Елизавета провела Новый год на родине, у своей матери. По пути домой она пишет ей из Мюнхена: «Итак, мы и, прежде всего, я, уезжаем с тяжелым сердцем, ведь Валерия влюблена, а следовательно, безрассудна. Я наслаждалась прекрасным, тихим временем, проведенным с тобой, дорогая Mimi, а сегодня у меня в душе вновь нет покоя».

В Вене императрице приходится принимать запоздалые пожелания счастья к Новому Году. Ее посещает мать Франца Сальватора. Елизавета очень любезна, она предлагает гостье перейти на ты, и в конце беседы произносит: «Я лишь хочу сказать тебе, что для тещи всегда лучше, если она не вмешивается в дела юной супружеской пары. Я стараюсь не докучать им, если могу, своим присутствием». Вспоминая собственную молодость, Елизавета хочет быть по возможности более любимой своим будущим зятем, она делится этим с матерью, которая отвечает в присущей ей манере: «Конечно, надо быть матерью, а не тещей».

Взаимное согласие — это самое важное, и императорской чете будущее видится в розовом свете. На самом же деле ничего не подозревающим супругам предстоит перенести тяжелейший удар. Кронпринц не таков, каким его в последнее время привыкли видеть родители. У императрицы не было возможности близкого общения с ним. Она, в особенности за два последних года, слишком редко появлялась в Вене, а в то время, когда находилась на родине, почти все свое время уделяла прогулкам с дочерью, император же как всегда был перегружен государственными заботами, ведь при дворе нет искренности в отношениях между людьми и так мало настоящих друзей, которым можно доверять.

Кронпринц тщательно скрывает свою частную жизнь даже от своего ближайшего окружения, и немногие, имеющие об этом некоторые сведения, или не хотят губить будущего императора, или видят собственную выгоду в сокрытии реальности. О тайнах, скрываемых Рудольфом, знают только люди, находящиеся на службе, предусматривающей отношения непосредственно между ними и кронпринцем, такие, как его камердинер Лошек, кучер его экипажа Братфиш, а также адъютант, управляющий и другие люди из придворного окружения.

Одаренный, элегантный, остроумный и всегда будто бы в превосходном настроении, кронпринц в действительности за два последних года стал своей тенью. Со времени болезни, перенесенной в 1886 году, его состояние не улучшалось, болезнь пожирала его, но внешне почти не была заметной. Она вселяла в его душу страх, заставляя принимать без меры успокаивающие средства. Он и пил сверх меры, желая прожить немногие, как он чувствовал, отпущенные ему годы по возможности бурно и полно, алчно и без предела наслаждаясь всеми благами жизни. Кронпринц связывался с женщинами сомнительного круга, с компаниями, роняющими его достоинство, часто с упреком спрашивая себя, почему все, совершенное им в бессознательном и неукротимом порыве, затрагивает его честь офицера и наследника престола. В определенном смысле причиной этого был его благородный и рыцарский характер. Мелькающий круговорот жизни в последние два года приводит его к нервному кризису, который он расценивает не иначе как болезнь. Иногда его охватывает отвращение к такому образу жизни, и он приходит к мысли, что эту вину можно искупить только смертью. Храня личные тайны от своих добрых и во всех отношениях безукоризненных родителей, он, конечно, не имеет возможности сорить большими деньгами и поэтому разыскивает услужливого банкира, ссужающего ему значительную сумму. Предоставленный кронпринцу кредит имел бы смысл, например, для концессионного строительства дороги на Восток или чего-либо еще в том же духе. Оковы долга, так же как и многие другие, несказанно тяготят Рудольфа.

Когда у кронпринца возникает мысль о смерти, перед ним встает вопрос, на который он не знает ответа: «А что же потом?» Что находится по ту сторону границы, отделяющей жизнь от небытия? Его охватывает страх и чувство, что он не осмелится на этот шаг в одиночку, ему необходим кто-то, кто поможет перейти в потусторонний мир, ободрит его в последний момент, придаст ему сил. Рудольф обращается к жене, предлагая умереть вместе. Но она не желает этого слышать и спешит к начальнику полиции, чтобы поведать об этом и заручиться его поддержкой в столь сложной ситуации. Но это не дает конкретного результата, если не считать объяснительного письма. Чудом удается избежать огласки. Рудольф вынужден искать себе другую спутницу для перехода в мир иной.

Тут в его жизни возникает дочь барона Вечера, уже пытавшаяся однажды очаровать кронпринца. Она превратилась в привлекательную, склонную к романтике семнадцатилетнюю девушку, домашнюю затворницу, увлекшуюся кронпринцем еще задолго до их личного знакомства. Разве это не чудо, что в уме столь юной девушки образ идеального мужчины олицетворял именно кронпринц Рудольф, что в ее сердце воспламенилась страсть к нему в тот момент, когда она в первый раз подала ему руку и познакомилась с ним. Рудольф, особенно если учитывать состояние его души, был очарован этой юной нимфой, в глазах которой пылала любовь. Дело дошло до любовной связи между молодыми людьми. Рудольфа беспокоит лишь то, каким образом скрыть визиты юной девушки от графини Лариш-Валлерзее, племянницы императрицы, служащей при дворе. Ведь графиня может донести, надеясь на благодарность императрицы, как это уже случалось. Но никакой слежки за ними нет, хотя ее роль в этих событиях — более чем двусмысленна.

Юная, влюбленная девушка, вовсе не похожая на его первую жену, приняла предложение кронпринца умереть вместе с ним. Она отдалась ему и с тех пор со всех сторон слышала лишь осуждения. Экзальтированность ее любви, сознание того, что ее любимый — наследник престола, уже связанный семейными узами, страх последствий приводит ее к состоянию, доселе ей не известному. В тот момент, когда Рудольф предлагает ей умереть вместе с ним, он, вероятно, столь настойчив, что она не может ему отказать. Она действительно любит его и решается своей жизнью заплатить за любовь. Происходит то, что должно было произойти.

На 29 января 1889 года Францем Иосифом и Елизаветой назначается семейный обед. Рудольф извиняется и, сославшись на недомогание, не приходит. А дома все уже готово к отъезду. 31 числа Елизавета намерена уехать с супругом в Офен.

30-го числа в Майерлинге все готовы отправиться на охоту. Но входит камердинер кронпринца Лошек и сообщает, что пытался разбудить кронпринца, безрезультатно стучал в дверь, но не получил никакого ответа. Граф Гойос со слугой повторяют действия камердинера, но и им никто не отзывается. Они пытаются налечь на дверь плечами — она не поддается. Наконец, Лошек топором выбивает створку двери и в сумерках комнаты (ставни на окнах закрыты) им представляется ужасающее зрелище. Кронпринц, склонившись, сидит на краю кровати, изо рта течет струйка крови. Перед ним, на ночном столике — стакан и зеркало. Не приближаясь к кровати, камердинер заключает, что кронпринц принял из стакана яд, а кровотечение мог вызвать стрихнин. Рядом на кровати лежит труп молодой девушки. Это баронесса Мария Вечера. Мертвенно бледная, холодная как лед, она уже полностью окоченела.

Пораженный этой сценой, Гойос убеждает себя не приближаться, в спешке летит на вокзал, велит подать скорый поезд и едет в Вену. Прибыв, он спешит к генерал-адъютанту графу Паар и просит его осторожно подготовить Франца Иосифа к этой ужасной новости. «Я не вижу возможности уведомить об этом ее величество», — объясняет генерал-адъютант и спешно приказывает пригласить обергофмейстера императрицы, барона Нопча. Последний является немедленно. Ошеломленный, он бежит к Иде Ференци: «Каким образом я должен сказать об этом императрице?»

В это время у Елизаветы урок греческого. Преподаватель зачитывает ей отрывки из поэм Гомера. В дверях появляется побледневшая Ида Ференции докладывает императрице о том, что с ней желает побеседовать обергофмейстер. Елизавета прощает ей это нарушение порядка: «Пусть подождет и зайдет попозже». Придворная дама с необычайным волнением уверяет Елизавету, что она должна немедленно принять Нопча, и, наконец, вынуждена тихо сказать императрице: «Он принес действительно плохую весть, о его императорском высочестве, кронпринце».

Императрица знаком отпускает грека. В комнату входит Нопча, подталкиваемый Идой Ференци. Обергофмейстер по возможности мягко выполняет свой горький долг. Когда через несколько мгновений Ида входит в комнату, она застает императрицу рыдающей. В это ужасный момент за дверью слышатся быстрые, мягкие шаги. Это Франц Иосиф. «Не входи», — выкрикивает Елизавета. Ида Ференци кидается к двери: «Я очень прошу ваше величество подождать еще одно мгновение». Император стоит за дверью вместе с Нопча, с трудом владеющим собой. Елизавета тем временем насухо вытирает слезы. «На меня можно смотреть? — спрашивает она. — Помоги мне, Господи! Ну, будь, что будет, позволь ему войти». Пружинящей походкой входит Франц Иосиф. Бог знает, как императрица передала супругу эту ужасную весть. Сломленный отец, потупя взор, покидает комнату. «Следуйте за мной, барон Нопча».

Елизавета тем временем спускается в комнату Иды Ференци. В это время обычно приходит Катарина Шратт, в последнее время частенько заглядывающая к императрице. Она всегда сразу же заходит к Иде, доверенному лицу императрицы, чтобы доказать, что в ее визитах нет ничего тайного и двусмысленного. На этот раз актриса пришла к Елизавете с самыми искренними чувствами, считая, что император в этот момент нуждается в утешении больше, чем в чем-либо, но сраженная горем мать едва ли может помочь ему. Императрица сама ведет госпожу Шратт к супругу. Елизавета думает о дочери, желая поговорить с ней, рассказать обо всем, ведь Валерия — единственная, кто может хоть немного смягчить ее отчаяние. Но Валерии нет в комнате. Елизавета просит позвать дочь, и та, еще ничего не подозревающая, весело врывается в комнату матери, но застает ее плачущей. «Рудольф очень, очень болен, — всхлипывая, говорит императрица, — нет больше никакой надежды!» Валерия, обнимая мать, садится на пол у ее ног. «Ты выглядишь очень бледной, это хуже всего…» — «Он умер?» Елизавета испугана. «Почему ты так думаешь? Нет, нет, все указывает на то, что одна девушка дала ему яд».

В коридоре слышатся шаги. «Это отец, — говорит Елизавета, — я прошу тебя, будь спокойна, как я». Франц Иосиф входит в комнату. Жена и дочь бросаются ему на шею, все трое крепко обнимаются. Женщины хотят быть спокойными, чтобы поддержать императора. Но видят, как этот мужественный человек подкошен несчастьем. «Позовите Стефанию», — говорит император. Входит рыдающая кронпринцесса. Елизавета встречает ее по-матерински тепло. Появляется жених Валерии. «В такой момент надо полностью обратить себя к Богу», — говорит он. Но Елизавета возражает: «Великий Господь ужасен, если он уничтожает, подобно шторму». Она произносила те же самые слова, когда Людвиг II был найден мертвым.

Тем временем Ида Ференци возвращается в свою квартиру. Она открывает дверь в прихожую, а там, сидя на стуле, ее ожидает старая баронесса Вечера. Ида Ференци холодно приветствует ее: «Что вам угодно, баронесса? Сейчас я не могу уделить вам время. Прошу вас удалиться».

Но дама повторяет все более настойчиво: «Я должна поговорить с ее величеством императрицей». — «Но, баронесса, это невозможно». — «Я должна, должна. Только она может вернуть мне потерянного мною ребенка». Баронесса еще ничего не знает о случившемся. В поисках дочери она посетила главу департамента полиции и премьер-министра графа Тааффе, которые, зная причастность кронпринца к этому делу, посоветовали ей: «Идите к ее величеству, только она сможет чем-нибудь помочь вам».

Ида Ференци возвращается к Елизавете. «Она уже все знает?», — спрашивает императрица. — «Нет!» — «Бедная женщина! Хорошо, я иду к ней». Ида робко возражает: «Ваше величество, подождите немного, я попрошу Нопча поговорить с ней».

Обергофмейстер выполняет просьбу, но не говорит баронессе о самом главном. Старая дама настаивает на своем. «Ну хорошо, я попрошу императрицу принять вас», — соглашается Нопча. С появлением Елизаветы обергофмейстер оставляет дам одних. Ида Ференци остается за открытой дверью в соседнюю комнату, откуда она все видит, кое-что слышит, готовая явиться по первому зову императрицы.

Во всем своем величии Елизавета предстает перед взволнованной женщиной, горящей тщетным желанием помочь своему ребенку, уже ушедшему в иной мир вместе с кронпринцем. Голосом, полным нежности, императрица говорит: «Баронесса, будьте мужественны, ваша дочь мертва!» Баронесса громко восклицает: «Мой ребенок, мой чудный, прекрасный ребенок!» — «Вы знаете, — громко добавляет Елизавета, — что мой сын тоже мертв?» Пошатнувшись, баронесса падает в ноги императрице и обнимает ее колени. «Мое несчастное дитя, что она наделала? Что она наделала?!»

Несчастная мать, также как и императрица, полагает, что ее дочь сначала отравила кронпринца, а потом и себя. После безмолвной паузы Елизавета покидает баронессу со словами: «Но помните, Рудольф умер от сердечного приступа!»

Тем временем Майерлинг посещает комиссия во главе с лейб-медиком Хофратом фон Видерхофе-ром. Он, после Гойоса и камердинера Лошека, входит в комнату и первым делом открывает закрытые до сего момента ставни, видит лежащую на кровати, мертвенно бледную девушку сказочной красоты с разметавшимися по плечам волосами, держащую в руках розу. Кронпринц полулежит рядом. На полу — револьвер, выпавший из его окоченевших рук. Он стал заметен только сейчас, при свете дня. В стакане на ночном столике нет яда, там только коньяк. Врач укладывает уже остывшее тело кронпринца на кровать, его череп прострелен, пуля, войдя в один висок, вышла из другого, такая же рана и у девушки. Обе пули находят в комнате.

Франц Иосиф, проведя ночь со среды на четверг в страшном волнении, ожидает результатов работы комиссии. Он, как и Елизавета, еще не знает, как умер кронпринц. Людям скажут, что это был сердечный приступ. Тысячи соболезнующих жителей Вены стоят на городской площади. Мужественно, уповая на волю Бога, император ожидает подробностей смерти сына.

В бессонной ночи императрица и Валерия слышат глухую барабанную дробь сменяющегося караула, когда траурная процессия в два часа ночи входит в Бургхоф. На следующий день Франц Иосиф просит позвать Видерхофера. Император еще полагает, что его сына отравила эта девушка. Он ожидает врача, чтобы узнать детали случившегося.

«Расскажите все до мельчайших подробностей». Видерхофер, не знающий о заблуждениях императора, начинает свой доклад со слов утешения: «Ваше величество, я должен заверить Вас в том, что кронпринц умер без страданий. Пуля прошла навылет, и смерть была мгновенной». Франц Иосиф с изумлением спрашивает: «О какой пуле идет речь?» — «Ваше величество, речь идет о пуле, найденной нами. О пуле револьвера, из которого застрелился ваш сын». — «Он… Он застрелился? Это неправда. Она его отравила. Рудольф не застрелился. Вы должны доказать свои слова». Потрясенный Видерхофер докладывает, что тщательный осмотр девушки подтвердил факт выстрела Рудольфа, установившего, для большей уверенности, зеркало на ночном столике, чтобы исключить всякие сомнения двоякого толкования собственной смерти. Франц Иосиф, в одно мгновение сломленный нечеловеческой болью, плачет навзрыд. Придя в себя, он спрашивает: «Не оставил ли Рудольф какого-либо прощального письма?» — «Множество писем, но среди них нет ни одного для Вас, ваше величество».

В Майерлинге на столе лежит неотправленная телеграмма Рудольфа настоятелю монастыря цистерцианцев в Хайлигенкройце, в ней выражена просьба кронпринца немедленно приехать, чтобы прочесть поминальную молитву над его телом. Кроме того, имеется множество посланий, написанных еще в Вене. Среди них — письмо к супруге Стефании и к сестре — эрцгерцогине Валерии. Только письмо к матери было написано в Майерлинге. В нем выражено стремление Рудольфа в свои последние часы обратиться к сердцу Елизаветы. По мнению Франца Иосифа, все письма являются вариациями одной темы: Рудольф должен умереть, так как его честь запятнана. Все письма коротки и сухи, лишь в письмах к матери и сестре выказываются истинные чувства.

Рудольф без обиняков сообщает сестре: «Я умираю неохотно», — и советует ей после смерти императора эмигрировать, указывая на непредсказуемость событий в Австро-Венгрии. Письмо к Елизавете состоит из слов любви и благодарности к ней и отцу, которому он написать не осмелился. «Я очень хорошо знаю, что недостоин быть его сыном». Далее Рудольф говорит о дальнейшей жизни его души, приравнивая того, кто примет смерть вместе с ним, к невинному, каящемуся ангелу. Он просит императрицу похоронить девушку под Святым Крестом. Без юной баронессы он не осмелился бы покинуть этот мир, не сделал бы этого и без ее согласия. Тем не менее, в письме кронпринц не объясняет конкретной и ясной причины смерти. Она кроется в губительных изменениях его души, происшедших в последние два года.

В спальне кронпринца укладывают на кровать. После беседы с Видерхофером император приходит в рабочий кабинет покойного, где находятся только адъютант кронпринца барон Артур фон Гизл и священник. — «Где кронпринц?», — спрашивает Франц Иосиф. «Там, где он одинок, ваше величество». — «Он очень обезображен?» — «Нет, ваше величество». — «Пожалуйста, накройте его. Императрица хочет видеть сына».

Император удаляется. Адъютант покрывает кронпринца до шеи белым фланелевым покрывалом поверх скрещенных рук. Это дало повод к возникновению нелепого слуха об израненных руках Рудольфа. Но руки кронпринца совершенно целы. Гизл сам надевал ему белые перчатки. Около семи утра император в парадном мундире входит в приют смерти. Нервно трогая усы, он в течение четверти часа молча плачет над телом сына. К полудню появляются императрица Елизавета, Валерия и эрцгерцог Франц Сальватор. У смертного ложа читает молитву священник. Окна комнаты завешены, а у кровати справа и слева от распятия пылают свечи. Здесь лежит единственный сын Елизаветы, укрытый по грудь белым саваном, вокруг разложены цветы. Повязка на голове не портит его, щеки и уши кронпринца розовы, как у ребенка, и беспокойное горькое выражение лица, столь свойственное ему при жизни, смягчено улыбкой. Кажется, что он спит и счастлив. Рыдая, императрица падает у кровати на колени. Пока нет Франца Иосифа, у нее, приложившей в последние двадцать четыре часа нечеловеческие усилия, чтобы владеть собой и помочь в этом супругу, есть для слабости одно мгновение. В эти часы проявляется все величие, благородство и доброта ее натуры, ее жертвенная готовность. Она предельно собранна и, подобно Францу Иосифу, на траурном обеде не показывает, насколько тяжело на нее подействовало происходящее. К обеду появляются Стефания с ребенком, маленькой Эрчи, при взгляде на которую император и императрица не могут сдержать слез.

Францу Иосифу поистине тяжело сделать достоянием гласности самоубийство кронпринца, но нажим министров заставляет его опубликовать правду, так как никто уже не верит в естественную смерть Рудольфа. В «Венской газете» от 2 февраля помещается заключение врачебной комиссии, в котором среди всего остального сказано, что исследование мозга покойного указывает на его патологические изменения, напрямую связанные с неустойчивой психикой кронпринца и позволяющие объяснить причину смерти его болезненной неуравновешенностью.

Это объяснение, служащее утешением Францу Иосифу, действует на императрицу совершенно противоположным образом. По мнению Елизаветы, на сознании Рудольфа столь ужасно сказалась ее непреходящая боязнь за судьбу рода. Она вскрикивает в отчаянии: «Зачем Франц Иосиф однажды вошел в дом моего отца, зачем я увидела его, и почему должна была с ним познакомиться?»

Госпожа Шратт от ужасного известия долго не может прийти в себя. Но ее профессия не позволяет бездействовать даже в эти страшные дни. Каждый день у нее репетиции. Отказываясь постичь происшедшее, вечером 31 января она настойчиво расспрашивает Иду Ференци о самочувствии Елизаветы и Франца Иосифа. Днем позже актриса предстает перед императором и императрицей, пытаясь, насколько возможно, утешить их:

«Ваше величество, вокруг вас три ангела — императрица и их высочества Валерия и Гизела. Они заботятся о вас, любят вас и утешат вас». — «Да, вы правы», — отвечает Франц Иосиф, взяв руку Елизаветы в свою. Императрица дарит ему долгий и печальный взгляд. «Если бы можно было вернуть прошлое, я хотела бы, чтобы Рудольф родился девочкой, а не наследником престола. Да, его воспитание резко отличалось от воспитания обычных детей.

Узнав о случившемся, граф Андраши, питая самые добрые чувства, отправляется в Вену. Он не одобряет нынешней политики императора и едет в Вену не так охотно, как раньше, но для императрицы разговор со старым другом является отрадой. Дабы не расстраивать Франца Иосифа, Елизавета встречается с графом у Иды Ференци и делится с ним своими мыслями о последствиях ужасных событий в Венгрии.

Тем временем из Брюсселя прибывает королевская чета Бельгии. Это очень тяготит Елизавету — между ними никогда не было истинного взаимопонимания. Она охотнее осталась бы в узком кругу своей семьи и принцессы Гизелы, прибывшей из Мюнхена. Елизавета со старшей дочерью входят в комнату кронпринца, мать в последний раз целует холодные губы сына.

Вечером 3 февраля императрица неожиданно входит в комнату Валерии. «Это невероятно, просто невозможно, что умерший Рудольф лежит там, наверху. Я должна посмотреть и убедиться, правда ли это».

Валерия с трудом удерживает ее. Самообладание матери на исходе, она чувствует дикие душевные боли. Нервы императора более крепки. Работа помогает ему приглушить боль. «Император, — докладывает прусский военный атташе в Вене, — за последние тяжелые дни не выслушал ни одного доклада и рапорта, не подписал ни одного документа, но несколькими днями позже он возвратился к выполнению своих обычных обязанностей, а с 30 января работает в том же ритме как и прежде. Такую силу духа в монархе подозревали лишь немногие. Даже в это трудное время, как впрочем и никогда ранее, Франц Иосиф не изменяет своих взглядов на будущее Австрии, на свою роль императора, остается верен своей любви к своей армии и к своему народу».

Не пустыми фразами стало обращение императора с речью, в которой подчеркивалось самообладание императрицы в связи с постигшим ее несчастьем, к траурной депутации Государственного Совета: «Я не могу выразить словами всю признательность моей горячо любимой супруге, поддерживавшей меня в эти нелегкие дни. Нет конца моей благодарности небу, давшему мне такую спутницу жизни. Я продолжу. Степень ее преданности неизмеримо выше моего безграничного уважения».

Глядя на супругу, император опасается ее нервного срыва и просит Елизавету не присутствовать на похоронах. Чтобы не видеть проходящего по двору траурного шествия, 5 февраля около четырех часов Елизавета и Валерия идут в часовню Святого Иосифа и молятся там на протяжении всей печальной церемонии. Франц Иосиф и Гизела возвращаются лишь к пяти часам вечера. «Я, кажется, хорошо держался. Мои нервы не выдержали лишь у склепа. Но еще ни одни похороны не проходили так, как сегодня», — голос императора дрожит.

На следующий день в пять часов утра пройдет заупокойная служба. Дворцовая часовня до отказа заполнена людьми. В центре большой катафалк с плитой для орденов и перчаток. Повсюду кресты с именем Рудольфа на гербах. Торжественная музыка. Ужасное и тревожащее душу впечатление. Смертельную бледность присутствующей на церемонии Елизаветы скрывает густая черная вуаль. Императрицу терзает одна мысль: как и почему это случилось. Ни император, ни она не находят причины, из-за которой Рудольф наложил на себя руки. Никто не может с ясностью объяснить происшедшее, горечь и безмерная печаль переполняют душу Елизаветы. Вернувшись с церемонии и войдя в ванную комнату, она говорит Валерии: «Теперь все люди, в первые часы правления сказавшие обо мне столько злого, успокоятся, так как я уйду, не оставив ни одного следа в истории Австрии».

С тревогой Валерия наблюдает за таким ходом мыслей матери. Как бы отвечая на сделанное Францем Иосифом замечание: «Под тяжестью несчастья становишься набожным», — Елизавета говорит Валерии, — «Я чувствую себя ожесточенной и едва ли смогу молиться». Но уже на следующий день, во время реквиема в дворцовой часовне, когда исполняется Libera, императрица разражается слезами и по-венгерски произносит: «Ах, не хватит никаких слов, чтобы выразить всю мою любовь и преклонение перед великим Господом». Валерия благодарит Бога за то, что слышит слова, развеявшие ее опасения. Ведь она боялась, что мать потеряет свою веру. Императрица постоянно думает о возможности общения с душой покойного сына. Это было бы реальным только в мире духов, если бы таковой существовал.

Вечером 9 февраля под предлогом отхода ко сну Елизавета просит Валерию, Иду Ференци и прислугу оставить ее в одиночестве. Около девяти часов она поднимается с кровати, переодевается, покидает замок через запасную дверь и, пряча лицо под вуалью, никем не узнанная, нанимает первый приличный фиакр, появившийся на дороге. Императрица просит, как можно скорее отвезти ее к монастырю капуцинов, находящемуся в районе Нового рынка, где похоронен кронпринц. Холодный склеп, в котором, как товары в магазине, рядами лежат гробы с телами Габсбургов, неприятен Елизавете, не имеющей ни малейшего желания когда-нибудь быть здесь похороненной. Но на этот раз ее внутренний голос вселяет ей надежду на встречу с душой сына, способной рассказать об истинной причине смерти и его желании быть похороненным там, где он теперь покоится. Одетая в глубокий траур дама стучит в ворота монастыря. Когда двери открываются, она просит провести ее к настоятелю, отцу Гордиану. Там она поднимает вуаль, приветствует его и просто говорит: «Я — императрица, будьте добры, проводите меня к моему сыну». Склеп с телом Рудольфа тотчас освещают светом факелов, настоятель сопровождает Елизавету. До первой железной двери она этому не противится, но любезно отказывается от дальнейшего сопровождения. В ответ на возражения настоятеля она резко замечает: «Я хочу побыть наедине с моим сыном», и тихо спускается по лестнице в мрачное, освещенное тусклым светом факелов, помещение. Елизавета идет прямо к гробу Рудольфа. Легкое дуновение ветра колышет листья завядших венков. Под ногами шуршат у павшие цветы, напоминая звук тихих шагов. Императрица в страхе оглядывается, но ничего не обнаруживает. Она дважды громко повторяет имя сына. Призрачный звук голоса разносится по помещению, но никто не появляется, никто не отвечает ей. Счастье Елизаветы было бы безмерно, если бы с какой-нибудь стороны послышался ответ, если бы она могла помочь пленнику царства мертвых восстать из гроба, если бы тот появился и рассказал о своих желаниях.

Разочарованная, возвращается императрица в замок, но ночное посещение монастыря успокаивает и утешает ее. На следующий день, сознаваясь дочери в содеянном, она говорит, что сошествие духов на землю возможно лишь с Божьего позволения. Но Гизела и Валерия отмечают про себя, что при появлении духа кронпринца страх не дал бы им возможности ни ответить, ни помочь ему.

Когда Франц Иосиф узнает о посещении Елизаветой склепа в монастыре капуцинов, он немедленно принимает решение избавить ее от траурного окружения Вены. 10 февраля объявляется об отъезде императорской четы в Венгрию, а 11-го в полдень специальный поезд прибывает в Будапешт. Встречающие обнажают головы, дело не обходится без общепринятых возгласов. Огромная толпа людей располагается по краям дороги, ведущей к Кенигсбургу.

Внимание Франца Иосифа занято торговыми делами правительства, а над Елизаветой, ведущей однообразную тихую жизнь, начинают одерживать верх отчаяние и печаль. Хотя она снова днями напролет занята изучением греческого языка, с каждым прожитым днем бремя пережитого горя все больше давит на нее. Даже спустя две недели после страшного несчастья она чувствует себя оглушенной, словно получила удар по голове. Иногда императрица в гневе говорит Валерии: «Я не могу постоянно твердить твоему отцу о мелочных делах, имея такую тяжесть на сердце. В юности у меня было предчувствие, и теперь оно становится убеждением, что Великий Иисус приведет меня в глухую безлюдную местность, где я отшельницей проживу последние годы жизни, посвятив себя Богу, склоняясь пред его величием. Мне ясно — Бог ведет меня к этому, хочу я или нет».

Слова Рудольфа в последнем письме к Валерии производят особенное впечатление на Елизавету. Она придерживается такого же мнения: Австро-Венгрия не сохранит своей целостности. Страна распадется, говорит она, если император силой характера и исключительным самопожертвованием не сумеет объединить хрупкую империю таким образом, чтобы исключить возможность ее развала в будущем.

«Я прекрасно отдаю себе отчет в том, — пишет в своем дневнике Валерия, — что отец и мать — две противоположности. Иногда я спрашиваю себя, кто из них выше в этом горе. Меня очень беспокоит мать. Она готова на все возможное и невозможное ради «Малыша». Когда волнения сменяются однообразием повседневной жизни, отец, по крайней мере внешне, в быту и работе остается прежним, а матери жизнь кажется гнетущей и безутешной. Она опасается, что ее постоянно растущая боль будет супругу в тягость и приведет к недоразумениям в их совместной жизни». С испугом Валерия замечает, что эта мысль становится у матери идеей фикс, от которой та не может отделаться, и вынуждена выслушивать следующее: «Если бы Господь призвал меня к себе, то отец был бы свободен и твоему семейному счастью не мешала мысль о том, какую безрадостную жизнь я буду вынуждена вести без тебя».

Иногда императрица разражается плачем, переходящим в хохот, повествуя о сумасшедшем доме, в котором она уже однажды побывала, и тому подобных вещах. Валерия умоляет мать сделать для своего здоровья хоть что-нибудь. Елизавета отвечает: «Для чего?» Непроходящая душевная боль приводит ее к полнейшей апатии. Ее увлечение Гейне, Грецией и всем остальным полностью исчезает. Комитет по установке памятника Гейне на родине поэта в Дюссельдорфе, существовавший благодаря ее стараниям, получает на свой запрос уведомление об отказе императрицы в содействии. На проектные работы ею уже истрачено 12 950 марок, но модель памятника предоставлена сама себе. Много позже она вновь возвращается к забытой идее, но уже исключительно ради собственной персоны.

Елизавета поглощена поиском причин семейной катастрофы. Письма Рудольфа, как и его письмо к матери, составлены в общих выражениях и дают необъятный простор для предположений любого рода. Не все ясно и императорской чете. Франц Иосиф склоняется к мнению, что виной всему несчастная любовь к баронессе Вечера. Видерхофер присоединяется к этому мнению, полагая, что кронпринц умер от душевного расстройства, как мог умереть от любой другой болезни. Эта мысль кажется ему верной, хотя он старается поменьше говорить об этом при Елизавете. Валерия по-прежнему считает, что любовная драма не могла быть единственной причиной смерти брата. Императрица не знает, чью точку зрения следует принять. В любом случае, вопрос остается неясным не только для монаршей семьи, но и для всего света.

Франц Иосиф следит за все возрастающим мрачным настроением своей супруги. Он идет к Валерии: «Я знаю, что мать вновь начинают мучить боли в ногах. Передай ей, пусть она, как каждый год, в марте съездит на воды для лечения». Валерия делает, что ей приказано. Но Елизавета возражает: «Нет, я не желаю ничего слышать об этом. В такой момент я не могу оставить отца одного во всем свете. К тому же госпожа Шратт в отъезде, у нее отпуск, и императора некому будет развлекать. Да, я хотела бы поехать, если этого не сделать, я могу от пребывания здесь сойти с ума».

Тем временем в страну приходит весна, фруктовые деревья одеваются в цветущий наряд, великолепные дни несут обитателям живописно расположившегося в Офене королевского замка удивительно прекрасное настроение, и Елизавета не может понять, почему природа вновь обрела свою красу и великолепие, как будто бы ничего не случилось, беззаботно, как всегда. Однажды вечером, когда уже отмирают краски цветущих садов замка, Елизавета говорит Валерии: «Почему случилось так, что Рудольф не может встретить эту весну?!»

Глубокий траур императорского двора вызывает в Елизавете желание забыться. Всем существом она противится постоянному воздействию ничего не значащих, но несущих в себе память утраты событий. Супруги встречают Пасху в Ишле, а в конце апреля Елизавета отправляется в Висбаден. Газеты всего мира горячо обсуждают дикий слух о том, что императрица охвачена сумасшествием. Даже «Берлинский листок» от 21 апреля 1889 года приводит по этому поводу длинную заметку. «Матин» от 12 апреля, потом на следующий день «Гаулоис», и вновь «Матин» от 17 апреля находят душевное и физическое состояние императрицы в высшей степени тревожным. Можно найти заметки о том, что императрица как ребенка качает в руках диванную подушку, спрашивая у свиты, красив ли новый кронпринц. Газетчики предлагают народу истории, не имеющие никаких оснований, где немаловажную роль играет король Баварии, и тому подобное. Другие газеты подхватывают эту сплетню, уже на следующий день об этом пишет вся пресса мира.

Но версию о сумасшествии опровергают, указывая, что императрица ежедневно в сопровождении дочери и свиты гуляет по городу. Опровержения не дают никакого результата, и весь мир верит тому, что прочитывает за завтраком в утренней газете. Для него императрица — сумасшедшая, хотя в действительности она почти не отличается от остальных людей. В это время Ида Ференци чувствует себя обязанной заострять внимание императрицы на появляющихся о ней слухах. Вследствие этого, Елизавета, находясь в Висбадене, а потом и в Вене, при каждом удобном случае старается показаться на людях, чтобы, по возможности, исключить появление сплетен.

Пребывание в Висбадене оказало на императрицу успокаивающее действие. Шаролта Майлат, часто сопровождающая ее во время прогулок, находит, что доброе, так любимое ею выражение лица императрицы постепенно возвращается, Елизавета уже достаточно спокойна, хотя в глазах остается что-то печальное. Благоприятное влияние на императрицу оказывает сопровождающий ее Креппшлер.

С удвоенным усердием Елизавета занимается греческим языком и позволяет Метцгеру массировать свои больные ноги. Но это мало помогает, так как, находясь на курорте, Елизавета, не зная меры, ходит пешком. Планы на будущее, обсуждаемые императрицей с тихим и трезво мыслящим обер-гофмейстером, бароном Нопча, выдают глубокое волнение, царящее в ее душе. Повергшее ее в траур несчастье все больше подстегивает бесконечную тягу к путешествиям.

«Пребывание в Лайнце, — докладывает Нопча Иде Ференци, — продлится, по меньшей мере, до середины июля, потом мы отправимся в Ишль… Доверяю Вам наши планы. В начале сентября мы хотим поехать в Зеебад, в Голландию, где ее величество четырнадцать дней будет находиться на лечении у доктора Метцгера… С 15 сентября и до конца октября мы останемся в Меране. Эрцгерцогиня с женихом также прибудут туда. После Ме-рана предполагается поездка на остров Корфу. Как Вы видите, наша кочевая жизнь продолжается.

Одному Богу известно, куда мы еще поедем. Ее величество, слава Богу, здорова, спокойна и уже довольно бегло говорит по-гречески. Мне кажется, путешествиям посвящены все ее мысли и притязания… Варсберг очень болен… Ее величество обеспокоена ходом строительства на Корфу, но мы не знаем, что заказано Варсбергом для этой цели и что конкретно сделано».

На 22 мая назначено возвращение из Висбадена на родину, в Лайнц. Уже подготовлен императорский поезд, составленный из девяти австрийских и баварских вагонов, четыре из которых — салон императрицы, следующие два вагона отданы прислуге. Последние три заняты багажом. У поворота железнодорожной ветки на Франкфурт, слишком быстро пройденного железнодорожным составом, сходит с рельсов последний багажный вагон. Поезд так резко дергает, что императрица замечает: «Какой ужас!» Снова следует удар, вагоны раскачиваются из стороны в сторону, и в сильном испуге Елизавета восклицает: «Водитель поезда должно быть пьян!» Машинист локомотива действительно не сразу замечает сход вагона с рельсов, и поезд от шпалы к шпале тащит подпрыгивающий последний вагон еще около четырехсот метров, до тех пор, пока не лопается узел сцепления. В это же время сходят с рельсов первые три вагона, и поезд с сильным толчком останавливается. Страшная паника. Выглядывающую в окно Елизавету удар отбрасывает на пол, шок от случившегося столь силен, что она едва находит в себе силы сесть. Из опрокинувшихся вагонов для прислуги слышатся вопли и стоны. «Кто-нибудь ранен?», — спрашивает потрясенная императрица. «Где Франц?!», — кричит, словно душевнобольная, Валерия. Везде царят невообразимый хаос и замешательство.

Возгласы, крики, суета. Мужчины нервничают, женщины рыдают, парикмахерша императрицы бьется в истерике, а сбежавшийся со всех сторон народ дает пустые советы. Вскоре выясняется, что ничего особо страшного не случилось. Первые пять вагонов совершенно целы, а из окна перевернутых вагонов для слуг выбираются придворный кондитер и легко раненный лакей. За ними следуют остальные, совершенно невредимые, лишь бледные от испуга. Через короткое время все будет приведено в порядок. Только опрокинутые вагоны напоминают о несчастье. Елизавета в это время нервно ходит по перрону. Через два часа поездка продолжается. Случившееся еще более ухудшило угнетенное состояние императрицы. «Жизнь, — говорит она дочери, — опасна своей непредсказуемостью. Люди рождаются исключительно для несчастий. Я никогда не смогу быть спокойной, если буду знать, что ты в дороге».

На вокзале в Оберхетцендорфе в ожидании супруги и дочери стоит император Франц Иосиф. Когда ему сообщают о случившемся, он произносит: «Все могло быть гораздо хуже, — и, хлопнув ладонями, добавляет, — хорошо, что все закончилось счастливо».

В Лайнце состояние духа императрицы дает небольшой крен. Она вновь погружается в свои бесплодные мечтания, полностью прекратила занятия верховой ездой, а здесь, кроме охоты, больше нет развлечений. Поэтому она вновь поглощена идеями о Боге и Вселенной. Иногда ей хочется отогнать их прочь, но это не удается, и она по-прежнему молится всесильному Господу, его силе и величию, хотя и сомневается в том, что эти молитвы будут услышаны Создателем. «Общеизвестно, — говорит Елизавета, — что человек бессилен в попытке противостоять вселенскому предназначению, основой которого служит неисповедимая Господня воля. В сравнении с ним мы лишь песчинки. Может ли он снизойти до меня?»

Растущая апатия императрицы постепенно погребает под собой всякую возможность поисков счастья души. «Я слишком стара и слишком устала, чтобы бороться, — говорит пятидесятидвухлетняя Елизавета. — Мои крылья сгорели, и я хочу лишь покоя».

28 мая приходит весть о том, что генерал-консул Варсберг, «последний грек», слывший в Вене мудрецом, умер в Венеции в возрасте пятидесяти трех лет. Это производит неизгладимое впечатление на императрицу, так как она глубоко ценила и высоко ставила этого блестящего знатока Греции, в доказательство чего ею был сделан заказ на строительство замка, носящего имя ее любимого героя Ахилла, на острове Корфу. Теперь все должно перейти в руки преемника Варсберга, морского офицера фон Буковиц. Если в нем удастся найти такого же умелого интенданта, руководителя строительства и высокообразованного проводника по миру древнегреческих духовных ценностей, разделяющего восхищение ими императрицы, как и покойный Варсберг, ему не будут искать замену.

В это время госпожа Шратт вновь обедает с императором и будущими молодыми супругами. Она, веселая, непосредственная и обаятельная, является в это тяжелое время лучшей отрадой Франца Иосифа. Елизавета искренне к ней привязана и рада, что у супруга есть такая возможность отвлечься от горя. И только Валерия по-прежнему полагает, что мать не должна позволять госпоже Шратт проводить столько времени с императором. После возвращения в Ишль императрица совершает долгие поездки по привычным местам, в Халлыптадт и Госаумюле. В Ианцене Елизавета часто молится перед ликом Божьей матери в часовне, выстроенной для Валерии. В июле она едет на родину в Фельдафинг. Сейчас, в несчастье, императрица вновь испытывает тягу к родне, с которой не виделась более трех лет.

Из Фельдафинга она едет в Гаштайн, с намерением оставаться там до середины августа. За все время мать не решается заговорить с Елизаветой о Рудольфе. На баварских родственников императрицы ее печальное состояние духа производит настолько глубокое впечатление, что при прощании Гизела шепчет на ухо сестре: «Ради Бога, не упускай мать из виду у водопада Гаштайн!» Действительно, эти слова небезосновательны. Елизавету не оставляет мысль о смерти. «Я завидую Рудольфу, — часто говорит она, — но никто не знает наверняка, что следует за смертью. Если бы это было известно, было бы легче».

От барона Нопча приходит весть о том, что здоровье графа Андраши значительно ухудшилось. Он страдает раком мочевого пузыря, не распознанного вовремя, и, несмотря на приглашение известнейших врачей, лечение не дает результатов. Андраши полностью посвятил себя политике, находясь в полной оппозиции к графу Калноки, руководящему внешней торговлей. Через барона Елизавета передает Андраши, что он должен беречь себя и уделять своему здоровью больше внимания. Обер-гофмейстер не полностью разделяет пожелания императрицы, считая Андраши виновным во всем. Граф, отвечая, 6 августа передает из Трансильвании письмо, являющее собой восторженные восхваления своей королевы:

«Я не знаю, — значится в нем, — чем я должен ответить на милость ее величества, даже в такой дали думающей обо мне. Выше этого для меня ничего нет. Ты знаешь, что я всегда имел самое высокое мнение о ее душе и сердце, а с тех пор, как я прочел некоторые из ее стихотворений, мое восхищение ею достигло высочайшего уровня. Когда я размышляю о добросердечии и щедрости ее души, делающей честь незаурядному мужчине, то делаю вывод, что второй такой женщины нет на свете. Меня огорчает только одно — ничтожная толика людей знает, какова она на самом деле. Я хочу, чтобы весь мир знал и восхищался ею, так как такая неординарная личность, безусловно, этого заслуживает. Она, возможно, была права, отказавшись от непосредственного участия в политике. Это, далеко не всегда благодарное занятие, при ее огромном уме могло бы стать ее делом. Знаменитая Мария-Терезия, в сравнении с высотой духа и широтой сердца императрицы, могла бы претендовать только на роль домашней хозяйки, и я сожалею лишь о том, что такие таланты не выставлены напоказ, а потому незаметны. Я утешаюсь лишь тем, что являюсь одним из немногих счастливцев, имевших счастье знать эту женщину и восхищаться ею в то время, когда миллионы ее подданных не имели истинного понятия о ней».

Нопча показывает письмо императрице, которая, прочитав его, говорит: «Да, это один из немногих моих друзей на этом свете».

Из Гаштайна Елизавета возвращается в Ишль, где ее время от времени навещает Франц Иосиф. При всей любви, внимании и сочувствии императора, и без того обремененного множеством забот, пугающая безутешность супруги сказывается на его нервах. Короткие ответы и нетерпеливые движения императора с болью воспринимаются Елизаветой. Иногда она сравнивает их отношения и отношение императора к госпоже Шратт. Оставаясь наедине со своей любимицей Валерией, императрица горько плачет: «Зачем же я родилась? Моя жизнь бесполезна, я лишь помеха в их отношениях, моя роль здесь — роль комика». Однажды Елизавета с негодованием говорит дочери: «Наш брак нелеп изначально: пятнадцатилетнего ребенка купили и заставили дать непонятную клятву, которую невозможно нарушить».

Ее жизненные воззрения иногда действительно выглядят пугающе. Однажды, 26 августа, во время прогулки с Валерией она вдруг говорит: «Я люблю великого Господа и молюсь ему без надежды на награду». С этими словами императрица падает на землю: «Только так можно молиться и поклоняться Господу в надежде на исполнение просьбы, зная о предназначенности всего сущего на земле».

На следующий день Елизавета снова обращается с мольбой к Богу и дает обет уйти в обитель Святой Марии, если ее желания будут исполнены. Успокаивающее влияние на императрицу оказывает только удивительная природа Альп. Окружающий ее горный ландшафт Елизавета называет великолепным творением Господа.

Видя состояние императрицы, Франц Иосиф одобряет ее желание путешествовать, надеясь, что Madonna di Campiglio и высокогорные прогулки, а также пребывание в Меране и на Менделе, окажут благотворное действие на супругу. Но это едва ли заботит Елизавету. Она гуляет и ездит верхом. Лейб-медик Видерхофер для спокойствия императора составляет ей компанию. Он не в состоянии поспевать за скорым шагом императрицы, и потому по узким тропам ездит за ней на муле. Однажды, проходя по заболоченным местам, Елизавета прячется в кустах, где, полагая это возможным, снимает, не желая пачкать, нижнюю юбку. Оставшийся в одиночестве, Видерхофер решает повернуть назад. На узкой мокрой тропе мул скользит и лишь благодаря природной ловкости останавливается в последний момент. Лейб-медик никогда не был лихим наездником. Как мешок, упав с мула, он ломает ключицу и получает перелом ребра. Поводов достаточно, чтобы Елизавета сказала: «Над всем, что я делаю, тяготеет злой рок, от этого страдают те, кто находится со мной рядом».

Императрица направляется через Мендель в Меран, в замок Траутмансдорф. Состояние ее ног много лучше, поэтому она достаточно часто совершает длительные прогулки по близлежащим горам с отличным горным проводником Бухенштайнером. Императрица неутомима в поисках чудесных горных ландшафтов. Бухенштайнер поражен невероятной разницей восприятия этих красот Елизаветой и остальными людьми. Она всегда печальна и угнетена. Но если восхитительным утром с высоты чудесных, сотворенных Богом гор, она смотрит на землю, реки, долины, скалы и камни, ее глаза зажигаются. Елизавету часто видят за ученически беспомощным, но усердным рисованием во время ее долгих прогулок.

Однажды она приходит в высокогорный поселок Святой Катерины с прелестной маленькой церквушкой. Никем не узнанная Елизавета и Бухенштайнер направляются к крестьянскому подворью Зульфнеров, неподалеку от церкви. «Бог в помощь, — приветствует хозяев императрица. — Не можете ли вы дать мне молока?» — «Да, конечно», — отвечает крепко сбитая девушка. «Но только оно должно быть совершенно свежим». Девушка, смеясь, идет к хлеву и доит корову на глазах императрицы. Потом она подает ковш с пенящимся молоком Елизавете, которая благодарит ее, вкладывая ей в руку гульден.

«Кто это? — спрашивает девушка немного замешкавшегося Бухенштайнера. — Видать, денежная! Такие деньги за один глоток!» — «Это императрица», — шепчет ей на ухо проводник. «Езус Мария, а я хапнула деньги!»

Тем временем в Вене в Сакра-Коуэр умирает наставница Валерии Мере Майер, ее хоронят в Меране, кладбище и сад которого принадлежат монастырю.

Елизавета с дочерью идут к могиле и кладут на белый мраморный крест цветы. Валерия пользуется случаем, чтобы поговорить об этой благородной женщине, попутно признаваясь в частых доверительных беседах с нею, темой которых была Елизавета.

Императрица получает от Франца Иосифа длинное, полное любви письмо, в котором он рассказывает о малейших подробностях своей жизни, в особенности о деталях, касающихся госпожи Шратт. «Мое настроение утром 4 октября (день именин императора) было мрачным. Но его скрасило получение вашего письма и письма одной подруги, а кроме того, полученная в подарок ваза с четырехлепестковым цветком клевера и редкий солнечный денек, окрасивший леса и покрытые снегом горы в цвета сказочной красоты. Ты права, природа — лучшее утешение».

В конце октября Франц Иосиф приезжает в Меран, чтобы увидеться с Елизаветой. Император не находит улучшения в настроениях своей супруги. Она по-прежнему ищет уединения и практически отвыкла от ежедневного появления к обеду. Франц Иосиф совершенно подавлен, не только трагедией с Рудольфом, но и обострившейся внутриполитической ситуацией, особенно в Венгрии, где проходят демонстрации в защиту опального Кошута. Но супруги ныне связаны лишь общей болью, и понимание этого делает Елизавету еще безутешнее. «Я могу сойти с ума, — говорит она, — если стану задумываться над тем, как долго мне еще предстоит жить!»

В таком настроении Елизавета прощается со своими домашними и едет на Мирамар. Там ее ждет яхта «Мирамар» под командованием графа Кассини, чтобы доставить ее величество на остров Корфу, выполняя высочайшее пожелание осмотреть с правом хозяйки запланированное строительство. Быть может, тамошние красоты смягчат безутешность и безрадостность, тяжким бременем лежащие на ее душе. Но она не хочет оставаться на Корфу длительное время, так как считает, что долгое пребывание на одном месте служит стимулом для усиления ее меланхолии. Маленький грек Фермояннис провожает Елизавету и при прощании плачет как ребенок. Но она больше не в состоянии его выносить. В это время на Корфу появляется новый учитель греческого языка Руссо Руссопулос, бледный и неопрятный мужчина. Императрица вполне сносно говорит и понимает по-гречески, но хочет полностью овладеть литературным наследием этого языка. «Не считайте это шуткой, — говорит она своему новому учителю, — я искренне желаю ваших строгих указаний на любую мою ошибку, я в полной мере изучу этот язык, иначе не стоило бы и начинать».

Ввиду предстоящего бракосочетания своей сестры с греческим кронпринцем Корфу хочет посетить на своем «Гогенцоллерне», в сопровождении морской эскадры, император Вильгельм II. Елизавета, под предлогом невозможности по состоянию здоровья принять гостей, просит извинить ее. Она уединяется в каком-то уголке недалеко от виллы и проводит там весь день. Вильгельм II, подозревая негостеприимство, со своей эскадрой, состоящей из девяти следующих в кильватере огромных кораблей, на всех парах проходит мимо холма, где расположена вилла императрицы, салютуя двадцать одним громовым залпом. Свита Елизаветы во главе с графиней Фестетикс и бароном Нопча в смущении слушают раскаты этого приветствия. Когда эскадра входит в гавань, обергофмейстер Нопча поднимается на борт, чтобы еще раз устно принести извинения. Вильгельм II и его супруга все понимают, они любезны и милостивы, но в душе разочарованы и сомневаются в действительности плохого самочувствия императрицы; на этот раз они лично убедились в том, что слухи о ней, идущие по миру, небезосновательны. Но в действительности голубое небо, вечное море, изумительный лунный и солнечный свет, великолепное благоухание растительности на Корфу благотворно влияют на состояние императрицы. Ее глаза приобрели успокоенное выражение, с интересом и рвением она строит планы зимнего путешествия.

С Корфу она отправляется на Сицилию, через Мессину в Палермо, затем, после недолгого пребывания на Мальте — в Тунис, где осматривает руины Карфагена. На этот раз она не празднует свои именины и не получает ни одного письма с пожеланиями счастья. Императрица опубликовывает следующее сообщение: до конца своей жизни она не желает получать пожеланий счастья, так как слово «счастье» для нее более не имеет смысла.

4 декабря Елизавета возвращается в Вену. На вокзале ее встречает Валерия. Выходя из вагона, императрица разражается слезами при воспоминании о том, что раньше ее всегда встречал Рудольф. «Знаешь, дитя мое», — говорит она Валерии, — если бы не желание увидеть тебя, я вряд ли нашла бы в себе силы вернуться. Венский замок производит на меня гнетущее впечатление. Ежедневно вспоминаю то, что произошло с Рудольфом, и никак не могу избавиться от этого. Знаешь, иногда мне кажется, что Рудольф убил мою веру. Я молюсь великому Господу, но…»

Елизавета пересматривает свой гардероб. С ia не желает больше носить яркие вещи, откладывая все светлое, раздаривая платья, зонтики, шляпки- платки, перчатки.

Валерия просит отца не проводить рождественский вечер в Хофбурге, так как опасается, что это произведет на мать гнетущее впечатление. Поэтому Франц Иосиф, Елизавета и будущая супружеская пара отправляются на Мирамар. Первый раз рождественский вечер проходит без елки и раздачи подарков. Лишь в последний час уходящего года, когда, наконец, происходит помолвка, Елизавета облачается в светло-серое платье и, со слезами на глазах, нежно обняв жениха и невесту, желает им счастья.

В первый день наступившего года отменены все обычные приемы гостей. К Елизавете могут войти лишь Франц Сальватор и Валерия, которой она дарит брошь с двумя слитыми сердцами. Настроение императрицы остается печальным и угнетенным. Валерия часто думает о матери и приходит к выводу, что многое из происшедшего не должно так тяжело восприниматься ею. Достаточно мать бывает уязвлена какой-нибудь досадной мелочью и замыкается в себе, вместо того, чтобы просто выговориться. Все, что с ней происходило, сделало ее — благородную, великодушную, со светлой душой и горячим сердцем императрицу — полностью отрешившейся от мира женщиной.

30 января — первая годовщина смерти Рудольфа. Елизавета не спала всю ночь, мучаясь головной болью, а утром договорилась с императором отправиться в Майерлинг, но так, чтобы никто не узнал об этом. Между тем, небольшой охотничий замок уже превратился в монастырь, а комната смерти — в церковь. В двух экипажах императорская чета и Валерия едут по чудесной лесной дороге. За все время поездки никто не произносит ни слова. В Майерлинге отслуживают мессу у алтаря, построенного на том самом месте, где стояла кровать Рудольфа. Перед глазами священника все еще стоит ужасная картина смерти кронпринца, увиденная им в тот день, когда святой отец пришел сюда в составе комиссии. Как в тяжелом сне, Елизавета без слез присутствует на мессе. Тиха в христианском смирении, она стоит рядом с императором, с горечью думая о том, что в последние месяцы жизни сына играла в его судьбе слишком мрачную роль.

С ужасом Елизавета узнает, что один из людей, никогда не разочаровывавших ее, граф Дьюла Ан-драши, 18 февраля умер в Волоче. Елизавета вновь не может прийти к успокоению. Еще одна смерть, пусть даже и ожидаемая, становится, тем не менее, тяжелым ударом для императрицы, ведь граф был для нее лучшим, по словам Валерии, другом, которому она доверяла как никому другому.

«Умер мой единственный, последний друг», — сетует Елизавета. 21 февраля Андраши будет похоронен в Будапеште. Императрица едет к его вдове, графине Катанке, которая теплыми словами заверяет Елизавету в верности, преданности и любви и просит свою королеву в любой ситуации рассчитывать на нее и ее сына.

Вернувшись, Елизавета говорит Валерии: «Только теперь я поняла, как много значил для меня Андраши. Без его советов и дружбы я чувствую себя всеми покинутой. Дух Андраши не сможет жить ни в его сыне, ни в любом другом человеке». Она едет в академию и кладет на гроб почившего друга венок из ландышей. Венгрия видит свою королеву, в молитве стоящую на коленях перед прахом ее беззаветного патриота.

В середине марта Елизавета с дочерью предпринимает обыкновенное весеннее путешествие, на этот раз в Висбаден и Гейдельберг, чтобы «пощеголять в свете блестящим платьем невесты». Императрица совершает долгие прогулки с дочерью. «Только при общении с тобой, — говорит она, — в мою душу иногда приходит свет веселья. Я едва могу представить себе, чем станет моя жизнь, когда ты, выйдя замуж, покинешь меня. Время, оставшееся до твоей свадьбы, для меня лишь отсрочка».

Императрица, замкнувшаяся со дня смерти сына, 11 апреля 1890 года среди всех прочих принимает императора Вильгельма, а немного позднее и императрицу Фридерику, не только простую и симпатичную, но и рассудительную, искренне преданную Елизавете женщину, угасающую после смерти мужа, отошедшую от всего света, но не от Бога.

«Моя доля не менее жестока, чем твоя, — говорит она Елизавете, — неблагодарность людей столь велика, что это просто невозможно выносить». Елизавета грустно отвечает: «Все происходящее предначертано заранее». — «Ах, нет, я верю, что Господь на небесах сделает все к лучшему. Сама же я только жду смерти, чтобы узнать то, чего не знает ни один человек».

Вскоре после этого визита Елизавета возвращается в Вену, где обычная жизнь вновь вступает в свои права. Госпожа Шратт все чаще обедает с императорской четой и Валерией, для которой это крайне неприятно; она не может понять, почему это так нравится ее матери.

В это время из Регенсбурга приходит еще одна печальная весть. Сестра императрицы Нене Таксис, та, что должна была стать женой Франца Иосифа, серьезно больна. Все происходит как будто специально, чтобы не дать Елизавете, наконец, отдохнуть от горя, принесенного смертью кронпринца. Она ни на шаг не отходит от постели умирающей, до последнего момента веря, что все не так серьезно.

Нене Таксис радует только встреча с «old Сиси». «В нашей жизни мы обе прошли тяжелый путь», — говорит Елизавета. «Да, ведь у нас одинаковые сердца», — отвечает сестра.

Она скончалась через несколько дней, пережив ужасные мучения. Потрясенная Елизавета, готовая восстать не только против всего мира, но и против Бога, возвращается домой. «Теперь я понимаю, — говорит она, — что покончить жизнь самоубийством можно только из-за страха перед таким концом».

Император Франц Иосиф надеется, что жизнь императрицы понемногу войдет в прежнее русло и она время от времени будет появляться в обществе. Но этот новый траур вновь отдаляет Елизавету от мирских забот. «Император, — судит о сложившейся ситуации немецкий посол в докладе принцу Ройсу, — больше всего страдает от самоизоляции своей супруги, ему одному приходится нести ношу представительства. Исчезло само понятие императорского двора, а отношения между императором и придворными становятся все более натянутыми».

Делаются попытки вызволить императрицу из ее самоизоляции, в которую она погрузилась полтора года назад — со дня смерти сына. Но они не приносят успеха. Елизавета отгородилась от всего света в Иные, и даже императорские адъютанты не имеют права находиться в непосредственной близости к вилле, чтобы не встретить ее величество, а могут прогуливаться лишь в строго определенных местах. Лишь однажды, когда четырнадцатилетний король Сербии Александр прибывает в Ишль, Елизавета соглашается присутствовать за обедом, в котором, тем не менее, не участвует. Когда она, опаздывая на мгновение, входит в комнату через занавешенную дверь, то сталкивается с выходящим лакеем. Это приводит к довольно грубому столкновению. «Как вы неловки», — только и говорит Елизавета.

Мысли императрицы заполнены предстоящим замужеством дочери. Часто она говорит Валерии: «Я не могу постичь, как можно столь сильно желать брака и ожидать от него столько счастья. Но если ты будешь счастлива, я охотно всем пожертвую».

Императрица пытается, насколько возможно, скрасить последний месяц, который Валерия проведет в родительском доме. Она лично заботится о каждой мелочи приданого и частенько подготавливает маленькие сюрпризы. Например, велит положить на музыку очень нравящееся дочери стихотворение, начинающееся словами:

Вдруг однажды вечером под окнами Валерии в Ишле раздается эта песня, исполняемая мужским хором. Мать приходит к дочери, обе слушают, растроганные мелодией. Императрица обнимает свое дитя и со слезами на глазах говорит: «Благодарю тебя за то, что ты всегда была хорошим ребенком».

Это мгновение было лучшим в жизни Валерии.

Настает утро 31 июля 1890 года, день свадьбы. Под крики «Ура!» мертвенно бледная императрица и Валерия едут к церкви в последнем из множества экипажей. Церковная церемония проходит очень торжественно, но Валерия подавлена ею. Дядя Карл Теодор берет ее за руку и с полной серьезностью говорит: «Я тебя очень прошу, пообещай мне, что всегда, что бы ни случилось, будешь матери верным другом. В будущем ей это непременно понадобится». Тепло пожимая герцогу руку, невеста нежно обещает выполнить все это.

Разлука Валерии с матерью будет долгой, потому что Елизавета объявляет о своих планах совершить большое морское путешествие вокруг Европы. Настает момент расставания. Подъезжает экипаж, юная супружеская пара садится в него, и украшенные венками из альпийских роз и незабудок лошади трогаются. Путь ведет вдаль от родительского дома. Страсть к путешествиям перешла от матери к дочери.