21 флореаля 8-го года Республики
«Граждане!
…чтобы дать вам ясное и полезное представление о предметах, подлежащих нашему рассмотрению в продолжении настоящего курса, я прежде всего вкратце познакомлю вас с главными подразделениями…
…Вы знаете, что все создания природы, доступные нашему наблюдению, с давних пор подразделялись натуралистами на три царства: животное, растительное и минеральное…
…Я счел более уместным воспользоваться другим первичным делением, дающим более правильное общее понятие о телах, которые оно охватывает. Итак, я подразделяю все создания природы, входящие в состав упомянутых мною трех царств, на две главные ветви:
1. Тела организованные, живые.
2. Тела неорганические, неживые…
…В продолжение многих лет я отмечал в своих лекциях в Музее, что наличие или отсутствие позвоночного столба в теле животных разделяет все животное царство на два больших, резко отличающихся друг от друга раздела…
…Полагаю, что я первый установил это важное деление, о котором, по-видимому, не думал никто из натуралистов. В настоящее время оно принято многими натуралистами; они приводили его в своих трудах, так же как и ряд других моих наблюдений, не ссылаясь, однако, на их источник.
Итак, все известные животные могут быть отчетливо разделены на:
1. Позвоночных животных.
2. Беспозвоночных животных…
…Именно об этой второй ветви животного царства, об этом большом семействе беспозвоночных животных я намерен беседовать с вами в продолжение настоящего курса…
…Этот обширный ряд, который один включает большее число видов, чем все прочие группы животного царства, вместе взятые, в то же время изобилует примерами самых разнообразных чудесных явлений, самых необыкновенных и любопытных черт организации, самых оригинальных и даже удивительных особенностей, касающихся образа жизни, способов самосохранения и размножения своеобразных животных, составляющих этот ряд. И в то же время именно беспозвоночные животные еще менее всего исследованы…
…Скажу больше: оставляя в стороне пользу их изучения с целью получения практической выгоды из них самих или из доставляемых ими продуктов, или с целью обезопасить себя от тех из них, которые причиняют вред или просто докучают нам, несомненно, что изучение этих своеобразных животных может оказаться плодотворным для науки еще и с другой точки зрения, и я постараюсь вас сейчас в этом убедить. Именно беспозвоночные животные нагляднее, чем другие, раскрывают нам удивительную деградацию организации и постепенное уменьшение присущих животным способностей, что должно так сильно интересовать натуралиста-философа; наконец, эти животные незаметно приводят нас к непонятным истокам зарождения животной жизни, то есть к тому пределу, где находятся самые несовершенные, самые простые по своей организации животные, те, в отношении которых можно предположить, что они едва одарены признаками животной природы, иными словами — те существа, с которых, быть может, природа начала создавать животных, чтобы затем на протяжении длительного времени с помощью благоприятствующих тому обстоятельств вызвать к жизни всех прочих…
…Можно думать, как я уже говорил, что двумя главными средствами, которыми природа пользуется, чтобы дать бытие всем своим созданиям, являются время и благоприятные обстоятельства. Известно, что время для нее не имеет границ и что поэтому она всегда им располагает.
Что же касается обстоятельств, в которых она нуждалась и которыми она продолжает пользоваться изо дня в день, для того чтобы видоизменять свои создания, то можно сказать, что они в некотором роде неисчерпаемы для нее.
Главные из них возникают под влиянием климата, различной температуры атмосферы и всей окружающей среды, условий места обитания, привычек, движений, действий, наконец образа жизни, способов самосохранения, самозащиты, размножения и т. д. И вот вследствие этих различных влияний способности расширяются и укрепляются благодаря упражнению, становятся более разнообразными благодаря новым, длительно сохраняемым привычкам, и незаметно строение, состав, словом — природа и состояние частей и органов подвергаются всем этим воздействиям, результаты которых сохраняются и передаются путем размножения следующим поколениям…»
Эту лекцию читает профессор Жан Батист Ламарк в Музее естественной истории 11 мая 1800 года, или 21 флореаля 8-го года Республики.
Мы расстались с Ламарком в 1789 году. Прошло одиннадцать лет. Какие перемены произошли в его жизни? Почему он, ботаник, читает лекции по зоологии?
Отдел зоологии, который он читает в те времена, был очень мало разработан в науке.
Страна «хаоса» и «неведомого», — так называли тогда животных, объединяемых теперь под названием беспозвоночных.
Как же в этой стране оказался Ламарк? Чтобы ответить на этот вопрос, надо рассказать о том, что тогда происходило во Франции и как сложилась жизнь Ламарка.
Шел год 1789
Представим себе Францию перед 1789 годом. Она в это время все более и более становилась похожей на огромный кипящий котел. Каждое сословие было недовольно монархическими порядками, по-своему искало для себя свободы.
Франция задыхалась от расстройства финансовых дел из за войн и расточительности королей. Здесь привыкли покрывать расходы текущего года доходами будущих лет. Эта огромная страна с ее прекрасным трудолюбивым веселым народом, с ее природными богатствами давно уже жила в долг!
Размеры податей возросли неимоверно. Всей своей тяжестью налоги ложились на низшие классы, а к этому надо прибавить грубый произвол сборщиков податей и жандармерии.
Ненавистную воинскую повинность, от которой знатные и богатые освобождались по праву рождения или за деньги, несли опять все те же бедняки.
Жалованье в шесть су на день, плохая еда и грубое обращение, — вот участь солдата. Впрочем, ему оставалась надежда к старости дослужиться до унтер-офицера! Зато сын знатного помещика в семь лет числился полковником!
Заветной мечтой французского крестьянина всегда было иметь свой собственный клочок земли. В XVIII веке она как будто становилась реальной.
Дворянство стаями поднималось из насиженных родовых гнезд в провинции, теснясь ко двору короля в погоне за славой, блеском, за милостями короля. Помещику нужны были деньги. Чтобы появиться в столице и жить в ожидании фортуны, он продавал свои земли. Невероятными лишениями крестьянин скапливал небольшие деньги и покупал у сеньора крошечный клочок земли.
Но здесь мираж собственности на землю рассеивался. Шагу не могли крестьяне ступить, не наткнувшись на права помещика. Право покоса, ловли рыбы, охоты, проезда через мост и тысячи всяких других запретов лежали на пути крестьянина.
За что? Почему?
Когда-то сеньор, располагая оружием, воинами, охранял крестьян от разбойников, войн, а подчас и от хищных зверей; крестьяне в известной степени признавали себя обязанными за это сеньору. Они привыкли почтительно относиться к нему. Теперь же помещик не нес никаких забот по отношению к своим вассалам.
Ненависть к сеньору, которого они, может быть, никогда и не видели, но которому всю жизнь надо было платить и платить всевозможные оброки, нарастала, переходила в настоящую ярость, грозный гнев народа против несправедливости и жестокости.
То там, то здесь вспыхивали голодные бунты.
К этому времени дворянство потеряло свою былую самостоятельность в провинции по отношению к королю. Теперь оно всецело зависело от воли двора. Интриги, борьба за власть, за должности при дворе…
Глухое, часто неосознанное недовольство монархическим режимом охватывает многих лучших представителей привилегированных классов.
Кипит возмущением и низшее духовенство, почти нищее и бесправное по сравнению с архиепископами, епископами, высшими аббатами, вышедшими большею частью из аристократических семейств.
А все возрастающее городское сословие — ремесленники, купцы, разве оно довольно своим положением при сковывавших их цеховых порядках? Даже цветочницы и торговки овощами обязаны были соблюдать правила своего особого цеха.
Однако, несмотря на эти стеснения, известная часть городского сословия, промышленники, торговцы, быстро богатела и, по мере этого, все острее ощущала свое политическое бесправие. Они не могли принять участие в политической жизни. Для них был только один путь в этом отношении: купить должность у королевской казны.
Разбогатевшие промышленники, купцы и другие горожане стремились купить место в суде, городском управлении. Правительство, открыв в этом для себя источник дохода, создавало все новые и новые должности, которые продавало.
Но те, кто купили себе должность, уже смотрели на нее как на свою личную собственность и совсем не чувствовали себя служащими правительства. Так правительство подсекало само себя еще и этим. Дворянство с презрением и высокомерием относилось к промышленникам, купцам, городскому сословию, а оно, при возрастающем богатстве, очень остро чувствовало это пренебрежение и постоянные уколы.
Волны недовольства заливали страну во всех слоях общества.
Передовое французское общество томилось под гнетом всего уклада того времени. Свет знания распространялся во Франции трудами «просветителей», писателей, философов, ученых.
Жгучие вопросы философии, науки, политики, религии страстно обсуждались в великосветских салонах, для которых «философ стал такой же необходимой принадлежностью, — говорил один французский буржуазный историк, — как люстра со своими яркими огнями».
Недовольство, не всегда вполне осознанное, критика существующих порядков, религиозных легенд и власти католической церкви, новые, смелые идеи — все можно было услышать в салоне. Люди разных направлений, от монархиста до крайне левого республиканца, встали в оппозицию к правительству, к политическому строю.
Не замедлили появиться разные проекты нового политического уклада.
Громко на весь мир раздается голос Руссо: «Человек родился свободным, и везде он в цепях». Он был свободным, когда не было частной собственности, то был золотой век. Ему пришел конец, как только люди стали огораживать участки земли, говоря: «Это мое!» Если бы нашелся тогда человек, который, выдернув колья и засыпав межи, воскликнул: «Не слушайте этого обманщика! Вы погибли, если способны забыть, что плоды земные принадлежат всем, а земля — никому!..»
«Тогда, — говорит Руссо, — род человеческий был бы избавлен от горя и зла, от войн и убийств. Такого человека не нашлось, и вот оно, современное общество… глупец руководит мудрецом, и горсть людей утопает в роскоши, тогда как голодная масса нуждается в самом необходимом…»
Общество должно быть создано путем договора, — проповедует Руссо. Он пишет «Общественный договор», на основе которого может быть создано общество, в котором нет неравенства.
Руссо глубоко заблуждался, думая, что такое общество возникнет путем договоренности между людьми; всем известно, что золотого века никогда не было, и первобытное общество совсем нельзя представлять себе раем.
Но важно то, что смелая и резкая критика общественного строя, протест против насилия и угнетения, идеи «Общественного договора» воспламеняли сердца, звали к борьбе за свободу, будили страстное желание сбросить цепи рабства, в какой бы области они ни налагались.
Общество насквозь пропиталось горючим материалом протеста и гнева.
Нагнетанию такой атмосферы как нельзя лучше помогала «Энциклопедия», в которой после возвращения из путешествия принял участие и Ламарк.
Каждый том ее тяжелым молотом бил по общественному строю Франции и всем ее устоям. Каждый том ждали как праздник, как большое общественное событие. Энциклопедия выступала против феодального строя, абсолютной монархии и церкви. Она содержала статьи о всех новостях науки и техники. Энциклопедия отражала надежды и интересы «третьего сословия», ищущего выхода на историческую арену. Энциклопедия стала культурным маяком, свет которого проникал далеко за пределы Франции.
Это был вдохновенный коллективный труд, проникнутый единой волей и стремлением покончить с прошлым, вскрыть его язвы, очиститься от них и помочь родной стране встать на светозарный путь свободного развития творческих сил.
…Лишь при дворе процветала беспечность. А если тревога и появлялась у кого-либо, кому вдруг начинало казаться, что все они ходят по вулкану, то этикет не мог позволить вылиться ей наружу. Тревогу прятали под маской легкомыслия.
В Малом Трианоне королева играет в деревенскую простоту. Только летом 1783 года здесь для нее построили прелестную деревеньку из нескольких домиков, каждый с фруктовым садом, а при деревеньке — мельницу, курятник, сарай, молочную ферму. Потом понадобились теплицы; их тотчас построили, забыв, что очень недавно снесли одну теплицу, в то время самую дорогую и знаменитую в Европе. Дело в том, что королеве на этом самом месте захотелось видеть большой утес и настоящую реку!
Она пожелала иметь пруд для рыбной ловли, и он не замедлил появиться вместе с 2349 карпами и 26 щуками, в него пущенными.
Собирались начать большой ремонт Версальского дворца. На все это нужны были деньги, а их давно не было в королевской казне. Ну так что же? Новый займ, еще займы — вот и пополнение пустой казны!
Королева любила оригинальные празднества-карнавалы. Такой праздник 18 июня 1785 года обошелся французской нации в четыреста тысяч ливров. Еще займы, опять займы.
Королева не стесняется в расходах на преобразования согласно своему вкусу в Малом Трианоне. Займы покроют все расходы.
А король, где же он, Людовик XVI? Как озабочен он бедственным состоянием своей страны?
Он изредка танцует, чаще делает замки в маленькой кузнице, примыкающей к его кабинету (король очень любит слесарное дело!), и больше всего страстно охотится в лесах Фонтенбло. Король предоставляет своим министрам право занимать какие угодно суммы, у кого угодно и под любые проценты, повышать налоги в той мере, как они это найдут нужным, и торговать всеми государственными должностями и титулами…
Ламарк ищет защиты у Национального Собрания
Версальский дворец широко раскрывает главные двери в зал, где должно происходить открытие собрания созванных по всеобщему настоянию представителей всех сословий — Генеральных Штатов.
В распахнутые двери во всем блеске золотого шитья, кружев и бархата торжественно проходят депутаты аристократии, в то же время узким боковым входом протискиваются небольшими кучками в своих мещанских костюмах представители «третьего сословия».
Накануне состоялось пышное церковное богослужение в старинной церкви, и там также резко разделились депутаты по сословиям.
Во главе разодетого дворянства в церковь вошли король Людовик XVI, королева и другие члены королевского дома. Золото, камни, развевающиеся перья на шляпах, шпаги. Рядом высшее духовенство в облачениях, не уступающих по роскоши придворным костюмам, затем бедно одетое низшее духовенство.
Это пышное шествие замыкалось длинным хвостом черных плащей, бедных камзолов «третьего сословия».
Но не прошло и нескольких месяцев, как «третье сословие» заставило трепетать короля и двор перед своей неуклонно нараставшей революционной мощью.
14 июля 1789 года народ взял приступом Бастилию, одну из страшных тюрем Франции, разгромил ее с яростью, оправдываемой только его многовековыми тяжкими страданиями. Освободили узников Бастилии…
Власть сосредоточилась в руках национального собрания.
…Все так же, как обычно, Жан Батист Ламарк приходил на работу к пяти часам утра и кончал ее в девять часов вечера. Он был совершенно уверен, что его занятия очень важны для Франции, что никто не осудит его за них и не упрекнет.
Ламарк не сомневался, что Национальное Собрание бережно отнесется к научным учреждениям. И в решительные моменты Ламарк с достоинством гражданина, ученого действительно обращался к Национальному Собранию, чтобы отстоять перед ним интересы науки..
Пока власть принадлежала Национальному Собранию, многие из деятелей старого режима возглавляли ответственные должности.
Они больше думали об устройстве личных дел, о собственном обогащении, чем о приведении в порядок расстроенных государственных финансов. Интриги, доносы, подкупы — все оставалось в силе.
Мы уже говорили, в каком бедственном состоянии находились финансовые дела Франции.
Национальное Собрание решило провести по всем статьям государственного бюджета резкое сокращение расходов. Научные учреждения ждала та же участь, что и всех других.
Садом и Кабинетом Естественной Истории заведывал тогда некий де Биллардери, человек, по существу, далекий от научных интересов и смотревший на науку, как на одно из возможных средств сделать карьеру.
Ламарк перед ним не угодничал, не принимал участия в его интригах и потому пришелся Биллардери не по душе. Тот упорно искал случая, как бы отделаться от неприятного подчиненного. При сокращении штатов, проводимом Национальным Собранием, оказалось удобным уволить Ламарка. И он добился, что специальный Финансовый Комитет постановил сократить некоторые должности при Кабинете Естественной Истории, в том числе должность, занимаемую Ламарком, поручив его обязанности профессору ботаники Королевского Сада.
Ламарк до глубины души возмутился поведением своего начальника и, нисколько не сомневаясь, что Национальное Собрание сумеет справедливо разобраться в существе вопроса, обратился к нему с двумя большими записками. В одной из них он написал о своих научных заслугах, а во второй доказывал, что занимаемая им должность необходима и что он ее занимает по праву.
Эти записки настолько характерные автобиографические документы, что мы приведем из них некоторые выдержки.
Первая записка называется: «Соображения в пользу Шевалье де ла-Марк, бывшего офицера полка Божоле, члена Академии наук, королевского ботаника, состоящего при Кабинете Естественной Истории».
Ламарк начинает кратким введением, в котором предупреждает, что в записке приводятся доказательства необходимости самостоятельной должности ботаника при Кабинете, и в ней изложены:
«…заслуги де ла-Марка, занимающего эту должность, чтобы дать возможность судить о том, есть ли во Франции ботаник, которому следовало бы передать эту должность, если бы было признано необходимым сместить того, кто ее занимает теперь».
Дальше Ламарк напоминает о благосклонности, оказанной французами «Флоре Франции», в которой собраны «наименования, описания и изложения свойств всех растений, дикорастущих в пределах королевства, с применением новой аналитической методы, более легкой, чем все известные».
«…Книга эта сильно развила во Франции вкус к изучению ботаники, многочисленные доказательства чему автор имеет ежедневно. А между тем, — пишет Ламарк, — это только набросок очень большого труда, задуманного Шевалье де ла-Марком, и для которого он неустанно копит материалы».
Ламарк говорит о вкладе, сделанном им в Королевский Сад и Кабинет в виде коллекций минералов, гербариев и живых растений, собранных им в путешествиях по Европе и самой Франции.
«Обширность изысканий, которых требует эта работа, необыкновенно велика; в этом легко убедиться, если вспомнить, что не существует ни одного сочинения по ботанике, которое могло бы служить основою для вновь предпринимаемого.
В течение последнего столетия никто не делал подобной попытки. Никто не пытался дать описания всех известных растений. Единственное существующее в ботанике общее сочинение, которое вводит достаточную точность в изложение существенных признаков растений, это „Виды растений“ Линнея. Однако это сочинение на самом деле только „прообраз“, так как оно для всех упоминаемых в нем растений дает только характеристику в одной фразе и синонимию, что его делает гораздо менее удовлетворительным, чем задуманное. О работе, предпринятой Шевалье де ла-Марком, уже можно судить, так как вышло 5 полутомов ее, с описанием более 6000 растений».
Выводы.
Шевалье де ла-Марк, как видно из предыдущего, работал много и теперь работает с большим увлечением. Сверх того, привычка неустанно исследовать и определять все известные виды тех родов, которыми он занимался, дала ему по необходимости большие познания чужеземных растений и делает его особенно пригодным для работ при Кабинете Естественной Истории. Тем не менее согласно проекту Фин. Комитета он должен быть уволен, а должность его передана лицу, которое еще ничего не сделало. Это будет явной несправедливостью, а так как Национальное Собрание еще ни разу не совершало несправедливости, то надо думать, что и на этот раз этого не случится.
Типография Гюеффие́. (Gueffier) 1789.
Вторая записка носит название: «Записка касательно проекта Комитета финансов об уничтожении должности ботаника при Кабинете Естественной Истории».
Этот документ — изумительный образец того, как смело человек должен отстаивать правоту своего дела, если он в этом убежден. Вместе с тем это образец краткого и исчерпывающего доказательства, понятного для всех, а не только специалистам.
Ламарк преисполнен доверия к Национальному Собранию, излагая перед ним свои заветные мысли.
«В проекте доклада Комитета финансов Национальному Собранию, в отделе, касающемся Королевского Сада, есть предложение уничтожить должность ботаника при Кабинете Естественной Истории и соединить ее функции с функциями профессора при Саде.
Намерения Комитета можно только приветствовать, поскольку он озабочен введением повсюду разумной экономии без ущерба для учреждений, в которых она вводится. В самом деле, и здесь эта благая цель была бы достигнута, если бы должность ботаника при Кабинете Естественной Истории была одной из тех бесполезных должностей, которые при старом режиме создавались для ублаготворения фаворитов. На самом деле это не так. Можно легко доказать, что:
1) Должность ботаника при Кабинете Естественной Истории имеет своей задачей формировать, поддерживать, приводить в должный порядок, называть и постоянно увеличивать коллекцию растений, сохраняемых в этом Кабинете она далека от того, чтобы быть бесполезной или лишенной определенных функций, наоборот, она чрезвычайно необходима и требует от ботаника, которому она доверена, постоянных исследований и солидных работ.
2) Функции ботаника не могут быть соединены с функциями профессора ботаники при Королевском Саде, так как обширность обязанностей по каждой из этих двух должностей требует, чтобы обе они были самостоятельны, если только желать, чтобы работы выполнялись соответственным образом и с пользою.
Первое предложение
Должность ботаника при Кабинете Естественной Истории чрезвычайно необходима.
Богатые и обширные коллекции Кабинета естественно подразделяются сообразно трем царствам природы: минеральному, растительному и животному. Их количество, их сохранность и очень часто их редкость делают названный Кабинет самой прекрасной, самой драгоценной и, особенно, самой интересной из всех коллекций по естественной истории, какие только существуют на свете. Однако без научной обработки эта обширная коллекция превратилась бы в скопление всевозможных предметов, лишенное интереса и совершенно бесполезное по существу.
Если бы для одного человека было возможно охватить разом все отделы естественной истории и углубиться в них до малейших деталей, то такой человек, естественно, справился бы и один со всем Кабинетом, все привел бы в порядок и все правильно определил.
Но это невозможно. Ученый, который наиболее широко знаком с царством животных, который одинаково хорошо знает четвероногих, птиц, рыб, насекомых и червей, конечно, будет знаком с растениями лишь поверхностно. И, наоборот, глубокий знаток ботаники лишь поверхностно знает животных и минералы. Следовательно, при желании поставить Королевский Кабинет так, чтобы он принес всю ту пользу, какую он может приносить, необходимо иметь при Кабинете трех достойных ученых: одного для царства животных, другого для растений и третьего для всего, что относится к царству минералов.
Оставим пока в стороне животных и минералы и посмотрим, представляют ли хранящиеся в Кабинете коллекции растений достаточно интереса и требуют ли они столько работы, чтобы стоило специально ими занять одного ботаника.
Коллекция эта состоит из различных очень обширных гербариев, собранных почти во всех частях света. Сюда входят не только коллекции знаменитых французских ботаников, каковы Турнефор и Вальян, но и весьма обширные драгоценные коллекции, собранные в различных частях света натуралистами, путешествовавшими по поручению правительства. Таковы, например, замечательные коллекции Коммерсона с Явы, Мадагаскара, Иль-де-Франса, Бурбона, из Бразилии, с Магелланова пролива и проч.; коллекции Домбея (Dombey) из Перу, Чили и Бразилии и другие не менее значительные.
Кроме гербариев мы имеем еще огромную коллекцию всевозможных иностранных плодов, обширное собрание образцов древесин иностранных деревьев, по большей части имеющих прикладное значение, наконец, образцы смол, резин и прочих растительных продуктов.
Польза этих коллекций, поскольку они в порядке и допускают быстрые справки в них, несомненна, тем более, что заменить их живыми растениями нельзя, так как площадь Сада не может быть очень велика.
Теперь следует сказать, что работа по приведению в порядок гербариев из всех частей света, их достоверное определение, наконец, формирование из них одного общего гербария, который надо постоянно поддерживать в порядке и увеличивать за счет новых открытий, требует от ученого, способного ее произвести, постоянного и упорного труда и чрезвычайно много времени.
Прибавим к этому, что работа эта не может быть закончена в какой-либо определенный срок, так как постоянное приращение коллекций в связи с новыми открытиями всегда будет требовать от ботаника новой и новой работы.
Вот основания для того, чтобы признать должность ботаника при Кабинете Естественной Истории существенно необходимой.
Второе предложение
Функции ботаника при Кабинете Естественной Истории нельзя соединить с функциями профессора Королевского Сада.
Королевский Сад является одним из самых больших и самых богатых ботанических садов Европы. В нем больше, чем где-либо, разнообразных растений, наиболее мутаций, наиболее обновлений; кроме того, он постоянно обогащается, благодаря своим многочисленным корреспондентам и открытиям путешественников.
Правильное определение растений, которые разводятся в Саду, и особенно тех новинок, которые присылаются ежегодно со всех сторон, наконец, лекции на публичных курсах при Саде, неизбежно отнимут у профессора все его рабочее время или, по крайней мере, займут его настолько, что у него не останется времени для других сколько-нибудь продолжительных занятий. Это настолько верно, что, несмотря на все усердие и выдающиеся таланты лица, ныне занимающего кафедру ботаники, ему все еще не удается издать научный каталог растений, разводимых в Саду. А между тем такой каталог дал бы слушателям курсов возможность гораздо легче и с большими результатами слушать лекции того же профессора. Однако составление этой работы требует серьезных исследований, чтобы избежать ошибок, и можно сказать, что она определит репутацию своего автора.
Следовало бы также ежегодно издавать дополнение к этому каталогу, включая в него растения, вновь вводимые в культуру, а каждые 10 лет переиздавать его, так как за этот промежуток времени накопится немало как добавлений, так и потерь в растениях.
Из этого ясно, что профессор, который до сих пор не нашел времени для составления каталога растений, столь необходимого его собственным слушателям, подавно не может взять на себя еще и обширную работу по изучению и обслуживанию коллекций Кабинета Естественной Истории.
Таким образом, не без основания утверждают, что функции ботаника при Кабинете Естественной Истории никоим образом не должны быть слиты с функциями профессора при Ботаническом саде. Сверх того, требуют этого разделения и интересы науки; оно дает еще и ту выгоду, что сохраняет определенное место, которое может обеспечить судьбу ботаника, много послужившего отечеству частью полезными путешествиями, частью интересными работами, которые раздвинули границы наших познаний в этой прекрасной части естественной истории.
Примечание. Мысль эта тем более заслуживает внимания Собрания, что до сих пор во Франции никогда еще не учреждалось специальной должности для ботаника, что могло бы служить большим поощрением для лиц, способных отдаться работам, которые могли бы подвинуть вперед эту полезную науку.
Заключение.
Должность ботаника при Кабинете Естественной Истории должна сохраниться навсегда, так как она является неизбежной необходимостью, для того чтобы та часть коллекций Кабинета, которая принадлежит к растительному царству, всегда была в должном порядке, чтобы все составляющие ее объекты были правильно определены и чтобы легки были справки для всех, занимающихся изучением ботаники или собирающихся писать труды по этой интересной науке.
Должность эта, столь полезная для данного Кабинета и особенно важная для самой науки, так как она вызовет появление новых научных трудов, должна быть всегда поручаема ботанику, знающему, особенно искусному в познании экзотических растений и давшему доказательства своей работоспособности в этом отношении путем опубликования известных и одобренных публикою трудов.
Типография Гюеффие́, улица Жит-ле-кер».
Ламарк не обманулся в своих надеждах: Национальное Собрание сохранило должность хранителя гербариев и Ламарка в качестве его.
Граф де Биллардери был вовсе отстранен от работы в Саду.
По-видимому, по инициативе Ламарка же или, во всяком случае, при его поддержке и приблизительно одновременно с его записками научные сотрудники Королевского Сада и Кабинета Естественной Истории адресовались в Национальное Собрание с обращением. В нем говорилось о преданности служащих Сада и Кабинета общему делу реформирования страны и готовности служить этому делу своими знаниями.
Сад и Кабинет, подчеркивалось в обращении, могут принести огромную пользу земледелию, медицине и торговле. Кабинет располагает огромными коллекциями. В саду множество растений, в том числе культурных, следовательно, возможно широкое распространение семян среди населения. Лекции и демонстрации, всевозможные справки, библиотека — все это достояние нации.
Обращение заканчивалось просьбой о разрешении представить проект реорганизации Сада и Кабинета.
30 августа 1789 года Национальное Собрание обсудило эти документы и возвратило финансовому комитету для пересмотра, а авторам предоставило срок в один месяц на составление проекта реформ Сада и Кабинета. Этим и занялся Ламарк.
Организация Музея Естественной Истории
Крушение старого порядка развертывалось с поразительной быстротой.
Зима 1789 года, голодная и холодная, порождала волнения и беспорядки.
Перед булочными, ратушей, продовольственными складами, охраняемыми национальной гвардией, с раннего утра толпилось голодное население Парижа.
Подвоз угля прекратился. Дома Парижа, не приспособленные к хорошим и сильным топкам печей, часто вовсе лишенные их, насквозь пронизывала зимняя стужа. На улицах постоянно подбирали окоченевших от холода людей. По целым суткам не прекращавшиеся снегопады превращали улицы Парижа в сплошные сугробы.
Волнения и беспорядки вспыхивали то в одном, то в другом районе столицы.
Наиболее революционная часть депутатов «третьего сословия» устраивала свои собрания в монастыре Святого Якова; якобинцы — их прозвище — становились страшным призраком для аристократов.
К якобинцам приходят все новые и новые группы населения из низших слоев тогдашней буржуазии. То там, то здесь в городах Франции якобинцы организуют свои ячейки, которые очень быстро разрастаются в отделения.
Они наступают пока общим фронтом на общего врага — королевскую власть, и в этом их все возрастающая сила.
Пусть по ночам еще раздается у дверей стук булавой и возглас:
«Именем короля и по приказу господина начальника парижской национальной гвардии маркиза де Лафайета!», — за которыми следует исчезновение человека, в чей дом вошли гвардейцы.
Пусть они все тщательнее обыскивают закоулки Парижа в поисках Друга Народа, Марата и Неподкупного, — Робеспьера. Их нельзя найти, чернь прячет все следы. Разве в море найти чьи-то следы? А чем Париж не бурное море в эти дни? На улицах его яростные волны доведенных до отчаяния голодных людей.
И это бурное море непрестанно выбрасывает новые номера газеты «Друг народа», один пламеннее другого.
Марат неуловим, он неустанно говорит народу с помощью листков, появляющихся, несмотря на смерть и кровь, — плату за расклейку их.
Марата не найти, но его речи, в которых он разоблачает контрреволюцию, слышны повсюду.
«Друг народа» разоблачает людей, захвативших власть в Национальном Собрании, обращаясь к парижанам:
«Да и кто такие эти люди, которые себе одним присваивают право смотреть за общественным управлением? Баловни судьбы, пособники деспотизма и крючкотворства, академики, королевские пенсионеры, сластолюбцы, трусы, которые в дни опасности сидели запершись по домам и с трепетом дожидались конца всей тревоги. А в это время вы, в пыли, поту и крови, страдая от голода и смело глядя в лицо смерти, защищали свои очаги, низвергали деспотизм и мстили за отечество.
А потом, достигнув почестей ценою низостей и интриг, ревниво оберегая свое господствующее положение, они поднимаются против мужественных граждан, следящих за ними под тем предлогом, что им одним, в силу избрания, поручено блюсти благо государства.
Но что сталось бы с нами 14 июля, если бы мы слепо поверили им… если бы мы не вырвали у них приказа идти против Бастилии и разрушить ее?.. Что стало бы с нами 5 октября, если бы мы не принудили их дать приказ двинуться на Версаль? И что сталось бы с нами ныне, если бы мы продолжали полагаться на них? У них есть основания призывать вас к слепому доверию. Но, чтобы почувствовать, как мало они его заслуживают, вспомните, что до сего времени оказалось невозможным заставить продовольственную комиссию отринуть негодных своих членов; вспомните, что не легче было заставить и самый муниципалитет дать ясный и полный отчет; вспомните, что многие из его членов обвинялись в ужаснейших должностных злоупотреблениях.
Обратите затем внимание на скандальную роскошь этих муниципальных администраторов, содержимых на счет народа, на пышность мэра и его помощников, на великолепие занимаемого им дворца, на богатство его обстановки, на роскошь его стола, когда он в один присест потребляет стоимость прокормления четырехсот бедняков. Подумайте, наконец, что эти же самые недостойные уполномоченные наши, растрачивающие государственные богатства на свои удовольствия, насильственно вынуждают вас расплачиваться с жестокими кредиторами и безжалостно предают вас ужасам тюремного заключения».
События все нарастали.
Монархисты уговаривают короля с семьей бежать из Парижа. Бегство раскрывается. Король возвращен в Париж и десятого августа 1792 года низложен. Отныне он только Луи Капет, — пленник восставшего народа.
Долой белую королевскую лилию! Герб срывают с карет, решеток садов, собственных шляп.
Да здравствует трехцветная кокарда, эмблема республики, да здравствует Франция — республика!
В Конвенте, сменившем Национальное Собрание, первую скрипку играют пока жирондисты, представители крупной торгово-промышленной буржуазии. Жирондисты явно покровительствуют аристократам. Они ничего не делают, чтобы спасти Францию от подкатывающей к самому Парижу интервенции. Зато они не дают провести ни одного серьезного революционного мероприятия.
Но революцию уже нельзя удержать. Она разгорается неудержимым пламенем, как костер, для которого не жалеют обильного и сухого топлива.
Народ казнит короля, королеву! Безудержный гнев народный преследует все, что было связано с монархическим строем. Он предает смерти аристократов, разрушает дворцы, памятники, в слепой ненависти ко всему, что носило имя короля.
— Заставим аристократов плясать между небом и землей для того, чтобы молодежь из народа могла плясать на земле! — все чаще раздается на улицах Парижа.
А в бывшем Королевском Саду, который теперь хотели назвать Музеем Естественной Истории, течет своя тихая, замкнутая жизнь. Ученые Сада разрабатывали темы по своей специальности, «притом с таким рвением, что многие из них читали двойное число лекций против расписания и вели еще сверх того дополнительные беседы с учениками». Из парков Версаля в Сад начали перевозить животных, положив начало зоологического отдела.
Эта «мирная» жизнь, насколько она была возможна во время ожесточенной борьбы между жирондистами и наиболее революционными элементами — якобинцами, борьбы с интервентами и контрреволюцией, оборвалась летом 1792 года.
Закрыты университеты, медицинские факультеты и все учреждения, называвшиеся королевскими.
Что будет с Садом? Закроют? Этот вопрос глубоко взволновал всех его работников. Ведь Сад также был в свое время королевским.
Но, может быть, его все же пощадят?
— Что делать, как отстоять Сад? — На все лады обсуждают профессора грядущую участь учреждения, бывшего многим из них дороже собственной жизни.
— Сад — национальное достояние, — успокаивают они себя. — Сад пользуется народной симпатией. Народ считает, что в нем многое можно посмотреть, послушать. Народ привык по воскресеньям гулять в Саду, рассматривая его диковинки. В Саду так много лекарственных растений, ведь они полезны, а в химической лаборатории выделывают селитру.
Все эти рассуждения навевали успокоение, но все-таки, кто знает, какая судьба ждет теперь Сад! Якобинцы явно берут верх над жирондистами.
В последний год революции клуб якобинцев приобрел огромную силу. Тот, кого он принимает в члены, как бы получает удостоверение в высшей патриотической полноценности. Горе тому, кого он изгоняет, — это кандидат под гильотину! «Генералы, народные вожди, политики — все они склоняют голову перед этим судом, как перед высшей, непогрешимой инстанцией гражданского сознания. Члены клуба являются как бы преторианцами революции, лейб-гвардией, стражей храма».
Но и сюда пробрались предатели, тайно сносившиеся с интервентами. И здесь плели они отвратительную паутину интриг и лжи, выжидая время, а пока выдавая себя за пламенных якобинцев.
31 мая 1793 года якобинцы окончательно победили жирондистов. Разбитые жирондисты бежали в Марсель, Бордо и другие города и подняли там восстание против Конвента.
Австрийцы вели бомбардировку Валянсьена; пруссаки осадили Майнц в устье реки Майн, впадающей в Рейн. На юге городу Перпиньяну угрожали испанцы. На западе, в Вандее, дворянство вместе с богатым крестьянством сколачивало свои силы против революционного Парижа.
Вокруг Парижа — Конвента — стягивалось железное кольцо внешних и внутренних врагов.
Париж наводнен предателями, спекулянтами, агентами интервенции.
Они расползаются по всей Франции. Во имя спасения революции Конвент применяет террор…
И в это тревожное время, когда все помыслы могли быть направлены только на защиту Республики, в Конвенте все же был поставлен и разрешен в положительном смысле вопрос о реорганизации Музея.
Если вспомнить политическую и экономическую обстановку этих лет во Франции — самый разгар революции, — то становится трудным представить себе, как Конвент нашел силы и возможность заниматься научно-организационными вопросами.
С другой стороны, не менее удивительно, как в эту эпоху величайших государственных потрясений, под громы революции, ученые могли предаваться научным занятиям и отстаивать интересы науки.
Ламарк работал над проектом реорганизации Сада без боязни, что кто-либо из самых крайних депутатов Конвента вдруг крикнет:
— А кто он, этот шевалье де ла-Марк-аристократ? Пусть пляшет между небом и землей!
Его не страшит, что в Конвенте очень много людей, едва знающих начальную грамоту, а они должны решать судьбу Музея, крупнейшего научного центра. Он знал и то, что Конвент находится в огромном затруднении, всячески перекраивая бюджет с целью наведения хотя бы небольшой экономии.
Вопрос о Музее поставил депутат Конвента Лаканаль, бывший председателем Комитета по народному образованию. К нему обратились со своими сомнениями и тревогами за участь Музея его профессора. Он, человек высокообразованный, имевший большое влияние в Конвенте, утром узнает, что в Конвенте будут нападать на бывшие королевские учреждения. В тот же день, в три часа, он прибыл в Музей к Добантону на совещание, на которое пригласил Туина и Дефонтена. Надо было спасать Музей от закрытия.
Он немедленно ознакомился с проектом реорганизации Музея.
На другой день Лаканаль появился на трибуне Конвента перед депутатами и прочитал доклад, написанный им за одну ночь. Это был обширный проект, который волею Конвента тотчас превратился в закон: Ботанический сад реорганизуется в национальный Музей Естественной Истории.
Итак, в двадцать четыре часа было спасено от гибели учреждение, которое играло и продолжает играть огромную роль как один из мировых центров науки и культуры.
Нельзя попутно не сказать, что благодаря Лаканалю же, Франция сохранила многие памятники искусства.
Народ, расправившись с королевской властью, в справедливом гневе за свои прошлые страдания хотел вытравить все, что напоминало о монархии. Дворцы, памятники, скульптуру картины толпа разбивала и сжигала. Уничтожались произведения искусства, которыми народ должен бы теперь владеть, но не разрушая, а бережно охраняя.
Еще более страшному разграблению подверглось достояние нации со стороны разных темных «дельцов» и спекулянтов. Разными путями они прорывались к произведениям искусства, стильной мебели, гобеленам; крали, скупали, прятали в ожидании «лучших времен» для продажи. Расхищали драгоценные манускрипты в старинных аббатствах.
И вот Лаканаль, опять он, этот благородный, истинный патриот, смело заявляет с трибуны:
«Национальные памятники все время подвергаются нападкам, вандалов. Бесценные произведения искусства разбиты или обезображены. Искусства оплакивают эти невознаградимые потери. Настало время, чтобы Конвент прекратил эти дикие буйства».
Лаканалю же Франция обязана организацией в то время ряда учебных заведений, которые существуют и поныне.
В годы реакции Лаканаль был вынужден бежать в Америку, но тридцать лет спустя он мог убедиться, что в Музее не забыли того, кто в 1793 году был его спасителем и вторым создателем.
Когда в 1823 году была издана «История Музея», в нее включили очерк этих событий и один экземпляр, датированный «10 июня 1823» и подписанный всеми профессорами послали в Америку Лаканалю. Он был глубоко растроган этим знаком внимания и особенно надписью: «А. М. Лаканалю в благодарность за декрет 10 июня 1793».
А этот текст декрета гласил:
«Учреждение впредь будет называться Музей Естественной Истории.
Цель его — преподавание естественной истории во всем ее объеме.
Все официальные лица Музея будут называться профессорами и будут пользоваться одинаковыми правами.
Должность директора упраздняется, и вознаграждение, присвоенное этой должности, распределяется между всеми профессорами.
Профессора ежегодно будут избирать из своей среды директора и казначея. Директор может быть избран только на 1 год, он председательствует на собраниях и будет следить за исполнением постановлений этих собраний.
В случае свободных вакансий кандидаты для их замещения избираются остальными профессорами.
В Музее будут читаться 12 основных курсов, — указывалось декретом, — а именно следующие:
1) курс минералогии; 2) курс общей химии; 3) курс химических производств; 4) курс ботаники в помещении Музея; 5) курс ботаники в загородных экскурсиях; 6) курс культуры растений; 7) и 8) два курса по зоологии; 9) курс анатомии человека; 10) курс анатомии животных; 11) курс геологии и 12) курс естественной иконографии (рисования с натуры).
Программа курсов и детали организации Музея должны войти в инструкцию, которую должны составить сами профессора, с докладом об этом комитету народного образования».
Декретом предусматривалась организация библиотеки, куда поступят вторые экземпляры из большой национальной библиотеки, а также коллекции рисунков растений и животных. На Музей налагалась обязанность вести корреспонденцию с другими подобными ему научными учреждениями в провинции, помогая им из своих коллекций…
В сохранившихся биографических материалах о Ламарке мало сообщается о том, как относился он к политическим и общественным переворотам во Франции, сменявшим один другой с потрясающей быстротой.
Но ряд фактов из его жизни о многом рассказывает.
Страстный поклонник идей Руссо и энциклопедистов, Ламарк должен был думать, что революция принесет благо народу и потому принять ее сочувственно. Он сам называл себя «убежденным другом свободы, равенства и братства».
Ламарк прислал в дар Конвенту свой труд «Исследования о причинах главнейших физических явлений» со следующим характерным посвящением:
«Прими, о народ великодушный и победоносный над всеми врагами; народ, который сумел вернуть себе священные права, принадлежащие ему от природы; прими не льстивый привет, какой при старом режиме приносили пресмыкающиеся рабы королям, министрам или знати, им покровительствовавшей, но дань удивления и восхищения, заслуженную твоими добродетелями и энергией, развитыми благодаря мудрости и неустрашимой настойчивости твоих представителей. Прими этот труд, плод многих размышлений и исследований, могущий стать полезным для всего человечества, могущий привести к драгоценнейшим открытиям как в военном деле, так и в обыденной жизни. Труд, который я написал с этой единственной целью и посвятил тебе, как по привязанности, так и из желания разделить твою славу, стараясь по мере сил быть полезным моим согражданам, моим братьям, моим равным».
В письме, приложенном к книге, Ламарк упоминает, что при старом режиме многие настаивали на том, чтобы его «Флора Франции» была посвящена королю или министру, но он не сделал этого, предпочитая в то время не склоняться ни перед кем.
В протоколе заседаний Конвента от 30 фруктидора 2-го года Республики записано:
«Гражданин Ламарк, профессор при Музее Естественной Истории приносит в дар Конвенту свою книгу „Исследования о причинах главнейших физических явлений“».
По докладу одного из сочленов, Конвент постановляет, что «работа заслуживает почетного отзыва, книга должна быть передана в комитет народного просвещения, а гражданин Ламарк, уже известный многочисленными трудами своими по естественной истории и по физике, должен быть включен в список лиц, которых следует вознаградить».
Докладчик закончил свою речь так: «Пришло время вознаградить и искусства и науки за то пренебрежение, которым они пользовались при старом режиме, и извлечь их из той пропасти, в которой тирания должна была их поглотить; мы должны искать людей, достойных награды, не только на полях сражений: везде, где республиканец полезен своему отечеству, он имеет право на справедливость».
В своих трудах Ламарк не раз делает замечания о том, что режим революции оказался для него благоприятным, потому что избавил его от нищеты и непрестанных забот о пропитании семьи.
Переписка Ламарка целиком утрачена; почти нет и других источников о его личной жизни. Больше данных сохранилось о его детстве и ранней юности, чем о более поздней поре жизни. Но известно, что семья у Ламарка была большая: в 1791 году он был отцом семерых детей.
При такой семье и скромном заработке Ламарку приходилось многие работы издавать еще и на свой счет.
В годы революции, когда цены на предметы первой необходимости очень поднялись, Ламарк, доведенный до степени крайней нужды, особым письмом просил Комитет общественного образования о помощи.
Характерно, что в этом письме Ламарк твердо заявляет, что он считает себя полезным для народного образования и давним убежденным другом свободы, приводя в доказательство свои напечатанные труды и творческие замыслы новых научных произведений.
Специальным декретом в 1795 году ему было назначено единовременное пособие в три тысячи франков, а несколько позднее — ежегодная пенсия в тысячу двести франков, которую он получал до 1802 года.
Так, благодаря революции, оценившей научные заслуги Ламарка, ему удалось избавиться от нужды и даже подумать о приобретении клочка земли под Парижем.
Сколько радости доставила Ламарку покупка дачи в 1796 году, хотя ему пришлось выплачивать долг за нее более двух лет, да и отважиться на это предприятие он мог только потому, что незадолго перед этим по смерти первой жены женился второй раз и получил в приданое небольшую сумму денег.
Сюда, в уютный домик на живописном склоне холма, откуда открывался красивый вид на широкую долину тихой речки, Ламарк приезжал на отдых в перерывы своей всегда очень напряженной работы. И еще в начале XX века в округе Бро Уазского департамента указывали небольшую дачу, сто лет тому назад принадлежавшую Ламарку.
Кафедра «Насекомых и червей»
В числе первых профессоров Музея был и Ламарк, но не ботаники, как читатель вправе ожидать, а зоологии.
Вот почему 21 флореаля 8-го года Республики он читал свою вступительную лекцию к курсу зоологии и, надо заметить, уже не первый год. К чтению этого курса Ламарк приступил весной 1794 года.
Что же послужило причиной тому, что Ламарк из ботаника превратился в зоолога?
Иногда это изображают как нечто совершенно случайное и неожиданное.
Один же из биографов Ламарка, Шарль Мартен, расценивает это событие как проявление патриотического долга:
«Конвент управлял Францией; Карно организовал победы, Лаканаль предпринял организацию естественных наук. По его предложению, был создан Музей Естественной Истории. Удалось назначить профессоров на все кафедры, кроме зоологии; но в эту эпоху общего энтузиазма, столь отличную от нашей, Франция находила и полководцев и ученых везде, где в них была надобность».
Шарль Мартен приводит в качестве примера Этьена Жоффруа Сент-Илера, который занимался в то время минералогией. Ему, молодому человеку, едва достигшему 21 года, Добантон, престарелый зоолог и анатом, некогда соратник Бюффона, предложил:
«Я беру на себя ответственность за Вашу неопытность; у меня по отношению к Вам авторитет отца: попробуйте преподавать зоологию и пусть со временем скажут, что вы сделали из нее науку по преимуществу французскую».
Жоффруа принимает и посвящает себя изучению высших животных. Лаканаль понял, что один профессор недостаточен для того, чтобы овладеть коллекциями по всему царству животных. Жоффруа берется за позвоночных, остаются беспозвоночные: насекомые, моллюски, черви и зоофиты, — хаос, неведомое, так как все группы этих животных совершенно не были разработаны. Ламарк берет на себя «неведомое» и уже весной 1794 года открывает курс по низшим животным.
Может быть, все происходило не столь героически, как об этом пишет Шарль Мартен, но пафос, вдохновляющий всех сочувствующих революции, — а Ламарк был на ее стороне, — вероятно, повлиял на его решение взяться за зоологию и придал ему силы для подготовки к чтению курса.
Это было необходимо еще и потому, что по штату полагалось всего два места профессора ботаники. Ламарк, как третий и младший, оставался без должности.
Уйти из Музея, потому что нет штатной должности? Вряд ли такая мысль могла прийти в голову тому, кто здесь совершил свои первые научные шаги и прошел школу в работе.
И если такой молодой человек как Этьен Жоффруа Сент-Илер был назначен профессором кафедры позвоночных животных, то что же удивительного в том, что должность профессора по низшим животным предложили занять Ламарку, уже всеми признанному крупному ученому. Наконец, он был известен как большой знаток моллюсков, следовательно, не все в «неведомом» было ему действительно неизвестно.
Ламарку шел пятидесятый год, когда он занял кафедру «насекомых и червей». В то время еще не было термина «беспозвоночные» животные. Эта область зоологии считалась наиболее трудной и была наименее разработанной: изучением низших животных меньше интересовались.
Все разнообразие их форм укладывалось в два класса: «насекомые» и «черви».
С огромным жаром Ламарк взялся за работу: Перед ним было обширное поле для исследований «неведомого».
Зоологических материалов, ожидавших своего Колумба, в Музее было мало. Если флора, своя и чужеземная, богатая и разнообразная, уже прославила его, то зоологические экспонаты были жалкими по количеству и состоянию. Большинство их было, как хворост, — говорит Кювье, — свалено в кучу.
Но все же в шкафах накопилось много коробок с бабочками из разных стран. Рядом, в банках, хранились скорпионы и фаланги. Из углов, словно ветви сказочного дерева, торчали кораллы. Огромные раковины были наполнены до отказа всякой сухой мелочью, вроде пауков и многоножек. И везде пыль и паутина, что проворно ткал живой паук, свивая тонкую пелену над могилами своих собратьев.
Трудно сказать, многие ли ученые могли вдохновиться такого рода объектами для изучения, особенно, если добавить, что у некоторых из этих животных не хватало головы или лапки, или даже половины туловища. Все следовало разобрать, классифицировать, разложить по систематическим группам, сделать этикетки, — навести порядок в этом высушенном хозяйстве, когда-то наполнявшем воздух, землю и воду самыми разнообразными проявлениями жизни.
Вот именно такими — полными жизни, видел Ламарк своим мысленным взором животных, над которыми он склонялся теперь долгими часами.
Микроскоп и лупа с ним неразлучны. Изучая и описывая врученные ему богатства, Ламарк очень быстро нашел для них название: «беспозвоночные». Так впервые были разделены все животные на позвоночных и беспозвоночных.
Чем руководствовался в этом делении Ламарк?
Читатель, знакомый с эволюционной теорией, может предположить, что он это сделал, исходя из признания связей по происхождению между беспозвоночными и позвоночными.
Нет, в это время Ламарк все еще далек от представления о единстве и родстве животного мира.
В основу такого разделения Ламарк положил все тот же дихотомический принцип — ключ классификации, что он применял к флоре Франции: животные, имеющие внутренний скелет, — позвоночные; животные, лишенные внутреннего скелета, — беспозвоночные.
Беспозвоночные увлекают его своим разнообразием, богатством форм, необыкновенно интересными и оригинальными особенностями строения и жизни. От сухих коллекций он отрывается, чтобы наблюдать за живыми муравьями или гусеницами, за полетом стрекозы и бабочки, за виноградной улиткой, ползущей в траве со своим домиком на спине.
Новый чудесный мир открылся перед ним, и он погрузился в его изучение с тем же жаром и усердием, как когда-то, молодым человеком, впервые занялся ботаникой.
Работа требовала огромного напряжения сил, но Ламарк всегда работал с величайшим трудолюбием. И, конечно, он обладал редкими способностями: мы видели, как быстро он стал выдающимся ботаником, а теперь в течение одного года Ламарк вполне подготовился к чтению курса зоологии беспозвоночных.
Только прекрасное сочетание блестящего дарования с систематическим трудом и преданностью науке может объяснить тот исключительный факт, что Ламарк в течение нескольких лет овладевает зоологией настолько, что слава его как зоолога соперничает со славой ботаника.
Он понимает, что надо прежде всего систематизировать беспозвоночных, над чем он и трудится ближайшие годы, сначала совершенно один выполняя всю черновую работу.
Только через три года ему назначили помощника, который препарировал животных и монтировал коллекции. А Ламарк занялся исключительно определением животных и их классификацией. Благодаря ему, «неведомое» — беспозвоночные — стало во многом проясняться.
Работа систематика очень сложная, кропотливая, она требует глубоких знаний анатомии, морфологии и физиологии, требует огромного терпения, усидчивости и времени.
Каждое животное, самое мелкое, надо обстоятельно рассмотреть, описать, сравнить с другими, подобными, чтобы решить, к какому виду его отнести.
Зато какие результаты она дала для Ламарка! Работа по систематике заставила его пересмотреть прежние взгляды на неизменность вида. И в то же время она дала великую и необходимейшую для ученого решимость изменять свой взгляд на вещи, если этого требуют новые факты.
Сначала Ламарк разделил беспозвоночных на пять классов: моллюски, насекомые, черви, иглокожие и полипы.
Пристальное изучение животных, которых он называл насекомыми, показало, что нельзя их всех считать за один класс, и он выделяет из них новый класс — ракообразные.
Через год, в 1800 году, он также правильно решает, что надо ввести еще новый класс — паукообразных, которых до сих пор относил к насекомым. Еще через год он выделяет из класса червей — кольчатых червей. А в 1807 году, — класс инфузорий.
Но сих пор еще во многом сохраняется систематика беспозвоночных, разработанная Ламарком. Классификация моллюсков, данная им, лежит в основе современной.
Коллекции Музея все увеличивались, все прибывали: в его ведение поступали реквизированные частные коллекции. Ламарк сам следил за тем, чтобы ценные для науки объекты случайно не потонули в волнах революции.
30 января 1795 года он ходатайствовал перед Комиссией искусства о выдаче одного ученого труда из личной версальской библиотеки казненного Людовика XVI:
«5 плювиоза III года республики единой и нераздельной.
По поручению собрания профессоров Музея я обращаюсь во временную комиссию искусств с просьбой выдать труд Мартэна из частной библиотеки Капета в Версале. Это редкое и дорогое сочинение представляет все вновь открытые в южных морях раковины из сборов Кука, Банса и Соландера.
Ламарк».
В церкви Святого Сюльпиция у входа в качестве кропильниц стояли две раковины гигантского морского моллюска. Им место в Музее! Ламарк добился разрешения на это и был спокоен за судьбу интересных раковин, и уже видел их причисленными к достоянию Музея.
Вдруг ему сообщают, что в этой церкви устроен «храм мудрости» и готовится его торжественное открытие. Известие это очень встревожило Ламарка: раковины могут испортить! Он бросил свои занятия и немедленно явился к церкви, где уже собралась большая толпа.
Ламарк подает Комитету общественной безопасности просьбу принять меры к охране раковин, поставив у каждой по часовому. Сам пишет два ярлыка: «Уважение к национальному достоянию» и, поставив на них печать Комитета, прикрепляет к раковинам.
Позднее коллекции стали притекать в Музей из других стран как военная добыча. Наполеон в своих завоевательных кампаниях обычно прикомандировывал к армии ученых с наказом, чтобы они не возвращались из походов с пустыми руками.
К чести французских ученых надо заметить, что они сторонились этого способа. Даже там, где они вынуждены были принять научные экспонаты какого-либо побежденного государства в качестве военных трофеев, они стремились передать ему взамен собственные ценные дубликаты.
За время войны с Германией и Австрией, морской блокады со стороны Англии Музей собрал редкие сокровища. Франция заняла Голландию и получила трофеи — коллекции. Жоффруа Сент-Илер привез богатейшие египетские коллекции, потом португальские, которые он получил в монастырских и дворцовых музеях в обмен на французские редкости.
В начале XIX столетия Париж стал мировым светочем естествознания.
Коллекции поступали к Ламарку, и он обрабатывал их вместе со своим молодым помощником. Он описывал животных точно и ясно, применив и использовав свой прекрасный, опыт и умение описывать растения. Его описания очень нравились ученым.
Ламарк, изучая мельчайшие детали строения беспозвоночных, приходил к выводам, которые для него самого являлись откровением.
Освоившись в «неведомом», Ламарк пришел к мысли о том, что именно они — беспозвоночные животные — убедительнее, чем другие раскрывают картину постепенного повышения организации животных от самых простых к высшим.
«Они приводят нас к непонятным истокам зарождения животной жизни, то есть к тому пределу, где находятся самые несовершенные, самые простые по своей организации животные, — рассуждал Ламарк, — те, в отношении которых можно предположить, что они едва одарены признаками животной природы, иными словами, — те существа, с которых, быть может, природа начала создавать животных, чтобы затем на протяжении длительного времени и с помощью благоприятствующих тому обстоятельств вызвать к жизни всех прочих».
Рассматривая внешние признаки в строении животных, он увидел, что они изменчивы под влиянием внешней среды и различий в образе жизни. Стоит ли брать их для классификации?
Другое дело — признаки внутреннего строения животного, они более достоверны для классификации. Но и с ними следует быть осторожным: только вся совокупность признаков, а не отдельно взятые какие-либо признаки, надежный компас ученого.
Чем дальше работал Ламарк, тем все более становился он защитником беспозвоночных, их адвокатом перед наукой и учеными, которые пренебрежительно относились к этим животным, не находя в них особого интереса. Все свое внимание ученые уделяли позвоночным.
«Эти классы животных отличаются в общем более крупными размерами, — писал Ламарк, — органы и способности их более развиты и легче выясняются, почему они показались более интересными, чем животные, принадлежащие к классам беспозвоночных. Действительно, кроме миниатюрности большинства беспозвоночных, ограниченность их способностей и строение их органов, гораздо более отдаленное от строения органов человека, вызвали пренебрежительное к ним отношение, благодаря чему большинство натуралистов выказало лишь очень слабый интерес к ним».
В самый последний год XVIII века — 1799 — Ламарк опубликовал свою первую зоологическую работу «Классификация моллюсков», а через два года — «Систему беспозвоночных животных», первую сводку научных данных о стране «неведомого».
К тому времени, как Ламарк отправился в эту загадочную страну, во всей Франции только два ученых интересовались ею: один — насекомыми, другой — моллюсками. В Германии также не было больших работ по беспозвоночным.
Ламарку пришлось собирать разрозненные данные в отдельных статьях, диссертациях, изучать каталоги и рисунки в музее, работать до того, что пелена тумана застилала глаза. Нестерпимо острая боль пронизывала всю голову. Он смотрел в микроскоп и переставал различать видимое: все сплывалось в какое-то общее пятно.
Работа с плохими микроскопами того времени доводила его до полного изнеможения.
Короткий отдых и снова микроскоп…
Что делать? К этим мелким животным без лупы и микроскопа и подступать нельзя. А оторваться невозможно: на них теперь сосредоточились жизнь и интерес ученого. И он продолжал работу, сжигаемый внутренним огнем, озарившим перед ним новые, еще и самим мало осознанные дали…
Занимаясь систематикой, Ламарк все чаще обнаруживал факты единства строения всех важнейших органов животных. В то же время он постоянно наталкивался на изменчивость животных. В одних случаях это происходило из-за различной среды обитания, в других — под влиянием скрещиваний. Постепенно у него возникло сомнение в постоянстве видов, а вслед за ним — желание узнать правдивую историю Земли.
Ранее, когда Ламарк писал «Флору Франции», он совершенно не задумывался над этим, хотя и видел единство строения у многих групп растений, видел и изменения растений в разной среде.
Четверть века тому назад автор «Флоры Франции» совсем не думал, связаны ли общим происхождением растения, которые он так блестяще описывал. Тогда он не ставил эти наблюдения в связь с изменчивостью видов.
Все же эти последние годы Ламарк думал над вопросом: действительно ли постоянны виды? Может быть, они изменяются?
В бумагах одного американского художника-натуралиста Пила было найдено очень интересное письмо Ламарка, написанное им вместе с Жоффруа Сент-Илером 30 июня 1796 года.
В этом письме французские ученые в ответ на предложение американских вступить с ними в переписку изъявляют полное согласие. И со своей стороны предлагают установить обмен коллекциями и другими препаратами. Они хотят завязать обмен литературой, каталогами и мнениями по различным научным вопросам.
Письмо замечательно. Ведь оно убеждает в том, что Ламарк и Сент-Илер — оба уже допускают изменение видов. Разумеется, это еще не вполне сложившаяся эволюционная точка зрения, но и не прежнее для Ламарка признание постоянства видов.
В нем ясно ставится вопрос о возможности изменения европейских видов в новых условиях жизни в Америке, о возможности там возникновения новых видов, близких европейским.
«Мы хотели бы также получить несколько видов четвероногих, обитающих в Вашем климате; эти животные имеют большое сходство с четвероногими животными Старого Света; их даже смешивали друг с другом. Однако мы, со своей стороны, считаем, что американские и европейские формы относятся к различным видам. Для того, чтобы удостовериться в этом, нам очень важно было бы получить все те виды, которые Вам удалось собрать…»
Важно еще одно место в этом документе:
«Детальное изучение исполинских костей, встречающихся в большом количестве в пластах, залегающих в бассейне Огайо, имеет гораздо большее значение для познания истории Земли, чем это обычно полагают».
Пусть эти слова могут быть приняты лишь как глухой намек на роль изучения ископаемых форм для понимания истории Земли! Но заметим: для истории Земли, а не для утверждения постоянства видов.