#img_1.jpeg

„СОВЕТСКИЙ НАРОД, ПОТЕРЯВШИЙ В БОРЬБЕ С ФАШИЗМОМ БОЛЕЕ 20 МИЛЛИОНОВ ЖИЗНЕЙ СВОИХ ГРАЖДАН, ХОРОШО ЗНАЕТ, ЧТО ТАКОЕ ВОЙНА И КАКИЕ НЕИСЧИСЛИМЫЕ БЕДСТВИЯ НЕСЕТ ОНА ЛЮДЯМ. ВЕЛИКАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ВОЙНА БЫЛА ДЛЯ НАС, СОВЕТСКИХ ЛЮДЕЙ, БОРЬБОЙ НЕ ТОЛЬКО ЗА СВОБОДУ И НЕЗАВИСИМОСТЬ НАШЕЙ РОДИНЫ. ЭТО БЫЛА ОДНОВРЕМЕННО И БИТВА ЗА СПАСЕНИЕ МИРОВОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ, ЗА ГРЯДУЩИЙ СПРАВЕДЛИВЫЙ МИР“.

Л. И. БРЕЖНЕВ

Четыре года длился народный подвиг, равного которому не знала история. Четыре нескончаемых года шел советский солдат к Победе — под опаленным пожарищем небом, по истерзанной, залитой кровью земле.

И вместе со всей страной защищали будущий мир на земле наши земляки — уральцы. Под Москвой и Ленинградом, Сталинградом и Курском, в Польше и Болгарии, Югославии и Чехословакии являли они образец мужества и героизма.

Проходят десятилетия. Время необратимо. Но не померкнет в памяти поколений этот беспримерный подвиг. Ему жить в веках.

Как светлый торжествующий праздник вошел день Победы в летопись человечества.

 

А. И. КОРЗНИКОВ,

журналист, ветеран войны, подполковник запаса

ПРОСЛАВЛЕННЫЕ УРАЛЬСКИЕ

Урал стал в годы Великой Отечественной войны главным арсеналом Советских Вооруженных Сил. Его предприятия давали до сорока процентов всей военной продукции. Вместе с тем наш край был и кузницей боевых резервов. В течение всей войны отсюда из запасных и учебных частей и военных училищ непрерывным потоком шло в Действующую армию маршевое пополнение. В Уральском военном округе были сформированы десятки стрелковых, танковых, артиллерийских, инженерных соединений и частей, в боях с фашистскими захватчиками покрывших свои знамена вечной славой.

В суровом 1941 году вступили в битву с врагом 371-я и 174-я стрелковые дивизии. О боевом пути этих двух прославленных южноуральских соединений и рассказывается в очерке.

Краснознаменная гвардейская

В начале лета 1941 года 174-я стрелковая дивизия, сформированная за год до этого на территории Челябинской области, выехала в лагеря. Кругом леса, озера, холмистые поля, заросшие седым ковылем.

— Местность курортная, — сказал офицерам штаба командир дивизии комбриг Алексей Иванович Зыгин. — Жаль только, отдыхать некогда.

Время было тревожное. Опытный военачальник, участник гражданской войны, Алексей Иванович знал это и упорно готовил дивизию к боям. Учения шли днем и ночью.

Разгромив к тому времени Францию и оккупировав почти всю Европу, гитлеровцы сосредоточивали войска на границах СССР. Советское правительство принимало меры к обеспечению безопасности страны.

В середине июня комбрига Зыгина вызвали в штаб Уральского военного округа. Вернулся он оттуда еще более озабоченным. А вскоре полки дивизии один за другим подняли по тревоге. На запад потянулись эшелоны…

Уже последние части покидали родной Урал, когда пришла весть о вероломном нападении гитлеровской Германии на нашу страну.

Из прибывших в район Полоцка и Витебска уральских соединений была сформирована 22-я армия под командованием генерал-лейтенанта Ф. А. Ершакова, которая получила задачу занять рубеж по реке Западная Двина. 174-й стрелковой дивизии было приказано обороняться на фронте в 40 километров, удерживать город Полоцк.

Город горел — его непрерывно бомбардировала немецкая авиация. В окрестностях действовали сброшенные на парашютах фашистские диверсанты. Танковые и механизированные части противника уже находились недалеко. В этих сложных условиях комбриг А. И. Зыгин сумел за короткий срок организовать прочную оборону. Навстречу противнику он выслал передовой отряд.

3 июля отряд, в состав которого входила батарея лейтенанта Агапитова, столкнулся с разведкой противника. По дороге к Полоцку мчались десятки мотоциклистов. Артиллеристы быстро развернули пушки и, как только гитлеровцы выехали на открытое место, открыли огонь. Снаряды разметали передних мотоциклистов, остальные повернули назад.

Первый успех окрылил уральцев. Группа во главе с политруком М. И. Каргапольцевым подобралась к деревне, в которой остановилось на ночлег большое подразделение неприятеля. Возле домов стояли бронетранспортеры и автомашины, дымила кухня. Фашисты, сложив оружие, улеглись отдыхать, некоторые пошли искупаться в озере.

Вернувшись, политрук вместе с командиром батареи Агапитовым быстро подготовили расчетные данные. На гитлеровцев обрушились снаряды. Когда ночью разведчики сходили в деревню, они обнаружили там сгоревшие бронетранспортеры и автомашины, много убитых солдат противника.

Сосредоточив крупные силы, фашисты перешли в наступление. Первая атака была отбита с большими потерями для них. Несколько раз гитлеровцы пытались взять Полоцк, но безуспешно. Тогда они решили обойти уральскую дивизию. Форсировали реку и на стыке наших соединений прорвали оборону. Создалось опасное положение. По приказу комбрига А. И. Зыгина командир полка майор И. Т. Китаев лично возглавил контратаку. Ударом во фланг враг был отброшен за реку.

В боях за Полоцк воины 174-й стрелковой дивизии показали массовый героизм. В архиве Министерства обороны СССР в Подольске хранится характеристика боевого состояния соединений 22-й армии, направленная 31 июля 1941 года командующему Западным фронтом. Вот как Военный Совет армии характеризует 174-ю стрелковую дивизию:

«Личный состав дивизии проявлял и продолжает проявлять исключительное упорство. Особенно жестокие бои дивизия вела у Борковичей и Боровухи, где в день отбивала по 4—5 атак превосходящих сил противника, переходя в контратаки, нанося противнику тяжелые поражения (под Боровухой уничтожено до 2000 фашистов) … Как дивизия в целом, так и ее командир комбриг Зыгин заслуживают быть отмеченными».

Гитлеровцам, накопившим на участке фронта новые силы, все же удалось обойти дивизию. Но и тогда она не оставила рубежи обороны. В этой исключительно тяжелой обстановке, испытывая нехватку боеприпасов, уральцы продолжали сражаться. А когда поступил приказ отходить, дивизия не только сама прорвала вражеское кольцо, но и помогла выйти из окружения другим соединениям.

В боях комбриг А. И. Зыгин показал себя талантливым полководцем. Он наносил удары там, где враг не ожидал, не раз умело выводил свои части из окружения. Вскоре ему было присвоено звание генерал-майора и вручен орден Ленина. А. И. Зыгин вырос в крупного военачальника, командовал потом корпусом и гвардейской армией. Он геройски погиб 27 сентября 1943 года, похоронен в Полтаве, где ему поставлен памятник.

Все лето и осень 1941 года 174-я стрелковая дивизия сдерживала натиск противника, обороняла Великие Луки, Торопец, Андреаполь, Селижарово, нанесла врагу большие потери. В декабре она перешла в наступление с войсками Калининского фронта и за полмесяца освободила 150 населенных пунктов, в том числе город Старицу.

Много героев выросло за это время в рядах дивизии. На фронте ходили легенды о челябинце старшем сержанте И. А. Иванчикове. Начав войну помощником командира взвода, он за короткий срок вырос до командира батальона. Одним из первых в дивизии был награжден орденом Ленина за мужество, бесстрашие в боях. Воин-герой погиб, но его имя продолжало жить в сердцах однополчан, звало их на подвиги.

Особенно отличилась уральская дивизия в боях на подступах к городу Ржеву. Преодолев упорное сопротивление противника, она форсировала Волгу, захватила плацдарм на ее правом берегу и потом расширила его.

17 марта 1942 года дивизия была преобразована в 20-ю гвардейскую. Принимая гвардейское знамя с изображением великого Ленина, уральцы поклялись с честью пронести знамя по полям сражении, разгромить врага. И сдержали клятву. Летом 1942 года, когда шли бои у Сталинграда, они наносили сильные удары по врагу на Калининском фронте, отвлекая его резервы, участвовали в ликвидации Ржевско-Вяземского плацдарма немцев.

В связи с тем, что в феврале 1943 года враг предпринял контрнаступление в районе Донбасса и Харькова с целью окружить и уничтожить крупную группировку советских войск и взять реванш за Сталинград, на Украину с центрального направления было переброшено значительное число наших соединений. Среди них была и 20-я гвардейская стрелковая дивизия, которая вошла в состав Юго-Западного фронта и в марте приняла участие в отражении вражеских атак.

Весной 1943 года гвардейцы-уральцы занимали оборону на Северном Донце, а когда фашисты начали наступление на Курск, форсировали реку у города Изюм и захватили здесь плацдарм. Потом они перешли в наступление, и 26 сентября дивизия вышла к Днепру.

Переправившись в составе 46-й армии через Днепр, 20-я гвардейская отличилась при освобождении Криворожья — одного из крупнейших промышленных районов нашей страны. Гитлеровцы вывозили отсюда железную руду в Германию. Невдалеке, у Никополя, добывался марганец, крайне необходимый для немецкой военной промышленности. Понятно, с каким упорством враг оборонял этот район. 6 января 1944 года немецким войскам, находившимся в излучине Днепра и у Кривого Рога, был зачитан приказ Гитлера. Фюрер предупреждал, что части должны обороняться «до последнего солдата».

Приказ Гитлера не помог. Перейдя 17 февраля в наступление, советские войска прорвали вражескую оборону. Снегопады и метели затрудняли действия, не давали возможности применять авиацию, но наши воины упорно продвигались вперед. Идти приходилось по липкой грязи, смешанной с мокрым снегом, на себе тащить много боеприпасов, так как машины и даже повозки застревали, к тому же враг цеплялся за каждый рубеж. Однако все это не снизило темпа наступления. 21 февраля 20-я гвардейская, совершив маневр, прорвалась к Кривому Рогу с юго-востока. Другие соединения охватили город с севера и востока.

Враг сосредоточил в районе Кривого Рога внушительные силы — пять пехотных и две танковые дивизии — и попытался отбросить наши части. Отразив контратаки. 22 февраля 20-я гвардейская дивизия под командованием генерал-майора П. Я. Тиханова завязала уличные бои. К вечеру Кривой Рог был полностью очищен от захватчиков. Это был замечательный подарок Родине к 26-й годовщине Красной Армии. Москва салютовала в честь войск, освободивших этот крупный индустриальный центр Украины, залпами из 224 орудий. За отличия в боях уральской дивизии было присвоено почетное наименование Криворожской.

За рекой Ингулец еще гремела канонада, а город уже возвращался к мирной жизни. Жители сразу же приступили к восстановлению шахт и заводов. Вместе с частями Красной Армии в Кривой Рог вернулся знатный горняк А. И. Семиволос, трудившийся до этого на Урале и много сделавший для победы над врагом. Он без промедления приступил к работе.

Уральцы двинулись на юго-запад. Идти приходилось по обочинам, так как дороги были забиты застрявшими в грязи вражескими машинами. Распутица оказала плохую услугу удиравшим гитлеровцам: им пришлось бросить почти всю технику.

Фашистам удалось задержать наши войска на довольно широкой и многоводной реке Южный Буг, но ненадолго. Хотя враг создал прочную оборону, прикрывая Одессу и Тирасполь, устоять он не смог. Одной из первых форсировала реку 20-я гвардейская стрелковая.

В ночь на 26 марта у села Налягайловка высадилась группа воинов под руководством командира пулеметного взвода гвардии младшего лейтенанта В. Х. Корнейко из 60-го гвардейского стрелкового полка. Гитлеровцы сразу же пошли в контратаку, но были отброшены. Двое суток без пищи, под непрерывными обстрелами советские воины удерживали небольшой плацдарм. Метким огнем расчеты гвардии сержанта А. Г. Первухина и гвардии младшего сержанта К. К. Олейника нанесли большие потери врагу. У гвардейцев кончились боеприпасы, тогда они пустили в ход трофейное оружие. Атаки вражеских танков отбивали гранатами. Гвардии младший лейтенант В. Х. Корнейко, гвардии сержант А. Г. Первухин и гвардии младший сержант К. К. Олейник погибли, но обеспечили переправу на западный берег Южного Буга других подразделений. Указом Президиума Верховного Совета СССР трем отважным воинам посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза.

Расширив плацдарм, части 20-й гвардейской вместе с другими соединениями стремительно двинулись вперед и прорвались к важному узлу дорог — станции Раздельная. Под угрозой окружения вражеские войска, оборонявшие крупнейший порт на Черном море — Одессу, начали отходить.

Освободив Одессу и Тирасполь, войска 3-го Украинского фронта с ходу форсировали Днестр на ряде участков. 11 апреля уральская дивизия отвоевала у врага в районе Слободзеи Молдавский плацдарм шириной до двух километров и в глубину — полтора.

Когда командир дивизии генерал-майор Н. М. Дрейер получил задачу форсировать Днепр, у него возник вопрос, кого первым послать на противоположный сильно укрепленный противником берег. Он знал, что в таких условиях зацепиться за плацдарм и обеспечить переправу других подразделений — дело сложное, не каждый справится.

— А если послать гвардии младшего лейтенанта Кузнецова из 55-го полка? — подсказал начальник политотдела подполковник В. Е. Ященко. — Парень смелый, воевать умеет, к тому же уралец, рабочая косточка.

Комсомолец Г. С. Кузнецов, уроженец города Копейска, Челябинской области воевал в рядах дивизии с 1942 года и был опытным командиром. Когда его вызвали к генералу и тот объяснил задачу, гвардии младший лейтенант твердо ответил: «Есть захватить плацдарм!» — и поспешил к бойцам.

И вот шесть солдат во главе с офицером на сделанных из подручных материалов плотиках (все рыбачьи лодки гитлеровцы угнали на свою сторону, а переправочные средства из-за распутицы отстали) поплыли к вражескому берегу. Гребли осторожно. Ночь была темная, и фашисты не заметили наших воинов. Когда плотики были уже на заданном месте, Кузнецов посветил электрическим фонариком на свой берег. Это был условный сигнал — сразу же ударили наши орудия и минометы, снаряды и мины обрушились на вражескую оборону. Гитлеровцы попрятались в укрытия. Воспользовавшись этим, гвардейцы выскочили на берег. Полетели гранаты. В короткой схватке семерка отважных овладела траншеей и закрепилась в ней.

Опомнившись, фашисты попытались сбросить наших воинов в воду, но сделать это им не удалось. Отражая атаки, бойцы уничтожили много гитлеровцев. Кузнецов лично пристрелил восемь вражеских солдат.

На захваченный плацдарм вскоре переправился один из батальонов. Он стал продвигаться вперед. К рассвету высадился уже весь 55-й гвардейский стрелковый полк.

За храбрость и умение гвардии младшему лейтенанту Г. С. Кузнецову было присвоено высокое звание Героя Советского Союза.

Высшей награды Родины — звания Героя Советского Союза за форсирование Днестра был удостоен и другой воин дивизии, гвардии сержант И. П. Карпов из 60-го гвардейского стрелкового полка. Переправившись на камышовом плотике у деревни Копанка, он замаскировался на берегу с пулеметом и метким огнем уничтожил 36 гитлеровцев. Вражеский танк выстрелом из орудия разбил пулемет. Тогда гвардеец перебрался на другое место и огнем автомата обеспечивал переправу подразделений.

Отражая многочисленные контратаки, гвардейцы постепенно теснили гитлеровцев и расширяли плацдарм. Вскоре на него уже переправилось четыре дивизии. Наши войска прочно закрепились на западном берегу реки. За овладение станцией Раздельная и форсирование Днестра 20-я гвардейская стрелковая дивизия была награждена орденом Красного Знамени.

20 августа с днестровского плацдарма по врагу был нанесен удар огромной силы. Действуя в составе 37-й армии, 20-я гвардейская стрелковая дивизия наступала в первом эшелоне и быстро сломила сопротивление противника. Высокий наступательный порыв показали воины 60-го гвардейского стрелкового полка, которым командовал подполковник И. Н. Макуха. На второй день наступления в полдень они ворвались на восточную окраину крупного населенного пункта Ермоклия, сильно укрепленного гитлеровцами. После упорного боя полк во взаимодействии с другими частями овладел этим опорным пунктом, но при дальнейшем продвижении был внезапно контратакован танками и пехотой противника.

На первый стрелковый батальон шло свыше двух десятков танков, за ними бежали автоматчики. Гвардейцы залегли и открыли огонь из винтовок, автоматов и пулеметов. Им удалось отсечь вражескую пехоту от танков, но бронированные машины продолжали двигаться. На пулеметчика гвардии ефрейтора А. И. Гусева шло четыре «тигра». Стальную крепость уничтожить трудно. Солдат знал это и решил ценой своей жизни остановить врага. Прижав к груди противотанковые гранаты, отважный воин бросился под ближнего «тигра». Раздался сильный взрыв, танк замер. Видя это, другие машины попятились назад.

Так же геройски поступил в этом бою и ефрейтор К. И. Гуренко из 3-го стрелкового батальона. Подвиг двух комсомольцев — русского и украинца — вдохновил всех гвардейцев, воинов разных национальностей. Они стали забрасывать танки гранатами. Открыли огонь артиллеристы, и враг, понеся большие потери, откатился назад. А. И. Гусеву и К. И. Гуренко посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза.

Полностью разбив оборону противника, 20-я гвардейская стрелковая дивизия и другие соединения 37-й армии устремились к населенному пункту Леово, что стоит на берегу пограничной реки Прут. С северо-запада к реке Прут двигались части 2-го Украинского фронта, прорвавшие оборону у города Яссы. 24 августа обе группировки соединились в Хуши. В гигантском кольце в районе Кишинева оказалось пять вражеских корпусов.

Окруженные гитлеровцы устремились к реке Прут, пытаясь вырваться из котла. Гвардейцы успешно отражали их атаки. Противник понес огромные потери. Было разгромлено 18 вражеских дивизий, захвачено большое число пленных и боевой техники.

За умелые и стремительные действия в Ясско-Кишиневской операции знамя 20-й гвардейской украсилось второй наградой — орденом Суворова II степени.

Разгром противника под Яссами и Кишиневом сыграл решающую роль в освобождении Румынии от фашистского ига. 23 августа 1944 года в Бухаресте вспыхнуло антифашистское восстание, облегчившее продвижение наших войск. В составе 37-й армии уральцы совершили стремительный бросок на юг. Они двигались через Измаил и другие места русской боевой славы, где когда-то чудо-богатыри Суворова били турецких захватчиков. Очистив румынскую область Добруджу от остатков гитлеровских войск, советские соединения вышли к болгарской границе, а 8 сентября перешли ее, чтобы оказать братскому болгарскому народу помощь в борьбе с немецкими оккупантами.

Ветераны дивизии помнят, с каким ликованием встретили их трудящиеся Болгарии. Всюду, где бы ни появлялись наши солдаты и офицеры, они попадали в горячие объятия. На дорогах, по которым двигались колонны войск, стояли толпы жителей с цветами в руках. Женщины угощали бойцов виноградом, вином. То и дело слышались возгласы:

— Добро пожаловать!

— Добре дошли, наши другари!

— Да здравствует дядо Иван!

Стояла невыносимая жара. 9 сентября она достигла 38—40 градусов. Нелегко было идти в такой зной, но сознание того, что они несут свободу братскому народу, вело гвардейцев вперед. Вдоль побережья Черного моря они вышли к болгаро-турецкой границе и надежно прикрыли ее.

Еще до перехода советскими войсками границы в Болгарии началось революционное движение против продажной правящей клики, превратившей страну в сателлита гитлеровской Германии. Вступление советских войск в пределы Болгарии ускорило народное восстание. Было образовано правительство Отечественного фронта, установилась власть рабочих и крестьян. Болгария вступила в войну с Германией.

В дальнейшем воинам 20-й гвардейской стрелковой дивизии пришлось сражаться с гитлеровцами на территории Венгрии плечом к плечу с болгарскими солдатами и офицерами. Их товарищами по оружию стали и румыны. Так в совместной борьбе закалялось боевое содружество армий, ныне в едином строю стоящих на страже завоеваний социализма.

20-я гвардейская стрелковая дивизия находилась на фронте до конца Великой Отечественной войны. День Победы над фашистской Германией она встретила в городе Грац, в Австрии.

Велик и труден был боевой путь 20-й гвардейской Криворожской Краснознаменной ордена Суворова II степени стрелковой дивизии. С боями она прошла 2800 километров. Восемь благодарностей от Верховного Главнокомандующего получили гвардейцы, восемь раз столица нашей Родины Москва салютовала их подвигам. В битвах с фашизмом они умножили боевую славу Урала. Подвиги гвардейцев — пример беззаветного служения нашей социалистической Родине.

Трижды орденоносная

Осенью 1941 года на территории Челябинской области формировалась 371-я стрелковая дивизия. Лучших людей направили коллективы промышленных предприятий, колхозов и совхозов Южного Урала в новое соединение. Среди них было много коммунистов и комсомольцев, участников гражданской войны и войны с белофиннами, схваток с самураями у озера Хасан и реки Халхин-Гол. Были и участники первых сражений с фашистскими захватчиками, получившие ранения и прошедшие лечение в тыловых госпиталях.

С первых дней бойцов приучали к фронтовым условиям. Жили они в землянках и шалашах, днем и ночью занимались в поле, совершали большие переходы, учились обороняться и наступать. Пример во всем показывали коммунисты.

С фронта шли тревожные вести — враг захватил Киев, блокировал Ленинград, подходил все ближе к Москве. Люди спрашивали командиров и политработников, когда их направят в бой. Те отвечали: «Когда прикажут».

В ноябре 1941 года 371-я стрелковая дивизия была проверена представителями Наркомата обороты и Уральского военного округа и признана готовой к боям. На проводах на фронт присутствовали представители Челябинского завода имени Серго Орджоникидзе — шефы вновь сформированной дивизии. Они вручили полкам Красные знамена и дали наказ беспощадно громить захватчиков.

Прошел месяц, и на завод имени Серго Орджоникидзе прибыло с фронта письмо воинов, в котором говорилось:

«Ваш боевой наказ бойцы, командиры и политработники выполняют с честью. Ваши земляки-уральцы дерутся отлично, от их сокрушительных ударов гитлеровская орда откатывается назад, оставляя на своем пути тысячи трупов, вооружение, транспорт. Нами освобождены от гитлеровского гнета сотни населенных пунктов.

В боях за Родину бойцы, командиры и политработники покрыли себя неувядаемой славой. Наше соединение получило благодарность от высшего командования. Десятки наших земляков награждены правительственной наградой…»

В тяжелое время прибыла уральская дивизия на фронт. Гитлеровцы обходили Москву с двух сторон. Северной группировке врага удалось прорваться к каналу Москва — Волга. По ней должны были нанести удар соединения сосредоточившейся южнее Волжского водохранилища 30-й армии Западного фронта, в состав которой вошла и 371-я стрелковая дивизия.

Историческое контрнаступление войск Западного фронта под Москвой началось, как известно, 6 декабря 1941 года. В этот день 371-я дивизия приняла боевое крещение, она наступала в направлении города Клина и наносила главный удар.

Вот что рассказывает о событиях того дня подполковник запаса С. Н. Полушкин, который работал до войны на заводах Магнитогорска и Верхнеуральска, добровольно пошел в армию, был парторгом стрелковой роты:

— В ночь на 6 декабря наша рота после трудного марша (мы двигались пешком от самого Ярославля, да еще с полной выкладкой) сосредоточилась перед деревней Борки, которую предстояло атаковать на рассвете. Нас, коммунистов, собрал политрук и сказал: «Первый успех в бою очень важен. Надо во что бы то ни стало взять деревню. Чтобы атака была дружной и стремительной, коммунисты должны идти впереди». Все коммунисты поклялись не жалеть крови и жизни для победы, — продолжает свой рассказ С. Н. Полушкин. — И вот сигнал атаки. Не задерживаясь ни на минуту, устремились вперед. Быстро преодолели короткими перебежками реку по льду и, укрываясь за берегом, подошли вплотную к деревне. Фашистов застали врасплох. Они расположились в русской деревне, как дома. Дорого заплатили гитлеровцы за свою беспечность! Некоторые удирали босыми и в одном белье. Я лег на пригорок и дал длинную очередь из пулемета. За час или два мы очистили деревню и двинулись дальше, оставив на снегу десятки вражеских трупов. Были потери и с нашей стороны — пали в первой атаке мои товарищи Николай Бурлаков, Семен Братякин. Василий Судилин…

Во время боев под Москвой коммунист С. Н. Полушкин показал исключительную храбрость, не раз поднимал бойцов в атаку. 21 декабря он был ранен и после лечения в госпитале попал в другую дивизию, воевал до конца войны. Ныне С. Н. Полушкин живет и трудится на Урале. Грудь его украшают многие правительственные награды, в том числе медали «За оборону Москвы» и «За взятие Берлина».

Успешно наступали и другие подразделения. Внезапный удар ошеломил врага, и он начал поспешно отступать. Были захвачены пленные. Когда их привели к командиру дивизии генерал-майору Ф. В. Чернышову, гитлеровцы, трясясь от страха и холода, стали рассказывать, что считали войну выигранной и готовились зимовать в Москве. Офицеры внушали им, что Красная Армия разбита и ее остатки отступают на Урал.

— На Урал? — улыбнулся советский генерал. — Вот мы прибыли с Урала. У нас много войск. Хватит, чтобы разгромить вашу армию. Вы считаете войну законченной, а она только начинается…

Воспользовавшись тем, что у врага не везде была сплошная оборона, уральцы обходили населенные пункты, нападали с тыла на батареи и штабы. В полдень немцы попытались отбросить наступающих. С помощью танкистов дивизия отразила контратаки и двинулась дальше. За два дня уральцы пробились на двадцать километров. Гитлеровцы сопротивлялись с яростью обреченных.

К 10 декабря 371-я стрелковая дивизия подошла к Клину с северо-запада. Фашистское командование не хотело сдавать этот важный опорный пункт и подбрасывало новые силы. С каждым днем бои становились все ожесточеннее. Наши соединения пробивались к городу с разных сторон. Клинский гарнизон противника оказался в полуокружении.

Чтобы полностью окружить врага, генерал-майор Ф. В. Чернышов направил батальон капитана А. А. Тощева в обход города. Ночью 14 декабря воины проникли в тыл фашистов и перерезали им пути отхода. Враг атаковал их крупными силами. Истребив до двух батальонов гитлеровцев и подбив пять танков, бойцы офицера Тощева удержали рубеж.

Тем временем другие подразделения дивизии вели бои на окраинах Клина. Первым ворвался в город 1233-й стрелковый полк полковника В. И. Решетова. 15 декабря Клин был полностью очищен.

Советские воины всюду видели следы злодеяний гитлеровцев: расстрелянных стариков и детей, сожженные здания. Фашисты осквернили даже дом, где жил великий русский композитор П. И. Чайковский.

В то время, когда шли бои за Клин, в Москве находился министр иностранных дел Великобритании А. Иден. Он захотел посмотреть на результаты боев. Советское правительство предоставило ему такую возможность. Дальше Клина Идену и его спутникам проехать не удалось: все шоссе было буквально завалено разбитой и брошенной фашистами при поспешном отступлении техникой. Гостям пришлось идти пешком. Они увидели сотни трупов фашистов, разбитые танки, броневики, орудия, автомашины с награбленным имуществом. Идеи попытался беседовать с пленными. Те только и могли ответить: «Гитлер капут!»

В конце декабря бойцы читали в «Правде» заявление A. Идена, сделанное им по возвращении в Лондон. Делясь впечатлениями о поездке в Клин, он сказал:

«Я был счастлив увидеть некоторые из подвигов, поистине великолепных».

Тогда в западной печати много писалось о «чуде под Москвой». Но никакого чуда не было. Был массовый героизм советских воинов, воспитанных Коммунистической партией, снабженных замечательной отечественной техникой.

Всю зиму 1941—1942 годов 371-я стрелковая дивизия громила фашистских захватчиков в Подмосковье, с боями вышла в район Ржева. Известно, с каким упорством неприятель оборонял ржевский плацдарм, надеясь нанести отсюда удар по советской столице. Но планы провалились. Вместе с другими соединениями стрелковая дивизия, измотав врага в длительных боях, в начале марта 1943 года освободила Ржев и погнала гитлеровцев на запад.

Потом дивизия под командованием генерал-майора B. Л. Алексеенко действовала на Витебском направлении. Здесь немцы построили мощные рубежи. Этот участок Гитлер называл «воротами в Восточную Пруссию». После тщательной подготовки 371-я стрелковая дивизия в составе 5-й армии в конце июня 1944 года прорвала оборону врага и, форсировав реку Лучеса, стала обходить Витебск с юга. Гарнизон противника в городе был окружен и разгромлен. Отличившись в этих боях, уральская дивизия получила почетное наименование Витебской.

Обширные леса, болота, множество озер и речек с низкими, топкими берегами затруднили наступление советских войск на севере Белоруссии. Но это не было преградой для уральцев. Не остановило их и упорное сопротивление противника. Воины с ходу форсировали реку Березину и перерезали важную дорогу Бегомль — Минск. Попытка окруженной западнее Минска вражеской группировки прорваться на северо-запад не увенчалась успехом.

Стремительно продвигаясь, 5-я армия в начале июля вступила на территорию Литвы. Впереди Вильнюс — древняя столица литовского народа, колыбель его культуры.

За две недели непрерывных боев дивизия продвинулась на 300 километров. Люди нуждались в отдыхе, доставка боеприпасов и всего необходимого была затруднена, но когда поступил приказ овладеть Вильнюсом, все с новыми силами устремились вперед. Город был окружен, но гитлеровцы упорно оборонялись, надеясь, что их выручат наступавшие с запада танковые части.

Особенно трудно пришлось во время штурма Вильнюса воинам 1231-го стрелкового полка, которым командовал полковник С. П. Мельников. Они продвигались вдоль улицы Костюшко к площади Гедиминаса. Неприятель приспособил к обороне все крупные здания, поставил в засады танки и самоходные орудия. Умело расчищал путь стрелковым подразделениям расчет орудия во главе с комсомольцем старшим сержантом Т. Я. Шутиловым. Метким огнем он уничтожил несколько пулеметов и поджег самоходное орудие «фердинанд». Фашисты пытались подобраться к пушке и уничтожить расчет, но это им не удалось. Воины отражали атаки огнем из личного оружия и захватили 12 пленных.

Действуя позднее в лесу восточнее Панеряй, полк был контратакован крупными силами. И опять отличился старший сержант Т. Я. Шутилов. К тому времени он был трижды ранен, но продолжал сражаться. В течение нескольких часов расчет отбил натиск врага и нанес ему тяжелые потери. Четвертое ранение оказалось смертельным. Комсомольцу Т. Я. Шутилову было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. Он похоронен с воинскими почестями в Вильнюсе.

13 июля остатки вражеского гарнизона капитулировали. Было захвачено свыше 5000 пленных. Над древней столицей Литвы взвился красный флаг. За отличия в этих боях 371-я стрелковая дивизия была награждена орденом Красного Знамени.

А потом бои за Каунас. Этот город стоит на реке Неман — последнем крупном водном рубеже на подступах к Восточной Пруссии. Не случайно гитлеровцы уже с 1943 года, когда их фронт стал рушиться, строили здесь оборонительные сооружения. Гитлер отдал приказ любой ценой не допустить захвата Каунаса и форсирования Немана советскими войсками.

Стремительным броском передовой отряд 371-й стрелковой дивизии под командованием майора А. И. Баринова вечером 17 июля вышел в районе Дарсунишкиса к Неману. На противоположной стороне реки окапывались гитлеровцы. Артиллеристы батареи коммуниста Ф. П. Савельева развернули орудия и с крутого берега открыли по фашистам огонь. Под прикрытием этого огня сержант А. М. Ершов с двумя бойцами переплыл на самодельном плотике через реку. Едва разведчики вылезли на берег, как на них бросились скрывавшиеся в кустах фашисты. Смельчаки не растерялись, метким огнем из автоматов уничтожили несколько гитлеровцев, а остальных вынудили отойти. Этим воспользовались другие бойцы. Они тоже начали переправляться. Вскоре весь передовой отряд был на западном берегу Немана. Он отбросил немцев и, захватив высоту, закрепился на ней.

Затем реку форсировал 1233-й стрелковый полк. Он расширил плацдарм, на который начали переправу и другие части. Этот плацдарм, находившийся северо-западнее Каунаса, представлял серьезную опасность для фашистского гарнизона города. Ударом на юг уральцы могли отрезать ему пути отхода. Вот почему вражеское командование бросило в наступление крупные силы. Боевые порядки 1233-го стрелкового полка атаковало свыше сорока танков и два батальона мотопехоты.

Стрелковые подразделения не выдержали бы этой мощной атаки, если бы начальник артиллерии полка капитан П. И. Пономарев не переправил на плацдарм всю имевшуюся в его распоряжении артиллерию. Житель Златоуста, ветеран дивизии, он приобрел за время войны большой боевой опыт. В сложнейших условиях, под бомбежкой с воздуха и обстрелом вражеской артиллерии капитан Пономарев сумел быстро организовать непреодолимую противотанковую оборону. Артиллеристы отбили несколько яростных атак танков и пехоты врага. В разгар боя офицер не раз сам вставал к орудию. Раненный, обливаясь кровью, он продолжал стрелять, воодушевляя подчиненных примером бесстрашия. Капитан Пономарев лично уничтожил четыре танка и до двухсот гитлеровцев.

Бесстрашно действовал рядовой С. Г. Фенько, командовавший расчетом. Он первым в полку переправил свое орудие через реку на самодельном плоту и сразу же открыл огонь по гитлеровцам. Фашисты ответили яростным обстрелом. Все бойцы расчета выбыли из строя. Оставшись один, С. Г. Фенько не растерялся, продолжал стрелять и уничтожил свыше сотни гитлеровцев.

Особенно ожесточенные атаки враг предпринял 18 июля. К тому времени по приказу нового командира дивизии полковника С. И. Цукарева на плацдарм была переправлена вся артиллерия. Танки и пехота противника были встречены огненным шквалом.

Отважно сражались воины 242-го отдельного истребительно-противотанкового артиллерийского дивизиона. Ведя огонь прямой наводкой, они выводили из строя одну вражескую машину за другой. Расчет сержанта А. И. Вяткина, работавшего до призыва в армию слесарем в механическом цехе Средне-Уральского медеплавильного завода, поджег несколько танков. Столь же мужественно сражались воины расчета старшего сержанта С. Д. Березкина.

Шесть дней 371-я стрелковая дивизия отражала натиск гитлеровцев и не отошла ни на шаг. Особо отличившиеся при форсировании Немана и в боях за удержание плацдарма капитаны П. И. Пономарев, Ф. П. Савельев, старший сержант С. Д. Березкин, сержанты А. И. Вяткин, А. М. Ершов и рядовой С. Г. Фенько были удостоены звания Героя Советского Союза.

Характерно, что именно в момент выхода войск 3-го Белорусского фронта к границам Германии в гитлеровской Ставке в Восточной Пруссии на фюрера было совершено покушение. Группа генералов и других лиц, связанных с монополистическими кругами, убедившись, что война проиграна, попытались устранить Гитлера и пойти на сговор с Соединенными Штатами Америки и Великобританией против Советского Союза.

Между тем, отразив контратаки, наши войска перешли в наступление и 1 августа овладели Каунасом. Знамя 371-й стрелковой дивизии украсилось второй правительственной наградой — орденом Суворова II степени.

Как ни сопротивлялись гитлеровцы, в середине августа 5-я армия вышла к границе Восточной Пруссии и даже форсировала пограничную реку Шешупе. Предстояло сокрушить могучую цитадель германского милитаризма. Здесь укрепленные районы с большим числом долговременных огневых точек и сооружений крепостного типа, прикрытых противотанковыми препятствиями, мощными железобетонными «зубами дракона», сочетались с приспособленными к обороне многочисленными хуторами с каменными постройками.

К штурму Восточно-Прусского плацдарма велась тщательная подготовка. В каждом стрелковом полку один из батальонов был усилен танками, самоходными орудиями и специальными подразделениями и натренирован для ночных действий. В ходе наступления они должны были служить своеобразными таранами для прорыва оборонительных полос.

Ничто не помогло гитлеровцам — ни укрепления, ни фанатичное сопротивление. В январе 1945 года 371-я стрелковая дивизия вместе с другими соединениями сокрушила Гумбинненский укрепрайон и овладела городами Инстербург и Алленбург. Она вышла к Хейльсбергскому укрепленному району, прикрывавшему с юга главный город Восточной Пруссии — Кенигсберг. Это был самый мощный укрепрайон, имевший 911 железобетонных огневых точек и множество дерево-земляных сооружений, различных противотанковых и противопехотных препятствий. И эта преграда пала под ударами советских войск. Выйдя с упорными боями к заливу Фришес-Хафф, они вынудили в конце марта капитулировать остатки прижатых к морю войск противника.

Совершив в середине апреля 120-километровый марш, 5-я армия прибыла на Земландский полуостров. Здесь 371-я стрелковая дивизия под командованием полковника А. С. Логинова участвовала в ликвидации последних очагов сопротивления гитлеровцев.

День Победы над фашистской Германией воины 371-й стрелковой дивизии встретили… на Урале. Да, на Урале, ибо после боев на Земландском полуострове 5-ю армию погрузили в эшелоны, и она двинулась на восток.

Ветераны со слезами на глазах смотрели на родные города и деревни, которых не видели с 1941 года. А эшелоны следовали дальше — в Приморье. Уральцам предстояло участвовать в разгроме Квантунской армии в Маньчжурии.

5-ю армию перебросили в Приморье не случайно. Пожалуй, ни одна армия не имела такого опыта прорыва долговременных оборонительных полос, как эта. И здесь уральцы с честью выполнили свой долг. Вступив в бой 9 августа 1945 года, они вместе с другими соединениями преодолели мощные укрепления, прошли через тайгу и горы и уже 16 августа вступили в Муданьцзян — важнейший опорный пункт, прикрывавший выход в центральные районы Северо-Восточного Китая. Продвигаясь дальше, они вступили в Дуньхуа. Здесь война для них закончилась.

За участие в разгроме японской Квантунской армии 371-я стрелковая дивизия была удостоена третьей награды — ордена Кутузова II степени.

С честью и славой пронесла уральская дивизия по полям сражений второй мировой войны свое боевое Знамя и Красные знамена, врученные ей рабочими Челябинского завода имени Серго Орджоникидзе.

 

И. В. БУЛАТОВ,

журналист, ветеран войны, майор запаса

ПЯДЬ ЗЕМЛИ

Мартовская капель. На улицах Перми — гололед. У ворот минометно-пулеметного училища — группа вновь прибывших для прохождения курса. Это — молодые девятнадцатилетние парни из Осы. Скользко, и потому колонна медленно приближается к проходной, переговариваются парни.

— Весна, однако, в Перми-то.

— Здесь завсегда пораньше тает.

— Нам бы так. Глядишь, и скот поскорее на выпас.

Пестро одетые, с виду неуклюжие, они вошли во двор. Училище! Как-то им будет теперь? И неужели отсюда выйдут они лейтенантами! А может быть, просто обучат их пулеметному делу и — рядовыми на фронт. Дело-то ведь не в звании, а в умении воевать с сильным и жестоким врагом — фашистами. Первый день. Что можно сказать наперед?

Все это вспомнилось теперь Виктору Карташеву, как давным-давно минувшее. Вместе с товарищами сидит он в теплушке вагона: 184-й отдельный пулеметный батальон, сформированный из выпускников училища, отправляется на фронт. За пять месяцев курсанты получили необходимые теоретические знания, изучили баллистику, материальную часть пулемета. Освоили тактику наступательного боя, топографию, одним словом, готовы к бою.

Во главе батальона — молодой, но уже побывавший в боях, веселый по нраву, смелый и находчивый лейтенант Александр Прокопов. Виктор знал, что разница в возрасте между ним и комбатом — всего один год. Заместитель комбата лейтенант Стариков, выпускник Камышловского пехотного училища, не уступал своему командиру в смелости и находчивости.

Начальник штаба Семен Николаевич Бойко старше других офицеров и в звании, и по возрасту. Ему 28 лет. Это — подтянутый, всегда чисто выбритый человек. Он участвовал в защите Севастополя, имел боевое ранение.

Все офицеры в пути разошлись по вагонам и среди курсантов были своими людьми. Вот только что в вагоне, где ехал Виктор, побывал командир роты — старший лейтенант Яков Боркун. Задушевно беседовал с парнями. Казалось, он не признавал грани между собой и ими. Зато в строю он — другой. Строгий, взыскательный. «Повезло нам на командиров, — думал Виктор. — Один другого лучше».

В пулеметный расчет Виктора Карташева подобрались крепкие хорошие ребята: Алексей Бочкарев, Сергей Кобелев, Шулаков. Еще в училище они узнали друг друга, по-братски делились всем, вместе переживали трудности.

* * *

Темные и молчаливые города встречали курсантов. Только по сигнальным огням семафоров различались станции. Нарастала тревога. За Саратовом в воздухе кружили фашистские самолеты. Они нападали на эшелон, бомбили. Состав то набирал скорость, то тормозил. И тогда раздавалась команда:

— Воздух!

Все покидали вагоны, прятались в иссохшей траве.

Налеты вражеской авиации все учащались. Теперь и по ночам небо ревело моторами. В такие часы никто не спал. Говорили о войне, о сражениях. На верхних нарах неунываха-парень рассказывал:

— Фашисты, они нахалюги страшенные, а трусы. Дед мой, бывало, станет вспоминать, а он прошел и германский фронт, и под Псковом с немцами дрался, и гражданскую всю воевал. Так он всегда с пословицы начинал: «Пошел немец за шерстью, да вернулся сам стриженым».

Докончить он на этот раз не успел. Страшный рев обрушился сверху на эшелон. Сквозь него слышна пулеметная стрельба. Один заход, второй…

Первые жертвы. Трое убитых и трое раненых. В пустынной степи копали первую могилу для своих однополчан. Сняли доски с нар, выложили стенки, устроили крышку. Вырос свежий могильный холм. Кратки речи. Мощным залпом почтили память. Поклялись за все отомстить врагу курсанты-пулеметчики.

А впереди — Сталинград.

Пылающий город Виктор видел впервые. Это было кошмарное зрелище. Сталинград на всем своем пространстве вспыхивал то белым-белым, то желтым, то красным. Свет и тьма скачками сменяли друг друга. От каждой такой вспышки появлялась резь в глазах. Темнота казалась осязаемой, густой, как деготь. А вокруг — несмолкаемый визг авиабомб и грохот разрывов.

В. Г. КАРТАШЕВ

Батальону поручили оборону завода «Красный Октябрь». Виктору с друзьями, когда вытаскивали свой «Максим» на огневой рубеж, пришлось преодолеть развалины домов, воронки от снарядов и авиабомб. На путях горели вагоны с зерном. Едкий запах забивал дыхание, слезились глаза. Вдруг вспыхнули осветительные ракеты, и курсанты увидели, как метнулась одинокая фигура. Это была женщина. «Что ей надо в вагонах? Почему, рискуя собой, под градом пуль и жужжащих осколков она идет к пожарищу?» Но скоро все стало ясным. Женщина набирала в тряпицу обгоревшее зерно. Виктор кинулся к ней.

— Вы откуда?

— Вон из того подвала.

За грудами битого кирпича — полуразрушенная дверь. Духота и мрак. Две плошки на сколоченном из досок столе осветили плачущих детей. Их было много. Старики, женщины (это семьи рабочих завода «Красный Октябрь») успокаивали малышей. А те в голос:

— Ку-у-у-шать.

— Пи-и-ть.

Женщина развязала узел. Ржаные зерна высыпались на доски, разбросанные по бетонному полу.

— Потерпите малость. Сейчас лепешек испеку.

Полными слез глазами смотрели пулеметчики. Руки сами потянулись к заплечным вещевым мешкам.

— Нате вам, — охрипшим голосом произнес Виктор, отдавая свой паек из неприкосновенного запаса.

— А вы-то как же, дяденька? — слабым голосом протянула девчонка.

— Мы? Мы взрослые и пойдем бить фашистов. Не отдадим Сталинграда и тебя в обиду не дадим.

…Расчет занял позицию, удобную для обстрела. Виктор припал к прицелу. Шулаков подавал пулеметную ленту. Бочкарев и Кобелев чуть позади справа и слева залегли с винтовками. Старший расчета сержант Коробицын бегло осмотрел позицию и тут же скрылся куда-то. Только после боя узнали курсанты, что Коробицын за трусость отправлен с передовой.

День начался сильным артиллерийским обстрелом. Должно быть, враг готовился к атаке. Из окопчика, накрытого стальным листом, Виктор до боли в глазах всматривался в местность сектора обстрела. Ни одного фашиста! А покажись они — заработает «максим», будет косить их. «Каков он, враг? — думает Виктор. — И откуда появится? Со стороны вагонов? Там легче маскироваться. Тогда ударю по пристрелянной полосе. Не пройдет, гад».

Оборонительная линия, на которой был установлен и пулемет Виктора Карташева, проходила по самой территории завода. 30 сентября корпуса цехов в основном оставались целыми. Сильно пострадала только химическая лаборатория: снесена крыша, разрушены стены. И странное дело — на стеллажах, в отдельных ячейках, аккуратно завернуты, пронумерованы пробы металла. Будто на обеденный перерыв ушли люди и вот-вот вернутся, уберут битое стекло, штукатурку и вновь примутся за работу…

Высоко поднявшаяся пыль и дым пожарищ застилали небо. Першило в горле, тяжело было дышать. А тут еще бомба попала в цистерну с нефтью. Вокруг поползло огромное огненное пятно. Глаза слезились от едкого дыма, а защитный лист накалился, как сковорода на огне.

И вдруг Виктор уловил какое-то движение. Прильнув к прицелу, открыл огонь. Метнулись неясные в дымной завесе тени. Да, это был враг. Еще и еще очередь посылает Виктор. Как вдруг на него обрушилась, казалось, вся вселенная. Больше он не помнил ничего. Очнулся под лестничной клеткой полуразрушенного дома, что был позади его позиции. Кто-то вливал ему воду в рот. Над ним склонился политрук.

— Пошевели-ка, брат, ногами. Теперь руками. А ну-ка, сядь.

Все это Виктор проделал, как в полусне. Шумело в голове.

— Счастливый ты. Даже переломов нет. А «максим» твой — груда металла. Тебя-то едва откопал. Видел, как засыпало. Ну, воюй, пулеметчик. Это твое боевое крещение. Все еще впереди.

Виктор отлеживался недолго. Узнал, что Шулаков ранен в руку и отправлен в медсанбат. В расчете осталось трое: Алеша Бочкарев, Сережа Кобелев и он, Виктор Карташев.

Предстояло сражаться за пятерых. А бои все ожесточались. Враг рвался к цехам завода.

Выбрали новую огневую позицию, получили другой пулемет. Командир взвода приказал:

— Окопаться перед фабрикой-кухней. Ваша запасная позиция — само здание фабрики.

— Есть окопаться.

Однако это оказалось нелегким делом. Кирпич, железо и дерево — все перемешалось. Чем ты его возьмешь? Разве только бульдозером.

К Виктору подполз Алеша Бочкарев. Это — среднего роста паренек с продолговатым приятным лицом и когда-то русыми волосами. От пыли и копоти они стали совершенно неопределенного цвета. В руках — цигарка. Алеша начал курить здесь, в Сталинграде.

— Послушай, Витя. Чем ты думаешь взять эти горы?

— Лопатой. А ты?

— У меня и ее нет.

Любил паренек ходить налегке, лопату игнорировал — лишняя тяжесть. Обошлись одной на двоих. Зато после боя Алеша обзавелся «своим шанцевым инструментом», как он потом говорил, и после никогда не расставался с ним.

Едва соорудили окопчик, как с западной стороны показалось облако пыли. Это шли фашистские танки, а за ними — пехота. Несколько машин развернулось для атаки позиций пулеметчиков. Виктор в эти минуты — весь внимание. Задача важная и ответственная — отсечь наступающую пехоту от танков — требовала огромного мужества.

Стоял сплошной гул. Казалось, сама земля, вся живая и стонущая, горит. Немцы начали огневой налет артиллерии и минометов. Сами стальные чудовища тоже изрыгали огонь. Вокруг все шипело, гремело, выло. Тысячи осколков и пуль пронизывали воздух. Эта адская лавина неудержимо двигалась на позиции горстки пулеметчиков.

«Где же наши? Почему не слышно ответной стрельбы?» — с тревогой думал Виктор. Но тут же догадался: все, даже звук его «максима», тонет в этом невообразимом хаосе. Только дрожь пулемета да ползущая лента с патронами говорят о жизни этой наскоро сооруженной позиции. Вот сбоку открыли огонь бронебойщики, сзади, через головы, — бронебойные пушки. Взорвалось несколько противотанковых гранат. Две машины врага покрутились на месте и встали. Теперь Виктор ясно увидел цепи наступающих вражеских пехотинцев.

Атака гитлеровцев захлебнулась. Бой длился непрерывно два часа. Удержав свои позиции, советские воины под покровом ночи собирали убитых и раненых. Их было много.

Бывший офицер вермахта Г. Вельц в своей книге «Солдаты, которых предали» об этом бое писал так:

«На русские позиции обрушивается залп за залпом, взлетают целые гирлянды снарядов. Там уже не должно быть ничего живого. Если дело пойдет так и дальше, саперам останется только продвинуться вперед и занять территорию. Кажется, так оно и есть. Беспрерывно бьют тяжелые орудия. Навстречу первым лучам восходящего солнца в просветлевшем небе несутся бомбардировщики с черными крестами, эскадрилья за эскадрильей. Они пикируют и с воем сбрасывают на цель свой смертоносный груз, а за ними — новые и новые. Взлетают на воздух блиндажи и огневые точки. Оборонительная полоса противника разрушена, горят цистерны с нефтью.

Да, не хотел бы я сейчас быть там.

— Они пошли, — толкает меня в бок Фидлер, показывая вниз. Поднимаю бинокль. Действительно, огневой вал уже перенесен в глубь обороны противника. Первые наши группы уже приближаются к переднему краю русских. Еще каких-нибудь двадцать метров, и они уже займут передовые русские позиции. И вдруг они залегают под ураганным огнем. Слева короткими очередями бьют пулеметы. В воронках и на огневых точках появляется русская пехота, которую мы уже считали полностью уничтоженной. Нам видны каски русских солдат.

Глазам своим не верим. Как, неужели после этого ураганного артиллерийского огня, после налета пикирующих бомбардировщиков, которые не щадили ни одного квадратного метра земли и перепахали все впереди, там все еще жива оборона? Каждое мгновенье мы видим, как валятся наземь и уже больше не встают наши наступающие солдаты, как выпадают у них из рук винтовки и автоматы. Немногим немцам удалось убраться обратно. Пять свежих батальонов было разбито в этом бою».

Прямо перед пулеметной точкой Виктора — заводской клуб. Где-то рядом железнодорожная линия — подъездные пути. Незадолго до прорыва фашистов к заводу на них встали две цистерны с нефтью. Теперь это отличный ориентир для врага. Вот первые три «юнкерса» заходят для удара — всего в сорока метрах от окопа Виктора. Не разбомбив цели, самолеты прилетают в другой, третий раз.

Отбив бешеный натиск фашистов, пулеметчики получили приказ — под покровом ночной темноты сменить позиции. Командование отвело им участок фабрики-кухни.

Это было одноэтажное здание с большими окнами на север и юг и подвальным помещением с небольшими квадратными окошками. Крыша и все деревянные конструкции сгорели. Ветер продувал насквозь. После боя всех мучила жажда. А воды ни капли. Виднелась вдали разрушенная котельная. Манили к себе два оголенные котла — может быть, там сохранилась драгоценная влага. Но то был уже другой рубеж.

Остаток ночи потратили на устройство новой огневой позиции. Северо-восточнее фабрики-кухни начиналась выемка железнодорожного полотна, идущая вдоль берега Волги. На северо-западе — равнина в виде площадки. Справа, на северной стороне, — большой овраг, за которым — дома, большие, деревянные. Виднелось одно трехэтажное здание. Говорили, что это школа № 35.

Едва перебрались в здание, Карташева позвал командир и приказал установить пулемет в окне подвала. Сектор обстрела — северо-запад.

Обложили окошко бревнами, сделали откосы из битого кирпича и земли. Получился дзот — дерево-земляная огневая точка. Эта ночь запомнилась Виктору Карташеву. Он, как и другие пулеметчики, не смыкал глаз уже несколько ночей. И, выйдя теперь из тяжелейшего боя, не мог бы сказать, какое из желаний сильнее: глотнуть свежей воды или упасть там, где стоял, и спать, спать, спать. А командир взвода распорядился:

— Наблюдать за передовой фашистов!

Это значило: лечь, припасть к амбразуре и непрерывно внимательно следить, не двинется ли противник в атаку. Темнота. Веки тут же налились свинцом, наступало тяжелое забытье. С большим трудом оторвался от бруствера.

— Товарищ командир, разрешите, я пойду делать дзот?

Командир приказал лежать и наблюдать. Только товарищи теперь шепотом окликали Виктора и, если он мешкал с ответом, легонько толкали под бок.

Враг безмолвствовал, он подтягивал подкрепления, готовясь к решительному штурму наших позиций и захвату всего завода «Красный Октябрь». Вскоре началась артиллерийская подготовка. Фашисты били прямой наводкой. Оглушающий грохот все нарастал.

Толстые стены подвала и мощные железобетонные перекрытия спасали пулеметчиков. Но здание содрогалось. От каждого взрыва штукатурка пластами обрушивалась. От пыли першило в горле, тяжело было дышать. После артобстрела немцы, почти не маскируясь, пошли в атаку. Они видели, что от разрывов снарядов буквально не осталось живого места.

А советские пулеметчики выжили, уцелели и ждали теперь удобного момента, чтобы ударить по заклятому врагу. Виктор Карташев, подмостив пустые ящики, обгорелые доски, какие-то картонки, лежал за пулеметом у своей амбразуры. Бочкарев с ручным пулеметом системы Дегтярева залег в развалинах котельной. Карпов — за станковым пулеметом, выставленным в окно. Кобелев, Бутаков, старший сержант Грибель, командир взвода и младший сержант Шапошник вместе с Топорковым и Мухиным, вооруженные автоматами и винтовками, залегли в развалинах с северной стороны.

На этот раз фашисты главный удар наносили с правой стороны фабрики-кухни. Вот по лощине, ведущей к школе, двинулись танки. Один, два, три… Их насчитали уже до десяти. Танковая атака нарастала. Виктор перевел взгляд на свой сектор обстрела. Там лавина автоматчиков молча поднялась во весь рост и рывком двинулась вперед. После первых автоматных очередей они подняли страшный рев и вой. «Психи», — подумал Виктор и деловито нажал на гашетку пулемета. Враз ожили все огневые точки. Передние ряды немцев, словно спотыкаясь, валились на землю. Напирали новые атакующие, но и они замертво валились.

Пулемет Виктора Карташева замолкал только, когда кончалась лента. «Давай-давай, поворачивайся!» — прикрикивал он на своего напарника. И пулемет вновь оживал. А потом — тишина. Вражеские автоматчики откатились назад.

Большими были потери и у пулеметчиков. Вот лежит изрешеченный автоматными очередями сухощавый паренек среднего роста. Это — Топорков. До последней минуты косил он фашистов неистовым огнем своего «максима». А невдалеке — Мухин. Двадцатилетний юноша, он теперь казался намного старше. Перед боем он так и не успел сбрить свою быстро растущую бороду. Младший сержант Шапошник был ранен в ногу.

К Виктору подошел старший сержант Грибель.

— Мышкина не видно?

Аркадий Мышкин занимал позицию немного севернее фабрики-кухни. Виктор видел, как он вел ожесточенный огонь. Но на том месте был теперь исковерканный станок пулемета. Грибель посмотрел в амбразуру и больше не задавал вопросов.

Ночью в расположение взвода приполз старший сержант Кузьмин. Он и рассказал, как немецкий танк прямым попаданием уничтожил позицию и ее героического защитника Аркадия Мышкина.

Тяжкие дни обороны Сталинграда уносили жизнь одних, закаляли боевой дух других. Впоследствии Виктор Гаврилович Карташев рассказал:

— Мы забывали, как снимается обувь. Спали по очереди, не выпуская оружия из рук. На голову надевали стальную каску, а под нее — кирпич. Мы были без воды. Сухой паек подошел к концу. Люди слабели на глазах. Хлеб доставляли в мешках. В результате мы получали только корки да крошки. С питанием еще можно было мириться, а вот боеприпасы… Гранаты и патроны нужнее. Без них, каждый понимал, могло случиться непоправимое. Немцы штурмовали подвал каждый день. Все старались нас выбить оттуда. Иногда просто создавали шум, а в атаку не шли. Числа 11 октября гитлеровцы решили с нами окончательно разделаться. Под прикрытием минометного и пулеметного огня шла их пехота, несколько танков. Наши силы давно уже были неравны. Но приказ «Ни шагу назад!» мы выполнили.

О подвиге уральских пулеметчиков писала дивизионная газета «В бой». В передовой статье за 20 октября 1942 года, озаглавленной «Пулеметчики в бою», говорилось:

«Страна вручила оружие этим бесстрашным людям, и мы уверены — они не отступят. Сталинград наш, он снова будет цвести, как прежде. Как в фокусе линзы, особенно ярко проявляются героизм, стойкость и выносливость, братство наших людей из пулеметной роты старшего лейтенанта Якова Боркуна, защищавших фабрику-кухню».

Начальник штаба полка, ныне полковник в отставке, Бойко так комментирует эти строки.

— В пулеметных расчетах этой роты были уральцы-пермяки: Виктор Карташев, Алексей Бочкарев, Виталий Бутаков, Сергей Кобелев, Борис Кузнецов, Аркадий Мышкин, Михаил Петухов, воины Карпов, Пьянков и другие. 15 октября на позиции 895-го стрелкового полка, которому была придана вторая пулеметная рота старшего лейтенанта Боркуна, двинулись в атаку до двух полков противника при поддержке танков. Основной удар немцы сосредоточили на фабрику-кухню. На долю воинов-уральцев выпало нелегкое испытание. В течение всего дня шел жестокий кровавый бой. В этом бою особенно отличился Виктор Карташев. В течение дня он уничтожил полсотни гитлеровцев…

Виктор Карташев слышал, как фашисты выкрикивали па русском языке: «Рус! Завтра будешь буль-буль Вольга!» Они, видимо, были уверены в победе. И утром вновь начали артподготовку. Затем ринулись танки, на ходу открыв огонь из пушек и пулеметов. Большими группами заходили на бомбежку самолеты.

Рядом с пулеметным гнездом Карташева был телефонный аппарат комбата. Виктор слышал, как комбат кричал в телефонную трубку:

— Давай сапоги! Сапоги износил. Пальцы голые!

Это была просьба о боеприпасах. Но ему отвечали, что сапоги нужны не только ему. И советовали терпеть. Подкрепленные техникой, имея неоднократное численное превосходство, гитлеровцы все более смелели. Поднимались во весь рост, открывали бесприцельную автоматную стрельбу. К фабрике-кухне рвались танки. Бомбовые налеты авиации следовали один за другим.

Карташев вел огонь по пехоте короткими экономными очередями. Патроны были на исходе. Не было ни противотанковых, ни противопехотных гранат. Рядом залег Сергей Кобелев. Орудуя винтовкой, он в этом дыму и копоти ухитрялся как-то высматривать цели. Вот откуда-то вынырнул фашист. Сергей прицелился. Выстрел потонул в грохоте боя, но фашист рухнул мертвым.

Пулемет умолк, и Виктор стрелял уже из винтовки. Ствол ее настолько раскалился, что даже деревянная накладка обжигала руки. От попавшей штукатурки то и дело заклинивало затвор. Приходилось выбивать его кирпичом.

Вдруг Виктор почувствовал, что какая-то неведомая сила приподняла его, потом бросила навзничь и придавила. В себя пришел только в укрытии. Над ним склонился старший сержант Грибель. Виктор видел, как шевелятся его губы. Но почему же не слышно голоса? Да и стрельба прекратилась. Окончился бой? Хотел спросить, но губы не повиновались. Виктор сел. Кружило голову. В это время Грибель, что-то выкрикивая, кинулся вперед, залег, заработал его автомат.

Едва оправившись от контузии, Виктор снова тут же вступил в бой. Он видел все вокруг, руки механически перезаряжали винтовку. Вот из-за угла почти полностью разрушенного деревянного дома застрочил немецкий пулемет. Виктор не слышал ничего и целился на редкость спокойно. Как на учебных стрельбах. Определил расстояние — не более 120 метров. Выстрел. Второй. Взмахнув руками, откатился от своего пулемета гитлеровец. Но пробирался уже другой. Виктор нажал спусковой крючок. Фашист упал и остался неподвижным.

Бои ожесточались с каждым днем и каждым часом. К середине дня 14 октября немцы взяли кочегарку. Только одному красноармейцу Зайцеву удалось выбраться из нее живым. В подвале фабрики-кухни скопились раненые, но отправить их за Волгу не было никакой возможности. Ночью лейтенант Карпов привел пополнение: десять автоматчиков. Они принесли патроны, гранаты и бутылки с горючей смесью. Это было хорошее пополнение. Бойцы сразу же двинулись отбивать у врага кочегарку. С криками «ура!» бросились в развалины котельной. Завязался смертельный бой, и фашисты откатились на свои позиции. Под вечер они снова пошли в атаку. Кочегарку отстоять не удалось.

Враг обошел засевших в подвале воинов. Связь была прервана. Комбат послал солдата, но тот погиб. Сквозь немецкий заслон пройти было уже невозможно. Оказались отрезанными от своих. Оставалось одно — ночью прорвать кольцо. Комбат распределил, кому какое окно охранять. Первая попытка прорваться результатов не дала. А тут и патроны на исходе…

Виктор Карташев еще не оправился от контузии: слух возвращался медленно. В сознании была ясность цели: победить или умереть! Когда, прихрамывая от ран, подошел к нему Бутаков, завязался невеселый разговор.

— Погляди, Виктор, куда нас зажали фашисты проклятые. Тесновато?

— Пядь земли, но она наша, советская. И мы не сдадим ее!

А между тем враг все плотнее сжимал кольцо. Стал забрасывать подвал гранатами. Виктор Гаврилович Карташев рассказал впоследствии:

— Утром 16 октября ранило еще одного бойца. Ему становилось все тяжелее. Он просил пить, но воды давно уже ни у кого не осталось. Во рту сухо и горько, от жажды кружится голова. Без пищи сидеть легче, чем мучиться без воды. Стонал раненый, и мы ничем не могли помочь. А фашисты, убедившись, что гранатами нас взять не удастся, подогнали танк, и он из пушки стал бить по подвалу. Мы перебежали в угол за железобетонную лестницу — туда не попадали осколки снарядов. Удушливый запах взрывчатки, дыма, пыли заполнил помещение. Фашисты воспользовались этим и стали спускаться в подвал. Ми открыли по ним огонь из всех имеющихся видов оружия. Решили, если не пробьемся, то умрем, но не сдадимся. Биться до последнего патрона! Натиск врага отбили и на этот раз.

Я вспоминаю, как в ту пору нам хотелось спать. Но не удавалось. Днем немцы мешали, а ночью мы старались как можно больше уничтожить их. Автоматчиков врага били из винтовок. Но вот как бороться с танками? Гранат у нас уже нет. Не помню, кто нашел все же одну гранату. Комбат приказал Бочкареву уничтожить фашистский танк, который особенно донимал нас. Мы подсадили Бочкарева в окно. Он не должен был, просто не имел права промахнуться этой последней гранатой. Вот он размахивается, сильный бросок, и — граната под гусеницей вражеского танка. Фашисты открыли ураганный огонь, но Бочкарев уже в укрытии. Танк был обезврежен, а ночью немцы уволокли его на ремонт.

…Пошли вторые сутки битвы за пядь земли. Бой не прекращался ни днем, ни ночью.

— Помню такой случай, — говорит Виктор Гаврилович. — В окне, что с западной стороны подвала, показалась рука фашиста. В ней был черный пакет. Я успел скрыться за чугунную трубу, лежавшую неподалеку. Взрыв поднял массу пыли, но все обошлось без жертв. Прошло немного времени, как над моей головой застрочил пулемет. Мой напарник, который наблюдал за этим окном, подал знак: сиди, мол, не шевелись. Сам же, прицелившись, выстрелил из винтовки. Фашист вместе с пулеметом рухнул в подвал. У него оказалось несколько галет и половина фляжки кофе. Почти все отдали раненому товарищу. Ночью по фабрике-кухне ударила наша артиллерия. Немцы притихли. А утром «заиграли» «катюши». Наш подвал трясло, как в лихорадке. Фашисты стали перебегать в котельную. После залпов «катюш» пошли наши автоматчики…

Группу автоматчиков привел молоденький младший лейтенант. Они принесли в подвал боеприпасы и воду. Полковник Бойко уже через двадцать два года, встретившись с В. Г. Карташевым, вспомнил этот эпизод. Командование 184-го пулеметного батальона знало о горсточке бойцов, засевших в подвале. Бойко лично добился у командира дивизии генерал-майора Ф. Н. Смехотворова выделить группу автоматчиков для помощи осажденным в подвале.

Последние дни боев для Виктора Карташева особенно памятны.

Семнадцатое октября. Немцы снова наступали, но уже не с прежней силой. Атаку отбили сравнительно легко.

Восемнадцатое октября. Снова вражеские атаки. Младший лейтенант, что привел группу автоматчиков, был неутомим и бесстрашен. Он то строчил из автомата, то с противотанковым ружьем лазил по обломкам лестниц, высматривая вражеские объекты. В тот день он подбил фашистский танк, а вечером рассказывали, что он и пушку противотанковую вывел из строя. Пришел в подвал он вместе с комбатом. Голова его была туго замотана бинтами, пропитанными кровью.

Девятнадцатое октября. Рано утром началась артподготовка. Били все орудия. Снаряды и мины с сухим треском рвались вокруг подвала. От грохота глохли люди. Справа от фабрики-кухни неожиданно вывернулся немецкий танк. По нему ударили противотанковые ружья. Но враг рвался вперед, бросая в бой новые танковые силы.

Бойцы обороны потеряли счет дням. Сколько они здесь? Неделю? Месяц? Больше? Никто не мог сказать. Казалось, что всему происходящему никогда не было начала и не будет конца. Днем бой, не видно белого света от дыма, копоти и грязи. Ночью тьма кромешная. Ветер воровато шарит по подвалу, становится все холоднее, а ведь у солдата, кроме шинели и пилотки, нет ничего. Застывают ноги, руки не гнутся.

Немцы снова организовали сильнейший нажим. С применением всех видов оружия до тяжелых танков включительно им удалось вновь захватить котельную. Для советских бойцов это была страшная потеря, так как они опять лишились воды.

Их оставалось немного, не сломленных боями и невзгодами, окруженных фашистами. Около шести часов вечера комбат собрал шестерку наиболее отважных и надежных в бою. Объяснив сложившуюся обстановку, поставил задачу: отбить котельную и закрепиться в ней. В числе штурмовой группы был и Виктор Карташев. Получив ручные гранаты, двинулись вперед. Подбирались осторожно. Комбат руководил вылазкой сам. С пистолетом в руке стоял в укрытии около входа в подвал. Все шло по намеченному плану. Вот бойцы дружно взмахнули гранатами. Взрывы последовали тут же. А следом за ними горсточка храбрецов ринулась в котельную. Виктор ворвался одним из первых и сразу же, метрах в пяти, прямо перед собой увидел фашиста. Тот бросился в сшибленную взрывом дымовую трубу. Но пуля, посланная Виктором, навсегда уложила его.

Котельная была освобождена, когда немцы открыли ураганный огонь. В. Г. Карташев вспоминает:

— Для меня это был последний бой в Сталинграде. Враг бил откуда-то с северной стороны. Мы не были защищены от этих пуль. Вот уже вторая очередь крошит кирпичи около моих ног. Прежде чем я упал за груду щебня, вражеская пуля задела и меня. Никакой боли нигде не было, только нога вдруг отнялась и отяжелела. Я глянул. Правая ступня разворочена, во многих местах разорваны шинель и брюки. В развалинах никого не видно. И вдруг в грохоте боя ясно послышалась русская ругань. По голосу узнаю: это — Сергей Кобелев. Но самого его нигде не видно. Подал и я свой голос. Ответа нет. Боль в ноге началась внезапно. Было невыносимо. Самое страшное, что я не мог двигаться и занять какую-либо боевую позицию. Начиналась слабость от потери крови. И вот, собравшись с последними силами, под огнем преодолеваю путь к подвалу. Сюда же пробрался Сергей Кобелев. Был он весь в крови: так исполосовали его вражеские осколки.

Осмотрев Карташева, комбат покачал головой:

— Задачу выполнили, а вот выносить тебя отсюда некому. Стемнеет, сам ползи на переправу.

К вечеру из котельной пробрался старший сержант Грибель. Он туго-натуго перевязал Карташеву ногу, замотав ее тряпицей.

— Если доберешься благополучно до Волги, там — госпиталь. Месяца четыре пролежишь, не меньше.

Да, трудной была эта дорога к Волге. Виктор Карташев взял с собой винтовку, пополз. Начался дождь. Кругом воронки, ямы, развалины. Грязь налипала на руки, ноги. Его нагнал какой-то солдат, должно быть, вестовой. Он ничем не помог, быстро скрылся из виду. Но вскоре впереди замаячила фигура. Кто это? Свой или враг? Встречный спросил первым:

— Кто здесь?

Сомнений не было. Это — свой, русский солдат. Виктор назвался и спросил, где отыскать медсанбат.

— Где-то под мартеновской печью. Ползи вон туда.

У разбитого здания ему встретились три бойца. Они рассказали, что медсанбат эвакуировался за Волгу.

— Двигай, парень, вон к тем бугоркам.

На горизонте, который едва просматривался через пелену дождя, можно было еще различить возвышенность. И Виктор пополз к ней.

Приполз к деревянной лестнице. Она вела к волжской воде. Подбежала девушка-санитарка:

— Вас перевязать?

Но Виктор смог произнести только одно слово:

— Пи-ить…

Девушка сняла с бойца каску, принесла воды. Долгую холодную ночь провел раненый Виктор на берегу реки, и только утром его подобрал катер. Прошло много времени, пока Виктор Карташев был помещен в санитарный поезд. Рана гноилась, и назревала угроза гангрены. В городе Уральске Виктора сняли с поезда для срочной операции. Здесь за полгода ему сделали несколько операций. Он не только выжил, но и вернулся в строй.

11 июля 1943 года Виктор Гаврилович Карташев был снова на передовой. На этот раз под Синявиным. Здесь он получил медаль «За боевые заслуги».

Фронт продвигался вперед. В. Г. Карташев принимает участие в сражениях под Нарвой в составе 2-й ударной армии. Потом — бои за города Тарту и Тырву в Эстонии. 20 сентября 1944 года Виктор Гаврилович вновь тяжело ранен. Победу над фашистской Германией он встретил в госпитале.

 

П. С. ВОРОТНЕВ,

журналист

КОМДИВ КУРЕНЯ

Живет и трудится в поселке энергетиков Троицкой ГРЭС полковник в отставке Петр Агафонович Куреня. Он выглядит молодо. Высок, статен, всегда тщательно выбрит. Хорошо выглаженный офицерский мундир, множество орденских колодок на груди. Петр Агафонович проводит большую общественную работу: он начальник штаба гражданской обороны на одной из крупных южноуральских электростанций. Часто выступает с лекциями перед рабочими, колхозниками, студентами, делится своими воспоминаниями о боевых эпизодах в годы Великой Отечественной войны. А вспомнить ветерану есть о чем. Он был кадровым офицером, участвовал в боях против полчищ гитлеровской Германии с первого и до последнего дня войны, награжден восемью орденами и десятью медалями.

* * *

1941 год, сентябрь. С раннего утра и до позднего вечера не прекращается учеба бойцов в подразделениях и частях 358-й стрелковой дивизии. А в свободное время по просьбе местных общественных организаций помогают колхозникам убирать хлеб первой военной осени.

Знакомясь со старшим лейтенантом Куреней, назначенным на должность начальника штаба 1189-го стрелкового полка, командир дивизии Усачев спросил:

— С немцами уже воевали?

— Так точно, товарищ полковник, в Эстонии, в составе 16-й дивизии имени Киквидзе командиром роты. Был ранен, угодил в госпиталь, а после назначен сюда.

— Тяжелое ранение?

— Осколок снаряда прошел навылет, в двух сантиметрах от сердца. Спасибо медикам, подштопали.

Усачев покачал головой: «Война еще только началась, а он уже изведал все — и бой, и ранение, и госпитализацию, и снова готов к бою». Спросил:

— Как знакомитесь с людьми? Много ли коммунистов в полку?

— Коммунистов пять процентов ко всему личному составу. Полк укомплектован людьми в возрасте от 30 до 40 лет.

— Как ладите с командиром полка Колодько?

— У меня к нему нет никаких претензий.

Через месяц после этого разговора в дивизию приехал Маршал Советского Союза К. Е. Ворошилов. Он проверял степень готовности к отправке на фронт, беседовал с бойцами и командирами, присутствовал на тактических занятиях и остался вполне удовлетворенным итогами проверки.

7 ноября 1941 года дивизия погрузилась в эшелоны и двинулась на запад.

Прибыв в район Раменье, Старый Погост и Дубки, дивизия поступает в распоряжение командующего Северо-Западным фронтом и входит в состав 4-й ударной армии. Во время Торопецко-Холмской операции перед ней была поставлена задача — с севера на юг нанести удар из района Осташкова в направлении Пено, Андреаполь, Торопец.

Наступление началось в ночь на 9 января 1942 года. После успешного прорыва обороны противника все дивизии и бригады армии продвигались вперед.

К концу января дивизия находилась в подчинении командующего Калининским фронтом генерал-полковника И. С. Конева. Выбивать врага из крупного населенного пункта Кресты было поручено двум полкам: 1187-му — майора Куприянова и 1189-му — майора Колодько. По данным разведки, в Крестах находились большие склады с боеприпасами.

1191-й полк майора Студеникина наступал в это время на город Демидов и захватил его северную часть, по реке Каспля. Продвигаясь на Кресты с севера и востока, Усачев создавал обстановку окружения гарнизона. Фашистское командование решает подбросить сюда подкрепление. Ощутимый удар советским войскам наносит вражеская авиация.

В разгар боя Усачев вызвал к телефону Куреню:

— У меня потеряна связь с майором Куприяновым. Сейчас же сообщите ему: пусть немедленно выдвинет к большаку третий батальон на лыжах и устроит засаду южнее деревни Паньково. Немцы должны прибыть из Велижа на помощь гарнизону, засевшему в Крестах. Его задача — уничтожить это подкрепление.

Куреня тоже не имел телефонной связи с соседом и поэтому послал к Куприянову верхового гонца — своего помощника лейтенанта Удальцова.

Приказ командира дивизии был передан, лыжный десант своевременно выдвинулся к месту засады и успешно справился с поставленной задачей. Утром 29 января Кресты были взяты. Население радостно приветствовало освободителей.

На заснеженном поле недалеко от Крестов стояли неубранные снопы ржи. Немецкие летчики приняли их за наших пехотинцев и с большой высоты долго бомбили. В полку стали делать макеты пушек и пулеметов, красить их в зеленый цвет и ставить на ложные позиции. Враг бомбил их, приняв за настоящие цели.

Постепенно наши солдаты перестали бояться вражеских самолетов и вступали с ними в бой, открывая огонь из всех видов оружия. 1189-й полк был на подступах к деревне Ильино Калининской области. Вдруг показался немецкий штурмовик на бреющем полете. По стервятнику открыли огонь из карабинов и автоматов. Но он был неуязвим. А один из артиллеристов, не отстегивая лошадей от 76-миллиметровой пушки, заложил снаряд и выстрелил. Цель была поражена. Воина представили к награде.

После боев за Кресты и Паньково полки Куприянова и Колодько западнее в обход Демидова вышли на подступы к станции Рудня, что стоит на полпути между Смоленском и Витебском, но взять станцию не удалось. Имея численное превосходство, враг предпринимает решительное наступление. Тем временем на станцию Рудня немцы подбрасывают новые резервы и, сконцентрировав их в направлении Боярщины и Слободы, ведут решительные атаки одну за другой.

На позиции 3-го стрелкового батальона лейтенанта Диденко немцы шли психической атакой, в полный рост, стреляя на ходу из автоматов. Выставив четыре станковых пулемета, комбат приказал не открывать огня без его команды, а фашисты все шли и шли. Вот уже осталось 300, 250, 200 метров до первой цепи атакующих. Волнуются наши пулеметчики Васильев, Тюленин, Макаров, Заводной, а команды стрелять все нет и нет. Но когда расстояние сократилось до 150 метров, Диденко крикнул: «Огонь!» Бой длился около 30 минут, враг оставил на поле сражения до 300 своих солдат.

2-й батальон лейтенанта Гусева, самого молодого в полку офицера, сражался на большаке, соединяющем Демидов со станцией. Молодой комбат сам корректировал огонь пулеметов и минометов. Понеся огромные потери, противник, изменив направление, пошел на деревню Макунино. Там располагался взвод связи, саперный взвод, хозяйственная и санитарная роты 1189-го полка. На командном пункте, в доме на окраине, находился начальник штаба Куреня. Он быстро организовал оборону.

П. А. КУРЕНЯ

Зазвонил телефон: из штаба дивизии требовали доложить обстановку. Едва Куреня закончил доклад, как мимо окон, пригибаясь, пробежало несколько гитлеровцев. Выскочив на улицу, Куреня и связист Руденко метнули в них гранаты и бросились к своим, на противоположную окраину деревни. Куреня вовремя прибыл сюда. Не выдержав атаки, наши солдаты стали в беспорядке отступать.

— Стой! Ни шагу назад! — скомандовал он.

Вместе с Удальцовым Куреня быстро восстановил порядок. Однако к вечеру немцам все же удалось захватить деревню. А утром командующий армией генерал Курасов приказал снова занять ее. Выполнить эту задачу силами двух рот было невозможно. Колодько попросил прислать танки. И танки пришли: их было три, под командой капитана Тараховича. На предельной скорости ворвались они в деревню и в упор стали стрелять из пушек по домам. Фашисты не ожидали такого дерзкого натиска, пришлось спасаться бегством по единственной дороге, проложенной в глубоком снегу. Но здесь их уничтожали из автоматов, давили гусеницами танков. Ни одному не удалось остаться в живых, хотя враг имел шестикратное превосходство.

В этот день, 6 марта 1942 года, П. А. Курене было присвоено звание капитана.

* * *

В мае 1942 года немецкое командование поставило перед собой задачу — окружить 4-ю ударную армию, далеко вклинившуюся в их оборону. Оно концентрирует свои силы у озера Бакланово и города Усвяты. Наше командование своевременно разгадало этот замысел и в начале июня скрытно оттянуло основные силы с прежних позиций и сосредоточило их там, откуда противник намеревался нанести главный удар. На прежних рубежах были оставлены два батальона из 1189-го стрелкового полка — лейтенанта Диденко и старшего лейтенанта Сапожникова, а также батальон Гусева, который занимал северную часть города Демидова. Они и держали участок фронта в 22 километра.

20 июля 1942 года после сильной артподготовки немцы перешли в наступление. Вместе с ординарцем Волковым Куреня весь день скакал верхом на лошади от батальона к батальону, от роты к роте, концентрируя их в нужном направлении. Особенно ожесточенные бои пришлось вести за деревню Добрино.

Наблюдательный пункт начальника штаба находился в дзоте на склоне небольшой возвышенности, откуда хорошо просматривались немецкие атакующие части и свои боевые порядки. Занятый управлением боя, Куреня не заметил, как немцы обошли дзот справа. Это первым увидел Волков. Выскочив из укрытия, Куреня вместе с ординарцем и радистом Волошиным по траншее добежали до лощины, где стояли их лошади, и помчались к своим. Немцы открыли по всадникам артиллерийский огонь, осколком снаряда был ранен Куреня. Ранение оказалось легким, и он после перевязки продолжал выполнять свои обязанности.

К исходу третьего дня непрерывных боев батальоны отлично справились с поставленной задачей и присоединились к своей дивизии. Куреню здесь ожидала новость: ему присвоено звание майора, и он назначен командиром 1189-го стрелкового полка.

…На Лидовой горе города Велижа воздвигнут памятник над братской могилой, в которой захоронено свыше десяти тысяч мирных граждан и солдат. Сюда со всех концов страны ежегодно 9 мая съезжаются бывшие воины — защитники Велижа и родственники погибших. Решением горисполкома Петру Агафоновичу Курене присвоено звание Почетного гражданина этого города.

За Велиж поочередно в 1942 и 1943 годах вели ожесточенные бои 39-я и 48-я стрелковые бригады, а затем дивизии 4-й ударной армии. Немцы превратили его в сильно укрепленную крепость.

Итак, Велиж, сентябрь 1943 года. 358-й дивизией командует полковник Врублевский — смелый, решительный офицер. Он поручает подполковнику Курене трудные, рискованные задания, не сомневаясь, что они будут выполнены, и не любой ценой, а разумно.

Готовясь к решительному штурму Велижа, Куреня вместе с замполитом Терещенко и начальником штаба Удальцовым еще и еще раз проверяют, все ли готово к предстоящему бою.

Вечером 19 сентября началась разведка боем. Куреня отдал приказ — создать дымовую завесу по всему фронту обороны полка и в то же время взять «языков». Хитрость удалась: по показаниям пленных, немцы так и не поняли, какими же силами русские наступали. Больше того, они решили, что это всеобщее наступление. И на рассвете 20 сентября, оставив на переднем крае прикрытие, стали постепенно отводить свои части из города. Полк Курени уничтожил прикрытие и начал решительно продвигаться вдоль большака в направлении Беляево — Сураж.

В борьбе за освобождение города Велижа отличились минометчики сводного батальона старшего лейтенанта Миронова. Они из 27 минометов нанесли сокрушительный удар по врагу.

Немцы, отступая из Велижа, заранее подготовили последующий рубеж — совхоз Миловиды. Куреня принимает решение: дождаться ночи, болотом зайти в тыл противника и на рассвете ударить одновременно со всех сторон. Капитан Тарасов отправился в обход с сотней автоматчиков. Утром после артподготовки он с тыла и Куреня основными силами полка с фронта начали штурмовать немцев. Враг на какое-то время дрогнул, но затем начал оказывать яростное сопротивление. Только к вечеру 21 сентября он был разгромлен. На поле боя осталось свыше 300 фашистских солдат.

Немалые потери в борьбе за Миловиды понес полк Курени. Погибла комсомолка, любимица всего полка, отважный воин, замечательный снайпер Шура Колесникова, имевшая на своем счету 153 уничтоженных гитлеровца. Погибли командир батальона Токарев, заместитель командира батальона по политчасти Иванченко.

Отличился в этом бою рядовой уралец Завьялов. Он увидел мчащийся на него немецкий танк. Противотанковых гранат не было, Завьялов бросился в воронку. Как только танк поравнялся с ним, боец, не раздумывая, вскочил на броню, кинул в открытый люк одну за другой две противопехотные гранаты. Экипаж был уничтожен, а наши танкисты незамедлительно использовали машину против гитлеровцев.

В районе Кривка — Триково 25 девушек добровольно поступили в санитарную роту полка. Среди них была и комсомолка Настя Бондарь. Вынося с поля боя раненых, она погибла. Брат Насти служил автоматчиком тут же в полку. Взвод получил боевое задание.

— Передайте моей сестрице привет! — выкрикнул из строя Бондарь, увидев подруг Насти.

— Хорошо! — отозвался кто-то из заплаканных медсестер. Не хотели они расстраивать парня, уходящего на очень опасное задание. Из разведки он не вернулся.

В полк Курени привели подростка. Он сообщил, что живет в деревне Долбешки, что отец воюет с фашистами, а ему, Павлу Трофимову, уже полных 14 лет и что он храбрый и выносливый, а поэтому командир не может не принять его в свое войско. Не устояли перед просьбой ни командир полка, ни комиссар Минаков. Павлика зачислили в полк, обмундировали и определили ординарцем к комиссару. Мальчик, действительно, оказался смышленым и не из трусливого десятка. Он ходил в разведку, научился стрелять из снайперской винтовки. Грудь Павла Трофимова к концу войны украшало шесть боевых наград. В настоящее время коммунист П. Д. Трофимов работает начальником узла связи города Ярцево Смоленской области.

Был такой случай. Недалеко от деревни Пустынки Велижского района полк вел бой с власовцами. Рядом с Куреней начали рваться снаряды. Ординарец Андрей Волков мгновенно сбил с ног своего командира в воронку и упал на него. Раздался взрыв, осколком снаряда пробило кирзовую сумку ординарца и ранило Андрея в бедро. Уралец Волков спас своего командира и был за этот самоотверженный поступок представлен к ордену Красной Звезды.

В последних числах сентября 1943 года 358-я дивизия, временно подчиненная 43-й армии, по левобережью Западной Двины вступила на белорусскую землю. Радость охватила бойцов, среди них было много белорусов. Они становились на колени и с возгласами: «Здравствуй, родимая!» целовали землю.

Впереди — древний город Сураж, что стоит на слиянии Западной Двины с рекой Каспля. В боях за его освобождение Курене запомнился такой эпизод. Противник вел сильный огонь из всех видов оружия с фронта и правого открытого фланга, бойцам пришлось по-пластунски ползти три километра от Брегитполья до Суража. Когда солдаты приготовились к атаке, начался артобстрел, но наши снаряды как раз падали в том месте, где находились советские воины. Сюда же посылала свои снаряды и немецкая артиллерия. Куреня немедленно связался по телефону с Врублевским, добился переноса огня, и обстановка облегчилась.

По приказу Курени ночью в Сураж просачивается небольшая группа бойцов во главе с командиром снайперской команды лейтенантом Бороздиным. Отважные снайперы отомстили за Шуру Колесникову. Открыли огонь артдивизионы майоров Щеглова и Милованова. Это и явилось сигналом к атаке для солдат 1189-го стрелкового полка.

В ту ночь была захвачена основная северо-восточная часть города, мост и плацдарм на противоположном берегу реки Каспля. В первой декаде октября 1943 года по правобережью Западной Двины подошли другие дивизии 4-й ударной армии, и 15 октября Сураж был окончательно очищен от противника.

Закончился бой. Курене вручают пакет, а в нем черным по белому:

«Полковнику Курене П. А., вам лично моим приказом присвоено звание полковника. И. Сталин».

Можно представить, как был взволнован и счастлив Куреня, читая эти строки в письме Верховного Главнокомандующего. Кроме того, П. А. Куреня был награжден вторым орденом Красного Знамени и назначен заместителем командира дивизии. Спустя 17 лет, в 1970 году исполком Суражского городского Совета присвоил П. А. Курене звание Почетного гражданина города.

* * *

Бои за Витебск были самым трудным испытанием для 358-й дивизии. Здесь погибло много наших воинов. Убит был и командир 1191-го стрелкового полка полковник Мошкин. По приказу комдива Врублевского Куреня заменяет его. В одном из боев был тяжело ранен, потерял много крови и сам комдив, но он не согласился ехать в госпиталь и остался лечиться в медсанбате дивизии. Командование дивизией он передал Курене. Через несколько дней был ранен, уже в третий раз, и Куреня.

358-я дивизия в боях за Витебск была настолько ослаблена, что ее пришлось подменить другими частями и 15 апреля 1944 года отправить на доукомплектование.

В начале мая 1944 года с новым пополнением дивизия Врублевского была переброшена на Ленинградский фронт и вошла в состав 97-го стрелкового корпуса 21-й армии. Здесь ей пришлось принять участие в прорыве обороны противника на Выборгском направлении. Район сосредоточения — Стрельна.

Прорыву фронта предшествовала длительная и серьезная подготовка. Командующий Ленинградским фронтом генерал-полковник Л. А. Говоров дважды побывал в дивизии. Наступление началось 10 июня утром. Советским войскам удалось сломить оборону белофиннов и приступить к преследованию противника, который яростно сопротивлялся.

Полковник Куреня со взводом разведки находился в 1189-м полку, которым командовал подполковник Ю. Д. Асиновский. Отсюда он через командира взвода управления 919-го артполка корректировал огонь двух наших артдивизионов, здесь он лично поднял бойцов в атаку и сам участвовал в ней.

— В самое пекло забрался, — высказал опасение солдат-новичок.

— А он у нас всегда такой, — не без гордости ответили ему.

11 июня войска Ленинградского фронта овладели более 80 населенными пунктами и вышли на вторую линию финской обороны, линию Маннергейма. Это была крупная победа, в честь которой Москва салютовала воинам Ленинградского фронта 24 артиллерийскими залпами из 224 орудий.

18 июня комдив Врублевский и начальник политотдела дивизии Киреев выехали на «виллисе» на заседание Военного Совета Армии. Врублевский наказывал своему заместителю: «Учти, Петр Агафонович, впереди сильно укрепленная высота. Не бери ее в лоб. Беречь нужно каждого бойца. Уж сильно хочется всем нам дожить до победы».

Врублевский, Киреев с адъютантом и шофером погибли. Произошло следующее. На обратном пути машина подорвалась на минах, заложенных вражеской засадой. Все были тяжело ранены, но отстреливались до последних сил. По 20—25 пулевых ран насчитали товарищи на телах погибших. Бойцы и командиры поклялись отомстить за них.

Комдивом был назначен полковник П. Ф. Зарецкий Прибывший с ним генерал-лейтенант В. И. Швецов, бывший командарм 4-й ударной армии, сообщил П. А. Курене:

— Вы, Петр Агафонович, примете другую дивизию в 23-й армии, которой буду командовать я. Знаю вас по 4-й ударной армии 1-го Прибалтийского фронта и не сомневаюсь, что вы справитесь с обязанностями комдива. А пока введите Зарецкого в курс дела, познакомьте с людьми.

7 июля 1944 года Куреню вызвали в штаб Ленинградского фронта, где он получил назначение на должность командира 281-й стрелковой Любанской дивизии 23-й армии. А затем в штабе 98-го стрелкового корпуса у него состоялся разговор с генерал-лейтенантом Г. И. Анисимовым.

— Сколько вам лет, Куреня? — спросил комкор.

— Тридцать, товарищ генерал-лейтенант.

— А что вы окончили?

— Военное училище.

— Командарм приказал немедленно принимать дивизию и руководить боем по очищению Вуоксинского хребта. Выполняйте!

П. А. Куреня успешно справился с боевой задачей, и вскоре командир корпуса ставил его в пример другим, как смелого, решительного и талантливого командира.

За овладение городом Эльбингом дивизия отмечается в приказе Верховного Главнокомандующего. Затем вторично она получает высокую оценку Маршала Советского Союза Сталина за освобождение городов Гнев и Старогард и, наконец, в приказе от 12 марта того же 1945 года дивизия Курени называется среди других соединений, ведущих успешную борьбу с гитлеровцами.

1062-му стрелковому полку, которым командовал сибиряк подполковник Янковский, присваивается наименование «Эльбингский». Полк награждается орденом Красного Знамени, а 341-й отдельный истребительный, противотанковый дивизион майора Генюка — орденом Александра Невского. Эти части дивизии в штурме Эльбинга умело и решительно действовали в составе ночного десанта и сыграли основную роль в освобождении города. Эльбингским стал называться и 816-й артиллерийский полк подполковника Коростылева, а 1064-й и 1066-й стрелковые полки подполковников Ульянова и Мунтьяна награждаются орденами Суворова III степени.

30 марта 281-я стрелковая дивизия овладела юго-восточной частью Данцига (Гданьска), за что была в четвертый раз отмечена в приказе Верховного Главнокомандующего и награждена орденом Суворова II степени.

В этой прославленной дивизии под руководством П. А. Курени бесстрашно сражались наши уральцы. Среди них радист Петр Денисович Алексеев (директор средней школы № 76 Челябинска), командир пулеметного отделения Яков Мефодьевич Пилипенко (механик одного из автохозяйств Троицка), разведчик Александр Петрович Терехов (слесарь Пермского автотранспортного хозяйства).

День Победы застал воинов полковника Курени на марше из Данцига на Штеттин. Гитлеровская Германия капитулировала. Наступил долгожданный мир.

 

С. К. ЗАПОРОЩЕНКО,

ветеран войны, майор в отставке

НА КРЫЛЬЯХ ПОДВИГА

На фронт старшего лейтенанта Гаяза Баймурзина провожали всей эскадрильей. Летчики наперебой напутствовали:

— Пиши, не забывай!

А капитан Шевченко поднял над головой кулак и громко крикнул:

— Колоти, старшой, проклятых фашистов, да так, чтобы тошно было им на нашей земле!

После длинного гудка катер отчалил от берега. Вдаль уплывал полюбившийся Баймурзину город Энгельс, где он в военном авиационном училище обрел крылья, а затем сам учил молодых ребят поднимать в небо тяжелые машины.

Больше года Баймурзин добивался отправки в действующие Военно-Воздушные Силы. И вот он на фронтовом аэродроме, где впервые почувствовал дыхание войны.

После провозных и контрольных полетов старший лейтенант Баймурзин получил право водить тяжелый бомбардировщик в тыл врага. К первому боевому вылету готовился особенно тщательно.

…Самолет, управляемый Баймурзиным, рассекая очередную волну тумана, вошел в темноту. А теперь курс — на запад.

— На земле затишье, — послышался в наушниках шлемофона голос штурмана лейтенанта Доброва.

Прошли линию фронта. Бомбардировщик изредка попадал в одиночные лучи прожектора. Вдали рвались зенитные снаряды. По команде штурмана Баймурзин развернул машину на цель. Приближалась узловая станция Архиповка, что примерно в тридцати километрах западнее Смоленска. В Архиповке немцы создавали резервы танков, артиллерии.

— Боевой, — раздалась команда.

Бомбардировщик замер на курсе. Вскоре полетели бомбы крупного калибра. Блеснули фонтаны огня. Взрывались склады с боевыми запасами. Огненные сполохи высоко взметнулись в небо.

Путь от цели оказался нелегким. Встретили мутную и низкую облачность, светлые столбы прожекторов уперлись в темные тучи. Зенитные снаряды рвались совсем рядом. Баймурзин потянул штурвал на себя, и послушная машина вошла в облака, скрывшись от опасности.

Ночной туман плотно закрыл аэродром. Густую пелену прорезали одна за другой две красные ракеты.

— Посадка запрещена, — сообщил радист. — Приказано садиться на запасной аэродром.

Горючее на исходе. В душе Баймурзина тревога: удастся ли дотянуть? Но вот блеснул луч прожектора, его свет лег на посадочную полосу. И самолет пошел на посадку.

Не один десяток ночных вылетов в тыл врага совершил экипаж Гаяза Баймурзина зимой сорок третьего года. На груди Баймурзина — первые боевые награды — ордена Красной Звезды, Красного Знамени.

В один из майских дней ранним утром вой сирены разнесся по всему аэродрому. Тревога! И заместитель командира эскадрильи капитан Баймурзин повел девятку самолетов в район Луги. На половине пути к цели пристроились истребители прикрытия. «Шестерка на девятку бомбардировщиков, — прикинул капитан, — мало».

Вдали виднелась прямая дорога. Вскоре на ней Баймурзин заметил темно-зеленую ленту фашистских танков.

В небе появились «мессершмитты». Они разделились на три группы, по шесть самолетов в каждой. Ведущая шестерка яростно набросилась на ударную группу советской четверки. Две остальные атаковали пару наших истребителей, непосредственно прикрывавших самолеты Баймурзина. Застучали крупнокалиберные пулеметы стрелков-радистов. «Мессершмитт», объятый пламенем, стремительно падал. Однако перевес сил на стороне фашистов: они замкнули советских истребителей в воздушную карусель. Бомбардировщики остались без прикрытия, но в полном боевом порядке им удалось прорваться к цели. Взрывы рассекли на несколько частей головную колонну вражеских танков.

Отчаянно ревели моторы бомбардировщиков. Командир уводил девятку от опасности. «Мессершмитты» настигали их. Пикируя, они открыли огонь. Светящиеся трассы тянулись к ведущей машине. Плеснуло пламя, и самолет Баймурзина окутался черным едким дымом, отвалил в сторону.

— Всем покинуть самолет! — крикнул командир.

Первыми выбросились стрелки, из нижнего люка вывалился штурман Добров. Баймурзин сильно оттолкнулся ногами о горящий пол кабины и стремглав полетел в невидимую пропасть. Он летел камнем, не раскрывая парашюта. Стремительно надвигалась земля. Гаяз рванул кольцо, в какое-то мгновение распустился купол парашюта, и он тут же почувствовал удар о землю. Где-то рядом раздался оглушительный взрыв. Потом — тишина.

Баймурзин скрылся на опушке густого леса, он прижался к корявой старой березе. Кора холодила обожженное лицо. Разорванное голенище сапога спадало с ноги. Планшет с картой был потерян. Но Гаяз знал, что находится далеко от линии фронта.

К вечеру экипаж полностью был в сборе. Идти к линии фронта решили ночью. С наступлением темноты пробрались к хутору, пристроившемуся на косогоре у заросшего озера. Залегли в засохшем бурьяне. Добров направился к крайнему домику. Из щели плохо прикрытого окна слабо мерцал огонек.

Хутор, затерявшийся меж лесов и болот, оказался «ничейным». Немцы не появлялись здесь уже несколько месяцев. В домике проживал не по годам шустрый дед Нефед. Он захлопотал над чугунком. В избе запахло вареной картошкой.

— Не гневайтесь, — угощая летчиков, приговаривал он, — хлебец-то с лебедой.

А когда зашел разговор, где и как пройти к своим, дед Нефед вызвался проводить их по известной ему одному тропе. Он глубоко затянулся едким самосадом и простуженным голосом нараспев произнес:

— Чай, не впервой провожать.

И рассказал, как в хутор забрел раненый летчик-штурмовик. Дед кивнул на печку с занавесью из мешковины: около месяца прятал его там…

Через неделю экипаж Баймурзина заявился в часть.

— Э, с того света пожаловали, — обнимая товарищей, шутили летчики.

Вскоре Баймурзин получил новое задание — провести воздушную разведку в глубокий тыл противника.

Предутреннюю тишину нарушил оглушительный рев авиационных моторов. Набирая скорость, воздушный разведчик взметнулся в небо. С каждой секундой высота полета росла. Самолет приближался к линии фронта.

Г. И. БАЙМУРЗИН

Сквозь стекло майор Баймурзин видел траншеи, воронки от бомб, поваленные деревья. Сколько выпало страданий его родной земле. За ее свободу он, летчик-башкир, сейчас идет в бой вместе с русским штурманом, украинцем стрелком-радистом и белорусом — стрелком люкового пулемета.

Фашисты открыли огонь. Зенитные снаряды рвались впереди самолета, и на их месте возникали черные лохматые шапки дыма.

— Толя, — послышался голос майора, — нанеси на карту зенитки, вон, справа, у развилки дорог.

— Все в порядке, определены точные координаты, — отозвался штурман Добров.

Самолет подходил к аэродрому противника. По окраинам поля сновали грузовики с цистернами.

— Что за чертовщина! — выругался штурман. — Ни одного самолета! Не иначе как замаскировали. Посмотрим, что покажут аэрофотоснимки.

И вдруг в стороне, километрах в пяти, — плотные ряды самолетов.

— Подозрительная демонстрация: наводят на ложный след, — убежденно произнес Баймурзин.

Теперь он вел самолет-разведчик на аэродром, на котором, по данным партизан, сосредоточено большое количество фашистских самолетов. Но и здесь было пусто. И вдруг! По летному полю тянулись четыре полосы серой пыли.

— Да это же взлетают «мессеры»! — воскликнул Баймурзин.

Он знал: за сбитый советский разведчик дальнего действия фашистских летчиков щедро награждают железными крестами. В наушниках шлефомона услышал тревожный голос стрелка-радиста:

— Два «мессера» идут на сближение!

Опасность нарастала с каждой секундой.

— Бей по ведущему, не давай вести фашисту прицельный огонь! — приказал командир стрелку.

Застучали крупнокалиберные пулеметы. В это же время от фашистского истребителя потянулись пунктиры огненных трасс. С грохотом прошивали фюзеляж советского самолета вражеские снаряды.

Баймурзин уменьшил скорость, «мессеры» проскочили внизу. Разведчик, набирая высоту, отвалил в сторону для повторного захода. Теперь майор почувствовал облегчение. Воздушный стрелок-радист молчал.

— Я ранен в плечо, — сообщил он.

Левая рука сержанта повисла плетью.

— Стрелять смогу одной рукой, — добавил радист.

— Держись, дружище! — подбодрил командир и ввел машину в крутое пике.

Скорость с каждой секундой стремительно росла, самолет терял высоту с молниеносной быстротой. Баймурзин потянул резко штурвал на себя, машина вышла из пикирования и тут же нырнула в темную пелену влажного облака, скрылась в нем. С глубоким креном виражил он в этом небольшом облачке, прячась от фашистских истребителей. «Мессеры» носились в небе, но разведчика обнаружить им так и не удалось.

Прижимаясь к нижней кромке разорванных кучевых облаков, самолет устремился к цели. Под ними был заданный аэродром противника. Штурман включил аэрофотоаппарат.

После разведки трех фашистских аэродромов Гаяз взял курс к линии фронта. Впереди и сзади один за другим начали рваться зенитные снаряды. Стрельба зениток усиливалась. Баймурзин бросал многотонную машину из стороны в сторону, теряя высоту. Искривленная линия фронта медленно таяла за хвостом самолета. На командном пункте аэродрома послышался голос Баймурзина:

— Я, Беркут-10, задание выполнил, иду в базу, радист ранен.

Когда самолет приземлился, его окружили летчики. Двадцать шесть пробоин насчитали они на фюзеляже разведчика.

* * *

На столе командира авиадивизии лежали аэроснимки. Он внимательно и долго рассматривал их через большую лупу.

— Да это же здорово! — обратился он к Баймурзину. — Вы обнаружили крупные силы фашистской авиации! Необходимо определить места расположения прожекторов и зенитной артиллерии, прикрывающих вражеские аэродромы.

…Задание выполнено. Цель осталась позади, погасли прожекторы, прекратилась стрельба вражеских зениток. Разведчик летел в темном спокойном небе, но недолго. С земли потянулись яркие полосы света. Скрестившиеся лучи цепко схватили самолет и на какое-то время ослепили Баймурзина. Самолет кренился то вправо, то переваливался влево, скользя, терял высоту. Летчику трудно было сохранить пространственное положение, и машина становилась неуправляемой. На мгновение сковало страшное чувство смертельной опасности: неужели конец? Через плотную пелену, напрягаясь, он все же рассмотрел пилотажные приборы. Беда миновала.

— Доложи-ка, майор, что видел в стане врага? — встретил Баймурзина командир авиадивизии.

Тихо, с чуть заметным башкирским акцентом, докладывал Гаяз. Кончик указки медленно двигался по оперативной карте, раскинутой на большом столе. Летчик ясно и коротко обрисовал систему аэродромов противника в разведанном районе.

Майору Гаязу Баймурзину было приказано наводить на цели ночных бомбардировщиков. Его самолет взлетел первым. Один за другим поднимались машины, нагруженные до отказа бомбами.

В ночном небе за разведчиком летели колонны бомбардировщиков. До выхода на аэродром противника оставалось не больше минуты. В небо лихорадочно взметнулись яркие лучи света. Несколько самолетов устремились на прожекторы. Почти одновременно вторая группа атаковала зенитные батареи. Исчезли лучи света, потемнело небо. Стрельба прекратилась.

От самолета-разведчика одна за другой отвалились осветительные бомбы. Полыхнули взрывы фугасных и осколочных бомб. Горели самолеты с черными свастиками, рвались цистерны с бензином. Взметнулся к небу огромный огненный шар: рвались бомбовые склады. В эту ночь Гаяз Баймурзин выводил на цели еще две группы самолетов.

Задание выполнено, и летчики возвращались на свою базу. Но самолет Баймурзина еще долго оставался в темном небе врага. Вспыхивали фотобомбы: включался аэрофотоаппарат.

После короткого разбора налета на фашистские аэродромы экипажи отправились на отдых. К вечеру подвели итоги: около семидесяти фашистских самолетов больше не поднимутся в воздух. Сгорело сотни тонн авиационного бензина и бомб. И в этом — большая заслуга экипажа-разведчика Баймурзина.

* * *

Военная осень 1944 года в этих местах была теплой, но ненастной. Моросящий дождь не утихал. Во второй половине пятого нелетного дня погода заметно улучшилась. Подул ветерок, и напоенная влагой земля твердела.

На аэродроме все пришло в движение. К стоянкам самолетов подкатывали армейские грузовики, доверху наполненные тюками в мягкой брезентовой упаковке защитного цвета.

Сумерки сгущались. Разрезая темноту, луч прожектора плотно лег на изъезженную полосу. Первым взлетел майор Мартынов. По сигналу второй зеленой ракеты взмыл воздушный корабль майора Баймурзина.

Один за другим покидали аэродром нагруженные самолеты. Прошли Буг, затем Днестр. В районе Карпат вошли в темные, суровые облака.

— Подходим к долине Грон, — послышался голос штурмана эскадрильи Евстафьева, — пора снижаться.

— Иду на снижение, — спокойно ответил Баймурзин.

В молочной пелене влажного облака кабина покрылась мелкими прозрачными каплями воды. Летчик включил навигационные огни. Временами, чтобы не столкнуться с другими самолетами, зажигал посадочные фары, яркие лучи освещали плоскости самолета. Передние кромки крыльев покрылись матовым слоем льда.

— Обледенение, — тревожно сообщил Баймурзин и включил антиобледенители. По тонким трубкам потек спирт, омывая лобовую поверхность крыльев, покрытых льдом.

Повисли осветительные бомбы, сброшенные с самолета Мартынова. Воздушный корабль Баймурзина на большой скорости устремился к освещенному месту. Открылись бомболюки, полетели грузы словацким партизанам.

В ту ночь не вернулись с боевого задания экипажи майора Мартынова и капитана Прохорова, неутомимого остряка. Потерю боевых товарищей летчики переживали тяжело.

В ноябрьское ненастное утро командиров второй и третьей эскадрилий майора Баймурзина и капитана Лазарева вызвали в Москву. В Кремле им были вручены ордена Ленина и Золотые Звезды Героев Советского Союза.

Из столицы Гаяз поехал в краткосрочный отпуск на Урал. В Аргаяше, а затем в Кунашаке с радостью встретили Героя-земляка. В те дни газета «Челябинский рабочий» писала о нем:

«218 боевых вылетов совершил этот отважный воин-земляк… За весь период боевой работы экипаж Баймурзина на голову врага сбросил 1890 штук бомб, что составляет 410 тонн».

…Гаяз спешил в родной полк, на фронт. С прибытием в часть хотел было по-уставному доложить командиру полка.

— Без доклада обойдемся, — улыбнулся Константин Петрович Дмитриев. — Раздевайся, посмотрю на твою Звезду.

Полковник расспрашивал о Москве, Урале. Потом положил руку на плечо Гаяза, сказал:

— Предстоит большое дело. В Словакии действуют тысячи словацких и советских партизан. Город Банска-Бистрица в их руках. Гитлеровское командование группы армий «Юг» бросило крупные силы на их подавление. Нам предстоит оказать партизанам помощь. Получай боевое задание…

С аэродрома Баймурзин взлетел первым. Три часа пробивался он сквозь плотную стену снегопада, смешанного с крупными и холодными каплями дождя. Разрезая темноту над Татрами, самолет Баймурзина подходил к долине выброски грузов. В страшном панцире туч самолет казался неподвижным. Мучительно долго ползли секунды. Показались разрывы нижнего яруса облаков. Открылись бомболюки, вылетели упаковки. На третьем заходе самолет полностью освободился от груза.

В ту ночь при выполнении задания погиб командир третьей эскадрильи Герой Советского Союза майор Лазарев. Тяжело переживал гибель своего боевого друга Гаяз Баймурзин.

Шли последние месяцы войны. Днем и ночью баймурзинцы наносили удары по важным объектам на территории Германии.

К крупному железнодорожному узлу эскадрилья Гаяза подошла скрытно, когда занимался рассвет. Из вагонов и с платформ фашисты сгружали танки, артиллерию и боевые запасы.

Полетели фугасные авиационные бомбы. Серии огненных фонтанов рвали железо. Горели эшелоны, вокзал и склады.

На обратном пути свинцовые тучи все ближе и ближе прижимали эскадрилью к земле. До линии фронта оставалось каких-то десятка два километров, и тут полыхнули зенитки. Оглушительный удар по рулевому оперению — машина Баймурзина сильно вздрогнула и резко накренилась вправо. Повреждение правой плоскости и рулей высоты изменило аэродинамику до такой степени, что самолет терял управление. «Дотянуть бы за линию фронта», — билось в мозгу Гаяза. Минуты казались вечностью.

— Линию фронта прошли, я ранен, — сообщил штурман.

Вокруг — лесной массив. И впереди — небольшая полянка, окруженная крупным и густым лесом. С трудом управляемый самолет Баймурзин повел на посадку. Стремительно надвигалась лесная опушка. Треск, скрежет металла. Потом — тишина.

Очнулся Гаяз Баймурзин в полевом госпитале. Здесь он узнал, что штурман эскадрильи Евстафьев отправлен в тыловой госпиталь, радист Липагинский и воздушный стрелок Хренков получили ушибы. А через неделю еще с незажившими ранами на лице Баймурзин вернулся в часть. И снова — в бой.

Куда только не бросала война летчика Баймурзина! В жестокой битве с врагом он десятки раз смотрел смерти в глаза, выжил и победил. В мирные дни обучал молодых летчиков летному искусству, воспитывал мужество и отвагу у тех, кто сел за штурвалы боевых самолетов.

Его не стало 8 мая 1948 года.

«Это был замечательный летчик и прекрасный человек», — говорит о нем бывший заместитель командира по политчасти авиационного полка, ныне полковник в отставке Ф. В. Шкода.

В городе Умани на могиле Г. И. Баймурзина воздвигнут памятник-обелиск. Здесь постоянно живые цветы, в праздничные дни — комсомольский и пионерский почетные караулы.

На здании Аргаяшской школы № 2 — мемориальная доска в честь героя-земляка, а в фойе — его портрет. В Кунашаке установлен бюст Героя Советского Союза Гаяза Исламетдиновича Баймурзина.

 

В. А. РЕШЕТНИКОВ,

ветеран войны, гвардии майор в отставке

ДЕСАНТНИКИ

Начиналось с лыжных бригад…

По постановлению Государственного Комитета Обороны в Уральском военном округе были созданы лыжные полки. За зиму 1941—1942 года в Челябинске подготовлено тысячи лыжников. Проверить их прибыл представитель ГКО Маршал Советского Союза Климент Ефремович Ворошилов. Он остался доволен боевым духом, выучкой солдат.

21 января 1942 года ЦК ВЛКСМ принял постановление о мобилизации лыжников из комсомольско-молодежных формирований в Красную Армию. Обкомы комсомола должны были снабдить снаряжением, теплым обмундированием, организовать проводы.

15-я отдельная лыжная бригада находилась на окраине города — за рекой Миасс. Лагерь состоял из нескольких сараев, плетенных из ивовых прутьев, обмазанных глиной, крытых дерном. Достраивали мы его сами, сооружали нары, прорубали окна, ставили «буржуйки»…

В мороз и снег, в жару и слякоть готовились мы к боям. Еще летом, чтобы не прерывать лыжной подготовки, тренировались на… соломе. Да-да, выстилали соломой лыжню, и по ней на лыжах как по снегу. Ну, а уж зимой! Броски на десятки километров.

Челябинцы как могли помогали нам. Собирали теплые вещи, валенки. Шефы нашей бригады — работники управления дороги, рабочие и служащие железнодорожного узла — сделали очень многое. В локомотивном и вагонном депо изготовили десантные ножи, волокуши для пулеметов. Даже были придуманы маски из ткани против обмораживания. Эти маски и халаты сшили нам шефы.

В управлении дороги состоялся торжественный вечер, на котором нас провожали на фронт. Это были грустные и теплые проводы. Мы услышали столько добрых напутствий. Удивил отдел рабочего снабжения отделения дороги — выдал каждому бойцу по талону на получение… конфет! Нам и конфеты? Другого не было…

…Бологое. Несколько часов назад станцию бомбили. Над путями висело облако черного дыма. Дальше только в походном строю. На Осташков. Бригада вошла в состав 1-й ударной армии. Где-то впереди, куда мы шли через заносы и оттепели, вела бои 2-я воздушно-десантная дивизия. На ее боевом счету уже был большой десант в тыл врага, длившийся несколько месяцев…

Герой Советского Союза Н. С. Демин, заместитель командира дивизии, пишет:

«Наша дивизия, вошедшая в состав 1-й ударной армии, сосредоточилась в районе деревни Галузино. Началась подготовка к наступлению. Стал ясен оперативный замысел командования — планировалась операция по ликвидации так называемого Демянского плацдарма, который глубоко врезался в нашу оборону. Враг рассчитывал в удобный момент нанести отсюда новый удар в сторону Москвы.

Полтора года в этом районе шли кровопролитные бои. И теперь к основной группировке войск противника вел сильно укрепленный длинный и узкий проход, названный солдатами рамушевским коридором (он начинался от населенного пункта Рамушево).

Демянский плацдарм (в поперечнике до 50 и по переднему краю до 200 километров) обороняли 12 дивизий, главные силы 16-й немецкой армии, общей численностью до 70 тысяч человек. Внутри плацдарма было до 7 дивизий. До 5 дивизий обороняли коридор».

Для многих десантников это были первые бои. Ведь они совсем недавно прибыли в дивизию по комсомольскому призыву.

Рядовой И. Д. Ахлюстин, ветеран дивизии, рассказывает:

— Местными партийными и комсомольскими органами проводилась большая работа по отбору молодежи в воздушно-десантные войска. Я уходил в них через Кыштымский райвоенкомат по рекомендации райкома комсомола. Сформировали в Челябинске целый эшелон и отправили в Москву. Еще в пути мы передружились и договорились вшестером (Иван Реут, Иван Марченко, Григорий Шарафутдинов, я и еще двое ребят, имен которых не помню), приехав в Москву, во чтобы то ни стало сходить к Мавзолею В. И. Ленина и дать клятву верности нашей Родине. Мы понимали, что по Москве нам так просто не пройти. Но помог политрук Григорян, который на Казанском вокзале построил нас по два и строем привел на Красную площадь. Клятву мы дали, а вот, вернувшись на станцию, долго не могли найти свой эшелон. Ходили от поезда к поезду, пока нас кто-то не окрикнул…

Такими они были. Порой наивными, порой смешными даже и совсем неопытными в военном деле…

И. Д. Ахлюстин:

— Иван Марченко был хорошим солдатом. Однажды он был дневальным по роте. Мы ушли на тактические занятия, а в это время наш комбриг пришел в роту. Был он майором (на петлицах по две шпалы), а Иван знал лишь знаки различия до капитана. И вот заходит комбриг, а Иван докладывает: «Товарищ дважды капитан! Рота находится на тактических занятиях!» Из-за этого «дважды капитана» мы неделю по два часа в день зубрили знаки различия…

Такими они были желторотыми. Но они рвались в бой. Они овладевали десантной наукой. Сначала прыгали с парашютных вышек в московских парках, потом выбрасывались из корзин аэростатов, затем первые прыжки с самолетов. Они-то и должны были пойти на те войска Демянского плацдарма, вышколенные, обученные, вооруженные до зубов, намного превосходящие по численности наши войска.

В это время пришли в воздушно-десантную дивизию и мы. Дороги развозило, на лыжах не пройдешь, и 15-ю лыжную бригаду передали на пополнение десантников. Мы распределились по всем полкам дивизии…

Н. С. Демин:

— Утром 7 марта после короткого артналета десантники Галимова преодолели реку и завязали бои на окраине деревни Ляхново. Несмотря на отчаянное сопротивление гитлеровцев, батальону, которым командовал Мирошниченко, к вечеру удалось захватить Ляхново и закрепиться.

В этих боях отличился наш земляк старшина Николай Харламович Стуре. Он командовал минометным расчетом, был ранен, но не уходил с поля боя. Командование расчетом принял на себя сержант Василий Крюков. А после боя Николая Стуре эвакуировали в армейский госпиталь. Там ему и вручили орден Красной Звезды. Не раз потом настигали пули Николая, но он, поправившись, снова шел на фронт и дошел до Берлина, с победой возвратился в Челябинск. Но вернемся к тому бою…

Н. С. Демин пишет в своих воспоминаниях:

«Ночью предстояло развить успех и выйти к шоссейной дороге. Однако сильная контратака противника опрокинула наши расчеты. Часа в три ночи Галимов доложил, что после кровопролитного ночного боя гитлеровцы оттеснили батальон из Ляхново.

Утром начался сильный минометный и артиллерийский обстрел, непрерывно налетали бомбардировщики противника. В роще, в которой находился полк, не осталось ни одного целого дерева. Переждав обстрел, я перебрался на НП дивизии. А через четыре часа сообщили о гибели Галимова. Он поднял людей в атаку и погиб».

Командир 5-го полка дивизии Х. Х. Галимов не мог примириться с тем, что батальон отступил. Рядом деревня, рядом шоссе, по которому откатывается противник. Перерезать! Закрыть путь! Но силы были неравны…

Демянская операция для нашей дивизии закончилась неудачей. Мы нанесли фашистам значительные потери, истрепали их, но полностью окружить не смогли, они все же вышли из «мешка». Что ж, урок пойдет впрок. После ликвидации Демянского выступа войска Западного и Калининского фронтов очистили от врага Ржево-Вяземский плацдарм, фашистов отбросили на десятки километров. А нас отвели для отдыха, укомплектования. Мы еще не не знали, что впереди будет Курская дуга, огненная дуга…

Огненная дуга

В середине апреля 1943 года 2-я воздушно-десантная дивизия погрузилась в эшелоны, и нас повезли в неизвестном направлении. Спрашивали мы командиров: «Куда?», а они и сами толком не знали. Только потом, когда ранним утром стали выгружаться на станции Касторное, кое-что начали понимать…

Н. С. Демин вспоминает:

«24 апреля 1943 года наша 2-я гвардейская воздушно-десантная дивизия из района Касторное своим ходом двинулась под Поныри, на Орловско-Курскую дугу. Дивизия вошла в состав 18-го гвардейского корпуса, который вместе с 17-м гвардейским корпусом получил приказ занять оборону во втором эшелоне 13-й армии по фронту Малоархангельск, Поныри, Ольховатка, Верхнее и Нижнее Смородино.

— Здесь будем драться, товарищи, — отчетливо произнося каждое слово, проговорил комдив. — Оборону занимать надежно, прочно. Зарыться в землю так, чтобы устоять против любого натиска — вот сейчас самая главная, самая важная задача.

…Обстановка на Орловско-Курской дуге с каждым днем накалялась. Участились налеты авиации противника, артиллерийские обстрелы. Небо беспрерывно бороздили самолеты-разведчики. А дни стояли чудесные. Кругом благоухали цветы, колосились хлеба. Курские соловьи, не умолкая, звенели по ночам.

В конце июня, поздно вечером, командир дивизии сообщил:

— Завтра до рассвета выезжаем в штаб фронта. Генерал Рокоссовский вызывает на совещание в район станции Свобода.

Генерал армии К. К. Рокоссовский и член Военного Совета генерал К. Ф. Телегин ознакомили нас с положением дел на Центральном фронте, поставили задачи.

— Я вам могу сказать свое мнение, — сказал Рокоссовский. — Нам невыгодно первыми начинать, а тем более переходить в решительное наступление. Много людей потеряем, а задачу можем не выполнить. Когда же противник начнет наступать, мы перемолотим его ударную группировку, сломаем ему хребет. Вот тогда и пойдем вперед».

О Курской дуге написано много. О ней сняты кинофильмы. Изучена тактика фашистов, ясна наша стратегия. Это все — спустя годы. Но каждый из оставшихся в живых участников этой битвы помнит ее эпизоды до мелочей. Нельзя забыть это неимоверно трудное, ожесточенное сражение. Гвардейцы стояли насмерть!

Н. С. Демин:

«В 2 часа 20 минут 5 июля тихая летняя ночь была разорвана гулом артиллерийской канонады. В нашу землянку ворвался комдив Илья Федорович Дударев. Он с радостью сообщил, что проводится артиллерийская контрподготовка по вышедшим на исходные рубежи пехоте, танкам и артиллерии врага. Мы выбежали наружу. Горизонт озарили вспышки артиллерийских залпов. Они слились в такой шум, что, казалось, работает какая-то гигантская молотилка. Стрельба прекратилась так же внезапно, как и началась.

— Обалдел небось фашист от такой бани, — первым нарушил молчание комдив.

И от того, что кругом разлилась удивительная тишина, голос его показался особенно громким. Мы тогда не знали, что наш упреждающий артудар спутал карты фашистского командования, нанес значительные потери, особенно в артиллерии. Ждали ответного удара. Тишина. Подождали еще десяток минут, а потом спустились в блиндаж. Гитлеровцам понадобилось около двух часов, чтобы привести в относительный порядок изготовившиеся к броску дивизии. Только в 4 часа 30 минут началась их артиллерийская подготовка. Впереди, над позициями первого эшелона, встала сплошная стена разрывов. Все заволокло дымом, пылью, гарью.

В 5 часов 30 минут пехота и танки противника под прикрытием огня артиллерии и авиации атаковали на 45-километровом фронте полосу обороны нашей 13-й армии и примыкавшие к ней фланги 70-й и 48-й армий».

Так началось крупнейшее в истории войн сражение на Курской дуге. После него навсегда овеяны боевой славой Поныри и Прохоровка, многие города и села этого края. Довелось сразиться с врагом в тех боях и нашему 7-му гвардейскому полку. Гитлеровцам удалось вклиниться в нашу оборону лишь километров на десять, но они дорого заплатили за эти километры. Мы еще этого не знали. Ведь мы были во второй линии обороны. В полной боевой готовности следили за простиравшимся впереди участком фронта, прислушивались к надвигавшейся канонаде. И увидели перед собой фашистские танки! Вот что пишет Н. С. Демин:

«Во второй половине дня позвонили из штаба армии: «Противник прорвался в районе станции Поныри. К вашему левому флангу может выйти большая группа танков». Илья Федорович Дударев сразу же предупредил командира 7-го полка подполковника М. Е. Козина, поставил дополнительные задачи артиллеристам. А уже через час Козин доложил:

— В бой вступил 1-й батальон. На него вышло до 50 немецких танков с пехотой.

Схватка развернулась жестокая. Огонь по машинам противника прямой наводкой открыла наша артиллерия и бронебойщики из противотанковых ружей. Минометный и ружейно-пулеметный огонь был сосредоточен по пехоте врага. Десантники смело вступили в единоборство с фашистскими танками.

Под вечер я позвонил в 7-й полк. Подполковник М. Е. Козин только что вернулся из 1-го батальона. Он коротко рассказал об итогах боя.

— Я насчитал более двух десятков сгоревших машин. Их сожгли прямо на позициях батальона. А пехоту положили перед траншеями. Она так и не встала, — возбужденно говорил Михаил Евдокимович. Видно, в нем еще не улеглось волнение боя, радость первой победы.

Поздно вечером я побывал в медсанбате. Расположен он был в густом саду под яблонями. Обошел раненых, поговорил с ними, вручил письма и подарки, присланные со всех концов нашей Родины. Командир медсанбата майор Шапошников, усталый, с покрасневшими от бессонницы глазами, указал мне на одного солдата:

— Восемь ранений в голову и плечи. О нем чудеса рассказывают! Герой.

Вся голова, верхняя часть туловища были у солдата забинтованы так, что осталась лишь узкая щель для глаз.

— А я Спичкин, — донесся слабый голос. — Вы меня знаете.

Все сразу вспомнилось… Отважный пулеметчик вместе с товарищами отбил несколько атак противника. Окоп у него был узкий, глубокий. Спичкин пропускал танки и бил по пехоте. Немецкий танк дважды утюжил его окоп. Но Спичкин выстоял. Солдат был восемь раз ранен, но продолжал стрелять до тех пор, пока враг не был отброшен.

Вечером комдива вызвал к телефону генерал Пухов. Он заслушал доклад об итогах боя, а потом поинтересовался, как дерутся люди. Дударев передал мне трубку:

— Докладывай.

Я рассказал о 1-м батальоне 7-го полка, о его героях, о Спичкине. Командарм помнил этого солдата. За отвагу и мужество он наградил его орденом Красной Звезды. На другой день командир дивизии вручил боевой орден Спичкину. Спичкин — один из первых солдат, получивших награду у нас в дивизии за бои на Курской дуге».

…Так было несколько дней и ночей. Не раз еще подходили фашистские танки, не раз откатывались назад, оставляя перед нашим полком дымящиеся машины. Боролись с ними по-разному, всеми способами. Зажигали «горючкой», подбивали из ружей и гранатами, ловили на подвижные мины. А для этого натягивали меж двух окопов проволоку с укрепленной миной и тянули ее в том направлении, куда двигался танк. В общем, на карту победы было поставлено все — наша сила и ловкость, смекалка и стойкость, мужество и самопожертвование.

Курская битва называла имена героев. Здесь получил свою первую награду наш земляк — минометчик Александр Иванович Минин. Уходил он на войну из Бредов и вернулся в сорок седьмом туда же. А тогда на Курской дуге заслужил медаль «За отвагу». Вот как об этом рассказывает районная газета:

«Было это на Курской дуге. Взводу автоматчиков, которому придали расчет сержанта Минина, приказали выдвинуться на окраину станции Поныри, овладеть возвышенностью, закрепиться на ней и своим огнем способствовать продвижению батальона. На гребне высоты гитлеровцы оборудовали мощный дот с металлическим колпаком. Рядом минометное гнездо, система ходов сообщения, стрелковые ячейки. Все это обнесено проволочным заграждением в три кола. Впереди минное поле. Надеясь на неприступность своих инженерных сооружений, гитлеровцы у подножия высоты в районе минных полей не выставили боевое охранение. Вот сюда и направились десантники.

Саперы умело прорезали в минных полях проходы, сняли проволочные заграждения. В них тотчас вступили автоматчики. Вслед за ними потянули свое орудие солдаты расчета Минина.

Семь дней не смолкал бой. Расчет сержанта Минина обрушил шквал огня на вражеские укрепления. Фашисты много раз штурмовали высоту, стараясь вернуть утраченные позиции, но бойцы выстояли, не дрогнули.

Три станковых пулемета, один миномет, пятнадцать гитлеровцев во главе с офицером было захвачено советскими воинами.

За участие в дерзкой операции по занятию ключевой позиции врага, умелое использование оружия противника, за мужество, проявленное в боях за безымянную высоту и станцию Поныри, сержант Минин был награжден медалью «За отвагу»…

Он только начинал счет боевым наградам. За форсирование Днепра Александр Иванович получил орден Славы III степени, за минометную дуэль, за единоборство с «тиграми» — орден Славы II степени, а в Чехословакии, где мининский расчет атаковал гитлеровцев с тыла, Александру Ивановичу вручили орден Славы I степени. Полным кавалером он и вернулся в родное село…»

Но это произошло потом. А сейчас наступил решающий момент Курской битвы. Ломая хребет озверелым фашистским дивизиям, наши части пошли в наступление. Это было утром 15 июля. И снова 7-й гвардейский, как и вся дивизия, отличился в этих боях.

Показал свою храбрость и мужество старший сержант Иван Иванович Ушаков (сейчас он работает учителем в школе № 39 города Челябинска). Иван Ушаков был командиром отделения связистов. Кто не знает, как важна связь в наступательном бою. А тут она вышла из строя. Сколько раз приходилось ему восстанавливать ее под огнем противника — сосчитать трудно. В один из таких моментов его ранили, но связь он обеспечил и не ушел с поля боя. Только в конце атаки он согласился отправиться в медсанбат. За проявленную храбрость прямо на поле боя Ушакову вручили медаль «За отвагу».

К утру 18 июля передовые батальоны дивизии заняли восточную окраину станции Малоархангельск, начались бои за Кромы. Здесь теперь было наше главное направление. Полки выполнили задачу дня.

Нас отвели во второй эшелон на переформирование. В этот же день мы прощались с нашим комиссаром полковником Никитой Степановичем Деминым — его назначили начальником политотдела 17-го гвардейского корпуса. Расставались не совсем — дивизия входила в состав корпуса, — и мы были рады этому.

На пути водные преграды — Сейм, Десна. Впереди был Днепр. Частям корпуса выпало форсировать его на слиянии с ним Припяти. Девяносто шесть воинов стали Героями Советского Союза за эту операцию. Через несколько дней корпус вышел в резерв фронта. Здесь и услышали десантники радостную весть: «Киев наш!»

Вперед на запад!

Почти месяц мы стояли в обороне, пока снова не получили приказ: «Наступать!» Наступать по февральским раскисшим дорогам. Казатин, Шепетовка, Грицев… Мы шли по сожженной, измученной Украине, и кровь застывала в жилах, когда слышали рассказы местных жителей о зверствах фашистов. Надо было мстить, мстить! В это время мы получили задачу взять Проскуров.

Читаем в воспоминаниях Н. С. Демина:

«Едва штаб корпуса переместился в Черный Остров, на КП приехал генерал А. А. Гречко. Выслушав доклад, сказал:

— Командующий фронтом поставил задачу: вашему корпусу во взаимодействии с соседями взять Проскуров.

Гречко посмотрел на наши вытянувшиеся лица, усмехнулся:

— Все ясно. Сейчас помощи просить будете. Тяжело, мол, «активных штыков» мало. Знаю. Поможем… — Он помолчал и добавил: — Чем можем. Но в основном рассчитывайте на собственные силы. Подумайте, все подсчитайте и доложите свои соображения.

Командарм уехал. Командир корпуса Бондарев долго сидел над картой. Курил больше обычного. Потом поднял на меня ввалившиеся, обведенные синевой усталости глаза:

— Ну что молчишь, Никита Степанович? О чем начальству докладывать будем? Давай думать… Негоже скисать. Наступать-то все равно надо. Где людей возьмем, комиссар?

— Придется опять «Машку с Сашкой — в роту».

Бондарев улыбнулся.

— Ну что ж, давай, действуй. А я буду операцию планировать.

«Машку с Сашкой — в роту» — фраза со смыслом. Символическая, что ли, вроде морской команды «Свистать всех наверх!» Создали мы в корпусе небольшой ансамбль. Два солдата в нем выступали в роли конферансье. Коронный номер их — шуточный перепляс с частушками на злобу дня, и назывался «Машка с Сашкой». Здорово он у них получался. Бойцы, помню, ладони отбивали, аплодируя. И вот в один из таких же, как сейчас, тяжелых для нас дней приехал к нам генерал — представитель штаба фронта. Мы доложили ему, что людей в полках мало, нужно пополнение.

— Развели ансамбли, а воевать некому, — накричал он на командира. — Все — в роты…

Пришлось нашим самодеятельным артистам разойтись по подразделениям. Надо сказать, что дрались они так же, как играли, отменно. «Сашку» однажды ранило. Так он и выходил на сцену с перебинтованной рукой. В зале обычно при его появлении слышался одобрительный гул: «На все руки мастер, что фрица бить, что бойцов веселить». Тот же генерал позднее, посмотрев концерт, похвалил:

— И воевали хорошо, и ансамбль сохранили. Молодцы.

С тех пор и пошло: «Машку с Сашкой — в роту» — значит, всех, кто способен держать оружие, в критические минуты — на передовую».

…Проскуров мы взяли. На следующий же день после приказа пошли в атаку, в наступление. Бои были тяжелые. Но нам помогли гвардейцы-минометчики. Устроили они мешанину из скопления врага на окраине. Вечером 25 марта Проскуров был очищен от фашистов. А наша 2-я гвардейская воздушно-десантная дивизия стала называться «Проскуровской».

В боях прославились многие. Перед самым Проскуровом попал в медсанбат комсорг полка Никитин. Боевой парень, которого, как он сам говаривал, пуля не берет. А вот поди ж ты. Но в момент боев за Проскуров сбежал он на передовую. Да еще и отличился. Немцы установили на третьем этаже пулемет. Держат под огнем перекресток. Надо снять. Пошел Никитин, голова перебинтована. По водосточной трубе залез на третий этаж. Связку гранат в окошко. Пулемет замолк.

Где-то в тех же местах отличился помощник командира взвода Николай Карманов. Вот какое письмо получил я от него из Кусинского района.

«Июнь 1944 года. Перед западной границей. Наша дивизия стояла в обороне. Вечером мне нужно было проверить правый фланг взвода.

Дойдя до отделения на правом фланге, я услышал от местных жителей, что на нейтральной зоне в дом зашли четыре солдата противника. Что они там делают, зачем пришли? Дивизионная разведка давно «языка» взять не может. Стоит попробовать? С гвардии сержантом Мукиным принимаем решение: взять четверых заблудших. Короткими перебежками Мукин с автоматом, я с пистолетом и гранатой пробираемся к дому. За 20—30 метров побежали в полный рост, распахнули дверь… «Языки» наши будущие сидят и едят кукурузную кашу. Под дулами подняли руки вверх, мы их обезоружили и повели к себе. На нашей территории быстренько доставили их в штаб батальона. Тут же пришла машина за пленными. Их увезли в штаб дивизии. Не знаю, что за сведения дали пленные, но на другой день комбат построил батальон и командир дивизии гвардии полковник Черный вручил нам с Мукиным ордена Славы III степени…»

Находчивость всегда помогала русскому солдату. И как никогда пригодилась смекалка в последующих боях. А бои ожидались труднейшие — ведь впереди уже виднелись отроги Карпат.

Н. С. Демин рассказывает:

«Перед взятием Проскурова и в ходе боев я неоднократно бывал в своей 2-й гвардейской воздушно-десантной дивизии.

Гвардейцы-десантники в те дни воевали крепко, умножая славу воздушно-десантных войск. В их составе сохранилось много ветеранов, прошедших большой и трудный путь. Ветераны скрепляли, цементировали соединение, вносили в боевой коллектив тот порыв и ту энергию, которые присущи всем десантникам…

Все развезло, в оврагах шумели потоки, украинский чернозем размяк. На дорогах море воды. Подвоз боеприпасов и продуктов затруднился настолько, что мы перестали надеяться на автотранспорт. Авторота подвоза перешла на волов.

Однако «загорать» не пришлось. Вскоре нас вызвали на фронтовое совещание руководящего состава. Проводил его новый командующий фронтом Маршал Советского Союза Г. К. Жуков. На эту должность он был назначен 1 марта. Прежний командующий генерал армии Н. Ф. Ватутин 28 февраля во время поездки в войска был тяжело ранен украинско-немецкими националистами.

Совещание продолжалось недолго. Командующий фронтом коротко подвел итоги боев, резко отчитал двух генералов за низкий темп наступления. Потом сообщил:

— Ставка приказала прижать немца к Карпатам. Нужно перерезать его коммуникации, чтобы заставить питать одесскую группировку немцев через Балканы.

В штабе 1-й гвардейской армии, куда мы заехали по дороге в корпус, нашу задачу уточнил генерал-полковник А. А. Гречко. Опершись ладонями о крышку стола, он говорил:

— В первую очередь поймите сами и разъясните подчиненным, что распутица мешает не только нам, но и врагу. Гитлеровцы не верят, что мы можем пойти в наступление, не ждут удара. Пусть же распутица станет нашим союзником. Наше наступление будет неожиданным. А это уже половина победы.

Прорвать оборону юго-западнее Проскурова удалось сравнительно быстро. После короткого артиллерийского налета наши солдаты ворвались на передний край, сходу взяли вторую траншею. Как и предполагалось, наш удар для неприятеля оказался совершенно неожиданным. Из показаний пленных стало очевидным: немцы считали, что пока не подсохнут дороги, никаких активных действий не будет.

…Окруженная группировка врага, сконцентрировавшись на узком участке фронта, пробивалась на запад, в общем направлении — Чертков, Бучач. Тут наряду с другими частями находилась и 309-я стрелковая дивизия, которую лишь накануне переподчинили нашему корпусу.

Эта дивизия занимала оборону на правом фланге, а я с утра поехал на левый, во 2-ю гвардейскую воздушно-десантную дивизию. Комдив полковник Черный доложил обстановку. Она оказалась угрожающей: противник сосредоточивал танковые силы. Правда, я не особо беспокоился за положение дел в 309-й. Командовал ею опытный, энергичный генерал-майор Дмитрий Феоктистович Дремин. Дивизия не раз отличалась в боях.

С НП 2-й гвардейской в первые же минуты пребывания мне пришлось наблюдать контратаку врага. Группа немецких танков выкатилась из-за соседнего леса и направилась в сторону наших войск. Впереди, настороженно поводя стволами, шли несколько королевских «тигров». Полковник Черный рассказал, что рядом с дорогой, по которой идут танки противника, замаскирована самоходная установка. Неожиданно «тигры» повернули прямо на самоходчиков. Расстояние быстро сокращалось. Семьсот метров… шестьсот… пятьсот… Мы все волновались за судьбу артиллеристов. Нервничал и полковник Черный.

Вдруг грянул орудийный выстрел… другой. Оба «тигра» задымились. Один уткнулся хоботом пушки в дерево, другой крутанулся на перебитой гусенице, замер.

— Красиво сжег! — громко сказал Черный, окидывая собравшихся горделивым взглядом. Оказал так, словно он сам лично уничтожил эти танки.

Остальные танки противника остановились, открыли огонь. В бой вступила наша артиллерия. Грохот орудий продолжался более получаса. Противник дрогнул и начал отходить.

Вскоре мы разговаривали с командиром самоходной установки. Молодой лейтенант рассказал, как сидел в засаде, как сдерживал себя, ожидая, пока танки подойдут поближе, подставят борты, хвалил заряжающего за быстроту. Как ни старался лейтенант, он не мог скрыть охватившей его радости. Казалось, она так и брызжет из его глаз.

— К награде его, — предложил я полковнику С. М. Черному. — Его и всех членов экипажа».

Каждый новый день боев приближал нас к Карпатам. В конце апреля левое крыло 1-го Украинского фронта остановилось. Мы подошли к Карпатам. Корпус занял оборону в районе реки Прут, городов Коломыя, Косов, Куты. Штаб нашего соединения расположился в Коломые…

Через Карпаты

Остановка для нас была кстати. Не то, что отдохнуть, — на войне об отдыхе думать некогда: надо было подготовиться к боям в горной местности. А воевать в горах — наука сложная, особая. Впереди была «линия Арпада» — грозные укрепления врага. Да что укрепления, порой один пулемет, спрятанный в скальном гнезде, перекрывал всю дорогу. Приходилось заново учиться стрелять и бросать гранаты. При стрельбе нужно было делать поправку на зрительный обман в горах. А при бросании гранаты? Наступаешь, скажем, от подножья. Склоны довольно крутые. Метнул гранату — она скатится, рванет у твоих же ног. Значит, кидать ее надо с задержкой, чтобы она взрывалась сразу же, долетев к фашисту… Тысячи мелочей. Сложности с доставкой боеприпасов. По горным тропам машина не пройдет, тягачом пушку не затянешь. Все приходилось учитывать…

Н. С. Демин рассказывает:

«Из-за частых бомбежек и артналетов штаб корпуса вынужден был покинуть Коломыю и обосноваться на обратных скатах одной из высот южнее города. Сюда к нам вскоре приехал полковник Л. И. Брежнев с работниками поарма (гвардейский корпус к этому времени был передан в состав 18-й армии, где начальником политотдела был Л. И. Брежнев. — Прим. авт. ).

С начпоармом я провел целый день в батальонах на переднем крае. Леонид Ильич разговаривал с командирами, политработниками, солдатами, интересовался, как организовано питание, как дела с боеприпасами. В тот день, находясь на КП 317-й стрелковой дивизии, наблюдали за ходом тяжелого боя. С большим трудом удалось соединению отстоять занимаемые позиции.

Вечером, когда мы вернулись с передовой в штаб корпуса, полковник Брежнев сказал:

— Безусловно, круто немец завернул. Но я не думаю, чтобы он предпринял что-то серьезное. Вы правы, надо сбивать противника с ближайших высот, господствующих над местностью, улучшать позиции. Сейчас положение 317-й дивизии, например, таково, что она несет большие потери, чем в наступлении. А все высоты! Взять их надо».

В полосе действий нашей дивизии была всего одна дорога да несколько горных троп. Воины тщательно готовились к боевому походу, ждали выступления. Каждую минуту — боевой учебе, каждую минуту — в подразделениях политработники, партийные вожаки. Важно было не дать скиснуть солдатам, поверить в то, что и в горах мы сильнее фашистов.

Н. С. Демин:

«В те дни, когда полк Дружинина готовился к штурму «зловредной горушки» 810,0, я наведывался сюда, чтобы проверить, как идет подготовка.

В лесу царил полумрак. В лунном свете все казалось зыбким. Темные кроны деревьев перечеркнули крохотную полянку призрачными тенями. Время от времени круто взмывала в небо осветительная ракета, и тогда тени становились резче, контрастнее. Красные искры трассирующих пуль чиркали по верхушкам деревьев. Вдруг я услышал хохот. Подошел к группе солдат. Остановился за деревом. В центре тесного кружка сразу увидел Никитина. Он сидел на сложенной вчетверо плащ-палатке и увлеченно рассказывал:

— …И вот один фашист говорит другому: «Хреновая у русского Ивана разведка. Местности ихние разведчики не знают, по карте не понимают. Вчера, говорит, пробрались они к нам и заблудились. Тырь-пырь, а к своим позициям дороги не сыщут».

А тот, второй фашист, спрашивает: «Ты-то откуда знаешь?»

«Ну как же. Они ж, когда назад пошли, — трех наших солдат и офицеров прихватили. Заместо проводников».

Слушатели вновь захохотали. Но Никитин, увидев меня, вскочил и подал команду «Смирно!»

— Товарищ полковник, старший сержант Никитин проводит беседу с новичками. Завтра им в первый раз в разведку идти.

Я смотрел в смеющиеся глаза старшего сержанта и думал: «Нет, не правы те, кто твоих прибауток недооценивает. Хорошая шутка — тоже оружие».

— Как воюешь, Никитин? Что нового?

Старший сержант непроизвольным движением тронул орден на гимнастерке:

— По-старому, товарищ полковник.

И вдруг без всякого перехода:

— Картошечки молодой не желаете отведать? Петро, тащи котелок.

Войска вот уже третью неделю сидели на концентратах. А тут — молодая картошка? Откуда?

— А мы тут на ничейной полосе картофельное поле нащупали. Ну и роем по ночам. Иной раз вместо картошки фашист попадается. Тоже берем — не брезгуем.

В тот вечер мне не удалось полакомиться молодой картошкой: срочно вызвали в штаб. А потом я забыл об этом случае. Не знал, не ведал, что придется все-таки вспомнить об этой картошке. Накануне решающей схватки за высоту 810,0 к нам в корпус приехали генерал Колонин и полковник Брежнев. Они детально познакомились с ходом подготовки операции, поставили задачи политотделу корпуса, побеседовали с людьми. В конце беседы генерал Колонин вдруг спросил:

— Что это у вас там за история с картошкой?

Вначале я не понял: какая история? Но вот выяснилось: члену Военного Совета армии кто-то доложил, что у нас в одном из полков чуть ли не братание с противником. На ничейной полосе — картофельное поле. Ходят, дескать, туда и наши, и гитлеровцы. Копают картошку, не стреляют друг в друга. Генерал Колонии страшно возмущался, обвинил нас даже чуть ли не в притуплении бдительности.

Едва генерал Колонин обронил фразу о «недопустимости потери бдительности», полковник Брежнев предложил:

— Семен Ефимович, а что, если мы послушаем самих «виновников» братания на картофельном поле? — И тут же обратился ко мне: — Ну, рассказывайте, что это у вас за «картофельная история»?

— Есть такое поле, верно, — объясняю я. — И картошку копаем. Гитлеровцы тоже туда изредка ходят и в плен попадают. Наши солдаты устраивают на этом поле засаду и, смотришь, солдата противника с картошкой приведут. «Не самим же таскать картошку, — шутят солдаты, — пусть покопает и потаскает враг. А у нас не только свежая картошка, но и свежий «язык» появится»…

— Могли бы съездить в этот полк, да дорога под обстрелом, — заметил комкор Гастилович.

— Это ничего. Полк завтра идет в бой. Надо поговорить с людьми. Обязательно поедем, — решительно заявил генерал Колонин.

Мы с Гастиловичем переглянулись. К Косову вела отличная шоссейная дорога, но днем ездить по ней невозможно: пулеметный огонь с ближайших высот достает. А ночью немец методично обстреливал ее снарядами и минами. Начальник политотдела армии, заметив, что мы в нерешительности, улыбнулся:

— Поехали.

Проскочили к Дружинину удачно. Только помокли малость — дождь сильный пошел. Прошли по ротам. В одном из блиндажей — группа солдат. Колонин и Брежнев поговорили с ними, расспросили, как идет подготовка к наступлению.

— Мы, — говорят солдаты, — приказа ждем. Надоело в окопах киснуть. Руки чешутся фашисту ребра посчитать.

Настроение солдат члену Военного Совета и начпоарму понравилось. Они приняли приглашение поужинать в полку. Я, признаться, беспокоился: будет ли чем угостить. Консервы да перловка — вот и все «разносолы», которыми мы располагали. Но на стол поставили котелок с молодой картошкой в мундире. От нее клубами валил пар. Ели гости и похваливали. Потом полковник Брежнев спросил:

— А картошка-то уж не с того ли поля, о котором столько разговора?

— Другого нет, — ответил командир полка.

— Гитлеровцы там тоже на довольствии?

— Отучили, — рассмеялся Дружинин. — Самим мало.

Генерал Колонин улыбнулся, перебрасывая на ладонях горячую картофелину:

— Будем считать, что инцидент исчерпан.

— А за картошку спасибо, — заключил Леонид Ильич. — Хороша!».

…Ранним утром загрохотали пушки. После артналета солдаты броском захватили склоны ближайших высот. Было очень трудно, прошли дожди, бойцы скользили по глинистым откосам, сползали вниз, и снова карабкались в гору. Гвардейцы 2-й дивизии вступили в бой позднее. Они штурмовали Маковицу, да неудачно — противник отбил их. И так почти неделю. Штурм — отступление, атака и снова вниз. Лишь после этого 4-й полк нашей дивизии закрепился на ней. Затем освободили несколько населенных пунктов. Потом снова была оборона, передышка. По горным дорогам отстали тылы, а без них какой бой? И все время командиры не переставали тренировать бойцов, готовить к новым атакам на кручах и перевалах.

Заняв господствующие высоты, части двинулись на юг. У Рахова встретили сильное сопротивление. Но соединение обошло город. Маневр через горный хребет — и гитлеровцы выбиты из Рахова. Фашисты покатились на юго-запад. 23 октября наши войска освободили Хуст и через два дня вышли на Венгерскую долину. Главными силами корпус двинулся на Мукачево и Чоп. 26 октября город Мукачево был наш, еще несколько дней — и враг выбит из Чопа.

Совинформбюро передавало:

«На территории Чехословакии южнее города Ужгород наши войска в результате упорных боев овладели городом и крупным железнодорожным узлом Чоп…»

На другой день приказом Верховного Главнокомандующего 17-й гвардейский корпус был назван Карпатским, а 4-й и 5-й воздушно-десантные полки, в которых сражалось много бывших лыжников-челябинцев, Мукачевскими. Почетное наименование Ужгородского получил родной мне 7-й гвардейский воздушно-десантный полк. Здесь тоже отличились многие челябинцы.

С тех пор прошло немало лет. Тридцать. Ветераны многих частей объединились в советы, переписываются, встречаются. И все чаще бередила душу мысль: «А где же наши? Ведь остались в живых. Найти бы…»

И вот первая весточка: в Москве собрались ветераны 18-й армии. Нашей армии! А тут книга генерала Н. С. Демина «Война и люди». Он откликнулся письмом, прислал книгу. Из нее сегодня вы читаете отрывки. Нашлись ветераны в Челябинске и области. Сейчас уже в моем списке около пятидесяти земляков. Летом 1974 года состоялась первая встреча. Собралось пока тринадцать человек. На следующую приедет больше. Поедет делегация в Москву, на встречу ветеранов армии…

Кто они, земляки, отличившиеся в тех боях?

Командир артиллерийского взвода Аркадий Пшеничников. Награжден орденами Отечественной войны обоих степеней, Красной Звезды. Заслуженный юрист РСФСР, председатель областного суда. Гвардии старший сержант Юлия Компанистова (Ю. Е. Пшеничникова) отмечена двумя орденами Красной Звезды. Шофер автороты И. Ф. Васильченко. Комсорг 7-го полка старший лейтенант В. Ф. Карманов. С. С. Числов, минометчик. М. Б. Байтенов, командир разведывательной роты; М. П. Лахин, командир роты; М. Н. Пашнин, парторг артдивизиона; М. В. Шилкин, разведчик-артиллерист; В. Н. Клешнев, заместитель командира лыжной бригады. М. А. Коротких, Н. А. Пилявин, Н. Г. Шумилов, П. И. Говорухин, П. Ф. Турсуков и многие другие.

Сейчас мы встретили друг друга. Ищем оставшихся в живых, родственников погибших, пишем воспоминания. Н. С. Демин просит прислать воспоминания, во втором издании его книги наша дивизия будет представлена шире. А может быть, кто-то напишет книгу о воздушных десантниках, земляках-гвардейцах?! Все впереди…

 

А. И. ПОПОВ

ветеран войны, гвардии старший лейтенант в отставке

„КАТЮША“

В конце июня сорок первого года жена и отец провожали меня в специальную пехотную школу имени Ворошилова. Жена сильно волновалась, и все хотела что-то важное сказать, а мысли путались. Отец — тот, конечно, покрепче был — наказывал, как сейчас помню: «Смотри, власть-то твоя, крепко защищай ее да врага проклятого бей уверенно, по-русски».

К утру, на второй день, эшелон прибыл на станцию Тюмень, к месту назначения. После кратковременной, но интенсивной учебы курсанты, коммунисты и комсомольцы были направлены под Москву, где формировались гвардейские части реактивной артиллерии. Им присваивалось почетное звание еще до участия в боях. Это ко многому обязывало. На личный состав полка ложилась особая ответственность за успех в сражениях. Отбор при формировании этих частей производился весьма тщательно: только лучшие удостаивались чести быть бойцами и командирами реактивной артиллерии.

В августе сорок первого года все минометные батареи, дивизионы и полки были сформированы, оснащены минометными установками. Наш 2-й гвардейский минометный полк имел три дивизиона и по три батареи в каждом из них. Меня зачислили в 7-ю гвардейскую минометную батарею заместителем командира по политчасти и одновременно наводчиком. И лишь тогда довелось увидеть реактивную самоходную установку, названную фронтовиками ласковым именем «катюша». Инструктор рассказывал, что только один залп «пушек» батареи капитана Флерова под Оршей вызвал в рядах фашистов невообразимую панику. Мы слушали завороженно.

— Вот это артиллерия!

— Куда ж тут снарядец-то пхать? — раздался смущенный голос.

Кто-то философски заметил:

— Вот уж поистине: «Что гениально, то просто».

Уральцы и сибиряки жадно осматривали, ощупывали каждую деталь, направляюшие механизм наклона рамы, прицельное приспособление. Родина вверила нам чудо-оружие, и надо было умело использовать его в борьбе с врагом.

Во второй половине сентября наш полк прибыл в город Сталино. Отсюда своим ходом «катюши» направились в Большой Токмак. Смонтированные на машинах установки легко проходили по размокшей ухабистой дороге.

Вскоре 3-му гвардейскому минометному дивизиону майора Скирды довелось вступить в сражение. Дивизион получил приказ: выдвинуться на участок нашей 9-й армии, где немцам удалось форсировать Днепр, занять Большую Белозерку и через Мелитополь выйти к Азовскому морю, отрезать наши войска, оборонявшие Крым.

Дивизион разместился в двух километрах на окраине Малой Белозерки. Как заместитель командира батареи по политчасти, я уже хорошо знал своих бойцов, твердо верил в них.

Командиры расчетов, водители машин занимали огневые позиции, согласно заданным координатам. Наводчики четко работали с приборами. И вот все три батареи готовы к залпу. «Дивизион! По врагу, залпом, ого-онь!» Реактивные снаряды мгновенно сорвались с направляющих боевых установок и скрылись в вихрях дыма. Буквально в считанные секунды 216 краснохвостых ракет разящими молниями скосили цепи наступающих гитлеровцев. Все потонуло в дыму.

Это было наше боевое крещение. Машины, следуя приказу, спешно покинули свою позицию.

Позднее командир дивизиона Скирда рассказал о результатах залпа: более 300 немецких солдат и офицеров нашли себе могилы в этом зеленом степном краю.

От боя к бою гвардейцы прославленных «катюш» совершенствовали свое мастерство, открывали все новые и новые возможности грозного оружия, учились использовать его с максимальной эффективностью и маневренностью. Все расчеты были хорошо сколочены, работали уверенно, четко и дружно. Истинно высокое уважение заслуживают те, кто на своих руках подтаскивал и укладывал снаряды на направляющие, кто стремительно, скрытно и маневренно смог вывести боевую машину на заданный рубеж и точно пустить разящие молнии по врагу.

2-му гвардейскому минометному полку пришлось немало пройти по трудным фронтовым дорогам, участвовать на многих направлениях, фронтах, отражать натиск и атаки врага в Донбассе, на реке Молочной, под Мелитополем, Сивашом и Перекопом.

Однажды перед наступлением командир полка И. Рыжкевич с заместителем по политчасти Г. Смирновым были вызваны в штаб оперативной группы гвардейских минометных частей. Представившись, командир полка четко доложил о техническом состоянии боевой техники, боеготовности личного состава полка и о боевых операциях его.

— А как, по-вашему, будет драться полк? — строго спросил начальник оперативной группы Воеводин.

— Хорошо будет драться, товарищ командующий. Здесь, на юге, мы вынуждены были вести неравные бои. Тяжело было воевать. Несли большие потери, пришлось отступать, остались могилы наших бойцов. Так что жестоко будем мстить гитлеровцам. Не свернем с дороги.

23 августа 1941 года наш полк поддерживал наступление бригад 2-го механизированного корпуса. Соседняя стрелковая дивизия заняла село Кринички, но гитлеровцы потеснили ее. Создалась угроза. Командир полка И. Рыжкевич получил приказ: немедленно перебросить в район боев дивизион «катюш».

— Тебе выпала честь помочь пехотинцам, — сказал он командиру 2-го дивизиона капитану М. Якубу.

Боевые машины в считанные минуты преодолели несколько километров фронтового бездорожья, заняли огневые позиции. Капитан Якуб деловито осмотрел передний край неприятеля. В лощине под прикрытием танков сосредоточивались войска противника для контратаки.

Через несколько секунд мощный залп «катюш» потряс все вокруг. Все, что находилось в лощине, взлетело на воздух. За первым метким ударом 2-го дивизиона последовали залпы 1-го и 3-го дивизионов. На головы врага обрушилось более 55 тонн смертоносного раскаленного металла.

Полк «катюш» был переброшен под Славянск и на Изюм-Барвенковское направление. В то время гвардейских минометов было еще сравнительно мало. Оперативной подвижной группой «катюш» на Южном фронте командовал тогда полковник А. И. Нестеренко, ныне генерал-лейтенант артиллерии.

Гитлеровцы начали применять против подразделений «катюш» химические снаряды. Но это наших бойцов и офицеров не застало врасплох. Они быстро сменили обычную полевую красноармейскую форму на химзащитную одежду.

Особенно ожесточенные бои с противником развернулись у рек Северный Донец и Старый Оскол. Чтобы дезорганизовать нашу оборону, фашистские солдаты переодевались в красноармейскую форму, на танки цепляли красные флажки, на крыльях самолетов раскрашивали пятиконечные красные звезды.

Однажды гитлеровцы под прикрытием танков и авиации пошли в психическую атаку. Шли во весь рост, беспорядочно стреляя из автоматов. Одна цепь за другой с дикими криками приближалась к нашим позициям.

— Пыль, дым застилает долину, — сказал командир батареи Гаспарьян. — И все-таки, Андрей, — обратился он ко мне, — дай-ка пару залпов.

Я охотно выполнил распоряжение командира.

В отдельные дни гвардейцам-минометчикам приходилось отражать по несколько подобных атак противника. Фашисты сомкнутым строем, как на праздничном параде, в полный рост подходили ближе к реке, к нашим позициям. Но все попытки гитлеровцев кончились провалом. По оперативным данным нашей разведки, форсирование рек было поручено одной из «хваленых» немецких дивизий, известных нам еще по боям в Донбассе.

Ожесточенные бои с противником продемонстрировали подлинный героизм и мужество наших пехотинцев, танкистов, артиллеристов и минометчиков. Жаркие схватки продолжались днем и ночью. Однако в июне — июле сорок второго гитлеровцы подтянули новые резервы и, имея численное превосходство в живой силе, танках и авиации, сумели прорвать нашу оборону, выйти к Дону, к Сталинграду.

При отступлении две гвардейские батареи попали в крайне тяжелое, критическое положение. Танки и мотопехота противника вели по ним ураганный огонь. На каждой боевой машине было по два бака с горючим, подвешен заряд взрывчатки, которые предполагалось привести в действие, в случае безвыходного положения, чтобы не отдать технику врагу. Гвардейцам было известно, что фашисты беспрерывно охотились за нашими «катюшами». Они принимали все меры, пытаясь захватить их.

…Моторы монотонно, натруженно гудели. Батарея реактивных установок миновала болотистые топкие места и направлялась южнее Миллерово, к Дону. Майор Желейко, комиссар дивизиона, вытягивал ноги, насколько позволяла кабина, сгибал, тер коленки — бесполезно. Нудно болели суставы. Глаза от напряжения устали. По обочинам дороги изредка попадались разбитые машины, пушки, сгоревшие танки.

Водитель, не скрывая волнения, доложил:

— Товарищ майор! Разведка обнаружила танки противника.

Желейко, распахнув дверку кабины, быстро выпрыгнул. Короткий четкий инструктаж личного состава. И снова вперед. Шли на сближение с врагом, но так, чтобы использовать малейшую возможность скрыть себя.

Неожиданно сбоку затокал крупнокалиберный пулемет. Вблизи разорвался артснаряд — один, другой. Заряжающие, наводчики и подносчики с автоматами наперевес бросились в заранее определенных направлениях от движущихся установок.

Слева завязалась рукопашная. Гвардейцы, отбив атаку немецких солдат, спешили к своим установкам.

— Машины к бою!

Металлический стук, скрежет. Сзади на батарею вновь бросились фашистские автоматчики. Навстречу им с криком «ура!» устремились батарейцы. Комиссар Желейко опять увлек за собой заряжающих и подносчиков — враг был смят. Несколько погибших гвардейцев остались лежать в степи…

— По фашистским гадам батареей огонь!

Огненный смерч обрушился на танковую колонну, перерезавшую дорогу. Под грохот залпа, с другой стороны, к установкам ринулись из-за укрытия легкие танки противника. Их огонь был неожиданный. Один из водителей подбежал к комиссару Желейко.

— Танки, товарищ майор! Справа танки! — Он совал мощные гранаты в руки майора. Ослепительный всплеск, и Желейко почувствовал острую боль в груди. Собравшись с силой, он метнул гранату в танк, но бросок оказался слабым.

Сквозь листву деревьев и на открытых местах комиссар увидел приближающиеся танки. Подбежав к позиции установок, обнаружил несколько вражеских трупов.

— Не отдавать «катюши» фашистам! — хрипло прокричал он уцелевшим батарейцам, занявшим круговую оборону. — Приготовить машины к взрыву!

Немые глаза, раскрытые рты, дрожащие руки…

— Поджечь шнуры! — приказал комиссар.

Батарейцы бросились в последнюю контратаку, и вслед им, салютом непобежденным, взорвались боевые машины…

А в это время боевая техника 7-й гвардейской минометной батареи была замаскирована в излучине балки. При отступлении батарея оказалась без командира старшего лейтенанта Гаспарьяна, мне пришлось принять командование на себя.

Разведчики обнаружили огневые точки противника, сосредоточенные по обочинам большого тракта, проходившего недалеко от города Миллерово на Сталинград. Гвардейцы стремительно, но скрыто вывели боевые машины на заданный рубеж, навели их на цель. Один за одним командиры боевых установок докладывали:

— Первая к бою готова!

— Вторая готова!

— Третья готова!

Я посмотрел на часы — шесть минут затратили. Молодцы!

— Батарея! Огонь!

Раздался сокрушающий взрыв. Враг был уничтожен. Мы продолжали выход из окружения.

Во время короткого привала батарейцы услышали характерный звук взрыва. Его нельзя было смешать ни с чем другим. Взорвана батарея! Значит, это был единственный выход. Умереть, но не сдаться врагу! «Желейко! Мой учитель! Погиб», — тяжко было поверить в это.

2-й дивизион с боями отходил к столице Калмыкской АССР, а 3-й под командованием майора Скирды — под Сталинград, где занял оборону, но по приказу командования переправился на левый берег Волги. Сокрушительные залпы с закрытых огневых позиций перемалывали резервы гитлеровцев, дезорганизовывали работу штабов, накрывали артиллерию, войска, сосредоточившиеся для удара.

Оказывая поддержку войскам 62-й и 64-й армий, сражавшимся в самом городе, командование приказало: срочно в ночь форсировать Волгу, перебросить одну из лучших батарей и личный состав на правый берег Волги, создать плацдарм и удерживать его до подхода основных сил.

Выбор пал на нас — 7-ю гвардейскую батарею. Воодушевленные доверием, бойцы в ночь в первых числах октября форсировали реку в районе тракторного завода. Там, в уступах крутого берега, боевые машины и личный состав батареи были надежно укрыты.

В октябре 1942 года у Тракторного разгорелись особо ожесточенные схватки. Фашисты предпринимали новое, трудно сказать, какое по счету, наступление. Они ворвались в заводские цехи, но дорого заплатили за каждый шаг…

Исход боя решила 7-я гвардейская минометная батарея. Здесь становились героями мои друзья — батарейцы. «Умереть, но не сдать Сталинград» — таков был девиз его защитников.

В минуты затишья каждому батарейцу хватало хлопот: кто правил помятое крыло машины, кто сосредоточенно чинил одежду.

Мне попался около установки клочок непомятой бумаги. Стряхнул с него пыль и, примостившись у откоса влажного песка, мысленно заговорил с женой. Так захотелось поделиться мыслями о происходящем.

«Сейчас уже нет никакого сомнения — победа будет наша, но потребует напряжения всех сил…»

…Волна за волной шли на Сталинград «юнкерсы» и «хейнкели», с варварской беспощадностью сбрасывали на жилые кварталы города сотни тонн бомб. Рушились здания, к небу вздымались громадные огненные столбы, город весь окутался дымом. Зарево горящего города было видно за десятки километров.

Батарея получила приказ: срочно дать залп по двум батальонам противника, ринувшимся в атаку. Гвардейцы скрыто и маневренно смогли вывести боевые машины на огневые позиции и дать залп по врагу. Атака была отбита, противник понес огромные потери. Гвардейцы-минометчики проявили отвагу и мужество. Многие из них были награждены орденами и медалями.

После боевой операции при марше на место дислокации батарея с воздуха подвергалась бомбардировке. Осколком от разорвавшейся бомбы ранило меня. Не помню, сколько я пролежал без сознания, очнулся в какой-то нише. Стемнелось, шел дождь.

В расположение нашей батареи просочились два немецких разведчика. Завязалась автоматная перестрелка. Превозмогая боль от ранения, я выполз из ниши и строго приказал прекратить стрельбу, а не то и своих не досчитаем.

— Я тут, товарищ комиссар, шлепнул одного, — молодцевато доложил Григорьев.

Второй на рассвете нами был взят в плен и доставлен в штаб.

В октябре меня эвакуировали в госпиталь, расположенный в Степном поселке Паласовского района Сталинградской области. После выздоровления снова возвратился в свою часть. Начальник штаба 3-го дивизиона капитан Чумак что-то сосредоточенно выводил карандашом на карте. Я отрапортовал:

— Товарищ капитан, прибыл в ваше распоряжение.

Так вновь я приступил к своим обязанностям. В мае 1943 года был назначен ответственным секретарем партийного бюро 3-го гвардейского минометного дивизиона.

Советские войска окружили немецко-фашистскую группировку в междуречье Волги и Дона. С целью прорыва враг южнее Сталинграда в трех балках сосредоточил до 300 танков. В 1 час 30 минут ночи моторы были заведены. Вот-вот машины ринутся в бой.

Танки врага полностью были накрыты и уничтожены. На головы фашистов обрушилось более 700 тонн смертоносного металла. Противник не ожидал такого удара. От мощного беспрерывного артиллерийского огня и залпов «катюш» содрогалась земля под ногами.

Так бесславно нашла себе конец 6-я армия Паулюса. Большую роль в Сталинградской битве сыграли полки реактивной артиллерии. Гитлеровские солдаты не выдерживали огня «катюш», бежали в панике.

Фронтовые поэты сочинили об этом легендарном оружии стихи, а бойцы распевали их на мотив известной песни «Катюша»:

Да, все было, как в песне. Боевые машины появлялись неожиданно, внезапно, выходили они и на берег моря, и на опушку леса, и на ровные поля. Всюду наводили ужас на врага. Наши «катюши» стали добрыми предшественниками современного грозного ракетного оружия Советских Вооруженных Сил, стоящих сегодня на страже мира.

Выросло новое поколение, оно знает о войне по книгам, кинофильмам, воспоминаниям очевидцев. Жизнь идет своим чередом — и осталось все в прошлом: боль и слезы, разлуки и трудные солдатские дороги, кровопролитные сражения и долгожданная Победа.

Да, война — это прошлое. Но никогда не забудет народ эти священные грозные годы. Из поездки по городам-героям я привез не одну сотню фотоснимков, большая часть которых — волгоградские. Как свидетель и защитник Сталинграда, я неоднократно выступал с рассказами о.-боевых действиях защитников города на Волге.

Поэтому особо трогает простая почтовая открытка из города-героя, туманит глаза от теплых слов:

«Дорогой Андрей Иванович!

Совет Волгоградского государственного музея обороны».

Сердечно поздравляем Вас с 31-й годовщиной Победы советского народа в Сталинградской битве. Желаем Вам крепкого здоровья, успехов в труде и большого счастья в жизни.

 

Л. Н. СУРИН,

журналист

ЗВЕЗДА ГЕРОЯ

Как-то, просматривая свои архивы, я наткнулся на пожелтевший от времени номер катав-ивановской районной газеты «Авангард», датированный 1936 годом. Мое внимание привлекла одна коротенькая заметка. Вот она:

«Сейчас мы находимся в авиашколе и проходим курс молодого красноармейца. Настроение у всех бодрое, жизнерадостное. Жить и учиться здесь хорошо. Мы верим в свои силы и надеемся, что выйдем из школы летчиками, которых готовит из нас наша страна и комсомол.

Комсомольцы Катавского района Ложкин, Кузнецов, Зайцев, Фигичев».

Окончив авиашколу, будем с честью защищать свою социалистическую Родину и мирный труд народов.

С комсомольским приветом!

Захотелось разыскать хотя бы одного из тех, кто подписал эту заметку, или его родных, разузнать поподробнее о том, как сложились судьбы курсантов-летчиков. Я выехал в Катав-Ивановск.

…И вот я в небольшой чисто прибранной комнате. Стол, несколько стульев, комод. Над ним — фотография молодого черноволосого летчика с орденом на груди. Напротив меня сидит хозяйка дома Наталья Алексеевна Фигичева, сухонькая, невысокая старушка в светло-коричневой вязаной кофточке и черном платке, накинутом на голову. В ее лице, в выражении глаз, в спокойных, неторопливых движениях, в тихом голосе есть что-то неуловимо притягательное, доброе, сразу располагающее к себе.

Мы беседуем. Задаю один за другим вопросы, и она просто, по-домашнему отвечает. С кем живет? Живет одна, дети разлетелись в разные стороны. Разве их удержишь?!

Заметка в газете? Да, ее подписал сын Валя. Это его портрет над комодом. И проникновенным, каким-то удивительно мягким голосом рассказывает о своей жизни, о детях.

…Валентину Фигичеву было всего пять лет, когда в 1922 году умер от тяжелой болезни его отец. Кроме Валентина осталось еще двое детей — девятилетний Вячеслав и шестилетняя Женя. Трудно пришлось с тремя малолетними детьми. Они подрастали, рано приобщались к труду. Помнит Наталья Алексеевна, как однажды младший сын решительно заявил:

— Мама, я наймусь дрова пилить для больницы. Заработаю немного.

— Ну, зачем ты это, Валя? — сказала она, ласково глядя на сына. — Устанешь, а в школу далеко ходить. Опаздывать будешь.

— Не опоздаю, мама, — уверял сын.

На те деньги приобрели Валентину костюм. Потом купил он ружье и вместе со своим закадычным другом Д. Трегубенковым в свободные дни пропадал на охоте.

Окончив десять классов, уехал Валентин учиться на летчика. Начало Отечественной войны застало младшего лейтенанта комсомольца Фигичева на западе, в Бельцах, совсем близко от государственной границы.

Голос старой женщины срывался и дрожал, когда она вспоминала те страшные годы, длинные бессонные ночи, полные материнской тревоги за судьбы обоих сыновей-фронтовиков.

Я слушал Наталью Алексеевну, читал вырезки из центральных и фронтовых газет, которые бережно все эти годы хранила она. Скупые, лаконичные строчки рассказывают о боевых делах летчика-истребителя Фигичева. В сознании моем стал вырисовываться облик смелого и отважного воина, скромного и требовательного к себе человека.

Я еще много раз встречался с Натальей Алексеевной. Написал письмо Валентину Алексеевичу, который живет теперь на Украине. Фигичев ответил. И вот уже без малого два десятилетия нас связывает дружеская переписка, а объемистая папка в архиве музея Юрюзанского механического завода, на обложке которой написано «Фигичев», пополняется все новыми и новыми документами и материалами.

Вот несколько эпизодов из богатой событиями военной биографии Героя Советского Союза летчика-истребителя В. А. Фигичева.

Последний патрон

Звено истребителей под командованием Фигичева летало на разведку. Возвращаясь на аэродром, летчики заметили на шоссе немецкие войска: фашисты подтягивали к фронту крупное соединение. Тянулись танки, автомашины, груженные боеприпасами, артиллерия.

«Надо атаковать». — решил командир звена и покачал крыльями своей машины. В ответ на это краснозвездные самолеты вытянулись в цепочку, перешли в пике и атаковали вражескую колонну с хвоста. Несколько километров советские летчики шли бреющим полетом над дорогой, поливая из пулеметов.

Фигичев последним начал снижаться над своим аэродромом. Рядом неожиданно стали рваться снаряды наших зениток. Быстрым взглядом окинув небо, летчик увидел недалеко от себя немецкий бомбардировщик «Юнкерс-88».

Фигичев дал полный газ, и машина резко взмыла вверх. Фашист перевел свой самолет в отвесное пике. Истребитель камнем ринулся за ним. Уже у самой земли Валентин настиг врага и нажал гашетку пулеметов. Но вместо привычной дробной очереди раздалось всего несколько выстрелов, и пулеметы смолкли.

И только тут Валентин понял, что все боеприпасы он израсходовал во время атаки вражеской колонны. От злости и обиды до крови прикусил губы. Но в этот момент «юнкерс» горящим факелом рухнул на землю.

«Кто-нибудь помог», — подумал Фигичев, осматриваясь по сторонам: небо над аэродромом было пустынно. Фашистский бомбардировщик, как оказалось, был сбит Фигичевым. Последняя пуля, выпущенная летчиком, попала в бензобак «юнкерса». Это была восьмая воздушная победа Валентина Фигичева.

…Корреспондент одной из центральных газет прибыл на фронтовой аэродром в разгар боевого дня. Стоял октябрь. На широком поле, где расположился аэродром истребительного полка, был недавно убран хлеб.

Маленькие верткие истребители то садились на жнивье, то снова взмывали вверх, в неяркое осеннее небо. Возле кустов у столика стоял командир части — высокий, плотного телосложения подполковник, сидели на табуретках комиссар и начальник штаба.

Краснозвездный самолет скользнул над головами людей и побежал по полю. Винт его еще работал, когда стеклянный колпак, прикрывавший кабину, откинулся, и из нее выскочил стройный темноглазый летчик лет двадцати четырех. Он подбежал к столику и вытянулся перед командиром полка:

— Разрешите доложить!

— Докладывайте, лейтенант.

— Прошли заданным курсом, атаковали батарею противника. Потом зашли еще раз над селом. На улицах машины, около трехсот. Прочесали из пулеметов.

— Зенитки били?

— Били, товарищ подполковник. Движение по дорогам очень большое. Видимо, идет переброска войск.

— Это — Фигичев, один из лучших летчиков части, — шепнул корреспонденту начальник штаба. — Известен по всему фронту. На счету его эскадрильи много сбитых вражеских самолетов. Вы обязательно поговорите с ним. Очень интересно, ручаюсь.

Корреспондент выждал, пока летчик отойдет в сторону, и подошел к нему.

— Расскажите о себе, Валентин Алексеевич, — попросил он.

— О чем же?

— О самом интересном.

Летчик улыбнулся.

— Самое интересное у нас — это работа командира первого звена Ивачева, — помолчав, сказал он. — Знаете, сколько он самолетов уничтожил? Одиннадцать! В одном бою ухитрился сразу два «мессера» сбить. Шел в группе прикрытия с бомбардировщиками. Налетели «мессершмитты». Ивачев как запустит очередь в один из них — тот вспыхнул. Он тогда — к бомбардировщикам. Видит: три «мессера» за одним нашим самолетом прицепились, еще одного сбил. Третьего — Пшеничников, четвертого — Селиверстов. Все ребята из звена Ивачева.

Рассказывая, Фигичев оживился. Он руками наглядно показывал ход воздушного боя и вдруг, взглянув на небо, смолк на полуслове. Вдалеке, у края горизонта, показались черные точки. Низко, над самой головой, промчались скоростные истребители, развернулись и сели на жнивье. К самолетам устремились механики.

— Ивачев прилетел, — сказал Фигичев. — Он моим командиром был когда-то. Меня и подготовил на командира звена. Хороший летчик, знающий. И человек — что надо!

В. А. ФИГИЧЕВ

Он поднялся с травы, поправляя комбинезон:

— Извините, мне к командиру полка надо.

— А как же про вас? — встрепенулся корреспондент. — Про ваши полеты?

Фигичев пожал плечами:

— Как-нибудь потом, в другой раз. Да и нет ничего интересного в моих полетах.

Только от других пилотов смог корреспондент узнать многое о боевых делах Фигичева и понял, почему так любят все этого молодого летчика.

…Стояло лето. Над зеленым полем аэродрома жарко припекало солнце. Черная густая тень ложилась на траву от машин, замаскированных ветвями. Друзья лежали в траве возле своих самолетов и вполголоса переговаривались.

— Да, большая война идет, — задумчиво проговорил Леонид и взглянул на Валентина. — Умирать я, конечно, не собираюсь, но… кто знает. Война! Все может быть. Отомсти за меня. Понял?

— Понял, что чепуху городишь, — резко ответил Валентин. — Что за летчик, который о смерти думает. Да такому и в самолет садиться нельзя, и от полетов его надо отстранить.

Фигичев замолчал, но было видно, что он еще сердится на друга за его слова.

Через несколько дней друзья вылетели на разведку. Их подстерегало шесть «мессершмиттов». Леонид был тяжело ранен и, из последних сил управляя самолетом, сел посреди поля. Самолет Валентина — голубая «восьмерка» — вырвался из первой атаки и снова ринулся в бой. «Выручай, выручай, старушка, — невольно шептал Валентин. — Мы с тобой еще повоюем!» Над крышами небольшого села он неожиданно заложил такой крутой вираж, что немцы, боясь врезаться в землю, проскочили мимо.

На аэродроме встретили его радостно. Однако было в этой радости что-то недоговоренное. Валентин осмотрел поле. Машины друга не было. По лицам летчиков понял все.

Проходили дни, месяцы, но не мог он забыть о гибели друга. Жители села, в котором похоронили Леонида, часто видели, как над их домами кружит быстрокрылый голубой самолет: он взмывал вверх, камнем бросался вниз и затем исчезал за горизонтом.

Однажды, возвращаясь из очередной разведки, Валентин увидел, что в село входят немцы. «Сейчас я устрою поминки», — подумал летчик и резко спикировал на фашистов. Они кинулись на землю, пытаясь спрятаться в траве, в кустах. Валентин хлестал из пулеметов, бил врагов до тех пор, пока не вышли все патроны. «Вот, Леня, и отомстил я за тебя»! Он еще раз прошел над могилой друга, сделал горку, несколько переворотов и полетел на восток.

…Валентин возвращался с задания, когда увидел над городом разрывы зенитных снарядов: в зоне огня был фашистский бомбардировщик. Заметив свой истребитель, зенитчики перенесли огонь батарей вправо, и Валентин повел самолет в атаку на стервятника. Фашист попытался уклониться. Он хитрил, делал неожиданные развороты, стараясь освободиться от бомбового груза. Но уйти ему так и не удалось.

Фигичев обогнал вражескую машину, зашел в лоб и, нажав гашетку, ударил из пулеметов в упор. Большой черный самолет с крестами на фюзеляже покачнулся. Острые языки пламени лизнули его кабину, и он круто пошел вниз, оставляя за собой дымный след.

Один против четырех

Стояло раннее утро, когда капитан Фигичев вылетел на своем «ястребке» на разведку. Далеко внизу проносилась земля, перепаханная войной. Черными пятнами мелькали сожженные дотла деревни. Тоненькими, блестящими ниточками тянулись рельсы железной дороги.

Показались станционные постройки. На путях стоял длинный эшелон, готовый к отправке. Фигичев повел истребитель в атаку на эшелон. Еще секунда — и он обрушит на врага огонь своих пулеметов. Но в этот миг из-за пушистых ватных облаков вынырнули неожиданно четыре «Мессершмитта-109», и Валентин вынужден был молниеносно изменить свой план. Он принял дерзкое решение атаковать немцев. Их было четверо. Он — один. Нервы натянулись как струны, мысли в голове проносились с молниеносной быстротой. Цепким зорким взглядом определив расстояние до ближайшего самолета, Валентин повел истребитель на сближение. Он был опытным воздушным бойцом и знал, с какой дистанции лучше открыть огонь. И прежде чем фашистский летчик успел увернуться, снаряд угодил ему в бензобак. «Двенадцатый», — мысленно отметил Валентин. Это было числе сбитых им с начала войны вражеских самолетов.

Фашисты попробовали атаковать советский истребитель, но все их атаки не принесли никаких результатов. Валентин благополучно вернулся на свой аэродром.

* * *

Первый свой бой Валентин Фигичев провел 22 июня 1941 года в 4 часа 35 минут утра, когда на его родном Урале еще и не знали, что началась война. А к концу года на его счету было уже около ста пятидесяти боевых вылетов.

В ноябре 1941 года был награжден орденом Красного Знамени. В феврале 1942-го — орденом Ленина. Этот год памятный для Валентина Алексеевича. Он стал коммунистом.

В. А. Фигичеву довелось воевать бок о бок с храбрыми и умелыми летчиками. Однополчанином его был знаменитый Александр Покрышкин, впоследствии трижды Герой Советского Союза.

В июле 1942 года командование 16-го гвардейского истребительного авиационного полка, а затем и командование 216-й истребительной авиационной дивизии представили командира эскадрильи гвардии капитана Фигичева к званию Героя Советского Союза.

«С начала Отечественной войны капитан Фигичев принимал активное участие в Бельцкой, Кишиневской, Кодымской, Каховской, Мелитопольской и Ростовской операциях по разведке и штурмовке войск противника, — писал в наградном листе, представляя Фигичева к званию Героя, его командир, гвардии подполковник Иванов. — В этих операциях он показал себя как мастер воздушных боев, мужественно и храбро защищающий Родину от немецких захватчиков.

…На Каховском направлении, когда противник сконцентрировал большие силы наземных войск, командование дивизии возложило на Фигичева задачу уничтожить подходящие подкрепления противника. С этой задачей Фигичев справился отлично.

На самолете ИЛ-2, делая по восемь-девять боевых вылетов в день, он в этой операции уничтожил до четырехсот солдат и офицеров, до сотни автомашин.. Израсходовав бомбы и снаряды, он переходил на бреющий полет и расстреливал пулеметным огнем бегущих в панике фашистов.

…В Мелитопольской операции Фигичев со своей эскадрильей делал по 6—8 вылетов в день на штурмовку наземных частей противника, уничтожая одну за другой его группировки. Боевые действия эскадрильи Фигичева сочетались с действиями наземных частей, которые продвигались вперед, не давая противнику закрепиться.

23 декабря 1941 года, выполняя разведывательное задание, Фигичев, используя облачность, атаковал и сжег снарядом «Юнкерс-88» на аэродроме Таганрога.

…4 марта 1942 года в районе Орджоникидзе он был атакован четырьмя «мессершмиттами» врага. Несмотря на явное превосходство противника, Фигичев смело принял бой я в первой же лобовой атаке прямым попаданием снаряда сбил «мессершмитт». 5 марта 1942 года в районе Новопавловки на самолете МИГ-3 обнаружил и сбил самолет противника типа «Хейнкель-126».

…Смел, решителен и находчив. Всегда оказывает взаимную выручку в бою… В воздушных боях сбил семь самолетов, на земле уничтожил пять. За период войны произвел 339 боевых вылетов…»

В марте 1943 года В. А. Фигичев был вызван в Москву, в Кремль. Председатель Президиума Верховного Совета СССР Михаил Иванович Калинин лично вручил ему орден Ленина и Золотую Звезду Героя и тепло поздравил его с высокой наградой.

— Служу Советскому Союзу, — ответил взволнованный летчик.

Получив краткосрочный отпуск, Фигичев летом 1943 года побывал на родине, в Катав-Ивановске.

3 июня в Юрюзани в клубе механического завода состоялся первый районный слет стахановцев. Валентин Алексеевич выступил с речью, призывая земляков-уральцев своим трудом помогать фронту, все силы отдать на разгром ненавистного врага.

Побывал Валентин Алексеевич на заводах района. Много лет спустя, в своих воспоминаниях он писал:

«Во время своего краткосрочного отпуска я осмотрел в Юрюзани завод. Я видел «кадровых» рабочих такого возраста, что они доставали до станка только благодаря подставкам. Эта картина осталась в моей памяти навсегда. О ней я рассказывал летчикам, возвратившись на фронт. Пусть же никогда не увядает слава и наших уральских соединений, воевавших на фронте, и слава уральских заводов, которые вооружили эти соединения грозной техникой».

Возвратившись на фронт, Фигичев с удвоенной энергией стал громить врага. «Обычный результат встреч фашистских летчиков с капитаном Фигичевым», — такую подпись сделала фронтовая газета под дружеским шаржем: художник изобразил Фигичева в кабине истребителя, а внизу — горы металлического лома, сбитые фашистские самолеты. Поздравляя Фигичева, товарищи по полку смеялись от души.

Наступил 1945 год. На полях Румынии, Польши и Германии сажал Фигичев свой краснозвездный истребитель. Последней посадочной площадкой для его самолета стал военный аэродром в шестидесяти километрах юго-восточнее Берлина.

Подполковник Фигичев был в то время уже командиром 129-го гвардейского истребительного авиационного полка. На его кителе поблескивали Золотая Звезда Героя, два ордена Ленина, три ордена Красного Знамени, ордена Александра Невского и Красной Звезды, десять медалей за освобождение и взятие городов.

После победоносного завершения Великой Отечественной войны Валентин Алексеевич Фигичев еще двенадцать лет отдал Вооруженным Силам, передавая свой богатый военный опыт молодым летчикам.

В музее Юрюзанского механического завода есть зал боевой славы, посвященный подвигам земляков-южноуральцев в годы Великой Отечественной войны. Здесь большой портрет Валентина Фигичева. В витрине под стеклом — его штурманский прибор и именной портсигар, который своими руками сделали и подарили герою-летчику юрюзанские рабочие во время его отпуска в сорок третьем году.

Много-много лет назад, молоденьким пареньком уехав в авиационную школу, Валентин Фигичев вместе со своими товарищами-земляками прислал в районную газету письмо. «Окончив авиашколу, будем с честью защищать свою социалистическую Родину и мирный труд народов СССР», — так написано в этом письме. Оно было как клятва землякам. И эту клятву Валентин Фигичев сдержал.

 

А. В. СИМОНОВ,

журналист, старший лейтенант запаса

ОХОТНИК ЗА „ТИГРАМИ“

Стрелковый полк, спешно сформированный на Южном Урале, отправлялся на запад. Оттуда шли поезда, перегруженные детьми, ранеными, оборудованием…

Шел четвертый месяц войны. Тревожное и страшное было время. «Почему отступаем?», «Долго ли еще так будет?» — подобными вопросами осаждали новобранцы своего молоденького командира взвода. Что он мог знать, этот взводный, почти мальчишка! И чтобы отвлечь бойцов от тяжких дум, он занимался с ними боевым уставом пехоты или материальной частью стрелкового оружия. Но стоило на очередной остановке объявить перекур, как снова безответно повисали все те же вопросы.

— Как же так, товарищ лейтенант? До войны песню пели «своей земли вершка не отдадим». А теперь вон ведь сколько отдали. Почему?

Выручил комиссар. Поднимаясь в вагон, он услышал вопрос и, обращаясь ко всем, спросил:

— Ну, а сами вы, товарищи, как думаете, почему?

Он посмотрел на худощавого солдата. Живые черные глаза, смуглое тщательно выбритое лицо, ладно пригнанная гимнастерка.

— А вы как думаете?

— Красноармеец Ванин, — поднялся тот по всей форме. — Я так думаю, товарищ комиссар. Вчера они нам внезапно и со всей силой двинули, вот мы пока и отступили, а завтра мы их долбанем, да так, что не устоят.

— Верно! — поддержало несколько голосов.

— Гитлер на весь мир хвастался, что вмиг разобьет Красную Армию, захватит Москву и выйдет на Волгу. А как вышло? Идет четвертый месяц войны, а план-то его забуксовал. По Кусе только своей скажу, — продолжал Ванин. — Когда я уходил, еще сотни добровольцев осаждали наш военкомат. И потому я верю: наша возьмет. Свернем фашистам шею.

— Можно считать, что с вопросом «почему» разобрались, — улыбнулся комиссар. — Тогда давайте знакомиться. Вот вы, товарищ Ванин…

— Николай Андреевич, — подсказал кто-то.

— …Николай Андреевич, расскажите о себе.

— Родился я в 1907 году, в Кусе Челябинской области, в семье рабочего-литейщика. Закончил четыре класса. Сначала сапожничал, рыбачил да охотничал. Потом на чугунолитейный завод пошел. Работал котломазом, слесарем. А в последний год в пожарную часть бойцом был переведен. В армии с 18 августа.

— Родители есть? — спросил комиссар.

— Нет. Отец умер в девятнадцатом, когда у нас Колчак был. Мать похоронили в двадцать первом, от тифа.

— Семья?

— Жена, Пелагея Федоровна, и двое детей. Коля и Зоя.

— Значит, охотник? Бывал я как-то в ваших краях. Природа — залюбуешься! А как у него с последней стрельбой? — повернулся комиссар к командиру взвода.

— Отлично. По всем упражнениям…

Поезд тронулся, комиссар на ходу выскочил из вагона и побежал по насыпи в голову эшелона.

— Вот это человек! — восхищенно произнес один из красноармейцев. — Побыл немножко, а тоску разом снял!

— Наш, златоустовский! — с гордостью пояснил другой. — На нашем заводе парторгом был.

…Ночью полк внезапно был брошен прямо из эшелона на пополнение дивизии, оборонявшей Орел. И там, после 30-километрового марш-броска, он сразу вступил в бой. А 3 октября, оказавшись в окружении, части Брянского фронта начали отходить на восток. Пробивались мелкими разрозненными группами. В одну из них попал и Ванин с двумя боевыми товарищами по взводу.

— Что будем дальше делать, командир? — обратился к Ванину один из них.

— Командир? — недоуменно спросил он. — Рядовой я.

— По возрасту вы старший. Вот и быть вам нашим командиром, а без него нам сейчас никак нельзя.

Ванин вдруг остро почувствовал свою ответственность за этих 19 молодых людей. Пять суток вел он отряд, ориентируясь на незнакомой местности лишь чутьем бывалого охотника. Пять суток голодные и усталые бойцы шагали лесами и болотами, избегая открытых участков, дорог и деревень, делая лишь днем короткие привалы. А под утро шестого дня наткнулись на своих.

Командир противотанкового артдивизиона капитан А. И. Антипов внимательно выслушал доклад Ванина и, растроганный, обнял его за плечи.

— Спасибо, что ребят из окружения вывел. Одним бы им не вырваться. И у нас обстановка тяжелая. Враг стремится с юга подойти к Москве. Здесь, под Мценском, мы должны их задержать во что бы то ни стало. Будем стоять до конца.

— Ясно!

— А вы пойдете ко мне в адъютанты?

— Нет, товарищ капитан! — возразил Ванин. — Пошлите меня в батарею. Страсть как охота из пушки научиться бить по фашисту.

На другой день 1-й особый стрелковый корпус, в составе которого находился истребительно-противотанковый артдивизион капитана Антипова, выдержал бой с передовыми частями танковых дивизий Гудериана. Несмотря на густой туман, артиллеристы к вечеру 9 октября имели на своем счету уже первые десятки подбитых танков.

Хорошо справился в бою со своими обязанностями и Ванин. Он вовремя обеспечивал заряжающего нужными снарядами.

— Молодец! — похвалил капитан Антипов расторопного подносчика.

К исходу следующего дня Ванин встал за маховики орудия, заменив убитого наводчика. Но опыта не было. Дважды он целился в приближающийся танк и дважды промахнулся. Наконец он поймал в перекрестие повернувшийся в его сторону танк и, подпустив ближе, ударил прямо под основание ствола. Танк загорелся. Сердце Ванина замерло от восторга: «Есть один!»

— Вот так и бей их! — похвалил капитан.

А через несколько минут Ванин увидел, как тяжело контуженного Антипова санитары унесли на носилках.

Еще 18 суток упорно сдерживали натиск немецких танков. К 27 октября одна за другой вышли из строя вторая и третья батареи. Совсем поредел расчет пушки-сорокапятимиллиметровки. А танки все лезут и лезут.

К вечеру убило командира и заряжающего. Ванин остался один. Пока бегал за снарядами, совсем близко, справа от его орудия выскочил фашистский танк. Сильным взрывом Ванина отбросило в сторону. Очнулся, когда забрасывали его в кузов автомашины. Глядел непонимающими глазами на солдат в чужой форме, сидевших на бортах. Вдруг с ужасом понял: «Плен!» Рванулся было встать на ноги, но от резкого удара автоматом по голове снова впал в беспамятство. Когда вновь очнулся, увидел вокруг себя раненых и контуженных красноармейцев. Все они лежали и сидели на скотном дворе, обнесенном колючей проволокой. Кровь разом похолодела в жилах: «Плен!»

Вечером прошел сильный дождь, а под утро выпал снег. К обеду в воротах показалась походная кухня. Повар стал разливать черпачком свекольный суп: кому в ржавую консервную банку, кому в пилотку, а кому и прямо в пригоршни. Выпил свою порцию из пилотки и Ванин.

Через несколько дней Ванина перевели в Брянскую тюрьму. И днем, и ночью мозг сверлила мысль: «Надо что-то делать! Надо бежать!»

Вскоре большую группу военнопленных выгнали на заготовку дров. Там Ванину удалось скрыться незаметно в чащу леса. Преодолев за ночь около 20 километров, он набрел на стог сена. Сладкими показались пахучие стебли сухих трав. И вдруг… Совсем рядом раздалось глухое рычание немецкой овчарки. Ее клыки вонзились в ногу. До полусмерти избив, конвоиры пригнали Ванина в тюрьму, где долго еще стегали плетями из телефонных проводов.

Весной 1942 года Ванина перевели в лагерь военнопленных близ Белгорода. Мысль о побеге не покидала его. «Вышки с часовыми — по углам лагеря, — рассуждал он. — Барак — посредине, метрах в десяти от колючей проволоки. От нее до оврага еще метра четыре. Подкоп под землю из барака в овраг — единственный выход отсюда!»

Однажды немцы отобрали группу слесарей для работы на заводе. Попал туда и Ванин. Вскоре ему удалось вынести пару напильников. Другие тоже сумели пронести четыре напильника. Ими и начали копать по ночам проход из угла под нарами. Выносили землю в карманах. Так продолжалось более четырех месяцев.

Побег был назначен в ночь на 16 декабря 1942 года. Бежать рискнуло только 16 человек.

Первым в узкую нору полез Ванин. Осторожно пробил напильником мерзлую землю, раскопал снег, выглянул в образовавшееся отверстие. Да, это был овраг. Спустился вниз по склону и быстро пополз по правому краю к опушке леса. За ним последовали его друзья Иван Воронов и Алексей Рыбаков. Добравшись до леса, они отдышались и пошли по обочине тракта. От мороза начали коченеть руки и ноги. Вскоре у Ванина отлетели подошвы от ботинок. Ноги в сопревших портянках обледенели. Он оторвал рукава у телогрейки и натянул их поверх расползшихся ботинок. Мороз сковывал все тело, а ноги совсем не слушались. «Шаг. Еще шаг… Еще…» — приказывал себе Ванин. Под утро, совсем окоченев, дотянули до небольшой деревушки. Подошли к крайнему домику. Из ворот показалась молодая женщина.

— Заходите! У нас немцев нема, — она уже поняла, что это за люди.

— Звать-то тебя как, добрая хозяюшка? — поинтересовался Иван Воронов.

— Наталья. А вон дочка спит, Леночка.

Где-то на другом конце деревушки вдруг послышался шум автомашины. Наталья испуганно открыла крышку подпола. Все трое спрыгнули туда и притаились. Долго тянулось время. Ванин, нащупав под собой ломик, приготовился ко всему. Наконец Наталья спустилась в подпол, сообщила:

— Немцы из комендатуры со старостой приходили. Ищут бежавших из лагеря. Но вы не бойтесь. Староста из наших. Дядя мой. Не выдаст.

Н. А. ВАНИН

Прошло трое суток. Отмороженные ноги Ванина загноились. Он не мог на них встать. Наталья приготовила настой из трав, сделала ему перевязку.

— А теперь не обижайтесь, — извиняющимся тоном сказала она. — Но вместе вам никак у меня больше нельзя. Страшно мне за троих-то, и кормить нечем. Пусть у меня останется только один, Николай. Он ходить не может, и в случае чего — за мужа сойдет. Мой-то тоже Николай. И похож на него немного. А вас я устрою в другом надежном месте…

Медленно тянулись дни. Из рассказов Натальи Николай Ванин знал, что Красная Армия наступает, что фронт приближается сюда, к белгородской земле. Сердце его рвалось к своим. Обмороженные ступни ног, несмотря на все старания Натальи, заживали медленно. Но Ванин мог уже самостоятельно подниматься из погреба по лестнице наверх.

Однажды в избу ворвался немецкий патруль.

— Русский партизан! — на Николая наставлено дуло автомата.

— Да какой он партизан? Это муж мой! Муж! Больной, обмороженный! — заголосила Наталья, бросившись на шею побледневшего Николая. — В тюрьме у большевиков он был. Пришел вот только…

Тяжело шаркая ногами, прошел в избу староста, взял со стола лампу, поднес ее к бородатому лицу Ванина, внимательно посмотрел и, обрадовавшись, выдохнул:

— Колька! Николай Филиппыч? Жив? Ну, здравствуй! Здравствуй, сосед!

— Здравствуйте, Пахом Трофимович, — выдавил улыбку Ванин.

…В тот вечер Николай Ванин твердо решил: пора уходить.

Пахом Трофимович и Наталья притащили в мешках валенки, овчинные полушубки, меховые шапки, рукавицы, кусок сала с буханкой хлеба и даже два финских ножа. Пришли Воронов и Рыбаков. Староста подробно рассказал, как лучше пройти к линии фронта.

…Поздно вечером, пробираясь через лесной кордон, Ванин с друзьями услышали пьяные голоса немцев и набрели на блиндаж. Подползли ближе. У входа двое часовых клевали носами. «Не с пустыми же руками будем возвращаться к своим!» — переглянулись Ванин и Воронов и разом навалились на фашистов. Вооружившись вражескими автоматами, Ванин и Воронов ворвались в блиндаж.

А ранним утром, подгоняя пленных, Ванин с друзьями оказались перед самой линией фронта и там наткнулись на наших разведчиков…

После двухмесячного лечения в госпитале Николай Ванин был определен в 696-й истребительно-противотанковый артиллерийский полк, которым командовал майор А. И. Антипов.

12 марта 1943 года артполк, сопровождая бойцов 35-й особой стрелковой бригады, организованным и метким огнем своих батарей уничтожил 29 огневых точек и две роты пехоты фашистов. На счету наводчика орудия Ванина — два пулеметных и три минометных расчета врага.

Но особенно младший сержант Ванин отличился в бою 11 июня 1943 года. Рота фашистов с тремя самоходными орудиями внезапной контратакой сломила сопротивление наших пехотинцев и, ведя сильный огонь, ворвалась в расположение противотанковой батареи. Не растерявшись, Ванин первым же снарядом подбил сначала самоходку, а потом начал бить осколочными по вражеской пехоте. Более ста фашистов остались лежать против позиций пятой батареи. За эту смелость и отвагу сам командующий артиллерией 5-й армии гвардии генерал-майор Дмитриев прикрепил к гимнастерке Ванина орден Отечественной войны II степени. В тот же день майор Антипов командиру орудия Ванину дал свою рекомендацию в партию.

В августе 1943 года 696-й полк вел наступательные бои на подступах к Смоленску. И вдруг противник, поддерживаемый артиллерией, перешел в контратаку. На позиции пятой батареи ворвалось 17 танков с десантом на броне. Пять из них, ведя ураганный огонь, приближались к орудию Ванина, где из расчета остался в живых только он один. Ванин развернул орудие для лобовой стрельбы и почти в упор уничтожил сначала один, потом второй, третий танк. Остальные попятились и попали под огонь третьей батареи. Контратака немцев захлебнулась. Наши стрелковые подразделения вновь перешли в наступление. Возле трех подбитых Ваниным танков лежало более 20 фашистских солдат, уничтоженных отважным артиллеристом. Командир полка Антипов представил Н. А. Ванина к присвоению звания Героя Советского Союза.

…Было это 9 февраля 1944 года. Пользуясь темнотой, расчет Ванина выкатил свое орудие впереди окопов стрелковой роты. Рано утром, когда был дан сигнал для атаки, искусно замаскированная пушка вдруг заговорила и подавила на пути пехотинцев два минометных расчета и пулеметный дот. Стрелковая рота почти без потерь взяла деревню Горы. А после боя радостные пехотинцы целовали командира орудия и всех его артиллеристов за такую помощь.

Войска 3-го Белорусского фронта, ломая упорное сопротивление врага, 8 июля 1944 года окружили 15-тысячный гарнизон Вильнюса. Противник выбросил на помощь гарнизону воздушный десант, пытался деблокировать его танковым ударом извне. Пять дней шли тяжелые бои. И снова отличился расчет 76-миллиметровой пушки Ванина. Действуя смело и решительно, он уничтожил более 50 вражеских парашютистов. За личную отвагу и мужество командующий 45-м стрелковым корпусом наградил Ванина орденом Славы III степени.

Войска вышли к Неману. Предстояло форсирование этой широкой реки, западный берег которой был превращен в неприступный вал. Старший сержант Ванин выдвинул ночью свое орудие к самой воде и замаскировался. Непосредственно взаимодействуя со стрелковым батальоном, которому был придан, он заранее разведал все огневые средства противника, а при сигнале «огонь» прямой наводкой один за другим уничтожил два станковых и три ручных пулемета с прислугой. Батальон успешно форсировал Неман и закрепился на западном берегу.

Осколками тяжелых снарядов убило наводчика и заряжающего. В это же время фашисты, поддержанные танками, кинулись в контратаку, намереваясь сбросить стрелковый батальон в реку. Ванин вместе с бойцами быстро соорудили плот для орудия. Переправлялись под сильным минометным огнем. Еще двое из расчета были убиты.

Выкатить орудие на высокий западный берег помогли пехотинцы. И там, выбрав удобную позицию, Ванин метким огнем уничтожил три миномета противника.

Войска 3-го Белорусского фронта, освободив Каунас, устремились к Восточной Пруссии. Но 7 августа у деревни Блювишкяй под Шяуляем противник предпринял новую яростную контратаку. На позиции пятой батареи ворвалось 16 «тигров», под тяжелыми гусеницами которых стонала земля.

«Так вот какие они, «тигры»!» — Ванин впервые видел новые грозные танки врага — широкие черные машины с белыми крестами.

Вот головной «тигр», вынырнув из ложбины, пошел прямо на замаскированное орудие Ванина. И тогда Ванин сам встал за маховики наводки.

«В лоб его не возьмешь», — подумал он, и где-то в глубине сердца вдруг шевельнулось ощущение собственной беспомощности перед этой стальной махиной со сверхмощной лобовой броней. Но тут же он подавил это чувство. Потом изловчился и первым бронебойным снарядом угодил танку прямо в щель между основанием ствола пушки и корпусом башни. Тот вспыхнул. А слева подходил другой «тигр». Ванин спокойно уловил его на перекрестие прицела и ударил снарядом в тот момент, когда он подставил свой бок. Машина загорелась. Еще двух «тигров» удалось подбить Ванину и уложить около них 15 немецких автоматчиков. Контратака была отбита.

В марте 1945 года Ванин с новой силой проявил свое мастерство артиллериста. Если в полевых условиях противотанковые орудия при прямой наводке стреляли по танкам с 800—600 метров, то в городе можно было открывать огонь по ним только с 300—100-метровой дистанции. Расчет Ванина только за два дня, 25 и 26 марта 1945 года, с самой короткой дистанции уничтожил четыре бронемашины, зенитную установку, 37-миллиметровую пушку, три пулемета и до 45 фашистов, чем обеспечил продвижение стрелкового батальона в глубь вооруженной группировки противника в Портайнене.

Вручая Н. А. Ванину новую высокую награду — орден Красной Звезды, командир 184-й стрелковой дивизии гвардии генерал-майор Городовиков перед строем 696-го артполка сказал:

— Ратный труд артиллеристов здесь, в самом центре германского фашизма, был особенно тяжелым и изнурительным, требовал напряжения всех физических и духовных сил, проявления большого мастерства, исключительного мужества и подлинного героизма. И примером служили такие, как коммунист Николай Андреевич Ванин.

Войну с фашистской Германией старший сержант Ванин закончил в Кенигсберге. Но впереди еще были бои с японскими милитаристами. Только в ноябре 1945 года вернулся Н. А. Ванин в родную Кусу. Но здоровье, подорванное войной, подвело: он умер через пять месяцев.

76-миллиметровая противотанковая пушка Н. А. Ванина за номером 12 120 с девятью звездами на щите стоит в музее боевой славы одной из воинских частей. Именем Н. А. Ванина названа в Кусе школа, где он учился, и улица, на которой он жил. В сквере у кинотеатра «X лет Октября» высится памятник, отлитый в честь Н. А. Ванина его товарищами с машзавода. Здесь, вступая в пионеры и получая комсомольские билеты, юность Кусы дает клятву быть такими же верными Советской Родине, каким был их земляк Герой Советского Союза Николай Андреевич Ванин.

 

И. А. МОТОВИЛОВ,

журналист, ветеран войны, сержант в отставке

В БОЯХ „МЕСТНОГО ЗНАЧЕНИЯ“

Однажды на курорте ранним утром я пришел к морю. Сразу обратил внимание, как стройная, миловидная женщина помогала раздеваться слепому мужчине, он был без руки, на теле — зарубцевавшиеся раны. Потом он осторожно пошел на шум прибоя и долго плескался на отмели. Она смотрела на него, и в голубых глазах светилась тихая радость.

«Не Сотников ли это? — мелькнула у меня догадка. — Такой же покатый, широкий лоб и русые волосы. Такая же манера все делать неторопливо».

В один из дней они пришли на пляж с юношей и девушкой. Тонкий овал лица и глаза девушки, чуть припухшие губы и нос поразили. В памяти вспыхнуло точно такое же лицо — лицо парня в серой шинели.

Чтобы не искушать себя, я ушел в город. Долго бродил по шумной набережной, наконец решился и заспешил обратно. Женщина сидела с книгой у кромки берега. Ее ответ окончательно рассеял сомнения, и я крикнул: «Сотников! Александр!»

Он застыл, прислушиваясь.

— Саша! Это же я, помнишь…

Он двинулся к берегу. Выходил, как сказочный богатырь из морской волны. Я кинулся по мелководью навстречу…

На берегу нас встретила толпа отдыхающих. А мы никак не могли прийти в себя. Ощупывая меня, он повторил:

— Значит, взяли тогда высотку! А Павел Петрович… Не может быть?

— Да сам-то ты как же? Ведь мы считали?..

* * *

Декабрьской ночью 1941 года курсантская рота, поднятая по тревоге, спешно погрузилась в промерзшие вагоны сборного состава. Не успели мы еще растопить круглую чугунную печку, как лязгнули буфера, и мимо приоткрытой двери теплушки поплыли припудренные изморозью платформы со станками и оборудованием эвакуированных заводов, замелькали сонные дома Свердловска.

…До самых мартовских ростепелей нас держали в армейском резерве. С утра до вечера с криками «ура!» роты штурмовали «вражеские» позиции, мерзли на стрельбах, отрабатывали приемы рукопашного боя. Вечерами в тесных и душных землянках политрук читал сводки Советского информбюро: в большинстве случаев сообщалось, что «существенных изменений на фронтах не произошло, шли бои местного значения».

На участке фронта весь февраль и март с переменными успехами шли бои. Передний край нашей армии, изогнутый подковой, подпирал Варшавское шоссе — важнейшую транспортную магистраль.

В конце марта 1942 года Ставка Верховного Главнокомандования поставила войскам Западного фронта задачу — силами трех армий соединиться с частями, действовавшими в тылу врага, и во взаимодействии с войсками Калининского фронта ликвидировать Вяземский узел немецкой обороны. Это вело к неизбежной катастрофе всей группы армий «Центр», снимало постоянную угрозу Москве.

Наступил и для нас долгожданный час. В ротных колоннах с вещевыми мешками за плечами мы шагаем к переднему краю. Колышется частокол винтовок с примкнутыми штыками, под ногами хрустит оледеневший снег. Впереди где-то громыхает, кромка горизонта отсвечивает пожарищем.

Еще днем, когда проходили мимо позиций артиллеристов, состоялось наше боевое крещение. Стая «юнкерсов» налетела из-за лесочка.

— Ложись! — закричали вокруг.

Роту с дороги будто ветром сдуло. Мы с Сашей Сотниковым нырнули в воронку. Заухали взрывы. Вздрогнула и заколебалась земля. В стороне надрывались зенитки. Дробно били пулеметы, нарастал треск винтовочных выстрелов.

Первым увидели мы Павла Петровича Иванова, всеми уважаемого в роте бойца. Он стоял на колене у вывороченной ели. Винтовка его, пристроенная на неровном срезе дерева, выцеливала пикирующий бомбардировщик. Лицо солдата было сосредоточенным, и весь он был как сжатая пружина. Пронзительный вой снова прижал нас к земле. Бомбы легли совсем рядом.

Потом мы двинулись дальше, мимо раскиданных взрывами повозок, саней, орудий. И среди этого хаоса — люди торопливо подбирали убитых и раненых товарищей, наводили порядок в порушенном хозяйстве. У дороги два рослых артиллериста суетились около сникшего товарища. Он лежал на грязном затоптанном снегу. На груди его, вокруг рваной дыры на шинели, выступило красновато-бурое пятно. Вот они осторожно подняли его и тихонько понесли к пушке, на лафете которой сидел сержант и обматывал бинтом ногу ниже колена.

В сумерках рота остановилась у опушки искромсанного взрывами леса. Это и был тот самый передний край, тот рубеж, на котором сошлись два мира, две силы лицом к лицу.

С немецкой стороны неслись торопливые пулеметные и автоматные очереди, взлетали осветительные ракеты. Наши молчали.

Не успели мы еще осмотреться, как Павел Петрович завел знакомство с солдатами отводимой на отдых части. Низкорослый, с ввалившимися глазами боец рассказывал:

— Днем от самолетов никакого спасу, а ночью жить можно. А постреливают фашисты сейчас от страха. Не сообразят: для разведчиков лучшего ориентира и не придумаешь. Прошлый раз наши такого стрелка взяли тепленьким.

— А с жильем как? — выпытывал Павел Петрович.

— До просухи, ребята, придется вам, как зайцам, на кочках да в шалашах спасаться. В блиндажи и траншеи уже подошла вода. Место тут гиблое — болотина.

— Привыкнем, — вставил Саша.

— Так оно. Я вот от Тулы пехом сюды. Почитай, всю зиму тут. Сдюжил, — солдат отвернул обожженную полу шинели и, пошарив в кармане, протянул Павлу Петровичу кисет и круглую жестяную баночку из-под сапожного крема: — Курево заберите — с табачком веселее. — Солдат обвел нас взглядом и, задержав его на Павле Петровиче, сказал: — Ребят, старина, береги — зеленые. Таких тут косит, как по росе траву.

Павел Петрович Иванов — бывший боец Чапаевской дивизии, коммунист Ленинского призыва, рабочий одного из уральских заводов. Авторитет его непререкаем. Человек добродушный и сметливый, он знал тропинки к сердцам людей, в любой обстановке мог подать дельный совет, развеселить шуткой.

Первая фронтовая ночь. Выставив сторожевые дозоры и оставив в окопах от взвода по отделению, мы отошли в лес. По совету Иванова под разлапистым деревом быстро соорудили из веток шалаш. Посреди него, в небольшой ямке, из сушняка развели маленький костер, и в двух котелках собирались варить пшенную кашу, а в третьем — чай. Только успели свалить в нагретую воду пакеты пшенного концентрата, как послышался гул самолета.

— Заливай, ребята, костер. Да сушняк не мочите — сгодится, — сказал Павел Петрович.

Я сглотнул клубок слюны и потихоньку накренил котелок с чаем. Пар и чад метнулись в лицо.

Все смолкли. Сверху несся гул самолета да слышался треск выстрелов. Где-то в стороне ухали пушки.

— Давайте, ребята, ужинать, — предложил Саша. — Не переждешь.

О закраины котелков застучали ложки, неясно мелькали лица.

— Да у меня, кажись, в мешке сухарь завалялся, — засуетился Павел Петрович. — Ешьте. Без еды солдат — заморенный конь: ни извоза, ни прыти. А у нас впереди столько работы, — он с треском отламывал и совал каждому немножечко сухаря, бросая крошки себе в рот.

Когда одиноко заскребла по дну котелка последняя ложка, Павел Петрович предложил:

— Покурим — и на боковую. На войне свежая голова нужна.

* * *

Неделю уже мы обживали передний край. В расположении соседней части день и ночь стоял треск выстрелов, не прекращалась дуэль пушек, слышался гул бомбежек. У нас же было относительно тихо, если не считать минометных налетов да перестрелок, которые, казалось, начинались ни с того ни с сего и так же заканчивались.

Не заметили, как сошел снег и все низинки залило водой. Днями было совсем тепло, только все хуже и хуже становилось с боеприпасами и питанием. Единственный подход к переднему краю полка — гать через торфяное болото — немцы с первой талицей разнесли бомбежками в щепы. Все ночные усилия наших саперов восстановить дорогу фашисты сводили на нет одним налетом. И каждую ночь из рот уходили через болото люди, чтобы к утру доставить боеприпасы, продукты. Приходилось все туже и туже затягивать ремни.

Поздним вечером нам коротко изложили приказ: утром после короткого артиллерийского налета при поддержке двух «тридцатьчетверок» овладеть высотой Заячья гора, которая давала возможность контролировать автостраду.

Чуть забрезжил рассвет — загрохотали пушки, показались «тридцатьчетверки», и за ними двинулись мы. Вначале все шло гладко. Потом, когда смолкли пушки, один из танков загруз в низине, второй остановился подбитый. Все плотнее становился пулеметный и автоматный огонь врага, ударили минометы. Рота залегла. Уже несколько солдат безжизненно опустили головы на сырую землю, кое-кто, ища спасения, посматривал назад. В этот миг и поднялся в рост командир роты.

— За мной! За Роди-и… — взрыв мины уложил его на землю.

— Убит! — пронеслось по цепи.

— За мной, ребята! Ура-а-а! — раздался голос Саши.

Пригнувшись, он рванулся вперед. И поредевшая рота выплеснулась на траншеи врага. Павел Петрович швырнул в отходящих фашистов гранату. Саша с колена короткими очередями вел огонь из автомата. Возбужденные и вспотевшие солдаты растеклись по высотке.

— Занять оборону! — последовал приказ.

Мы с Павлом Петровичем устроились по соседству, в окопе вражеских минометчиков, которые лежали сраженные пулями.

— Подарочек добрый оставили — теперь попробуй к нам сунься, — сказал Павел Петрович, поворачивая ствол миномета в обратную сторону.

Гитлеровцы молчали. Но никто не сомневался: они не пожалеют сил, чтобы вернуть утраченный рубеж. Уж очень выгодное положение занимала высотка. Утвердись мы тут, — и в зажатом кулаке окажется движение по шоссе.

Вскоре появились «юнкерсы». Несколько бомб упало в расположение соседнего взвода. Не улегся еще пороховой запах бомбежки — начался артиллерийский налет и минометный обстрел. А потом на высотку полезла пехота. Фашисты шли в рост с автоматами на животах, вели огонь длинными очередями.

Мы берегли считанные патроны. Огонь открыли, когда уже различали лица вражеских солдат. Цепь их дрогнула. Атака захлебнулась.

К нам подошел Саша:

— Как вы тут? — Голос его звучал глухо.

— Слышь, говорят, армию окружают? — сказал в ответ ему боец по прозвищу Прыщ. — Наших-то самолетов нет, а они все лупят и лупят.

— Да на них вся Европа работает…

— Мне от того не легче. Вот как пустят танки, о чем тогда запоешь?

— Тебе подпевать не стану! Чем плакаться, ты бы лучше гранату или бутылку с горючей жидкостью подготовил. Вояка! — с презрением сказал Саша.

Нам не нравился Прыщ, а после этого разговора невзлюбили его еще больше.

Во второй половине дня гитлеровцы повторили бомбежку, затем артиллерийский налет. Вдали показались пять танков, за ними, обтекая высотку с трех сторон, пехота.

— Без огневой поддержки и подкреплений туго нам будет, — сказал Саша, суетливо вставляя запал в последнюю гранату и пристраивая ее на бруствере. В этот момент поступила команда об отходе.

Солдаты собрались у штабеля свежих бревен, заготовленных для накатника. Притихли, с болью переживали гибель товарищей, никак не могли еще осознать всего того, что произошло за несколько часов. Лезли мрачные мысли.

— Будет и на нашей улице праздник, — Павел Петрович тронул меня тыльной стороной ладони, помолчал и деловито сказал: — Пошли раненых выносить, — изойдут кровью. А парней жалко — добрые мужики росли…

На другой день из остатков роты сформировали взвод автоматчиков. Сашу назначили командиром. Павел Петрович шутил:

— Так к маю ты до генерала дойдешь. Смотри, не задирай нос, еще пригожусь — какой генерал без денщика. А если сказать по правде, — уже серьезнел старый солдат, — будет из тебя хороший командир. У меня на людей глаз цепкий.

Еще в первые дни формирования полка у этих двух людей сложились отношения, которые никак не укладывались в рамках армейских уставов. И все началось с незначительного события, о котором по-дружески рассказал мне Саша, в те дни командир отделения.

Шли строевые занятия.

— Шире шаг! Выше ногу! Голову, голову как держишь?! — петухом кричал он на запасников, одетых в валенки, ватные брюки, телогрейки и серые шинели.

Вечером в землянке солдат, что больше всех путал строй, взяв сержанта Сотникова за локоть, потихоньку сказал: «Сынок, выйдем. Поговорить надо». Это был Павел Петрович. Саша вначале хотел было оборвать его, но увидел в прищуренных глазах такую доброту и силу, что сразу изменил свое намерение.

Старый солдат вначале похвалил за службу, а потом заговорил совсем о другом: «Опоздал ты меня строевой обучать. Годы не те, да и ноги белоказацкими пулями покалечены. Ты больше пекись о другом: как в бою солдат себя поведет. Первым делом в душу его загляни…» Он долго еще по-отечески наставлял, потом спохватился: «Пойдем, а то от старшины нагорит. Отбой уже».

С тех пор Павел Петрович всеми способами оберегал авторитет командира, старался помочь и советом и личным примером. Саша тяготился непрошеным опекунством, потом смирился, чувствуя, что во взводе воспринимают это как должное.

Через два дня во взаимодействии с соседними ротами нам снова предстояло штурмовать позиции гитлеровцев уже на более широком фронте. Взводу было приказано овладеть той же самой злополучной высоткой. И наша артиллерия с утра начала налеты на опорные пункты врага. Мы отсиживались в укрытиях, ждали своего часа. Заросший черной щетиной Прыщ недовольно бурчал:

— На кой черт сдалась та высотка?

— И я так считал, пока не раскусил суть дела, — исподволь внушал ему Павел Петрович. — Бой за высотку — это сражение за Москву. Она, матушка, тут под боком. Хоть и крепко поколотили фашистов зимой, да угрозы от столицы не отвели. А за ней — страна наша. Ты думаешь, зря враг за высотку цепляется? Тут надо не хныкать, а думать, с которой стороны ловчее фашистов обойти. Правильно говорю, ребята?

— Правильно, правильно, — закивали в ответ.

— У страха глаза велики. Он со смертью всегда рядышком. Главное — перебороть это чувство. Тогда солдатская жизнь дорого врагу обойдется.

Под вечер началась атака. Мы передвигались к высотке рассредоточенной цепью, после коротких перебежек вели огонь по уцелевшим огневым точкам; артиллерия ударила по ближайшим тылам гитлеровцев.

Все ближе и ближе к высотке автоматчики. И когда нам казалось: еще усилие и без потерь оседлаем траншеи — ударили по цепи минометы. Саша упал и безжизненно затих. «За мной!» — услышали мы голос Павла Петровича.

Взвод с криками «ура!» броском пошел на сближение, выходя из зоны минометного обстрела.

Вот и высотка! В этот миг в упор резанул очередью Павла Петровича фашистский офицер.

В сумерки на высотку пришла свежая рота. Нас отводили в тыл. Павла Петровича мы уносили на простреленной шинели. Похоронили его у ободранной пулями березы. Когда в свежий холмик земли воткнули штык и надели на него каску, я, не в силах сдержать нахлынувших чувств, прислонился к стволу.

…Саша очнулся в сумерках. От большой потери крови бил озноб, голова шла кругом, страшная боль не давала шевельнуться.

Фронтовая ночь вступала в свои права. В чистое апрельское небо взлетали осветительные ракеты. Синеву ночи прорезали кровавые линии трассирующих пуль. Трещали торопливые пулеметные и автоматные очереди, со свистом проносились снаряды дальнобойных батарей. «Раскис! Что бы сказал Павел Петрович? Умирать нельзя, ведь еще ничего не сделано…» — роились мысли. Они ожесточали. И он пополз к своим, но острая боль во всем теле сразу оглушила.

В последний раз, когда вернулась способность мыслить, он понял, что сил больше нет. Тело было чужим. И он закричал. Крика не получилось — только протяжный стон…

Так Саша в первых же боях, не истратив до конца ненависти к врагу, не завершив ратных дел, окончил путь. До обидного коротким оказался его послужной список. Не было там боевых реляций о взятии городов, о победах в крупных сражениях. На его грудь не успели приколоть наград.

После того боя, когда его уносили в тыл без сознания, мало было надежды на счастливый исход. Но он перешагнул черту невозможного. И не только выжил, а остался в нашем рабочем строю. Успешно закончил вуз, потом защитил диссертацию, вел научную работу.

Нет, мы не проиграли той схватки с врагом, хотя после нее «на фронте существенных изменений не произошло». Через такие бои лежал путь к нашим решающим сражениям, к победе. Здесь мы обретали силу, становились солдатами.

 

Б. Д. ДРОБИЗ,

журналист, ветеран войны, капитан в отставке

СВОЯ ИСТОРИЯ

Седьмого марта 1945 года над немецким городом Бунцлау за Одером фашистские зенитчики подожгли советский самолет-штурмовик. Управлял им двадцатитрехлетний командир авиазвена, комсомолец Иван Кузнецов. Он был тяжело ранен, стрелок-радист Василий Муженский убит.

Ивану Кузнецову каким-то чудом удалось посадить самолет. Его выбросило из кабины. Машина, объятая пламенем, взорвалась. Иван не видел, как на бреющем полете над ним пронесся краснозвездный штурмовик: помахав крыльями, летчик прощался с боевыми друзьями.

Обгоревший, с переломами ног, в бессознательном состоянии, Кузнецов попал в Герлицкий лагерь для военнопленных.

Второго мая над поверженным Берлином взвилось знамя Победы, а шесть дней спустя, после упорных и ожесточенных сражений, войска 1-го Украинского фронта, сломив отчаянное сопротивление противника, овладели восточнее Дрездена рядом населенных пунктов, в том числе городом Герлиц. Наступление наших войск было настолько стремительным, что гитлеровцы не успели осуществить свой варварский план: уничтожить подготовленный к взрыву лагерь военнопленных.

Ивана Кузнецова перевезли в армейский госпиталь.

— Кто вы, молодой человек? Как оказались в лагере? — склонившись над его изголовьем, забрасывал вопросами седоусый полковник, начальник госпиталя. — В вашей истории болезни сплошные белые пятна.

— Летчик я. Штурмовик. Сбит зенитчиками, когда возвращался из разведки. Как посадил самолет, не помню. А родом с Урала, из-под Челябинска.

Опираясь на костыль, вошел Никифор Подгайко, бывший партизанский разведчик, с которым Иван сблизился в фашистском лагере. Пристально рассматривая Кузнецова, он то и дело переводил взгляд на журнал, что держал в руке.

— Ты что, впервые видишь или не узнал? — не выдержал Иван.

— А, может, и впервые! А может, и не узнал! — бросил Никифор и громко на всю палату дробно расхохотался: — Хлопцы, полюбуйтесь на него, красавчика! Лопнить мои очи, колы це не Иване!

Кузнецов взглянул на снимок. Вспомнил, как прошлым летом в полку появился корреспондент журнала «Фронтовая иллюстрация» и командир эскадрильи сказал:

— Этого сфотографируйте в первую очередь. Боевой, заслуженный летчик. Командир звена. Комсомольский вожак…

Кузнецов читал, перечитывал подпись под снимком, а перед глазами стояли командир полка Герой Советского Союза Семен Егорович Володин, командир эскадрильи Георгий Клецкин, боевые друзья-однофамильцы Алексей и Иван Филатовы, Евгений Бурнашов, Герой Советского Союза Владимир Ермолаев..

Раненые повскакивали с коек, окружили перебинтованного, закованного в гипс Кузнецова. Набежали из соседних палат. Старый потрепанный журнал ходил по кругу из рук в руки.

Старшина-артиллерист поднял над головой снимок и, откашлявшись, начал громко читать:

— «Среди штурмовиков-гвардейцев Н-ского полка, которым командует Герой Советского Союза полковник С. Е. Володин, своими подвигами выделяются летчики-комсомольцы. По всему соединению славятся они своим бесстрашием и мастерством. Среди них — член бюро комсомольской организации полка, командир звена гвардии лейтенант Иван Кузнецов. Он награжден двумя орденами Красного Знамени, орденом Отечественной войны I степени и Красной Звезды».

Томительно тянулись госпитальные дни. Память часто уводила в прошлое.

…Кумиром Ванюшки Кузнецова был Валерий Чкалов, о бесстрашии, мужестве и летном мастерстве которого ходили легенды. Над кроватью висел портрет авиатора, вырезанный из газеты.

Однажды в комнату ввалился школьный дружок Иван Алексеев, едва дыша, затараторил:

— Владимир Аблин со станции Троицк кружок парашютистов организует. Обещает нас записать. Только, говорит, проверю в школе, как успеваемость. Я сказал, что с оценками и дисциплиной у нас полный порядок.

Ванюшка от радости запрыгал вокруг стола. Михаил Иларионович и Евдокия Акимовна не разделяли восторгов сына. В тайне они думали, потешится, успокоится, пройдет увлечение. Не прошло!

На занятия кружка бегали в любую погоду. Несколько километров, из села Клястицкое до станции, покрывали одним махом. Затаив дыхание, слушали рассказ Аблина о парашютистах, об их смелости, мужестве, пристально следили потом за каждым движением его рук, учились укладывать парашют.

В памяти Кузнецова всплыл самый первый прыжок с парашютной вышки. Осторожно, боязливо он придвинулся к краю вышки, будто шагал босым по раскаленным углям. Взглянул вниз, и внутри вдруг похолодело. Пересилил свой страх и решительно прыгнул. А когда почувствовал под ногами землю, обрадовался, поняв, какую огромную победу одержал над собой. Тогда еще твердо решил: из тысячи жизненных дорог выбрать одну единственную.

— Буду летчиком! — заявил Иван родителям.

Евдокия Акимовна всплеснула руками, взглянула на мужа; Михаил Иларионович, немногословный по природе, не стал выговаривать:

— Каждый выбирает себе дело по душе. Запомни, сынок, коль выбрал — иди прямо, на обочину не сворачивай.

В 1939 году уехал Иван в Челябинск.

— Этот летать будет! — определил инструктор аэроклуба Петр Васильевич Сизов.

Быстро прошли месяцы наземной подготовки. Настало время показать, чему научился, как освоил учебно-тренировочный самолет УТ-2. За контрольными полетами наблюдала строгая комиссия. Однако и она выставила Кузнецову отличные оценки.

— Авиация, Ваня, твоя стихия, — внушал ему Сизов. — Твои успехи меня радуют. Но не останавливайся на полпути, настойчиво набирай высоту.

В числе лучших курсантов-выпускников Челябинского аэроклуба Иван Кузнецов получил путевку в Тамбовскую военную авиационную школу. Там, в разгар летной практики, воскресным утром 22 июня 1941 года, узнали о нападении фашистской Германии. Десятки рапортов с просьбами направить в Действующую армию легли на стол начальника школы. Было в их числе и заявление комсомольца Ивана Кузнецова.

— Придет ваше время, — ответили им.

Наступил сорок третий год. Радостные, вдохновляющие вести шли с полей боев. Летчики-фронтовики, побывавшие в Тамбовской авиационной школе, восторженно рассказывали о появлении грозного самолета-штурмовика ИЛ-2.

— Гитлеровские асы боятся штурмовика, как черти ладана! Окрестили его «Черной смертью», — говорили они.

С завистью смотрел Кузнецов на летчиков, успевших опробовать ИЛ-2 в схватках с врагом, а когда узнал, что подбираются курсанты для переучивания со скоростного бомбардировщика на штурмовик, подал рапорт зачислить во вновь создаваемую группу.

Накануне величайшего сражения Отечественной войны, развернувшегося на Курской дуге, лейтенант Иван Кузнецов посадил на прифронтовом аэродроме свой штурмовик. Рассветным утром 5 июля по боевой тревоге он поднялся в воздух и ринулся на противника. Эскадрилью вел капитан Клецкин. Слева и справа шли Владимир Ермолаев с Иваном Филатовым и Евгений Бурнашов с Алексеем Филатовым. Кузнецов старался разгадывать маневры ведущего, поближе держаться к напарнику.

Первый бой явился для Кузнецова первым суровым испытанием, экзаменом на мужество и отвагу, на воинское мастерство. Приказ — разгромить колонну танков и артиллерии, следовавшую к линии фронта, — выполнили блестяще. Заградительный зенитный огонь, которым гитлеровцы встретили штурмовики, был подавлен в первые же минуты атаки. Затем ИЛы начали утюжить дорогу. Кузнецов кидал машину в пике, забрасывая вражеские танки бомбами, стрелок-радист Волошин метко бил по разбегавшимся фашистам из пулемета.

Клецкин собрал эскадрилью и лег курсом на свой аэродром. Кузнецов догнал напарника и пошел за ним на установленной дистанции. На земле, разбирая результат операции, комэска, скупой на похвалу, сказал Кузнецову:

— Вел ты себя молодцом. Выдержка есть, нервы в порядке. Машину чувствуешь хорошо. Представляю тебя к награде.

Друзья поздравили Ивана.

Пятьдесят дней, не затихая, шли на Орловско-Курской земле упорные бои. Десятки схваток провел в воздухе с врагом Кузнецов, не раз возвращался в изрешеченном самолете. Ордена, украшавшие грудь молодого летчика, свидетельствовали о его растущем мастерстве, отваге и мужестве.

…Шли бои за Харьков. Пасмурным августовским вечером лейтенант Кузнецов вел звено штурмовиков к линии фронта. Цель — железнодорожная станция — была совсем близка, когда из-за тучи вынырнули «мессершмитты». Два фашистских истребителя ринулись в атаку, стремясь зайти с хвоста. Стрелок-радист Муженский резанул по ним из пулемета, и они поспешно отвалили, взмыв за облака.

— Пойдут сверху, — предупредил Муженского Кузнецов. — Будь внимательнее.

Муженский опередил врага, всадил длинную пулеметную очередь в передний самолет, прошил его, и тот, вспыхнув, закувыркался, рухнул на землю. Остальные «мессеры» поспешили восвояси.

Преодолев завесу заградительного зенитного огня, звено Кузнецова вышло на цель. Внизу лежала железнодорожная станция, забитая эшелонами, боевой техникой и живой силой противника. Цель была накрыта.

Кузнецов повел машину обратным курсом. Неожиданно самолет сильно тряхнуло, швырнуло в сторону. Летчик выровнял его, почувствовав, что поврежден мотор. Рация вышла из строя. Машина не повиновалась, теряла скорость и высоту.

— Василий, иду на вынужденную!

Самолет врезался в огромный стог сена, разметав его по полю. Кузнецов и Муженский выскочили из машины, и тут, точно из-под земли, перед ними выросли фашисты. Они пригнали летчиков в деревню, бросили в сарай, заперли под замок.

И. М. КУЗНЕЦОВ

Муженский залез на сеновал. Соскочив оттуда, показал Кузнецову железный шкворень:

— Полезная вещь, товарищ лейтенант, в крестьянском обиходе может пригодиться.

На дворе совсем стемнело, из хаты доносились пьяные голоса. Не стало слышно топота часового. Орудуя шкворнем, летчики выломали доску в двери и выскользнули из сарая.

Трое суток пробирались. Днем прятались, ночами шли, определяя направление по звездам. Обмороженные, выбившись из сил, добрались до своих. В полку их считали погибшими, послали родным «похоронки».

После освобождения деревни командир полка Володин вместе с Кузнецовым летали туда. Разыскали останки самолета, сарай, в котором гитлеровцы держали пленных. Хозяйка дома, пожилая украинка, рассказала, что выставила на стол последние запасы сала, заняла у соседей самогон и устроила для «дорогих гостей» пиршество. Щедро угостила она и часового. Когда пришла к сараю, чтобы вызволить арестованных, там уже никого не было. Наутро гитлеровцы обнаружили побег и до полусмерти избили часового…

Иван Кузнецов продолжал громить врага, сделав уже около ста пятидесяти боевых вылетов.

Двенадцатого января сорок пятого года войска 1-го Украинского фронта перешли из района Сандомира в наступление на сильно укрепленную оборону противника. Несмотря на совершенно нелетную погоду, низкую облачность, штурмовики гвардейской части Володина беспрерывно поднимались в воздух на выполнение боевых заданий.

Иван Кузнецов возвращался на аэродром после штурмовки переднего края противника. Самолет попал в полосу зенитно-пулеметного обстрела. Вражеский снаряд угодил в машину, она загорелась. Летчику удалось сбить пламя, но мотор оказался поврежденным. Невероятным напряжением силы Кузнецов посадил самолет. От сильного удара его и Муженского выбросило на землю. Они остались невредимыми, но попали к поспешно отступавшим немцам.

Гитлеровцам было не до летчиков. Они посадили Кузнецова и Муженского на подводы, которые плелись в конце колонны. Неожиданно загрохотали разрывы снарядов приближавшихся «тридцатьчетверок», послышался лязг гусениц. Обозники побросали подводы, кинулись наутек. Этим и воспользовались летчики…

Лежа на госпитальной койке, Кузнецов ворошил прошлое.

Много месяцев прошло, прежде чем зарубцевались раны. Строгая медицинская комиссия заключила: «Отлетался!»

Летом 1947 года Кузнецов вернулся на Южный Урал, в Челябинск.

Не так давно из города Грозного пришло письмо. Писал майор запаса Герой Советского Союза Владимир Иванович Ермолаев:

«Трудный и славный путь по дорогам минувшей войны прошел южноуралец Иван Михайлович Кузнецов. Мы воевали с ним на Курской дуге и Украине, в Молдавии, Румынии, Польше, на территории фашистской Германии. Не один десяток раз летал я с ним на боевые задания и всегда восхищался его летным мастерством, мужеством. Иван Михайлович наносил чувствительные штурмовые удары, добывал командованию важные разведданные. Он отличался разумной боевой инициативой.

Помню, в районе Константиновки, на Украине, ведя воздушную разведку, он обнаружил засекреченный немецкий аэродром, немедленно сообщил об этом на командный пункт. Налетом нашей штурмовой авиации аэродром вместе с находившимися на нем самолетами был уничтожен. В районе города Бельцы мы вышли с ним на железнодорожную станцию, произвели аэрофотосъемку, а затем атаковали объект, создав несколько крупных очагов пожара. Через день мы обнаружили колонну немецких танков, продвигавшихся в сторону фронта. Сообщили координаты на командный пункт. Колонна была разбита.

А сколько Кузнецов истребил живой силы противника, невозможно подсчитать. Да, это был настоящий летчик-штурмовик!

Он трижды попадал в руки к гитлеровцам, мы трижды «хоронили» его, а он возвращался в полк и продолжал истреблять фашистскую нечисть…»

* * *

Мчится по рельсам электровоз. Машинист Иван Михайлович Кузнецов смотрит на мигающую стрелку скоростемера:

— Сто! — говорит он, обращаясь к помощнику, и в голосе его чувствуется восторженная нотка.

— Зеленый.

— Вижу зеленый…

В локомотивном депо станции Челябинск издан приказ:

«За долголетний добросовестный труд, в связи с 50-летием со дня рождения и 25-летием непрерывной работы на железнодорожном транспорте, наградить машиниста электропоезда Кузнецова Ивана Михайловича Почетной грамотой».

Ударник коммунистического труда Иван Михайлович Кузнецов и сегодня — на передовой линии.

 

Л. Н. СУРИН,

журналист

ГВАРДИИ РЯДОВОЙ

Было это на Украине осенью сорок третьего года. 36-я гвардейская стрелковая дивизия шла почти безостановочно уже вторые сутки. По грязной, распаханной сотнями колес дороге непрерывной вереницей тянулись на запад войска. Шагали пехотинцы. Обгоняя их, проносились танки, двигалась артиллерия.

Пушки вязли на подъеме, разминали глину, и рослые, как на подбор, артиллеристы, обливаясь потом, помогали лошадям.

— Раз, два, взяли! Еще раз, взяли! — наводчик Иван Кукарин сбросил шинель на зарядный ящик и налег плечом на щит орудия.

— Сарабаев! Давай веселей, друг! — крикнул он скуластому черноволосому крепышу.

Сузив чуть раскосые глаза, Сарабаев, заряжающий орудийного расчета, улыбнулся в ответ и крепче ухватился за обод колеса. Пушка выкатилась на взгорок.

Кукарин рукавом вытер взмокший лоб и огляделся вокруг. Бугристая степь была выжжена солнцем и вымочена дождем. Высокие пирамидальные тополя по краям дороги и вербы в глубине балок начали желтеть. Ветер рвал листья, кружил над неглубокими балками, пересекавшими степь.

Мертва была земля. Отступая, враг угнал с собой жителей, сжег дотла села. То тут, то там виднелись следы жестоких боев. Застыл посреди поля обгоревший «тигр» со свороченной набок башней. Распластал покореженные от удара о землю крылья самолет с черными крестами на фюзеляже. Уткнулась в придорожный кювет брошенная легковая машина с награбленным добром. Кукарин увидел на заднем сиденье узел, из которого выглядывали детские башмачки, и нахмурился.

На подъеме из балки пушки снова завязли, и снова пришлось помогать лошадям. Орудие Кукарина было уже на вершине невысокого холма, когда штабной «виллис», обгонявший колонну, затормозил, и пожилой военный в генеральской фуражке выглянул из машины:

— Здорово, гвардейцы!

Артиллеристы узнали командира дивизии. Генерал оглядел повозки, орудия солдат. Жесткие морщинки по краям его губ обозначились резче.

— Трудно, товарищи? — негромко спросил он. И тут же, не дожидаясь ответа, словно самому себе сказал в глубоком раздумье: — Да, трудно. Тяжело. А медлить нельзя. Отдыхать некогда. Скоро — Днепр.

— Ничего, товарищ генерал, — весело отозвался Кукарин. — Раньше много трудней приходилось. А теперь легче.

Генерал с любопытством посмотрел на солдата, задержал взгляд на медалях «За отвагу» и «За оборону Сталинграда», блестевших на выгоревшей гимнастерке.

— Почему же легче? — спросил он.

— Так наступаем же, товарищ генерал, а раньше отступали да оборонялись, — продолжал улыбаться Кукарин. — Веселее на душе у солдата стало.

— Это верно. — Генерал тоже улыбнулся, спросил:

— Как ваша фамилия, товарищ боец?

— Гвардии рядовой Кукарин, — отчеканил Иван.

— Давно воюете, товарищ Кукарин?

— С февраля сорок третьего.

— Сталинградец?

— В самом городе быть не довелось, южнее воевал. На подступах.

— А сами откуда родом?

— С Урала я. А товарищи мои, — Кукарин кивнул на бойцов, — из Башкирии, Казахстана, Сибири. Из разных мест.

— Значит, веселее, говорите, стало? — генерал задумчиво посмотрел вдаль. — Да, теперь веселее. Это вы хорошо сказали, товарищ Кукарин. Скоро очистим от врага всю Украину.

И снова потянулась бесконечная дорога, гарь пожарищ, побуревшая степь со следами разрывов. Дивизия вышла на берег Днепра.

Кукарин присел на песок, задумчиво зачерпнул ладонью холодную днепровскую воду. Почему-то сразу вдруг вспомнилась ему другая река. Родная Юрюзань, на берегах которой он родился и провел свое детство. Вспомнился отец, старый железнодорожник, его натруженные, в синеватых прожилках вен руки, мать… Потом в памяти всплыл Свердловск, куда переехал вместе с родителями, школа в поселке СУГРЭС… Окончив семилетку, Иван пошел на металлургический завод, а в декабре сорок второго года его призвали в армию.

Днепр! Сколько рассказывали о великой реке его друзья-украинцы, воевавшие вместе с ним на Воронежском и Степном фронтах и под Сталинградом. Сколько было их, этих фронтовых товарищей, что так и не дошли до Днепра.

Неотрывно глядя вдаль, он смотрел на противоположный правый берег, занятый врагом. Высокий и обрывистый, он был изрезан ходами сообщений, утыкан железобетонными дотами, замаскированными пулеметными гнездами и густо заминирован. «Скорей бы перейти Днепр. И гнать их, гнать, проклятых, до самой границы, до самого Берлина».

Приказ о форсировании Днепра был получен в 104-м гвардейском стрелковом полку в ночь с 25 на 26 сентября.

Дул пронизывающий холодный ветер, и крупные капли косого дождя хлестали лица солдат. С вражеского берега то и дело взвивались ракеты. Плоты с орудиями и лодки с пехотой уже достигли почти середины реки, когда ослепительно-яркий луч прожектора, разрезая темноту ночи, скользнул над головами солдат, упал вниз и заплясал по лодкам. «Заметили!» — подумал Кукарин.

И точно, с крутого берега ударила батарея тяжелых немецких минометов, и крупнокалиберные пулеметы прочертили темноту полосами трассирующих пуль. И сейчас же с левого берега чиркнули по небу огненные хвосты. Это «катюши» ударили по врагу, накрывая целые участки, где сосредоточены огневые средства противника.

Кукарин, ослепленный и оглушенный, яростно греб веслом. Рядом с ним, тяжело дыша, работал Сарабаев и остальные бойцы орудийного расчета. Вот впереди ухнул снаряд, взметнул каскад воды, и лодка, в которой сидело несколько солдат, поднялась на гребне водяной горы и исчезла в кипящем водовороте.

Плот с ходу врезался в прибрежную отмель, и гвардейцы нечеловеческими усилиями выкатили пушку на берег.

— Орудие к бою!

Команда была не услышана, а скорее угадана. Иван припал к панораме прицела, дал выстрел. Орудие дернулось на откате, и пулемет замолчал. Не стало видно его частых коротких вспышек. Еще один выстрел — и замолчал второй.

— Ура-а-а-а! — загремело вокруг.

С лодок и плотов прыгали в воду солдаты, мокрые по пояс выбирались на берег и, стреляя из автоматов, бежали по песчаному откосу. Падали, поднимались и снова бежали вперед, оставляя убитых и раненых. А Иван Кукарин посылал снаряд за снарядом, расчищая пехоте путь.

— Эй, ребята, помоги! — крикнул он стрелкам. Несколько солдат бросились к орудию, помогая артиллеристам, выкатили пушку на холмистую высотку.

Уже брезжил рассвет. Начинался бледный осенний день. Фашисты беспрестанно шли в контратаки. Не успевали артиллеристы вынуть из мешков свой паек, чтобы подкрепиться, как снова приходилось бросаться к орудию.

Враг всеми силами пытался сбросить советских бойцов в Днепр. Гвардейцы яростно защищали крохотный клочок земли, отвоеванный на правом берегу. Они стояли насмерть, поклявшись погибнуть, но не отступить. За день они отразили десять фашистских контратак.

…Враги появились внезапно, прорвавшись в слабом месте, в стыке между батальонами. И было их более двух сотен. Они шли во весь рост, стреляя из автоматов. Можно было уже разглядеть их лица.

«Прикрытие! — подумал невольно Кукарин. — Если бы впереди было прикрытие!» Орудие одиноко стояло на высоте, и, должно быть, фашисты догадались об этом, иначе они не шли бы так смело, во весь рост.

И. А. КУКАРИН

Артиллеристам пришлось обороняться одним, без пехоты. Когда до врага осталось метров двести, Кукарин послал прямой наводкой первый снаряд.

Пригибаясь за щитком орудия, он видел, как разорвалась шрапнель и как несколько фашистов упали на землю и остались лежать неподвижно. Он выстрелил еще, потом еще раз. Но гитлеровцы продвигались вперед. Автоматная очередь срезала одного гвардейца, другого, третьего. У пушки оставались в живых только двое — Кукарин и Сарабаев.

Гитлеровцы начали уже огибать высотку, заходя с флангов. Откуда-то справа прострочила длинная автоматная очередь, и Сарабаев вдруг покачнулся, выпустил из рук снаряд и упал на черную, изрытую осколками землю. Иван бросился к нему. Сквозь гимнастерку почувствовал липкое, теплое. Сарабаев медленно, с усилием открыл глаза:

— Все… Иван… отвоевался я. Ты… отомсти…

Кукарин застонал от невыносимой душевной боли, рванулся к орудию.

— Это вам за друга! — исступленно кричал он, посылая снаряд за снарядом. Он был страшен в своей ненависти к врагу.

* * *

А в это время на левом берегу Днепра генерал неотрывно смотрел в бинокль на высоту 134,4 — так была обозначена она на штабных картах. Сквозь сильные стекла бинокля он отчетливо видел, как двигалась на вершине высоты маленькая фигурка артиллериста и как вздрагивала от частых выстрелов пушка. «Родной ты мой! Продержись еще хоть полчаса!»

Генерал опустил бинокль, рванул трубку телефона и закричал в нее простуженным голосом:

— Первый говорит. Все готово? Тогда начинай переправу.

Все, кто был на командном пункте, неотрывно смотрели на противоположный берег, на высоту 134,4. Возвышаясь над правобережьем, она прикрывала подступы к Днепру. И на ней, на этой высоте, в живых сейчас был только один человек.

…Враги окружали орудие с трех сторон. Было их, наверное, десятка четыре, остальных положила картечь. До пушки Ивана Кукарина оставалось всего каких-нибудь пятьдесят-сто метров. Еще два десятка фашистов уложил Иван, но его продолжали окружать.

Уже совсем близко приподнялся с земли фашист. Иван успел разглядеть его белесые волосы, в беспорядке выбившиеся из-под пилотки, и красное от напряжения лицо. Схватив карабин, Иван прицелился и выстрелил. «Попал», — удовлетворенно подумал он, но страшная боль вдруг обожгла руку. «Ранили!» — Рванул рукав гимнастерки, лежа мгновенно перевязал рану.

— Рус, сдавайся! — кричали ему со всех сторон.

— Врете, гады! Русские не сдаются!

…Кончились снаряды. В карабине оставался один патрон. Всего один. Единственный. Где-то в глубине сознания вертелась неотступная мысль, что этот патрон надо приберечь для себя, чтобы не попасть в плен. Но как раз совсем рядом с его пушкой выскочил из-за пригорка немецкий офицер. Рывком поднявшись с земли во весь рост, Иван бросился навстречу и последнюю пулю выпустил в него, застрелив в упор.

Два других гитлеровца уже цеплялись за ствол пушки. Их перекошенные от злобы лица совсем рядом. Кукарин взмахнул карабином над головой раз, другой. И вложив в удары приклада всю ненависть, душившую его, размозжил обоим фашистам головы. Потом прислонился к щиту и в изнеможении закрыл глаза. В руке и боку жгла острая пронизывающая боль.

Как в полусне услышал громкое «ура!». Кто-то бежал мимо, стреляя и крича, кто-то совал в рот фляжку и перевязывал ему руку. Потом его куда-то несли, и все это было, как во сне, как будто не с ним, Кукариным, а с кем-то другим.

Потом вдруг стало необыкновенно тихо.

— Жив он? — спросил чей-то удивительно знакомый голос.

— Жив, товарищ генерал, только крови потерял много.

Иван с усилием открыл глаза. Увидел над собой склоненное усталое лицо, круглую кокарду генеральской фуражки. Он сделал попытку приподняться на носилках.

— Лежи, лежи, герой! Мы с тобой еще повоюем. С такими войну не проиграешь!

Награжденный за свой подвиг орденом Ленина и Золотой Звездой Героя, Иван Кукарин воевал с фашистами до последнего дня, до Победы. Вернулся он после демобилизации в родные места лейтенантом запаса.

Иван Александрович Кукарин работал в Юрюзани на электростанции начальником топливно-транспортного цеха, потом — секретарем комсомольской организации в ремесленном училище. Ранение и тяжелая коварная болезнь — туберкулез легких, полученный на фронте, преждевременно оборвали его жизнь.

Миновала уже четверть века с того дня, как не стало Ивана Кукарина, но жива память о Герое. Каждый год призывники Юрюзани, Катав-Ивановска и Усть-Катава соревнуются в военно-спортивном троеборье на приз имени Героя Советского Союза Ивана Александровича Кукарина.

В музее революционной, боевой и трудовой славы Юрюзанского механического завода бережно хранятся под стеклом грамота Героя и его боевые награды.

На центральной площади Юрюзани, за оградой сквера, среди разросшихся кленов и акаций невысокий могильный холмик, на скромном обелиске — пятиконечная звезда и два скрещенных пушечных ствола. Чуть пониже — слова:

«Герой Советского Союза

Иван Александрович Кукарин

1922—1948 гг.»

 

Т. Д. СОФЬИНА,

журналист

ВОЗВРАЩЕНИЕ

На городской площади Карабаша — небольшой памятник из дымчатого мрамора. Профиль молодого красивого паренька в танкистском шлеме. Упрямо сжатые губы, руки — на рычагах управления. Зимой и весной, летом и осенью у подножья памятника, на гусеницах танка — цветы. В праздники в строгом молчании стоят здесь в почетном карауле пионеры и комсомольцы. Не ушел Александр Сугоняев из города. Он вернулся сюда в своем бессмертии.

…Будто нехотя набегает на берег волна. Лизнет отточенные, отшлифованные валуны и откатится назад. Вновь набежит и опять отойдет. Хорошее озеро Серебры.

Шура стоял с товарищами на горе.

— Красотища какая, правда? — чуть щурился он. Теплый ветерок трепал его большой, волнистый чуб. Внизу, у воды, визжали девчата.

Шура ступил босой ногой на большую каменную плиту и улыбнулся.

— Уже нагрелась. — Сел. Снял рубашку, подставив солнцу и без того смуглую спину.

— Люблю лето. Тепло, красиво… — Потом прислушался к смеху девчат. Насупился. Вздохнули и мальчишки…

— Они еще ничего не знают. Может, не говорить? Может, ненадолго это? Недельку-другую и кончится, — сказал Саша Иванов.

— Шур, — вздохнул Ваня Чмелев, — теперь, значит, брат твой не вернется? На фронт сразу?

— На фронт. Офицер он. И я на фронт пойду. Не могут не взять. Комсомолец я.

…Дома в эти дни было тревожно. Молча уходил на работу, в шахту, отец. Приумолкла и мать, и даже сестры меньше ссорились между собой. Шура буквально на глазах повзрослел, вытянулся, похудел. Не очень разговорчивый (за что ребята называли его Буканей), он и вовсе замолчал.

Вечерами долго не мог заснуть, мыслями был далеко. Он был там, на передовой, в одном танке со старшим братом. Писем от Ивана давно не было. Прислал в конце июня одно коротенькое: «Уходим. Не волнуйся, мама. Вернусь». И все. Четвертый месяц идет война. Школа (хотя и учился уже в десятом классе) отодвинулась куда-то на задний план. Теперь не это казалось главным Шуре. Он не мог понять, да и не хотел понимать того, что ему и его товарищам сказали в военкомате, когда они принесли туда заявления. Всего одну строчку: «Хочу пойти на фронт», — написал каждый.

Они умоляюще смотрели на военкома, надеясь, что взгляд их больше, чем заявление, убедит его в том, как хочется им на фронт. Капитан В. А. Решетников сложил заявления в папку, устало покачал головой:

— Нет, ребята, малы еще. Учитесь. Но обещаю — будет нужно, обязательно вызовем. А сейчас объявляю вам готовность. Устраивает?

Понял Шура — настаивать бесполезно. Вот об этом и думал, глядя в потолок. В доме тихо. Посапывают сестренки. Не спят мать с отцом. Шепчутся о чем-то. Прислушался: об Иване говорят.

Наконец, пришло долгожданное письмо. Иван писал, что лежит в госпитале, в Свердловске. Уехала к нему мать. А у Шурки из рук все валилось. К учебникам уже не притрагивался. Не выдержал отец:

— Поезжай…

Не сразу попал Шура в госпиталь. Долго пришлось уговаривать врача, чтоб пустили к брату, а когда, наконец, разрешили, он не шел, а бежал по коридору. Вот и нужный номер палаты. Не открыл, а рванул дверь и… замер на пороге. Брата увидел сразу. Тот лежал у окна. Одна рука поверх одеяла. Не рука, а тугой сверток бинтов. Перевязана и голова, а глаза, глаза такие же, как у Шурки, — большие, коричневые, — ласково улыбались ему.

Шурка медленно подошел к кровати, сел на краешек табуретки и, не сдержавшись, прижался к плечу брата.

Три дня был Шура в госпитале. Иван рассказывал о зверствах фашистов, о первых тяжелых боях, о том бое, в котором был ранен. Иван, командир танка, и его друг Юрий, механик-водитель, чудом остались живы. Механик сильно обгорел. Он лежал на соседней кровати, голова полностью забинтована. Шура не видел его лица, только слышал его голос, подавал ему пить.

— Знаешь, Ваня, вернусь домой и сразу — в военкомат. В танкисты буду проситься. Не могу больше за книжками сидеть, да и тебя заменить надо, за раны отомстить…

Шуру опять принял капитан Решетников. Он был еще более уставшим. Красные от бессонницы глаза.

— Снова пришел?

— Да. Нельзя мне ждать больше, товарищ капитан. Не имею права. Слово я дал, слово, понимаете?

— Понимаю, Сугоняев. Все понимаю. Да ведь лет-то тебе сколько? Скоро восемнадцать?

— Скоро… Не отпустите — сам уйду.

— Ты подожди горячиться. «Сам уйду». Думаешь, мне хочется здесь сидеть? Я вот тоже рапорт за рапортом посылаю — не отпускают отсюда.

— Вы здесь нужны, товарищ капитан. А я — там.

— Ишь ты какой. Здесь нужны, — улыбнулся военком. — Ну, куда хочешь?

— В танковое. Брат — танкист. Ранен… Экипаж погиб.

…В глубину леса уходила железнодорожная колея. Вот в последний раз мелькнули Серебры. Шура стоял у раскрытого окна.

— Ну что, расстанемся скоро с шевелюрой? Мне своих рыжих не жаль, а вот твои… — Сашка Иванов подстроился за спиной Шуры и шутя захватил в горсть его волосы. Он и Ванюшка Чмелев так и не отстали от своего друга.

— Что волосы. Отрастут. В бой бы скорее, — тихо отозвался Сугоняев.

…Ночь. В казармах спят курсанты. И как ни крепок сон, команда «подъем» моментально срывает всех с мест. Секунды на одевание, секунды на построение. И замирает строй.

— По машинам! — эту команду Сугоняев всегда ждал с волнением. И вот уже несутся танки по проселочной дороге. Подбрасывает на пригорках. Идет «бой». Еще не настоящий, учебный, но все равно бой. И вдруг танк резко останавливается.

— В чем дело, Сугоняев? — раздается в шлемофоне голос инструктора. — Перед вами большой ров. Форсировать его!

— Есть! — почти прошептал Сугоняев и потянул рычаг управления. Танк, тяжело наклонившись вперед, медленно сполз с насыпи и вдруг перевернулся на бок. Мотор заглох. А Шурка от досады на себя плакать готов был. Не слушалась его машина, хотя теорию он знал на отлично. Вечером написал домой.

«Родные мои! Фронтовики рассказывают, как приходится действовать в бою, особенно механику-водителю. Они говорят, что у нас здесь на танкодроме рай, а впереди — серьезные упражнения, стрельбы, а вдруг я не выдержу…»

Конечно, писать о том, что, как черепаха, свалился в ров, не стал, но запомнил этот день. Теперь на ученьях был до бесконечности строг и требователен к себе.

С нетерпением ждал писем из дома, а особенно ответ на то, где были строчки: «А вдруг я не выдержу». Почту принесли под вечер.

— Сугоняев, от девушки письмо, — дежурный помахал конвертом. Ребята прыснули.

— От девушки? Тогда это не ему. Это другому Сугоняеву, — пошутил балагур и весельчак Иван Чмелев. — Он у нас сам, как девушка, от каждого грубого слова краснеет.

Шура вскрыл письмо. Катя, сестра, сообщала о домашних делах, просила, чтоб чаще писал домой — мать и отец тоскуют. Писала, что нет весточек от Ивана, который сразу после госпиталя ушел на фронт. Шура быстро пробежал глазами по строчкам и, задержавшись на последней, улыбнулся. «Как это не выдержишь? Не имеешь права. Держись, Шурка!» И пошло в ответ домой коротенькое:

«Даю тебе, сестра, честное комсомольское слово — малодушия больше не будет».

День за днем торопливо бежали недели учебы. Ребята чувствовали, что скоро в бой. И вскоре в составе танковой колонны «Свердловский колхозник» ушли на передовую.

* * *

Коротки боевые привалы, но Шура успевал и машину осмотреть, и домой написать, положив на колени полевую сумку.

«…Жив, здоров. Были моменты, что смерть смотрела в лицо, и я старался изо всех сил бороться и отодвигать свою незаконную смерть».

«…Дорогие мои! В боях и маршах идем вперед. Позади Севск, Бахмач, Чернигов. Я потерял уже три танка, потерял счет дням и опять остался «безлошадным». Мне горько писать об этом, но бой есть бой. И все же отрадно, что мы гоним проклятых гитлеровцев, а не стоим на месте».

Ребята по-доброму шутили над Сугоняевым:

— Заворожен ты, что ли, Шурка, или слово какое знаешь? Всегда выходишь целым и невредимым.

А он отшучивался:

— У меня против них, гадов, средство есть одно, на наших уральских травах настоенное.

Шел третий год войны. Прорвана оборона Гомеля, освобожден Минск, Брест. Еще далеко до Берлина, а танкисты уже вывели на своих танках: «Вперед, на Берлин! Ни шагу назад!».

«Привет из Польши. 1944 год.

…Начали наступление и прорвали оборону севернее Гомеля. Прошли Бобруйск, Минск, Барановичи, Брест. Стоим в Польше. Люди встречали нас дружественно. Некоторые умеют говорить по-русски. Особенно старые интересуются о всех наших делах и вообще о нашем государстве. От Ивана за это время не получал ни одного письма. С приветом ваш сын Сугоняев».

Шура снял шлем, положил его на гусеницу и ласково погладил броню.

— Что, достается тебе? Ничего. Вот закончится война, отремонтируют тебя как следует, покрасят и будешь ты…

— Живым примером. А на броне — вот тут — прибьют табличку: «На этом танке сражался за Родину Герой Советского Союза Александр Сугоняев», — обхватив за плечи друга, навалился на Шуру сзади Иван.

— Сугоняев, Чмелев, к комбату! — услышали друзья.

Командир роты, капитан В. И. Букин был уже там. Командир батальона склонился над картой:

— Вам поручается ответственное задание. Нужно провести разведку боем.

— Ясно, товарищ майор, — козырнули танкисты.

— Подождите, не спешите. Учтите, что это не просто бой… Особенно вы, Сугоняев.

Командир батальона незаметно улыбнулся. Он любил этого спокойного, но в то же время отчаянного парня. За два года боев о Сугоняеве заговорили в роте и батальоне как о мастере стремительных танковых атак. Бои под Брестом, в Минске были особенно жестокими. Танк Сугоняева всегда вырывался вперед, обнаружив огневую точку противника, уничтожал ее.

Командир батальона ниже склонился к карте.

— Вот за этим лесом их зона наблюдения. Дорог там нет, место почти открытое. Нам нужно выявить все огневые точки. Расшевелите-ка немцев, чтоб каждая пушка заговорила.

…Над лесом сгущаются сумерки. Становится все темнее. Обогнув несколько пехотных колонн, танки идут по ухабистой дороге. Кончаются наши позиции. Сугоняев останавливает машину, глушит мотор.

— Товарищ капитан, знаете, что я придумал? Постоим чуть-чуть. Фашисты сейчас успокоятся, дремать начнут. Мы и выйдем на них развернутым строем, да еще глушители снимем. Они в темноте-то и не поймут, сколько нас, откуда.

Букин молчит. Потом передает по радио на КП:

— Товарищ майор, достигли опасной зоны. Есть такое мнение…

Шура, не отрываясь, смотрит в лицо командира роты. Он любил его. Капитан не давал им покоя ни днем ни ночью. Еще в училище гонял их так, что с онемевшими руками и ногами вылезали из танков. А как учил их искусству маскировки, стрельбы с разных позиций. Сколько знал поучительных примеров! В ученье он был строг, но зато в минуты отдыха — веселый и славный, танкисты не отходили от него. И петь был мастер, и рисовать. И теперь Шура с напряжением смотрел в лицо капитана, стараясь понять, принят ли совет его.

— Есть, выполняем! — услышал, наконец, он.

— Хорошо предложил Сугоняев. Только приказано еще маскировку сделать — веток на башни.

И вот танки встают в одну линию. И в сумерках они становятся похожими на большие кусты.

— Снять глушители, — приказывает капитан.

— По машинам!

Страшный рев разрывает вечернюю тишину. Он заполняет все. И не поймешь, с какой он стороны. Фашистская артиллерия начинает беспорядочный огонь. Сугоняев не знал, что в это время на командном пункте комбат говорил своему заместителю:

— Молодцы! А Сугоняев? Вот чертов сын. Ловко придумал. К награде его!

В том бою танк Сугоняева подбили. Был убит Иван Чмелев, тяжело ранен капитан Букин.

* * *

В сражениях и маршах не замечал Шура, как идет время. Много друзей потерял, одноклассников, с которыми уходил добровольцем. Из дома горькую весть получил: брат сгорел в танке. Стал еще молчаливее. В коротких передышках сообщал родным:

«Жив, здоров, нахожусь, как вы знаете, на передовой линии. Письма от вас получаю часто, но самому много не приходится писать…»

По скромности своей не писал Шура о том, что награжден орденом Отечественной войны I степени, что спас командира, что зовут его в роте мастером стремительных атак. Все был недоволен собой, все ему казалось, что где-то делает промах. Где? Почему снаряды попадают в борт? Значит, он не так маневрирует?

Достав из полевой сумки блокнотик, Шура нарисовал танк, пушку. Потом начал «бросать» машину из одного конца листа в другой.

Стрелок-наводчик Борис Леонов улыбнулся:

— Никак в художественную школу после войны собираешься? Рисунок-то — класс. В детсаде ребятишки чуть-чуть похуже рисуют…

— Нет, — Шура не обиделся на шутку товарища, — закончу десятилетку и на инженера пойду учиться. А это я смотрю, как он мне в борт попадает.

В маленький уральский городок шло короткое солдатское письмо:

«Январь. 1945.

…Скоро Германия. Привет всем родным и знакомым. Долго не писал, извините, некогда было. Чувствуют теперь враги, что настал их конец. Больше пока писать нечего…»

Получен приказ — овладеть городом и крепостью Альтдамм. И опять танк Сугоняева в самых жарких местах. И вдруг он остановился, разорвало одну гусеницу. Новый выстрел — и лопнула вторая. Шура потянул рычаг управления. Танк вздрагивал, но не трогался с места. Ударило в броню. Дымом застлало глаза.

— Покинуть танк! — услышал Шура.

Он оглянулся. Командир, бессильно опустив руку, сползал вниз. Со лба текла струйка крови. Упал на прицел и Борис. И тут Шура почувствовал, что ранен. Острый, горячий осколок впился в бедро.

Шура осторожно опустил на дно тело командира и, заняв его место, стал медленно поворачивать уцелевший смотровой прибор. Наши танки уходили вперед. Немцы, видимо, решили захватить их экипаж в плен.

Шура начал дергать рычаги. Очнулся Борис.

— Шура, а ведь они за нами охотятся. Хотят живьем нас…

— Не возьмут! Мы еще повоюем. Давай, врежь им!

Борис ударил из пулемета. Фашисты, не считаясь с потерями, повторяли свои атаки.

Расстреляли все патроны. Шура открыл люк, прикрываясь крышкой, размахнулся, бросил гранату, вторую. Воспользовавшись замешательством врага, танкисты перевалились из машины на землю. Оба уже слабели.

— Держись, держись, Борька, — поддержал Шура друга. — Смотри, наши подходят… Наши!

Сзади действительно показались родные «тридцатьчетверки». А немцы вновь начали наступать. Осталась одна граната.

— Вот та-а-к. Бросай!

Взрыв лишь ненадолго остановил фашистов. Сник Борис и больше не поднимался. И тогда Сугоняев, прихрамывая, с трудом вышел из-за танка, прислонился к его броне и нажал спуск автомата. Он видел, как упал один, другой, третий… Вот остро кольнуло в живот, руку, грудь. Качнулась земля, небо… Собрав последние силы, взмахнул автоматом и опустил его на голову подбежавшего фашиста.

Шура уже не видел, как новенькая «тридцатьчетверка» ворвалась на пригорок, как в панике бежали гитлеровцы. Наши войска овладели городом.

Несколько суток боролись врачи за жизнь Сугоняева, но слишком мною крови потерял Шура, слишком тяжелыми были раны. Он умер 9 марта 1945 года.

На дно почтового ящика Сугоняевых легло еще одно письмо.

«Уважаемая Анна Сергеевна! Ваш сын — старшина Сугоняев Александр Константинович — в боях за Советскую Родину погиб смертью храбрых. За героический подвиг, совершенный Вашим сыном… Указом от 27 февраля 1945 года Президиум Верховного Совета СССР присвоил ему высшую степень отличия — звание Героя Советского Союза… Подвиг… никогда не забудется нашим народом…»

…На площади, на берегу городского пруда, стоит скромный памятник. На мраморном обелиске — силуэт молодого красивого парня в танкистском шлеме. Взгляд устремлен вперед, сурово сжаты губы. Руки на рычаге управления…

По праздникам встает к памятнику Героя Советского Союза А. К. Сугоняева почетный караул. Несут его ученики пионерской дружины средней школы № 2, носящей имя Александра Сугоняева. Не ушел Александр из города. Он вернулся сюда в своем бессмертии.

 

А. И. ЛЯПУСТИН,

журналист, старшина I статьи запаса

АННА СТЕПАНОВНА

В 1971 и 1972 годах в двенадцати номерах «Вечернего Челябинска» публиковался документальный рассказ о 85-й ордена Ленина стрелковой дивизии, которой пришлось вступить в бой с фашизмом в первые же минуты Великой Отечественной войны.

Дивизия получила орден Ленина не за боевой — за трудовой подвиг. За участие в строительстве завода. К началу Великой Отечественной войны она была переброшена на западную границу нашей страны, под Гродно. Там ей и выпало принять первый бой. Судьба дивизии досталась горькая — она попала в окружение. Кто-то вышел из него и продолжал биться с фашистами в составе других частей. Кто-то остался в лесах Белоруссии и сплотился в партизанские отряды. Иные вошли в состав подполья в городах Белоруссии. Никто не сдался, никто не спасовал, каждый бился до последнего. Вот почему и назывался рассказ «Непобежденные».

Читатели узнали тогда о смелом комдиве генерале А. В. Бандовском; познакомились с легендарным комиссаром Н. И. Толкачевым, продолжившем борьбу в Минском подполье; прочитали о боевых действиях партизанского отряда под командованием Б. М. Цикунова, в котором было много бойцов-челябинцев; пережили трудную судьбу лейтенанта М. В. Бойко-Бабы, угодившего в концлагерь, но не склонившего головы; встретились, со многими другими.

Документальный рассказ «Непобежденные» вызвал поток писем. Они начинались словами: «Мне довелось воевать в 85-й стрелковой дивизии…» Эти воспоминания давали новые направления поиску.

Однажды пришло письмо от человека, имя которого только вскользь упоминалось в связи с повествованием о судьбе Николая Ивановича Толкачева.

«Уважаемые товарищи! Мне стало известно, что в вашей газете опубликованы материалы о 85-й стрелковой дивизии. Я некоторое время служила в этой дивизии и знаю многих. Прошу вас прислать мне вырезки с публикациями. Я — Анна Степановна Ананьева…»

Ананьева…

Ананьева!

«Непобежденные» из главы второй: «Комиссар Толкачев».

Бригадный комиссар Николай Иванович Толкачев родился в 1899 году в семье рабочего, в 1918-м вступил в ряды РККА, с 1920-го — член ВКП(б). Сражался против банд генералов Краснова, Деникина, Булак-Булаховича, против белобандитов, пытавшихся захватить КВЖД. Депутат Верховного Совета РСФСР первого созыва от Челябинской области. Делегат XVIII съезда партии. Вместе с дивизией вступил в бой с гитлеровцами 22 июня 1941 года. При выходе из окружения был ранен, попал в фашистский лазарет в Минске…

Минск. Август 1941 года. В кварталах дымятся недогоревшие дома. По безлюдным улицам маршируют немецкие патрули.

В старом здании больницы гитлеровцы разместили лазарет для русских военнопленных. На цементном полу вповалку лежали они, перевязанные грязными тряпками, в пропитанных кровью и потом лохмотьях.

Жена одного из офицеров Еремина — Анна Степановна Ананьева — работала в минском госпитале и, не успев эвакуироваться, стала работать в этом лазарете. Вот что она рассказала:

«Нас было четверо. Утром мы приходили в это большое здание, где для порядка стоял один немец… Сюда фашисты собирали по дорогам и лесам раненых бойцов и командиров. Если бы вы видели! Это был ужас. В грузовике раненые набросаны как попало, один на другом, изуродованные, а некоторые уже мертвые.

Санитарки раздобыли где-то солому. Чтобы подстелить ее, нужно приподнять каждого раненого. Мне тяжело было наклоняться — скоро я должна была родить, но сейчас о трудностях нечего было и думать.

Вот стонет еще один раненый. Около него лужа крови. «Подожди, родной, сейчас перевяжу!» — наклонилась над ним. Стала отдирать прилипшие к ранам тряпки. Раненый судорожно вздрогнул. Глянула на него и обомлела: «Николай Иванович! Николай Иванович! Это я, Ананьева». (Я работала одно время в политотделе дивизии и хорошо знала бригадного комиссара.)

Но он был без памяти, ноги выше колен в страшных ранах. Побежали за медсестрой. Стали его лечить и тайком подкармливать.

Мы узнали, что нас, русских, скоро в лазарет пускать не будут. Приготовили для Николая Ивановича брюки, рубашку и галоши, так как ботинок не нашли. Вечером, преодолевая страшные боли, Николай Иванович, улыбаясь окружающим, сказал, что хочет посмотреть погоду. Я вывела его во двор. Подошли к небольшому пруду, где была спрятана гражданская одежда. Он почти не шел и сразу повалился, как только почувствовал, что на нас никто не смотрит. Такая у него была боль в ногах. Надо было спешить. Я с трудом переодела его и не повела, а буквально потащила. Через ворота его нельзя было вести. Немцы могли нас заметить и расстрелять. Волокла через задний двор на другую улицу. Я ревела ревом — так мне было тяжело. Но дома стало еще труднее: в комнате я не могла его оставить и, не отдышавшись, подняла его на чердак.

Намучилась — словами не передать. Свалилась на кровать. А через несколько часов родила дочь…»

Ананьева! Сразу же в Серпухов, откуда она написала, полетело письмо:

«Дорогая Анна Степановна! Очень рады… Просим вас… Подробнее…»

Пом. командира партизанского соединения Барановичской области Н. Бурцев.

Справка-характеристика на Ананьеву Анну Степановну, 1905 года рождения, члена КПСС с 1927 года.

Начальник штаба партизанского отряда им. Дзержинского В. Бляшев.

«Тов. Ананьева Анна Степановна с первых дней оккупации немецкими фашистами г. Минска принимала участие в борьбе против фашистских захватчиков. Она являлась членом подпольного партийного комитета района Комаровки г. Минска, руководимого т. Маркевичем. Ею были созданы небольшие группы советских граждан в двух немецких лазаретах, городской больнице и в первом клиническом городке, через которые она организовала вывод советских раненых и пленных из немецких лазаретов, обеспечивала их документами и через связных переправляла в партизанские отряды.

Командир партизанской бригады им. Ленина Герой Советского Союза Ф. Синичкин».

Ананьева лично, рискуя двумя жизнями (своей и родившейся в ту ночь дочери), на своих плечах вытащила и прятала у себя комиссара 85-й стрелковой дивизии, депутата Верховного Совета РСФСР т. Толкачева Николая Ивановича. У нее на квартире продолжительное время скрывались связные партизанского соединения Михаил Флиор и Мария Яшина.

Тов. Ананьева по заданию подпольного партийного комитета на своей квартире организовала ручной стеклограф и печатала маленькую подпольную газету «Патриот Родины», которой было выпущено 12 номеров и которая расклеивалась на Сурожском и Комаровском базарах, а также в общественных местах, прилегавших к этим районам. Передавала партизанскому соединению исключительно ценные сведения о месторасположении немецких воинских частей, их военном оснащении и планах.

Она систематически доставала и переправляла в партизанское соединение остродефицитные лекарства, медицинские инструменты и перевязочный материал.

Будучи партизанкой отряда имени Чкалова, а затем Лидского соединения Барановичской области, Ананьева по заданию подпольного горкома партии принимала активное участие в боевых и хозяйственных операциях, а также вела большую партийную работу. Ею была организована партизанская агитбригада, которая систематически выезжала в деревни и выступала перед народом с яркой политической пропагандой и остро высмеивала «непобедимость» немецкой армии.

За активное участие в борьбе против немецко-фашистских захватчиков Ананьева А. С. награждена орденом Отечественной войны II степени и медалями: «Партизану Отечественной войны II степени», «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.» и «За трудовую доблесть».

«Уважаемый Александр Иванович!

(Из письма Анны Степановны Ананьевой).

Получила ваше письмо и вырезки из газеты и как-то растерялась. Кажется, сказать надо много, а слова на бумагу не ложатся. Поэтому задержалась с ответом.

Первое, что я сделала, это собрала все, что у меня есть: письма жены Толкачева — Натальи Евдокимовны, газетные и журнальные статьи о Толкачеве. Но, кажется, получилось, что больше посылаю о себе — хотя на это у меня не должно быть прав, так как в 85-й стрелковой дивизии я работала в политотделе с IX.1940 по IV.1941 гг. и женой В. С. Еремина была также немногим больше года…

До ухода Василия Степановича в ряды Красной Армии я работала на ЧТЗ вместе с ним и его женой Ксенией Ивановной. Дружили. Они приходили ко мне частенько с детьми в выходной день. А когда он ушел в армию, Ксения не только заходила, но и оставалась иногда ночевать с ребятами. Мы с ней были как родные…»

Беда пришла неожиданно. Дети Еремина остались без матери. Они были в том же садике, что и трое детей Анны Степановны. Вместе с ними возвращались в ее дом, привыкая к нему, как к своему. Постепенно перестали называть Анну Степановну «тетей Аней», вторя за ее детьми: «Мама»…

Василий Степанович попросил Анну Степановну присматривать за ребятишками, а через некоторое время сообщил, что едет на Халхин-Гол. Это был тридцать девятый год.

Так у Анны Степановны стало пятеро. Одно было ясно — за детей Василию Степановичу беспокоиться нечего. Ему просто повезло, что рядом оказалась Анна Степановна, у которой любовь к детям еще с молодости, еще с тех пор, когда она создавала в Серпухове детскую организацию «Муравейник». Каждый выходной день на квартире Ананьевых устраивались концерты. Свои и соседские дети пели, читали стихи, танцевали. Очень был популярен танец «Мы матрешечки, мы кругляшечки». Ребятишки исполняли его и в детском саду.

«Посылаю денежный аттестат, в котором одна графа остается незаполненной мною: «Кому?» Я сказал начфину: «Напиши: матери моих детей…»

(Из письма В. С. Еремина А. С. Ананьевой перед уходом в бой.)

Ее вызвали в военкомат, и она толком не смогла сказать, кем приходится Еремину. Не помнит уже, что ответила тогда, при оформлении денежного аттестата. Да и как объяснишь — дети Еремина зовут мамой, любят ее.

Еремин был переведен в Минск, даже в Челябинск не смог заехать. Анна Степановна засобиралась в дорогу — решила дать возможность ребятам повидать отца. Поехала в часть, да там и осталась.

85-я стрелковая дивизия, в которой служил Еремин и теперь работала в партучете политотдела Ананьева, была, как говорится, на колесах, еще не определилось окончательно ее местоположение. Тревожная обстановка пограничной территории, переезды, переходы…

«Стало известно, что 85-я стрелковая дивизия должна передислоцироваться в Гродно. Я думала тоже ехать с политотделом, но меня вызвали Бандовский и Толкачев и сказали, что с детьми ехать нельзя, положение очень тревожное. Дивизия уехала, я стала работать в клингородке начальником отдела кадров».

(Из письма Анны Степановны Ананьевой.)

…На рассвете 22 июня 1941 года бомбили Минск. Тревога сжала сердце. Война? Провокация? А как же Василий? Ведь он сейчас там, на границе! Хорошо, что дети сейчас у бабушки, в Серпухове. Стало чуть легче.

Василия Степановича не чаяла увидеть. Но он забежал к ней в городок на третий день войны:

— Анна… Береги себя. Детей…

Это была их последняя встреча. Василий Степанович уходил формировать новые части из разрозненных батальонов и рот. Как узнала потом, много позднее, погиб он в сорок третьем году.

Анну Степановну захлестнули дела. На руках паспорта и военные билеты персонала, документы больных. Как-то сразу сориентировались: только стали прибывать раненые офицеры и солдаты, переодевали их в гражданскую одежду, выдавали чужие паспорта больных. Собирали оружие, патроны. Их было уже четверо — А. С. Ананьева, Л. А. Мохова — старшая сестра-хозяйка, У. Д. Жогло — медсестра и А. И. Куприщенкова — санитарка.

Помощник прокурора республики Маркевич создал подпольную партийную группу Комаровского района. Начиналась новая работа — в условиях подполья.

«В начале августа 1941 года в старом здании областной больницы по улице Подлесной гитлеровцы разместили лазарет для военнопленных. Их привозили на грузовиках, складывая в кузов, как дрова.

(Карлос Шерман, сотрудник Академии наук БССР. Газетная корреспонденция.)

В лазарете было несколько женщин из бывших работников первого клинического городка: Мохова, Жогло, Куприщенкова, Яшина, Бергман, Ананьева. С трудом добывая пищу, они кормили раненых, промывали раны, накладывали повязки, рискуя жизнью, помогали пленным бежать. В лихую годину они оставались на боевом посту…»

В самом начале я уже рассказывал о том, что в лазарете увидела Ананьева Николая Ивановича Толкачева, отходила его, переправила к себе домой на чердак…

«Через неделю сосед Ананьевой сказал Анне: «Или сегодня же уберетесь вон, или я доложу в гестапо». Тогда подпольщики переправили Николая Ивановича к Куприщенковой, жившей но улице Подлесной, напротив первого клинического городка. Ананьева с ребенком перешла на квартиру Маркевича».

(Карлос Шерман, газетная корреспонденция.)

«На чердаке ему было хорошо. Одежду мы достали, еды тоже приносили достаточно. Он был там примерно неделю-полторы, а потом его обнаружил сосед из «бывших»… Он меня схватил и потащил в гестапо за укрывательство офицера (сам решил, что я укрываю офицера). Я ему пригрозила, что скажу про приемник, который тот прятал на чердаке, если только выдаст меня. Объяснила, что я никто, и муж мой никто, старик, в армии не был, а попал под обстрел и т. д. Я назвала Толкачева мужем. Не доходя до гестапо, сосед меня отпустил и сказал, чтобы я забирала своего старика и шла подальше. Санитарка Аня Куприщенкова не побоялась спрятать у себя Николая Ивановича.

(Из письма Анны Степановны Ананьевой.)

Ходили мы к нему часто. Лекарства приносили Анна Алексеевна Мохова, Устинья Даниловна Жогло. Мохова говорила, что медикаменты доставала у доктора Владысика и профессора Клумова.

Николай Иванович долго не мог ходить… Я уже встречалась с ним редко, так как Маркевич после одной из диверсий ушел в отряд, а за нашим домом началась слежка. Предупредила Толкачева, что как только придут связные, я тоже уйду в отряд. Он же к этому времени установил связи с Минским подпольем…»

Анна Степановна перебралась в лес. Галя, родившаяся 31 августа сорок первого года, осталась в Минске у знакомых.

«Слушали: О создании агитгруппы, информирует С. Соколов.

(Протокол заседания Лидского подпольного горкома партии.)

Постановили: Создать при Лидском подпольном горкоме партии агитгруппу, комплектование которой поручить тов. А. Ананьевой. Программу для выступления агитгруппы поручить составить тов. Ананьевой и Драгуну. Агитгруппа должна обслуживать 8—9 пунктов в месяц».

«…Писать особенно не умею. Удивляюсь, как это я могла в партизанах, без газет и какой-либо литературы сочинять частушки и сценки, высмеивающие Гитлера. Роль Гитлера исполнял Сченснович. Знаки фашистского отличия поснимали с «языков». Когда «Гитлер» показывался на сцене (сцена — это обуглившийся фундамент сожженного фашистами дома), то не только дети и женщины, а даже мужчины шарахались в сторону».

(Из письма Анны Степановны Ананьевой.)

Заслуженного деятеля искусств БССР Николая Игнатьевича Сченсновича уже нет в живых. Он умер в январе 1969 года. Но сохранились его воспоминания, опубликованные в журнале «Неман»:

«…На другой день в лагере межрайцентра, укрывшемся в густом сосняке, на песчаном острове, со всех сторон окруженном болотами, я впервые встретился с Ефимом Даниловичем Гапеевым. Он был уполномоченным ЦК КПБ(б) по межрайцентру Лидского подпольного горкома партии.

Без каких-либо вступлений Гапеев сказал мне:

— Для усиления агитационно-массовой работы мы решили создать при межрайцентре бригаду самодеятельности. Хотите в нее включиться?

Я был так взволнован, что на радостях не смог и слова вымолвить в ответ, только утвердительно кивнул.

— Значит, договорились. Думается, что вы как профессиональный артист с большим опытом могли бы стать… ну, что ли, режиссером бригады…

Он пригласил к себе машинистку межрайцентра коммунистку Анну Степановну Ананьеву, которой было поручено возглавить агитбригаду.

Оказалось, что Ананьева и радистка Юдинцева уже подготовили частушки на злобу дня и монтаж, высмеивающий Гитлера и его союзников».

Сченсновичу поручили написать небольшие сценки, и пока он мучился над ними, агитбригада уже начала действовать. Большим успехом пользовались сочиненные Анной Степановной куплеты о Гитлере, которые пели на мотив «Лявонихи»:

В агитбригаду собралось восемнадцать человек. Нагрузка на каждого была велика. Приходилось на «артиста» по нескольку ролей в далеких друг от друга жанрах: частушки, декламация, танцы, игровые сценки. К сожалению, репертуар не сохранился. Перепечатанные Ананьевой роли учили наизусть, а потом бумага шла на «козьи ножки».

Премьера состоялась 2 мая 1943 года; А 1-го был дан «концерт» фашистам из всех видов партизанского оружия. И вот участники боев собрались в лесном театре. Трехчасовая программа имела огромный успех! И на другой день секретарь подпольного горкома предложил выехать «на гастроли» — по деревням и отрядам партизанской зоны.

Партизанский театр шел лесными тропами от села к селу, от лагеря к лагерю. Крепла его слава и… дошла до фашистов. В немецких гарнизонах говорили, что к партизанам сбросили на парашютах московский ансамбль песни и пляски. Сопровождает его в поездках по зоне высокое партизанское начальство. Разведка донесла о реальной угрозе выхода частей на охоту за театром. Потому-то, уходя «на гастроли», артисты брали с собой увеличенный боезапас и спать ложились, держа в руках оружие.

Это была трудная работа. Многокилометровые марши, а потом выступления, да еще и вечера отдыха…

«В памяти у меня сохранился один из «вечеров отдыха», по-моему, в отряде имени Ворошилова.

(Из воспоминаний Н. И. Сченсновича.)

В просторной хате на припечке горит, потрескивая, лучина, в красном углу сидит Васька Бегун и, склонив к мехам голову (от усталости), играет вальс. Лучина то притухает, то разгорается. И в этом постоянно меняющемся освещении кажутся странными кружения пар, блестящие от возбуждения глаза, улыбки на лицах. Необычность картины усиливают автоматы за спиной у многих танцующих. Рядом со мной на лавке сидит Ананьева. Она вконец измучена дорогой, исполнением обязанностей ведущего в программе, крепится. К ней подходит высоченный парень в кубанке набекрень. Галантно кланяется и подставляет даме руку кренделем. Вздохнув, Анна Степановна вдруг задорно вскрикивает: «С удовольствием!» — и идет танцевать.

Да, она была неутомима. В наших путешествиях по самым гиблым местам садилась в повозку только тогда, когда ехали все. Мы ни разу не видели ее печальной, хотя знали: с самого начала войны она ничего не знала о судьбе своих детей, мужа. Бывшая ткачиха, затем партийный работник, Ананьева всегда служила для других образцом силы духа и неистощимой энергии».

Анна Степановна и после войны, когда узнала о гибели мужа, когда, наконец, разыскала детей, продолжала упорно трудиться. Орден «Знак Почета», которым она награждена недавно, венчает ее самоотверженный труд. В 1973 году получал я от нее письма из Серпухова. В одном из них она писала: «Очень хочется приехать в Челябинск, ведь у меня там друзья по прежней работе…»

 

Я. Д. КИМЕЛЬФЕЛЬД,

журналист, майор

В. Н. ВЬЮНОВ,

журналист, капитан

ЕЕ ПОЗЫВНОЙ — „СОКОЛ“

Почти неделю подряд шел проливной дождь. Аэродром раскис основательно. Мелкая травка на взлетной полосе скрылась под слоем воды. Замаскированные на краю аэродрома в маленьком березовом перелеске «ЯКи», задрав к небу остроносые капоты, сиротливо мокли под присмотром часовых.

В землянках, оборудованных под жилье, летчицы коротали долгие нудные часы. Лейтенант Пожидаева свернула угол-на-угол мелко исписанный бумажный листок, перегнула его еще раз, аккуратно вправила в образовавшийся пакетик узкую полоску бумаги. Получилась «треуголка» — фронтовое солдатское письмо. Вдоль конвертика химическим карандашом вывела: «Москва, Ново-Басманная, 12. Пожидаевой Таисии». Мысли были там, в Москве, где осталась сестра и трехлетняя дочурка, Иришка, и где начался ее путь в небо.

…Как-то работница модельного цеха литейно-механического завода Зоя Пожидаева вместе со своей подружкой Верой Тарасовой зашла в отдел кадров завода.

— А я вас разыскиваю, — навстречу им поднялась из-за стола Раиса Терехова. Она недавно без отрыва от производства закончила аэроклуб и теперь была летчиком-инструктором. — Подбираю группу девушек для учебы в аэроклубе. Знаю, вы увлекаетесь спортом, любите технику, хорошо стреляете. Хотите научиться летать на самолете?

И уже через несколько дней девчата слушали первую лекцию по аэродинамике. Нелегкое это дело — вечерами после работы изучать самолетовождение, теорию полета, конструкцию самолета и двигателя. Но жажда вырваться в небо была превыше всего, и Зоя вместе с подругами шла в аэроклуб, как на праздник.

Первым инструктором Пожидаевой стал Боря Мельник, высокий кареглазый юноша, сам недавно окончивший аэроклуб.

— Ну как, как ты его подводишь к земле! — горячился он после первых неудачных Зоиных посадок. — Притирать нужно, притирать! Это же самолет, боевая машина.

Через пять минут, успокоившись, говорил:

— Давай еще раз. И повнимательнее.

День за днем шли полеты. Программа все более усложнялась.

Летом 1939 года Зоя Пожидаева окончила Московский аэроклуб.

* * *

Октябрь 1941 года. Враг рвется к Москве. Зоя Пожидаева и ее подруги по аэроклубу, где она теперь работала инструктором, осаждают военкоматы. Но ответ один: ждите.

На столицу участились налеты вражеской авиации. Девушки с завистью провожают на фронт ребят, своих воспитанников.

И вдруг — телеграмма. Несколько летчиц-инструкторов, в том числе и Пожидаеву, вызывают на аэродром в Тушино. Неужели сбудется мечта: доверят боевой самолет.

На Тушинском аэродроме многолюдно. Все ждут встречи с Мариной Михайловной Расковой, Героем Советского Союза, прославленной летчицей. Майор Раскова появилась неожиданно. Открытое красивое лицо, прямой взгляд серых глаз.

Учащенно бьется сердце Зои. Еще курсантами аэроклуба девушки десятки раз перечитывали газетные материалы о подвиге Марины Расковой, Полины Осипенко, Валентины Гризодубовой. Как всех их изумил беспримерный перелет Москва — Дальний Восток, который летчицы совершили в 1938 году на самолете «Родина». И вот встреча с Расковой.

— Верховное Командование пошло навстречу нашим просьбам. Мне поручено сформировать женскую авиационную группу. Дело это новое, сложное. Работы предстоит много. Я надеюсь на вас, девчата.

Счет суткам был потерян. Стерлось понятие дня и ночи: отборочная комиссия работала круглые сутки без отдыха. Скидок не делали никому. Пришлось поволноваться и Зое, но все обошлось хорошо. Когда она, выполнив фигуры высшего пилотажа, приземлилась, один из членов комиссии, пожилой полковник, с улыбкой сказал:

— Так надо летать!

В конце октября 1941 года женский истребительный полк прибыл к месту дислокации. Прямо с вокзала девушек повели в столовую. После нескольких суток, проведенных в дороге, было приятно поесть горячего. Пшенная каша «блондинка», как называли ее девушки, показалась ужасно вкусной. А после обеда последовал приказ: «Всем — в парикмахерскую. Косы — долой. Прическа — под польку».

— Ну, Зойка, — осмотрев подругу со всех сторон, весело сказала Аня Демченко, — теперь ты настоящий хлопец.

И действительно, маленькая, голубоглазая Зоя в мужском обмундировании походила больше на мальчика-подростка, чем на грозного летчика-истребителя.

Потекли напряженные дни учебы. Занимались по 16 часов в сутки. Время торопило. Отрабатывали технику пилотирования, стреляли по конусам, по наземным целям. Учились вводить машину в штопор и выходить из него. Весной 1942 года девушкам присвоили воинское звание.

На фронт истребительный полк вела сама Раскова. Аэродром был на берегу Волги. За рекой — Саратов. По мосту через Волгу непрерывным потоком шли воинские эшелоны. Каждую ночь вражеские самолеты пытались прорваться к городу. Женскому истребительному полку была поставлена задача: не пропустить ни одного самолета противника. Днем и ночью летчицы находились в воздухе.

…День выдался ясным. Два наших истребителя в небе над Саратовом. С воздуха хорошо просматривались дома, железнодорожная станция, эшелоны с грузами. Составы спешили на фронт. Где-то вдали яростно била зенитная артиллерия, преграждая фашистским самолетам путь к городу.

Неожиданно в наушниках прозвучал взволнованный голос:

— «Юнкерс» прорвался… Координаты…

Это — сигнал к бою. Летевшие в паре летчицы Аня Демченко и Зоя Пожидаева почти одновременно увидели вражеский самолет. Снижаясь, он шел по направлению к станции. Главная задача — отрезать ему путь, не дать прицельно отбомбиться.

Увидев наседающих истребителей с красными звездами, «юнкерс» стал круто разворачиваться и переходить в набор высоты. Но летчицы с двух сторон преградили ему дорогу, вынуждая изменить курс. Вражеский стрелок открыл огонь. Отчетливо замелькали полосы трассирующих пуль. Пожидаева пошла на сближение, открыла огонь по кабине стрелка, стараясь отвлечь внимание на себя, дать возможность Демченко нанести решающий удар.

Фашистский летчик маневрирует. Подавшись всем телом вперед, Пожидаева вновь и вновь жмет на гашетку. Внезапно пулемет «юнкерса» замолкает: стрелок убит. Убедившись в этом, девушка направляет очередь на крылья. Но вражеский самолет неожиданно резко сваливается в пикирование. Зоя еще крепче сжимает ручку управления и тоже переводит свой «ЯК» в пике. Тут же замечает, что такой же маневр совершает и подруга.

З. М. СТОЛЯРОВА

Земля быстро приближается. Зоя до боли стиснула зубы: «Нет, не уйдешь!» А фашистский самолет продолжает камнем падать вниз. «Что он задумал?» Холодные струйки пота затекают под шлемофон, непривычное, почти вертикальное положение машины, привязные ремни давят сейчас на тело… А Пожидаева продолжает напрягать все свои силы, стремясь догнать и, если удастся, таранить врага.

И в этот момент противник не выдержал, начал выводить самолет из пикирования. Летчица резко отжала воздушные тормоза; потянула ручку управления на себя. Самолет судорожно вздрогнул и, снизив скорость, стал выходить в горизонтальный полет. Теперь нужно как можно скорее набрать хотя бы минимально безопасную высоту, уйти от притягивающей земли.

«ЯКи» идут по бокам «юнкерса», не давая ему изменить курс. Прицелившись, Пожидаева делает один за другим два выстрела. Проходит несколько секунд, и левый мотор «юнкерса» начинает дымить.

— Молодец, Зойка! — слышит она в шлемофоне голос подруги.

— Теперь далеко не уйдет, — спекшимися губами шепчет Зоя. Тыльной стороной ладони вытирает пот со лба. Взгляд падает на топливомер. Горючее на исходе: ведь до встречи с бомбардировщиком они больше часа патрулировали в воздухе. «Неужели вынужденная посадка? А как же Аня?»

Пожидаева смотрит в одну, другую сторону: где самолет Демченко? Увлекшись преследованием подбитого «юнкерса», она и не заметила, как пропала подруга.

Минуты через три двигатель вздрогнул, несколько раз надрывно чихнул и остановился. Горючее кончилось. Внизу — поле. Планируя, Пожидаева выбирала место для посадки.

Невдалеке — молодой березняк. От него приближалось десятка два людей. В руках колья, палки. Увидели на крыльях звезды, побежали быстрее.

— Ой, бабоньки, летчик-то — девка! — Помогли вылезти из кабины, обступили со всех сторон.

— Так это ты его трахнула? А мы из леска смотрим — летают, стреляют. Но высоко, не разберешь, кто кого подбил. Ну, и молодец же ты.

Через час, не больше, из поселка пришла «полуторка». Шофер, молоденький вихрастый парнишка, с уважением поглядывая на летчицу, помог заправить самолет.

На аэродром Зоя возвращалась с тяжелым чувством: «Что с Аней?». Едва зарулила на стоянку, как подбежали девчата. Обняли и расцеловали. Оказывается, уже звонили из штаба. «Юнкерс» далеко не ушел, упал за лесом, в степи. Сообщили и об Ане Демченко: она совершила вынужденную посадку, за ней послали самолет…

Через несколько дней неразлучная пара — Пожидаева и Демченко — опять в готовности № 1. Внезапно в воздух взмыла красная ракета. Сигнал на взлет: фашистские самолеты на подходе. В несколько секунд запущены двигатели, и вот уже маленькие зеленые «ястребки» рванулись со старта и, стремительно набирая скорость, оторвались от земли. Убраны шасси, и машины растворились в облаках.

Зоя Пожидаева пристраивается к своей ведущей Ане Демченко. Главное — не отстать в белой облачной массе, прикрыть. Вскоре пробили облака, яркими лучами засверкало солнце. Осмотрелись вокруг: противника не видно. Может быть, его повернула назад зенитная артиллерия?

И в этот момент на горизонте справа по курсу появляются черные точки. Это самолеты противника. Под прикрытием облаков два «юнкерса» летят к городу.

— Идем на сближение! — передает по радио Демченко.

Цель все ближе и ближе. Но бомбардировщики, увидев наши истребители, резко меняют курс и уходят в облака. Начинается слепой поиск. Преследуя противника в сплошной облачности, летчицы не заметили, как пересекли линию фронта. Только разрывы вражеских зениток напомнили им об этом. Теперь можно возвращаться — задание выполнено, враг не прошел к объектам.

А на аэродроме Зою ждал сюрприз. Еще когда вылезала из самолета, заметила: техники как-то загадочно улыбались. А подходя к своей землянке, услышала песню. Звонко распевали девчата. Но среди их голосов ясно выделялся мужской баритон. Зоя открыла дверь и, изумленная, остановилась. В землянке, в кругу подруг ее муж, Николай Столяров. С первого дня войны сражается он с врагом. И вот — встреча.

— Нам с КП сообщили, что вы возвращаетесь. Вот и решили песней встретить, — Николай широко улыбался. На груди его ярко поблескивала звезда Героя.

Зоя провела ладонью по щекам мужа, пригладила его светлые волосы.

— Прямо из Москвы, из Кремля, к тебе. Командир отпустил на целые сутки.

Николай рассказал о Москве, о приеме в Кремле, где сам Михаил Иванович Калинин вручил ему Золотую Звезду Героя Советского Союза. К этому времени на боевом счету старшего лейтенанта Столярова было уже шесть самолетов противника, сбитых им лично, и четыре, уничтоженных в групповых боях.

— Коля, а ты не загордишься? — Зоя прижалась плечом к нему. — А долго же мне теперь тянуться за тобой.

— Не скромничай, Зоя, — перебила подругу Аня Демченко. — Знаешь, Николай, твою жену представили к «Красной Звезде».

…От Волги до Дуная нелегкими военными дорогами прошли летчицы 586-го истребительного авиационного полка. На грозных истребителях ЯК-9 защищали они от налетов фашистских стервятников нашу землю.

Полк прикрывал железнодорожные узлы Саратов и Воронеж, Курск и Киев. Мосты через Волгу, Дон, Днепр. Штурмовал противника в районе Корсунь-Шевченковского. Охранял промышленные объекты Будапешта.

Свой боевой путь лейтенант Пожидаева закончила в венгерской столице Будапеште. Здесь встретила она весть о Победе. Более 200 боевых вылетов совершила Пожидаева. Она имела позывной «Сокол-41». И это о ней в годы войны полковая поэтесса Рита Кокина написала:

После войны супруги Столяровы приехали на Урал. И здесь, в Троицке, Зоя Михайловна работала в аэроклубе. Преподавала теорию авиации, аэронавигацию, материальную часть самолетов. Шестнадцатилетней девушкой связала она судьбу с авиацией. Своей мечте осталась верна на всю жизнь.

 

Б. Д. ДРОБИЗ,

журналист, ветеран войны, капитан в отставке

ДЕВЧАТА

Всякий раз, проходя мимо мемориальной доски на здании управления завода, Августа Михайловна Унгвицкая невольно замедляет шаг. К далекому прошлому возвращают слова, высеченные на мраморе:

«25 сентября 1941 года комсомольцы абразивного завода выступили с патриотической инициативой о сборе средств на создание танковой колонны имени Челябинского комсомола.

Этот почин нашел поддержку в области. На собранные за короткий срок 11,5 млн. рублей было построено 29 тяжелых танков».

Очень трудное время переживала страна. По призыву Коммунистической партии советский народ, как один человек, поднялся на защиту социалистического Отечества.

Августа Унгвицкая, секретарь заводской комсомольской организации, громко читала передовую статью областной молодежной газеты: «На призыв ЦК ВЛКСМ о проведении Всесоюзного комсомольско-молодежного воскресника, будем работать по-фронтовому, как никогда производительно!». Оторвалась от газетного листа, взволнованно посмотрела на лица окружавших ее подруг, дочитала: «Все для фронта! Все для Красной Армии! Все для победы над фашистскими ордами!»

Отложила газету, спросила:

— Ясно, девчата?

— Конечно, ясно! — горячо, в один голос отозвались Нина Семеина и Зина Белолипецкая. — Работать по-фронтовому!

— Я о воскреснике говорю, — заметила Августа.

— А что? — сказала Саша Калинина. — Сами явимся и с собой приведем по одному-два человека.

— Верно, Саша, хорошо придумала, — похвалила ее Унгвицкая. — Мы, комсомольцы, на воскреснике должны показать пример.

— За это можешь не беспокоиться! — твердо заявила Тося Коровина. — Сказано: по-фронтовому, — значит, по-фронтовому!

Тревога за судьбу Родины, за жизнь родных и близких, жгучая ненависть к фашистам как никогда сплотили молодежь Челябинского абразивного завода. Отцы и старшие братья ушли на фронт. Их место в рабочем строю заняли женщины, девушки, подростки, вчерашние школьники.

Призыв о проведении Всесоюзного комсомольско-молодежного воскресника был встречен на заводе с энтузиазмом. В комсомольской организации состояло двести человек, а на воскресник 17 августа 1941 года вышло в четыре-пять раз больше.

— Не знаю, откуда у девчат брались только силы, — вспоминает А. М. Унгвицкая, старший инженер по ремонту оборудования отдела главного механика завода. — Работали без отдыха и перерыва. Груды металлического лома росли и росли. Комсомолки увлекали своим примером других.

Кто-то из девчат сказал:

— Эх, переплавить бы это железо на танки да двинуть на проклятых фашистов!

— А на какие средства их строить? — отозвалась Тося Коровина.

— Как на какие? На наши! — воскликнула Пана Комелькова. — Что, не заработаем?!

— Ведь это прекрасная идея! — воскликнула Зина Белолипецкая.

Августа Унгвицкая вместе с членами заводского комитета комсомола Зиной Белолипецкой и Ниной Семейной обратились за советом к секретарю партийного бюро завода. А. П. Кондрикова внимательно выслушала девчат, похвалила.

— Соберите бюро. Пригласите актив и хорошенько обсудите вопрос, прежде чем выносить его на общее собрание, — посоветовала Кондрикова. — И о заводском митинге подумайте. А обращение, с которым хотите выступить, надо написать так, чтобы каждое слово брало за душу.

— Инициатива очень полезная, — сказали Унгвицкой в обкоме комсомола. — Молодежь Южного Урала горячо поддержит ваш патриотический почин.

25 сентября 1941 года газета «Челябинский рабочий» опубликовала обращение участников митинга абразивного завода: «На средства молодежи построим танковую колонну!». Оно было подписано А. Унгвицкой, М. Артишевским, комсоргом механического цеха, А. Платоновым, стахановцем-двухсотником, и И. Сычевым, сменным мастером. В обращении говорилось:

«Товарищи комсомольцы и несоюзная молодежь!

Нет у нас более злейшего врага, чем фашизм. Гитлеровские злодеи хотят истребить, искалечить наше поколение, превратить молодежь в бессловесных и безропотных рабов. Никогда не бывать этому!

На защиту своей Советской Родины встал весь советский народ. Наша любимая Красная Армия, ее летчики, артиллеристы, бойцы-пехотинцы, танкисты героически борются с врагами и беспощадно уничтожают их.

Дорогие товарищи! Война, навязанная нам фашистскими громилами, будет упорной и длительной, она потребует много усилий, много самолетов, пулеметов, пушек, танков. Тыл готовит для фронта смертоносное оружие, и мы обязаны помочь стране скорее снабдить им фронт.

Все для фронта, все для победы над врагом! Этой мыслью сегодня живут юноши и девушки, стараясь конкретными делами доказать свою безграничную преданность Родине, Коммунистической партии.

Комсомольцы и молодежь абразивного завода решили отчислить однодневный заработок и организовать сбор денежных средств на строительство танковой колонны имени Челябинского комсомола.

Друзья! Молодые патриоты!

Мы обращаемся к вам, ко всей молодежи заводов, колхозов, совхозов, учреждений области с призывом поддержать нас и активно включиться в сбор средств на танковую колонну. Отчисляйте однодневный заработок, организуйте воскресники!

Пусть танки, построенные на наши трудовые деньги, будут подарком Родине, фронту. Танковая колонна имени Челябинского комсомола — это наш вклад в дело разгрома врага. Мы знаем, что боремся за свою землю, за свою волю и честь. Наше дело правое, враг будет разбит!».

На призыв юных абразивщиков молодежь Южного Урала ответила новым трудовым подъемом.

«Инициатива комсомольцев и молодых рабочих Челябинского абразивного завода, — говорилось в постановлении бюро областного комитета ВЛКСМ, — является новым проявлением патриотизма советской молодежи, отдающей все силы на помощь фронту, для быстрейшего разгрома фашистских полчищ».

Страницы газеты «Челябинский рабочий» запестрели короткими сообщениями:

«Комсомольцы и молодежь станции Челябинск постановили: поддержать почин молодых абразивщиков, отчислить однодневный заработок в фонд строительства танковой колонны имени Челябинского комсомола и организовать сбор добровольных денежных взносов».

«Горняки Копейска вносят на строительство танков 25 тысяч рублей».

«На предприятиях Катавского района собрано на строительство боевых машин для танковой колонны имени Челябинского комсомола 20 тысяч рублей».

«Молодежь Магнитки вносит в фонд строительства танков 20 тысяч рублей, заработанные на воскресниках».

«Молодые труженики полей Еткуля передают на строительство танков 2400 рублей».

И вот итог: в короткий срок на строительство танковой колонны имени Челябинского комсомола поступило 11,5 миллиона рублей.

Патриотический почин комсомолок-абразивщиц, точно эстафету, подхватили молодые танкостроители.

В эти дни на кировский завод (Челябинский тракторный) поступил особый комсомольский заказ на изготовление боевого подарка Красной Армии — полка тяжелых танков «КВ».

«Работу по строительству, — постановило бюро Челябинского обкома партии, — произвести сверх установленного задания, во внеурочное время».

— Весть о строительстве сверхплановых танков для колонны имени Челябинского комсомола моментально разнеслась по цехам, — вспоминает конструктор опытно-производственной базы завода Александра Федоровна Фролова (Садикова), бывшая в ту пору бригадиром стахановской комсомольско-молодежной фронтовой бригады цеха нормалей. Комсомольцы, молодежь механического цеха бросили лозунг: «Заказ 3001 «ЧК» — в срок!». Мы поддержали их, взяли обязательство: не уходить из цеха до тех пор, пока не будут сданы сверхплановые детали для комсомольских танков. Работали по 14, а то и по 16 часов, валились от усталости с ног. Засыпали возле станков на часок-другой и снова принимались за работу. В моей бригаде было одиннадцать девчат-комсомолок, каждая перевыполняла задание в полтора-два раза. Хочется особенно добрым словом помянуть станочницу-универсала Марию Серебрякову, резьбонарезчицу Юлию Зырянову, долбежницу Дашу Сазонову, зубопротяжчицу Машу Машукову. Работали они по-ударному, по-фронтовому.

Центральный Комитет ВЛКСМ, «Комсомольская правда» пристально следили за ходом выполнения танкостроителями комсомольского заказа. 18 января 1942 года в «Комсомольской правде» было напечатано:

«Челябинцы сдали заказ на танки! Кто следующий? Очередь за вами, комсомольцы Сибири, Алтая, Закавказья, Средней Азии, Дальнего Востока!».

В «Летописи Челябинского тракторного» говорится:

«Февраль был особенно боевым, напряженным месяцем… В эти дни челябинские тракторостроители впервые за войну особенно почувствовали организованную силу заводского комсомола, нацеленного партийной организацией на конкретное, благородное дело. Увлекая за собой несоюзную молодежь, комсомольцы с небывалым энтузиазмом дрались за танки сверх плана.

Тысячи требовательных комсомольских глаз взяли под контроль производство танков и моторов.

Ко Дню Красной Армии заказ комсомольцев области был выполнен: тяжелые танки с надписью на башнях «Челябинский комсомол» ушли из ворот завода.

17 мая 1942 года «Комсомольская правда» писала: «Колонна боевых машин имени Челябинского комсомола, построенная на средства челябинцев, готова к бою».

— На свои средства построили мы танки — сами пойдем на них воевать! — заявили молодые патриоты Родины — южноуральцы.

Первая в стране комсомольская добровольческая танковая бригада, получившая позже наименование 96-й танковой бригады имени Челябинского комсомола, формировалась в здании железнодорожной школы № 2 Челябинска. Среди комсомольцев-добровольцев было много девушек. В своих заявлениях они писали:

Лиза Толстых:

«В ответ на наглое нападение фашистских людоедов, я пошла учиться на курсы медицинских сестер, которые закончила на «отлично». Я уроженка Челябинска. Прошу зачислить меня санитаром в танковую бригаду имени Челябинского комсомола, так как считаю своим долгом встать в ряды защитников нашего великого Отечества. Обязуюсь оказанное мне доверие оправдать с честью».

Аня Орловская:

«Прошу обком ВЛКСМ послать меня в ряды РККА и отправить с танковой колонной имени Челябинского комсомола на фронт. Я имею большое желание пойти добровольцем в Красную Армию, чтобы помочь героическим красным воинам защитить нашу любимую Родину от гитлеровских захватчиков».

23 мая 1942 года южноуральцы провожали на войну молодых танкистов, дали им наказ:

«Свой подарок фронту — танковую колонну имени Челябинского комсомола — комсомольцы области вручают сегодня вам.

Будьте достойны этой великой чести!

Пусть наши боевые машины в ваших руках станут грозой для ненавистного врага. Пусть орудия ваших танков не знают промаха в бою и обрушат на проклятого врага ливень раскаленного металла, добытого комсомольцами Урала».

Боевое крещение челябинцы-танкисты приняли у небольшого липецкого села Озерки, у воронежских сел Перекоповка, Спасское. Потом были сражения у Пузачей, на Белгородско-Харьковском направлении, форсирование Днепра, Ясско-Кишиневская операция, освобождение болгарского города Шумен. Бригада была награждена специальным вымпелом ЦК ВЛКСМ. Всюду, в самых жарких, смертельных боях, рядом с атакующими танкистами неизменно шли девчата с санитарными сумками через плечо.

Вот что рассказывают ветераны бригады: танкист Александр Горенко, бывший комсорг 1-го танкового батальона, разведчик Василий Павленко, заместитель комбрига Иван Иванович Тюренков.

— Восемнадцатилетнюю Наташу Ситникову в батальоне любовно звали Крошкой, — говорит Горенко. — Она поражала всех смелостью, отвагой, вынесла на своих плечах десятки раненых. Откуда только брались у этой девушки-подростка силы!

В. Павленко, термист станкостроительного завода имени С. Орджоникидзе, добавляет:

— Никогда не забуду связистку Дусю Луканину и шестнадцатилетнюю радистку Олю Иванову. Дуся прокладывала телефонную связь комбригу с подразделениями, обеспечивая ее под вражеским огнем.

— Да, своей отвагой наши девушки поражали и бывалых воинов, — говорит полковник в отставке И. И. Тюренков. Он вспоминает:

— 14 января 1943 года после артподготовки бригада вместе с частями 219-й стрелковой дивизии вклинилась в сильно укрепленную полосу обороны немцев, развернула наступление на центральном участке Воронежского фронта. Танки комбата старшего лейтенанта Александра Богомолова с автоматчиками на броне ворвались в деревню Екатериновку в расположение противника. Наши танкисты расстреляли десятки фашистов, разрушили несколько блиндажей, уничтожили немало орудий, пулеметов. В этом бою Саша Богомолов пал смертью храбрых. Галя Волочкова, Наташа Ситникова, Шура Фролова, Лида Перегудова, Нина Родионова под ураганным огнем фашистов оказывали помощь раненым, выносили их с поля боя. Галя Волочкова получила тяжелое ранение: ей оторвало руку. За боевые подвиги она награждена орденом Отечественной войны.

Александра Владимировна Бухрякова (Пашнина) рассказывает:

— В знаменательную годовщину Великого Октября — 7 ноября 1942 года — делегация челябинских комсомольцев прибыла на передний край обороны бригады. Мы привезли танкистам-добровольцам подарки трудящихся Южного Урала. В числе делегатов были девушки-добровольцы, которые влились в боевые ряды. Хорошо запомнились мне Клара Коваль и Аня Суханова, Валя Измайлова и Лида Чурсина, Лида Воронкова и Галя Лидовских, Клава Оломская. На фронт ехали в товарняке, весело, с песнями. Неизменной запевалой была Аня Суханова. Потом, в боях, девчата показали себя храбрыми, бесстрашными. Под вражеским огнем, рискуя собственными жизнями, спасали мы родных воинов. Многие девчата не вернулись домой, сложили головы на поле брани.

А вот наградной лист санинструктора 208-го танкового батальона сержанта Клары Коваль, бывшей учительницы и пионервожатой 121-й средней школы Челябинска:

«За период боев санинструктор Коваль находилась с боевыми машинами на огневых позициях, оказывая помощь раненым бойцам и командирам. В боях проявила отвагу и мужество, бросаясь к подбитым и горящим танкам для оказания экипажам помощи, и эвакуировала с поля боя до 30 бойцов и командиров своей и других частей. За проявленное мужество в боях за социалистическую Родину представляется к правительственной награде — ордену Красной Звезды».

На наградном листе короткая пометка: «Орден вручен». Клара получила свою единственную награду незадолго до последнего боя: 13 августа 1943 года она умерла от ран в госпитале.

Девчата в серых солдатских шинелях! Сколько их было, отважных, мужественных, бесстрашных!

 

М. Ф. КОЛОСОВСКИЙ,

ветеран войны, майор в отставке

БИОГРАФИЯ МУЖЕСТВА

Это было его небо, и он знал, что будет драться за него до конца. Внизу лежала его земля: он словно чувствовал, как плачет она, израненная и горячая. И он застонал от душевной боли. Ведомый Николай Котлов тревожно спросил в микрофон:

— Что случилось, командир? Вы ранены?

В ответ Шишкин коротко бросил:

— Прикрой, атакую!

Эскадрилья вела бой с большой группой «мессершмиттов». Шишкин видел, как первая тройка врага уже приготовилась выйти на цель. Он снова повторил:

— Атакую!

Короткая очередь врезалась в черный крест — шлейф смрадного дыма потянулся книзу. Шишкин смахнул с лица капли пота, огляделся. Самолет ведомого пронесся с левого борта, скрылся в дыму. И вот Котлов уже дрался с двумя «мессерами». Они сжимали его, брали в клещи. Дав полный газ, Шишкин догнал товарища в тот момент, когда один из «мессеров» атаковал Котлова с хвоста. Это была последняя в жизни фашистского летчика атака. Через две-три секунды «мессер», объятый пламенем, пошел к земле.

Шишкин откинулся на спинку сиденья, расслабил мышцы. Оказывается, и в бою можно выкроить время для отдыха! Неважно, что оно исчисляется пятью секундами. И снова в бой…

Самолет, с желтым драконом на фюзеляже, слегка накренился, готовясь войти в пике. Шишкин сделал горку и почти вплотную подошел к бомбардировщику. Он на миг увидел сузившиеся глаза вражеского стрелка. Расстояние между самолетами сокращалось, противники выжидали удобный момент, чтобы ударить наверняка. Это не было игрой нервов — это был точный расчет, ошибка в котором неизбежно должна привести к гибели одного и торжеству другого. Шишкин заметил, как стрелок медленно, стараясь обмануть его бдительность, подворачивает турель влево. На градус, еще на градус, еще… Вот сейчас он резко рванет ее в сторону и нажмет на гашетку. И этот миг решит все.

Шишкин опередил врага ровно на столько, сколько требовалось, чтобы не дать тому возможности сделать последнее движение. Короткая трасса разбила фонарь, стрелок дернулся на сиденье и уронил голову на турель. С ним все было кончено. Теперь можно подвернуть свою машину и ударить в летчика, в моторы, в баки. В прицельной рамке, как на миниатюрном экране, появились передний фонарь и голова летчика в шлеме. Не торопясь, Шишкин нажал на гашетку, раз, другой. Густой дым потянулся за вражеской машиной…

Это один из многочисленных эпизодов, составляющих боевую биографию летчика-истребителя Василия Ивановича Шишкина, бывшего колхозного паренька, ныне Героя Советского Союза, гвардии полковника в отставке.

Родился он в 1914 году в селе Белое, в Зауралье. После окончания семилетки работал в колхозе. Семнадцатилетним поступает в Пермскую авиатехническую школу, а после ее окончания по комсомольской путевке уезжает в авиаучилище.

Со всей страстью влюбленного в избранное дело Василий постигал сложное искусство летчика-истребителя — высшего пилотажа и меткой стрельбы, требующее стальных нервов и не менее крепких рук, самообладания и самоотверженности. Товарищей и преподавателей поражал он самозабвенным трудолюбием и упорством. В начале лета 1937 года молодые летчики разлетались по боевым частям. И вот Василий Шишкин в истребительном авиационном полку, расположенном на юге страны. В первых же полетах на проверку техники пилотирования Шишкин показал свое незаурядное летное мастерство.

…В четыре часа утром 22 июня 1941 года аэродром потрясли мощные взрывы бомб. Командир авиаэскадрильи Шишкин по тревоге первым в своей части поднялся в воздух.

То было трудное время. В миллионном строю защитников Родины мужественно дрался с ненавистным врагом и Василий Иванович Шишкин. Никогда не забудется ему Окуневский мост на Днепре, в 60 километрах севернее Киева. Случилось так, что часть, державшая фронт на этом участке, оставила правый берег, не успев взорвать за собой мост. Гитлеровцы хлынули по нему лавиной. Вот уже переправились и укрепились два батальона. Показалась колонна танков. Вот-вот перейдут и они. Надо немедленно взорвать мост. Летали наши бомбардировщики, но безрезультатно: фашисты успели выставить зенитную оборону, бомбы приходилось бросать с большой высоты, и поразить цель не удавалось.

В. И. ШИШКИН

На выполнение этого ответственного боевого задания вызвался командир эскадрильи майор Шишкин. Самолеты его эскадрильи И-153 («чайки») в той тяжелой обстановке зачастую использовались в качестве бомбардировщиков: на них подвешивались 50-килограммовые бомбы, а также реактивные снаряды.

Ставя задачу летному составу, Василий Иванович сказал:

— Будем пикировать до минимально допустимой высоты. Если с первого захода промажем, то со второго я врежусь в мост сам.

Мост удалось взорвать с первого захода, в тот момент, когда на нем образовался затор фашистских танков…

В один из сентябрьских дней 1941 года, когда гитлеровцы неудержимо рвались к Киеву, Василий Иванович поднял свою эскадрилью «чаек» в воздух. В районе села Почтовая Вита он обнаружил большую колонну автомашин противника с боеприпасами.

— В атаку! — последовала его команда.

Самолеты, описав круг в небе, густо усеянном разрывами вражеских зенитных снарядов, легли на боевой курс. Вот с разворота входит в пикирование командирская машина. За ней устремляются вниз самолеты ведомых. Один за другим они сбрасывают бомбы на головы врага, бьют реактивными снарядами. Около 20 автомашин с боеприпасами уничтожили в этом бою.

— Взрыв был необычайной силы, — рассказывает Василий Иванович. — Перевернутые, исковерканные машины устлали дорогу…

Шишкин, случалось, делал по шесть-семь боевых вылетов в день и всякий раз побеждал. Как-то в паре с одним из летчиков, патрулируя над наземными войсками, он заметил, что в воздушной дымке крадутся к переднему краю наших войск свыше двадцати фашистских стервятников. Он смело ринулся в атаку.

…Знойным летом 1942 года в донских и приволжских степях разгорелась одна из величайших битв второй мировой войны — битва под Сталинградом. Дни и ночи гремела канонада. Защитникам города-героя помогала вся страна.

«Дорогие товарищи бойцы, командиры и политработники, — писали из Саратовской области колхозники небольшой сельхозартели «Сигнал революции», — мы приобрели на свои сбережения боевой самолет, который дарим вам, защитникам Сталинграда. Просим вручить его самому отважному, тому, кто умеет бить врага без промаха и беспощадно. Пусть он бьет его всюду, где увидит эту поганую нечисть. Смерть фашистским захватчикам!».

Доверили машину майору В. И. Шишкину. И вот он на авиационном заводе. Приняв самолет, он заявил:

— Пока бьется сердце в моей груди, я не выпущу управления из своих рук, буду громить врага до полной победы.

Вскоре над маленьким селом Усть-Курдюм в Саратовской области появилась краснозвездная машина. Пролетев над самыми крышами домов, летчик приветливо покачал крыльями самолета и сбросил вымпел с запиской:

«Спасибо за хорошую боевую машину. Лечу на фронт бить немецких захватчиков. Желаю вам успеха в труде! Василий Шишкин, Герой Советского Союза».

На этом самолете Василий Иванович воевал почти до конца 1943 года, сбил 12 фашистских стервятников. После войны по просьбе колхозников самолет был отправлен в Саратовский музей.

Искусного и отважного летчика-истребителя назначили командиром авиационного полка. Он принял на себя ответственность за сотни людей, за боевую технику, за точное выполнение каждого боевого приказа. Летчики горячо любили своего командира, который их учил примером личной доблести и отваги. Каждый считал за честь вместе с ним подняться в воздух. В боевую историю полка вписывались новые и новые победы.

Слава полка росла. Он неоднократно отмечался в приказах, удостоился наименования «Харьковский»; его наградили орденом Красного Знамени и, наконец, присвоили звание «гвардейский».

Это был незабываемый день. На широком поле аэродрома выстроились летчики, техники, авиационные специалисты. От имени Президиума Верховного Совета СССР член Военного Совета воздушной армии вручил полку гвардейское знамя — награду за отвагу и стойкость.

Бережно приняв знамя из рук генерала, майор Шишкин преклонил колено, поцеловал алый шелк. Взволнованная речь его была короткой:

— Это гвардейское знамя завоевано нами в жестоких боях. На нем горит кровь наших погибших товарищей. Памятью их клянемся не опозорить его.

И гвардейцы, ведомые бесстрашным командиром, коммунистом Шишкиным, дрались под этим знаменем до полной победы над врагом. Сражались не щадя своей жизни для того, чтобы всегда оставалось чистым небо нашей Отчизны.

За четыре года войны Василию Ивановичу Шишкину пришлось побывать на многих фронтах, участвовать в Харьковской, Сталинградской, Орловско-Курской, Бобруйской и других операциях, громить врага под Варшавой и Берлином. От лейтенанта до полковника, от рядового летчика до командира гвардейского авиационного полка — таков боевой путь нашего прославленного земляка, Героя Советского Союза Василия Ивановича Шишкина. Он совершил 520 боевых вылетов на различных типах самолетов-истребителей, участвовал в 178 воздушных боях, сбил 30 самолетов противника, из них 14 лично, остальные — в групповых сражениях, произвел 125 штурмовок по вражеским войскам и аэродромам, десятки полетов на сопровождение бомбардировщиков и штурмовиков, на прикрытие с воздуха наших наземных войск.

Родина по достоинству оценила боевые подвиги отважного летчика. На его груди — Золотая Звезда Героя, два ордена Ленина, пять орденов Красного Знамени, орден Суворова III степени, орден Красной Звезды и шесть боевых медалей.

Уничтожая врага, вторгшегося в пределы нашей Родины, Василий Иванович постоянно мечтал о днях, когда смолкнут последние залпы. За мирную жизнь, ежедневно рискуя, дрался с врагом и побеждал!

Закончилась Отечественная война. Василий Иванович продолжал служить в рядах Советской Армии. Осенью 1956 года военный летчик 1-го класса гвардии полковник В. И. Шишкин по состоянию здоровья был уволен в запас. Сейчас он живет и работает в Киеве, возглавляет партийную организацию одного из строительных трестов. Коммунист, ветеран войны, по-прежнему в строю.

Друзья-однополчане не забывают своего бывшего командира. Со всех концов страны идут ему письма.

Не забыли нашего земляка и члены сельхозартели «Сигнал революции» (ныне колхоз имени Фрунзе). Они зачислили В. И. Шишкина навечно в списки почетных колхозников.

Оглядываясь сейчас на пройденный боевой путь, гвардии полковник в отставке Шишкин пишет:

«Радостно сознавать, что наш ратный труд в годы Отечественной войны помог советскому народу освободить родную советскую землю от фашистских варваров, добыть победу, а с нею — мир и возможность трудиться во имя великого будущего — коммунизма».

 

Г. П. УСТЮЖАНИН,

журналист, старший лейтенант запаса

ГЕРОЙ АФАНАСИЙ СТЕННИКОВ

В майском номере «Журналиста» за 1970 год опубликованы несколько редких фотографий военных лет. Каждая — страничка истории Великой Отечественной. На одном из снимков улавливаю что-то знакомое в лице солдата. Читаю надпись: «Их орудие било по рейхстагу прямой наводкой. Фото Владимира Гребнева». И все.

Вглядываюсь в лица… Да это же Афанасий Федорович! Стенников! Конечно, он! Беру журнал, и в дорогу, — к Стенниковым.

— Афанасий Федорович, есть сюрприз!..

Склоняемся над журналом.

— Снимок, и правда, вижу впервые, — Афанасий Федорович откинулся на спинку стула. — Это было в Берлине… Мы тогда выбили фашистов из «дома Гиммлера» и взяли на прямую наводку рейхстаг. Ведем огонь по замурованным и превращенным в бойницы окнам. Гитлеровцы же в ответ палят по нам. Ураганный огонь. И тут корреспондент на позиции появился. Как он пробился к нам? Я, говорит, вас для истории запечатлею. Ваше орудие по рейхстагу первым открыло огонь прямой наводкой.

А кругом дым, рыжие облака кирпичной пыли от разрывов снарядов. Какое тут фотографирование! Да и мы, как черти, прокоптились, — только зубы белеют. А он с аппаратом и этак, и так. На прощание пообещал после боя еще всем расчетом заснять.

Беспрерывно ведем огонь. Сами целы лишь потому, что место для позиции удачное подвернулось: парадный подъезд. С флангов нас укрыли мощные колонны. Сюда мы притащили свою пушку подвальными коридорами. Переносили ее по частям: сначала ствол, потом станину, ящики со снарядами. Ребята из 150-й дивизии тут нам хорошо подмогли. Наводчик наш Пашка Михалев, на снимке он справа, тоже курганский, из села Ярового Половинского района, просто снайперски наводил пушку. Только заметим, откуда фашисты бьют, — моментом и накроем.

Рядом уже вступали в бой другие орудия. Несколько раз принимались бить по рейхстагу пушки больших калибров. Особенно сокрушительным был их удар под вечер. И немцы стали огрызаться слабее. Тут наши и поднялись в атаку. Шли до отчаянности стремительно и неудержимо. За какие-то полчаса на рейхстаге, как огненные языки, затрепетали красные флаги. Они были в окнах, и на колоннах, и на крыше, вплоть до самой верхушки купола. Каждый стремился водрузить свое знамя Победы, поставить свою точку проклятой войне. А в рейхстаге бой. Ворвались и мы. Ну где ты, ирод, бесово фашистское чудовище, проклятый Гитлер?! Где?! Хотелось схватить его и задушить собственными руками. Но кругом груды обломков, битое стекло, фашистские бумаги под подписями и печатями.

Потом из подвалов потянулись вереницы гитлеровских, вояк, побитых, подавленных. Смотрят себе под ноги, головы втянули в плечи, боятся возмездия. А нам не до них.

Еще где-то по соседству идет бой, но у всех уже победное настроение: широкие улыбки, смех и прибаутки. Какой-то солдат снятым с винтовки штыком, как школьник, царапает на колонне рейхстага: «Ура! Победа!» И свою фамилию и имя. Площадь гудит, как улей. На ней колонны солдат, танки, машины — поток войск. Устали мы до смерти, сутки без еды, двое без сна, а глаза у всех горят от радости: рейхстаг взят!

Появились на площади походные кухни. А у солдата закон: есть время и возможность — подкрепись. Повара без скупости наполняли котелки. Отвернули крышку баклажки и разлили по бокалам спирт. Всю войну спиртного не брал в рот, даже положенную норму не получал, а тут поднял тост: «За победу!»

На ночлег расположились в рейхстаге. Шинели в изголовье, автоматы рядом. Вроде бы не успел и глаз сомкнуть — трясут за плечо, и голос знакомый: «Стенников, товарищ старший сержант, вставайте. Корреспондент вас разыскивает». Открыл глаза. А он, тот самый корреспондент, рад, что нашел. Нас там тысячи, а он отыскал.

Афанасий Федорович улыбнулся: четверть века прошло, а снимок — вот он. Не забыт. Вот ведь как в жизни бывает.

Через месяц я получил письмо от бывшего военного корреспондента Владимира Гребнева. Он писал:

«По поводу снимка и людей, заснятых на нем, могу сказать следующее. Орудийный расчет старшего сержанта Афанасия Федоровича Стенникова в составе 3-й ударной армии дошел до Берлина и штурмовал рейхстаг. В одном из последних жарких боев я наткнулся на расчет, стрелявший из парадного подъезда «дома Гиммлера» прямой наводкой по рейхстагу, расстояние до которого было метров 350. Рейхстаг отчаянно огрызался: там засели матерые фашисты, которые знали, что это конец.

Копоть и дым застилали видимость. Наши войска накапливались в подвалах окрестных домов для решительного штурма. Орудийный расчет А. Ф. Стенникова беспрерывно вел огонь по рейхстагу.

После боя я отыскал расчет и сфотографировал его возле «дома Гиммлера» для нашей армейской газеты «Фронтовик», в редакции которой я прошел всю войну. Один из снимков высылаю вам».

* * *

Стенникова я знаю давно. Много раз бывал у него. И Афанасий Федорович приезжал ко мне в гости. В беседах пролетали вечера, странички накапливались в моем блокноте.

А познакомились мы так. К 20-летию Победы над гитлеровской Германией готовили встречу за круглым столом с ветеранами войны. Пригласить на нее Героя Советского Союза Афанасия Федоровича Стенникова поручили мне.

В деревне Зайково Кетовского района добротный дом Стенниковых светлыми окнами весело смотрит на широкую улицу. На крыльце встретила женщина лет пятидесяти, высокая, с добродушной улыбкой, серыми глазами и короной темно-русых волос.

— Проходите, пожалуйста. Правда, Афанасия Федоровича нет дома, но он вот-вот подойдет. Столярничает где-то, косяки к лету на колхозную стройку готовят.

Я знал, что Стенников — комбайнер. Дело свое любит, большой мастер. К нему тянется молодежь. Пятеро его сыновей тоже прошли школу возле отца, любят технику. Старшие двое механиками в совхозах работают, третий шоферит, еще двое — слесари. В общем, все с железом, все с техникой. И вдруг столярничает Стенников?..

Минут через двадцать скрипнула дверь, вошел хозяин. Высокий, сухощавый, лицо побуревшее от ветров, чуть с горбинкой нос, под серым ежиком бровей ясные, с искоркой глаза, и в них разлита душевная теплота. Неторопливо снял рукавицы, положил их на печь, повесил шапку и полушубок, подошел.

— Афанасий Федорович, — проговорил, сжимая в крупной и сильной ладони мою руку. — С Анной Гавриловной, наверное, уже познакомились. — Он кивнул в сторону хозяйки.

Забегая вперед скажу, что все годы, сколько знаю Стенниковых, никогда не слышал у них в семье грубого слова. В большой дружбе они вырастили и воспитали пять сынов и пять дочерей.

Разговор продолжили уже за столом, накрытым Анной Гавриловной.

— Значит, удивляетесь, что столярничаю? Обычное для нас, пожилых, дело. Этот дом, застрой весь — тоже от бревнышка до бревнышка вот ими срукоделил. — И он поднял над столом свои шершавые ладони. — Сам и окна окосячивал, рамы и двери мастерил.

Говорили мы долго и обо всем, потом я попросил Афанасия Федоровича рассказать о его боевых делах. Он задумался, махнул рукой.

— Как-то корреспондент один тоже приезжал, про эпизоды выспрашивал: сколько танков подбил, сколько фашистов укокошил, нет ли фронтового дневника у меня. Орденские книжки смотрел. Сожалел, что записей я на фронте не вел. Вижу, уехал недовольный. Вы, говорит, все о других говорите, а мне о вас написать велено. А что я о себе расскажу? Сколько фашистов уничтожили Так кто их там убитых на фронте считал? Особливо у нас, в артиллерии. И танки, я же их не один подбивал, — расчет. Зачем же я славу всех на себя брать стану? А дневников этих никто из нашего брата солдат-фронтовиков не писал. Выйдешь из боя, остался жив, ну и слава богу. Какой там дневник — письмо бы родным успеть написать, копоть с себя смыть, портянки состирнуть да высушить.

А. Ф. СТЕННИКОВ

Я спросил у Афанасия Федоровича его мнение о кинокартине «Огненная дуга».

— Примерно, так оно и было, как показано. Чего уж там! Страшно было, особливо поначалу. Танки прут и прут. Заряжать не успевали. И горит уж сколько их, а все равно прут. Ну и мы, зубы стиснув, уперлись. Попробуй — пройди!

Политрук у нас молоденький парнишка, фамилию его не успел запомнить: три дня с нами только-то и был. Пропустить фашистов, говорит, нам, товарищи, никак нельзя. Если они пройдут, дальше дорогу перекрыть некому. Женщин, детей сколько тогда порешат. От слов его злости стало больше, чем страху. А ощущение такое, что твой окоп, пушка твоя последняя на пути врага, а дальше незащищенная земля, твоя семья. И уже ничего не страшно. И в мыслях — только не отступить!

Выстояли мы, а политрука нашего больше нет, — там, на позиции, на веки вечные и остался. Молодой, а слово такое знал, скажет — умрешь, а не отступишь, и никаким танком тебя с позиции не сдвинуть.

Потом Афанасий Федорович говорил о лихом заряжающем комсомольце Шопине, как тот на реке Нарев, засев с пулеметом, один около часа сдерживал натиск батальона фашистской пехоты, так и не дав ему форсировать реку. Всю войну, с первого до последнего дня, Шопин был на фронте, десятки раз попадал в самые невероятные переделки, но смелость и находчивость постоянно выручали его. За всю войну он даже не был ранен.

Рассказал о мужестве дружков-белорусов Рубина, Ступчека и Панько, земляка Паши Михалева из села Ярового, который в 19 лет за подвиг в бою был удостоен высшей награды Родины — ордена Ленина.

Во всех историях, которые мне приходилось слышать от Стенникова, героями неизменно были те, кто шел в боях рядом с Афанасием Федоровичем. Ни разу он не выпятил себя, не подчеркнул свою роль командира. А мне все-таки хотелось услышать о его боевых делах, и я просил Афанасия Федоровича об этом. Он начинал говорить… и снова о своих боевых товарищах. А как-то заметил:

— На войне в одиночку героем быть почти невозможно, особливо у нас, в артиллерии. Только с товарищами ты силен, ты боец и герой. А рассказывать о себе, о своем поведении в бою трудно, потому как все это пережито нутром. Как же было на самом деле — оценить могут только те, кто был рядом. Я себя не видал в бою. Подвернутся при случае однополчане — спросите.

И случаи такие были. В гости к Стенникову отпраздновать 25-летие Победы приезжал его давний друг Василий Иларионович Иванов. Вместе прошли всю войну. Оба комбайнеры, они хлеборобствовали на омской земле, в один день уезжали на фронт, из одной пушки били фашистов и в одном вагоне вернулись с войны домой. Все эти годы друзья поддерживали переписку. И вот телеграмма: «Встречай, еду поездом 103». Афанасий Федорович целую ночь проходил по вокзалу, хотя знал, что Иванов должен приехать только утром. На перроне они с минуту молча смотрели друг на друга. Потом как-то разом шагнули навстречу, руки схлестнулись за спиной, и слезы радости прожгли ресницы. Встреча через четверть века!

— Вот он, мой дорогой Василий Иларионович, — знакомя нас, говорил Стенников. — Помните, я рассказывал, как он меня тяжелораненого вынес из-под огня.

— Афанасий Федорович, так вы же до того дважды меня израненного выносили из самого пекла!

Воспоминаниям не было конца. Уезжая домой, Василий Иларионович говорил мне, что дороже друга, чем Стенников, у него нет и не будет:

— У Афанасия Федоровича я до войны учился хлеборобскому мастерству, ему подражал на фронте, с него беру пример, как пронести по жизни высокую честь солдата-фронтовика, на его скромности учу других и сам ей завидую. Ведь важно не только заслужить высокую награду, но и всю жизнь быть достойным ее.

И Павел Михалев по уши влюблен в своего командира.

— Афанасий Федорович? Да мне он на фронте был больше отцом, чем командиром. И не только мне, расчету всему. Частенько меня наставлял: «Ты, Михалев, голову зазря под пули не суй. Она у тебя не для того, чтобы каску носить, а думать. Вот и смекай». В самой сложной обстановке не растеряется. Как-то мы неожиданно батареей наткнулись на отступающую вражескую автоколонну. По силенкам-то нашим нам бы укрыться, уйти от боя, а Стенников команду дает: «Орудия к бою! По головной зажигательным наводи!» Подожгли мы головной грузовик, потом по замыкающим ударили. И они факелом. А мы уже шрапнелью по колонне кроем. Больше двухсот фашистов только в плен взяли тогда, а сколько техники, оружия. И все он, Афанасий Федорович, смекнул, что отступающий враг в серьезную драку не полезет.

И вот что записано в наградном листке на старшего сержанта А. Ф. Стенникова:

«Командир орудия старший сержант Стенников Афанасий Федорович в боях по прорыву долговременной глубокоэшелонированной обороны немцев на плацдарме западнее реки Одер, в районе Кинитп, 1 апреля 1945 года, при дальнейшем наступлении на Берлин, проявил отвагу, мужество и геройство. Прямой наводкой из своего орудия уничтожил одну батарею зенитных орудий противника, стреляющих по нашим танкам.

Командир 1957-го истребительного противотанкового Краснознаменного артиллерийского полка Герой Советского Союза полковник Серов».

Орудие первым было переброшено через переправу на реке Шпрее 30 апреля 1945 года, первым открыло огонь по германскому рейхстагу. В результате дерзости расчета была захвачена совершенно исправная переправа, через которую, под прикрытием артогня из орудия тов. Стенникова, были переправлены наши тяжелые танки. Кроме этого, расчетом уничтожено четыре полевых орудия противника, а две батареи пушек захвачены в исправности.

После того, как было выдвинуто орудие на прямую наводку у рейхстага, тов. Стенников организовал и возглавил группу автоматчиков в составе 10 человек, с которой уничтожил до 50 гитлеровцев, засевших у каменных зданий, мешавших продвижению наших стрелковых подразделений.

Расчет первым подошел к рейхстагу и участвовал в водружении Знамени Победы.

За дерзость, мужество и геройство в боях при форсировании реки Шпрее, захвате переправы и штурме германского рейхстага достоин присвоения звания Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда».

* * *

И вот новая весть: за героизм и мужество пр разгрому фашизма правительство Германской Демократической Республики наградило Афанасия Федоровича высшим орденом «За заслуги перед Отечеством» в золоте. И Стенникова пригласили в Москву, в посольство ГДР.

Снова я у Стенниковых. Афанасий Федорович делится впечатлениями о столице и приеме в посольстве ГДР.

— Представляешь ли, вышли мы с Анной Гавриловной на Красную площадь, к Мавзолею Ленина, и сердце у меня должно от волнения, зашлось, словно его кто в ладонях сжал, дыхнуть не могу.

Потом в посольство на прием поехали. А сердце в груди опять колотится. Еще в поезде все думал, как это немцы вдруг меня наградили? А потом мыслю опять, что разгром фашистов на пользу не только нам был, а и немецкой нации. Хоть война и никудышный пахарь, да, видать, мы тогда осот этот фашистский порядком поизничтожили, доброе семя-то силу и набрало. Смотри-ка, на пол-Европы корни пустил. Везде у власти народ. А руки народные крепкие, они теперь эту власть ни за что не выпустят. Из собственной жизни знаю, не выпустят.

И смекаю я так, что орден этот не мне, Стенникову, одному награда, а всем, кто войну на плечах вынес, живой он или пал, не дойдя до Победы. От немецкого народа — нашему народу за освобождение от фашистской чумы и верную дружбу.

 

А. И. ЛЯПУСТИН,

журналист, старшина I статьи запаса

ОТ УРАЛА ДО СТАРОЙ РУССЫ

Началом поиска может стать одна, порою случайная фраза. «Помню в сорок втором, кажется, в «Комсомольской правде», где-то осенью…» После такой фразы начинаешь листать хрупкие листы годового комплекта газет военных лет.

Было известно, что в декабре сорок первого (а может, в январе сорок второго) проводили челябинцы на фронт под Ленинград пять экипажей на тяжелых танках «КВ». Танкисты спешили в бой — город Ленина жил в блокаде. Но в заводских архивах об этом ни слова. Впрочем, шли разговоры, что про эти танки (а может, не про эти) писали в те годы в «Красной звезде» чуть ли не целую повесть.

Перелистана «Красная звезда» за сорок первый — сорок второй. Перелистаны (на всякий случай!) «Правда», «Известия», «Комсомолка» — ни строчки… Еще раз, лист за листом. «Красная звезда» сорок второго года. Вот! Первое упоминание!

«Пятерка «КВ», совершившая описанный нами путь от Урала до Старой Руссы, как и весь танковый батальон, теперь не только воюет, но и учит воевать…»

Снова по страницам «Красной звезды». Но комплект так не полон: не хватает многих номеров. И тут приходит утверждение из Ленинграда. Полковник в отставке, военный журналист Владимир Борисович Фарберов пишет:

«В феврале — марте 1942 года газета «Красная Звезда» напечатала восемь очерков батальонного комиссара А. Полякова «От Урала до Старой Руссы».

Полный комплект газеты удалось найти в Свердловске, в библиотеке имени В. Г. Белинского, в нашем распоряжении девять (а не восемь, как пишет В. Фарберов) очерков А. Полякова. Девять и статья-эпилог…

Да, это наши, челябинцы, это те, которых искали…

У этой публикации, основанной на очерках А. Полякова, то же самое, военных лет название: «От Урала до Старой Руссы». Потому, что еще продолжается поиск. Потому, что сегодняшний рассказ — еще неполное описание судьбы челябинской пятерки «КВ» и, может быть, кто-то из ветеранов обратит внимание на заголовок.

Январь сорок второго

Через двадцать пять лет после великой Победы министр внешней торговли СССР (в годы войны первый секретарь Челябинского обкома партии) Николай Семенович Патоличев в интервью корреспонденту «Смены» расскажет, как все это было. О том, как более двухсот предприятий съехались в Челябинскую область, как превращался наш мирный город в кузницу оружия, в Танкоград. Государственный Комитет Обороны дал задание увеличить производство танков. Требовалось в кратчайшие сроки сократить гитлеровское превосходство в броневой силе, противопоставить фашистским танкам новые, более мощные, более грозные машины. И эта почетная задача была возложена на Танкоград. Это новое имя нашего города уже гордо зазвучало над страной.

На заводе, выпускающем танки, работало около сорока тысяч человек — ленинградцев, москвичей, харьковчан, сталинградцев, челябинцев…

Каждый танк был важен фронту. Это было время, когда командир дивизии, получив два-три «КВ», считал, что прибыло сильное подкрепление… Это было время, когда танки распределялись поштучно. Это было время, когда Сталин вел переговоры с Америкой о поставке (хотя бы!) тысячи танков. Но пока они придут морем… Вся надежда на Танкоград.

Патоличев: Пришел приказ наладить выпуск тяжелых танков. Срок установили невыполнимый: кажется, пятьдесят дней. А у нас первая машина сошла с конвейера через тридцать четыре дня.

Эти цифры кажутся фантастическими, но так было. В стране развернулось движение тысячников — они давали по десять норм в смену, и каждый рабочий старался не отставать от передовиков…

Это о «КВ». Новых, мощных, страшных для фашистов машинах. Было это в начале сорок второго, когда фашисты уже получили по зубам под Москвой. Фашистский «Тайфун» (так называлась операция по захвату Москвы) был остановлен советским оружием, оружием Танкограда, мужеством и трудом советских людей.

Вокруг шли упорные бои. От Баренцева моря до Черного протянулся фронт. И с каждого его участка просили: «Дайте танков! Больше танков!» Город Ленина, колыбель революции, был в кольце блокады. Он тоже ждал помощи.

Приезд Ворошилова

Люди работали так, что подгонять не надо было. Каждый старался сделать за троих, четверых. И фронт получал машины сверх боевого задания. Комсомольцы области собрали миллионы рублей на танковую колонну имени Челябинского комсомола, и молодые рабочие Танкограда готовились в нерабочее время выполнять их заказ. Но фронт по-прежнему требовал: «Танков! Больше танков!»

Государственный Комитет Обороны командировал в Челябинск Климента Ефремовича Ворошилова. «Луганский слесарь, боевой нарком», как его называли в песнях, прибыл в Танкоград, где увидел, как рождаются его «однофамильцы» — грозные танки «Клим Ворошилов».

Поляков: Он поднялся на танк, названный его именем, и, обведя глазами притихший цех, сказал:

— Товарищи кировцы и уральцы! Товарищ Сталин говорит, что для окончательной победы над врагом нам нужно свести к нулю превосходство немцев в авиации и танках. Вы работаете над созданием танков, да еще тяжелых. Значит, в ваших руках победа, значит, от вас зависит приблизить или оттянуть час расплаты над врагом. Потому-то и просил меня товарищ Сталин передать вам, что фронт ждет от вас все больше и больше танков и такого же превосходного качества, какое они имеют сейчас.

Под аплодисменты и общий одобрительный смех рабочих Ворошилов рассказал о том, какой ужас наводят на фашистов наши мощные танки «КВ».

— Перепуганные гитлеровцы прозвали их советскими «мамонтами». Так больше, товарищи, давайте советских «мамонтов»! Пусть орудиями они, как хоботами, достают, выковыривают и сметают фашистскую нечисть с советской земли.

В моторном цехе произошла интересная встреча. Проходя между станками, Ворошилов увидел около одного из них старого мастера. В синей куртке, с измерительными приборами в боковом кармане старик выделялся своим суровым лицом и большими черными усами.

— Послушай, дружище, — обратился к нему Ворошилов, — не Худяков будешь?

— Я самый, товарищ Ворошилов!

— Ах, усач ты этакий, как сюда попал?

— Моторы к танкам делаем. С Украины эвакуированы.

Худяков — старый член партии, партизан, долгое время был в отряде Ворошилова. Маршал и мастер вспомнили, как однажды на Украине они отстреливались из грузовика от беляков.

— Так вот, снова времена боевые наступили, нажимать надо, — говорит Ворошилов.

— С полным удовольствием, — отвечает Худяков, — только бы вот туда, на фронт, поближе.

— Я тебе дам на фронт. Отставить такие разговоры. А здесь разве не фронт?

— Оно верно, конечно. Только больно хочется своими руками немца прощупать.

— Ничего, есть помоложе тебя, пусть прощупывают. Поди, у самого есть кто-нибудь там?

— Как же, сын Василий!

— Что делает?

— Танкист на «КВ».

— Так чего же тебе, старый усач, еще надо? Отец танки делает, а сын на них дерется. Ты же молодец, да и только…

Танковый завод в военное время — это не просто производство, это второй воинский эшелон. Он кровно связан с передовыми частями. Мастер Худяков со своим сыном танкистом Василием друг друга не подведут!

Вот пять могучих танков. В их бронированной груди бьются сильные сердца — моторы, которым дают жизнь Худяков и его товарищи. Испытатели садятся в машины. Гусеницы дрогнули, танки легко преодолели подъем и двинулись вперед — белоснежные, тяжелые и грозные. С лязгом и скрежетом они пошли на танкодром.

Это как раз та пятерка «КВ»…

Броневой экспресс

Настала пора познакомить с танкистами. К сожалению, мы не сможем назвать имена всех из пятерки «КВ». Однако сегодня мы знаем командиров экипажей, уходивших в начале сорок второго под Ленинград. Вот их фамилии: Астахов, Чиликин, Ефимов, Гомозов, Калиничев.

Пыхтит парами локомотив. Пятерка «КВ» на платформах. Теплушки. Еще немного времени, и тронется в путь броневой экспресс. Танкистов провожают танкоградцы. Мастер Худяков. Офицеры Шестопалов, Новоторцев и Шевазудский. Дочь Михаила Фрунзе, сотрудница заводской лаборатории Татьяна Фрунзе. Много людей…

— Машину после испытаний в полной боевой готовности сдал! — рапортует старший бригадир орденоносец Борисов.

— Машину в полной боевой готовности принял! — отвечает командир первого танка, командир всей пятерки лейтенант Астахов.

Рапортуют бригадиры Ковш, Соколов, Крюков, Ляшко. Директор завода Герой Социалистического Труда Зальцман крепко обнимает и целует Астахова…

Поляков: Вот уже проносятся мимо нас большие и малые железнодорожные станции. Не везде успеешь прочесть их названия — так быстро идет поезд. Он мчится поистине как стрела. Среднесуточная скорость — 1000 километров. Телеграфные столбы перед глазами сливаются в одну сплошную гребенку. Мощный паровоз останавливается только на водопой.

Заместитель начальника службы движения Южно-Уральской железной дороги С. А. Субботин:

— Тысячу километров в сутки? Сейчас это скорость пассажирского экспресса. А по тем грозным временам 1000 километров в сутки — значит, все остальные, военные и невоенные, поезда стояли на боковых путях, уступая дорогу вашему. Значит, где-то очень ждали эти танки.

Эшелон приближался к линии фронта. Позади — две с лишним тысячи километров, это чуть-чуть побольше двух суток. Спасибо друзьям-железнодорожникам…

Слышна отдаленная артиллерийская канонада. Поезд проходит последний десяток километров. Танки уже заведены. Экипажи на своих местах.

Стоп-кран затормозил колеса. В ночном полумраке видна полевая разгрузочная платформа. Еще несколько минут, и машины, все до одной, на твердой земле…

Фронтовые университеты

От места разгрузки нужно было еще совершить бросок до потонувшей в сугробах деревушки. Здесь сосредоточивались перед наступлением силы. Шли осторожно, с «оглядкой». Более легкие машины быстро разбежались среди домов и деревьев, затерялись в сугробах. Короткий остаток ночи отводился на маскировку — утренняя авиаразведка фашистов не должна обнаружить ничего. «Малышам» было проще, а вот «КВ»…

Поляков: Лейтенант Астахов стоял на окраине деревни.

— Это же не машины, а элеваторы какие-то, попробуй с ними найти себе место, — ворчал он, а сам отдавал танкистам приказания.

На спуске к речке, недалеко от деревни, Астахов приметил старую баню. Место очень удобное для боевого охранения деревни. Показывая на баню, он приказал лейтенанту Чиликину:

— Рядом с ней, конечно, нельзя, — она уже, очевидно, засечена с воздуха. Садись прямо на нее.

Днем прочесывали местность самолеты-разведчики противника. В одиночку и парами они прогулялись несколько раз над деревней. Ничего подозрительного, видимо, не обнаружили. Дома, как дома — курятся белым курчавым дымком.

Два наших «КВ», подстроившиеся с края деревни, тоже дымились. Накрывшись белым брезентом, как кровлей, танкисты вывели на самый верх трубы обогревательных печей. Вокруг новых «хат» также виднелись заснеженные деревья и даже надворные постройки, возведенные из разного деревянного хлама.

Баня у речки тоже только как будто раздалась немножко. Танк развернул одну из ее стен, влез носом внутрь, а кругом обложился бревнами.

Экипажи после нескольких суток езды и работы спали добрых полдня. Бдительно охраняли деревню одни часовые да дежурные по обогреву машин…

Они не сразу пошли в атаку. Нужно было привыкнуть к фронтовой обстановке, уяснить расстановку сил, освоить местность, набраться опыта у других. Поэтому в гости к нашей пятерке прибыли боевые парни из соседней части. Тоже «кэвэшники», тоже брали танки в Челябинске. Земляки, значит. От них и узнали, как надо драться. Вот лишь один случай из опыта майора Сегеды.

В одной из танковых атак ранило в руку механика-водителя, и Сегеда сам сел за рычаги. Кончились снаряды. Вышли патроны у пулеметов. Отступать? Нет, давить гусеницами. И когда «КВ» выскочил на бруствер окопа, командир башни крикнул: «Фашист с гранатой!». Заметил его и Сегеда и, еще не зная зачем, дал стоп и нажал на сигнал. «Ду-у-у!» — раздалось в морозном воздухе, и фашист присел от испуга. А когда выскочил снова, произошло невероятное. Глухо бахнула пушка нашего танка, и в неприятеля влепился столб огня!

Это командир орудия, отчаявшись, развернул ствол, открыл замок и… шваркнул через ствол из ракетницы. Остальное довершили гусеницы мощной машины…

Танкисты-фронтовики помогали устанавливать обогревательные приборы, учили быстрому ремонту, мгновенной заправке горючим под огнем противника, тренировали с десантом…

Поляков: Командование решило провести частичный обмен танкистами. Менее опытных отправили временно на боевую стажировку в часть Сегеды, а оттуда взяли настоящих боевиков, они принесут нам свой фронтовой дух и боевой опыт.

К Астахову прибыли на разные должности пять человек. Ефрейтор Большунов, имеющий до 200 часов вождения танка в боях, старший сержант Тендитный, водивший 28 раз свой танк в атаки, младший сержант Гордеев — таранных дел мастер, младший сержант Кононов — командир орудия, меткий артиллерист, боец Мащев — командир орудия, в боях участвовал более 20 раз.

Попала в это время танкистам инструкция фашистского командования по борьбе с нашими танками:

«Тот факт, что противник применяет тяжелые танки, которые не могут быть подавлены немецкими танками, заставляет искать выход из этого положения… Немецкие танки же, предназначенные в нормальных условиях для того, чтобы в наступательном бою уничтожать танки противника, в настоящей войне не в состоянии выполнить эту задачу со своим прежним снаряжением, поэтому уничтожение сверхтяжелых танков является задачей пехотных ударных отрядов…»

Что ж, инструкция пошла на пользу. Изучили тактику «пехотных ударных отрядов», а заодно еще раз убедились в несокрушимости уральских «КВ».

Ильменский рубеж

Два одноименных озера есть в нашей стране — Ильмень. На Южном Урале оно горное, окруженное лесистыми хребтами. На новгородской земле куда больше нашего. Вокруг него тоже леса, но и болот видимо-невидимо. Пять рек с одного только южного направления вливаются в озеро. Да у каждой — десятки впадающих речек, притоков, рукавов.

Ильмень с его естественными преградами — отличное прикрытие для войск, находящихся в обороне. Но этот рубеж еще с осени был в руках фашистов. За зимние месяцы они успели нагромоздить немало искусственных укреплений. Доты и дзоты, окопы и минные поля, проволочные путаницы заграждений, минометные и орудийные батареи… Десятки километров к югу тянулся мощный оборонительный район. И взять его можно было, только совершив бросок по льду озера и рек, зайдя в тыл к противнику.

Пройдет еще немного времени, наши танкисты получат боевой приказ, а пока — в разведку. Февральский лед крепок, да пойдут по нему тяжелые танки. Полсотни тонн! Десять пудов на квадратный сантиметр льда!

Надо было все точнехоньким образом выверить, рассчитать, разведать. И танкисты, встав на лыжи, отправились в сорокакилометровый поход по озеру. Они изучали не только возможности передвижения прибрежными лесами, но и броска через ильменский лед. Одетые в белые халаты, тихо рубили лед, замеряли его толщину, выясняли глубину озера.

Еще сутки отдыха, и вот боевой приказ:

«Совершить ночной бросок всем танковым батальоном по озеру Ильмень и впадающим в него рекам, зайти на 30—40 километров в глубину обороны противника и внезапно атаковать его основные силы с фланга в районе Старой Руссы».

Речь идет об окружении 290-й стрелковой дивизии и эсэсовской дивизии «Мертвая голова», входящих в состав 16-й армии фашистов.

Поляков: Пятерка «КВ», сдвинувшись с места, будто заставила загудеть под собой землю. Было слышно, как задребезжали окна в хатах деревни, как застонали стволы деревьев, задетых выползающими машинами.

Бушевала метель. Она скрывала наше передвижение к исходному рубежу для наступления. Последняя остановка перед боем. Астахов вместе с помощником по технической части обходит танки.

Сняты чехлы с орудий и пулеметов, подготовлены снаряды, заложены диски. Противник может преждевременно раскрыть наш замысел, и тогда, хочешь — не хочешь, придется немедленно вступать в бой.

Танковая колонна пойдет с пехотным десантом. На головных машинах поедут подразделения саперов, которым предстоит уничтожать противотанковые мины.

…Десятикилометровый бросок, и под нами уже Ильмень. Тяжелый танк, на котором я ехал с пехотным десантом, осторожно вползает гусеницами на лед. Мы спрыгнули и идем по сторонам. Старый Ильмень точно недоволен внезапным нарушением его покоя — он скрипит, кряхтит, как древний дуб под напором ветра. Тонкий звенящий треск коробящегося льда.

Бросок через Ильмень был удачным. Но вышла заминка при переправе через первую же реку. Лед на реке из-за течения гораздо тоньше и не выдержит тяжелых танков. А саперы не успели уложить бревна и наморозить переправу. Бревна были еще где-то на подходе. Тогда нашли выход — стали разбирать брошенные дома ближайшей деревни и буксировать бревна к переправе. Саперы, обрадовавшись, быстро наводили переправу: укладывали бревна и вмораживали их в лед. Вот уже прошли малые, за ними средние танки. Осторожно тронулись «КВ».

Для фашистских солдат и ефрейторов, продравших поутру глаза, было полной неожиданностью появление танковых колонн и пехотных десантов. Фашистские артиллеристы целиком полагались на дозоры и секреты. Но этой ночью наши лыжники сняли их без единого выстрела.

Поляков: Легко себе представить смятение противника. Немцам пришлось поворачивать орудия на 90 градусов влево и открывать огонь. На нашей переправе разорвались первые фашистские снаряды.

Астахов со своим танком находился уже на противоположной стороне. Лейтенант успел нащупать вражескую батарею и теперь с места открыл по ней огонь. Примеру командира последовали еще два-три танка. Батарея врага смолкла.

Видимо, Астахов так удачно успокоил своим огнем немецких артиллеристов, что мы с полчаса двигались по новому болоту, уже подходили к третьей переправе, а батареи противника все еще не было слышно.

В лесу знакомым фронтовым концертом раздавался автоматный и пулеметный стрекот. Это вступили в бой наши передовые пехотные части, нанося неприятелю удары с фланга и с тыла.

Третья переправа была несложной… Далее — семи-восьмикилометровый марш по топкому болоту.

Мелкие машины-разведчики с трудом прокладывали себе дорогу по еле застывшим кочкам. Они зарывались в груды торфа. Но рядом мелколесье и если бы… Если бы! Майор Максимов предложил Астахову смять мелколесье своими танками. Это и будет гать для легких. «Пригнем?» — спросил Дормидонтов у Тендитного. «И придавим! — ответил Тендитный. — «Малышкам» за нами как по шпалам можно будет идти…»

Так выскочили наши танкисты на новый водный рубеж. Здесь уже шел бой. На противоположном берегу фашисты сопротивлялись головным отрядам нашей пехоты. Крутые двадцатиметровые берега. Если спуститься по откосам, с маху вылетишь на лед и — на дно. Нужна искусственная переправа, а где ее возьмешь под огнем?

И тогда батальон разделился. Майор Максимов повел легкие танки без всякой переправы на помощь пехотинцам, а астаховские «КВ» заняли позицию на крутом берегу и прикрывали своим огнем переправу, поддерживали пехоту. Фашисты растерялись. Танки, советские танки здесь? Через болота, льды?

Под огнем саперы устраивали на льду настил. Сумерки. Пятерка «КВ» осторожно выходит на лед. Четвертая переправа…

Поляков: Ровно сутки, как мы воюем. Никто еще не ел, да и не думал об этом. Главное закрепиться на новом рубеже. Фашисты уже побросали свои блиндажи, оружие, убитых и отошли.

Танкисты вылезают из машин, поправляют фуфайки, комбинезоны. Ни одного из них нельзя сразу узнать. Лица закопчены и замаслены. Ребята утомлены, но гонят от себя прочь мысль об отдыхе.

Командир орудия Марченко вытаскивает из кассет загрязненные копотью гильзы. Дормидонтов тормошит вздремнувшего было водителя цистерн — поскорее заправку!

Два часа отдыха. Танкисты вполне достойны его. Чувствуют, что совершено хоть и не самое главное, но очень большое — небывалый в истории ледовый марш танков…

В это время в фашистском стане…

«В последний час. Наши войска окружили 16-ю немецкую армию. Наши трофеи.

(«Правда», 1942 год, 25 февраля.)

Войска Северо-Западного фронта (командующий фронтом генерал-лейтенант Курочкин), начавшие в районе Старой Руссы окружение 16-й немецкой армии дней 10 назад, на днях закончили его. Ввиду отказа 16-й немецкой армии (командующий генерал-полковник фон Буш) сложить оружие, наши войска начали атаку. В результате первого этапа атаки разгромлены 290-я пехотная дивизия 2-го армейского корпуса (командующий генерал Брокдорф), 30-я пехотная дивизия 10-го армейского корпуса (командующий генерал Ганзен) и дивизия СС. Немцы оставили на месте 12 тысяч человек убитыми.

Наши трофеи…

В боях отличились войска генерал-лейтенанта т. Морозова, генерал-майора Грязнова и генерал-майора Берзарина».

Вот в эти-то сражения и попали наши танкисты. Так что их боевое крещение было поистине боевым. Отчаянный марш-бросок по льду рек и Ильмень-озера, а потом сражения с фашистами, отказавшимися сложить оружие. Впрочем, немецкие солдаты готовы были сдаться в плен… Вот часть радиограммы, адресованной штабу армейского корпуса из окружения:

«Доходит до того, что люди при наступлении противника и в особенности танков бегут так, что приходится применять пистолет».

Совинформбюро сообщило на другой день, что неприятель перебросил в район Старой Руссы на помощь осажденным значительные силы. Но эти подкрепления не спасли 16-й армии…

Второго марта новое сообщение Совинформбюро:

«Окруженные в районе Старой Руссы части 16-й немецкой армии испытывают огромные трудности в снабжении. Немецкое командование пытается доставить им продовольствие и боеприпасы на самолетах. Наши летчики срывают эти планы врага. Недавно разведка доложила, что на аэродроме в районе Г. находится значительное количество вражеских транспортных самолетов. Вскоре над этим аэродромом появились четыре наших штурмовика под прикрытием девяти истребителей. Штурмовики произвели две атаки и уничтожили десять самолетов противника, два орудия артиллерии и бензосклад…»

«Враг в кольце!» — сообщает «Правда» и приводит свидетельства самих фашистов:

«Мы здесь сейчас в очень тяжелом положении… С 8 числа мы находимся в горшке, прикрытом крышкой… Положение катастрофическое… Нас заставляют биться до последней пули и во что бы то ни стало сломать это кольцо. Но это бесполезно… Наши офицеры потеряли головы и в таком состоянии мечутся…»

«Ломая сопротивление врага, — писала в те дни «Правда», — войска нашего фронта продолжают громить части 16-й немецкой армии, попавшей в окружение. За истекшие сутки от немецких оккупантов освобождено одиннадцать населенных пунктов, в том числе два районных центра. В одном из них нашими войсками захвачены большие трофеи.

Потери в людях и в технике, которые несут немцы в результате наступательных действий наших войск, огромны. К двенадцати тысячам солдат и офицеров, сложивших головы за последние дни, прибавились тысячи новых. В довершение всего, армия, попавшая, по выражению самих немцев, в котел, голодает».

Так было в фашистском стане. Отчаяние, уныние и бездумное сопротивление. В наших частях царил необычный подъем. После долгого противостояния удалось потеснить фашистов. Бойцы рвались в бой, им не терпелось закрепить успех.

Поляков: Астахов загорелся.

— Настоящее дело, — с большим удовольствием говорил он.

Такими же торжествующими ходили и командиры остальных машин — Ефимов, Чиликин, Калиничев, Гомозов. Экипажи старались пошире открыть люки, чтобы явить всем своим хоть и чумазые, но довольные, улыбающиеся физиономии, перекинуться шуткой с друзьями из соседней машины.

Атака на рассвете

Ночью пришли цистерны с горючим и машины с боеприпасами. Работали на ощупь. Танкисты пяти «КВ» запасали снаряды с какой-то жадностью. Все свободнее место забивали ими. Рвались ребята в бой, готовились к сражению. Немцев впереди не было видно. Они в следующем селении вместе с резервными частями готовили новую линию обороны. Нужно, не давая им опомниться, ломать оборону и гнать дальше. Астахова со своей пятеркой на первом этапе боя оставили во втором эшелоне. Резерв. Там, где будет труднее, определят им участок сражения.

Перед рассветом легкие танки, сопровождаемые пехотинцами и автоматчиками, двинулись в бой. Задача сложная — перед деревней чистое поле. Противотанковая артиллерия фашистов снесла у одного из наших легких танков башню. Усилился минометный и автоматный огонь, заставивший залечь пехоту. Неприятель артиллерийским огнем отрезает танки от нашей пехоты, поднимает свои роты в контратаку. Решающая минута!

Поляков: В воздух взвились две зеленые ракеты. Наконец-то долгожданный условный сигнал — вызов танкам «КВ» для участия в атаке. Из-за перелеска около дороги вырвались развернутым строем и пошли вперед танки-крепости. Немцы было пробовали шквалом сплошного огня обрушиться и на них. Но где там! Эти сухопутные броненосцы неумолимо двигались вперед, невзирая на бушующее вокруг них огненное море разрывов.

Веселее стало нашей пехоте. Прикрываясь стальной грудью опередивших ее танков, она уже перекатами начала продвигаться дальше. На астаховской правофланговой машине взметнулся вверх белый диск люка. Три раза сверкнул красный флажок. Ага! Это значит — «третья машина, врывайся в деревню».

Третья машина — лейтенанта Чиликина — окуталась внезапно черным дымом богатой смеси. И вот стальная машина с легкостью танкетки помчалась на третьей скорости прямо в лоб к фашистам.

Сильный бинокль позволяет прекрасно видеть, как заметались в разные стороны ошеломленные вражеские артиллеристы. Они ведь стреляли, они попадали в «КВ», но это какое-то непробиваемое чудовище — оно уже близко — и вот-вот раздавит их своей тяжестью. Танк врывается на околицу, делает разворот вправо и начинает давить фашистские противотанковые орудия вместе с уцелевшей в ровиках прислугой.

Танки врезались в расположение гитлеровской пехоты, только что пытавшейся переходить в контратаку, и теперь утюжили ее с фланга на фланг, вминая в снег не успевших отбежать бандитов.

Через четверть часа все пять «КВ» уже были в деревне и вместе с пехотой громили фашистов, застрявших в амбарах, на чердаках, и шли вперед. В следующих двух деревнях танкам не было оказано никакого сопротивления.

Мы продвинулись вперед еще на пятнадцать километров. Машины подходили вплотную к крупному населенному пункту и железнодорожному узлу, который противник собирался защищать с особым упорством.

«КВ» получили на ходу новую задачу: клещами обхватить деревню и, не ввязываясь в бой, прорваться на пять километров, захватить железнодорожную и шоссейную магистрали, по которым подтягивались колонны вражеских подкреплений.

Майор Максимов садится в один из «КВ». Двумя машинами он будет обходить деревню слева, Астахов тремя — справа. Соединяются на дороге за деревней — в тылу у немцев. Вот и первый радиосигнал-донесение: «Деревню обошли, идем дальше».

Но вдруг на всю пятерку обрушилась артиллерия одного из селений, находящегося справа от дороги. Этого танкисты не ожидали. Ввязываться в бой — значит отказаться от выполнения задачи, имеющей армейское значение. Майор Максимов и Астахов снова разделились: две машины под командой майора уходят вперед, три под командой Астахова обрушиваются на деревню, мешающую продвижению.

Астахов скомандовал флажком, и тройка двинулась на деревню. Вот уже и самые дзоты, противотанковые пушки. Под стальными лапами белых гигантов все хрустит, как лесной валежник. Раздавив по три-четыре дзота с десятками фашистов, застрявших в них, танки пустились вдогонку двум своим машинам.

Но майор Максимов ушел далеко. Перескочив через железную дорогу, его танки рванули вперед по шоссейной. А немцы как раз тянули по ней до полка мотопехоты. С ходу встав поперек дороги, оба танка открыли беглый артиллерийский огонь. В это же время Астахов вел бой сразу на шоссейной и железной дорогах. Пять часов без передышки! Но ни один поезд, ни одна машина фашистов не прошли.

Поляков: Героически дрался экипаж Калиничева. В составе звена сухопутных броненосцев Калиничев устоял под напором и артиллерии, и истребительных противотанковых фашистских отрядов. 18 раз Калиничев атаковал за день фашистскую пехоту и все-таки дорогу не отдал. Искусный водитель Дормидонтов выделывал на поле такие головокружительные номера, гитлеровские наводчики не успевали ловить его на панораму.

Танкисты перехватили автомобильные и железнодорожные магистрали. Вскоре подоспели части нашей доблестной пехоты.

Сколько радости, веселых шуток, разговоров было бы теперь среди танкистов! Но нам не до торжества — из боя не вернулся сам командир роты лейтенант Астахов. И у всех одна мысль: «Неужели погиб?» Астахова, своего командира роты, любили танкисты. Не хотели верить в его смерть. Однако ночь известий не принесла…

Подвиг комиссара

А утром снова бой. Из пяти лишь четыре «КВ». Нет астаховского танка. В бой экипажи поведет комиссар батальона Харченко.

Комиссар был любим всем батальоном. Еще бы! Может машину в бой повести, может — командиром башни. Б финскую кампанию танковой ротой командовал, заслужил орден Красной Звезды. Девять осколков ранили его, три до сих пор не вынуты. Слесарь из Донбасса — комиссар Харченко — был не стар — 35 лет. Только седая у него уже голова — многое повидал. Ему-то и предстояло заменить в бою невернувшегося Астахова.

«КВ» целый день сражались на подступах к крупному населенному пункту, истребляя живую силу врага, пытавшегося несколько раз контратаковать наши войска.

Поляков: Во время боя в башню танка Харченко ударил тяжелый снаряд. Он оглушил, даже контузил командира орудия и радиста. Тогда, чтобы не прекращался пушечный огонь по цели — крупному блиндажу, — комиссар сам стал за орудие и дал десяток выстрелов. Блиндаж умолк.

На левом фланге танки двинулись вперед вместе с пехотой штурмовать сильно укрепленный рубеж врага. Комиссар откинул верхний люк и, обращаясь к бойцам, выкрикнул на все поле:

— Вперед! За нами, храбрые пехотинцы!

Кругом рвались фашистские снаряды, и один из них со звоном грохнул по командирской машине. Люк сразу захлопнулся. Машина рванулась в атаку, и пехотинцы, видя, что комиссар повел их на штурм, с криками «ура!» ринулись за танками.

В двадцатиминутной схватке решился исход боя. Танки уже свободно дефилировали по немецким блиндажам и окопам, пехотинцы штыками выбивали фашистов. Потом наступило затишье.

— Комиссар-то, комиссар какой! Герой! — говорили бойцы.

Заглушены моторы. Танкисты показались из люков и стали снимать с себя кожаные шлемы. В сумеречной тишине прозвучали скорбные слова одного из командиров:

— Товарищи! Нет больше нашего комиссара…

Харченко был убит осколком в открытом люке в тот момент, когда призывал пехотинцев не отставать от танков. Люди видели, как белоснежная комиссарская машина, словно вихрь, врывалась в глубину вражеской обороны, сокрушая все на своем пути. В танке лежало бездыханное тело Харченко. Механик-водитель Константинов понимал, что никто еще не знает о смерти комиссара — все думают, что он жив и показывает своим примером, как нужно драться. И механик-водитель, стиснув зубы, бросал машину в самые опасные места. За ним, за танком комиссара, следовали другие машины, и эта сила была столь неукротимой, что через час с лишним от укрепленного пояса остались лишь обломки…

Вечером хоронили Харченко. Троекратный ружейный салют. На разрушенных фашистских укреплениях взвился наш флаг. Константинов, сжав кулаки, сказал:

— Мы отомстим за комиссара!

Где Астахов?

На другой день после боя, еще поутру, услышали танкисты, что астаховцы живы. Неизвестно, кто первый сказал это, но Поляков и ребята из пятерки побежали на командный пункт. На брезенте перед командиром сидели раненный в руку Приданников и водитель танка Астахова Тендитный. Слушали Тендитного…

Далеко на фланге вражеской обороны снарядом разбило ведущее колесо. «КВ» закрутился на месте. Фашисты обрушили на него огонь всех батарей. Заглох мотор. Потом гитлеровцы пошли на неподвижную стальную крепость с гранатами и фугасами.

— Стрелять со ста метров! — сказал Астахов.

И в тот момент, корда в танк уже полетели было гранаты, танкисты открыли трехствольный огонь. Из пулеметов. Фашисты поползли. Их уничтожали по одному. Били несколько часов, наверняка. Экономили патроны. Вечером, когда немцы стали отходить, Астахов послал к своим Киреева. С пятью гранатами тот выбрался из люка. Занималось утро. От Киреева никаких сигналов. Тогда Астахов послал к своим Приданникова и Тендитного. В «КВ» остались Астахов и Махалев…

Поляков: К подбитому танку снарядили небольшую экспедицию из трех человек, среди которых был и Тендитный. Она должна была выбрать подходы для буксировочных танков. Кроме того, поручили пробраться в самый танк с мешком продуктов для Астахова и Махалева.

Майор Максимов написал Астахову записку:

«Гордимся вашим поведением. Ночью или завтра эвакуируем. Держитесь. Будьте здоровы».

Тройка разведала подходы, но доставить продукты не удалось. Фашисты всю ночь вели сильный заградительный огонь. Танкисты заметили также, что они проводили вокруг подбитого танка какие-то странные инженерные работы. Что бы это значило?

С наступлением утра вокруг танка не было ни души…

Прошло уже 48 часов, как танк находился во вражеском окружении. Решено провести эвакуацию. И вот, когда буксировочные танки готовились выскочить на помощь Астахову из рощи, в которой они прятались, точно из-под земли вырос сам Астахов.

Он успел. Успел предупредить, что танк окружен минными полями и выводить его сейчас нельзя. Сначала с этим сообщением послал Махалева и уже в последнюю минуту покинул танк сам. Вскоре появился раненный осколком мины Махалев. А еще через несколько часов вышел из леса старший сержант Киреев. Он сбился с пути и двое суток бродил по лесу.

Поляков: Вот все они снова в сборе. Сидят в большой хате на полу, на брезенте, и любовно, кропотливо чистят механизмы танкового оружия. Точь-в-точь такими я их видел на Урале, в цехе Кировского завода, на сборке танков: они в тот день перебирали да смазывали пулеметы, проверяли танковые приборы.

— Ну, как, будут работать? — спросил тогда заглянувший в цех директор завода Зальцман.

— Будьте уверены! Раз из ваших рук да в наши руки — заработают классически!..

…Батальонный комиссар А. Поляков расстается со своими героями. Пятерка «КВ» прошла с боями первые пятьдесят километров и движется дальше на запад. Пять танковых экипажей по пять человек в каждом — немного. Но и они способны совершить великие дела. Поляков расстается с героями своих очерков, обещая новую встречу:

«Мы еще расскажем об их делах, об отважном лейтенанте Астахове, весельчаке Дормидонтове, неустрашимом Константинове, обо всех, кого мы узнали на пути от Урала до Старой Руссы».

И 21 мая 1942 года в той же «Красной звезде» появится еще один «подвал» за подписью Полякова под названием «Трофей».

Трофей

Началась эта история еще в зимние бои сорок второго года. Шел бой за деревню. Командир танка Калиничев направляет свою машину по задымленной улице — там еще сопротивляются фашисты. Временами по команде Дормидонтов на мгновенье останавливает машину, чтоб сделать выстрел из пушки.

Вдруг в общем хаосе боя Дормидонтов разглядел собаку, мечущуюся от дома к дому. Громадного пойнтера.

— Вот он у меня сейчас прыгнет лапками кверху, — пригрозил стрелок-радист Шишов, прильнув к пулемету. Дормидонтов толкнул Шишова в бок, и пулеметная очередь прошла выше собаки, по двум вывернувшимся из-за угла фашистам.

А минут через двадцать после боя расположившиеся на отдых танкисты грохнули дружным смехом — на пороге появился… Женька Дормидонтов и вел того самого пса! Пес жался к танкисту.

Ребята подняли веселый галдеж:

— Где это такого пленника подхватил? Ай да Женька!

Все рассмеялись.

— Так вот, ребята, — сказал Дормидонтов, — за собакой буду ухаживать я. Командир уже разрешил держать ее в батальоне.

— Тогда давай ей кличку, — предложил кто-то, и со всех сторон, как дождь, посыпались предложения:

— «Фашист», «Бандит», «Адольф», «Гитлер», «Геббельс», — и еще ворох имен в этом роде.

— Нет, ребята, не годится, — перебил друзей Дормидонтов. — Ну разве к лицу собаке носить такое имя? Это же оскорбление для пса!.. Это наш трофей. Так давайте и назовем его Трофей…

Прошли недели. Трофей привык к Дормидонтову, своей кличке, научился носить донесения во второй эшелон, мог притащить в зубах пулеметный диск, завернутый в тряпку, за ремень принести автомат…

Уходила пятерка в бой — оставляла Трофея на базе. Он нетерпеливо ждал, когда появлялись запыленные танки, безошибочно бросался к тому, в котором был его хозяин. Но пришел однажды день, когда с поля боя вернулось четыре танка…

Поляков: Прошло два часа, три, десять, двенадцать, а танка Калиничева все нет и нет. Несколько пар разведчиков-танкистов и пехотинцев ходили вперед, подбирались к вражеским позициям, но машину нигде не обнаружили — как сквозь землю провалилась.

В батальоне кто-то вдруг предложил послать Трофея поискать машину: «Он ее издали узнает, а немцы не тронут его».

Рано утром, когда на востоке еще только-только возникала первая полоска розового света, Трофея вывели к окопу, показали на один из танковых следов, идущих в сторону противника и сказали: «Ищи».

Через несколько часов Трофей появился на сборном пункте машин. Первого попавшегося танкиста он схватил зубами за комбинезон и стал тянуть за собой.

Разведчики Валин, Аровский и Пальченко отправились за Трофеем, потащившим их в сторону передовой. Путь собаки пролегал далее прямо к немцам, откуда изредка раздавались оружейные и пулеметные выстрелы. Идти было небезопасно.

Ребята, крадучись, поползли между мелкими кустами за Трофеем. Но не проползли и трех десятков метров, как Трофей остановил их сам. Бойцы приблизились. Перед ними лежал труп танкиста в комбинезоне, шлеме и перчатках. Это был Ваня Писарев — артиллерист из экипажа Калиничева.

Писарев был весь изрешечен пулями. За пазухой у него оказались документы, записные книжки всего экипажа. Очевидно, он пробирался из танка, чтобы известить об аварии.

Трофей, сорвавшись с места, вдруг вихрем полетел в сторону немцев. Он появился через час с бумажником в зубах. Бумажник раскрыт и перед глазами разведчиков… обрывок записки с подписью командира танка Калиничева:

«…Хоть сколько-нибудь. Хотя бы с Трофеем. Мы еще живы. Расстреливаем последние. Набили штук сотню гадов, но не сдаемся и никогда не сдадимся. Калиничев».

Вот когда все вспомнили об умении Трофея таскать диски, автоматы! Разведчики тут же добыли у пехотинцев один диск и завернули его в тряпку. Диск — Трофею в зубы, и пес уже знал, что ему надо делать.

Три рейса с дисками в зубах совершил к танку пойнтер. Машина находилась, очевидно, километрах в трех в глубине территории противника. В последний раз Трофей вернулся с запиской, прикрепленной к ошейнику:

«Дорогие товарищи! Спасибо вам, спасибо Трофею. Он помог нам подстрелить еще с полсотни кровавых собак. Прощайте, ребята. Последние минуты. Обливают бензином. Умрем, но победа за нами! Передайте привет родным. Трофея спускаем в нижний люк. Он такой, он прорвется. Прощайте.

Калиничев, Дормидонтов, Шишов, Соловьев».

Так погиб беззаветно преданный Родине, героический экипаж танка «КВ», одного из той пятерки, что совершила описанный уже нами славный путь от Урала до Старой Руссы.

…Еще раз 24 мая 1942 года вернулся к теме отважных танкистов батальонный комиссар Поляков. Он не мог смириться с мыслью, что нет Женьки Дормидонтова, весельчака и балагура, нет Калиничева, Шишова, Соловьева, Писарева. И поэтому поставил в заголовок статьи слова «Пять «КВ». Хоть их и осталось четыре…

Поляков: На счету этой маленькой группы кировских броненосцев — пятерки, а затем четвертки «КВ» — десятки боевых подвигов. Не прошло и полгода, как пятерка «КВ» покинула Урал, а сколько изменений, сколько отнятых у врага километров и селений, сколько вмятин на броне от вражеских снарядов! Немало горьких дней и часов пережила за эти месяцы пятерка машин лейтенанта Астахова: ранены товарищи — командир танка Чиликин, Кононов, Мащев… Убит в сражении отважный комиссар Харченко, сожжен заживо героический экипаж танка Калиничева — один из славной пятерки «КВ».

Но сколько успешных боевых операций завершило соединение, действующее на этом небольшом участке фронта, благодаря участию в них мощных танков. И теперь десятки новых танкистов — мастеров своего дела — готовит эта миниатюрная фронтовая академия, где ведущим «факультетом» является четверка «КВ»…

Так заканчиваются очерки батальонного комиссара А. Полякова.

На этом и я собирался поставить временную точку. Временную, потому что надеялся: кто-то, прочитав публикацию в «Вечернем Челябинске», обязательно откликнется. И мы сможем узнать о дальнейшей судьбе наших героев.

Не оставляло беспокойство: ни слова не сказано еще об одном герое хроники — самом батальонном комиссаре А. Полякове. И какова же была радость, когда в редакции раздались звонки. Люди вспоминали описываемые события и, прежде всего, самого Полякова. Так, уже в ходе публикаций, возникла еще одна глава…

Фронтовой корреспондент

Первый звонок был от С. В. Зиновьева. Председателя Советского районного Совета ветеранов Челябинска, в годы войны заведующего военным отделом Челябинского обкома партии. И однажды руководил делегацией челябинцев, ездивших с подарками на Северо-Западный фронт.

Бывает же такое! Ему пришлось вручать подарки именно в роте Астахова, во время описываемых боев. И, мало того, у него сохранилась брошюра фронтовых лет с этими очерками А. Полякова.

Бегом в публичную библиотеку! Сотни карточек «Поляковых», десятки — «Поляковых А.» По геологии и животноводству, строительным работам и радиоделу. Все не то… но вот!

«А. Поляков. « В тылу врага». Свердлгиз, 1941 г.».

«А. Поляков. «Белые мамонты» (история пяти «КВ»). Москва, «Советский писатель», 1942 г.»

«А. Поляков. «В тылу врага»… — еще одно издание!

Узнал, что несколько лет назад печатали главы из книги «Белые мамонты» в заводской газете ЧТЗ, что приезжал в Челябинск сын Полякова.

Прочел воспоминания Анатолия Малухина «С пером и автоматом» из трехтомника «В редакцию не вернулся».

И вот сегодня, вслед за очерками, я могу рассказать об их авторе — Александре Филатовиче Полякове, человеке талантливом и героическом…

Пять экипажей «КВ» — двадцать пять человек. Александр Поляков был двадцать шестым. Но прежде чем оказаться в танковой роте, он прошел немалый боевой путь.

Книга «В тылу врага» подписана еще старшим политруком А. Поляковым и имеет подзаголовок «Дневник корреспондента «Красной звезды». В издательской аннотации — два абзаца:

«После ожесточенного боя в районе города Л. с намного превосходящими силами немецких фашистов часть тов. Галицкого попала в окружение. Доблестные советские воины пробивались из вражеского кольца, ни на одну минуту не прекращая активной борьбы с фашистами, громя их тылы.

Вместе с частью находился специальный корреспондент «Красной Звезды» старший политрук А. Поляков — участник боев с финской белогвардейщиной, награжденный орденом Красного Знамени. В тылу у фашистов тов. Поляков был ранен, но продолжал выполнять боевые задания командования части и вести свой корреспондентский дневник…»

Он сам все объяснил в дневнике:

«Война застала меня в одном из гарнизонов Западного особого военного округа. Я находился в служебной командировке. Через несколько часов после начала войны я разговаривал с редакцией и получил приказание немедленно отправиться на фронт специальным военным корреспондентом».

Так он попал в Железную Самаро-Ульяновскую дивизию генерала Галицкого. С ней он принял первый бой в районе города Лиды. Когда они оказались во вражеском тылу, вступили в действие «законы Галицкого»: никто не имеет права употреблять слова «говорят», а только — «сам видел». Беспощадно бороться с болтовней и паникерскими случаями. Пищу делить поровну. Кормить в первую очередь разведчиков и раненых. Экономить патроны, стрелять только по видимым целям и в упор. За курение ночью под открытым небом — расстрел!

Вместе с частью с 27 июня по 22 июля шел с боями из окружения Александр Поляков. И день за днем (ни одного не пропустив!), несмотря на ранение, изматывающие переходы, изнуряющие бои, заполнял дневник.

Первое, что сделал он, когда вышли к своим, — через час позвонил в Москву. Бывший редактор «Красной звезды» Д. Вадимов вспоминает, что он ни словом не обмолвился о ранении и в тот же день прилетел в Москву.

Черный, тощий, с бородой до пояса, оборванный, с костылем. Почти не способный передвигаться. Он болел весь август и весь август писал. 3 августа 1941 года «Красная звезда» начала печатать его дневник — серию очерков, занявшую двадцать «подвалов». Его очерки нужны были, как хлеб, — они несли правду войны. Правду людей, уверенных в победе.

В «Красную звезду» звонил Калинин:

— Почему нет продолжения?

— Автор писать не успевает.

— Хорошие очерки, очень нужные очерки для нашего народа…

За геройское поведение в тылу врага А. Поляков получил второй орден Красного Знамени…

Дневник Полякова перепечатали многие армейские и областные газеты. В Саратове книгу «В тылу врага» подписали к печати в сентябре, в Свердловске — в ноябре сорок первого года. После ряда выпусков массовыми тиражами у нас в стране напечатали его дневник во многих странах. В 1942 году его опубликовали в Нью-Йорке под заглавием «Русские не сдаются». Он был издан в Англии и Китае, других странах.

Многие газеты США откликнулись на книгу. Отзывы были восторженные.

Этот человек и поехал в ноябре сорок первого в Челябинск, чтобы начать новое повествование — о танкистах. Только месяц, как ему исполнилось тридцать три года. Но к этому времени он уже успел закончить артиллерийское училище, был командиром батареи, закончил журналистское отделение университета, поработал в агитэскадрилье под руководством Михаила Кольцова, прошел войну с белофиннами, выпустил книгу, побывал спецкором в Уральском военном округе, имел два боевых ордена, испытал трудные первые дни войны…

В «броневом экспрессе» вместе с пятеркой «КВ» он промчался на фронт мимо родных мест. Мимолетное свидание с родителями на станции Пачелма…

И снова — книга. На основе очерков, о которых мы пишем. Но он сам в то время в горячем месте — на Дону и Волге.

А потом по приглашению своего бывшего командира Н. Н. Воронова (впоследствии маршала артиллерии) едет под Ржев — писать об артиллерии. Садится в самолет-корректировщик в качестве штурмана (по образованию артиллерист!) и наблюдает пушечную дуэль.

Очерки об артиллерии в «Красной звезде» снова заметил Михаил Иванович Калинин. По приказанию Ставки их перепечатала «Правда».

Только фамилия автора была в траурной рамке — Александр Филатович скончался за писательским столом. Ему было тридцать пять… Под некрологом в «Красной звезде» стояло больше сорока подписей советских писателей, журналистов. Они навсегда сохранили память об этом неутомимом человеке.

Поиск продолжается

В поиск включились многие. Ветеран войны Степан Степанович Спицын сообщил о том, что учился вместе с дочерью Михаила Васильевича Фрунзе на курсах. Политработник Северо-Западного фронта Лука Афанасьевич Козлов, до недавнего прошлого председатель Копейского горисполкома, сообщил адрес Ильи Баланчивадзе, инструктора политотдела армии, встречавшего пятерку «КВ».

Самую же ценную помощь оказал полковник в отставке В. Фарберов, редактор армейской газеты. Он сообщил номера танковых частей, в которых могли находиться пять «КВ». Сейчас его уже нет в живых. Лишь одно письмо осталось у меня:

«В очерках батальонного комиссара А. Полякова упоминалось и об отличившемся в боях механике-водителе Алексее Тендитном.

Несколько лет назад я заинтересовался судьбой этого танкиста и начал розыски. Они были долгими и привели меня в Хабаровский край. Алексей Иванович оказался жив-здоров, и между нами началась переписка, в результате которой выяснился ряд интересных подробностей его биографии и я узнал также о стойкости танкистов, превосходстве наших боевых машин над фашистскими.

…На Северо-Западном фронте танкист Тендитный находился до лета 1943 года. Здесь он на одном из тех пяти «КВ», которые были созданы челябинскими танкостроителями, неоднократно выходил победителем из ожесточенных схваток с врагом.

Особенно запомнился Алексею Тендитному бой в феврале 1943 года — их танковому батальону было приказано вместе со стрелковой частью незаметно переправиться через южный выступ озера Ильмень, обойти противника с тыла и овладеть опорным пунктом его обороны.

Когда танки достигли противоположного берега озера, началось наступление. Машина командира роты старшего лейтенанта Астахова, в которой механиком-водителем был Тендитный, ворвалась в тыл неприятелю. Здесь она натолкнулась на дзот и с ходу разрушила его. Невдалеке, на окраине деревни, была обнаружена позиция вражеской артиллерийской батареи, которая начала вести огонь по танкам. Тендитный направил машину на неприятельские орудия. Через минуту-две к шуму мотора прибавился скрежет гусениц о металл. Когда он прекратился, на снегу лежали четыре исковерканных орудия. Стремясь остановить продвижение наших частей, гитлеровское командование бросило в бой танки. Тридцать выкрашенных в белый цвет машин с черными крестами на броне попытались преградить дорогу нашим танкам. И хотя у советских воинов были на исходе снаряды, командир батальона решил принять бой.

Начался танковый поединок. Машины с каждой минутой сближались. На танк Тендитного мчался фашистский броненосец. Несколько снарядов его пушки, ударившись в лобовую часть «КВ», не причинили вреда могучей броне.

Алексей двигался на неприятеля. Когда его машину отделяло всего несколько десятков метров от вражеской, нервы фашистского водителя сдали, и он стал сворачивать. Но маневр не спас его. Машина Тендитного ударила его в борт. Вражеский танк накренился, а затем опрокинулся в овраг.

За этим тараном последовал еще один, затем еще… Тендитный и его боевые друзья догоняли начавшие отход фашистские танки и ударами своих грозных машин выводили их из строя. Ни одна из тридцати фашистских бронированных коробок не уцелела. Семь из них таранил Алексей. Его же танк в этом бою раздавил девять фашистских пушек, уничтожил пять дзотов и более сотни вражеских солдат и офицеров.

За смелость, отвагу в этом бою Алексей Иванович Тендитный был награжден орденом Красного Знамени.

После Северо-Западного фронта Тендитный сражался с фашистскими оккупантами на Украине и в Молдавии, в Белоруссии и Прибалтике. За мужество и стойкость, проявленные в боях и сражениях при освобождении советской земли от гитлеровской нечисти, А. И. Тендитный был награжден еще двумя орденами Красной Звезды и орденом Отечественной войны II степени.

Закончил войну Алексей Иванович 9 мая 1945 года в Берлине.

Так, на танке, изготовленном руками челябинцев, воевал один из механиков-водителей знаменитой пятерки «КВ», о которых в 1942 году писала «Красная звезда».

В декабре 1947 года Тендитный демобилизовался из рядов Советской Армии и уехал в Приамурье. Там он долгое время трудился в сельском хозяйстве: комбайнером, механиком, заведующим отделением совхоза. Сейчас коммунист, герой войны, кавалер многих орденов и медалей Алексей Иванович Тендитный живет в Вяземске Хабаровского края, работает механиком на хлебозаводе. К его боевым наградам прибавились мирные…»

Вот пока и вся история пяти «КВ». Поляков не смог дописать ее. Мы попытаемся это сделать. В этом наш долг памяти перед героями-танкистами, перед героем-журналистом. Запрошены архивы, разосланы письма. Поиск продолжается!

 

Г. А. КОРОЛЕВ,

журналист, младший лейтенант запаса

ПАРТИЗАНСНАЯ ЗВЕЗДА

На втором этаже управления Южно-Уральской ордена Октябрьской Революции железной дороги в глаза бросается большой красивый «Стенд героев». Люди, фотографии которых на нем помещены, — гордость и слава магистрали. Среди них — портрет машиниста, на форменном кителе Золотая Звезда Героя Советского Союза. Это — Стародубцев Георгий Степанович.

…Разговор у нас как-то не клеился. Не помогали ордена и медали, фронтовые газеты и фотографии, аккуратно разложенные на столе. Наконец, жена Стародубцева приходит нам на помощь:

— Жора, а ты расскажи про «ножницы».

— Что вы на нее так посмотрели? — развеселился Георгий Степанович. — Ведь половина медалей ее. Вместе на фронте были. Я в небе, она санитарка в госпитале. Там и поженились… Эта тоже ее, — и указал на медаль. На ней выбито «За освобождение Белграда».

— А это что за награда? — я с интересом рассматриваю незнакомый золотой знак.

— Это Партизанская Звезда I степени. Один из высших орденов Югославии.

Да, хозяевам было чем удивить. И чтобы не упустить что-нибудь интересное, я попросил:

— Может, не с «ножниц» начнем, Георгий Степанович, а по порядку?

…Район Обояни. Тихо. Вдруг качнулась под ногами земля. Курская дуга, разжимаясь, встретила шквальным огнем танковые дивизии гитлеровцев.

Подняли по тревоге. Приказ: выйти в район аэродрома М. Оттуда немецкие самолеты прикрывали с воздуха атаки «тигров».

Штурмовики «ИЛы» вылетели в сопровождении истребителей, но сильный зенитный огонь на линии фронта отсек их. «ИЛы» остались без прикрытия. Прорвался только «ястребок» командира полка Героя Советского Союза подполковника Варчука. А с немецкого аэродрома навстречу уже поднялись вражеские истребители.

Но приказ есть приказ. И командир «ИЛов» Герой Советского Союза подполковник Савченко повел своих на цель. Немцы были ошеломлены: штурмовики против истребителей!

Наши прорвались. На аэродроме мощный взрыв — запылал склад с горючим. «Теперь-то уж фашисты не полетят», — радостно подумал Стародубцев и вдруг увидел, что его друга Ивана Фролова давят «мессершмитты».

— «Сосна», «Сосна», я — «Гранит». Иду на помощь!

Но что мог сделать штурмовик против истребителя! В этот момент появился «ястребок» подполковника Варчука. Прошитый пулеметной очередью запылал «мессер».

К концу боя в самолет Стародубцева угодил зенитный снаряд. Тяжело вести раненую машину. А тут еще «мессершмитты». Они преследовали до самой линии фронта. Только наши «ястребки», которые так и не прорвались сквозь плотную огневую преграду, здесь помогли боевым товарищам.

«Ножницы». Да, есть такой прием воздушного боя. Он требует не только мужества, но и мастерского управления самолетом.

Уже после освобождения Киева Стародубцев со своим напарником вылетел на «свободную охоту», как называют этот вид воздушной разведки. Зорко следили не столько за небом, сколько за землей.

Вдалеке показалась длинная «змейка». Взяли курс на нее. Оказалось, колонна «тигров» направляется в сторону Шепетовки. «ИЛы» устремились на колонну. Полетели противотанковые бомбы. Танки запылали.

Только советские летчики стали выходить из облачной пелены, как наскочили на немецкие «фоккеры».

— Мы их побаивались, — говорит Стародубцев. — Они, когда отбомбятся, могут драться как истребители. Смотрю, «фоккеры» уж кинулись в атаку. Даю команду: «Сосна», я «Гранит», делай «ножницы»! — и пошел на ведомого прямо в лоб, а он он на меня. Фашист уже пристроился к нему в хвост. И тут, выйдя навстречу «фоккеру», шарахнули его из автоматической пушки. Он бросился в сторону. Другой хотел было меня «клюнуть». А его уже Михаил встретил пулеметным огнем.

Моторы ревут. Мы снова делаем заход. И снова идем в лоб. Тут смотри в оба, чтобы не зацепить друг друга. Так, с оттяжкой на свой аэродром и резали мы небо «ножницами». Немцы ничего с нами поделать не смогли.

После прорыва в районе Бродов и взятия Львова и Перемышля по приказу командования ударная группа была брошена для прорыва обороны противника в районе Ясс.

— В начале августа 1944 года из Тернополя мы перебазировались в Бельцы, — вспоминает Стародубцев. — Нам противостояли эскадры немецких пикирующих бомбардировщиков, танковые дивизии, снятые Гитлером с других фронтов.

Войска генерала Толбухина готовили новую грандиозную операцию. Она вошла в историю Отечественной войны, как Ясско-Кишиневская. Здесь я со своим звеном сделал три разведывательных полета. Помню последний, в район Аунганы. Под моим командованием две шестерки «ИЛов». Летим. Ушли на 300 километров в глубь обороны немцев. Они, конечно, не ожидали такой дерзости.

Спустился ниже, внимательно разглядываю землю. Заметил гусеничные следы: «Старые или свежие? Не обмануться бы»… Были случаи — некоторые горячие головы, не разобравшись, расходовали весь боевой запас на пустой лес. И вдруг вижу жиденький, как от цигарки, дымок. «Ага, кухня дымит!» Даю команду: «Делай заход». И принялись мы этот лесок «утюжить» на бреющем. Начались взрывы, запылали цистерны с горючим. Фашисты — кто куда. А их там оказалось, что в муравейнике. Еще заход, второй, третий…

Это была большая группировка немцев. Отсюда они хотели ударить севернее Ясс и отбросить наши войска на линию фронта. За эту операцию я был награжден орденом Отечественной войны I степени.

На несколько дней наступило затишье. А 20 августа 1944 года, в 4 часа утра, сонная тишина взорвалась грохотом орудий. Разом ударили тысячи стволов. Казалось, смешались земля и небо. Горело все.

В прорыв сразу же был введен отдельный танковый корпус, своим острием нацеленный на румынский промышленный центр Плоешти. Перед танкистами была поставлена задача — захватить город с ходу, не дать немцам поджечь огромные нефтепромыслы. Нашей группе приказано прикрывать корпус с воздуха. Идти чуть впереди и уничтожать огневые точки немцев.

Натиск был настолько стремителен и дерзок, что немцы, опасаясь танковых клещей, бежали. Город и промыслы были спасены.

Особенно запомнился Георгию Степановичу случай под крупным железнодорожным узлом Винковци. Югославские партизаны сообщили: перед уходом гитлеровцы разрушат станцию. Сцепив два паровоза, они приделали к ним особый мощный крюк, которым и разворотят железнодорожный путь на многие километры. Но эта затея сорвалась: штурмовики Стародубцева уничтожили паровозы.

…Небо чистое, звонкое. Далеко слышен рокот «ИЛов». Стародубцев летит со своим ведомым Федосеевым. Внизу стелется первоклассное шоссе Нови-Сад — Белград. По нему немцы подтягивали свои войска, но услышав рокот самолетов, попрятали танки, автомашины под широкие кроны деревьев, что росли по обе стороны шоссе.

От зоркого взгляда Стародубцева враг не ушел. Спустился до бреющего и, конечно, заметил замаскировавшихся фашистов. Сбросил бомбы. Сделал еще три захода. Колонна была разгромлена.

А «ИЛы» уже устремились дальше на запад, в сторону железнодорожных магистралей: Винковци — Белград и Загреб — Белград. Снова идут на бреющем. Посмотрел Стародубцев, глазам не поверил: обе железные дороги буквально забиты эшелонами с живой силой, танками, пушками. 12 эшелонов насчитал. Вся махина двигалась в сторону Белграда.

Эти разведывательные данные помогли разобраться в создавшейся боевой обстановке. Фашисты превратили город и его подступы в мощный оборонительный рубеж. Подтягивают последние резервы. Намереваются во что бы то ни стало задержать продвижение Советской Армии. И вот в октябре 1944 года начались упорные многодневные бои за столицу Югославии. Плечом к плечу с советскими войсками шли на приступ вражеских укреплений части югославской Народно-освободительной армии.

Действия советских и югославских воинов поддерживали соединения 17-й воздушной армии, в состав которой входил и 166-й штурмовой авиаполк, где служил гвардии старший лейтенант Г. С. Стародубцев. Взаимодействуя с танками и артиллерией, штурмовики прокладывали путь пехоте. До сих пор белградцы вспоминают о мужестве освободителей, о благородном стремлении воинов причинить как можно меньше разрушений их городу.

— Орудия выкатывались на прямую наводку, — говорит Георгий Степанович, — чтобы точнее бить в цель. А наши «ИЛы» летали как можно ниже, стараясь сбрасывать бомбы точно на укрепления, в которых засели гитлеровцы. Летали буквально над самыми крышами, стремительным штурмом выбили немцев, не дали им возможности разрушить красавец Белград.

Стародубцев раскрывает пожелтевшую от времени армейскую газету. Всматриваюсь: четверо офицеров запечатлены в полный рост. Сразу узнаю невысокую плотную фигуру Георгия Степановича. Под снимком читаю:

«Недавно все югославские газеты опубликовали Указ о награждении советских летчиков югославскими орденами за особые заслуги в боях с врагом…

Более 40 вылетов совершил гвардии старший лейтенант Георгий Степанович Стародубцев в помощь югославской армии в ее борьбе против немецких оккупантов. Он принимал активное участие в битве за столицу Югославии Белград. Восемь ведомых им «ИЛов» помогли нашим войскам овладеть мостом через реку Сава у Белграда…»

После освобождения Белграда советские войска, двигаясь на северо-запад, продолжали гнать немцев с югославской земли, освобождая города и села. Партизанская держава с ликованием встречала воинов-освободителей. Тепло дружеских рук. Земные поклоны стариков, благодарные улыбки партизанских матерей. Всего этого никогда не забыть.

— Наш штурмовой авиаполк расположился в живописной окрестности югославского города Нови-Сад. Получаю приказ: найти и разбить вражескую переправу через реку Драва.

В эти дни наши войска в районе озера Балатон стремительным ударом вышли в окрестности Будапешта. Немцы отовсюду спешат на выручку. Гитлер срочно бросает к Будапешту 6-ю танковую армию «СС». Этот стальной клин ударяет с запада. Одновременно с юга через реку Драва идут в бой несколько немецких дивизий.

— Я зашел со своим звеном западнее, — говорит Георгий Степанович. — Фашисты подумали, что иду штурмовать другие объекты. А я схитрил. Вернулся и зашел с юга. Все зенитки были у них направлены на север, в сторону нашей обороны. Они так и не успели их развернуть. Мы уже ударили по переправе, по скопившейся живой силе. Задание выполнено, летим на свой аэродром. А сам думаю: «Взгляну-ка, что делается у них на южном берегу Дравы». Подлетаем к железнодорожной станции Осиек, вижу штабеля бревен. На берегу ни души. «Кто же их приготовил и для чего?» Рядом — роща, а рубки не видно. Стало подозрительно. Спустились ниже. И вдруг из рощи заухали зенитки. Немцы подумали, что мы их обнаружили, и этим выдали себя. Мы обстреляли из пушек, а когда стали заходить второй раз, увидел мост под водой. Не поверил. Зашел еще раз — нет моста. Что такое? Галлюцинация? Вернулись на аэродром, рассказал обо всем.

Командир полка говорит:

— Немцы на такие хитрости мастера. 30 сантиметров под водой. Сверху не видно. И солдат в сапогах пройдет и танк.

Разложили на столе карту: рядом железнодорожная станция и дорога подходит как раз к переправе. Сообщили командованию дивизии. Сразу послали авиагруппу, сфотографировали. Все подтвердилось. Именно здесь, в северной части Югославии, гитлеровцы накапливали свои силы и намеревались сделать мощный удар в направлении Будапешта.

Георгий Стародубцев потом в числе других не раз летал на штурмовку этой подводной переправы. А немцы так и не смогли отсюда соединиться с окруженной Будапештской группировкой.

За мужество и образцовое выполнение заданий командования Г. Стародубцеву было присвоено звание Героя Советского Союза.

— Дни нашей короткой дружбы с югославскими летчиками остались навсегда в памяти, — говорит Георгий Степанович. — Майор Милан Попович, замечательный боевой командир. Летчик, влюбленный в небо. Хорошо помню и Милана Амеджича. Это был немолодой, но бравый летчик, великолепный организатор.

Памятная фотография. На ней группа югославских авиаторов. Мужественные солдатские лица. На обороте дарственная надпись:

«За боевую святую дружбу, другу по крови и труду…»

 

А. И. ИНЧИН,

журналист, ветеран войны, старший лейтенант в отставке

УРАЛЬСКИЙ ХАРАКТЕР

В тот день Белорусский военный округ, которым командовал Герой Советского Союза генерал-полковник Иван Моисеевич Третьяк, сдавал экзамены на воинскую зрелость. Через несколько часов начиналась операция. Как раз накануне учений приехал повидаться с ним, Третьяком, однополчанин, старый фронтовой товарищ, Михаил Иванович Лазарев. С Урала махнул сюда. Здорово хорошо, что приехал. Пусть Михаил Иванович посмотрит, какой стала Армия. Это брат, не сорок третий год!

Генерал аккуратно натянул на руки перчатки, поправил фуражку. Теперь можно выезжать. За Лазаревым он пришлет машину позже. Пусть отдыхает с дальней дороги…

Третьяк ошибся, думая, что гость его спит. Лазарев незаметно наблюдал за генералом: стройный, подтянутый, мундир на нем — как с иголочки! И на фронте майор Третьяк всегда был опрятно одетым, с надраенными до блеска сапогами, свежим подворотничком.

Кажется, вчера это было, а годков-то много пролетело. Но вот что примечательно: то, что случилось с ними — Лазаревым и комбатом Третьяком — четверть века назад, Михаил Иванович помнит до мельчайших подробностей. По сей день не забыл имен подчиненных в своей роте, даже адреса многих врезались в память. Свой боевой путь без карты по названиям населенных пунктов перечислит. А вот что было год-два тому назад, пожалуй, и не вспомнит. То ли память у молодого покрепче, все чувства обостреннее, то ли мирные годы не располагают к необходимости зацепляться надолго событиям в тайниках памяти?

Впрочем, не совсем так. Вот, к примеру, осень прошлого года. И тот знаменательный день. Тогда ему очень хотелось побыть одному. Он медленно шел через скверик, прислушивался к тихому шелесту листьев. Вдали сверкал огнями вагоностроительный завод. Семнадцатилетним пареньком он впервые переступил порог проходной, и с тех пор его судьба накрепко связана с рабочим классом. Жил, как деды и прадеды, на одном месте, знал на заводе всех, как все знали его. Только война разлучила Лазарева с Усть-Катавом…

Сегодня снова отчетливо припомнилось Лазареву торжество того дня. Ему, начальнику цеха, присвоили звание «Ветеран завода». Волновался не меньше, чем в памятном сорок третьем, когда получил свой первый боевой орден. Вот и захотелось побыть одному, вспомнить прошлое, подумать о будущем.

Такой же осенней ночью в последний раз шел по улицам города Миша Лазарев, прощаясь с мирной жизнью и своей короткой юностью. А наутро — трудное расставание с матерью. Навсегда запомнились ее тоскующие глаза и дрожащие руки. Она гладила его волнистые волосы, а крупные слезы капали на шею, стекали за ворот любимой его сиреневой рубахи.

— Ты погоди, мать, — отец с грубоватой бережливостью усадил ее на лавку. — Садись и ты, Михаил, — впервые по-взрослому назвал он сына. — Посидим по старине перед твоей дальней дорогой. А ты того, мать… Перестань слезы-то лить. Авось, обойдется. Не всех же убивают на войне.

В Уральский добровольческий танковый корпус, куда мечтал попасть, Михаила не взяли. Его направили в пехотное училище. Но уже через три месяца сержант Лазарев был на Курской дуге.

— Вот что, уралец, будешь помощником командира взвода у Томилина, — сказал ротный. — Топай вон за тот бугорок. Там найдешь свой взвод.

Младший лейтенант Томилин оказался, пожалуй, помоложе Лазарева. Но вояка был обстрелянный: на груди красовались две медали и орден Красной Звезды.

— Видишь, окопы завалило и блиндаж в лепешку дальнобойкой смяло, — сразу же встретил как старого знакомого Михаила. — Во взводе осталось тринадцать человек, если считать тебя. Счастливое число.

Взводный сплюнул, притоптал окурок и опять полез за кисетом. Светлая прядка шелковистых волос задорным хохолком выбивалась из-под пилотки. И он напомнил Лазареву соседского петуха: задиристый был петух, драчливый. Бывало, и на собачонку нападал, если та осмеливалась к нему близко подойти. Невольно усмехнулся сравнению.

— Нашел место для улыбочек, — пыхнул цигаркой взводный. — С утра, говорю, опять фашист попрет.

— Надо встретить, если попрет, — в тон ответил Лазарев.

— Вот это по-нашенски! И я так думаю. Давай-ка, брат, бери людей да за лопаты.

…На рассвете степь загудела тысячами танковых моторов и самоходок, а небо — надрывным воем сотен самолетов. От грохота разрывов, воя бомб и свиста осколков вздрагивала земля, глохли люди.

— Не робь, уралец, — кричал в ухо Томилин. — Живы будем, не помрем!

Эту убежденность, эту веру в себя на всю жизнь перенял от первого своего боевого командира и пронес через все фронты Михаил Лазарев.

А немного позже, подчиняясь призывным словам команды, словно подброшенный невидимой пружиной, взметнулся Лазарев над бруствером окопа вслед за Томилиным. За ними — остальные бойцы взвода. Земля обдавала их горячим дыханием разрывов, а они бежали навстречу танкам с паучьими лапами свастики на пятнистой броне.

Механически Лазарев делал все так, как его товарищи. Бежал, задыхаясь от пыли, и что-то кричал. Слышал ли он сам яростное «ура!», слышали ли другие солдаты, он не знал. Видел только впереди командира и старался не отставать от него. Потом случилось неожиданное.

Томилин будто ударился о невидимую преграду: стал валиться навзничь к ногам подоспевшего Лазарева. Смерть, неожиданная и страшная, своей нелепостью поразила. Он ошалело глядел на человека, который минуту назад двигался, жил. И вот его не стало. Холодная ярость наполняла сердце. Подняв над головой автомат, приготовив гранату, Лазарев обернулся к товарищам:

— За мной, вперед! Ура-а…

А дальше было как в страшном сне. Он плохо помнил, как мчался вдоль балки навстречу «фердинандам» и «тиграм», как захлебнулась контратака гвардейцев. Обескровленный полк медленно отходил, огрызаясь огнем, к своим основным позициям. Лазарев остался с горсткой бойцов прикрывать отход своей роты. Сколько времени лежал он за пулеметом? Может быть, час, а может, вечность. День померк еще с утра, солнце скрылось за огромной тучей огня и пыли, дыма и смрада.

…Михаил вместе с шестерыми солдатами — это все, кто остался от взвода, — сидел, скрючившись, на дне глубокой воронки и думал, сколько они продержатся, когда немцы пойдут снова в атаку.

Фашисты появились слишком неожиданно. Они окружили воронку, стали забрасывать гвардейцев гранатами. Мелкие жалящие осколки впивались в тело, рвали его, но люди из последних сил продолжали отбиваться. Близкий разрыв снаряда, грохот лязгающих гусениц — всего этого не слышал ни Лазарев, ни его бойцы.

Очнулся Лазарев после тяжелой контузии дней через десять в полевом лазарете. Долго не мог понять, где он и что с ним произошло. Постепенно возвращался слух, стал лучше видеть. Палатная сестричка терпеливо обучала его произносить, не заикаясь, слова.

— Ты не просто говори, а вроде бы пой. — И заставляла вслед за собой нараспев повторять:

— Ма-ня, А-ня, Са-ня…

— Будто заново народился, — смущенно улыбался Лазарев. — И ходить, наверное, разучился.

Молодость взяла свое: Михаил Лазарев с тощим солдатским «сидором» за плечами сел в эшелон и с маршевым батальоном направился на фронт. Опять нелегкие дороги, опять бои, опять ранение. Из госпиталя домой писал, что все хорошо, он направлен в командировку и, может быть, на обратном пути заедет навестить их, своих родных. Только после войны узнал, что его хитрость дома сразу же разгадали, но виду не показали: пусть думает, будто ему поверили.

Но случилось так, что Лазарев действительно поехал в тыл. Это было в сорок третьем, когда его, командира взвода, командование дивизии направило на курсы младших лейтенантов. Вскоре Лазарев командовал ротой на 2-м Прибалтийском. Война и свела его здесь с комбатом Иваном Моисеевичем Третьяком. Было им тогда по двадцать одному году. И фронтовые судьбы во многом схожи. Боевые ордена на груди, оба отчаянной храбрости, недюжинной военной сметки. В ту зиму 1943 года на литовской земле шли кровопролитные бои. Советские войска приближались к логову фашизма, границам Восточной Пруссии.

…Потрескивали в жестяной печурке дрова. То и дело зуммерил полевой телефон. Гвардии майор Иван Третьяк усталым голосом отвечал «Девятому»:

— Послать некого, люди измотаны, валятся от усталости…

Брови Третьяка тревожно взметнулись к переносице.

— Лазарева? Его рота еще не вышла из боя. Оттянуть и бросить на прорыв? Но это же лучший комроты на весь полк! Разрешите, я сам поведу солдат… Есть!

Третьяк с досадой бросает трубку.

— Ничего, брат, не попишешь, — мысленно обращается к Лазареву. — Приказы надо выполнять.

Машинально передвинул планшетку — ее оставил на сохранность Лазарев. В ней вырезки из фронтовых газет, несколько фотокарточек. На одной из них группа советских офицеров на фоне блиндажа. На первом плане — молодой, смешливый лейтенант. Грудь украшена боевыми наградами. Такой же молодой майор прикрепляет еще один орден к гимнастерке лейтенанта.

На оборотной стороне карточки — «2-й Прибалтийский фронт. Гвардии майор Третьяк вручает правительственную награду гвардии лейтенанту Лазареву».

Торопливые строчки фронтового корреспондента повествуют:

«Михаил Лазарев — лучший из всего полка командир роты. Его бойцы всегда впереди. На днях они захватили два вражеских орудия и много пленных солдат. Сам Лазарев, будучи ранен, не покинул поля боя».

Да разве все можно описать в газетах? Третьяк вздыхает.

— Связного от роты Лазарева ко мне!

И вручает пакет с приказом — роте Лазарева, усиленной восемью танками, идти на острие частей полка, идти на прорыв, к Балтийскому морю.

Первая линия окопов была преодолена быстро и сравнительно легко. Зато потом, увидев, насколько малочисленна эта группа прорыва, фашисты опомнились и открыли ураганный огонь. Атака захлебнулась, но рота Лазарева, посаженная на танки, продолжала пробиваться вперед. В пылу боя Михаил не сразу понял, что оказался в глубоком тылу врага.

— Продолжаю движение вперед, — сообщил по рации комбату.

— Не зарывайся, Миша, — предупредил Третьяк, хорошо понимая, что вряд ли теперь помогут Лазареву его советы.

А рота тем временем, сея панику среди тыловых частей гитлеровцев, продвинулась на восемьдесят километров, заняла деревню и подготовилась к боям в условиях круговой обороны.

Трое суток беспрерывно атаковали гитлеровцы позиции гвардейцев. Казалось, не осталось живой души в деревне. Но стоило атакующим подойти ближе к развалинам домов, их встречали огнем автоматов и пулеметов. С воздуха были разбомблены танки, подавлены артиллерией пулеметные гнезда, перебиты защитники гарнизона. Бойцы перестали узнавать друг друга, черные, грязные, обросшие, они еле держались на ногах. Но столько неуемной ненависти было в их глазах, столько неукротимой силы! Они хорошо понимали, что живыми им отсюда не уйти, и старались как можно дороже отдать свою жизнь.

— Держитесь, идем на помощь, — хрипела рация. Комбат Третьяк принимал отчаянные меры, чтобы пробиться к окруженной роте.

На исходе четвертых суток раненый командир роты и его ординарец остались вдвоем на этом пепелище.

— Ползут, товарищ гвардии лейтенант, — шептал ординарец, совсем еще мальчишка. — Давайте уходить, слышите?

Плохо слышал и плохо понимал обессиленный лейтенант. Собрав остатки сил, медленно, слишком медленно пополз вслед за ординарцем. А тот спешил под разлапистую ель, чудом сохранившуюся возле кладбища у околицы деревни.

Фашисты прошли по пожарищу, двое направились к ели, где затаились воины. Лазарев вытащил пистолет, проверил обойму, вогнал патрон. В двух шагах от ели прошли два фашиста с автоматами наизготовку. Не дойдя до кладбища, повернули обратно.

Еще не смея верить в счастье, Лазарев провел по влажным глазам рукавом полушубка и тотчас же уснул мертвым сном. А ночью поползли два гвардейца навстречу своим. Их подобрали разведчики на ничейной полосе, притащили в полк.

— Жив, чертушка? — развел руки для объятий Третьяк. — А мы собирались тебя посмертно награждать орденом Отечественной войны. Лучше живому вручу! Получай, уралец!

— Да, уральский характер у твоего Лазарева, — одобрил «Девятый». — Кремень человек!

…А потом пришла победа. Ее Третьяк и Лазарев встретили в Курляндии. Много лет прошло с тех пор, как они расстались, но дружбу не забывали: обменивались письмами, поздравляли друг друга с Победой.

И вот снова вместе. И снова по тряским полевым дорогам мчатся навстречу взрывам, — туда, где раздается грозное русское «ура!» Учения в разгаре.

 

В. С. МЕНЬШИКОВ,

журналист, лейтенант в отставке

ЛЕСНЫЕ СОЛДАТЫ

В 1944 году в Словакии вспыхнуло национальное восстание. Плечом к плечу рядом с чехами и словаками сражались русские «лесные солдаты». Этот рассказ — об одном из тех, кто был в первой шеренге борцов за свободу и независимость чехословацкого народа, о нашем земляке Александре Савельевиче Коровине.

«Был начальником штаба, пользовался авторитетом среди бойцов и местного населения. Всегда удачно организовывал боевые операции. На личном счету имеет пущенный под откос воинский эшелон противника, в котором уничтожены один паровоз, 6 вагонов с боеприпасами, 4 автомашины, 22 центнера авиабензина, 19 солдат и офицеров».

(Из боевой характеристики А. С. Коровина, партизана чехословацкого отряда имени М. Тирше.)

На курганском заводе «Химмаш» его знают все. Работа такая — главбух. Вроде самая мирная профессия, и, как мне показалось, дай ему сейчас в руки автомат, он будет выглядеть нелепо, растерянно. Но было другое особое время, тревожное и горячее, сделавшее его солдатом.

К нему часто приходят письма от бывших партизан, ныне шоферов и писателей, инженеров и трактористов. Есть и оттуда — из Чехословакии. На русском и чешском языках. Письма будоражат, вызывают воспоминания…

…Вечером их снова привезли на аэродром. Получив парашюты, неспешно подгоняли ремни, помогали друг другу надежнее укреплять вещевые мешки, вооружение. Наконец, объявили посадку. Последним поднялся сопровождающий, втащил за собой лесенку и закрыл дверь. Заревели моторы, самолет задрожал и медленно покатился по взлетной полосе. Уже в воздухе сделал крутой разворот и, набирая высоту, взял курс на юг. Где-то внизу остался настороженный, без единого огонька, польский город Жешув. Коровин нервничал, хотя скрывал это. Да и у товарищей настроение было подавленное. Накануне попытка десантироваться не удалась из-за плохой погоды. На этот раз договорились прыгать при любых условиях. Он оглядел друзей. Пятнадцать человек. Чехи, словаки, русские, украинцы. Маленький интернациональный отряд. Смогут ли они развернуть партизанскую войну в намеченном районе или навсегда замолкнут, как многие из выброшенных раньше групп?..

Стрелок-радист объявил: «Летим над линией фронта». Коровин повернулся и стал вглядываться в темноту. Внизу, над землей, вспыхивало много ярких огней: зеленые, желтые, красные. Вдруг оттуда протянулись яркие нити, один из лучей скользнул по иллюминаторам, высветил лица десантников, полутемный салон «дугласа». Самолет завалился на левое крыло, стремительно скользнул вниз. Вырвавшись из цепких лучей прожекторов, снова стал набирать высоту. Заметно похолодало. Красные вспышки от разрывавшихся снарядов остались позади. Прошло еще минут сорок. Открылась дверь кабины, второй пилот сообщил, что приближаются к месту назначения.

Мигнула желтым светом лампочка. Коровин встал, ободряюще махнул рукой. Семеро исчезли в темном проеме, восьмым в пустоту шагнул он.

Туман кончился. Чуть сбоку из мглы четко проступили постройки. Село. Прямо под ногами огороды, кусты. Парашют рвануло. Коровина стукнуло о землю. Он быстро подтянул верхние стропы, погасил купол. Кругом тишина. Метрах в пятнадцати, в кустах, осторожные шаги. Изготовив автомат, негромко окликнул:

— Три!

— Восемь.

Подошли Ян Сильный и Михаил Шиянов. Вскоре за огородами собрались семеро из первой группы. Сломал ногу Сергей Осипов. Исчез Ян Гудец.

Еще перед вылетом их разделили на две группы. В первую включили командира отряда Ивана Лабунского, начальника штаба Александра Коровина, Михаила Шиянова, Сергея Осипова, Яна Гудеца, Иозефа Кагалу, Яна Сильного и Штефана Каньку. Во вторую вошли радисты Слава Зачупейко, Михаил Андреев, врач Руфина Красавина, Игнац Газуха, Эмиль Мареш, Павел Франт, Марат и Франтишек Миркос.

Высадка прошла неудачно. Вторая группа десантировалась и приземлилась от первой на расстоянии десяти-двенадцати километров, а мешки с грузом были сброшены в другую сторону. Факт разрозненного приземления лишил командование отряда на долгое время радиосвязи с Большой землей, и это заставляло принимать срочные меры.

Итак, они в тылу врага за несколько сот километров от линии фронта. После небольшого отдыха командир Лабунский послал на разведку Яна Сильного и Штефана Каньку. Необходимо было установить точное место приземления группы. Двое отправились на розыск Яна Гудеца, но поиски не увенчались успехом.

Возвратившиеся разведчики доложили, что селение носит название Линице. В кустах при свете карманных фонариков на карте разыскали это село. Ориентируясь по компасу, определили, что в трех-четырех километрах к югу от него лес. Решили укрыться в нем. Закопав парашюты и оказав помощь Сергею Осипову, отряд двинулся в путь. К лесу подошли незамеченными. На крутом обрыве выбрали удобное место для отдыха, еще раз провели короткое совещание. Учебное наставление требовало: «…Если выброска произойдет неудачно, то местом сбора должен быть пункт, обозначенный на карте». До него было не менее восьмидесяти километров. Путь не близкий, но он не пугал. За этими километрами ожидала встреча с друзьями.

А пока надо было узнать, имеются ли поблизости вражеские гарнизоны и как настроено местное население. До рассвета оставалось немного, и за это время надо было восстановить силы, приготовиться к длительному переходу, возможно, к бою.

Когда из темноты отчетливо проявились деревья и кустарники, все спустились вниз, на дно оврага, по которому протекал прозрачно-светлый ручей со студеной ключевой водой. Овраг и небольшой лес в восторг не привели. Чистенький, словно промытый дождями лес просматривался на большое расстояние и для ведения ближнего боя не годился. Прятаться и скрытно перемещаться в нем было трудно. Решили день переждать в овраге, хотя оставаться было опасно: рядом лежало село, да, вероятно, и о появлении самолета стало известно. Но двигаться по открытой местности — значит сразу раскрыть себя.

Позавтракав и еще раз проверив оружие, расположились на отдых. День выдался солнечный, теплый. Усталость исчезла, поднялось настроение. Коровин прилег рядом с Осиповым и, чтобы тот хоть на время забылся от боли, рассказывал ему о своей военной жизни…

И для него война началась тем памятным июньским утром. Призывно запела труба. Тревога! Но к ним в лагере уже привыкли, и курсанты сноровисто выбегали из палаток, строились повзводно. Правда, на этот раз какое-то особое оживление чувствовалось у командирской палатки. Многие из офицеров тревожно глядели в небо: над лесом в сторону станции Бровары медленно плыли самолеты.

Наконец, появился командир. Как-то не сразу до сердца дошло, что он сказал: «…без объявления войны напали на нашу Родину». И будто в подтверждение его слов около Броваров послышались глухие разрывы. Да, это пришла война…

В тот же день Коровина отправили в село Плахтянку, начальником поста воздушного наблюдения. Потом эвакуировали в райцентр Макаров. Несколько суток передавал в штаб сведения о пролетавших самолетах противника, с болью прослушивал сводки о тяжелых боях под Киевом. Так, во время очередной связи со штабом и увидел, что за окном медленно проходят танки с белыми крестами на башнях.

И начались дни и ночи, когда трудно было понять, где свои, а где — враг. Тревожные ночные дороги Украины. Как и тысячи его сверстников, шел ими девятнадцатилетний паренек, бывший счетовод из небольшого зауральского колхоза «Борцы революции». Он выжил на дорогах отступления, вышел к своим уже окрепшим, зрелым солдатом. А потом были знаменитые рейды по тылам врага в соединениях Ковпака, Наумова. Разведчик, инструктор-подрывник Коровин учил партизан пускать под откос вражеские эшелоны, вытапливать из снарядов взрывчатку, мастерить мины-«сюрпризы». И вот теперь он здесь, на чехословацкой земле. Ответственное задание…

Часа в четыре дня вдали послышались крики, знакомые по партизанской войне на Украине. Сомнений не было — каратели прочесывали лес. Лабунский шепотом подал команду: «Всем немедленно отойти к селу и замаскироваться в елочной посадке». Решение было разумным. Если их обнаружат, то бой лучше всего принять за каменными кладками особняков, чем на открытом месте. На сборы потребовались считанные секунды. Пока фашисты подходили к ручью, со смехом пили в нем воду, партизаны перебежали к крайним усадьбам и укрылись в густой посадке.

Минуты через две на опушке показались каратели и развернутой цепью пошли по полю к селу. Коровин подполз к Осипову. Тот лежал в безмолвном ожидании, на прикушенной нижней губе яркой бисеринкой повисла капелька крови. Впереди аккуратно, веером разложены гранаты, сбоку — запасные диски к автомату. Он повернул к Коровину свое осунувшееся за ночь лицо, проговорил тихо:

— Саша, передай Лабунскому и всем ребятам, что прикрывать отход буду я. И чтоб без всяких там дискуссий. Это мною решено еще ночью. Хочу, чтобы последнее слово в первом бою на этой земле осталось за мной.

— Не дури, Серега. И не в таких переделках бывали. Подумаешь, обезножил. Рук, ног не станет, зубами рвать их будем.

Между тем фашисты приблизились и полукольцом охватили село. Человек тридцать сгрудились около посадки, о чем-то посовещались и тоже двинулись к сельским улочкам. Отчетливо виделись молодые, безусые лица. Когда волнение улеглось, Коровин кивнул Осипову.

— Тоже, вояки. Они и пороху-то еще не нюхали, а ты умирать собрался. Да и пули на нас с тобой не отлиты…

Первый день прошел без стычек с врагом. Вскоре солнце скрылось за горизонтом, по земле поползли лиловые тени. Стало прохладней. Решили оставаться здесь до полной темноты, а перед походом провести тщательную разведку в селе.

…Вторая группа приземлилась около леса. После неудачных поисков товарищей, прыгавших первыми, было принято решение — двигаться согласно инструкции к месту сбора.

Укрылись в лесу, а едва рассвело, обследовали местность и перебрались на поросший кустарником холм. Расположились на отдых. Радист Слава Зачупейко стал развертывать радиостанцию, чтобы в условленное время передать радиограмму о результатах десантирования. Но едва он настроил рацию, как внизу показалась цепь фашистов. Среди них были местные жандармы. Пришлось быстро приготовиться к отходу — другого выхода не было. В прикрытии остались Павел Франт и Игнац Газуха, притаившиеся на краю скалистого выступа. Наблюдая за врагом, Зачупейко (его временно избрали командиром) оценивал окружающую местность. Немного влево большие глыбы — надежное укрытие. Туда он послал Эмиля Мареша и Франтишка Миркоса. Затем повернулся к Руфине:

— Видишь позади камни? Отходи туда. В случае чего — прикроешь. И помни, ты — доктор. Береги себя.

Красавина по-пластунски отползла назад, потом поднялась и, придерживаясь за кусты, перебежками удалилась в указанное место. Зачупейко успокоился, подмигнул оставшемуся с ним Михаилу Андрееву.

— Устроим им Варфоломеевскую ночь?

Между тем фашисты приблизились. У груды камней один из офицеров остановился, подозвал несколько солдат, размахивая рукой, стал что-то объяснять. Каратели двинулись в сторону партизан. Через несколько минут желто-зеленые мундиры появились и слева, и справа.

И в этот момент сухим треском, умноженная эхом, прозвучала автоматная очередь Газухи. Зачупейко резко нажал на спусковой крючок, автомат задрожал в руках. Одну за другой бросил гранаты Андреев.

А. С. КОРОВИН

Удар был неожиданным, и каратели спешно откатились вниз, в ложбину, прикрытую кустами. Оттуда открыли сильный, но беспорядочный огонь. Опомнившись, они с большим упорством стали продвигаться вперед. Пулеметные и автоматные очереди, трескотня винтовочных и пистолетных выстрелов — все слилось в сплошной шум. Большой группе карателей удалось отрезать Мареша и Миркоса. Партизаны видели, как приподнялись двое словаков, подняли руки — и в тот же миг раздались взрывы гранат. Там, где только что были их друзья, медленно оседали клубы пыли.

Совсем близко фашисты подобрались к Газухе и Франту. Зачупейко кинулся на выручку. Павел Франт схватился за правое плечо, автомат выпал из рук. К нему подползла Руфина Красавина, но он уже был мертв.

— За другов наших! — не чувствуя слез, Зачупейко бил и бил короткими очередями. Рядом рокотали автоматы оставшихся в живых товарищей. Недалеко от сопки послышался шум моторов, видимо, карателям прибыла помощь. Но солнце уже упало за кроны деревьев. Все вокруг обволакивала темнота. Интенсивность огня стала меньше. Почувствовав это, партизаны стремительным броском оторвались от фашистов. Преодолев холм, вышли к ручью.

Необходимо было уйти от места боя как можно дальше. Рассвет застал их в узкой лощине. Над головой плотно смыкались кроны раскидистых деревьев. Решили здесь передохнуть. Настроение после гибели друзей было неважным. К тому же рация оказалась поврежденной. Восстановить ее было невозможно. Что ждало их впереди? И удастся ли встретить товарищей?

О том, что произошло с группой Зачупейко, десантники Лабунского знали лишь по слухам. Они продолжали надеяться на встречу. Шли ночами. Уже неделю находились в тылу врага, и такая пассивность удручающе действовала.

Вечером, когда группа вышла к селу Вестин, к Коровину подошли Штефан, Ян и Иозеф. Лица у них были озабоченные. Почувствовав неладное, Александр спросил:

— Что, хлопцы?

Штефан помялся, посмотрел на парней и произнес:

— Мы уходим.

— Куда? Домой?

— Возможно. Там есть партизанские отряды. Надоело прятаться. Воевать мы умеем. А где наши диверсии, где убитые фашисты?

Подошли остальные партизаны. Заговорил Михаил Шиянов. Он имел особые счеты с фашистами: у него расстреляли жену и двух детей.

— Штефан сказал правильно. Чего мы ждем? Мы летели сюда воевать. А что получается? Прячемся, проходим мимо сел, где стоят фашисты. Надо смелее на них нападать, делать засады. Пора заниматься делом.

— Правильно, — поддержали его чехи.

После всех высказался Коровин.

— Товарищи, у меня тоже чешутся руки. Но что делать, нельзя нам сейчас вступать в бой. Мы не нашли себе места, не нашли своих товарищей, не имеем радиостанции. Воевать и драться мы будем, но только там, где подскажет нам обстановка. Как начальник штаба, я тоже отвечаю за группу, за ее активность. Сейчас задача номер один — вести разъяснительную работу среди населения. В листовках фашисты пишут, что уничтожили всех парашютистов. Пускай брешут, им не привыкать. Мы понесем людям свою правду.

Говорил он еще долго. Когда закончил, Штефан повернулся к своим друзьям:

— Наше решение отменяется. До конца будем вместе.

На следующий день с наступлением темноты они были в назначенном месте — в деревне Убушинек, у мельника Эмиля Шаура. Он был членом подпольной организации, связной Движения сопротивления. Эмиль помогал продуктами питания партизанам, укрывал военнопленных. Он и рассказал десантникам, что под Кунштадтом базируется штаб партизанского отряда имени Чапаева, состоявший из бежавших из концлагерей военнопленных. Возглавляет его летчик, старший лейтенант Бахмутский. А в двух километрах находится их боевое охранение. Лабунский предложил встретиться с чапаевцами. Маршрутом, указанным мельником, партизаны вышли из села. В указанном месте, на склоне горы, обнаружили землянку. А к исходу дня группа была в штабе отряда. За старшего им представился смуглый паренек невысокого роста — Николай Чурсин. Людей в землянке было немного. Познакомились быстро. Командира не оказалось. Вместе с парашютистами Зачупейко, Андреевым, Газухой и Красавиной они ушли в деревню Весели. Впервые партизаны напали на след товарищей.

По карте изучили самый короткий путь до села. Чурсин назвал явочную квартиру у Ярослава Навотного.

Весели — одна из самых захолустных деревушек Чешско-Моравской возвышенности, господствующая над глубокой долиной реки Свратки. Глухое и труднодоступное, оно стало временным пристанищем группы Лабунского.

6 ноября 1944 года здесь состоялась радостная встреча. Встретил их Навотный, а потом откуда-то вбежала Руфина и начала поочередно целовать каждого. От радости слезы бежали у нее по щекам. Казалось, разговорам и расспросам не будет конца. Вспомнили погибших товарищей.

Собрались местные жители: братья Амброжи, Штефан Халупник, Езеф Навотный, Адольф Бартак, Густав Ржичан. Это были испытанные люди. Коровин встал. Вспомнились мирные лица сельчан, мать, родное Гладунино на Скери. Эх, куда забросила судьба! Заговорил медленно, по-сибирски тягуче.

— Надо разъяснять населению правду. Цель наша с вами одна — уничтожение фашизма и мы должны действовать вместе.

Поднялся священник Густав Ржичан.

— Гнев обжигает сердца. Мы — братья, враг у нас один. Будем бить его повсюду. В селах есть надежные люди…

Беспокойно стало в Моравии — протекторате фашистской империи. Взлетали в воздух поезда, автомашины, мосты, горели склады, комендатуры. Патриоты приводили в исполнение приговоры над врагами народа. К концу войны отряд имени доктора Тирше насчитывал тысячу человек и контролировал район в радиусе 100—120 километров. В нем были и чехи и русские, словаки и украинцы, латыши и англичане. Рядом сражались выросшие из маленьких десантных групп отряды Попова, Валянского, Ляжа, Мурзина, Магарата. Это их усилиями укорочена дорога к Победе. То, что ждали и за что боролись на братской земле Чехословакии, — свершилось.

* * *

…Он остался таким, каким был три десятка лет назад: подвижным, громким, словоохотливым. Вполголоса, чтобы не услышала жена, рассказывал Коровину об одной из опасных партизанских операций.

— Богуш! А ты ведь так и не отвык от леса, — перебил его Коровин.

— Не отвык. Это ты верно сказал. А ты разве забыл? Нет! Нашему поколению, видимо, не суждено избавиться от этих воспоминаний. Нельзя. Не имеем права.

Первый раз за послевоенные годы они сошлись вместе: Лабунский, Коровин, Богуш. Решили побывать в городах, селах, на заводах, в школах, музеях и, в первую очередь, в местах боевых действий отряда. Быстроходная «Татра» взяла курс через Прагу — Брно на Чешско-Моравскую возвышенность, туда, где зародился чехословацкий отряд имени доктора Тирше. Богуш решил испытать память Коровина: расспрашивал, какой дорогой нужно ехать, где в селах стоит дом того или иного товарища по подпольной работе.

Побывали у бывших партизан, в землянках, на местах памятных боев. Гранитные постаменты, могилы, украшенные цветами, обелиски. Сколько их на этой братской земле! Дни пребывания в Чехословакии, насыщенные до предела, пролетели быстро. Пришло расставание. Перед прощанием Богуш спросил Коровина:

— Саша, почему так трудно, так медленно входит правда в сердца людей? — и сам же ответил. — Потому что есть силы, которым не хочется, чтобы люди знали ее. Враги мира извращают и обливают все грязной ложью. Ведь как бы хотелось кое-кому на Западе зачеркнуть наши партизанские леса и горы, в которых крепла наша дружба. Нет, нельзя позволить забыть об этом…

Потом, как бы спохватившись, Богуш напомнил:

— Давай споем песню о партизане, что спит под высоким дубом.

И вполголоса запел первым. И вековые дубы шелестели над ними, как когда-то в далекие годы.

 

Г. Б. НИГМАТУЛЛИН,

ветеран войны, гвардии полковник в отставке

КЛЮЧИ ОТ БЕРЛИНА

Предчувствуя неминуемый сокрушающий удар Советской Армии, фашистское командование еще в январе 1945 года приступило к строительству укреплений на Берлинском направлении. Срочно была создана громадная оборонительная система — от берегов Одера до самого центра Берлина. Были использованы все естественные особенности местности: высоты, многочисленные реки, каналы. Устанавливались проволочные заграждения, всевозможные фугасы, минировались большие участки.

В результате восточнее Берлина появилось три мощных обвода: внешний, внутренний и городской. Город разбили на девять оборонительных секторов, постепенно стягивающихся к центру, где находились правительственные учреждения, министерства, Ставка Гитлера.

Огневые средства гнездились всюду: в подвалах и на чердаках жилых домов и служебных помещений, на бульварах, в парках. В самых неожиданных местах наступающих готовились встретить коварные фаустники. На перекрестках улиц вкопаны в землю танки, самоходные артиллерийские установки, поставлены бронированные колпаки. Имелось более 400 железобетонных сооружений, так называемых бункеров.

Гитлер, Геббельс, Борман и другие главари фашистской верхушки оставались в городе и руководили подготовкой и обороной его, для чего в столице было сосредоточено около миллиона немецких солдат и офицеров.

14 апреля Геббельс лично посетил 9-ю немецкую армию, где призывал стойко защищать позиции, ни шагу не уступить красным частям. А 15 апреля Гитлер обратился к войскам Восточного фронта. В своем воззвании он говорил, что Германия противопоставит русским неодолимые силы, что русские захлебнутся в собственной крови. Немецких солдат и офицеров, проявивших малодушие, не выполнивших своего долга, приказывал расстреливать без суда и следствия, на месте. Однако, убеждая своих подчиненных в неприступности созданной обороны, Гитлер тут же призывал готовиться к уличным боям с применением, хитрости, обмана.

Г. Б. НИГМАТУЛЛИН

Стремясь во что бы то ни стало задержать наступление Советской Армии на востоке, противник принимал срочные меры, чтобы облегчить быстрое продвижение к своей столице англо-американских войск и сдать им ее. Для этого с Западного фронта была снята 12-я немецкая армия и открыт беспрепятственный путь на Берлин.

Хотя история отсчитывала последние дни существования германского фашизма, гитлеровская военная машина все еще оставалась опаснейшим, сильным и коварным врагом, способным жестоко и отчаянно защищаться.

И вот настало 16 апреля 1945 года. На оперативных топографических картах 1-го Белорусского фронта маршала Жукова, 1-го Украинского — маршала Конева, 2-го Белорусского — маршала Рокоссовского разработана единая грандиозная операция, успешное завершение которой принесет полный крах фашистской Германии. Жирные красные стрелы грозно направлены на Берлин.

Это пока на картах. А на позициях более 40 тысяч стволов артиллерии и минометов устремлены на запад. Более 6 тысяч танков и самоходных установок ждали сигнала в атаку. Более 7500 самолетов различных типов готовы нанести удары по фашистам с воздуха и поддержать наступление наземных войск. Только в полосе 8-й гвардейской армии для ослепления врага приготовлено 50 с лишним прожекторов.

Среди многих других воинских соединений гвардейцы 79-й дивизии ждали команды вперед. 227-й гвардейский полк, сформированный из уральцев, сибиряков и дальневосточников и прошедший с боями от Сталинграда, теперь стоял в самых «воротах» на Берлин, между Кюстрином и Франкфуртом-на-Одере. Полк выдвинулся метров на триста западнее Хатенова, занятого им же накануне, и с этого «трамплина» приготовился к броску на фашистскую столицу.

Не случайно командарм Чуйков при последнем посещении нашего участка перед наступлением сказал командиру полка Семикову:

— На Вашем направлении — замок Берлина. Многое зависит от успешных действий полков 79-й дивизии. Перед вами сильные опорные пункты врага: Заксендорф, Зееловские высоты, Дольгелин. Я на вас рассчитываю.

В 5 часов утра 16 апреля зазвучала грозная симфония слившихся воедино залпов сотен «катюш» и тысяч орудий всех калибров. Дрожала земля под ногами, как при землетрясении, воздушные волны сильными резкими толчками отдавались в ушах. Тысячи тонн раскаленного металла обрушились на позиции противника, перепахивая его траншеи, ходы сообщения, разрушая доты и дзоты, уничтожая боевую технику и живую силу. Надо только представить себе такое — 226 орудий и минометов на один километр фронта!

В ночи родилось гигантское зарево. Все, кто находился на командном пункте командира полка, не могли усидеть в укрытиях, вышли на бруствер и наблюдали, как реактивные снаряды «катюш» обрушиваются на фашистские опорные пункты. Вражеская артиллерия молчит, не огрызается. От этого становится даже скучно и как-то подозрительно: почему с их стороны нет ответа?

После 20-минутной артиллерийской подготовки огонь переносится в глубину обороны противника. Он ведется методом двойного огневого вала. С воздуха вспыхивает множество сигнальных красных ракет, на участке нашего полка включили ослепительные прожекторы. Около сорока танков, расположенных на километровой полосе фронта, тоже включили фары. Некоторые авторы пишут, что стало светло, как днем. В нашем секторе этого не было.

Дело в том, что на участке 1-го Белорусского фронта в течение лишь двадцати минут было израсходовано полмиллиона снарядов и мин. Оборона противника подавлялась в глубину на десять километров. В это же время ночные бомбардировщики 16-й воздушной армии нанесли удары по вражеским штабам, артиллерийским огневым позициям, а также по третьей и четвертой траншеям главной полосы обороны противника.

От множества взрывов над земной поверхностью в атмосфере поднялось довольно плотное туманообразование — из дыма, пыли и гари. Видимость была не более ста-ста пятидесяти метров. Поэтому не могу сказать, насколько значителен эффект подобного средства в наступательном бою.

Наконец, танки, непосредственно поддерживающие пехоту, выходят на рубеж атаки стрелковых подразделений. Первыми поднимаются коммунисты и комсомольцы. Среди них полковой комсомольский вожак старший лейтенант Жиляков, капитан Пятков, старший сержант Масленников, сержанты Лебединский и Трацевский, рядовые Некталов, Карпов и другие. Прокатилось громкое «ура!». Здесь и там слышалось:

— Вперед, за Родину!

1-й батальон гвардии майора Шевцова быстро занимает первую и вторую траншеи противника и с ходу врывается в населенный пункт Заксендорф, 2-й батальон гвардии капитана Черкасова успешно завязывает бои на его южной окраине. Только теперь фашисты очнулись, пришли в себя и начали активно противодействовать, открыли артиллерийский и минометный огонь.

Левый сосед — 220-й полк подполковника Мусатова — тоже успешно занял первые траншеи, но дальше продвинуться не смог, поэтому наш левый фланг оказался открытым. Фашисты, быстро воспользовавшись этим, перешли в контратаку силами пехотного батальона и десятью танками.

Командир батальона Черкасов вынужден был развернуть левофланговую роту капитана Исакова фронтом на юг, чтобы во взаимодействии с подразделениями 220-го полка отразить контратаку фашистов. Противник попал в полуокружение и, оставив на поле боя 7 подбитых танков, более 100 убитых и 10 пленных, отошел на запад.

Овладев населенным пунктом Заксендорф, 227-й полк вышел на открытую местность, в приодерскую пойму, раскинувшуюся до самого подножия Зееловских высот. Остатки подразделений 712-й пехотной вражеской дивизии цеплялись за каждый бугорок и завязывали бой. Иногда дело доходило до рукопашных схваток, неоднократно это повторялось в ротах Акулинцева и Кудрявцева.

Наблюдательные пункты командира полка и командиров батальонов находились на минимальном расстоянии от боевых порядков атакующих. Дело в том, что командир дивизии подпирал нас своим пунктом управления, а командиру полка приходилось, в свою очередь, подталкивать комбатов.

Во второй половине дня наши подразделения вплотную подошли к отрогам Зееловских высот и начали штурмовать высоту ярус за ярусом. В данной обстановке командир полка гвардии подполковник Семиков немедленно передвинул свой наблюдательный пункт, остановившись в трехстах метрах от передовых подразделений, и стал уточнять местонахождение командиров батальонов. Они оказались позади него. Пришлось Шевцову и Черкасову приблизить свои НП к атакующим до двухсот метров.

Зееловские высоты на участке полка доходили крутизной до 45 градусов и перемежались многими ярусами с востока. Отсюда был хороший обзор до самой реки Одер. А впереди — местность пересеченная, с железнодорожными насыпями. Рокадные (параллельно фронту) дороги создавали фашистам благоприятные условия для маневра и обороны.

После тяжелых и кровопролитных боев гвардейцам удалось пробиться к самому верхнему ярусу. В 14 часов роты Кудрявцева и Акулинцева установили на высоте красные флаги. Безостановочно бросая гранаты, они продвинулись еще на 200—300 метров в направлении Дольгелина. Началось разрушение так называемого берлинского замка.

Семиков теперь выдвинул свой НП на самый верх, откуда хорошо можно было наблюдать противника и руководить операцией. Ярко, до подробностей помнятся эти незабываемые дни. Поле боя издали похоже на муравейник. Там идет противоборство двух противостоящих сил. На земле и в воздухе — сплошной гул моторов, гром выстрелов и взрывов.

К вечеру фашисты оставили на месте сражения сотни трупов, бросили раненых. А оглушенные солдаты выходили из траншей и поднимали руки, бесконечно повторяя одни и те же слова: «Гитлер капут. Рус гут». Оборона немцев упорно и неумолимо сжималась, но силы противника так же неумолимо таяли.

В первый день наступления мы овладели восточной частью одной из Зееловских высот, продвинулись на три-три с половиной километра в глубину вражеской обороны. Героически погибли в тот день многие наши товарищи, в их числе разведчики Володя Леонов и Николай Меркушев. Им было по восемнадцать лет. Леонова поразило осколком через орден Славы прямо в сердце. Тогда же были ранены солдаты Леонид Семиков, Мавмет Баширов и в шестой раз — санинструктор Шура Юдина.

Наступила темнота. Ночь на 17 апреля мы использовали для уточнения задачи, организации взаимодействия с соседними полками и средствами усиления, в том числе с танковым полком подполковника Иванова. По решению командования 8-й гвардейской армии артиллерийская подготовка была назначена на 9 часов 45 минут. Это давало войскам два-три часа светлого времени.

В 10 часов 15 минут снова начали штурм Зееловских высот в направлении Дольгелина. Если в других крупных сражениях, как правило, танковые части 1-й гвардейской танковой армии вводили в прорыв и они выходили на оперативный простор, обгоняли пехоту, то в берлинских сражениях — в полосе 8-й гвардейской армии — танкисты вели бои вместе с общевойсковыми частями. Это объясняется особым характером обороны на подступах к Берлину — сплошные инженерные сооружения, минные поля.

Несмотря на 30-минутную артиллерийскую подготовку с плотностью артиллерии и минометов 270 стволов на один километр фронта с дополнительной авиационной обработкой, бои 17 апреля приняли упорный и жестокий характер.

Вражеская сторона была укреплена исключительно сильными неуязвимыми огневыми точками. Закопанные и полузакопанные в землю «тигры» и «пантеры» имели лобовую броню толщиною в 100 миллиметров, «королевский тигр» — 180, а самоходная артиллерийская установка «фердинанд» — 200 миллиметров. Все это не поддавалось нашей артиллерии и «катюшам».

Когда мы начали атаку, фашисты оживились. И тут мы почувствовали силу гитлеровских огневых точек — «дьяволов», как их называли солдаты. С ними вели борьбу штурмовые группы. Многие отличились в тот день. Саперный взвод старшего лейтенанта Михаила Вайсмана вывел из строя три танка. Один «тигр» уничтожили инженер полка гвардии капитан Кучин со своим ординарцем Николаевым. Только на участке нашего полка противник оставил 7 разбитых танков, 14 крупнокалиберных зенитных пулеметов «дарданелл», 160 убитых. К исходу дня гвардейцы завязали бой за Дольгелин.

Вечером фашисты предприняли контратаку из района кладбища, в полутора километрах южнее Дольгелина. Тяжелые танки полка гвардии подполковника Иванова без промаха поражали вражеские боевые машины прямой наводкой. Контратака противника закончилась большими потерями для него. Бои продолжались всю ночь, и только в 12 часов дня 18 апреля мы овладели восточной половиной Дольгелина.

Командир полка А. И. Семиков все время порывался уйти с командного пункта в боевые порядки подразделений. Но обстановка требовала от него общего руководства батальонами, ему приходилось постоянно поддерживать связь с артиллерией, танками и даже авиацией.

Являясь заместителем командира полка, я почти постоянно находился в батальонах. Примерно в 13 часов — телефонный звонок. Семиков говорит, что намерен прибыть в батальон. Я настойчиво не советовал этого делать: идет воздушный бой, к тому же противник обрушил сильный огонь из тяжелой артиллерии, да и наступление наше развивается вполне нормально. Однако, Семиков, очень подвижный по своей натуре, всегда стремился быть там, где идет горячий бой. Моего совета не принял и, перебивая меня, настойчиво сказал:

— Иду к вам.

Время от времени я интересовался, не появился ли командир вблизи передовой линии. Но проходит час, два, а Александра Ивановича нет в батальонах. Беспокойство нарастало все больше. Звоню начальнику штаба полка капитану Провоторову. Он отвечает, что командир тяжело ранен в живот и в руку. Только что отправили его в госпиталь.

За проявленный героизм в боях с немецко-фашистскими захватчиками, за мужество и умелое руководство полком гвардии-полковник А. И. Семиков удостоен высокого звания Героя Советского Союза.

В сложном, тяжелом и кровопролитном бою, не ожидая приказа сверху, командование гвардейским полком я взял на себя. К исходу дня мы полностью овладели крупным опорным пунктом противника Дольгелином. О жестокости этих сражений можно судить по тому, сколь велики были потери в полку. За три дня в некоторых подразделениях они доходили до 70 процентов.

На рассвете 19 апреля на западную окраину Дольгелина, где находился наблюдательный пункт полка, прибыл генерал Д. И. Станкевский, заместитель командира 28-го гвардейского стрелкового корпуса, и заявил, что он назначен командиром нашей, 79-й гвардейской стрелковой дивизии, вместо исполняющего обязанности комдива гвардии полковника С. И. Герасименко.

Генерал был малоразговорчив. Взял мою карту с нанесенной обстановкой, вгляделся в нее и в одном из квадратов красным карандашом твердо поставил жирную точку. Сухо и коротко сказал:

— Сейчас же отправляйтесь вот в эту точку и займите там НП. Здесь с этой минуты располагается НП дивизии.

В бою, особенно в сложной, напряженной обстановке, принято выполнять приказ безукоризненно точно, даже если для этого придется пожертвовать жизнью. Указанное генералом место находилось в пятистах метрах западнее Дольгелина, на небольшой возвышенности, где вели бой передовые подразделения. Вместе со мною был командир 172-го артиллерийского полка Холодов со своим управлением.

Мы развернули весь состав управления в цепь и короткими перебежками стали продвигаться вперед. Противник сразу же обнаружил нас и открыл пулеметный и минометный огонь. Мы продолжали двигаться ползком. Потеряв пять-шесть человек, вышли на заданную высоту. К нашему счастью, на самой вершине ее оказалась огромная воронка от авиационной бомбы. Я доложил генералу, что его приказ выполнен, но управлять отсюда боем полка не могу, поскольку отсутствует малейшая маскировка, и попросил разрешения перенести НП на 200 метров южнее этой точки. Генерал поблагодарил за точное выполнение его приказа и разрешил перенести НП по моему усмотрению.

Подход нашей штабной группы противник принял, видимо, как подтягивание новых резервов и начал отходить на запад, на новую позицию — рокадную шоссейную дорогу с посадками. Здесь в этой полосе тоже встретились три закопанных в землю «тигра». Но опыт борьбы с такими огневыми точками у нас уже был; танки уничтожали с помощью взрывчатки силами саперного взвода.

Теперь фашисты вынуждены были начать отход в направлении Белендорфа — на третью полосу обороны.

После четырехдневных боев, вечером 19 апреля, с наступлением темноты полк сдал свой участок одному из полков 39-ой гвардейской дивизии и вышел во второй эшелон для приведения в порядок и пополнения личного состава.

Действуя во втором эшелоне дивизии, мы получили пополнение рядового и офицерского состава. Там же к нам прибыл майор Иван Никифорович Гриненко — участник первых дней войны, он был освобожден нашими войсками из плена, куда попал, будучи раненым. Назначен к нам на должность заместителя командира полка. За короткий срок он проявил себя преданным и храбрым офицером, награжден орденом Красного Знамени.

22 апреля, во второй половине дня, полк снова вступил в бой между внешним и внутренним берлинскими обводами. Наступая, войска двигались по красивейшим лесным массивам. Здесь мы встретились с отрядами фольксштурмовцев. Это — пожилые, усталые, потерявшие веру в Гитлера солдаты, попавшие под тотальную мобилизацию в наспех сформированные отряды для спасения Германии. Здесь же держали оборону и танкоистребительные отряды, состоящие исключительно из членов союза немецкой молодежи — «Гитлерюгенд».

Особенно удручающее впечатление оставила встреча с власовцами. Несмотря на столь стремительное и совершенно очевидное приближение гибели фашистской Германии, эти презренные предатели Родины и своего народа сопротивлялись с остервенелой яростью. В сердцах наших солдат вскипал справедливый гнев, когда они встречались с этими людьми, предательски оказавшимися в стане врага. С власовцами поступали по законам войны.

Хотя гитлеровское командование бросило на Восточный фронт все, что было возможно, однако силы, способной остановить стремительное наступление русских, не существовало. В течение восьми суток наш полк упорно продвигался в заданном направлении и наконец завязал бой на окраине Берлина.

На улице Рудово стояли трамваи, облепленные лозунгами Геббельса «Здесь не пройдут русские!». Но русские продвигались к центру фашистской столицы. Количество пленных увеличивалось. Гитлеровские солдаты поднимали белые флаги и сдавались ротами, батальонами. Дым, огонь, гул выстрелов и моторов заполняли улицы города.

Мы, советские офицеры, очень были довольны, что нам предоставили отличный план Берлина, где пронумерованы кварталы по каждому квадрату. Наверху этой карты значилась такая надпись: «Добьем врага в его собственной берлоге!». Внизу — перечисление улиц и площадей. На обратной стороне во весь лист изображен ключ, в ушке которого мелким шрифтом вписаны краткие сведения о городе:

«Берлин возник в 1307 году из слияния двух деревушек — Кельна и Берлина. Население Берлина 4,5 млн. В Старом Берлине на каждом квадратном км живет до 30 тыс. человек. К Берлину подходит 15 железных дорог. Главные вокзалы — Штеттинский, Анхальтский, Потсдамский, Фридрихштрассе. Метро имеет 113 станций. Главные улицы — Зигесалле, Унтер-ден-Линден, Вильгельмштрассе — тут находятся министерства и рейхстаг. Гитлер живет в центре, на Лаосштрассе, гаулейтер Берлина, Геббельс, тоже тут».

Ниже курсивом напечатано:

«Этот ключ от Берлина взят русскими войсками в 1760 году. С тех пор прошло 185 лет. Кому теперь его вручит история, зависит от вас, гвардейцы Сталинграда.

За Родину, вперед, на штурм Берлина!»

Гвардейцы штурмуют Берлин с юга, востока и севера. С запада сюда торопятся войска союзников: США, Англии и Франции. Но им не успеть. 26 апреля начинается заключительный штурм фашистской столицы.

Растерянный, совершенно ополоумевший Гитлер остается в Берлине. Обещая какое-то загадочное чудо, Геббельс призывает немцев еще немного удержать русских. В парке Тиргартен гитлеровцы готовят приспособления для запусков ФАУ-2. Ожидается прибытие аппарата Брауна.

А между тем наши гвардейцы, занимая здание за зданием, квартал за кварталом, продвигаются к центру. Бои ведутся штурмовыми отрядами и группами, состоящими из стрелковых подразделений, приданными танками, самоходными артиллерийскими установками, орудиями, минометами и саперами.

Фашисты сопротивляются упорно. Бои идут на земле, под землей, в коллекторах водоснабжения, в метро. Иногда бывало трудно понять, чья артиллерия бьет — своя или противника, поскольку кольцо, в котором оказался враг, сжималось к центру города все туже. Снаряды тяжелой артиллерии наступающих уже могли достигнуть своих на противоположной стороне окружения.

Ведя тяжелые уличные бои 29 и 30 апреля, штурмовые отряды нашего полка из района парка Генриха приблизились к Берлинскому зоологическому саду. Штурмовые группы наших комбатов гвардии майора Шевцова и гвардии капитана Черкасова, наступая на узком участке фронта (квартал с многоэтажными домами, не более 200 метров), вышли к площади перед зоопарком. В центре ее стояла огромная краснокирпичная кирха. Все окна заделаны кирпичом и бетоном, в них оставлены амбразуры для ведения огня из орудий и пулеметов и бойницы для снайперов и фаустников. К площади подходили широкие улицы, которые, несомненно, были пристреляны из всех видов оружия. На юго-востоке сооружены двухметровые баррикады, заминированные противотанковыми и противопехотными минами.

Такое препятствие требовало от всего командного состава полка умения организовать бой творчески, глубоко обдуманно. Надо быстро, дерзко и с наименьшими потерями парализовать и уничтожить противника. Снаряды и другие боеприпасы в Берлине нам не ограничивали.

Мною было принято решение, как можно ближе к кирхе выдвинуть несколько батарей и самоходные установки, а остальную артиллерию расположить на закрытых огневых позициях. А тут еще помог случай. К подвалу моего НП пришел командующий артиллерией 28-го гвардейского стрелкового корпуса полковник Александр Григорьевич Тимощенко. Это очень выдержанный, высококультурный человек, артиллерист большого масштаба. Он подробно выслушал мою оценку обстановки и решение. Немного подумав, сказал:

— Давайте добавим еще один залп «катюш».

Очень пригодилась нам эта добавка!

В течение 30—40 минут в том месте, куда била наша артиллерия, бушевал сплошной огненный ад. А когда мы заняли площадь и кирху, там не осталось ничего живого. У нас не было ни времени, ни необходимости считать погибших гитлеровцев. Торопясь приблизить долгожданный час победы, гвардейцы стремились вперед.

Я приказал артиллеристам весь огонь перенести на зоологический сад. В первую очередь разрушить забор и проделать в нем проходы, а командирам отрядов — готовиться к штурму укрепления в зоопарке.

Зоологический сад — один из наиболее укрепленных узлов сопротивления в центральной части Берлина: железобетонные сооружения (бункера), кирпичные, каменные, заранее подготовленные к обороне здания, железобетонный забор двухметровой высоты. Его защищала группа в составе пяти тысяч человек из разных частей с пятью танками и большим числом артиллерийских орудий. Все площади и улицы, идущие к саду с юго-востока, были перекрыты баррикадами и пристреливались перекрестным артиллерийским огнем.

Начальник штаба дивизии гвардии майор Ситало по телефону уточнил мою задачу — овладеть бункером, уничтожить его гарнизон и затем наступать на Берлинский ипподром.

В течение 1 мая штурмовые отряды, проявляя высокую инициативу, отвагу и мужество, захватили южную часть зоологического сада.

Стоны раненых на войне приходится слышать часто. И хотя по-разному ведут себя люди, страдающие от боли, постепенно и помимо воли насколько-то привыкаешь к этому. Но как ошеломляюще непривычно звучат стоны и заунывные крики раненых зверей и птиц! Немощные, беззащитные, с печалью, переворачивающей душу, смотрели они на людей. Среди искалеченных животных я обратил внимание на медведя, раненного в обе передние лапы. Он поднялся на задние конечности, протяжно, утробно ревел, взывая о помощи. Я не удержался и приказал ветеринару полка капитану Исаеву оказать помощь животным, насколько это возможно.

Не располагая инженерно-техническими данными о сооружении бункера, который нам предстояло штурмовать, я принял решение разрушить бункер огнем артиллерии, частично уничтожить обороняющийся гарнизон и принудить оставшихся в нем капитулировать.

Большинство орудий двух артполков и полка самоходной артиллерии, приданных нам, стояло на расстоянии 200—300 метров от бункера. Они вели огонь прямой наводкой. Но, ко всеобщему удивлению, не могли нанести противнику хоть сколько-то заметного ущерба. Даже 152-миллиметровые снаряды оставляли на стене только царапины. Артиллеристы вошли в азарт, из всех орудий начали бить в одну точку, но пробить стену так и не удалось.

Тогда мною было принято другое решение — блокировать бункер силами штурмовых отрядов. А с помощью саперного взвода подорвать входные двери и ворваться во внутренние помещения. Саперы сумели сделать мощный взрыв. Но и таким способом не удалось добиться положительного результата.

Вот краткая характеристика этого оборонительного сооружения. Железобетонное шестиэтажное здание: три этажа под землей, три — над землей, с бойницами и смотровыми окнами. Толщина покрытия 3—5 метров, стен — 2,5 метра. В разных местах установлено 32 артиллерийских орудия различных калибров, до 150-миллиметровых включительно; в крыше — 8 зенитных орудий, которые могли вести огонь и по наземным целям. Здание оборудовано шахтными подъемниками для подачи снарядов непосредственно к орудиям. Имелись также фильтро-вентиляционные установки и силовая электростанция с запасом топлива. Так что гарнизон бункера, насчитывающий 1000 человек, мог жить здесь целыми месяцами. Как выяснилось позднее, бункер был связан подземным ходом с другими сооружениями такого же типа.

Вечером 1 мая по моему приказу старший сержант Лебединский, переводчик, доставил трех пленных. Офицера среди них не было, но один после долгой беседы с Лебединским добровольно решил пойти в бункер с предложением о капитуляции. По профессии был он, кажется, школьным учителем, и семья жила где-то недалеко от Берлина. Двое других оказались из числа гарнизона бункера, знали расположение его и командный состав. Они согласились быть сопровождающими. Все они отлично понимали, что идут на большой риск, но если задача будет выполнена, я обещал выдать им гражданскую одежду и отпустить на свободу.

Оговорив условия, мы составили на немецком языке примерно такую бумагу:

«Начальнику гарнизона бункера. Предлагаем прекратить сопротивление и сдаться в плен. Гарантируем жизнь вам и вашим подчиненным. Дальнейшее сопротивление бессмысленно».

Уже перевалило за полночь, когда Лебединский проводил парламентеров в установленное место и там остался ждать их возвращения. Штурмовые группы Исакова, Кудрявцева и Акулинцева подошли близко к бункеру, но вражеские огневые средства и боевые возможности были исчерпаны до конца. По всей обстановке чувствовалось, что вот-вот кончится война. И на самом деле, до падения Берлина оставались считанные часы.

Вскоре через заместителя начальника оперативного отдела дивизии гвардии майора Пайгусова мне стало известно, что 2 мая в 00 часов 40 минут радиостанция 79-й дивизии приняла радиограмму 56-го немецкого танкового корпуса:

«Алло, алло! Говорит 56-й танковый корпус. Просим прекратить огонь. К 12 часам 50 мин. по берлинскому времени (2 часа 50 минут московского времени) высылаем парламентеров на Потсдамский мост. Опознавательный знак — белый флаг на фоне красного света. Ждем ответа».

Об этой радиограмме генерал Станкевский немедленно доложил командующему 8-й гвардейской армии Чуйкову.

2 мая в 4 часа вернулись наши парламентеры с моей бумагой. На ней же, за подписью одного из генералов, сообщалось о принятии наших условий. На рассвете этого дня из смотровых окон и дверей бункера показались долгожданные белые флаги. Скоро потянулась длинная вереница отвоевавшихся солдат и офицеров.

Ответственным за сбор и отправку пленных был назначен командир комендантского взвода старшина Леонид Иванов, который неплохо владел немецким языком. Однако вскоре пришлось выделить ему помощника — командира автоматной роты Солодовникова: в бункере оказалось более тысячи человек, среди них — десятки полковников и несколько генералов.

Командирам батальонов я уточнил дальнейшую задачу и приказал овладеть Берлинским ипподромом. Они приступили к выполнению этой последней задачи. И тут выяснилось, что в бункере сосредоточено большое количество художественных ценностей: древнейшие картины великих мастеров кисти, награбленные фашистами во всех странах Европы. Начальнику штаба полка Провоторову я дал указание обеспечить сохранность ценностей.

Было около одиннадцати часов, когда к нам на машине подъехал генерал Станкевский и, не ожидая моего доклада, по инерции шумно приказал:

— Вперед, вперед! Что вы остановились?

Я коротко доложил, что батальоны Шевцова и Черкасова, не дойдя до ипподрома, встретились с воинами 207-й стрелковой дивизии 3-й ударной армии генерала Кузнецова. Наступать пока некуда.

— Ждите новых указаний, — сказал генерал и возвратился к себе на командный пункт.

Трех пленных немцев, как и обещали, отпустили на свободу, снабдив полуофициальным документом, в котором удостоверялось, что этот гражданин оказал услугу Советской Армии.

Шли последние часы берлинских боев. На нашем участке установилась тишина. Но где-то в городе еще грохают выстрелы и взрывы — не угомонился, не успокоился разгневанный бог войны — артиллерия. Однако звуки эти, отдаляясь и утихая, больше напоминают победный гимн, радуют сердце солдата. Во второй половине дня 2 мая 1945 года поверженный фашистский Берлин покорно умолк.

А на следующий день корреспондент «Известий» и Совинформбюро Роман Кармен посетил опустошенные правительственные здания, зоопарк и так рассказал об этом:

«Я много видел за эти дни в Берлине. Я ходил по бесконечным анфиладам комнат рейхсканцелярии Гитлера, спускался в бункер.

Я был в германском генштабе. Огромное серое здание в районе Тиргартена. Бесконечное количество комнат, похожих одна на другую, подвальные радиостанции, электростанции, ряды шифровальных машин, фотолаборатории. В этом холодном мозговом центре германской военной машины зрели и рождались безумные планы мирового господства, разрушения стран, уничтожения народа. Отсюда щупальца немецкой разведки проникали во все уголки земного шара. Теперь тишина, груды камней, пыль.

Я прошел по этажам здания гестапо, сильно разбитого бомбардировкой, где разбросаны из шкафов миллионы фотографий каких-то людей. Люди, улыбающиеся на этих фото, не подозревали, что на каждого из них есть дело, папка…

Побывал я и в «королевстве» Риббентропа — министерстве иностранных дел и в личном его особняке. На полу я подобрал листок с планом столовой министра, где размечены места за столом: стул министра, стул госпожи Риббентроп, стулья гостей. На полу в столовой валяются гильзы от снарядов, фаустпатроны.

И только сегодня я вспомнил, что не видел знаменитого берлинского зоопарка. Захотелось повидать это убежище четвероногих, живших по соседству с самым страшным питомником двуногих зверей.

В берлинском Цоо тишина. Весь он изрыт траншеями, огромными воронками от снарядов и бомб. Здесь был самый ожесточенный бой накануне капитуляции. Последний бой. Вот клетка медведя. Прутья клетки разворочены прямым попаданием снаряда. Медведь мертв. Мы шагаем через траншеи, идем вдоль вольеров, в которых звери были на открытом воздухе. В этих вольерах, превращенных немцами в укрепления, шли бои. Я так и не нашел живых тигров в берлинском Цоо. Но я видел «королевского тигра», сгоревшего от прямого попадания нашего снаряда. Я видел врытую в землю «пантеру», которая до последнего издыхания вела огонь. Около нее трупы немецких солдат. В кладбищенской тишине я вдруг услышал тяжелое ворчание. Увидел медведя в клетке, который урчал над огромной банкой повидла, которой его угостили солдаты. Группа испуганных павианов встретила нас, прыгая по клетке. В глубине парка в клетке я увидел умирающего льва. Он, молча уткнув свою гриву в передние лапы, смотрел на нас, словно спрашивая, долго ли ему осталось еще жить на этом свете. Когда мы уходили, нас проводил кивком головы огромный слон.

«Не дразните зверей» — написано на каждой клетке. Почему таких плакатов не было на здании рейхсканцелярии, министерства пропаганды, генерального штаба?.. Впрочем, тех зверей — самых кровожадных и чудовищных — никто не дразнил, с ними слишком были все вежливы, их не запирали за решетку в свое время. Прошли годы. Нашлась в мире сила, способная укротить и уничтожить зверей в их собственной берлоге. Мир освобожден от них навсегда. И мы ходим сейчас по разбитым анфиладам комнат, усыпанным щебнем и кирпичами, с чувством огромной радости в душе от ясного сознания, что мы топчем прах навсегда уничтоженного фашизма. Из этой пыли он не поднимется никогда».

 

А. И. КОРЗНИКОВ,

журналист, ветеран войны, подполковник запаса

ДИВИЗИЯ, ШТУРМОВАВШАЯ РЕЙХСТАГ

Перед рассветом 16 апреля 1945 года воздух над Кюстринским плацдармом на Одере потряс грохот тысяч орудий. Артиллерия 1-го Белорусского фронта обрушила смертоносный огонь на врага. Еще не закончилась артподготовка, как мощные зенитные прожектора осветили поле боя и наши бойцы и командиры выскочили из траншей и с возгласами «ура!» «За Родину!» устремились вперед.

Среди советских соединений, атаковавших в этот исторический час неприятеля, была и уральская 171-я стрелковая дивизия. Воины действовали с величайшим воодушевлением. Быстро продвигаясь по искореженной снарядами, минами и бомбами земле, преодолевая заграждения и надолбы, они упорно теснили врага. Вскоре оправившиеся от потрясения гитлеровцы оказали яростное сопротивление. Приходилось выбивать их из каждого окопа, блиндажа, дота.

Пример мужества и бесстрашия показывали коммунисты. Одна рота была остановлена мощным огнем. Тогда парторг сержант И. Г. Плаксин поднялся первым и увлек за собой бойцов, лично уничтожив 11 гитлеровцев. Воин-коммунист пал в этом бою смертью героя. Бронебойщики Г. М. Рябый и С. В. Наумок уничтожали метким огнем вражеские пулеметы.

Фашисты при поддержке танков предпринимали яростные контратаки. Их успешно отражал истребительно-противотанковый дивизион майора С. В. Руднева.

Так началось историческое сражение за Берлин, участвовать в котором выпала высокая честь и воинам-уральцам. Сформированная в конце 1941 года на территории Челябинской области 171-я стрелковая дивизия прошла большой и славный путь. Боевое крещение она получила на Северо-Западном фронте. Здесь в феврале 1942 года в районе Демянска была окружена почти вся 16-я немецкая армия. Хотя через два месяца попавшим в котел гитлеровцам удалось соединиться со своими войсками, советские части, в том числе и 171-я стрелковая дивизия, нанесли им серьезное поражение.

Используя исключительно выгодную для обороны лесисто-болотистую местность, фашисты создали в районе Демянска мощный плацдарм, представлявший серьезную угрозу для наших войск, прорвавшихся южнее в сторону Велижа и Демидова. Каждую высоту, каждый лесок приходилось брать с упорными боями. Медленно, но неуклонно теснили врага уральцы, нанося ему большие потери.

В боях за Демянский плацдарм родились сотни героев. В то время в дивизии гремело имя Ивана Брезгина, работавшего до призыва в армию в Челябинской области трактористом. В одной из атак он первым ворвался во вражескую траншею и сразил в рукопашной схватке шестерых гитлеровцев. Брезгин за короткий срок истребил из снайперской винтовки 170 фашистских солдат и офицеров. Боец Иосиф Малиновский спас ценой своей жизни жизнь командира. Исключительную храбрость показал младший лейтенант Михаил Белоногов. С небольшой группой воинов он захватил высотку и отразил десятки неприятельских атак. В дивизии сложили о нем песню, в которой есть такие слова:

Жестокие бои вела 171-я стрелковая дивизия с 23 февраля по 10 марта 1943 года, когда войска 27-й и 1-й ударной армий получили задачу: с севера и юга перерезать так называемый рамушевский коридор и снова окружить демянскую группировку фашистских войск. Враг вел сильный артиллерийский и ружейно-пулеметный огонь, подвергал нашу пехоту бомбардировке с воздуха, часто предпринимал контратаки, но уральцы упорно продвигались вперед и прорвались на левый берег реки Редьи.

Первыми перешли 13 воинов лыжного батальона дивизии. Возглавляли группу старшие лейтенанты Иван Курпас и Константин Чуднов. Гитлеровцы предпринимали яростные атаки, стремясь уничтожить смельчаков. Отрезанные от своих, уральцы сумели удержать завоеванный маленький плацдарм. Все они были ранены, однако продолжали сражаться. Их героическая оборона помогла другим подразделениям переправиться через реку и овладеть селом Михалкино.

В наступлении у реки Редьи отличился майор Ф. М. Зинченко. В сложной обстановке он заменил выбывшего из строя командира 380-го полка и успешно выполнил поставленную задачу. Федор Матвеевич вначале был политработником и служил в дивизии со дня ее формирования. Позднее он был переведен в 150-ю стрелковую дивизию, где командовал 756-м полком.

Угроза нового окружения и полного разгрома основных сил 16-й немецкой армии вынудила фашистское командование оставить Демянский плацдарм. После этого 171-я стрелковая дивизия была переброшена в район Великих Лук. Действуя в составе 3-й ударной армии, в которой находилась до конца войны, она отличилась в боях за город Идрицу, за что получила почетное наименование Идрицкой.

Форсировав небольшую речку Зилупе, уральцы вступили летом 1944 года на территорию Латвии. Враг оказывал ожесточенное сопротивление. Серьезную преграду представлял массив почти непроходимых болот на Лубанской низменности.

380-му стрелковому полку была поставлена задача овладеть единственной на этом направлении шоссейной дорогой, которая проходила вдоль дамбы. Фашисты подготовили дамбу к взрыву, чтобы в случае появления здесь советских солдат затопить шоссе и всю прилегающую местность.

Было решено послать в обход батальон, которым командовал капитан Михаил Ивасик. Он должен был пройти по болотам около двадцати километров, проникнуть в тыл гитлеровцев и захватить дамбу. Уральцы блестяще справились с поставленной задачей. Преодолев с огромными усилиями болотистые места, они вышли к дамбе и окопались на ней. Вскоре показалась колонна фашистов. Ее встретили мощным огнем. Много гитлеровцев было уничтожено, остальные начали штурм дамбы. Несколько часов не прекращались рукопашные схватки. Врага удалось отбросить и прочно овладеть дорогой. Командир батальона капитан М. Ивасик проявил в этом бою большое мужество. Дважды раненный, он продолжал руководить подразделениями и лично уничтожил несколько вражеских солдат.

За прорыв мощной вражеской обороны на подступах к столице Латвии — Риге, дивизия была награждена орденом Красного Знамени. После этого уральцы участвовали в боях в Курляндии.

В начале 1945 года 171-я стрелковая дивизия была переброшена в район Варшавы. Совершив вслед за наступающими войсками 450-километровый марш, она вышла на территорию Германии северо-западнее Бромберга. Отсюда вместе с другими соединениями нанесла удар на север и после упорных боев отбросила противника к Штеттинской бухте. Уральцы вышли к Балтийскому морю севернее города Каммин. Отрезанные в Померании части противника пытались вырваться из кольца, но были разгромлены. При этом наши войска захватили огромные трофеи.

За умелые и героические действия в Померании 171-я стрелковая дивизия была удостоена еще одной награды — ордена Кутузова II степени.

171-я стрелковая дивизия и другие соединения 3-й ударной армии совершили марш и сосредоточились у небольшого городка Кенигсберг в двадцати километрах от Одера. Здесь она стала готовиться к завершающим боям на территории фашистской Германии.

Где бы ни находились уральцы, они всегда помнили наказ своих земляков — сражаться, не зная страха. Они постоянно поддерживали с трудящимися Челябинской области связь, рапортовали о своих успехах, получали ответные письма, в которых сообщалось о подвигах на трудовом фронте. Особенно тесная дружба установилась у воинов с тружениками Златоуста. По всем фронтовым дорогам они бережно пронесли подаренное златоустовскими рабочими Красное знамя со словами «Смерть немецким оккупантам!»

Теперь, в преддверии победы, с далекого Урала все чаще приходили письма, в которых рабочие, колхозники, служащие, учащиеся желали воинам поскорее водрузить Красное знамя над рейхстагом и вернуться домой к мирному труду. Бойцы и командиры делали все от них зависящее для того, чтобы поскорее добить фашистскую гадину, но даже в начале апреля 1945 года мало кто из них надеялся на то, что им выпадет честь штурмовать рейхстаг. Много соединений и частей наступало на Берлин и слишком мало шансов было на то, чтобы стать такими счастливцами. Тем более, что после прорыва обороны на Одере 3-я ударная армия шла к северной окраине фашистской столицы. Казалось, первыми дойдут до центра города и до рейхстага части 8-й гвардейской армии, двигавшиеся прямо к Берлину.

Утром 21 апреля полки 171-й стрелковой дивизии пересекли берлинскую кольцевую автостраду и вступили в пределы Большого Берлина. Эта радостная весть с быстротой молнии облетела всю армию. Еще большее ликование вызвало сообщение о том, что получена задача повернуть на юг — в район, где находится рейхстаг.

Гитлеровцы оказывали отчаянное сопротивление. Из окон и с крыш домов стреляли автоматчики и снайперы, из подвалов били фаустники. Однако ничто не могло остановить советских воинов. Под прикрытием огня противотанкового дивизиона майора С. В. Руднева и других артиллерийских подразделений, а также танкистов, бронебойщиков, стрелки и автоматчики врывались в дома и очищали их.

Мастерски действовал уралец старшина Геннадий Куликов. Несмотря на свою молодость, он был уже командиром стрелкового взвода. Фашисты упорно удерживали одно крупное здание. Взять его атакой с фронта не удавалось. Тогда Куликов провел группу солдат огородами и ворвался в здание с тыла. В подвале воинам удалось захватить в плен 5 офицеров и 34 солдата. Так, двигаясь садами, через развалины и проломы в стенах домов, взвод Куликова проник глубоко в тыл к гитлеровцам. Врагу удалось окружить смельчаков, но они продержались до подхода главных сил.

Большую доблесть проявил в уличных боях комсомолец Михаил Капля. Вражеская пушка не давала нашим воинам продвигаться вперед. Капля подполз к пушке и, уничтожив гранатами расчет, захватил ее. Двигаясь дальше, боец обнаружил дот и ворвался в него. Растерявшиеся гитлеровцы, увидев советского солдата с гранатой в руке, подняли руки.

С упорными боями 3-я ударная армия к 29 апреля подошла с севера к центральному сектору обороны города. Здесь фашистское командование сосредоточило огромные силы. Лишь в районе рейхстага находилось около пяти тысяч гитлеровцев, которых поддерживали три дивизиона артиллерии.

Наступавший на правом фланге 79-й стрелковый корпус, в состав которого входила 171-я стрелковая дивизия, овладел районом Моабит и вышел к закованной в гранит реке Шпрее у моста Мольтке. Рейхстаг оказался довольно близко, однако пробиться к нему было очень трудно — перед ним находилось несколько огромных зданий, да и река представляла серьезную преграду.

По решению командира корпуса генерал-майора Н. С. Переверткина рейхстаг должны были штурмовать две дивизии — 171-я и 150-я (150-я сформирована в 1943 году из трех стрелковых бригад, две из которых прибыли на фронт с Урала). От каждой дивизии выделили по штурмовому батальону для того, чтобы они открыли путь вперед другим подразделениям. В 171-й стрелковой дивизии это был батальон старшего лейтенанта К. Я. Самсонова, а в 150-й — капитана С. А. Неустроева.

Невозможно описать воодушевление, которое охватило бойцов и командиров при известии о том, что им поставлена ответственнейшая задача — водрузить Знамя Победы над рейхстагом. Между штурмовыми батальонами развернулось своеобразное соревнование — кто быстрее достигнет здания, ставшего символом фашистского государства, где принимались варварские законы, принесшие столько бед народам Европы и всего мира.

Военный Совет 3-й ударной армии направил красные знамена во все наступавшие в направлении рейхстага стрелковые дивизии. Кто первым достигнет заветной цели? Теперь, с выходом к мосту Мольтке, наибольшие шансы были у воинов 171-й и 150-й стрелковых дивизий.

Перед штурмом рейхстага в стрелковом батальоне старшего лейтенанта К. Я. Самсонова состоялось комсомольское собрание. Комбат спросил, кто хотел бы разведать путь к рейхстагу и поднять на нем Знамя Победы?

— Разрешите мне! — сказал минометчик младший сержант Михаил Еремин.

— И меня пошлите, — попросил стрелок рядовой Григорий Савенко.

Желающих оказалось очень много, но выбор пал на Еремина и Савенко, так как они уже до этого отличились в уличных боях. Младший сержант Еремин, получив красное полотнище, сказал:

— Приказ Родины будет выполнен!

В ночь на 29 апреля батальоны старшего лейтенанта К. Я. Самсонова и капитана С. А. Неустроева после упорного боя овладели мостом Мольтке и закрепились на левом берегу реки Шпрее. При этом большую храбрость показали Михаил Еремин и Григорий Савенко.

Немцы предприняли яростные контратаки, стремясь уничтожить советские подразделения. Положение усугублялось тем, что правый берег Шпрее еще не был полностью очищен от противника. Наши войска овладели лишь улицей Альт-Моабит, выходившей к мосту Мольтке, и прилегающими к ней кварталами. Враг пытался вернуть мост и, взорвав его, отрезать штурмовые батальоны. Однако замысел его остался неосуществленным. Умело координируя действия артиллеристов, пехотинцев и танкистов, командующий артиллерией 171-й стрелковой дивизии подполковник П. Н. Ширяев сумел отразить все атаки гитлеровцев.

Когда батальоны старшего лейтенанта К. Я. Самсонова и капитана С. А. Неустроева закрепились на плацдарме, туда прорвались 380-й и 525-й стрелковые полки 171-й дивизии, а также части 150-й дивизии. Весь день 29 апреля они вели бои за здания, прикрывавшие рейхстаг. Особенно жестокие схватки шли за здание министерства внутренних дел, или «дом Гиммлера», как называли его наши бойцы. Все же «дом Гиммлера» и другие были очищены. Большую помощь в этом стрелкам оказали артиллеристы. Первыми переправили на плацдарм орудия воины капитана Михаила Толкачева. Заняв огневые позиции совсем близко от гитлеровцев, они меткими выстрелами прокладывали пехотинцам путь вперед.

К вечеру 29 апреля наши части подошли к рейхстагу на 300—500 метров. Огромный, куполообразный, он был совсем близко, но с ходу овладеть им не удалось. Началась подготовка к штурму. Ночью воины изучали подходы к рейхстагу, огневую систему врага. Подтягивались орудия, танки. На прямую наводку была выдвинута не только вся полковая, но и дивизионная артиллерия, в том числе гаубицы.

Рано утром 30 апреля заговорила наша артиллерия. Метко били по зданию рейхстага и расположенным перед ним огневым точкам орудия артполка, которым командовал уроженец Курганской области подполковник В. И. Иванов.

Несмотря на мощный огонь артиллерии, первая атака не принесла успеха. Защищенные толстыми стенами, гитлеровцы поливали наступающих ливнем огня. Части понесли большие потери, особенно 380-й стрелковый полк. Командир полка и его заместитель погибли, полк возглавил начальник штаба майор В. Д. Шаталин. В ротах, в том числе и в батальоне старшего лейтенанта К. Я. Самсонова, осталось по 25—30 человек. Однако воины медленно продвигались вперед. Политработники увлекали бойцов личным примером бесстрашия. Находясь с передовыми подразделениями, был тяжело ранен начальник политотдела дивизии подполковник А. Т. Сотников.

В 18 часов, несмотря на сильный огонь врага, несколько групп бойцов прорвались к рейхстагу. Среди них были Михаил Еремин и Григорий Савенко. Первая их попытка добраться до здания рейхстага не увенчалась успехом, Еремин был ранен. Решили двигаться другим путем, от здания швейцарского посольства, где находился командный пункт командира 171-й стрелковой дивизии полковника Алексея Игнатьевича Негоды. Комдив проинструктировал знаменосцев, приказал прикрепить красный стяг к колонне рейхстага, сказал, что прикроет их огнем. И действительно, как только смельчаки бросились вперед, наши артиллеристы и бронебойщики открыли такую стрельбу, что неприятель на какое-то время стих. Воспользовавшись этим, Еремин и Савенко добрались до рва, вырытого немцами. Здесь Еремин нашел палку, привязал к ней знамя и, преодолев ров, бросился к бетонной будке, что недалеко от рейхстага. За ним бежал Савенко. Передохнув в будке, одним броском достигли центрального входа в рейхстаг. Здесь Еремин с помощью Савенко бинтом привязал флаг к колонне, как ему приказал командир дивизии.

Почти одновременно к рейхстагу прорвались группы бойцов из 171-й и из 150-й дивизий. Нужно сказать, что, помимо знамен Военного Совета армии, имелись знамена дивизий, полков, батальонов, рот и взводов. Да и почти каждый боец заранее сделал из красной материи флажок, чтобы водрузить его на здании рейхстага. Не удивительно, что флаги разной величины и формы заалели повсюду, подобно макам. Из 525-го стрелкового полка первыми Красное знамя водрузили старший сержант П. С. Смирнов, сержант Н. Т. Беленков и рядовой Л. Ф. Сомов, а из 150-й дивизии — младшие сержанты П. Пятницкий, П. Д. Щербина, рядовой Г. П. Булатов.

Ворвавшись в рейхстаг, наши подразделения оказались лицом к лицу с многочисленным гарнизоном противника. Вытесненные из первого этажа фашисты засели в подвальных помещениях, отошли наверх. Они подожгли здание, рассчитывая с помощью огня заставить советских воинов отойти. Дым ел глаза, на многих тлело обмундирование, мучила жажда. Бой становился все ожесточеннее. Стволы пулеметов, винтовок, автоматов так накалились, что до них нельзя было дотронуться. Ручными гранатами бойцы батальонов старшего лейтенанта К. Самсонова и капитана В. Ефимова из 171-й стрелковой дивизии совместно с батальоном капитана С. А. Неустроева и другими подразделениями 150-й стрелковой дивизии отбивали попытки гитлеровцев вырваться из подвалов.

Фашисты предприняли сильные атаки в сторону рейхстага с севера, стремясь прийти на помощь осажденному гарнизону. Это наступление было отражено артиллеристами капитана М. Ф. Толкачева, которые в упор расстреливали вражеские танки и пехоту.

В это время в рейхстаг прибыл командир 756-го стрелкового полка 150-й стрелковой дивизии полковник Ф. М. Зинченко, назначенный его комендантом. Он взял управление подразделениями в свои руки. По его приказанию в ночь на 1 мая лучшие разведчики М. Е. Егоров и М. В. Кантария водрузили Знамя на куполе рейхстага.

Хотя красный стяг уже реял над рейхстагом, гитлеровцы все еще сопротивлялись внутри здания. Они капитулировали лишь 2 мая.

Родина достойно увенчала подвиг воинов, штурмовавших рейхстаг. Многие из них стали Героями Советского Союза. В 171-й стрелковой дивизии это высокое звание получили А. И. Негода, А. Т. Сотников, П. Н. Ширяев, С. В. Руднев, К. Я. Самсонов, М. Ф. Толкачев, в 150-й — В. М. Шатилов, Ф. М. Зинченко. С. А. Неустроев, М. А. Егоров, М. В. Кантария, И. Я. Сьянов. Высоких правительственных наград были удостоены сотни бойцов и командиров. В частности, младшему сержанту М. В. Еремину и рядовому Г. К. Савенко вручены ордена Красного Знамени.

Личный состав был награжден медалями «За взятие Берлина».

В начале войны 171-я стрелковая дивизия состояла из одних уральцев, в основном уроженцев Челябинской и Курганской областей. В ходе войны ее состав изменился, но в частях и во время штурма Берлина оставалось немало ветеранов, прошедших с дивизией весь ее боевой путь. Это А. П. Александров, Г. М. Анчугов, П. Н. Власов, Г. А. Каримов. В. У. Семенов. П. М. Белобородов, Л. С. Федоров, Б. С. Меньшиков, А. З. Строков и другие. Всем им за участие в штурме рейхстага вручили ордена. Дивизии было присвоено наименование Берлинской, и она стала называться — Берлинская Краснознаменная ордена Кутузова стрелковая дивизия.

Герои штурма рейхстага поехали на парад в Москву. Представители двух дивизий — 150-й и 171-й — пронесли по Красной площади Знамя Победы. Это были С. А. Неустроев, К. Я. Самсонов, И. Я. Сьянов, М. А. Егоров, М. В. Кантария. Над сводным полком 1-го Белорусского фронта реяло также 35 боевых знамен, в том числе знамя 380-го стрелкового полка, которое нес майор В. Д. Шаталин.

Когда в 1965 году в Москве состоялся парад в честь двадцатилетия победы над фашистской Германией, по Красной площади вновь проплыло историческое Знамя Победы. Его нес полковник К. Я. Самсонов совместно с представителями 150-й стрелковой дивизии М. А. Егоровым и М. В. Кантария. Это — признание боевых заслуг воинов уральской 171-й стрелковой дивизии.

Уральцы свято хранят и множат традиции своих дедов, отцов и старших братьев, прошедших славный боевой путь от Москвы и Сталинграда до Берлина, Праги и Вены.