«Дело военных» — так назвала мировая печать судебный процесс над военачальниками Красной Армии, про­ходивший в Москве летом 1937 года, — имело далеко идущие и трагические последствия.

Осуществленные Сталиным и его ближайшим окружением ре­прессии в армии накануне Второй мировой войны нанесли боль­шой ущерб вооруженным силам, всей обороноспособности Со­ветского государства.

Внутриполитическая обстановка в стране во второй половине 30-х годов, обострение и расширение репрессий вызвали у Ста­лина определенные опасения в отношении позиции крупных вое­начальников, авторитет которых в народе и армии был очень вы­соким еще со времен Гражданской войны. Их независимость в суждениях, открытая критика выдвиженцев Сталина — Воро­шилова, Буденного, Кулика, Щаденко и других, не понимавших необходимости создания современной армии, — вызывали у вождя определенные опасения, что армия может проявить ко­лебания в поддержке проводимого им курса. Отсюда стремление убрать из армии всех, кто вызывал у Сталина и его ближайшего окружения хоть малейшие сомнения.

Раскрытие органами НКВД во второй половине 30-х годов так называемой антисоветской троцкистской военной организации явилось полной неожиданностью для советских людей, привык­ших видеть в Тухачевском, Якире, Уборевиче и других крупных вое­начальников Красной Армии, чьи имена были известны каждому Большинство военных различных рангов и положений, объявлен­ных врагами народа, имели большие заслуги перед страной. Мно­гие из них являлись участниками революции, защищали советскую власть в годы иностранной военной интервенции и Гражданской войны, прошли путь от организаторов и командиров отдельных ча­стей и соединений до командующих армиями и фронтами, вырос­ли в крупных политических и штабных работников. Им были при­своены высшие воинские звания: М. Н. Тухачевскому — Маршала Советского Союза; И. П. Уборевичу и И. Д. Якиру — командарма 1-го ранга; А. И. Корку — командарма 2-го ранга; Р. П. Эйдеману, Б. М. Фельдману, В. М. Примакову, В. К. Путнє — комкора; Я. Б. Гамарник был армейским комиссаром 1-го ранга. Они неод­нократно награждались орденами Красного Знамени, а Тухачев­ский и Гамарник — и орденами Ленина. Тухачевский, Гамарник, Уборевич, Якир избирались в состав Центрального Комитета ВКП(б), а Корк, Эйдеман, Примаков являлись членами ЦИК СССР. Тухачевский был заместителем наркома обороны СССР, Якир и Уборевич командовали Особыми военными округами — Киевским и Белорусским.

И вот эти люди предстали перед судом как злейшие враги на­рода и Советской власти, предатели Родины, агенты иностранных разведок. Стране было объявлено о существовании в Красной Ар­мии конспиративной антисоветской троцкистской военной орга­низации.

Следует сказать, что репрессии и до этого не раз потрясали Красную Армию, но прежде они не задевали военачальников столь высокого ранга. В середине 1920-х годов была проведена чистка командного состава и политических работников, подозре­ваемых в сочувствии троцкистской оппозиции.

Спустя несколько лет, в конце 1920—начале 1930-х годов, бы­ли осуществлены мероприятия по чистке РККА от бывших офи­церов старой армии. Дело не ограничилось только увольнением их из вооруженных сил. По фальсифицированным обвинениям были сфабрикованы дела о заговоре бывших офицеров. По ним было осуждено более трех тысяч командиров Красной Армии.

А всего за 1920-е и первую половину 1930-х годов, по словам Ворошилова, было уволено из армии 47 тысяч человек, в том чис­ле 5 тысяч бывших оппозиционеров.

Со второй половины 1936 года вновь возобновились аресты среди командного состава Красной Армии. Под руководством и при прямом участии Ежова органы НКВД начали активно соби­рать различные провокационные показания против ряда воена­чальников.

Так, у арестованных заместителя директора челябинского заво­да «Магнезит» Е. А. Дрейцера, начальника строительства желез­ной дороги Караганда—Балхаш С. В. Мрачковского, начальника хлопкового управления Южного Казахстана И. И. Рейнгольда и других будущих участников параллельного троцкистского цент­ра были добыты показания о существовании в армии военно- троцкистской организации. В нее, судя по этим показаниям, входили, в частности, заместитель командующего войсками Ленинградского военного округа В. М. Примаков и военный атта­ше при полпредстве СССР в Великобритании В. К. Путна.

Все эти показания — весьма противоречивые и не внушающие доверия — были получены незаконными методами.

14 августа 1936 года органами НКВД в Ленинграде был аресто­ван и доставлен в Москву Примаков, а 20 августа в Москве аресто­вали Путну. Обоим предъявили обвинение в участии в боевой груп­пе троцкистско-зиновьевской организации. Путна обвинялся так­же в связях с Троцким, от которого получал директивы о терроре.

На всех допросах вплоть до мая 1937 года Примаков категори­чески отрицал свое участие в какой-либо контрреволюционной деятельности. 29 августа 1936 года в заявлении на имя заместите­ля наркома внутренних дел Агранова он писал:

«Я очень прошу Вас лично вызвать меня на допрос по делу о троцкистской организации. Меня все больше запутывают, и я не­которых вещей вообще не могу понять сам и разъяснить следовате­лю. Очень прошу вызвать меня, так как совершенно в этих обвине­ниях невиновен. У меня ежедневно бывают сердечные приступы».

Примаков, в 1920-х годах примыкавший к троцкистской оппо­зиции, под давлением следствия в конце концов назвал многих известных ему оппозиционеров. 16 октября 1936 года он написал письмо Сталину, где указывал:    —

«Я не троцкист и не знал о существовании военной организа­ции троцкистов. Но я виновен в том, что, отойдя от троцкизма в 1928 году, я не до конца порвал личные связи с троцкистами, бывшими моими товарищами по гражданской войне и при встре­че с ними (с Кузьмичевым, Дрейцером, Шмидтом, Зюком) вплоть до 1932 года враждебно высказывался о тт. Буденном и Вороши­лове... Личные отношения с бывшими троцкистами после моего отхода от троцкистской оппозиции прервались, и со многими я совершенно перестал встречаться...

Заявление об отходе от троцкизма я написал в 1928 году, в Ка­буле, в полной изоляции от троцкистов — написал честно, без двурушничества, без обмана.

Когда осенью 1930 года вернулся я из Японии и виделся с Пя­таковым, меня поразила одна фраза в нашем разговоре. ГЪворя о линии партии, Пятаков сказал: «Делается то, что надо, но мы, вероятно, сделали бы это лучше». Я ответил на это: «Как можно делить на мы и не мы, раз делается то, что надо?»

Раньше я часто бывал у Пятакова, с этого времени перестал бывать — не было доверия к его честности. После возвращения из Японии я очень активно работал в партии и армии...

Я не троцкист и не контрреволюционер, я преданный боец и буду счастлив, если мне дадут возможность на деле, работой до­казать это».

На первом допросе 24—25 августа 1936 года Путна признал, что в 1926—1927 годах он участвовал в троцкистско-зиновьевской оппозиции, но полностью от нее отошел и никакой контрреволю­ционной деятельностью не занимается. Однако уже на следую­щем допросе, 31 августа, Путна дал показания о существовании всесоюзного, параллельного и московского центров троцкистско- зиновьевского блока и о своем, совместно с Примаковым, учас­тии в военной организации троцкистов.

Репрессии в армии особенно усилились после февральско-мартовского (1937 г.) Пленума ЦК ВКП(б). По вопросу о положении с кадрами в армии на Пленуме ЦК выступили Ворошилов и Гамар­ник. По их оценке, политико-моральное состояние личного соста­ва в армии не вызывало тревоги. «К настоящему моменту, — заявил Ворошилов, — армия представляет собой боеспособную, верную партии и государству вооруженную силу... отбор в армию исключи­тельный. Нам страна дает самых лучших людей».

Однако Молотов совсем иначе оценивал положение дел с ар­мейскими кадрами, дав, по существу, установку о необходимости вскрыть вредительскую, шпионскую и диверсионную деятель­ность троцкистов в армии. В заключительном слове на пленуме Молотов заявил следующее:

«Было вначале предположение по военному ведомству здесь особый доклад заслушать, потом мы отказались от этого, мы име­ли в виду важность дела, но пока там небольшие симптомы шпионско-диверсионно-троцкистской работы. Но я думаю, что и здесь, если бы внимательнее подойти, должно быть больше... Если у нас во всех отраслях хозяйства есть вредители, можем ли мы себе представить, что только там нет вредителей. Это было бы нелепо...

Военное ведомство — очень большое дело, проверяться его ра­бота будет не сейчас, а несколько позже, и проверяться будет очень крепко».

Как свидетельствуют архивные документы, эта установка Мо­лотова, равно как и его утверждение о широком распростране­нии вредительства в народном: хозяйстве, не имела под собой ни­каких оснований. Тем не менее требование о проверке военного ведомства было воспринято руководством Наркомата обороны и НКВД как прямая директива по чистке армии и ликвидации врагов народа, проводивших в рядах Красной Армии вредитель­скую работу.

Подчиняясь этой директиве, руководство НКВД стремилось любыми путями добиться от арестованных военачальников и бывших сотрудников НКВД показаний о существовании военно-троцкистской организации в армии и о том, что во главе ее стоят Тухачевский и другие видные военные деятели.

В апреле 1937 года Политбюро ЦК приняло решение об отме­не поездки Тухачевского в Лондон на коронацию английского короля Георга VI. Формально это решение основывалось на спецсообщении Ежова от 21 апреля 1937 года Сталину, Молото­ву и Ворошилову. Вот текст этого сообщения:

«Нами сегодня получены данные от зарубежного источника, заслуживающего полного доверия, о том, что во время поездки товарища Тухачевского на коронационные торжества в Лондон над ним по заданию германских разведывательных органов пред­полагается совершить террористический акт.

Для подготовки террористического акта создана группа из четырех человек (трех немцев и одного поляка). Источник не ис­ключает, что террористический акт готовится с намерением вы­звать международные осложнения.

Ввиду того, что мы лишены возможности обеспечить в пути следования и в Лондоне охрану товарища Тухачевского, гаран­тирующую полную его безопасность, считаю целесообразным поездку товарища Тухачевского в Лондон отменить. Прошу об­судить».

На этом документе имеется резолюция Сталина: «Членам ПБ. Как это ни печально, приходится согласиться с предложением товарища Ежова. Нужно предложить товарищу Ворошилову представить другую кандидатуру. И. Сталин». Рядом надпись Во­рошилова: «Показать М. Н. 23.fV. 37 г. К. В». На этом же экземп­ляре сообщения расписался Тухачевский, подтвердив этим, что он ознакомился с документом.

22 апреля 1937 года Политбюро ЦК ВКП(б) приняло поста­новление:

1. Ввиду сообщения НКВД о том, что товарищу Тухачевско­му во время поездки на коронационные праздники в Лондон уг­рожает серьезная опасность со стороны немецко-польской тер­рористической группы, имеющей задание об убийстве товарища Тухачевского, признать целесообразным отмену решения ЦК о поездке товарища Тухачевского в Лондон.

2. Принять предложение НК обороны о посылке товариша Орлова на коронационные праздники в Лондоне в качестве пред­ставителя СССР по военной линии».

22—25 апреля 1937 года от бывшего начальника Особого от­дела НКВД СССР М. И. Гая и бывшего заместителя наркома внутренних дел СССР Г. Е. Прокофьева, к этому времени арес­тованных, были получены показания о преступных связях Туха­чевского, Уборевича, Корка, Шапошникова, Эйдемана и других с Ягодой.

Однако попытки получить тогда же показания на военных у арестованного Ягоды успеха не имели. На допросе Ягода пока­зал: «Личных связей в буквальном смысле слова среди военных у меня не было. Были официальные знакомства. Никого из них я вербовать не пытался».

27 апреля 1937 года работники НКВД получили показания от арестованного заместителя начальника отдела НКВД 3. И. Воловича на Тухачевского как участника заговора, обеспечивающего поддержку этого заговора воинскими частями.

Показания Гая, Прокофьева и Воловича носили общий харак­тер и противоречили друг другу. Они были добыты в результате обмана, провокаций и насилия. В суде эти показания проверены не были, так как Гай, Прокофьев и Волович были расстреляны в 1937 году без суда, «в особом порядке».

В своих объяснениях в КПК при ЦК КПСС от 20 декабря 1961 года И. Д. Суровицких, бывший работник НКВД, сообщил:

«Все, что творилось в органах НКВД в то время, было от нача­ла до конца продуманной и подготовленной провокацией... Пове­дение Воловича на следствии свидетельствовало о том, что он был подготовлен к даче нужных показаний... Воловича допрашивал Ежов... Абсолютное большинство фамилий подсказывалось Воловичу Ярцевым или мною по его указанию...

Логичность показаний арестованных также диктовалась след­ствием. Так было и с показаниями Воловича на Тухачевского как на участника заговора, подготавливавшего войска к военному за­хвату власти заговорщиками... Я и Ярцев получили от Воловича развернутые показания на Тухачевского как на участника загово­ра, готовившего армию для обеспечения военного переворота, то есть добились подтверждения о наличии воинской силы и за­крепили нужную Ежову солидность и серьезность заговора».

Несмотря на то что никаких достоверных доказательств о нали­чии заговорщиков среди руководящих военных кадров не было, Сталин на обеде у Ворошилова, состоявшемся после первомай­ского парада 1937 года, в присутствии многих военных руководи­телей открыто высказал угрозы в адрес врагов, имевшихся среди военных.

Об этом заявлении Сталина напомнил 27 сентября 1937 года бывший начальник Разведуправлсния РККА комкор С. П. Уриц­кий в письме к Ворошилову: «... 1 мая 1937 года после парада у Вас на квартире вождь сказал, что враги будут разоблачены, партия их сотрет в порошок, и поднял тост за тех, кто, оставаясь верным, до­стойно займет свое место за славным столом в октябрьскую го­довщину».

Такие угрозы стали сигналом для расширения репрессий в ар­мии и фальсификации дела о военном заговоре.

6 мая 1937 года Управление НКВД по Московской области арестовало комбрига запаса М. Е. Медведева, бывшего до 1934 го­да начальником ПВО РККА и исключенного из партии за разба­заривание государственных средств. В тот же день от него были получены показания на некоторых работников ПВО, которые, как записано в протоколе допроса, вызывали у Медведева «со­мнения в их искренности и преданности». 8 мая 1937 года он за­явил о своем участии в троцкистской военной организации, воз­главляемой заместителем командующего войсками Московского военного округа Б. М. Фельдманом.

На допросе 10 мая 1937 года Медведев рассказал о существо­вании в РККА военной контрреволюционной организации, ста­вившей своей задачей свержение Советской власти, установле­ние военной диктатуры с реставрацией капитализма, чему долж­на была предшествовать вооруженная помощь интервентов. В состав руководящего центра этой организации входили, по его словам, Тухачевский (возможный кандидат в диктаторы), Якир, Путна, Примаков, Корк.

О том, как появились эти и подобные показания, можно су­дить по рассказу сотрудника НКВД тех лет Радзивиловского.

Будучи арестованным после смещения Ежова, он сообщил на допросе 16 апреля 1939 года:

«Фриновский (заместитель наркома внутренних дел) в одной из бесед поинтересовался, проходят ли у меня по материалам какие-либо крупные военные работники. Когда я сообщил Фриновскому о ряде военных из Московского военного округа, содержа­щихся под стражей в УНКВД, он мне сказал о том, что первооче­редная задача, в выполнении которой, видимо, и мне придется принять участие, — это развернуть картину о большом и глубоком заговоре в Красной Армии. Из того, что мне тогда говорил Фри­новский, я ясно понял, что речь идет о подготовке раздутого во­енного заговора в стране, с раскрытием которого была бы ясна ог­ромная роль и заслуга Ежова и Фриновского перед лицом ЦК. Как известно, это им удалось...»

Позднее, 16 июня 1937 года, Медведев в судебном заседании военной коллегии Верховного суда СССР виновным себя не при­знал и заявил, что он в троцкистскую организацию не входил, а показания о существовании в РККА военно-фашистского заго­вора являются ложными. Тем не менее Медведев был приговорен к высшей мере наказания и расстрелян.

Арестованный 14 августа 1936 года комкор Примаков содер­жался в Лефортовской тюрьме в Москве и на протяжении девяти месяцев ни в чем не признавал себя виновным.

В архиве Сталина сохранилось несколько заявлений Прима­кова, в которых он протестовал против незаконного ареста. Однако, не выдержав тяжелых испытаний, Примаков 8 мая 1937 года написал в Лефортовской тюрьме следующее заявление на имя Ежова:

«В течение 9 месяцев я запирался перед следствием по делу о троцкистской контрреволюционной организации. В этом запи­рательстве дошел до такой наглости, что даже на Политбюро пе­ред товарищем Сталиным продолжал запираться и всячески уменьшать свою вину. Товарищ Сталин правильно сказал, что Примаков — трус, запираться в таком деле — это трусость». Дей­ствительно с моей стороны это была трусость и ложный стыд за обман.

Настоящим заявляю, что, вернувшись из Японии в 1930 году, я связался в Дрейцером и Шмидтом, а через Дрейцера и Путну — с Мрачковским и начал троцкистскую работу, о которой дам след­ствию полные показания».

Из этого документа видно, что Сталин сам участвовал в допро­се Примакова, и, уступая домогательствам следствия и давлению Сталина, Примаков встал на путь обмана и самооговора.

Уже на допросе 14 мая 1937 года он, называя своих «соучастни­ков», сообщил о Якире:

«Троцкистская организация считала, что Якир наиболее под­ходит на пост народного комиссара вместо Ворошилова... Счи­тали, что Якир является строжайшим образом законспириро­ванным троцкистом, и допускали, что он, Якир, лично связан с Троцким и, возможно, он выполняет совершенно секретные, нам неизвестные самостоятельные задачи».

Продолжая обработку Примакова, органы НКВД 21 мая 1937 года сумели получить от него «собственноручные показания» о том, что во главе заговора стоял Тухачевский, который был связан с Троцким. Кроме того, на этом допросе Примаков назвал 40 вид­ных советских работников участниками военно-троцкистского за­говора в армии. Он дал, в частности, показания, компрометирую­щие таких видных военных деятелей, как Шапошников, Каменев, Гамарник, Дыбенко, Урицкий и другие.

Мучительному ночному допросу был подвергнут арестован­ный комкор В. К. Путна. 14 мая 1937 года он был переведен из тюремной больницы Бутырской тюрьмы в Лефортовскую тюрь­му, где его допрашивали в течение всей ночи. В результате Путна дал показания на Тухачевского и других видных военных работ­ников как участников военной антисоветской троцкистской ор­ганизации.

Позже стало известно, какими методами добывались подоб­ные показания.

Бывший сотрудник органов НКВД В. И. Бударев на допросе в прокуратуре 3 июня 1955 года показал, что в период расследова­ния дел Примакова и Путны ему было известно, что они дали по­казания об участии в заговоре после избиения их в Лефортовской тюрьме, что он сам по поручению А. Л. Авсеевича (сотрудника Особого отдела НКВД) часами сидел с Примаковым, не давал ему возможности спать, что это делал он еще до признания Примако­вым своей вины.

Бывший заместитель министра госбезопасности СССР Н. Н. Селивановский 10 декабря 1962 года сообщил в ЦК КПСС:

«В апреле 1937 года дела Путны и Примакова были переданы Авсеевичу. Зверскими, жестокими методами допроса Авсеевич принудил Примакова и Путну дать показания на Тухачевского, Якира и Фельдмана. Эти показания Путны и Примакова послу­жили основанием для ареста в мае 1937 года Тухачевского, Якира, Фельдмана и других крупных военных работников».

Производивший допросы Авсеевич в своем объяснении в ЦК КПСС в 1962 году сообщил:

«...Мне, как и многим другим сотрудникам, пришлось рабо­тать в Особом отделе НКВД в 1937—1938 годах, то есть в период массовых арестов военных работников, и принимать участие в до­просах, а также избиении арестованных... На допросе вопросы и ответы формулировал Леплевский (начальник Особого отдела НКВД СССР), причем фамилии в протоколе заносились те, что называл Примаков, но значение разговоров и встреч, о которых говорил Примаков, в формулировках усиливалось, возводилось в степень заговорщицкой деятельности. Таким образом были сформированы показания Примакова на большую группу круп­ных военных работников».

В середине мая 1937 года были проведены новые аресты вид­ных военных работников. Среди арестованных оказались началь­ник Военной академии им. Фрунзе командарм 2-го ранга Корк и назначенный заместителем командующего войсками Москов­ского военного округа комкор Фельдман.

На первых допросах Корк, арестованный в ночь на 14 мая 1937 года, свое участие в антисоветской деятельности отрицал, однако 16 мая его сопротивление было сломлено и он подписал на имя Ежова два заявления. Корк сообщал, что в организацию правых он был вовлечен Енукидзе, что военная организация правых включала и троцкистскую военную группу Путны, Примакова и Туровского. С военной организацией правых был связан и Туха­чевский.

Далее Корк писал, что основная задача группы состояла в со­вершении военного переворота в Кремле, а возглавлял военную организацию правых штаб переворота в составе его (Корка), Туха­чевского и Путны.

Комкор Фельдман был арестован 15 мая 1937 года. В своем заявлении он просил ознакомить его с имеющимися у следствия материалами и выразил готовность в соответствии с этими матери­алами давать показания. Представляя Сталину, Молотову, Воро­шилову и Кагановичу протокол допроса Фельдмана, Ежов 20 мая 1937 года просил обсудить вопрос об аресте «остальных участни­ков заговора», названных Фельдманом.

В число «остальных участников заговора», еще не арестованных к тому времени, входили Тухачевский, Якир, Эйдеман и другие ко­мандиры. Аресты их были проведены в 20-х числах мая 1937 года.

В протоколах допроса Фельдмана от 19, 21 и 23 мая 1937 года участниками военно-троцкистской организации называются бо­лее 40 командиров и политработников армии.

22 мая 1937 года были арестованы Тухачевский и председатель центрального совета Осоавиахима Эйдеман, 28 мая — Якир, 29 мая — Уборевич.

Аресту Тухачевского и Якира предшествовали мероприятия по линии Наркомата обороны. Суть их состояла в следующем: 9 мая 1937 года Ворошилов обратился в Политбюро ЦК ВКП(б) с пись­мом о подтверждении новых назначений. 10 мая 1937 года Полит­бюро ЦК ВКП(б) приняло решение.

«Утвердить:

1.    Первым заместителем народного комиссара обороны Мар­шала Советского Союза товарища Егорова А. И.

2.    Начальником Генерального штаба РККА — командующего войсками Ленинградского военного округа командарма 1-го ран­га товарища Шапошникова Б. М.

3.    Командующим войсками Ленинградского военного окру­га — командующего войсками Киевского военного округа коман­дарма 1-го ранга товарища Якира И. Э.

8. Командующим Приволжским военным округом — Марша­ла Советского Союза товарища Тухачевского М. Н. с освобожде­нием его от обязанностей заместителя наркома обороны».

13 мая 1937 года, как это установлено по книге регистрации, Сталин лично принял в Кремле маршала Тухачевского. Никаких материалов о существе разговора Сталина с Тухачевским обнару­жить в архивах не удалось.

О том, как вел себя на допросе Тухачевский в первый день пре­бывания в НКВД, достаточных данных нет. Протоколы первич­ных допросов Тухачевского или вовсе не составлялись, или были уничтожены следствием.

Однако сохранившиеся отдельные следственные документы свидетельствуют, что Тухачевский в начале следствия отрицал уча­стие в заговоре. Имеется также заявление Тухачевского от 26 мая 1937 года об очных ставках с Примаковым, Путной и Фельдманом. Протоколов этих очных ставок в его архивно-следственном деле и в других делах не обнаружено. Архивные материалы следствия показывают, что Тухачевский отрицал свое участие в заговоре, очень недолго — были приняты все меры, чтобы сломить его со­противление.

Следствием по делу Тухачевского руководил непосредственно Ежов, в качестве следователей им были использованы Леплевский, Ушаков и другие.

29 мая 1937 года Тухачевского допрашивал сам Ежов. В резуль­тате этого допроса были получены «признательные показания» Тухачевского:

«Еще в 1928 году я был втянут Енукидзе в правую организа­цию. В 1934 году я лично связался с Бухариным, с немцами я ус­тановил шпионскую связь с 1925 года, когда я ездил в Германию на учения и маневры... При поездке в 1936 году в Лондон Путна устроил мне свидание с Седовым (сыном Троцкого). Я был свя­зан по заговору с Фельдманом, Каменевым С. С. Якиром, Эйдеманом, Енукидзе, Бухариным, Караханом, Пятаковым, Смирно­вым И. Н., Ягодой, Осипяном и рядом других».

В процессе изучения дела Тухачевского на отдельных листах его показаний обнаружены пятна буро-коричневого цвета. В за­ключении Центральной судебно-медицинской лаборатории Военно-медицинского управления Министерства обороны СССР от 28 июня 1956 года говорится:

«В пятнах и мазках на листках 165,166 дела № 967581 обнару­жена кровь... Некоторые пятна крови имеют форму восклица­тельного знака. Такая форма пятен крови наблюдается обычно при попадании крови с предмета, находящегося в движении, или при попадании крови на поверхность под углом...»

Комкор Эйдеман, арестованный 22 мая 1937 года одновремен­но с Тухачевским, был доставлен во внутреннюю тюрьму НКВД СССР, а на следующий день переведен в Лефортовскую тюрьму. 25 мая появилось заявление Эйдемана на имя Ежова, в котором он сообщал о своем согласии помочь следствию в раскрытии пре­ступления. Судя по внешнему виду (неровный почерк и пропуски букв в словах), это заявление было написано в состоянии нервно­го потрясения.

Бывший заместитель начальника отделения НКВД Я. Л. Карпейский на допросе в прокуратуре 4 июля 1956 года показал, что принимал участие в следствии по делу Эйдемана, и далее: что, кроме него, Эйдемана допрашивали Леплевский и В. С. Агас. «...В отношении Эйдемана до моего прихода были применены уг­розы и даже физические меры воздействия. Следует учесть, что во время допроса Эйдемана из соседних кабинетов доносились кри­ки, стоны людей и шум... Через день или два я... вызвал Эйдемана на допрос в Лефортовской тюрьме. В этот раз Эйдеман на допро­се вел себя как-то странно, на вопросы отвечал невпопад, вяло, отвлекался посторонними мыслями, а услышав шум работавшего мотора, Эйдеман произносил слова: «Самолеты, самолеты». Про­токол допроса я не оформлял, а затем доложил, что Эйдеман на­ходился в каком-то странном состоянии и что его показания надо проверить... После этого Эйдеман был от меня, по существу, от­креплен и его впоследствии допрашивал Агас».

30 мая 1937 года была проведена очная ставка между Корком и Уборевичем, на которой Корк утверждал, что Уборевич в 1931 го­ду входил в правотроцкистскую организацию. Возражая Корку, Мюревич заявил: «Категорически отрицаю. Это все ложь от нача­ла до конца. Никогда никаких разговоров с Корком о контррево­люционных организациях не вел».

Но показания Уборевича были крайне необходимы, и эти по­казания были вырваны у него силой.

Бывший сотрудник НКВД СССР Авсеевич показал: «В мае месяце 1937 года на одном из совещаний помощник на­чальника отдела Ушаков доложил Леплевскому, что Уборевич не хочет давать показания. Леплевский приказал на совещании Уша­кову применить к Уборевичу физические методы воздействия».

Вскоре после этого Уборевич подписал два заявления на имя Ежова, в которых признавал свое участие в военном заговоре. Подписал он и протокол допроса с признанием своей вины.

Сталин лично занимался вопросами следствия по делу о воен­ном заговоре. Получал протоколы допросов арестованных и почти ежедневно принимал Ежова, а 21 и 28 мая 1937 года и заместителя наркома Фриновского, непосредственно участвовавшего в фаль­сификации обвинения.

Случалось и так, что допросы подследственных проводились с участием членов Политбюро ЦК. Отдельные данные об этом со­держатся в некоторых показаниях арестованных бывших работ­ников НКВД. Так, бывший начальник отдела охраны НКВД И. Я. Дагин 15 ноября 1938 года показал:

«Как обставлялись очные ставки, на которых по решению ЦК присутствовали члены Политбюро? Об очных ставках заранее предупреждали всех следователей, которые не переставали «нака­чивать» арестованных вплоть до самого момента очной ставки. Больше всех волновался всегда Ежов, он вызывал к себе следова­телей, выяснял, не сдадут ли арестованные на очной ставке, инте­ресовался не существом самого дела, а только тем, чтобы следст­вие не ударило лицом в грязь в присутствии членов Политбюро, а арестованные не отказались бы от своих показаний. Уговарива­ния и запугивания продолжались даже в комнатах, где рассажива­ли арестованных перед самым вызовом на очную ставку. Известные мне очные ставки с присутствием членов Политбюро готовили Ни­колаев, Рейхман, Листенгурт, Ушаков — сотрудники Особого отде­ла НКВД СССР, принимавшие участие в расследовании дел по военному заговору, и другие. Накануне очных ставок срочно заго­товлялись новые протоколы, подкреплявшие те показания, кото­рые должны были дать арестованные на самой очной ставке. То же самое делалось и после очных ставок».

24 мая 1937 года, через два дня после ареста Тухачевского, По­литбюро ЦК ВКП(б) вынесло постановление:

«Поставить на голосование членов ЦК ВКП(б) и кандидатов в члены ЦК следующее предложение: ЦК ВКП получил данные, изобличающие члена ЦК ВКП Рудзутака и кандидата ЦК ВКП Тухачевского в участии в антисоветском троцкистско-правозаговорщицком блоке и шпионской работе против СССР в пользу фа­шистской Германии. В связи с этим Политбюро ЦК ВКП ставит на голосование членов и кандидатов ЦК ВКП предложение об ис­ключении из парши Рудзутака и Тухачевского и передачи их дела в Наркомвнудел».

25—26 мая 1937 года опросом членов ЦК и кандидатов в члены ЦК было оформлено и подписано Сталиным соответствующее постановление.

После ареста Якира и Уборевича решением Политбюро от 30 мая 1937 года, а затем от 30 мая—1 июня 1937 года опросом чле­нов ЦК ВКП (б) и кандидатов в члены ЦК было оформлено и под­писано Сталиным постановление:

«Утвердить следующее предложение Политбюро ЦК: ввиду поступивших в ЦК ВКП(б) данных, изобличающих члена ЦК ВКП(б) Якира и кандидата в члены ЦК ВКП(б) Уборе­вича в участии в военно-фашистском троцкистском правом заго­воре и в шпионской деятельности в пользу Германии, Японии, Польши, исключить из рядов ВКП и передать их дела в Нар­комвнудел».

30 мая 1937 года Политбюро приняло решение: «Отстранить тт. Гамарника и Аронштама от работы в Наркома­те обороны и исключить из состава Военного совета как работни­ков, находящихся в тесной групповой связи с Якиром, исключен­ным ныне из партии за участие в военно-фашистском заговоре».

Гамарник в это время был болен и находился у себя на кварти­ре. 31 мая 1931 года заместитель начальника Политуправления РККА А. С. Булин и начальник управделами НКО И. В. Смородинов по приказанию Ворошилова приехали к Гамарнику и объя­вили ему приказ НКО об увольнении из РККА. Сразу же после их ухода Гамарник застрелился.

На следующий день в «Правде» и других газетах было опубли­ковано: «Бывший член ЦК ВКП(б) Я. Б. Гамарник, запутавшись в своих связях с антисоветскими элементами и, видимо, боясь ра­зоблачения, 31 мая покончил жизнь самоубийством».

1—4 июня 1937 года в Кремле на расширенном заседании Во­енного совета при наркоме обороны СССР с участием членов Политбюро обсуждался доклад Ворошилова «О раскрытом орга­нами НКВД контрреволюционном заговоре в РККА». Кроме по­стоянных членов, на Военном совете присутствовали 116 воен­ных работников, приглашенных с мест и из центрального аппа­рата Наркомата обороны. Необходимо отметить, что к 1 июня 1937 года двадцать членов Военного совета уже были арестованы как «заговорщики».

Перед началом работы Военного совета все его участники бы­ли ознакомлены с показаниями Тухачевского, Якира и других «заговорщиков». Это создало напряженную атмосферу с самого первого дня работы совета.

Широко использовав сфабрикованные следствием ложные показания арестованных, Ворошилов в докладе утверждал (цити­руется по стенограмме):

«Органами Наркомвнудела раскрыта в армии долго существо­вавшая и безнаказанно орудовавшая строго законспирированная контрреволюционная фашистская организация, возглавлявшаяся людьми, которые стояли во главе армии... О том, что эти люди — Ту­хачевский, Якир, Уборевич и ряд других людей — были между собой близки, это мы знали, это не было секретом. Но от близости, даже от такой групповой близости до контрреволюции очень далеко...

В прошлом году, в мае месяце, у меня на квартире Тухачевский бросил обвинение мне и Буденному в присутствии тт. Сталина, Молотова и многих других в том, что я якобы группирую вокруг себя небольшую кучку людей, с ними веду, направляю всю поли­тику и т. д. Потом на второй день Тухачевский отказался от всего сказанного... Тов. Сталин тогда же сказал, что надо перестать пре­пираться частным образом, нужно устроить заседание ПБ и на за­седании подробно разобрать, в чем тут дело. И вот на этом заседа­нии мы разбирали все эти вопросы и опять-таки пришли к преж­нему результату».

Ворошилов в докладе призывал «проверить и очистить армию буквально до самых последних щелочек», заранее предупреждая, что в результате этой чистки «может быть, в количественном вы­ражении мы понесем большой урон».

Далее Ворошилов заявил:

«Я, как народный комиссар, откровенно должен сказать, что не только не замечал подлых предателей, но даже когда некоторых их них (Горбачева, Фельдмана и других) уже начали разоблачать, я не хотел верить, что эти люди, как казалось, безукоризненно работав­шие, способны были на столь чудовищные преступления.

Моя вина в этом огромна. Но я не могу отметить ни одного случая предупредительного сигнала и с вашей стороны, товари­щи... Повторяю, никто и ни разу не сигнализировал мне или ЦК партии о том, что в РККА существуют контрреволюционные кон­спираторы...»

2 июня 1937 года на Военном совете выступил Сталин. Сослав­шись на показания самих арестованных, он сделал вывод, что в стране был военно-политический заговор против Советской власти, стимулировавшийся и финансировавшийся германскими фашистами. По его утверждению, руководителями этого заговора были Троцкий, Рыков, Бухарин, Рудзутак, Карахан, Енукидзе, Ягода, а по военной линии — Тухачевский, Корк, Эйдеман и Га­марник.

«Это — ядро военно-политического заговора, — говорил Ста­лин, — ядро, которое имело систематические сношения с герман­скими фашистами, особенно с германским рейхсвером, и которое приспосабливало всю свою работу к вкусам и заказам со стороны германских фашистов».

Сталин уверял, что из тринадцати названных им руководите­лей заговора десять человек, то есть все, кроме Рыкова, Бухарина и Гамарника, являются шпионами немецкой, а некоторые и япон­ской разведок. Так, говоря о Тухачевском и других арестованных военных, Сталин заявил:

«Он (Тухачевский. — Авт.) оперативный план наш, оператив­ный план — наше святое святых, передал немецкому рейхсверу. Имел свидание с представителями немецкого рейхсвера. Шпион? Шпион... Якир — систематически информировал немецкий штаб... Уборевич — не только с друзьями, с товарищами, но он от­дельно сам лично информировал, Карахан — немецкий шпион, Эйдеман — немецкий шпион, Корк (в стенограмме ошибочно по­вторно назван Карахан. — Авт.) информировал немецкий штаб, начиная с того времени, когда он был у них военным атташе в Гер­мании».

По словам Сталина, Рудзутак, Карахан, Енукидзе были завер­бованы Жозефиной Гензи (Енсен), разведчицей-датчанкой, со­стоявшей на службе у германского рейхсвера. И она же помогла завербовать Тухачевского.

Обвиняя этих лиц в шпионаже, Сталин на Военном совете за­явил:

«Это военно-политический заговор. Это собственноручное сочинение германского рейхсвера. Я думаю, эти люди являются марионетками и куклами в руках рейхсвера.

Рейхсвер хочет, чтобы у нас был заговор, и эти господа взя­лись за заговор. Рейхсвер хочет, чтобы эти господа систематиче­ски доставляли им военные секреты, и эти господа сообщали им военные секреты. Рейхсвер хочет, чтобы существующее пра­вительство было снято, перебито, и они взялись за это дело, но не удалось. Рейхсвер хотел, чтобы в случае войны было все готово, чтобы армия перешла к вредительству с тем, чтобы ар­мия не была готова к обороне, этого хотел рейхсвер, и они это дело готовили.

Это агентура, руководящее ядро военно-политического заго­вора в СССР, состоящее из десяти патентованных шпиков и трех патентованных подстрекателей-шпионов. Это агентура герман­ского рейхсвера.

Вот основное. Заговор этот имеет, стало быть, не столько вну­треннюю почву, сколько внешние условия, не только политику по внутренней линии в нашей стране, сколько политику германско­го рейхсвера.

Хотели из СССР сделать вторую Испанию и нашли себе и за­вербовали шпиков, орудовавших в этом деле. Вот обстановка».

Сообщив, что по военной линии уже арестовано 300—400 че­ловек, Сталин попенял, что дело о военном заговоре все-таки «прошляпили, мало кого мы сами открыли из военных». Он заявил, что разведка по военной линии плоха, слаба, что внутри чекистской разведки нашлась целая группа, работавшая на Герма­нию, Японию, Польшу. Выразив недовольство отсутствием разоб­лачающих сигналов, Сталин заявил: «Если будет правда хотя бы на пять процентов, то и это хлеб».

Поверив утверждениям Сталина и Ворошилова и приняв за достоверные показания самих арестованных, участники Военно­го совета резко осуждали «заговорщиков», заверяли в своей без­граничной преданности партии и правительству.

Однако из 42 выступивших по докладу Ворошилова 34 были вскоре арестованы как «заговорщики».

5 июня 1937 года Сталин принял Молотова, Кагановича и нар­кома внутренних дел СССР Ежова. В тот же день из большой группы арестованных в апреле—мае 1937 года военнослужащих были отобраны для судебного процесса по делу о военном загово­ре Тухачевский, Якир, Корк, Уборевич, Эйдеман и Фельдман, а для придания делу троцкистской окраски в эту же группу были включены Примаков и Путна, действительно разделявшие до 1927 года троцкистские взгляды. Индивидуальные уголовные де­ла на всех этих лиц 5 июня 1937 года были объединены в одно групповое дело.

7 июня 1937 года Сталин, Молотов, Каганович и Ворошилов приняли Ежова и Вышинского. В этот же день был отпечатан окончательный текст обвинительного заключения по делу. Вслед за этим в НКВД были приняты меры к немедленному окончанию следствия по делу о военном заговоре.

7 июня 1937 года было предъявлено обвинение Примакову, 8 июня — Тухачевскому, Якиру, Уборевичу, Корку, Фельдману и Путне по статьям 58-1, 58-3, 58-4, 58-6, 58-8 и 58-9 Уголовного кодекса РСФСР (измена Родине, шпионаж, террор и т. п.).

9 июня 1937 года Вышинский и помощник главного военного прокурора Л. М. Суббоцкий провели в присутствии следователей НКВД короткие допросы арестованных, подтвердив прокурор­скими подписями достоверность показаний, данных арестован­ными на следствии в НКВД.

В архиве Сталина находятся копии этих протоколов допроса. На протоколе допроса Тухачевского имеется надпись: «Т. Стали­ну. Ежов. 9. VI. 1937 г.».

9  июня 1937 года, в день окончания следствия по делу о воен­ном заговоре, Вышинский два раза был принят Сталиным. Во время второго посещения, состоявшегося в 22 часа 45 минут, присутствовали Молотов и Ежов. В тот же день Вышинский под­писал обвинительное заключение по делу.

В обвинительном заключении утверждалось, что в апреле—мае 1937 года органами НКВД был раскрыт и ликвидирован в Москве военно-троцкистский заговор, в руководство которым входили Га­марник, Тухачевский и другие. Военно-троцкистская организация, в которую вступили все обвиняемые по этому делу, образовалась в 1932—1933 годах по прямым указаниям германского Генштаба и Троцкого. Она была связана с троцкистским центром и группой правых — Бухарина и Рыкова. Занималась вредительством, дивер­сиями, террором и готовила свержение правительства и захват вла­сти в целях реставрации в СССР капитализма.

После Вышинского в 23 часа 30 минут Сталиным, Молотовым и Ежовым был принят редактор «Правды» Л. Мехлис.

11 июня 1937 года в «Правде» было опубликовано сообщение об окончании следствия и предстоящем судебном процессе по де­лу Тухачевского и других, которые, как говорилось в сообщении, обвиняются в нарушении воинского долга (присяги), измене Ро­дине, измене народам СССР, измене Рабоче-Крестьянской Крас­ной Армии.

10  июня 1937 года состоялся чрезвычайный пленум Верховно­го суда СССР, заслушавший сообщение Вышинского о деле по об­винению Тухачевского и других. Пленум постановил для рассмот­рения этого дела образовать Специальное судебное присутствие Верховного суда СССР. В его состав были введены председатель военной коллегии Верховного суда СССР Ульрих, заместитель наркома обороны Алкснис, командующий Дальневосточной ар­мией Блюхер, командующий Московским военным округом Бу­денный, начальник Генштаба РККА Шапошников, командующий Белорусским военным округом Дыбенко и командующий Северо- Кавказским военным округом Каширин.

Инициатива создания специального военного суда для рассмо­трения дела Тухачевского и других и привлечения в состав суда широко известных в стране военных руководителей принадлежала Сталину. Выбор их был не случаен, все они участники Военного совета при наркоме обороны СССР и выступали на июньском за­седании совета в присутствии Сталина с резким осуждением Туха­чевского, Якира, Уборевича как «заговорщиков».

Бывший член военной коллегии Верховного суда СССР И. М. Зарянов, участвовавший в судебном процессе по делу Туха­чевского в качестве секретаря суда, в 1962 году в своем объясне­нии написал:

«Из разговоров с Ульрихом я понял, что Особое присутствие, членами которого являлись только маршалы и командармы, со­здано по инициативе Сталина. Целью создания этого специаль­ного военного суда Сталин ставил поднять этим авторитет суда и убеждение в правильности приговора».

10 июня 1937 года состоялось подготовительное заседание Специального судебного присутствия Верховного суда СССР, вы­несшего определение об утверждении обвинительного заключе­ния, составленного Вышинским, и предании суду Тухачевского и других. После передачи дела Тухачевского и других в суд от них требовали показаний на различных военачальников, и в частнос­ти на самих судей Специального судебного присутствия Верхов­ного суда СССР.

Так, 10 июня 1937 года от Примакова были получены показа­ния, компрометирующие трех членов суда: командармов Каширина, Дыбенко и Шапошникова. Допрашивавший Примакова следователь Авсеевич в объяснении в 1962 году сообщил:

«На последнем этапе следствия Леплевский, вызвав к себе При­макова, дал ему целый список крупных командиров Советской Ар­мии, которые ранее не фигурировали в показаниях Примакова, и от имени Ежова предложил по каждому из них написать... Так возникли показания Примакова на Каширина, Дыбенко, Гамарни­ка, Куйбышева, Грязнова, Урицкого и других.

Перед судом обвиняемым разрешили обратиться с последни­ми покаянными заявлениями на имя Сталина и Ежова, создавая иллюзию, что это поможет сохранить им жизнь. Арестованные написали такие заявления».

Какое к ним было отношение, показывает такой факт. На за­явлении И. Э. Якира имеются следующие резолюции: «Подлец и проститутка. И. Ст.», «Совершенно точное определение. К. Во­рошилов и В. Молотов», «Мерзавцу, сволочи и бляди одна кара — смертная казнь. Л. Каганович».

Незадолго до начала судебного процесса было проведено в Осо­бом отделе НКВД СССР совещание, на котором Леплевский дал указание следователям еще раз убедить подследственных, чтобы в суде они подтвердили свои показания, и заявить, что признание в суде облегчит им участь. Следователи, фабриковавшие дело, со­провождали своих обвиняемых в суд, находились с ними в комна­тах ожидания и были в зале суда. Накануне процесса арестованные вызывались к Леплевскому, который объявил, что завтра начнется суд и что судьба их зависит от их поведения на суде.

11 июня 1937 года в Москве Специальное судебное присутст­вие Верховного суда СССР в закрытом судебном заседании рас­смотрело дело по обвинению Тухачевского и других. После за­чтения обвинительного заключения все подсудимые, отвечая на вопросы председателя суда, заявили, что они признают себя ви­новными. В дальнейшем они, выполняя требования работников НКВД, подтвердили в суде в основном те показания, которые дали на следствии.

Вот некоторые моменты, характеризующие ход судебного про­цесса. Выступление Якира на судебном процессе в соответствии с замыслами организаторов должно было подсказать линию пове­дения другим подсудимым — разоблачать происки Троцкого и фа­шистских государств против СССР. При этом всячески подчерки­валась роль Тухачевского в заговоре.

Однако когда Блюхер, пытаясь конкретизировать подготовку поражения авиации Красной Армии в будущей войне, задал об этом вопрос, то Якир ответил: «Я вам толком не сумею сказать ничего, кроме того, что написано следствию».

На вопрос председателя суда о том, в чем выразилось вреди­тельство по боевой подготовке, Якир уклончиво заявил: «Я об этом вопросе говорил в особом письме».

Тухачевский в суде некоторые обвинения не подтвердил.

Когда же Уборевич стал отрицать обвинение во вредительстве и шпионаже, суд прервал его допрос, а после перерыва, продол­жавшегося один час, перешел к допросу других подсудимых.

При допросе в суде Якир и Уборевич отрицали обвинения в шпионаже. Так, на вопрос Дыбенко, обращенный к Якиру: «Вы лично когда конкретно начали проводить шпионскую работу в пользу германского Генерального штаба?» — подсудимый Якир ответил: «Этой работы лично непосредственно я не начинал». Когда Дыбенко спросил Уборевича: «Непосредственно шпион­скую работу вы вели с немецким Генеральным штабом?» — Уборе­вич ответил суду: «Не вел никогда». На вопрос Ульриха, адресо­ванный Тухачевскому: «Вы утверждаете, что к антисоветской дея­тельности примкнули с 1932 года, а ваша шпионская деятель­ность, ее вы считаете антисоветской, она началась гораздо рань­ше?» — последовал ответ Тухачевского: «Я не знаю, можно ли бы­ло считать ее шпионской...»

Эйдеману при допросе в суде было задано всего три вопроса.

Судьба подсудимых была предрешена заранее. Бывший секре­тарь суда Зарянов в 1962 году сообщил: «О ходе судебного процес­са Ульрих информировал Сталина. Об этом мне говорил Ульрих, он говорил, что имеется указание Сталина о применении ко всем подсудимым высшей меры наказания — расстрела».

Объяснения Зарянова о встрече Сталина с Ульрихом под­тверждаются регистрацией приема Сталиным Ульриха 11 июня 1937 года. Из записи видно, что при приеме Ульриха Сталиным были Молотов, Каганович и Ежов.

В день суда в республики, края и области Сталиным было на­правлено указание:

«Нац. ЦК, крайкомам, обкомам.

В связи с происходящим судом над шпионами и вредителями Тухачевским, Якиром, Уборевичем и другими ЦК предлагает вам организовать митинги рабочих, а где возможно, и крестьян, а так­же митинги красноармейских частей и выносить резолюцию о не­обходимости применения высшей меры репрессии. Суд, должно быть, будет окончен сегодня ночью. Сообщение о приговоре бу­дет опубликовано завтра, т. е. двенадцатого июня.

Секретарь ЦК                                                                   Сталин».

11.VI. 1937 г.

11 июня 1937 года в 23 часа 35 минут председательствующий Міьрих огласил приговор о расстреле всех восьми осужденных. Приговор был приведен в исполнение 12 июня 1937 года. По ука­занию Сталина повсеместно были проведены собрания и митин­ги, сообщение о приговоре и приведении его в исполнение были опубликованы во всех газетах и объявлены в приказе Ворошилова по армии. Все это вело к дезинформации военных организаций и советской общественности о положении в Красной Армии.

Как отмечалось выше, решения февральско-мартовского Пленума ЦК ВКП(б) 1937 года, требования Сталина и Молотова о проверке военного ведомства были восприняты органами НКВД как прямая директива о массовой чистке кадров армии и флота от имевшихся там вредителей, и уже через девять дней после суда над Тухачевским были арестованы как участники во­енного заговора 980 командиров и политработников, в том числе 29 комбригов, 37 комдивов; 21 комкор, 16 полковых комиссаров, 17 бригадных и 7 дивизионных комиссаров.

С ведома и разрешения Сталина органы НКВД по отношению к арестованным широко применяли физические меры воздейст­вия, шантаж, провокации и обман, в результате чего добивались ложных показаний о «преступной деятельности» целого ряда вид­ных военных работников, находившихся на свободе. Показания многих арестованных направлялись Сталину, который единолич­но, без какого-либо разбирательства, решал вопрос об аресте не­винных людей.

Так, например, ознакомившись с протоколом допроса от 5 августа 1937 года арестованного заместителя начальника Разведуправления РККА М. К. Александровского, Сталин написал Ежову: «Арестовать: 1) Каширина, 2) Дубового, 3) Якимовича, 4) Дорожного (чекист), 5) и других».

В этом протоколе отметки «арестовать», «взять» были сделаны Сталиным против 30 фамилий.

Значительное число военачальников было арестовано также и с санкции Ворошилова. Так, 28 мая 1937 года НКВД СССР со­ставил список работников Артуправления РККА, на которых имелись показания арестованных как на участников военно- троцкистского заговора. В этот список были включены помощ­ник начальника Артиллерийского управления РККА комбриг Я. М. Железняков и многие другие, всего 26 командиров Красной Армии. На списке имеется резолюция Ворошилова: «Тов. Ежову. Берите всех подлецов. 28.V. 1937 года. К. Ворошилов».

В августе 1937 года из Наркомата обороны СССР в НКВД СССР было направлено письмо об аресте ряда видных руководя­щих военных работников. В данном случае Ворошиловым без какого-либо разбирательства были приняты решения об аресте руководящих военных работников. Активное участие в решении вопроса об аресте командиров и видных руководящих военных работников принимали в 1937—1938 годах начальник Управления Наркомата обороны по начсоставу Е. А. Щаденко, начальник Ілавного политического управления РККА Мехлис (на эту долж­ность он был назначен вместо Гамарника), заведующий отделом руководящих партийных органов ЦК ВКП(б) Г. М. Маленков.

В декабре 1937 года и январе 1938 года НКВД направил пред­ставление на имя Ворошилова об аресте ряда военачальников, в числе которых были член Военного совета Сибирского военно­го округа Н. А. Юнг, член Военного совета Северо-Кавказского военного округа К. Г. Сидоров, старший инспектор Главпура РККА, дивизионный комиссар Я. Г. Индриксон, заместитель на­чальника политуправления Северо-Кавказского военного округа корпусной комиссар А. М. Битте, член Военного совета Ураль­ского военного округа А. В. Тарутинский и другие. На этих доку­ментах имеются резолюции Щаденко, Мехлиса и Маленкова.

Все эти командиры были арестованы и затем осуждены.

Из семерых военных работников (Ворошилов, Гамарник, Якир, Тухачевский, Егоров, Буденный и Уборевич), избранных XVII съездом ВКП(б) в состав Центрального Комитета партии, пятеро были объявлены в 1937—1938 годах врагами народа, участниками военного заговора, и только Ворошилов и Буденный сохранили свое положение, хотя на Буденного органы НКВД тоже сфабри­ковали показания о принадлежности его к заговору.

Среди членов ЦИК СССР, избранных на VII Всесоюзном съез­де Советов, было 36 видных командиров и армейских политработ­ников. Из этого числа 30 человек в 1937 году были объявлены «врагами народа». Из 108 членов Военного совета при наркоме обороны СССР к ноябрю 1938 года от прежнего состава осталось всего 10 человек.

В ноябре 1937 года из НКВД Сталину был направлен список на 292 человека с предложением об их расстреле. Список включал видных деятелей Красной Армии, имевших большие заслуги пе­ред партией и государством.

В июле 1938 года Ежов направил Сталину список на 138 чело­век, а в сопроводительной записке, написанной карандашом на клочке бумаги, сообщал: «С. секретно, тов. Сталину. Посылаю список арестованных, подлежащих суду Военной коллегии по первой категории. Ежов. 26.VII.1938 г.». На списке имеется резо­люция: «За расстрел всех 138 человек. И. Ст., В. Молотов».

Репрессированными оказались заместители наркома обороны СССР Егоров, Алкснис, Федько и Орлов, заместители начальни­ка Генерального штаба РККА Левичев и Меженинов, заместители начальника Главпура РККА Булин и Осенян.

Были репрессированы 88 старших командиров округов, а так­же 8 начальников военных академий, институтов и школ: Кучинский. (Академия Генштаба), Немерзелли (Военно-политическая академия), Смолин (Военно-инженерная академия), Авиновицкий (Академия химической защиты), Егоров (Школа им. ВЦИК), Брынков (НИИ РККА), Милейковский (Научно-испытательный технический институт АККА), Бажанов (Научно-испытательный институт ВВС) и другие; 26 профессоров и преподавателей.

Не миновал репрессий и Военно-Морской Флот. Были аресто­ваны и осуждены нарком ВМФ Смирнов, его заместитель Смирнов-Светловский, начальник морских сил РККА Викторов, начальник штаба морских сил Стасевич, командующие флотами Кожанов (Черноморский флот), Душенов (Северный флот), Киреев (Тихоокеанский флот), командующий Амурской флотилией Кодацкий-Руднев, начальник Военно-морской академии Лудри, начальник НИИ военного кораблестроения Алякринский, а так­же 22 военно-морских командира высокого ранга.

Были репрессированы, кроме того, четыре сотрудника совет­ских военных представительств за рубежом и семь руководящих работников Осоавиахима. По обвинению в участии в военном за­говоре в 1937—1938 годах арестованы и осуждены секретарь Сове­та Союза ЦИК СССР Уншлихт, секретарь Комитета обороны при Совнаркоме СССР и уполномоченный ЦК ВКП(б) в Монголии Таиров (Тер-Григорьян), заместитель наркома оборонной промы­шленности СССР Муклевич и начальник 8-го главного управле­ния этого наркомата Нейман.

Всего в тот период было арестовано и осуждено военной колле­гией Верховного суда СССР 408 человек руководящего и началь­ствующего состава РККА и ВМФ, 386 из них являлись членами партии. К высшей мере — расстрелу — был приговорен 401 чело­век, 7 — к различным срокам исправительно-трудовых лагерей. Изучение документальных материалов, хранящихся в архивах, а также опрос лиц, причастных к событиям тех лет, позволили ус­тановить, что дело по обвинению Тухачевского и других военных фальсифицировано, а признания обвиняемых на следствии полу­чены недозволенными методами.

В те годы органы зарубежных разведок систематически направ­ляли по различным каналам дезинформационные материалы, ко­торые должны были свидетельствовать о предательстве Тухачевско­го и других советских военных руководителей. В архивах Сталина обнаружены документы, подтверждающие стремление германских разведывательных кругов довести до него дезинформационные сведения о Тухачевском. Одним из последних документов такого рода было письмо корреспондента «Правды» в Берлине А. Климо­ва, которое было направлено Сталину редактором «Правды» Мехлисом. В середине января 1937 года Юшмов передает как якобы до­стоверное сообщение о том, что в Германии «среди высших офи­церских кругов упорно говорят о связи и работе германских фаши­стов в верхушке командного состава Красной Армии в Москве. В этой связи называется имя Тухачевского». Следует заметить, что его имя упоминается и в других дезинформационных материалах. В связи с этим в то время неоднократно обстоятельно проверялась достоверность подобных сведений, которые отвергались как пол­ностью вымышленные и несостоятельные.

Необходимо отметить, что ни в следственном деле, ни в мате­риалах судебного процесса дезинформационные сведения зару­бежных разведок о Тухачевском и других военных деятелях не фигурируют. Свидетельств о том, что они сыграли какую-либо роль в организации дела военных, не обнаружено.