Ксения стояла у входа в палатку и тосковала; более отвратительного зрелища, чем простой машин, как ей казалось, она не видела.

Помоны стояли с бессильно опущенными шлангами-рукавами. Рабочие попрятались от зноя под телеги и не подавали голоса.

Вокруг кишела саранча. Дул горячий ветер. Солнце стояло в зените, безжалостное, раскаленное... А на горизонте сверкало огромное синее озеро. В нем отражались густые кроны деревьев, благодатная тень. Ксения видела даже легкую рябь на воде. Озеро было не так далеко. Казалось, стоит проехать версты три, не больше, и будет вода, будет работа, будет жизнь... Но Ксения не трогалась с места. Она знала, что это мираж, обыкновенный мираж, который никого в отряде не обманывает...

Так случалось теперь часто.

Уже в половине июля солнце высушило большую часть худугов, и люди, уезжавшие за водой на заре, возвращались к вечеру, а то и на другой день. Каждое ведро воды в отряде учитывалось, и все следили, чтобы ни одна капля не проливалась даром, а особенно Инджи. Ксения слышала, как утром он долго ругал молодого парня: тот недостаточно плотно заткнул бочку, из нее капала вода.

Накануне мимо стана Ксении проезжал отряд Кулакова — пятнадцать человек. Они тоже страдали от жажды. Кулаков послал одного милиционера спросить у Ксении, не может ли она напоить его людей и коней. Воды было очень мало, но Ксения сказала Ребджюру, чтобы он дал людям, а для коней у нее нет.

Посланный Кулаковым замахал руками, чтобы товарищи его подъехали, а сам начал пить. Как жадно он пил! Ксения улыбнулась ему, когда он сказал «спасибо» и облегченно вздохнул, вытирая руками лоб. Она не стала ожидать других, ушла в палатку. Встречаться с Кулаковым ей не хотелось. Пускай напьется и — скатертью дорожка.

У него тоже трудная работа, но все-таки она помнит и такое, отчего у нее до сих пор пальцы сами сжимаются в кулаки, а брови так и едут к переносице.

Саранча шла теперь беспрерывно со всех сторон и съедала начисто не только подпаленную солнцем траву, а все доступное ее зубам, что попадалось на пути. Она уже съела марлевый сачок, а от Ксениного байкового одеяла оставила на память несколько жалких лоскутков.

Удивительное существо эта саранча! Она ела совсем не потому, что испытывала голод, ей просто нравилось жевать. Ведь оставляемые ею испражнения состояли из почти непереваренной травы. Она просто прогоняла травяную жвачку через желудок!

Умирая, саранча страдала, как и все живое. Проглотив песчинку яда, она пьянела, спотыкалась, забиралась в трещинки земли и паучьи норки и лежала там, изредка пошевеливая ножками и усиками, пока не наступала смерть. Ксения никогда не смеялась над ней, хотя и убивала ее убежденно.

Когда простои вывели из себя и Ксению, и рабочих, они стали пускаться на выдумки — днем набирали горстями саранчу и бросали ее в костры, а по вечерам, когда саранча собиралась кулига-

ми в разные углубления, в норки, под кустики на ночевку, зажигали вокруг нее траву. Рыли они и канавы, но лопат в отряде было мало.

Гнали саранчу люди и во сне; об этом часто рассказывали и сами рабочие, это слышала и Ксения, иногда совершавшая ночной обход стана,— рабочие бредили саранчой.

Бредила и Ксения. Ее видения были всегда одинаковы — вся степь от горизонта до горизонта красно-кирпичного цвета; саранча двигалась на лагерь Ксении со всех сторон, съедала траву, быков, телеги, бросалась на палатку и, наконец, на Ксению.

Ксения вскакивала в ужасе, вся в испарине.— «Нет, это сон! Никакой саранчи».

Кругом покой и холод. Зубы выбивают мелкую дробь.

Натянет на себя плащ Ксения и только закроет глаза — сразу исчезают тьма и тишина, снова со всех сторон наступает на нее саранча, а Ксения уже не может встать, не может убежать от нее! Так кружится голова! Нет! Невозможно уснуть! И как болят треснувшие от жары губы... На зубах хрустит песок, в носу запеклась кровь. До чего же тяжко! До чего тоскливо! До чего же жалко самое себя! И так лежит Ксения, устремив в темноту взор, и слушает, как откуда-то издалека доносится задумчивый серебряный голос сверчка-пустынника...

В половине июля отряд заканчивал работу на южной окраине аймака. По расчетам Ксении, до окрыления саранчи осталось около недели. За все время, что она была в степи, ни один человек из улуса не вспомнил о них, и Ксении это было неприятно. Особенно досадовала Ксения на Обуши Арашиевича Арашиева; он и весной и позже обещал заглянуть в степь, но так и не приехал.

Расчеты Ксении оказались правильными: на восьмой день с утра к ней прибежали с новостью — «царцаха снимает рубашку».

— Теперь уже царцаха бешмет надел, рукава большие, красивые,—оказал Ребджюр.

Ксения пошла в степь. Там саранча, прекратившая движение, приступила к последней линьке: массы насекомых висели на траве вниз головами. На спинках у них лопалась кожа, и саранча вылезала из нее, как из футляра,— огромная, головастая и уже не кирпично-красная, а коричневато-серая. Упираясь передними лапками в стебель, она вытаскивала вторую пару ног, а затем освобождала крылья и заднюю часть тела.

Покинув старое платье, она отползала чуть в сторонку и, повисая на задних ножках, расправляла блестящие, прозрачные, веерообразные крылышки для просушки. Так она висела без движения несколько часов, мягкая, беспомощная, уязвимая.

Ксения приказала Ребджюру прикатить свободные бочки, чтобы давить ими линяющие кулиг и.

Еще пять дней провела Ксения в степи за этим занятием и, когда над отрядом стали пролетать многочисленные стаи саранчи, объявила конец работе. Все были рады — все устали, всем хотелось скорее домой — в родные кибитки.

Тем временем заведующий Шарголским земельным отделом Обуши Арашиевич Арашиев собрался наконец посмотреть, что делает инструктор области на краю подведомственного ему улуса. Он не собрался бы это сделать, если бы область не запросила его по телефону о ходе саранчовых работ и если бы в улус не явилась рабоче-крестьянская инспекция, которую интересовало решительно все. Председатель исполкома вызвал Арашиева и предупредил, что через несколько дней будет заседание, на котором он, Арашиев, должен сделать доклад о борьбе с саранчой. А как сделаешь такой доклад, когда не имеешь никакого представления, как борются с саранчой в улусе?

Он выехал спозаранку на лепкой тачанке, запряженной сытой лошадкой, но доехать до Салькын-Халуна в тот же день ему не удалось: слишком много встречал Обуши Арашиевич на пути старых друзей и знакомых, слишком часто пришлось ему соблюдать правила степного приличия и пить араки, до которой он был охотник: кроме того, ехать через степь, где было осадное положение, следовало только днем.

Поэтому он прибыл в Салькын-Халун только на четвертые сутки, как раз когда отряд Ксении стоял в аймаке в ожидании расчета, а саранча летела на Кубань.

— Здравствуйте, товарищи!— сказал Арашиев.— Почему вы здесь, а не в степи? Мы приехали посмотреть вашу работу. Как? Вы уже кончили? Почему?

— Да вот никак не могла уговорить саранчу, чтобы она не окрылялась до вашего приезда.

Ксении было досадно. Она так его ждала в свое время!

— Что же теперь делать?— Обуши Арашиевич часто-часто замигал и развел руками.

— Могу вам предложить проехать в степь и посмотреть на мертвую саранчу,— скрепя сердце сказала Ксения: ей совсем не хотелось возвращаться туда, где уже все было пусто.

— Ну хорошо, хорошо...— Обуши Арашиевич повеселел, а Ксения загрустила: вместо того чтобы сегодня же ехать в Булг-Айсту, придется неизвестно сколько времени сопровождать Арашиева.

— Может быть, вы подождете часа два,—сказала она,— я закончу ведомость и отпущу рабочих по домам. Они ведь тоже устали.

— Два часа? Нет! Как можно! У меня времени нет. Я очень тороплюсь! Рабочие могут ожидать, ничего им не сделается.

«Пятьдесят человек по милости одного должны торчать в аймаке лишние сутки!» — подумала Ксения, с трудом сдерживая гнев и сложила бумаги.

Она предложила Арашиеву поехать верхом—это и скорее и удобнее при обследовании. Но Арашиев не любил ездить верхом.

Давно приевшаяся Ксении картина гибели саранчи привела Арашиева в подлинный восторг. Они ехали по дороге и пока еще не достигли самых интересных мест.

— Значит, мы спасли улус!— воскликнул он.

«Именно ты и спасал!»—подумала Ксения, но сказала вполне деликатно:—Далеко не спасли, а только немного сократили убытки, которые она причинит. Кроме того, мы показали населению химический способ борьбы. На будущий год уже не будет так трудно организовать эту работу. На Шарголе все теперь знают, для чего и как нужно работать. Но Угатаевский улус отказался от борьбы, а теперь его саранча прилетит и на Шаргол, и к соседям! Кстати, нужно теперь же подумать, как оборонять Булг-Айсту в случае, если на нее будет саранчовый налет. Если бы вы сделали об этом сообщение исполкому...

— Конечно, конечно, как-нибудь сделаем...— он хлопнул Ксению по плечу.— Спасибо, товарищ! Я все видел, хватит! Поедем обратно,— и хлопнул ее еще раз.

— Как обратно? Раз уж поехали — надо посмотреть самое страшное место. Воды у нас совсем не было, мы загнали саранчу в канаву и забросали землей. Мы разроем канаву, и вы, посмотрите, сколько саранчи! Какая это была трудная работа!

— Я верю вам. Все понятно и здесь. У меня, знаете, времени мало. Я все видел, ладно. Вы только мне дайте маленькую ведомость, сколько гектаров обработали, сколько аппаратов, рабочих, сколько дней работали...

Сделав всего пять верст по проезжей дороге, тачанка повернула в Салькын-Халун.

— Вы знаете,— запищал Арашиев над самым ухом Ксении,— у меня очень веселое настроение! Я хочу петь и петь!— И он запел так, что даже ямщик обернулся и засмеялся, подмигнув Ксении.

Арашиев вдруг замолчал и приказал ямщику повернуть к хотону.

— А мы там долго будем?— спросила Ксения.

— Пару минут, одно маленькое, совсем маленькое дело и поедем,— уверил Арашиев.

— Ну, пару минут куда ни шло... Я волнуюсь — рабочие ждут нас...

— Подождут! Подождут ваши рабочие! Что им делать! Вы знаете — у меня очень веселое настроение!

Как она и опасалась, в хотоне у Арашиева нашлись родственники и знакомые. Пара минут превратилась в несколько часов: по случаю прибытия дорогого гостя зарезали козла, и, пока мясо варилось, Ксения сидела, как арестованная.

Пир начался в сумерки. Ксения очень хотела есть. Несмотря на мрачное настроение, она энергично вылавливала ножом куски мяса из крепкого, как вино, бульона.

После длительного недоедания бульон немного опьянил Ксению, но в Салькын-Халун она доехала бодрствуя: зато Обуши Арашиевич, хвативший араки и здесь, мирно спал у нее на плече.

Ксения сдала его Муталу и пошла в школу. Посреди крыльца крепко спал Ребджюр; он даже не шелохнулся, когда Ксения перешагнула через него. Только закончив ведомость, она легла, впервые за это время расстелив плащ не на земле, и почувствовала, что устала как никогда. Она спала все тем же свинцово-тяжелым сном. Как всегда, ей снилась пешая саранча, надвигающаяся со всех сторон и поглощающая на своем пути все... Как всегда, сна просыпалась, вскакивала, оглядывалась, и, как всегда, у нее кружилась голова. Только на этот раз на зубах не хрустел песок и не было слышно сверчков.

Рано утром Ксения позвала рабочих получать деньги.

Арашиев отлично выспался и, зайдя в исполком, удивился, что Ксения уже закончила работу.

Он предложил ей ехать в Булг-Айсту вместе с ним, после обеда, а пока ему нужно посетить еще один хотон, где у него осталось «одно маленькое дело». Ксения отказалась. Она была уверена, что Арашиев приедет в Булг-Айсту значительно позже на сквозных, чем она на перекладных.

Рабочие толпились около школы, когда она вышла со своими вещами.

— Ребджюр,—сказала она,— послушай, что я скажу еще один и последний раз, и все переведи рабочим. Я сейчас уезжаю совсем, и мы уже никогда не увидимся, но я всегда буду помнить, как мы боролись с саранчой. Скажи им большой ханджанав за то, что они хорошо работали, и пусть на будущий год, когда снова придет саранча, каждый из них научит хотя бы одного товарища, как ее нужно уничтожать. Царцаха нужно прогнать отсюда навсегда, и у каждого из вас должен быть такой дом, как у Цимбилева, а около дома сад. В Булг-Айсте для вас растят деревья. До свиданья.

Пока Ребджюр пересказывал слова Ксении, она уложила вещи на подводу и села.

Ребджюр подошел к ней.

— Ну, что же ты теперь будешь делать, Ребджюр?— спросила Ксения.

— Учиться пойду, начальник. Это лето я много писал, теперь все буквы хорошо знаю, надо дальше...

— Вот и правильно!— Ксения вытащила из кармана блокнот.

карандаш и перочинный ножичек.— Возьми на память, Ребджюр

Ханджанав!— просиял Ребджюр. Он всегда с восторгом смотрел на этот ножичек, но не смел и мечтать, что станет его обладателем.

Ну, до свиданья!—-Ксения тепло пожала ему руку.

Остальные рабочие подошли к ним и все наперебой протягивали Ксении руки. И она пожала все пятьдесят.