Из фронтовых воспоминаний

В ту пору я был начальником штаба полка. Мы вели бои за Вену, и в самом разгаре боев, 12 апреля 1945 года, у меня потерялся батальон. Как назло, именно в этот момент командир дивизии, на основании приказа командира корпуса, изменил нам направление: мы должны были свернуть на Запад и выйти в районе Пратера на берег Дуная. Мы вызываем командира пропавшего батальона по радио, он дает свои координаты по карте, но посыльные один за другим возвращаются: не нашли. Впрочем, ничего особо удивительного в этом не было: командир батальона, капитан Мурадян, известный в полку под кличкой «Угробян», славился фантастической безграмотностью. Однажды, двигаясь в головном отряде, он развернул батальон тылом к противнику и обстрелял приближавшиеся главные силы полка. Нечто подобное происходило и сейчас: Мурадян, которому надлежало выйти на левый фланг полка, был неуловим. Командир дивизии уже пригрозил мне отстранением от должности, и я отправился искать его сам, чтобы лично передать приказ.

И вот на углу Кертнерштрассе навстречу мне вылетел, пригнувшись, солдатик. По тому, как он мне козырнул, я понял, что он из моего полка. Я его остановил, спросил, где второй батальон. Он говорит: «Да тут, за углом, первые ворота».

Весьма ускоренным шагом я направился туда: с Кертнерштрассе вели огонь немецкие пулеметы. Когда я оказался в этих воротах, передо мной открылась следующая картина: спиной ко мне в конце проема стоит старший лейтенант Халимоненко, командир второй роты автоматчиков, и пытается выбить патрон, застрявший в его «ТТ». А перед ним, у стенки флигеля, стоят 6 мужчин и женщина, и на земле, в луже крови, лежит человек.

— Что тут происходит? — спросил я. — Кто эти люди?

Халимоненко отвечает:

— Да вот, товарищ подполковник, эти самые кровососы проклятые, вервольфы.

Я поглядел на стоящих: бледные, как известь, все в гражданском, все пожилые. Ничуть не похожи на вервольфов...

— Почему вы считаете, что это вервольфы?

— Да вот, оружие отобрали, — и он показывает мне лежащие на земле дамские пистолеты: один — «бульдог», другой — типа итальянской «беретты». Словом, ничего общего с грозными, вооруженными до зубов вервольфами — «оборотнями», по поводу которых шумела тогда наша пропаганда.

Халимоненко, меж тем, продолжал:

— А когда мы входили в этот двор, они бросились на нас.

Бросились? С этими детскими хлопушками?

— Кто вы такие? — обратился я на своем, весьма несовершенном, немецком к людям у стены. — Как вы здесь оказались?

Услышав немецкую речь, хоть и искаженную, все семеро в один голос заговорили.

— Тихо, — крикнул я. — Говорите вы, — обратился я к ближайшему от меня солидному седобородому человеку в очках.

И он, запинаясь, начал мне объяснять, что они члены Центрального совета движения 05, то есть движения сопротивления немецкому фашизму, что они заседали, выясняя, как помочь советской армии, что в последнее время у них произошли провалы, массовые аресты...

— Хорошо, а вы кто такой? Как ваше имя?

Он достал из кармана сложенную вчетверо бумажку. В ней говорилось, что доктор Карл Реннер[7]Карл Реннер (1870 — 1950) — один из лидеров австрийской социал-демократии. В 1945 г. глава Временного правительства, с декабря 1945 по 1950 гг. — президент Австрийской республики.
является членом Центрального комитета сопротивления фашизму 05.

Это имя вызвало у меня ассоциации с австрийским марксизмом, с Адлером, Каутским. Не зря я столько лет зубрил марксизм, эту лженауку: имя Карла Реннера, неоднократно поминавшееся в гневных филлиппиках Ленина насчет «социал-предателей» и «социал-шовинистов», без труда вставилось в эту обойму.

— И эти люди тоже?.. — я кивнул в сторону остальных.

— Да, мы все члены Центрального комитета. У нас было заседание... — И он представил мне остальных: здесь были социал-демократы, коммунисты, члены каких-то аграрных союзов и христианско-демократической партии. Разбираться мне с ними было некогда, и я отправил их в сопровождении ординарца в их квартиру, а сам занялся с Мурадяном.

Пока я ставил ему задачу, пока проверял, правильно ли он проложил по карте маршрут, прошло, вероятно, не меньше часа. Затем я поднялся в квартиру, где ждали меня австрийцы. Из разговора с ними мне удалось реконструировать картину происшедшего. За месяц-полтора до начала боев за Вену австрийское движение сопротивления, до того слабое и раздробленное, сумело создать разветвленную организацию в немецких войсках, расположенных на территории Австрии, и стало готовить восстание, чтобы помочь советским войскам из осажденного города и предотвратить его разрушение и лишние жертвы. Однако к тому моменту, когда 3-й Украинский фронт начал бои на ближайших подступах к Вене, гестапо арестовало главных руководителей восстания, и несколько человек были казнены. Накануне событий, о которых я рассказываю, Центральный комитет сопротивления собрался на квартире одного из его членов (им оказался представитель компартии Австрии Фридль Фюрнберг[8]Фридль Фюрнберг (1902 — 1978) — деятель австрийского и международного рабочего движения, работник Коминтерна. В 1972 г. награжден орденом Октябрьской революции.
: в отсутствие Копленига[9]Иоганн Коплениг (1891 — 1968) в 1924 — 1945 гг. — генеральный секретарь ЦК австрийской компартии.
 — тот отсиживался всю войну в Москве — он был генеральным секретарем ЦК компартии). Не знаю, сколько времени продолжалось это заседание, но утром 12 апреля в комнату вбежала горничная с криком: «Русские здесь, посмотрите во двор».

Все бросились к окну и увидели снующих внизу красноармейцев. Не думая, не размышляя, охваченные желанием побыстрее обнять долгожданных освободителей, участники заседания немедленно бросились вниз и выбежали во двор.

Можно понять и тех солдат, в объятия которых они попали: все жители Вены, спасаясь от бомб и снарядов, попрятались в глубокие бункеры и выходили лишь тогда, когда смолкал шум ближнего боя. А тут — неведомо откуда появляется группа немцев (для солдат австрийцы, конечно же, были немцами), что-то кричат, машут руками...

Я поверил в искренность рассказанного и достоверность показанных бумажек. Но начальник штаба полка — фигура слишком мелкая, чтобы принимать ответственные решения такого масштаба. Поэтому как только к батальону подтянули проводную связь, я доложил обо всем случившемся командиру дивизии. И через полчаса приехал начальник политотдела дивизии, полковник Черенков, — один из редких случаев, когда политработником был по-настоящему умный и порядочный человек. Он приехал с дивизионным переводчиком Долинским, который позднее стал профессором Московского университета. Все данные как-то очень быстро подтвердились, и позднее, уже в ходе боя, я увидел, как подошли четыре «виллиса» и австрийцев увезли — сначала в штаб армии, затем в штаб фронта, к Желтову. Это было 12 апреля, а 22 апреля «Правда», «Известия» и, по-видимому, вся мировая пресса объявили о формировании австрийского временного правительства, канцлером которого стал Карл Реннер. Вошли в состав правительства еще двое из тех бедолаг, что стояли тогда у стены, перед старшим лейтенантом Халимоненко.

В тот же день, а может, 13 апреля, бои за Вену закончились, и мы получили сообщение, что нашей дивизии предоставляется трехдневный отдых в Вене. Надо было пройти пешком через степи, болота, форсировать реки, горные перевалы, пройти тысячи километров с боем, с потом, с кровью, с голодом, чтобы получить три дня отдыха не где-нибудь, а в огромном городе, в роскошной Вене. Все были в восторге, я тоже. По всему городу грабили магазины и квартиры, насиловали женщин. Какие-то шутники разожгли костер в здании Музея истории культуры — ночи стояли еще холодные. К счастью, картины были куда-то убраны. Позднее, года через полтора, уже живя в Вене и пользуясь Дворцовой библиотекой, проходя ее подземными переходами, я часто удивлялся, как это не устроили костра из книжек, инкунабул, библии Гутенберга или еще чего-нибудь в этом роде...

Ход мыслей солдат был элементарно прост: едва мы пересекли границы Румынии, Верховное командование отдало приказ, разрешающий солдатам и офицерам отправлять домой посылки с трофеями. И вот трофеями становилось все, что могло влезть в посылку. Я видел разграбленные магазины, выносимые из квартир чемоданы и мешки, картины и скульптуры. В тот день я впервые испытал ощущение, позднее так точно определенное Солженицыным: «Стыдно быть советским».

Под вечер полковник Черенков сообщил мне, что моих «крестников» отправили к генерал-майору Шепилову, члену Военного совета 4-й гвардейской армии (тому самому Шепилову, который почти полтора десятилетия спустя вместе с Молотовым и Кагановичем будет изгнан Хрущевым из ЦК).

— Ну, брат, — сказал мне на прощание Черенков, — выудили мы с тобой крупную рыбку, ждут нас большие ордена.

А еще через полтора часа в штаб полка поступил приказ: немедленно сниматься и выступать вниз по Дунаю. Ну что ж, собираться — так собираться...

И вот уже полк выстроен, уже снята вся связь с батальоном, уже последняя ниточка от меня тянется к дивизии, и вдруг — дежурный телефонист: «Товарищ подполковник, вас третий вызывает».

«Третий» было кодовым позывным полковника Черенкова.

Я не рискую цитировать, что он мне говорил: в течение нескольких минут это был сплошной поток изощренной матерщины. Всякий раз, когда я пытался его спросить: «Третий, да в чем же дело?», — я генерировал этим новый поток густой насыщенной брани. Наконец, стали прорываться отдельные осмысленные слова: «часовой... где часовой?., квартира...» Затем выкристализовалась основная мысль: почему я не поставил часового на той квартире, где собирался этот Центральный комитет? Там оставались две женщины. Но как я мог оставить там часового? Приказ командира дивизии, командира корпуса: все боеспособные люди на линии огня, ни одного в тылу, ни одного лишнего человека. Я и ушел со своими солдатами. А в это время продвинулись тылы какой-то новой части, солдатики побежали за боевыми трофеями по всем квартирам, и среди боевых трофеев обнаружили двух молодых привлекательных женщин. Что там было, я не знаю, но, видимо, что-то ужасное, потому что Фюрнберг донес об этом в штаб дивизии, и Малиновский, командующий фронтом, отдал приказ найти гада, который это сделал, а тех, кто не поставил часового, наказать. То есть, вместо обещанных орденов, нам с Черенковым светило теперь наказание. Но потом это дело как-то забылось, и все обошлось.

Я вполне понимал, что этот эпизод не нашел отражения в советской истории войны и венского периода. Кстати, во вступительной статье к сборнику «Погибли за Австрию», изданному «Прогрессом» в 1974 году, утверждается, что комитет 05 был глубоко законспирированной, буржуазно-католической организацией. Но попав через тридцать три года в Вену — уже в качестве эмигранта, — я был уверен, что найду что-нибудь в работах австрийских историков. По советской официальной версии и по признанной австрийской, Карл Реннер вышел на свидание с советскими войсками и впервые встретился с ними не 12 апреля, а 2-го, и не в Вене, а где-то в южных районах Каринтии, встретился с какой-то другой, неизвестной мне дивизией, вел переговоры с представителями советского командования в Бадене, в своей квартире, и приехал в Вену уже после объявления его канцлером австрийского правительства.

Когда я разговаривал на эту тему с австрийскими историками, они утверждали, что всего, о чем здесь рассказано, не было и быть не могло. Они ссылались на даты — 2 апреля, а не 12. Затем они говорили, что сразу после аншлюсса Реннер признал гитлеровцев, сотрудничал с ними, хотя и пассивно, никаким репрессиям со стороны немцев не подвергался, и более того, он был таким трусом, что никогда бы не рискнул вступить в этот центральный комитет 05. Но я видел его и разговаривал с ним, видел его документы, никаких сомнений они не вызвали ни у меня, ни в штабе дивизии, а затем в штабе армии и фронта. Позднее я видел его фотографии в газетах, особенно часто они публиковались после первых выборов в парламент в ноябре 1945 года. И у меня нет ни малейших сомнений в том, что в данном случае я прав, а они — неправы.

Я пытался докопаться до сути, связаться с возможными свидетелями, с семьей Реннера, с его бывшими секретарями. Мне много помогла в этом дочка Копленига — она переводчица с русского, переводила Солженицына. Она попыталась связать меня с сыном и дочерью Фюрнберга, но из этого ничего не вышло: они не хотели встречаться с эмигрантом, поскольку были истовыми коммунистами. И в конце концов, анализируя ситуацию, мы пришли к выводу, что, очевидно, этот восьмой член Комитета, убитый моими солдатами, был какой-то значительной фигурой: может, австриец, принадлежавший к одной из этих партий, может, союзник — американец или англичанин, и сообщить о том, что его убили советские солдаты уже фактически после освобождения Вены, было крайне неловко. Видимо, лицам, которые вели переговоры с советской стороной, порекомендовали не упоминать об этой смерти. В то время Вена уже была наводнена чекистами, смершевцами, их присутствие ощущалось в течение многих лет, и постепенно эта легенда так и прижилась.

ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА : В арихиве Кирилла Косцинского (псевдоним К. В. Успенского) мы обнаружили письмо, полученное им от фронтового товарища накануне эмиграции и имеющее непосредственное отношение к описанным здесь событиям. Позволим себе привести отрывок из него, сохраняя орфографию подлинника:

...Будешь в Вене, передай ей привет от меня. Если будите иметь свободное время в г. Вена, зайдите в венский театр. Мы ведь вели бой за него. Вы безусловно помните, как тов. Фриц накрыл нас артогнем, только провода трамвайные посыпались, а мы вбежали в дом против театра. Когда артобстрел прекратился, мы вышли во двор. Наши солдаты вышебли из руки Ренера пистолет, с ним было еще два человека. Когда Вы с ними заговорили они кинулись к вам. Если бы Вы не появились, я не знаю, что было бы с этим Ренером. Вобщем Вы позвонили в штадив, а они дальше и к нам в скором времени прибыл Член военного совета генерал Шипилов и увез их в штаб армии, а впоследствии этот Ренер оказался президентом Австрии.

В конечном итоге он был на стороне американцев. Я потом думал, вот нелегкая вынесла этого Успенского и не дал солдатам поговорить с ним на солдатском языке.