Снова Киев.
И девушки
нежной, певучей осанки:
Все — такие, как вы.
Но не встретить на улицах вас,
Довоенные девочки,
детство мое, —
киевлянки!
Мои взрослые сверстницы,
где вы и как вы сейчас?
Я не к вашим ногам
припадал молодыми губами,
Всё не вам объяснял,
что пытался себе объяснить.
Я оставил вас в детстве,
одних,
словно мертвую память, —
Обронил, словно можно
частицу себя обронить.
Мы встречались порой.
Говорили.
Мне некогда было:
Я проделывал путь,
пробивая дорогу плечом.
Боль эпохи моей
подняла меня,
сердце пронзила,
Отделила от вас,
словно были вы здесь ни при чём.
Словно это не вы
и не горькие ваши романы,
Ваши браки, разводы,
смятенья
и схватки с тоской.
Той любви, что хотели,
мечтали о ней постоянно, —
Той любви вдруг не стало,
а вы не умели с другой.
Знал я это,
но знал не про вас.
Я разыгрывал роли.
От безвкусицы южной зверел,
вам не верил порой…
Чушь.
Ведь боль остается
в любой аффектации — болью.
А судьба остается
в любом проявленьи — судьбой…
Что же делать?
Живем.
И дела наши вовсе не плохи.
Если что и не так —
это всё-таки жизнь, а не крест.
За гарантию счастья
не спросишь с минувшей эпохи.
За любовь не получишь
с давно отшумевших торжеств.
Но не вы эти девушки
нежной, певучей осанки,
Что спешат,
как спешили,
сияя доверием
вы.
Я ищу вас везде.
Я такой же, как вы, киевлянки, —
Та же южная кровь,
лишь обдутая ветром Москвы.
Я такой же, как вы.
Так откуда в душе ощущенье
Самой подлой вины,
словно стал я банкротом сейчас.
Словно мог я вас всех полюбить,
увести от крушенья.
Все мечты вам спасти —
и по глупости только
не спас.
1962