Вся эта деятельность Серебряковой по оказанию помощи революционному подполью не могла не внушать известного доверия к ней со стороны практических работников. А ведь Серебрякова не только помогала. Иной раз она выступает прямо в роли непосредственного партийного работника. Так, например, Серебрякова зимой 1897 – 1898 годов настойчиво предлагала А.И.Елизаровой вести два кружка женской молодёжи. В этом случае перед нами уже не просто сочувствующий человек, помогающий партии, но партийный работник, обеспокоенный судьбами пропагандистских кружков. Впрочем, мы не знаем других подобных же случаев. Наоборот, все поведение Серебряковой говорит за то, что и она сама, и её руководители из охранного отделения предпочитали держать её вне партийных рамок той или иной партии. В этом своём межпартийном положении она являлась для «охранки» как бы универсальным осведомителем, предохраняя, с другой стороны, себя от неизбежного ареста при провалах партийных организаций. В этой межпартийной роли Серебрякова начала и закончила свою политическую жизнь. В период марксизма и оформления социал-демократической партии Серебрякова сосредоточивает, правда, свои способности на работе по освещению социал-демократии, но не порывает окончательно и с другими революционно-оппозиционными направлениями. Поддерживает она связи и с эсерами и с «освобожденцами», в её квартире находит себе приют и народническая, и эсдековская и просто оппозиционная литература. Со всеми этими организациями Серебрякова стремилась поддерживать дружеские отношения, найти доверие к себе.

И это ей удалось. К ней относились по-разному, но по вопросу о политическом доверии все сходились на одном: не доверять Анне Егоровне нет веских оснований.

Правда, покойный Бауман предупреждал С.И.Мицкевича в 1903 году, рекомендуя ему не ходить к Серебряковой, но это предупреждение он обосновывал тем, что, по его мнению, за домом Серебряковой была усиленная слежка. Кое-какие подозрения были и у А.И.Елизаровой, но и она обвиняла Серебрякову только лишь в излишней болтливости и излишнем любопытстве.

Три эпизода заставляли А.И.Елизарову несколько насторожённо относиться к Серебряковой.

По делу о типографии, в связи с которой были арестованы Карасевы, Лукашевич и другие (1899 г.), жандарм Са-мойленко, руководивший дознанием, усиленно убеждал А.Карасеву выдать подпольную типографию, обещая, как принято обещать в подобных случаях, не трогать людей, а только лишь забрать «технику». АИ.Елизарова в разговоре с Серебряковой возмущалась этим жандармским подходом, тогда как Серебрякова заняла обратную позицию и допускала возможность выдачи типографии. Небезынтересно в связи с этим отметить, что самый арест этой группы (Луначарский, Смидович, Лукашевич и др.) произошёл, как мы покажем в своём месте, благодаря Серебряковой, которая была знакома со всеми участниками группы и знала об их нелегальной работе.

О двух других эпизодах А.И.Елизарова рассказывает следующим образом:

"Когда Крупская весной 1898 года поехала с матерью в Сибирь, к Владимиру Ильичу, которого была невестой, Серебрякова знала, что она поехала в Сибирь, но я ничего не сказала ей о близости Надежды Константиновны к брату. И вот через некоторое время она говорит мне тоном серьёзного упрёка о большой обиде, что я отношусь к ней далеко не так, как она ко мне, что я ей не доверяю: например, не сказала о замужестве Н.К. и что кто-то спросил её про Крупскую: «Как она там с мужем поживает?» Она не знала – с каким мужем? «Да ведь она вышла замуж за В. Ульянова. Как же вы говорите, что близки с Елизаровой, если этого не знаете?» – «Мне так неприятно было», – заключила Серебрякова. Я подняла её насмех, сказала: «Ведь вы не знаете брата». – «Нет». – «Так зачем же вам знать, женился ли он и на ком». Я сочла это бабьей любовью к сплетням и потом дразнила её, все ли она сердится на меня за это, но все же помню, мне странным показалось, я спросила её, что же это за люди, которым это надо знать? Она отшутилась чем-то. «А они меня знают?» – спросила я опять. «Знают», – ответила с кривой улыбкой.

…В 1904 году проездом из Киева в Питер я зашла к ней, и впечатление было очень неприятное: она была очень, расфранчённой, какой-то нахальной, самоуверенной… За чаем я намеренно внезапно сказала: «А мы ещё одного общего знакомого забыли – Гуровича!» – и взглянула на обоих Серебряковых. Он вскочил, схватился руками за стол и весь затрясся, установив глаза в одну точку. Она с тревогой посмотрела на него, подошла и сказала: «Тебе нехорошо, пойди и успокойся» – и увела его в комнату. Оставшись одна, я, почувствовала некоторое угрызение: я слышала от неё часто, что он человек больной, нервный. Ведь и сознание, что принимал у себя провокатора, должно быть тягостно – думала я. И я ждала, что, возвратившись, она упрекнёт меня. Но она просто заговорила о другом, как будто ничего не произошло, и это было мне всего неприятнее".

Но все это лишь отдельные штрихи, которые отнюдь ещё не в состоянии нарисовать портрет провокатора. Подозрения и сомнения не переходили в обвинение. Серебряковой продолжали верить и услугами её продолжали пользоваться.

Серебрякова знала много. А все, что знала она, знало и охранное отделение.

Однако эти качества не делали ещё Серебрякову ценной сотрудницей. Недостаточно сообщать «охранке», надо ещё уметь делать это так, чтобы ни у кого не возникало никаких подозрений.

Этим искусством в совершенстве владела Анна Егоровна. Один из документов охранного отделения, относящийся к более позднему периоду, когда Серебрякова уже вышла из строя агентов «охранки», характеризует её так:

«Туз (Субботина). Работала с Зубатовым. Была очень близка с Медниковым и Румянцевой. Часто бывала запросто у них. Вела себя крайне конспиративно…»

Можно отметить отдельные примеры этой конспиративности. Известно, например, что Серебрякова просила иногда лиц, посещавших её, прекратить на время посещения, так как, говорила она, замечала за собой слежку.

Междупартийное или околопартийное положение Серебряковой, отсутствие у ней организационных связей с какой-либо партией также ставило её в определённо выгодные позиции. Постоянные аресты и разгромы революционных организаций, при которых Серебрякова оставалась вне полицейских репрессий, не могли вызвать ни у кого подозрений: ведь.Серебрякова не состоит ни в какой группе!

Не менее выгодны были её позиции и в смысле концентрирования сведений о намерениях и мероприятиях революционных групп. Мы имеем здесь в виду её работу в Красном кресте, которая расширяла круг её знакомств среди нелегальных или полулегальных элементов, вне зависимости от их партийности. А те сведения, которые не могла узнать она сама непосредственно, она узнавала через своих приятельниц, невольно игравших роль пособниц в её полицейской деятельности. Этими невольными пособниками были В.Н.Цирг и особенно М.Н.Корнатов-ская. Обе они были связаны с различными революционными кругами и все, что узнавала от них Серебрякова, становилось известным «охранке». Доверие и дружбу с этими лицами Серебрякова широко использовала в своих целях.

Виктор Чернов в своих воспоминаниях «Записки социалиста-революционера» даёт такую характеристику Цирг и Корнатовской:

«…Ещё выделялись две девицы, большие приятельницы, Корнатовская и Цирг. Первая – маленькая, в кудряшках, необыкновенно подвижная, вездесущая и всезнающая, слыла за правоверную „народоволку“. Но она пользовалась у нас плохой репутацией: её считали девицей чрезвычайно неосторожной и чересчур суетливой. Говорили, будто охранка нарочно оставляет её на свободе, чтобы пускать за ней по пятам своих филёров и по ней выслеживать всех и вся. Другая, Цирг, впоследствии сделавшаяся женой А.Н.Макси-мова, была гораздо интереснее и серьёзнее».

Эта «плохая репутация» Корнатовской – налог, который платила она за излишнюю откровенность с Серебряковой. И, несомненно, поскольку никто не видел за Корнатовской – Серебрякову, эта дурная её репутация была выгодна «охранке»: «в случае чего», подумают о ней, Корнатовской, кстати сказать, непосредственной участнице в различных революционных мероприятиях, а не о той, которая стоит за её спиной…

Сугубая конспиративность самой Серебряковой дополнялась, с другой стороны, и максимальной осторожностью охранного отделения. Ликвидацию подпольных групп, а затем и дознание охранное отделение стремилось проводить так, чтобы личность агентурного осведомителя оставалась для привлекаемых неуловимой. «Охранка» свято соблюдала по отношению к своей «мамочке» следующий принцип: лучше оставить на свободе врага, чем расконспирировать своего сотрудника. Примеров этой осторожности «охранки» можно привести немало.

Перед нами частное письмо Зубатова в Департамент полиции, относящееся к 1897 году. Приводя в этом письме список лиц, Зубатов с сожалением констатирует: «…брать, собственно, из них никого… нельзя, если не желать сломать всю нашу систему… все это составляет „святая святых“ нашей столицы». В списке фамилий, приводимых Зубато-вым, фигурируют, в частности, А.И.Елизарова, Э.Г.Гамбур-гер, В.Н.Розанов, все они в этот период имели близкие деловые сношения с Серебряковой. Взять их – значит заставить мысль арестованных работать в поисках предателя. Это рискованно и невыгодно: «система» стоит дороже. Характерно и выражение «святая святых». Как известно, на языке охранного отделения эта пометка означала особо важную тайну или, в данном случае, особо ценный источник осведомления.

Об этой осторожности «охранки» с особой яркостью свидетельствует следующий инцидент, рассказанный Горевым-Гольдманом, членом междупартийной следственной комиссии, разбиравшей в 1909 – 1910 годах дело Серебряковой.

Один студент увёз от Серебряковой хранившийся у неё чемодан с нелегальной литературой и поехал с ним на вокзал. Там случайный «наружный» филёр, которому студент с чемоданом показались подозрительными, задержал его и доставил в охранное отделение. Начальник «охранки» Бердяев, который, конечно, уже узнал, что студент взял литературу у «мамочки», буквально рвал и метал от досады и злости и нещадно разносил злосчастного филёра: ведь студент мог на допросе оговорить Серебрякову, её пришлось бы фиктивно арестовать и все это испортило бы так хорошо налаженную и правильно функционировавшую «агентуру». Поэтому студент, пойманный с серьёзным поличным, без единого допроса (чтобы ему не пришлось отвечать, откуда он взял литературу) был выслан на родину и, конечно, немало удивлялся, что отделался так дёшево.

Серебрякова не только сама была неприкосновенна, но распространяла защитные лучи и на своих ближайших знакомых, откровенность и дружбу которых она широко использовала.

Весьма характерным в этом смысле является случай с арестом М.Н.Корнатовской. В сентябре 1893 года некий Королев заявил петербургской полиции о краже у него 4 тысяч рублей, принадлежащих его родственнику Клопо-ву, жившему в Твери. Через месяц, в октябре, Королева внезапно арестовывают. Неожиданный оборот дела заставил его дать откровенные объяснения. Королев заявил, что деньги он передал на хранение М.Н.Корнатовской с целью употребить их затем на нужды социалистической печати. Такие откровенные показания поставили охранников в затруднительное положение. «Брать» Корнатовс-кую – значит рисковать ломкой «системы», но нельзя и не принимать мер по этому делу, тем более потому, что собственник денег – коммерсант Клопов имел связи при дворе, пользуясь покровительством одного из великих князей. По требованию Департамента Бердяев производит обыск у некоторых московских знакомых Королева, в том числе у Корнатовской и Цирг. В квартире последней, в комнате студента Соболева деньги были отысканы. Обыски не сопровождались арестом и лишь через 8 дней по требованию Департамента полиции Соболев и Корнатов-ская были взяты под стражу. Оба они признали, что Королев передал деньги Корнатовской, а последняя – Соболеву, и вслед за этим были освобождены…

Бердяев сделал снисходительный вид и якобы не придал делу никакого значения.

А через год, в конце 1894 года, в ответ на запрос Московского жандармского управления о степени благонадёжности Корнатовской, охранное отделение невозмутимо отвечает: «Она находится в сношениях с учащейся молодёжью и ни в чем предосудительном не замечена». В целях сохранения «системы» Бердяев «забыл» и арест Корнатовской по делу Королева-Соболева, а также и то обстоятельство, что М.Н.Корнатовская имела отношение к очень многим революционным организациям и начинаниям.

Заботливая рука «охранки» сказалась и в другом эпизоде. В 1892 году при аресте Иолшина (имевшего отношение к группе народовольцев, издававших «летучий листок») полиция обнаружила у него паспорт на имя А.Н.Максимова. Казалось бы естественным, если бы Максимова так или иначе привлекли к делу или, по крайней мере, допросили о причинах и обстоятельствах передачи им своего документа Иолшину. Ничего этого сделано не было. Паспорт был возвращён Максимову без каких-либо неприятностей для последнего. Разгадка проста: Максимов вошёл в круг лиц, на которых распространилось «табу»: он был женихом В.Н.Цирг.

Такую заботливость охранное отделение не могло, конечно, распространять на всех своих сотрудников. Этой чести удостаивались лишь те, которые составляли «святая святых» агентуры, а достигнуть этого высокого положения Серебрякова смогла благодаря той несомненной ловкости и изворотливости, которые позволили ей 25 лет работать в «охранке» и не навлекать на себя сколько-нибудь заметной тени подозрения, «охранка» не могла не ценить её: Серебрякова в совершенстве владела методами агентурной работы и Серебрякова давала ценный тематический материал, будучи близка к центрам многих революционных групп и зная о многих революционных начинаниях.

Безоблачная жизнь Серебряковой продолжалась до конца 1909 года. Надо думать, что примерно с 1907 года она постепенно отходит от активной деятельности, не порывая, впрочем, начисто своих связей с «охранкой». Болезнь и уже солидный возраст мешают ей вести работу с прежней интенсивностью. Своим чередом, хотя тоже с постепенным замиранием, продолжается и другая жизнь Серебряковой: она встречается с революционерами, оказывает им техническую помощь, ведёт политические споры и тд.

Но на горизонте появлялись уже первые вестники неминуемой грозы. Барометр «охранки» показывал неблагополучие. ЛАРатаев, заграничный представитель царской «охранки», писал в Департамент полиции Н.П. Зуеву:

"Дорогой друг, Нил Петрович! На днях я получил письмо следующего содержания:

"М.Г. Мне очень хотелось бы повидать Вас и побеседовать с Вами кое о чем. Вы, увидевши мою подпись, конечно, изумитесь моему желанию и не поймёте, почему я, Бурцев, который и т. д., хочу видеть Вас, Ратаева, который и т. д. Я всю мою жизнь не мог ни разу одинаково с Вами посмотреть на вещи и в данном случае, может быть, мы не сойдёмся с Вами ни по одному вопросу. Тем не менее, мне хочется видеть Вас и до конца договорить свои мысли, которые я излагал в «Matin», и до конца выслушать Вас. Готовый к услугам В.Бурцев.

P.S. Разумеется, я хочу видеть Вас, как литератор, как редактор «Былого» и только, а поэтому надеюсь, что Вы придёте одни, не уведомляя никого о нашем свидании".

«Я сделал лучше, – пишет дальше Ратаев. – Я не пошёл совсем… Но я начал это письмо не только для того, чтобы поставить тебя в известность о дерзкой выходке этого нахала, а дабы предупредить тебя кое о чем, что, на мой взгляд, представляется довольно серьёзным и заслуживающим внимания. Ты, конечно, следишь за серией разоблачений Бурцева… Вслед за провалами Азефа, Гартинга-Ландезена и бедной Зины Гернгросс-Жученко (её мать жаль больше всех), Бурцев грозит ещё более серьёзными разоблачениями».

И, наконец, далее:

«Таким образом, за Азефом появился Гартинг, за ним Зина, теперь на очереди Зверев, а там, я думаю, не сдобровать и известной многолетней сотруднице московской, Евсталии Серебряковой».

Так писал и так подозревал Ратаев. И опасения эти оказались основательными.

В начале ноября 1909 года в газете «Русское слово» появляется следующая короткая телеграмма из Парижа:

«В.Л.Бурцев раскрыл обширную провокацию в партии социал-демократов и публикует о деятельности видного члена Московской организации Анны Егоровны Серебряковой, состоявшей на службе полиции 24 года. Серебрякова выдала ряд организаций и три типографии. Она вращалась также и в кругах максималистов».

Вслед за этим, почти немедленно же, «Русское слово» печатает более подробную статью под заглавием «Женщина-провокатор». Автор этой статьи, излагая в основном статью из парижского журнала Бурцева «Общее дело», делает от себя некоторые добавления, сопоставляя факты:

"Телеграмма корреспондента «Русского слова» из Парижа, сообщая о разоблачениях В.Л.Бурцевым нового провокатора в лице Анны Григорьевны Серебряковой, в течение 24 лет состоявшей агентом охранного отделения, произвела сильное впечатление.

В литературных и земских кругах личность Анны Григорьевны Серебряковой была хорошо известна.

Да и вообще её хорошо знали в передовых кружках и различных обществах Москвы.

Пока не получены из Парижа дополнительные сведения, многие выражают сомнение, допускают возможность какой-либо ошибки телеграфа. С другой стороны, неожиданное разоблачение, как и обычно бывает, заставило работать мысль знавших Серебрякову в другом направлении, делать некоторые сопоставления, приведшие их к заключению, что, пожалуй, в данном случае никакой ошибки телеграфа не было.

Правда, Анна Григорьевна Серебрякова была не «Григорьевной», а «Егоровной». Даже больше. В радикальных кружках она была известна не как «Егоровна» и не как «Серебрякова». Там её знали под именем «Анны Степановны Резчиковой».

По каким соображениям она так называлась – трудно установить точно. Резчикова, сколько известно, её девичья фамилия, «Степановной» г. Серебрякова называлась, как говорят, чтобы легче скрыться от внимания полиции.

Г. Резчикова-Серебрякова, по отзывам знавших её, была личностью далеко не заурядной. Широко интеллигентная, интересная «спорщица». В Москве она появилась, если не ошибаемся, в начале 80-х годов, одно время работала в ланинском «Курьере», где занималась переводами по иностранному отделу. Вероятно, около этого времени у ней и завязались знакомства с различными литературными и либеральными кружками, которых в Москве в то время было немало. Достаточно указать, что она долгое время поддерживала дружеские отношения с такими видными писателями и деятелями, как Златовратский, Гольцев, Мачтет, Кичеев, издатель Чарушников, Орфанов-Мишла и многие другие.

Выйдя замуж за земского служащего, г. Резчикова-Серебрякова приобрела широкие знакомства в среде земских деятелей.

Г. Серебрякова умела поддерживать связи со своими «друзьями» и не теряла их даже тогда, когда променяла литературу на мастерскую модных платьев, а мастерскую (как это было в последнее время) – на библиотеку.

Неудивительно, что её старые знакомые с недоумением спрашивают: «Неужели Серебрякова была в течение 24 лет провокатором?» Невольно возникает вопрос: какую же роль при этом играл её муж ПАСеребряков, служивший в земстве делопроизводителем страхового отдела…

По отзывам лиц, близко знавших ПАСеребрякова, это был аккуратный, внимательный, знающий своё дело работник. Он был автором серьёзных работ по научной разработке вопросов страхования. Отличный математик по образованию, бывший преподаватель, он вносил в исследование вопросов страховой статистики научные методы, неоднократно выступал он также с докладами или в роли лектора, помещал статьи в периодических изданиях.

Земство ценило П.Серебрякова. Среди сослуживцев он пользовался скорее уважением, как опытный и образованный работник, чем любовью. Его причисляли к людям «радикального» образа мыслей, но нельзя сказать, чтобы кто-нибудь им восхищался, как искренним, горячим сторонником каких-либо определённых идей. Вечно угрюмый, малообщительный, он не производил на окружающих симпатичного впечатления.

Службу в земстве ПАСеребряков бросил в прошлом году как-то неожиданно и без всякого видимого к этому повода.

После телеграммы о разоблачениях ВЛ.Бурцева пошли всяческие толки и сопоставления.

Некоторые из знакомых ПАСеребрякова и его жены, особенно склонные ко всевозможным предположениям, стали припоминать целый ряд «историй», «высылок», арестов и обысков в земской среде – до обыска в самой земской управе в 1905 году включительно, – когда в подвале архива неожиданно было найдено оружие. Теперь эти акты ставят в связь с телеграммой из Парижа.

Один факт и вправду интересен. Однажды был произведён обыск у самого Серебрякова и у живущего с ним дистанционного смотрителя г. Рязанова. У обоих найдены были какие-то книжки. Серебряков «уцелел», а г. Рязанов должен был распроститься с Москвой и со службой в земстве.

Припоминают и другие случаи. Так, со службы был удалён друг г. Серебрякова – статистик дорожного отдела кн. Кугушев. В другой раз Серебряков одной барышне, искавшей занятия, предоставил какую-то работу, снабдив её пишущей машиной. На следующий же день барышня подверглась обыску, аресту и высылке.

Серебрякова была видной участницей студенческих кружков и собраний, собирала деньги на различные цели, сама организовывала кружки, оказывала помощь политическим арестованным и пр.

Вспоминают, что г.Серебрякова была в большой дружбе и оказывала сильное влияние на небезызвестную в Москве Е.П.Дурново, дочь бывшего московского губернатора, деятельную сотрудницу «левых» кружков. Впоследствии Е.Л.Дурново вышла замуж за г. Я.Ефрона, с которыми г.Серебрякова тоже была дружна.

Во время московского восстания Е.Л.Дурново с дочерью была арестована и её удалось освободить, сколько помнится, под крупный залог."

Статьи в «Русском слове», в «Общем деле» заставили заинтересоваться личностью Серебряковой и остальную печать. В течение ноября и декабря 1909 года ряд газет («Русские ведомости», «Вечерний Петербург», «Газета-копейка», «Свет», «Голос Москвы» и тд.) откликается на разоблачение Бурцева, печатая телеграммы своих корреспондентов из Парижа или просто перепечатывая материал из «Русского слова».

Этот достаточно сильный газетный шум не внёс, однако, ничего нового в расследование провокаторской деятельности Серебряковой. Газеты, очевидно, и не пытались заняться этой стороной вопроса, ограничиваясь изложением и комментированием наиболее эффектных фактов (наградные, выданные Серебряковой, её 24-летняя служба и т. д.). Не внося ничего нового в дело, некоторые органы печати, потрафляя вкусам своих читателей, допускали и явную ложь в погоне за сенсацией. Так, например, «Газета-копейка», намекая на семейную драму в связи с разоблачением Анны Егоровны, заявляет, что «муж её совершенно не подозревал о тайной службе жены» (что, как мы видели выше, неверно). Интригуя читателя намёками на дрязги в революционном подполье, газета заявляет, что Серебрякову уже давно считали «нечистой в денежных делах». Наконец, увлекаясь своими собственными вымыслами, газета заявляет в заключение: «госпожа Серебрякова в настоящее время скрылась неизвестно куда».

Подобного рода «информация» объективно сыграла полезную для Серебряковой роль. Опираясь на явную вздорность некоторых газетных данных, Серебрякова вооружалась необходимым козырем, с помощью которого она опорочивала и прочие появившиеся в газетах сообщения. В самом деле, – могла заявлять Серебрякова, её муж и могли думать её знакомые, – если газеты явно уклоняются от истины, сообщая о бегстве Серебряковой, то где гарантия, что и остальные факты заслуживают большего доверия? И не является ли вся эта история ловким трюком со стороны полиции, с целью деморализовать левую общественность, опорочив честного человека?

В дальнейшем мы увидим, что этим козырем не преминул воспользоваться Серебряков, выступая в печати в защиту «чести» своей жены.

Вернёмся, однако, к Бурцеву. Какими данными и фактами располагал он, обвиняя Серебрякову в шпионской деятельности? Статья его в «Общем деле», которая послужила первоисточником для всех русских газет, написана в весьма общих и неконкретных тонах. Вот её полный текст:

"Чёрная книга русского освободительного движения

Серебрякова Анна Егоровна (она же Анна Степановна Резчикова), по всей вероятности, побила рекорд в провокаторской среде по долголетней службе в «охранке». Провокацией она была занята, по крайней мере, ещё в 1885 году, а начала служить, может быть, ещё раньше. Об её деятельности со временем много придётся писать. Её заслуги высоко ценились в «охранке» и там она называлась «мамашей». Ей теперь за 50 лет – она была в Москве членом Красного креста, членом социал-демократической организации, пользовалась безусловным доверием, на её квартире всегда можно было встретить и представителей других партий. Не один десяток лет она своим предательством губила в Москве все революционные начинания. Муж её – начальник земского страхового отделения, литератор, переводчик".

Более конкретно Бурцев начинает говорить уже после того, как в русских газетах появился протест мужа Серебряковой. Так, в частности, по настоянию редакции «Русское слово», Бурцев сделал следующее заявление:

"Париж. 4 – Ю ноября. В №2 журнала «Общее дело» от 15 ноября напечатано, что Серебрякова Анна Егоровна, она же Анна Степановна Резчикова, побила рекорд в провокаторской среде по долголетней службе в охранном отделении. Серебрякова занималась провокацией с 1885 года. Об её деятельности со временем придётся много писать. Её заслуги высоко ценились в охранном отделении, где её называли «мамашей». Теперь ей за 50 лет.

Серебрякова была в Москве членом Красного креста и социал-демократической организации, где она пользовалась безусловным доверием. На её квартире встречались представители разных партий. Своим предательством она раскрыла многие революционные начинания. Муж её, литератор, переводчик, служил в земстве.

Бурцев категорически заявил нашему корреспонденту, что у него есть несомненные доказательства провокаторской деятельности Серебряковой. Данные эти будут оглашены. В ближайшем будущем предстоит напечатание рассказа того лица из охранного отделения, которое имело с Серебряковой сношения по службе".

Вторая телеграмма сообщала ещё более конкретные данные.

"Париж. 4/17/XI. Бурцев заявил нашему корреспонденту, что в делах Департамента полиции имеется доклад о награждении Серебряковой 5 000 рублями. В этом докладе перечислены все заслуги Серебряковой. Доклад будет предан гласности.

Ряд провалов в революционных партиях произошёл, по словам Бурцева, именно благодаря Серебряковой, как например, «Народное право» в 1894 году, дело Натансона, Тютчева и в 1906 году арест трёх типографий социал-демократов. Все важные свидания революционеров происходили у Серебряковой, и у неё прятались все опасные вещи.

Прежде чем огласить род деятельности Серебряковой, Бурцев обратился к партиям социал-демократов и социал-революционеров, ещё два месяца назад и действовал в согласии с ними. Совместно выясняли каждый провал".

Нетрудно заметить, что во всех этих заявлениях Бурцев, а за ним и русская печать, выставляют Серебрякову как активного члена социал-демократической партии, пользовавшуюся в партии авторитетом, весом и пр.

Между тем в действительности этого не было. Серебрякова не только не была авторитетным членом партии, но не состояла в социал-демократической партии вообще, как, впрочем, не состояла и в других партиях, будучи лишь «околопартийным» человеком.

Что же заставило Бурцева постоянно подчёркивать принадлежность Серебряковой к социал-демократической партии? Мы думаем, что в данном случае им руководило добросовестное заблуждение. Материалы, вернее источники, которыми он оперировал, именно так рисовали Серебрякову.

Во всяком случае, шум, поднятый вокруг имени Серебряковой, провозглашение её «авторитетным» членом социал-демократической партии, наряду с данными о её многолетней связи с «охранкой», могли деморализующе отозваться на работе низовых партийных организаций. Провокатор в центре или вблизи центра партии – это часто сигнал о том, что в партии не все благополучно.

Заграничное бюро ЦК РСДРП реагировало на газетную шумиху опубликованием следующего письма в редакцию «Общего дела»:

"Уважаемый товарищ!

Просим Вас напечатать в вашем органе наше следующее заявление.

Легальная русская печать изображает объявленную в Вашей газете («Общее дело», №2) провокаторшей г-жу Серебрякову «видной» деятельницей социал-демократии.

По этому поводу заграничное бюро ЦК РСДРП считает нужным заявить следующее:

Г-жа Серебрякова видным членом нашей партии никогда не была. Она принадлежала скорее только к числу «сочувствующих», никаких ответственных функций не несла и занималась только снабжением квартирами, адресами и т. п. ЦК нашей партии по этому делу следствие ещё не производится.

С товарищеским приветом заграничное бюро ЦК".

Если русская легальная печать, описывая провокаторские таланты Серебряковой, имела своим основным и почти исключительным источником сведений – Бурцева и его журнал, то сам Бурцев, разоблачая Серебрякову, пользовался в свою очередь исключительно данными, сообщёнными ему Меньшиковым.