Отворившаяся дверь впустила мою спасительницу. Сгорбленную маленькую старушку с высокой старомодной прической, какой она как будто хотела увеличить свой невеликий рост. С виду старушка казалась вдвое меньше почти любого взрослого человека.

Сейчас рассвет, а когда очнулся от выплеснутой в лицо воды, рядом со стеклянным кувшином в одной руке и фонарем в другой стояла миниатюрная седоволосая женщина в вязаном халате поверх ночной сорочки. Она представилась Аделаидой Укил, старшей сестрой здешнего хозяина и чудовища. Причем именно так и назвалась: сестрой хозяина и чудовища. Аделаида Укил пообещала защиту и уверила, что в её комнате безопасно. Дескать, сюда её брат ни ногой, ни лапой, а людям, если пожалуют в её покои, она как-нибудь укорот да даст. Но о людях, мол, не стоит беспокоиться.

— Не принято у нас в доме по ночам шастать, — отмахнулась она, когда я усомнился, что поместье все еще спит после очередного рева, сотрясшего особняк.

Тем не менее, в небольшую и уютно обставленную комнату старушки никто не ломился. Было тепло, даже жарко, комнату грела обложенная голубой плиткой печь с темным овалом варочной поверхности. Я доверился своей спасительнице, обессиленный и безоружный. При мне остался нож, пара кинжалов и пустые ножны. Шпагу потерял во время бега по шатающимся коридорам.

Постепенно приходил в себя. Где-то в глубине дома периодически ревел зверь. Старушка щебетала ничего не значащие фразы и поила меня горячим куриным бульоном, а, едва за окном забрезжил рассвет, Аделаида Укил юрко выскочила из комнаты. Сказала только, что нужно забрать какие-то вещи. Следовало бы насторожиться, но не для того меня кормили наваристым бульоном, чтобы устроить пакость. Невесело усмехнувшись, я откинулся на резную спинку стула, вытянул ноги и решил ждать. Доверяться кому-либо неразумно, даже совсем глупо, но я не знал, что предпринять.

Рев зверя не мог не разбудить поместье, и наверняка за пределами особняка только и ждут, чтоб схватить чужака. Старушка же обещала не только укрыть в своих покоях, но и вывести из усадьбы. До сих пор она не обманула. По меньшей мере, до наступления темноты я не собирался покидать это неожиданное убежище, я просто ждал её, и вот Аделаида Укил вернулась.

Руки старушки сжимали большой сверток. Содержимое узла из плотной коричневой материи являлось почти неподъемным грузом для маленькой женщины.

— Сидит, смотрит, — заворчала сестра промышленника. — Помоги же, олух!

Я вскочил со стула и услужливо склонился над старушкой, забрав тюк, внутри которого что-то характерно звякнуло.

— Что там, мистресс Укил?

Она настоятельно просила называть себя мистресс, поскольку мужланы не для неё и замужем она не была.

— Клади на стол и разворачивай, — пожилая женщина отмахнулась от меня как от назойливой мухи и, положив ладонь на поясницу, заковыляла к креслу с клетчатым пледом.

В узле обнаружилось мое потерянное оружие: все четыре пистоля и шпага. Невероятно! Она вернула пистоли из покоев промышленника! Я окончательно поверил во все, что сказала мне Аделаида Укил. Она действительно способна защитить меня.

— Но как? — сорвалось с уст. Проверив стволы и убедившись, что каждый из них по-прежнему снаряжен для стрельбы, я всовывал пистоли в кобуру. С оружием вернулась и уверенность.

Вместо ответа послышалось кряхтение и ворчание, я уловил только одно слово. Она пробубнила что-то про брата.

— Но почему вы помогаете мне, мистресс Укил? — вновь спросил я. — Вы толком и не знаете про меня ничего.

— Зато я знаю, что есть мой брат, — голос старушки задрожал от волнения, голова закачалась. — Он связан с Дьяволом! Да, он многое получил: огромное богатство, власть. Но мой милый маленький брат проклят! По ночам он превращается в чудовище! В зверя, которого ты видел. Он бродит по дому и поместью либо рыщет по округе, и горе тому, кто встретится на его пути.

Переведя дух, Аделаида Укил продолжила уже спокойно, обычным для неё ворчливым тоном:

— Но я молюсь за его душу, каждый день и каждую ночь. Я одна у него, и пока я жива, мой брат не обратиться в зверя окончательно. Моими молитвами хотя бы дурь в его башке не затмевает разум. Он все еще человек, когда превращается в зверя; я даже могу разговаривать с ним.

— А люди? Ваши люди догадываются?

— Наши?

Мистресс Укил слезла с кресла и, словно забыв про меня, направилась к шкафу у печи.

— Наши-то все знают, — сказала она, заварив себе пучок сушеной травы, — токмо спи ночью дома, и все будет хорошо. Зато тут как у бога за пазухой.

Старушка осенила себя знамением.

— Твари из эльфийских лесов и те обходят поместье стороной.

— Неужели в окрестных деревнях и Дорноке ничего не заподозрили? — не поверил я.

Голова раскалывалась от вопросов. В кого он перекидывается? Оборотень? Но слишком уж силен. Я ругнулся про себя, вспомнив, как Уил Укил парил над полом и невидимой силой выхватывал из рук оружие. И почему тень стала между мной и зверем? Что это было? Тень прикрыла меня? Где тень сейчас?.. Вопросы, на которые нет ответов.

— Местные? — мистресс Укил предложила мне варенье. — Может, кто и догадывается, но братец умеет гасить слухи, а, если что случается, то на Запустение списывают. Идем.

Накинув на плечи горский пуховый платок из серой козьей шерсти, старушка выжидательно посмотрела на меня.

— Ну, — нетерпеливо пробурчала она, — надумал тут поселиться?

Я последовал за ней. Дом Уила Укила пробуждался. На господском этаже сновали две служанки, протиравшие от пыли мебель, внизу бегали поварята. Где-то скворчало, и гремели посудой: кухня тоже проснулась. Перед особняком мели сухую листву три дворника. Мистресс Укил попросила помочь — я подал ей руку и мы неспешно спустились по широкой, отделанной мрамором, лестнице. Мощеная дорожка направила нас от ступенек к башне напротив.

— Почему вы помогли мне?

Аделаида Укил фыркнула, не удосужившись пояснить, и мы продолжили идти к стене внутреннего укрепления, не говоря ни слова. Сперва я принял молчание за старческую вздорность, но на самом деле сестра промышленника просто выбилась из сил. Шли медленно, я поддерживал мистресс Укил под локоть: дышала она, запыхавшись. Сколько же ей лет? И как смогла дотащить узел с оружием до своей комнаты?

— Почему помогла? — Аделаида Укил подняла трясущуюся голову и со старческим брюзжанием продолжила, ответив самой себе — Я ведь уже говорила, олух ты эдакий, что молюсь за душу брата, денно и нощно. Он проклят, но может быть лишняя жизнь, которую вырву из его лап, вернет его душу к Свету. Помолись за него, вор! Ради того, что я спасла тебя.

Старушка назвала меня вором. Я непроизвольно прикоснулся к карману камзола с тугими кошелями внутри. Меньше, чем нахватал из бюро промышленника, гораздо меньше. Убегая, растерял половину, но и того, что есть сейчас, хватит с лихвой. Старушка, верно, недолго гадала, кого укрыла в своей комнате.

— Эй, олух! — одернула меня за рукав Аделаида Укил. Она так и не спросила мое имя; да и зачем, коль можно называть просто олухом. — Ты слышал меня?

— Непременно, помолюсь, — соврал я. Молитва не для меня. Молюсь, только когда совсем прижмет, чаще вспоминаю Харуза, и уж точно не стану молится за дьявольского зверя. Но мне было жаль маленькую ворчливую старушку. Я обязательно помолюсь за нее.

Дворники мели, не обращая на нас ровно никакого внимания. Мы доковыляли до запертых ворот внутренней стены. На зов Аделаиды Укил из окованной железом двери воротной башни вывалились двое стражников с помятыми лицами. Как и садовая прислуга, они не испытывали к моей персоне никакого интереса.

— Слушаю вас, мистресс Укил, — склонив голову, сказал один из них. Я несколько удивился, услышав, с какой почтительностью он обратился к сестре хозяина поместья. При здешнем-то раздолбайстве!

— Это мой гость! — Аделаида Укил с нажимом произнесла последнее слово. — Ты проводи его из усадьбы, а ты помоги подняться в мою комнату.

Старушка легонько оттолкнула меня и шагнула ко второму стражнику. Я хотел поблагодарить её, сказать что-то на прощанье. Однако Аделаида Укил лишь отмахнулась, бросив напоследок:

— Все! Иди! Иди-иди!

Моя маленькая сгорбленная спасительница побрела прочь. Никогда раньше я не был обязан жизнью столь слабому созданию. Бабушка-божий одуванчик. Это сказано про неё.

Позади послышалось сопение. Стражнику не терпелось спровадить меня куда-подальше.

— Сперва к конюшне, — молвил я, — а дальше я сам.

— Как скажете, господин, но я мог бы и за внешние ворота проводить, — наемник пожал плечами для приличия и повел за внутреннюю стену.

Мы шли по просыпающемуся поместью. Он впереди, я за ним, молча. Людей вокруг не намного больше, чем ночью, зато у сруба с лошадьми ждал рыжеволосый Сид. Его легко было узнать по шевелюре.

Доведя до конюшни, стражник быстро позабыл обо мне:

— Где конюх?

— Дрыхнет ещё.

— Чертяка! Напомни ему, как проспится, про долг. Десятку должен, уже седмицу, — сплюнув с досады, стражник убрался восвояси.

— А вы мне тоже должны, — щурясь, произнес Сид.

— Они? — я показал пять обещанных медяков. — Седлай кобылу!

Только вопреки моим ожиданиям рыжий подмастерье не рванул в конюшню за моей лошадью и своими медяками. Над ехидной улыбкой жадно блестели поросячьи глазки. Пройдохой растёт.

— Интересно, знает ли конюх, что сруб на ночь не запирается, — я кивнул на снятую перекладину засова и лежащий рядом замок. Глаза Сида выросли до размера перепелиного яйца. Надо же, не заметил.

Сида как ветром сдуло. Скоро я получил лошадь, он — свои монеты, а обворованное поместье выпустило вора за свои пределы. Странное место, странные его обитатели, и хозяин тоже очень непростой. Я пустил кобылу в галоп, с облегчением оставляя усадьбу Укила за спиной.

Торговая улица перед Дорнокским мостом также быстро скрылась из вида. Почти пустая из-за ранней по зимней меркам поры. Мчался я недолго. Скоро осадил животное и пустил шагом, так как продолжительное время держать галоп лошадь не сможет. Когда на мой неискушенный взгляд кобыла восстановила потраченные на быструю скачку силы, перешел на рысь. Чередуя легкий бег и шаг, вчера добрался от лесной стоянки до Дорнока за полдня.

Но тяжко ж придется. Я поморщился. Второй день в седле подряд!..

Передо мной неспешно петлял тракт. С каждым часом на дороге прибавлялось путников, город всегда тянет к себе окрестный люд. Редкие имперские разъезды не обращали на одинокого всадника в черном никакого внимания, как и накануне. Я глазел на встречных. Перезарядил негаданно вернувшиеся пистоли. Пытался уснуть; говорят, в седле это легко. Но чуть задремав, едва не сверзился под копыта собственной лошади. Дьявол! Голова наливается свинцом, я не спал уже вторые сутки. Снова и снова думал о тени. Неужели она закрыла меня собой, и где тень сейчас?

Впереди раздались женские крики о помощи. От пустого нынче тракта вправо ответвлялась малоприметная дорожка. Кричали откуда-то из-за деревьев, куда уводила тропа. Не раздумывая, я направил кобылу в лес. Зачем я это сделал? Наверно, устал, и воровская осторожность на время оставила последнего из ночных крыс наедине с обычными человеческими слабостями. Я поддался призыву о помощи.

Дорожка вывела на поляну, усеянную опавшей листвой. У выпотрошенной крестьянской подводы лежал немолодой горец со связанными сзади руками. Его хорошо отделали и ладно, если только кулаками. Рядом, упав на колени, рыдала и заламывала руки женщина, что изрядно веселило двух нависших над ней орков. Еще двое с сальными словечками оттаскивали от телеги девицу с растрепанными белокурыми волосами. В десяти шагах фыркали четыре жеребца нелюдей.

Те самые орки! За седлами висят человеческие головы!

Я поглубже натянул шляпу. Так, чтобы широкие поля спрятали верхнюю часть лица и глаза, и направил лошадь медленным шагом к убийцам. Запахнутые полы черного плаща укрыли все мое оружие и руки, сжавшие по пистолю. Орки, глумившиеся на рыдающей матерью, почуяли неладное.

— Эй! — окликнул один из них.

Поздно. Дважды грянул гром! Я стрелял практически в упор, и оба орка рухнули к ногам женщины, вскочившей с гримасой смертельного испуга на лице. Откинув разряженные стволы, схватился за вторую пару пистолей, нацелив оружие на двух других несостоявшихся насильников.

Отважное молодое дурачье! Забыв про свою добычу, орки бросились на меня, обнажив клинки. Еще два выстрела — и еще два мертвых орка.

Зачем я это делаю?

Легла гробовая тишина. Я спешился, чтобы подобрать брошенные стволы. Но сначала нужно помочь крестьянину. Когда перерезал путы стонавшего мужика, тишину разорвали новые крики. Обе женщины кинулись ко мне. Захлебываясь в слезах и словах благодарности, они буквально норовили поцеловать носки моих сапог!

— Заткнитесь! — прорычал я. Какого черта я все это творю!

Удивительно, но крестьянки послушались. Упали задами наземь и тихонько заскулили, размазывая влагу на щеках. Наконец, и битый глава семейства смог подняться на ноги.

— Держи! — я кинул ему один из кошелей с золотом. — Бросайте все. Сейчас же! Да уезжайте, как можно быстрей и дальше отсюда.

Я крутанулся на каблуках, чтоб не слышать и не видеть спасенное семейство, и скорей влезть в седло. Однако уезжать рано, один из орков подавал признаки жизни. Тот, что упал последним. Вытащив из сапога орка тяжелый нож, я вогнал сталь глубоко в глаз живучего гаденыша. Нелюдь дернулся и затих. Я добил его не из жалости, не ради прекращения страданий, а чтоб не вздумал выжить. Прикончил без ненависти, злобы и даже без брезгливости. В душе пустота, все-таки я устал.

Не оборачиваясь больше, вскочил в седло и покинул место, где совершил столь странный поступок этого странного дня. А может все проще? Может быть где-то наверху, или внизу, зачтется за мое сегодняшнее неожиданное и тоже странное спасение?

Но теперь есть все шансы заполучить хвост из нескольких десятков жаждущих мести огсбургских ищеек. А… Проклятый пепел! К дьяволу все!

Через три часа я был у рощи, от которой вчера начался путь к Дорноку. Только я и пустой тракт. Меня должны заметить и выйти навстречу.

Из леса показались люди.

— Как же я рад тебя видеть, Гард! — восторженно проревел толстяк.