#13.

Поезд из трех вагонов кланялся каждому столбу и задерживался на всех станциях. Коренев едва не проспал свою. Пока лежал на верхней полке, двое пассажиров внизу – мужчина и женщина – общались полушепотом. Обрывки фраз доносились до него, когда он переворачивался на другой бок и ненадолго просыпался.

– Следующий едет, а ведь только предыдущий сбежал, – шептал мужчина, несмотря на духоту не снимавший шапки-ушанки с поднятыми ушами.

– Думаешь, это он? – сомневалась его спутница в платье в темно-зеленую клетку.

– Ну а кто же?

– Не знаю. Может быть, ты и прав.

– У него идея-фикс. Вбил в голову, теперь не отступится. Даже в очередной инкарнации.

– Так ведь ни разу не вышло толком!

– Сама знаешь его настойчивость. Если принял решение, ему никто не указ.

– Знаю.

– Это какая попытка? Я сбилась со счета.

– Если не ошибаюсь, семнадцатая. Ан, нет, кажется, все-таки восемнадцатая.

Мозг уловил знакомое число и прислушался сквозь полудрему, но попутчики замолчали. Женщина вытащила из сумки сверток и передала мужчине. Тот развернул промасленную бумагу и достал бутерброды с колбасой и сыром.

– Будешь? – предложил попутчице. – Зачерствеют, потом не сгрызешь.

– Кушай сам, я не голодна, – отказалась женщина. – Аппетита нет.

– Как хочешь, а я перекушу. В желудке урчит.

Мужчина жевал бутерброды и запивал их чаем с лимоном. Коренев сквозь сон унюхал колбасно-чесночный запах.

– А как с этим? – спросила женщина. – Сам вызвался? Прячется от кого-то?

– Нестор попросил припрятать. Говорит, схороните у вас, а то его слопают, – мужчина хлебнул из стакана. Чайная ложечка звякнула о стекло.

– Кто? – перепугалась женщина.

– Мне-то откуда знать? У Нестора свои тараканы, с ними лучше не встречаться.

– И не говори, странный он какой-то.

Они замолчали, и Коренев заснул.

– Молодой человек, – проводница теребила плечо. – Вы не до Индустриального? Кажется, это вы просили разбудить за десять минут до станции?

Просыпаться не хотелось. Возникло желание поехать до конечной и выйти на обратном пути. Коренев пробормотал «Спасибо» и спустился с верхней полки. Он не отличался грацией и заменял ее осторожностью.

Ни мужчины, ни женщины внизу не оказалось и никакие следы на откидном столике не указывали на их присутствие. Только шапка-ушанка, забытая на сидении, напоминала о существовании таинственных попутчиков.

– Девушка, – позвал он проводницу. – Тут пассажир забыл головной убор.

– Какой пассажир?

– Обычный. Я его не разглядывал. Они вдвоем с женщиной в зеленом платье ехали.

– Не было таких, – сказала проводница. – Вам показалось! Вы три часа сами в купе едете, а у нас на этом маршруте пассажиров мало, и я всех помню.

– А шапка откуда?

– Ваша, наверное, – растерялась она. – Забирайте.

– Я таких не ношу. Пусть у вас полежит, вдруг хозяева найдутся. У вас же где-нибудь должен быть уголок находок?

– Где-нибудь должен, – сказала проводница и взяла шапку.

Поезд вздрогнул и остановился. Коренев схватил чемодан и вывалился из пустого вагона на безлюдный перрон, выложенный серой тротуарной плиткой. В обе стороны тянулась бесконечная цепочка уличных фонарей, растворявшихся в оптической перспективе вечернего тумана.

Переход из старых затоптанных шпал заканчивался главным входом вокзала. Вокзал представлял собой одноэтажное здание из красного кирпича с огромными отстающими часами. Ссохшиеся оконные рамы вызывали ощущение пустоты и заброшенности. Флюгер-петушок из-за отсутствия ухода замер в одном направлении – навстречу рассвету.

Тепловоз издал резкий свист, вдоль состава громыхнула сцепка, и поезд тронулся.

Коренев остался один на один с чужой станцией. Переложил чемодан в левую руку и направился к высокой двери пыльно-зеленого цвета. Схватил уродливую массивную ручку и потянул с усилием. Дверь и не подумала шевельнуться.

Осторожно постучал, чтобы дрожащие матовые стекла не вывалились из деревянных реек. Здание проглотило беспомощный слабый стук.

– Ага, вот вы где! – обрадовался голос в темноте. – А мы вас заждались, так сказать!

Коренев вздрогнул, потом возликовал и крикнул в неизвестность:

– Здравствуйте! Я здесь!

– Извините, опоздал. Спешил, как мог, а все равно не успел, так сказать. Понимаете, заработался. Прошу простить, – доносились из тумана оправдания. – Одну минуточку, будет в лучшем виде, не сомневайтесь.

У ближайшего фонаря, словно из воздуха, вынырнул невысокий силуэт с собакой на поводке.

– Добро пожаловать! Надеюсь, вы не замерзли, вечерами холодает. Сами видите, не курорт, так сказать.

Короткостриженый мужчина лет пятидесяти с добрыми собачьими глазами не прекращал сыпать словами. Его невысокая фигура в длинном плаще говорила о начинающейся полноте, а затрудненное дыхание выдавало проблемы с сердцем. Он прикладывал руку к груди и делал вдох после каждой тирады.

– Меня зовут Владимир Анатольевич, но вы называйте меня Володя. Не люблю официоза. Я молод душой, так сказать, хотя тело и подводит иногда.

– Андрей, – представился Коренев.

– Да, да, мне сообщили. Приедет, говорят, Андрей Леонидович…

– Максимович.

– Именно! – не смутился мужчина. – Ты, говорят, его встреть и в гостиницу подсели. Вот я и встречаю, так сказать.

Они пожали руки.

– А это мое сопровождение, охрана, – Владимир Анатольевич подергал поводок, на другом конце которого сидел зевающий золотистый ретривер. – Знакомый привез в подарок. Я сначала не обрадовался, мне коты нравятся, а потом привык. И порода хорошая – не лает, не кусается, друг человека, так сказать. Это ваши вещи? – он показал на чемодан, стоящий у скамейки. – Давайте сюда, и поторопимся. Если припозднимся, придется пешком идти, а путь не близкий.

– Не утруждайтесь, сам донесу. Он легкий…

– Не беспокойтесь, мне не тяжело, – мужчина вцепился в чемодан и выдернул из рук Коренева. – Вдруг вы пожалуетесь руководству на нашу негостеприимность. Будет конфуз, так сказать. Должен же я загладить вину перед вами за свое опоздание?

Владимир Анатольевич потянул чемодан. Он пыхтел и едва не волочил груз по земле, но от всякой помощи отказывался и повторял «Решено, так сказать, и не о чем беспокоиться». Ретривер трусил рядом и зевал во всю пасть.

– Куда мы идем? – Коренев пытался разглядеть сквозь туман какой-то транспорт, но белая пелена скрывала все, кроме куска асфальта под ногами.

– А мы уже добрались, – сообщил Владимир Анатольевич. – Смотрите, по расписанию, еще чуть-чуть и опоздали бы!

Коренев открыл рот, чтобы уточнить, куда именно они успели, как раздался гул, сопровождающийся звонкой трелью. Из тумана вынырнул старый пузатый трамвай.

– Железный конь, так сказать, – пошутил Владимир Анатольевич. – Ходит по графику раз в день, не опаздывайте, если не желаете неприятностей.

Пустой трамвай остановился и с глухим стуком открыл двери. Коренев поднялся по ступенькам, следом забежал ретривер. Владимир Анатольевич пыхтел, потел и только с четвертой попытки затянул чемодан, но продолжал упорствовать в своем отказе от всякой помощи.

Пожилой вагоновожатый в фуражке с рантом без эмблем терпеливо ждал окончания посадки. Он покуривал сигарету и сбивал пепел о край приспущенного бокового окна. Наконец Владимир Анатольевич втянул поклажу, двери закрылись, и трамвай тронулся.

Коренев осмотрелся в поисках уютного места среди ярко-голубых пластиковых сидений. Садиться у окна смысла не имело – в черноте стекла отражались только скудные внутренности салона.

Направился к кабине, держась за яркие желтые поручни.

– Куда вы? – разволновался Владимир Анатольевич. – Присаживайтесь, небось, утомились в дороге.

– Билеты купить. Сколько, кстати, стоит проезд?

– Да не беспокойтесь, за все уплачено, так сказать. Садитесь на свободное место и наслаждайтесь поездкой.

Вернулся и сел напротив провожатого. Владимир Анатольевич намотал конец поводка на ручку одного из сидений. Ретривер уселся рядом в проходе и склонил голову, разглядывая Коренева.

– Надолго к нам?

– На пару месяцев, соберу материал и домой – обрабатывать.

– А у нас и обрабатывайте. Обстановка способствует творческим порывам, так сказать.

– Да какое там, – махнул рукой Коренев и хотел добавить «Простое строчкогонство», но решил, что звучит обидно. Для него халтура, а человек жизнь производству отдал. – Мы, профессионалы, от настроения не зависим и всегда готовы, как пионеры. Журналистика дисциплинирует – хорошо ли тебе, плохо ли, голова трещит, а во вторник к восьми утра две статьи выдай… – он перебил сам себя: – Не обращайте внимания, это наша внутренняя «кухня».

– Понимаю, – покивал Владимир Анатольевич. – Ежели человек – профессионал, тогда конечно, так сказать, в его руках дело спорится.

– А вы кем работаете? Вдруг и о вас придется писать.

– Да ну, не стоит. Я персонаж незначительный, интереса не представляющий: послали – побежал. Поручения разные выполняю, так сказать. Считайте, рядовой рабочий.

– Вы меня простите, конечно, но на рабочего вы не похожи. У вас внешность образованного человека, как минимум, инженерного работника.

– Вы правы, – согласился Владимир Анатольевич. – У меня два высших образования, заслуженный труженик, но скоро на пенсию выхожу. На фабрику вас определю и уйду, так сказать. Вы не представляете, как утомительно столько лет работать без отпуска.

Владимир Анатольевич положил руку на руку и изобразил увлеченность разглядыванием окна, хотя в нем можно было увидеть лишь собственное отражение. На его левой руке между указательным и большим пальцами синело непонятное пятно. Коренев пригляделся, но рукав закрывал оставшуюся часть надписи. Видимые знаки походили на частокол из палочек.

– Татуировка? Имя любимой женщины?

– Постыдная глупость, – Владимир Анатольевич потянул рукав плаща и закрыл наколку. – По молодости, так сказать.

Трамвай ехал без остановок. Коренев вглядывался в черноту окна в надежде увидеть хотя бы огонек уличного фонаря. По ощущениям, они передвигались в полной темноте – в пространстве, лишенном жизни и чего бы то ни было. Он поежился и завернулся в куртку.

– Часто у вас такой густой туман?

– Как правило, по ночам, но и на целый день зарядить может.

– А далеко ехать?

– Скорее долго.

Коренев потерял счет времени. Он покачивался и подремывал, а когда приоткрывал глаза, видел одну и ту же картину – Владимира Анатольевича с сосредоточенным выражением лица и пса со склоненной головой.

В стекло ударило. Пригляделся и заметил мокрые дорожки мелких капель дождя. Когда же остановка? В ту же секунду трамвай дрогнул и с противным скрипом остановился. Двери распахнулись, и Владимир Анатольевич засуетился.

– Приехали! – объявил он, отвязал поводок от сиденья и схватил чемодан. – Пойдемте быстрее, чтобы не задерживать транспорт.

Вышли в полную темноту, подсвеченную лампами трамвая. По сторонам не было видно ничего, кроме асфальта и поросших травой шпал, словно в пяти метрах от них пространство отрезали ножом.

– У вас нет уличного освещения? Ни одного фонаря?

– Есть, но особая необходимость в нем отсутствует, и для экономии его отключают.

– Глупо. Как людям гулять по вечерам?

– В том нет нужды, они вечером дома сидят, телевизор смотрят, – Владимир Анатольевич крутил головой. Он выглядел встревоженным и даже забывал прибавлять свое неизменное «так сказать». – Да и нам пора. Не отставайте!

Он нырнул в туман, не замечая тяжести чемодана. Возможность потеряться в тумане пугала, и Коренев заразился встревоженностью провожатого. Он едва поспевал за Владимиром Анатольевичем и несколько раз ловил себя на попытке перейти на бег.

– Не отставайте и идите точно по моим следам!

Коренев проникся беспокойством и почти бежал. Пес трусил на поводке, как ни в чем не бывало, и не поддавался атмосфере всеобщей паники.

– Наконец-то! – объявил Владимир Анатольевич и открыл возникшую из тумана дверь. – Проходите. Это черный вход, к парадному не успеем, а время поджимает, так сказать.

Коренев вошел в темный коридор с выключенным освещением и замер в ожидании, пока глаза привыкнут к полному отсутствию света. Дверь с грохотом захлопнулась, Владимир Анатольевич запер ее на засов и с облегчением выдохнул.

– Ступайте осторожно, здесь ведра и швабры! Будет неудобно сойти с дистанции на финишной прямой, так сказать.

Коренев выставил перед собой руки и старался не наступить на какие-нибудь грабли. Он ступал по мягкому полу, подозревая, что это половые тряпки. Наконец, раздался скрип, открылась дверь, и в проем ударил яркий свет. Коренев захлопал глазами, ослепленный световым контрастом.

– Вот мы и на месте, – объявил Владимир Анатольевич и вышел из подсобного помещения в потрепанное фойе гостиницы.

Скучающая дородная женщина стояла за стойкой, подпирала подбородок рукой и лениво перелистывала журнал, поплевывая на палец. Она обрадовалась гостям, причем их появление с черного хода ее не удивило.

– Владимир Анатольевич! Вы сегодня едва успели. Я начала переживать.

– Да-да, задержались, трамвай долго не мог перескочить. Из-за тумана только с пятой попытки въехал. Спасибо, дождик помог, думал, уже пропали, так сказать.

Женщина кивнула и пошла к стенду с ключами.

– Какой? – она протянула руку к крючкам.

– Раисонька, восемнадцатый, конечно. В нем никто не селился?

– Нет, номер зарезервирован для особых гостей, посторонних не заселяем.

Полной достоинства походкой женщина вернулась к стойке и со снисходительной улыбкой передала Кореневу ключи с красной пластиковой биркой. Он провел пальцем по желтым цифрам «один» и «восемь».

– Да вы идите, на втором этаже найдете ваш номер, – посоветовал Владимир Анатольевич. – А я посижу, пообщаюсь, так сказать.

– А во сколько на фабрику?

– Знаете, а ведь завтра у нас на предприятии не приемный день, воскресенье. Вы отдохните, сходите на ознакомительные экскурсии по нашему небольшому городку. Посетите музей или кинотеатр. Учтите, до девяти часов вечера необходимо вернуться в гостиницу, а иначе вас не пустят, здесь с этим строго. А в понедельник я за вами зайду часиков в десять утра и доставлю на производство в целости и невредимости, так сказать.

– А можно вопрос? – спросил Коренев.

– Конечно.

– Что производят на фабрике?

– Разное, – махнул рукой Владимир Анатольевич. – Потерпите, сами в понедельник увидите.

Коренев подхватил чемодан и направился по зеленым ковровым дорожкам к парадной лестнице.

– Куда вы, молодой человек? Туда нельзя, прохода нет! У нас ремонт! – крикнула Раиса. – Идите направо в конец коридора, у туалета повернете налево и выйдете на пожарную лестницу, а уже по ней подниметесь на второй этаж.

Коренев побрел в указанном направлении.

Восемнадцатый номер нашелся сразу. Дверной замок был врезан глупо и неудобно. Ключ следовало погружать в скважину глубоко, но не до конца, и только после этого делать два полуоборота, а иначе тонкий ключик застревал в промежуточном положении. Коренев никак не мог привыкнуть и забывал повернуть второй раз. После битвы с замком вошел, бросил под стену чемодан и оглядел временное пристанище, где предстояло провести ближайшие недели.

Помещение не отличалось размерами и походило на каморку или кладовую, в которую удобно прятать всякий хлам с глаз долой. Обои, наклеенные лет двадцать назад, пузырились у самого плинтуса. Паркетный пол многократно красили в красно-коричневый цвет, слой за слоем, и отдельные паркетины слиплись в одно целое.

Середину пожелтевшего выбеленного потолка украшала лампочка, вкрученная в сиротливый патрон, подвешенный на двух проводках за крючок. Предметов мебели насчитывалось ровно три – кровать с растянутыми пружинами, скрипящий стул с облезшим лаком на треснутом сиденье и журнальный столик, служащий подставкой для пузатого телевизора.

Открыл дверь в совмещенный санузел, покрутил краны, послушал предсмертный хрип пустых труб и с чувством глубокого разочарования переоделся ко сну.

 

#14.

На следующее утро проснулся около девяти. Накануне долго не мог заснуть на неудобном слежалом матраце, сквозь который в спину давила сетка. Казалось, едва выключится свет, как орды тараканов с мышами атакуют постель.

Насекомые прыгали по стенам, летали по вытянутой орбите вокруг пыльной лампочки на условной люстре и совершали посадки на самого Коренева. Он вздрагивал и смахивал непрошеных гостей с шеи и других выступающих частей тела. Настырная муха уворачивалась от журнала с разгаданными кроссвордами, найденного в пыли за тумбочкой, и не хотела умирать легкой смертью.

Перед тем, как заснуть, прочитал несмешные анекдоты, решил судоку и осилил треть японской головоломки.

Следующий день был посвящен ознакомлению с городом. Начать решил с завтрака и по пожарной лестнице спустился на первый этаж, где вчера заприметил табличку «Буфет».

Ничего выдающегося от этого заведения общепита он не ожидал, но к увиденному оказался не готов. Унылые голубые столики у любого пенсионера пробудили бы приступ ностальгии. У Коренева они вызывали только глубокое отвращение. Особенно был противен рыжий таракан, переползающий с одного пирожка на другой, не смущаясь вниманием к своей особе.

Не смущал он и буфетчицу на раздатке, которую, по всем признакам, доставили машиной времени из того же прошлого, что и все помещение. Пока Коренев разглядывал сине-зеленые стены, украшенные магнитофонной лентой, буфетчица оценивала его самого. В ее глазах сквозило классовое пренебрежение к неудачникам, питающимся в подобных местах.

– Как-то у вас тут… – он неопределенно поводил руками в поисках удачной формулировки.

– Как есть, – ответила буфетчица и шумно втянула ноздрями воздух.

Коренев не рискнул бы вдыхать в буфете – от вязкого запаха выжаренного подсолнечного масла его подташнивало. Сдержал рвотные порывы и оценил представленный на раздатке ассортимент. Пересчитал тараканов – их оказалось четыре. По восточным представлениям это число считается плохим и символизирует смерть. Коренев в приметы не верил, но ему показалось, что случай именно тот, когда не стоит лишний раз рисковать и идти против знаков судьбы.

Он притворился, что не голоден, и покинул буфет под презрительным взглядом буфетчицы.

– Слабак! – донесся шепот. – Проголодается, сам приползет!

Неизвестно, к кому она обращалась. Очевидно, к тараканам. Переоделся в номере и отправился в город, чтобы перекусить в какой-нибудь забегаловке.

Городок потерялся во времени и в тумане. Настораживало почти полное отсутствие населения, но к счастью, случайный прохожий все-таки показывался на тротуаре, да периодически проезжал «Москвич» или «Жигули», а иначе бы и вовсе походило на экскурсию по Чернобылю.

Общую картину усугубляла надвигающаяся осень – за неделю деревья пожелтели, а некоторые и вовсе сбросили листья. Коренев шел в тумане наугад, гадая, чем окажется следующая тень – жилым домом, магазином или обычным кустом. Окна зданий казались безжизненными, а оконные рамы представляли собой рассохшееся дерево, выкрашенное краской мрачных оттенков темно-зеленого и бордово-красного.

От сырости он замерз и размечтался о кружке горячего чая и теплом одеяле. Он бы и бросил это гиблое дело, но воспоминания о гостинице с безобразным буфетом заставляли терпеть неудобства.

Очередное здание оказалось городским музеем, о чем сообщала маленькая табличка у входа. Рука потянулась к двери, выглядевшей так, словно ее не отпирали годами. Удивительно, но дверь открылась.

Ошеломленный Коренев зашел погреться. Он подсознательно ожидал, что к нему подбежит женщина, сообщит, что музей не работает, и попросит на выход.

В подобном заведении он был только в глубоком детстве. Жили они с родителями в новостройках, а на выходные его оправляли к дедушке с бабушкой в пригород. Бабуля по причине плохого здоровья не выходила из дому, а дед любил с маленьким Андрюшей гулять по городу.

Неподалеку располагался городской музей. Наружную стену музея украшала лепнина, изображающая важные исторические события. Каждую прогулку они проходили мимо парадного входа, но почти всегда дверь была закрыта. Коренев не бывал внутри, но ему хотелось узнать, что скрывается в здании с красивыми и непонятными стенами. И в следующий раз, когда дверь оказалась открытой, поставил ультиматум: хочу! Дедушка сказал, что будет скучно, но отговорить не смог.

Едва вошли, навстречу выбежала высокая женщина на каблуках и в очках с тонкой светлой оправой. Она представилась гидом и провела экскурсию.

Дедушка оказался прав, ничего интересного для шестилетнего мальчугана не нашлось. Желтые вырезки из старых газет, недействующие пулеметы, кусок каски времен второй мировой, древние дореволюционные фотографии с лицами неизвестных людей, при взгляде на которые рот растягивался в зевоте.

…И тут показался огромный действующий макет железной дороги со стрелками и развилками. По маленьким рельсам катались миниатюрные модельки паровозиков и тянули крошечные вагончики. Коренев прикипел к столу, вцепился в столешницу двумя руками и не хотел отходить. Сияющими глазами разглядывал каждую мелочь, с любовью вырезанную и склеенную неизвестным автором макета. Восхищало все – и тонкие палочки шпал, и аккуратные рельсы, и ландшафт, и миниатюрные фигурки пассажиров, каждый из которых являлся не простой условностью, а совершал определенное действие: старушка вязала носок, внучка прыгала на одной ноге. Рядом парень что-то нашептывал девушке со светлыми волосами. За ними из-под лавки подсматривал мелкий шкет с довольной ухмылкой.

Впоследствии ему несколько раз удавалось заманить дедушку в музей, и каждое посещение он бежал к макету железной дороги, где мог простоять хоть три часа кряду.

– Добрый день, – подошла женщина в строгом костюме, пока Коренев со скуки разглядывал правила поведения во время экскурсии – не кричать, не бегать, верхнюю одежду сдавать в гардероб, к экспонатам не прикасаться. И желательно не дышать.

– Здрасьте, я хотел… что-нибудь посмотреть, – растерялся он. – Я не местный, хотел бы ознакомиться с историей города.

Он надеялся хотя бы тут узнать, что производят на градообразующем предприятии. Впрочем, не удивился бы, если бы гид во время лекции обошла этот момент. Сложилось стойкое впечатление, что на вопросы, касающиеся фабрики, наложено табу.

– Исторические экскурсии не проводятся, экскурсовод заболела, – сообщила женщина. – Можем предложить выставку картин Семена Фролова.

Коренев наморщил лоб в попытках припомнить, что за фрукт такой – то ли местный художник, то ли классик, неизвестный ему по причине пробелов в художественном образовании. Он постеснялся спрашивать, чтобы скрыть невежество.

– Показывайте вашего Фролова, – сдался он и второй раз за месяц пошел смотреть на картины.

– Он не наш, – ответила женщина.

Его завели в зал с девственно белыми холстами. Он решил, что экспозиция находится в следующем зале, но женщина подошла к ближайшей пустой раме, указала на нее ладонью и начала рассказ:

– Это одна из ранних работ Семена Фролова, которую он написал в бытность студентом художественного колледжа моделирования и дизайна…

По крайней мере, как можно было заключить, художник входил в число современников и был широко известен в узком кругу ценителей.

– Уже в те годы начал формироваться его уникальный стиль, заключающийся в тонкой и своеобразной манере передаче света и тени с размытым контрастом. Можно отметить удачную передачу бликов на отражающих поверхностях…

Коренев уставился на пустое полотно в поисках «своеобразной манеры передачи света и тени». Несмотря на его старания, ничего, кроме фактуры пожелтевшего хоста, он не замечал, а доступные для наблюдения блики располагались исключительно на вскрытой лаком раме. Гид продолжала описывать достоинства полотна, в то время как Коренева не покидало ощущение, что она говорит о какой-то другой картине, которую по недоразумению забыли повесить.

Он молчал в ожидании дальнейшего развития событий.

– А эта работа написана в качестве дипломной. Точнее, это не оригинал, а ее копия, воспроизведенная самим Семеном Семеновичем после окончания колледжа. Как вы можете видеть, она имеет высокий уровень исполнения за счет умелого использования технических приемов и сочетания нескольких художественных техник. Удивительно, но смешение жанров происходит органично, без эклектики. Части произведения, выполненные в разных стилях, органично увязываются в целостную композицию, что необычно, с учетом количества использованных стилей, которое художник с легкостью доводит до шести. Особенно интересно находить линии жанровых переходов и отгадывать скрытые культурные аллюзии. Таким образом, зритель получает и эстетическое удовлетворение, и интеллектуальное, а множество деталей заставляют возвращаться к полотну и пересматривать его в поисках новых подробностей…

Коренев с нарастающим удивлением пялился на очередную картину, не отличающуюся от предыдущей, и силился увидеть в ней «явный рост технического мастерства художника».

Они переходили от одного произведения живописи к следующему, и перед ними представало неизменное пожелтевшее полотно, отличающееся от предыдущего исключительно размером. Холсты разнились по степени желтизны и плотности ее расположения, но признать в них произведения художественного искусства никак не получалось.

Высказать недоумение не решался, словно народ при виде голого короля. Женщина с таким увлечением и жаром перечисляла достоинства каждой картины, что Коренев уверовал, что она видит нечто, ему недоступное. Точно так же ребенок в тестах на конформизм называет черное белым, потому что так сказали остальные дети. Ему невдомек, что прочие участники эксперимента – подставные и говорят неправду, но боязнь показаться ущербным заставляет человека верить не собственным глазам, а чужим словам.

– Спасибо за внимание, мы закончили, – объявила женщина и исчезла за дверью «Не входить».

Коренев выбежал в туман.

Чувство голода, притупленное удивлением во время экскурсии, возвратилось с новой силой. Решил вернуться в гостиничный буфет, посыпать голову пеплом и съесть постный суп, предварительно выловив тараканов из тарелки.

Побрел в обратный путь по незнакомому городу, в котором за двадцать минут ему не встретилось ни магазина, ни ресторана. Пешеходы передвигались со стеклянными глазами, будто не прогуливались, а по принуждению изображали прохожих.

Из тумана вынырнул щит с лозунгом «Есть Директор – есть фабрика!» и растворился в белой вате. Минут через пять показалось здание, оказавшееся кинотеатром. На громадной вывеске отсутствовала первая буква, полуразрушенную крышу венчала скульптура из трех фигур в человеческий рост. Разваливающиеся фигуры играли на музыкальных инструментах.

Зашел в фойе и взял билет на единственный сеанс в расписании. Фильм оказался старым и скучным. Коренев сидел в зале один и даже не расстроился, когда киноаппарат сломался и экран погас в середине фильма. Для виду подождал, но показывать продолжение никто не собирался, и Коренев ушел.

Он не помнил, чтобы кинотеатр попадался ранее, когда он этим же маршрутом шел в музей, и разволновался, что сбился с пути. К счастью, через пару минут показалась гостиница, и камень свалился с души.

Собирался перебежать пустую дорогу по пешеходному переходу, но внимание привлекла вывеска «Кафе». Удивился. Казалось, кафе возникло из воздуха, наспех организованное по просьбам трудящихся.

Ассортимент предлагаемых блюд соответствовал гостиничному буфету, но за прилавком присматривала не дородная женщина, а упитанный мужчина лет пятидесяти с двойным подбородком, но с тем же презрительным взглядом. Выглядел он так, будто всю жизнь проработал мясником. Они с буфетчицей напоминали брата и сестру. Мужчина протирал салфеткой граненые стаканы и выставлял перед собой в ряды. Больше ему заняться было нечем, потому что посетители отсутствовали.

– У вас тут не на кафе, а на пельменную похоже, – заметил Коренев и уставился на поднос с горкой пельменей.

– Логично, – мужчина нахмурился. – Говорил же я этим идиотам…

Он выругался, а Коренев переспросил:

– Простите, что вы сказали?

– Ничего, вас не касается.

Представленный на подносах ассортимент не вызывал аппетита. От голода бурчало в животе, а возвращаться в гостиничный буфет не хотелось. Заказал порцию равиоли и стакан газировки.

На вкус темно-серые пельмени напоминали салфетки, которые шли в комплекте с тарелкой. Чтобы не умереть от голода, пришлось принуждать себя проглотить следующую пельмешку.

– Тихо у вас в городе, – попытался завязать беседу с мужчиной, по очередному кругу протиравшему стаканы белым вафельным полотенцем.

– Угу, – пришел безразличный ответ.

– Народа мало, пусто…

– Угу.

– В кафе, наверное, нечасто заходят?

– Ага, – как попугай, повторял мужчина. – В основном, приезжие, которым не нравится в гостиничном буфете.

– И часто сюда приезжают?

– Очень редко.

– А зачем держать кафе, если нет посетителей? – логическая цепочка замкнулась.

Бармен кашлянул, и бросил на Коренева ненавидящий взгляд.

– Надо же чем-то заниматься.

– И давно вы здесь работаете?

– Недавно. Как с фабрики уволился.

Коренев хотел задать заветный вопрос о фабрике, но сообразил, что ответа не получит. Остаток тарелки доедал в полном молчании, уставившись на руки мужчины, терзавшего полотенцем стаканы. На мгновение рукав мужчины задрался и обнажил часть предплечья. На запястье официанта-мясника показался шрам, обычно остающийся после неудачной попытки самоубийства.

Мужчина заметил внимание к его запястьям и накрыл руку полотенцем.

Коренев допил приторно-сладкую газировку и сбежал. У входа в гостиницу оглянулся. Вывеска над кафе сменилась надписью «Пельменная» и выглядела так, будто ее нарисовали за полминуты.

Коренев ворвался в гостиницу, вбежал на свой этаж и закрылся в номере. Он просидел одетым до самого вечера и только затем решил раздеться и заснуть с надеждой, что завтрашний день расставит все по местам и ему откроется, зачем он здесь.

Он вдруг понял, что же напоминает ему город.

Макет.

Но не тот, который он любил изучать в детстве, а безжизненный, скучный, собранный к сроку, сделанный без души и фантазии. Так и представилось, как неизвестный умелец машет рукой «и так сойдет, а прочее исправим по месту».

 

#15.

В понедельник проснулся до будильника и разглядывал в окне рассвет, пробивавшийся через липкий туман.

Мысль позавтракать в буфете сразу отбросил. Накинул куртку и побежал в знакомое кафе-пельменную. График работы, нацарапанный детскими каракулями на запертой двери, сообщал, что у заведения выходной. Пришлось затянуть пояс и понадеяться на фабричную столовую.

Вернулся в номер, схватил портфель с вещами – диктофоном, ручками, бумагой и маленьким фотоаппаратом – и уселся на единственном стуле в ожидании Владимира Анатольевича. Рукопись решил взять с собой – она заключала в себе два года труда, и не хотелось оставлять ее в гостинице.

В девять приехал Владимир Анатольевич на красной «копейке».

– Садитесь, опаздываем, а сделать нужно многое, – подгонял Владимир Анатольевич и даже не дал затянуть шнурок на правом ботинке. – Потом завяжете. Бюро пропусков закроется, и целый день пойдет насмарку. Каждая минута на счету, мероприятия на три месяца расписаны, так сказать.

Когда отъехали с пустой гостиничной стоянки и нырнули в туман, Владимир Анатольевич полюбопытствовал, как прошел вчерашний день. Он уверенно вел «копейку» при полном отсутствии видимости. Непроглядность окружающей белой стены его не смущала.

– Посетил музей и кинотеатр, – сказал Коренев. – Скучно у вас, а я люблю огни и шум больших городов.

– Бывает. Признаюсь, я и сам нездешний, – отозвался Владимир Анатольевич. – Человек – скотина, могущая приспособиться ко всему. Не переживайте, тоже привыкнете, так сказать.

Коренев представил жизнь в безжизненном городке-макете, скрытом в хроническом тумане, и ему не понравилось представленное.

Владимир Анатольевич проявлял несвойственную ему раскованность и портфель из рук не вырывал, как при первой встрече. Он излучал уверенность, а в речи прорывались начальственные интонации.

– Когда долго здесь живешь, начинаешь ценить тишину и умиротворение. Но жизнь не в городе, а на фабрике – там она бьет ключом, так сказать, – продолжал Владимир Анатольевич с рассудительными интонациями, напоминающими знаменские. – Верите вы или нет, а мы с вами похожи, хотя это и не бросается в глаза.

Коренев действительно ничего общего между ним и Владимиром Анатольевичем не находил.

– Каждому кажется, что именно его внутренний мир по-настоящему богат, разнообразен и представляет целую Вселенную, а окружающие – примитивны, убоги, погрязли в рутине и не имеют за плоской душой ни гроша. К сожалению, это иллюзия, тешащая наше самолюбие. Если бы мы имели возможность заглянуть в мысли и чаяния другого человека, нам бы открылось нечто большее – восхищающее и пугающее. Поэтому нам так нравится читать книги – мы на время проникаем в глубину чужого мира и поражаемся тому, насколько он во множестве черт похож на наш собственный, так сказать, а иногда и значительно глубже.

Коренев покраснел, ведь так он и полагал до сего момента, хотя и стеснялся облекать мысль в конкретные сентенции. Слова Владимира Анатольевича вызывали у него легкое чувство стыда.

На подъезде к фабрике туман расступился и обзор расширился.

Остановились у небольшого одноэтажного зданьица неожиданного сиреневого цвета. Чья-то заботливая рука разбила перед входом затейливую клумбу с недействующей имитацией садового фонтана. Вдоль стен расположились аккуратные деревянные скамеечки – на одну из них Владимир Анатольевич и указал со словами:

– Присаживайтесь и ждите, пока я оформлю гостевой пропуск.

Коренев уселся на холодные доски и терпеливо ожидал, разглядывая скучную клумбу с пластиковым фонтаном.

Владимир Анатольевич выбегал из недр здания трижды: сначала забрал паспорт и командировочное удостоверение, потом выбежал, чтобы разузнать, где Коренев получал высшее образование и в каком году, а в третий раз вышел с бесконечной анкетой, нижний край которой волочился по асфальту.

– Фамилия-имя-отчество, так сказать – зачитывал Владимир Анатольевич, вписывал ответы и после каждой галочки добавлял «замечательно, восхитительно». – Год рождения, семейное положение, место работы… Чиста ли ваша совесть?

– Э-э-э…

– Чиста ли ваша совесть? – повторил Владимир Анатольевич.

– Так и написано? – удивился Коренев, заглянул в анкету и убедился: подобный пункт действительно имеется. Прокашлялся и ответил: – Да, в целом чиста.

– Замечательно, – пробормотал Владимир Анатольевич и проставил галочку – в бухгалтерии говорят «открыжить». – Следующий вопрос: умеете ли вы врать? – и тут же открыжил: – Конечно, да! Это проистекает из предыдущего пункта, так сказать…

Коренев возмутился, оскорбленный легкомыслием, с каким Владимир Анатольевич отнесся к важному вопросу, но тот парировал:

– Анкета никому не нужна и заполняется для проформы, ее все равно читать не станут. Кроме того, любой журналист умеет врать, и чистая совесть ему не положена. Или вы из наивных идеалистов, кто видит задачу журналистики в объективном донесении фактов? – с подозрением спросил он.

Коренев гордился мировоззрением прожженного циника и прекратил препираться. Он надеялся на отсутствие подобных вопросов в оставшейся части анкеты.

– Хобби, увлечения?

– Писательство.

– Графоманите, – улыбнулся Владимир Анатольевич. – Понимаю, сам стихи в молодости писал, так сказать.

Коренев стихотворчество ненавидел и признавал исключительно прозу, ведь в жизни никто не разговаривает строфами с рифмой и ритмами. Была в том какая-то фальшь и неестественность, словно в мюзикле, когда сама собой начинает играть музыка и целая площадь народу пускается в пляс, синхронно выделывает коленца и напевает поставленными голосами срифмованные строчки.

– Причиной скольких смертей вы стали? – прозвучал следующий вопрос. – На этом пункте никто не признается, посему поставим ноль.

Коренев промолчал, хоть и помнил, что стал причиной гибели тринадцати человек. Владимир Анатольевич объявил, что с анкетой покончено и скрылся в недрах сиреневого здания на добрых полчаса.

Между тем, сонное настроение прорвалось, и Коренев оказался в эпицентре бурной деятельности. Подъезжали грузовики, КрАЗы, КАМАЗы, легковые автомобили, из которых с озабоченными лицами выскакивали водители и пассажиры и исчезали в дверях сиреневого здания с документами в руках. Разъезжающий транспорт порвал пелену и разогнал влажные перья тумана.

От скуки по перевозимому грузу попытался определить направление деятельности фабрики, но дело оказалось безнадежным. Везли все – металлические листы, унитазы фарфоровые, вагон персиков и огромное фортепиано, музыкально вздрагивающее на кочках. Как по этому странному перечню догадаться, где сырье, где продукция, а где обычная еда с инструментами для местного кружка самодеятельности? Так и голову сломать можно.

Поздновато для персиков, не сезон. Да и зачем их столько? Сок делать?

Наконец Владимир Анатольевич показался на улице. Лицо его сияло, а в руках он держал бумажку, озаглавленную «Временный пропуск». Объявил, что можно с небольшой ознакомительной экскурсией отправляться на территорию фабрики.

– Вот так и сразу? – скривился Коренев, который разоделся в лучший костюм и нацепил галстук в косую полоску. – Я думал, мы с руководителями пообщаемся, побеседуем по душам, определим цели и приоритеты.

– Как вам сказать… Руководство отсутствует в полном составе. Главному инженеру нездоровится с прошлого понедельника, а директор находится в заграничной командировке, где договаривается с иностранными партнерами, так сказать.

– Я оделся неподобающе. Вот измажусь, а в вашей гостинице, небось, и прачечной нету.

– Не переживайте, – успокоил Владимир Анатольевич. – Вы же не собираетесь залазить внутрь технологического оборудования?

– Нет, конечно!

– Жаль! Внутри некоторых аппаратов бывает весьма занятно.

Недолгий путь до проходной Владимир Анатольевич растолковывал, что самые главные люди на предприятии – простые работяги, обеспечивающие функционирование каждого механизма, каждого болта, это на их мозолях держится фабрика. А кабинетная работа – скучная, тоскливая и от производства далекая. Да что и говорить! Он сам обожает бросить текущие дела и сбежать в цех, в настоящую жизнь.

Здания сменились бесконечным серым забором с ромбиками и спиралью из колючей полосы, отчего напрашивалась ассоциация с тюремной зоной. Для полноты картины не хватало только вышек с охранниками.

Наконец подошли к контрольно-пропускному пункту с длинными очередями грузовиков. На глаза снова попались персики.

– Зачем вам фрукты?

– Кушать, конечно. Рабочим нужны витамины.

– Раньше молоко давали за вредность.

– У нас и теперь молоко дают. За полезность, – Владимир Анатольевич открыл малозаметную дверку, которая находилась в стене в некотором отдалении от главного шлагбаума.

Вошли в полупустой кабинет, вмещавший огромный шкаф на целую стену, стол со стопками папок высотой в человеческий рост и стул. Стул поскрипывал под хмурым мужчиной с большими ушами и пучками волос в ноздрях.

– Журналист, на экскурсию по договору. Провести по стандартной процедуре, – Владимир Анатольевич передал пропуск с папкой «Дело».

Мужчина с презрением оглядел Коренева, чем напомнил буфетчицу из гостиницы.

– Готовим пальчики, – объявил хриплым прокуренным голосом.

Коренев удивился.

– Конечно, объект секретный, так сказать. Вдруг вы воспользуетесь положением и украдете что-то, – поспешил пояснить Владимир Анатольевич и добавил волшебную фразу, призванную развеивать любые сомнения: – Не переживайте, это стандартная процедура, обычные меры безопасности. Распишитесь, что не возражаете против дактилоскопии, а заодно в этой же форме указано, что и наше предприятие со своей стороны обязуется хранить ваши личные данные без передачи третьим лицам. Каждый пункт проверен нашими юристами и соответствует законодательству.

Коренев с сомнением пялился на бумажку в поисках текста мелкими буковками. Он хотел возразить против дактилоскопии, но вспомнил размер неустойки по договору. Иногда принципиальность обходится слишком дорого. Прочитал текст подсунутой бумажки и после секундной заминки размашисто расписался.

– Отлично! – обрадовался Владимир Анатольевич. – Теперь погрузите пальцы сюда и приложите посильнее, будто пытаетесь задавить таракана, так сказать.

В силу повышенной брезгливости Коренев вряд ли давил бы тараканов с подобным усилием. Через пять минут он вытирал тряпкой остатки краски с пальцев с ощущением преступника, помещаемого под стражу.

– Если у вас есть средства мобильной связи и фотофиксирующей техники, сложите в этот коробок.

Это уже ни в какие ворота не лезло.

– А как же иллюстрации для книги?

– Не беспокойтесь, у нас есть штатный фотограф, так сказать, он и предоставит необходимые фотоматериалы, – пояснил Владимир Анатольевич. – Вы по незнанию можете сфотографировать что-то недозволенное и секретное, а потом получите проблемы со службой безопасности, так что данные меры направлены взаимное избавление от ненужных неприятностей.

Пришлось отдать мобильный телефон с фотоаппаратом и расписаться в очередной форме.

– Замечательно! А вы переживали! – обрадовался Владимир Анатольевич, словно не верил, что Коренев согласится. – На выходе получите свое имущество. Нам чужого не надо, так сказать.

На этом процедуры закончились, и они вышли из душного помещения.

Безопасность на проходной, несмотря на секретность объекта, обеспечивали два охранника – старичок в пятнистой форме и низкорослая женщина. Пока она проверяла документы у въезжающих-въезжающих грузовиков, дедушка дремал на деревянном стульчике, подпирая седой головой стену и посапывая беззубым ртом.

– Ильич! – окликнул Владимир Анатольевич.

Старичок хрюкнул и захлопал глазами.

– Доброе утро! – обрадовался он. – А я-то думаю, кто это шумит, никак большое начальство приехало.

– По производственной необходимости, – оправдывался Владимир Анатольевич. – Привел одного товарища на экскурсию. Пробежимся, поглядим на нашу красавицу изнутри, так сказать.

– Пропуск есть?

– Конечно, все по чину.

Владимир Анатольевич сунул в руки Кореневу картонный прямоугольник с печатью и шепнул:

– Ваш пропуск. Не потеряйте, иначе с фабрики не выберетесь. Покажите охраннику и смело проходите.

Ильич дотошно осмотрел картонку с двух сторон, сообщил, что проход свободен, и снова заснул.

– Внешность обманчива, – Владимир Анатольевич кивнул на старичка-охранника. – Взглянешь на него и думаешь – немощный дедушка дремлет на рабочем месте…

– А разве это не так? – осторожно спросил Коренев.

– Через Ильича еще никто ничего не смог протащить! У него нюх на нарушителей и нарушения. Ильич всю жизнь здесь проработал.

– Так уж и всю…

– Абсолютно! – подтвердил Владимир Анатольевич. – Он родился в фабричном медпункте. Редкое стечение обстоятельств.

 

#16.

Представшая картина разочаровала – бесцветные здания, разделенные пыльными дорогами. Ни тебе деревца, зеленого газона или красного флажка, чтобы перебить серость. Говорят, в северных регионах у местного населения из-за общей мрачности и унылости развивается цветовое голодание, чреватое суицидальными настроениями.

Коренев тоже испытал нехватку цветов и немедленно захотел повеситься от депрессии. Мимо проехал грузовик, наполненный до краев ароматными персиками, и скрылся за углом.

– Что скажете? – поинтересовался Владимир Анатольевич первыми впечатлениями. – Незатейливо, конечно, зато абсолютная чистота. Здесь чище, чем у вас в квартире.

Коренев не возражал. Как человек творческий, он плодил бардак и нагромождение. Говорят, маниакальная страсть к чистоте – признак невроза или шизофрении. По этому критерию ему сумасшествие не грозило.

– Кроме того, у нас есть и клумбочки, и небольшой прудик, так сказать. Сами увидите, – продолжал Владимир Анатольевич.

Мимо прошли шеренгой рабочие с безразличными лицами. Они были одеты в одинаковые темно-синие робы со светящимися оранжевыми полосами на спинах. Шли молча, и второй раз за день возникли тюремные ассоциации.

– Почему они такие серьезные?

– Кто? – не понял Владимир Анатольевич. – А-а-а… Вы о рабочих? Делу время, потехе – час, дисциплина превыше всего, а для шуток и прибауток отведен целый обеденный перерыв, так сказать.

– Строго, – хмыкнул Коренев. Его творческой натуре претила однообразная работа в режиме «от звонка до звонка».

– Зато эффективно. И производительность труда высокая, и количество несчастных случаев сведено к минимуму. За десять лет ни одного происшествия со смертельным исходом. К нам с других предприятий присылают специалистов для обмена опытом, но без особого успеха. Нужно воспитывать в людях производственную культуру, а за один-два квартала подобного результата добиться невозможно.

– И в чем секрет?

– Воспитание с детства. У нас при фабрике есть и детские садики, и техникум. Мы сами воспитываем нужных специалистов и не имеем проблем с квалифицированными кадрами. Да и работающим родителям нравится сдавать в детей садик прямо на работе.

Коренева не покидало ощущение, что они на экскурсии в колонии-поселении.

– Вижу у вас в глазах неодобрение, – заметил Владимир Анатольевич. – Но на самом деле, рациональный подход и забота о людях, так сказать. Тем не менее, предлагаю обратиться к технологии. Давайте во избежание путаницы в головах, пройдем к началу технологической цепочки. Начнем с азов, так сказать.

После немногого, увиденного за последние десять минут, идти никуда не хотелось. Коренева мучало удушье, словно погрузился на дно и не мог вынырнуть за порцией свежего воздуха.

– Может быть, подберете мне инструкций и буклетов, а я перепишу описание технологии. Я же в технике слаб. Вам надо было Сидоренко просить, он у нас в редакции главный специалист по промышленному производству, к нам с завода пришел…

– Не беспокойтесь, буду у вас консультантом, так сказать, – сообщил Владимир Анатольевич. – А за скупыми строчками инструкций вы не увидите людей, влюбленных в свое дело.

Коренев сдался и побрел за Владимиром Анатольевичем, лавировавшим между однотипными зданиями. Быстро потерялся среди монотонных сооружений и перестал понимать, как далеко они отошли от проходной. По ощущениям, фабрика растянулась на километры.

Изредка на пути попадались люди с серьезными лицами, словно одна из фабричных инструкций предписывала ходить исключительно с кислой миной и никогда – ни при каких условиях – не улыбаться.

Владимир Анатольевич давал краткую историческую справку. Голос его стал скучным и монотонным, и Коренев постоянно терял нить повествования – мозг то и дело искал повода отвлечься.

Тем не менее, стало ясно, что фабрика имеет богатую историю, начавшуюся в царские времена. Какой-то немец-промышленник получил разрешение на устройство предприятия по германскому проекту. При том же немце было начато строительство и запущены первые цеха. Но к полноценному запуску фабрикант не дожил – в заграничной поездке подхватил от мухи экзотическую заразу и через неделю помер.

Вопреки ожиданиям, строительство было закончено на государственные средства с опережением срока. Для наладки заказали из Германии вместо одного покусанного немца трех здоровых, которые руководили запуском в эксплуатацию и обучали местных рабочих и инженеров. С тех пор фабрика разрослась не на шутку и заняла площади, в десятки раз превышающие первоначальные. Вырос и ассортимент производимой продукции.

Единственный вопрос, ответ на который затерялся за обилием слов и фактов, – что же, черт возьми, выпускают на фабрике?

– Сами увидите, – уклонялся Владимир Анатольевич от прямых вопросов. – Ассортимент призван удовлетворять разнообразные вкусы и потребности.

Очередная группа рабочих проследовала навстречу. Поздоровались, развернулись на девяносто градусов, словно по команде «нале-во» и строевым шагом удалились в соседний переулок. На их спинах блестели черные цифры в оранжевом обрамлении, как у футболистов. Владимир Анатольевич проследил за взглядом Коренева и пояснил:

– Табельные номера.

После фабричного детского садика уже ничто не удивляло.

– Здесь проводятся небольшие ремонтные работы, будьте осторожны и следуйте за мной. Не хватало, чтобы вы попали в переделку во время экскурсии, – предупредил Владимир Анатольевич, открыл наклонную дверь, ведущую в бомбоубежище, и нырнул в темноту. Коренев последовал его примеру и по ступенькам спустился в катакомбы.

– Временная мера, прямой путь перекрыт, – пояснял Владимир Анатольевич, включая карманный фонарик. – Я освещу нам дорогу, чтобы ноги не поломать.

Они оказались в бесконечном коридоре без намека на окна. Стены, пол и потолок разваливались и выставляли напоказ арматурные внутренности. Коренев остерегался бродить в подобных местах без каски, но Владимир Анатольевич с удивительной беспечностью шагал по коридору. С потолка и стен свисали обрезки кабелей, и Коренев надеялся, что они не под напряжением.

– Не слишком приглядно, но угроз для жизни нет, – заверил Владимир Анатольевич и переступил лужу. – Впрочем, как писал классик, человек смертен и смертен внезапно, поэтому ответственность за безопасность живого существа в первую очередь лежит на нем самом.

После этих слов Коренев удвоил внимание.

– Я жизнь провел на фабрике, – разоткровенничался Владимир Анатольевич, чей громкий голос разносился эхом по переходу. – Она мне заменила родной дом. Едешь на море, а у самого душа не на месте – как производство, не вышел ли из строя генератор, не упала ли труба. И отдых – будто не отдых, так и тянет вернуться. Приезжаешь, через проходную шмыг на фабрику, и сразу такое облегчение. Клянусь, не вру, для меня цех – самое уютное место на земле, я без него жизни не представляю.

Коренев молчал и хлюпал в хлипких туфлях по лужам, которые с каждым шагом увеличивались в размерах.

– Почти добрались, так сказать, – сообщил Владимир Анатольевич, но это «почти» длилось добрую сотню метров.

Наконец, коридор закончился наклонной дверью в конце лестничного пролета. Дверь распахнулась, и Коренев выбрался наружу, воспользовавшись рукой Владимира Анатольевича.

Когда отряхивали пыль с брюк, к ним подкатился упитанный мужичок невысокого роста с маленькой головой, словно приставленной от чужого тела. В отличие от прочих работников фабрики, на нем вместо спецодежды был костюм-тройка.

– Здравствуйте, добрый день, – повторял он и поедал Коренева взглядом. – На работу к нам? В какой цех?

– Это журналист. Книгу пишет по договору, – сообщил Владимир Анатольевич, и интерес в глазах мужичка пропал.

– Очередной бумагомаратель и подпевала руководства: насочиняет хвалебной клюквы и укатит гонорар пропивать. Нас такие субъекты не интересуют.

Коренев не стал обижаться на нелестную характеристику. Его больше удивило неприкрытое недовольство руководством фабрики.

– Наш непримиримый борец с несправедливостью, господин Подсыпкин, – пояснил Владимир Анатольевич. – Занимается революционной деятельностью и пытается пробудить в рабочих классовую ненависть к правящему классу, впрочем, без особого успеха.

– Наступит мой день и час! – пообещал Подсыпкин. – Тогда и узнаете, как выглядит народное недовольство. Наши ряды пополняются с каждым днем, количество неравнодушных растет! Мы выведем вас на чистую воду!

– Уговорили, – иронизировал Владимир Анатольевич. – Мы с нетерпением ждем этого волшебного мгновения.

– Смеетесь? – отозвался Подсыпкин с серьезным лицом. – А будет не до смеха, – он повернулся к Кореневу и сказал: – Вы поаккуратней с этим человеком, ему нельзя верить. Никому нельзя верить.

Владимир Анатольевич откровенно забавлялся. Подсыпкин переключил внимание на Коренева и его присыпанный пылью костюм и спросил:

– А вам верить можно?

– Не знаю.

– И-э-э-х! Никому верить нельзя. Даже себе. Себе в особенности.

Махнул рукой и исчез за ближайшей дверью.

– Профессиональный революционер в третьем поколении, – пояснил Владимир Анатольевич. – Все ему не нравится, везде он видит социальную несправедливость, сорок лет, а юношеский максимализм до сих пор не выветрился. Повсюду ему чудится подвох, во всем сомневается, а особенно в словах и действиях руководства.

– А почему вы его не прогоните, да и дело с концом?

– Во-первых, с фабрики никого не выгоняют. Во-вторых, если выгнать, он же в суд подаст за незаконное увольнение, выиграет, а нам компенсацию потом платить. Проще терпеть, к тому же, его деятельность реальной угрозы для фабрики не представляет.

– Его претензии безосновательны?

– Как вам сказать, – Владимир Анатольевич задумался. – Зерно правды есть, но проблема состоит в невозможности устройства сообщества в такую систему, где каждый без исключения будет доволен. Всегда найдется любитель изобличать недостатки. Пусть обличает, так сказать. Вы же знаете, «Кто не революционер в двадцать лет, вызывает сомнения в щедрости своей души; но кто упорствует в этом после тридцати, вызывает сомнения в правильности своего ума». Или как-то так.

Из дальнейшей беседы выяснилось, что все важные решения на фабрике принимаются директором лично. Кто является настоящим владельцем, Владимир Анатольевич не знал. Для него руководящая цепочка заканчивалась на директоре, который управлял предприятием несколько десятилетий.

– Здесь у нас ведется строительство новых объектов, – Владимир Анатольевич сменил тему и показал на недостроенное здание, вокруг которого наблюдалась крайняя степень оживления, контрастирующая с всеобщим спокойствием остальной фабрики.

Краны поднимали в воздух балки и плиты, а внизу бегали строители и монтажники в разноцветных формах.

– Усиленными темпами заканчиваем первый пусковой комплекс, и к Новому году планируем сдавать в эксплуатацию, – с гордостью сообщил Владимир Анатольевич и приложил козырьком ладонь ко лбу, чтобы не слепило пробивающееся через тучи солнце. – Непрерывное развитие и совершенствование – залог долгой и продуктивной жизни предприятия.

Коренева от лозунгов уже укачивало.

– Владимир Анатольевич, я вас все утро ищу, – к ним приближался мужчина в белой каске. – Достали, мочи нет!

– Это Хоботов, должность у него длинная, но в двух словах – он руководитель строительства, – шепнул Владимир Анатольевич.

Хоботов оказался на голову выше Коренева и имел вытянутое лицо, сочетающееся с общей худобой. Разговаривал он исключительно жалобными интонациями:

– Нам опять своевременно не привезли трубы – ни дюймовые, ни на три четверти. Я жду второй месяц. Мы бы давно закончили отопление, но я вынужден простаивать, а день простоя влетает в копеечку. Кроме того, понабирали с улицы сварщиков, а они варить не умеют, будто первый раз сварочный аппарат увидели – куда смотрит отдел кадров?

– Научатся, – ответил Владимир Анатольевич, – не боги горшки обжигают. Опыт придет со временем.

– Мне некогда ждать! У меня забот полон рот, – продолжал жаловаться Хоботов. – Что делать со сливной трубой?

– Какой?

– Той самой! Пойдемте со мной, сами поглядите, что нам прислали вместо холоднокатаных труб! Чтобы не кивали на меня и не рассказывали, что я сроки срываю!

Он потянул за рукав Владимира Анатольевича, а тот не стал упираться и пошел следом. Напоследок оглянулся и сказал Кореневу:

– Ждите меня здесь, вам туда нельзя без каски.

Они пробежали под стелами кранов, нырнули в здание и исчезли.

Коренев терпеливо ждал, наблюдая, как строповщики закрепляют на крюках балки. Этот занимательный процесс надоел после десяти минут наблюдений, между тем, Владимир Анатольевич не возвращался.

Коренев продолжал переминаться с ноги на ногу, перекатываться с пятки на носок, перекладывать портфель из руки в руку. Посмотрел на часы и с удивлением обнаружил, что прошел час, но ни Владимир Анатольевич, ни Хоботов так и не появились.

Начался обеденный перерыв, работы приостановились, и рабочие разбежались по углам уминать пайки. Тогда Коренев проскочил между подъемными кранами и вошел в дверной проем, который не успел обзавестись дверью. Его встретили пустые пыльные коридоры.

Побродил по этажу, никого не нашел и поднялся выше, но и там не обнаружил ни души, кроме недовольного рабочего, который сидел в одной из комнат на единственном стуле и жевал сосиску.

– Я ищу Владимира Анатольевича.

– Я знаком с тремя владимирами анатольевичами, – флегматично ответил пролетарий и откусил бутерброд. – Какой интересует?

Коренев не знал ни должность, ни фамилию своего сопровождающего.

– Впрочем, здесь никого нет, кроме меня, – добавил рабочий и проглотил остаток сосиски. – Полчаса, как Хоботов ушел.

– Куда?!!

– Понятия не имею. Руководство передо мной не отчитывается. Если бы отчитывалось, я бы сам был руководством…

Обеспокоенный Коренев на всякий случай поднялся до самого верхнего этажа, но никого не отыскал и выбежал на свежий воздух в заводскую серость. Его охватило чувство беспомощности, подобное тому, которое испытал в детстве, когда потерялся на автовокзале в чужом городе.

Он обошел стройку по кругу и решил возвратиться на проходную. Увы, гипнотическое однообразие зданий и сооружений привело к тому, что он заблудился среди одинаковой серости, подобной фрактальному лабиринту.

Он побрел прямо, рассудив, что обязательно куда-то придет, если будет двигаться в одном направлении. В случае чего, спросит дорогу у работников, которые, как назло, перестали попадаться.

Завидев одинокую фигуру очередного рабочего, Коренев бросался к нему с вопросом:

– В какой стороне выход?

Люди смотрели на него, как на умалишенного, но направление показывали. Обычно оно оказывалось противоположным тому, в котором он шел до этого. Получалось, будто он бродил кругами вокруг проходной, чего быть не могло – не может выход находиться в середине помещения. Он заподозрил персонал в сговоре – дескать, водят его за нос и нарочно запутывают.

Такая тягомотина длилась несколько часов, и Коренев вконец вымотался утаптывать туфлями фабричную пыль. Если бы шел по прямой, дошел бы не только до проходной, а и до самой редакции.

Мимо пронеслись мужчина с женщиной.

– Он на фабрике, – говорил мужчина. – У меня точная информация, его видели в разных цехах.

– Это же хорошо? – допытывалась женщина. – Ведь, правда?

– Наверное. Не знаю. Мне больше Нестора жалко.

– Да, ему бы жить да жить.

Коренев растерял остатки надежды и перестал спрашивать дорогу. От безрезультатной беготни разыгрался аппетит, и вместо проходной он переключился на поиски столовой. Но через полчаса сообразил, что час уже поздний и, даже если заведение общепита существует, оно закрыто на амбарный замок.

Отчаялся и побрел по одинаковым пыльным дорожкам, упрашивая каждого встречного показать выход. Должно быть, он напоминал сумасшедшего – рабочие от него шарахались и прятались за ближайшей дверью.

Солнце укатилось за горизонт, и люди перестали попадаться вовсе. Кореневу померещился маленький садик, огороженный плетеным заборчиком, за которым прятался карликовый деревянный домик, словно из иллюстраций к детским сказкам. Пока стоял как вкопанный, дверь со скрипом отворилась и на крыльцо вышла карикатурная старушка с выдающимся носом, украшенным бородавкой с двумя волосинками.

Коренев захлопал глазами с надеждой, что это последствия голодного обморока. Женщина засунула руку в маленький мешочек, достала пригоршню зерен и бросила на дорожку. К ней слетелись голуби, и Коренев им позавидовал – он был согласен и на семена, и на манную кашу с комочками, которую ненавидел с детского сада.

Женщина заметила посторонних, перекрестилась и убежала в домик, а Коренева охватило чувство безнадежности и апатии. Ему хотелось упасть и заснуть на сером асфальте, но внезапно пошел дождь и отрезвил спутанное сознание. Садик с домиком исчезли и превратились в обычный пустырь, по периметру окруженный двух-трехэтажными зданиями с закрытыми дверьми.

В одном из них двери не оказалось – пустой проем сопровождался страннейшей табличкой «Отдел дознания». Коренев вошел в темноту, прошел пару шагов по темному коридору и наткнулся на одинокий стул. Присел, поставил портфель на колени и под шум дождя и аппетитный аромат фруктов задремал, пока высокий мужской голос за стеной возмущался отсутствием нормальной еды – якобы от персиков и овсянки его тошнит. Коренев позавидовал человеку, которого тошнит от персиков, и заснул.

 

#17.

Включился яркий свет и высветил чистые стены.

Он обнимал портфель и трясся от холода. С промокшего портфеля натекло воды, и он оказался посреди огромной лужи на грязном стуле. Черное озеро вносило диссонанс в светлое окружение большой белой комнаты без окон и дверей.

За берегами темной воды, на троне восседала Рея. Бирюзовое платье в этот раз оказалось не таким богатым, но привлекало внимание скромной роскошью. Знакомый цветок фоамирана украшал волосы, завитые в причудливую свадебную прическу.

– Я же обещала навещать и обещание держу, – сказала она. – Вы, я вижу, голодны, но пирожки не предлагаю. Мне показалось, они пришлись вам не по вкусу.

Он был готов съесть все, и его не волновало, с чьей кухни украдена еда. С трудом отогнал мысли о голоде и завопил:

– Я понял! Это ты!

– Сказать по правде, ума не приложу, что означают твои слова. Не мог бы ты изъясняться вразумительно? – заметила Рея.

– Это была ты, – твердил он. – Я уверен.

Рея зевнула.

– Ты ее убила, – он наконец сформулировал мысль и закашлялся. Сообщать кому-то, что подозреваешь его в убийстве, оказалось сложной задачей. Сменил интонацию на вопросительную и повторил: – Ты ее убила?

Рея улыбалась, отчего почувствовал себя несмышленым ребенком, которому взрослая тетя рассказывает правила приличного поведения в цивилизованном обществе. Улыбка Реи пугала, особенно в те моменты, когда искажала пропорции лица.

– Глупенький. Я невинная девушка, в жизни мухи не обидела, – сказала она. – Как тебе могла прийти в голову такая ужасная идея? Мне дурно от самой мысли о крови, не говоря о том, чтобы на кого-то пойти с ножом. Глупость! Думаешь, я способна на жестокость?

Она захохотала, а у него по телу пошли мурашки. Пошевелил затекшими ногами, и в ботинке хлюпнуло.

– В тихом омуте черти… – он дал понять, что не намерен исключать такую возможность.

Она перестала хохотать и спросила:

– Почему не рассказал обо мне своему другу Знаменскому? Струсил?

– Он мне не друг.

– Он так мило помогал тебе с покупкой билета, я прослезилась, настолько меня тронула забота и поддержка со стороны человека в форме. Я-то думала, они грубые и бесчувственные солдафоны. Но остался без ответа вопрос, почему ты не сообщил ему обо мне?

– Не знаю, – ответил он. – Не захотелось.

– Мне нравятся люди решительные, привыкшие действовать, а не заниматься рефлексией в уголке. Глядишь, кто-то не сплоховал бы и нашел девчонку, разузнал у нее подробности, и убийца был бы пойман. А из-за нерешительности этого человека преступник на свободе и продолжает творить бесчинства.

Он сразу понял, что речь идет о нем и Логаевой Маше. Будто в подтверждение в руках у Реи появился рисунок, свернутый в трубку. Она протянула холст и знакомым тройственным голосом потребовала:

– ВОЗЬМИ!

Он вопреки желанию схватил сверток трясущейся рукой.

– СМОТРИ!

Ему не хотелось встречаться с картиной. Ледяной волной накатил страх, сопровождаемый глубоким отвращением.

– Не стану! Гадость! – он отбросил рулон в лужу.

– СМОТРИ! – повторила Рея, и полотно снова оказалось в его руках. В ее голосе сквозила угроза, отбившая всякое желание препираться.

Дрожащими пальцами развернул картину и уставился на знакомые очертания и формы. Обезображенное лицо будто выдавалось из плоскости холста, отсутствовали мазки, неточности, шероховатости – каждая линия выглядела четко, превосходя оригинал в реалистичности.

Он догадался, что это не портрет, а фотография.

– Черт! – ругнулся и отбросил холст, словно по нему ползли пауки или тараканы.

Полотно упало в лужу и растворилось в грязной непрозрачной воде под его ненавидящим взглядом.

– Оставьте меня в покое! Не желаю видеть эту мазню.

Рядом засопели. Поднял глаза. Девочка лет четырех-шести стояла в луже в высоких резиновых сапогах ярко-желтого цвета. Она посмотрела на него перепуганными глазенками, перевела взгляд на то место, где исчезла картина, и зарыдала, закрыв лицо руками. Голова ее тряслась, и подпрыгивали хвостики с резинками.

– Девочка, не плачь, – попытался ее успокоить. Он ненавидел рыдающих детей.

При первых звуках его голоса она заплакала еще звонче, побежала к Рее и спряталась за трон. Некоторое время оттуда раздавались громкие всхлипывания, но вскоре затихли, и из-за спинки стула показались заплаканные глаза и маленькие кулачки. Девочка глядела на него, словно он собирался ее укусить или съесть.

– Правильно, что у вас нет детей, – сказала Рея. – Вы не умеете с ними обращаться, они вас боятся. Напугали бедную девочку, отвратительно обошлись с ее рисунком, а она потратила на него неделю кропотливого труда.

Она ласковым, но сильным движением руки, вытянула девочку из-за спинки трона.

– Не плачь, доченька, дядя пообещает тебя не обижать. Пообещает? – Рея приподняла бровь и посмотрела на него.

Пришлось пообещать. Девочка повеселела и без всякого испуга принялась бегать по белой комнате.

– Играй, играй, – подбадривала Рея. Ее лицо светилось материнским теплом. – Разве она не чудо? Такой милый и талантливый ребенок, у нее жизнь впереди, в отличие от нас с вами.

Из-за трона вдруг вышла Оленька с фотоаппаратом – по неизвестным причинам это оказался древний «Поляроид». Тот самый, который выдавал карточку с черным квадратом, через минуту превращавшимся в фотографию.

– Что ты тут забыла? – удивился он. Он терпеть не мог Оленьку и в сны ее не пускал, ведь и там она продолжала произносить и совершать глупости.

Оленька его игнорировала. Она склонилась к Рее и говорила, бросая на него недовольные взгляды:

– Всегда предлагала Ване уволить, бурчит гадости под руку, вреднейший человек. То ему горизонт не нравится, то смазалось, то еще найдет к чему придраться. Как будто это от меня зависит, а не от фотоаппарата. Вот купит Ваня нормальную «зеркалку», тогда и поговорим.

Вызывало негодование, с какой уверенностью в собственной непогрешимости Оленька наговаривала на него глупости. Глупый человек считает причиной проблем не себя, а то, что он окружен идиотами.

– Оленька! – возмутился он. – Не мешай! Иди прочь, я в свой сон тебя не звал.

– Ну и ладно, – она обиделась, навела на него объектив, спустила затвор и исчезла.

Квадратная фотография, успевшая вылезти из «Поляроида», спланировала ему в руки. Схватил за уголок и энергично потряс – согласно древним преданиям это ускоряло проявку.

Наконец, чернота на снимке расползлась по углам, и в центре увидел себя, прижимающего портфель к груди. Горизонт был завален, но в данном случае это работало на эффект – его фигура, снятая под углом, выглядела жалко.

– Занятная девушка, – заметила Рея.

– Тупая, как пробка.

– Может быть, но занятности это не портит.

Он не имел ни малейшего желания обсуждать достоинства и недостатки Оленьки. Впрочем, за ней он признавал одно положительное качество – маниакальное упорство, с которым она продолжала наступать на грабли.

– Она упорствуют в достижении недостижимого и может надеяться на вознаграждение, – сказала Рея. – А ты? Ты готов идти до победного конца и каждый раз подниматься после падения? Я говорю о портфеле, который у тебя на коленях. Вместо того чтобы править рукопись, ты сбежал на фабрику.

– Я в командировке, это моя работа.

– Мне кажется, ты ненавидишь людей. Пишешь сладко и правильно, восхваляешь скромность и стремление к идеалам, но у тебя самого не осталось моральных ориентиров. Каждая строка, тобой написанная, представляет ложь – маленькую, крошечную, большую, гигантскую, всех размеров и разновидностей, на любой изысканный и требовательный вкус: от полуправды до наглого вранья. Твоя порядочность – лишь вопрос цены. Сколько тебе нужно заплатить, чтобы ты оболгал близкого человека?

– У меня есть определенные принципы, которые я не нарушаю.

– Какие? С неприятных заказчиков драть втридорога?

– Мое личное дело.

– Что с рукописью делать будешь, принципиальный ты наш? Куда употребишь стопку мокрой бумаги? Кстати, черная вода – это грязь со страниц.

Некстати вспомнился Дедуля.

– Буду убирать многословие.

Рея захохотала. От смеха у нее полились слезы, а вместе с ними и тушь. Ее лицо приобрело демоническое выражение, от которого по телу побежали «мурашки». Сквозь хохот прорывалось легкое похрюкивание, состоящее из отдельных всхлипов, составляющих слово «многословие».

– Глупость и беспрецедентная наивность! Многословие он собрался убирать… – сказала она и вытерла черные потеки. – Из фабрики для тебя не существует выхода. Она проглотила тебя, ты ее законная добыча.

– Я проснусь, найду проходную и покину это место. Любую неустойку выплачу, но здесь не появлюсь!

– Не нужно усугублять положение. Фабрика обидится и накажет. Если сбежишь, пожалеешь, – Рея покачала головой. – Хотела бы я, чтобы тебе удалось сбежать… Машенька, осторожней, не поскользнись!

Девочка нарисовала на белом полу грязью из лужицы квадраты, прыгала в «классики» и мурлыкала под нос песенку без слов.

 

#18.

Сон не принес облегчения. Перекладины на стуле впились в рубашку, спина болела, а шея затекла. Пошевелил руками и ногами и обнаружил, что воды натекло целую лужу. С тревогой раскрыл портфель и заглянул внутрь. К счастью, содержимое не пострадало – край рукописи промок, но документы находились в полном порядке.

Отряхнул мусор с пиджака и при свете тусклой лампы побрел к выходу. Сосущие ощущения в животе перерастали в болезненные.

Как люди голодают неделями? Как писали в брошюрках для желающих похудеть: «На третьи сутки целебного голодания из вас начнут выходить соли и шлаки». Каждая бабушка на скамейке у подъезда знает о «шлаках», которые накапливаются в организме и отравляют жизнь. Знал о них и Коренев – он сам писал эти рекламные тексты.

Улица встретила прохладой ночи и ярким светом растущей луны. В лунном освещении фабрика выглядела уютнее – тотальная серость приобрела контраст и оттенки, а отдельные светящиеся окна скрывали за собой живых людей.

Твердо решил идти прямо и не сворачивать. Промокшие туфли хлюпали на каждом шагу. Пришлось остановиться и выкрутить носки. Мокрая одежда остыла, и начал мечтать о теплом сухом спальном мешке у жаркого походного костра.

Несмотря на сильную усталость, решил во что бы то ни стало выбраться из этого мерзкого места. Эта мысль придавала сил. Он брел по однообразной местности, напоминающей упражнения из учебника по геометрии, и терял связь с реальностью. Казалось, что он идет по кладбищу, окруженный мрачными памятниками, причем целый ряд из семнадцати свежих могилок украшают угрожающие надгробия разной степени ухоженности.

В очередной раз нахлынул страх, и он побежал. Портфель бил по ногам, и Коренев порывался его выбросить, чтобы не мешал удирать от галлюцинаций. Пульс в висках бился в такт словам Реи:

– Фабрика не отпустит ни-ко-го!

Неужели он обречен до самой голодной смерти бродить по этому месту, населенному странными людьми?

– Фабрика не отпустит…

Холод накатил на него и отобрал надежду попасть в мир за пределами бесконечного ограждения с колючей проволокой. Едва вспомнил о заборе, как тот выскочил из темноты.

– …ни-ко-го! – произнесла Рея.

Коренев воспрянул духом и во всю прыть побежал вдоль стены, которая обязана была привести к проходной. Он ничего не замечал, кроме бесконечной вереницы одинаковых панелей, и бежал с мыслью, что каждый шаг приближает к свободе.

Есть! Оно! Показалась проходная, освещенная синими лампами фонарей. В груди с надрывом билось сердце, ноги от усталости заплетались, но он испытывал великую радость.

Последний рывок, и он стоит самого входа и пробует отдышаться. В горле дерет, легкие выворачивает, каждый вдох-выдох сопровождается свистом.

– Шо делаешь? – спросил стариковский голос со встревоженной интонацией. – Шпиен?

– Журналист, – прохрипел Коренев и согнулся пополам. – Потерялся на фабрике, хочу выйти.

– Потерялся? – Ильич удивился, как взрослый полноценный индивид может заблудиться в трех соснах.

– Да. Вы же помните, я с Владимиром Анатольевичем…

Выяснилось, что людей с подобным именем-отчеством на фабрике пруд-пруди. Опять двадцать пять. Ну почему он не выспросил фамилию сопровождающего?

– Ты голову мне не морочь, – Ильич, шаркающей походкой приближался к Кореневу и разглядывал его через прищур слабых старческих глаз, – ДокУмент показывай и проходи!

Коренева пронзило молнией: пропуск! Сунул руку в карман – пусто. Куда он его задевал? Нелепо получается – выход нашел, а воспользоваться им нельзя. Полез в портфель и высыпал бумаги на асфальт. Упал на колени и принялся перебирать документы, клочки записок и прочий мусор, включая леску с рыбалки.

– Вот!

С довольным лицом передал пропуск Ильичу, сгреб сырые бумажки с асфальта и с силой утрамбовал в портфель.

– Проходи, – разрешил Ильич и похромал к излюбленному стулу, чтобы продолжить прерванный сон.

Наконец-то! Коренев возликовал, закрыл портфель на защелку и направился к турникетам. Но голос Реи повторил «НИ-КО-ГО!», и стало очевидно, что произойдет что-то нехорошее.

Он толкнул «вертушку», но та не пошевельнулась. Посмотрел на Ильича в поисках помощи.

– Погоди-ка! – подал голос старичок, встал и похромал к Кореневу. – Покажи-ка пропуск еще разок, кажись, не доглядел.

С нехорошими предчувствиями протянул измятый клочок бумаги с печатями. Ильич схватил, приблизил к глазам и рассмотрел со стариковским прищуром.

– Не могу тебя выпустить, – сообщил он наконец.

– Почему?

– Да вот сам прочитай, пропуск у тебя временный и действует только восемнадцатого числа, а сейчас девятнадцатое.

– Как девятнадцатое? – удивился Коренев и поглядел на часы. Точно, полчаса, как начался следующий день. – Что делать? – растерялся он.

– Давай-ка пропуск сюда, – Ильич выхватил картонку из рук потрясенного Коренева и сунул в бездонный карман. – По регламенту я должен у тебя просроченную бумажку конфисковать. Порву, сожгу и пепел над рекой развею в лунную ночь.

– Про пепел и ночь тоже в инструкции сказано?

– Конечно! Часть шестая, раздел пятый, «Оперативное уничтожение недействительных документов разрешительно-согласовательного характера».

– А как мне выбраться отсюда?

Пропуск хоть и был просроченный, но худо-бедно подтверждал законность пребывания Коренева на территории фабрики, а теперь выходило, он и вовсе бесправный.

– Не знаю, бумажки у тебя подходящей нет, а без нее ничем помочь не могу, – Ильич занял наблюдательный пост на стуле у стены. – Придешь с пропуском, тогда и поговорим.

– Как же я его добуду?!!

– Это меня не касается.

– Абсурд! Я же не могу жить на фабрике! – возмутился Коренев. – Я свободный человек и обладаю свободой передвижения, гарантированной Конституцией. Вы не имеете права держать меня в своей вонючей шарашке!

– Чего раскричался? Вызову военизированную охрану, они тебе покажут, где раки того-этого… – перебил Ильич. – Есть инструкции и регламенты, и я действую в соответствии, а за конституцию мне никто не платит. Уволят меня, на том и закончится твоя свобода передвижения.

– Вас не смущает, что посторонний человек без документов бродит по фабрике? – Коренев решил зайти с другой стороны. Пусть обвинят в шпионаже, лишь бы проникнуть за пределы забора. – А вдруг я представитель конкурирующей организации и внедрен на фабрику с целью получения секретной информации?

– Пусть шпиен ходит, сколько влезет. Все равно не выберется.

Ильич щелкнул выключателем, и фонари погасли. Коренев остался в полной темноте. Он подошел к стене, положил на пол портфель, уселся на него и закинул голову, опершись затылком на холодную штукатурку. Сверху смотрело чистое звездное небо, в котором хотелось утонуть и раствориться. Целый бесконечный мир, огромная вселенная, а он, Коренев, заперт на пятачке в несколько квадратных километров.

– Фабрика не отпускает ни-ко-го, – прошептал он.

На него снизошло, и он бросился к турникетам.

– Можно Хоботова найти? Через него выйдем на Владимира Анатольевича, – выпалил он. – Он же должен меня помнить.

– Хоботов? – переспросил Ильич. Коренев помолился, чтобы хоботовых на фабрике оказалось не больше одного. – Давай позвоним.

Старичок по памяти набрал на диске номер и гаркнул из всех сил:

– Николай Сергеевич! Вас Ильич беспокоит с проходной.

Звук в трубке был до того громкий, что Коренев без труда слышал недовольный голос Хоботова.

– Тут у нас один товарищ заблудился с просроченным пропуском, говорит, вы его с каким-то Владимиром Анатольевичем видели.

– Вы там с ума посходили? – возмутился Хоботов. – Никого я не знаю, и вообще, в такое время люди спят. Шутники хреновы.

Раздались короткие нервные гудки прерванного соединения.

– Во-от, – поучительно сказал Ильич и вернул трубку на место, – не признает тебя Николай Сергеевич, говорит, в глаза не видел, слыхать – не слыхивал и, вообще, спать хочет, потому что шуток не любит.

Коренев положил портфель на пол посреди помещения проходной, уселся на него и принялся медитативно раскачиваться. Ильич с интересом поглядел на него, но ничего не сказал, раскрыл газету и углубился в разгадывание кроссвордов.

После пяти минут медитации Коренев решил давить на жалость и взывать к состраданию:

– Ну выпустите меня, что вам стоит? Никто не узнает…

– Видеокамеры поразвешивали по углам. Запись посмотрят, и тебе достанется, и мне, – возразил Ильич. – Не знаю, как тебе, а мне моя работа дорога.

– Что за чертовщина? Какая-то нелепая череда случайностей может привести к абсурду!

– На фабрику случайные люди не попадают, она сама выбирает, кто ей нужон, – заметил Ильич.

– Вы так говорите, будто она живая.

– А как же! – завопил потрясенный старичок. – Живая и есть. Всяк предмет имеет душу. Даже если к куску дерева отнестись по-человечески, он тебе спасибо скажет.

Коренев раскачивался и вздыхал. Сейчас бы телефон. Позвонил бы кому-нибудь – Ване, Виталику, Знаменскому, например, кто-то из них помог бы.

А почему бы и не попытаться?! За спрос не бьют.

– Ильич, позвонить с твоего телефона можно?

– Отчего же, нам не жалко, – расщедрился старичок. – Звони в свое удовольствие, но с собой брать нельзя. Имущество казенное.

Коренев трясущимися пальцами набрал Ванин номер, но ответом ему стали короткие гудки.

– С него только по фабрике звонить можно, – раскрыл Ильич секрет, почему с такой легкостью разрешил воспользоваться служебным телефоном.

– Бесполезный кусок пластмассы, – констатировал Коренев и со злостью бросил трубку.

И внезапно повеселел.

Сам собой родился новый план: усыпить бдительность Ильича, с разбега перепрыгнуть через турникет, и вот она – свобода! Пусть дедушка и дальше дремлет со своей газеткой. Что он еще может сделать.

План был до того элементарен, что Коренев поражался, как раньше не сообразил. Развитый интеллект склонен усложнять простые вещи, отметая их еще на стадии формирования мысли. Мы любим копошиться в надуманных ограничениях, в то время как очевидное решение лежит под носом и ждет-не дождется своего часа. Зачем распутывать сложный узел царя Гордия, если проще разрубить его мечом?

Коренев повеселел и неторопливо направился к «вертушкам», пришаркивая ножкой, словно арестант на прогулке перед побегом. Когда оставалась пара шагов и он приготовился к последнему решительному рывку, его остановил грозный окрик Ильича:

– Стой, шпиен, стрелять буду!

Замер и оглянулся. Дедушка не врал – в руках он держал ружье неведомого происхождения, направленное Кореневу в ноги.

– Отрываю огонь на поражение без предупредительных выстрелов, – предупредил Ильич. – Отойди от турникета! Не доводи до греха!

Коренев раздосадовано чертыхнулся, план дал сбой в неожиданном месте. Интересно, доводилось ли старичку стрелять из этого ружья?

– Я из него пятерых ранил, а одного насмерть зашиб, – сказал Ильич, чтобы не возникало сомнений. – Работает без осечек.

Проверять оружие на работоспособность не захотелось, и пришлось отойти от турникета.

– Придешь с пропуском, тогда пропущу! – сказал старичок и опустил ружье. – Без пропуска не пропущу. Вот и вся арифметика. Ясно?

Кореневу было ясно. Фабрика взяла его в плен и не собиралась выпускать без боя. В настоящий момент ее руками и ногами был мелкий сухой старичок с ружьем.

Побрел к стене, снял пиджак, расстелил на полу, уложил рядом портфель вместо подушки и принялся устраиваться поудобнее.

– Ты чего надумал? – озадачился Ильич.

– Выспаться хочу. Ночью все люди спят. Я – человек, тоже спать хочу.

– На полу, поди, холодновато будет.

– Ага, – подтвердил Коренев безразличным голосом, словно не его здоровье обсуждалось, а политическая ситуация на Кубе. – Замерзну, простужусь и помру от пневмонии, похороните меня под проходной и венок на забор повесьте. Когда кто-то на машине разбивается, такой же на столбе вешают.

– Не спеши помирать, – сжалился Ильич. – Ходи в мою каморку, переночуй на лежаке. Что я не человек? Сам понимаю, со всяким бывает.

Коренев без лишних слов воспользовался предложением и пошел обустраиваться на ночь. Коль уж Ильич не дает ему выйти с фабрики, пусть обеспечивает ночлег по высшему разряду.

– Там электрический чайник есть, чаю себе сделай.

– Я бы с большей радостью поел, – пробурчал Коренев.

– На столе в пакете бутерброды лежат, бери, мне не жалко, – отозвался Ильич. – Я не ем, зубы кончились, а на новые не заработал.

На небольшом столике лежал целлофановый пакет, в котором отыскались два бутерброда, завернутые в клочок газеты. Развернул и прочитал название: «Заводской вестник».

– Слышь, дед, а чего на фабрике делают? – спросил, с аппетитом жуя засохший хлеб с подветренным куском колбасы.

– Мое дело маленькое, – отвечал Ильич, – пущать-не пущать, а там пусть делают, что хотят.

Информативно. Коренев разгладил огрызок газеты в надежде, что хоть здесь найдется крупица полезной информации. «Заводской вестник» сообщал о выполнении плана на сто три процента, сетовал на проблемы с поставками сырья в прошлом квартале и хвалил отдельных сотрудников за старательный труд и изобретательность, проявленную при исполнении рабочих обязанностей.

Раздел «Из жизни руководства», занимавший основную часть полосы, в свою очередь проливал свет на повседневное времяпровождение Директора – нигде не упоминалось его имя, а исключительно должность, но непременно с большой буквы. Сообщалось, что Директор жив, здоров, в прекрасной физической форме, заботится о процветании фабрики, посвящает ей каждую минуту насыщенной жизни. Несмотря на огромную занятость, сумел выкроить несколько дней для отпуска и провел их в горах, прыгая, аки сайгак, по камням. На отдыхе среди прекрасной природы нашего края нашел большой белый гриб и видал всяких горных зверей – они Директора не боялись, а наоборот, выходили навстречу с целью полюбоваться выдающимся человеком и полизать соли из его рук.

Каждое слово выражало высшую степень восторга. Если бы Директор под скрип журналистского пера опорожнился с высоты этих самых гор, сей факт был бы преподнесен как событие героическое, совершенное с целью укрепления имиджа фабрики. Каждому рабочему полагалось восхищаться и гордиться работой на предприятии, ведомом к светлому будущему таким замечательным руководителем.

Коренев скомкал огрызок газеты и выбросил в мусорное ведро. Поглядел в зеркало, оценил свой жалкий облик, допил чай и устроился на тахте в надежде, что на этот раз обойдется без сновидений с Реей. Ее лицо чем-то походило на картину Логаевой.

 

#19.

Ильич тряс плечо и приговаривал:

– Вставай, молодой человек, да уходи, пока мне за тебя не влетело.

Коренев открыл глаза и уставился на наручные часы:

– Который час?

– Половина пятого.

Какой нехороший старичок. Не дает выспаться трудовому народу! Хотелось, чтобы оставили в покое и не мешали спать – впервые за последние дни выпало редкое счастье заснуть без сновидений.

– На проходной должен быть порядок. Сейчас все на работу попрут, а если тебя найдут, с работы попрут меня, – бубнил старичок и продолжал трясти, словно грушу.

– Встаю, встаю… – пробормотал Коренев. – Зачем кричать?

Он сел на лежаке и зевнул. Снаружи, через полуприкрытую дверь тянуло утренним холодом. Ильич по доброте душевной разрешил выпить кружку чаю. Коренев похлебал кипятку и прошел на фабрику.

План состоял в том, чтобы под стенами проходной подкараулить Владимира Анатольевича, идущего на работу, но Ильич вышел с ружьем и потребовал удалиться:

– Чего тут маячишь? – прикрикнул он. – Кыш отсюдова!

Коренев благоразумно отошел в сторонку и спрятался за угол ближайшего здания.

Владимира Анатольевича так и не дождался. Утешился возмущениями по поводу того, что его бросили среди скучных серых зданий, и никому и дела нет, как он выживает без еды и крова.

Постоял, сколько хватило сил, и отправился на прогулку по территории. Чтобы не заблудиться, делал карандашом маршрутные пометки на обратной стороне одной из страниц рукописи. Потом испугался, что у него найдут эту нарисованную от руки карту и примут за шпиона от конкурирующего предприятия, и рисовать перестал, а дорогу в лабиринте однообразных сооружений заучил на память.

Основным чувством, которое он испытывал, являлась смесь голода с негодованием. Ему повезло – он нашел столовую. График работы обещал, что откроется она к обеду, поэтому пришлось ходить кругами и мучиться от голода.

Портфель, составлявший все его имущество, телепался в руке тушей неведомого науке зверя. Из-за урчания в желудке приблизился к пониманию жизненных условий аборигенов Африки. Он жадно вдыхал запахи выжаренного масла, которые еще вчера вызывали у него тошноту и отвращение. Сейчас они казались самыми лучшими ароматами на земле и предвещали возможность набить живот чем-нибудь съедобным.

Наконец, двери заведения общественного питания распахнулись. Первый порыв был скупить все и наесться от пуза, но голос разума восторжествовал. Подсчитал, что при двухразовом умеренном питании денег ему хватит на неделю. Он, конечно, не собирался задерживаться на фабрике, но следовало проявлять благоразумие. Подавил порывы схватить «первое, второе, третье и компот» и взял скромную тарелку постного супа и кусок хлеба. Жевал тщательно, чтобы на дольше хватило.

По количеству тараканов фабричная столовая давала фору гостиничному буфету, но было безразлично – Коренев смахивал их ладонью со стола, отметая посягательства на тарелку с супом. Он-то за еду заплатил, а они норовили покушать на халяву.

– Кыш! Брысь! – шипел он, но тараканы не сдавались и раз за разом пытались брать тарелку осадой.

Остаток вечера провел на скамейке, которая обнаружилась с обратной стороны столовой. Сидеть было холодно, и даже подложенный под ягодицы портфель не спасал.

С наступлением вечера количество рабочих уменьшалось и упрощалось перемещение по фабрике. Он без труда отыскал отсутствующую дверь в таинственном «Отделе дознания» и провел ночь на том же стуле, но в этот раз обошлось без дождя и луж.

Следующие дни протекали в полном однообразии – сутки напоминали друг друга так же, как и фабричные здания. Коренев бродил по дорожкам и запоминал проходы и места. Иногда приближался к проходной, но каждый раз его обнаруживал Ильич, который, кажется, никогда не уходил домой. Старичок требовал предъявить пропуск, но так как предъявлять было нечего, их общение заканчивалось позорным бегством под прицелом старого ружья.

Ни Хоботова, ни Владимира Анатольевича не удалось повстречать за эти дни, и он заподозрил, что они являются плодом его больного воображения, поврежденного стрессом после убийства Нины Григорьевны.

С тоской вспомнил о Тамаре, которая жила себе в столице, ходила на высокооплачиваемую работу, планировала карьерный рост и горя не знала, пока он превращался в оборванца. Одежда по цвету и запаху походила на лохмотья, которые не каждый бездомный согласился бы носить.

Спустя пару дней у него начала ехать крыша. Он бродил по фабрике и приставал к встречным и поперечным с требованием найти Владимира Анатольевича. В ответ пожимали плечами и спешили убежать от нездорового гражданина в потрепанной одежде со специфическим уличным ароматом.

Иногда встречались люди в форме защитного цвета. При виде их рабочие ненавязчиво разбегались по срочным делам, скрываясь от внимательных глаз блюстителей порядка. Коренев тоже прятался, хотя по логике должен был обратиться к ним за помощью, но один лишь вид их недовольных лиц вызывал страстное желание отыскать щель и забиться в нее.

Наконец, он осмелел, принялся заходить во все помещения подряд и требовать телефон для срочного звонка, но найденные им телефонные аппараты действовали исключительно в границах фабрики.

– А в город или по стране вы не звоните?

– Нет, – ответила девушка с веснушками.

– Абсурд какой-то! – возмущался он. – Неужели никому ничего не нужно за пределами фабрики? Вы в другие города не обращаетесь?

– Иногда приходится, конечно, но редко.

– И что вы делаете?

– Идем к начальнику цеха, – робко ответила девушка, словно сомневалась, стоит ли сообщать эту важную информацию человеку, похожему то ли на бомжа, то ли на интеллигента, то ли на профессора, спившегося в ранней молодости.

– Как мне попасть на прием к начальнику? – потребовал Коренев, увидев спасительный свет в конце бесконечного тоннеля.

Выяснилось, что руководством принимается ограниченный круг лиц по установленному графику и исключительно по рабочим вопросам, а вот кто такой Коренев – еще разобраться надо. Тем более что никаких документов, подтверждающих его право находиться на территории предприятия, он предъявить не может.

– Да вы сговорились тут? – он все больше ощущал себя жертвой заговора, цель которого – всеми возможными и невозможными способами удержать его на фабрике. Для полноты конспирологической теории не хватало только мотива.

– А Владимира Анатольевича вы знаете? – задал обязательный вопрос, получил привычный отрицательный ответ и ушел, негодуя по поводу странных порядков, царящих на фабрике.

Он проклинал свою нерешительность. На листе бумаги таких смелых поискать надо, а в жизни он избегал конфликтов, хотя в отношениях с девушками вел себя смело – они, как правило, к рукоприкладству не прибегали. В их компании он был храбрым светским львом, умеющим пустить пыль в глаза. По крайней мере, так ему казалось.

Если вечер выдавался тихим, он дожидался, пока большинство сотрудников покинет рабочие места, и в полной тишине ложился на лавочку за столовой, чтобы понаблюдать за звездами. После отключения фонарей светящихся точек на небе высыпало огромное множество, и без труда верилось в бесконечность Вселенной, наполненной мириадами гигантских пылающих шаров, вокруг одного из которых летает планетка, заселенная жизнью. Мелкой, гадкой жизнью.

Ближе к полуночи возвращался в «Отдел дознания», цели и задачи которого оставались загадкой, и ночевал на том же стуле. Он забыл, когда в последний раз нормально спал – в кровати, под теплым одеялом, с разгоряченной Тамаркой. Или теплой Ленкой.

Интересно, хоть кто-то кинется искать его, поинтересуется, куда он пропал? Ваня? Виталик? Ленка? Он перебрал друзей, но ни на кого положиться не мог. Тамарка даже не заметит его отсутствия, хотя из всех знакомых он предпочел бы увидеть именно ее.

Как-то ему попался неадекватный прохожий с огромной седой бородой. Он отличался от остальных работников фабрики тем, что носил потертый костюм вместо робы с табельным номером.

– Вы не подскажете дорогу к выходу? – обратился к нему Коренев с надеждой.

Тот в ответ изрек с достоинством восточного мудреца:

– Кто бежит от себя, не найдет настоящего пути.

Какая чушь! С таким выражением лица можно изрекать любую глупость, и она будет восприниматься как откровение: «Кто не моет руки перед едой, заболеет дизентерией!»

– Ты касался смерти? – спросил странный прохожий, чей возраст маскировался огромной бородой. – Касался? Говори!

Кореневу показалось, что его пытаются схватить за воротник, и поспешил сбежать, но попался в руки охранников, которые сочли его поведение подозрительным.

– Покажите содержимое чемоданчика! – потребовали они.

Он подчинился и покорно глядел, как проходит досмотр личных вещей. Один из охранников, проявлявший самое сильное рвение обнаружил листок рукописи, на обратной стороне которого содержалась нарисованная карандашом от руки незаконченная карта фабрики.

– Что это? – потребовали пояснений.

Показал паспорт и рассказал, как попал на фабрику.

– А может быть, вы занимаетесь промышленной разведкой? Собираете секреты, ноу-хау всякие…

Клятвенно заверил, что тайны ему не нужны, а мечтает он только как можно быстрее покинуть предприятие. И был бы признателен, если бы его вытолкали взашей без всяких почестей. Дескать, согласен на все, лишь бы фабрику в глаза не видеть.

В ответ охранники посмеялись, сообщили, что решение данного вопроса не входит в их компетенцию. Вещи вернули, но страницу с картой изъяли – к счастью, это оказалась обложка рукописи – и отпустили восвояси, строго-настрого наказав на глаза не попадаться.

В конце концов, он запутался в днях недели и с трудом мог вспомнить, сколько времени провел на фабрике, поэтому нарисовал на обратной стороне одной из страниц календарь и зачеркивал палочки. К сожалению, из-за однообразия он часто забывал поставить очередной крестик. Деньги на еду закончились, но он сумел договориться с заведующей столовой и доедал за рабочими нераспроданные остатки. Еду отрабатывал мытьем посуды. Пока мыл тарелки, таращился на свое отвратительное отражение в зеркале. Из-за отсутствия бритвы борода разрослась и изменила внешность до неузнаваемости.

Вопрос с водой решился питьевым фонтанчиком у той же столовой. Вкус был отвратительным, но выбирать не приходилось.

Иногда у столовой показывался кот Мурзик. Он приходил за порцией объедков и ужинал на зависть Кореневу, которому объедки приходилось отрабатывать. Мурзика все любили, и он беспрепятственно заходил в любые помещения. Наевшись до отвала, кот устраивался на скамейке и дремал под последними теплыми лучами осеннего солнца.

Однажды приснился Владимир Анатольевич, который с укоризной глядел на опустившегося Коренева и покачивал головой:

– Молодой человек, на вас жалко смотреть! Не того я от вас добивался, когда отправлял на фабрику. Посмотрите на себя! Чем вы занимаетесь? Моете посуду за объедки? Позорище!

– А чего вы от меня хотели? – возмутился Коренев и проснулся от оглушительного свистка, возвестившего начало нового трудового дня.

До него дошел абсурд сложившейся ситуации. В конце концов, он решил, что ниже по социальной лестнице спускаться некуда и нужно что-то делать, а не плыть безвольным бревном по течению, иначе можно топтать фабричную пыль всю оставшуюся жизнь.

Первым делом пообещал себе набить Ване морду после возвращения из командировки. Вслед за этим важным целеполагающим решением приступил к составлению плана побега. Логические построения начал с того факта, что выбраться из фабрики можно двумя путями – через Ильича или через забор.

В очередной раз вспомнил о старом ружье, и вариант с проходной был отметен как опасный для жизни. Оставался забор. Тут в свою очередь, находилась следующая развилка в рассуждениях: преодолеть ограждение можно ПОД ним, НАД ним и ЧЕРЕЗ него. Рыть подкоп не хотелось. Из-за слабой физической формы отпали варианты, построенные на применении грубой силы. От разрушения забора тоже пришлось отказаться.

Таким образом, оставалось найти способ перелезть сверху. В этом случае мешала колючая проволока, свернутая в спираль, которую следовало перерезать. На огромной фабрике обязательно должен был найтись подходящий инструмент. Коренев уже ничего не страшился и готов был рискнуть здоровьем, лишь бы убраться отсюда. Он решил украсть инструмент в цеху.

Для начала пошел к забору, чтобы оценить толщину проволоки и продумать ход операции. Пришел к выводу, что, кроме кусачек, нужны ящик или лестница, чтобы дотянуться до верха ограждения.

Далее отправился в длинную прогулку по фабричным цехам в поисках снаряжения для ночной экспедиции. Ему начало казаться, что за ним следят и только и ждут, чтобы он протянул руку и попытался что-то украсть. В каждом встречном ему виделся замаскированный охранник, но утешал себя тем, что это происки переутомленного сознания, мнительность, вызванная обстоятельствами.

В конце концов, он поборол страх. С осторожностью заходил в различные помещения и окидывал взором внутреннюю обстановку. Встретив рабочих, говорил, что промахнулся дверью, и уходил.

Через час нашел кусачки, висящие на самодельном крючке над верстаком. Он не был уверен, справятся ли они с колючей проволокой, но ничего лучшего не попалось. Убедился в отсутствии лишних глаз, схватил кусачки и сунул в портфель. Отдышался и направился к выходу, радуясь удачному окончанию первого этапа подготовительных мероприятий.

Вышел на улицу и выдохнул. Есть!

– Есть! – сказали рядом, и настроение испортилось.

По обе стороны двери стояли те самые два охранника, ранее изымавшие карту. По всей видимости, они поджидали именно Коренева.

– Покажите портфель, пожалуйста, – попросили они, и ему пришлось подчиниться.

Тут же вынырнули кусачки.

– Нехорошо, гражданин. Отвратительно. Как у вас наглости хватило на такое?

– Говорил же тебе, неспроста он здесь трется, вынюхивает.

Коренев не находил слов в оправдание и просто сопел. Признаки хищения были налицо, и препираться не имело смысла. Кусачки отобрали, портфель вернули.

– Пройдемте с нами, – попросили его и повели в неизведанные места, куда сам он ни разу не забредал.

– А год назад не вы ли украли экскаватор со складов сыпучих материалов? – спрашивали его по пути.

– Нет, – отнекивался он. – Я тут этой осенью оказался, а до этого о вашей фабрике и не слыхал.

– Жаль, – вздыхали они. – А может, признаешься, что это был ты? Тебе все равно, а у нас раскрываемость увеличится. По такому случаю нам премию выпишут.

– Нет, это был не я, – упорствовал он. Ему не хотелось принимать на себя чужую вину, чтобы незнакомые ему люди получили премию.

– А может быть, две тонны гвоздей, которые летом пропали, это твоих рук дело?

– Да нет же, – не уставал повторять он. Его порядком достало, что на него пытаются навесить недостачи по фабрике за последние два года.

– Жаль, – качали они головой. – А у Хромого Слесаря протез кто спер?

– Не знаю, – отвечал он. – Ни слесаря, ни того, кто у него ногу украл.

– А откуда вам известно, что похитили именно ногу?

– Ну, – он растерялся. – Не зря же его хромым называют?

– Это правда! – подтвердил один из сопровождающих. – Протез, кстати, нашелся: Хромой его за лавкой потерял, закатилось, пока после обеда дремал. Месяц отыскать не мог, а за гаечным ключом полез – и нашел.

– Ну, положим, тут ты ни при чем, но вот три тонны металлолома на прошлой неделе – это верно твоя работа!

Так они и шли под перечисление краж, число которых оказалось велико. Видимо, не все так любили фабрику, как рассказывал Владимир Анатольевич. К досаде сопровождающих, Коренев ни разу не признал вину и ни в чем не сознался.

– Твердый орешек, но тебя выведут на чистую воду! – сказали они напоследок, завели в темную сырую клетку и заперли на замок – до выяснения.

– А тут кормят? – спросил он, вцепившись в прутья.

– Конечно. Только мало, – захохотали они и ушли, оставив его в маленькой камере с кроватью и окошком, в которое не пролезла бы даже кошка.

Ну ничего, хотя бы еда и ночлег будут. Он уселся на кровать, которая после многодневных ночевок на старом стуле казалась пределом мечтаний. Самым страшным показалось то, что он не испытал никаких эмоций по поводу провала побега. В глубине души он не верил в благополучный исход операции и не удивился, оказавшись за решеткой.

 

#20.

Следующие дни Коренев провел в камере, находя новые достоинства в текущем положении. Во-первых, тут сносно кормили. Еду приносили из столовой, и ее не нужно было отрабатывать мытьем посуды. Во-вторых, он мог выспаться на нормальной кровати.

А в-третьих, – и это главное – по причине отсутствия необходимости заниматься хоть чем-нибудь, он мог позволить себе заниматься, чем угодно. Например, выложить потрепавшуюся рукопись из портфеля, отсортировать листы в правильном порядке и перечитать.

Коренев увлекся идеей стать писателем в старших классах, а до этого его интересовала математика, из которой ему запомнился Пьер Ферма. Известный математик-самоучка на полях одной из книг высказал мысль, позже названную «Великой теоремой Ферма»: невозможно разложить куб на два куба, биквадрат на два биквадрата и никакую степень, большую квадрата, на две степени с тем же показателем.

Столетиями люди пытались доказать эту теорему, кажущуюся примитивной. Почтенные профессора, проворные студенты, любопытные школьники – любой, кто соприкасался с математикой, попадал в плен «простой» задачи. Их творческий зуд подстегивала хвастливая приписка самого Ферма на полях той же книги «Я отыскал этому поистине чудесное доказательство, но поля слишком узки для него». В итоге, выведенное человечеством через столетия доказательство оказалось чудовищно сложным, и лишь немногие математики мира спустя десятилетия способны его понять.

Коренев с детства подозревал, что никакого решения сам Ферма не находил, а примитивнейшим образом водил публику за нос. И именно этот факт вызывал восхищение. Кореневу точно так же хотелось написать книгу, о которой литературные критики станут спорить, пытаться разгадать ее тайны, а на деле главный ее секрет заключался бы в том, что никаких секретов нет, а сама книга – абсурдна и не содержит не только глубины второго или третьего плана, а и смысла вообще, но полчища литературных критиков и окололитературных пустобрехов соревновались бы в поисках второго дна.

Рукопись указанным условиям не удовлетворяла. Коренев перечитывал страницы машинописного текста, и убеждался в их безнадежности. От разочарования ему хотелось порвать эти листочки и покончить с писательством.

На третий день его заставили пройти медицинскую комиссию. Сдал кровь, мочу, кал и часть генофонда и предстал перед комиссией из четырех врачей. Они сидели в ряд, чередуясь – усатый-лысый-усатый-лысый – и задавали вопросы, по сравнению с которыми визит к психологу представлялся детской прогулкой в городской парк.

– Не возникало ли у вас желания вступить в сексуальную связь с одним из ваших родителей? – спрашивал усатый.

– Фу, какая гадость! – Коренева едва не стошнило от представившейся картины.

– Гипертрофированное отрицание, – сказал лысый усатому коллеге с великолепной шевелюрой. – Подобная реакция свидетельствует о подсознательном желании, подавляемом сознанием.

– Зачем все эти вопросы? – Коренев подозревал, что комиссия составлена из отборных извращенцев.

– А как еще мы можем отыскать психологические причины вашего девиантного поведения? Корень социопатических наклонностей нужно искать в вашем детстве.

На дальнейшие расспросы Коренев отказался отвечать в категоричной форме – показал средний палец и потребовал конвоировать в камеру. Профессора покачали головой, покивали друг другу и принялись составлять многостраничное заключение.

За время пребывания в камере дважды приходил важный человечек невысокого роста. Он вытирал платком потеющий лоб и задавал вопросы:

– Вы пытались украсть инструмент на прошлой неделе в среду?

– Да.

– Еще что-то противозаконное совершали?

– Нет.

– Жаль, – вздыхал мужчина и делал пометки в блокноте. – Ваше чистосердечное признание облегчило бы нам работу.

– Мне не в чем признаваться, – говорил Коренев, которому не хотелось никому облегчать работу.

– Совсем? – удивлялся мужчина. – У каждого нормального человека есть скелеты в шкафу. Я, к примеру, когда мне пять лет отроду было, в собаку кирпичом кинул, а она, бедняга, заскулила и померла.

– Рад за вас, – едко отвечал Коренев, хотя помнил за собой подобный грешок.

Мужчина вздыхал, словно пытался вызвать к себе сострадание, под действием которого полагалось раскаяться во всех злодеяниях от рождения и до прошлой среды включительно.

Когда упитанный мужчина пришел в третий раз, Коренев успел смириться с вечным заточением в этом странном месте, напоминающем чистилище – тихо, сонно и никто не тревожит, лишь небольшие грехи не дают попасть на следующую ступень в загробной иерархии.

– Собирайтесь, у вас десять минут, – сказал мужчина.

– Куда меня ведут? – разволновался Коренев.

Ему представилось, что его могут отправить на казнь. Посадят на стул, щелкнут выключателем и от сильного тока вкрутую сварятся мозги. Месяц назад он назвал бы происходящее бредом.

– Меня же не собираются… – он замялся в поисках слов. – Меня не хотят… Ну…

– Что вы мычите? – пробурчал мужчина. – Собирайте вещички и готовьтесь к мероприятию, а я бумажки оформлю.

Коренев сложил в портфель вещи, включая бесталанную рукопись, и заправил постель. Пока расправлял складки на наволочке, убедил себя, что произойдет что-то плохое, и мучительно припоминал события прошедших лет. Говорят, в такие моменты жизнь проносится перед глазами, но ничего подобного не случилось. Две глупые мысли чередовались: «надо было соглашаться на Тамарку» и «столько не успел». Загадкой оставалось, что означало «надо было соглашаться», как будто ему что-то предлагали. И не факт, что Тамарка не дала бы от ворот поворот. А вот по поводу «столько не успел» вопросы были еще сложнее: что именно не успел?

– Сколько можно возиться! – возмутился упитанный мужчина с документами в руках. – Никогда не встречал, чтобы люди так медленно заправляли кровать.

– У вас на фабрике смертные казни не практикуются? – спросил Коренев жалобным голосом.

– Нет, конечно! – удивился мужчина. – Или у вас есть особые пожелания?

– Что вы! – замахал руками Коренев, у которого с души упал камень. Он вспомнил о Тамарке и устыдился временной слабости. – Я готов.

Вышли на свежий воздух, где царила глубокая осень, пахло морозом и сыростью. Коренев шел за сопровождающим, хотя и продолжал оставаться в неведении относительно конечного пункта назначения.

– Куда направляемся? – спросил он. За последние недели в нем что-то сломалось, и он превратился в покорное и забитое существо, слепо идущее в указанном направлении.

– В суд.

– Уголовный или административный?

– У нас есть только один – фабричный.

Коренев оживился. Что-то новенькое.

– А этот ваш суд имеет полномочия?

– Вопросы, возникающие на территории фабрики, решаются на территории фабрики, – ответил мужчина и добавил: – Смертных приговоров мы не признаем, если вас интересует.

Коренев хотел уточнить, какие все-таки виды наказаний практикуются, но не успел, потому что подошли к зданию, которое умудрялось выглядеть более серым, чем остальная часть фабрики вместе взятая. У входа висела очередная табличка со странной надписью «Судебный отдел».

– Прошу! Вас заждались! – пригласительным жестом указал сопровождающий на дверь.

Коренев вошел и оказался в огромном зале, занимавшем все внутреннее пространство здания. Большую часть помещения составляли многочисленные ряды стульев, на которых сидели, шумели и переговаривались рабочие. Почти все места были заняты, а некоторые присутствующие даже стояли у стен или сидели на корточках.

При виде Коренева гул мгновенно сошел на нет. Присутствующие уставились на него, словно на заморскую диковинку или известного маньяка, о котором газеты трубили, будто бы он убивал женщин, питался младенцами и высасывал фосфор из их костей. Атмосфера всеобщей ненависти собралась тучным облаком над его головой. Впрочем, часть лиц демонстрировала любопытство, а одна из женщин даже смотрела на него с жалостью.

– Прошу сюда! – позвал молодой паренек с жидкой бородкой, сидящий за столом перед залом и похлопал по свободному месту возле себя.

Коренев уселся на единственный пустующий стул. Паренек пожал руку и отрекомендовался:

– Я адвокат, представляю ваши интересы в суде.

Коренев оглядел паренька, пытаясь по внешности определить, насколько хорошо этот юнец может защищать его интересы.

– И давно вы занимаетесь адвокатской деятельностью?

– Вы знаете, недавно. Честно говоря, это мое первое дело.

Лицо Коренева исказила гримаса отчаяния.

– Не подумайте ничего плохого, – продолжал паренек. – Я талантливый и подающий надежды. У кого хотите, спросите, у меня котелок варит, я фабричный устав наизусть выучил, а в нем – на минуточку! – девять томов и брошюрка с уточнениями и дополнениями. Мы еще повоюем! У меня светлые предчувствия.

– Будем надеяться на ваши предчувствия, – мрачно сказал Коренев. – Смертной казни у вас нет, так что хуже не станет.

– Почему же? Есть! В уставе этому целый раздел посвящен. За особо опасные преступления, направленные на изменение формы руководства фабрикой и посягательство на ее моральные устои.

– Какое странное преступление, – заметил Коренев и прикинул, может ли кража ржавых кусачек потянуть на «посягательство на моральные устои фабрики».

– Тишина! – объявила женщина с огромными коровьими глазами и ударила по столу судейским молотком, который почему-то походил на обычный сапожный. С учетом того, что и без ее крика в зале была полная тишина, теперь и вовсе стало тихо, как на ночном кладбище – даже жужжание мухи отдавалось громким эхом. – Слушается дело номер триста двенадцать о хищении в особо крупных размерах.

У Коренева брови полезли на лоб при упоминании об «особо крупных размерах», он не выдержал и с места возмутился:

– Какое хищение? Вы с ума сошли?

– Подсудимый, – сказала судья, – соблюдайте порядок или вас выгонят из зала за неуважение к суду.

– Успокойтесь, – прошептал адвокат и дернул Коренева за рукав. – Не злите ее, она женщина злопамятная. Если испортите ей настроение, она вас засудит.

– А как же объективность и непредвзятость? Разве суд не должен быть справедливым и независимым?

– Вы где-то такой видели?

– Нет, – признался Коренев и вспомнил многочисленные случаи, когда по долгу журналистской службы попадал в зал суда.

– То-то же! Сами понимаете специфику…

Коренев замолчал и решил нордически наблюдать, чем закончится этот цирк и в какой абсурд выродится ситуация. Между тем, судья представила стороны, включая обвиняемого, прокурора и адвоката, и обратилась непосредственно к Кореневу:

– Вы признаете себя виновным по данному делу?

– Признаю… Я украл кусачки, но…

– Отлично, – обрадовался адвокат. – Ваше признание упрощает и ускоряет процесс!

Коренева смутила радость защиты, и он сказал злым полушепотом:

– Не хочу ничего упрощать, я выбраться хочу!

Юный защитник вспылил, и таким же злым полушепотом ответил:

– Мало ли кто чего хочет! Я тоже выбраться хочу, но нужно терпеть и не нарушать правила! Хотя не нарушать в последнее время сложновато, уж больно много правил развелось, – признался он виноватым тоном. – Но ваше воровство это не оправдывает.

– Что-то я не пойму, вы адвокат или прокурор?

Их шепот перебил громкий голос судьи:

– Тихо! Суд идет! Прекратить шум в зале!

Коренев замолчал и насупился. Судебное заседание не сулило ничего хорошего.

К делу подключился прокурор – в отличие от адвоката, он находился в возрасте и лоснился от осознания собственной важности. Большой живот придавал ему схожесть с ледоколом, подминающим под корпус белые ледяные поля. Он потирал рукой ежик коротких волос и противно облизывал губы.

– Вы признаете, что пытались украсть кусачки? – спрашивал он грозно.

– Да, но я не хотел украсть их насовсем, – лепетал Коренев, подавленный авторитетом прокурора. – Я бы их на время взял, а потом вернул…

– Вы могли просто попросить, но почему-то этого не сделали.

И впрямь, почему ему не пришла в голову такая элементарная идея?

– Наверное, я был уставшим и измученным, и действовал неадекватно.

– Это в вас гены говорят! – изрек прокурор с брезгливостью, словно подсудимый оказался не чистопородным псом, а безродной дворнягой.

– При чем тут гены? – обиделся Коренев. – У меня нормальные гены.

– Дурная наследственность.

– Вы знали моих родителей, что так о них отзываетесь?

– Если они воспитали сына-вора, ничего хорошего о них сказать нельзя. Яблочко от яблоньки недалеко падает, – заключил прокурор голосом, не терпящим возражений. – По качеству яблока можно судить о самой яблоне. «По плодам их узнаете их», – процитировал он для демонстрации широты кругозора и вернулся к судебному рассмотрению: – Интересен дальнейший ход рассуждений. Зачем вам понадобилось красть кусачки?

– Как это относится к делу? – возмутился Коренев. – Считайте, для личного пользования.

– Ошибаетесь! – заявил прокурор. – Это имеет большое значение для суда. Нам удалось установить, что вы не являетесь работником фабрики и не смогли бы использовать инструмент для работы, значит, они вам понадобились для чего-то другого. Например, вы могли повредить ими дорогостоящее фабричное оборудование.

– Зачем мне это? – удивился Коренев. – Почему я должен что-то портить?

– Диверсия со стороны конкурентов.

– Нелепица какая-то! Ничего подобного я делать не собирался!

– Тогда скажите, зачем именно вам понадобились кусачки, раскройте тайну, а мы вас выслушаем.

Прокурор замолчал, и Коренев затылком ощутил, как взоры сидящих в зале устремились на него в ожидании ответа.

– Подсудимый, отвечайте, не тяните резину за хвост, – потребовала судья.

– Лучше ответить, хуже будет, даже я ничего сделать не могу, – шепнул адвокат.

«Ты и так ничего не делаешь!» подумал Коренев и, рассудив, что хуже не будет, признался:

– Я хотел убежать с фабрики.

По залу прокатился возмущенный шепот, преисполненный осуждения. Никому и в голову прийти не могла такая страшная идея – покинуть фабрику.

– Как именно вы собирались применить кусачки? – продолжал прокурор. – Вы хотели использовать их для угрозы персоналу?

– Нет, я собирался перерезать колючую проволоку над забором.

Тут зал и вовсе ахнул, словно за это полагалась смертная казнь. Коренев оглянулся на адвоката, но тот сохранял восторженное выражение лица.

– Чего они? – прошептал он, но его перебил прокурор:

– Вы не могли, как все нормальные люди, выйти через проходную?

– Нет. Если бы мог, здесь бы не сидел… – сказал Коренев и поведал историю попадания в плен фабрики, хотя и умолчал о некоторых деталях, вроде ружья Ильича. Рассказ сопровождался таким густым и напряженным молчанием в зале, что впору было вешать топор. Обстоятельным описанием блужданий и лишений Коренев надеялся достигнуть понимания у аудитории. Давил на жалость, так сказать.

– Сами виноваты! – сказал прокурор в заключение душещипательной истории. – Ваша вопиющая безответственность и стала причиной злоключений, так что нечего пенять на нашу охранную службу. Если вас попросили стоять и ждать, вам и следовало стоять и ждать. А если вам предписано было вернуться до окончания суток, вы и обязаны были до полуночи покинуть предприятие. Это же элементарно.

– Но в жизни бывают всякие обстоятельства! Не всегда ситуация складывается, как загадано.

Прокурор не удостоил ответом. Он подошел к своему столу, взял папочку с бумагами и просмотрел по диагонали первый листок.

– Мы сделали запрос по подсудимому и получили интересную информацию. Оказывается, около двух месяцев назад в соседней квартире по месту проживания подсудимого было совершено жестокое убийство пожилой женщины, труп которой якобы был обнаружен подсудимым лично. Заметили тенденцию? Там, где вы, обязательно случаются неприятности.

По рядам побежала очередная волна возмущений.

– Это тут при чем? – удивился Коренев. – Какое отношение убийство имеет к рассматриваемому делу?

– На первый взгляд, кажется, что никакого, – вкрадчиво сказал прокурор. – Но разве честный и ответственный человек допустит, чтобы рядом с ним, в соседней квартире, происходили отвратительные вещи?

В зале одобрительно загудели. На фабрике действовала особенная логика, согласно которой Коренева следовало признать виновным во всех возможных преступлениях уже потому, что он существует. Он разнервничался и завопил:

– Я хочу пообщаться с руководством! Я тут не работаю!

– ТИШИНА! – потребовала судья, и глаза у нее выкатились так, что едва не выпали.

Когда зал замолчал, прокурор задал следующий вопрос:

– Где ваше постоянное место работы?

– Я числюсь штатным журналистом в «Вечернем городе». Это у нас такая местная газета со скромным тиражом.

Прокурор улыбнулся и залоснился, будто готовился сказать очередную гадость.

– Имеется информация, что в вашем издании была опубликована серия фальшивых писем якобы от имени возмущенных граждан, спровоцировавшая беспорядки в городе, закончившиеся массовой дракой с несколькими смертельными исходами. По имеющимся сведениям, именно вы, Андрей Максимович, являетесь автором публикаций, направленных на разжигание межнациональной вражды. Верно?

Коренев выпучил глаза. Упитанный самодовольный человечек проявлял необыкновенную осведомленность. Стало быть, дома уже ждут для допросов и выяснений. Раскололся Ваня, не выдержал пыток…

– Таким образом, – заключил прокурор, – подсудимый является человеком с низкими моральными устоями.

– Суду все ясно, – объявила судья. – У кого-то есть дополнительные вопросы?

Коренев с надеждой посмотрел на адвоката, но тот глядел на судью чистыми голубыми глазами ребенка на кукольном спектакле и никаких вопросов не имел. Вопрос был у самого Коренева. На кой черт ему такой адвокат, который никак не проявил себя за время судебного заседания?

В зале поднялся шум. Кто-то завопил с задних рядов:

– Это-то понятно, а какая гнида сперла у меня рабочие перчатки?

– Причем тут перчатки? – ответили ему. – У меня вот гаечный ключ пропал. Надо разобраться, чьих это рук дело!

– Товарищи присутствующие, воздержитесь от высказываний, вводящих суд в заблуждение! – заверещала судья. – У кого-то есть замечания?

Из самой середины зала раздался нетрезвый молодой голос:

– Хочу засвидетельствовать, что накануне застал подсудимого при попытке вынести с территории фабрики два вагона металлолома на общую сумму… Подождите, бумажку найду и дам точную цифру…

Пока обладатель нетрезвого голоса шарил по карманам, сосед дернул его за рукав:

– Сядь, Семен, и не позорься! Тебя же с этим металлолом у забора и словили!

– Пьянь! Когда тебя выгонят с фабрики! Если бы не мамаша…

– Сколько его ловили, да каждый раз выпускают! Что за несправедливость такая! – народ прорвало, и внимание общественности переключилось на Семена и его низкий моральный облик. – Ни присесть, ни встать, как талон выписывают, а ему хоть бы хны! Ему в тюрьме сидеть положено!

– Тихо! Тишина! Всех выгоню из зала! – закричала судья и стукнула молотком, отчего у того сломалась ручка. Боек полетел в зрителей и с грохотом приземлился у ног Коренева. – Устроили балаган! И ты, Сема, сядь, не позорься!

– Ну, ма!…

– Разговоры!

Судья дождалась, пока в зале стихнут волнения, и продолжила:

– Подсудимый признается виновным в совершении кражи и приговаривается к исправительным работам сроком на три месяца. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

Она хотела по привычке ударить молотком, но в ее руках осталась только ручка от него, поэтому вместо удара получился дребезжащий стук. Вокруг зашумело и загрохотало – люди вставали с мест и расходились. Коренев продолжал сидеть и переваривать случившееся.

 

#21.

Толпа зевак расходилась, когда адвокат похлопал Коренева по плечу:

– Видите, замечательно вышло! – сказал с довольным лицом, будто они выиграли дело, а не продули с разгромным счетом. – Такое событие не грех и отметить! Но я не пью, мама не одобряет.

Коренев пребывал в прострации и не отреагировал на поздравления. Месяц назад он был счастливейшим человеком без забот и хлопот, ведущим беззаботный образ жизни холостяка, не обремененного бытовыми трудностями, а теперь беззаботная жизнь скатилась под откос.

Будто кто-то задался целью испортить ему существование, причем затейливо, с выдумкой, исподтишка. Ведь не зря же у Вани выпросили именно его и никого другого. Стоило догадаться. Дернул черт отправиться в дальний путь в неведомые края.

– Очистить помещение! Не задерживаемся! – потребовала судья. – Обеденный перерыв!

Коренев на ватных ногах с портфелем в руках направился к выходу. Он не имел понятия, что делать дальше – где отбывать наказание, какие исправительные работы выполнять.

У двери поджидал человек с маленькой головой и широкой улыбкой.

– Подсыпкин, председатель и основатель альтернативного профсоюза, – повторно представился он. – Борюсь за интересы простого трудового народа любыми доступными способами. Если у вас найдется свободная минутка, хотелось бы с вами пообщаться на насущные темы. Надеюсь, не возражаете?

Коренев рассеянно кивнул. Подсыпкин говорил с переменной скоростью, растягивал слова, проглатывал отдельные звуки и слегка запинался. Даже когда он сообщал очевидные и правильные вещи, ему верилось с трудом. Коренев вспомнил слова потомственного революционера, сказанные в первую их встречу: «Никому нельзя доверять. Особенно себе».

Доверять председателю альтернативного профсоюза не хотелось.

– Приношу искренние соболезнования в связи с вопиющим безобразием, участником которого вам пришлось стать, – говорил Подсыпкин. – Конечно, тотальный произвол и волюнтаризм, помноженный на полное беззаконие, но это не повод сдаваться без борьбы. К примеру, вы заметили Семена? Регулярно бывает пойман на хищениях, но каждый раз выходит сухим из воды. А знаете почему? Потому что его мать – главный судья, – Подсыпкин выпучил глаза, будто сообщил огромную тайну, узнав которую, следовало упасть от изумления.

«Тоже мне, секрет Полишинеля». Коренев еще на суде сообразил, кто кому кем приходится, а всем остальным об этом и подавно было известно. Подсыпкин говорил очевидности и возмущался всеобщей несправедливостью:

– Сплошной произвол. Законы пишутся под НИХ и направлены на защиту ИХ интересов. Но мы не должны сдаваться, нужно поднимать вопросы и ставить ребром, иначе ничего делаться не будет. Вы знаете, как ОНИ зажрались в своих хоромах?!

– Кто ОНИ? – уточнил Коренев. – И как у вас получается называть их с большой буквы?

В целом, люди на фабрике умели говорить еще и курсивом. Это было странно вдвойне, но Подсыпкин проигнорировал вопрос.

– ОНИ – это руководство фабрики, конечно! Заметили, как в каждой газете вылизывают Директора? Не руководитель предприятия, а сам Иисус – детей любит, природу обожает и по ночам не спит, о фабрике думает, о нас с вами переживает. Только профанация это, плевать ему на всех, кроме себя и дружков.

Подсыпкин оседлал любимого конька и был готов жаловаться несколько часов кряду. Коренев его не слушал и смотрел под ноги в раздумьях, что же ему делать: никто не рассказал, как отрабатывать наказание.

– Пойдемте, по пути поговорим, – сказал Подсыпкин.

– Куда?

– К начальнику изоляторного цеха, конечно, чтобы он определил вас на исправительные работы. Вас же на краже словили в изоляторном цехе, вот и наказание вам там же отбывать полагается.

Коренев вздохнул, и они пошли вместе. Подсыпкин продолжал рассказывать ненужные подробности о жадности власть имущих и их безнаказанности.

– Кстати, – сказал он. – Благодаря нам, у вас хотя бы был адвокат, а так вам никакого не полагалось.

Коренев не испытывал особой признательности за подобную помощь и не преминул выразить недовольство работой защиты:

– Я что-то не заметил полезности вашего адвоката. За время судебного заседания он не сказал ни слова в мою защиту. У меня скорее сложилось ощущение, что он меня осуждал.

– Вы не владеете ситуацией, – возразил Подсыпкин. – Да, как человек он вас презирал, а как адвокат – неплохо защищал. Суд – это показательная часть мероприятия, предназначенная для формального соблюдения процессуальных норм, а в действительности принципиальные вопросы решаются до суда в неофициальной обстановке. Скажем, по делу о хищении ваша вина была очевидна с самого начала, и ни о каком оправдании речи идти не могло, вопрос состоял в суровости наказания. Прокурор требовал оставить вас в изоляторном цехе пожизненно, а адвокат уговорил смягчить срок до трех месяцев.

– Ого! – удивился Коренев и проникся уважением к жизнерадостному юноше с голубыми глазами. – Давать пожизненное за кусачки – идиотизм!

– Во-во! – подхватил Подсыпкин. – И я о том же говорю.

– А разве это подобие суда имеет компетенцию судить и выносить приговоры? Это же противоречит Конституции…

– Не произносите крамольных речей, – прошептал Подсыпкин и огляделся по сторонам. – Конституция – слово ругательное, его не принято озвучивать в общественных местах. Вы находитесь на фабрике и подчиняетесь ее законам, у вас другого выхода нет. А если вы скажете что-то нехорошее о Директоре, вам никакой адвокат не поможет – пожизненный эцих с гвоздями без права на досрочное.

– Удивительно. Вы о руководстве говорите мало хорошего, а продолжаете оставаться на свободе. Не кажется ли вам подозрительным?

– Меня Директор боится, – у Подсыпкина задрался подбородок. – За мной есть люди, готовые подняться против руководства в случае моего заключения. Меня предпочитают не замечать и притворяться, что я не существую. В качестве побочного эффекта могу позволить себе некоторую вольность в высказываниях. Но небольшую и в личной беседе, как сейчас с вами. Зато, когда за пределы фабрики просачивается информация о местных порядках и всеобщем угнетении, меня показывают проверяющим. Дескать, смотрите, у нас полная свобода, а недовольных мы не только пальцем не трогаем, а еще и позволили им организовать альтернативный профсоюз. Кстати, я его и возглавляю.

– Складывается впечатление, что вы играете за команду Директора, – заметил Коренев.

– Мне безразлично, как там у вас складывается. Но хотя бы так я имею возможность сдерживать вседозволенность руководства.

Коренев ущипнул себя за руку. Казалось, что попал в сон – длинный, тягучий, алогичный.

– Зачем вы себя щиплете? – с подозрением спросил Подсыпкин. – У вас страсть к самоистязанию?

– Давненько я не видел такого количества идиотов, подобная их концентрация возможна исключительно в кошмаре, – пояснил Коренев, убедившись, что ничего не поменялось и он не проснулся от боли в руке. – Решил проверить, не сплю ли я.

– Ну и как? Каковы результаты проверки? – с интересом спросил Подсыпкин.

– К сожалению, я по-прежнему здесь, рядом с вами.

– Кстати, нельзя идиотов называть идиотами, это унижение достоинства, экстремизм и дискриминация по умственным способностям, даже если у них справка имеется, – сказал Подсыпкин.

– То есть, я не могу высказать правду, даже при наличии доказательств?

– Совершенно верно, на ваши аргументы всем плевать. Лучшая стратегия для выживания – молчать и не привлекать внимание. Точнее, руководство добивается укоренения этой мысли в каждой голове. Мы, по их мнению, должны сидеть и безучастно смотреть на творящиеся безобразия. И хуже всего, это действует, люди боятся высказываться.

– Как предусмотрительно со стороны руководства.

– Да, там не дураки сидят, – согласился Подсыпкин. – Точнее, дураки, но не все. Взять, к примеру, директора, общался я давеча с ним во сне, умнейший человек, даром, что зажрался. Не люблю зажравшихся.

При этих словах он облизнулся, и глазки на маленьком лице загорелись неподдельным интересом.

– Разговаривали во сне? – Коренев усомнился в адекватности Подсыпкина.

– Да-да! Сами потом поймете. Кстати, смотрю на вас и думаю, что в наших рядах не хватает таких людей, как вы.

– Можно уточнить, каких именно? – осторожно спросил Коренев.

– Со стороны, с незамыленным взглядом, плохо поддающиеся официальной пропаганде руководства, готовые пострадать за идею. У нас чрезвычайная нехватка подобных кадров.

– Не собираюсь я ни за что страдать. У меня и идей-то никаких нету.

– Тогда страдайте за нашу идею, – расщедрился Подсыпкин. – Вам-то все равно, вы уже страдаете, но пока бессмысленно и неэффективно, а так будете мучиться с пользой для общего дела. Ну как, по рукам?

– Я подумаю над вашим предложением, – холодно ответил Коренев. Почему-то всем хотелось, чтобы он страдал за чужую вину или чужие идеи.

Они подошли к небольшой стеле, выкрашенной серебристой краской.

– Изоляторный цех, – прочитал Коренев и огляделся. Вокруг располагались те же самые однотипные здания, ничем не выделяющие изоляторный цех среди прочих структурных подразделений фабрики. – И что тут делают?

– Изолируют, конечно.

Они вошли в двухэтажное здание, стоявшее за стелой, и поднялись по пустым коридорам на второй этаж. В коридоре стояла тишина, будто никто не пришел на работу. Подсыпкин довел Коренева до двери с надписью «Начальник цеха» и вручил бумажку со следующей инструкцией:

– Это решение суда. Предъявите его начальнику, вас определят на работу. Я же вынужден распрощаться, было приятно пообщаться с умным человеком. Начальство, как вы понимаете, меня недолюбливает, некоторые даже считают шпионом с конкурентного производства. Это обидно, потому что никто не болеет за фабрику больше меня. Честное слово! Эти руки, – он эмоционально продемонстрировал нежные, лишенные мозолей ладони, – не украли ни копейки! Клянусь самым святым – моей честностью.

Подсыпкин склонил голову – к сожалению, она была маленькая, и его жест остался незамеченным – и немедленно ретировался. Коренев помял бумагу в нерешительности, постучал и вошел.

Кабинет начальника изоляторного цеха оказался небольшим. С порога бросался в глаза огромный аквариум с тремя упитанными рыбками оливкового цвета с фиолетовым отливом – Коренев выбирался с Виталиком на рыбалку, но в рыбах не разбирался. Специально для далеких от морской темы гостей на стенке аквариума наклеили поясняющую табличку: «Пираньи». Видимо, это был какой-то подвид для разведения в аквариумах.

Каждый, читавший в детстве приключенческую литературу, знал о кровожадности рыб, в долю секунды обгладывавших до скелета несчастных людей и животных, которым не повезло оказаться за бортом в Южной Америке. Кореневу тоже было интересно, правда ли это или миф, порожденный желанием впечатлить читателя. Интуиция и богатый опыт ведения колонки «А знаете ли вы?» подсказывали, что истину следует искать где-то посередине.

– Что вам надо?

Коренев отвлекся от аквариума и поглядел на стол, покрытый рядами бумаг, из-за которых выглядывал торс человека с квадратным лицом, колючими сверлящими глазами и волевым подбородком. Кореневу всегда было интересно, как выглядит пресловутый «волевой подбородок». Его любопытство было удовлетворено сполна.

Когда человек открывал рот, показывались острые разреженные зубы, точь-в-точь, как у пираний.

– Меня направили к вам по решению суда, – сказал Коренев и отдал бумагу.

Начальник брезгливо взял и пробежал по строчкам взглядом.

– Кусачки украсть пытался?

– Так точно.

Бессмысленно отпираться с приговором на руках.

– Что с тобой делать?

Коренев пожал плечами.

– Ты кто по образованию?

– Журналист.

Начальник брезгливо скривился.

– С такими данными тебя можно определить только на неквалифицированный труд, – сказал он. – Пойдешь на лопату, грязь разгребать.

Карьера разнорабочего Кореневу не улыбалась от слова «совсем». Всю сознательную жизнь он посвятил интеллектуальному труду и испытывал стойкое отвращение ко всякого рода физической деятельности.

– Согласен?

– А есть выбор? – с надеждой спросил он.

– Нет.

Начальник ткнул в кнопку на телефоне. Где-то в недрах здания зажужжал звонок. Коренев прислушался и едва не подпрыгнул от неожиданности, когда дверь распахнулась и в кабинет вбежал мужчина в бледно-желтой робе. На серьезном неулыбчивом лице он носил усы щеточкой и очки с толстой оправой – одна из дужек была сломана и ее заменяла резинка.

– Твой новый подопечный. Суд впаял три месяца за воровство, – сказал ему начальник и кивнул на Коренева. – Товарищ неквалифицированный, реализуй его где-нибудь.

– Ясно, сделаем, – хмыкнул вошедший и двумя пальцами разгладил усы.

Кореневу не понравился ни этот взгляд, ни само слово «реализуй», похожее на «использовать».

– Иди за мной, – кивнул человек в желтом костюме и вышел из кабинета начальника. – Я твой бригадир и следующие три месяца ты у меня в подчинении. Ясно?

Коренев понял, что грядут непростые времена. В ближайшие дни он выяснил, что излюбленной фразой бригадира является «Ты че творишь?», во всяком случае, каждое действие Коренева сопровождалось именно ею.

 

#22.

Бригадир поселил Коренева в своем вагончике, утепленном снаружи и изнутри. Обогревался вагончик «буржуйкой» – в углу лежала поленница дров для нее. Кроме металлической печи имелась какая-то мебель – простенькая кровать, стол, заваленный разнообразным хламом, и два шкафа, у одного из которых дверца жила собственной жизнью и открывалась в неподходящий момент.

– Спать будешь здесь! – сказал бригадир и указал на лежак. – На работу выходишь с завтрашнего дня.

Остаток вечера Коренев скоротал на кровати в размышлениях о превратностях судьбы. Все это время бригадир сидел за столом над чертежами в полном молчании и с треском почесывал жесткую седеющую щетину на подбородке. Его пасмурное лицо хранило одно недовольное выражение, словно в этой жизни не существовало ничего, способного его развеселить.

Коренев бригадира побаивался – ему казалось, с такими лицами ходят по улицам маньяки и серийные убийцы в поисках жертвы. В вагончик иногда забредали рабочие за указаниями, бригадира они называли «отец» без всякого имени-отчества, и его настоящее имя осталось загадкой.

В конце дня бригадир натянул кислотно-зеленую каску, светившуюся в темноте, и ушел домой. Перед уходом распорядился дверь никому не открывать, не шуметь, внимания не привлекать и песен не петь. Коренев пообещал не петь и всего остального тоже не делать.

Ночью спал отвратно и постоянно ворочался. Ему снилось, как его выводят в чистое поле, вручают лопату и требуют рыть яму, которая походит на его собственную могилу, а вокруг стоят его знакомые, включая Ленку и Тамару, и смотрят с осуждением. Даже Дедуля явился с креслом-качалкой и злорадствовал, мол, большей бездарности в жизни не встречал.

Утром вернулся бригадир и принес новый комплект спецодежды темно-синего цвета, хотя и без цифр на спине – отбывающим наказание номер не полагался.

Кроме спецодежды, выдали еще и талоны для трехразового питания в столовой. Бригадир употреблял исключительно принесенный из дому паек, а от столовской еды у него случалась изжога. Кореневу же выбирать не приходилось.

Его отвели к огромной куче то ли угля, то ли земли, то ли породы, то ли смолы – черт их разберет. Задача состояла в том, чтобы набирать эту отвратительно воняющую жижу и забрасывать лопатой в грязное корыто с ручками. После заполнения корыто в четыре руки относилось метров за сто и опорожнялось через люк в земле. Что со смолой происходило дальше, оставалось загадкой, но в беспросветной черноте хлюпало и гудело, будто там жил огромный прожорливый монстр.

Работали впятером. Лица, руки и одежда напарников пропитались черной смолой, а сами они напоминали измазавшихся шахтеров и представлялись Кореневу на одно лицо. Через неделю или две он должен был выглядеть так же, если не хуже.

– Благодать, – говорили ему для приободрения. – Бери больше, бросай дальше. Да и платят неплохо, надо сказать. Да что уж там, много платят.

– Такая важная работа? – удивился он.

– Вредная.

Выпрямился, перестал копать и выпучил глаза. Ни о чем таком его не предупреждали.

– Конечно. Думаешь, эта гадость – целебная грязь? Дыши пореже, пока сознание не потерял, – посоветовали ему. – И руки мыть не забывай, пока коже не слезла, как у змеи.

Он поглядел на черную смолистую жидкость с испугом. Он не имел ни малейшего желания подвергать здоровье смертельной опасности. Хотелось еще пожить.

– Греби лопатой, не отлынивай. Переживешь три месяца, мы годами работаем, – отвечали ему. – Думать было надо, когда кусачки воровал, а теперь поздно пить боржоми. Не мог что-то подороже спереть? Вот начальник цеха тянет, как с пожара, все об этом знают, а ему ничего, потому что троюродный племянник директора.

– Сплошное кумовство и непотизм! – сказал самый пожилой из рабочих. Или просто самый грязный, сказать трудно. Возможно, грязь была сродни кольцам в стволе дерева – по миллиметру в год.

– Надо бороться за честное распределение должностей! – подсказал Коренев для поддержания разговора. Прозвучало похоже на Подсыпкина, и он смутился.

– Зачем? – удивились рабочие и прекратили копать.

– Ну, это же плохо, наверное… Да? – промычал он неуверенно.

– Ну а что же директору брать на такие ответственные посты кого попало? Нет, нужны проверенные кадры, он их и ставит. Надежные люди – корень порядка. Придет, к примеру, в руководство случайный человек и все испортит, а так у нас есть и отлаженная система, и преемственность, и отсутствие драки за власть. Постоянство – залог уверенности в завтрашнем дне. Темпы развития стабильности опережают заданные показатели на два процента в прошлом квартале, и на три – в текущем.

Странные люди и общаются по-казенному. Чудаковатый Подсыпкин на общем фоне выглядел не самым неадекватным. Его возмущения хотя бы выглядели разумно. Слова рабочих походили не речь живого человека, а на список лозунгов к первому маю. Коренев решил впредь голоса не подавать и работать молча, чтобы не сморозить глупость.

В первый же день с непривычки заработал мозоли на ладонях, хотя и не снимал защитных перчаток. Материал рукавиц был грубым, и он подозревал, что именно ими и натер волдыри.

К счастью, общий энтузиазм был далек от ударного. Работали с чувством, с толком, с расстановкой. Любое телодвижение сопровождалось паузой на поправку рукавиц, а перекуры следовали один за другим без перерыва.

– Не суетись! – сказали Кореневу.

Он не курил и вообще подозревал смолистую жижу в горючести, поэтому работал, пока остальные отдыхали.

– Я не курю.

– Тогда постой, передохни. Чего разошелся, будто в своем огороде картошку копаешь? Оно тебе надо? Никуда куча не денется, не волк, в лес не убежит.

С досадой прекратил махать лопатой. Тот небольшой опыт физического труда на родительской даче, который у него все-таки был, подсказывал, что после отдыха работается намного тяжелей.

В обед все доставали пайки, а он ходил в столовую с талонами. Он успевал пообедать, умыться и вернуться назад, пока прочие рабочие разворачивали свертки, растягивая обеденный перерыв по времени вдвое, а то и втрое от положенного.

За обедом шло обсуждение новостей.

– Читали? Директор в заграничной командировке встречался с зарубежными министрами, – начинал кто-то для поддержания беседы. – Он их с порога отшил, у них такие лица недовольные были, будто хрену наелись.

– Уроды! Когда уже сдохнут? Житья от них нет, только и думают, как бы пакость какую нам сотворить, чтобы наша фабрика закрылась.

– Не дождутся! Мы им покажем кузькину мать! Первыми ножки протянут.

– А посла ты ихнего видал? Это ж форменный идиот! Он думает, что у нас медведи на балалайках играют!

– Кстати, я с сыном на выходных в цирк ходил, там медведь на балалайке играл и на велосипеде ездил, маленьком таком, детском. Вот умора-то была!

– При чем тут твой цирк?

– Ты медведя упомянул, я и вспомнил.

– Ну тебя к лешему, заладил со своей балалайкой, тошнит уже. Я про ихнего посла рассказывал. Идиот он, каких свет не видывал. А наш Директор – молодец, за словом в карман не лезет. Складно так говорит, послушать приятно…

– Да-да, – подхватывали остальные. – Сразу видать, прирожденный талант руководителя и оратора, не то, что эта свора на местах. Он их может в кулак сжать и дурь из них выдавить с потрохами.

– Ага, если к нему прорваться и о проблемах рассказать, он распоряжение даст, мигом исполнят… Беру, говорит, под личный контроль, и они так по струночке вытягиваются, будто в армии.

– Отчего на фабрике не наблюдается всеобщего счастья и радости? – не выдержал Коренев. – Почему директор порядок не обеспечил?

– Сатрапы! – ответили ему. – Начальники цехов, бригадиры. Он бы их поразогнал, если бы узнал, как дело обстоит, да ему правду не говорят, врут складно, а он верит, на них полагается.

– Ну так сказали бы вы ему, – предложил он. – Врезали бы правду-матку, спасли фабрику.

Он даже не стал упоминать, что до обеда они хвалили директора за кумовство и правильную кадровую политику.

– Да кто ж даст? К нему не пробьешься, там охрана, секретари, к нему доступ у начальников только и есть.

– Я в газете читал, он спортом занимается, по горам без страховки лазит, хотя и немолодой.

– Сколько же ему лет?

– Да кто ж его знает? Говорят, за сто.

– Врут. Не больше девяносто девяти, я считал.

– Не может быть! – изумился Коренев и прекратил махать лопатой.

– Так и есть! Он здесь работает с самого создания фабрики.

Это уже совсем на голову не налезало. У Коренева брови медленно переползали на лоб.

– Говорят, у него лица меняются, – продолжал кто-то. – Каждые лет десять. Хотя последнее лицо четверть века держится, хорошее попалось, стойкое, небось, за границей заказывали, у немцев. Или в Израиле, там у них с медициной все в порядке.

– Как? – брови Коренева достигли высшей точки.

– Да кто ж его знает? – был ответ. – Может, пластические операции делает. Или врачи ему пилюли какие дают, специальные. Ты ее выпьешь и молодеешь. Мне бы такую, я б не отказался…

Мозг Коренева отказывался верить в бессмертного старца, сто лет управляющего фабрикой. Это походило на бред сумасшедшего и оставалось только удивляться, почему остальные рабочие ничего странного не замечают.

– Вам врут! – не выдержал он. – Никакого директора нет, точнее он есть, но ему никак не сто лет! И даже не девяносто девять. Вас водят за нос!

Ответом была угрожающая тишина. Даже жевать перестали. Будут бить, подумал Коренев.

– Ты чего такое говоришь?

– Правду! – отрубил он.

– Ишь ты, правдолюбец нашелся! – взъелись на него. – Да он управлял фабрикой, когда твоих родителей и в проекте не было! Он, в отличие от тебя, кусачки в изоляторном цехе не воровал!

Логично. Зачем директору кусачки? Ему совершать побег с фабрики не нужно, он здесь полноправный хозяин.

Кощунственные заявления вызвали общественное негодование, едва не переросшее в мордобитие. К счастью, один из рабочих встал между сторонами конфликта и урезонил тем, что за драку достанется всем без разбору и могут снять премию за нарушение дисциплины. Аргумент возымел положительное действие, но на Коренева продолжали смотреть настороженно. По уровню почитания Директор приближался к Зевсу или Перуну.

Тема сменилась на обзор политической и экономической ситуации в Зимбабве, но Коренев дал себе очередной зарок молчать и не высказывать мнение, чтобы лишний раз не схлопотать по лицу.

По вечерам он возвращался в вагончик и падал на лежак без сил. Переутомленные мышцы гудели и не давали заснуть. На руках образовались толстые мозоли, благодаря которым он смело брал лопату без всяких перчаток и смог бы играть на гитаре, если бы умел.

Однообразие работы выматывало и лишало чувства реальности. Бесконечность подчеркивалась неизменным объемом кучи – сколько вшестером не гребли лопатами, она не уменьшалась. В первые дни сохранялся оптимизм, что в двенадцать рук они эту гору быстро разберут, но на третьи сутки надежда на светлое будущее и оптимизм умерли в одной могиле в посмертных объятиях.

Для оценки прогресса Коренев подсчитывал количество выброшенных в яму корыт, но на двадцатом потерял счет и всякое желание что-либо считать по причине бессмысленности. Стало казаться, что смысла нет ни в чем.

В конце трудового дня приходил бригадир, окидывал опытным взглядом кучу, прищуривался и писал в журнал объем выработки – три кубических метра. И двадцать семь сотых. Удивляло, откуда бралась дробная часть. Не иначе как с потолка.

Во время вечернего отдыха бригадир возился с бумажками. Покончив с этим чрезвычайно важным делом, он переодевался в чистое и уходил.

Коренев оставался наедине с мыслями и подолгу ворочался на неудобном лежаке, припоминая прошлую жизнь, словно далекий мираж, в котором он мог выбирать между Ленкой, Тамаркой и подружками Виталика.

 

#23.

Была в работе и неожиданная положительная сторона. Мозоли приобрели толщину и надежно защищали руки от шершавого древка, а благодаря силовым нагрузкам, он мог махать лопатой целый день, как заведенный, словно рекламный заяц на батарейках.

На удивление, упражнения со снарядом ему понравились, и он решил заняться собственной спортивной формой после побега с фабрики – законного или незаконного.

Приходил к куче Подсыпкин, смотрел, как залихватски Коренев заполняет смолой корыто в три приема.

– Какое неэффективное использование квалифицированных кадров! – возмущался он.

– Я неквалифицированный, – возражал Коренев. – Я журналист.

– Вам с бумагой и нужно работать! Каждый обязан заниматься своим делом, – сказал Подсыпкин. – Я этого так не оставлю и непременно что-то придумаю!

– А может, не надо? – взмолился Коренев. Он переживал, как бы от помощи не стало худо. Еще обвинят в революционной деятельности, тогда вообще свободы не увидишь.

– Не бойтесь, за спрос у нас не бьют. Пока. Но в свете последних тенденций ситуация в любой момент может поменяться в худшую сторону.

Подсыпкин пытался проводить агитационную работу среди прочих работяг. Он зазывал их в «самый честный и независимый профсоюз», но они не прониклись, прогнали его взашей и едва не надавали по хребту лопатой. Подсыпкин печалился, что рабочие не хотят сражаться за соблюдение собственных прав и не желают вливаться в ряды борцов за справедливость.

– Низкая социальная сознательность! Учить и учить этих людей быть свободными! – намекнул он на свою тяжкую долю, состоящую в необходимости жертвовать здоровьем ради всеобщего блага.

Коренев задумался над тем, что Подсыпкин подразумевал под работой с бумагами, и по рассеянности загнал лопату слишком глубоко в тягучую смолистую субстанцию, название которой так и не выяснил. Когда попытал подцепить получившийся кусок, раздался хруст, а следом громкий треск. Некачественный черенок лопнул в руках, оцарапал пальцы и загнал в ладонь занозы. Кроме того, что-то попало в глаз и при каждом опускании верхнего века резало в уголке.

– Живой? – спросил испуганный сосед. Все перестали копать и уставились на обломки черенка.

– В глаз попало, – Коренев моргал до слез и натирал веко рукой.

– Не три, хуже станет! – сказали ему. – Нужно в медпункт идти.

Он ответил, что не имеет ни малейшего понятия, куда идти, и вообще плохо видит. Тогда его взяли под локоть и повели. Он обнаружил, что когда веки закрыты, боль уменьшается, и так и пошел вслепую, направляемый провожатым. Изредка приоткрывал здоровый глаз, чтобы убедиться в отсутствии препятствий на дороге. Саднили ладони, но на них внимания не обращал.

Медпункт оказался неподалеку. Коренева завели в кабинет, выгнали провожающего и приступили к процедурам.

– Какой глаз? Веко?

– Левый. Верхнее.

– Сейчас сделаем. Ага, вот мы ее… – медсестра одной рукой проводила манипуляции, а другой удерживала голову. Запах фиалковых духов ударил в нос.

После не совсем приятных мгновений, Коренев проморгался.

– Кажется, помогло, – проговорил неуверенно. Глаз не резало, но ощущение дискомфорта оставалось.

– Вот и отлично, – тихо сказала медсестра с биркой «Алина». – Я вам капли закапаю для профилактики. Пару капель и станет легче. Где же вас так угораздило?

– Ветром надуло, – соврал он, не желая признаваться, что в чине чернорабочего выгребает лопатой грязь из кучи.

Вернулось зрение, перестал слезиться глаз, и он смог разглядеть свою спасительницу. На вид Алине было лет двадцать. Она голубыми глазенками уставилась на Коренева с легким испугом, видимо, вызванным небольшим опытом работы в медпункте.

– Ой, у вас и с руками беда, – спохватилась она.

Он посмотрел на ладони: занозы, ссадины и приличная царапина, из которой по капле сочилась кровь.

– Ерунда, – отмахнулся. – До свадьбы заживет.

– И ничего не ерунда, – с жаром запричитала Алина. – Нужно удалить и продезинфицировать, пока вы какую-нибудь заразу не подхватили. Был у нас на фабрике такой же случай. Токарь загнал в палец занозу и запустил, а от полученной инфекции чуть руку ампутировать не пришлось. Нет уж, давайте ваши ладони, пока вы тоже что-нибудь нехорошее не подхватили.

Он сдался. Алина взяла пинцет и методично повыдергивала занозы, которых оказалось преизрядно – некоторые он получил еще до сломавшегося черенка.

Пока она производила необходимые процедуры и обрабатывала перекисью ранки, он смотрел на медсестру и ее волосы, выкрашенные в оттенок рыжего. Наверняка, цвет назывался как-нибудь высокопарно, вроде «медно-золотистый грильяж», но в таких тонкостях Коренев не был силен.

Глядя на сосредоточенное лицо Алины, украшенное легкой детской пухлостью, решил, что это самая симпатичная девушка из встреченных им на фабрике. Перед внутренним взором пронеслись зажигательным канканом Тамарка, Ленка и подружки Виталика. И сгинули, заслоненные юной рыжеволосой медсестрой из фабричного медпункта.

– Алина, – сказал он, сокрушаясь, что не разжился бритвой. – Смотрю я на вас, и не верится, что вы работаете на фабрике.

– Почему же?

– Вы чересчур для нее красивы. Вам нужно на конкурсах красоты выступать, а не выколупывать занозы рабочим, – сказал он. Невинность Алины и смущала, и возбуждала его.

Она заулыбалась.

– Нет, мне нравится моя работа. Я с детства мечтала помогать всем. Еще в детском саду я сказала воспитателю, что вырасту и стану врачом. Ведь это же так приятно, облегчать страдания людей и продлять им жизнь, – рассказывала она, пока выдергивала занозы и перематывала поцарапанную ладонь бинтом. – Ну вот и все, можете идти, но сегодня не работайте руками, пусть затянется.

Он кивнул. Алина сделала записи в журнал и сообщила, что руководство цеха будет извещено о несчастном случае для отчетности и последующих профилактических мероприятий. Коренев пытался возражать, мол, никакой это не несчастный случай, а пустяк, не стоящий внимания.

– А до которого часа работаете? – рискнул он в дверях.

– До двадцати-ноль-ноль, – ответила Алина, запнувшись.

– Отлично, – без дальнейших пояснений вышел в коридор, где его поджидал коллега по лопате.

– Ну что?

– Жить буду, но работать нельзя, – он продемонстрировал перемотанные бинтами руки.

Вернулись к набившей оскомину куче. Коренев уселся на деревянный ящик и смотрел, как возятся в грязи остальные. К тому же, лишних лопат не было, и он не смог бы работать, даже если бы и захотел.

В обеденный перерыв продолжилось обсуждение мировой политики, сопровождавшееся восхвалением директора. Директор все более походил не на живого человека, а на сказочного персонажа – помесь мудрого царя Соломона с нестареющим Дорианом Греем, таящим в подвале уродливый портрет. Коренев догадывался, что настоящего директора не существует и живет он только в фабричном фольклоре, а вымышленные подробности не имеют ничего общего с реальным человеком из плоти и крови.

Но сейчас его политика не трогала. Он сидел на неудобном ящике с торчащими в стороны ржавыми гвоздями и растянулся в полуулыбке, словно на начальной стадии сумасшествия.

В конце рабочего дня пришел по обыкновению бригадир, узнал о происшествии и покачал головой, но Коренев плевать хотел на чужое недовольство и лишь с нетерпением ожидал двадцати-ноль-ноль.

За двадцать минут до указанного часа пришел на место. Спрятался за пристройку и поглядывал на входные двери медпункта из-за угла, опасаясь пропустить Алину или не узнать ее. Люди разительно меняются, переодеваясь из грязной робы в чистую повседневную одежду.

С каждой секундой рос мандраж. Он ощущал себя школьником перед первым свиданием. Подобного в его жизни не случалось, и самое странное, он не мог объяснить свои чувства.

Наконец, на крыльце появилась она. Он узнал ее по цвету волос, который разглядел даже при ночном освещении.

– Алина, – позвал он и выбежал из своего укрытия. – Постойте!

Она испугано обернулась на крик, заставший ее врасплох.

– Не бойтесь, – он подошел к ней. – Это я.

– Коренев, – узнала она с облегчением, хотя и радости особой не выказала. – Как ваши руки и глаза?

– Хорошо, то есть, еще плохо, но уже не так плохо, как было, а намного лучше, но все равно не совсем хорошо.

Она с улыбкой выслушивала его неуклюжие словесные конструкции. Испуг прошел.

– Можно вас проводить до проходной? – предложил он, чтобы закрепить успех.

– Ну рискните, если хотите, – ответила Алина. – Хотя я не уверена, что это хорошая идея.

– Почему же?

– Во-первых, я вас не знаю, – начала перечислять она. – Во-вторых, боюсь, а в третьих, руководством фабрики не поощряются контакты между сотрудниками вне работы.

Он растерялся. Обычно девушки его не боялись. Наоборот, он побаивался некоторых девушек. Например, Ленку.

– Что вам обо мне наговорили пугающего? – поинтересовался он.

– Я была на суде, где вас пропесочивали за хищение.

– А-а-а, – протянул он. – Вы считаете меня преступником из-за проклятых кусачек?

– Нет, меня впечатлила смерть вашей соседки. Какой-то кошмар! Я даже представить не могу без содрогания! Я очень впечатлительная.

– Алина, ну вы же понимаете абсурдность ситуации, – оправдывался Коренев, – я никакого отношения к этому не имею! Кусачки украл, а бабушку мне и самому жалко. Запутанная, кстати, история. Хотите, расскажу?

Алина кивнула, и они прогулочным шагом пошли к проходной. Он обрадовался возможностью пожаловаться хоть кому-то на бедственное положение и рассказал о своих злоключениях, начиная с посещения выставки детского рисунка, умолчав об отношениях с Тамой. История в его пересказе казалась не столько пугающей, сколько забавной. Воспоминания всегда лучше действительности.

– Вы думаете, Рея причастна к убийству Нины Григорьевны? – удивлялась Алина и широко раскрывала глаза.

– Не знаю, – отвечал он. – Но что-то в ней есть подозрительное.

– А почему вы не позвонили ее внучке? Или хотя бы следователю?

– Наверное, не хотел навязываться…

При пересказе многое воспринималось по-другому, и особенной очевидной была нелогичность его поступков. Все крепки задним умом.

– Может быть, вы что-то не договариваете? – спросила Алина. – Складывается ощущение, будто вы от проблем скрылись на фабрике.

– Клянусь, ничего не утаил! – заверил он. – И никуда я не бежал. Точнее я хотел бы сбежать, но не НА фабрику, а ИЗ нее.

– Печально, – сказала она.

– Ты мне нравишься, – заявил вдруг он со всей прямотой, без предисловий и прелюдий. Произнес и пожалел о содеянном. Во-первых, никогда никому таких слов он не говорил, а во-вторых, прозвучало слишком жалостно. Алина молчала.

Э-эх, ну и осел. И тупица, и неудачник. Надо же было такую глупость ляпнуть!

– Прохладно сегодня, – незатейливо сменил тему, словно ничего особенного не случилось.

– Угу, – кивнула Алина с тем же самым выражением глубокой задумчивости. – Ты для меня человек чужой… Я не знаю…

– Я почти все о себе рассказал, – возразил он. – А о тебе я знаю, что ты с детства хотела помогать людям.

Из дальнейшей беседы выяснилось следующее: Алине нравятся собаки, она любит рисовать, а читать не любит, за исключением медицинских справочников. А если и берет в руки художественную книгу, то, как правило, это оказываются детективы. Она спросила, не пишет ли Коренев детективов, она бы с удовольствием ознакомилась бы с ними, но пришлось с сожалением сообщить, что детективами, увы, не интересуется и писать их в обозримом будущем не планирует.

– Как жаль! – сказала Алина. – И с пропуском глупо получилось. Бедненький.

– Послушай, – осенило его. – У тебя же дома телефон есть? Я телефонный номер напишу, а ты сообщишь моим друзьям, что я попал в переделку.

Оказалось, Алина живет в общежитии при фабрике и телефона у нее нет, но позвонить можно с вахты, если попросить. Но на деле, все гораздо хуже, потому что из-за секретности производства, городские телефонные аппараты действуют в пределах города, а для звонка в другой населенный пункт необходимо получать специальное разрешение по установленной форме с веским обоснованием причин. Лишь избранные люди из руководства фабрики имеют непосредственный доступ к связи.

– Как у вас все запутано, – разочаровался он.

Очередная попытка сбежать провалилась на стадии планирования.

– Ой, проходная, – сказала Алина. – Прячься.

– Зачем?

– Я про отношения между сотрудниками не шутила, нас никто не должен видеть. Все! Я побежала, меня ждут. В следующий раз поговорим.

Она засеменила к проходной, а он проводил взглядом ее фигурку до самих вертушек и побрел в обратный путь. Когда вернулся в вагончик, бригадир корпел над бумагами. При виде Коренева спросил:

– Почему рожа такая довольная?

– Познакомился с замечательным человеком, – ответил Коренев, не в силах стереть дурацкую улыбку с лица. Завалился на лежак и уставился на обшитый вагонкой потолок.

«В следующий раз поговорим». Самая лучшая фраза за сегодняшний день, в которой и обещание, и надежда на продолжение.

 

#24.

Так как на фабрике отсутствовали деревья, время года определить можно было только по календарю или по нарастающему похолоданию. До конца недели он не имел возможности повидать Алину, но жил в постоянном предвкушении новой встречи. Надежда на свидание скрашивала бессмысленное нахождение на фабрике.

На деньги Коренева бригадир купил в городе бритву с комплектом лезвий, и теперь Коренев не походил на первобытного человека – полчаса гигиенических процедур вернули человеческое лицо и модельную внешность. Постирал в тазике костюм и развесил на стуле, чтоб не гладить.

В выходные дни он был предоставлен сам себе и маялся от безделья, слоняясь по пустой фабрике. В очередную субботу выспался от души, выбрался из вагончика и неожиданно обнаружил вместо тишины и спокойствия бурную деятельность. Повсюду, куда доставал глаз, рабочие мели пыль, белили, красили, приводили в порядок. Кажется, это звалось субботником.

Бригадир усиленно разметал метлой мусор у вагончика.

– К нам президент с визитом собирается? – пошутил Коренев.

– Нет. Говорят, приглашали, но у него не получается, накладки в графике. Международные встречи, – с серьезным лицом ответил бригадир. – Бери метлу и помогай.

Коренев надел маску-лепесток, пристроился рядом и погнал пыль из щелей вдоль бордюра.

– Если президента не будет, зачем такие усилия?

– На столетие фабрики состоится торжественный митинг-парад, – пояснил бригадир. – Явится все руководство, включая Директора.

Коренев уже и забыл о причине, по которой оказался на фабрике. По иронии судьбы вместо усиленного написания книги, он с метлой греб мусор вокруг вагончика, а в остальное время ковырялся в куче смолы.

В понедельник коллеги по лопате обсуждали предстоящие праздничные мероприятия. Кажется, в финале празднеств ожидался салют на сто выстрелов – по одному за каждый год работы фабрики, но Коренев вырос из того возраста, когда радуются буквальному выбрасыванию денег на ветер. По словам рабочих, после митинга ожидалась прямая беседа с Директором, где любой желающий мог бы задать вопрос или пожаловаться на проблему.

Как оказалось, у каждого из присутствующих нашлись заветные мечты, которые они несколько лет надеялись озвучить в присутствии высокого начальства. Но по разным объективным причинам ни у кого не получалось – нахальные работники других цехов, которых никто не знал и до того в глаза не видел, вырывались вперед и задавали скучные вопросы, на которые Директор «совершенно случайно» давал развернутые ответы.

– В этот раз получится! Чувствую, должно свезти, – приободряли рабочие друг друга. – Не может же все время обламываться, придет и на нашу улицу праздник!

– А Директор-то – молодец, на вопросы отвечает, глазом не моргнет. Ему вопросик, он ответ, ему второй, он и его – щелк! – да так складно! Циферки наизусть помнит, за словом в карман не лезет. Где, чего и на сколько процентов выросло, без запинки скажет. Одно дело – голова! – восхваление директорских качеств пошло на новый круг. Все друг с другом соглашались, ругали руководство, но хвалили Директора, в одиночку тянущего на себе фабрику.

Коренев поначалу сохранял скептическое отношение к этим россказням. За годы работы в журналистике он на собственном опыте обнаружил, что не боги обжигают горшки, а во власти редко попадаются люди высокого ума, хотя порой и с весьма богатой фантазией. Как известно, хуже обычного дурака только дурак деятельный, у которого зудит сочинить что-нибудь эдакое, чтобы все внезапно осознали, как им беззаботно жилось раньше.

Рабочие с такой уверенностью говорили о способности Директора разрешать проблемные вопросы, что даже стреляный Коренев не удержался, поддался общему настроению и тоже решил ждать митинга, чтобы попросить о свободе. Возможно, удастся прорваться к микрофону и разъяснить, что он не простой рабочий и попал сюда по ошибке, а на самом деле он журналист, который по договору с фабрикой пишет о ней книгу.

На следующий день – во вторник – куча внезапно сгинула. Коренев пришел с лопатой и нашел вместо кучи пустое место. Сиротливое черное смоляное пятно на грунте выдавало контуры некогда располагавшейся здесь горы.

– Оп-ля! – он успел настроиться на то, что три месяца наказания пройдут на этой куче грязи с лопатой в черных руках.

Пришел бригадир и пояснил. Оказывается, при подготовке к праздничным мероприятиям кто-то из руководящего состава решил, что смола портит панораму. В срочном порядке приехала уборочная спецтехника и за полчаса убрала местность подчистую.

– Зачем мы столько мучились с лопатами, если все решается одним взмахом руки? – спросил Коренев с праведным негодованием. – Шесть человек неделями горбатились, а нужно было лишь попасться на глаза руководству!

Бригадир ответил философски:

– Я в большую политику не лезу и выполняю распоряжения без лишних рассуждений. Тратить нервы и бороться бесполезно – здоровье угробишь, а правды не найдешь. Как говорится, меньше думаешь, крепче спишь.

– Чем мне заниматься до конца наказания?

Бригадир поразмыслил и постановил:

– Давеча к начальнику цеха приходил Подсыпкин и жаловался, что ты у нас с высшим образованием на неквалифицированном труде. Пойдешь на квалифицированный.

Оказалось, Кореневу предстояло чистить и смазывать механическое оборудование. Он смутно представлял, как именно он будет исполнять новые обязанности со скудными познаниями в механике. Неизвестность пугала, к тому же бригадир утешительно сказал:

– Ничего сложного, разберешься. Главное, не забыть повесить табличку «Не включать, работают люди», чтобы без пальцев не остаться. Хотя бывают такие странные субъекты, которые при виде предупреждения норовят включить наперекор.

После этих слов стало дурно. Работа на лопате теперь не выглядела самым плохим вариантом. Грустно посмотрел на пальцы и представил, как лишается одного из них, а то и двух. Или вообще всех.

На следующий день началось обучение. В наставники определили какого-то щербатого малого, который шепелявил, картавил и деловито сплевывал на пол, изображая тертого калача. На практике оказалось, он и сам знал с гулькин нос, а все оборудование называл «ну, эта, муть вот та, что крутится, а потом цепляет».

– Давно тут работаешь? – не выдержал Коренев после изучения принципа работы очередной механической ерундовины с электроприводом.

– Семь лет, – ответил щербатый и вытер засаленным рукавом нос, отчего не выиграли ни нос, ни рукав.

Такое обучение показалось Кореневу малополезным – он любил слова и термины и предпочел бы знать, как называть тот или иной узел. Он учился набивать сальниковые уплотнения на насосах, но понятия не имел, как эти аппараты и агрегаты работают сообща – что, черт возьми, выпускает фабрика?

После недельного обучения Кореневу предстояла самостоятельная работа, и он ожидал этого дня с особой настороженностью и опаской.

В среду бригадир предупредил с самого утра, что в обеденный перерыв в четверг нужно прийти к зданию цеховой конторы:

– Групповая фотография по случаю столетия фабрики!

– Я же не работник цеха! Мне там не место.

– Для массовки подойдет. Думаешь, будут всматриваться? На оставшиеся два месяца ты приписан к изоляторному цеху, так что формальных нарушений нет.

Нашлась в фотосъемке и светлая сторона. Кто-то решил, что рабочие в грязных робах на фотографии будут выглядеть неприглядно, и распорядился обеспечить новой спецодеждой.

Все обрадовались, включая Коренева, успевшего испачкаться смолистой субстанцией из кучи, запах которой преследовал повсюду. Потом оказалось, одежду выдали для фотографии, а после фотосессии ее необходимо сдать кладовщику.

– Тьфу, показуха, – возмутился он. – Смотрю, у вас обожают пыль в глаза пускать.

– А где не любят? – ответил бригадир и переоделся в новое. – Каждый хочет выглядеть лучше, чем на самом деле.

В душе по такому поводу дали горячую воду. Коренев удивился, потому что обычно даже холодная шла тонкой струйкой или вовсе отсутствовала. Он приловчился мыться дочиста одним ковшиком кипятка, нагретого кипятильником, а тут привалила невиданная щедрость. Залез в душ и минут двадцать испытывал неописуемое блаженство от теплых потоков, стекающих по затылку и спине. Потом в дверцу постучал бригадир с требованием освободить душевую кабинку и не задерживать очередь. Пришлось закончить водные процедуры досрочно и выйти, замотавшись в полотенце.

К фотосессии трудовой коллектив отнесся с максимальной ответственностью. Кто-то пустил слух, что среди фотографий цехов будет проведен конкурс и лучшая попадет в местную газету. Кореневу подобный стимул показался слабым и сомнительным, но на большинство идея соревнования подействовала.

Людей собралось много. У Коренева екнуло при виде знакомой фигурки с рыжими волосами.

– Нас взяли для компании, чтобы разбавить мужской коллектив, – пояснила Алина и рассеянно поглядела по сторонам.

В руках она держала огромный букет. Цветочки были искусственные, хотя и выглядели похожими на живые.

– На фотографии будет смотреться потрясающе, – Алина проследила за его взглядом. – Сейчас с цветами беда, все-таки зима на носу, а хочется чего-то яркого.

Он хотел договориться о следующей встрече, но вмешался штатный фотограф и принялся расставлять работников по эстетическим соображениям. Алина оказалась в первом ряду, а самого Коренева засунули сбоку, чтобы не портил кадр постной рожей. Последовала команда улыбаться и смотреть в объектив.

Все скалились, пока фотоаппарат щелкал в сопровождении ослепляющих вспышек. Коренев старался улыбнуться, но чувствовал, что не способен на большее, чем снисходительно-брезгливая гримаса.

Снимали долго. Фотограф то подходил поближе, то убегал подальше, то подбирал поудачнее угол и освещение. На мгновение показалось, что это Оленька бессмысленно мечется в попытке сделать снимок максимально неудачным.

Когда фотограф наигрался с композицией, рабочим напомнили вернуть новую спецодежду кладовщику и приказали разойтись.

Коренев догнал Алину, у которой успели отобрать искусственные цветы.

– Хотел с тобой пообщаться, в прошлый раз не договорили. Разреши проводить к проходной.

Напыщенно получилось. Он настроился на отповедь. Алина нахмурилась.

– Провожать не стоит, кто-то нас заметит вместе, а мне ненужные вопросы не нужны, – сказала она встревоженно и добавила: – Я дежурю на выходных. Можем повидаться в воскресенье, если хочешь.

Коренев с радостью согласился. Алина убежала, а он побрел в вагончик переодеваться, чтобы сдать спецодежду.

 

#25.

В ожидании выходных по вечерам лежал в углу, упершись затылком в холодный пластик стены. Ему некуда было идти и нечем заняться. Он пытался разузнать у бригадира, есть ли на фабрике развлечения для простого люда, но тот поглядел на него недоуменным взглядом, будто Коренев ляпнул несусветную глупость, которая нормальному человеку даже в голову не придет.

Однажды ему поручили почистить какое-то механическое устройство. Двое разнорабочих притащили его на руках и бросили на пороге перед вагончиком. Коренев как раз обедал, запивая подсохшую булку водянистым молоком, и с интересом наблюдал за действиями рабочих, подгоняемых бригадиром.

Когда сдоба закончилась, вылил остаток невкусного молока в раковину и вышел на крыльцо. Бригадир возвышался над куском металла причудливой формы и по обыкновению жевал спичку. Заметил Коренев, кивнул ему и приказал:

– Разобрать, почистить, смазать и собрать, – и ушел, бросив один на один с непонятной штуковиной неизвестного назначения.

Коренев принес из вагончика инструменты и с руганью и матами принялся разбирать механизм. Покрытые ржавчиной болты отказывались крутиться, раздувшиеся шпильки застревали в отверстиях. Коренев заработал на пальцах мозоли от гаечных ключей. Когда переворачивал корпус, не успел выдернуть руку и зашиб правый мизинец.

На журфаке такому не учили.

Гордый собой, вырезал из паронита прокладку ножницами по металлу. С разборкой провозился до самого вечера, побросал детали в керосин и отправился ужинать. Пришел бригадир, оценил объем выполненных работ, покачал головой, но ничего не сказал. Съел кусок вчерашнего хлеба и ушел.

На следующий день выяснилось: разобрать механизм проще, чем проделать обратную операцию. Это походило на сбор к отпуску – количество вещей превышало внутренний объем чемодана и не позволяло ему закрыться. Он и прыгал, и бил молотком, и менял порядок деталей, сокрушаясь, что не зарисовал их расположение в корпусе. Получалась полная ерунда, и даже прокладка из паронита никуда не лезла. Увлекшись ее вырезанием, забыл, где она стояла.

Вернулся бригадир, встал за спиной и с лишенным эмоций лицом понаблюдал за деятельностью Коренева.

– Ты чего творишь? – задал излюбленный вопрос, побросал детали в кучу, словно детские игрушки, и закрыл корпус, тем самым за минуту проделал работу, на которую Кореневу не хватило половины дня. – Думать надо! Или котелок не варит?

Он постучал головой по каске с намеком на умственную несостоятельность Коренева. Тот обиделся и сказал, что не дурак, но эту штуку видит впервые и никто не удосужился объяснить ему ее предназначение и устройство.

– Учиться надо! – изрек бригадир и пошел отмывать щелочью ладони от смазки.

– Я бы рад, но как?

– Книжки читай!

– Нету! Дайте, буду читать! – пошел в контрнаступление Коренев.

– Сам в библиотеке возьмешь.

Так он узнал о существовании на фабрике библиотеки, в которую и отправился на следующий день.

К его огромному разочарованию библиотека была исключительно технической и, кроме справочников и учебников, другой литературы в ней не нашлось. Он сначала расстроился, а потом решил, что это лучше, чем ничего, набрал на читательский билет бригадира книг под завязку и читал их по вечерам. От огромной и скучной жизни, напоминающей вечное сидение на унитазе, истосковавшийся по впечатлениям мозг цеплялся за любую новую информацию, будь то физическая химия металлов и сплавов или справочник строителя-конструктора.

Прочитал учебник по механике, разобрался с основами сопромата и построил десяток эпюр. Это оказалось несложным, если проявлять терпение и внимательность. Коренев, причислявший себя к гуманитариям, испытывал огромную гордость от своих скромных достижений и даже готов был простить бригадиру его постоянную угрюмость.

Обменял паек в фабричном магазине на две тонкие тетради в клеточку и вел записи мелким почерком, чтобы не расходовать бумагу. Он не видел целесообразности в своих действиях и не представлял практического смысла изучения этих наук, однако оправдывал самообразование необходимостью тренировать ум, дабы не уподобиться овощу.

Как-то перед уходом бригадир поглядел на Коренева, лежащего в углу с книгой, и сказал:

– Ночью большая чистка. Сиди тихо, на улицу не суйся. Свет выключи, на всякий случай. Если попадешься, пожалеешь.

Озадаченный Коренев запер дверь на замок, лег на тахту и постарался заснуть, чтоб скоротать вечер. Как назло, испытал прилив бодрости, а сна не было ни в одном глазу – он привык засыпать ближе к полуночи.

Чтобы навеять скуку, нашел бригадирский фонарик и при его свете взялся читать об особенностях ферменных конструкций. И действительно, спустя минуту глаза закрылись, голова упала на справочник, а фонарь вывалился из рук и приземлился на пол у кровати.

Проснулся от грохочущего шума, словно били гаечным ключом по листам металла. Грохот был до того звонкий, что Коренев вздрагивал от каждого удара.

Его охватил ужас. Он окоченел, замер на тахте и старался не дышать. Звуки становились, то громче, то тише. Иногда и вовсе затихали, чтобы через минуту возобновиться с новой силой.

Сердце колотилось, и Коренев боялся, что удары пульса в висках услышат те, кто на улице производят этот невыносимый шум. Он силился дышать ровнее, уговаривал сердце биться тише и считал «вдох-выдох, раз-два». Методика подействовала, отвлекся и задремал, несмотря на продолжающийся гам.

Вдруг в дверь настоятельно постучали. Он подпрыгнул на тахте и задержал дыхание.

– Открывайте! – потребовал лающий голос. – Немедленно.

Коренев замер.

– Последнее предупреждение! – объявили за дверью. – Считаю до трех.

Откуда они знают, что здесь кто-то есть? Вдруг вагончик пуст? Голос отсчитал до трех, раздался треск, и дверь с оглушительным грохотом провалилась внутрь.

Все. Пропал.

Он обреченно закрыл глаза.

Включился свет. Одеревеневшего от страха Коренева схватили за руки-ноги, посадили на табурет у стола, и направили в лицо настольную лампу. Ослепленный, он не мог видеть, кто его допрашивает, но не имел ни малейшего сомнения, что попал на допрос.

– Фамилия-имя-отчество, – спрашивал лающий голос.

– Коренев Андрей Максимович.

– Возраст.

– Тридцать.

– Образование.

– Высшее. Журфак.

– Занятие.

– Журналист «Вечернего города».

– Расскажите об убийстве соседки.

Коренев удивился. Откуда на фабрике знали об этом страшном случае? Верно, навели справки через полицию.

– Я нашел ее мертвой в собственной квартире. Язык был отрезан, а кухня забрызгана кровью. Это все, – сказал он.

– Как вы попали в квартиру?

– Я все рассказал следователю, – простонал Коренев и испытал резкий приступ головной боли. – Знаменскому, Денису Геннадьевичу. Он мои показания в протокол записал.

– Как вы попали в квартиру? – повторил голос.

– Я вернулся после встречи с другом и заметил приоткрытую дверь.

– Может быть, Нина Григорьевна проветривала помещение. Вы часто вламываетесь к соседям, если у них не закрыто?

– Нина Григорьевна иногда ездила к дочери, а мне оставляла ключ на всякий случай. Ну, знаете, цветочки полить, кота покормить, или труба прорвет… Она мне доверяла… Не было ничего странного в том, что я забеспокоился, ведь Нине Григорьевне за восемьдесят, в таком возрасте может всякое случиться. Пожилой человек, сердечный приступ…

– И решили проверить?

– Да.

– Врете, – уверенно сказал голос. – Это вы сделали.

Коренев на секунду утратил дар речи.

– Что сделал? – переспросил он.

– Вы убили Нину Григорьевну и отрезали ей язык.

– Нет! – запротестовал он. – Мне бы в голову не пришло никого убивать, тем более ее.

– В квартире не нашли никаких отпечатков, кроме ваших и Нины Григорьевны, – сказал голос.

– Наверняка убийца надел перчатки, а моих следов, конечно, там полно, я же часто заходил к ней в гости, – оправдывался Коренев и удивлялся тому, насколько глуп допрашивающий его голос, неспособный понять элементарных вещей.

Голос замолчал. Коренев слышал скрип пера и тихое усердное сопение. В груди кипело страшное негодование, что его посмели заподозрить в омерзительном преступлении.

Его осенило.

– Знаете, у меня есть определенные соображения. Мне кажется, я знаю, кто убийца, – сказал он.

– Озвучьте, пожалуйста.

– После того, как Нину Григорьевну убили, в ее квартире поселилась странная молодая особа. Она утверждает, что ее зовут Рея, ведет себя подозрительно и вызывающе. Мне кажется, она и есть убийца, и сделала это, чтобы меня подставить. Так и было! Она убила, больше некому. Даже если и не своими руками, она могла кого-то нанять.

– Чушь! – зарычал голос. – Квартира опечатана и в ней никого нет.

– Живет она там, проверьте, пожалуйста, сами поезжайте и посмотрите. Страшная женщина, – стонал Коренев, готовый расплакаться. – Очень страшный человек, она во сны умеет проникать.

– Зачем ей вас подставлять? Вы ее встречали до этого? Успели ей насолить? В чем кроется мотив? – сыпал вопросами голос. – Почему она выбрала именно вас? Личная неприязнь?

– Не знаю, – признался Коренев. – Я ее не встречал, но ей известно обо мне все. Зачем ей это? Не могу объяснить. Я рассказал бы вам все, ничего не утаил, если бы хоть что-то понимал сам!

– Странно и подозрительно, – неожиданно согласился голос и в нем на мгновение проскользнули нотки сочувствия. – Мы проверим вашу информацию.

– Может, ему палец сломать? – спросил второй голос.

– Зачем?

– Чтобы нам голову не морочил сказками про белого бычка.

– Пусть живет. Съездим, поглядим, вдруг не врет.

Его схватили под руки и перенесли на тахту. В другое время он посчитал бы это излишним, но сейчас ощущал усталость и был даже благодарен за помощь. Дверь с металлическим грохотом захлопнулась, и он заснул.

Бригадир пришел засветло. Он стоял у стола и просматривал записи Коренева. По непроницаемому лицу невозможно было догадаться о его мыслях. Проснувшийся Коренев его не смутил, и он продолжал методично, подобно ожившему механизму, листать тетрадки, пока не дошел до последней заполненной страницы.

Коренев полез к холодильнику, достал молоко и принялся завтракать. Бригадир дочитал, закрыл тетрадь и сложил в стопку. Все так же, без слов, натянул каску и удалился, даже не спросив о ночном происшествии, несмотря на сломанный дверной замок.

Через полчаса, когда Коренев притомился от скуки, поскольку бригадир не выдал никакого задания, тот вернулся, встал у стола и объявил, что со следующей недели начнется другая работа – чертить.