На приеме у императора

В Тюильрийском дворце — день парадного выхода императора. Двери в его кабинет плотно закрыты, но приемная, отделанная с поистине королевской роскошью, уже полна ожидающими. Среди них видные члены Академии наук и искусств, крупнейшие ученые Франции.

Император, желая прослыть просвещенным монархом, покровителем науки и искусства, включил в число лиц, являвшихся на прием во дворец, и ученых. Они могут составить блистательное украшение двора! Разумеется, им было указано, что надо приобрести мундиры и прочие принадлежности придворного костюма.

Ученым предписывалось подносить главе правительства свои последние вышедшие из печати труды.

Все, явившиеся на прием, — в придворных мундирах, с высоким воротом, шитым золотом, в звездах и орденах. На ногах туго натянутые шелковые чулки и блестящие туфли с нарядными пряжками.

Бесшумно скользят по навощенному полу адъютанты. Тихий, еле уловимый шепот… искательные улыбки, поклоны, полупоклоны, кивки головой или просто чуть заметное движение бровей, — смотря по чину!

Совсем как при короле! Император желал, чтобы все было по этикету.

Теперь никто не мог обратиться к Наполеону иначе как «Sire» — государь. Даже его старые боевые товарищи, кровью и храбростью которых он завоевал себе французский трон.

Надев императорскую корону, Наполеон спешил придать своему и без того пышному двору такой блеск, который не только повторил бы, но и превзошел, затмил то, что видели в этих стенах во времена Людовиков!

Дни больших приемов у императора возвещаются всему Парижу, здания дворцов украшают гирляндами, транспарантами с причудливыми виньетками вокруг «N» и «В» — Наполеон Бонапарт. Так угодно императору!

День его рождения отмечался как особо торжественный для всей нации, в числе праздников французской республики. Наравне с днем взятия Бастилии! Наравне с днем низложения короля! Это желание Наполеона.

…Двери из кабинета императора раскрылись, и он появился перед совершенно затихшей приемной, — маленький, смуглый, стремительный.

Император быстро обходит ряды собравшихся, иногда задавая кому-либо короткие вопросы. Он приближается к одному старому ученому. Тот подает ему свою новую книгу.

— Это еще что такое, это ваша абсурдная метеорология? Этот Ежегодник бесчестит дни вашей старости!

Напрасно глубоко оскорбленный ученый хочет что-то сказать, — император не слышит.

Он давно отвык разговаривать с людьми, его удел — отрывистые распоряжения, которым все повинуются беспрекословно.

Неуступчивый и властный, став самодержцем Франции, добивающийся самодержавия во всей Европе, Наполеон не слушает замечаний даже собственных министров, — где же ему услышать возражения какого-то профессора.

— Я беру эту книгу только из уважения к вашим сединам. Держите! — И с этими словами Наполеон бросает книгу своему адъютанту.

— Но эта книга по естественной истории, — несколько раз начинает ученый. Слова его тонут в язвительном грубом окрике Наполеона. Император, не взглянув даже на брошенную им книгу и на ее автора, проходит быстрым шагом к себе в кабинет. Прием окончен.

Горечь публичного унижения и оскорбления стеснила грудь старого ученого. Слезы брызнули из глаз.

Это был Ламарк, принесший Наполеону, как было положено, только что вышедшую из печати «Философию зоологии». Действительно, в 1809 году, когда произошел описанный случай, Ламарк мог поднести императору именно эту книгу, как раз в тот год опубликованную.

Ламарк был уязвлен в своих наилучших светлых мыслях и чувствах.

Метеорологии он отдал много лет жизни и глубоко верил в ее успех. Наполеон жестоко высмеял его страсть при всех…

А «Философия зоологии», также грубо осмеянная на приеме, — ведь это была та самая философия, о создании которой Ламарк говорил в своих вступительных лекциях.

Почти все годы работы по зоологии он думал о необходимости для этой науки своей философии.

И он написал книгу, в которой дал ответ на вопрос давно его мучивший: каков ход природы применительно к животным и человеку.

В ней итог бессонных ночей, какими он обдумывал этот ход, когда пытливым взором пытался охватить разрозненные группы животных и представить их как единую цепь вечно развивающейся по своим законам природы…

Все, чем он жил, к чему пришел в итоге жизни, что передумал и перечувствовал, как сумел ответить себе на давно поставленный вопрос о ходе природы, было сказано им в «Философии зоологии».

В «Философии зоологии» его соображения относительно естественной истории животных, особенностей их строения, классификации видов. Картина эволюционного развития животных и причины его, возникновение жизни, вопросы психологии, — в ней самое сокровенное.

В первой части книги Ламарк рисует общую картину развития животного мира от низших несовершенных форм к высшим совершенным, а затем выясняет причины эволюции. Изложив теорию эволюции, он переходит во второй части к общим проблемам жизни: в чем ее сущность, при каких условиях она может существовать, как возникла. Третью же часть своего обширного труда Ламарк посвящает вопросам психологии и зоопсихологии.

«Философия зоологии» — это долгие годы глубоких размышлений… Десятки лет упорного труда над коллекциями и гербариями. Ради нее постоянно голодала семья и он сам.

Сколько ученых создали блестящую карьеру при Наполеоне, обласканы чинами и деньгами. У Кювье давно открыт салон и его посещают придворные. Ламарк всегда жил тихо и незаметно, всегда в стороне от шума светской жизни, поглощенный только своими идеями и трудами…

Периоды освобождения от материальных затруднений в жизни Ламарка были как правило кратковременными. Не успел он в годы революции несколько расправить усталые от жизненных тягот плечи, как новые несчастья одно за другим обрушились на его уже поседевшую голову: смерть жены, затем двоих детей, потеря денег, отданных в долг нескольким лицам. Воспитание детей требовало все больших расходов.

В то же время деньги были нужны для печатания его трудов и пополнения коллекций. Пришлось срочно продать домик в Брэ, чтобы хоть на короткий срок почувствовать облегчение от денежных забот.

Войны Наполеона принесли ухудшение финансового положения Франции. Правительство принялось во всем урезывать расходы, разумеется, кроме военных. Ассигнования на науку и просвещение сильно сократились. Музей, так любимый Ламарком, не избежал общей участи и почти заглох.

Жизнь в нем замерла: прекратилось строительство, работы по оборудованию и монтировке. Почти не читались лекции, за неимением слушателей: вся мужская часть Парижа, кроме стариков и детей, была призвана в армию.

В 1814 году Музею угрожал полный разгром. Париж заняли союзники, и отряд прусских солдат решил расположиться на постой в Саду, Что стало бы со всеми его богатствами, которые до сих пор удавалось сберечь от гибели в это бурное время?

К счастью, в прусском главном штабе был знаменитый ученый А. Гумбольдт. Он хорошо знал Музей, его ученых, сам одно время работал в нем. Гумбольдт защитил Музей и Сад перед командованием, и они уцелели от разграбления.

Ламарк остро переживал все эти события.

Не прошло и года, как новая опасность нависла над ним. Голландия, Италия и другие страны, откуда Наполеон вывез ряд ценностей, потребовали их возвращения. Среди них находились зоологические коллекции, которые уже были объединены с французскими, смонтированы и описаны Ламарком. Вся работа его по систематике рушилась. Оставалась надежда только на дубликаты: Ламарк всегда стремился сделать любую коллекцию в двух экземплярах.

С трудом уговорили союзников не губить огромный труд ученых по сбору и обработке коллекций, требуя их подлинники, и удовлетвориться дубликатами.

Наконец, голландское и другие правительства согласились на это, убедившись, что они выигрывают, получая таким образом свои материалы во многом увеличенными трудами французских ученых.

Всю жизнь погруженный в науку, Ламарк был далек от личного участия в политике, тем более в революции. Но расцвет его научного творчества связан с эпохой Великой французской революции. Он, смело создававший новое учение о природе взамен библейского предания о сотворении мира, страстный проповедник этого нового мировоззрения, свободно дышал только до реставрации.

Происшествие с «Философией зоологии» на приеме у Наполеона оказалось в известном роде символическим. Как часто люди при жизни Ламарка и после смерти издевались над его идеями, между тем, как ровно ничего о них не знали или представляли их себе понаслышке, из неверных и несправедливых источников.

Пренебрежение к «Философии зоологии» со стороны современников Ламарка преследовало ее в самых обидных выражениях. О ней писали: «еще одно сумасшествие», «фантастическая концепция». Философы глумились над самым соединением слов «философия» и «зоология». Многие ученые просто испугались учения, изложенного в этой книге Ламарка, и они молча отстранились от автора. Другие ссылались на труды Ламарка по систематике, но никогда не называли «Философии зоологии».

Ламарку в это время было уже шестьдесят пять лет. Годы труда и лишений очень давали себя чувствовать.

И когда в самом начале 1809 года ему сделали очень заманчивое предложение — профессуру в парижском университете, то он не решился его принять.

«Уважаемый коллега! Имею честь благодарить с глубокой признательностью за честь, которую ректор университета пожелал мне оказать, назначая меня профессором такой уважаемой коллегии. Обращаюсь к вам лично с такой же благодарностью за то влияние, которое вы, без сомнения, оказали на мое назначение. Могу вас уверить, что я чрезвычайно сожалею, что не мог вчера принять столь почетный для меня титул и что я всегда при мысли об этом буду страдать. Я, конечно, был бы очень польщен, если бы мог воспользоваться оказанным мне почетом и получить возможность постоянного общения с вами и с другими моими коллегами. Но, принимая во внимание мою физическую слабость и плохое обычно состояние моего здоровья, я вынужден решительно отказаться от чести, мне оказанной. Не откажите передать ректору и совету университета мои сожаления и мою благодарность и примите уверения в моем глубоком к вам уважении.

Париж, 18 апреля 1809 г.

Ламарк».

Но в Музее Ламарк продолжал читать лекции еще на протяжении десяти лет.

 

Крушение старого идола

Старый идол встал перед Ламарком на пути к «Философии зоологии» — учение о неизменности видов.

Вот его и предстояло разрушить Ламарку, чтобы очистить широкое и свободное поле для изложения взглядов на эволюцию природы.

Несмотря на то, что в XVIII веке ряд философов и натуралистов довольно ясно высказались против учения о неизменности видов, — все же оно оставалось общепринятым. В начале же XIX века во Франции оно даже укрепилось по целому ряду причин.

Одной из них была новая общественно-политическая атмосфера. Наполеон уже покончил со всякими иллюзиями игры в защитника революции. Без всякого сожаления он душил все остатки якобинского свободомыслия, самым решительным образом расправляясь с теми из них, кто не успел или не пожелал проявить себя бонапартистом. Не щадил и приверженцев Бурбонов, думая только об укреплении своей власти.

С завоеванными же странами он распоряжался как с личным имением, распределяя королевства и княжества между членами своей семьи и наиболее преданными генералами.

Пользуясь правом завоевателя, он вывозил из этих стран национальные богатства — картины, книги, рукописи, коллекции.

Франция изнемогала от непрестанной потери крови, но император, опьяненный триумфом первых побед, не придавал значения уже случавшимся поражениям его армии. Он увеличивал и увеличивал ее, замышляя поход в Россию.

Наполеон стремился установить свой трон прочно и надолго, оставить его своему наследнику, основав новую династию. А за его спиной приверженцы королевской власти вели тайные переговоры о восстановлении Бурбонов.

Понятно, что, быстро усвоив замашки самодержца, Наполеон совершенно не собирался потворствовать каким-либо идеям противным церкви или духу повиновения его нераздельной власти.

В такое ли время развивать эволюционные взгляды, мысли о каких-то изменениях, хотя бы и в природе, — все равно они некстати!

Другая причина заключалась в новых «подтверждениях» постоянства видов, предоставленных законодателем в науке этого времени, Кювье.

В 1795 году его выписал из провинции в Париж Жоффруа Сент-Илер, которому Кювье прислал свои первые научные работы по зоологии.

Жоффруа

Сент-Илер писал ему:

«Приезжайте в Париж, приезжайте, чтобы занять среди нас место нового Линнея, нового законодателя естественной истории».

Пророчество Сент-Илера, радушно и искренне приветствовавшего молодого ученого, быстро сбылось.

Ко времени Кювье анатомическая наука накопила очень много материалов об отдельных животных. Но это была груда разрозненных фактов, пока никем не обобщаемых.

Кювье очень хорошо понимал состояние анатомии: «Каждый следует своему капризу, и если эта анархия будет продолжаться, наука скоро превратится в лабиринт, из которого и не выберешься».

Обладая умом строгим, точным и ясным, ненавистник всяких фантазий в научной области, он создает новую науку — сравнительную анатомию. В книге «Лекции по сравнительной анатомии» (1800–1803) Кювье дает описание органов животных и их постепенных изменений у разных систематических групп. Одновременно он вел специальные исследования по анатомии моллюсков, насекомых, — у которых открыл незамкнутую систему кровообращения, червей, — найдя у них собственную красную кровь, и позвоночных.

Кювье применил новый метод исследования — принцип соотношения органов.

«Чтоб челюсть могла хватать добычу, она должна иметь известную форму в мыщелках, известную величину височной мышцы, требующей определенного пространства в принимающем ее углублении и определенной выпуклости в скуловом своде, под которым она проходит: скуловой свод должен также иметь известную силу, чтобы дать опору жевательной мышце и т. д.

…Словом, форма или очертание зуба определяет форму мыщелков, очертание лопатки определяет очертание когтей, подобно тому, как уравнение дуги определяет все ее свойства».

Каждая особенность кости любого животного, малейшая выпуклость, впадина, отросток, всегда характерна классу, отряду, роду и виду. Поэтому, если сохранилась хоть одна кость животного, по ней можно определить все остальные части с такой точностью, как бы имели перед собой целое животное.

Кювье занялся анатомией не только современных животных, но и давно вымерших, скелеты которых, «наваленные, как дрова», по его словам, валялись в подвалах Музея Естественной Истории. Он вытащил их на свет, прибавил к ним громадное количество новых, полученных Музеем и найденных им самим в каменоломнях окрестностей Парижа.

«Как антикварий нового рода я должен был восстановить эти памятники минувших переворотов и прочесть их смысл: должен был собрать и сблизить в их первобытном порядке остатки, из которые они составлены: вновь соорудить древние существа, которым эти остатки принадлежали… Это было просто воскресение из мертвых…»

Перед пораженным взором ученых и всех образованных людей в его творческих руках воскрес давно вымерший животный мир… Мамонты, мастодонты, мегатерии… Чудовища..

Знакомство с органами животного, говорит Кювье, позволяет судить не только о всем животном, но и об образе его жизни. Зная их, можно представить организацию животных.

Все это он не раз блестяще проверил на практике при изучении современной фауны, при реконструкции скелетов из кучи обломков костей, перемешанных, разбитых, изломанных.

Им было установлено, что в древние геологические эпохи жили менее организованные животные; они сменялись формами, ближе стоящими к современным.

Ископаемые остатки в земных пластах прекрасно доказывают смену животных, исчезновение на определенной территории одних видов и родов и появление других.

Факты настойчиво говорили об этом. Больше того, они властно требовали признания исторического подхода к природе.

Никто другой не располагал в то время такими блестящими фактами, на основании которых можно было сделать выводы об эволюции организмов, об истории живой природы, как Кювье.

Сделал ли он эти выводы? Нет, Кювье пришел к совсем противоположным заключениям.

Причина смены органических форм — бурные геологические перевороты, катастрофы, которые происходили на Земле, — утверждал Кювье.

Океаны заливали сушу, морское дно превращалось в горы, холода сменяли тропическую жару: животные гибли. Так, под мощными пластами снега и льдов исчезли когда-то мамонты, сохранившись до наших дней с кожей, шерстью и мясом.

«Бесчисленное множество живых существ пало жертвой этих катастроф: одни из них были уничтожены потопами, другие вместе с поднявшимся морским дном очутились на суше. Самые породы их исчезли навсегда, — вот к каким выводам приходит Кювье, — оставив миру кое-какие обломки, которые с трудом распознаются натуралистом… Эти великие и ужасные события повсюду оставили ясные отпечатки для глаза, умеющего читать историю по сохранившимся памятникам…»

Ясный, логичный стиль изложения Кювье, новые факты, которые он добыл для науки, обобщение и обработка ранее известных научных данных самым убедительным образом поставлены им на службу учению о постоянстве видов.

Кювье по-новому представляет давнюю истину. И она приобретает магическую силу над умами ученых, и тем более, в широком кругу.

Старый идол был поднят на новую высоту научным гением Кювье, фанатически признававшим только факты, сурово и беспощадно осуждавшим всякие гипотезы и малообоснованные теории.

К эволюционным взглядам своих предшественников он относился, как к беспочвенным фантазиям, сменявшим одна другую. В противовес им он посвящает все свои научные труды стремлению доказать неизменяемость видов.

Тогда господствовало представление о том, что животные созданы совершенными для той среды, в которой божественной волей определено им жить. Каждый из органов животного предназначен для выполнения определенных функций и только их! Как бы ни менялись условия жизни, — назначение органа остается неизменным, ибо орган не может выполнять никакой другой функции, сколько-нибудь отличающейся от раз навсегда установленной творцом.

На многих фактах Кювье доказал, что строение органов животного вполне соответствует той среде, в которой оно обитает. Он блестяще выяснил также другой важный факт — соответствие органа его функции. И сделал выводы из своих исследований: животное создано для определенной среды, орган — для назначенной работы.

Сам Кювье не делал заключения, что причина этого совершенства — воля творца вселенной. Он даже не любил, когда другие ему приписывали такого рода мысли. Но суть вопроса от этого нисколько не меняется. Религиозные выводы делались за него, на основе его работ. Научный авторитет Кювье надолго закрыл дорогу историческому подходу к организму, органу и функции.

Его мало интересовали идеи, если они не подтверждались точными фактами.

Для Кювье было достаточно заметить одно противоречие с фактом, одну нелепость, чтобы полностью отвергнуть все прогрессивные идеи о развитии природы его предшественников и современников. Найдя фактические ошибки у Ламетри, Бюффона и других ученых, пытавшихся выдвинуть эволюционную идею, Кювье зачеркивает эти идеи, оставляя только то, что вполне согласуется с фактами, ключ к которым он держит в своих руках.

Его ключ к фактам — теория катастроф.

Вот с кем пришлось сразиться Ламарку! Еще не так давно он разделял восхищение Сент-Илера перед зоологическими исследованиями Кювье, а теперь Ламарк и Кювье оказались идейными противниками!

На своем знамени Кювье начертал: «Называть, описывать и классифицировать — вот основа и цель науки».

Для большинства натуралистов установление какого-либо факта стало, с легкой руки Кювье, завершением исследования, для Ламарка это было лишь началом его.

Первым яблоком раздора между ними явилась «Гидрогеология». Кювье тотчас отметил выход ее в свет язвительной насмешкой:

«Безграничное время, которое играет такую роль в религии магов, не менее важную роль играет и в измышлениях Ламарка».

Они столкнулись и при оценке египетских находок, сделанных Сент-Илером.

В своих «Вступительных лекциях» Ламарк выступил как рыцарь с поднятым забралом против теории катастроф: не катастрофы, а время, только время истинный виновник смены животных на Земле. Смена происходит вследствие постепенного изменения их, а не бурных геологических переворотов.

Работы по палеонтологии подтолкнули Ламарка к отрицанию постоянства видов. Они убеждали его в изменчивости видов и в отсутствии между ними резких границ.

В изменчивости видов Ламарк убедился и на практике, систематизируя растения для «Флоры Франции», а позже — животных, особенно моллюсков. Через его руки прошло огромное количество видов, и он не мог не видеть, что они связаны постепенными переходами.

«Только тот, кто долго и усиленно занимался определением видов и изучал обширные коллекции, знает, как незаметно виды среди живых тел переходят один в другой, и только тот мог убедиться, что всюду, где виды представляются нам обособленными, это происходит потому, что у нас недостает более близких, но пока еще не известных соседних видов.

Я не хочу тем самым сказать, что существующие (в настоящее время) животные образуют очень простой ряд с равномерными на всем его протяжении переходами, но я утверждаю, что они образуют ряд разветвлений…»

Полвека спустя Дарвин восемь лет мучился, определяя, к какому же виду следует отнести тот или другой экземпляр усоногих раков, — настолько изменчивы их видовые признаки. До него Ламарк, определяя виды, испытывал такие же затруднения и по той же самой причине. Объединить эти экземпляры в один вид? Или их надо отнести к разным видам? Вчера — еще не было ни малейшего сомнения в том, что перед ним один вид, а сегодня он сомневается!

И может быть, как Дарвин, Ламарк мог бы сказать:

«Описав серию форм как отдельные виды, я рвал свою рукопись и делал из них один вид, снова рвал и делал их отдельными, а затем опять объединял…»

Именно в практике классификации Ламарк, позднее Дарвин, да и многие другие ученые увидели, как изменчив каждый признак и как опасно доверяться одному из них или даже нескольким.

Нет, виды не постоянны, учение о неизменности видов ложное!

Сначала Ламарк утверждает:

«…нельзя оспаривать, что виды действительно существуют в природе…» Начиная же с родов, человек уже сам искусственно привносит в живую природу им придуманные систематические единицы «… чрезвычайно полезные для обоснования и развития наших знаний в этой области, но о происхождении которых никогда не следует забывать!»

Как же отграничить один вид растений или животных от другого, если все признаки различий между ними ничтожны и незаметны. Из-за этого систематик и делает постоянно ошибки при определении видов. Вся живая природа, как и неживая, находится в вечном движении и изменении.

Природа — безграничное море особей, особей, особей… Хаос? Нет! Особи образуют непрерывные ряды, разделенные между собой незаметными переходами. Эти различия появились, появляются в настоящее время и будут появляться в будущем.

Существует ли в природе вид? Может быть, он только плод нашего воображения, искусственная единица, придуманная человеком, чтобы каким-то образом измерить ряд особей?

Ламарк много и долго думает об этом и в конце концов приходит к убеждению, что виды не только не постоянны, но они вообще не существуют в природе. Ни видов, ни родов, ни семейств, ни тем более порядков и классов на самом деле в природе не существует. Об этом он говорил еще во вступительной лекции 1806 года, когда работал над «Философией зоологии».

Все систематические единицы — создания человека. И он должен был их создать, потому что в противнем случае никогда не сумел бы изучать разнообразие животного и растительного мира.

Глазу человека представляется вечноизменяющаяся многообразная природа; где же компас, при помощи которого можно ориентироваться в ее богатствах?

Классификация — деление растений и животных на условные группы — практически необходима. «Ограниченность наших способностей требует этого, нам необходимы такие средства, так как они помогают нам закрепить наши знания обо всем этом чудовищно большом количестве природных тел, доступных нашему наблюдению, во всем их бесконечном разнообразии».

«Но все эти классификации, из которых многие так удачно придуманы натуралистами, а также все их деления и подразделения представляют собой чисто искусственные приемы».

Особи — создания природы, систематические единицы — творения человека, и нельзя их смешивать.

Изучить все существующие особи, конечно, говорит Ламарк, практически невозможно. Поэтому человек вынужден удовлетворяться изучением их, сводя в определенные систематические группы. Да и в будущем невозможно надеяться на полное знакомство с ними; всегда пробелы в знаниях естественных рядов растений и животных останутся такими, при которых их можно будет объединять искусственными приемами в такие систематические группы, что границы между ними различимы.

Ламарк ошибочно соединил два вопроса: постоянство видов и существование их в природе. Отрицание постоянства видов Ламарк слил с отрицанием самого факта их существования.

Как это случилось? Ведь он же много занимался палеонтологией, следовательно, видел, что одни виды исчезают, оставляя отпечатки, окаменелости, а другие появляются и процветают, потом, в свою очередь, уступают место другим. Казалось бы, отсюда вполне возможен вывод о том, что виды действительно существуют в природе на известном отрезке времени.

Чтобы понять Ламарка, надо иметь в виду, с какой непримиримостью он выступает против веры в неизменяемость богом созданных видов.

В настоящее время в биологической науке виды признаются изменяющимися непостоянными, но реально существующими в определенный промежуток времени.

Незаметность переходов между многими видами, которую наблюдал Ламарк, укрепляла его мнение, что виды, роды, — все это только придумано человеком для удобства изучения природы.

Пусть это утверждение неверно с современной научной точки зрения, но этот ошибочный вывод помог Ламарку полностью освободить свое сознание от давних и прочных представлений о неизменности видов. В самом деле, если различные особи связаны постепенными переходами, то мысль о единстве их происхождения довольно естественна. Ведь учение о сотворении природы богом как раз покоится на постоянстве, неизменности, исконности различий между организмами.

Так Ламарк покончил со старым идолом, которому не помогло и обновление, произведенное Кювье, — постоянством видов. Теперь его свободный ум стремится к исследованию причин, вызывающих изменения видов.

 

Еще один фетиш на пути

Нет, прежде надо убрать с дороги и еще один мешающий фетиш, — учение о жизненной силе, якобы управляющей всеми явлениями жизни.

Что такое жизнь, и в чем ее начало? Возможно ли человеку постичь суть жизненных явлений?

Многие годы Ламарк был убежден, что вести исследование в этой области методами, которыми исследуются физические и химические явления, невозможно. Суть жизни непознаваема для человека, ибо она недоступна его пониманию.

Проходит время, и взгляды Ламарка на этот вопрос коренным образом меняются. Он убедился, что невозможно решить, в чем причины изменчивости организмов, не углубляясь в познание жизненных явлений, происходящих с ними. И в «Философии зоологии» отводится целая глава анализу сущности жизни и необходимых для нее условий.

Теперь он полностью отрицает особое жизненное начало, душу у животных и у растений, что признавалось многими другими учеными; «… жизнь представляет собой естественное явление…», «…жизнь есть явление физическое», — говорит Ламарк.

Ламарк сначала сравнивает живое с неживым и говорит, что все живые организмы имеют «потери и восстановления»: они питаются, дышат, размножаются, растут, развиваются. Всех этих признаков в неживых телах нет, хотя и там есть увеличение, уменьшение в размерах, и изменение состава.

В этих мыслях Ламарка много правильного, и самое положительное заключается в его стремлении выявить не отдельные признаки, а совокупность свойств, характерных для живого. Но он не мог еще понять, какую роль играет обмен веществ в живом организме.

Позднее Энгельс математически точно скажет: «Жизнь — это способ существования белковых тел, существенным моментом которого является постоянный обмен веществ с окружающей их внешней природой, причем с прекращением этого обмена веществ прекращается и жизнь, что приводит к разложению белка».

Ламарк очень близко подходит к мысли о роли обмена веществ и энергии с внешней средой для живого организма.

Он близок к пониманию, что именно в этом заключается причина отличия живых тел от неживых, поэтому между ними и нет никаких полуживых или полунеживых, переходных тел.

Непрестанно ищущей мыслью Ламарк то приближался к пониманию неразрывной связи организма и среды, то снова отдалялся. Подобно тому, как человек, что-то ищущий в темноте, идет ощупью: то держится нужного направления, то отклоняется от правильного пути, и может пройти мимо желанного предмета, возможно пройдет совсем рядом с ним, так Ламарк искал ответа на вопрос, что такое жизнь.

Во многом правильно понимая физические причины жизни, сходство и различие между живыми телами и неорганическими — он все-таки думал: жизнь начинается с какого-то толчка; для проявления жизнедеятельности эти толчки необходимы.

Ламарк не мог понять, что обмен веществ и энергии и есть причина всех жизненных проявлений, с прекращением его и наступает смерть организма. Поэтому он думал, что и низшим и более сложным организмам нужен толчок, возбуждающий их жизнедеятельность.

Жизнь возможна, если есть пружина, побуждающая организм к изменениям, движениям, происходящим в его органах и тканях, есть стимулирующая причина.

В чем же она заключается? Эта причина — флюиды.

В то время, при относительно слабом развитии физики, особенно химии, было распространено представление о вездесущих «тонких материях — флюидах», обладающих огромной способностью в силу своей тонкости повсюду проникать и распространяться во всех телах.

Различали флюиды тепловой, световой, электрический, магнитный, нервный и много других. Думали, что они проникают в организмы из окружающей внешней среды. «Это многочисленные мосты, связывающие живой организм с внешней природой, „посредники“ между ними», — говорил Ламарк.

Он придавал флюидам огромное значение. Все его представления о природе связаны с ними. Только эти воображаемые флюиды не были для него чем-то сверхъестественным. Они представлялись ему веществами очень тонкого строения, близкими по своей текучести, плотности, сжимаемости, например, к газам, но похожими и на жидкости.

Жизнедеятельность низших организмов возбуждается флюидами внешней среды, у высших же — такими возбудителями служат флюиды самого организма, действующие на него, так сказать, изнутри! Природа перенесла это действующее начало внутрь тела и в конце концов передала его во власть самого индивидуума. Флюиды, находящиеся внутри организма также берут начало из флюидов внешней среды.

Все они «будоражат», возбуждают живое вещество, вызывают в нем изменения.

Особенно важны флюиды «теплородного огня». Ему обязаны способностью гореть все горючие тела, — писал Ламарк ранее. А теперь он приходит к мысли, что флюиды теплородного огня пронизывают и живые организмы, вызывая у них важнейшее жизненное свойство, которому он дает название «оргазм».

С понижением оргазма животное впадает в спячку, летаргию, перестает отвечать на раздражение. Это явление наблюдается у стариков, когда их органы теряют гибкость и деревенеют. Полное прекращение оргазма служит признаком смерти. Благодаря оргазму низшие животные, лишенные нервной системы, вроде инфузорий, имеют свойство раздражимости.

В ответ на внешние раздражения они могут только сжимать или расслаблять свое тело, — бесчувственные животные. Это же наблюдается у полипов, морских звезд и ежей (тогда еще не знали, что у них есть нервная система), а в более слабой степени характерно и для растений.

Высшие животные с нервной системой обладают более высоким свойством — чувствительностью; у них могут сокращаться мышцы.

Но этим животным чужды переживания, воля, ум, к этому способны только те позвоночные, которые обладают мозговыми полушариями.

При таких взглядах на жизнь и все живое естественно, что Ламарк отошел от признания возникновения жизни путем сотворения богом и от понимания ее как вечно существующей.

Как же она возникла на Земле?

Он знает, что в капле воды, сенном настое вдруг появляются инфузории и другие низшие организмы. Каким образом? Лужи дождевой воды кишат ими, затягиваются зеленым налетом. Что это? Очевидно, они самозародились из неорганических веществ при посредстве тепла, света, электричества и влаги.

Ламарк так и говорит: «Природа с помощью тепла, света, электричества и влажности производит самопроизвольные или непосредственные зарождения на том конце каждого из царства живых тел, где находятся наиболее простые из них».

Особенно часто это происходит, по его мнению, в жарких и очень влажных климатах. Тепло и электричество в условиях влажности могут оплодотворить неорганические вещества и дать начало живым организмам.

Ламарк не знал того, что знает теперь школьник (науке еще не были известны споры и цисты у низших организмов), потому он и предполагал, что в лужах происходит самозарождение.

Почти за полвека до «Философии зоологии», в 1765 году итальянский ученый аббат Спалланцани занялся опытом с кипячением бульона.

В кипяченом бульоне не появлялось, по крайней мере в течение некоторого времени, никаких организмов.

Другой, также итальянский, ученый Реди поступил еще проще: он накрыл кисеей куски свежего мяса. И личинок мух, «червей», как тогда говорилось, не было.

Подобными опытами доказывали, что живые существа, даже самые простые, не могут самозародиться.

Теория самозарождения растений и животных из веществ неживой природы или из гниющих остатков вела свое начало от ученых древности. Аристотель думал, что в иле зарождаются рыбы, а в трупах — черви. Плиний писал, что гусеницы на листьях капусты — это сгустившиеся капли росы, что моль заводится в пыли. Такой взгляд на самозарождение живых существ держался и в средние века и позднее. В средние века он приобрел религиозную окраску. Вся природа обнаруживает стремление к усовершенствованию во славу создателя. «Низкие» металлы стремятся превратиться в золото, неживое — в живое.

Ламарк поддерживал теорию самозарождения жизни, но с иных позиций. Он руководился материалистической мыслью: живое берет начало в неживом при подходящих физических причинах; вся природа едина.

Знал ли он об опытах Спалланцани и других, говоривших против самозарождения? Вероятно, нет!

Ламарк признавал самозарождение только для низших животных. Никогда не случалось и никогда не случится, чтобы даже в самых благоприятных условиях вещество неорганизованное и лишенное жизни, — рассуждал Ламарк, — сформировало насекомое, рыбу, птицу или кролика. «Подобные животные могут получать жизнь только путем рождения». Впрочем, паразитические черви все-таки, он считал, способны самозарождаться.

Ламарк ссылается на следующие факты. «Знаменитые своими заслугами и своим уменьем… наблюдать Реди, Левенгук и другие показали, что все без исключения насекомые являются яйцеродящими или, по-видимому, иногда живородящими, что черви заводятся в гниющем мясе, только если мухи отложили в него свои яйца; наконец, что все животные, как бы несовершенны они ни были, обладают средствами для воспроизведения и размножения особей своего вида».

Люди сделали отсюда неверный вывод о том, — говорит Ламарк, — что самозарождение вообще в природе невозможно. Древние ошибались, думая, что даже высшие организмы появляются на земле путем самозарождения. Современные натуралисты открыли их ошибки, но сами впали в новое заблуждение: стали отрицать самозарождение вообще, даже самых простых живых организмов.

Ламарк пытается представить себе, какими должны быть вещества, в которых «природа устанавливает жизнь».

Заметим, он не может экспериментировать в этом направлении: химия еще только начала свое развитие, тем более нет и речи о биохимии. Ламарк располагает одним методом — силой воображения на основе общего эволюционного подхода к природе.

«Природа устанавливает жизнь только в телах студенистой консистенции…» и далее: «Всякая представляющаяся однородной студенистая или слизистая масса вещества, у которой части находятся в состоянии, наиболее близком к жидкому, но все же обладают плотностью, достаточной для образования из них частей, способных содержать флюиды, представляет собой тело, наиболее пригодное для восприятия первых зачатков организации и первых проявлений жизни…»

Если вспомнить, что до открытия протоплазмы в клетке было еще очень далеко, то нельзя не поразиться описанием живых коллоидов, данным Ламарком. Флюиды, о которых он говорит, не мешают увидеть основное — правильное представление о веществе, давшем начало живому.

Что же происходит далее с этими веществами, способными стать живыми организмами?

Флюиды, распространенные в окружающей среде, будут пронизывать их, и тут же улетучиваясь, «…будут придавать ей клеточное строение», делать ее способной непрерывно поглощать и выделять другие флюиды из окружающей среды, которые могут проникать внутрь ее и оставаться здесь в качестве ее содержимого.

Стоит отбросить термин «флюиды», как перед нами встанет прообраз современного учения о том, как в водах первичных теплых океанов образовались студенистые сгустки органического вещества. Они поглощали из воды растворенные в ней вещества, причем одни из них ускоряли этот процесс поглощения, другие его замедляли. Одни сгустки увеличивались, другие отставали в росте, третьи распадались. В результате многих превращений материи, происходивших в сгустках, они стали приобретать сложное строение и функции, характерные для живой протоплазмы.

Не об этом ли возникновении живого из неживого путем постепенного и естественного развития материи пророчествовал Ламарк?

В распоряжении Ламарка было слишком мало точных научных знаний, которые он мог привлечь для ответа на вопрос о происхождении жизни.

Пройдет меньше двадцати лет, и Велер получит искусственным путем мочевину, а еще двадцать лет спустя химия разработает методы синтеза органических соединений. Через сто лет с небольшим химики предложат изготовленные ими в лаборатории каучук, пахучее вещество фиалки, свежего сена. А в лаборатории ученого А. Н. Баха будет приготовлена пища для питания гнилостных бактерий, обычно живущих только на белковом субстрате. Будут искусственно добываться аминокислоты, входящие в состав белков.

И все же эта область и теперь еще далеко не разведанная! В ней человечество на пороге величайших открытий теперь, когда XX век перешел за свою середину.

А Ламарк? Только в порядке предвосхищений он мог говорить о происхождении жизни! И он смело отверг и участие творца, и учение об особой жизненной силе, и идею о самозарождении в той форме, в какой она была тогда распространена. В этом главная заслуга Ламарка!

Ламарк рассуждает подобно философу-материалисту. Все проявления психической деятельности животных, он считает, возникли постепенно в связи с усложнением всей организации животных и развитием их нервной системы. Он всегда подчеркивает, что природа существовала раньше, чем появились животные, одаренные высокой способностью чувствовать, а тем более — раньше, чем человек.

Что явилось началом: материя или сознание — это основной философский вопрос во все времена.

Идеалисты утверждали и продолжают утверждать, что дух, идея, некое вечное высшее начало существовало раньше природы, и оно произвело ее. В противовес им, материалисты считают, что вечно существующая, вечно изменяющаяся и развивающаяся материя на каждой ступени своего развития приобретала все новые и новые качества и свойства. В процессе развития она приобрела возможность ощущать, чувствовать, мыслить. Так природа существовала раньше сознания.

Ламарк повсюду в природе стремится найти физические причины для объяснения жизни и эволюции организмов и для понимания истории земной коры. Весь ход природы идет по естественным законам и не нуждается ни в каком непосредственном участии творца. Ламарк отверг постоянство видов, создал свое учение об эволюции природы, он правильно решал основной философский вопрос. И в то же время нередко впадал в противоречия с самим собой, когда не мог обойтись без признания первоначального толчка, якобы явившегося причиной дальнейшего развития природы.

Философ-материалист, Ламарк думает, что первое живое тело на Земле, возникнув из неорганической природы, получило начальный толчок — импульс к развитию — из рук творца. Правда, в дальнейшем создатель живой природы уже не вмешивался в ее ход, но он — первопричина.

Ламарку понадобилось говорить, что в природе от самого начала ее существовали какая-то гармония и порядок, установленные свыше. Значит, Ламарк не мог полностью освободиться от представлений о боге.

У него мы находим такое высказывание: «Без сомнения, все существует лишь по воле всемогущего творца всех вещей.

Но можем ли мы предписывать ему правила и указывать способы для выполнения его воли, когда нам дозволено лишь познавать эту волю наблюдениями его деяний? Разве безграничное могущество творца не могло создать порядок вещей, обусловивший постепенное возникновение всего того, что мы видим, и того, что существует в действительности, но чего мы не знаем?

Безусловно, какова бы ни была его воля, безмерное могущество творца остается всегда неизменным: каким бы образом ни проявила себя эта высшая воля, ничто не в силах умалить ее величие.

И вот, почитая законы этой безграничной мудрости, я ограничусь ролью простого наблюдателя природы. И если мне будет дано хоть отчасти постичь путь, которым шла природа, создавая свои произведения, я скажу, не боясь ошибиться, что творцу было угодно одарить ее этой способностью и этим могуществом».

Ламарк высказывался, как «деист», то есть отрицая участие бога в делах природы; все же он не мог обойтись без мысли о создателе. Деист, по существу, отводил очень маленькую роль творцу, роль, которую тот когда-то сыграл и с тех пор остался «не у дел», но упрекнуть деиста в безбожии, придраться к нему было не очень просто.

Если открытый материализм навлекал на его последователей большие неприятности, то деизм позволял во многом открыто и безнаказанно исповедывать материализм. И во Франции в XVIII веке он был распространен. Это был «…удобный и легкий способ отделаться от религии, — по крайней мере для материалиста», — писал Маркс.

 

Древо жизни

Жизненный путь Ламарка не был устлан розами с самого детства и теперь, когда он стал известным ученым, на его долю выпадали далеко не одни лавры.

Если бы Ламарк ограничился одной «Флорой Франции», современники славили бы его. Занимайся он в дальнейшем только классификацией беспозвоночных, его признали бы крупным зоологом и относились к нему спокойно, отдавая должное почтение его заслугам в науке как творцу научных систем.

Но Ламарк иначе понимал и расценивал свое назначение в науке. Иную участь выбрал он, — участь философа-натуралиста, который смело выступил со своими идеями и боролся за них.

Опасная проблема — вот что занимало Ламарка больше всего после 1800 года.

Покончив с представлением о постоянстве и неизменности видов, Ламарк начинает по-другому, чем прежде представлять себе и систему растений и животных.

Когда-то, работая над «Флорой Франции», он думал, что весь растительный мир — это серия форм, ряд последовательно усложняющихся видов, бесконечная, единая лестница, совершенно прямолинейная. На ступенях ее расположились виды в порядке постепенного усложнения: один вид растений более сложного строения над другим, который имеет более низкую организацию… потом следующий вид, опять более сложный, и так все выше и выше, ступенька над ступенькой идет лестница растений. В этом представлении Ламарк сначала нисколько не расходился со многими учеными XVII–XVIII веков. После 1800 года Ламарк начинает вкладывать иное содержание в ту же самую серию форм.

Очень часто он не мог сказать, какой вид сложнее другого, следовательно, на какую же ступеньку поставить каждый из них. Тогда Ламарк решил, что виды нельзя распределить по ступеням лестницы; это можно сделать только в отношении крупных систематических категорий — отрядов и классов.

«Задача сводится, таким образом, к тому, — говорит он, — чтобы доказать, что ряд, образующий лестницу животных, опирается, в основном, на распределение составляющих его главных групп, но не видов, и не всегда даже родов».

«Итак, продолжая собирать факты, накопившиеся благодаря наблюдениям и быстрым успехам сравнительной анатомии, я постепенно построил, — пишет Ламарк, — различные классы, составляющие теперь предложенное мною распределение беспозвоночных животных».

Присоединив к беспозвоночным животным четыре класса позвоночных, установленные Линнеем, Ламарк предлагает такую классификацию животных:.

Позвоночные животные

1. Млекопитающие

2. Птицы

3. Рептилии

4. Рыбы

Беспозвоночные животные

5. Моллюски

6. Усоногие

7. Кольчецы

8. Ракообразные

9. Паукообразные

10. Насекомые

11. Черви

12. Лучистые

13. Полипы

14. Инфузории

В его классификации есть неточности и ошибки, из-за недостаточности знаний о строении и физиологии животных, которыми он располагал.

В самом деле, только этим можно объяснить, почему Ламарк считает насекомых ниже по строению, чем ракообразные или кольчецы; почему усоногих он поставил выше ракообразных. Современная наука считает насекомых вершиной эволюции беспозвоночных; известно, что ракообразные по строению выше кольчецов, к которым относятся кольчатые черви (например, дождевой червь). Наконец, теперь классификация беспозвоночных значительно богаче. Даже упрощенная для школы, она различает типы, классы, семейства, роды, виды.

Еще больше ошибок делает Ламарк при определении родов, особенно животных микроскопических размеров. Микроскопы того времени не позволяли рассматривать их детально, и эти животные были еще плохо изучены. Например, в род «вибрион» попали не только бактерии, но и одноклеточные зеленые водоросли и даже черви, потому что под микроскопом они казались внешне похожими. Сборный характер имеет класс лучистых, куда Ламарк отнес и некоторых кишечнополостных, и иглокожих, и даже некоторых червей, так как о кишечнополостных и о губках у него неточные данные.

Но самое важное в том, что, даже при расположении животных в один ряд, Ламарк выдерживает совершенно правильный общий исторический взгляд на животный мир. Ясен переход от простейших к полипам, от них к червям, членистоногим и моллюскам; и в основном это представление соответствует современному. Тем более, что к этому времени Ламарк пришел к мысли о ветвистости каждой классификационной группы; все они, даже самые крупные, по его словам, разбиваются на ветви.

Что же в этом случае представляет серия форм? Ламарк не может уже по-старому считать ее только рядом постепенно усложняющихся видов. Он видит серию форм в новом свете, — это родственные формы, связанные общим происхождением, развитием от простых форм к сложным.

Потом он вынужден совершить еще один шаг дальше: признать, что новому взгляду на организмы не соответствует старое представление о единой прямолинейной лестнице. И Ламарк говорит:

«…виды уже не могут быть расположены в единый простой линейный ряд в форме лестницы с правильными ступенями: нередко эти виды образуют вокруг главных групп, частью которых они являются, боковые ветви, крайние точки которых оказываются на самом деле обособленными».

Теперь он ищет уже и графическое изображение для того, чтобы лучше показать развитие животного мира и помещает его в таком виде в «Философии зоологии».

Не трудно видеть, что единый ряд животных исчез. Вместо него появляется ветвление прежней серии форм, вытянутых в одну линию друг за другом.

…Разветвленное дерево, дерево жизни! В основании его, — говорит Ламарк, — монады, или, говоря современным языком, простейшие, а выше на ветвях его он мысленно располагает более организованных животных. Над ними — еще более высоко организованные, и где-то на одной из конечных ветвей — человек…

ТАБЛИЦА, ПОКАЗЫВАЮЩАЯ ПРОИСХОЖДЕНИЕ РАЗЛИЧНЫХ ЖИВОТНЫХ [8]

Не все ветви дерева живы, но когда-то они жили и размножались. Система животных должна, по его мнению, изображать тот порядок, который существует в природе независимо от человека.

«Этот порядок, — говорит он, — единственный естественный порядок, для нас поучительный, благоприятствующий изучению природы и могущий раскрыть перед нами ход природы, ее способы и законы, по которым происходят ее явления!

Этот порядок далек от того, чтобы быть простым, — он является разветвленным…»

Так Ламарк ссылается на доказательства, которые представляет систематика растений и животных в пользу идеи об историческом развитии видов. Полвека спустя к ним прибегнет, и с той же самой целью, Дарвин.

Пройдет еще несколько лет, и Ламарк будет все более и более настаивать на изображении животного мира в виде ветвистого родословного дерева, чтобы отразить эволюцию организмов от простых к более сложным, от менее совершенных к более совершенным.

Дарвин дал прекрасное сравнение развития жизни на Земле с ростом дерева:

«…Зеленые ветви с распускающимися почками представляют живущие виды, а ветви предшествующих годов соответствуют длинному ряду вымерших видов. Каждый год растущие ветви пытались образовать побеги по всем направлениям и обогнать и заглушить соседние побеги и ветви; точно также и группы видов во все времена одолевали другие виды в великой борьбе за жизнь…

Как почки в силу роста дают начало новым почкам, а эти, если только они достаточно сильны, превращаются в побеги, которые, разветвляясь, покрывают и заглушают многие зачахнувшие ветви, так, полагаю, было в силу воспроизведения и с великим деревом жизни, наполнившим своими мертвыми опавшими сучьями кору земли и покрывающими ее поверхность своими вечно ветвящимися и вечно прекрасными разветвлениями».

Современная наука представляет всю живую природу в виде дерева. Где-то близ основания оно раздвоено и дает начало двум стволам: растительному миру и животному миру.

Каждый из стволов ветвится, разделяется на типы. В свою очередь каждая такая ветвь разветвляется на классы, а последние — на отряды, отряды на семейства, наконец, — на роды и виды.

Дерево изображает единство происхождения и родство организмов, показывая, как в процессе эволюции появлялись новые все более сложные систематические группы животных и растений.

Ламарк предвосхитил современные идеи о родословном дереве растений и животных.

…Поздними вечерами и ночами в своей скромной квартире при Музее (все профессора, по положению, жили при нем), двухэтажном каменном доме, известном как дом Бюффона, Ламарк раздумывал над историей животного мира.

Над историей! Коротко и ясно звучит это теперь, после того, как Дарвин открыл, доказал и объяснил историю органического мира. Но Ламарку приходилось пробиваться сквозь густую чащу старых идей о постоянстве природы и сотворении ее богом.

Ему нужно было очищать прежде всего собственное сознание от многих прежних предрассудков, вырабатывать новое отношение к фактам природы, новое мировоззрение. И он совершал свой путь с мужеством солдата, неуклонно и твердо отыскивая правду о природе.

 

Что нарушает градацию?

Итак, факт эволюции для Ламарка совершенно несомненен, — эта задача решена. Впереди — новая, еще более сложная. Надо выяснить причину постепенного усложнения организмов, — их градации, как говорит Ламарк. А потом — и причины нарушения ее правильного хода. Ведь усложнение организмов заметно только для самых больших систематических групп.

Что же вызывает градацию? Сначала причину ее Ламарк видит в стремлении всего живого к совершенствованию своей организации, в стремлении подняться выше. Он считает, что это свойство заложено в самой природе. Изучая беспозвоночных, можно убедиться, что, последовательно создавая их, природа постепенно переходила от более простого к самому сложному.

«Она имела цель достичь такого плана организации, — говорит Ламарк в „Философии зоологии“, — который допускал бы наивысшую ступень совершенства (план строения позвоночных животных)».

Всемогущая природа наделила организмы способностью все более и более самоусложнять свою организацию «путем увеличения энергии движения флюидов, а следовательно, и энергии органического движения», — так в другом месте «Философии зоологии» говорит Ламарк. Хотя за природой он по-прежнему видит способность к прогрессу, но выдвигает и еще одну, новую причину — нарастающее влияние флюидов на организмы.

А под флюидами, напомним, Ламарк имел в виду материальные, бесконечно тонкие частицы из внешней среды, пронизывающие организмы. В его понимании влияние флюидов близко к тому, что теперь называют обменом веществ и энергии между организмами и средой, близко и к понятию о внутреннем обмене в тканях.

Еще одно высказывание Ламарка о причинах градации:

«Сама природа, иными словами — существующее состояние вещей, могла непосредственно создать первые, зачатки организации, чтобы затем, в самом процессе жизни и с помощью обстоятельств, благоприятствующих ее длительности, постепенно усовершенствовать свое созидание и привести все тела к тому состоянию, в каком мы их видим теперь».

Неправда ли, создается полное впечатление, что Ламарк называет разные причины градации: то — это внутреннее стремление к совершенствованию, заложенное во всем живом, то — влияние флюидов. Если первая причина, это непостижимая тенденция к прогрессу, сразу наводит на мысль о сверхъестественном, то вторая — флюиды — материалистична.

Так что же является причиной градации: «стремление природы к прогрессу» или флюиды, проникающие в организм из внешней среды?

Вначале, в поисках причины градации, Ламарк думал, что основной движущей силой постепенного усложнения организмов является стремление к повышению организации. Представляя себе всю живую природу в виде прямолинейной серии форм, ему было удобно назвать именно эту причину.

Но как только Ламарк обнаружил, что невозможно расположить все систематические группы животных в один линейный ряд, он вынужден был искать объяснение тому, что нарушает правильную градацию. И нашел его во влиянии внешней среды на организм.

Среда, внешние условия, «обстоятельства», постоянно вмешиваются в градацию и вызывают отклонения от правильного хода ее.

Именно по этой причине и невозможно решить, какой вид или род сложнее по сравнению с другим. Воздействие среды на организм связано у Ламарка с представлением о флюидах, проникающих из внешней среды в организм и «будоражащих» его, вызывая изменения подчас столь глубокие, что они изменяют видовую организацию.

«Если бы я захотел дать вам обзор всех классов, всех отрядов, всех рядов и видов существующих животных, я мог бы показать вам, — говорит Ламарк в лекции 1802 года, — что строение индивидуумов и их частей, что их органы, их способности и т. д. всецело являются результатом тех условий, в которые каждый вид и каждая порода были поставлены природой, а также тех привычек, которые индивидуумы данного вида должны были усвоить».

И Ламарк ссылается дальше на наблюдения других натуралистов, касающихся влияния среды на организмы, имея в виду из числа современных ему Бюффона, Ласепеда.

«Влияние мест обитания и температуры настолько бросается в глаза, что натуралисты не преминули признать результаты этого влияния на организацию, развитие и способности живых тел, которые ему подвержены… Но существует еще много других влияний, помимо тех, которые зависят от условий места обитания и температуры».

Мысль о влиянии внешней среды на организмы, сначала как о причине, нарушающей правильность градации, постепенно привлекала Ламарка все больше и больше. Он часто возвращается к ней и все увереннее повторяет о значении разнообразия условий, в которые попадают растения и животные, для их организации.

Крайне разнообразные условия среды вызывают такие особенности в строении организмов, какие не могут возникнуть в силу одной только градации.

По мере того, как Ламарк отходил от представлений о прямолинейном ряде организмов и заменял его представлением о разветвленном дереве, он все большую роль отводит влиянию среды. «Стремление к прогрессу» отходит у него постепенно на второй план. Во всяком случае начинают выступать уже не одна причина, вызвавшая эволюцию организмов, а две: «стремление природы к прогрессу» и «всемогущество среды».

А дальше, в последовавших за «Философией зоологии» трудах Ламарка, влияние среды выдвигается как основная причина развития и усложнения всей живой природы.

Но среда становится действительно всемогущей в своем влиянии на организмы только при одном необходимом условии — времени. Среда вызывает у организмов изменения, а время их сохраняет, укрепляет и дает им возможность возрастать.

Уже в «Гидрогеологии» Ламарк выдвигает значение фактора времени для измений, происходящих в природе. Не всемирный потоп и не внезапные и всеобщие катастрофы — причины смены жизни на земле, а — условия среды и время.

«Для природы время не имеет границ, и пользование им не представляет для нее никаких трудностей; время всегда находится в ее распоряжении; для нее оно является безграничным средством, при помощи которого она совершает и самые высокие, и самые малые дела».

Значение фактора времени признавали многие ученые в XVII–XVIII веке, разумеется, из числа тех, которые в какой-то мере допускали изменения видов.

Ломоносов отрицал принятое церковное исчисление времени, потому что неизмеримо больше действительная «долгота времени и множество веков, требуемых на обращение дел и произведение вещей в натуре».

«…Катится время беспрерывно, усталости не знает, — в поэтическую форму облекает эту мысль А. Н. Радищев, — шлет грядущее во след протекшему, и все переменяющееся является нам в новый образ облеченно».

На западе Бюффон, Эразм Дарвин и многие ученые до Ламарка и его современники указывали, что изменения, происходящие в природе, связаны с громадными промежутками времени. История земли и жизни на ней исчисляется миллионами лет.

Гете, о котором Гумбольдт писал: «Разве не он связал вновь прочными узами философию, науку и поэзию?» — посвятил бессмертные строки вечному движению и развитию природы:

 

Почему кенгуру прыгает, а змея ползает

Ламарк много размышлял над различными фактами из жизни природы, стараясь найти объяснение тем или другим чертам строения и жизни организмов.

Его удивляли и останавливали некоторые особенности растений и животных, которые никак нельзя было поставить в связь с повышением организации. Откуда же они взялись?

Взор его обращается к культурным растениям и домашним животным. Он сравнивает сорта растений, породы животных; какое разнообразие! Сколько из них прибыло из чужих, далеких краев и нашло во Франции вторую родину. Здесь они встретили совсем другие условия существования и прижились; но при этом многие из них, в садах или сельском хозяйстве, совершенно преобразились, утратили опушение, колючки, шипы; нередко дервянистый стебель сменился у них травянистым. Многолетние растения стали однолетними, стелющиеся и ползучие — прямостоячими.

«Можно ли найти в природе капусту, латук и т. д. в том виде, в каком они существуют в наших огородах?» — спрашивает Ламарк.

Правильно отмечая, что климат, питание, влажность, свет, почва, — все это накладывает свой отпечаток на растения, Ламарк убежден в том, что внешняя среда единственный фактор изменения растений. Он предполагает, что при изменении условий постепенно, через промежуточные формы, один вид превращается в другой. Ламарк исходил в своих рассуждениях из представления о прямом и непосредственном влиянии среды на растения. В новых условиях растение, если не погибнет, приспосабливается к ним, изменяя свои формы.

«А сколько чрезвычайно разнообразных пород домашних кур и голубей создали мы путем воспитания, в различных условиях и в разных странах! Напрасно стали бы мы теперь искать подобных им в природных условиях».

Итак, условия жизни видоизменяют и животных.

Ламарк приводит множество фактов, подтверждающих его мысли. Одни собаки — «великолепный случай, чтобы показать влияние одомашнения, — все эти доги, борзые, пуделя, лягавые, болонки отличаются между собою так сильно, как виды, живущие в свободном состоянии, не разнятся».

Но ведь родоначальником многочисленных пород собак была одна «единственная порода», сродни волку, которую когда-то приручил человек. Расселяясь по земному шару, человек брал с собой и собак. В разных странах и разных климатах собаки должны были привыкать, усваивать новые привычки! Таким путем стали возникать разные породы собак.

По торговым или другим делам людям приходилось отправляться в далекие края, в большие, густонаселенные города. Собаки, если они сопровождали человека, скрещивались между собой, а скрещивание и дальнейшее размножение «могло обусловить возникновение всех существующих ныне пород».

Как замечательно Ламарк говорит о культурных растениях и домашних животных! В практике человека он ищет объяснения изменчивости видов.

К ней обратится, но значительно позже, Дарвин, и из нее будет черпать факты изменчивости видов. Ко времени Дарвина неизмеримо разовьется сельское хозяйство Англии и Франции, и оно явится прекрасной твердой почвой для построения дарвиновской теории искусственного отбора.

Сельское хозяйство Франции времен Ламарка — печальное зрелище. Оно разорено и опустошено королями и войнами. И все же прозорливый и на редкость пытливый Ламарк сумел разглядеть в нем то, что может послужить великолепным подспорьем для его размышлений о влиянии среды.

Разумеется, в практике животновода кроются убедительные факты изменчивости животных под влиянием условий жизни, воспитания, скрещивания. Но здесь Ламарк и остановился: ему показалось этого вполне достаточно для дальнейших построений.

Какого же звена в одомашнении животных Ламарк не уловил?

Совершенно необходимого для материалистического объяснения этого процесса, самого главного, без которого не создавались новые породы и сорта, — отбора, искусственного отбора.

Можно предположить, что помешало Ламарку это сделать. Вероятно, одна из причин заключалась в его мировоззрении. Как деист он допускал гармоническое развитие природы, поэтому условия жизни, воспитание и скрещивание ему казались вполне исчерпывающими причинами для объяснения многообразия домашних пород животных и сортов культурных растений. Сельское же хозяйство Франции не могло дать Ламарку таких материалов, которые оказались в распоряжении Дарвина полвека спустя в Англии. Во время Дарвина новые породы животных создавались буквально на глазах, в пять — шесть лет. Вся практика животновода была на виду, и невозможно было не заметить всех этапов его работы.

Как же происходит, по мнению Ламарка, процесс приспособления животных к среде в естественных условиях?

«Не органы, т. е. не природа и форма частей тела животного, обусловили привычки животного и присущие именно ему способности, но, напротив, его привычки, его образ жизни и обстоятельства, в которых находились индивидуумы, от которых данное животное происходит, — вот что с течением времени создало форму его тела, определило число и состояние его органов, и, наконец, все способности, которыми оно обладает». — Так отвечает Ламарк.

«Вдумайтесь как следует в это положение, сопоставьте его со всеми наблюдениями, — продолжает он, — которые природа и состояние вещей непрерывно дают нам возможность сделать, и тогда все его значение и его обоснованность станут для нас совершенно очевидными».

И Ламарк снова напоминает о роли времени и благоприятных обстоятельств, при помощи которых природа создает все свои произведения. Времени, не имеющего границ, и неисчерпаемости разнообразия условий.

А теперь несколько фактов.

Один из самых «разительных», по словам Ламарка, — кенгуру.

Это животное хорошо известно и не нуждается в описании, но вот как возникли его тонкие, маленькие и слабые передние ноги при больших и сильных задних, его удивительно толстый при основании хвост, на который животное опирается для поддержки тела?

У кенгуру на брюхе снизу сумка, в которой они вынашивают детенышей. Выпрямленное положение самое удобное для детеныша. Эти животные усвоили привычку все время держаться как бы стоя, с опорой на задние ноги и хвост, а следовательно, передвигаться прыжками.

Отсюда и получились, говорит Ламарк, все особенности строения этих животных. Передние ноги, не играя основной роли в поддержке тела, отстали в своем развитии от всех других частей тела; задние ноги, всегда в действии, в работе, приобрели силу и большие размеры, это же произошло и с хвостом. Таким стала кенгуру.

Может быть, по словам Ламарка, еще замечательнее результат действия привычек у травоядных млекопитающих..

Как они возникли? Такое животное издавна приобрело привычку щипать траву и передвигаться только по земле. Оно мало и медленно ходит, никогда не пользуется ногами для других целей. Род пищи — трава — и крупные размеры этих животных вынуждают их поглощать ее в больших объемах. Эта привычка привела к постепенному растяжению пищеварительных органов. При малой подвижности тело животных увеличило свой вес, стало грузным, массивным. Это — слон, носорог, бык, буйвол, лошадь и другие.

Привычка стоять почти всю жизнь на ногах повлекла и другие изменения. Пальцы, не упражняясь, укоротились, недоразвились, частью совсем исчезли. Вот почему у многих жвачных всего два пальца.

Те же жвачные, которые жили в условиях пустынных местностей и вынуждены были постоянно двигаться, спасаясь от хищных зверей и в поисках корма, приобрели привычку к стремительному бегу. Тело их легкое, ноги тонкие, чаще всего с одним пальцем.

Еще во вступительных лекциях Ламарк говорил: «…повсюду, где потребности, сделавшиеся необходимыми и постоянными, требуют у особей какой-либо породы той или иной способности, жизненные силы каждой особи, постоянно направляемые в соответствии с этой возникшей потребностью, порождают необходимый для нее орган, а непрерывное употребление этого органа „соответственным образом развивает его“».

Потребность рождает привычку, привычка вызывает упражнение органов и их изменение.

Влияние привычек всюду велико в животном мире, но имеет разный характер.

У плотоядных млекопитающих разнообразные привычки: одни лазают, другие скребут и роют землю, третьи схватывают и разрывают добычу. Все они пользуются для этого пальцами ног, но по-различному.

Вот, например, хищные млекопитающие. Потребность, а следовательно, и привычка раздирать добычу когтями, привела к развитию больших и загнутых когтей. Они вонзали их в жертву, чтобы сначала уцепиться, а потом с силой вырывали часть тела.

Но с когтями неудобно бегать по неровной, особенно каменистой, почве. Новые условия вызвали новую потребность: прятать когти. «Это обстоятельство заставило животных прибегнуть к усилиям иного рода для того, чтобы втягивать эти сильно выступающие и мешавшие им изогнутые когти. Так постепенно образовывались те особые сумки, в которые кошки, тигры, львы втягивают когти, когда они ими пользуются».

Еще пример образования нового органа в объяснении Ламарка: как объяснить появление рогов у быка?

Ламарк рассуждает так: ноги у этих животных поддерживают большое тяжелое тело, челюсти заняты откусыванием и перетиранием пищи. А между тем самцы часто приходят в ярость, какой же орган мог служить им в стычке между собой? Они становятся лбами друг против друга и наносят удары головой. Внутреннее чувство испытываемой ярости вызывает усиленный приток флюидов ко лбу, и происходит выделение «рогового» или костного вещества, вызывающее образование твердых наростов… Так образуются рога.

А почему плавает лебедь в пруду? Чем объяснить, что у него такая длинная шея? Ламарк считает, что причины те же самые.

Лебедя, гуся, утку влечет к воде потребность найти добычу. Из поколения в поколение эти птицы растопыривали пальцы ног, когда им нужно было плыть. Непрестанно повторяющиеся движения пальцев приучили кожу, соединяющую их основания, растягиваться. Вот каково происхождение широких перепонок на ногах плавающей птицы. В силу таких же потребностей и привычек они возникли у лягушек, морских черепах, выдры и многих других животных, живущих в воде.

Длинная же шея лебедя обязана своим, происхождением привычке как можно глубже погружать в воду голову в поисках пищи. Ноги у лебедя короткие, и это Ламарку понятно: животное не делает усилий — нет потребности — для их втягивания.

Язык муравьеда и зеленого дятла очень длинный, и этому можно дать объяснение: для удовлетворения своих потребностей они постоянно вытягивали его.

Другое дело язык змеи, — она пользуется им для схватывания, ощупывания и узнавания предметов. Ее язык вилообразный, расщепленный; он длинный, тонкий.

Потребность, упражнение и привычка могут не только видоизменить орган, но и переместить его положение. Почему у рыбы глаза расположены по обеим сторонам головы? Она нуждается в боковом зрении, если живет в больших массах воды.

У камбалы иная потребность, — она видит свет сверху, и глаза ее смещены на одну сторону. Скат имеет более плоские голову и все тело, и глаза у него на верхней стороне тела, они симметричны!

По тем же причинам у береговых птиц, чтобы бродить по краю пруда или болота, не рискуя погрузиться в ил при поисках добычи, — длинные голые ноги. Они стоят на них, как на ходулях, в результате длительной привычки постоянно вытягивать и удлинять ноги.

Ламарк делает вывод: «Частое употребление органа, ставшее постоянным, благодаря привычкам, увеличивает способности этого органа, развивает его и придает ему размеры и силу действия, которых он не имел у животных, упражняющих его меньше».

А что произойдет с органами, если потребность в их работе исчезнет?

На этот вопрос Ламарк отвечает так:

«Неупотребление органа, сделавшееся постоянным вследствие усвоенных привычек, постепенно ослабляет этот орган и, в конце концов, приводит к его исчезновению и даже к полному уничтожению».

И опять приводит много, подтверждающих с его точки зрения, фактов.

Считали, что у кита нет зубов. Жоффруа Сент-Илер нашел их в недоразвитом виде у зародышей этого животного. Он же нашел у птиц желобок, в котором у других животных помещаются зубы. Муравьед также лишен зубов. Эти факты Ламарк объясняет неупотреблением органов в ряде поколений.

По той же причине слабые глаза у крота, ведущего подземный образ жизни и не нуждающегося в зрении.

Отчего нет ног у змей? Рептилии, как и все позвоночные, должны были бы иметь четыре конечности, сочлененные со скелетом.

Дело в том, что змеи приобрели привычку ползать по земле и прятаться в траве. Они постоянно совершали усилия вытягивать тело, и оно стало длинным. Конечности, если бы они были длинными, мешали бы ползать, а короткие — больше четырех их не могло быть — не могли бы передвигать такое длинное тело. Неупотребление конечностей привело к их исчезновению.

Ламарк ссылается на очень интересное исследование, проведенное одним его современником. Оно касается изменений пищеварительного тракта, наблюдаемого у людей, много пьющих спиртные напитки. «С течением времени их желудок постепенно суживается и кишечник укорачивается», так как эти люди обычно мало едят. Этот пример Ламарк приводит, чтобы показать, как изменяется орган на протяжении жизни одного индивидуума. А как же, — думает он, — значительны эти изменения, если они происходят, повторяются в ряде поколений!

Ламарк формулирует свои выводы по этим вопросам в виде двух законов.

«Первый закон.

У всякого животного, не достигшего предела своего развития, более частое и более длительное употребление какого-нибудь органа укрепляет мало-помалу этот орган, развивает и увеличивает его и придает ему силу, соразмерную деятельности употребления, между тем как постоянное неупотребление того или иного органа постепенно ослабляет его, приводит к упадку, непрерывно уменьшает его способности и, наконец, вызывает его исчезновение».

«Второй закон.

Все, что природа заставила особей приобрести или утратить под влиянием условий, в которых с давних пор пребывает их порода и, следовательно, под влиянием преобладания употребления или неупотребления той или иной части [тела],— все это природа сохраняет путем размножения у новых особей, которые происходят от первых, при условии, если приобретенные им изменения общи обоим полам или тем особям, от которых новые особи произошли».

«Но что еще недостаточно известно и чему даже вообще отказываются верить, — говорит Ламарк, — это что каждая местность сама изменяется с течением времени…»

Изменяются климат, растительность, следовательно, изменяются условия существования организмов, а значит, — и сами организмы.

Низшие животные также претерпевают изменения, но по-иному, чем высшие. У высших животных они наступают в такой последовательности:

1. Измененные условия существования при постоянном характере изменяют потребности животного.

2. Изменение потребностей ведет за собой новые действия у этих животных.

3. В результате упражнения или неупражнения животное одни органы употребляет чаще, чем другие. Наступает изменение органов.

4. Измененные действия обращаются в привычные и приводят либо к усилению органа, либо к его ослаблению и даже к исчезновению, если отсутствует упражнение.

5. При повторении наступивших в органах изменений, и если приобретенные изменения общи обоим родителям, такого рода изменения, повторяясь в ряде поколений, сохраняются в потомстве.

У низших животных, не обладающих нервной системой, изменения наступают прямо, непосредственно под влиянием внешней среды.

Раздражения внешней среды они воспринимают всем телом. Внутри его происходит перемещение жидкостей, в результате чего органы изменяются.

Растения отличаются от животных тем, что они, — думал Ламарк, — никогда не раздражаются, у них нет пищеварения, и они не движутся.

Вообще же Ламарк слишком в общих чертах представляет себе условия существования растений. Между тем, в его время Пристли, Сенебье, Соссюр своими опытами уже открыли процесс разложения углекислоты воздуха на свету зеленым растением. Многое было известно и о питании растений из почвы. По-видимому, ему не были известны эти работы, или недостаточно им оценивались, если он и был с ними знаком.

У растений при изменении условий питания, количества света, воздуха, влаги изменяются их органы. Кто не знает водяного лютика с его разной формы листьями, в зависимости от степени погружения их в воду. Подводные листья этого растения тонкие, волосовидно-разветвленные, а развивающиеся над водой — широкие, округлые, лопастные. Если же водяной лютик растет на влажной почве, но вне воды, то ни один из его листьев не разделяется на тонкие дольки.

Еще примеры приводит Ламарк.

Пусть семя какого-нибудь травянистого лугового растения попадет в возвышенную местность, на участок с каменистой почвой, где к тому же часто дуют ветры. Предположим, что оно все-таки произрастает здесь и будет расти в этих плохих условиях. Потом даст семена, из которых там же вырастут новые поколения. В конце концов образуется новая разновидность, отличающаяся от родоначальной — луговой. Это будут низкорослые растения с другой формой стебля и листьев.

Прямое влияние среды, и только его, признает Ламарк в отношении растений. Один вид растений перерождается в другой через ряд промежуточных форм, лучше и лучше приспосабливаясь к новой обстановке.

Таковы основные выводы Ламарка, выводы вполне материалистические.

Если бы Ламарк остановился только на влиянии среды на животных, не прибегая к своей схеме о потребностях — действиях, — привычке и прочем, — он избег бы многих нападок.

Дело в том, что он злоупотребил терминами, применимыми только к человеку, вроде «потребности», «привычки», «усилия». И получилось, что улитка ощущает потребность нарастить себе щупальца, гуси и лебеди — растянуть перепонки на ногах, а змея — потерять конечности.

Особенно высмеивали пример влияния образа жизни на строение тела жирафы.

Кто не видел в Зоологическом саду или хотя бы на картинке это животное, один вид которого вызывает улыбку из-за непомерно длинных передних ног и шеи. И таким стало оно, говорит Ламарк, потому, что постоянно вытягивало шею до листьев на деревьях, постоянно делало к тому усилия. Сколько нападок, насмешек, унижений выпало за это на долю Ламарка! Не давая себе труда ознакомиться с учением его во всей полноте, противники эволюционной идеи дали себе полную свободу в издевательствах по адресу старого ученого.

Правильно отметив влияние всемогущей среды при условии фактора времени, Ламарк не разглядел в историческом процессе образования видов самого важного звена, — естественного отбора.

Также как он не увидел в происхождении сортов культурных растений и пород домашних животных искусственного отбора.

Это сделал полвека спустя Дарвин. Он разъяснил, что процесс образования новых видов и приспособления к среде идет путем естественного отбора, то есть сохранения одних особей и вымирания других. Выживают более приспособленные к жизни в данных условиях особи, вымирают — менее приспособленные.

Естественный отбор творит новые виды.

О вымирании и выживании организмов говорил и Ламарк, но в другом свете.

У него есть указания на вытеснение и уничтожение слабых видов более сильными, но без всякой связи этой борьбы с появлением новых видов. Поэтому Ламарк понимает борьбу за существование совсем не так, как Дарвин.

Ламарк совершенно не связывал ее с учением о происхождении видов, считая «мудрой предосторожностью природы», чтобы ни один вид не вытеснял другой. «Благодаря этим мудрым предосторожностям природы… виды в основном сохраняются».

И напрасно некоторые ученые говорят, что у Ламарка мы найдем борьбу за существование между видами и якобы он в этом отношении раньше Дарвина подошел к естественному отбору.

Ламарк не дошел до естественного отбора и потому, что он не верил в полное вымирание видов. Он думал, что они просто истребляются человеком. Этим он еще раз хотел подтвердить факт эволюции. Такие рассуждения мешали выяснить действительные причины полного исчезновения многих систематических групп. Вымерли древние пресмыкающиеся, и напрасно стали бы искать теперь живого стегоцефала, археоптерикса или живых предков слона или лошади.

Полное вымирание — неопровержимый факт, который нельзя объяснить одним вмешательством человека уже по той причине, что многие виды вымерли задолго до появления человека. Только теория естественного отбора Дарвина дала объяснение исчезновению отдельных видов и даже более крупных систематических групп.

Что касается законов Ламарка, то один из них — об упражнении и неупражнении органов — не встречал и не встречает особых возражений. Фактов, подтверждающих его, каждый может привести сколько угодно.

Правда, дарвинист не назовет этот закон основной причиной эволюции, как считал его Ламарк. Для дарвиниста основной закон — отбор. Домашняя курица не взлетит выше забора не только потому, что поколения ее предков не имели надобности летать, но прежде всего потому, что попадавшихся среди кур хороших летунов человек скорее отправлял в суп, чем оставлял для потомства. Куры, хорошо летающие, его не интересовали. Вымя у молочного скота хорошо развивается дойкой, но ведь отбор и совершался по признаку молочности.

Другой же закон, о наследственных изменениях, вызванных меняющимися условиями, до сих пор — предмет ожесточенных споров в науке. Одни отрицают, что наследование приобретенных изменений происходит очень широко. Другие считают, что оно проявляется только тогда, когда изменение наблюдается у обоих родителей и закрепляется в ряде поколений, если при этом сохраняются условия, вызвавшие изменение.

Для Ламарка наследование приобретаемых признаков — это общая биологическая закономерность. Он не углубляется в вопрос о самом механизме передачи признаков по наследству.

Наследование приобретаемых признаков ученые наблюдали и отмечали задолго до Ламарка. Но только один Ламарк выдвигал это как общий закон, не предлагая, однако, никакой определенной теории наследственности и лишь отмечая самый факт наследственной передачи.

Законы наследственности еще и теперь далеко не во всем выяснены наукой и невозможно ставить в упрек Ламарку то, что он не смог объяснить их на пороге XVIII–XIX веков.

 

Есть ли ум у животных

«Эту вымышленную сущность, не имеющую себе образца в природе, я рассматриваю лишь как плод воображения, созданный для того, — говорит Ламарк, — чтобы разрешить затруднения, которые не могли быть устранены иным путем вследствие недостаточного изучения законов природы».

Речь идет о физическом теле и духовном уме, его «особой сущности», — как тогда говорили. Что они собою представляют: два разные, не зависящие друг от друга начала или они связаны единством происхождения?

Что такое ум человека, воля, психика его? Есть ли ум у животных? Что такое инстинкты? Этими вопросами занимается Ламарк все последние годы жизни.

К ним он пришел, последовательно развивая свое учение об эволюции животного мира. Перед ним возникла совершенно новая область, неизведанный край. Ученые изумлялись, восхищались совершенством созданий творца и славили его. Можно описывать поведение животных, их удивительные привычки и инстинкты, но каким методом их исследовать? Ведь нельзя же посмотреть, что делается в мозгу!

Мозг, ум — нечто особое, не поддающееся изучению, то, чему нет примера в природе, область, стоящая вне человеческого разумения, — таковы представления того времени.

Психическая жизнь животных интересует ученых, но как чудесное начало, дарованное свыше. В книгах пишут о «чудесах» в мире животных. Говорят о «виновнике» их — творце, благодаря которому все в природе есть разумение, искусство, мудрость, предусмотрение и цель. «На каждом шагу совершенство создания выказывает нам искусство художника».

Эти «чудеса» рассматривают независимо от условий и образа их жизни. Психическая деятельность животных описывается без всякой попытки исторически подойти к ней. Все повадки, инстинкты животного рисуются вечно неизменными, установленными раз навсегда.

Многие люди, неподдельно восхищаясь сложными целесообразными действиями животных, всегда предполагали, по крайней мере молчаливо, что всем этим действиям предшествует «обдумывание».

Разве, на первый взгляд, нет продуманной целесообразности в том, как ловит добычу муравьиный лев? Он роет в сыпучем песке ямку-ловушку и поджидает, пока мелкие насекомые не упадут на дно этой западни и не станут его жертвой. Но в действиях его нет ничего загадочного, подобно тому как лишены всякой таинственности движения устрицы, «которая для удовлетворения своих потребностей только и делает, что открывает и закрывает створки своей раковины».

Ламарк утверждает, что в их действиях нет никакой мысли или воображения. «До тех пор, пока не изменится организация этих животных, они всегда будут продолжать делать то, что делают теперь, и притом без всякого участия воли или разума».

Что касается беспозвоночных, то, по словам Ламарка, «…ни одно из этих животных не может произвольно видоизменять свои действия».

Только у птиц и млекопитающих, — говорит он, — наблюдается способность изменять привычные действия. Но и они, животные, обладающие органом ума, лишены воображения. Это происходит потому, что «у них мало потребностей, и потому они вносят мало изменений в свои действия и, следовательно, приобретают небольшое число представлений…»

Надо вспомнить, что эта попытка Ламарка проникнуть в происхождение и развитие сложных форм поведения животных была сделана задолго до учения об условных рефлексах.

Вопрос о поведении животных из области сверхъестественного и непознаваемого Ламарк сумел перенести в мир «физических причин», в котором и ищет объяснения. Прежде всего он правильно заметил связь степени общей организации животных с развитием нервной системы. Наиболее высокоорганизованные животные обладают и наивысшей пластичностью нервной системы.

Что касается «особой сущности» мозга и ума, то Ламарк высмеивал ее, найдя в своем богатом словаре полемиста отличное сравнение:

«Это нечто вроде всемирных катастроф, которые были придуманы для объяснения не понятных нам геологических вопросов».

«Весьма скоро я понял, — говорит Ламарк, — что умственная деятельность животных, подобно всем прочим, производимым ими актам, не что иное, как явление, вытекающее из организации животных…»

Уже одно это утверждение ставило Ламарка в особое положение среди всех тех, кто до него принимался за разрешение вопросов, связанных с мозгом и его работой.

Вот план, по которому Ламарк собирается открыть единство физического и духовного:

«Я покажу сначала путь, которым, по-видимому, природа пришла к созданию органов, — обусловливающих способность чувствовать, а при их посредстве — к созданию силы, порождающей действия; далее я раскрою, как, благодаря наличию особого органа ума, могли возникнуть у обладающих этим органом животных представления, мысли, суждения, память и т. д.».

Для Ламарка этот путь ясен: эволюционное развитие, постепенное совершенствование организации животного в целом.

Психические способности животного определяются развитием его нервной системы. Природа ничего не создавала сразу.

«Если верно, что природа ничего не делает внезапно и за один прием, то нетрудно понять, что для создания всех способностей, которые наблюдаются у всех совершенных животных, — она должна была последовательно создать все органы, обусловливающие эти способности…»

И Ламарк в силу своего эволюционного мировоззрения не может не добавить следующих замечательных заключений: «…и она действительно выполняла это на протяжении долгого времени и при помощи благоприятствующих этому обстоятельств».

Нервная система у животных могла возникнуть только естественным путем.

Когда-то на земле жили только низкоорганизованные животные. У них, — говорит Ламарк, — не было даже намеков на нервную систему.

Их действия были чрезвычайно бедны и примитивны, но все же целесообразны. А в чем причина этой целесообразности? В изменении напряжения их тканей и только.

Позднее появилась раздражимость, — думал Ламарк. Но это совсем не та чувствительность, которую он приписывает животным, обладающим нервной системой. При этом Ламарк неправильно полностью отделяет раздражимость от чувствительности у животных, как будто бы эти свойства ничего общего не имеют, как будто нет между ними переходных стадий.

На следующих ступенях животного мира стоят насекомые, паукообразные и ракообразные — у них имеются нервные узлы, то есть скопления нервного вещества в виде «продольного мозга», проходящего по всей длине их тела. Здесь уже возможны более разнообразные мускульные движения и некоторые ощущения. Насекомые, «по-видимому, в известной мере наделены памятью», — думает Ламарк.

Близки к ним и моллюски, у которых нет «продольного мозга». Они обладают расположенными довольно далеко друг от друга нервными узлами с отходящими от них нервными волокнами. Обладая примитивной нервной системой, моллюски способны производить лишь медленные движения.

Но вот позвоночные, с их высоко развитой нервной системой — спинным и головным мозгом.

У них наблюдаются не только целесообразные мускульные движения, но чувства, переживания, а с дальнейшим развитием мозговых полушарий — элементы представлений, памяти, воли, достигающие высокого развития у человека.

Млекопитающие и птицы — животные, имеющие полушария головного мозга — обладают и высоко развитыми инстинктами, памятью, способностью чувствовать. Им свойственны элементы воли. Но все же и у них преобладают инстинкты.

Животные с высоко развитой нервной системой также имеют, — говорит Ламарк, — чувство существования, которое он называет еще внутренним чувством.

«Оно составляет то „я“, которое у животных как бы разлито во всем их теле, но не осознается ими. Лишь животные, имеющие орган ума, наделенные способностью мыслить и уделять внимание этому чувству, могут отдавать себе в нем отчет».

Что же вызывает его?

Во всех чувствительных частях тела непрерывно рождаются какие-то неосознанные смутные ощущения, — результат, их и есть внутреннее чувство.

Оно возникает и по другой причине. Жажда, голод, боль, опасность и другие потребности организма возбуждают в нем внутреннее чувство, свободные части нервного флюида направляются к той или другой мышце или части полушарий головного мозга. Тогда «…оно становится мощной силой, способной вызывать действия и порождать мысли».

Ничего таинственного, мистического, близкого к понятию «душа» Ламарк не имел в виду под внутренним чувством, хотя это ему впоследствии иногда и приписывали. Нет, — он понимал его как свойство самой нервной системы.

Совершенствование строения нервной системы и ее функций теснейшим образом связано. Поэтому психические способности животного усложнялись вместе со всей его организацией, в первую очередь его нервной системой.

Насекомые и другие животные, близкие им по развитию нервной системы, руководствуются в своих действиях инстинктами и привычками, в которых разум не принимает никакого участия.

 

Как же возникли инстинкты?

Многие поколения животных, которые находились в сходных условиях среды, испытывали на себе ее повторяющиеся влияния. Это заставляло нервный флюид направляться к тем или иным мышцам, и «в конце концов привычка эта становится как бы неотъемлемым природным свойством индивидуума, уже не властного изменить ее».

Ламарк отметил такой неоспоримый факт: если животное повторяет одни и те же действия, то они становятся для него все более и более легко выполнимыми.

Почему? В силу «проторения путей» повторяющимися возбуждениями.

В нервном веществе происходят такие изменения, которые облегчают (Ламарк не может обойтись без своей гипотезы о флюиде) прохождение флюида по нервным путям.

«При всяком действии, вызванном нервным флюидом, происходит перемещение этого флюида», — вот исходное положение Ламарка.

Дальше следует совершенно логическое рассуждение: «Когда это действие многократно повторяется, то несомненно, что флюид, обусловливающий его, прокладывает себе путь, прохождение которого делается с течением времени для него тем более легким, чем чаще он им пользуется и чем сильнее выражена склонность флюида следовать именно по этому привычному пути, а не по какому-либо иному, по которому он не столь часто движется».

Ламарк пытается заглянуть в физиологию нервной деятельности, познать путь, которым постепенно, скажем современным языком, вырабатывался рефлекс на определенный раздражитель.

Эволюцию нервной системы и в целом всего организма Ламарк обязательно связывал с флюидами.

Ламарк говорит: «Если отбросить воздействие движения флюидов», то «…для человеческого разума все будет ввергнуто в безысходный хаос; всеобщая причина фактов и наблюдаемых объектов станет неразличима и, поскольку наши знания в этой области потеряют ценность, связь и возможность прогресса, то вместо истин, которые могли бы быть познаны, встанут призраки нашего воображения и все то таинственное, что так нравится человеческому духу».

Современная наука многое знает о распространении нервного возбуждения, потому что теперь исследованы, химические и физиологические явления, связанные с ним.

Давно отошло в область истории и само учение о нервном флюиде, но самый принцип проторения путей Ламарка сохраняется.

Не зная, как и с какими приборами опытным путем можно изучать вопрос о нервном возбуждении, Ламарк поставил его верной силой своего проникновенного, острого ума.

По существу, он говорил о пути, по которому пробегает раздражение, вызванное воздействиями среды — раздражителями.

Это одна из его замечательных догадок. Однако за ней надо видеть настойчивые научные искания, далеко ушедшие вперед от науки того времени и даже нескольких последующих десятилетий.

Теперь известно, что сигналы к скелетным мышцам приходят много быстрее, чем к мышцам внутренних органов.

В то время не было приборов, которыми возможно измерять скорость распространения нервного возбуждения, но чисто умозрительным путем Ламарк правильно предположил, что возбуждения, идущие к мышцам скелета передаются быстрее, чем те, что направляются к мышцам внутренних органов.

Эти его догадки подтвердились впоследствии опытами.

Мысль же Ламарка о том, что большинство животных обладает способностью чувствовать, а наиболее высоко развитым из них свойственны и представления, вполне соответствует современным взглядам на психику животных.

 

Откуда произошел человек?

Если бы какой-нибудь человек попробовал всегда ходить на четвереньках, — это для него оказалось бы не только трудной, но и просто невыполнимой задачей. Для него «столь же трудно ходить всегда на четвереньках, как для других млекопитающих, даже четвероруких, ходить всегда прямо, опираясь — на стопу», — говорил Ламарк.

Почему? Вся организация человека не подходит к передвижению на четвереньках, а между тем для далеких предков его это был обычный способ хождения. Что же развело человека и животных в разные стороны?

Еще за семь лет до выхода в свет «Философии зоологии» в одном своем труде Ламарк отмечал, что человек по всем чертам своей организации — настоящее млекопитающее. Особенно близок он к обезьянам. В то же время человек отличается от всех самых высоко развитых из них.

Прежде всего у человека замечательное положение головы. Оно позволяет ему одновременно видеть вокруг себя значительно большее пространство, чем это может животное. Ведь голова человека не наклонена к земле, потому что затылочное отверстие у него находится как раз посреди основания черепа, а не отодвинуто назад, как у других позвоночных.

Пальцы кисти у человека удивительно подвижны. Смотря по надобности, он пользуется ими порознь или сложенными вместе. Концы пальцев обладают высоким чувством осязания: человек ощупывает, берет ими предметы, производит разнообразные точные движения. Ни одно животное не имеет такой возможности.

Исключительно важное отличие. Все строение человека приспособлено к вертикальной походке: у него развиты мышцы на нижних конечностях, кости ног по строению отличаются от костей животных, поэтому ему и трудно ходить на четвереньках. «К тому же человек не настоящее четверорукое, он не может подобно обезьяне с почти одинаковой легкостью опираться на пальцы стопы и брать при помощи их предметы. В ноге человека большие пальцы не противополагаются остальным пальцам при схватывании, как у обезьян…»

Это сравнение человека и обезьяны, удивительно четкое, точное и с современной точки зрения, принадлежит Ламарку.

Пройдет с лишним шестьдесят лет, прежде чем английский ученый, последователь и пропагандист учения Дарвина, Томас Гексли, проведет блестящее исследование близости строения человека и высших обезьян. Он подтвердит описание Ламарка огромным количеством фактов. И понадобится больше семидесяти лет, чтобы Энгельс раскрыл происхождение руки человека в процессе развития труда, то, что оказалось недоступным для Ламарка.

Человек — настоящее млекопитающее и в то же время так отличается даже от высших обезьян! Здесь есть многое, над чем может размышлять натуралист-философ.

Веками церковь проповедывала, что бог создал человека по образу и подобию своему и поселил его в раю. Но человек вкусил плод, запрещенный богом, нарушив тем самым закон, им данный… Все же по предначертанию творца человек занимает особое место в природе. Он венец творения, он центр мироздания. Весь мир, животные, растения, — все, что составляет живую и неживую природу, — создано на удовлетворение потребностей человека, потому что его происхождение божественное… Так учила религия, всеми мерами искореняя какое-либо сомнение в этом вопросе.

А сомнения в происхождении человека путем творческого акта возникали очень давно.

Если человек создан по подобию божию, то почему же в строении его так много общего с животными? Все, кто имел дело со вскрытием животных и трупов людей не могли не заметить этого поразительного сходства.

Церковь жестоко карала тех, кто производил изучение человеческого тела не по старинным книгам, а на трупах. Итальянскому ученому XVI века Андрею Везалию пришлось тайно похищать мертвые тела, чтобы изучать анатомию. Он дал первое правильное описание строения человеческого организма, сопроводив его прекрасными рисунками. И что же? Везалия объявили сумасшедшим, еретиком, и преследованиями он действительно был доведен до потери рассудка.

Другого ученого, Сервета, за то, что он почти открыл законы кровообращения, в Германии сожгли живым.

Несмотря на пытки и казни, находились смелые ученые, которые искали ответа на вопрос: откуда же произошел человек?

В начале XVII века появилось первое описание обезьяны шимпанзе, сходства которой с человеком невозможно было не видеть. Изучение животных и человека сильно подвинулось в XVIII веке в связи с развитием систематики и анатомии.

Встал вопрос: куда в системе поставить человека?

Линней, к чьему голосу прислушивались все ученые, не мог найти в своей системе иного места для человека, как рядом с обезьянами. Правда, он тотчас сделал оговорку: близость в его системе животных и человека не говорит еще об их кровной связи. Но одно признание этой близости подталкивало к вопросу: «А нет ли здесь и общего происхождения?»

Французские философы-материалисты XVIII века — Ламетри, Дидро и некоторые другие предполагали, что человек взял начало от каких-то животных форм. В России А. Каверзнев писал о том же; А. И. Радищев назвал человека «единоутробным сродственником всему на земле живущему».

В такой атмосфере догадок и намеков, которые не могли быть не известными Ламарку хотя бы в той мере, как они высказывались энциклопедистами, — разве мог он удержаться от искушения взяться за разрешение проблемы происхождения человека?

Надо напомнить, что значительная часть «Философии зоологии» посвящена происхождению различных типов животных. И вот, начиная свою систему от простейших по строению организмов к более и более сложным, Ламарк приходит к высшим млекопитающим. А что делать с человеком? И Ламарк находит ему место в цепи живых существ, хочет обосновать, почему это так и должно быть.

Так он приходит к необходимости высказать свои взгляды на происхождение человека.

Прежде всего Ламарк низводит человека с пьедестал, на который его возвела церковь: он не центр мира. Человек подчиняется законам природы, как любое животное, а не стоит вне их, что вытекало из религиозного учения о его божественном происхождении. Учение о человеке, созданном богом как центре и венце творения, — антропоцентризм — Ламарк решительно отвергает. И вот он набрасывает эскиз эволюции человека под названием: «Несколько замечаний относительно человека».

Ламарк выдвигает гипотезу о том, что человек произошел от каких-то высших обезьян, не современных, нет! От предков их. Какие же этапы могли пройти они на пути к человеку?

Эти этапы Ламарком намечены с удивительной прозорливостью и очень последовательно.

…Какая-то порода четвероруких, предположим, утратит, по каким-то причинам, свою давнюю привычку лазать по деревьям, спуститься на землю и из поколения в поколение станет пользоваться ногами — одними ногами. В конце концов они обязательно «превратятся в двуруких, а большие пальцы их ног перестанут противополагаться остальным, так как ноги будут служить им только для ходьбы».

Если существа, — говорит Ламарк, — о которых идет речь, будут испытывать потребность господствовать и видеть все, что совершается кругом них, то они проявят усилия держаться в стоячем положении. Постепенно у них изменится все строение ног, появятся икры, и ноги станут способными поддерживать тело в выпрямленном состоянии. Тогда, уже с трудом, эти животные смогут передвигаться на четырех конечностях; они будут привыкать к хождению на двух ногах.

Это первый этап — изменение образа жизни и передвижения от лазания к прямохождению. А в результате происходит освобождение рук.

При жизни на деревьях эти животные пользовались своими челюстями в качестве орудия. Ими хватали, кусали, раздирали пищу, спустившись на землю, рвали и резали траву.

Но если предположить, что на земле эти функции стали выполнять освобожденные руки, то какая же работа выпадает на челюсти?

Очевидно, исключительно пережевывание пищи. Новая функция повлияет на строение лицевых частей: лицевой угол у них увеличится, выступающие вперед лицевые части черепа сократятся. Изменятся и зубы, резцы примут вертикальное положение.

Это второй этап — изменение питания, челюстей и черепа. Что же может произойти дальше?

Ламарк рисует следующий, третий этап становления человека.

Эта порода стала двурукой, двигающейся на двух ногах, ее руки свободны, — она приобретает господство над всеми другими народами, завладеет всеми удобными местами для своего расселения на земном шаре и вытеснит оттуда «другие высокоорганизованные породы, оспаривающие у нее право на дары земли». Она принудит их уйти в менее пригодные для обитания места и этим поставит преграды к развитию их способностей.

«…сама же, пользуясь неограниченной свободой расселяться повсюду и размножаться, не встречая препятствий со стороны других животных, и жить большими группами, должна будет непрерывно создавать себе новые потребности, пробуждающие ее индустрию и постепенно совершенствуя ее средства и способности».

Ламарк старается представить, что могло быть в последующем.

Потом непременно должен произойти разрыв между этой господствующей породой и всеми прочими даже наиболее совершенными животными. К нему приведут с течением времени усиливающиеся мелкие различия.

Это неизбежно, потому что шло непрерывное обогащение способностей господствующей породы, увеличился запас их понятий. Сообщества их возрастали численно, и они должны были в какой-то момент «…ощутить потребность» передавать свои понятия другим, себе подобным.

Так возникла потребность в знаках, которые служили для передачи этих понятий. Сначала это были жесты, нечленораздельные звуки, и их было достаточно для общения друг с другом. Но способности совершенствовались, потребности возрастали, жизнь господствующей породы двуруких становилась все сложнее и богаче. Имевшиеся средства и способы перестали удовлетворять их.

Нужно было что-то другое, новое, более совершенное, то, чего еще не было в природе, и что могло отвечать жизненным запросам лишь этой породы, и только у них могло появиться.

И они «по-видимому, приобрели путем различного рода усилий способность производить членораздельные звуки. На первых порах они, без сомнения, применяли лишь небольшое число таких звуков, продолжая пользоваться для этой цели оттенками голоса, но впоследствии они увеличили, разнообразили и усовершенствовали их соответственно возросшим потребностям и приобретенным навыкам в произнесении этих звуков. В самом деле, привычное упражнение гортани, языка и губ при артикуляции звуков должно было чрезвычайно развить у них эту способность».

Родилась речь, говорит Ламарк: «Вот источник удивительной способности речи у этой особой породы».

Повсеместно расселяясь по земному шару и, следовательно, разобщаясь, разные группы этой высшей породы теряли единое произношение. Происходила неизбежная дифференциация речи, в результате которой должны были образоваться различные языки.

Так, на третьем этапе, развились представления, понятия, речь.

Как же обстояло дело с другими животными? Отчего у них не возникли потребности, подобные тем, что появились у их господствующих двуруких сородичей?

Такие, потребности у животных, оттесненных в худшие места обитания, и не могли возникнуть.

Жизнь их протекала в иных условиях: «Жалкие и запуганные, они часто вынуждены были обращаться в бегство и прятаться». Жизнь мало обогащала их новыми представлениями, мало было у них и такого, что следовало сообщить другим индивидуумам; они вполне довольствовались сигналами в виде движений тела, нескольких криков или свистков, варьируемых при помощи оттенков голоса.

В картине, нарисованной Ламарком, явно недостает указаний на роль труда и развитие мозга в процессе превращения обезьяны в человека. Это было раскрыто позднее Энгельсом.

Но что касается биологической стороны этой проблемы — она дана превосходно и звучит вполне справедливо и в наши дни.

Это блестящее, хотя и краткое, первое в истории наук изложение эволюционной теории в применении к человеку, четкое и последовательное.

Для своей эпохи Ламарк совершил научный подвиг, смело заявив о животном происхождении человека.

Глубоко материалистическое описание возможной эволюции человека шло вразрез с представлениями того времени о происхождении человека.

Чтобы несколько замаскировать свои выводы, Ламарк заканчивает замечания относительно человека словами: «Вот какие выводы можно было бы сделать, если бы человек, рассматриваемый нами здесь как представитель господствующей породы, отличался от животных только признаками своей организации и если бы его происхождение не было иным, нежели у них».

«Не было иным…» Значит, оно все же иное? И все рассказанное Ламарком только гипотеза, фантазия ученого?

Возможность для такого заключения полная, если кому-либо оно желательно. Зато этой оговоркой ученый обеспечил себе право высказать свою гипотезу в такой решительной форме, которую никогда цензура того времени не допустила бы.

Небольшой маневр в виде привеска в четыре строчки, — и первая теория о животном происхождении человека была опубликована.

 

Происхождение мысли

Ламарк, устанавливая единство происхождения животных и человека, вместе с тем показал огромное различие между ними. Многие психические явления — общие у человека и животных, но в то же время как они отличны!

Человеку свойственны инстинкты, чувствительность и внутреннее чувство, но он обладает умом, памятью, воображением, чего нет у животных или присуще лишь наиболее высокоорганизованным из них, притом в самой зачаточной степени.

Все проявления психического, общие с животными, имеют у человека особую окраску, потому что они, как правило, подчинены его сознанию и воле.

Однако сильные эмоции внутреннего чувства наблюдаются очень часто и у людей без всякого контроля со стороны их сознания.

Волнения, испытываемые человеком при внезапно полученной доброй или плохой вести, трагическое происшествие, увиденное не только в действительности, но и в театре, власть прекрасной картины или музыки, — все это не что иное, как эмоция внутреннего чувства, — думал Ламарк.

В своих рассуждениях о внутреннем чувстве и его эмоциях Ламарк делал правильную догадку о том, что действительно из внутренней среды организма подаются сигналы органам чувств человека и животных.

Характер этих ощущений смутный. Они часто не осознаются, оставаясь незамеченными, а если осознаются, то спустя известный промежуток времени. Но связь между ними и сознанием несомненна. Об этом писал И. М. Сеченов, который придавал большое значение осознанным ощущениям в деятельности нервной системы.

К внутреннему чувству Ламарк отнес и то, что теперь называют мышечным чувством. Он приводит такой факт. Однажды ему пришлось услышать, как молодая глухонемая девушка играла на фортепьяно. Игра далеко не была блестящей, но, по словам Ламарка, музыкантша прекрасно выдерживала счет: «…все ее существо было как бы проникнуто размеренными движениями ее внутреннего чувства».

Как исследователь, Ламарк сделал вывод, что внутреннее чувство заменяло девушке слух, и он, желая проверить себя, побеседовал с ее учителем. Тот подтвердил соображения ученого, сказав, что он действительно обучал свою ученицу счету при помощи размеренных движений.

С современной точки зрения глухонемые действительно могут заниматься музыкой, потому что у них отсутствие слуха восполняется развитием мышечного чувства.

Интересно, что на основании рассказанного случая Ламарк пришел к правильной мысли о том, что в прекрасном исполнении у всех музыкантов большую роль играет не только слух, как тогда думали, но и внутреннее чувство, — «мышечное», по современной терминологии.

Он правильно считал, что эмоции имеют отношение к работе внутренних органов. «Непрерывные и глубокие огорчения» вызывают нарушения в деятельности внутренних органов, «…в дальнейшем же, когда эта перемена к худшему уже произошла, она, со своей стороны, усиливает у данных индивидуумов склонности к меланхолии даже в тех случаях, когда для последней нет никаких реальных причин».

Только у человека наблюдаются суждения и воля. Мозг человека способен к разнообразным функциям.

Мысль — функция мозга. Внимание, память, воображение — все это психические свойства, имеющие физическое обоснование. Все они ничего общего не имеют с чем-либо сверхъестественным.

Совсем неважно, что нельзя обнаружить в нашем мозгу отпечатков мыслей, ведь не видно, каким образом выполняются функции и других органов тела.

Главное, — говорит Ламарк, — заключается в том, что «физическое и духовное» имеют общий источник, что они такие же явления природы, как и все прочие. Если же это так, то возможно исследовать, как рождаются заключения, анализ, суждения. Какой простор для ученых!

Человеку свойственны различные умственные акты: сравнения, отдельные суждения, анализ представлений, умозаключения. И все они основываются на ранее запечатлевшихся представлениях, а представления исходят из ощущений.

Внешние и внутренние раздражители вызывают в органах чувств известные ощущения, которые дают различные сигналы, в том числе и болевые. «И вот эти ощущения… позволяют нам устанавливать связь с окружающим и дают нам, правда лишь смутное, представление о том, что происходит внутри нас».

Это очень важное положение Ламарка, глубокое по своей материалистической сущности.

Современная наука считает, что ощущения являются первичным источником процесса познания. В. И. Ленин определил ощущения как «непосредственную связь сознания с внешним миром».

Ламарк высказал правильный взгляд, говоря: «…так как все, что составляет содержание нашего сознания, возникает благодаря ощущениям, то все, что порождается умом, но не связано с каким-либо воспринятым через ощущение предметом, бесспорно является химерой».

Но далеко не всегда Ламарк так правильно ставит вопрос об ощущении и единстве его с процессом мышления. В другом же месте «Философии зоологии» он пишет: «…можно думать не чувствуя и чувствовать не думая».

Ламарк ошибочно думал, что функция «чувствительная» осуществляется одним органом, а функция мыслительная — другим, без всякой связи между ними. Поэтому он делил нервную систему наиболее развитых животных на три части: 1) спинной мозг, ведающий мышечными движениями и другими жизненными функциями, 2) очаг ощущений, расположенный в нижней части головного мозга и 3) орган мысли.

Такое резкое деление теперь нельзя назвать верным; в науке хорошо известно, что органы, воспринимающие раздражения, тесно связаны с участками коры головного мозга, в которых происходит переработка ощущений в представления и понятия.

Вот почему Ламарк делает эту ошибку. Для каждой новой функции он ищет соответствующий новый орган, желая тем самым доказать свое положение о том, что функция создает орган. Обнаружив этот орган, он сразу стремится отграничить его от других органов.

Мысли, представления, ощущения, думал Ламарк, возникают в самом мозгу. Источником их являются раздражения, получаемые организмом из внешней среды. Потому-то и нет никакой особой сущности ни в одном из явлений психической жизни. Причины, их вызывающие, — те же самые физические обстоятельства окружающей среды, которые воздействуют вообще на животное или человека.

Органы чувств воспринимают раздражения, приходящие из внешней среды, и нервный флюид направляется по нервам в головной мозг «к очагу ощущений», где эти нервы оканчиваются, — такова, по выражению Ламарка, «система ощущений».

Если отбросить термины Ламарка и его непременные флюиды, то можно увидеть в «системе ощущений» прообраз современного понятия об анализаторах, введенного в физиологию И. П. Павловым.

Как известно, анализаторы состоят из рецептора (воспринимающего органа, например, глаза, уха), проводящей части и участка в коре больших полушарий головного мозга. Анализаторы производят тончайший анализ всех раздражений, воспринимаемых организмом из внешней среды.

Между «системой ощущений» у человека и животных существует огромная разница, не ускользнувшая от Ламарка. Он говорит: «Глазам животных — будь то собака или кошка, лошадь или медведь и т. д. — природа не открывает ничего чудесного и ничего любопытного, еловом, ничего, что могло бы их интересовать, за исключением тех предметов, которые служат непосредственно их потребностям или их благополучию. Весь остальной мир животные видят как бы не замечая его, т. е. не сосредотачивая на нем внимания и, следовательно, они не могут получить о нем никакого представления». Этими словами Ламарк тонко подмечает и очень ясно указывает разницу между восприятием человека и животных.

Позднее Энгельс точно сформулирует свое известное положение: «…развитие мозга вообще сопровождается усовершенствованием всех чувств в их совокупности».

«Орел видит значительно дальше, чем человек, но человеческий глаз замечает в вещах значительно больше, чем глаз орла. Собака обладает значительно более тонким обонянием, чем человек, — писал Энгельс, — но она не различает и сотой доли тех запахов, которые для человека являются определенными признаками различных вещей. А чувство осязания, которым обезьяна едва-едва обладает в самой грубой, зачаточной форме, выработалось только вместе с развитием самой человеческой руки, благодаря труду».

Ламарк считал, что головной мозг и его полушария изменяются больше спинного мозга под влиянием упражнения, но доказать это опытами он не мог.

И. П. Павлов показал, что именно в коре больших полушарий замыкаются условно-рефлекторные связи. Чем эти связи богаче, тем больше развивается мозг; поэтому догадка Ламарка о том, что головной мозг изменяется под влиянием упражнений больше, чем спинной, справедлива.

Но Ламарк ошибочно полагал, что ощущения связаны с отделами мозга, лежащими под полушариями. На самом деле все ощущения, даже те, которые возникают при раздражении внутренних органов, непременно связаны с деятельностью полушарий. Ему лучше удается понимание мышечных действий, ощущений, эмоций, представлений в отдельности, чем связь между ними. И это вполне понятно, ведь ему не известны рефлекторная дуга и замыкание дуг в коре больших полушарий и многое другое, чем располагает наука в настоящее время.

Вопросы воспитания, формирования личности тоже привлекают внимание Ламарка. И к ним он подходит, как материалист. Ему принадлежат мысли о роли обстоятельств жизни в процессе воспитания.

Вкусы человека, наклонности, привычки, его суждения, мораль — все это результат обстоятельств его жизни, особенно той общественной среды, в которой он воспитывался.

Огромное значение в формировании личности человека играет упражнение или неупражнение его способностей. Человек обязан вкусами, склонностями, привычками, даже знаниями «бесконечно разнообразным и в то же время особым для каждого индивидуума обстоятельствам, в которых каждый из нас находился».

Обстоятельства жизни особенно важны в детстве, когда формируются личность человека, его ум. Все добрые принципы и склонности следует заложить в человеке в детские годы.

Влияние самых ранних привычек и первых склонностей на характер огромно. «Наша организация, столь восприимчивая в детские годы, легко изменяется и приспосабливается к тем или иным привычным движениям нашего нервного флюида в зависимости от того напряжения, которое ему придают наши склонности и привычки. Эта организация претерпевает изменения, которые, при благоприятствующих тому обстоятельствах, могут еще более усилиться, но никогда не изглаживаются полностью, даже при противоположных обстоятельствах».

Современная наука знает многие факты, свидетельствующие о том, что под влиянием воспитания, упражнения в нервной организации происходят большие изменения физиологического порядка. Они касаются образования новых условных рефлексов, ускорения их приобретения, автоматизации движений, развития памяти, воображения и т. д. Психологические эксперименты подтвердили воззрения Ламарка.

Но он совершал ошибку, утверждая, что в результате упражнения наступают видимые снаружи «изменения органа ума».

Ламарк глубоко прав, подчеркивая, как важна пора «нежного детства» в воспитании, какое исключительное значение играет личное упражнение.

Но не следует связывать формирование личности, воспитание ума и характера, взглядов и склонностей только с детством. Они развиваются всю жизнь у человека. Он может переменить свои взгляды в любом возрасте, может быть перевоспитан. Дурные наклонности могут быть оставлены, хорошие — приобретены.

Человек не только воспитывается окружающей средой и обстоятельствами жизни, но и сам себя воспитывает, сам организует и направляет обстоятельства своей жизни и других людей, воздействует на других людей, организует среду.

Человек — всегда активное начало. Эта сторона развития человека ускользнула от внимания Ламарка, всецело поглощенного основной идеей: показать роль среды в приложении к человеку.

Не менее интересны высказывания Ламарка о роли личных упражнений человека с самого детства.

Многие люди, говорит Ламарк, не дают себе труда самостоятельно мыслить и приходить к собственным суждениям, потому что им с детства внушали верить на слово и подчиняться авторитету старших, вместо того, чтобы приучать к самостоятельности в суждениях. Приучение, упражнение — вот важнейший фактор воспитания.

Хочется сказать еще об одном важном вопросе, поднятом им. Это вопрос о зависимости умственной работоспособности от физиологического состояния организма, хотя его объяснение, предложенное Ламарком, и устарело.

Он считал, что все изменения в умственной работоспособности зависят опять-таки от нервного флюида, то в большем, то в меньшем количестве притекающем к мозгу. Но самое желание Ламарка установить связь между работой мозга и состоянием всего организма в целом и отдельных органов глубоко правильно.

Эта проблема имеет огромное практическое и теоретическое значение в медицине и физиологии труда. И Ламарк правильно говорил, что значительные колебания в умственной деятельности, наблюдаемые у людей, зависят от изменений «в нашем физическом состоянии в тот или иной момент», а также от тех влияний, которые оказывают на это состояние различные атмосферные явления.

 

Воображение, память, сон

Много интересных мыслей и тонких наблюдений высказал Ламарк о происхождении воображения, памяти, рассеянности, внимания. И всегда он старается найти материальную почву каждого психического процесса.

В распоряжении Ламарка не было экспериментальных данных, не было приборов, которыми располагают теперь физиологические и психологические лаборатории. Поэтому он очень часто вынужден идти путем умозрительным.

А ум его настойчиво выдвигает гипотезы, теории, рассуждения там, где другого склада человек остановился бы за неимением фактов. Не таков Ламарк! Он не останавливается, если не хватает строго проверенных фактов, заполняя пробелы силой воображения, смелостью суждений. Его не могут задержать недоумения, возражения, прямое непонимание.

Все это ему заранее известно, и он пишет в полной готовности встретиться лицом к лицу со всем враждебным, что ожидает его.

Что такое воображение? Это богатство представлений о предметах природы или по аналогии с ними.

Богатая событиями общественная жизнь, многообразные занятия, потребности и развитые вкусы человека обеспечивают пищу воображению.

Хотя все люди наделены воображением, но только немногие обладают этой прекрасной способностью в сколько-нибудь значительной степени. Воображение человек должен непрестанно развивать новыми представлениями и интересами. Без него не могут обойтись ни литература, ни поэзия — ее прекрасная ветвь, ни красноречие.

Другое дело в науке, она делает ошибки почти всегда по вине воображения, — говорит Ламарк.

«Однако там, где нет воображения, нет и гениальности, а без гениальности нельзя открыть ничего иного, кроме простых фактов, и притом всегда без удовлетворительных выводов. А так как наука не что иное, как собрание принципов и выводов, надлежащим образом извлеченных из фактов, ставших нам известными из наблюдения, то гениальность абсолютно необходима как для установления самих принципов, так и для извлечения из них выводов. Необходимо лишь, чтобы воображение было подчинено строгому суждению и не выходило из границ, определяемых исключительно высоким уровнем познаний.

Поэтому, хотя и правильно, что воображения следует опасаться в науках, все же нельзя забывать, что оно становится опасным лишь в тех случаях, когда не подчинено высокоразвитому и просвещенному разуму. Там, где последнее условие соблюдено, воображение становится одним из важнейших условий прогресса науки».

Научную смелость проявляет он в трактовке всех психических явлений.

Каков механизм памяти? «Свидетельство промысла высшего начала», — ответ одних, «Непостижимое человеческому разумению», — твердят другие.

Ни то, ни другое, — говорит Ламарк. Память связана со следами возбуждений. Конечно, он начинает рассуждать о движении излюбленного им флюида по определенным нервным путям. Это надо отбросить и оставить главное: в головном, мозгу возбуждения запечатлевают и сохраняют свои следы, ожившие при воспоминании.

Какова же, по мнению Ламарка, функция мозга? Сохранять «отпечатки, наносимые нервным флюидом». При этом он думал, что эти следы в мозговом веществе — видимые, уловимые, подобные тем, что оставляет за собой катящееся колесо.

Эти грубые механистические мысли не верны: никаких видимых следов под влиянием повторяющихся возбуждений, наукой доказано, нет. Но следы действительно остаются в виде способности быстрее замыкать дуги условных рефлексов при повторении одних и тех же воздействий.

Ламарк не обошел и вопроса о сне и сновидениях. В его время было распространенным представление о том, что во время сна «душа» оставляет тело, бренное свое вместилище. И она, свободный дух, витает в иных сферах, общаясь с «небожителями».

Смутные воспоминания об этих странствованиях человек сохраняет, называя их сновидениями. Идеалисты считали сон и сновидения доказательствами двойственной природы человека: тела и «души».

Как же описывает эти явления Ламарк? Во сне, он говорит, «как бы утрачивается чувство существования». И дальше он находит удивительно ясное и вполне приемлемое в настоящее время выражение: «Бездействует при этом и система ощущений, и ни одно действие, зависящее от воли индивидуума, не выполняется, ибо необходимые для этого мышцы не получают возбуждений и находятся как бы в состоянии расслабления».

А что такое сновидения? Они случаются, если сон неглубок, а какая-нибудь причина еще действует на нервный флюид головного мозга (без флюида Ламарк не может обойтись и здесь!). Тогда человек оказывается «…во власти сновидений, т. е. хаотически выплывающих помимо его воли, причудливо перепутанных представлений».

Нельзя не поразиться этим описанием: оно вполне соответствует современному объяснению сна как состояния торможения коры больших полушарий, а сновидений — как результата состояния возбуждения отдельных участков коры на фоне разлитого торможения.

Как близко подошел Ламарк к современному пониманию всех этих явлений, блестящей трактовкой которых человечество обязано И. М. Сеченову и И. П. Павлову!

Что такое нервная система в понимании Ламарка? Это орган, через посредство которого внешний мир получает свое отражение в сознании каждого человека. Ощущение же, память, мышление, чувства — все это свойства мозга, а мозг — это материя на высокой ступени своего развития.

Ламарк не располагает достаточным количеством фактов для доказательства своего понимания психики, ума, воображения, но у него правильный подход к этим явлениям.

Он тверд в том, что нельзя разграничивать материю и дух, он непоколебимо верит и в то, что придет время, когда наука окажется в силах познать законы психической жизни.

«Кто в самом деле может утверждать, — говорит Ламарк, — что человек никогда не овладеет тем или иным знанием и не проникнет в те или иные тайны природы? Разве не открыл человек уже немало важных истин, из которых некоторые казались совершенно недосягаемыми для него?»

Надо представить себе, какой тяжкий труд мог быть увенчан книгой, дающей первую целостную эволюционную теорию! Какой философски всеобъемлющий ум, какое пылкое воображение надо было иметь классификатору музейных коллекций, чтобы засушенных, заспиртованных животных, остатки их и отпечатки, миллионы лет пролежавшие в земле, связать единым происхождением; представить себе их постепенное развитие в течение огромных промежутков; связать воедино всю природу до мышления человека. И все это среди непонимания, насмешек, глумления.

Это ли не ратный подвиг! Подвиг во имя будущего науки, во имя потомства!

«Я хорошо знаю, что в настоящее время мало кто заинтересуется моей работой; большинство скажет, что мнения, высказываемые в ней, смутны и не основаны на точных знаниях», — говорит Ламарк, приступая к «Философии зоологии», и словами, полными веры в прогресс, он кончает свой труд:

«Несмотря на ошибки, которые я мог допустить при его создании, все же не исключена возможность, что в нем содержатся мысли и рассуждения, могущие принести некоторую пользу для преуспеяния наших знаний, пока не придет время, когда все эти важные вопросы, которыми я дерзнул заняться здесь, не подвергнутся новому обсуждению со стороны людей, сумеющих осветить их лучше, чем это сделал я».