Когда спустя много лет трагический опыт многих спонтанных решений, чреватых неоправданными потерями, был наконец сформулирован в известной формуле «хотели как лучше, а получилось как всегда», уроки «Челюскина» оказались поучительными и актуальными по многим причинам для всего советского времени.

Совокупности причин, которые привели к гибели судна, потребовали не просто устранения отдельных недостатков, а гораздо более серьёзных мероприятий в системе Главного управления Северного морского пути в процессе освоения будущей морской трассы.

Во-первых, окончательно стало ясно, что перевозки по Северному морскому пути на обычных морских судах (без которых нельзя было обойтись) без сопровождения ледоколов, неоправданны, с учётом экстремальных условий Арктики. Даже если бы «Челюскин» успешно миновал Берингов пролив, что-то подобное, похожее на описанные выше события, в том или ином варианте произошло бы в обозримом будущем — и, возможно, с большими жертвами. В этом отношении опыт «Челюскина» оказался не столько полезным, сколько необходимым.

Во-вторых, стала очевидной необходимость создания специальной ледокольной службы на наиболее сложных участках трассы. Не случайно с лета 1934 г. ледокол «Красин» уже обеспечивал ледовые операции на восточном участке трассы, тогда как «Ермак» работал на западе. Позднее, с увеличением перевозок на транспортных судах, понадобился целый ледокольный флот, который частично удалось построить только к началу Второй мировой войны.

В-третьих, обострилась проблема научного обеспечения арктического мореплавания — как необходимой научной информацией с полярных станций и судов ледового патруля, так и внедрением в практику мореплавания регулярного ледового и погодного прогноза. Не случайно, именно в середине 30-х гг. прошлого века выяснилось существование так называемой ледовой оппозиции, когда на востоке и западе трассы Севморпути выяснились противоположные тенденции в развитии сезонных процессов для ледовой обстановки: снижению ледовитости на западе отвечает её увеличение востоке и наоборот. Однако льды в Чукотском море (где определилась судьба «Челюскина») по-прежнему оставались непредсказуемой головоломкой, для решения которой понадобились десятилетия. В целом, совокупность обстоятельств, определяющих условия ледового мореплавания в экстремальных условиях Арктики, в полной мере обозначились в связи с походом и гибелью «Челюскина». Очевидно, чтобы нормально плавать по трассе Северного морского пути, были нужны новые полярные станции, новые научные исследования в море и в атмосфере, новые экспедиции… Соответственно, количество полярных станций по трассе Северного морского пути за время с 1932 по 1935 г. возросло с 16 до 38, что само по себе уже показательно для развития полярной науки.

В-четвёртых, выяснилась необходимость специальной полярной авиации для работ в условиях Арктики с баз, находящихся непосредственно в условиях высоких широт, причём в любое время года, что и привело к созданию в системе ГУ СМП специального подразделения — Управления полярной авиации.

Опыт «Челюскина» оказался бесценным на фоне последующих потерь на трассе Северного морского пути, исключая военный период.

Если учесть количество погибших транспортных судов на трассе Северного морского пути в последующие полвека («Рабочий» в 1938 г., «Моссовет» и «Казахстан» в 1948 г., «Севан» в 1957 г., «Вилюйсклес» в 1964 г. и «Нина Сагайдак» в 1983 г.) то ответ напрашивается сам собой, особенно если сравнить со статистикой морских катастроф на других морях. При этом обошлось в отмеченных случаях без человеческих жертв, а спасение экипажа с последнего из перечисленных судов было завершено всего за полтора часа. Сколько было сделано, чтобы добиться таких результатов, включая поход «Челюскина», достаточно очевидно.

Описанным перечнем организационно-технических мер дело не ограничилось. На фоне партийных пропагандистских мероприятий Шмидт объявил призыв в Арктику нескольким поколениям советских людей, открыв для них возможности профессионального роста и новое поле деятельности, во многом нетрадиционное, включая новые профессии — моряка-ледокольщика или ледового разведчика. Не случайно в университетах Москвы и Ленинграда появились вскоре кафедры североведения, готовившие специалистов полярного профиля. В формировании сознания советского человека в предвоенное время Арктика сыграла такую же роль, как в послевоенное время — космическая тема, породив свою культуру и литературу.

Особо стоит вопрос о мифотворчестве, связанном с челюскинской эпопеей, истоки которого уходят в 30-е годы прошлого века. Челюскинское мифотворчество возникло в советское время как попытка общественного мнения страны в условиях информационных ограничений отстоять своё право на самостоятельность оценок. Любые мифы интересны тем, что претендуя на исправление несовершенства жизни, они характеризуют уровень собственных создателей. А жизнь в полном смысле, по О\'Генри, «даёт форы», когда её реалии превосходят поиски мифотворцев по совокупности всех жизненных обстоятельств, оставляя потребителей мифов сплошь и рядом даже не в кильватере истории, а в мутной струе её отходов. Главным при этом остаётся оценка достоверности, использованной для такого заключения необходимой исходной информации на всех уровнях.

Советский период мифотворчества, несомненно, начался с публикации трёхтомника «Челюскинианы» в издании «Правды» в 1934 г. В глазах многих читателей, пытавшихся сформировать собственную точку зрения на события в далёкой, незнакомой им Арктике, трёхтомник «Челюскинианы» остался даже не советским, а чисто пропагандистским изданием партийной направленности — тем более что первый том открывался статьёй главного редактора Л.З. Мехлиса (в то время главного редактора «Правды»), в которой, помимо множества указаний на роль ВКП(б) и лично товарища Сталина в судьбе челюскинцев, содержалось следующее утверждение:

«Коммунисты доподлинно выполнили в ледяной эпопее роль авангарда. Прочтите двухтомник “Поход “Челюскина”, изучите внимательно протоколы ячейки на льду, вслушайтесь в рассказы беспартийных. И вы увидите, как партийная ячейка организовала челюскинцев, как она внимательно следила за поведением и настроением каждого человека, находя доходчивые слова и мысли, чтобы воспитать недостаточно стойких. На этом маленьком примере вы найдёте, как формируется общественное мнение, как партия большевиков ведёт массы в бой, безраздельно владея умами великих народов нашей страны» (т. 1, с. 4). У людей со склонностью к формированию собственной точки зрения, но предельно перегруженных беспардонной коммунистической пропагандой, ничего кроме духовного отторжения подобные утверждения не вызывали, тогда как в наше время необходим анализ всей «Челюскинианы».

Начнём его с текста Боброва, которого сам Шмидт аттестует как «помощника по политической части, старого большевика» (т. 1, с. 25), хотя в подписи под портретами участников он указан просто как «заместитель начальника экспедиции». Правда, настораживает то, что «комиссар», определявший кому писать и как писать, отсутствует в редакционном коллективе (Шмидт, Баевский, Мехлис), На этом, однако, странности не кончаются, потому что Бобров отсутствует среди авторов 1 тома, а во втором ему принадлежат только два небольших очерка, один из которых описывает ликвидацию лагеря Шмидта, в котором осталось лишь шесть человек — какая уж тут партийная работа! Зато название другого очерка «Воспитание боевого коллектива» полностью отвечает утверждению товарища Мехлиса, и нам только остаётся убедиться, как оно выполнялось славными челюскинцами.

А вот как: «…В Мурманске было списано из команды и обслуживающего персонала около 15 человек, не пригодных к арктическому походу. В Мурманске же нашему партколлективу пришлось сменить своё партийное руководство… Серьёзную культурную работу мы начали вести после Мурманска. В первую очередь мы решили ликвидировать неграмотность и малограмотность среди строительных рабочих. Благодаря упорству Зинаиды Александровны Рыцк нам удалось вовлечь в работу всех строительных рабочих… Кочегары и матросы ранее скептически относились к занятиям строителей, но когда убедились, что многие строители по знаниям стали превосходить их, решили учиться. Здесь надо отметить большую роль комсомольской ячейки. Комсомольцы не только сами пошли в кружки, но и повели за собой беспартийных. На корабле была налажена техническая учёба.

Особенно выделился в учёбе и в работе печник Дмитрий Ильич Березин. Начал он обучаться с азов, но в скором времени перегнал своих товарищей. (Знал бы комиссар какую змею пригрел на груди своей! — В.К.)Таких, как Березин, у нас выявилось много. В начале февраля… были произведены испытания для всех учащихся. На этих экзаменах присутствовали все члены экспедиции во главе с Отто Юльевичем Шмидтом… Мы хотели создать техникум. Но, к сожалению, наши планы разрушили события 13 февраля. На корабле успешно шло изучение иностранных языков. (Дальше следует перечисление групп, участников и руководителей. — В.К.) Со студентами из команды занятия по высшей математике вёл Отто Юльевич… Много внимания уделяло руководство экспедиции организации культурного отдыха и развлечений. Были созданы кружки: музыкальный, фотокружок, изобразительный, литературный, драматический, шахматный, физкультурный, стрелковый… Центром общественной работы нашего коллектива была стенгазета и «Ледовый крокодил»… Каждый челюскинец или учился, или учил, а чаще всего совмещал то и другое. Широко поставленная политическая, культурная, массовая работа, огромное влияние партийной организации — всё это в значительной степени воспитало коллектив и подготовило его к тем трудностям, с которыми пришлось столкнуться на льдине. В лагере Шмидта мы, конечно, не могли вести такую культурную работу, как на «Челюскине». Но в пределах возможного учёба продолжалась и на льдине. Мы устраивали лекции историко-географического характера, проводили беседы о литературе, пытались заниматься немецким и английским языками. Для научных работников прочитал цикл лекций по диалектике О.Ю. Шмидт.

Центром массовой работы на льдине были палатки. (В очерке Семёнова это утверждение расшифровывается — см. ниже. — В.К.).

На льдине первое время нервничали строители. Но им было нетрудно внушить, что спасение их в одинаковой степени важно правительству, как и спасение любого научного работника. Вскоре они убедились, что очередность эвакуации со льдины после отправки женщин и детей проводится только по одному признаку — по состоянию здоровья, и с этим они полностью согласились.

Я считаю, что эти успехи достигнуты также благодаря отсутствию у нас знаменитой полярной чарки… Только три товарища одно время вели себя на льдине не так, как следовало… Был устроен товарищеский суд. В результате и эти товарищи коренным образом изменили своё поведение…

…Личные интересы не играли никакой роли. Каждый сознавал, что только коллективом сможем мы выйти из того тяжелого положения, в котором мы очутились…

…Так в трудностях и в борьбе коммунисты создавали и создали монолитный коллектив челюскинцев» (т. 2, 1934, с. 112–114).

Для рядового «гомо советикус», хоть однажды побывавшего на заседании партийного комитета, ясно, что приведённый текст является не более чем отчётом культорга, который по своему положению в любом коллективе несравним с уровнем парторга и, тем более, комиссара. То ли сам Бобров видел себя больше культоргом, чем комиссаром, то ли кто-то из редакционной тройки пожелал, чтобы текст Боброва из отчёта комиссара снизился до уровня культорга…

Однако надо учитывать, что в составе экспедиции был ещё один человек со сходными полномочиями — секретарь партийной организации «Челюскина» машинист В.А. Задоров, прерогативы которого по смыслу ограничивались только экипажем. По своему жизненному опыту, а главное — по партстажу Задоров слишком уступал Боброву, и тем не менее машинист, он же студент и он же парторг, представлен в 1 томе тремя очерками, зато во втором вообще отсутствует, — очевидно, редакция посчитала, что его партийные полномочия исчерпаны с гибелью «Челюскина».

Был ещё один партиец, который мог поведать о руководящей роли партии в жизни челюскинцев — Пётр Семёнович Буйко, начальник несостоявшейся смены на остров Врангеля. Однако его работа до назначения на указанную должность (помощник заведующего отделом кадров Ленинградского обкома ВКП(б), объясняет его сдержанность в интересующей нас теме, видимо, особенностями профессии. Об этом можно только пожалеть, тем более что два его очерка в «Челюскиниане», несомненно, интересны и написаны хорошим языком.

Наиболее полно роль коммунистов, как в походе «Челюскина», так и в последующих событиях, отражена в очерке «Ячейка на льду» С.А. Семёнова, писателя и секретаря экспедиции. Последнюю должность он, видимо, унаследовал от Муханова, после отправки его на материк. Важно, что Семёнов мог наблюдать авангард советских людей в самых решающих событиях экспедиции. Без большого количества цитат здесь не обойтись, в силу их значимости, начиная с вводной, раскрывающей намерения самого Семёнова: «История о том, как усилиями коммунистов создан коллектив челюскинцев… — это большая тема. Несомненно, она привлечёт внимание десятков писателей, художников, драматургов, поэтов» (т. 2, 1934, с. 115). Не дожидаясь, пока означенные профессионалы доведут своё творчество до жителей Страны Советов в полном объёме, Семёнов обозначил свои трудности в предстоящей работе с коллективом: «Это было сборище разнообразных профессий, необходимых в любой полярной экспедиции. Большинство даже не успело перезнакомиться друг с другом. В Мурманске разнообразие сборища увеличилось. На борт приняли значительную группу строительных рабочих, отправлявшихся для временных работ на остров Врангеля. Все они — недавние крестьяне, мелкие и единоличники, часть из них была вовсе неграмотна. Никто не видел моря. Присутствие этой группы строителей в составе экспедиции означало, что предстоявшая работа по созданию единого сплоченного коллектива будет нелёгкой… Получилась удивительная цепь, нижние звенья которой начинались неграмотным плотником и домашней хозяйкой, а верхние оканчивались профессором математики и философом» (там же, с. 116).

При этом Семёнов забыл или пропустил, как не имеющую значения, одну особенность — если научные работники и большая часть экипажа, как и зимовщики острова Врангеля, были добровольцами, то для несчастных строителей, недавно переживших шок коллективизации, предстоявшие испытания, несомненно, были неменьшим шоком, как и последующее возвращение, с которым многие из них справились на уровне Березина, не растерявшегося, как мы знаем, в самых сложных жизненных обстоятельствах. Даже если эти люди стали в советских условиях вынужденными добровольцами (как и капитан Воронин!), понятно то беспокойство, которое они внушали авангарду — коммунистам, которые сами в своём присутствии на борту «Челюскина» видели «огромное преимущество, какого не знала ни одна из буржуазных (!!! — В.К.) экспедиций прошлого», смело навязывая остальным свою точку зрения: «Челюскинцы сознавали это преимущество и гордились им. Даже больше: челюскинцы ощущали его как надёжную опору» (т. 2, 1934, с. 117). Сам же Семёнов считает, что «коллектив челюскинцев изменился, но изменился в сторону роста. Отдельные товарищи выросли просто изумительно. В палатках, раскинутых среди ропаков и торосов, они укрепили своё мировоззрение, как это можно сделать в лучших комвузах нашей родины» (т. 2, 1934, с. 118).

На фоне этих утверждений коммунисты странно проявили себя в Чукотском море, когда решалась судьба похода во взаимодействии с «Литке», описанная самим же Семёновым в очерке «Отпустить “Литке”? Отпустить!». Логично ожидать, что с позиций «руководящей и направляющей силы», как это было сформулировано позднее, не нарушая руководящих прерогатив ни Шмидта, ни Воронина, парторганизация могла бы довести до комиссии Куйбышева свою точку зрения на сложившуюся ситуацию во взаимодействии «Челюскина» и «Литке», но не сделала этого. А на «знаменитом полумолчаливом совещании» (т. 1, 1934, с. 170,) по определению самого Семёнова, своего слова не сказали ни Задоров, ни Бобров. Малая активность Боброва, видимо, объясняется тем, что он так и не оправился от шока, пережитого во время ареста два года назад и, с этой точки зрения, не оправдал надежд Шмидта. По совокупности этих сведений роль коммунистов на этапе плавания отнюдь не выглядит определяющей в его успехе.

Тем интереснее их роль тут же после гибели судна, которая, по Семенову, выглядела так: «Члену бюро Колесниченко и секретарю ячейки Задорову пришло в голову собрать разбросанное по льду оружие и патроны и поручить хранение определённым товарищам. Они заявили (! — В.К.) об этом Шмидту. Шмидт приказал выполнить немедленно» (т. 2, 1934, с. 120). И это на фоне, когда «никто не управлял самой работой, не регулировал её, не отдавал никаких распоряжений» (там же, с. 121). Полное руководящее бездействие, и только коммунисты (опасаясь то ли вооружённого восстания недавних тружеников села, то ли актов пиратства со стороны экипажа) приняли верное решение, никак не отразившееся на дальнейшем развитии событий. Сейчас это выглядит то ли смешным, то ли неоправданным, а в годы «великого перелома» определялось совсем другой логикой, что и зафиксировал Семёнов, не интересуясь, что будут думать потомки по описанному эпизоду.

На пятые сутки после гибели судна было проведено заседание партбюро, инициатором которого, по Семёнову, был Задоров. Судя по протоколу, начальник экспедиции так определил задачи членов партии в создавшейся ситуации: «О какой-либо массово-политической работе прежнего типа не может быть и речи. Но тем ответственнее роль каждого коммуниста. Отныне каждый шаг коммуниста, каждый поступок должны быть строго продуманы, взвешены. Каждое слово коммуниста в любом разговоре с беспартийными товарищами — в палатке во время отдыха, на льду во время работы, в случайной беседе — должно быть непрерывной политической работой, которая здесь, в новых, трудных условиях, с успехом заменит нам массовую работу прежнего типа. В любую минуту, в любой обстановке коммунист обязан личным поведением возбуждать мужество беспартийных товарищей. Встречаясь с упадническими настроениями, он обязан сейчас же ликвидировать их» (т. 2, 1934, с 129). Правда, в протоколе не было указано, каким образом…» Затем коммунисты стали докладывать о настроениях в каждой палатке — «чем живёт и дышит каждый челюскинец» (т. 2, 1934, с. 130), причём Семёнов в своей палатке (в которой из семи обитателей — один комсомолец и один член партии) оценил настроение как крепкое, уверенное, чрезвычайно бодрое, подтвердив свой вывод следующим фактом: трое научных сотрудников довольны участием в дрейфе, считая его важным для продолжения научных исследований, что показательно само по себе. О комсомольской палатке в протоколе было отмечено: «бодрая, молодая, весёлая, активная… Настроение превосходное. Вечерами хором распевают песни» и т. д. Тем не менее, по результатам обсуждения выяснилось, что «только две требуют пристального внимания» со стороны партийной организации: палатка штурманов, где нет ни одного коммуниста, и, естественно, палатка строителей. В решение записали три пункта: первый — провести партсобрание, второе — равномернее расселить коммунистов по палаткам, третье — организовать рабочие бригады по «новому признаку», видимо, с той же целью.

Обобщающий вывод Семёнова таков: «В течение двух месяцев ледяного плена любой из коммунистов помнил, что каждый его жест, каждое его движение, каждое его слово должно быть непрерываемой политической работой… Вот здесь и лежит секрет «техники». Этим и объясняется, что партийная работа на льдине стала частью всей нашей жизни, стала необходимым условием существования целого» (т. 2, 1934, с. 139), очевидно обеспечившим благополучное существование лагеря Шмидта вплоть до его эвакуации по воздуху.

Так полагать — полное право Семёнова и его партийных единомышленников. Но и в других случаях ситуацию в лагере Шмидта он не забывает трактовать как результат успешной партработы, например: «В лагере Шмидта всегда царила атмосфера всеобщей нервной подтянутости, постоянного нервного подъёма. Атмосфера эта, безусловно, помогала слабым в физическом отношении товарищам успешно переносить большие физические трудности и весь суровый режим лагеря» (т. 2, 1934, с. 44). Вероятно, специалист-психолог истолковал бы описанное, как моральную мобилизацию коллектива в условиях преодоления предстоящих опасностей и трудностей на основе уверенности в лидере, в первую очередь в Шмидте. По приведённым в «Челюскиниане» конкретным ситуациям и мероприятиям нет основания считать, что коммунисты сыграли особую роль в выживании лагеря Шмидта. Нельзя же, например, всерьёз отнести к заслугам парторганизации согласие комсомольцев по предложению Молокова первыми лететь на Большую землю в парашютных ящиках, как это сделано в очерке А. Апокина, как, впрочем, и в попытке оппонентов объяснить подобные пассажироперевозки стремлением выбраться со льдины любым образом — в жизни экстремальные ситуации рождают своих экстремалов. Всё отмеченное является признаками особой партийной мифологии в отчётах нижних партийных звеньев в адрес вышестоящих, вплоть до Политбюро, по принципу «чего изволите…».

Утверждения Мехлиса типа «партийная ячейка сыграла решающую роль в спасении всех участников экспедиции» (почему не лётчики, среди которых оказалось лишь два коммуниста? — В.К.), не могли не вызвать в обществе, лишь недавно пережившем Гражданскую войну и коллективизацию, со всеми своими противоречиями и потерями, ответной реакции и создания своей мифологии (обычно, устной) типа известной частушки «капитан Воронин “Челюскин” проворонил» или отмеченной исследователями Мемориала в следственных делах НКВД: «Сатирические стихи и насмешливые высказывания по адресу Водопьянова и, соответственно, обвинения в оскорблении Героя Советского Союза встречаются во многих следственных делах 1937–1938 гг. Нам сейчас трудно объяснить себе причины столь иронического отношения наших соотечественников к официально признанному подвигу Водопьянова» (Ларьков, 2007, с. 148).

Тем и объясняется, что сбитое официальным враньём, общество при отсутствии нормальной системы информации не знало, кому доверять, невольно перенося своё недоверие к власти и на участников спасательной операции, которые, таким образом, оказались в сложном положении: им не верило бывшее собственное начальство в лице Алксниса, но и не доверяла значительная часть общества, которое, оценивая Революцию и её последствия (особенно коллективизацию), склонно было считать и события в связи с «Челюскиным» ещё одним экспериментом второго порядка на фоне основного.

На этом фоне порой отмечены случаи другой направленности, также внесшие свой вклад в формирование челюскинской мифологии, один из которых отмечен С.А. Ларьковым: «В архивном деле наградного сектора ЦИК лежит гневное письмо бывшей чекистки, «проливавшей кровь за дело пролетариата», оскорблённой тем, что у неё ордена нет, а этим челюскинским бабам, к тому же — просто жёнам, без должностей, «этим б…» (так в документе. — В.К.) — ордена дали!» (2007, с. 151). Как говориться — ноу комментс…

Оценка событий, связанных с походом «Челюскина» и его участниками — дело весьма непростое, но факт остаётся фактом — одна ложь порождает другую, причём эта тенденция сохранилась до настоящего времени, приобретая порой карикатурный характер, как это имело место с возникновением мифа о двух тысячах заключённых на некоем пароходе «Пижма», якобы сопровождавшем «Челюскина» и затопленном в Чукотском море в разгар полярной ночи. К сожалению, имело место тиражирование этой заведомой лжи средствами СМИ, включая такие, как телеканал «Культура», средствами заведомо преднамеренной дезинформации. Например, демонстрировались лишь «шапки» официальных документов и подписи реальных ответственных лиц, а сам текст заменялся словесным изложением событий, не имевшим к документам никакого отношения, и т. д. Методика подобной фальсификации детально описана в работе (Ларьков, 2007).

В подобного рода «исторических изысканиях», почти по Ильфу и Петрову, делаются ссылки типа «запад нам поможет» применительно к событиям, связанным с походом и гибелью «Челюскина». Авторы подобных версий не учитывают, что американцы с Аляски не могли нам помочь своей авиацией, по той же причине, что сами не обеспечили эвакуацию экипажа шхуны «Нанук» зимой 1929–1930 гг., потеряв в этой операции экипаж Эйлсона — Борланда, тела которых отыскал будущий Герой Советского Союза Слепнёв. Действительно, американские лётчики вывезли с «Нанука» на Аляску четырёх человек, но не надо забывать, что в тех же условиях Галышев вывез со «Ставрополя» 15 человек.

Не самое важное, но заметное место в мифологии «Челюскина» принадлежит нашим соседям на Аляске, тем более что существовало определённое взаимодействие с ними, выразившееся в полётах Леваневского и Слепнёва, эвакуации заболевшего Шмидта и некоторых других мероприятиях. Однако ожидать, что американцы будут заниматься нашими проблемами, едва ли оправдано. При этом соседи по крайней мере на протяжении полувека после продажи Аляски активно осваивали Чукотку, для чего и понадобилось введение на полуострове пограничной охраны во главе с Небольсиным, сыгравшим свою роль в спасательных операциях по эвакуации челюскинцев.

В условиях зарубежья челюскинская мифология отличалась своей спецификой, которую лучше всех выразил мастер сатирических двусмысленностей Бернард Шоу в своей беседе с послом Майским: — «Что вы за страна! Полярную трагедию вы превратили в национальное торжество, на роль главного героя ледовой драмы вы нашли главного Деда Мороза с большой бородой. Уверяю Вас, что борода Шмидта завоевала вам тысячи новых друзей». Что это — дань восхищения реальными заслугами Шмидта (и его харизме) или высокая оценка профессионалом работы других профессионалов в организации театральной постановки силами ЦК ВКП(б) и ОГПУ?

Отношение части русского эмигрантского зарубежья с позиции «…Горжусь: — челюскинцы — русские!» выразила Марина Цветаева:

В очевидном противопоставлении с катастрофой «Италии» шесть лет назад («не то что — чёрт его — Нобиле!»). Чем не пример поэтического мифотворчества, но высокого!

Авторы последних зарубежных исследований (например, Мак-Конен в «Красной Арктике») истории «Челюскина» уделили особое внимание с точки зрения использования в советской пропаганде, не вскрывая, однако, внутренних противоречий «Челюскинианы», давших обильную пищу для иной позднейшей мифологии, возникшей в противостоянии официальной советской пропаганде, также в основе мифологической.

Важно, в отличие от мифологии, что в реальности история «Челюскина» имела массу конкретных предшественников, как наших, так и зарубежных, освоение опыта которых и стало основой успеха наших полярников в освоении Арктики. Только не надо забывать, что любая деятельность в Арктике отличается повышенным риском — это её непременная специфика, также требующая учёта в исторических изысканиях. Профессия работать в неизвестности, которая опасна сама по себе. Порой настолько, что мы не можем до сих пор установить причин гибели Амундсена, Русанова или Франклина.

Именно этого обстоятельства и не учитывают делатели арктических мифов, создавая их в меру своего понимания, а порой — пошлой выгоды, в попытке перелицевать на советский лад известное, суть которого предельно проста — поход в неизвестное чреват риском, требующим соответствующих мер на сугубо профессиональном уровне, к чему у мифотворцев отсутствует желание.

Первая оценка событиям похода «Челюскина» дана по свежим следам редактором трёх «челюскинских томов» (и по совместительству редактором «Правды») Л.З. Мехлисом и, таким образом, отражает официальный взгляд на события в Чукотском море. Однако для придания ему объективности Мехлис вынужден был обращаться и к иностранным источникам, цитируя, например, британскую «Дейли Геральд»: «История об этом — одна из величайших среди историй о героизме и выносливости, которыми так богата история полярных исследований. Радио и авиация сделала их спасение возможным. Но радио и авиация не могли бы помочь без знаний и доблести лётчиков. Весь мир отдаёт дань этим доблестным русским». Однако одному из самых верноподданных проводников сталинской линии, признания британцев показалось мало, и он ссылается на письмо коллектива путиловцев: «Вы, товарищи, шли по стопам великих героев пролетарской революции и гражданской войны. И ваш подвиг, товарищи челюскинцы, лётчики-герои, озаряет облик нашей страны, укрепляет её силу и мощь. Вы показали замечательные образцы героизма и любви к родине. Привет вам, родные, с берегов Невы, от города Ленина, колыбели великой коммунистической партии! Привет храбрым из железного поколения, воспитанного Сталиным» (т. 3, 1934, с. 9). Собственно, именно в последних строках и заключается смысл и суть руководящих указаний в связи с драмой «Челюскина», челюскинцев и первых героев Советского Союза.

В этом духе Мехлис редактировал весь текст и содержание всех трёх челюскинских томов, в стремлении выхолостить из них всё личное, человеческое при малейшем несовпадении с линией партии, но в спешке всё же не смог выполнить возложенной на него миссии — во многих случаях отпечаток личного восприятия участниками событий прослеживается вполне отчётливо, причём в деталях, противореча порой официозу, что неоднократно отмечено выше на целом ряде примеров.

С учётом своего положения и вклада в развитие спасательных операций, известный полярник Георгий Алексеевич Ушаков следующим образом оценил заслуги челюскинцев и их спасителей в статье под характерным заголовком «Мы победили в бою под Ванкаремом!». При оценке суждений этого важного свидетеля и участника событий необходимо иметь в виду два обстоятельства. Первое — для участника Гражданской войны, как и всего поколения той поры, показательно восприятие даже чисто гражданских событий военными образами, достаточно типичное и для людей, определявших в то время ситуацию в стране. Второе — Ушаков был один из самых компетентных полярников своего времени, прежде всего благодаря опыту пяти зимовок, в том числе трёхлетней на острове Врангеля без связи с Большой землёй, и его назначение в качестве лица с особыми полномочиями было в высшей степени оправданным. Однако бросается в глаза трескучая фразеология, когда дело касается общих оценок: «Вся страна встала на защиту маленького советского отряда. Главный штаб — правительственная комиссия во главе с т. Куйбышевым под руководством Центрального комитета партии и товарища Сталина — сумел показать всю мощь современной техники Советского Союза… И Советский Союз победил! Выражаясь словами “Правды”, “большевики победили потому, что ломающимся льдам могли противопоставить своё несокрушимую спайку, свою революционную цельность, своё стальное единство. Страна победила в боях под Ванкаремом сочетанием революционного размаха, блестящей техники, искусством организации и пламенным энтузиазмом всего народа вместе и каждого бойца в отдельности”» (т. 3, 1934, с. 33–34). Где в приведённом отрывке Мехлис, а где Ушаков — в наше время разобрать практически невозможно, поскольку в остальном раздел, написанный Ушаковым, содержит массу интересной и полезной информации.