Утром я натянул робу, влез в сапоги. Хорошо, удобно. А Виктор хлопнул меня по плечу:

— Вот теперь ты матрос.

Никоныч достал ещё широченный плащ, зюйдвестку и велел:

— Надевай. Пароход мыть будем.

Потом осмотрел меня со всех сторон быстрым зелёным глазом — второй у него был белёсый, как в тумане, — и загудел:

— Ну, гвардия, пошли! Ты — с Витей и с Яшей мыть надстройку. Остальные — за мной, на палубу. Вымыть мне пароход, как младенца! Чтоб всё…

–.. как положено, — закончил бородач Яша и выбил вдруг ногами чечётку.

— Точно, — подтвердил боцман.

Я схватил ведро, побежал за горячей водой и заплутал. Смотрю, на трапе — Наталья, рукава тельняшки закатала, что-то напевает и драит ступеньки тряпочкой. Вспыхивают медяшки, как золотые. Оглянулась на меня и показывает: «Горячая вода в душе!»

Набрал я воды. Яша наладил шланг, Витя — щётки. Развели в кипятке мыло и взялись за дело.

Помыли переборки, добрались до трубы. Витя посмотрел вверх, сдвинул берет на затылок и говорит:

— Сверху мыть надо.

Забрался на трубу, пристроился и давай сверху щёткой гарь счищать. Я натираю трубу снизу, а Яша из шланга грязь смывает. Вода свистит, даже без солнца, как павлиний хвост, сверкает. Яша мокрый, вся борода в ручьях!

Вдруг шланг вырвался у него из рук, струя хлестнула вверх. Витя нырнул за трубу, как закричит:

— Ты что, борода! Меня смоешь!

Яша засмеялся, весело сверкнули зубы: «Ничего! Не смою!»

Взялся за шланг я. И у меня он хитрит, как живой. Выворачивается, упрямится. Направил я воду на трубу, а брызги в ответ по лицу, по плащу, как дробью, хлещут. Я прихватил брандспойт покрепче, прижал пальцем край, и вода веером пошла по трубе. Краска под нею как лаковая засветилась. Даже посветлело кругом!

Посмотрел я на палубу вниз, там боцман стоит в плаще и зюйдвестке, как рыцарь в латах, и тоже брандспойтом орудует. Вокруг него волны гуляют. Летят вниз обрывки японских газет, коробки от сигарет, куски щепы! Мойка!

Забежал на минуту «грузовой» Виктор Саныч проведать. Оглядел нас, мокрых, и спрашивает:

— Ну как?

— Как положено, — говорю.

Наконец вымыли трубу. Яша обошёл вокруг неё и опять выбил чечётку.

— Ну что, пошли дальше?

А Витя спрыгнул, достал сигарету и сказал:

— Подожди, цыган, не посидишь! Тебе бы с табором кочевать!

— А я и так кочую, — засмеялся Яша. — Вон как — от Владивостока до Америки! И с табором! Это тебе сидеть бы всё на месте, в родной деревне, морковку дёргать. Палубу красишь, а про огород думаешь.

— Ну, цыган! — улыбнулся Витя. — Всё бы ему смеяться!

Так и сверкает зубами. Небось специально вставил, чтоб блестело!

Тут и я рассмеялся: это он верно подметил. Любят цыгане, чтоб блестело.

— Конечно, специально! — отозвался Яша. — Клюшкой на стадионе по зубам вклеили, а жевать-то охота!

Мы захохотали все вместе.

— Жевать, точно, хочется, — сказал Витя и потёр живот. — Ты бы вот погадал, когда обед.

— Позолоти ручку! — подмигнул Яша.

Но тут Никоныч махнул с палубы зюйдвесткой:

— Шабаш, хлопцы! Обедать пора!

И всё вдруг стихло. В машине отключили воду. Шланги успокоились, умолкли. Только ручейки в стоках-шпигатах фурчат, как после тропического ливня. И с нас капли падают: кап-кап…

Докурил Витя сигарету. Бросил — как раз в поток. Она побежала по ручейку и нырнула за борт.

Как положено.