Итак, императорская чета приезжает Ишль в надежде на то, что теперь у нее появится возможность отдохнуть и прийти в себя после волнений и переживаний последнего времени, однако ее ждет жестокое разочарование. В июне 1867 года на супругов обрушиваются сразу два тяжелых удара судьбы. Сначала они узнают о том, что 19 июня в Мексике был расстрелян брат Франца Иосифа Максимилиан. Так закончились авантюристические похождения легкомысленной супружеской пары: муж был по натуре идеалистом чистейшей воды, а его жена стала жертвой собственного безмерного честолюбия. Это трагическое событие повергает в глубокую печаль всю императорскую семью. Больше всех от гибели своего любимца страдает эрцгерцогиня София, которая уже давно была готова к тому, что рано или поздно с ее сыном произойдет что-то ужасное, но сейчас, когда так и случилось, она отказывается в это поверить. Горе ее так велико, что, по мнению окружающих, она в одночасье постарела сразу на несколько лет. Обычно такая энергичная и жизнерадостная, она вдруг становится нелюдимой, раздражительной, и кажется, что все время думает только о постигшем ее несчастье. Елизавета, конечно, тоже переживает гибель своего близкого родственника, однако даже это не помогает сближению двух непримиримых женщин. Императрица по-прежнему старается избегать встреч со своей свекровью. Вскоре судьба наносит еще один удар, который Елизавета переносит еще тяжелее, чем первый. Она получает сообщение о том, что 26 июня скончался наследный принц фон Турн унд Таксис, муж ее сестры Хелены, которая была очень счастлива с ним в браке. Императорская чета отправляется в Регенсбург для участия в похоронах. Молодая вдова убита горем настолько, что близка к полному отчаянию. Ей ничего не остается, как искать утешения у Бога, к которому она теперь с удвоенной энергией возносит свои молитвы. Такое поведение Хелены встречает полную поддержку со стороны эрцгерцогини Софии.

2 июля после непродолжительного пребывания в Поссенхофене Елизавета возвращается в Ишль, где ее уже ожидает письмо от короля Баварии, который встретил императрицу, по дороге домой проезжавшую через Мюнхен, немного проводил ее и вновь был очарован ее красотой. «Ты себе представить не можешь, дорогая кузина, — пишет он в своей привычной витиеватой манере, — какую радость ты мне доставила. Часы, проведенные недавно с тобой в вагоне, я отношу к самым счастливым в моей жизни, воспоминания о них никогда не угаснут в моей душе. Ты великодушно позволила мне навестить тебя в Ишле, и если моим надеждам вскоре снова увидеть тебя суждено осуществиться, то я буду считать себя самым счастливым человеком на свете. Чувство искренней любви и поклонения, которое я испытывал к тебе еще в то время, когда был сопливым мальчишкой, еще живо во мне и не покинет меня до самой смерти. От всего сердца прошу тебя извинить меня за мою откровенность, но я просто не мог иначе…»

Однако Елизавета оставляет это письмо без ответа. В Поссенхофене она уже слышала кое-что о весьма странном поведении своего будущего шурина по отношению к его невесте, и у нее сложилось впечатление, что столь откровенное и в чем-то даже заискивающее письмо короля служит прологом к неким признаниям, которые он намерен сделать по приезде в Ишль, тогда как у нее нет ни малейшего желания вмешиваться в перипетии предстоящего замужества своей сестры. Она мечтает только о покое и не хочет видеть в Ишле никого из коронованных особ, особенно этого в высшей степени назойливого Людвига II с его странными наклонностями. Поэтому она просит Франца Иосифа вместо нее написать ответ баварскому королю и при этом ни словом не упоминать о его возможном приезде в Ишль. Елизавета надеется, что Людвиг правильно истолкует этот весьма прозрачный намек. Между тем безмятежный покой императрицы в Ишле грозит нарушить еще один родственник. В газетах пишут, что ее прусская тетушка хотела бы именно сейчас навестить свою дорогую племянницу. В случае, если эти сообщения подтвердятся, Елизавета намерена, пусть даже и с большой неохотой, покинуть Ишль. Горькие события прошлого года еще свежи в ее памяти. «С Пруссией я не хочу иметь никаких дел», — признается она в письме к брату своего мужа.

До убийства Максимилиана императорская чета собиралась по приглашению Наполеона съездить в Париж. Однако тогда Елизавета отказалась. Теперь же этот вопрос отпал сам собой. Совершенно очевидно, что император Франц Иосиф сейчас не может ехать в Париж, ведь именно Наполеон вовлек его брата в авантюру, которая закончилась столь трагически. Вместо этого сам Наполеон со своей супругой императрицей Евгенией намеревается прибыть в Зальцбург. Барон Бейст, мечтающий о сближении Австрии и Франции, очень рассчитывает на то, что Елизавета тоже приедет в Зальцбург. Ему известно о давнем желании Евгении познакомиться со своей прекрасной коронованной соперницей. Однако Елизавета по-прежнему возражает против этого, ссылаясь на свое плохое самочувствие. «Кажется, — пишет она своему мужу, — я снова жду ребенка. В таком неопределенном положении мне не до гостей. Мне так плохо, что я, кажется, могла бы плакать целыми днями. Ты мое единственное утешение, мне очень тебя не хватает. Мне все немило, не хочется ни ездить верхом, ни гулять. Почему бы тебе не приехать ко мне? Какие у тебя могут быть сейчас дела в Вене? А может быть, ты нашел себе в Лаксенбурге такого интересного собеседника (вот только знать бы, какого), что никак не можешь с ним расстаться??» Здесь же Елизавета иронически замечает, что Францу Иосифу, вероятно, очень нравится давать аудиенции, особенно когда на встречу с ним напрашиваются красивые девушки. Император оправдывается как может, а затем всерьез просит свою супругу, если ей позволит здоровье, согласиться на поездку в Зальцбург, «исходя из государственной необходимости». Елизавета с большой неохотой дает согласие. Так дело доходит до встречи, которая привлекает к себе внимание всего мира не только по политическим соображениям, но и потому, что всем уже давно не терпится увидеть вместе двух прекрасных императриц, Елизавету и Евгению. Наконец-то появится возможность определить, кто из этих двух очаровательных женщин более достоин звания королевы красоты.

Жители Зальцбурга устраивают императору Франции весьма прохладный прием. Только жесткий приказ императора вынуждает власти города организовать более или менее торжественную встречу гостей. Все с любопытством разглядывают двух императриц и с удивлением отмечают, что Евгения, которая не может похвастаться знатным происхождением, почти не уступает Елизавете природной способностью держаться естественно и благородством черт лица. Однако в целом наблюдатели единодушны в том, что Елизавета превосходит свою напарницу по всем статьям. Красота австрийской императрицы сочетается с таким обаянием и с такой милой непосредственностью, что с ней не может сравниться никто, даже обворожительная императрица Франции. Не остается незамеченным и то, что Евгения на целую голову ниже Елизаветы, а ее парижские наряды с кокетливо подшитыми юбками открывают маленькие ступни ног. Это никак не вяжется в сознании австрийцев с образом настоящей императрицы.

Франц Иосиф и Елизавета не скрывают своей радости, когда заканчивается вереница приемов и торжеств при двадцати четырех градусах тепла в тени. Да и без того императора отнюдь не прельщала необходимость проводить время в обществе «законченного негодяя», как он величает Наполеона. Между Елизаветой и Евгенией, в свою очередь, сложились в целом неплохие отношения, однако ни о какой особой близости, якобы возникшей между ними по рассказам придворных и журналистов, не может быть и речи. Кроме красивой внешности, у них нет ничего общего. Австрийская императрица совершенно равнодушна к Евгении, а та чувствует себя неловко в обществе Елизаветы в силу своего незнатного происхождения. Тем не менее, она ведет себя по отношению к Елизавете вполне тактично и с должным почтением, при этом не теряя собственного лица.

Проводив гостей из Франции, Елизавета отправляется в Цюрих, где ее ждет встреча с сестрой Марией, королевой Неаполя, и с супругами Трани. Однако из-за разразившейся вскоре эпидемии холеры сестрам приходится переехать в Шаффхаузен, где они наслаждаются созерцанием знаменитого Рейнского водопада. Императрица по-прежнему неважно чувствует себя и все больше убеждается в том, что ей следует в ближайшее время ожидать очередного прибавления в семействе. Она ужасно тоскует по своим любимым детям, от которых без ума весь императорский двор и которых ландграфиня Фюрстенберг со свойственной ей язвительностью называет настолько милыми и приятными созданиями, что иногда кажется, будто у них есть только отец. Как видно, придворные дамы из окружения эрцгерцогини Софии уже не могут избавиться от глубоко укоренившихся в них предубеждений.

Елизавета скучает и по своей прелестной овчарке Хорсгарду. Любовь к собакам она унаследовала от матери. Это увлечение герцогини Людовики не ускользнуло от внимания острой на язык ландграфини Фюрстенберг, которая в письме к сестре рассказывает, что мать императрицы «живет только своими собаками, которые всегда рядом с ней, сидят у нее на коленях или на руках. Они не отходят от своей хозяйки даже тогда, когда она обедает, и ловят блох в тарелках! Правда, тарелки после этого сразу меняют…»

Стоит Елизавете увидеть на улице красивую собаку, как она, не стесняясь, заговаривает даже с совершенно незнакомыми людьми. Например, в Шаффхаузене ей на глаза попадается некий господин с огромным догом на поводке. Прохожий сразу узнает в Елизавете императрицу и приветствует ее по-венгерски: «Isten adja meg». Елизавета приятно удивлена подобным обращением к ней и заводит разговор с вежливым господином. Пристрастие Елизаветы к собакам, особенно к большим, известно всем, кто ее знает хоть немного. В этом вопросе ее взгляды расходятся с мнением супруга, который считает собак «более чем назойливыми существами». Однако Елизавета даже приставляет к своим любимцам специального слугу, который гордо именует себя «уполномоченным по уходу за собаками ее величества», хотя официально он числится «внештатным слугой императорского двора», а в кругу придворных дам его просто называют «собачник». Елизавете со всех сторон предлагают собак, но большинство из них кажутся ей слишком маленькими. «Я даже думаю, — признается она однажды Иде Ференци, — что собаки такой величины, как мне нужно, просто не существует на свете». В этом же письме императрица задается весьма необычным вопросом: «Никак не могу решить, кто больше обрадуется моему возвращению: ты или Хорсгард?.. Да благословит тебя Господь, милая Ида. Поцелуй свою новую подругу Монику, с которой я еще не знакома, но которая, если верить твоим словам, очень красива».

Елизавета весьма неравнодушна к людям с приятной внешностью и ищет их везде, где только возможно. Вот и в Цюрихе ей попадается такой человек. «Я познакомилась здесь с двенадцатилетней больной девочкой очень приятной наружности, с необыкновенно красивыми волосами, — пишет она своему юному Рудольфу. — Мы беседуем с ней, и я даже целовала ее!! Можешь себе представить, какое это милое и прелестное создание». Елизавете настолько понравился Шаффхаузен, что она просит супруга приехать за ней и отвезти ее домой. По дороге императорская чета заезжает в Мюнхен, где узнает массу удивительнейших вещей о короле Баварии, женихе родной сестры Елизаветы. Управляющий делами Австрии в Баварии докладывает, что король Людвиг II ведет себя в высшей степени странно, а его постоянно возбужденное состояние неопровержимо свидетельствует о душевном расстройстве. Монарх ищет уединения, большую часть времени проводит верхом на коне в горах, преимущественно лунными ночами, а неоднократные переносы свадьбы объясняются тем, что король никак не может отказаться от своего мечтательного одиночества. Семья герцога Макса уже не знает что и думать о причудах коронованного жениха. Невеста, которая с самого начала была не в восторге от предстоящей свадьбы, откровенно побаивается его самого и его непредсказуемых выходок. Король очень редко навещает ее, да и то по большей части неожиданно и ночью. Герцогиня Людовика не может придумать ничего лучшего, как распорядиться, чтобы накануне предполагаемого ночного визита короля во всей округе зажигали огни и чтобы вся прислуга была в это время на ногах. После этого приходилось долго, иногда до самого утра, ждать, когда соизволит явиться его величество. Однако стоит лишь завести с ним речь о дате свадьбы, как король немедленно замолкает. В действительности же главным препятствием для заключения этого брака служит не равнодушие к нему невесты, известной своим жизнерадостным и покладистым характером, а недостаточная готовность к нему жениха. В конце концов за дело берется герцог Макс, который в письме к королю решительно заявляет, что постоянные переносы свадьбы и связанные с этим слухи наносят непоправимый ущерб престижу его семьи и чести его дочери. Далее он в ультимативной форме предупреждает Людвига II, что если свадьба не состоится 28 ноября, то София будет считать себя свободной от обязательств, взятых ею на себя в связи с помолвкой. Через четыре дня приходит ответ от короля. «Дорогая Эльза, — обращается к невесте Людвиг II со словами, как всегда позаимствованными из оперы Вагнера, — твои родители хотят расстроить нашу помолвку. Так пусть же они знают, что я не возражаю против этого. Твой Генрих». В своем дневнике король в тот же день, 7 октября, делает следующую запись: «С Софией все кончено. Я избавился от этого наваждения. Мне нужна только свобода». А в день, на который была в последний раз назначена свадьба, он добавляет еще несколько слов: «Слава Богу, самого худшего удалось избежать».

Известие о расторжении помолвки между Софией и Людвигом II вызвало немалый резонанс в Баварии и во всей Европе. Многие уже были наслышаны о странностях баварского короля, но такого от него не ожидал никто. Больше всех от этого пострадала сама Бавария, где уже была подобрана прислуга и прочие лица, которые должны были составить ближайшее окружение будущей королевы, а также подготовлена тысяча брачных пар из малоимущих слоев, свадебную церемонию для которых намечалось оплатить из средств, составляющих приданое невесты. Народ не на шутку разочарован происшедшим и при этом питается самыми невероятными слухами вроде того, в котором говорится, что король выбросил из окна во двор мраморный бюст своей невесты в натуральную величину. Тем временем Людвиг II целыми днями пропадает в каком-нибудь замке или бродит по горам, да так, что его не могут найти ни министры, ни члены его семьи. На Елизавету сообщение о разрыве между баварским королем и ее сестрой производит удручающее впечатление, поэтому в письме к матери она не выбирает выражений для оценки поступка своего кузена: «Можешь себе представить, насколько мы с Францем Иосифом возмущены поведением короля. То, что он сделал, иначе как подлостью назвать нельзя. Не знаю, как он сможет появиться в Мюнхене после всего, что натворил. Меня утешает только то, что София отнеслась к этому на редкость спокойно, тем более что — видит Бог! — этот брак не принес бы ей счастья. Теперь я вдвойне желаю ей найти себе хорошего мужа, вот только ума не приложу, кто бы мог им стать?…»

Елизавета предлагает сестре переехать в Вену, где она могла бы переждать период наибольшего обострения отношений между герцогским и королевским домами. Однако София отказывается от этого предложения, и тогда герцогиня Людовика советует ей на некоторое время уединиться и перестать выходить в свет. Елизавета и Франц Иосиф не разделяют этого мнения. «Мы считаем, — пишет императрица своей матери, — что Софии незачем избегать встреч с людьми, ведь стыдно должно быть не ей, а королю. Ему и его матери, вероятно, хотелось бы сейчас пореже встречаться с ней, но именно поэтому я бы на месте Софии как можно чаще ходила в театр и вообще вела бы привычный образ жизни, с тем, разумеется, исключением, что ни она, ни какой-либо другой член нашей семьи не должны появляться при дворе…» Кроме того, отныне Елизавета считает своим долгом сделать все, от нее зависящее, для того, чтобы как можно скорее подыскать мужа для Софии, уже хотя бы для того, чтобы показать королю, что семья герцога ни во что не ставит ни его самого, ни его в высшей степени странное поведение.

Тем временем перед императорской четой вновь встает вопрос о поездке в Париж. Правила приличия требуют сделать это в ответ на визит французского императора и его супруги в Зальцбург. Но поскольку Елизавета категорически отказывается от этой поездки, в прессе появляется сообщение о том, что, согласно заключению врачей, императрица находится на третьем месяце беременности. Теперь у Елизаветы имеется уважительная причина, чтобы остаться дома. В письме к императрице Евгении она выражает сожаление по этому поводу, однако матери признается, что на самом деле ей вовсе не хотелось ехать во Францию.

Император Франц Иосиф едет один и получает большое удовлетворение от этой поездки. Он многого ожидал от знакомства с Парижем и осмотра проходящей там всемирной выставки, но то, что увидел, превзошло его самые смелые ожидания, он никогда не думал, что «все здесь настолько красиво». В это же время в Париже находится Людвиг I Баварский, который, несмотря на то, что ему уже идет восемьдесят второй год, продолжает интересоваться всем на свете и прежде всего красивыми женщинами. «Императрица то и дело спрашивает о тебе, — сообщает Франц Иосиф своей супруге. — Она сейчас занята в основном тем, чтобы отбиться от короля Людвига, который прибыл сюда три дня назад и с тех пор настойчиво требует, чтобы императрица поцеловала его. Ты бы видела, какой это жизнерадостный человек…» Через два дня он продолжает: «Императрица договорилась с Людвигом полететь сегодня на воздушном шаре, который ежедневно запускают с территории выставки. Это совсем не опасно, потому что воздушный шар с земли удерживают канатом, но от императора это все равно скрывают. Не вздумай и ты сделать что-либо подобное в мое отсутствие… В целом я очень доволен своим пребыванием здесь. Но я все равно очень скучаю о вас. Вы — мое единственное настоящее счастье. Я уверен, что после моего возращения ты будешь ласкова ко мне, а я буду утешать тебя и заботиться о твоем хорошем настроении». На следующий день император отправляет супруге еще одно письмо: «Представь себе, императрица в самом деле полетела с Людвигом на воздушном шаре и пришла от этого в полнейший восторг. А мне остается только удивляться тому, как много грандиозного, красивого и полезного здесь можно увидеть. Иногда мне кажется, что все это происходит во сне… Маленький Наполеон довольно сообразительный, хотя и щуплый мальчишка. Он весь усыпан веснушками и ходит в красных чулках, как кардинал. Короче говоря, наш Рудольф по всем статьям лучше его… Здесь довольно много всяких красоток, некоторые из них весьма и весьма недурны. Но я думаю только о тебе, мой ангел, так что можешь быть за меня спокойна…» Елизавета рада тому, что ее мужу нравится в Париже, хотя он и жалуется иногда на усталость. «Что касается меня, то я довольна тем, что не поехала с ним, — признается она в письме к матери. — Ведь мужчинам все дается проще и легче». Однако Франц Иосиф, несмотря ни на что, снова рвется домой: «Это мое последнее письмо перед отъездом. Жду не дождусь встречи с тобой, — пишет он. — Оu est on mieux qu’au sein de sa famille. Нежно обнимаю тебя, моя славная, горячо любимая женушка, и наших детей. Твой муженек».

Вернувшись из Парижа, император ищет возможность немного отдохнуть. В Вене ни о каком покое не может быть и речи, здесь он всегда завален всевозможными государственными заботами, аудиенциями, торжествами, посещениями выставок и другими подобными делами. Невольно Франц Иосиф начинает ценить по достоинству замок Геделле, коронационный подарок, который так понравился Елизавете за то, что в его окрестностях царят тишина и покой и можно вволю поездить верхом. Теперь и он видит в Геделле «пристанище, в котором можно укрыться от чересчур назойливых венцев». Отныне замок воплощает в себе душевную гармонию супругов, увеличивающую и без того их тесную сердечную близость. В эти дни Геделле особенно дорог Елизавете еще и потому, что ее беременность все больше дает о себе знать, а здесь она может как следует отдохнуть от суеты и злословия, преследующих ее в Вене. Живя в столице, она вынуждена то и дело выслушивать упреки в ее чрезмерных симпатиях к Венгрии. Больше всего придворных раздражают слухи о том, что императрица хочет родить ребенка в Венгрии, а не в Австрии. А еще им не нравится то, что императрица будто бы намерена в случае рождения мальчика назвать его именем венгерского ангела-хранителя святого Штефана. Андраши также настаивает на том, чтобы было удовлетворено желание императрицы родить ребенка на венгерской земле. И хотя венский двор обычно только радуется, когда императрица уезжает из столицы, в этот раз придворные не скрывают своего недовольства намеченным на 5 февраля отъездом Елизаветы на несколько месяцев в Венгрию. О том, насколько далеко заходит их ненависть к императрице, можно судить хотя бы по словам, которые сорвались с языка некоей аристократки, что несчастный случай в дороге был бы справедливым наказанием за все ее прегрешения. 18 февраля в Вене проходит придворный бал без участия Елизаветы, во время которого многие говорят, что он смог состояться именно благодаря «отсутствию этого вредоносного элемента». Дети остались в Вене, и Елизавета, которая внимательно следит за успехами своего сына в занятиях наукой и спортом, с удовлетворением отмечает, что ее маленький Рудольф бесстрашно и даже с удовольствием ездит верхом, и на редкость спокойно относится к сообщению Латура о весьма прохладном отношении сына к урокам религии.

Чем ближе день, когда должно произойти долгожданное прибавление в императорской семье, тем больше нервничает Елизавета. Она очень тоскует по своему супругу. «Я чувствую себя хорошо, но мне без тебя очень скучно», — признается она Францу Иосифу. Император не теряет надежды на то, что у Елизаветы родится сын, но она сама уверена, что это будет дочь и даже уже придумала для нее имя. Императрица хотела бы назвать девочку Валерией. Предчувствия не обманули Елизавету: 22 апреля у нее рождается дочь. Франц Иосиф так описывает ее в письме к Рудольфу: «Твоя сестричка очень славная девочка, у нее большие голубые глаза, пухлый носик, невероятно толстые щеки, крохотный ротик и такие густые темные волосы, что, кажется, их уже можно стричь. Она хорошо сложена и бодро машет во все стороны ручками и ножками».

На этот раз Елизавета твердо намерена сама заниматься воспитанием дочери. Эрцгерцогиня София уже не столь влиятельна, как прежде, и не может больше отнять ребенка у императрицы.

Молодая мама не спускает глаз с дочурки, ревностно отстаивает свои права и никого не подпускает к девочке без своего личного разрешения. Вскоре за малышкой, которой императрица явно отдает предпочтение перед двумя другими, гораздо более старшими детьми, выросшими вдали от матери, при дворе закрепляется прозвище «Единственная». Не прошло и трех недель со дня появления принцессы на свет, как объединение еврейских женщин Вены уже предлагает зачислить ее своим почетным членом.

Императрица довольно долго восстанавливается после этих четвертых в ее жизни родов. 9 июня 1868 года, несмотря на слабость и неважное самочувствие, она переезжает из Венгрии в Ишль. Она очень расстроена из-за того, что ей пока не разрешают ездить верхом, и ее вновь охватывает плаксивость и меланхолия. В таких случаях Франц Иосиф всегда советует ей съездить в Поссенхофен, где, как он заметил, в кругу семьи к ней обычно возвращается хорошее настроение. 9 августа 1868 года императрица прибывает в Гаратсхаузен у озера Штарнбергерзее. Здешним обитателям после размолвки с королем Людвигом II по поводу его не-состоявшейся женитьбы на Софии пришлось пережить немало тревожных минут. Но слишком долго так продолжаться не может, и семья герцога ищет примирения со своим монархом, что отнюдь не просто в связи с его совершенно непредсказуемым характером. И если кто-нибудь и способен достичь этой цели, то именно Елизавета, к которой король по-прежнему испытывает глубокое почтение. Собственно говоря, это и послужило в свое время главной причиной его помолвки с сестрой императрицы, ибо, как полагал баварский король, если он и сможет ужиться с какой-нибудь женщиной, то именно с сестрой красавицы-императрицы. Между тем странностей в поведении Людвига II появляется все больше. Его любимейшим занятием в дневное время становится фотографирование, а по ночам он предпочитает ездить верхом на освещенном множеством огней придворном ипподроме. Больше всего насмешила Елизавету история о том, как король однажды скакал в Инсбрук. С картами в руках он пришел на ипподром, потребовал двух коней, одного для себя, а другого для одного из своих наездников, и, пока их седлали, устроился за столом и занялся вычислением разницы между расстоянием до Инсбрука и длиной окружности своего ипподрома. Затем он взобрался на лошадь и принялся скакать по ипподрому вместе со своим бедным напарником, с восьми часов вечера до трех часов ночи, преодолев за это время, по своим расчетам, расстояние, примерно равное пути до Куфштейна. После этого он слез с коня, слегка подкрепился и опять пустился вскачь по дорожкам ипподрома. Проскакав целый день и целую ночь и в итоге преодолев расстояние, равное тому, которое он себе наметил, король, весьма довольный собой, спустился на землю и спокойно пошел домой.

Король давно не встречался ни с кем из семьи герцога. Впервые после долгого перерыва это произошло в мае 1868 года совершенно случайно и при довольно-таки забавных обстоятельствах. Однажды во время скачек вокруг озера Штарнбергерзее лошадь споткнулась и упала, сбросив всадника. Лошадь разбилась насмерть, король не пострадал, однако теперь ему предстояло пешком возвращаться домой. По дороге ему попалась деревенская телега, и, устроившись в слегка запачканном костюме наездника на охапке сена, король велел крестьянину отвезти его в Мюнхен. Случаю было угодно, чтобы в это время навстречу ехала семья герцога в двух роскошных экипажах. Крестьянин почтительно уступил им дорогу, и вышло так, что король, которого привыкли видеть в золоченых каретах с богатой упряжью, впервые после расторжения помолвки с Софией предстал пред очи своей бывшей невесты в столь малопривлекательном виде.

А в Мюнхене еще не утихли страсти по поводу состоявшейся 21 июня 1868 года премьеры оперы Рихарда Вагнера «Мейстерзингеры». Все возмущены тем, что король, которого обычно не дождешься в Мюнхене, ни с того ни с сего появляется на каждом представлении оперы и даже приглашает в свою ложу весьма небрежно одетого Рихарда Вагнера. Семья герцога, которая до размолвки с королем была на его стороне и в этом вопросе, впоследствии изменила свое мнение. Ведь, по правде говоря, Софии было не очень приятно слышать от своего жениха заявления о том, что для него нет никого ближе, чем Рихард Вагнер, а это означало, что и она, невеста, в лучшем случае занимает в его душе второе место после любимого композитора. С тех пор никто не смел упоминать фамилию Вагнер в присутствии герцогини Людовики. Теперь и она присоединяется к тем, кто считает всю эту историю с Вагнером еще одной безумной затеей короля. Тем не менее семья герцога испытывает определенное удовлетворение от встречи с Людвигом II, который 13 августа приезжает в Гаратсхаузен, чтобы навестить Елизавету. Это их первая по-настоящему серьезная встреча с осени прошлого года и первый шаг к взаимному примирению.

Приехавший тем временем император, наслышанный о невероятных выходках Людвига II, старается проводить с ним как можно больше времени, чтобы составить свое собственное представление о нем.

Познакомившись поближе с баварским королем, Франц Иосиф убеждается в справедливости распространяемых о нем слухов, и теперь вместе с супругой теряется в догадках относительно того, чем это все может закончиться.

Для Софии тем временем подыскали нового претендента на руку и сердце. Им стал принц Фердинанд Бурбон-Орлеанский, герцог Алансонский, племянник короля Луи Филиппа, отличающийся весьма приятной наружностью и способный в этой части поспорить с самим Людвигом II, прежним женихом Софии. На этот раз решено не терять времени даром и сыграть свадьбу уже в сентябре, тем более что София, благодаря свойственному ей жизнелюбию и веселому нраву, сумела преодолеть отчаяние и разочарование, вызванное неудачной помолвкой с баварским королем. Правда, перед тем как судьбе было угодно окончательно устроить личную жизнь самой младшей дочери герцога Макса, ее бывший жених еще раз напомнил о себе. Накануне свадьбы, когда в доме герцога уже собрались гости на традиционный девичник, к Софии ни с того ни с сего заявился Людвиг II, пробыл несколько минут и так же внезапно откланялся.

Елизавета, разумеется, взяла с собой на озеро Штарнбергерзее крошку Валерию. С самого рождения дочери императрица неустанно заботится о ее здоровье и благополучии. Елизавету охватывает панический страх при любом, даже самом незначительном недомогании Валерии. Однажды у нее возникает конфликт с кормилицей дочери, так как Елизавете кажется, что ее молоко испорчено. Во всяком случае, она не находит другого объяснения тому обстоятельству, что Валерия в течение двух дней страдает расстройством желудка. «Я ужасно расстроена и очень боюсь за Валерию», — признается императрица Иде Ференци. Она немедленно телеграммой вызывает новую кормилицу, а в письме к Иде говорит в свое оправдание: «Можешь мне поверить, у меня сейчас нет ни одной спокойной минуты, и меня не покидает отвратительное чувство, которое обычно испытывает человек, когда самое дорогое для него существо находится в окружении неблагонадежных людей». Императрице приходится выдержать настоящий бой с прежней кормилицей, после чего ту все равно увольняют, ибо, как считает Елизавета, «с ней не совладает даже сам Господь Бог». Кормилица, в свою очередь, то же самое говорит о своей госпоже. У нее не укладывается в голове, как может императрица так сильно переживать из-за каких-то пустяков. Ей невдомек, что Валерия — это первый и единственный ребенок, который целиком принадлежит Елизавете и только ей, а это значит, что на ней лежит и вся ответственность за его благополучие.

В письмах к Иде Ференци императрица может позволить себе быть абсолютно откровенной. Она знает, что этой безгранично преданной ей девушке может доверять во всем. Например, Елизавета жалуется Иде на то, что, ссылаясь на правила этикета, ей не позволяют во время обеда оставаться наедине с господином Балашей, приглашенным из Будапешта в качестве воспитателя для Валерии. Или сообщает, что принц Лихтенштейн, которого иронически величает «Красавчик», очень понравился ее сестре Марии Неаполитанской и что та страстно желает знать, какое впечатление она сама производит на него. Или признается своей подруге в том, что уже потеряла всякую надежду избавиться от обергофмейстерши Кенигсек, и так далее и тому подобное. Кроме того, практически в каждом письме Елизавета просит Иду передать сердечный привет своим любимым лошадям. Признавшись в том, что она не в силах больше находиться в Шенбрунне, императрица передает через Иду просьбу к Андраши, которого в этих письмах называет не иначе как «наш друг», чтобы тот распорядился подготовить несколько выездов на охоту в окрестностях Геделле.

Франц Иосиф тем временем вернулся в Вену и вновь весело пикируется в письмах с Елизаветой. Так, например, сообщая супруге о предстоящем приезде в Поссенхофен своего генерал-адъютанта графа Бельгарде, император язвительно замечает: «Боюсь, что ты опять покраснеешь до самых кончиков ушей!» Дело в том, что Бельгарде с первых дней своей службы при императоре был явно неравнодушен к прекрасной императрице, однако встретил с ее стороны весьма прохладное отношение. Впрочем, Елизавета не остается в долгу перед мужем и в очередном письме к императору с достоинством парирует его намек: «Приехал Бельгарде. Можешь не волноваться, я с ним не кокетничаю, как, впрочем, и ни с кем другим».

Пробыв почти шесть недель в Поссенхофене, Елизавета возвращается в Вену, а еще через несколько дней снова едет в Венгрию с намерением остаться там до самого Рождества. Получается, что ровно две трети года, следующего за годом урегулирования отношений с Венгрией, Елизавета, к величайшей досаде своих венских недоброжелателей, проводит на венгерской земле, главным образом, в Геделле, единственном месте, где семья императора может отдохнуть без помех. Однако и здесь при малейшем недомогании крошки Валерии императрица бьет тревогу, даже если речь идет о заболевании, вполне естественном для детей в этом возрасте. «Если бы ты только знала, — рассказывает Елизавета об одном из таких случаев в письме к матери 5 октября 1868 года, — сколько я пережила за последнюю неделю, тебе стало бы меня жалко. Моя Валерия приболела, а ты знаешь, что я люблю ее так же сильно, как ты Карла Теодора, и дрожу над ней, как ты над моим братцем в раннем детстве, поэтому тебе легко будет представить, что со мной творилось… Но сейчас, слава Богу, дела у нее пошли на поправку…» А между тем у принцессы просто прорезался первый зуб. Но Елизавете и этого достаточно, чтобы на радостях накупить подарков на двести гульденов и раздать их няням и воспитателям своей маленькой Валерии.

Императрица часто бросается из одной крайности в другую. То она по какому-то ничтожному поводу грустит, впадает в меланхолию и даже приходит в отчаяние, то вдруг ведет себя крайне непринужденно, радуется жизни, улыбается и шутит, а то и хохочет до слез. К примеру, она откровенно потешается над новой кормилицей маленькой Валерии, которая своим грубым мужским голосом напевает мелодии венгерских народных песен и к тому же панически боится мышей. Кстати, мышей в Геделле видимо-невидимо, и одна из них сумела пробраться даже в покои императрицы. «Вчера вечером в моей старой комнате случилась настоящая охота. Дети, женщины, лакеи и камеристка с щетками, палками и тряпками гонялись за мышью, это был настоящий стипльчез, во время которого бедняжка оказалась даже в обеденной миске Хорсгарда, насилу выбралась из нее и опять бросилась наутек. Наконец она попала в руки Вальнеру (лакею), и тот свернул ей шею…»

Елизавета чувствует себя очень несчастной, когда в начале декабря наступает момент расставания с идиллией и покоем в Геделле и отъезда в Офен, где в связи с прибытием в Венгрию австрийской делегации для продолжения переговоров о развитии двусторонних отношений ее вновь ожидают бесконечные аудиенции и визиты, встречи и беседы с незнакомыми людьми, торжественные обеды и выходы в театр, а также другие не менее утомительные церемонии. Небольшим утешением для императрицы служит лишь то, что наряду с завсегдатаями придворных торжеств, в большинстве своем скучными и заурядными, она изредка имеет возможность общаться с по-настоящему интересными людьми, такими как Йокаи. «Я давно мечтала с Вами познакомиться, — говорит она ему при встрече. — С Вашими произведениями я уже хорошо знакома. Больше всего мне нравится Ваш «Золтан Карпати». Речь идет о книге, в которой Йокаи проповедует идеи национального идеализма и всеобщего примирения. Длительная беседа с писателем имеет особую значимость потому, что Йокаи один из леворадикальных депутатов парламента, стоящих в оппозиции к правительству, и редактор газеты «Хон» соответствующей политической ориентации. Он просит у императрицы разрешения передать ей свое следующее произведение, на что Елизавета отвечает ему: «Я полагаю, теперь, когда утихли политические страсти, у Вас появится больше времени для занятий литературным трудом». — «Но ведь именно литературе, — говорит ей в ответ Йокаи, — я обязан возможностью и вместе с тем высокой честью разговаривать с Вашим величеством, тогда как моих занятий политической деятельностью для этого было бы явно недостаточно». — «Я не разбираюсь в политике, — с улыбкой возражает ему Елизавета, на что ее собеседник почтительно замечает: «Высшим политическим искусством является умение завоевывать сердца жителей целой страны, а этим искусством Ваше величество владеет в совершенстве». Писатель ослеплен красотой императрицы. Он замечает, что необыкновенно живые черты лица придают особую выразительность ее речам, а блеск ее глаз затмевает сияние бриллиантовых украшений. «Мы видим в Вас не королеву, — продолжает Йокаи, — не женщину, а покровительницу нашей родины». При этом писатель весьма далек от того, чтобы льстить Елизавете, а лишь наряду с собственным мнением на этот счет выражает и мнение всего венгерского народа.

При следующей встрече с писателем Елизавета спрашивает его: «Вы много написали за время, прошедшее с нашей последней встречи? Чем больше Вы пишете, тем больше мне приходится читать». — «Ни для кого не секрет, что Ваше величество неустанно заботится о развитии нашей литературы». — «Вы много работаете?» — «Я не мыслю своей жизни без работы». — «Тогда Вы просто счастливый человек». В этом нет никакого кокетства, Елизавета действительно любит произведения многих венгерских писателей, в том числе Петефи, Этвеша, Ароньи, Йокаи и т. д., причем читает она их порой с гораздо большим увлечением, чем тысячи дам, для которых венгерский язык является родным.

В это время неожиданно умирает доктор Бала-ша, который в течение всего уходящего года занимался воспитанием крошки Валерии. Елизавета просит передать искренние соболезнования вдове усопшего и пригласить госпожу Балаша приехать в Офен, как только самочувствие позволит ей поделиться своим горем с человеком, высоко ценившим душевные и моральные качества ее покойного супруга. Императрица надолго становится покровительницей для всех, кому она симпатизирует, и кто верой и правдой служит ей. В той же мере, в какой Елизавета не прощает другим оскорбления и обиды, она признательна людям за их любовь и благожелательное отношение к ней.

Тем временем императрица осуществила свою давнюю мечту, избавившись от последних ставленников эрцгерцогини Софии в своем окружении. Она уволила супругов Кенигсек-Бельгарде и назначила новым обергофмейстером барона Франца Нопча, венгра по национальности. При дворе это решение было воспринято с большим недовольством и добавило Елизавете новых врагов. Супруги Кенигсек пользовались немалым авторитетом среди придворных, к тому же всем хорошо известно, что их отставка была не совсем добровольной. Венские аристократы из числа наиболее ярых сторонников австрийского централизма весьма болезненно переживают изменения в ближайшем окружении императрицы еще и потому, что, как они полагают, супруги были принесены в жертву развитию новых отношений с Венгрией.

В газетах, выходящих на немецком и славянских языках, публикуются статьи, авторы которых сокрушаются по поводу того, что для Елизаветы не существует никаких других народов, кроме венгерского, что она постоянно говорит на языке этого народа и общается только с теми дамами, которые являются выходцами из Венгрии. Императрице припоминают и то, что даже кормилиц для маленькой Валерии она подбирает в Венгрии с таким расчетом, чтобы те напевали принцессе венгерские народные песни. Стоит ли после этого удивляться тому, что Елизавету ожидает в Вене более чем прохладный прием, когда она, проведя в уходящем году двести двадцать дней в Венгрии, в рождественский вечер прибывает в столицу. Впрочем, императрица отвечает своим недругам полной взаимностью. Через несколько дней после возвращения в Вену Елизавета отправляет матери письмо, в котором жалуется на свое невыносимое существование: «Моя жизнь в столице — это настоящая мука. С каждым днем я все больше тоскую по Офену, где я чувствовала себя во всех отношениях надежнее и спокойнее». Поэтому, когда в марте, после кратковременного пребывания в Аграме, Елизавета возвращается в Венгрию, она снова счастлива и довольна жизнью. Однако и в Офене она не всегда принадлежит только самой себе, особенно в отсутствие императора. Ей приходится изредка устраивать аудиенции и исполнять иные обязанности, возлагаемые на нее как на императрицу. «Я сейчас живу, — повествует она мужу, — как улитка в своем домике, очень напоминающем мне монастырскую келью, в которой я вроде бы чувствую себя в полной безопасности. Но по утрам, как всегда, приходит отец-настоятель сказать мне «доброе утро», и все опять возвращается на круги своя».

Однажды Елизавета предпринимает попытку пригласить к себе Деака, который ведет себя очень замкнуто и отказывается от любых приглашений. В своем послании к нему императрица не скрывает, что ей известно о его нежелании наносить какие-либо визиты, но выражает надежду, что для нее он сделает исключение. 16 апреля Деак является к императрице, которая не скрывает своей радости по этому поводу и приветствует его словами: «Ваш визит — большая честь для меня». Идею пригласить Деака императрице подал Дьюла Андраши, причем сделал он это, как всегда, через Иду Ференци. Отныне между ними завязывается оживленная переписка, способствующая еще большему вовлечению Елизаветы в сферу венгерских интересов. Вслед за супругой и Франц Иосиф заметно сближается во взглядах с идеями Деака и Андраши.

Как только у императора появляется свободное время, он приезжает в Офен навестить супругу, а та ужасно страдает всякий раз, когда ему приходится возвращаться в Вену. «Мне тебя очень не хватает, мой милый Малыш, — пишет она ему после очередной разлуки, — благодаря мне ты за последние дни стал таким паинькой, что я на тебя нарадоваться не могла. Следующий раз мне опять придется начинать все сначала…». В другом письме она признается: «Ты ведь знаешь меня, мои привычки и extinction de roi. Ну а если я тебе не нравлюсь такая, какая есть, то я умываю руки».

Все сходятся во мнении, что Елизавете уже пора возвращаться в Австрию, а то как бы она не забыла, что она императрица, а не только королева Венгрии. Елизавета и сама это понимает, но ей чрезвычайно трудно заставить себя покинуть эту гостеприимную страну. Больше всего ей не хочется расставаться с Идой Ференци, которая просто боготворит свою госпожу, не отходит от нее ни на шаг и называет прекрасную императрицу «наш цветочек». Елизавета весьма тронута вниманием и любовью своей ближайшей подруги, хотя придуманный ею «почетный титул» императрица повторяет не иначе как с изрядной долей самоиронии. Каждый вечер Ида сидит у постели императрицы, и та настолько привыкла к этому, что уже не может заснуть без этого «снотворного».

В июле 1869 года Елизавета арендует на полгода замок Гаратсхаузен, расположенный в Баварии и принадлежащий ее самому старшему брату Людвигу. Здесь она в очередной раз убеждается, что нигде ей не бывает так хорошо и уютно, как у себя на родине, в знакомом ей с детства окружении. Императрица, по ее собственному признанию, любит иногда вести праздный образ жизни. «Я так рада, — пишет она Иде Ференци, — что, живя в замке, могу позволить себе ничего не делать и ни о чем не думать… Сейчас я, к моему глубокому сожалению, совсем мало говорю по-венгерски. Твой «цветочек» не очень-то разговорчив и ограничивает круг своих собеседников до минимума». По поручению императрицы Ида Ференци должна рассказывать ей обо всем, что ее интересует, например, о настроении императора, о самочувствии любимых лошадей и т. д. Императрица постоянно напоминает Иде о необходимости писать как можно чаще, а не ограничиваться только ответами на письма, что, по мнению Елизаветы, в лучшем случае является дурной привычкой, а в худшем — просто невежливо. Императрица занята в основном тем, что купается в озере, ездит верхом то к одной, то к другой сестре, читает и гуляет со своей малышкой. Похоже, она вошла во вкус длительных отлучек из Вены и пользуется малейшим предлогом для очередного дальнего путешествия. Вот и сейчас, получив письмо из Рима от своей сестры Марии Неаполитанской, которая как будто помирилась с мужем и просит поддержать ее накануне предстоящего рождения первого ребенка, Елизавета просит у мужа разрешения навестить сестру. Все это происходит как раз в то тревожное время, когда светская власть папы римского из последних сил поддерживается французскими штыками и, кажется, вот-вот рухнет под натиском Итальянского королевства. Не удивительно поэтому, что к просьбе супруги император относится без энтузиазма, однако не надеется на то, что ему удастся переубедить ее.

На родной земле, в кругу семьи Елизавета действительно чувствует себя очень хорошо, однако и здесь, как признается она в письме к Иде Ференци, ее иногда охватывает «невыносимая тоска по Венгрии». В один из таких моментов в неописуемую радость императрицу приводит известие о том, что «наш друг», как они с Идой величают Андраши, с 26 по 28 июля будет в Мюнхене и, пользуясь случаем, собирается навестить ее в Гаратсхаузене. «Впрочем, можешь быть спокойна, — доверительно сообщает она Иде, — я не намерена бросаться ему на шею». 21 июля ожидается приезд эрцгерцогини Софии к герцогине Людовике. Новая воспитательница Валерии, англичанка мисс Трокмортон, еще не знакома с матерью императора и не имеет ни малейшего представления о противостоянии между ней и Елизаветой, так что королеве Марии приходится вводить ее в курс дела и, в частности, предупреждать о том, чтобы она в присутствии эрцгерцогини не заводила разговор о провенгерских настроениях своей госпожи. Что касается самой Елизаветы, то она думает преимущественно о своей поездке в Рим. «Теперь все зависит от того, согласится ли Франц Иосиф на мое очередное длительное отсутствие в Вене, — делится она своими размышлениями с Идой. — Труднее всего мне будет расстаться с моей Балериной. Впрочем, если бы это зависело от меня, то я взяла бы с собой всех моих лошадей. Передай привет моей любимице и расцелуй ее от моего имени. Но будь осторожна, а то как бы она не лягнула тебя в живот, на нее иногда что-то находит».

В один из дней Елизавету приходят навестить хозяева замка: герцог Людвиг и его морганатическая супруга баронесса Генриетта фон Валлерзее, урожденная Мендель. К обеду, устроенному в честь гостей, не были приглашены ни родственники, все еще недовольные женитьбой Людвига и поэтому старательно избегающие его, ни свита герцога. «Это был тот самый случай, — с иронией замечает императрица по этому поводу, — когда я была рада отсутствию рядом со мной моего привычного окружения. Нетрудно представить себе, какие у них были бы при этом кислые физиономии. И в самом деле, разве могла я посадить столь знатных персон за один стол с моей свояченицей?!» За обедом Елизавета подружилась с девятилетней дочуркой своего брата Марией, долговязой, немного неуклюжей, но очень подвижной и жизнерадостной девочкой, с пяти лет уже умеющей ездить верхом. Последним обстоятельством Елизавета тронута до глубины души, и она принимает решение, невзирая ни на какие предрассудки родственников, приблизить к себе юную племянницу и заботиться о ней.

В характере и поведении Елизаветы причудливо сочетаются решительность и сдержанность, жизнерадостность и склонность к меланхолии. Перепады в ее настроении от глубокой задумчивости к иронии, граничащей с цинизмом, а от нее к форменному ребячеству совершенно непредсказуемы. Императрица целиком отдает себя заботе о Валерии, общаясь с которой, она сама порой впадает в детство. Однажды в Гаратсхаузен забрел бродячий циркач с дрессированным медведем на поводке. Мишка привел маленькую Валерию, но еще больше саму Елизавету в неописуемый восторг. Она заставляет его танцевать, затем бросает яблоко в озеро и с удовольствием смотрит на то, как медведь смело бросается в воду, потешно шлепает лапами по воде и плещется в озере почти как человек. Увидев плывущий по озеру пароход, медведь громко и испуганно ревет, а затем большими прыжками мчится к берегу. Он ведет себя настолько смирно, что позволяет себя гладить и кормить из рук. Елизавета готова хоть сейчас купить медведя и взять его с собой в Австрию. «Он стоит семьсот гульденов, — с плохо скрываемым намеком сообщает она в письме к мужу. В свою очередь, циркач, заметив, каким успехом пользуется его помощник у Елизаветы, приводит еще и обезьянку. Кроме того, в Гаратсхаузен по желанию императрицы приезжают бродячие музыканты, на что герцогиня Людовика с иронией замечает: «Моя милая Сиси, ты все больше становишься похожа на отца с его пристрастием к бродячим артистам».

Загруженность государственными делами не позволяет Францу Иосифу съездить в Гаратсхаузен, поэтому он просит Елизавету как можно скорее переехать в Ишль. Елизавета не возражает против этого, но делает следующее замечание: «Хочется верить, что моя постоянная готовность идти тебе на уступки и приносить себя в жертву позволяет мне рассчитывать на такое же отношение ко мне с твоей стороны». Помня об интересе супруга ко всему, что связано с судьбой Людвига II, она добавляет: «О баварском короле ничего не слышно, нас он, слава Богу, не беспокоит, и вообще он постоянно переезжает с места на место». В письме к Иде Ференци императрица не скрывает, что согласие на возвращение в Австрию далось ей нелегко: «Кроме тебя и моих дорогих лошадей меня там не ждет ничего хорошего». В этих словах нетрудно разглядеть намек на ту неприязнь, которую испытывают при дворе к Елизавете из-за ее чрезмерных симпатий к Венгрии. Впрочем, эрцгерцогиня София, находящаяся уже в преклонном возрасте и с каждым днем все больше убеждающаяся в том, насколько хорошо понимают друг друга ее сын и императрица, ведет себя теперь крайне сдержанно. Она все чаще прислушивается к мнению Елизаветы, но тут уже Елизавета поступает несправедливо по отношению к своей свекрови. Если София в свое время перестаралась в своем противостоянии с Венгрией, то сейчас Елизавета бросается в другую крайность и ведет себя порой так, как будто забыла о лежащей на ней ответственности за всю империю.

Между тем, главной темой разговоров при дворе становится предстоящая поездка императора на церемонию открытия Суэцкого канала. Она намечена на 16 ноября 1869 года, и, по имеющимся сведениям, Францию на церемонии будет вместо мужа представлять императрица Евгения. Какое-то время остается открытым вопрос, должна ли Елизавета сопровождать супруга в этой поездке. Однако императрице становится не по себе от одной мысли, что в Суэце ее ожидают ненавистные ей нескончаемые торжества и протокольные мероприятия, к тому же она без всякого энтузиазма относится к неизбежной встрече с Евгенией. Ну а поскольку Франц Иосиф также считает, что, по крайней мере, один из супругов должен остаться с детьми, то он принимает решение ехать один. 26 октября он прощается с семьей, остающейся в Геделле. В один из моментов в душе Елизаветы зарождается сожаление по поводу того, что она отпускает мужа одного, она весь день думает о нем и об ожидающей его интересной поездке. Она так сильно переживает за мужа, что по ее настоянию тот берет с собой домашнего доктора. По таким, казалось бы, малозначительным признакам эрцгерцогиня София может судить о том, что супруги поддерживают друг с другом отличные отношения, и она истолковывает это в пользу Елизаветы: «Да благословит ее Господь за ее добрые дела», — отмечает она в письме к кронпринцу Рудольфу. Франц Иосиф также преисполнен благодарности к супруге за ее заботу и внимание, и 26 октября, в первом же письме после отъезда, он признается Елизавете, что ему пришлось оставить на родине все, чем он дорожит больше всего на свете.

Первую остановку по дороге в Суэц император делает в Константинополе, где наносит визит султану Абдул Азизу, которого характеризует как «гостеприимнейшего из гостеприимных хозяев, каких только можно себе представить». Каждый день он отправляет Елизавете длинные письма. Одно из них, в котором император рассказывает о посещении конюшен султана, вызывает у Елизаветы острую зависть к супругу. «На моем месте ты, наверно, первым делом пошла бы в эти конюшни», — замечает Франц Иосиф и далее описывает великолепных арабских скакунов султана, в том числе его любимого жеребца-трехлетка, на котором он, несмотря на преклонный возраст, все еще продолжает скакать, и еще почти восемьсот лошадей лучших пород. Императрица со смехом читает про малолетнего сына султана, который один владеет 150 лошадьми. По словам Франца Иосифа, этот злобный и совершенно невоспитанный мальчишка «пользуется хлыстом не столько по его прямому назначению, сколько для того, чтобы избивать адъютантов султана». При чтении писем от мужа, в которых он, в частности, сообщает, что всю дорогу ему сопутствует теплая солнечная погода, Елизавете приходят в голову мысли о поездке в теплые края, где она могла бы переждать приближающуюся зиму. Императрица тоже почти каждый день пишет супругу письма, в которых выражает надежду, что он не сомневается в ее любви и преданности, даже если ей не всегда удается выразить это достаточно убедительно в своей привычной остроумной манере. В поездке императора сопровождает Андраши, который регулярно отправляет в адрес Иды Ференци письма; содержание их, разумеется, становится известно и Елизавете. Из Константинополя император в сопровождении роскошного эскорта, предоставленного султаном, направляется в Яффу, а оттуда — в поездку по святым местам. Император и Андраши любуются живописными фигурами туземцев в разноцветных бурнусах, причем граф буквально не сводит глаз с турчанок. Военный отряд, выделенный для сопровождения императора, размещается в палатках, расшитых золотом и шелком, сотни турецких солдат на одногорбых верблюдах и бедуинов на чистокровных лошадях готовы в любой момент тронуться в путь.

Наконец, весь караван начинает движение в направлении Иерусалима. У реки Иордан слуги по распоряжению императора наполняют священной водой сотни бутылок, предназначенных для отправки в Вену, где ее испокон веков используют при крещении членов императорской фамилии. Что касается Андраши, то он просто решает искупаться в реке, так как, согласно древнему поверью, всякий, кто искупался в водах реки Иордан, приобретает способность творить чудеса. «Моей родине эта способность очень даже может пригодиться», — полагает он.

Вечером, когда император принимает решение заночевать близ Иерихона, Андраши покидает палаточный лагерь и отправляется на продолжительную экскурсию в древний город, за что удостаивается язвительного замечания из уст Франца Иосифа. Елизавета, в свою очередь, сочиняет и направляет графу почтой следующее стихотворение:

В ответ Андраши направляет Иде Ференци «для сведения императрицы» сочинение, названное им «официальным опровержением»:

Франц Иосиф присылает супруге множество памятных вещичек с земли обетованной. Среди них жестяная фляга с водой из реки Иордан, которую набрали в том месте, где Иисус Христос получил крещение от Иоанна Крестителя, а также шкатулка, изготовленная из камня, который был положен на могилу Христа, и тому подобное.

Из Яффы путешественники направляются в Суэц. По прибытии туда Францу Иосифу вручают первые письма от его супруги. Она, в частности, сообщает о том, что у нее появилась новая собака по кличке Шадов. «Я завидую султану, владеющему такими превосходными лошадьми. Однако больше всего мне хотелось бы получить в подарок хотя бы одного мавра. Если сможешь, сделай это для меня, а я в знак благодарности заранее целую тебя… Кстати, ты уже, вероятно, встретился со своей дорогой императрицей Евгенией. Я схожу с ума от ревности, когда представляю себе, как ты красуешься перед ней, а я сижу здесь и ничего не могу с этим поделать… Между прочим, я сейчас ленива как никогда, и даже сама мысль о том, чтобы сдвинуться с места, кажется мне ужасной. Однако от поездки в Константинополь я бы не отказалась…»Франц Иосиф в очередном письме спешит успокоить супругу, признаваясь в том, что, на его взгляд, императрица Евгения уже отнюдь не так красива как раньше, прежде всего из-за того, что за два года, прошедших со дня их последней встречи, она значительно располнела.

По случаю открытия канала вице-король Египта устраивает грандиозный бал, на котором собираются практически все гости, прибывшие для участия в торжестве, независимо от их чинов и званий. В залах, вместивших в себя несколько тысяч человек, так тесно, что даже австрийскому императору, ведущему под руку императрицу Евгению в роскошном розовом платье и с диадемой в красивых волосах, с трудом удается протиснуться в первые ряды. Организаторы бала явно не справились с решением задачи такого масштаба. Все только и делают, что с нетерпением ждут праздничного ужина, который откладывается по неизвестным причинам. «Всеми нами, — жалуется император в письме к супруге, — владела одна-единственная мысль: скорей бы все это кончилось! Императрица и я делали все возможное для того, чтобы приблизить начало ужина, от участия в котором мы не могли отказаться, чтобы не обидеть хозяев, потративших очень много сил и времени на его подготовку, а также потому, что нам было крайне любопытно принять участие в застолье, меню к которому содержало свыше тридцати наименований блюд».

Прочитав это письмо, Елизавета не испытывает ни малейшей зависти к мужу. Да, она любит путешествовать, но если за это удовольствие приходится платить участием в подобных торжествах, то тогда лучше уж оставаться дома… Между тем сообщения, приходящие из Рима, свидетельствуют, что рождения ребенка у королевы Марии Неаполитанской следует ожидать уже в декабре. В связи с этим у Елизаветы возникает идея выехать к сестре с таким расчетом, чтобы в Мирамаре встретиться с императором, возвращающимся из поездки по странам Востока, и лишь затем отправиться дальше в Рим. Там в эти дни как раз открывается вселенский собор римской католической церкви, на который съехались свыше восьмисот высших церковных чинов со всех концов света. По прибытии в Рим Елизавета останавливается во дворце Фарнезе, резиденции короля Неаполя, который «буквально рассыпается в любезностях» перед гостьей, что, впрочем, не мешает сестрам большую часть времени проводить вдвоем.

8 декабря 1869 года императрица, сидя в специальной гостевой ложе, присутствует на церемонии открытия собора. Свое впечатление от этого события она выразила в следующих словах: «Целое море епископских шапок». Елизавета с изумлением следит за бесконечными религиозными обрядами, в частности, за тем, во время которого все присутствующие епископы по очереди подходят к папе и целуют ему руку в знак своей покорности и преданности главе католической церкви. Церемония продолжается почти семь часов, из которых императрица едва выдерживает один. На следующий день она приходит на аудиенцию к папе. Его святейшество произносит на итальянском языке длинную и весьма дружественную, но малопонятную для Елизаветы речь. Больше всего императрице запомнилась «коленопреклоненная суета» высокопоставленных гостей папы, которую она находит «весьма забавной». 12 декабря папа Пий IX наносит ответный визит императрице в резиденции короля Неаполя. «Прибытие папы, — сообщает Елизавета мужу, — вновь было обставлено вереницей утомительных церемоний. Встречать папу вышли все обитатели дворца, смиренно ожидавшие его, стоя на коленях у самого входа… Беседа происходила на итальянском языке, поэтому я могла позволить себе особенно не прислушиваться. Церемония проводов папы в точности повторяла церемонию его встречи. Прощаясь, папа надел свою алую тиару и отороченную мехом куницы алую мантию, и в этот момент он мне удивительно напоминал императрицу Каролину Августу…»

Елизавета старательно избегает встреч с представителями местной знати, с дипломатическим корпусом, а также любых других приемов под предлогом соблюдения строжайшего инкогнито. Вместо этого она в сопровождении барона Висконти, исполняющего обязанности гида, тщательно осматривает достопримечательности Рима. 24 декабря, в день рождения Елизаветы и празднования Рождества Христова, в семье короля Неаполя происходит долгожданное событие: королева Мария производит на свет дочку. Елизавета проявляет трогательную заботу о своей сестре, не отходит от нее ни днем ни ночью. При этом ей в легкой одежде приходится довольно много времени проводить в больших и плохо отапливаемых комнатах дворца, в результате чего у нее начинается кашель, который она пытается вылечить молоком ослицы. Через несколько дней, когда от кашля не осталось и следа, императрица получает от римской знати приглашение принять участие в большой охоте, организуемой в окрестностях Рима. Сопровождающие Елизавету итальянские князья Дориа, Одескальчи, Пиано, а также другие представители не менее знатных родов восхищаются императрицей как очаровательной женщиной и очень искусной наездницей. В свою очередь, Елизавета также очень довольна этим выездом на охоту, хотя и считает, что условия для верховой езды здесь хуже, чем в Австрии.

К концу пребывания Елизаветы в Италии выясняется, что все опасения Франца Иосифа, связанные с неспокойной обстановкой в итальянских провинциях империи, оказались необоснованными, все обошлось без происшествий. Из Рима императрица направляется сразу в Офен, что становится еще одним поводом для недовольства при венском дворе. Незадолго до этого здесь уже были возмущены решением Елизаветы увеличить жалование Иды Ференцы с одной тысячи восьмисот до трех тысяч гульденов и дополнительно выплачивать ей деньги на пользование экипажем. Дело прежде всего в том, что придворные видят в ней орудие воздействия на императрицу со стороны графа Андраши. Ее дочь Валерия уже получает такое воспитание, под влиянием которого она постепенно становится похожа на маленькую «венгерскую принцессу». Елизавета замечает, что в свои два годика это крохотное существо говорит по-венгерски лучше, чем по-немецки, и почти все понимает.

В июне императрица возвращается в Ишль. Здесь она ведет спокойный деревенский образ жизни, изредка нарушаемый такими безобидными развлечениями, как представление с участием дрессированных собак и лошадей и т. п. Неожиданно приходит известие о резком обострении отношений между Пруссией и Францией, из-за чего Францу Иосифу приходится отложить свою поездку в Ишль. «Только бы не было новой войны, — пишет супругу встревоженная императрица, — это стало бы большим несчастьем для всех нас». Однако Франц Иосиф объясняет супруге, что на самом деле все обстоит не так плохо, как ей кажется. По его мнению, было бы хорошо, если бы Франция проучила высокомерных пруссаков. Император также считает, что сейчас настал самый благоприятный момент для этого. В конце концов ему удается переубедить Елизавету, которая вслед за венским двором, с 1866 года враждебно настроенным по отношению к Пруссии, лелеет надежду на победу французов в начинающейся войне. Правда, теперь ей приходится отказаться от поездки к родным в Баварию — в сложившейся обстановке об этом не может быть и речи. Но и оставаться в Ишле она не хочет ни под каким видом, потому что в этом случае ей пришлось бы провести все лето в обществе свекрови, что для нее совершенно неприемлемо. К тому же в это неспокойное время она не хотела бы находиться вдали от железных дорог, а значит и от всех приятных и неприятных новостей. Поэтому она останавливает свой выбор на местечке Нойберг, расположенном в пяти часах езды от местонахождения императора. Так же, как и ее мать, Елизавета озабочена судьбой своих братьев Людвига и Карла Теодора, отправившихся на войну, и невольно ломает голову над тем, не стали ли ее братья убежденными сторонниками Пруссии. Сообщение о битве при Саарбрюккене истолковывается Францем Иосифом как большая победа Наполеона, и он спешит поделиться радостью с супругой. Получив телеграмму от мужа, Елизавета с удовлетворением отмечает: «Похоже, что французы, по крайней мере, удачно начали эту войну. Кстати, эта битва действительно так важна для исхода войны? Хотелось бы знать, что думают об этом сами пруссаки». В течение нескольких следующих дней император продолжает получать и передавать супруге сообщения, свидетельствующие об успехах французов, и в нем крепнет надежда на то, что Франция выстоит в войне с Пруссией.

«Если дело пойдет так и дальше, — пишет ему в ответ Елизавета, — то пруссакам вскоре придется отступить до самого Берлина. Мне давно не терпится услышать твое мнение о происходящем непосредственно из твоих уст. Умоляю тебя, приезжай поскорее». Однако через некоторое время события в войне принимают иной оборот: Вейсенбург, Вёрт, Шпихерн, Марс ла Тур — все это названия населенных пунктов, в сражениях при которых Пруссия одерживает убедительные победы. При венском дворе царит глубокое разочарование, ведь здесь уже всерьез подумывали о том, чтобы при благоприятном стечении обстоятельств вступить в войну на стороне Наполеона. А теперь, когда одно за другим приходят сообщения об успехах Пруссии в войне, придворные не на шутку испуганы тем, что после победы над Францией пруссаки могут вновь повернуть штыки против Австрии и на сей раз разгромить ее окончательно. «Но мы ведь еще продержимся хотя бы несколько лет, пока до нас дойдет очередь, не так ли?» — спрашивает мужа встревоженная Елизавета. Больше всех потрясена эрцгерцогиня София, которая на склоне лет получает еще одно доказательство того, что всем ее честолюбивым планам объединения Германии под эгидой Австрии не суждено осуществиться. Положение усугубляется также предстоящим аннулированием конкордата, в подписании которого была и ее большая заслуга. Находясь в подавленном настроении, она жалуется юному кронпринцу на тяжесть обрушившихся на страну бед и, в частности, замечает: «Я очень рада тому, что на этот раз Бавария сумела отличиться, однако я не могу не выразить искреннего сожаления по поводу того, что близкие к нам по происхождению баварцы не поступили точно так же еще в шестьдесят шестом году, ибо тогда им не пришлось бы отчаянно бороться и проливать кровь за свою независимость и самостоятельность». Вскоре события приобретают еще более трагический оборот. 1 сентября капитулирует Седан, Наполеон попадает в плен, 4 сентября в Париже провозглашается республика, и императрице Евгении приходится, сломя голову, бежать из Франции. Франц Иосиф до глубины души потрясен разразившейся катастрофой и называет «совершенно незаслуженным военное счастье короля Пруссии с его высокомерием, жадностью и мнимым величием». В ответном письме супругу Елизавета подчеркивает: «Сообщение о провозглашении Франции республикой не явилось для меня неожиданностью, скорее наоборот, я удивляюсь тому, что это не случилось раньше. Надеюсь, что в следующем письме ты сообщишь мне подробности бегства императрицы Евгении, меня они очень интересуют…»

Ужасная война и ее трагические последствия глубоко волнуют эрцгерцогиню Софию и она искренне сочувствует Луи Наполеону и его супруге. Воспоминания о событиях войны 1866 года настолько живы в памяти матери императора, что она совсем забывает о том, какой вред в 1859 году Наполеон причинил Австрии, а также о его роли в драматической истории гибели ее сына, императора Мексики. По-видимому, все дело в том, что поражение в битве при Кениггреце, наряду со многими другими последствиями, подорвало ее влияние на императора и на министров австрийского правительства, а с этим она, будучи очень честолюбивой женщиной, не может смириться даже в преклонном возрасте.

Происходящие события неожиданным образом отразились и на судьбе баварских родственников Елизаветы. 20 сентября происходит вторжение армии объединенного Итальянского королевства в Рим. В результате король и королева Неаполя, которые, находясь в Риме, плели нити заговора против Италии, вынуждены спасаться бегством. Отныне им приходится скитаться по разным странам в надежде на то, что когда-нибудь они смогут вернуться на трон в Неаполе. Итак, исход войны предрешен, и императрица полагает, что вскоре должен наступить мир. В глубине души она даже немного гордится успехами Пруссии в войне с Францией, главным образом потому, что в ней отлично зарекомендовали себя ее земляки баварцы. Во всяком случае теперь можно с полной уверенностью сказать, что в противостоянии между Пруссией и Францией Австрия больше не примет никакого участия. У Елизаветы появляется надежда на то, что вскоре она сможет вместе с детьми спокойно отправиться в Меран.

Поездка императрицы через Зальцбург, Куфштейн и Инсбрук, в котором Елизавета еще ни разу не была, напоминает триумфальное шествие. На протяжении всего пути по вечерам на вершинах холмов горят костры. Во время роскошного приема, ожидающего Елизавету на вокзале в Инсбруке, императрица замечает большую собаку и тут же отдает все свое внимание человеку, который ведет ее на поводке. Она делает многозначительный жест в его сторону, и уже на следующий день собака принадлежит ей. В Меране Елизавета останавливается на вилле Трауттмансдорф, все стены которой увешаны старинным оружием и портретами предков знаменитого дворянского рода. Как утверждает четырнадцатилетняя Гизела в письме к своему брату Рудольфу, в этом доме можно было бы запросто играть в привидения.

Вскоре в Меран приезжают король и королева Неаполя, а вслед за ними и супруги Алансон. Императрица очень внимательно относится к своим сестрам, особенно к Марии, с которой ее сближает не только поразительное внешнее сходство, но и совпадение многих черт характера и даже политических взглядов. Нежный и немного задумчивый взгляд миндалевидных глаз Марии оказывает чарующее воздействие на окружающих, в том числе и на саму Елизавету, известную своим неравнодушным отношением к красоте в любых ее проявлениях. Между тем создается впечатление, что сестры императрицы в свою очередь стараются быть похожими на нее, подражают ей во всем: в походке, в манерах, в одежде и даже в некоторых привычках. Это относится и к герцогине Алансонской, несмотря на то, что Елизавета значительно выше ее ростом и более стройна. В своем стремлении быть похожей на старшую сестру королева Неаполя зашла настолько далеко, что даже приобрела себе собаку такой же породы и роста, как у Елизаветы, и надела на нее такой же ошейник. Король Неаполя, глядя на это, лишь снисходительно улыбается, потому что его волнуют совсем другие проблемы. После бегства из Рима им владеет чувство покорности судьбе, которая за последние годы нанесла ему несколько весьма чувствительных ударов. И теперь он полагает, что ему больше не стоит рассчитывать на возвращение королевского трона. Что касается Елизаветы, то она в отсутствие своих лошадей совершает пешие прогулки продолжительностью до 4–5 часов, при этом обычно шагает так быстро, что несчастные придворные дамы едва поспевают за ней.

Победоносный для прусского короля исход войны с Францией влечет за собой множество различных последствий, одно из которых — кардинальное изменение политики Австрии по отношению к Пруссии. Отныне не приходится и мечтать о реванше за поражение в войне 1866 года. Убедительным доказательством того, что Франц Иосиф и его министр иностранных дел смирились с новым положением дел, служит визит в Вену императора Вильгельма 11 августа 1871. Кронпринц Рудольф, также находящийся в Ишле, начинает постепенно приобщаться к делам взрослых членов семьи. Правда, пока его больше всего интересуют естественные науки, и он искренне сочувствует тем, кто относится к этому равнодушно. Ему особенно нравится наблюдать за животными и их повадками. Но, в отличие от матери, которая любит их до самозабвения, постоянно общается с ними и никогда не причиняет им вреда, Рудольф в свои двенадцать лет только и делает, что стреляет по всему, что двигается по земле и летает по небу. Его воспитатели не препятствуют ему в этом, так как полагают, что сын такого заядлого охотника как император Франц Иосиф просто обязан с ранних лет всерьез заниматься охотой. Вместе с тем очевидно, что увлечение «стрельбой по живым мишеням» в столь юном возрасте не может не сказаться отрицательно на формировании душевных качеств кронпринца. Сохранились рисунки, сделанные его рукой, на которых Рудольф изображает самого себя стреляющим в птицу на дереве, в зайцев или куропаток, причем на каждом рисунке имеется большое красное пятно, обозначающее кровь подстреленного животного. Елизавета тоже не может ничего с этим поделать, так как ее уже давно фактически отстранили от воспитания сына. В середине марта она возвращается из Мерана и через пять дней едет в Офен, где на вокзале ее встречают жена эрцгерцога Иосифа эрцгерцогиня Клотильда и некая графиня Мария Фестетикс. «Кто эта дама?» — спрашивает императрица. Эрцгерцогиня сообщает ей, что это новая придворная дама, которую рекомендовали Деак и Андраши. Они характеризуют графиню, как на редкость умную и благонамеренную женщину, воплощающую в себе лучшие черты венгерской аристократки. По их словам, им хотелось бы иметь при дворе такого надежного друга и пламенного патриота Венгрии.

Графиня Фестетикс очарована обликом императрицы. «Она так прекрасна, — записывает графиня в своем дневнике, — как только может быть прекрасна женщина. Царственное величие сочетается в ней с милой женственностью. А голос — такой нежный и проникновенный! И глаза поистине неземной красоты!» Императрица долго и очень доброжелательно беседует с Марией Фестетикс, в основном о друзьях графини Деаке и Андраши, одновременно и ее друзьях. 19 марта эрцгерцогиня устраивает большой званый обед, на котором Елизавета появляется в лиловом платье с вырезом, с ниспадающими до самой талии роскошными волосами. Графине порой кажется, что императрица чем-то напоминает лилию и выглядит временами то как юная дева, то как зрелая женщина. Однажды в разговоре со своим племянником графом Густавом Бельгарде, генерал-адъютантом императора, одним из единомышленников эрцгерцогини Софии, она вдруг слышит нелестные слова об императрице. Она обращается к нему с просьбой больше никогда в ее присутствии не говорить ничего подобного, но граф лишь высокомерно смеется. Этот крайне неприятный эпизод оставляет в ее душе горький осадок, отныне постоянно напоминающий ей, даме, получившей хорошее, но провинциальное воспитание, о жестоких нравах, царящих при дворе его императорского величества. Графиня, лишь недавно попавшая в удушливую атмосферу придворной жизни, в свои тридцать три года еще способна непредвзято судить о том, свидетельницей чего она становится. «Здесь достаточно много людей веселого нрава, — отмечает она в своем дневнике, — таких как Андраши, Этвеш и прежде всего мой милый старик Деак. Есть вполне добропорядочные личности и просто любезные собеседники, светские щеголи, болтуны и скучающие бездельники, красивые и просто симпатичные женщины, дамы, достойные всяческого уважения, и заурядные сплетницы, друзья и подруги, кузены и кузины, а также прочие родственники всех мастей. И вся эта мешанина гордо именуется «большим светом». После двух встреч с Марией Фестетикс в Будапеште Елизавета проникается большим уважением к нестандартно мыслящей графине, в чем признается Дьюле Андраши. А когда в июле княгиня Хелене Таксис выходит замуж, Елизавета предлагает графине занять ее место. Мария Фестетикс колеблется, и тогда 4 июля 1871 года к ней приходит Андраши, который настаивает на ее согласии: «Отбросьте все сомнения и примите предложение императрицы. Это ваш долг перед родиной, во имя которой вы обязаны принести себя в жертву. Господь наделил вас мудростью и благоразумием, поэтому вы не можете не понять, что императрице крайне необходимы преданные люди в ее окружении». Однако графиня все еще находится во власти сомнений. «А вы уверены, что она этого заслуживает?» — неожиданно спрашивает Мария Фестетикс у Андраши, который от изумления не сразу находит нужные слова для ответа, а лицо его собеседницы при этом покрывается легким румянцем. «Ну как вам такое могло прийти в голову?» — наконец произносит Андраши в слегка укоризненном тоне. Чуть помедлив, графиня откровенно рассказывает ему все, что она слышала об императрице при дворе и, в частности, из уст графа Бельгарде. Выслушав ее, Андраши предпринимает еще одну попытку переубедить Марию Фестетикс: «Вы ведь считаете меня своим другом, не так ли? Тогда должны внять моему совету и дать согласие на предложение Елизаветы. Это очень умная, благонамеренная и честная женщина. Ее недруги не могут простить ей любви к нашей родине, а это означает, что, служа императрице, вы одновременно будете служить и своему народу. Соглашайтесь, умоляю вас. Кстати, Деак придерживается точно такого же мнения. Кроме того, от таких предложений просто не принято отказываться». Против этих аргументов графине нечего возразить, и вскоре она принимает предложение Елизаветы.

В октябре 1871 года Елизавета вместе с Валерией отправляются в Меран, однако кронпринца Рудольфа снова не отпускают с матерью. Вместо своей придворной дамы Лили Ханьяди, вышедшей замуж, императрица берет с собой графиню Людвигу Шаффгоч, женщину приятной наружности, хотя и очень маленького роста. «Самое привлекательное в ее облике, — полагает Елизавета, — глаза и маленькие черные усики». Новой придворной даме очень скоро приходится испытать на себе пристрастие ее госпожи к «небольшим прогулкам», как называет императрица свои многочасовые изнурительные походы. С одной из таких «прогулок» Мария Фестетикс возвращается еле живая и потом долго не может прийти в себя. Она с иронией относится к явно преувеличенной озабоченности Елизаветы здоровьем маленькой Валерии. И в самом деле, императрица в этом явно перегибает палку. Малейшее недомогание дочери, например, кровотечение из носа, приводит ее в полное отчаяние. Услышав о каком-нибудь появившемся в округе заболевании, Елизавета буквально трепещет от страха, что Валерия тоже может заразиться. Так было и в том случае, когда в конце ноября, накануне приезда в Меран императора Франца Иосифа, в Вене зарегистрировали несколько случаев заболевания скарлатиной. Елизавета опасается, что кто-нибудь из ближайшего окружения супруга может занести инфекцию в ее дом. «У нас здесь довольно тесно, — делится она опасениями с Францем Иосифом, — так что ты без труда можешь себе представить, что произойдет, если кто-то из нас заразится этой болезнью… Мне очень нелегко писать об этом, но я уверена, что было бы отнюдь не лишней предосторожностью, если бы ты отложил свой приезд к нам…» Итак, император остается дома и в очередном письме спрашивает у Елизаветы, какой подарок хотела бы она получить ко дню своих именин. Этот день в семье императора всегда отмечают не менее торжественно, чем день рождения императрицы, прежде всего потому, что последний совпадает с празднованием Рождества. На свой вопрос Франц Иосиф получает совершенно неожиданный ответ: «Ты спрашиваешь, какой подарок доставил бы мне радость ко дню именин. Пожалуй, это мог бы быть либо детеныш королевского тигра (в берлинском зоопарке их целых три), либо медальон. Но больше всего мне хочется, чтобы ты исполнил мою давнюю мечту об открытии в Вене еще одной психиатрической больницы. Тебе решать, какое из трех моих желаний ты можешь выполнить…» И это вовсе не шутка, совсем наоборот, Елизавета давно и всерьез интересуется всем, что касается несчастных умалишенных. В Вене уход за ними поставлен из рук вон плохо, поэтому императрица уже не раз пыталась сделать что-нибудь, чтобы облегчить их участь. Для этого нужно много денег, и супруга императора использует любую возможность, чтобы напомнить Францу Иосифу о своем желании, пусть даже и таким оригинальным образом.

Тем временем в отсутствие Елизаветы исполняется еще одно ее заветное желание. 9 ноября новым министром иностранных дел вместо Бейста становится Дьюла Андраши. Решение императора выглядит вполне логичным на фоне итогов войны 1870/71 годов. Совершенно очевидно, что за этим стоит отказ от любых попыток взять реванш у Пруссии за поражение при Кениггреце и желание добиться примирения с новой Германией, что особенно необходимо еще и в силу напряженных отношений между Австрией и Россией. Елизавета одна из первых поздравляет Андраши с новым назначением. Аккредитованные в Вене дипломаты, например, прусский посланник Вертер, характеризуют Андраши как умного и энергичного человека, однако считают, что как государственный деятель он дилетант, прежде всего из-за своей неспособности смотреть на политические проблемы шире, чем того требуют интересы его родной Венгрии. Кроме того, данное назначение единодушно расценивается как недружелюбный шаг в отношении России: ей вряд ли хочется видеть на посту главы внешнеполитического ведомства Австрии одного из вождей венгерского восстания 1848 года, к подавлению которого причастна и Российская империя. Если Елизавета воспринимает это событие как свой личный триумф, большая часть венского двора испытывает более чем противоречивые чувства. Многие расценивают назначение Андраши как очередной шаг на пути усиления венгерского влияния в империи и за ее пределами, а всю вину за это, естественно, возлагают на Елизавету. Они убеждены, что императрица уже не ограничивается тем, чтобы вводить в свое ближайшее окружение как можно больше венгерских аристократов, но и употребляет все свое влияние на супруга, чтобы добиться назначения выходцев из Венгрии, в том числе и с таким прошлым, как у Андраши, теперь уже на высшие государственные должности.

В самом деле, кроме графини Шаффгоч и недавно назначенной обергофмейстерши графини Марии фон Гес, вдовы графа фон Гес, урожденной графини Вельзерсгеймб, весьма любезной, неглупой, тактичной и добропорядочной дамы, в ближайшем окружении императрицы не осталось ни одной женщины австрийской национальности. Более того, в дополнение к венгерскому барону Нопча и Иде Ференци императрица вводит в узкий круг особо доверенных лиц еще и графиню Марию Фестетикс, которая 21 декабря приступает к исполнению своих обязанностей. Императрица встречает ее в своей комнате, одетая в синее платье, с огромным догом, сидящим у ее ног. Первыми словами Елизаветы, обращенными к графине, были следующие: «Ну что ж, я надеюсь, что мы найдем с вами общий язык». В разговоре с Марией императрица много шутит, затрагивает самые разные темы и, как бы между прочим, замечает: «Андраши очень хорошо отзывался о вас, особенно о вашей честности и откровенности. Хочется верить, что и у меня сложится такое же впечатление. Говорите мне откровенно все, что сочтете нужным. За ответами на любые вопросы обращайтесь тоже только ко мне. Не верьте никому из тех, кто думает обо мне плохо, а таких здесь предостаточно. Не спешите обзаводиться подругами. Впрочем, на Иду Ференци вы можете уже сейчас положиться во всем. Она не придворная дама, да я и не хочу, чтобы она слишком близко общалась с этими не в меру любопытными субъектами. Что касается вас, то со слов Андраши я знаю о вашем твердом характере. 27 декабря я уезжаю. Вы поедете со мной». Императрице нельзя отказать в ясности и четкости суждений. В них есть все: печаль и радость, юмор и абсолютная серьезность. На Марию Фестетикс речь Елизаветы производит неизгладимое впечатление. Она теряется в догадках относительно того, что ждет ее на службе у этой очаровательной женщины и величавой императрицы…