Немного найдётся среди кладоискательских легенд историй столь грандиозного масштаба, как та, о которой я сейчас хочу вам рассказать. Ко всему прочему она связана с легендарными российскими сокровищами буквально канувшими в Лету примерно 400 лет назад! Такие невероятно живучие в веках и потрясающие воображение всё новых и новых поколений легенды можно легко пересчитать по пальцам одной руки. И если прибавить ко всему сказанному многотонную массу захороненного на западе от Москвы имущества, то вы понимаете, что оставить без внимания столь завлекательную легенду о золоте иноземного короля, ни один российский кладоискатель просто не в состоянии.

– Что же это за легенда такая? – наверняка спросят меня читатели, заинтересовавшись столь необычным вступлением. Разве на российских просторах может встретиться что-то грандиознее 8-и бочонков червонцев солдата Иоахима, или на худой конец Железного обоза Наполеона Бонапарта?

Скажу честно и без каких-либо оговорок. Клад короля Вида, именуемый в данной статье ещё и как «Клад у Николы Лапотного», действительно настолько грандиозен, что считать его нужно не на бочонки и даже не на возы, а прямо на КАМАЗы!

– Что же это за король такой, – вскричит особенно нетерпеливый любитель исторических загадок, – и почему я о нём ничего и никогда не слышал? Да и откуда же взялось у него столь грандиозное богатство, и почему его потребовалось прятать именно в России? И имя у этого короля какое-то явно не русское. К тому же совершенно непонятно, кто такой этот Никола Лапотный и какое, собственно говоря, отношение он имеет к данной удивительной истории?

Не покривлю душой и здесь, и с большим удовольствием отвечу на все ваши вопросы. Но чтобы не запутаться, придётся всё излагать строго по порядку, поскольку и я к этой действительно удивительной истории тоже имею весьма близкое отношение.

С чего же начать? Вопрос далеко не праздный, поскольку столь много разных событий сплелись в этом почти мифическом эпизоде нашей истории, что и целой книги для его описания будет недостаточно. И для сокращения времени, начать мне придётся почти что с самого конца сей головоломной истории, хотя бы скупо осветив события, происходившие незадолго до её завершения.

Завершалось мучительно долгое «Смутное время» отягощённое разорительным польским нашествием. И ещё в Ярославле самопровозглашённое земское правительство возглавляемое князем Дмитрием Пожарским и Кузьмой Мининым, приняло решение об избрании нового царя, «природного государя». Его надо было избирать всенародно, всем «собором» с представителями «от всей земли». Но в московской казне не оказалось не то что денег, но и царских регалий, торжественная коронация без которых была просто невозможна. Сокровища разграбили захватчики, и следы многих ценностей затерялись навсегда…

С начала ХVII века царская казна испытала на себе все перипетии Смутного времени. Немецкий наёмник Конрад Буссов, служивший не только царям, но и «воровскому» атаману Болотникову, говорил, что истощение казны началось ещё во время Бориса Годунова. В те годы повального голода царь вынужден был раздавать до 500.000 копеек в день. Самозванец, сменивший Годунова на троне, тоже особо не скупился и щедро оплачивал услуги и польского наёмного воинства и донского казачества. И Исаак Масса и Конрад Буссов, и другие очевидцы, позднее представляли целые реестры ценных вещей и драгоценностей, отправленных Лжедмитрием в Польшу в качестве подарков своей невесте и будущему тестю. Только эта часть сокровищ оказавшихся за пределами страны, обошлась казне в 200.000 гульденов. Самому себе самозванец повелел сделать трон из серебра с позолотой, опирающийся на серебряных же львов.

С приходом Лжедмитрия к власти в царской казне насчитывалось примерно 500.000 рублей. Когда же его свергли, там обнаружили всего лишь 200.000. Бояре, не зная как отчитаться, в недоумении разводили руками: «чёрт его знает, куда он раскидал (деньги) за один год».

Ещё большую тягость испытала казна в годы правления Василия Шуйского. Все соплеменники в один голос сообщали в своих записках о немыслимых тратах этого царя на формирование, снаряжение и содержание войск, направляемых сначала против восставших под предводительством Болотникова, а потом и против Лжедмитрия II (Тушинского вора). Василий Шуйский, как впрочем, и его предшественники, постоянно просил помощи у монастырей и не только деньгами, но и золотыми и серебряными сосудами. Правда, денег на войну всё равно не хватало.

Однако тот факт, что Василий обращался к царским закромам, не подтверждается ни одним приказным документом той поры. Похоже, что полякам и явным недоброжелателям царя Василия Шуйского было выгодно приписать растраты именно ему. К последним свидетелям относились дьяк Иван Тимофеев и келарь Троице-Сергиева монастыря Авраамий Палицын. Каждый из них имел к царю свои претензии. Первого по царскому указу перевели из столицы в Новгород, понизив статус и тем самым уязвив его самолюбие. Второй был недоволен тем, что царь слишком много взял из монастырской казны. Иное дело, если в разграблении кремлёвских богатств принимали участие польско-литовские интервенты. От этих всего можно было ожидать.

Уже позднее, после освобождения Москвы, дьяками московских приказов был составлен своеобразный «отчёт» о расходах царской казны на содержание польских и немецких наёмников в период с 1611–1612 годы. По нему значилось, что жалование иноземным войскам выплачивалось не только деньгами, но и золотыми сосудами, ювелирными украшениями и ценностями московских монастырей.

Как только поляки обосновались в Кремле, и повели себя как хозяева, они тут же попытались наложить руку на «государеву казну». Сам пан Гонсовский предлагал Сигизмунду III выгодное дело: прислать в Москву мастеров монетного дела и перечеканить имеющееся в Кремле серебро и золото в польские деньги. Вырученная от этого сумма могла бы покрыть не только многочисленные задолженности наёмному воинству, но и принести немалый доход польскому королю.

По каким-то причинам королевские монетчики в Россию не прибыли и поэтому жалование наёмникам решили выплачивать «натурой» – захваченными золотыми и серебряными изделиями. Некий Николай Мархоцкий вспоминал впоследствии: «Наши, обуреваемые жадностью, не пощадили и Господа Иисуса (золотая статуя, весом, наверное в 30.000 червонных золотых), хотя некоторые предлагали отослать его в целости в Краковский замковый костёл – в дар на вечные времена. Но получив «Иисуса» из московской казны наши разрубили его на куски и поделили между собой. Такая практика получила название «залога в уплату жалования».

Воинским частям Гонсовского, покидавшим Москву в конце 1611 года, вместо денег выдали: «корону, подаренную императором Максимилианом московскому великому князю Ивану, и ту, что приказал изготовить Лжедмитрий» (обе короны в дорогих каменьях), посох «из единорога», концы которого были украшены каменьями», «царское седло, тоже с каменьями». Столь же ценным был и залог, полученный солдатами Сапеги: «две крытые золотом и украшенные каменьями шапки, которыми москвитяне обычно коронуют своих царей, скипетр и державу, – тоже золотые и в каменьях».

Таким образом, мы видим, что из казны и царских покоев были вывезены даже основные царские регалии. О том, что поляки вывозили с собой коронационные регалии, сообщал тот же Конрад Буссов. Он писал, что содержимым сокровищницы были оплачены услуги польского королевского воинства до 1612 года. На это ушло семь царских корон, три скипетра, из них один – из цельного рога единорога и, очень богато украшенный рубинами и алмазами, и множество редких драгоценностей.

Картина опустошения поляками казны и царской сокровищницы постепенно вырисовывалась: вывезено и украдено было немало. Но, не смотря алчность, разграбить до конца накопленные веками сокровища, захватчики так и не смогли. На это у них не хватило ни времени, ни сил. И всё же значительная часть царских сокровищ оказалась утраченной, и это в скором времени подтвердилось.

Вот в такой обстановке и был спрятан один из крупнейших и ценных кладов. Начну рассказ о нём, пожалуй, с того момента весны 1610-го года, когда польские завоеватели заняли московский Кремль и ряд других ключевых районов столицы Российского государства. Помимо политических и военных преимуществ, они получили и чисто материальные выгоды. Мало того, что ими были ограблены сотни богатых домов весьма состоятельных горожан, польские оккупанты получили прямой доступ к набитым закромам, как кремлёвской сокровищницы, так и к не менее солидным ценностям многочисленных московских храмов! И надо сказать, незваные гости не подвели, пограбили на славу. Обоз численностью в 973 повозки, доверху нагруженный добычей, двинулся на запад вместе с отступающими из Москвы поляками…

Приведу наглядный пример из так называемой 2-й кладовой записи, дошедшей до наших дней благодаря стараниям краеведа и историка А.Н. Величкова. Текст записи взят из его книги – «Предания о кладах Гжатского уезда», изданной в 1880-м году.

«Я отправил из Москвы с разным добром 973 подводы, в Калужские ворота на Можайск. Из Можайска пошёл я старой дорогой, на Смоленск, становился не дошедши медынских и вяземских округ. Остановился на Куньем бору; речка течёт из ночи на зимний восход, а имя этой речки Маршевка. И потом я велел русским людям на Куньем бору сделать на суходоле каменную плотину, плотину глиною велел смазать, а в ней положил доску аспидную и на ней написано, где что положено шедши из Москвы до Можайска.»

Остановимся на этом месте и немного осмыслим, что именно написано в этом небольшом отрывке. Во-первых, обратим внимание на сам тон записки. Чувствуете, как написано? «Я отправил», «Я велел», «Я положил». Комментарии, как говорят, тут излишни, писал явно не простой солдат или даже старший офицер. Писал человек облечённый верховной властью над перевозимыми ценностями, и уж как минимум начальник самого верховного ранга в польской армии. Кто бы это мог быть? Молва приписывает эти строки польскому королю Сигизмунду III. По другой версии они были написаны Григорием Отрепьевым (Лжедмитрием № 1). Но так ли это? В то время король Сигизмунд был безвылазно занят осадой Смоленска, и быстренько сгонять в Москву за тысячеподводным обозом, был просто не в состоянии. Не те были тогда времена, не те были тогда царственные манеры. В те времена государи самолично возглавляли военные походы, и покинуть лагерь своих войск могли только при непосредственной опасности для своей жизни. Григорию Отрепьеву тоже был не с руки заниматься меркантильными вопросами, поскольку вся его призрачная власть висела в тот момент буквально на волоске. Ему следовало не ценности куда-то тащить, а шкуру свою оберегать. Тогда кто же оставил нам сии записи?

Легенда повествует о том, что они якобы были скопированы с медной доски, хранящейся в каком-то Варшавском соборе. Позвольте в этом факте очень сильно усомниться. Хранить подобного рода записи, да ещё и в местах массового скопления народа – дело весьма безрассудное, если не сказать глупое. Даже если и была такая памятная надпись сделана на память для потомков некоего знатного шляхтича, то её должны были хранить пуще глаза в самом тайном подвале фамильного замка и за самыми прочными запорами. Нет, нет, тут дело мне кажется совсем в другом. Вспомним в связи с этим, когда подобные сведения появились в открытой печати. Вот появились они только в 1880-м году! Собраны же они были ещё раньше в 1835-м! А какие события происходили перед этим в Гжатском уезде, в которых, так или иначе, засветились поляки? Вспомнили? Нашествие Наполеона, ну, конечно же! Не забудем теперь упомянуть и тот факт, что в составе Наполеоновской Антанты на Россию двигался и польский корпус! Так вот оно в чём дело, оказывается! Потомки тех шляхтичей, что двести лет назад прятали на Куньем Бору украденные их прадедами сокровища, вернулись в составе этого корпуса в Россию и предприняли попытку их отыскать. И этот поворот сюжета мне кажется, весьма вероятен. Более вероятен, как никакой другой!

Посудите сами. Не могли крестьяне без бумаги и карандашей 224 года хранить в памяти легенды о том, как некогда поляки зарывали многотонные клады. Нет, это совершенно исключено. А вот вспомнить прокламации, которые всего 24 года назад зачитывали в деревнях и сёлах потомки тех, кто данные клады зарывал, могли вполне. Не будем забывать, что память на подобные события у нашего народа была просто отменная. Событий в деревнях было мало, ни радио, ни газет, ни телевидения тогда не было и в помине. То, что о существовании многочисленных кладов было официально объявлено новоявленными оккупантами на деревенском сходе, было тогда сродни вселенскому потрясению.

– В нашей-то глуши, – перешептывались они, – да такие безумные сокровища, да почти под нашими ногами!!!

Да, это производило сильное впечатление, и эти вопросы повторялись ими впоследствии множество раз, и запоминалось до конца жизни. Ведь прибывшие на поиски поляки наверняка имели только очень скудные сведения о том, где следует искать спрятанное. Скорее всего, им был известен только примерный район захоронения, да ещё несколько чисто местных ориентиров. Но названия рек и ручьёв давно поменялись, стоявшие ранее деревни несколько раз сгорали, а население переселялось помещиками в другие населённые пункты. Прочие приметы тоже могли сильно преобразиться. Посудите сами. За двести лет с 1610-го по 1812-й могло произойти всё что угодно. Вырубались леса, по рекам строились новые плотины, запахивались старые курганы. И поэтому имевшие на руках только местные географические приметы поляки были вынуждены вести свои поиски только так, методом народного опроса. Других вариантов у них просто не было. Наверняка, при этом они и награду сулили немалую, и поэтому, расходясь по домам, потрясённые услышанным, крестьяне без устали повторяли про себя примерно такие строки: – «Снято семь венцов с колокольни в землю погребом и тут 8 бочек Королевского положения, всякой бочки по 7 миллионов злата, между церковью и колокольней, полотнами замётано в 1,5 аршина.»

Возвратимся теперь несколько назад и вновь зададим уже прозвучавший ранее вопрос. Кто же закопал столь грандиозные ценности, и по какой такой причине это было сделано? Первая часть вопроса тесно увязана со второй. Почему? Так это же очевидно. Представьте себе, что начальник гитлеровского конвоя, перевозившего «Янтарную комнату» из Екатерининского дворца, вдруг решил бы посамовольничать и вместо того, чтобы привезти её в Кёнигсберг, решил бы закопать до лучших времён в близь лежащем от очередного полустанка лесочке! Да его бы ГЕСТАПО так долго пытало бы и мучило, что тот рассказал бы и о том, что незаконного делала его бабушка в молодые годы! Он выложил бы им всё. А ведь известно, что даже приблизительная стоимость клада «Николы Лапотного» превышает стоимость Янтарного чуда света в десятки, если не сотни раз! И, тем не менее, вывезенные из Москвы сокровища были захоронены как раз на полпути между уже поверженной Москвой и всё ещё осаждённым Смоленском. Кто же отчаялся на подобную неслыханную дерзость, кто посмел провернуть столь потрясающую афёру? Чтобы не утомлять читателей слишком долгими рассуждениями скажу сразу, что подозрения наши пали, прежде всего, на польского князя Льва Сапегу, в ту далёкую пору занимавшего обширные пространства у реки Угры.

Только он, по нашему мнению, мог осмелиться оставить без вожделенной добычи законного польского государя, и его сына Владислава, считавшегося номинальным правителем московского государства. Кстати, последний и в Москве то ни разу не был, но подпись свою и печать на документах тех лет ставил исправно. Поступить подобным образом Сапега мог только по одной причине – если он сам тайно метил на царский престол в Кремле, и ни под каким видом не желал делиться драгоценной добычей с кем-либо ещё, втайне рассчитывая с её помощью осуществить свою крайне дерзкую идею. И, скорее всего им же была даже придумана оправдательная легенда о том, что лошадей, перевозивших драгоценную поклажу отравили в лесной глуши неведомые лиходеи. Ведь эти злоумышленники, своим актом злодейского саботажа, просто вынудив его, несчастного, срочно спрятать награбленное в самом неподходящем для этого месте. Алиби за счёт злодеев Сапега получил просто железное. Кстати сказать, ведь имелся и другой вариант кладовой записи, в котором этот эпизод отражён очень даже достоверно. Приведу достаточно ёмкий её отрывок.

«В Москве, когда был король Вида (Владислав), его зять – Радзивил в Москве, в то время (март 1610-го года) была Москва заполонена (оккупирована). И насыпал из Государева погреба денег 77 повозок, отправил вперёд на город Можай и тогда приехал Михаил Скопин (Шуйский) в Москву (13 марта 1610 г.) то устрашившись, король Вида уехал из Москвы на Можай и сколько людей захватил во обедни всех их порубил и угодника Николая полонил и паникадилу, что была перед Николаем царская, старинная, полонил (пограбил церкви) стал над ним много ругаться и отсёк правое ухо и сказал, чтобы тебе караулить наших коней. И усмотрел угодник Божий Николай такое его надругательство и за оное их, поляков, переослепил и многих переморил, оставив только двух коней королевских. То, видя король такую против Угодника предерзость и за то он даёт нам (полякам) такое наказание, просил Угодника Николая дабы опять дал нам (полякам) прозрение проитить на свою сторону в Польшу…»

Конечно, написано несколько косноязычно, но понятно, что речь идёт о массовом отравлении и людей и самое главное – тягловых животных. А ведь найти в тех местах новых лошадей было весьма проблематично. Население было перебито и ограблено теми же поляками задолго до марта 1610-го года. От творимого захватчиками беспредела запустели и обезлюдели громадные пространства московской и смоленской областей, или как тогда выражались округов.

И данная гипотеза вполне могла иметь место, но возможно это был просто слух, своеобразный отвлекающий манёвр. Ведь политическая обстановка тех лет менялась так быстро, что коварный план Сапеги вполне мог и сработать. Сигизмунд был уже стар и плоховат здоровьем, его сын слишком молод и неавторитетен. Случись случайно что-нибудь неожиданное, шальной снаряд, или несвежая пища на царском столе и в его руках окажется и войска, и ценности и готовое царство в придачу. Сапега наверняка рассчитывал усадить малолетнего Владислава на весьма неустойчивый польский трон, а самому уже без помех, по-свойски разобраться с погрязшей в пучине очередных междоусобиц Московией. Достаточно было слегка подтолкнуть ход истории в нужном направлении, и сейчас на карте мира присутствовала бы совсем иная Польша, с совсем иными географическими размерами и политическими амбициями.

Но вернёмся к нашим баранам, я хотел сказать бесчисленным повозкам, из которых только с казной было 77 штук (считайте, как минимум, тонн 30 разменной монеты). План свой коварный хитрый граф наверняка задумал, как только принялся готовить обоз с добычей к отправке. Недаром, прибыв на место заложения кладов он, прежде всего, соорудил целую плотину, в которой схоронил одну единственную, но совершенно бесценную для него вещь – памятную доску с указаниями того, где и как была спрятана большая часть вывезенной из Москвы добычи. Тут же напрашивается вопрос о том, какова же была эта часть? Та, что была заботливо попрятана им на пути между столицей и заштатным Можайском. Думаю, что по массе она составляла не менее двух третей от вывезенного поляками добра. И, в самом деле, зачем далеко увозить то, что потом опять придётся возвращать обратно на место. Но всё же основные денежные, или, как теперь говорят, золотовалютные ценности, он волок с собой до конца, пока не нашёл подходящее место для их сокрытия.

Поскольку клад планировалось сделать до востребования, (кто же мог подумать, что поляки вернуться в эти места только через двести лет) им было выбрано место с очень высокой насыщенностью местных географических привязок. Каковы же были первостепенные приоритеты для кладоустроителей прошлых лет? Их несколько и о них подробнейшим образом написано в кладовых записях собранных к 1880-у году. Записей-то действительно было несколько, но некоторые моменты в них оставались совершенно неизменными. Во всех документах и устных изложениях обязательно присутствовал некий центр, возле которого и разыгрывалась исследуемая нами кладоискательская драма. Этим центром был некий погост «Николы Лапотного», около которого и зарывал свои многочисленные клады «польский король»!

Вот как об этом пишется в одной из записей.

«Есть погост Николая Чудотворца, якоже зовомый Никола Лапотный, и от него ещё погост Святого мученика Георгия, в трёх верстах один от другого. У погоста Николая Чудотворца имеется речка Хворостянка (она же Маршевка), а другая Гремячка. В устье оного погоста третья речка, Чернитинка из болота из чёрных место́в».

Но речки, это ещё не всё, о чём упоминается в стародавних свидетельствах. Тут же имеются и следующие опорные привязки: курганы, искусственные валы и плотины, межевая грива, колодец с источником, крупное скопище меченых валунов, особым образом проложенная дорога из Москвы в Смоленск. Эх, вернись те же поляки за спрятанным добром, лет этак через 5-10, никаких трудностей с поисками они бы не имели. Но они вернулись туда только через двести лет! А все вышеназванные топонимические названия были давно и прочно либо позабыты, либо уже исчезли с лица земли. Сгорели деревянные храмы, были переименованы многочисленные речки, а приметные валуны новые поселенцы растащили на фундаменты. И, несмотря на то, что зарыто было несколько десятков тонн ценностей, об их существовании никто и не догадывался. О кладах ведь знали только ушедшие на запад поляки, местные же жители, вернувшиеся в разорённые места через много лет, не имели о них ни малейшего представления.

Теперь настала самая пора вкратце перечислить общее количество самих захоронений, упомянутых в книге Величкова, и показать заодно из чего они состояли. Поскольку масса запрятываемого была безмерно велика, её разумеется разделили на несколько частей.

Итак, читайте, уважаемые, и удивляйтесь.

1. Медные деньги несколько тысяч

2. 8 бочек королевского злата

3. 25 винных котлов серебра

4. Котёл бражный с серебряной посудой

5. 10-и ведёрная бочка золотых червонцев

6. 8 бочек церковной утвари

7. 6 винных котлов серебра

8. 2 котла серебра

9. 3 котла битых золотых талеров (разрезанных на кусочки)

10. 4 котла битых талеров и другие деньги

11. Бочонок золотых в кипучем колодце

12. Сундук с прибором стола Государева.

13. Котельчик серебра солдатский

14. Поклажа солдатская

Правда, очень неслабо закопано! Подобных размеров захоронений на своей практике почти и не припомню. Разве только хитро запрятанная перед штурмом Казани сокровищница казанского царства? Впрочем, о ней разговор пойдёт у нас особый, а сейчас давайте вернёмся под славный Можайск. Заметим себе, что каждый из указанных кладов имел чрезвычайно тщательно описанную привязку к конкретной местности. Вот, например, очень характерная запись всё из той же кладовой записи № 2.

«По конец каменной плотины в ямищу на три сажени отступил к востоку, воротясь против солнечного течения, с казной наполненные рядом поставили под одну доску. А крышки чугунными досками, взятыми от трубы в чанах, вдвое ряда кирпичами заклали, землёй засыпали, дёрном затоптали.»

Смотрите, как всё чётко и доходчиво описано. В конце плотины вырыта большая яма, в шести метрах от края плотины и чтобы её отыскать требовалось отступить от конца плотины не куда-нибудь в иную сторону, а именно к востоку.

Или вот ещё один перл из той же оперы.

«Место пруда была ситка Государева, а пониже плотины зарыто 25 кубов, снято с винной ситки, и насыпаны серебром».

Спешу тут же разъяснить ещё одну причину, почему граф Сапега решил устроить грандиозное захоронение именно в данном месте. Не только храмом и погостом (постоялым двором) была известна выбранная им местность. Кроме всего прочего там ещё стоял и государственный винокуренный завод! Да, да, именно там, у многократно упомянутой в записи каменной плотины, вдалеке от жилых строений только и могло размещаться подобное производство. И Сапега был этому факту чрезвычайно рад. Почему? Так всё же предельно очевидно. Имея огромное количество рассыпных и малоразмерных ценностей, он совершенно не имел подходящей для их захоронения тары. А тут такое счастье ему внезапно подвалило – целый винокуренный завод! Там ведь стояли и перегонные кубы, и бродильные чаны, и крышки к ним имелись чугунные. Или вы думаете, что он всё это железное добро с собой из Москвы тащил? Да ничего подобного! Он только ценности с собой волок, и только их.

Вот он тут и встал поблизости от заводика самогонного и начал из непрочных мешков кулей и коробов всё своё добро пересыпать в очень удобную, а самое главное, долговечную тару. Расчёт у него был самый элементарный. Если ссыпать серебро и золото просто в земляные ямы, то потеряешь при раскопках весьма значительную их часть. А из железных кубов и чугунных чанов ни одна монетка на сторону не укатится. Так они всё и похоронили. Причём точно отмечая не только место каждого конкретного захоронения, но и его содержимое, а также технологию заложения каждого из них!

Читаем далее для примера.

«Ещё велел сделать, перешедши речку на выезде, пониже каменной плотины, венец врыт, в нём поставлено 6 котлов винных, насыпал серебра, накидал плитами и сверху угольями засыпал, да к той дороге из Можайска в Смоленск через ту речку Маршевку, той берега круты, то на выезде перестрел: на запад в сторону стоит курган, в том кургане поставлен сосуд церковный в восьми бочках зарыт…»

Ну, согласитесь же, ведь перед нами просто идеальное руководство к действию. Из данной немудрёной фразы опытный поисковик выудит просто массу полезнейшей информации. Смотрите. «Перешедши реку на выезде». Три слова, а как много в них смысла! Стало быть, в те далёкие времена речку, на которой стояла плотина, почему-то преодолевали вовсе не по ней. Где-то чуть ниже по течению был сделан специальный транспортный переезд, и именно там за рекой был вкопан венец, в который и поставили чаны. Момент интересный и его обязательно нужно взять на заметку. Да, чуть не забыл! Что такое венец вы, я надеюсь, себе представляете. Это основная обвязка русской избы, собираемая, как правило, из 4-х рубленых в «лапу» толстенных брёвен. Размеры венцов и до сих пор делают не маленькие. 4 на 6 или 5 на 6 метров – обычное дело. Ощущаете, какие внутри них были поставлены чаны, если в такой венец их влезло только 6 штук! Теперь о кургане. Как только мы преодолеем Маршевку по «перестрелу» (искусственное сужение русла реки), то с западной стороны увидим курган, под которым (или рядом с ним) зарыты бочонки с серебряной посудой.

Теперь, когда вы наверняка прониклись грандиозностью данного кладоискательского проекта, поставим перед собой самый главный для поисковика вопрос: – Где же находится эта клятая речка Маршевка, на которой до сих пор стоит каменная плотина, где раньше возвышалась церковь Николы Лапотного, где рассыпаны большие валуны, стоят невысокие курганы и сделаны искусственные насыпи на мокрых лугах? И где же лежат все эти безумные, как по массе, так и стоимости ценности? Ведь чтобы в течение всего одного дня найти такие многотонные массы цветного металла нам требовалось всего-то ничего – точно соотнести название мифической Маршевки с названием хоть какой-нибудь реки на современной карте. Но вот как раз с этим-то вопросом у нас и начались основные проблемы. Впрочем, все проблемы были легко разрешимы, если бы только удалось выяснить, где именно 400 лет назад располагался Куний Бор. Но как нам искать его теперь? Ни на одной, даже самой старой карте такой объект не значился. А рек, речек и ручьёв на Гжатских землях и теперь видимо, не видимо. Как же выбрать из них одну, единственную? Ту самую, заветную речку Маршевку? Не знаете? А ведь если прочитать чуть-чуть повнимательнее славную кладовую запись «№ 2, то путеводная ниточка возникает в наших руках, словно по волшебству.

Читаем вместе с вами и двигаемся к разгадке тайны так же, как некогда и сам Шлиман двигался за сокровищами Приама, то есть, не отступая ни на шаг от исторического текста.

«Я отправил из Москвы, с разным добром, 973 подводы в Калужские ворота на Можай. Бывши в Можае 9 дней запряжённых. (Добирался до Можайска девять дней). Из Можая пошёл я Старою Смоленской дорогою на Смоленск. Становился в третьей упряжке, не дошедши Медынских и Вяземских округ. Остановился на Кунье Бору. Речка течёт из ночи на зимний восход, а имя той речки Маршевка. И потом я им велел, русским людям, на Куньем Бору сделать на суходоле плотину. Велел на конце каменной плотины из одной стороны ископать яму, сделать её глубоку, и в яме поставить обруб дубовый и в той плотине, в яме поставил 6 котлов винных серебра и покрыл их плитами и велел засыпать угольями, а сверху землёй и каменьем мелким…»

Получается, что обоз с ценностями двигался как до Можайска, так и после него очень и очень медленно. По нашим расчётам получалось, что когда первые подводы уже становились на постой, последние только-только начинали движение! Таким образом, средняя скорость движения всей этой неспешной кавалькады равнялась примерно 10–11 верстам в сутки.

Вам, что, смешно? А мне нет. Поскольку перед нами оказался прекрасный ориентир для уточнения и дальнейшего продвижения наших многотрудных поисков! Ведь одну поисковую координату мы уже как бы знали – Старая Смоленская дорога. А пересчёт дней на пройденные обозом от Можайска километры вполне мог дать вторую! Конечно, нужно иметь в виду и то, что по мере продвижения обоз сокращался в размерах, (часть поклажи прятали по ходу дела) да и выучка возниц несколько повышалась. Но всё равно больше 14 вёрст в сутки обоз одолеть не мог, и этот факт значительно продвинуло нас вперёд. Ведь нам было известно, что после Можайска транспорт с сокровищами двигался до пресловутого винокуренного завода ровно три дня. Оставалось только найти карту, с нанесённой на ней «Старой смоленской дорогой», и дело можно было считать наполовину сделанным. Но едва мы начали поиски заветной карты, как довольно быстро выяснилось, что Старая смоленская дорога № 1, это совсем не та «Старая смоленская дорога № 2», по которой в своё время двигался Наполеон. Пришлось разыскивать ещё более старые географические карты, примерно соответствовавшие началу семнадцатого века. После длительных изысканий оказалось, что некогда действительно существовал хитро петлявший по России тракт, который проходил гораздо южнее современной Минской автострады. Вот по нему-то нам и предстояло курвиметром отложить три раза по, приблизительно, 12–14 вёрст, чтобы хотя бы ориентировочно попасть пальцем в заветное место на карте.

Такой замер был естественно незамедлительно сделан и наши возбуждённо дышащие носы, вкупе с дрожащими от волнения пальцами, заскользили по пожелтевшей бумаге. Первую остановку после Можайска обоз, несомненно, сделал в Ельне. Вторую в Преснецово. А где же третью-то, самую для нас важную? Очень быстро наши указательные пальцы уткнулись в деревню, носящую гордое имя – Ивакино! А рядом с ней, (о Боже, где были раньше наши глаза), располагалась и другая деревенька, называемая как-то уж очень и очень знакомо, а именно – Лопатино!!! А ещё чуть в стороне, виднелся и жирный типографский крест, обозначающий церковь. Сомневаться не приходилось. Данное Лопатино наверняка было как-то связано со стародавним храмом Николы Лапотного, на месте сожжения которого была впоследствии воздвигнута современная, каменная церковь.

Чтобы выяснить её родословную мы бросились к компьютеру. Слава, слава Интернету! Через несколько минут удалось выяснить, что церковь, названная в честь святого Дмитрия Солоунского была построена в 1814-м году. Да к тому же это место подозрительно близко находится как от Медынского и от Вяземского районов. То есть прямо в буквальном смысле по писаному тексту, взятому из кладовой записи, не допуская ни малейшего отклонения от её сути и буквы!

Прошло ещё некоторое время, и более подробная карта района будущих поисков легла на стол перед нами. И тут совершенно неожиданно открылись такие детали, о которых мы до той поры даже и не догадывались. В одной из строк кладовой записи мы уже несколько раз подряд читали следующую малопонятную фразу, относящуюся к церкви Николы Лапотного: – «Въезд и выезд в одни ворота, и Судоносинные прудки челночком».

– Что ещё за прудки, – недоумевали мы, – какой ещё выезд? Но, всмотревшись в более подробную карту, мы быстро поняли, о чём идёт речь. Оказалось, что современный храм стоит недалеко от речки, а вдоль неё …, вот чудеса-то из чудес, явственно просматриваются два небольших прудика, расположенных один за другим. То есть как бы челночком! Ура! Опять стопроцентное совпадение! Да и ещё, эта речка с прудиками текла строго с запада на северо-восток. Значит у нас ещё одна удача. Помните, куда текла речка Маршевка? Она текла таки с ночи на зимний восход, то есть как раз с запада и поворачивала на северо-восток! Казалось, удача идёт нам прямо в руки, и горсти «битых талеров» уже оттягивают наши изрядно потощавшие карманы.

Оставалось сделать самое малое – приехать на теоретически вычисленное место и с помощью хотя и старых, но всё ещё надёжных приборов, установить достоверность сокрытой в кладовой записи истины. Так мы впоследствии и поступили. Добравшись до Ивакино, мы первым делом принялись производить рекогносцировку местности. Да-а-а, очень многое удивительнейшим образом соответствовало заученным почти наизусть строкам просто идеально. Но были и непонятные провалы и нестыковки. Однако не буду торопиться и, как и положено в историях такого рода, начну за здравие. Самое замечательное наше достижение состояло в том, что мы почти сразу установили, почему раньше никто не ездил по каменной плотине. Правда, теперь по ней был проезд, но сама-то старинная плотина едва-едва выглядывала из-под мощной современной громадной плотинищи, которая возвысилась над старой, не раз чиненой дамбой, метров этак на пять. А раньше старая плотина просто была столь низка и при этом так неудачно упиралась в восточный очень высокий и крутой берег, что взобраться по нему на телеге, запряженной одной лошадью, было просто немыслимо! Нашли мы, разумеется, и кусочек Старой Смоленской дороги, которая действительно проходила в паре сотне метров ниже старой плотины. Правда, ни курганов, ни гривы с десятивёдерной бочкой червонцев, ни вала на мокром лугу нам отыскать так не удалось, но мы утешали себя тем, что за 400 лет здесь могли много чего поперекопать, да и вообще снести с лица земли.

И вот, думая, что место захоронения как минимум дюжины грандиозных кладов наконец-то найдено, я приступил к своему привычному и даже рутинному делу – отысканию самих несметных сокровищ. Час шёл за часом, одно за другим обследовались так изумительно чётко описанные в записи золотоносные места, но кроме большого количества техногенного лома советских времён нам не попадалось абсолютно ничего. В конце концов, почти потеряв надежду на хоть какие то находки, мы, понуро повесив головы, двинулись к полуразрушенному храму, сиротливо возвышающемуся на краю деревни. Уж там-то мы твёрдо рассчитывали на успех. Ещё бы! В привязке к церкви мы имели в запасе целых два могучих, многосоткилограммовых захоронения. Это были пресловутые «восемь бочек королевского злата» и «многие тысячи медной монеты». Не сказать, чтобы нам были уж очень нужны эти медные «тысячи», но хотелось хоть как-то подтвердить выдвинутую и, казалось бы, так чётко обоснованную поисковую гипотезу.

Но…, увы, увы и ещё раз увы! Прочёсывание местности, прилегающей к храму, да и самих развалин церковных не дало нам ровным счётом ничего, за исключением обломков дореволюционной конной косилки, да приличной грудки непонятного назначения железных обломков. Ни злата, ни серебра, ни даже меди. Полный крах всех надежд! Но самое обидное состояло даже ни в том, что мы не обнаружили ничего ценного. Мы ведь приехали вовсе не за этим. Самое обидное было в том, что мы не обнаружили даже грандиозных ям, которые непременно должны были остаться в тех местах, откуда более удачливые наши коллеги вытащили безумное количество «кубов», «чанов» и «бочек» с драгоценным содержимым. А они на местах раскопок должны были остаться непременно.

Вот я, например, не раз находил куда как более скромные ямки от столь же скромных и многочисленных наполеоновских кладов. Но заметьте, с тех пор тоже ведь почти двести лет минуло, а они всё ещё сохранились. А здесь мы должны были наткнуться ну просто на громадные котлованы, а отыскали только старые немецкие окопы, да блиндажи времён Второй мировой. Обидно, досадно, но… ладно. Тут ведь как в любом поиске – каждый раз встречаешься с неизвестностью лицом к лицу, и каждый раз до последнего мгновения непонятно, за кем будет победа в очередной схватке со старыми тайнами нашей потаённой истории.

Что же помешало нам отыскать клад «Николы Лапотного»? Возможно, мы изначально слишком сильно понадеялись на имевшиеся в нашем распоряжении тексты и бросились на скоропалительные поиски, соблазнённые некоторыми совпадениями естественных географических ориентиров с ориентирами легендарными. Возможно и другое. Король Влад, князь Радзивилл, князь Сапега, или кто там ещё, оказались несколько умнее, чем мы считали и укрыли вывезенные из Москвы сокровища куда как более хитро, и тщательно. Возможен так же и вариант того, что крестьяне, поведавшие старозаветные предания краеведу Величкову, не мудрствуя лукаво, просто связали старинную кладовую легенду со знакомыми им с детства привычными русскими пейзажами. Вариантов, как говорится множество.

Но давайте как-нибудь ещё раз вернёмся к загадке «Николы Лапотного». Никто не спорит с тем, что отыскать даже такой массивный клад неимоверно трудно. Однако кто сказал, что мы менее настойчивы в поиске, чем люди, некогда скрывавшие сокровища со всем искусством маскировки заветных тайников? Раз нами не выявлено ни положительного, ни отрицательного результата в районе деревни Ивакино, то, стало быть, поиски надо продолжать в других районах и всё же надеяться на успех в будущем. Ведь вероятность захоронения вывезенных поляками ценностей именно в данном районе весьма велика!