В Вене император встречает Елизавету на вокзале. Весь его вид свидетельствует о радости встречи. Но супругам суждено недолго пробыть вместе без помех. Русская великая княгиня Владимира, направляющаяся в Италию на лечение, заезжает на несколько дней в Вену. Она рассказывает ужасные вещи про жизнь в Санкт-Петербурге, где, по ее словам, и после убийства царя бал правят анархисты всех мастей, от террора которых не застрахованы ни члены царской семьи, ни высшие государственные чиновники. «Когда мой муж выходит из дома, у меня нет никакой уверенности в том, что он вернется живым», — признается княгиня. Во время ее беседы с Елизаветой происходит смена караула у входа во дворец. Русская гостья замечает большое скопление народа на дворцовой площади и с тревогой в голосе спрашивает: «Чего хотят эти люди?» — «Они просто пришли полюбоваться на церемонию смены караула». В другой раз она видит, как император в сопровождении только своего адъютанта едет в экипаже в Шенбрунн, и с удивлением спрашивает: «А где же охрана?» — «Никакой охраны не нужно, народ рад видеть своего императора». — «Какая счастливая страна! Как я Вам завидую!».

После возвращения из Англии Елизавета и на родине занимается верховой ездой с заметно меньшим рвением, чем раньше. Вместо этого она совершает очень продолжительные пешие прогулки быстрым шагом, во время которых ее сопровождают графиня Фестетикс и изредка ландграфиня Фюрстенберг. Только эти две дамы из ближайшего окружения императрицы способны выдержать огромную физическую нагрузку, которая обрушивается на них по воле их госпожи. Правда, им это тоже дается нелегко. После одной из таких прогулок, больше напоминающих пробежки, Мария Фестетикс признается: «Еще несколько шагов, и я бы, наверно, умерла!»

В апреле императрица охотится в Гединге, а на обратном пути узнает от Марии Фестетикс печальную новость: знаменитая цирковая наездница Эмилия Луассет погибла во время выступления на манеже. Графиня нарочно очень подробно рассказывает Елизавете об обстоятельствах гибели ее любимицы в надежде, что госпожа станет вести себе в седле более осторожно. Однако в этом предостережении уже нет нужды, императрица и без того стала ездить верхом гораздо меньше и осмотрительнее. Зато 23 апреля она вновь отправляется на длительную пешую прогулку в сопровождении не только Марии Фестетикс, но и флигель-адъютанта профессора фон Геммингена. Елизавета нарочно шагает как можно быстрее, чтобы подвергнуть профессора настоящему испытанию на прочность. По возвращении флигель-адъютант не может удержаться от похвалы в адрес императрицы: «Я преклоняюсь перед Вами, Ваше величество, Ваша выносливость делает Вам честь. Можете мне поверить, я охотник и поэтому знаю, что говорю».

В июне во время традиционного отдыха на родине в Баварии императрица предпринимает попытку пройти пешком из Фельдафинга в Мюнхен. В течение четырех с половиной часов она шагает без передышки, оставив далеко позади свою свиту, однако и ей на этот раз не удается дойти до цели. В Ишле прогулки продолжаются, хотя путешествие по здешним горам требует от Елизаветы и ее приближенных еще больших усилий. Побывавший 9 августа в Ишле восьмидесятилетний германский император честно признается: «Увы, Ваше величество, моя затянувшаяся юность уже не позволяет мне передвигаться с такой прытью».

На сентябрь намечена поездка императора в Триест и Далмацию, где еще не улеглись страсти, связанные с недавним подавлением народных волнений. При дворе все считают эту затею чрезвычайно опасной из-за реальной угрозы покушения на жизнь Франца Иосифа. Император хочет ехать один, но Елизавета, верная привычке быть рядом с мужем в трудную минуту, настаивает на том, чтобы сопровождать супруга в этой поездке. Вскоре выясняется, что разговоры о террористах, угрожающих жизни императора, не лишены оснований. Австрийскому посольству в Риме становится известно, что, по меньшей мере, двое заговорщиков-итальянцев выехали 14 сентября в Триест. На следующий день при попытке пересечения границы удается арестовать одного из них, судя по всему, самого опасного и фанатичного. Несмотря на это, угроза террористического акта против австрийского императора сохраняется.

Тем временем императорская чета 16 сентября прибывает в Мирамар, а уже 17 сентября ее встречают в Триесте. Разговоры о покушениях заставили насторожиться не только императора и его супругу, но и их окружение: все озираются по сторонам и возбужденно переговариваются друг с другом. На следующее утро Франц Иосиф собирается в одиночку посетить солдатские казармы и военный госпиталь, но Елизавета вновь уговаривает его взять ее с собой. В экипаж императрица садится вместе с собакой по кличке «Плато» слева от императора под предлогом того, что с правой стороны нещадно палит солнце. На самом деле она поступает так потому, что, как ей кажется, справа императору угрожает меньшая опасность. В свою очередь, император распорядился ограничить до минимума сопровождающую его свиту. «Я не хочу, чтобы вместе со мной подвергалось опасности слишком много ни в чем не повинных людей», — признается он Марии Фестетикс. К счастью, все заканчивается благополучно.

Вечером того же дня на пароходе «Берениче», принадлежащем компании «Ллойд», должен состояться бал в честь императорской четы. Как назло, после полудня погода безнадежно испортилась, поднялся ураганный ветер и начался проливной дождь. С пристани до парохода, стоящего на рейде, приходится добираться сначала в небольшом барке, а затем на празднично украшенной канонерской лодке «Люцифер». Неприятности начинаются уже на барке, который раскачивается на волнах так, что, кажется, вот-вот зачерпнет воду бортом. Из попытки надежно пришвартоваться к канонерской лодке вблизи трапа ничего не выходит, поэтому императорской чете и свите приходится прыгать на борт лодки, рискуя в любой момент сорваться в бушующие волны. Аналогичная история происходит при попытке пришвартоваться к пароходу, на котором уже все готово к торжеству. Непогода разыгралась настолько, что теперь уже нет никакой возможности даже перепрыгнуть на борт парохода, к тому же на «Берениче» внезапно обнаружена опасная течь. Короче говоря, штатгальтеру Триеста, отвечающему не только за организацию праздника, но и за безопасность императора, удается с большим трудом перебраться с парохода на «Люцифер» и уговорить Франца Иосифа отказаться от дальнейших попыток взойти на борт «Берениче». Затем канонерская лодка медленно разворачивается и берет курс на пристань, с которой еще совсем недавно императорская чета отправилась в это короткое, но оказавшееся очень опасным морское путешествие.

По возвращении в Геделле Елизавета делится с Валерией впечатлениями от поездки и при этом, как бы заново, переживает весьма рискованные приключения в Триесте, которые теперь кажутся ей иногда страшным сном. Однако вскоре за повседневными занятиями верховой ездой и пешими прогулками она забывает о пережитых волнениях и опасностях. По рекомендации доктора Видерхофера, считающего, что ландграфиня Фюрстенберг, как, впрочем, и графиня Фестетикс, нуждаются в отдыхе и восстановлении сил после изнурительных пеших прогулок с императрицей, Елизавета подбирает себе еще одну придворную даму, Шаролту фон Майлат из Венгрии. Кроме того, у императрицы появляется увлечение фехтованием, которому она с каждым днем уделяет все больше внимания. Под руководством приглашенного специально для этой цели тренера она очень скоро добивается таких больших успехов, что даже тренеру стоит немалых усилий одержать победу в поединке с ученицей.

Свой ежегодный «отпуск» императрица намерена в этот раз провести в Баден-Бадене. Она берет с собой своих лошадей и по прибытии на место целыми днями находится в движении. При этом ее все чаще сопровождает Валерия, которая в свои пятнадцать лет уже испытывает унаследованную от матери потребность в постоянных физических упражнениях. Правда, это пока не относится к традиционным пешим прогулкам Елизаветы, которые продолжаются иногда по шесть-семь часов. С наступлением лета императрица вновь отправляется на родину в Баварию, где ей наконец-то удается осуществить свою давнюю мечту и пройти пешком из Мюнхена в Фельдафинг за семь часов. Ей по-прежнему не дают покоя слухи о все больших странностях в поведении короля Людвига II, которые усилились после внезапной кончины 13 февраля 1883 года в Венеции его любимца Рихарда Вагнера. На фоне недавней изоляции принца Отто, признанного умалишенным, у Елизаветы невольно возникают тревожные мысли о будущем Баварии и ее собственной семьи, состоящей в довольно близком родстве с баварским королем.

В июле Елизавета возвращается в Ишль. В прогулках по здешним горам ее по-прежнему сопровождают ландграфиня Фюрстенберг, графиня Фестетикс и Шаролта фон Майлат, однако теперь императрица берет с собой слуг со специальными носилками, напоминающими кресла. Разумеется, не для себя, а для своих придворных дам. Себя Елизавета по-прежнему не жалеет и увеличивает продолжительность прогулок до восьми — восьми с половиной часов. При этом она почти ничего не ест и только пьет много молока. Такие нагрузки со временем становятся непосильными и для самой Елизаветы, которая все больше теряет в весе, покрывается бледностью и начинает жаловаться на боли в ногах. Поневоле ей приходится уменьшить интенсивность своих пеших прогулок, однако вместо этого она вновь начинает больше ездить верхом.

Между тем, ее дочь Валерия начинает все чаще задумываться над своей жизнью и над отношениями с родителями. Она очень любит мать, однако не разделяет ее чрезмерных симпатий к Венгрии. Более того, Валерия очень неохотно исполняет просьбу матери разговаривать с ней и даже с отцом только по-венгерски. Кстати, отца она понимает лучше, чем мать, и каждый раз, когда оказывается в его обществе, у нее возникает ощущение, что рядом с ней находится человек, который думает и чувствует то же, что и она. Она уже готова попросить у него разрешения разговаривать с ним по-немецки, но боязнь обидеть этим мать удерживает ее. После того как 2 сентября 1883 года у кронпринцессы Стефании рождается дочь, Валерия с матерью едут в Лаксенбург, чтобы навестить нового члена императорской фамилии. Супругу кронпринца, которая очень переживает из-за рождения не сына, а дочери, они застают в слезах, однако Рудольф успокаивает ее: «Ничего страшного не произошло, даже наоборот, девочки обычно мягче и добрее».

В апреле 1884 года, убедившись в необходимости сделать что-нибудь для поправки своего здоровья, Елизавета вместе с Валерией отправляется на отдых и лечение в Амстердам. Здесь она обращается к знаменитому доктору Метцгеру с жалобой на сильные боли в ногах. Доктор, явно не желающий терять такую важную пациентку, как бы невзначай сообщает императрице, что если она немедленно не согласится пройти у него специальный курс лечения, вполне может случиться так, что она на всю жизнь останется калекой. Вслед за этим собирается консилиум врачей, на котором другой врач из Гейдельберга пытается опровергнуть диагноз Метцгера. Но Елизавета все-таки дает согласие пройти шестинедельный курс лечебного массажа при условии, что ей разрешат и дальше предаваться ходьбе, верховой езде и фехтованию. При этом ей, правда, приходится отправить домой вместе с ландграфиней Фюрстенберг и дочь Валерию.

В отсутствие матери Валерия наконец-то решается обратиться к отцу с просьбой разрешить ей разговаривать с ним по-немецки, но даже эту просьбу она на всякий случай произносит на венгерском языке. На это отец отвечает со снисходительной улыбкой: «Ну конечно, если хочешь, говори по-немецки». Тем временем в середине июля Елизавета прибывает в Фельдафинг. Она хорошо загорела, неплохо выгладит и лишь нервничает по-прежнему больше, чем обычно. Лечение у доктора Метцгера не прошло бесследно, во всяком случае ему удалось убедить императрицу в необходимости регулярного и полноценного питания, без которого он не может поручиться за ее здоровье. Метцгеру удалось добиться того, чего долго и безуспешно пытались достигнуть родственники и лучшие друзья Елизаветы: императрица перестала мучить себя голодом во имя сохранения стройной фигуры.

Чем старше становится Валерия, тем более близкие отношения складываются у нее с матерью. Она не может не замечать, что между ними много общего, включая любовь к стихосложению. Однажды Валерия записывает в своем дневнике: «Недавно мама пожаловалась мне, что окружающие не способны оценить по достоинству ее поэтическую натуру, и тогда я предложила ей выразить свои чувства в стихах». Елизавете предложение дочери кажется интересным. В самом деле, ей идет уже сорок седьмой год, но за последние тридцать лет она не сочинила почти ни одного стихотворения. Императрица берет себе это на заметку в надежде в скором времени вернуться к этому вопросу и откровенно радуется взаимопониманию с дочерью. Когда вскоре в гости к родителям приезжает Гизе-ла с супругом Леопольдом, Франц Иосиф сразу отмечает, что мать предпочтительней общается с Валерией.

Осенью Елизавета снова приезжает на некоторое время в Геделле и в Офен. Здесь она принимает 11 ноября румынскую королеву Кармен Сильву, очень милую и приятную в общении женщину. Королева тоже предлагает императрице писать стихи, называя их «отличным громоотводом». Валерия с симпатией относится к гостье, но ей не нравится, что королеву везде и всюду сопровождает Дьюла Андраши. В ее душе просыпается ненависть к этому человеку, и ей кажется, что тот испытывает по отношению к ней такие же чувства. После отъезда гостей императрица возвращается в Вену в самый разгар театрального сезона. Но, если сама Елизавета бывает в театре сравнительно редко, то Франц Иосиф и другие члены императорской фамилии не пропускают почти ни одного спектакля. В ноябре 1883 года труппа императорского театра пополнилась новой актрисой по имени Катарина Шратт, которая очень нравится Францу Иосифу своей открытостью и естественностью. Он находит в ней некоторое сходство со своей супругой, с той лишь разницей, что Катарина проще и непритязательнее, чем Елизавета, и, что самое главное, актриса всегда безмятежно радуется жизни и понятия не имеет о том, что такое тоска и меланхолия. Во всяком случае, такое впечатление о Катарине складывается у императора на основании наблюдений за ней на сцене, поскольку лично он с ней еще не знаком. В отличие от отца кронпринц Рудольф не находит в новой актрисе ничего особенного, такие женщины не в его вкусе.

В марте 1885 года Елизавета вынуждена вновь отправиться на лечение к доктору Метцгеру, но на этот раз без Валерии, в сопровождении только одной придворной дамы она едет в Голландию. Под влиянием разговоров с Валерией и с королевой Сильвой, а также под впечатлением от поэзии Генриха Гейне и Гомера, которых она запоем читала в последние дни, в ней пробуждается поэтический дух ее юности. Важнейшими темами ее сочинений становятся море и подвиг легендарного Ахилла. Незадолго до этого по ее распоряжению в Мирамаре на берегу моря была установлена копия статуи «Умирающий Ахилл» работы скульптора Гентериха. Скорее всего именно этот образ вдохновил императрицу написать следующее стихотворение:

Стоя на веранде арендуемой ею виллы в Зандфорте, Елизавета восхищается и бушующим морем, когда многометровые волны с шумом разбиваются о волнорезы, и спокойной морской гладью, в которой как в зеркале отражается бескрайнее голубое небо. Случайно оказавшийся поблизости подрядчик советует императрице построить неподалеку от виллы собственный дом, в котором она могла бы из года в год наслаждаться открывающимся отсюда видом.

В море, в далекое море

Влечет меня неведомая сила,

сочиняет Елизавета, и одновременно размышляет над предложением о постройке здесь своей резиденции. Вскоре она приходит к заключению, что не существует на земле такого места, на котором она могла бы задержаться надолго, и пишет стихотворение, озаглавленное: «Ответ подрядчику»:

По возвращении из Амстердама, где Елизавета принимает процедуры у доктора Метцгера, она любит гулять на берегу моря, любуясь восходом или закатом солнца. Она не перестает восторгаться красотой моря и его постоянно меняющимся обликом. Этот мотив она кладет в основу многих своих сочинений:

Елизавета часами наблюдает за гордыми и свободными чайками и временами воображает себя одной из них, легко парящей над морской гладью. При этом она вспоминает Людвига II, который сравнивает себя с орлом, предпочитающим в одиночестве наслаждаться своим могуществом на вершине скалы. Орел как король гор и чайка как королева морей — мысль о сходстве этих образов напрашивается сама собой. Своему кузену она посвящает следующее четверостишие:

В Зандфорте императрица предается романтическим мечтаниям и без труда находит предмет для поклонения. Несколько раз ей попадается на глаза незнакомец, благородная и красивая внешность которого производит на нее глубокое впечатление. Елизавета всегда восхищается красивыми людьми, мужчинами или женщинами, а этот незнакомец, про которого она больше ничего не знает, настолько очаровал ее, что, вернувшись домой, она спешит к столу и выражает свои чувства в стихах:

В тот же день, когда императрица написала это романтическое стихотворение, произошло событие, напомнившее ей о несовершенстве земного бытия. Некий прилично одетый господин, как впоследствии выяснилось, голландец по фамилии Леон Биндсхейден, отодвигает зонтом веер, которым Елизавета, как обычно, прикрывает лицо. Не успела императрица опомниться, как сопровождающий ее детектив задержал странного мужчину. Согласно заявлению этого господина, он не знает императрицу в лицо и всего лишь хотел по привычке взглянуть на лицо женщины, прикрытое веером. Правительство Нидерландов выражает свое сожаление по поводу случившегося, а для Елизаветы этот случай становится небольшим предостережением от присущей ей беспечности, выражающейся в том, что она часто отказывается путешествовать или просто гулять в сопровождении охраны или хотя бы в сопровождения мужчины.

Тем временем сеансы лечебного массажа у доктора Метцгера подходят к концу, и Елизавета принимает решение возвратиться на родину с заездом в Гейдельберг и Фельдафинг. Она подвергает критическому анализу свои стихотворения, написанные в течение последнего месяца, и все больше склоняется к тому, чтобы покончить со стихосложением раз и навсегда. Императрица полностью отдает себе отчет в том, что ее стихотворные опыты весьма далеки от совершенства, поэтому во время одной из лодочных прогулок топит в море большую часть своих последних произведений.

В Гейдельберге императрицу ожидают Валерия, тренер по фехтованию и несколько лошадей. Из Гейдельберга эрцгерцогиня намеревается проехать вместе с матерью в Швейцарию, посмотреть руины замка Габсбург. Но правительство Швейцарии находит это посещение нежелательным. Говорили также, что Франц Иосиф намеревался купить фамильный замок, но имперский Совет не одобрил этого.

Валерия несказанно гордится успехами своей матери в сочинении стихов, ведь это она в свое время подсказала Елизавете идею вернуться к некогда любимому ею занятию. Однако сама императрица по известным причинам уже далека от мыслей о собственном литературном творчестве и вместо этого предается чтению настоящих мастеров. Приехав в конце мая в Фельдафинг, она перечитывает «Илиаду», которую и без того знает почти наизусть. Интерес к поэме Гомера подогревается в ней и сообщениями о сенсационных находках, сделанных Генрихом Шлиманом при раскопках вблизи Трои. 20 июня императрица с дочерьми Гизелой и Валерией посещает замок Людвига II на острове Роз. Но встретить самого короля, чтобы передать ему сочиненное в его честь стихотворение, не удается, потому что Людвига в последнее время почти невозможно застать на месте. Приходится оставить это стихотворение, написанное в Зандфорте, в одной из комнат королевского дворца в запечатанном конверте.

Сентиментальные настроения, по-прежнему владеющие императрицей, заставляют ее вспомнить о забавном приключении на бале-маскараде в 1874 году. С того памятного дня Елизавета больше ни разу не виделась с доверчивым молодым человеком, а начиная с 1876 года, когда ее придворные дамы безуспешно попытались забрать у Фритца Пахера письма императрицы, она уже больше не писала ему. Теперь Елизавета сочиняет стихотворение под названием «Long, long ago» и хочет отправить его Фритцу Пахеру. Но чтобы быть уверенной, что после такого длительного перерыва стихотворение попадет точно по адресу, императрица, вновь воспользовавшись избранным для себя псевдонимом «Габриэла», пишет старому знакомому письмо с просьбой сообщить ей свой точный адрес и прислать свою фотографию. Письмо доходит до адресата и вызывает у него крайнее удивление, смешанное с душевным волнением. Он, правда, готов поверить в то, что это письмо действительно написано госпожой в желтом домино, но одновременно начинает подозревать, что на самом деле он является всего лишь жертвой жестокого розыгрыша. Поэтому он на всякий случай воздерживается от отправки своей фотографии и в ответном письме сообщает лишь свой адрес:

«Вена, 9 июня 1885 года.

Дорогая госпожа в желтом домино!

Трудно представить себе, какое событие в моей жизни могло удивить меня так, как новая весточка от тебя. Сказать, что я был ошеломлен, значит не сказать ничего. Сколько воды утекло за эти одиннадцать лет! Ты, наверняка, все так же неотразимо красива и обаятельна, я же превратился в изрядно облысевшего и вполне благополучного отца семейства, моя жена чем-то напоминает тебя, по крайней мере, в том, что касается роста и фигуры. С нами живет наша славная маленькая дочурка!

Думаю, что теперь, по прошествии стольких лет, ты вполне могла бы сбросить с себя свое желтое домино и внести ясность в самое удивительное и запоминающееся приключение в моей жизни…

Как ты, наверно, уже догадалась, в душе я остался таким же непритязательным и простым немецким парнем со всеми недостатками, которые были свойственны мне в молодости. Я не вижу ничего плохого в нашей переписке, так что можешь спокойно писать мне обо всем, что считаешь нужным сообщить мне. Любая весточка от тебя будет мне только в радость…»

Через некоторое время, а именно 14 октября, Фритц Пахер получает еще одно письмо, на этот раз от госпожи в красном домино, которая, в частности, спрашивает, не найдется ли у него фотографии, на которой он был бы изображен в роли «почтенного, хотя и облысевшего отца семейства» и которую мог бы прислать в следующем письме. В целом письмо выдержано в дружественном духе и не содержит ни малейшего намека на то, что его автор испытывает какое-либо недоверие к адресату. Но по неизвестным причинам Фритц Пахер истолковывает его совершенно превратно, он больше не сомневается в том, что его дурачат, и поэтому его ответ насквозь проникнут раздражением:

«Вена, 22 октября 1885 года.

Уважаемая госпожа в желто-красном домино!.. Я ужасно сожалею о том, что даже через одиннадцать лет ты находишь нужным продолжать со мной игру в прятки. Не сомневаюсь, что если бы ты сейчас сняла с себя свою маску, то это доставило бы удовольствие нам обоим и явилось бы удачным финалом бала-маскарада 1874 года. Теперь же я не вижу смысла в продолжении анонимной переписки.

Твое первое письмо, написанное много лет назад, обрадовало меня, а последнее не вызвало ничего, кроме раздражения. Можешь мне поверить, недоверие всегда глубоко ранит того, кто его не заслуживает. Прощай и не поминай меня лихом!..»

Прочитав это письмо, которое принесла Ида Ференци, Елизавета в сердцах откладывает его в сторону. Она не привыкла к тому, чтобы с ней разговаривали в таком тоне. Ей и в голову не приходит, что данное письмо адресовано не императрице, а лишь незнакомке в маске. Поначалу она даже не может удержаться от гневных слов в адрес автора письма, однако затем все же меняет гнев на милость и с улыбкой говорит подруге: «Ну что ж, значит теперь он просто не получит того, что я придумала для него». Очевидно, императрица имеет в виду стихотворение, которое сочинила специально для данного случая. Как бы то ни было, но последнее письмо от Фритца Пахера остается без ответа.

Императрица Елизавета очень тяжело переживает, что теперь уже лишена возможности столь же беспечно относиться к своему здоровью, как ранее. Наряду с болями в ногах ее мучают и частые головные боли, вследствие чего она не переносит тряску конной езды и поэтому все реже предпринимает прогулки верхом. Прожитые Елизаветой сорок семь лет никак не отразились на ее внешности, но постоянство этих болей сильно сказывается на характере императрицы, мгновенно переходящей к печали.

Тем временем политическое положение на Балканах складывается критически. В силу принятых Берлинским конгрессом постановлений позиция Австрии требует перемен. Граф Калноки все еще стремился по возможности сохранить равновесие в напряженных отношениях с Россией, не обостряя их еще больше активными действиями на Балканах, сторонником которых до сего времени выступал Андраши, не занимающий ныне руководящей должности. Разрешению этих проблем должна способствовать встреча августейшей четы 25 и 26 августа с царем в Кремсиере. Труппа Ишля, поразившая весь свет «Мотом» со Шратт в роли Росл и с Жирарди в роли Валентина, подкрепленная актерским составом городского театра, приглашена в Кремсиер и дает там праздничное представление, после которого императорской чете были представлены известнейшие деятели искусства, среди которых и Катарина Шратт. Супруги дарят актрисе теплые слова похвалы. Из Кремсиера Елизавета возвращается в Ишль, где подолгу гуляет с Валерией. В те дни, когда нельзя совершать больших прогулок, она отправляется, даже если идет проливной дождь, в близлежащий Йанцен, «мамину волшебную гору», как его называет Валерия. Отдых там наиболее приятен Елизавете, она пишет стихи, мечтает, изливая душу дочери, лучшей и ближайшей своей подруге, чей дневник станет впоследствии настоящим зеркалом души и тайных чувств императрицы, так как Валерия ежедневно с необычайной точностью и достойным подражания усердием записывает почти каждое слово, сказанное матерью. Однажды, б сентября, Елизавета ведет свою дочь в горы, в место, и доныне поражающее своей уединенностью. По приказу императрицы, как сюрприз для любимой Валерии, здесь воздвигнута часовня. Под удивительно красивым ликом Святой Марии — первые строки стихотворения Елизаветы:

Елизавета передает своей уже семнадцатилетней дочери продолжение этого стихотворения, которого нет на камне:

Слезы подступают к глазам Елизаветы при мысли, что Валерия когда-нибудь выйдет замуж и покинет ее. «У меня предчувствие, — говорит Елизавета, — что твой старший сын станет кардиналом, а другой — поэтом». Елизавета по-прежнему большую часть времени отдает сочинению стихов, в которых часто подтрунивает над собой. Уповая на волю Бога, она не желает лишь, чтобы весь свет потешался над ней, как над румынской королевой Кармен Сильвой, приславшей Валерии свой портрет, вызвавший немало улыбок. Изображенная на фоне леса в национальном костюме, с растрепанными волосами, королева Румынии смотрится на нем настоящим «синим чулком». «Совсем как актриса», — замечает Елизавета.

9 сентября императрица едет с Валерией и старшей дочерью, гостящей у нее, в охотничьи угодья Айзенэрц, в хижину Радмер. Гизела, в общем и целом, во вкусах, взглядах, чувствах очень отличается от Валерии, но тем не менее сестры отлично ладят, и младшая восхищается Гизелой, являющейся для нее идеалом женщины и матери. Но все же Елизавета и Валерия понимают друг друга гораздо лучше.

А со здоровьем у Елизаветы не все благополучно. Хотя ноги, выполняющие задаваемую им действительно напряженную работу, отказываются ей повиноваться, она думает о том, чтобы в сентябре предпринять большое путешествие по морю. Интерес к находкам Шлимана все еще жив. Мир по-прежнему полон им. Хотя профессиональная наука была только препятствием на пути открывателя, несмотря на насмешки и критику, ему удалось, кроме древней Трои, сделать достоянием общества акрополь Микен и, наконец, великолепный царский дворец Тиринфа. Учитывая семейные симпатии к Элладе и восхищаясь античностью, Елизавета хочет взглянуть на эти раскопки, заодно посетить Константинополь и увидеть Суэц. Итак, 5 октября предпринимается четырехнедельное путешествие на яхте «Мирамар» по восточной части Средиземного и Эгейского моря. Маршрут через Лакрома и Лисса проложен к острову Корфу, чары которого вновь берут в плен Елизавету. Встречает и сопровождает императрицу австрийский консул, барон Александр фон Варсберг, блестящий знаток греческой античности, издавший «Ландшафты Одиссея» — описание и историю острова Корфу, представленного как «мир Одиссея». Она еще не знакома с его книгами, и он обещает немедленно их предоставить. Императрица восхищена экскурсией к островку, у гавани которого, как говорилось в поэме, Нептун в гневе бросил корабль на камни. В память об этом событии там стоит греческая церквушка, обнесенная стеной кипарисов. Печальный безмолвный монах встречает императрицу и ведет ее к могиле, в которую двенадцать дней назад он опустил своего единственного на острове девяностосемилетнего спутника. Далее судно следует мимо Санта-Маура, острова, служащего памятником смерти Сафо, вокруг Греции, через архипелаг Эгейского моря ко входу в Дарданеллы, куда и прибывает «Мирамар» 21 октября.

Тем временем отношения на Востоке обострены и запутаны. Противостояние России и Австрии сказывается на болгарской политике. В Австрии существуют две партии: первая, которой благоволят кронпринц и граф Андраши, желающие энергичных военных действий, и вторая, ведомая министром иностранных дел Калноки, избегающим любого серьезного военного конфликта. «По моему мнению, — можно услышать от кронпринца, - нужно еще многое сделать. Нет конкретных решений, мы намного слабее, чем когда-либо прежде…» Императрица предпринимает морское путешествие на Восток, но время для поездки выбрано крайне неудачно.

Елизавета желает посетить Константинополь, но, учитывая напряженное положение, Франц Иосиф вынужден телеграфировать о том, что, к сожалению, нет возможности ни пройти через Дарданеллы, ни высадиться в Смирне. Итак, будут осмотрены только Троя и руины поселений. В умилении стоит Елизавета перед углублением, которое, по слухам последних лет, считается могилой воспетого во многих стихах Ахилла, являющегося для нее идеалом мужчины, навсегда запечатленным в душе. Хотя ландграфиня Фюрстенберг, сопровождающая императрицу, находит так называемую могилу просто глубокой ямой, выложенной внутри щебнем, Елизавета воспевает ее:

При всем интересе к руинам и памятникам великой исторической эпохи, живое внимание Елизаветы притягивает к себе великолепная голова девушки, поражающая благородством форм и черт лица. Здесь чувствуется античная грация, которую великий художник древности увековечил в камне.

Несмотря на запрет императрицы, корабль вынужден будет зайти в гавань Смирны для пополнения запасов угля. Как огонь по ветру, по городу разносится весть о прибытии Елизаветы. Австрийский консул спешит к предстоящему параду. Выступают военнослужащие и музыканты. Встреча почетной гостьи всколыхнула страну, весь город собрался вместе.

Елизавета требует парадную шлюпку яхты, сажает в нее свою парикмахершу Фейфалик, лодка снует по гавани, и там, где она приближается к земле, ее с восторгом приветствуют. Тем временем в стороне к берегу пристает небольшая барка, из которой незамеченными и неузнанными сходят на берег Елизавета и капитан яхты «Мирамар», одетый в штатское платье. Они безмятежно бродят по всему городу, посещают базар, пьют кофе в закусочной и возвращаются на борт довольными и невредимыми. Таким образом, желание императрицы и императора равным образом удовлетворено.

Далее дорога лежит через Родос, Циперн до Порт-Саида. Консул и придворные дамы, к разочарованию последних, повсюду высылаются вперед, а Елизавета, как и в Смирне, бродит по городам. Случайно встреченные знакомые, как это было на улице Рыцарей Ордена Родоса, полностью игнорируются Елизаветой. Таково ее желание. В Порт-Саиде Елизавета чувствует, что уже сыта путешествием. В своем ироничном стихотворении в стиле Вильгельма Буша она описывает, как чайка Северного моря, прилетевшая к сестре на юг, в жаркий Порт-Саид, не находит в этом городе особенной привлекательности. Песок севера такой же, как и здесь, только тут есть еще и четвероногий верблюд, люди темны и не так добросердечны и спокойны, как в Зандворте, но в высшей степени практичны, даже не носят рубашек, и это кажется немного странным. Стихотворение заканчивается следующим.

Первого ноября «Мирамар» вновь прибывает в гавань одноименного замка. Все командование судна приглашается к обеду, на котором звучат слова сердечной благодарности. После обеда Елизавета с зонтом в руках прогуливается под проливным дождем. Тут она видит маленькую, очень плохо одетую девочку, которую знобит от холода. Елизавета укутывает плечи девочки шалью, дает ей свой зонт со словами: «Я дарю это тебе», — и под дождем возвращается домой.

Елизавета надеется, что путешествие по морю и пребывание на Востоке принесут пользу ее ногам и боли в них никогда больше не появятся. Ее всецело занимают волнения и заботы о Франце Иосифе из-за сербско-болгарского кризиса, который в ноябре привел к войне между этими странами. Интерес России и Австро-Венгрии к этой проблеме понятен, ведь за каждым подобным конфликтом стоит страх столкновения двух огромных империй. Это именно то, что не дает покоя Францу Иосифу из-за пророческого предсказания русского посла в 1854 году. Елизавета, которая, с увеличением числа прожитых лет, все видит в черном цвете, вновь скована страхом мировой войны. В Геделле, где она проводит декабрь, приходят заботы, связанные с недавно возобновившимися болями в ногах, погружающие Елизавету в меланхолию. Временами она даже не может спускаться в сад. Отчаявшись, 26 декабря 1885 года она заявляет домашним, что немедленно должна поехать к доктору Метцгеру в Амстердам. Валерия старается ее успокоить и ссылается на то, что и в Вене можно найти очень хорошего врача. Ей очень жаль мать, но она находит, что охватывающие ее отчаяние и безнадежность не зависят от степени заболевания. Иногда императрица заходит очень далеко, говоря о том, что жизнь — это мука, признаваясь в желании уйти из этого мира. Франц Иосиф не воспринимает это серьезно. «Так ты попадешь в преисподнюю», — предостерегает он. Но Елизавета возражает: «Оказаться в преисподней можно, и находясь на земле». Франц Иосиф испытующе смотрит в лицо своей жены. Неужели она действительно так думает?

Франц Иосиф, который хорошо научился читать все в глазах жены, иногда в высшей степени несчастной, не может оставить без внимания ее слова о том, что жизнь для нее в тягость. Он, мучимый политическими заботами, возвращаясь в семью, ищет утешения, особенно болезненно переживая, если вместо этого находит жалобы и печаль. Беспокоясь, Франц Иосиф оговаривает с доктором Видерхофером дальнейшие действия. С тяжелым сердцем он присоединяется к мнению, что снова и снова необходимо лечение, которое обусловлено беспечным отношением императрицы к своему здоровью.

Несмотря на болезненное состояние, Елизавета прилежно исполняет обязанности императрицы и присутствует 28 января 1886 года на придворном балу. Она проявляет больший интерес к этому празднеству, так как Валерия уже выросла и есть претендент на руку восемнадцатилетней принцессы. Великий герцог Франц Сальватор из тосканской линии Габсбургского дома, сын Карла Сальватора и его супруги Марии Иммакулаты, принцессы Бурбонской и Сицилийской, танцевал вторую кадриль с дочерью императорской четы. Это повторяется и на балу при дворе, и Елизавета видит, как неравнодушен юный эрцгерцог к Валерии. Императрица, относящаяся к своей дочери как к младшей сестре, после этого впервые заговаривает с ней о будущем. Прежде всего мать заверяет Валерию, что никогда не будет против воли принуждать ее делать важнейший шаг в жизни, без обиняков замечая: «Если ты будешь упорствовать в своем желании выйти замуж даже за трубочиста, я не буду тебе препятствовать, но у меня предчувствие, что Франц Сальватор когда-нибудь станет твоим мужем». Но это не входит в планы императора. Он полагает, что племянник его задушевного друга Альберта, кронпринца Саксонии, будет достойным супругом дочери. Уже слышали, что он в скором времени прибудет в Вену.

Это известие глубоко огорчает Елизавету и повергает ее в меланхолию. До сего времени она лишь мысленно сокрушалась, что однажды будет вынуждена расстаться с дочерью. Расставание было бы для нее не таким тяжелым, если бы Валерия осталась в стране. Теперь же, когда вероятность отъезда дочери за границу стала реальной, ее отчаяние так велико, что Валерия с ужасом осознает свою роль «последней нити», связывающую мать с жизнью. Франц Иосиф же, занятый работой с утра до вечера, из-за бесчисленных обязанностей, возложенных на него, не в состоянии посвящать себя исключительно семье. Чем старше становится императорская чета, тем больше проявляются различия характеров супругов: рассудительность, ревностное исполнение обязанностей, работоспособность одного — и страстная самоотдача в реализации мгновенной идеи, вечная борьба между фантазией и действительностью, внутренние переживания другой, собственно говоря, не изменились, но с годами все болезненней сказываются на состоянии тоскующей женщины. Император словно рожден для своего поста. Но Елизавета не создана для уготовленной ей судьбой должности.

Первые двое детей не имели для нее того значения, какое должны были бы иметь. Кронпринц всегда независим и самостоятелен, в политике он сторонник «бури и натиска», что Елизавета считает устаревшей точкой зрения. Удивительно: если Рудольф появляется к обеду, Елизавета одевается еще наряднее, чем к приемам гостей. Принцесса Гизела смеется над тем, что всей семьей Рудольф рассматривается, как единственно подлинно уважаемая персона.

Родственные баварские связи не имеют для него большого значения, он отдает предпочтение исключительности и знатности, что раздражает Елизавету. Это, по мнению императрицы, может привести к непредсказуемым последствиям.

Постоянные боли в ногах и головные боли приводят к тому, что общения с венским двором, к которому она и прежде не питала любви, она избегает при всякой возможности. 6 февраля 1886 года Елизавета отправляется на Мирамар, имея целью предпринять небольшое морское путешествие. Болезнь кронпринца, начавшаяся 11 февраля, не вызывает сомнений. Говорят о воспалении брюшины и мочевого пузыря. Елизавета обеспокоена этим и возвращается домой, навещает сына, который затем отправляется на лечение на Лакром, и только 2 марта Елизавета и Валерия предпринимают поездку в Баден-Баден, где императрица собирается остаться надолго. Она не может заниматься верховой ездой, много ходить, и потому сидит где-нибудь в лесу и читает, чаще всего путевые заметки Генриха Гейне с их беспредельной иронией и подлинным поэтическим настроем, пересыпанные цитатами и частыми колкими замечаниями, выполненными искрящимся слогом, в изящной, экстравагантной манере мастера. Елизавета старается найти и находит в этих очерках много близкого себе. С усердием отыскивает она волнующие ее строки, мысленно взвешивая атеистические выпады, которые время от времени замечает у поэта.

С гостящей у нее принцессой Гизелой, не захваченной глубоко творчеством Гейне и не могущей оценить его поэтического многообразия, Елизавета ведет долгие споры о поэте, завершающиеся вопрошающим воплем: почему люди должны так страдать из-за греха Евы и рождаться лишь для мучений. Озлобленность, которая заметна в песнях Гейне и направлена, по его собственному признанию, против консервативного клерикализма, начинает оказывать влияние, и, несмотря на все сомнения и либерализм взглядов императрицы, рождает в ее сознании мысли, обращенные к Богу.

В начале июня Елизавета возвращается через Мюнхен и Фельдафинг на родину. Здесь ничего не знают о короле Людвиге. Он уединенно живет в горном замке, и сам министр не может к нему пробиться. Все больше и больше слышится о финансовых трудностях королевской казны из-за затрат на великолепные строения и о все более отличающемся от нормального образе жизни короля.

Сообщения о состоянии кронпринца Рудольфа радуют. Пребывание в Лакроме, кажется, принесло ему пользу, но это не означает, что он излечен полностью. Внешне это выглядит так: кронпринц возвращается в Вену и начинает вести прежний образ жизни. Поэтому Елизавета воспринимает ситуацию не с той степенью серьезности, какова необходима на самом деле.

В это же время приходит известие, что граф Андраши болен и тяжело страдает. Императрица просит барона Нопча в письме к графу передать ее пожелания беречь себя и отправиться в Карлсбад для лечения. Нопча использует удобный случай, чтобы рассказать министру о настроении своей госпожи. «Ее величество ожидает, что ты, если не для себя, то хотя бы для нее, сделаешь все, что рекомендуют тебе врачи. Живи осторожно!… Ее величество чувствует себя, слава Богу, хорошо, но, к сожалению, ее расположение духа не таково, каким мне хотелось бы его видеть. Опасаться за ее здоровье нет никаких оснований, но, тем не менее, она больна душой. Она живет очень одиноко и все больше уходит в себя».

Трезво мыслящий, рассудительный Нопча, истинный слуга своей госпожи, желающий ей добра, но закрывающий глаза на ее слабости, серьезно опасается за будущее. Собственно говоря, все пока идет хорошо. Тяжкое, настоящее горе еще не касалось императрицы, и, хотя она к этому и готова, ее осведомленность ограничена. Истинная тяжесть болезни кронпринца от нее скрывается. Несмотря на то, что она с беспокойством следит за состоянием души сына, ее интерес к свободомыслию и космополитическим взглядам литераторов и журналистов, оказывающих влияние на кронпринца, неизменен, и она не считает, что эти взгляды могли бы сказаться на исполнении будущих высочайших обязанностей.

Елизавета все больше и больше замыкается в себе, избегая общения. Это заходит так далеко, что она не повторяет сказанного, даже когда супруг не понимает ее слов. В этих случаях ее заменяет Валерия. Франц Иосиф однажды с усмешкой замечает: «Большое счастье, что у нас есть рупор». Некоторое время он, улыбаясь, смотрит перед собой и с печалью добавляет: «Но что случится, если у нас его не будет?»

Несмотря на изменившееся состояние духа своей супруги, Франц Иосиф по-прежнему остается верным и любящим мужем. Он разрешает ей строительство виллы в парке: это, конечно, высочайшая прихоть императрицы, и без того владеющей достаточным количеством замков и земель. Эта вилла — олицетворение особых слабостей императорской четы. Император — великолепный охотник, а Лайнцский зоопарк уже с одиннадцатого столетия слывет чудесным заповедником. Императрица по-прежнему любит тишину уединения и природу и ненавидит городскую резиденцию и полный роскоши «замок Вдохновения» в Шенбрунне, где она безрадостно проводит большую часть своего времени. Строение в Лайнце выполнено в смешанном итальянско-французском стиле ренессанс во вкусе того времени, который на деле далеко не безупречен. Его внутреннее устройство и отделка, в особенности спальня императрицы, и сегодня поражают великолепием и безмерной, излишней роскошью. Макарт давно мертв, но остались наброски убранства спальни Елизаветы, созданные в его радостной, красочной манере. Лучшая комната виллы — зал для занятий спортом, выполненный в помпезном стиле со всеми возможными снарядами. Есть и весы, на которых ежедневно взвешивается Елизавета. Разумеется, имеются великолепная конюшня, закрытый и открытый манежи для выездки, хотя в начале строительства конного комплекса еще не предполагалось, что императрица почти откажется от верховой езды. Только сейчас приказано ликвидировать конюшни в Вене, Ишле и Геделле, оставлены лишь немногие любимые лошади.

После возвращения из родных краев в Вену, 24 мая Елизавета с супругом выезжают в Лайнц на виллу «Гермес» для ее осмотра. При виде своей спальни императрица качает головой. Валерия считает, что все красиво и современно, но неуютно. Император Франц Иосиф замечает: «Я всегда буду бояться потерять все это». Но выглянув из окна, на опушке леса он видит множество животных — это нравится ему так же, как и императрице, ведь достаточно сделать пару шагов от виллы, чтобы оказаться в лесу. Елизавету очень радует, что по маленькой винтовой лестнице она может, никем не замеченной, попадать в свои покои. Но все-таки Лайнц не стал тем, что изначально представлялось императорской чете: небольшой, скромный, но удобный Buen Retiro в старости. Это скорее замок, требующий больших затрат и огромного количества прислуги.

В июне 1886 года Елизавета вновь надолго уезжает на родину в Фельдафинг. Восьмого июня в Париже умирает ее шурин граф Трани, и императрица со всей сердечностью принимает участие в судьбе его супруги и крохотной дочурки. С этого времени Елизавета будет выплачивать своей овдовевшей сестре ежегодно 40 000 марок, всю свою половину семейного бюджета, в то время, как вторая находится в распоряжении императора Франца Иосифа. Таким образом, она остается верна своей семье и своей любви к ней.