От «младших братьев» до Сингапура был всего день перехода. И все на палубе вспоминали вслух свои прежние прогулки и приключения в этом городе. Я, хоть и молчал, тоже кое-что вспомнил.

Помню, в первый же день к нам на палубу повалили грузчики. Маленькие, худые. Солнце просвечивало их чуть ли не насквозь, как листву на дереве. Они срывали с трюмов брезент, тащили серые от цемента мешки и сами становились серыми и ворсистыми. От мокрого, жаркого воздуха они потели. Казалось, цемент на них застынет, и они окаменеют.

Сверху прохаживался портовый чиновник. Поставит толстую ногу на край трюма, куда всё глубже опускались грузчики, и ухмыляется. Ему-то что! Ему хозяева-англичане платили хорошо, только следи за другими!

Как-то я пошёл чистить шпигаты — отверстия в палубе, чтобы стекала вода. Пробивал, пробивал, перепачкался весь, ругаюсь.

Стал на колени, и вдруг прямо перед моим лицом остановились толстые сандалии. Я поднял голову, смотрю, а это чиновник. Улыбнулся он кисло так и говорит:

— Грязная лабота.

И поплыл к трюму. А какой-то грузчик-малаец повернулся неловко и мешком его по белой рубахе. Осклабился чиновник, замахнулся, но увидел, что я подхожу, опустил руку и улыбнулся, показал зубы.

Я ему говорю:

— Вот это — грязная работа.

Он будто не расслышал, развёл руками и вздохнул:

— Маленький налод, неважно лаботает! — И, осмотрев меня с ног до головы, похлопал по спине. — Вот из тебя ко-лоший бы лабочий у нас был. Холошо бы залабатывал.

А я его тоже оглядел сверху донизу, шлёпнул по круглому брюшку, так что оно вздрогнуло, и в тон ему говорю:

— А ты бы у нас ничего не залаботал, худой из тебя ла-ботник!

Насупился чиновник, на брюшко смотрит, а там у него пятно осталось.

«Э, ладно, — думаю, — отстирает. Таким полезно мыться почаще!»