Она оказалась низенькой старушкой, облаченной в брюки и длинную рубаху неопределенного фасона – и то и другое из серой фланели. Подвижная, как ртуть, с живыми – тоже серыми – глазами, в светлом парике.

Она бросилась к моему провожатому и спросила по-английски:

– Это вы больной? Вы – Петер?

– Нет, – ответил тот по-шведски. – Я дипломат.

Этот странный обмен репликами на разных языках с еще большей ясностью, чем воздушное путешествие, подчеркнул мою удаленность от привычного балканского уголка. Исключено, чтобы там, видя человека с костылем, спросили его спутника, не он ли болен. Альма повернулась ко мне, протягивая руки:

– Миленький! – в голосе ее звучал восторг – Такой молоденький и такой больной! Я тебе помогу…

Дипломат переводил, как пулемет, бессознательно воспроизводя и ее интонации. В следующий миг меня, растерявшегося перед этим двуязычным потопом, уложили на диван для осмотра. Лишь когда дипломат в третий раз спросил, почему я не знаю английского, я понял, что вопрос исходит от Альмы.

– Тут все говорят по-английски. А ты почему его не выучил?

В первые два послевоенных десятилетия у нас в стране отдавали предпочтение французскому, объяснил я. Французы издавна нам симпатичны. Конечно, хорошо было бы к моему французскому прибавить и английский, но болезнь отнимает столько сил. Мне и по работе этот язык нужен – лучшие журналы в моей профессиональной области издаются на английском. Будь они мне доступны, преподавал бы в высшем, а не среднем специальном учебном заведении, так мне, во всяком случае, кажется.

– О-о… – протянула она, пренебрегая подробностями.

– Профессор… (С этого момента все стали так называть меня).

– Спросите госпожу Ниссен… – начал я, но был прерван потоком разгоряченных шведских слов, изобиловавших звуками «йа» и «йо».

– Она Альма, просто Альма, – перевел дипломат. – Даже пятилетние дети так к ней обращаются. Здесь для всех вы будете Петром… точнее, Петером. Ваша фамилия ее не интересует.

– Петеру нужно лечиться, – вмешалась старушка. – Все остальное мелочь… Между прочим, откуда он приехал?

– Из Болгарии…

– Ах, да верно, он мне писал… Он роялист или республиканец?

Проявив такт, я объяснил, что роялизм в нашей стране лишен смысла, вот уже сорок лет у нас республика.

– Мне порой кажется, что я роялистка, – сказала Альма, указав на снимки прежнего и нового королей, висевшие как раз надо мной. – Впрочем, это не имеет значения.

И спросила, крещеный ли я.

– Да, – ответил я и пояснил, обращаясь к дипломату: – Знаете ведь, до войны…

– Ты католик?

– Нет.

– Протестант?

– Нет.

– Тогда кто же?

– Православный.

– А они христиане?

– Да.

– Родители у тебя есть?

– Оба умерли.

– Я буду тебе матерью. Буду заботиться о тебе.

– А что мне нужно делать?

– Ничего. Абсолютно ничего. Только верить в меня.

– Я принимаю восемь таблеток в день. Это нужно прекратить уже сегодня?

– Я не мучительница. Ты сам почувствуешь, когда можно не принимать лекарства.

– Как мы поймем друг друга?

– Моя секретарша знает французский. Она очень красивая.

(Неожиданное замечание, но я не обратил на него внимания.)

Шок, испытанный мною при появлении в доме Альмы, бесследно прошел. Альма уже казалась мне чудом, прекрасна была ее вера в свои силы и убежденность, которую она старалась внушить мне. Где тот врач, который мог бы сказать мне: «я буду тебе отцом» или «я буду тебе матерью»? Медицина стала чересчур официальной, таково ее направление в Европе: отдалиться от больного, превратить его в объект.

В руках у старушки появилась толстая книга – дневник «Брандала». Мне дали его полистать. Короткие записи, под ними стояли шведские, датские, норвежские, американские, бельгийские, английские – всякие-всякие адреса, даже один адрес из Люксембурга.

«Дорогая Альма, – писал какой-то ее соотечественник,

– у меня все еще нет возможности оплатить весь курс лечения, так что высылаю тебе только часть – свою последнюю зарплату. От всего сердца благодарю за то, что приняла меня и спасла, хотя я и пришел к тебе без гроша в кармане. На, небе все зачтется».

– Вот еще, на небе, – неожиданно фыркнула Альма. – Что вы думаете, такая уж я христианка?

Дипломат встал – ему пора было возвращаться. Альма поблагодарила его за нанесенный нам визит. «То есть как?

– удивился он по-болгарски. – Я не наносил Вам визита, я просто вас привез… Ей – да, может быть…»

Наконец начался осмотр. Я показывал, где у меня гнездится болезнь, воспользовавшись позвоночником дипломата, который все еще не ушел. Ногой я шевелил еле-еле.

– Милый! – повторила она. – За что? За что?