталости, — подумал он. — Надо же, свалился, словно пьяный, и проспал почти двенадцать часов!»

Он вышел из ванной и застал Войтовича сидящим в кресле с небольшим транзисторным радиоприемником на коленях.

Войтович поднял глаза на Петра:

— Би-би-си передает, что федералы ворвались в Уарри.

— Знаю. Ночью туда отправился Штангер…

— Так вот почему всех нас сегодня подняли чуть свет и приказали не покидать рест-хауса. Коллеги наши народ шустрый, сейчас бы уже они все очутились в Уарри. Правда, приобрести приемник догадался пока здесь лишь я один… — Он довольно засмеялся. — А то от наших любезных хозяев никакой объективной информации не добьешься! Пей чай. Заказал, пока ты возился в ванной. А уж рассказывать о своих приключениях будешь потом. Впрочем… Наш диктофончик работает прекрасно, а ты не забываешь включать его вовремя. Извини, вчера я достал его из твоего кармана и, пока ты спал, прослушал запись. Теперь бы нам переправить все эти кассеты за Бамуангу! Ладно, что-нибудь придумаем. А теперь пить чай!

Петр взял белый фаянсовый чайник, стоявший на подносе на низком столике, наполнил крепким душистым чаем щербатую розовую чашку, долил из молочника молоко и принялся намазывать джем на еще теплые тосты.

«Интересно, — подумал он, — о чем же договорились вчера бывший губернатор и бывший министр? Кого же предает Аджайи на этот раз?»

Если бы только он знал, как развивались события после того, как его скосил сон, неожиданный, тяжелый, глубокий!

В первые мгновения Эбахон растерялся.

— Ему… плохо? — обеспокоенно схватил он с каминной доски бронзовый колокольчик, но Аджайи с улыбкой остановил его:

— Блейк прав. Нам не нужен лишний свидетель. Мавр сделал свое дело, мавр может уходить.

Лицо бывшего министра было холодно и жестоко.

— Но… — неуверенно начал было Эбахон.

— Неужели же, ваше превосходительство, жизнь одного человека чего-то стоит, когда идет речь о будущем целого народа?

— Вы… отравили его? — закусил губу Эбахон. — Как вы смели… У меня в отношении этого парня были свои планы!

— Успокойтесь, Джон! Всего-навсего лишь сильное снотворное в виски. Он будет спать часов двенадцать, а мы пока решим его дальнейшую судьбу. Так вы что это… насчет социализма в Поречье… конечно же, шутите? Мистер Блейк не даст вам под эту авантюру ни пенса.

— Иногда, мой милый Джеймс, мне кажется, что вы служите мистеру Блейку более верно, чем мне. Но помните: мне хорошо известна ваша биография. Вы предавали всех и всегда успевали выскочить в последний момент из горящего дома. Но теперь вам это не удастся. Если дому будет суждено сгореть, вы сгорите в нем вместе со всеми, клянусь Ошуном!

Аджайи отхлебнул виски и откинулся на спинку кресла. Лицо его было непроницаемо.

— Покойный Даджума был тоже вспыльчив…

— Так ты мне еще и грозишь? Я поклялся найти убийцу Даджумы. Значит, это твоих рук дело?

Эбахон выхватил пистолет. Но Аджайи не моргнул и глазом.

— Не играй в невинность хоть со мною, Джон, — равнодушно заговорил он. — Когда Даджуму убрали, ты вздохнул с облегчением. Он мешал здесь всем, майор Даджума, любимец народа идонго. Все Поречье рыдало, когда стало известно о его смерти. Будь он сейчас живым, неизвестно, за кем бы пошли идонго. А он, как тебе известно, был федералом до мозга костей.

— Я подозревал, что это твоих рук дело…

Эбахон хмуро отвернулся, запихивая пистолет в кобуру.

— Это сделали люди Блейка. Даджуму убили в тот момент, когда он хотел что-то сообщить… — Аджайи кивнул на Петра, бледного, бессильно уронившего голову на грудь, почти бездыханного, — …нашему другу Питеру. А может быть, даже и сообщил. Даджума имел своих людей всюду и наверняка узнал о наших планах, хотя, судя по всему, лишь в самый последний момент.

— Но тогда почему же… — Эбахон указал взглядом на Петра.

— Этот парень тоже должен был погибнуть. Но вместо двух выстрелов почему-то прогремел один. Мы попытались исправить ошибку, но… — Аджайи с улыбкой развел руками, — …видимо, мисс Карлисл просила Ошуна сохранить жизнь этому парню. Когда-то она была в него влюблена, и англичане в свое время даже пытались сыграть на этом.

— Вот как? — поднял бровь Эбахон. — Забавно!

— Ничего забавного. Примитивный шантаж, да к тому же беспочвенный. Я отношусь к Питеру с давней симпатией. Но ему лучше умереть во всех случаях. В нашей игре он больше не нужен, да и наивно было бы думать, что мы могли разыгрывать эту карту слишком долго. Сто миллионов фунтов — неплохая цена за его жизнь. Меня так высоко никогда не оценят! — Экс-министр хрипло рассмеялся, откашлялся: — Он слишком много знает. Представь, все это появится в газетах сейчас, когда наши друзья на Западе только и твердят о правах человека. У них и без тебя хватает на шее диктаторов, а тут еще палач народа идонго!

— Ты циник, Джеймс! — с отвращением поморщился Эбахон и взялся за свой стакан. — Надеюсь, мне-то ты ничего пока не подсыпал?

— Я — профессиональный политик, ваше превосходительство. А в политике нет принципов, в ней только грязь. И чтобы она не пристала, надо привыкнуть называть вещи своими именами. Да не морщись, это к тебе придет. Ты пока в самом деле, как сказал Блейк, провинциал, да притом африканский! — Он посмотрел свой стакан на свет. — А насчет того, подсыпал ли я тебе чего-нибудь… Нет, и не подсыплю. Ты — идонго, а я из другого племени. Даджума и другие лишили меня всего — положения и денег. И я поклялся отомстить им. У меня с тобой общее дело, Джон. Пей смело!

Эбахон внимательно посмотрел на него, усмехнулся и отставил стакан:

— Спасибо за откровенность, Джеймс. В наше время люди редко бывают так откровенны. Но скажи… также прямо… Что ты хотел сделать…

И он взглядом указал на бездыханного Петра. Аджайи пожал плечами.

— Когда-то он увлекался гонками, любит быструю езду. Но сегодня он много пил, а дорога в рест-хаус идет по обрыву. После дождя она бывает очень скользкой, асфальт разбит, а повороты круты…

Эбахон задумался, потом вдруг хитро взглянул на бывшего министра:

— Но если англичане уверены, что русские не станут со мною даже разговаривать… Почему их так беспокоит Питер Николаев? Объясни мне, и тогда я, может быть, не пожалею «мерседес», который выделен господину советнику.

Аджайи резко подался вперед:

— Это большой бизнес, Джон. И они не хотят рисковать ни одним процентом в деле, которое принесет миллиарды и нам и им. А что, если ты сговоришься с Москвою… через него? И опять, как сейчас в Гвиании, пойдут разговоры о национализации? Нефть слишком лакомый кусок! Прямота и честность этого парня нравятся мне, но он чужой среди нас. Он должен умереть!

«Трех-тах-та-та-та…» Пустое ведро с грохотом скакало вниз по лестнице в холл.

— Мадам! — донесся сверху испуганный крик одного из мойщиков. — Осторожней, мадам!

Из-за поворота лестницы появилась Элинор — в переднике, с мокрой тряпкой в руках. Лицо ее было бледно, глаза пылали яростью.

— Вы… сами мыли лестницу? — вскочил пораженный Эбахон. Не отвечая ему, Элинор медленно шла вниз — со ступеньки на ступеньку, и взгляд ее был устремлен на Аджайи, поспешно встающего из кресла.

Вот она уже на последней ступеньке, вот уже в холле. Идет на пятящегося, вдруг потерявшего свою самоуверенность Аджайи…

— Я все слышала, — наконец нашла в себе силы заговорить она. — Так вот! Сейчас же отправьте Питера в рест-хаус, и если хоть один волос упадет с его головы, вы — конченый человек, клянусь Ошуном! А я… я сейчас же возвращаюсь в миссию!

 

ГЛАВА 5

— Значит, Эбахону ты больше не нужен? — задумчиво произнес Войтович и, как всегда, когда бывал взволнован, снял пенсне и подышал на стекла.

Петр, прежде чем ответить, медленно допил остатки чая и поставил чашку на столик:

— Теперь будет вполне логично, если он постарается от меня избавиться. Я действительно слишком много знаю.

— О том, что Эбахон причастен к погрому, можно было бы подозревать. Слишком выгоден он верхушке идонго. Погром — отличный предлог для выхода из федерации, — размышлял вслух Анджей. — И слова Блейка — это прямое доказательство. Кто-кто, а уж англичане-то в Гвиании знают все секреты. И, посвящая тебя в дела, о которых посторонним ни в коем случае нельзя знать, Блейк не оставил Эбахону иного выхода, как… — Анджей надел пенсне. Взгляд его был серьезен и строг. — Тебе надо бежать. И как можно скорее.

Петр согласно кивнул:

— И тебе тоже. Если мы сообщим миру об этой кровавой провокации… с благословения англичан, отношение к мятежникам будет за рубежом совершенно иным, чем сейчас.

— Итак, — подытожил Анджей, — будем считать, что наша миссия в Поречье окончена и нам пора укладывать чемоданы.

— Теперь надо думать, как это сделать, — продолжал он. — Вот если бы нам разрешили выехать в Уарри! Ты сумеешь добиться такого разрешения от Эбахона? Поездка на фронт… ну, придумаем для чего. Кстати, мне кажется, он должен пойти на это охотно…

— Еще бы! Блестящая возможность для меня получить в лоб пулю федералов! — усмехнулся Петр.

Ему вдруг показалось, что он слышит шум приближающейся машины. Войтович тоже услышал его. Они переглянулись и разом встали… пошли к двери…

Когда они вышли на крыльцо, на лужайке у дома уже стоял пятнистый «джип», из него вылезал Жак, торопливый, озабоченный, с автоматом на груди.

— Хэлло! А я боялся вас не застать.

Он энергично пожал им руки и махнул в сторону «джипа», где на заднем сиденье застыли телохранители, уже знакомые Петру.

— Быстро собирайтесь! Едем в Уарри! Петр и Анджей переглянулись.

— Куда?

— В Уарри, — нетерпеливо повторил Жак. — И скорее! Ваши коллеги тоже отправятся туда. Им сейчас оформляют пропуска на фронт. Да торопитесь же, по дороге все объясню.

Петр и Анджей опять переглянулись и, не сговариваясь, кинулись в дом. Сборы заняли у них меньше пяти минут, а еще через пять минут «джип» с Жаком за рулем мчал их на бешеной скорости по серпантину дороги на Уарри. Потом Жак немного сбавил скорость и облегченно вздохнул:

— Теперь я вас больше никуда не отпущу. Хватит приключений!

— Ты нас арестовал? — улыбнулся Петр.

— Похитил, — последовал уточняющий ответ.

— Но что все-таки произошло? — с недоумением заговорил Анджей. — Петр рассказывал, что Эбахон решил перебросить Кодо-2 в Уарри. А ты здесь…

Жак опять прибавил скорость.

— Все правильно. Мои парни уже в Уарри. Славную бойню мы устроили федералам! Вступили в бой с ходу и сбросили их в Бамуангу.

— Но ведь сначала… — неуверенно кивнул Анджей на транзистор, который держал на коленях. — Даже Би-би-си в сообщениях ее корреспондентов с той стороны передавала…

— Там был Кэннон, англо-американцы, Кодо-6. Федералы задали им жару; высадились выше и ниже по реке, а потом атаковали с фронта и с флангов.

— Но все же вы разгромили федералов? — спросил Анджей. Жак лихо взял крутой поворот, чуть не задев за выступ скалы, к которой лепились зигзаги дороги.

— Я бросил вперед альбиносов. Это была выдумка Штангера — набрать роту альбиносов. Африканцы считают их отмеченными то ли богом, то ли дьяволом. И когда федералы увидели идуших на них альбиносов… Тут уж им было не до сопротивления! К тому же подоспел Гуссенс, «пивная бочка», со своими парнями — Кодо-5, бельгийцы, голландцы, французы. Я говорю об офицерах, конечно. Солдаты — все черные.

— А эти… которых я видел у тебя в лагере… белые. Они тоже офицеры? И даже тот мальчишка, что сбежал из дома? — заинтересовался Петр.

— Денни, Бенджи, Грилло, Браун — все они капитаны. В Африке меньшего чина для белого нет. Жан-Люк, Кувье, Дювалье — майоры. — Жак внезапно притормозил. — Здесь должен быть чек-пойнт. Когда я ехал за вами, здесь устанавливали шлагбаум… Если начнется стрельба, падайте на дно машины и не поднимайте головы.

Он обернулся к телохранителям и сказал что-то на идонго. Те поспешно расстегнули брезентовые сумки с гранатами.

Тем временем «джип» обогнул очередной выступ скалы и вышел на редкий на этой дороге прямой участок. Впереди, ярдах в трехстах, дорогу перегораживали большие бочки из-под бензина, размалеванные белыми и черными полосами и связанные между собой колючей проволокой. На бочках вместо шлагбаума лежала тяжелая жердина.

Солдат-десантник, стоявший перед нею, махал навстречу «джипу» красным флажком. Еще пять или шесть солдат расположились на обочине и закусывали, положив оружие рядом с собою. Один из них, видимо старший, поспешно отер губы ладонью и, подхватив ручной пулемет, подошел к солдату с флажком как раз в тот момент, когда «джип» резко затормозил перед самыми бочками.

— Пропуск! — хмуро приказал он, стараясь не глядеть на белых.

— Не валяй дурака, кафир! — презрительно усмехнулся Жак. — Ты что? Не видишь, кто перед тобою? — И высокомерно отвернулся.

— Пропуск! — упрямо повторил африканец.

Один из телохранителей Жака быстро и горячо заговорил на идонго, отчаянно жестикулируя, то и дело указывая на белых, сидящих на переднем сиденье.

Петр уловил слова «Френчи», «Эбахон», «Обоко»…

Командир патруля хмуро выслушал его, потом неуверенно оглянулся на сгрудившихся позади него солдат.

Рука Жака скользнула к автомату, лежащему на сиденье между ним и Петром. Но командир патруля сказал что-то на идонго, и лицо Жака смягчилось: солдаты кинулись освобождать проезд.

Когда чек-пойнт остался позади, Жак вздохнул с облегчением.

— Они нас ненавидят, те, за кого мы сражаемся, — горько усмехнулся Жак. — Впрочем, мы сражаемся здесь не за них, а за деньги. Браун тут заявил мне как-то: «Я готов убить любого, если мне за эту работу как следует заплатят». Да и остальные не лучше. Приедем в Уарри — познакомишься с ними поближе. Разговорчивы, как бабы, каждый второй считает себя выдающейся личностью и мечтает стать героем бестселлера. Намекни им, что собираешься написать книгу об их похождениях, и сразу станешь для них самым желанным гостем.

— Мы действительно хотим написать обо всем, что здесь видели, — сказал Петр. — Не так ли, Анджей?

— Ваши западные коллеги хотят того же. Сегодня утром старикан Френдли добился от президента обещания разрешить им свободу передвижения по всей стране, группами или поодиночке, — продолжал Жак.

— Но зачем же тогда все это… — удивился Войтович. — Похищение, спешка…

— Сестра Урсула… то есть… мисс Карлисл, сказала мне… — начал было Жак и запнулся.

— Ты видел Элинор? — Петр резко схватил его за руку. — Ты видел ее? Сегодня? Неужели она в самом деле выйдет замуж за это чудовище?

— Не тяните, Жак, выкладывайте что хотели, — строгим, как он умел говорить, профессорским тоном отчеканил Войтович. — Вы виделись сегодня с мисс Карлисл? И после разговора с нею решили нас «похитить»?

Жак несколько секунд колебался, потом не выдержал:

— Она сказала мне, что вам… — Он покосился на Петра. — …грозит опасность. Мартин Френдли уже исключил вас из списка журналистов, которые будут здесь аккредитованы. Элинор сама видела этот список… на письменном столе Эбахона.

Анджей насмешливо присвистнул:

— Однако нас уже и похоронили! И если бы не вы, Жак…

— Подождите благодарить. Вот когда я переправлю вас за Бамуангу…

В первый момент Петру показалось, что он ослышался.

— За Бамуангу? — переспросил он неуверенно.

— Конечно, — все так же невозмутимо продолжал Жак. — По приказу Штангера мы занимаем участок фронта по берегу Бамуанги. В военном отношении все это ничего не стоит: для сплошной линии фронта у Штангера не хватает войск, федералы наверняка высадятся в районе Донго, там, где нефтяные прииски. Да и еще есть три-четыре места с более-менее проезжими дорогами. Но пока мы будем контролировать левый берег Бамуанги, я уж постараюсь переправить вас на правый…

— А если Эбахон потребует… сегодня же… чтобы мы вернулись в Обоко? — предположил Войтович.

— Пусть сам приезжает в мое логово и попытается забрать вас силой. И тогда посмотрим, что у него получится, — усмехнулся Жак. — А пот и Уарри…

Шоссе наконец отлепилось от скал и побежало по ровной, плоской как стол, голой равнине, полого спускающейся к Бамуанге. Отсюда, сверху, были уже видны похожие на коросту ржавые крыши городских кварталов и горделивая башня отеля «Эксельсиор».

Вдоль широкой, похожей в лучах солнца на поток расплавленного золота Бамуанги, там, где привольно раскинулся знаменитый городской рынок, тянулись клубы дыма еще не потушенных пожаров.

Минут через двадцать они уже входили в холл «Эксельсиора».

На первый взгляд Петру показалось, что здесь ничего не изменилось. Все тот же швейцар услужливо распахнул дверь, мальчишки-носильщики в красной униформе подхватили их немудреный багаж… Но в больших уютных креслах утопали мрачные длинноволосые типы в маскировочной одежде, перепоясанные пулеметными лентами, увешанные сумками с гранатами. На маленьких столиках, стоящих рядом с креслами, стаканы и бутылки соседствовали с автоматами и карабинами, набитые окурками пепельницы — с коробками патронов.

Наемники бесцельно слонялись по холлу, стояли группами, громко разговаривая. Здоровенный детина, бритоголовый, бородатый, обмахивался черной ковбойской шляпой, поставив ногу в высоком сапоге с серебряной шпорой на край бассейна. На бедре у него висел огромный кольт.

— Джентльмены и голодранцы, стек и пулемет, доллар и маниока, диалектика и невежество, — с гневом пьяницы ревел он в лицо длинному прыщавому юнцу с глазами Иисуса Христа. — Только такие могут убивать и умирать, приказывать и повиноваться! К этому приходит каждый, кому претит жизнь от девяти до семнадцати в стенах какой-нибудь вонючей конторы, где кругозор твой быстро становится не шире четырех стен конуры, в которой ты каждый день протираешь штаны.

Неподалеку еще двое молодых парней в кожаных брюках с бахромой, узких в бедрах и расклешенных внизу, в пестрых клетчатых рубахах нараспашку, без головных уборов, загорелые, веселые, соревновались, кто быстрее выхватит из расстегнутой кобуры кольт и направит его на соперника.

Они стояли лицом друг к другу, подняв руки вверх, и считали:

— Раз, два, три…

На счет «три» они рвали из кобур пистолеты и мгновенно утыкали их друг другу в животы, заливаясь при этом радостным хохотом.

— Пошли, на них вы еще успеете насмотреться, — с презрением сказал Жак, заметив, что Петр и Анджей невольно замедлили шаги, с откровенным интересом оглядываясь по сторонам.

И, взяв их под руки, Жак повлек их быстрым шагом к стойке, за которой сидел перепуганный портье.

— Две комнаты на этаже Кодо-2, — рявкнул Жак, и портье, испуганно замигав глазами, кинулся к доске, на которой висели ключи.

— Третий этаж, сэр?

Жак подмигнул своим спутникам:

— А попробуй так где-нибудь в вонючей, заплеванной Европе!

Портье с поклоном выложил на стойку два ключа, прицепленных к тяжелым деревянным грушам, и подобострастно заглянул в глаза Жаку:

— Простите, сэр… Я человек маленький. Его величество Макензуа Второй требует, чтобы я получал деньги вперед, сэр…

Петр и Анджей поспешно полезли за бумажниками, но Жак остановил их жестом руки:

— За все будет платить президент. — Он грозно взглянул на бедного портье. — А еще раз заикнешься насчет чего-нибудь подобного — мои парни обрубят тебе уши, не дожидаясь, пока сделают это федералы, когда опять появятся в Уарри. Понял?

— Йе, са… — покорно склонился портье.

Жак обернулся к мальчишкам-носильщикам, терпеливо стоящим с портфелем и чемоданчиком вновь прибывших.

— Возьмите ключи и отнесите вещи!

Он достал из кармана пару пятифунтовых банкнотов, целое состояние для маленьких носильщиков.

— А это вам. И если кто-нибудь… — Он метнул устрашающий взгляд на портье, глаза которого при виде таких денег вспыхнули… — И если кто-нибудь отнимет у вас хоть пенни, скажите мне.

— Йе, са… — ответил за мальчишек портье.

— А сейчас пойдем в бар, — Жак опять взял под руки своих спутников. — Я хочу вас познакомить с Гуссенсом и Кэнноном.

Они пересекли холл, пробираясь между наемников, которых становилось все больше и больше: дверь почти не закрывалась, впуская все новых и новых рыцарей удачи.

Длинная и узкая комната бара, вытянувшаяся вдоль покрытой бронзой стойки, за которой бегали три взмокших бармена, была набита битком. Здесь стоял гул голосов, клубы дыма скрывали низкий потолок. Немецкая, французская, английская речь мешалась с португальской, испанской, голландской.

— Их пытали так, что они стали похожи друг на друга… С зажигательными бомбочками, привязанными к лапам, летучие мыши врывались в хижины, вот была потеха! — доносились до Петра обрывки фраз, пока они протискивались к стойке вслед за решительно настроенным Жаком. — Да, раньше платили по тысяче двести фунтов в месяц… Не то что теперь!.. Это были кольты образца одиннадцатого года. Я взял их сорок штук — по сто двадцать баков, а в Штатах загнал по семь сотен! Конечно, умеючи здесь можно озолотиться!

На Петра и Анджея никто не обращал внимания: здесь все были чужие и все были свои, ибо их привел сюда один и тот же путь, как бы он ни пролегал — через Лондон, Париж, Марсель или Нью-Йорк.

Жак словно прочел мысли Петра и обернулся, продолжая плечом прокладывать себе путь к стойке:

— Сегодня утром приземлился ДС-8 и С-130. Прилетели сразу сотни полторы европейцев. Штангер подумывает о том, чтобы сформировать отборный батальон только из белых…

Он наконец протиснулся к стойке, огляделся и полез вдоль нее в самый дальний угол. Там народу было поменьше.

Гуссенс и Кэннон сидели на высоких табуретах у стойки и о чем-то беседовали, а за их спинами, не давая толпе подступать слишком близко, стояло с десяток крепких парней, всем своим видом демонстрировавших бывалость закаленных, обстрелянных солдат. Они почтительно прислушивались к разговору за стойкой.

Перед Гуссенсом стояла большая кружка пива, и было совершенно ясно, что она не первая и не последняя.

Кэннон тянул через розовую соломинку кока-колу. На его бледном, оттененном угольно-черной бородой лице ярко синели полубезумные глаза.

Он заметил Жака и приветственно поднял руку:

— Хэлло, Френчи! Твои альбиносы подоспели сегодня вовремя! А мои… — Он грязно и замысловато выругался. — …не солдаты, а… — Опять последовала яростная брань.

— …Френчи, — обернулся и Гуссенс, поглаживая свой похожий на бочку живот. — Ты сегодня герой! Не ты, так федералы были бы уже в Обоко!

— Ладно, сочтемся в аду уголечками, — небрежно отмахнулся Жак от поздравлений, сразу посыпавшихся на него со всех сторон.

Ветераны знали его, а новички, уже успевшие наслушаться рассказов о ночном сражении, смотрели на Жака с немым обожанием, как на легендарного героя.

— Тут со мною два парня…

Жак пропустил Петра и Анджея вперед и обнял их за плечи.

— Журналисты будут писать о дерьме, в котором мы барахтаемся. Я хочу сказать, что мы знаем друг друга много лет и побывали кое в каких переделках. Надеюсь, мне никогда больше не придется объяснять это кому-нибудь, пока я жив.

 

ГЛАВА 6

Петр снял с кровати покрывало, бросил на одеяло пижаму, взбил подушки, как будто бы собирался ложиться спать. В ванной, перед зеркалом, разложил бритвенные принадлежности, повесил в шкаф на плечики рубашки, а грязные скомкал и бросил в корзину с надписью: «В стирку».

Оглядел комнату и довольно хмыкнул: все было так, как будто он собирался жить здесь по меньшей мере до завтра. А между тем уже через несколько часов они с Анджеем должны быть по ту сторону Бамуанги…

Он проверил, хорошо ли упакованы в пластиковый мешочек кассеты диктофона, отснятые пленки и блокноты: кто его знает, может, сегодня ночью им придется побывать и в воде! Повесил через плечо фотоаппарат, еще раз оглядел комнату…

Войтович, номер которого был рядом, услышал, как щелкнул замок, и отворил дверь, опередив собиравшегося было постучаться к нему Петра.

Они вышли в коридор. Весь этаж занимали наемники из команды Жака: сейчас их не было, они проверяли своих солдат в наскоро построенных укреплениях на берегу Бамуанги. О том, что Кодо-2 будет нести сегодня ночное охранение, Жак договорился еще в баре с Гуссенсом и Кэнноном: те согласились охотно, их люди еще не опомнились от вчерашнего боя.

У лифта Петр и Анджей увидели телохранителей Жака, расположившихся в креслах с автоматами на коленях. Солдаты вскочили. Один, высокий, широкоплечий, с почти европейскими чертами лица, кинулся вызывать лифт, второй — пониже, круглоголовый, с широким расплющенным носом и глазами навыкате, растянул в добродушной улыбке толстые губы и поднес ладонь к своему черному берету:

— Маста Френчи приказал быть с вами, са…

— Вот так, — с нарочитой серьезностью сказал Анджей и обернулся к круглоголовому: — Тогда уж скажите, как вас зовут…

— Санди, са… — щелкнул каблуками круглоголовый.

— Манди, са, — эхом откликнулся ему высокий.

— Воскресенье и Понедельник, — перевел Петр с английского. — Френчи мог бы вам придумать и что-нибудь пооригинальнее. Например, Пятница…

Санди и Манди засмеялись.

— Здесь многие сами придумывают себе имена, са, — сказал Санди. — Ведь если вдруг сюда придут федералы… нам будет плохо, са…

— Вы их ненавидите? — спросил Анджей. Санди пожал плечами:

— Но ведь погром, са…

— Они не хотят, чтобы мы жили на том берегу, са, — вступил в разговор Манди. — Наши люди трудолюбивы и помогают друг другу. Разве мы виноваты, что дела у нас идут лучше? Они завидуют нам, са… Но теперь у нас своя страна, са…

Санди грустно усмехнулся:

— Раньше у меня была своя торговля, са. Маленькая торговля. В большой стране она могла стать большой. А теперь…

— У нас есть нефть, — упрямо возразил ему Манди. — Президент говорит: иностранцы будут покупать у нас нефть, и в стране будет много денег. Каждый человек будет получать по сто фунтов в месяц, и тогда никому не надо будет работать. Но федералы хотят забрать нашу нефть и оставить нас нищими! Кабина лифта остановилась на их этаже, и старик лифтер распахнул дверь:

— Добро пожаловать, са…

Солдаты, сразу замолчавшие и посерьезневшие, вошли в лифт следом за Петром и Анджеем. Лифтер закрыл дверь и нажал кнопку на пульте.

— Они наверняка не раз уже спорили на эту тему между собою, — тихо сказал Анджей Петру по-русски. — И ни один друг друга не убедил.

— А Эбахон их не только запугивает погромом, но и сулит райскую жизнь — в богатстве и праздности. Сто фунтов в месяц! И это когда сейчас рабочий получает в среднем всего лишь восемь. Тут у многих появится желание сражаться за Поречье!

Лифт остановился, и они вышли в холл. Здесь было почти пусто, лишь в креслах спали несколько юнцов в пятнистой форме, новички, не выдержавшие соревнования с ветеранами у стойки бара. В ресторане тоже было пусто. Лишь в дальнем углу за столами, составленными вместе, сидела большая компания подвыпивших наемников.

— Сядем в уголок? — предложил Анджей. — Жака что-то не видно…

Они прошли к столу в углу у окна, сели, и сейчас же к ним подскочил официант в красной куртке:

— Джентльмены будут ужинать в кредит или… за наличные? — пряча от неловкости глаза, согнулся он в полупоклоне.

— За наличные, — успокоил его Петр и вытащил из кармана пятифунтовую бумажку.

— Тогда позвольте…

Смущенно улыбаясь, официант взял банкнот и спрятал его в большой бумажник из леопардовой шкуры:

— Один момент!

Он исчез и появился через минуту с роскошной красной кожаной папкой с гербом короля Макензуа Второго: его величество явно приказал относиться к клиентам дифференцированно: в кредит одно, а за наличные совсем другое. И официант, специально ездивший для освоения профессии в Лондон, был теперь этим смущен.

Ужин заказали на троих, надеясь, что Жак не станет привередничать: коктейль из креветок, лангусты на вертеле и жаркое из антилопы…

— Есть старое анжуйское, — вполголоса предложил официант, опасливо покосившись через плечо на шумную компанию.

Жак появился через несколько минут, возбужденный и довольный.

— Готовы? — весело спросил он, усаживаясь за стол и потирая руки. — О! Анжуйское!

Он взял стоявшую на столе бутылку, посмотрел ее на свет и засмеялся:

— Вы чем-то, видимо, здорово угодили его величеству! А? Чем же? Сознавайтесь!

— Уплатили вперед, — в тон ему ответил Петр и поспешил с вопросом: — Так как… там? Едем?

— Раз я обещал… — Жак довольно потер руки. — Через два часа я отправляю на тот берег разведчиков. Пойдут три группы на расстоянии двух миль одна от другой. Первую отправляет Дювалье. Вторую Кувье. Третью — я сам. Группы по четыре человека. Задача — захватить и привезти пленных. Вы отправитесь с третьей группой, которая… обратно не вернется.

— То есть… Как это? — не выдержал Анджей.

— В вашей лодке, кроме вас, будут только двое. Они — метисы с того берега. И будут только рады, если вы засвидетельствуете перед федералами, что они добровольно перешли на их сторону.

Официант, появившийся с подносом, принялся расставлять на столе вазочки с коктейлем из креветок.

Подождав, пока он закончит и удалится, Жак продолжал:

— Постарайтесь, чтобы вас не остановили в районе федеральных войск, а то могут быть… неприятности. Могут принять за наемников и не довести до штаба. Кстати, пресс-карты гвианийского министерства информации… при вас?

Петр и Анджей одновременно кивнули: они уже обсуждали возможность оказаться принятыми за наемников.

— Отлично! А теперь… за успех! — И Жак поднял бокал. — Наслушавшись сержанта Брауна, я готов питаться даже крысами с гарниром из муравьев, а тут… такая роскошь! Ничего, скоро все это кончится, и вашим коллегам журналистам придется здесь перейти на диету сержанта Брауна. Кстати… Только что мне сказали, что час назад по дороге из Обоко сюда на одну из машин обрушилась скала. В сезон дождей это здесь случается…

Петр побледнел:

— И… что?

— Погиб итальянец… Из «Джорно». Кажется, его звали Монтини. Да, Альберто Монтини. И парень из Ассошиэйтед Пресс, не знаю его имени. Но что с тобой?

Жак с тревогой уставился на Петра. Анджей поспешно глотнул вина:

— Нервы… У всех у нас здесь разболтались нервы.

— Получили пропуска на фронт и кинулись сюда, — продолжал Жак. — И вот обвал. Охрана радировала в мой штаб — просила прислать людей, машины, кран. Они все еще там, милях в сорока отсюда…

Голос Жака доносился до Петра откуда-то издалека, словно кто-то внезапно убирал звук.

«Это Эбахон. Конечно же, Эбахон. Он понял, что мы хотим бежать за Бамуангу. И как только узнал, что мы покинули рест-хаус…»

— Здесь… душно… Я сейчас… Только глотну воздуха…

И, встав из-за стола, Петр пошел к выходу из ресторана, провожаемый удивленным взглядом Жака и растерянным Анджея.

Быстро миновав холл, он вышел на свежий воздух — швейцар распахнул перед ним дверь и улыбнулся с уважением, видимо, весть о том, что он платит наличными, облетела уже всех, кто работал в «Эксельсиоре».

Было темно, тучи плотно заложили ночное небо, моросил мелкий дождь. Внизу, несмотря на военное время, сверкали россыпи огоньков, оттуда доносились слабые звуки хайлайфа. Город жил обычной жизнью — и над «Луна Росса» стояло электрическое зарево.

Петр расстегнул рубашку на груди.

«Эбахон… А что, если несчастный случай? — метались его мысли. — Жак прав: в сезон дождей дороги опасны, ливни подмывают скалы, такое и раньше случалось в этих краях, я сам читал об этом в газетах».

— Мистер Николаев?

Кто-то вежливо тронул его за рукав, и обернувшись, он увидел управляющего отелем.

— Прошу извинить, что я осмелился помешать вашему уединению, — начал тот и поклонился.

Петр поспешно застегнул рубашку, почувствовав себя неловко перед этим затянутым во фрак джентльменом.

— Прежде всего я хотел бы выразить вам личную благодарность его величества короля Макензуа Второго за то, что в эти трудные для бизнеса времена вы…

— Не стоит, — догадался, о чем пойдет речь, Петр. — Право же, не стоит…

— Его величество лично проверяет наши книги каждый день. И сейчас, когда он позвонил, мы доложили ему, что вы платите наличными…

Петр поморщился:

— Вы благодарите меня за вещи, которые само собой разумеются…

Управляющий опять поклонился:

— Его величество просил передать, что будет рад видеть вас в любое время в «Луна Росса»… там тоже очень неплохая… туземная кухня…

— Хорошо, — кивнул Петр, чтобы избавиться от начинающего раздражать его джентльмена. — Спасибо.

Управляющий опять поклонился:

— И еще… Кто-то звонил и просил напомнить вам. Что-то вроде детской песенки… «Десять маленьких негритят пошли купаться в море… Один из них…» — и так далее. Чепуха, шутка, наверно, но я счел своим долгом… Еще раз прошу прощения.

И под неподвижным взглядом Петра, кланяясь и пятясь, управляющий удалился в холл через предупредительно распахнутую перед ним дверь — швейцар ни на мгновение не терял бдительности.

Значит, обвал на дороге из Обоко не был несчастным случаем. Теперь в этом уже не оставалось никаких сомнений. Эбахон опять предупредил его, что намерен до конца выполнить свою угрозу…

Петр оглянулся. Сквозь стеклянную стену он видел все, что происходит в холле. Вот отворилась дверь из ресторана и вышли Жак и Анджей, беспокойно вертят головами — ищут его. Навстречу им из глубоких кресел с высокими спинками встают Санди и Манди — Петр их не заметил, проходя через холл, — кивают в его сторону, что-то говорят…

Жак и Анджей смотрят в его сторону, он встречает их взгляды… Анджей машет рукой, Жак показывает на свою кисть — на часы. Значит, пора. Пора отправляться отсюда к Бамуанге.

Он взглянул в сторону реки. В лунную ночь ее можно было бы увидеть, но не теперь. Там было тихо. Лишь одинокие ракеты порой взмывали в черное небо, прочерчивая в темноте тонкие белые дуги. Их, наверное, пускали, чтобы не заснуть, боящиеся тьмы часовые федеральных войск.

Петр перевел взгляд туда, где должна была тянуться дорога на Обоко, и заметил бегущие белые огоньки далеких фар. Из Обоко шла колонна машин.

Он не сомневался, что это были машины, на которых сюда спешили Мартин Френдли и остальные журналисты, живые и мертвые. Петр поймал себя на том, что боится встречи с ними…

… — Я пойду первым, через выход к бассейну, — тихо сказал Жак, словно они продолжали не прерывавшийся ни на мгновение разговор. — Вы — через две-три минуты. Перелезете через ограду. Там стоит мой «джип». С шофером. Проедете вперед метров триста.

Он окинул холл цепким взглядом, не заметил ничего подозрительного и скрылся за дверью, ведущей к бассейну.

— Ну вот, — вздохнул Анджей. — Теперь бы не выглянула луна…

Петр не слушал его, он смотрел сквозь стеклянную стену холла туда, откуда неумолимо приближались, становясь все ярче, огоньки фар. Вот они скрылись за последним поворотом, сейчас начнут подниматься на холм, к «Эксельсиору»…

— Пора, — тронул его за рукав Анджей. — Пора идти.

 

ГЛАВА 7

Они прошли через хорошо знакомый Петру коридор, ведущий к площадке с бассейном. Впереди бесшумно скользил Санди, напружинившийся, готовый к броску. У выхода он подал знак остановиться, осторожно приоткрыл дверь, высунул голову, огляделся, немного подождал, прислушиваясь…

Выскользнув из двери, он прижался спиною к стене.

Было темно и тихо. В бассейне мрачно стыла черная вода, отрезая им путь к невысокой кирпичной стене, за которой шелестели ветви манго. И Петру вдруг подумалось, что сейчас обязательно должен вспыхнуть свет, как раз в тот миг, когда они будут на ограде, — отличные мишени для стрельбы в спину!

Санди опять остановился и прислушался. Они уже миновали бассейн, и от стены их отделяло лишь метров пятьдесят — асфальтированная площадка, на которой обычно расставлялись топчаны для желающих позагорать. Теперь эти топчаны аккуратной горкой громоздились у кабины для переодевания.

Сделав знак ждать, Санди вдруг рывком кинулся через это пространство и мгновенно очутился у стены. Прижавшись к ней спиною, он поднял автомат, направляя его на окна отеля и замер. Подождав минуту, махнул рукой Манди. Они перекинулись несколькими словами, затем Манди подпрыгнул, ухватился за гребень стены, подтянулся и спрыгнул в темноту.

Подождав немного, Санди махнул Петру. И как только Петр подбежал к стене, стал на одно колено, подставив сложенные руки ступенькой. Петр поставил на них ногу… И через секунду уже был на мягкой, покрытой толстым слоем опавших листьев земле на другой стороне. Здесь ждал его Манди.

«Джип» ждал за деревьями на узкой грунтовой дороге. Шофер с автоматом на коленях сидел за рулем. Они вскочили в машину, и «джип» без света пошел в темноту.

Метров через триста им навстречу мигнул синий фонарик, шофер притормозил, и в машину на ходу вскочил Жак.

Они спустились вниз, к Уарри, с поросшего густой зеленью холма, и «Эксельсиор» с его желтыми пятнами окон словно возносился позади них в небо. Потом въехали в какой-то проулок, в узкую щель между хибарами из фанеры, кусков картона, листов ржавого железа. Водитель включил фары — они оказались синими — ив синем свете хибары казались чем-то фантастическим, неземным. Попетляв по переулкам, выскочили на площадь, к бетонному католическому собору, построенному каким-то европейским модернистом, и здесь Жак приказал остановить машину.

— Вы останетесь здесь, — приказал он солдатам, и те молча полезли из машины.

Жак пересел за руль. Отъехав метров сто, он достал из-за пазухи сверток и протянул его Петру: — Наши береты. Наденьте-ка… на всякий случай!

Минут через двадцать они выехали из города — их раза два останавливали патрули, освещали синими фонариками, но, увидев в машине белых, пропускали, не задавая вопросов и не спрашивая документов.

Отъехав от города мили три, Жак, ориентирующийся в этой кромешной темноте по одному ему только известным признакам, остановил машину прямо на дороге, огляделся, прислушался, потом мигнул фонариком в сторону реки. Два раза, потом через паузу еще два.

Из темноты сейчас же ответили: мигнули три раза подряд.

— Пошли, — облегченно вздохнул Жак. — Все в порядке…

Перепрыгнув через придорожную канаву, они пошли по пологому берегу вниз, к реке, откуда только что им сигналили. Трава была скользкой, и Петр поддерживал за локоть Анджея, ворчавшего, что подобные прогулки уже давно не для его возраста.

Из темноты еще раз посигналили. Послышался плеск весел подходящей к берегу лодки.

Напрягши глаза, Петр увидел на светлом фоне реки силуэт каноэ и в нем две скорчившиеся фигуры. Под ногами заскрипел сырой песок, они вышли к самой кромке воды и остановились. Каноэ подошло к берегу и уткнулось метрах в тридцати впереди.

— Подождите, я сейчас, — сказал Жак и направился в ту сторону.

— Вот и конец нашим приключениям, — вдруг сказал Анд-жей, и Петру почудилась в его голосе грусть. — Последний рывок и…

Но Петр его уже не слышал.

Решение пришло внезапно, и, даже если бы сегодня Жак и не сказал ему о смерти итальянца и американца, там, на дороге из Обоко, он все равно поступил бы сейчас так, как решил поступить.

Жак издали махнул им рукой, и они пошли вдоль кромки воды к каноэ. Два низкорослых оборванца стояли рядом с Жаком.

— Пожалуйста, хозяин… Добрый вечер, хозяин…

— Я сказал им, что разыщу их хоть в преисподней, если они вас не доставят в целости и сохранности на тот берег. И еще, что вам покровительствует Ошун и его белая жрица, — усмехнулся Жак.

— Неужели же и они знают Элинор? — удивился Анджей.

— Ее знают во всей Гвиании. — Жак обернулся к Петру: — Ну а ты что… такой мрачный?

— Я никуда не поеду…

Петр произнес это тихо, но решительно.

— Что? Что ты сказал?

— Я остаюсь здесь, — твердо повторил Петр.

— Ерунда! — Лицо Жака стало злым. — Тебе здесь нечего делать. Людям вашего круга вообще нечего делать в этом бедламе. Черти ненавидят ангелов потому, что те своей непорочностью подчеркивают глубину их падения: черти ведь тоже были когда-то ангелами, пока не восстали против бога и тот не низверг их в ад во главе с Сатаной. Это придумал не я, это придумал английский поэт Мильтон. — Он усмехнулся. — Ты что же… решил, как Элинор, спасать наши души? Мою, Штангера, Эбахона? Только учти, Боба она не спасла. Он погиб вчера, когда повел этих проклятых альбиносов на пулеметы федералов. А ее лицо даже не дрогнуло. Словно я не сообщил ей ничего, что могло бы ее взволновать. Ни о смерти Боба, ни о том, что я… хорошо стреляю. Я сказал, что пристрелю ее, если она выйдет замуж за этого борова. И его тоже. Она выслушала меня не перебивая, а потом сказала, что вас хотят… убрать. И приказала мне — приказала! — отправить вас за Бамуангу любой ценой. — Он сплюнул. — И… бросила на стол пачку денег… за «операцию»… Она решила поставить меня на мое место. Мол, бери! Ты же наемник, профессионал!

Над позициями федералов взлетела ракета.

Жак словно очнулся:

— А теперь быстро в лодку!

Петр отрицательно покачал головой и повернулся к Войтовичу:

— Садись, Анджей!

— Ты… хочешь от меня избавиться? — возмутился тот. Петр взял его за руку:

— Ты же знаешь, в чем дело. Я должен остаться, Анджей! А ты… ты расскажешь всему миру, что здесь происходит.

Он стал торопливо вытаскивать из карманов пластиковые пакеты с кассетами и блокнотами и совать их в руки Войтовича.

— Это твой долг, Анджей! Как человека, как журналиста…

Войтович молчал, отвернувшись. Потом внезапно шагнул к Петру и крепко обнял его, щека его была мокрой. Затем шагнул к каноэ, в котором гребцы сидели уже наготове с короткими и широкими веслами в руках.

— Пора, — нетерпеливо поторопил его Жак. — До рассвета надо уйти подальше за федеральные линии.

Анджей махнул рукой и шагнул в каноэ. Жак ухватился за нос лодки, сталкивая ее с мели, Петр помог ему… Суденышко тихо скользнуло от берега. Гребцы заработали веслами, каноэ вынесло на течение, и оно быстро заскользило вниз по могучей реке.

Петр и Жак молча стояли у воды до тех пор, пока лодка не растаяла во мгле.

— А теперь… скажите, сэр, что вы прикажете мне делать с вами теперь? — иронически спросил наконец Жак, заложив руки за спину.

— Прежде всего надо решить, как объяснить исчезновение Войтовича, — решил переменить тему Петр.

— Это как раз меня волнует меньше всего. Ушел из отеля, нашел рыбаков — и только его и видели. А ты?

— Ты же сказал, что мои коллеги получили пропуска на фронт. Так вот будем считать, что на меня он тоже выписан, просто я не успел его получить в Обоко.

Петр говорил это, а на душе у него было удивительно легко, впервые за много-много дней. Лишь бы Войтович благополучно добрался до Луиса! И тогда мир узнает всю правду о погроме, о том, кто платил подстрекателям, кто стоит за Эбахоном, этой жалкой марионеткой, разглагольствующим о спасении народа идонго от истребления и торгующим оптом и в розницу богатствами его земли.

А он, Петр, ничего теперь уже не боится. Пусть Эбахон расправится с ним, как он расправился уже с четырьмя журналистами! Но остальных-то он тронуть не сможет: весь мир скоро узнает о «десяти маленьких негритятах»…

— Тебе придется теперь быть все время со мною. — Голос Жака был решителен. — Со мною тебя никто не посмеет тронуть и пальцем…

— Спасибо, Жак! — весело ответил Петр… — А теперь… поедем в отель?

Жак с любопытством взглянул на него:

— Ты еще радуешься?

И он зашагал по пологому берегу вверх, туда, где они оставили «джип».

— Не понимаю, — еще раз повторил он уже за рулем. — Не понимаю, почему ты решил остаться. Там, — он кивнул в сторону Бамуанги, — тебя ждали свобода, слава, деньги! Ты был бы первым газетчиком, вернувшимся из Поречья. Ты же наверняка многое узнал, пока был рядом с президентом. А ты отдал все это Анджею. Он отличный парень, но Мартин Френдли или Серж Богар из Франс Пресс так никогда не поступили бы!

— А если бы из-за того, останусь или не останусь, зависели бы жизни семи… Нет, даже восьми человек?

Жак сбавил ход и, обернувшись к Петру, вдруг хлопнул его по плечу:

— А ты молодец, парень!

— Ладно, хватит объясняться, — толкнул его Петр кулаком в бок.

 

ГЛАВА 8

Обложка записной книжки была красной, клеенчатой и пахла клеем. Петр тщательно отогнул ее, чтобы не мешала заполнять первую страницу, и написал на листке в бледную голубую клетку:

«Полковник Кэннон. Англичанин, возраст — примерно тридцать лет. Не пьет, не курит, одержим антикоммунизмом. Взгляд полубезумный. Командир Кодо-6».

Перевернул страничку, подумал и перевернул еще одну. На следующей написал:

«Гуссенс. Полковник. Фламандец. Большой любитель пива. Циник и весельчак. На идеи наплевать, были бы деньги. Кодо-5. При любом случае высмеивает „идейность“ Кэннона».

Петр сидел в своем номере, в том самом, в котором еще несколько часов назад раскладывал вещи, стараясь, чтобы вид их доказывал, что он еще вернется в эту комнату. Что же, так оно и произошло, он вернулся. Вернулся и теперь начинал новую записную книжку, словно новую главу своей жизни.

Это был его долг, тот самый долг, которому подчинился Анджей Войтович, севший в каноэ, чтобы уйти на тот берег, уйти одному. А он, Петр, будет здесь, будет работать.

Он усмехнулся: что ж, если мистер Блейк хотел его сделать опасным свидетелем, он им стал!

Эта мысль пришла к нему, когда они с Жаком вернулись в «Эксельсиор» и направились прямо в бар, уже не столь переполненный, как несколько часов назад, но все такой же душный.

Гуссенса и Кэннона там уже не было, и Жак повел Петра в угол, где у стойки пустовали высокие табуреты. Бармен поспешил к ним, едва они уселись, и растянул губы в профессиональной улыбке:

— Йе, са…

— Кока-кола, — поспешил предупредить Жака Петр. Жак удивленно поднял брови, но ничего не сказал.

— Двойной виски, — кивнул он бармену, и тот бросился выполнять заказ.

Петр обвел медленным взглядом помещение и остановил его на двух парнях, громко споривших о чем-то за третьим столиком справа. Они казались немного старше других, и, видимо, бессонные ночи в продымленных барах им были не в новинку. И вообще они держались подчеркнуто уверенно.

— Посмотри на этих, — 'тихонько коснулся Петр локтем локтя Жака. — Хотелось бы с ними поговорить… Кто они, как сюда попали…

— Гарсон! — щелкнул Жак пальцем бармену, уже спешащему с бутылочкой кока-колы и стаканом, наполненным на два пальца виски. — Бутылку виски — парням на тот столик. Да скажи, что с ними хочет поговорить полковник Френчи!

…Петр перевернул еще несколько страниц — места для записей о Кэнноне и Гуссенсе он оставил достаточно — и стал быстро писать, стараясь делать это как можно убористее, — писать о том, что он услышал в этот вечер в баре.

«…Они назвались Лесли и Сэмми. Оба бывшие солдаты. Один служил на Мальте, другой в Ольстере. Почему расстались с армией ее величества королевы Великобритании, умалчивают.

Что привело их сюда? Переглянулись и засмеялись: конечно же, деньги! В стране, где почти два миллиона безработных, отставному солдату приходится нелегко. А тут… опять переглянулись… Газеты вдруг стали публиковать объявление: требуются бывшие солдаты для работы за границей — обучение военному делу. Нужны люди в возрасте от 24 до 45 лет. Звонить между десятью и семнадцатью часами по телефону…

Лесли, сохранивший солдатскую стрижку, толстощекий здоровяк:

— Ну я и позвонил. Какое-то там бюро услуг. Сказал, что по объявлению. Барышня ответила: «Если действительно интересуетесь работой, оставьте ваше имя, адрес и телефон. Завтра до полудня вам позвонят».

Я оставил — как тут не смекнуть, что парни боятся за свой бизнес! На другой день точно, звонят! Говорит майор Вэнкс, просит прибыть в шестнадцать ноль-ноль в отель «Тауэр», номер 615.

Сэмми завербовался точно так же, по объявлению. Но ему назначили встречу в отеле «Пикадили» — майор Хавкин».

Петр подчеркнул имена Вэнкс и Хавкин.

«…Оба подписали контракт на тридцать шесть недель.

— Условия приличные, — говорит Сэмми. — Такую работенку надо еще поискать!

У него низкий лоб, тяжелая челюсть, маленькие глазки-буравчики. Встретишь такого один на один в темном переулке — вздрогнешь. Говорит тихо, с хрипотцой.

Каковы же условия? Говорят об этом не стесняясь, даже хвастаясь… Жак сказал им, что я журналист и его друг, а к «полковнику Френчи» они относятся как-то странно: боятся, восхищаются и завидуют.

Итак, условия контракта: 150 фунтов стерлингов — подъемные, жалованье в неделю — тоже 150. Все без вычета налогов. Вклад в банке. Если хочешь, могут переводить родственникам, где бы они ни жили. Через шесть месяцев — месяц оплаченного отпуска и билет на самолет до любого пункта земного шара.

Сэмми утверждает, что были обещаны и премиальные: 750 фунтов за подбитый танк, 250 — за каждого убитого солдата противника, 120 — за взятого в плен офицера.

Сомнительно, чтобы господин Эбахон пошел на такие расходы, а пообещать можно что угодно!»

Петр закрыл записную книжку — на сегодня хватит! — задумался… Конечно, эти двое рассказывают далеко не все о своей жизни. Впрочем, вербовщики всем и не интересовались. Называй любое имя — и на него тебе выпишут фальшивый паспорт, разумеется, если сначала получить «о'кэй» от врача.

У врача эти двое и познакомились. А когда подписали контракт и получили аванс по сто пятьдесять долларов, напились в кабаке «Черный кот» и учинили драку. Оказались в полиции.

Простоватый Сэмми до сих пор восхищен: как это Лесли пришло в голову сослаться на майора Вэнкса! Часа через два их выпустили и доставили в отель «Глостер», а там… там уже были свои ребята, почти сотня — это они и прилетели сегодня специальным рейсом в Уарри. Деньги за месяц вперед должны выдать послезавтра. А пока можно жрать и пить сколько хочешь за счет президента Эбахона!

Оба из команды Кэннона. Говорят, что Кэннон вообще мечтает избавиться от своих черных солдат. Кто остальные, прилетевшие сегодня? Пожимают плечами: всякий сброд, профессиональных солдат мало, будьте уверены! Уж солдат-то они сумеют отличить от всяких там штатских.

И вообще половина — сопляки, лет по шестнадцать-семнадцать, сбежали от родителей, насмотревшись приключенческих фильмов. Несерьезные люди!

Он, Сэмми, уже назначен заместителем Кэннона. Кэннон? Он о нем слышал в «Глостере». Говорят всякое. Вроде бы был парашютистом, сержантом. Служил на Кипре. В Ольстере тоже. Ограбил банк — и попался. Парню не повезло, но вот… Отсидел пять лет — и полковник! Ребята говорят — шизик.

…Жак, видя, с каким интересом Петр слушает наемников, заказал еще бутылку. Лесли, застенчиво улыбаясь, поспешно наполнил стоящий перед ним стакан доверху и опрокинул его себе в глотку.

«Пьяница, — решил про себя Петр. — Тихий пьяница. А этот, Сэмми, уголовный тип».

Если бы он знал, как недалек был от истины! Несколько месяцев спустя, когда имена и фотографии английских наемников замелькали в лондонских газетах, репортеры раскопали настоящие имена и всю подноготную Лесли и Сэмми.

А пока… откуда было Петру знать, что Лесли начинал свою карьеру парашютистом в английской армии, занимался контрабандой и подозревался в трех убийствах? Что его арестовывали несколько раз на Мальте за изнасилования? Что после восьми лет службы его с позором выгнали из армии и он вел жизнь двойного агента в Ирландии и на Ближнем Востоке и был приговорен за это к смерти Ирландской республиканской армией?

Не знал он, что Сэмми был когда-то старшим капралом английских ВВС и торговал заодно оружием. Что именно Сэмми, а не Лесли был алкоголиком, и психиатр, обследовавший его, когда дело об оружии выплыло наружу, назвал его «абсолютно антисоциальным типом с больной психикой», что и избавило старшего капрала от военного трибунала.

В печати появились и названия организаций, занимавшихся вербовкой наемников. Некая Консультативная служба безопасности в Лондоне. Там же Британская добровольческая армия, созданная майором Полем Даниэлсом, бывшим полицейским с семнадцатилетним стажем, свихнувшимся на «красной угрозе». Он грозил, что Советский Союз, если его не остановить, скоро завоюет Англию, США и весь мир.

И, вербуя наемников на войну против «красных» в Африке, Даниэле заявлял, что, поскольку они защитники веры, называть их наемниками абсурдно, ибо они «крестоносцы» свободного мира.

В США наемников поставляла фирма «Феникс ассошиэйтс». В ЮАР их вербовал знаменитый своими зверствами на африканской земле Майк Хор по кличке Бешеный Майк, создавший клуб «Серые гуси». Во Франции дело было поставлено СЕДЕСЕ — ведомством Фоккара, и притом на солидную основу. Впрочем, ЦРУ и британская Интеллидженс сервис тоже не отставали от своих французских коллег, а кое в чем и опережали их.

Всего этого Петр еще не знал. Здесь, в Поречье, он видел лишь вершину айсберга, но догадывался, что самое главное пока еще от него скрыто. Догадывался и был полон решимости копать все глубже и глубже.

…Петр взглянул на часы. Шел уже четвертый час, близилось утро.

«Анджей давно уже должен быть на том берегу, — подумал он. — Только бы не напоролся на патруль федералов».

Не раздеваясь, устало бросился на кровать и почувствовал, что не в силах больше бороться со сном. Ему вспомнилось, что Жак, проводив его в номер, приказал своим телохранителям опять занять пост у лифта и не пускать никого, кроме своих…

«Своими» он называл офицеров Кодо-2.

Проснулся он, как ему показалось, тотчас же от громкого стука в дверь. Открыл глаза… В номере горел свет, а за незашторенными окнами было уже утро.

На пороге стоял Жак. Его лицо было серым от усталости, но при виде Петра он улыбнулся:

— Доброе утро! Спал не раздеваясь? Зря! Жак покачал головой:

— Судя по всему, нам скоро придется расстаться с этим комфортом!

Он вошел в комнату, снимая на ходу с плеча автомат. Потом сдернул со своей русой головы берет и плюхнулся в кресло. Потянулся, сладко зевнул и принялся тереть кулаками покрасневшие от усталости глаза.

— Ты не спал? — почему-то удивился Петр.

— Надо было дождаться возвращения разведчиков…

— Как Анджей?

— Стрельбы, по крайней мере, слышно не было, — опять зевнул Жак. — Разведчики говорят, что войска федералов оставили на том берегу только редкие заслоны н отошли.

— Значит… Эбахон добился успеха? — И Петру вспомнились слова Блейка, обещавшего полную поддержку Эбахону, как только он добьется первых успехов на фронте. Теперь деньги за нефть, за всю нефть, которую «Шелл» качала целый год в Поречье по соглашению с федеральным правительством, будут переданы Эбахону. Да, теперь этот человек с лихвой окупит свои затраты на наемников, и если ловко повернет дело, а это-то уж он сможет, особенно с помощью Аджши, то, глядишь, сумеет стать богатейшим человеком не только Гвиании, но и всей Африки.

— Успеха? — повторил за ним Жак. — Да, пожалуй… Но неизвестно, чем этот успех еще обернется.

Жак усмехнулся:

— В пять утра Штангер созвал совещание. Чтобы поднять дух населения, он объявил, что будет платить по три шиллинга за каждого похороненного федерала. За тех, кто погиб в прошлую ночь и погибнет в будущем!

— Ого!

— Но самое забавное случилось дальше. Хитрые подданные короля Макензуа предъявили счет почти за пять тысяч могил, хотя всем известно, что федералов погибло от силы ну сотни две, не больше! — Жак засмеялся. — Конечно, обмануть белого человека никогда не считалось в Африке зазорным, но чтобы так нагло…

— И что же? Заплатил?

— Заплатил! И сегодня с утра радио уже вовсю трубит о пяти тысячах вандалов, преданных земле доблестными защитниками Уарри. Но это еще не все. Узнав о данных разведки, Штангер объявил, что послезавтра форсирует Бамуангу и двинет нас на Луис, чтобы с ходу захватить его, пока федералы маневривуют где-то слева, справа, впереди, позади.

Жак встал, вытянул впереди себя руки, несколько раз присел, затем сделал еще два-три упражнения, разгоняя сонливость.

— Надо готовиться к наступлению: Штангер с утра поехал инспектировать позиции.

— Значит… наступление все-таки состоится?

— Состоится. Кэннон поддержал Штангера, а у него сейчас ударная группа — больше сотни англичан и американцев. В Африке это все еще кое-что значит. Кстати…

Он расстегнул нагрудный карман своей куртки вынул оттуда сложенный вдвое листок бумаги и протянул Петру:

— Твой пропуск. Подписан Штангером от имени президента. Отныне ты считаешься иностранным корреспондентом, аккредитованным при моей персоне и находящимся под моей юрисдикцией. Доволен?

Петр взял листок, развернул, быстро пробежал глазами машинописный текст, украшенный печатью — череп и кости — и какой-то закорючкой, означающей подпись главнокомандующего вооруженных сил Республики Поречье генерала Рольфа Штангера.

— Я позвонил президенту, он ведь в восторге от моих полководческих способностей, и сказал ему, что не могу прожить без тебя и часа, — продолжал Жак. — Он так обрадовался, что ты нашелся да еще на этом берегу, что сам предложил мне взять тебя под опеку… и под честное слово, что ты не сбежишь.

— И ты… дал за меня честное слово? — нахмурился Петр.

— Но ведь это же мое честное слово, а не твое! — успокоил его Жак. — А потом трубку взяла Элинор и спросила, как твои дела. И еще спросила, где похоронили Боба. Я рассказал ей, как найти его могилу: на африканском кладбище, простая бетонная плита без имени. Ведь когда сюда придут федералы, они не оставят на этой земле даже наших костейТ А кто сможет объяснить им, что Боб никогда, в сущности, не был наемником? — В голосе Жака была горечь. — Ладно. Позволь-ка мне принять у тебя душ, да пойдем завтракать.

 

ГЛАВА 9

Но до наступления, начать которое было решено на совещании у Штангера, дело дошло не через день, а через пять. И почти каждый день на аэродроме в Уарри приземлялись тяжелые транспортные самолеты, доставлявшие наемников и ящики с оружием, боеприпасами, медикаментами.

Вновь прибывших распределяли по командам, и «полковники» — так и не иначе именовали себя Кэннон, Гуссенс и другие — сходились в едином мнении: солдаты это были никуда не годные.

— Молокососы! Подонки! Дерьмо! — ругался Жак: в Ко-до-2 теперь уже было не полтора десятка, а больше сотни расхлябанных парней, никогда не имевших никакого понятия о дисциплине и не собиравшихся подчиняться кому бы то ни было. — Кончится тем, что я прикажу своим черным разоружить их и отправить назад первым же самолетом! — грозил он. — Они мне разлагают всю команду!

Сам Жак все эти дни носился по трем своим батальонам, расположившимся на правом фланге обороны, вдоль берега Бамуанги, распределяя пополнение.

Ставшие командирами батальонов Жан-Люк, Браун и Кувье смотрели на новичков проще, больше полагаясь на своих «ветеранов» — хорошо обученных командосов. Настроение у них было боевое. За разгром федералов Кодо-2 получила премию: по пятьсот фунтов каждому белому и по двадцать пять — черному. Штангер лично перед строем, торжественно вручал деньги каждому.

Впрочем, Эбахон надеялся вскоре пополнить свои валютные запасы. Мистер Блейк сдержал свое слово — сто миллионов фунтов были переведены на имя «его превосходительства президента Республики Поречье маршала Дж. Эбахона», а после броска на Луис — через Бамуангу… «Шелл» обещала не поскупиться!

Да, дела пока шли неплохо. Федералы попытались было высадить морской десант в Данди, нефтяной столице Поречья, но были отбиты, а два транспорта и одна канонерка из состава и без того небольшого флота Гвиании погибли под огнем береговой артиллерии. Правда, разведка доносила, что федеральные войска движутся к северной границе Поречья, поэтому Кодо-1 и 3 пришлось срочно перебросить туда вместе с двумя дивизиями, только что сформированными из добровольцев. Три дивизии вместе с Кодо-4 держали оборону Данди, и, как показывали события, довольно успешно.

Жак был настроен скептически, даже несмотря на то, что военно-воздушный флот Поречья, состоящий из трех самолетов «френдшип» компании «Гвиания эйруейс», оказавшихся к моменту раскола на аэродромах Уарри и Данди, конфискованных и переоборудованных в бомбардировщики, пополнился шестью легкими реактивными машинами, способными нести под крыльями ракеты. Их подарил шведский граф, известный авантюрист и миллионер, в ответ на призыв Эбахона ко всему миру — спасти от геноцида народ вдонго.

Самолеты были доставлены воздухом в разобранном виде, и шведы-механики, сопровождавшие их, возились теперь на аэродроме Уарри.

…Наступление началось в ночь с субботы на воскресенье. Сотни рыбачих каноэ бесшумно пересекли Бамуангу и высадили командосов Кодо-2. Ученики Жан-Люка и Брауна оказались на высоте: посты федералов были сняты в полной тишине. Затем на хорошо разведанные позиции растянутой вдоль берега федеральной дивизии обрушился внезапный огонь минометов и базук. Бой был короток и жесток. Бросив тяжелое вооружение, грузовики и «джипы», федералы рассеялись по окрестным лесам, открыв дорогу на Луис — триста миль узкого разбитого шоссе.

Гуссенс, Кэннон и их команды были недовольны. Штангер по приказу Эбахона распорядился бросить первыми в бой Кодо-2. И опять премия должна была достаться этому чертову Френчи! Что ж, когда-нибудь этот Френчи получит свое… И полковники не спешили с переправой: пусть он там получит хорошую трепку!

Вырвавшись вперед по шоссе на захваченных у федералов машинах, первый батальон Кодо-2 остановился. Жак и командир батальона бельгиец Кувье решили, что дальше отрываться от основных сил опасно. Посоветовавшись, они приказали занять оборону на берегу неширокой лесной речки у бетонного моста, узкого, способного пропускать за раз лишь одну машину. На всякий случай мост заминировали.

— А ведь мы могли бы через несколько часов быть в Луисе, — усмехнулся Кувье. — Если бы не эти бастарды…

Разложив карту на радиаторе «джипа» с большими белыми буквами на бортах — ФАГ — Федеральная армия Гвиании, — он вместе с Жаком при свете фонарика, который держал Петр, прикидывал возможные рубежи, где федералы могли бы попытаться организовать оборону.

— Сорок девять мостов и одна дорога, — задумчиво произнес Жак, отрываясь от карты. — И каждый может быть взорван. А по сторонам — болота и леса. Чем ближе к побережью, тем больше болот. Это авантюра! — Он поднял голову и посмотрел на ночное небо: — Как только рассветет, федералы опомнятся и… Мы не знаем, может быть, у них есть какие-нибудь силы на подходе. А Гуссенс и Кэннон грабят Обури…

Петр взглянул туда, куда теперь смотрел Жак, — в направлении Бамуанги. Он много раз бывал в Обури, богатом городке напротив Уарри, через реку. Четыре банка на центральной площади, один напротив другого, пивной завод, большой универсальный магазин, торговые склады… Да, там было что пограбить!

Командосы Жака проскочили городок с ходу — перед наступлением Жак предупредил, что сам расстреляет каждого, кто отстанет от колонны. Наемники, те, кто прилетел сюда в последние дни, поворчали, но возразить не посмели.

И теперь, томясь на шоссе, стиснутом стенами мрачного ночного леса, они с завистью поглядывали на зарево, освещающее небо в той стороне, где остался Обури.

И Жак чувствовал их настроение… Еще полчаса — и они не вынесут ни мрачной тишины леса, ни мысли о том, что принадлежащую им по праву завоевателей добычу сейчас делят те, кому посчастливилось попасть к Гуссенсу и Кэннону.

— Надо выслать патрули вперед по шоссе, выставить фланговые охранения. Выслать патрули и назад — к Обури, — задумчиво предложил Жак.

Кувье согласно кивнул.

— Передай Морису Дювалье, чтобы к Обури отправил взвод англичан, — продолжал Жак. — Тех самых…

Петр хорошо помнил парней, о которых говорил теперь Жак. Их было человек двадцать, и всех их завербовали в одном из лондонских кабачков на Фенчерч-стрит. Потом они неделю пьянствовали в отеле аэропорта Хитроу, учинили грандиозный скандал и драку с полицией, очутились в кутузке. Но их внезапно освободили и вместо суда отправили в Поречье.

— Как очень важных персон, — похвалялся их главарь Спайк Пауэлл, прозванный за свой тщедушный рост Мини-Спайк.

Чем этот болезненного вида хлюпик с серым лицом наркомана держал в повиновении всю компанию, для Петра было загадкой. Правда, он был старше всех своих дружков, многие были совсем мальчишки, но только ли этим?

Прибыв в Уарри, они поставили условие: будут служить в одном взводе и чтобы взводным был Мини-Спайк. Штангер условие принял и направил их в Кодо-6 к Кэннону. Но уже на следующий день, после того как Кэннон собрал всех новичков в ресторане «Эксельсиора» и заявил, что в его команде будут действовать жестокие законы английской армии, Мини-Спайк явился к Штангеру и потребовал, чтобы его взвод перевели в Кодо-2, к полковнику Френчи.

Штангер поморщился — он не привык отменять свои приказы, но согласился: перед наступлением каждый белый наемник был в цене! Зато Кэннон не счел нужным скрывать, что расценивает эту выходку дружков с Фенчерч-стрит как «неповиновение командиру со всеми вытекающими последствиями».

Мини-Спайк в ответ заявил, что ему плевать и на самого Кэннона, и на его угрозы, увел своих людей в расположение батальона Кувье, о котором предварительно вызнал, что тот, не в пример Брауну и Жан-Люку, вполне покладистый парень.

Жак принял английский взвод без энтузиазма.

Сейчас, ожидая бунта наемников, он понимал, что, если бунт произойдет, тон ему задаст английский взвод. Отсюда и было его решение отправить англичан в Обури, подальше от Кодо-2.

— Отправь их, да скорее возвращайся, — приказал Жак Кувье, и бельгиец заговорщически подмигнул в ответ. Вздорность Мини-Спайка раздражала и его.

Кувье казался веселым и общительным парнем, но Петр узнал, что бельгиец прославился… убийствами и грабежами еще в Конго, где был вместе со Штангером.

Проводив Кувье взглядом, Жак аккуратно сложил карту и бросил ее на сиденье «джипа».

— Не нравится мне эта тишина, — сказал он Петру. — Все идет как-то не так, слишком уж легкий успех. Ни за что не поверю, что федералы оставили дорогу на Луис открытой! Кстати, не забывай, что есть какая-то международная конвенция, запрещающая журналистам браться за оружие в ходе боевых действий.

— Мое оружие — вот… — Петр приподнял фотокамеру, висевшую у него на груди. — И вот…

Он приложил руку к нагрудному карману, из которого торчали записная книжка и дешевая шариковая ручка.

— Что ж, будем надеяться, что оно окажется счастливее наших базук, — вздохнул Жак. — А вот и бельгиец! Быстро же он обернулся!

— Англичане уже ушли в Обури… самовольно, — доложил запыхавшийся Кувье. — Мини-Спайк увел их.

Жак со злостью выругался:

— Ладно, пусть только окончится эта авантюра, я с ними поговорю… — Он ъзглянул на горизонт: — Светает… Санди! Манди!

— Йе, са! — хором прозучали в предрассветном сумраке голоса телохранителей, и они появились у «джипа», словно выросли из-под земли.

— Поехали, — решительно сказал Жак и сел за руль.

— Йе, са! — ответили телохранители и ловко перемахнули через борта «джипа» на заднее сиденье.

Петр, не дожидаясь приглашения, последовал их примеру и уселся рядом с Жаком.

— Проскочим по дороге вперед, — обернулся тот к Кувье. — Надо заставить противника себя обнаружить… и уносить ноги к Бамуанге, пока не поздно!

Бельгиец на секунду задумался, потом обошел «джип» и уселся рядом с Петром на переднее сиденье третьим:

— Поехали!

Жак посмотрел на него, усмехнулся, но ничего не сказал.

— Скажите парням у М-66, чтобы не всадили в нас снаряд, когда будем возвращаться, — обернулся он к телохранителям, и Санди сейчас же прокричал что-то на языке идонго командо-сам, замершим у американской противотанковой пушки, направленной на уже хорошо видный в утреннем свете мост. М-66 тоже захватили в Обури.

Дорога была пустынной. И это казалось необычным. Сколько раз вот так, на рассвете, Петру приходилось ехать воскресным утром по какой-нибудь гвианийской дороге — и каждый раз она была полна жизни.

По ее обочинам скользили цепочки женщин, с корзинами на головах, спешащих на рынок в ближайший городишко. Усталые, в болотной грязи, брели охотники со старинными кремневыми мушкетами. Рядом бежали тощие собаки с высунутыми языками. У удачливых стрелков с пояса свешивались порой одна-две зеленые мартышки или крупные куропатки. Сборщики латекса ехали на велосипедах, увешанных сетками, в которых белели тяжелые шары застывшего сока каучуконосов. Позже появлялись стайки ребятишек в дешевой синей форме, с сумками из рафии через плечо, шагающих в школы при католической или протестантской миссиях.

Но теперь дорога была мертва, и это был действительно плохой признак, признак того, что местные жители не были застигнуты врасплох штурмом Обури, что федеральные власти предупредили их обо всем заранее.

Так считал Жак, но Кувье сомневался, федералы могли просто-напросто выселить жителей прифронтовой зоны.

Миль через пять показалась деревня — длинный ряд глиняных домиков под тростниковыми крышами. Окна были плотно закрыты почерневшими от сырости ставнями, двери заперты тяжелыми самодельными замками. Ни курицы, ни собаки.

— Иджебу, — сказал Кувье, заглянув в карту, которую поднял из-под ног Петра.

— Пригнитесь, — не отрывая глаз от дороги, приказал Жак. — А лучше сядьте на пол.

Санди и Манди сейчас же соскользнули вниз и уселись на полу, выставив автоматы по обе стороны машины.

Петр нерешительно взглянул на Кувье, но тот пренебрежительно махнул рукой:

— Если уж влепят очередь, то прошьют все насквозь…

И не двинулся с места. Петр последовал его примеру. Жак недовольно покосился на них, но промолчал.

Они без приключений проехали покинутую деревню и миль через пять остановились: впереди был узкий мост, а за мостом виднелось еще одно селение.

Жак заглушил мотор, и сразу же наступила полная тишина. Впереди и позади — пустынная дорога, по сторонам глухой лес, в котором не пройти без мачете и нескольких шагов.

— Мы их ищем, а они уже где-нибудь у самого Луиса, — рассмеялся Кувье. — Готовятся к капитуляции.

— Или ждут, когда мы втянемся поглубже на их территорию. И тогда…

Жак обвел взглядом могучие стволы деревьев, оплетенные лианами, высокую, почти в рост человека траву на обочине и в придорожной канаве…

— А если нас принимают за федералов? — высказал Петр мысль, неожиданно пришедшую ему в голову. — Ведь у нас на машине — ФАГ — Федеральная армия Гвиании.

— У федералов, насколько мне известно, европейцы в армии не служат, — хмуро пробормотал Жак, продолжая вглядываться в чащу.

— А летчики? — возразил Петр.

— Когда еще они прибудут!

Жак неожиданно поднял руку, требуя тишины, прислушался, хмыкнул. Потом включил двигатель и резко развернул машину.

— В лесу люди, — тихо сказал он. — Не слышно птиц — их распугали. Теперь только бы не поняли, что мы догадались… Поедем медленно, как ни в чем ни бывало…

И он плавно тронул «джип».

— Федералы, са! — почти одновременно раздался крик Санди, и, вскочив во весь рост, телохранитель дал по лесу длинную очередь.

— Идиот! — яростно заорал Жак.

Но лес уже превратился в ад, опоясался огненными вспышками выстрелов.

Они выскочили из-под огня, скрывшись за поворотом дороги. Сбавив скорость, Жак обернулся:

— Все целы?

Петр тоже обернулся. Санди, залитый кровью, с широко открытыми остекленевшими глазами и отвисшей челюстью, лежал на сиденье, раскинув руки.

— И меня… кажется… задело, — сквозь зубы процедил рядом с Петром Кувье. — Эти свиньи…

Кувье, бледный, без кровинки в лице, сидел, откинувшись на спинку сиденья и держась обеими руками за левую сторону груди. Между его пальцев, на ладонь выше сердца, торчала короткая, плохо оперенная стрела…

Жак остановил машину.

— Дотянешь? Сейчас трогать стрелу нельзя…

Кувье скрипнул зубами и попытался улыбнуться. Улыбки не получилось:

— Нет. Это конец. Даже не особенно больно. Но эти свиньи всадили в меня отравленную стрелу. У меня все леденеет…

Руки его упали. Глаза расширились.

— Все мои деньги… в поясе… на мне… Пошлите по адре… Он напрягся… и разом обмяк, уронив голову на грудь.

 

ГЛАВА 10

— Что ж, он знал, на что шел, — мрачно сказал Дювалье и натянул берет.

Кувье лежал на спине прямо на асфальте шоссе, и стрела все еще торчала у него в груди. Американец Бенджи с недоумением смотрел на него своими ярко-синими, по-детски наивными глазами.

— Ловко же они его, шеф, — продолжал Дювалье. — Не хотел бы я быть на его месте!

Он передернул плечами, его кустистые брови сдвинулись.

Жак не ответил. Сидя на корточках над телом убитого, он расстегивал его широкий кожаный пояс, украшенный хромированными бляшками. Пояс был тяжел, и, сняв его, Жак со вздохом взвесил его на руке:

— Он просил отослать деньги по какому-то адресу…

Жак провел рукой по поясу сверху вниз, нащупал потайные кармашки, расстегнул их. В первом оказалась завернутая в пластик пачка денег, во втором — документы, тоже в пластике, в третьем — надписанный конверт, а в нем — опять деньги.

— «Брюгге», — прочел Жак. — Он был из Брюгге. А фамилия, наверное, жены или матери. У него была другая фамилия — не Кувье.

— А стоит ли, шеф? — выставил вперед свою тяжелую челюсть Дювалье.

— Что… стоит? — резко обернулся к нему Жак.

— Что-то кому-то посылать, — цинично усмехнулся Дювалье. — Нам они тоже бы пригодились. Ведь правда, Бенджи?

Американец сглотнул комок в горле и вопросительно посмотрел на Жака. «У него только два недостатка — никогда нет денег и слишком большой рост, — вспомнились Петру слова Жака об этом парне.

Жак молча перекинул пояс через плечо, повернулся и пошел к своему «джипу».

— А зря брезгуем, шеф! — насмешливо бросил ему в спину Дювалье. — Черные действуют по общим правилам!

И он, поймав взгляд Петра, кивнул в сторону густого придорожного куста, под которым лежало обнаженное тело Санди. Манди, вздыхая, связывал в узел одежду убитого. Двое других коман-досов копали саперными лопатками могилу тут же, у дороги.

— Они честно поделили между собой деньги покойника. Считай, что это пошло ему на похороны, — продолжал Дювалье, подмигивая Бенджи.

Дювалье в сердцах сплюнул на землю и растер плевок рифленой подошвой высокого тяжелого башмака.

Жак бросил пояс убитого в «джип» и вернулся обратно:

— Хватит болтать! Если Кэннон и Гуссенс не выступят к нам немедленно, нас отрежут от Обури, и тогда… Боюсь, что федералы выпотрошат наши пояса без всяких разговоров.

— Ты думаешь, они намеренно отошли в лес, чтобы… Дювалье встревоженно свел брови, маленькие глазки его буравили Жака…

«Ага, испугался! — отметил Петр про себя. — Это тебе не мародерствовать!»

Жак несколько секунд не произносил ни слова, задумчиво глядя куда-то на верхушки деревьев. Потом остановил взгляд на Дювалье. Он принял решение.

— Поедешь в Обури и передашь Кэннону и Гуссенсу: мы под угрозой окружения, и я не ступлю вперед ни шагу. Если же через час я не узнаю, что они выступили на соединение с нами, поворачиваю колонну назад. Понял?

Дювалье усмехнулся и подбросил ладонь к берету:

— Слушаюсь, шеф!

Глазки его довольно блестели: ему совсем не хотелось торчать здесь, дожидаясь, пока в него угодит отравленная стрела, выпущенная из зарослей. К тому же оставалась еще и возможность поживиться кое-чем в Обури. В конце концов, он сумеет добыть там и свою долю.

Взгляд Жака остановился на верзиле Бенджи.

— А ты… назначаю тебя командиром батальона вместо Кувье!

— Слушаюсь, сэр! — радостно вытянулся Бенджи и скосил глаза на убитого бельгийца. — Похороним здесь или… захватим с собой?

Жак взглянул на убитого:

— Если пойдем вперед — похороним. Назад — возьмем с собой. В Уарри на кладбище есть место… для всех нас.

— Что так мрачно, шеф! — развязно ухмыльнулся Дювалье. — Нас еще ждут в кабаках Парижа — и с тугими бумажниками. Не так ли, шеф?

Но Жак не принял его тона.

— Бери «джип», Грилло и… — Он вдруг остановил взгляд на Петре. — …И еще с тобою поедет Питер.

— Но… — возразил Петр. — Как же…

Жак понизил голос почти до шепота, так, чтобы ни Дювалье, ни Бенджи не могли его расслышать:

— В Обури ты сможешь скрыться у кого-нибудь из местных жителей и дождаться федералов. Это хороший шанс, Питер! А здесь… если мы попадем в их руки, нас расстреляют на месте.

Всех, не разбираясь. Здесь и сейчас белая кожа — пропуск прямо на тот свет!

Жак слегка толкнул его в плечо, и Петр понял, что Жак настоит на своем, что так или иначе его отправят в Обури — подальше от ловушки, которая вот-вот должна захлопнуться.

— Хорошо, — сказал Петр.

Жак усмехнулся и махнул рукой:

— Езжайте!

— Оревуар! — шутовски поклонился ему Дювалье и, отойдя с Петром на несколько шагов, облегченно вздохнул: — Считай, что нам повезло, Пьер.

Они прошли расположение первого, второго и третьего батальона и убедились, что Браун и Жан-Люк не теряли напрасно времени. Машины были убраны с шоссе и замаскированы на обочине. Поставлены они были радиаторами к дороге, так, чтобы, не разворачиваясь, можно было сразу выехать или налево, или направо, продолжать наступление на Луис или возвращаться в Обури.

Командосы, прошедшие суровую школу тренировочного лагеря, растворились в чаще, и, если не знать, что вокруг скрывается почти три тысячи хорошо вооруженных людей, заметить их было невозможно.

Грилло они нашли в арьергарде. Черноволосый, желтокожий латиноамериканец, сидя на обочине, в одиночестве наслаждался длинной сигаретой. Подойдя к нему, Петр почувствовал непривычный запах.

Заметив, что Петр принюхивается, Грилло снисходительно скривился:

— Травка. Могу угостить, если хочешь. На первый раз бесплатно.

— Дорвался, — презрительно посмотрел на него Дювалье и объяснил Петру: — Марихуана. Стоит здесь гроши, вот и… — Он опять обернулся к Грилло: — Пойди скажи Брауну, что едешь с нами в Обури. С приказом от Френчи. Да живее!

— Обури? О'кэй!

Грилло тщательно и бережно загасил только что начатую им сигарету о грубую, намозоленную ладонь и спрятал в нагрудный карман своей пятнистой куртки. Потом неторопливо встал и пошел в кусты, нетвердо переставляя тонкие кривые ноги.

— Желторожая обезьяна! — брезгливо пробормотал ему вслед Дювалье и доверительно сообщил Петру: — Эти хуже даже негров и арабов. Такие же ублюдки, но с самомнением: они, мол, американцы!

Он смачно сплюнул и растер плевок ногой — это была его привычка, как заметил Петр.

Пока Грилло пропадал где-то в чаще, Дювалье вывел из кустов «джип» и занял место за рулем.

— Садись рядом, — велел он Петру. — Не могу сидеть со всякими подонками, вроде этого желторожего красавчика.

Грилло явился, таща на плече АМ-8, американский пулемет, на ствол которого был надет глушитель. Он молча залез на заднее сиденье, и Дювалье тотчас же тронул машину. Вел он «джип» медленно, стараясь не газовать и не производить лишнего шума, то и дело использовал накат. Грилло стоял с пулеметом в руках.

— Где-то наши англичане! — пробормотал сквозь зубы Дювалье, когда они проехали с десяток миль. — Не открыли бы сдуру огонь, с них станется…

Лицо его было напряженно, он был готов к любой неожиданности, как и Грилло.

«У-ух!» — вдруг грохнуло впереди, совсем рядом, орудие.

«Та-та-та, та-та-та…» — зарокотали сейчас же автоматы.

Дювалье резко свернул к обочине, и «джип» чуть не перевернулся, угодив колесом в канаву.

— Безоткатная, семидесятипятимиллиметровая, — невозмутимо констатировал Грилло.

— В канаву! — сдавленным голосом крикнул Дювалье и выскочил из машины. Петр бросился следом за ним. Рядом присел на корточки Грилло, выставив вперед пулемет.

— Ерунда, — спокойно бросил он. — Засада.

Потом вдруг выпрямился словно пружина и бесшумно скользнул вперед, вдоль дороги, прячась в зарослях. Стрельба впереди прекратилась, взревели и умолкли двигатели тяжелых машин.

— Этому подонку терять нечего, — процедил сквозь зубы Дювалье, кивая в ту сторону, куда скрылся Грилло. — Во Вьетнаме они прошли огни и воды… Да и кто о нем пожалеет, о наркомане! А у меня семья…

Петр промолчал, машинально проверил, в порядке ли фотокамера, установил нужную экспозицию.

— Стоящий бизнес, — глядя на его камеру, с завистью вздохнул Дювалье. — Всегда кусок хлеба, а тут…

Он по привычке сплюнул и махнул рукой.

Кусты впереди зашевелились, и появился Грилло.

— Наши англичане, — сказал он и кивнул в ту сторону, откуда только что появился, — и Кэннон.

— Дьявол! — выругался Дювалье, с кряхтеньем поднимаясь. — Он-то там и нужен!

— Не спешите, сэр, — странно усмехнулся Грилло. — Люди иногда не любят, когда им мешают.

— Ты что… имеешь в виду, чертов мафиозо? — взорвался Дювалье. — У меня приказ!

— Тогда… пойдемте. Но смотрите, я предупреждал…

И Грилло, сделав знак следовать за собою, пригнулся и опять скользнул в зеленую чащу. Дювалье, что-то недовольно бурча, последовал за ним. Третьим шел Петр.

Они осторожно пробирались сквозь придорожные заросли метров сто, а может быть, и двести, — Петр почти сразу же потерял ориентировку: кругом было зеленое сплетение ветвей, под ногами чавкала сырая земля.

Наконец послышались громкие возбужденные голоса, и Петр налетел на внезапно остановившегося перед ним Дювалье, который, в свою очередь, чуть не сшиб замершего впереди Грилло.

— Тише, — прошипел латиноамериканец. — Не высовываться!

Петр осторожно раздвинул ветви большого куста, служившего ему укрытием, и впереди по шоссе, метрах в пятидесяти, увидел наемников из взвода Мини-Спайка.

Их «джипы» — две машины — стояли на обочине, и на первом было безоткатное орудие, то самое, семидесятипятимиллиметровое, выстрел которого прогремел несколько минут назад. Сами наемники, выстроившись в две шеренги, хмуро поглядывали на возбужденно расхаживающего перед строем бородача Кэннона. Берета на нем не было, и его бритый череп отливал в начинающих набирать силу утренних лучах синевою.

— Трусы и мерзавцы! — орал Кэннон, потрясая кольтом. — Я сразу же понял, когда вы только явились сюда, что вы все подонки и негодяи…

Петр уже знал, что на такие оскорбления наемники обычно отвечали пулями. Но причина молчания парней Мини-Спайка была ясна: напротив них, через серую ленту шоссе, стояли черные командосы с автоматами наготове. Ими командовал Сэмми, тот самый, с которым Петр познакомился в баре «Эксельсиора». Сэмми держал ручной пулемет. Оружие же взвода Мини-Спайка было брошено кучей возле грузовика, на котором, видимо, и прибыли командосы.

— Значит, он уже успел их разоружить, — комментировал происходящее Грилло: — Идиоты! Приняли «джип» Кодо-6 за федералов и с перепугу разнесли его первым же снарядом. Он там, дальше, за грузовиком. Два англичанина — прямо на небо, двое покалечено. Об этом орал Кэннон. Я слышал, когда был здесь без вас.

— Отлично! — пробормотал Дювалье и подмигнул Грилло. — А ведь ты прав! Не будем пока мешать им выяснять отношения.

Он обернулся к Петру.

Фотокамера с телеобъективом уже лежала перед Петром наготове — в траве.

— А вам, Пьер, я бы посоветовал не жалеть пленку.

— Вы убили двух офицеров и двух искалечили! — продолжал Кэннон, распаляясь от собственного крика. — И вы мне за это ответите! Кто стрелял по «джипу»? Шаг вперед!

Бледный юнец, длинноволосый, в форме явно не по нему, свисавшей с узких плеч мешком, нерешительно шагнул вперед из первой шеренги.

— Ты?

Юнец чуть заметно кивнул, и Кэннон вскинул кольт. Наемник, хватаясь за раздробленную левую ногу, рухнул на асфальт, воя нечеловеческим голосом. Его товарищи рванулись было к Кэннону, но не спускавший с них глаз Сэмми резанул пулеметной очередью поверх голов.

— Ни с места, ребята! — с издевкой крикнул он. Наемники отпрянули. Кэннон же, будто ничего не заметил, тщательно прицелился во вторую ногу воющего парня. Он добил его лишь пятым выстрелом — в голову, прострелив предварительно ноги и руки.

— Снимай, Пьер, снимай! — возбужденно вцепился в рукав Петра Дювалье. — Эти снимки тебя озолотят!

И, видя, что Петр не в силах пошевельнуться от ужаса, охватившего его при виде этого хладнокровного, садистского убийства, схватил фотокамеру и сам принялся фотографировать — спокойно, не торопясь, старательно строя кадр. Этот «бывший человек Жана Фоккара» умел все на свете.

Петр мельком взглянул на Грилло. Тот с наслаждением раскуривал сигарету с марихуаной, окурок которой он достал из нагрудного кармана.

— Ну? — уставился Кэннон на Мини-Спайка. — А теперь я забираю вас всех под свою команду. Я сделаю из вас солдат, черт побери! Камикадзе! Смертников! Вы будете ходить в атаку впереди всех — до первой крови, которой вы смоете…

— Кончай болтать, ты… — злобно оборвал его Мини-Спайк. — Ты убил мальчишку. И я клянусь, что это тебе не сойдет с рук. Мы живем в демократическом обществе и знаем наши права. Жаль только, что у нас в Англии нет смертной казни, а то болтаться бы тебе с пенькой на шее!

— Так! — зловеще протянул Кэннон. — Значит, ты отказываешься стать камикадзе? Кто еще? — Он обвел взглядом строй наемников: — Шаг вперед!

Несколько секунд ожидания — и наемники, человек десять, почти половина взвода, шагнули вперед. Кэннон оглянулся на Сэмми:

— Это не только трусы, это еще и дезертиры! Поступай с ними по законам военного времени.

— Снять форму, вы, подонки! — проревел Сэмми и поднял пулемет.

— Ты… — шагнул к нему Мини-Спайк.

Пулеметная очередь почти в упор сломала его пополам. Он раскрыл рот и, хватаясь руками за живот, рухнул вперед, лицом вниз.

Остальные поспешно принялись сбрасывать с себя пятнистую форму и остались в одном белье.

— В грузовик! — приказал Сэмми и махнул своим командос. Те, с автоматами наготове, окружили арестованных, подталкивая их стволами автоматов к грузовику.

Сэмми приказал что-то шоферу, грузовик тронулся, набрал скорость и скрылся за поворотом. Несколько минут прошло в тягостном молчании, и вдруг там, где скрылся грузовик, застучал пулемет Сэмми — деловито, сначала длинными очередями, потом короткими — и стих. Потом один за другим грохнули несколько выстрелов кольта.