В три часа пополудни она увидела из окна своей комнаты болгарина и Питера, расположившихся в шезлонгах на маленькой, смотревшей на дорогу, веранде.

Стоял первый теплый день, похожий на летний. Облачившись в шорты, Рене поспешила присоединиться к ним.

Мужчины, похоже, обрадовались ей. Датчанин быстро разложил еще один шезлонг, а болгарин снова осмотрел ее ноги, теперь открытые для обозрения. Его улыбка выдавала радостное удивление и уверенность, что вовсе не ради Питера пришла она на веранду. «Это мое лицо виновато… Мое бесстрастное лицо, – подумала Рене. – Сегодня утром Питер так и не понял, что он мне понравился. Женственности мне не хватает…» Подставив солнцу крупный нос с горбинкой и худые плечи, она притворила глаза и вступила в разговор. Почему болгарин знает только французский? После войны в Болгарии… А она, где она выучила этот язык? Во Франции, целый год была гувернанткой в одной семье. В Париже. Питер тоже там научился французскому, – голос болгарина. Вот как? Да, это работа ему помогла. И что же у него за профессия? Ну… а впрочем, действительно, как ее назвать? – голос Питера. Странно, что он сам не знает. Питер нигде и никогда не работал постоянно, с радостной увлеченностью сообщил болгарин. Питер – свободный человек. Летом он на два-три месяца уезжает из Дании. Отправляется, к примеру, в парижский пригород Сен-Дени. Обычно отдает предпочтение гостиницам с курортно-лечебной специализацией, выбирает наугад какую-нибудь из них. Представляется владельцу и предлагает организовать для постояльцев уроки танцев на таких условиях: тот обеспечивает зал, а Питер выплачивает ему десять процентовсвоих доходов. Если хозяин не дурак, предложение принимается. И все дела… Заработанного за два-три месяца хватает на весь год. Что-то не верится, заметила она. Да нет, право же, хватает, сказал Питер. Постепенно приходишь к пониманию, что можно обходиться все меньшими и меньшими деньгами, все меньшим и меньшим количеством еды, меньшим гардеробом. Это ей понравилось. Он ведь не внушал, что нужно быть бережливым, речь шла о другом. Она открыла глаза и взглянула на Питера. Прекрасный человек. Снова опустила веки, чувствуя, что может расплакаться. Ей было хорошо. А как Питер проводит свои уроки танцев? Как… Музыку выбирает, разумеется, такую, чтобы действовала успокаивающе, объяснил болгарин. Его зовут Петер. Интересное совпадение. (Ей чудилось, будто он рассказывает еще о себе.) Движения легкие, неспешные, тоже успокаивающие. А я представляла себе что-то более современное, отозвалась она. Молодые никогда не записываются на мои курсы – голос Питера. Только пожилые. Больные и одинокие. Понимаю, – ей стало стыдно. Важны не столько танцы, сколько контакт. Эти люди отвыкли бывать вместе, а в танцзале завязываются знакомства, дружеские отношения. Когда им звонят из дому, чтобы справиться о здоровье, они ни словом не обмолвятся ни о целебных водах, ни о пляже, если гостиница приморская, только об уроках танцев и рассказывают.

Питер умолк. Рене открыла глаза и, увидев, что тот одевается, спросила, куда это он собрался.

– Помогу Пиа приготовить к полднику чай.

Рене стало неудобно. Не следует ли и ей спуститься с ним вместе? Альма о полднике ничего не говорила…

– Не надо торопиться, – сказал Питер. Он участвует во всем добровольно, получает удовольствие, ее же обязанности и без того обещают быть многочисленными, так что лучше действительно не торопиться, а полежать еще немножко на солнце. Наслаждаться покоем она сможет только до половины пятого, когда начнется приготовление ужина.

Хлопнула дверь. Питер исчез с веранды.

Она чувствовала – Петеру ужасно хочется тронуть ее рукой, но он не смеет. С его стороны струилось к ней напряжение. Она вся подобралась. В чем дело? Что происходит с ними здесь, на маленькой веранде? Абсолютно ненужное. Под закрытыми веками расплывались желтые, красные, синие круги. Пространство между нею и Питером было свободно и спокойно. Пространство же между нею и Петером переполнено нечистыми желаниями. Она хочет, чтобы он ее коснулся, хочет снова погрязнуть в грехе. Нет, она не хочет этого. Хватит уже. Хватит. Неужели и здесь, у Альмы? Ведь не за этим же она приехала? «Эрнестина, тебе вот-вот стукнет двадцать», «Эрнестина тебе вот-вот тридцать…», «Эрнестина, тебе уже скоро тридцать девять…» Ничего. Ничего больше произойти с ней не может. Она уже не верит. Он, поди, думает – Рене лет двадцать пять, не больше. Очень я худая, вот в чем дело. Тридцать девять. Поздно. Она любит его. Его жизнь – огромная неизвестность, страна со множеством городов, сел, людей. Она любит его жизнь. Ничего из этого не выйдет.

Вошла Грете и уселась в шезлонг Питера. Рене открыла глаза. Грете улыбалась ей и болгарину. Рене убрала левую руку, которую инстинктивно опустила на пол, ожидая, чтобы Петер взял ее.

Она сказала Петеру, что в Болгарии никогда не была, но добралась почти до самой ее границы – как-то летом в горах восемь дней провела в одной румынской гостинице. В ресторанах не допросишься пива, а ведь пивной завод совсем рядом… Он перебил ее, предложив увидеться после ужина на большой веранде, куда выходит его комната. Тогда они смогут еще поболтать…