Вовремя появились французы на Новой Земле. Во-первых, как-никак они наши союзники в Европе, на которых, если что не так, можно надеяться. Во-вторых, едва ли Франция будет претендовать на особые интересы в этом архипелаге. В-третьих, симпатии к французам в нашем обществе традиционные. Выходит, кандидатура нашего русского, работавшего с французами на Новой Земле, которому они поют дифирамбы, должна всех устроить, несмотря на его причастность в прошлом к «политике», — а кто не причастен к ней после 1905 года?

Так или примерно так рассуждал архангельский губернатор Иван Васильевич Сосновский, человек в своей должности новый и поэтому в меру осторожный. Став губернатором по протекции самого премьера Петра Аркадьевича Столыпина, он столкнулся с массой проблем в губернии, переполненной после событий 1905 года ссыльными всех мастей и оттенков — от отпетых уголовников до интеллектуальных ниспровергателей самодержавных устоев самого разного толка. Не легче обстояло дело и на полярных окраинах губернии. Отношения с норвежцами на Новой Земле становились тревожными, пора давно было принимать меры. Но где конкретно нарушители, сколько их?.. С варягами придется проявлять определенный такт — лучше не просто запрещать и выгонять, а селиться самим, приступать к энергичной эксплуатации природных богатств Новой Земли, но каких? При Энгельгардте выручила Академия наук, послав Чернышева сначала на Тиман, а потом на Новую Землю, где он особых минеральных богатств не обнаружил. Сейчас Феодосию Николаевичу не до экспедиций — занят обработкой прежних результатов, руководит Геологическим комитетом, постарел… Нужен кто-то новый. Есть добровольцы, однако с отсутствием полярного опыта. Определенно, этим Русановым пренебрегать не следует…

Прав был Русанов, когда позднее в очередном письме к отчиму утверждал, что для французов он сам «чужой человек, иностранец, и все-таки они меня ценят и любят больше, чем мои любезные соотечественники. В этом отношении последние, так сказать, тянутся за французами» (1945, с. 385). Воистину, нет пророка в своем отечестве…

Не останавливаясь на всей переписке в связи с участием Владимира Александровича в будущих работах на Новой Земле, приведем лишь один показательный фрагмент его письма от 18 мая 1909 года правителю канцелярии губернатора Б. И. Садовскому, который по-своему показателен:

«Если Крестовая губа будет признана подходящей для устройства в ней нового становища, то я считаю безусловно необходимым пополнить предложенный мною и принятый губернатором план исследований одним новым и очень существенным пунктом. Стоит Вам бросить один только взгляд на карту, чтобы убедиться, что на всей Новой Земле Крестовая губа — единственное место, от которого до Карского моря самое короткое расстояние. Всего лишь 25 верст (по прямой линии) отделяют Крестовую губу от Незнаемого залива. Незнаемый залив — непочатое дно для промысла. Мы в нем ловили превосходных гольцов и видели массу нерп, морских зайцев, а также моржей. Так вот, отыскать удобный и кратчайший проход из Крестовой губы в Незнаемый залив мне представляется делом большой важности, так как если проход найдется, то промышленное значение будущего Крестового становища возрастает раз в десять. Тот проход, которым следовали мы (с французами в 1908 году. — В. К.), нельзя рекомендовать — для переправы грузов он решительно недоступен: два огромных ледника заграждают его, из которых один опускается ледяной вертикальной стеной в 25 саженей высоты. Но у меня есть веское основание думать, что рядом лежащая более южная долина свободна от ледников. И так, по-моему, задачей нашей экспедиции должно быть: исследование западного побережья до полуострова Адмиралтейства; исследование в частности и в особенности Крестовой губы, и переход в Незнаемый залив» (1945, с. 34). Из этого текста становится понятна роль Русанова в качестве генератора идей, наметившего районы работ и тематику исследований.

В июне личный состав небольшой по численности экспедиции окончательно сформировался. Ее начальником был назначен ссыльный Ю. В. Крамер, инженер-технолог по специальности, взявший на себя метеорологические наблюдения и топографическую съемку. Все связанное с геологией, естественно, поручалось Русанову. К. А. Лоренц отвечал за ботанические сборы и препарирование фауны, А. А. Быков должен был обеспечить фотографирование местности, включая специальную фотограмметрическую съемку. В экспедиции принял участие и представитель архангельской администрации — младший чиновник для особых поручений при особе губернатора П. А. Галахов. При таком подборе специалистов можно было ожидать уже на предварительной стадии подготовки экспедиции, что наиболее интересные результаты будут получены именно в области геологии, даже если с формальной точки зрения Русанов оставался лишь студентом Сорбонны, одним из представителей пользующейся мировой известностью геологической школы Г. Э. Ога, ставшего в том же 1909 году иностранным членом-корреспондентом Петербургской академии наук. Публикация Русанова в трудах Французской академии наук по итогам предшествующей экспедиции также явилась серьезной заявкой на будущее. Уже поэтому он занимал в новоземель-ской экспедиции 1909 года особое положение неформального лидера, причем с самого начала.

Знакомым путем на знакомом судне по знакомым местам на Новой Земле. В Маточкином Шаре для участия в экспедиции были наняты с двумя упряжками ненцы Санко и Ты-ко (Илья) Вылки — о последнем из них написано немало книг, в будущем он станет известен как «президент Новой Земли», его имя читатель встретит на страницах этой книги много раз. Вечером 9 июля экспедиция высадилась на северном берегу Крестовой губы в небольшой бухточке, названной в честь архангельского губернатора, где был организован экспедиционный базовый лагерь, или, по терминологии того времени — стан, отчего ближайшая к нему горная вершина была названа Становой. Продовольствием экспедиция была обеспечена на два месяца. Судя по тому, что в конце полевого сезона часть его была оставлена в Маточкином Шаре, провианта оказалось достаточно.

На следующее утро (достаточно условное для бесконечного полярного дня в летнее время) приступили к разборке и сортировке экспедиционного имущества. Первое время погода не мешала этой работе, однако потом усилился ветер, а вскоре пошел легкий снежок, перемежающийся с моросящим дождем. Люди потянулись к костру, а затем укрылись от непогоды в палатки. На следующий день все повторилось, так что оставалось заниматься в стане лишь самой грубой физической работой, которой, впрочем, в экспедиции всегда хватает. Только 12 июля солнце пробилось сквозь плотное облачное покрывало, прекратилась морось и можно было приступить к первым ближним экскурсиям — сначала к устью реки Северной Крестовой. В современных отложениях Русанов вновь обнаружил фрагменты лигнита, причем неокатанного — можно было рассчитывать, что его коренное месторождение где-то поблизости, возможно, совсем рядом. Лиха беда начало!

Два дня спустя Крамер и Быков, обрадовавшись поначалу солнечной и ясной погоде, испытали на себе удары «стока», так сотрясавшего штативы инструментов для фотограмметрической съемки, что работать было невозможно. Новая Земля впервые в полевом сезоне проявила свой нрав всерьез и не в последний раз… Частично эта неудача была компенсирована на следующий день результатами рекогносцировки со Становой горы, когда восточнее кута Крестовой губы были обнаружены устья трех долин, выходящих из центральной части острова, — очевидно, по средней из них в прошлом году Русанов и совершил свой марш-бросок к морю. Были и другие первые пока попутные наблюдения — например, повсеместное развитие обширных дельт свидетельствовало о продолжающемся поднятии Новой Земли из моря, что, кстати, подтверждалось и наличием береговых террасс — на побережье — все это сулило исследователю самое широкое поле деятельности уже в ближайшем будущем. Сравнение с картой Главного гидрографического управления показало, что очертания берегов Крестовой губы в основном совпадают, зато один из островов на карте отсутствовал и т. д. Западнее стана Русанов обнаружил серые известняки с хорошо сохранившейся ископаемой фауной раковин-продуктусов, характерных для каменноугольного периода. Своя добыча была и у Лоренца — он обнаружил новый вид папоротника и даже гнездо шмелей (сами эти насекомые не были чем-то необычным на Новой Земле), одновременно встретив на южных и юго-западных склонах горы Становой сплошное переплетение ползучей ивы вместе с сообществом разнообразных цветковых, среди которых выделялись неприхотливые незабудки.

Для участников экспедиции окружающий полярный ландшафт постепенно становился своим, и даже новички находили его по-своему привлекательным, хотя и непривычным, возможно чересчур загадочным для восприятия человека с материка, что позднее нашло отражение в экспедиционном отчете, судя по вниманию к природным процессам и рельефу, написанном именно Русановым:

«В соседстве с ними в долины падают мощные ледники, прорывшие себе глубокие пути среди неприступного кряжа диких и неприветливых гор, куда устремилась бирюзовая водная гладь 90-верстной Крестовой губы, охваченной прозрачной летней ночью с ее молочными сумерками и померкшим солнцем над горизонтом. Отсутствие здесь теней нарушает перспективу и придает горам характер панорамы, теряющейся со стороны востока в едва приметных красках бледного неба.

Светло, как днем, но в природе все-таки чувствуется сон и необычная полночь, нежная в красках, но суровая в своих очертаниях. Есть что-то сказочное, но недосказанное, загадочное в летней полярной ночи, что раздражает художественное чутье человека и, пробуждая в нем дух отваги, предприимчивости и любознательности, влечет все дальше к северу» (1945, с. 113). Русановское авторство приведенного текста (который слишком созвучен таким художникам своего времени, как Бакст, Сомов или Лансере) подтверждается еще и последней фразой — из всех участников экспедиции 1909 года «дух отваги, предприимчивости и любознательности» увел дальше на север только его самого. Еще одно обстоятельство относительно стиля старинных экспедиционных отчетов, в которых блестящим образом сочеталась настоящая литература с настоящей наукой, что, например, характерно для книг Владимира Клавдиевича Арсеньева. Весьма вероятно, что при иной судьбе Русанов своими ненаписанными книгами, возможно, затмил бы славу Арсеньева как писате-ля-путешественника. Отмечаю это сознательно, чтобы показать, что экспедиции на протяжении веков были не только проявлением научного, но одновременно и духовного поиска, даже если в настоящей книге приходится больше уделять места экспедиционной прозе.

Очередной период непогоды был использован для работы в экспедиционном лагере (стане) для подготовки к шлюпочному походу на север, тем более что возни с «плавсредствами», судя по опубликованному дневнику А. А. Быкова, оказалось немало. В распоряжении экспедиции было три суденышка. Однако самая маленькая парусная шлюпка не годилась для открытого побережья, для большого карбаса нехва-тало команды. Третье же «судно» отличалось изрядным возрастом, порядочно текло, местами борта его подгнили. Позднее его срочно подконопатили, еще раз просмолили и для крепости набили на киль старый металлический полоз от нарт.

Среди участников сложились дружеские отношения, но Быков в своем дневнике явно выделяет среди остальных именно Русанова, к которому испытывал неподдельную симпатию, как к старшему и более опытному товарищу, профессиональному исследователю, у которого было чему поучиться, что следует из целого ряда описанных им эпизодов. Например, когда Русанов при выгрузке повредил ногу упавшим ящиком, несмотря на травму он продолжал участвовать в общих работах, одновременно оглядывая окрестности. Потом начинает собираться, вешает через плечо сумку для образцов, засовывает за пояс геологический молоток и, вооружившись для страховки палкой-клюкой, найденной на берегу среди плавника, отправляется в путь. Товарищи пытаются унять нетерпеливого геолога:

Куда вы с такой ногой и в такую погоду?

— Только в небольшую экскурсию. Вот поброжу неподалеку и скоро вернусь, — отвечает он, чтобы вернуться через несколько часов с тяжеленной сумкой образцов, которую и иному здоровяку поднять не под силу.

Затем долго раскладывает на брезенте непонятные для непосвященных «камни», порой изучает их с лупой и тут же комментирует свой «улов», заражая остальных неподдельным интересом к этим невзрачным странным кускам породы, а его «болельщики» постепенно проникаются научной значимостью русановских находок. Или демонстрирует отпечатки морской фауны былых времен, навечно запечатленные в камне, свободно оперируя возрастами в сотни миллионов лет. Тут же пускается в теоретические изыски, обращая особое внимание на полезные ископаемые — мрамор, аспидный камень, диабазы и другие. Нередко вечер у костра заканчивался песнями, среди которых порой звучала «Марсельеза». Из других событий отметим посещение губы Крестовой 21 июля судами известного архангельского рыбопромышленника Д. Н. Масленникова «Николай» и «Дмитрий Солунский», поскольку читателю еще предстоит встреча с этими судами на страницах настоящей книги.

Неудивительно, что такие качества, как преданность профессии, энтузиазм, внимание к другим участникам экспедиции, и сформировали отмеченное выше отношение А. А. Быкова к своему кумиру. Несомненно одно — с самого начала экспедиции именно Русанов стал ее неформальным лидером и тем участником, который взвалил на свои плечи если не формальную, то реальную ответственность за ее успешное завершение.

Особенно это проявилось в шлюпочном походе к полуострову Адмиралтейства. Понимая, что именно этот маршрут в случае удачи станет главным событием экспедиции, Крамер поначалу, судя по дневнику А. А. Быкова, также намеревался участвовать в нем, но в последний момент по каким-то причинам отказался. Отъезд 22 июля Русанова и обоих Вылок, составивших экипаж крохотного судна, Быков описал так:

«Подняв паруса, шлюпка ушла в океан после дружеского теплого прощания. Сжималось сердце невольной боязнью за Русанова. Поездка в такой старой полуразбитой шлюпке открытым океаном могла окончиться печально. Страшен Ледовитый океан, когда разбушуется сердитыми волнами, и опасны прибрежные скалы с их подводными рифами. А от Крестовой губы до полуострова Адмиралтейства была не одна сотня верст» (1945, с. 36).

Хотя оценка обстановки глазами новичка-фотографа и уже прошедшего крещение Арктикой профессионала не могла совпадать, опасения Быкова понятны. Не в первый и не в последний раз исследователи использовали транспорт, оставлявший желать лучшего по единственной причине — цель стоила того. Скорее удивительно другое — как часто она достигалась.

Первое «открытие» последовало, когда еще шлюпка не вышла из Крестовой губы — новенький, с иголочки норвежский охотничий домик приютился среди скал у мыса Прокофьева. Как эту «новостройку» не заметили с борта «Королевы Ольги Константиновны», остается только гадать, но факт остается фактом — трое россиян и трое норвежцев теперь с интересом рассматривали друг друга, про себя решая неожиданно возникшую проблему — как вести себя с незваными гостями, ибо таковыми они оказались друг для друга. Строго говоря, новостью возникшая ситуация была только для Русанова, поскольку его спутники-ненцы неоднократно ранее имели дело с «норвегами», вступая с ними в «бартер» по той простой причине, что собственное правительство в далеком Петербурге попросту оставило их на произвол судьбы.

Открывшаяся картина (учитывая развалины старой поморской избы поблизости) была настолько символичной, что в отчете была описана следующим образом:

«Печальная картина на русской земле! Там, где некогда в течение столетий промышляли наши русские отважные поморы, теперь спокойно живут и легко богатеют норвежцы. Рядом с гнилыми, покрытыми мхом развалинами нарождалась новая жизнь» (1945, с. 114) — но не наша, российская — остается добавить в качестве комментария. В отчете также сказано, что «норвежцы оказались очень гостеприимными» (а что им оставалось делать?). Русанов использовал это обстоятельство, оставшись здесь на ночевку. В общении с норвежцами, когда переводчиком выступал Тыко (Илья) Вылка, выяснилось много интересного — размеры норвежского промысла, наличие других норвежских охотничьих баз (например, в губе Архангельской), связь между ними и т. д. Только вблизи домика стояли тридцать бочек с салом морского зверя и свежепосоленным гольцом. Доход от этого явно незаконного промысла было нетрудно подсчитать, как и убытки государства из-за российского ротозейства, причем на высшем уровне. Определенно, не стоит обвинять Русанова в «непринятии мер», скорее он поступил мудро, отодвинув их на будущий год, причем без ненужных осложнений, продемонстрировав, таким образом, свои качества еще и на дипломатическом поприще.

Переход на следующий день в губу Южную Сульменева занял немного времени, причем для ночевки остановились в небольшой защищенной бухте прямо против крупного ледника на противоположном берегу, от которого с грохотом, временами переходившим в отдаленные раскаты, всю ночь валились айсберги — за это на своей отчетной карте Русанов назвал его Шумным. Если читатель однажды посетит эти негостеприимные берега Новой Земли, он уже не увидит здесь чего-либо подобного — ледник отшумел, когда в процессе отступания его край оказался на суше и перестал продуцировать айсберги с сопутствующими звуковыми эффектами. Но тогда Русанова волновала иная проблема — отойди ветер к северу и вся беспокойная флотилия красавцев-айс-бергов безжалостно атакует его стоянку. Лучше было покинуть ее, что и было сделано 24 июля.

Поскольку ветер действительно отошел к северу и стал, таким образом, встречным, идти пришлось большей частью на веслах. У северного входного мыса в оставляемую губу на каменистых банках застряло множество айсбергов, отчего Русанов назвал его мысом Плавучих льдов. Его миновали на приличном расстоянии, чтобы самим не оказаться на случайной подводной скале. На исходе суток, несмотря на ветер и волнение, стали на якорь в соседней губе Северной Сульменева. При этом стоянка оказалась открытой волнению настолько, что пришлось разгружать шлюпку и вытаскивать ее на берег. Такая предосторожность оказалась правильной — неподалеку сохранились следы старой морской катастрофы — избитые на камнях волнами обломки небольшого судна как напоминание неосторожным мореходам. Сколько подобных «памятников» суждено было Русанову потом встретить на Новой Земле…

Побережье, вдоль которого проходил маршрут, было достаточно типичным для этой части Новой Земли — горные хребты один за другим тянулись вдоль побережья, постепенно повышаясь в глубь суши, сверкая в лучах незаходящего солнца многочисленными ледниками на склонах. Вся эта горная система поперек побережья рассекалась многочисленными заливами-фиордами, которые поморы издавна называли по своему губами, и этот термин в знак признания их заслуг остался в топонимике Новой Земли. Такие зали-вы-фиорды-губы, разрывая хребты на обособленные друг от друга куски, вторгались в глубь Новой Земли на десятки километров, отчего пейзаж архипелага приобретал необычайную зрелищность и перспективу. В самих губах между пересекавшими их хребтами существовали так называемые расширения-ледянки, в которых лед сохранялся с наступлением лета даже тогда, когда на открытом побережье от него не оставалось и следа. Такой экскурс в особенности топонимики Новой Земли необходим, поскольку является местной особенностью, без которой обойтись невозможно. Отметим также, что в те времена изучение рельефа входило в компетенцию геолога, и неудивительно, что Русанов уделял ему в своих работах много места.

На пути к конечной цели своего маршрута — полуострову Адмиралтейства Русанов пока не вел особых научных наблюдений, используя свой вояж лишь для попутной рекогносцировки — разведки побережья на будущее, одновременно отмечая все несовпадения в описаниях предшественников. Природный процесс здесь проходил настолько интенсивно (о чем он уже знал по прошлым экспедициям на примере ледников), что его эффект проследить было несложно. Разумеется, он отмечал также места наиболее благоприятных стоянок, скопления плавника на берегу для костров, наличие поблизости пресной воды, — все то, что облегчает жизнь человека в этом суровом краю, его быт и безопасность.

Обычно начало маршрута сопровождается массой непредвиденных мелких случайностей. Каждый новый участник по-своему приспосабливается к новой обстановке, стараясь «вписаться» в нее и одновременно уясняя свое место в грядущих событиях. Все, как в любом новом коллективе на материке, не считая окружающей обстановки, которая не прощает многого из того, что сходит с рук где-либо в средней полосе России. Все точно так же происходило и в этом плавании, когда Русанов впервые отвечал не только за его результаты, но еще за доверившихся ему ненцев, у которых он сам многому научился за две прошедшие экспедиции. Хотя на пути к цели — полуострову Адмиралтейства — было не до науки, она оставалась в его мыслях постоянно — наукой ему предстояло заниматься много (причем сколько понадобится) уже при возвращении к «стану» экспедиции. Именно тогда он впервые оценил недостаток такого похода туда-обратно, когда одно направление движения выходило «холостым», то есть без наблюдений. В будущем он старался избегать подобных ситуаций.

Однако условия похода не способствовали исследованиям. Вот отрывки из дневника Русанова для характеристики морской стихии на траверзе мыса Черницкого: «Кажется, я никогда не видал таких огромных и таких яростных волн. Но как красивы эти призрачные, сине-зеленые водяные чудовища с их развевающимися косматыми белыми волосами из морской кипящей пены.

И самоеды, и я утомились: уже почти сутки плывем мы, не выходя из лодки. Теперь дует хороший попутный ветер с туманом. Страшно холодно. Термометр показывает 4 выше нуля, ветер пронизывает одежду, брызги волн леденят лицо и руки. Туман спустился и наконец совсем лег на волны. Стало ничего не видно, кроме замкнутого узкого круга бушующих волн. Мы, однако, быстро идем по компасу к северу под всеми парусами. Окутанный туманом берег давно пропал из виду. Но мы верно идем вдоль берега: это доказывает шум прибоя, то отдаленный, то сильный, словно пушечный выстрел. Попади наше старое, с разбитым килем суденышко в этот прибой, и я уверен, что оно разбилось бы в щепки» (1945, с. 117). О собственной судьбе, как и остальных, ни слова… Еще одно новое обстоятельство — Русанов впервые столкнулся с волнением на открытых морских акваториях: в 1907 году он плавал с ненцами только по Маточкину Шару, а в 1908 году с французами — в Карском море, где волнение умерялось льдом. Здесь же дело обстояло иначе.

В таком же тумане в ночь с 25 на 26 июля он вывел свое суденышко к мысу Спидилл на полуострове Адмиралтейства, тому самому, где в 1676 году капитан Джон Вуд после крушения судна устроил для своего экипажа грандиозную пьянку, пытаясь хоть таким образом решить проблему Северо-Восточного прохода. Увы, не только славными подвигами известны полярные мореходы…

Кое-как определившись по столь памятному у полярников ориентиру, Русанов сменил курс на восточный и утром

26 июля стал лагерем в заливе Садовского. «Сильная усталость и бессонная ночь взяли свое, — сообщает русановский дневник, — и я заснул на камнях, в мокрой одежде, прежде чем была поставлена палатка и готов чай. Самоеды, набрав сухих, давно выброшенных морем дров, развели костер и разбудили меня, когда закипел чайник и сварился суп из пингвинов. (Так Русанов неправильно называет новоземельских кайр, внешне напоминающих антарктических пингвинов. — А К.) Как вкусен показался нам этот слегка отдающий рыбой суп и горячий ароматный чай» (1945, с. 117–118). В опубликованных отрывках из личного дневника исследователя присутствует все — от духовных поисков и полета интеллекта до деталей полевого, не слишком уютного быта, но такова экспедиционная жизнь в своей триединой сути — духовной, интеллектуальной и элементарно мускульной.

Дальнейшие события в отряде отражены в экспедиционном отчете так: «26, 27 и 28 июля Русанов делал экскурсии на горы, прилегающие к полуострову Адмиралтейства, и в глубь острова, причем 28 июля вышел из залива Садовского в Машигину губу» (1945, с. 115), ту самую, что миновал в шлюпке несколько дней назад. Пока он, вооружившись самыми необходимыми инструментами и минимумом провизии, в одиночку изучал окрестности, сопровождавшие его ненцы отдохнули и теперь морем направились к Машигиной губе, которая преподнесла исследователю неожиданный сюрприз. Но прежде остановимся на его достижениях в северной части маршрута, которых оказалось немало.

Во-первых, он первым разгадал загадку превращения острова Адмиралтейства в полуостров, отметив, что «этот низменный и плоский полуостров, бывший во времена одного из первых и наиболее известных исследователей Новой Земли голландца Баренца (в конце XVI века) островом, соединяется (теперь. — В. К.) с Новой Землей столь же низменным и широким перешейком, покрытым ледником» (1945, с. 115), который Русанов назвал Низким. Самое главное сказано — ледник сыграл свою роль в процессе причленения острова к Новой Земле, тем более что завершение этого процесса в XIX веке наблюдали русские моряки Литке и Пахтусов.

Во-вторых, Русанов составил подробное описание побережья, целиком включенное в первую лоцию Новой Земли, изданную в 1930 году известным полярным гидрографом Н. И. Евгеновым.

Что касается непосредственно геологических результатов шлюпочного маршрута, то породы, слагающие полуостров Адмиралтейства, он описал как «палеозойские сланцы с развитыми молодыми четвертичными отложениями со следами каменного угля» (1945, с. 196). Разумеется, проблема топлива для будущих новоземельских поселенцев имела важнейшее значение, и на протяжении ряда экспедиций Русанов пытался ее разрешить, пока на основе как теории, так и практики исследований не доказал невозможность существования здесь углей в количестве, способном обеспечить новоземельцев. Однако пока все находки и самые предварительные выводы — лишь фрагменты будущей мозаики, которую еще предстоит создать.

В Машигиной губе, которую Русанов обследовал с 29 июля по 1 августа, были получены результаты первостепенной важности. Обогнув на шлюпке мыс Борисова с покосившимися поморскими крестами на островке поблизости, было решено стать на якорь на берегу одной укромной бухточки, откуда Русанов, не теряя времени, отправился в очередной маршрут вокруг горы на полуострове, отделяющем Машигину губу от современного залива Мурман, со склонов которой обнаружил странные отличия в куту губы как от карты 1896 года, так и от описаний предшественников — Моисеева и своего коллеги геолога В. Н. Вебера, посетившего эти места с ледоколом «Ермак» в 1901 году. Отмеченных ими «ледяных скал» в так называемой Машигиной Ледянке Русанов не увидал, и это показалось ему странным.

На следующий день шлюпка осторожно направилась на восток Машигиной губы, замыкавшейся характерной скальной зубчатой стеной, очертаниями гребней напомнившей Русанову Альпы. Посредине эту каменную громаду прорывал сравнительно узкий пролив, в который и устремились наши мореходы, с тревогой и интересом ожидая очередных новостей от, казалось бы, уже известного побережья. И они не замедлили объявиться — вместо стены льда в южном куту Машигиной Ледянки к востоку обозначился еще один совсем узкий пролив с полверсты шириной, справа с ледяным фронтальным обрывом неизвестного ледника и грудами моренного материала в виде конусов. Непрерывное нагромождение морен, сплошной вал камней и валунов в потеках грязи тянулись и слева по северному берегу. Разворачивавшаяся перед исследователем панорама, на которой ни разу не останавливался взгляд человека, становилась ему понятной — ледники, перекрывавшие пролив всего только восемь лет назад, теперь отступили, освободив узкую полоску воды, по которой теперь тут и там свободно дрейфовали бирюзовые айсберги. Последнее обстоятельство он отметил не случайно — в будущем проливом могли пользоваться более крупные суда, чем его шлюпка. Время от времени с фронтов ледников справа в воду отваливались небольшие айсберги. От одного вида такого обвала людей в шлюпке бросало в дрожь, но масса мелких ледяных обломков, колыхавшихся с тихим звоном по мере приближения гребня к шлюпке, гасила волну.

Этот новый пролив привел Русанова и его спутников к очередному расширению-ледянке в окружении горных вершин, среди которых к воде спускался еще один неизвестный прежде ледник. В отчете это открытие было описано следующим образом: «Обнаружен проход… ведущий в обширный залив, на картах совершенно не обозначенный и глубоко, на

20 верст врезающийся по направлению к востоку внутрь острова. С южной стороны найденного залива находятся два острова ледникового происхождения, названные по имени одного из членов экспедиции островами Галахова… — Чтобы покончить с названиями, Русанов проектировал два ниспадающих в море больших ледника Машигиной губы (открытых им. — В. К.) назвать в честь двух крупнейших представителей французской науки: южный ледник — ледником Буля, известного палеонтолога, а северный — ледником Лакруа, одного из самых выдающихся профессоров минералогии» (1945, с. 116).

Выполненный маршрут уже принес важные результаты: во-первых, с карты Новой Земли исчезло очередное белое пятно, во-вторых, было подтверждено отступание ледников и, наконец, в-третьих, получены новые данные по геологии архипелага на не исследованной прежде территории и, таким образом, главная задача экспедиции была решена, причем самим Русановым с помощью двух ненцев, из которых Тыко Вылка своим кругозором и явным интересом к работе невольно обращал на себя внимание исследователя. Не случайно этому аборигену предстояло сыграть в будущем на архипелаге особую роль.

Для успешного завершения экспедиции оставалось лишь успешно завершить маршрут в Незнаемый залив, который он же сам и предложил. Для этого нужно было как можно скорее возвратиться в Крестовую губу к остальным сотрудникам. Ненцы проделали этот путь большей частью по морю, а Русанов, продолжая свои геологические изыскания — в основном пешком в одиночных маршрутах, ненадолго задерживаясь в наиболее интересных местах. В первые дни августа он собирал коллекцию девонских ископаемых на северном побережье губы Северной Сульменева, где также изучал вторжения диабазовых расплавов в толщу сланцев — там на контактах этих пород могли возникнуть условия для образования ценных металов. Увлекшись этими исследованиями, в спешке он был переброшен ненцами на южный берег губы, оставив необследованной ее восточную кутовую часть, поскольку, по его мнению, «обступившие его горы и ледники позволяют думать, что губа не тянется далеко в глубь острова» (1945, с. 116), в чем жестоко заблуждался. Недаром геологи и представители других полевых профессий верят в удачу — на этот раз она была не на стороне Русанова! Если бы он все же побывал в куту Северной Сульменева и поднялся на моренный вал, перед его глазами предстала бы красивейшая сквозная долина, практически прорезающая Северный остров от моря до моря, заполненная на протяжении 25 километров озером, которое на современных картах называется Ледниковое. Русанов понял бы тогда, почему среди ненцев ходят слухи о существовании еще одного Маточкина Шара на Новой Земле, но на этот раз переменчивая Фортуна Открытий отвернулась от него… Не стал бы он на будущий год искать этот таинственный пролив, но случилось, как случилось…

В ночь на 7 августа (солнце только заходило за горизонт, и сумерки не мешали маршрутам) Русанов пересек полуостров, разделявший обе губы Сульменева, но у мыса Плавучих льдов (как и на пути к полуострову Адмиралтейства) продолжал бесноваться прибой, долго мешавший ненцам забрать его с берега в шлюпку. Затем все трое пересекли Южную Сульменева и остановились на месте второй стоянки на их пути к северу. После отдыха участники маршрута разделились как обычно — ненцы продолжили путь морем к главному стану экспедиции, попутно посетив норвежцев, а Русанов со своим обычным маршрутным набором всего необходимого отправился через горы туда же, предварительно обследовав южное побережье губы. Утром 9 августа он был в Крестовой губе, где на следующий день соединился с остальными участниками экспедиции, перекочевавшими восточнее к устью реки Северной Крестовой.

Теперь можно было подвести некоторые итоги маршрута, продолжавшегося почти три недели. За это время Русанов только пешком прошагал 225 верст, что было немало при сравнении с протяженностью плавания к полуострову Адмиралтейства в 135 верст, тогда как возвращение морем составило уже 430 верст, потому что исследователь старался заглянуть во все мало-мальски привлекательные для него уголки, что, согласно отчету, позволило изучить побережье «в географическом, геологическом и колонизационном отношении настолько, насколько это позволили средства передвижения и краткость времени» (1945, с. 116).

Из научных достижений маршрута отметим следующие. В части геологии Русанов обнаружил на западном побережье Новой Земли широкое распространение черных и серых известняков с богатой ископаемой фауной, которая уверенно позволила определить время их образования каменноугольным периодом (300–350 миллионов лет назад). Сам факт присутствия этих пород свидетельствовал, что в то далекое время на месте Баренцева моря существовало совсем иное, гораздо более теплое море, в котором не могло быть ни одного айсберга. Сотни отобранных, занумерованных и снабженных этикетками образцов, хранящихся ныне в геологических фондах Сорбонны в Париже, подтверждают такое заключение. Тем самым была создана основа для последующих суждений, однако окончательные выводы зависели теперь от будущих находок в центральной части острова, которые он рассчитывал собрать в маршруте к заливу Незнаемому по новому пути. Год назад Русанову при изучении центральной части Новой Земли не удалось выполнить намеченной программы из-за непрерывной гонки в маршруте, а главное, из-за того, что наиболее интересная для геолога часть маршрута пришлась на ледники Макарова и Жерве, надежной ледяной броней скрывшей от него коренное ложе — с выбором нового пути он надеялся исправить допущенный прошлогодний промах, который, в общем-то, и не зависел от него.

Результатом географических исследований стало пополнение карты Новой Земли теми новыми подробностями, которые удалось собрать в пути, причем исследователь использовал свою, оригинальную методику, более подходящую для Новой Земли, чем ту, которой его обучали в Сорбонне. Свое нововведение он описал в экспедиционном отчете так: «Не производя точной инструментальной съемки, Русанов не считал себя вправе вносить поправки в подробную карту Новой Земли, изданную Главным гидрографическим управлением в 1897 году, и нанес на карту, не исправляя ее, только те из числа совершенно не обозначенных на карте озер, рек, ледников и гор, очертания и географическое положение которых успел определить путем маршрутной съемки» (1945, с. 116). Не считая открытия новых верховий Машигиной губы, он нанес на свою карту 16 новых ледников. Тем не менее его карта на участок Северного острова в полосе между Крестовой губой и заливом Незнаемый спустя год вызвала серьезные претензии у Георгия Яковлевича Седова, проводившего гидрографические работы в связи с организацией Ольгинско-го становища — первого постоянного поселения на Северном острове. Видимо, тот не оценил русановской методики, полагая, что карта его предшественника «грешит против истины. В очертаниях берега нет никакого сходства с действительностью, островов вместо пяти показано четыре, и все они лежат далеко не на своих местах» (цит. по: Нагорный, 1939, с. 64). Седов, с одной стороны, прав, а с другой — он явно не учел, что как специалисты они преследовали разные цели при отсутствии общепризнанной топографической основы, что и привело к разнице в оценках обоих исследователей.

Тем не менее с позиций Русанова такой подход, несомненно, был оправданным и характеризует его как профессионала-новатора в конкретных условиях начала XX столетия. При этом свои высокие исследовательские качества уже на описанном этапе деятельности на Новой Земле он показал по нескольким направлениям. Во-первых, это проявилось в умении выполнять дальние маршруты в самых сложных условиях (которого явно не хватало остальным участникам экспедиции Ю. В. Крамера). Во-вторых, в окружающей природной ситуации он выбирал самые значимые с точки зрения последующих научных выводов объекты для изучения, что дано далеко не каждому полевому исследователю. Сочетание этих качеств не только поставило его особняком среди других участников экспедиции 1909 года, но и выдвинуло на один уровень с таким предшественником, каким был, например, академик Бэр. С другим академиком Чернышевым ему предстояло в самом ближайшем будущем успешно дискуссировать о самых актуальных проблемах геологии архипелага. Студент, спорящий с академиком, — довольно редкая ситуация, но об этом подробнее в другом месте. Указанные черты исследователя у Русанова в полной мере раскрылись именно в 1909 году, в то время как в двух предшествующих экспедициях он еще только осваивал первые азы трудной профессии полярного исследователя, научиться которой, по словам известного антарктического исследователя американца Ричарда Эвелина Берда, можно только за Полярным кругом и не иначе.

Пока Русанов делал свои открытия в трехнедельном морском маршруте к полуострову Адмиралтейства и обратно, Крамер с остальными участниками экспедиции также не терял времени даром. Экспедиционный отчет отражает их деятельность следующим образом: «Во время поездки Русанова к полуострову Адмиралтейства остальными членами экспедиции было совершено несколько экскурсий в окрестностях Крестовой губы, а также поездка в Мелкую губу» (1945, с. 118), что добавило кое-что к характеристике побережья, в меньшей степени рельефа прилегающих территорий, причем в достаточно общем виде.

23 июля Крамер исследовал побережье в устье долины, средней из трех, выходящих в кут Крестовой губы из центра острова. Именно по ней прошел в прошлом году Русанов в составе отряда Кандиотти. Крамер также отметил у побережья фрагменты лигнита, однако коренного месторождения обнаружить, разумеется, ему не удалось. На следующий день на моторной лодке промышленников, не спеша осваивавших Крестовую губу, Крамер с Быковым посетили губу Мелкую с сохранившимися строениями зимовки Цивольки 1838–1839 годов, а также развалины других поморских изб, восстановили упавший крест на братской могиле зимовщиков, погибших тогда от цинги. Однако главная цель поездки — фотограмметрическая съемка с окрестных гор — не удалась из-за тумана и скверной погоды. В других экскурсиях, продолжавшихся до 27 июля, были обнаружены скопления плавника и остатки поморских крестов. Несомненно, в прошлом здесь проходил интенсивный промысел, и, по-видимому, архангельский купец Масленников не случайно выбрал здесь место для зимовки своих работников-заготовителей.

С возвращением в главный лагерь экспедиции у подножья горы Становой 28 июля была предпринята попытка обследовать устье Южной Крестовой долины, сорвавшаяся, однако, из-за густого тумана, продолжавшегося вплоть до 2 августа, когда Русанов был занят исследованиями Машигиной губы. Кое-как удалось завершить фотограмметрическую съемку Крестовой губы (результаты которой не публиковались), и Крамер возобновил маршруты по Средней Крестовой долине вплоть до ледника Жерве, который Русанов одолел год назад. Эта рекогносцировка лишь подтвердила то, что уже было известно Русанову — пользоваться этим путем в залив Незнаемый не следовало, надо было искать более приемлемый вариант. Наиболее привлекательным выглядело устье долины, по которой протекала река Южная Крестовая. В этих рекогносцировках вдали от побережья Крамер обнаружил много старого истлевшего плавника и даже нашел под слоем глины древний череп моржа, что свидетельствовало о значительном отступании моря с тех пор. Эти экскурсии были дополнены походом Быкова и Лоренца по реке Северной Крестовой вплоть до озера Гольцового. Не случайно в экспедиционном отчете появилась фраза: «В Крестовой реке промышленники, посещающие Крестовую губу, с давних пор ловят гольца» (1945, с. 121). Несмотря на поверхностный, дилетантский характер этих наблюдений, все же они принесли некоторую пользу, но, разумеется, по своей значимости они были несопоставимы с исследованиями Русанова, прежде всего из-за недостаточной профессиональной подготовки участников.

С возвращением Русанова участники экспедиции начали готовиться к поиску прохода на Карскую сторону. «Для прохода выбрали путь по Южной долине, предполагая воспользоваться, в крайнем случае, если бы там не удалось пройти, средней долиной, то есть той дорогой, которой в прошлом году прошел Русанов с французами. Ближайшую к стану долину Крестовую (Северную. — В. К.) временно оставили, решив, судя по ее направлению, выяснившемуся во время рекогносцировки Быкова и Лоренца, что она кратчайшим путем на Карскую сторону быть не может, так как идет по направлению на северо-восток. Так можно было бы попасть в Медвежий залив, или выйти еще севернее, или, что еще хуже, упереться в непроходимые ледники» (1945, с. 122). Современная карта лишь подтверждает такой вывод на основе русановских представлений о рельефе центральной части Северного острова в полосе задач экспедиции.

Еще интересней, как исследователь сочетал в своей деятельности интересы практики и науки. С этой точки зрения сравнение экспедиций 1908 и 1909 годов весьма показательно, даже если на первый план выходит ликвидация очередного «белого пятна», устранение которого в любом случае можно выполнить с различной затратой сил и времени помимо научных результатов.

Еще в начале главы отмечалось, что инициатива похода в Незнаемый исходила от Русанова, предложившего эту идею губернатору Сосновскому, против которой он не возражал. Сами участники экспедиции полностью доверяли Русанову после его труднейшего маршрута к полуострову Адмиралтейства, а также по опыту работ предшествующего года. Тем более что молодым здоровым людям уже надоели окрестности Крестовой губы, они жаждали новых впечатлений, что также учитывал Русанов. Ненцев Карская сторона привлекла своими богатыми охотничьими угодьями, слухи о которых ходили со времен походов Носилова и Борисова.

Хотя не только идея, но организация пересечения, несомненно, прнадлежала Русанову, выполнение этого маршрута нельзя назвать удачным. Сказался избыток участников (весь состав экспедиции за исключением Галахова), их неподготовленность для такого предприятия, было взято с собой слишком много груза, от которого по ходу дела пришлось избавляться, и т. д. и т. п. В результате маршрут к Незнаемому заливу проходил крайне медленно с дневными переходами всего в 10 километров. Похоже, что Русанов при его подготовке позволил себе устраниться от организационных дел, видимо, чтобы выкроить время для обработки наблюдений.

Благодаря Быкову с его опубликованными экспедиционными воспоминаниями, можно выделить одну важную особенность Русанова — нежелание тратить время и силы на что-либо помимо главного — науки и научных маршрутов. Если в своих личных дневниках он и позволял определенную «лирику» (в частности, в описании природы и явлений, связанных с ней), то его экспедиционный отчет гораздо суше, и искать в нем, например, отношения людей — напрасный труд, хотя, несомненно, они присутствуют, причем порой не в лучшем виде, о чем можно лишь догадаться по последующим выступлениям в прессе или движению официальных документов, как это будет показано далее.

Опубликованные дневники Быкова содержат всю хронологию и события последнего большого маршрута экспедиции 1909 года, и этот документ использован в настоящей книге лишь с небольшими сокращениями:

«12 августа. Выехав из становища (базового лагеря у Становой горы. — В. К.) в 2 ‘/2 ч. дня мы к 6 часам вечера высадились близ края Южной долины, причем за поздним временем решили переночевать здесь близ вытащенной нами на берег оставленной до возвращения шлюпки.

Спустились тихие сумерки. В заливе полный штиль. Как в зеркале отразились чудные горы с их синеватыми ледниками. За двуглавой языковой горой с ее причудливым ледником, словно громадным белым языком, нависшим с седловины между двух вершин, зажглась мерцающим светом первая звездочка. Погода была настолько хороша, что мы не ставили палаток, а легли прямо на песчаном берегу, завернувшись в свои теплые малицы…

Тихо спит наше становище. Тихо спят горы.

13 августа. Упрямая солонина, не желавшая никак свариться, задержала порядком наш отъезд… Она была солона и тверда, как русановские аммониты. С грустью пришлось пожертвовать для облегчения собак значительной долей консервов, сахаром, чайником и некоторыми другими вещами. И все-таки наш багаж был слишком тяжел для собак. С визгом, воем и лаем трогаются первые нарты, за ними вторые. Мы поехали, то есть поехал наш багаж, а мы двинулись per pedem apostolorum (подобно апостолам, то есть пешком. — В. К.).

Дорога около десяти верст шла долиной почти прямо, затем долина сделала крутое колено к востоку. Здесь по глинистой, изредко каменистой почве на протяжении почти двух верст беспрерывно шла целая цепь ручьев и речек от окружающих нас ледников. Дорога для собак трудновата. Пришлось самим запрячься по двое к каждой нарте и перейти на собачье положение, добросовестно таща вместе с псами тяжелые нарты. За поворотом долина начала значительно суживаться. Вместо сети ручьев и речек здесь течет только одна широкая горная река. Сблизились горы и обступили нас со всех сторон. Мы входим в сердце гор. На берегу этой реки близ черного ледника, спускающегося в долину, мы сделали ночевку. Едва сделали палатку и чум, пошел дождь.

14 августа. Проснувшись утром, в часов восемь, я вижу, что все наши еще спят. Выглянул из намокшего чума и увидал, что все горы затянуты густым туманом. Свинцовые тучи ползут, цепляясь за горы, моросит мелкий, надоедливый, чисто осенний дождь. Снова забрался в наш насквозь просаленный дырявый чум, лег для некоторого разнообразия на другой бок и ввиду безнадежной погоды снова уснул… Вынужденная дневка из-за безнадежной погоды.

15 августа. «Сарю янгу» (Дождя нет) — объявил мне Илья при нашем пробуждении. Действительно, дождь прошел, но все вершины гор затянуты серыми низкими облаками. Дует порывистый холодный ветер. В раскрытое полотнище нашего чума открывается роскошный вид на долину, сжатую с боков горами, на быструю горную речку, крутым поворотом огибающую наше становище. На первом плане привязанные к нартам группы спящих, сжавшихся в кучки, собак… Решили оставить часть излишних предметов, ограничиваясь только лишь самым необходимым; даже оставили часть солонины.

Позавтракав гольцами, тронулись в дальнейший путь к Незнаемому заливу. Мы с Русановым ушли вперед. Пройдя три версты мы вышли за поворот долины и увидали громадное горное озеро (7 верст). Красивое озеро (Долгое на современных картах. — В. К.) привольно раскинулось по долине. Подступали к нему горные угрюмые громады, с нашей стороны красиво перекинулись два синих альпийского типа ледника (Географического института и Эдельштейна. —

В. К.), упираясь своими невысокими лобовыми моренами в озеро. Пока мы шли берегом озера, почти на каждом шагу встречали свежие следы оленей. Близ конца озера Русанов поднялся в горы к замеченному нами перевалу, чтобы сделать маленькую рекогносцировку. Я прошел вперед еще несколько верст и уселся за огромным камнем ждать наших собак. Очень холодно. Чувствуешь ледяное дыхание карской стороны. Если здесь в сердце гор такой веток задувает, то каково там, на Карском море.

Очень медленно продвигаются вперед наши собаки; хотя мы и сбавили порядочную долю груза, но зато сегодня дорога значительно хуже вчерашней. Все камни да камни, а порой целые россыпи наваленных друг на друга громадных камней, на которых падают и кувыркаются вверх ногами наши нарты.

За озером потянулась несколькими рукавами горная речка с течением по направлению к пройденному нами озеру. Далее долина как будто разветвляется, а нужное нам направление закрыто большим ледником. Подошли усталые собаки. Крамер с картой в руках объясняет мне, что мы должны находиться около Незнаемого залива.

Спускается с горы Русанов, говорит, что виденная им на той стороне большая долина, судя по направлению, идет к Чекину заливу… Всего прошли опять 15 верст.

16 августа. Опять задерживает нас приготовление на нашем единственном примусе чаю к завтраку. Мы встали в половине восьмого, а тронуться нашему авангарду, состоящему из Крамера, Русанова и меня, удалось только лишь в половине одинадцатого. Когда мы двинулись в дальнейший путь, то арьергард наш еще только запрягал собак и убирал палатки. Дорога пошла очень хорошая для собак — прекрасная мостовая из мелких камушков и отчасти дерна. Прекрасная сеть речек и ручьев… Впереди поднялся пологий холм — водораздел между двумя морями, а за ним мы увидали зеркальную гладь второго большого озера, в котором, запрокинувшись, отразились окружающие нас горы. Дальше за озером открывался свободный путь по следующей долине к Карскому морю. Прошли половину озера и сделали привал в ожидании видневшихся вдали собак — нам нужен был аппарат, чтобы сделать фотограмметрическую съемку нашего пути. Погода стала как будто поправляться…

За вторым озером после поворота долины открылось еще озеро, третье, по величине гораздо меньшее, чем первые два. Оленьи следы встречаются все чаще и чаще… Перехожу вброд несколько горных потоков и поднимаюсь на пологий холм, увенчанный сверху причудливыми скалами, словно развалины старого замка. А вон и Русанов, нагнувшись над своим кодаком, фотографирует что-то. «Ура! Карское море!» — кричит он мне.

Поднимаюсь еще выше и вижу зеленоватую гладь одной из бухт Незнаемого залива. Те темнокоричневые горы (как на картине И. К. Вылки. — В. К.), которые издалека еще были нам видны, отвесной стеной спускаются в море. Налево уходят две долины; по ближайшей из них, между прочим, направился Русанов с Неве и Кандиотти. Направо виден маленький скалистый островок близ входа в бухту» (1945, с. 122–124).

В записках Быкова пропущены результаты геологических наблюдений Русанова в этом маршруте, которые тот изложил в следующем виде: «Во внутренних частях острова изоклинальные абрадированные пласты кораллового известняка, много раз повторяющиеся. Эти пласты принадлежат нижнему и среднему девону» (1945, с. 254), то есть имеют возраст 370–400 миллионов лет, причем контакты этих пород девонского и каменноугольного возраста он наблюдал и раньше по западному побережью. Относительно геологических терминов отметим, что абрадированный означает испытавший механическое воздействие моря (обычно прибоем), а изоклинальные — повторяющийся параллелизм слоев горных пород в складчатых системах.

Выйдя в кут Незнаемого залива — бухту Гольцовую, отгороженную от основной акватории полуостровом — томболо, (то есть островом, причлененным к берегу песчано-галечни-ковой косой) участники экспедиции расположились там, где год назад находился лагерь французов. Залив был забит льдом, на котором распластались в разных местах туши лах-така (морского зайца) и нерпы. Основу нового стана составил чум, как со всей достоверностью отобразил на своей картине Вылка. По сравнению с западным побережьем здесь сильнее ощущалось приближение осени: поблекли и пожелтели подушки злаков и осоки, а листья карликовой ивы приобрели характерный лимонный оттенок. На следующий день на окрестных горах выпал снег, однако не опускавшийся слишком низко.

Уже вечером 18 августа Крамер, Лоренц и Вылка с одной упряжкой собак тронулись в обратный путь и спустя 17 часов вернулись в Крестовую губу. Для Русанова же с его помощниками работа только начиналась — ведь еще в прошлом году он нашел здесь интереснейшее обнажение с фауной силура, которую следовало изучить досконально, ведь год назад для этой работы у него просто не оказалось времени. Работы ему хватило здесь на неделю.

Особо отметим, что для Русанова именно экспедиция 1909 года из всех остальных на Новой Земле характерна наибольшими достижениями в области геологии архипелага по крайней мере по двум причинам: во-первых, на него работали результаты двух предшествующих полевых сезонов, и, во-вторых, он уже установил систему основных природных связей в формировании слагающих пород архипелага и поэтому в своей последующей деятельности в части геологии занимался лишь пополнением данных, отдавая предпочтение другим направлениям в своей деятельности в Арктике.

Здесь в отличие от западного побережья он имел дело с гораздо более древними «немыми» толщами черных глинистых сланцев. К счастью, поблизости оказалось то самое обнажение с фауной верхнего силура, которое он обнаружил год назад. Было где разгуляться мысли геолога, тем более что не приходилось тратить силы на изнурительные переходы и дальние маршруты. А то, что вокруг расстилались шикарные пейзажи, вроде описанных выше Быковым, лишь стимулировало их деятельность — недаром один из патриархов российской геологии, кстати не намного старше Русанова, Владимир Афанасьевич Обручев, советовал выбирать лагерь таким образом, чтобы он не только ласкал взор путешественника, но и будил его мысль. Именно таким он и описан на страницах отчета с одной из окрестных вершин: «Далеко внизу протянулся извилистый Незнаемый залив с его горами, постепенно переходящими ближе к морю в пологие террасы. Внутрь острова уходят одна за другой унылые горы и высятся повсюду, куда хватает глаз, своими острыми вершинами с белыми боками глетчеров. Напротив, на южном берегу — громадный, величественный ледник (Краснова. — В. А".), спускающийся своими фронтальными моренами прямо в залив и заполнивший собой все свободное пространство между двух гор. Под этим ледником погребена, между прочим, небольшая бухта, показанная Пахтусовым на картах снятого им Незнаемого залива» (1945, с. 125). Так что Владимир Александрович не ограничивался лишь уничтожением «белых пятен» и геологией Новой Земли, но и острым взглядом фиксировал все изменения природы на архипелаге — проблема, которая в наше время стала слишком актуальной для всех широт и всех материков в значительной мере благодаря неразумной деятельности человека.

В самый раз остановиться на главном достижении сезона — стройной геологической концепции, которая, как мозаика, наконец стала формироваться в его мозгу из отдельных разбросанных фактов и наблюдений, подкрепленных массой палеонтологического материала — одна собранная Русановым коллекция ископаемой фауны насчитывала 212 видов, значительно больше, чем у остальных исследователей вместе взятых.

Уже вернувшись в Париж и работая с литературными источниками, он обнаружил сходство в фауне силура Средней Европы, Новой Земли и Северной Америки. Тем самым подтверждалась мысль, зародившаяся в этих же местах год назад о единой океанской акватории, где обитали эти теплолюбивые организмы, — это означало, что в то время перечисленные территории были акваторией, а если точнее — дном единого обширного теплого океана, простиравшегося на тысячи километров через современный Северный полюс, о положении которого в то время самые смелые научные умы строили не менее смелые гипотезы. Факты находились в руках исследователя и обладали своей логикой, не поддающейся наскокам оппонентов.

Столь солидный вклад в мировую палеогеографию не снимал с Русанова проблем геологии самой Новой Земли, тем более что с поступлением новой научной информации их вырисовывалось, как сказал бы поэт, «тьмы, и тьмы, и тьмы». Очевидно, следовало найти некое руководящее звено. Основополагающим заключением стал для Русанова вывод о наличии «древней геосинклинали, ориентированной в палеозойское время (то есть между 250 и 600 миллионами лет назад. — В. К\) в направлении современного простирания Новой Земли» (1945, с. 255). Разумеется, со времени ее возникновения такая структура осложнялась многими вторичными нарушениями (природа, как известно, наших упрощенных схем не признает) в виде смятия отдельных слоев, а также многочисленными трещинами, разбивающими ее на отдельные блоки, вдобавок смещенные относительно друг друга — и в этой головоломке геологу надо разобраться с максимальной точностью! Неудивительно, насколько важно при этом выбрать правильное направление — Русанову это удалось. Теперь скопление разобщенных фактов стало постепенно приобретать стройное теоретическое объяснение, где отдельные факты и положения уже не противоречили, а взаимно дополняли друг друга. А сколько подобных построений у других исследователей порой незаслуженно кануло в Лету, тогда как другие, поначалу фантастические, с годами обрели статус неколебимых истин — к ним относятся и достижения Русанова, которых не поколебала даже новейшая глобальная тектоника плит, начавшая свое победное шествие во второй половине XX века. Разумеется, он использовал и важнейшие теоретические достижения своего времени — учения о геосинклиналях Ога. Подчеркивая теоретическое родство учителя и ученика, иные последователи Русанова говорили, что он занимался не столько геологией (подразумевая прежде всего поиск полезных ископаемых), сколько «огологией» — склонность геологов к юмору общеизвестна.

Теперь, когда была подведена теоретическая база, пора было задуматься о палеогеографии архипелага — о том, как в прошлом вела себя эта гигантская складчатая зона на продолжении Урала, включавшая и Новую Землю. А вот как в карбоне эта складчатая протяженная зона испытала поднятие, причем с многочисленными нарушениями в виде трещин, по которым внедрялась магма? А поднявшиеся горы, как известно, подвергаются интенсивному воздействию разнообразных разрушительных природных процессов — текучими водами, ветром, ледниками и т. д., когда расплавленная магма в виде диабазов оказалась на поверхности. Видимо, подобное повторялось не однажды. От более молодых мезозойских морских осадков (отложившихся 70-230 миллионов лет назад) почти ничего не осталось, если не считать редких находок белемнитов и аммонитов. С тех пор вместо острых гордых альпийских пиков и гребней хребтов на Новой Земле чаще встречаются древние выровненные поверхности, так называемый пенеплен. Здесь Русанов (видимо, первым в России) использовал новейшие теоретические достижения американской геоморфологической школы Уильяма Морриса Дэвиса из Гарвардского университета (США) с его идеей цикличности в формировании рельефа земной поверхности. Еще раз подчеркнем, что Русанов, несомненно, был в курсе последних достижений мировой науки и умел пользоваться ими. А дальше в условиях Новой Земли, по его представлениям, действовала классическая схема, когда оледенение сменилось наступанием моря, отступание моря — очередным оледенением, причем многократно, и все это находило отражение в формировании пород и рельефа архипелага. Так сформировался (без деталей) современный лик Новой Земли, каким она встречает на своих берегах каждого вновь прибывшего.

Разумеется, не забывал Русанов и практических результатов своих исследований, полагая, что «одна из задач науки состоит в том, чтобы давать общие руководящие начала, и дело практики — уметь ими воспользоваться» (1945, с. 242). В первую очередь это относилось к полезным ископаемым, даже если в его время это было делом лишь отдаленного будущего.

В первую очередь будущие колонисты Новой Земли, преимущественно добытчики морского зверя и оленеводы, нуждались в топливе, которое, судя по аналогии с соседним

Шпицбергеном, здесь также можно было ожидать в виде каменного угля, на что и надеялся исследователь, приступая к работам на Новой Земле. Однако его же собственные результаты, воплотившись в теорию, не оставили от этих надежд камня на камне: в палеозойском море углей на архипелаге возникнуть просто не могло. А более поздние мезозойские слои с маловероятными континентальными условиями просто уничтожались в процессе поднятия архипелага интенсивными природными процессами — водой, ветром, льдом и т. д. уже сравнительно недавно, разумеется по геологическим меркам. Оставался торф, которым он и предлагал воспользоваться, особенно на пастбищах во внутренних районах Новой Земли, где нельзя было надеяться на плавник. Правда, будущее показало, что возможности архипелага с точки зрения оленеводства весьма ограничены — запасы естественных кормов позволяли прокормиться здесь всего нескольким тысячам оленей. А торфа тоже оказалось немного, поскольку сейчас для его образования слишком холодно, и достался он нам из более теплого времени, так называемого голоцена (последние 10 ООО лет), которым Русанов практически не занимался.

Не сулило особых надежд на Новой Земле и железо, зато близкие по химическому составу минеральные краски охра и мумия могли составить конкуренцию аналогичным товарам на северных рынках при подходящей конъюнктуре. Интереснее обстояло дело с рудами цветных металлов, признаки которых, особенно медных и свинцово-серебряных, выглядели обнадеживающими для последующих поисков. Достаточно было строительных материалов — мрамора, аспидного камня и диабаза. Наконец, асбест и связанные с диабазами проявления благородных металлов платины и иридия — но все это, разумеется, в отдаленной перспективе.

Определенно полевой сезон 1909 года, даже еще не завершенный, оказался весьма плодотворным со всех точек зрения, но особенно в области геологии, как по результатам самих полевых наблюдений, так и по богатству идей на будущее. Осталось освоить результаты наблюдений трех экспедиций 1907, 1908 и особенно 1909 года, прежде чем заниматься уже другими проблемами, которые все больше занимали исследователя. Однако прежде надо было завершить блестяще проведенный сезон.

Русанов проводил свои исследования в Незнаемом заливе до 25 августа — видимо, эти девять суток были самыми значительными за все время изучения геологии архипелага. Возвращение в Крестовую губу заняло у него всего 16 часов, когда он получил порцию новостей самого разного характера.

Партия Крамера при возвращении 19 августа попала под удары очередного жестокого стока. «Буря разыгралась со страшной силой. Ветер прорывался из всех трех долин с востока на запад; но особенной силой обладал ветер, вылетавший из Северной Крестовой долины. Он образовывал смерчи, которые подымали воду темными столбами в несколько саженей высотой и несли их с ужасной силой к южному берегу на скалы… Шторм продолжался до 22 августа. Выйти из палатки, которую пришлось соорудить из разорванного паруса, не было никакой возможности. Страшный ветер поднимал морскую гальку и нес ее перед собою с такой силой, что палатка местами была в дырах. Песок, как сквозь сито, пробивался через парусину и засыпал глаза. В 4 часа утра 22 августа ветер успокоился» (1945, с. 125). Добравшись до места высадки, откуда начинался поход, пришлось ликвидировать последствия бедствия — освобождать от воды протопленный карбас, собирать разбросанное ветром имущество и т. д. Из потерь самым обидным оказалась гибель орнитологической коллекции.

Интересно, что чего-либо подобного люди на Карском побережье не испытали. Все описанное является яркой иллюстрацией к теории этих ветров, разработанной Владимиром Юльевичем Визе пятнадцать лет спустя на основе собственных наблюдений на Новой Земле во время зимовки в составе седовской экспедиции в 1912/13 году немного севернее. Возникновение этих сумасшедших ветров он объяснял разницей в давлении на окружающих морских акваториях, разделенных горами Новой Земли. Он-то и предложил заменить народный поморский термин «веток» или «сток» на новоземельскую бору по аналогии с новороссийской. Любой новоземелец, испытавший на себе ее крутой нрав, скажет, что в приведенном выше описании нет ни капельки преувеличения.

Вернувшись, Крамер и его спутники успели также собрать у промышленников сведения о ходе гольца и вылове трески и мойвы, причем изменения в улове он связал с колебаниями температуры воды в Гольфстриме у берегов Новой Земли, что делает ему честь с точки зрения научного предвидения. (Позднее это направление получило свое развитие в исследованиях целого ряда наших ученых, начиная с работ Николая Михайловича Книповича.) Промышленники также сообщили, что норвежцы похозяйничали в экспедиционном «стане» в бухте Сосновского, возможно, посчитав его брошенным. Отправившись туда тотчас после завершения стока, Крамер обнаружил там двух норвежцев, не имевших разрешения на охоту на русской территории и, более того, присвоивших часть коллекций и добычи экспедиции. В счет потерь Крамер конфисковал ружье у одного из нарушителей, клятвенно обещавшего представить разрешение из домика у мыса Прокофьева, но так и не появившегося…

27 августа из Незнаемого залива возвратился Русанов со своими помощниками и уже на следующий день приступил к завершающим экскурсиям в окрестностях лагеря, изучая так называемые ископаемые ледники, описанные им на архипелаге впервые, которые Быков сфотографировал. 29 августа погода резко испортилась — повалил снег, Новая Земля решила напомнить о приближении зимы. Оставалось только готовиться к отъезду. Промысловое судно «Мира» (капитан Демидов) 4 сентября отвезло участников экспедиции к памятному становищу в Маточкином Шаре, откуда Русанов два года назад начал свою деятельность на архипелаге, — и вовремя. Уже на следующий день «Королева Ольга Константиновна» бросила якорь на рейде становища, чтобы доставить участников экспедиции с другими пассажирами в Архангельск, куда пришла 12 сентября, с посещением, как обычно, Малых Кармакул и Белушьей губы. Возможно, уже тогда существовал лозунг полевиков: «Сезон закончился, — да здравствует сезон!». Во всяком случае, Владимир Александрович, работая на Новой Земле, следовал ему с завидным постоянством.

Однако прежде чем приступать к очередному сезону, планы которого, возможно, уже вынашивали некоторые из участников описанных выше событий, предстояло, как и в наше время, отчитаться о проделанной работе как в виде официального отчета губернским властям, так и выступлениями перед общественностью Архангельска, проявлявшей явный интерес как к самой экспедиции, так и судьбе Новой Земли. Тем более что со времени последних российских научных исследований на архипелаге (академической экспедиции по наблюдению за солнечным затмением Б. Б. Голицына в 1896 году или исследований Ф. Н. Чернышева в 1895 году) прошло уже более десяти лет. Интересовало архангелогородцев и повышенное внимание скандинавских соседей к архипелагу. Так или иначе, возвращение экспедиции Крамера для архангелогородцев явилось подходящим поводом, чтобы обратиться к проблемам Новой Земли.

Сам Русанов выступил в Архангельском обществе изучения Русского Севера уже 23 сентября с лекцией «Ископаемые ледники и каменный уголь на Новой Земле в связи с геологическим строением острова», в которой поделился со слушателями последними достижениями в области исторической геологии и палеогеографии архипелага, причем гораздо глубже и детальнее, чем это делал в своих предшествующих работах, основываясь на новых результатах. При этом он не побоялся, что называется, наступить на горло собственной песне — указав на бесперспективность поисков каменного угля. В своих выводах он не перебегал никому дороги, оставаясь единственным специалистом в экспедиции.

Однако его бывший «шеф» Крамер, по-видимому, усмотрел в русановской лекции нарушение собственных руководящих прерогатив и спустя две недели перед той же аудиторией выступил со своим видением основных достижений экспедиции, возможно, для утверждения собственного научного реноме. Если это так, то сделал он это крайне неудачно, вызвав противоречивые отзывы в прессе. Так, в статье А. Музыковского, печатавшейся в четырех октябрьских номерах газеты «Архангельск», отмечались многочисленные противоречия и нестыковки в суждениях и выводах докладчика, сдобренные солидной дозой иронии. «Какой должен быть план колонизации, — вопрошал он, — если море отступает, ледники наступают, и везде медведи?.. Не сообщил нам Крамер также и о том, что план экспедиции был разработан В. А. Русановым, что честь открытия удобного перехода из Незнаемого залива к Карскому морю (? — В. К.) принадлежит ему же, что В. А. Русанов сделал некоторые… но все же открытия в области геологии. Да, многое из деятельности экспедиции не было сообщено публике и об этом нельзя не пожалеть».

В противоположность приведенному отзыву официальный орган «Архангельские губернские ведомости (№ 218) особо отметил, что «блестящее сообщение Ю. В. Крамера походило скорее на лекцию профессора, чем на доклад экскурсанта. Многочисленная публика дружными аплодисментами выразила талантливому лектору-оратору свою признательность». Спустя почти столетие попробуй разберись, кто прав, кто виноват, однако волей-неволей приходишь к выводу, что суждения и докладчика, и представителей прессы стоили друг друга.

Разумеется, в такой ситуации Русанов не пожелал оставаться над схваткой, направив в газету «Архангельск» письмо, опубликованное 3 ноября 1909 года, из которого ниже мы приводим лишь отрывки, имеющие непосредственное отношение к заслугам экспедиции, участниками которой были Крамер и Русанов. Одна из самых непримиримых схваток произошла по проблеме ископаемых ледников, которые Крамер почему-то именовал «ископаемыми озерами». Строго говоря, полного решения этой проблемы нет и по настоящее время. С точки зрения современной науки, судя по внешним признакам, Русанов описал так называемые «ледяные клинья», характерные для области распространения вечномерзлых пород, чему, однако, противоречит их кристаллическая структура, изученная Русановым с помощью призм Николя. В свою очередь сам Русанов совершенно справедливо поставил перед Крамером вопрос: «Какие факты вы приводите в пользу вашей теории озерного происхождения ископаемого льда?». И сам же на него ответил — никаких… Однако такой напор оказался лишь вступлением.

Когда Крамер заявил, что «по всей Крестовой долине мы не нашли следов ледниковой деятельности», Русанов отреагировал гораздо решительней: «Это бесподобно, г. Крамер! Вы далеко превзошли того посетителя зоопарка, который не заметил слона; вы просто не пожелали видеть слона, хотя я вам не раз на него указывал» (1945, с. 392), имея на это самые веские основания.

Совершенно непонятно, почему вдруг Крамер принялся за такую непростую проблему, как распределение ледников на Новой Земле, что практически невозможно без точных карт, которых в ту пору просто не существовало. Несомненно одно — как профессионал-технолог в части природного процесса он уступал профессионалу-естественнику, каким уже в то время был Русанов. Поэтому даже там, где последний действовал лишь интуитивно, он выигрывал, как в случае указанной научной проблемы, получившей разрешение, причем в пользу Русанова, лишь во второй половине XX века. Хотя Русанов и в этом случае проявил завидное научное предвидение, стимулировал его на это все-таки Крамер. Вполне определенно Русанов мог делать правильные выводы на основе минимума информации — завидное качество для исследователя.

Самую острую реакцию вызвало неуемное желание недавнего «шефа» спекулировать на находке черепа моржа в Средней Крестовой долине вдали от моря, не сделав попытки описать условия его залегания по отношению к вмещающей породе, чего, разумеется, не мог допустить человек, имеющий хотя бы самое отдаленное отношение к геологии. Надо сказать, что опасность возникновения «дискуссии» между сугубым профессионалом и лишь претендентом на профессионализм, как это произошло между участниками экспедиции 1909 года, не исключена и в наше время, однако науке это ничего не дает. Это хорошо понимал Русанов, что и заставило его дать своему оппоненту жестокий отпор.

Еще раз подчеркнем, что для Русанова именно полевой сезон 1909 года оказался наиболее успешным по совокупности всех трех, проведенных на Новой Земле. Теперь ему оставалось действовать лишь по принципу «куй железо, пока горячо». Это проявилось как в качестве, так и в количестве его научных публикаций. Всего по результатам экспедиции 1909 года им было опубликовано шесть работ, носивших пионерный характер. Из них пять были посвящены геологии, а заголовок шестой «Опись берегов и внутренних частей Новой Земли» говорит сам за себя. Не случайно виднейший представитель геологов-новоземельцев 30-х годов XX века, когда резко расширился фронт геологических исследований на архипелаге, Михаил Михайлович Ермолаев так охарактеризовал деятельность своего славного предшественника: «Первыми работами по стратиграфии (последовательность геологических событий и сопутствующих пород. — В. К.) Новой Земли, касающимися всех палеозойских отложений, развитых на ней, были работы Русанова (1937, с. 102)». Другой представитель той же когорты полярных геологов Н. Н. Мутафи высказался еще определенней: «Заслуги В. А. Русанова в геологическом изучении Новой Земли бесспорны. Им впервые в различных районах Новой Земли был собран огромный фактический материал, намечена стройная концепция геологической истории, даны прогнозы по поискам рудных месторождений. Последние шли вразрез с предшествующими исследованиями, но полностью подтвердились современными геологическими работами» (1945, с. 225).

Поскольку работы Русанова публиковались как в официальных российских изданиях, так и в «Отчетах, издаваемых еженедельными собраниями Академии наук» во Франции, это делало их автора известным исследователем как у себя на родине, так и за рубежом. Так или иначе, в части геологии вершина успеха Русанова в его новоземельских экспедициях пришлась на полевой сезон 1909 года. В последующих экспедициях на этот полярный архипелаг он лишь уточнял и развивал достигнутое. Теперь его поиск обратился на иные проблемы, с которыми читатель познакомится в последующих главах.