Работа по целям на полигоне принесла мне однажды ценную информацию — после очередной серии заходов заметил там огромный яблоневый сад, с большими ветвистыми деревьями, усыпанными яблоками по самую макушку. Сад выглядел заброшенным — во всяком случае, ни разу не видел там людей и, тем более, какой-то сельскохозяйственной техники. А последний раз прошел над садом на минимальной высоте и увидел, что яблоки уже завалили землю под деревьями.

Решил совершить набег. В субботу с утра взял парашютную сумку и впервые прогулялся к полигону не на самолете, а пешочком. Сад действительно оказался заброшенным. Набрал я там мешок отборных яблок, съел пару штук, позагорал на травке и побрел обратно. К вечеру возвращаюсь в гостиницу, а там дежурный администратор кругами вокруг моего номера бегает и при этом за голову держится.

— Ой-ой-ой, — кричит. — Александр Михайлович, вас командование разыскивает! Говорят, срочно.

Звоню в Краснодар, Баркову, а он такой серьезный:

— Саня, бегом в штаб, оформляй летную книжку и пулей к нам, тебе надо быть здесь срочно.

— Да ведь мне летную книжку надо заполнить, она у меня незаполненная.

— Давай бегом, тебя в штабе ждут с утра!

А ведь это вечер субботы, в штабе, кроме сонного дежурного, никого и быть не должно. Значит, действительно что-то серьезное случилось.

Прибегаю в штаб, а там полно народу. Командир штаба охрипший, уже не орет, а сипит на меня:

— Где тебя носит целый день?!

— За яблоками на полигон ходил.

— Да тебя везде обыскались! Но вот, что ты на полигон пешком пойдешь, не додумались! Давай быстро, оформляй бумаги и дуй в Краснодар. Серьезная работа начинается.

Ну заполнил я книжку, печати поставил, командировку оформил. Народ в штабе только меня и ждал, очень быстро всю бюрократию провернули.

Потом бегом в гостиницу, схватил походный чемоданчик, кинул в багажник сумку с яблоками и поехал в Краснодар.

Приехал уже в ночи, сразу в штаб направился, и верно — там полно народу, от командира полка Баркова до командующего армией Михайлова. От генеральских погон в глазах рябит, все серьезные донельзя.

Доложил о прибытии, мне сразу задачу ставят:

— Необходимо срочно подготовить восемь экипажей штурмовиков к боевым действиям. Срок — месяц.

Вот же дрянь дело, думаю. Значит, сейчас вам срочно понадобились опытные штурмовики. А как после Афганистана опытнейших штурмовиков без стеснения сотнями увольняли, нигде вам совесть не жала? И мыслей не было, что такие ценные кадры на дороге не валяются, что без штурмовиков воевать невозможно, что воспитать опытного летчика ничуть не проще, чем авианосец построить.

Ладно, думаю, что тут говорить — все равно не эти генералы тогда принимали решения, это же на самом верху делалось, в Кремле.

— Вас понял, товарищ командир полка! Кого могу выбирать из летчиков?

— Выбирай кого хочешь.

Пошел я в кабинет, принесли мне летные книжки кандидатов. Посмотрел я их и пригорюнился — из всего состава только два человека кое-как подходят. Один из строевой части пришел, второй тоже из строевой части и, главное, раньше даже летал на Су-25. А остальные не имеют даже минимального летного опыта, не говоря уже про боевой.

И это еще не весь абсурд — весть о том, что в Краснодаре набирают эскадрилью штурмовиков, разнеслась по всей России и даже за ее пределы. Начались телефонные звонки, даже лично люди приезжали, уговаривали меня взять их. Опытнейшие пилоты, из расформированных частей на территории Украины, Германии, России или бывшие «афганцы».

Я бы их всех, конечно, взял, потому что опытные штурмовики на дороге не валяются, но мне командование это сразу запретило — говорят, бери только тех, кто у нас в штате состоит, и доводи их до нужной кондиции.

И пришлось мне, скрепя сердце, говорить опытнейшим асам: мест нет. Причем некоторых пилотов я лично знал, знал, что воевать умеют и самолет Су-25 знают как родной, но выполнял приказ — разводил руками и повторял одно и то же: мужики, простите, но мест нет.

Зато сразу все мелкие конфликты в полку отошли на второй план — начальство дало мне полный карт-бланш, готовил летчиков я сам, а местным инструкторам была дана команда даже не отсвечивать рядом со своими вздорными претензиями.

У них же инструкции, планы — как в автошколе. Сначала ученик должен посидеть-освоиться в машине, потом тронуться-остановиться, потом круги наматывать до посинения. Но подготовка для войны отличается от обычной учебы в училище. Мне не нужно, чтобы мои летчики круги наматывали. Мне нужен полигон, и только он. Чтобы летчики научились бомбить и стрелять. А они ведь ничего не умели поначалу, для них выход на цель был проблемой, а уж про попадание в цель мы даже не мечтали.

Командование распорядилось снять с консервации десять Су-25, на них мы и работали. Но сначала, конечно, учились на спарке — потому что многие не могли даже нормально поднять, а главное, посадить штурмовик. А самая главная сложность для молодых летчиков была такая: научиться искать цели. Тут и работа на полигоне не поможет, потому что полигон — он всегда на одном месте, ты взлетаешь и на автомате туда летишь, можно с закрытыми глазами по мишеням работать, они же там всегда стоят на своих местах, в буквальном смысле приколочены. А в реальной войне все иначе, там цели от тебя прячутся, а есть и такие цели, что на тебя нападают, — и к таким вещам тоже надо быть готовым.

Конечно, к тому времени многие знали, а остальные догадывались, к чему мы так спешно готовимся, — к войне на Кавказе.

А потому никого особенно не удивило, когда в октябре 1992 года в части вдруг объявили тревогу и нас в срочном порядке перебросили в Моздок. Начался осетино-ингушский конфликт.

Моя эскадрилья к войне была готова, больше того, когда в Моздоке начали ставить задачи войскам, на базе моей эскадрильи еще готовили дополнительные боевые экипажи. Решение принималось примерно так — кто там у нас командир эскадрильи? Вася — 100, Петя — 200, о, штурмовик Кошкин — 515 боевых вылетов.

Ага, пишем приказ — пусть этот Кошкин и готовит пополнение.

Я, разумеется, приказы выполнял — обучение летного состава это вообще мероприятие нелишнее. Но войны как таковой там не было — для авиации, во всяком случае.

Летали мы там, в основном, для устрашения обеих сторон конфликта — где-то грозно погудим, где-то дадим очередь из пулемета, а чаще просто обозначали свое присутствие пролетом над спорной территорией.

Еще летали на разведку — вот это действительно была нужная работа, смотреть, куда и какими силами двигаются «незаконные вооруженные формирования». Видишь колонны машин, толпу людей — докладываешь координаты. Но ни разу не получал приказа уничтожить эти незаконные формирования, хотя мы могли сделать это легко.

Впрочем, речь шла чаще всего просто о больших толпах раззадоренных людей — назвать их войсками было бы неверным. Один лишь раз я обнаружил БТР у ингушей. С танцами и бубнами они гнали отобранный у ментов БТР куда-то в степь. Я передал координаты в штаб, внутренние войска тут же прибыли на место и отобрали опасную игрушку у джигитов.

Впрочем, все эти наблюдения касались светлого времени суток, а вот по ночам, когда «большой брат» подробностей не видит, там начинался ад. В утренних сводках довольно сухо, но обстоятельно перечислялось, где и сколько трупов было обнаружено, и в каком они были состоянии.

Чтобы и ночью держать ситуацию под контролем, мы бросали над конфликтными участками осветительные бомбы. Одна такая бомба горит 7–8 минут, причем горит очень ярко, после нее еще минут десять в себя приходишь. И вот летаешь так всю ночь, раз в полчаса землю подсветишь и грозно погудишь — а внизу все уже в курсе, что федералы за ситуацией следят и самые отчаянные безобразия собираются пресекать.

Но ничего мы так и не пресекли, даже вылазки самых отъявленных негодяев — не было у нас на это приказа. Бывало, летаешь, смотришь — типичная банда к поселку подходит. Можно ударить по ней по-взрослому и навсегда попрощаться с уродами. Но штаб работать не разрешает, просит только координаты уточнить.

А потом, спустя пару суток, в сводках читаешь, что в населенном пункте N одна противоборствующая сторона вырезала другую, причем пострадали женщины и дети. И думаешь: надо было, конечно, тогда вдарить по этим негодяям.

Но ведь нельзя без приказа.

 

От советского информбюро

ВВЕДЕНО ЧРЕЗВЫЧАЙНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ

Вчера президент России Борис Ельцин издал указ «О введении чрезвычайного положения на территории Северо-Осетинской ССР и Ингушской Республики». Российский парламент на закрытом заседании указ утвердил. Поздно вечером должна была начаться сессия североосетинского парламента, которой предстоит определить свое отношение к указу Ельцина.

Газета «Коммерсантъ», № 25 (178), 03.11.1992

Чрезвычайное положение вводится с 14.00 2 ноября 1992 г. до 14.00 2 декабря 1993 г. в связи «с резко обострившимся положением».

31 октября ингушские вооруженные формирования вошли на территорию Пригородного района Северной Осетии, в результате чего завязались бои между ингушами и осетинами. Столкновения произошли и во Владикавказе. По состоянию на вчерашний день обстановка остается сложной.

Ельцин создал временную администрацию для управления в зоне межнационального конфликта во главе с вице-премьером Георгием Хижой. В соответствии с российским законом о чрезвычайном положении органы исполнительной власти Северной Осетии переходят в прямое подчинение временной администрации. Так как конституционные органы власти в Ингушской Республике отсутствуют, там в условиях чрезвычайного положения, в соответствии с указом, управление осуществляется временной администрацией. На период чрезвычайного положения президент запретил митинги, уличные шествия и демонстрации, забастовки. Президент России поручил временной администрации установить особый режим въезда и выезда, а также особый порядок передвижения транспорта в зоне конфликта, включающий досмотр транспортных средств. Администрации дано право приостанавливать деятельность общественных организаций и движений, препятствующих нормализации обстановки. В зоне конфликта, в соответствии с указом, должен быть установлен особый режим теле– и радиовещания, выпуска печатных изданий. 6 ноября правительству России предстоит отчитаться перед Верховным Советом о ходе осуществления президентского указа, для «подкрепления» которого в Северную Осетию введены два российских десантных полка и 2000 военнослужащих внутренних войск. (С командирами этих подразделений вчера совещались руководители Северной Осетии.)

Председатель Комитета ВС по вопросам законности, правопорядка и борьбы с преступностью, российский депутат от Чечено-Ингушетии Асланбек Аслаханов сказал корреспонденту «Ъ», что в принципе он за введение чрезвычайного положения, но его волнует вопрос об определении границ Ингушетии. Аслаханов сообщил также, что он задавал разработчикам указа вопрос о том, где, по их мнению, находится граница между Чечней и Ингушетией. (Чеченцы и ингуши до сих пор спорят об этом.) По мнению Аслаханова, нерешенность этого вопроса может привести к конфликту с Чечней.

Один из депутатов Верховного Совета, пожелавший остаться неназванным, заявил корреспонденту «Ъ», что, по его мнению, назначенная президентом временная администрация Северной Осетии и Ингушетии не будет распространять свою власть на спорные территории.

По мнению наблюдателей, введение чрезвычайного положения в Ингушетии может вызвать в Грозном реакцию, похожую на ту, что была ровно год назад при попытке ввести чрезвычайное положение в Чечне.

Тем временем обстановка в Северной Осетии остается напряженной. До полудня 2 октября продолжались ожесточенные бои в ряде сел.

 

Пока шла вся эта скучная вялотекущая война, решил я себе повысить летную квалификацию, сделать так называемые командирские полеты. Это когда проверяются командиры эскадрильи, командиры звеньев. При этом рядовые летчики не летают, только командиры. Сами летают, инструкторские часы зарабатывают и прочую квалификацию.

И вот слетал я один раз, собираюсь повторить, и тут вдруг в часть приезжает командующий, а меня срочно к нему вызывают.

Прихожу, сидит генерал, улыбается:

— Ну что, Кошкин, готов в командировку?

— Всегда готов. Только куда?

— Сначала коротко слетаешь. Передашь братскому народу Армении пару Су-25 из твоей боевой эскадрильи. Завтра летишь в Ленинакан.

Интересный получился полет. Я шел ведущим на боевом Су-25, а следом шла спарка с Янковым и Павловым. Имена, кстати, я помню только потому, что потом к этим полетам возникли вопросы у военной прокуратуры и мне подробности следователи напоминали.

В общем, на тот момент перегонять боевые машины на виду у всего мира было нельзя, потому что, когда две страны воюют, публично вмешиваться — это дурной тон.

Так что выбрали день облачный, метров 600 нижний край. Со спутников, в общем, нас не увидишь. А от радаров использовали решение известное: сначала взлетает здоровый грузовик Ан-12. Его на радарах видно как огромное светлое пятно.

Мы должны были как можно ближе пристроиться к Ан-12 и с его скоростью и на его высоте идти рядышком. Два часа пилить пришлось, между прочим, не отрываясь, чтоб на чужих, неведомых нам локаторах стояла одна большая метка.

А Ан-12 летел вполне официально, по заявке, перевозил в Армению какое-то гуманитарное барахло: одеяла, воду, палатки и прочее.

У меня после этого полета долго стояла в глазах картинка — винты Ан-12 крутятся перед самым носом, и надо внимательно следить, чтобы винты по моему носу в самом деле не проехались.

Самым сложным элементом этой операции была посадка — нашим штурмовикам нельзя было далеко отрываться от крыльев транспортника, чтобы разные сторонние наблюдатели не углядели на локаторах три метки вместо одной. А ведь посадочные скорости у разных типов самолетов разные.

Но мы сели, как полагается. Тут же отдали встречающим формуляры на самолеты, одной пачкой, и тем же транспортником вернулись на базу. А через день повторили операцию — еще две «сушки» отдали армянам. После второго рейса остались переночевать, и, помню, очень поразил меня Ленинакан своим блокадным видом.

Света не было нигде, холод стоял собачий, все деревья на обочинах и в садах спилены на дрова. Конечно, январь жарким не бывает, но для Кавказа это было бедствие — снега навалило, как у нас в России не всегда навалит.

Встречающие держались очень вежливо, пытались нас как-то развлечь. Отвезли показать дом Юрика Варданяна — величайшего армянского штангиста, в свое время выигравшего «золото» на Олимпийских играх. Потом мы поехали в гости к местным военным.

Там был теплый прием, разумеется, с армянским коньяком и всякими угощениями.

Но видно было, как им тяжело живется. Например, дизель они включили, только когда мы пришли, — а до того солярку экономили, в темноте сидели. Ну и вообще, разговоры шли довольно грустные — никто не знал, чем война кончится, а положение у Армении было тогда невеселое. Собственно, потому им Россия штурмовики и передала — чтобы помочь удержать статус-кво.

Интересно, что летчики у них были свои, армянские. Впрочем, и наши тоже там воевали. Помню, была история, когда азербайджанцы сбили армянский штурмовик, а летчик успел катапультироваться и его поймали. Оказался наш, русский, офицер.

Потом, уже после моих полетов, я узнал, что армянам еще четыре «сушки» отдали, то есть всего им целую эскадрилью передали. Спустя шесть лет, в 1999 году, меня нашли в Курске военные прокуроры. Вызвали к себе повесткой и стали вопросы задавать странные:

— Вы перегоняли эти самолеты?

— Да.

— Генерал Михайлов получал за это деньги?

— Я-то откуда знаю?

— При вас деньги передавали?

— Нет.

— А вы знали, по какой программе передавались самолеты?

— Нет. Я выполнял приказ.

Командующий, генерал Михайлов, действительно летал тогда вместе с нами — он путешествовал в транспортнике Ан-12. Но я не думаю, что Михайлов сам решал этот вопрос, передавать Армении боевые самолеты или нет. Не его это уровень компетенции.

Наверняка было какое-то межправительственное соглашение. Впрочем, в письменном виде приказа ему тоже никто не давал, чтобы следов не оставлять. Иначе международный скандал, претензии к России со стороны Азербайджана и ОБСЕ и прочие проблемы.

Всего меня дважды на допросы вызывали, в рамках возбужденного уголовного дела, и каждый раз про деньги спрашивали. А что я мог ответить? Я и сейчас всей правды не знаю. Но кто-то, конечно, на этом денег нагрел, потому что прокуратура была очень взбудоражена этим вопросом. На ровном месте такого интереса не было бы.

И думается мне, что авторы и выгодополучатели той армянской аферы сидели высоко в Кремле — кроме них, никто не имел полномочий и возможностей реализовать такую комбинацию.

 

От советского информбюро

РАЗВИТИЕ ВООРУЖЕННЫХ СИЛ АРМЕНИИ

15 мая 1992 г. в Ташкенте был подписан Договор о коллективной безопасности, согласно которому Армения и Азербайджан должны были получить часть вооружения дислоцированных на их территории подразделений СА.

Микаел Мелконян,

Согласно Договору об ограничении обычных вооруженных сил в Европе обе страны имели право на 220 танков, 220 боевых бронированных машин, 285 артсистем, до 100 самолетов и 50 ударных вертолетов.

«Основные принципы обеспечения военной безопасности Армении»,

Армения должна была получить вооружение двух из трех дивизий, дислоцированных на ее территории. В течение 1992-93 гг. ВС РА получили 154 танка, 44 БТР, 225 БМП, 179 артсистем, 82 миномета, 6 самолетов, 19 вертолетов. В распоряжение МО Армении перешли 300 вагонов боеприпасов из 500, имеющихся на ее территории.

еженедельник МО Армении «Ай зинвор»,

Азербайджан уже к июню 1992 г. получил вооружение всех четырех дивизий 4-й армии и вооружение Каспийской флотилии. Всего: танков — 330, БТР — 350, БМП — 420, артсистем — 330, минометов — 250, самолетов — 53, вертолетов — 37. Кроме того, в мае 1993 года Азербайджан дополнительно получил 105 бронемашин, 42 артиллерийские установки — вооружение 104-й ВДД. В распоряжение МО Азербайджана перешли 11000 вагонов боеприпасов, имеющихся на его территории.

октябрь — ноябрь 1998 г.

Начало формирования подразделений ВВС Армении было положено летом 1993 года. Впоследствии армянские авиационные подразделения принимали участие в ряде учений и были удостоены высокой оценки присутствующих военных экспертов.

В вопросе подготовки кадров на первом этапе военного строительства Армения испытывала определенные проблемы, связанные с тем, что на территории страны, в отличие от других стран Содружества, не было ни одного высшего военного учебного заведения. В то же время в рядах вооруженных сил бывшего СССР служило немало офицеров-армян. По утверждению некоторых источников их число уступало только русским, украинцам и белорусам. Однако лишь небольшая часть из них (5–7 % от общего числа) отозвалась на призыв руководства Армении 1992 года вернуться в республику и принять активное участие в строительстве вооруженных сил. Такая пассивность объясняется в основном тяжелым экономическим положением Армении и неспособностью ее властей быстро решить многие бытовые и социальные вопросы для приглашенных. На первом этапе кадровые проблемы офицерского состава были решены призывом на действительную военную службу резервистов и даже отставников, отправленных в запас 5-10 (иногда даже 15) лет назад. В дальнейшем, в течение 1993–1994 годов, на территории страны была создана собственная система подготовки кадров, которая включает: военную школу-лицей, летно-техническое училище, годичные офицерские курсы (для лиц с высшим образованием), Высшее многопрофильное военное училище-институт имени Вазгена Саркисяна и учебные подразделения в войсках. Офицерские кадры для национальной армии проходят обучение также в высших военных учебных заведениях России и Греции.

 

Как и предполагалось, полеты в Армению оказались разминкой перед большой операцией. Уже на следующие сутки после возвращения из Ленинакана меня вызвал к себе генерал Михайлов:

— Майор Кошкин, готовь людей и технику. Через три дня вылетаешь. Со своей эскадрильей.

— Вас понял, товарищ генерал!

— Куда именно летишь, скажу перед вылетом. А пока готовь карты Грузии.

— Грузии?

— Скажу точнее — Абхазии. Все ясно?

— Так точно!

В принципе, откровением для меня эти слова командующего не стали — в Грузии к тому времени, к январю 1993 года, война шла уже несколько месяцев.

Неизвестно только было, где мы сможем базироваться, где найдется исправный аэродром для наших штурмовиков. Абхазов к тому времени здорово прижали грузинские части, пал не только Сухуми, но и многие другие города, так что нашим командованием рассматривались варианты даже с базированием на приграничной с Россией территории. Но потом выяснилось, что за Гудауту абхазы зацепились и держатся там из последних сил. Вот эту точку в качестве базы нам и дали.

Собственно штурмовиков в Моздоке у нас оставалось еще много, даже после передачи Армении восьми машин еще два десятка Су-25 были готовы к работе. А вот летчиков у меня оказалось много меньше — всего я подготовил десять человек. Однако шесть из них, когда узнали, что летим воевать на реальную войну, а не в игрушки играться, как в Ингушетии, струсили.

Впрочем, мне их было не очень жалко — это были инструкторы училища, «шкрабы», как мы их называли, они воевать не любили, не умели, и толку от них в серьезном деле все равно бы не было. Да и учиться они ленились, приходилось буквально силком гонять их на полигон, отрабатывать взаимодействие и прочее. В общем, струсили, и молодцы — без них обойдемся.

Зато пришли ко мне молодые лейтенанты — трое из училища, трое из строевой части.

К сожалению, они все были приняты не в штат, а на временную работу. То есть не могли мы их взять в штат, ведь штатные места были заняты теми самыми трусами, что отказались воевать. Поэтому этих лейтенантов на свой страх и риск командование полка своим приказом просто прикомандировало к моей эскадрилье.

Прилетели в Гудауту уже под вечер. Я шел старшим всей летной группы из восьми самолетов, поэтому летел первым.

И вот выхожу я из самолета, а тут как раз подлетает последний, восьмой штурмовик, спарка. На спарке зачем-то мне прислали известного пилота, Героя Советского Союза Владислава Гончаренко. А пассажиром у него летел подполковник Кири.

И вот прилетают они, такие красивые в сумерках, на ВВП стоит заместитель командующего ВДВ генерал Сорока, рядом стоит командующий генерал Михайлов.

Я докладываю генералам о прибытии эскадрильи, они, как водится, спрашивают — как долетели, все ли нормально. Отвечаю, что все нормально.

А тут заруливает наша спарка поближе к боксам и на глазах у всех присутствующих роняет переднюю стойку самолета.

Самолет, естественно, с размаху бьется носом о бетон. Я хватаюсь за голову — стыдно, сил нет. Летчик случайно перепутал тумблеры, решил убрать шасси. При этом передняя стойка более подвижная, она на колесике и легко назад складывается, а вот основные стойки шасси устояли.

Михайлов спрашивает у меня:

— Это кто?

— Это Герой Советского Союза подполковник Гончаренко и его напарник, подполковник Кири, — отвечаю.

Тут они оба выходят из самолета, ничуть не обескураженные, даже веселые.

Михайлов им говорит:

— Значит, так, герои. На хер отсюда пошли оба, чтоб вас тут в двадцать четыре часа не было.

А тот самолет мы потом с техниками домкратами подняли, отбуксировали в техническую зону, и там целую ночь ремонтная бригада работала. Хорошо, у нас были комплекты ЗИПов, поменяли трубки ПВД, еще кое-какие детали на шасси и к утру восстановили самолет. Повезло, что основные стойки не убираются на стоянке даже по приказу из кабины — под тяжестью самолета, все-таки 17 тонн, у гидравлики не хватает сил это сделать.

Мы разместились в бывшем военном санатории, причем условия были намного лучше, чем в Моздоке, — к примеру, летчики разместились не в кубриках, а в двухместных номерах, а у меня вообще был отдельный люкс.

Но чувствовалась близость линии фронта — до нее было 37 километров. Первый раз за столько лет услышал артиллерийскую канонаду — со времен афганской войны ее не слышал.

На следующий день сразу начали летать, потому что боевая обстановка тяжелая была, нужно было с ходу вмешиваться.

А в Гудауте уже два с лишним месяца стояла эскадрилья штурмовиков из Московского округа, командовал которыми полковник Коваленко, «шкраб» из моего родного Борисоглебского летного училища. В этой эскадрилье вообще все летчики были «шкрабы», сплошные инструкторы. Причем, почему их вдруг надумали менять на нас, поначалу неясно было — мне, во всяком случае, специально никто ничего не говорил, я этот секрет Полишинеля только сутки спустя выяснил.

Дело было наутро после нашего прилета. Вваливается ко мне в номер полковник Коваленко, весь такой вальяжный, надменный и говорит так панибратски, буквально по плечу меня похлопывая:

— Саня, ты только не дрейфь! Мы вас научим, как тут надо воевать, чтоб без ненужного риска, но с эффектом.

Я, конечно, немного опешил от такого начала разговора, но он полковник, а я майор. Поэтому я сдержался, выдержал субординацию и вежливо уточнил, что он имеет в виду.

Он отвечает, что сегодня все покажет. Мы двумя парами сходим к линии фронта, осмотримся, а он, значит, раскроет нам секреты мастерства, покажет, как по цели правильно работать. Я зубами поскрипел, но снова сдержался, хотя, конечно, мне было что ему сказать — я ведь уже тогда имел втрое больше боевых вылетов, чем этот самодовольный «шкраб».

— Хорошо, говорю, полетели.

Посмотрели по картам, что там и где, цели наметили — укрепленные районы, места размещения резервов и прочее, причем, что интересно, все цели оказались строго за линией фронта. А у грузин вдоль всего фронта, на том берегу Гумисты, зенитки стояли, причем очень плотно, так что в лоб лучше не заходить.

Я всегда в таких ситуациях с тыла стараюсь зайти, а Коваленко, смотрю, на картах рисует своим летунам прямые подходы. Очень я тогда удивился, думаю, что за безрассудство, в лоб зениткам заходить?

Еще меня очень удивило, что они на свои штурмовики только ракеты вешали, хотя я всегда комбинирую. Цели ведь всегда разные — одну можно ракетой поразить, а другую только бомба возьмет, да не всякая, а не меньше 500 кг. Поэтому я себе и своему ведомому заказал и ракеты, и бомбы, и пушки полностью заправил.

Моя цель была за рекой Гумиста, в большом ущелье, и мы туда прошли, как я привык, с тыла, со стороны Тбилиси. Облетели с фланга линию фронта и пошли от грузинской столицы, так что зенитки даже не успели развернуться на нас, пока мы по цели отработали.

Сделали по четыре захода, все подчистили, как полагается, возвращаемся тем же обходным маневром, а попутно я смотрю, где там героический полковник Коваленко со своими «шкрабами». И понимаю, что он за линию фронта даже не перелетал — маячит где-то перед речкой, дальше не суется. Интересно, думаю, как же он цели-то свои поражать собирается. Но досмотреть не получилось, топливо уже на исходе было, ушли мы на базу. А после полетов мы с ним встречаемся, причем он первый ко мне подходит и начинает мне выговаривать:

— Саня, ты зачем за линию фронта ходишь? Это же очень опасно!

У меня глаза на лоб лезут.

— А как же иначе цели поражать, товарищ полковник?

— Да очень просто, майор!

И начинает мне рассказывать, как они тут третий месяц «работают». Значит, вот какой способ они придумали: вешают себе под крылья комплект неуправляемых ракет, подходят на скорости 800 км/час к линии фронта, дают залп, потом разворачиваются и удирают со всех ног на базу.

Я смотрю на него ошарашенно и понять не могу, прикалывается он так оригинально или всерьез все это мне говорит. Но потом вижу, что он совершенно точно не шутит, что все всерьез и он совершенно без стыда мне это рассказывает.

— Товарищ полковник, но ведь ракеты у вас неуправляемые. Куда же вы ими целитесь?

— В район попадания мы целимся, майор! Что тут непонятного?!

— Как же вы ими в цель попадаете, да еще за 20 километров?!

— Мы все рассчитали — если нос самолета задрать на 15 градусов, плюс скорость самолета 800 км/час, плюс ресурс ракеты, получается попадание в район цели.

— «В район цели»?! Да вы же мирных там кладете штабелями! А боевые цели остаются нетронутыми!

— Все у нас точно рассчитано! Ракета С-8 сама летит 5 километров, а если с полета пускать да под 15 градусов, получается точно 18 километров дальность. «Грады» же так работают, вот и мы придумали такой способ.

Я тогда только руками развел. Хотел, конечно, многое ему сказать, да и не говорить там надо было, а по морде ему бить за такую работу. Но не стал ни бить, ни говорить. Бесполезно все это было — «шкраб», он и есть «шкраб».

Причем понятно было, что мирного населения они там, с такой точностью «работы», накосили десятки, если не сотни человек. Но ведь еще и боевые цели наверняка не пострадали — а эти бойцы-то потом докладывали, что «цель уничтожена»! Притом что неуправляемыми ракетами можно только с пикирования работать, и только по видимой цели.

Позже мне довелось побеседовать с сухопутными коллегами, и они меня неприятно удивили своими оценками работы «русских штурмовиков». Говорили, что «толку от этой авиации нет никакого». И мне, конечно, было понятно, почему они так рассуждали, — это, конечно, стыд сплошной был перед пехотой, а не работа.

Но потом, когда эти затейники улетели обратно к себе в Московский округ, мы местную пехоту быстро научили авиацию уважать. Абхазы тогда впервые узнали, что, оказывается, русские штурмовики могут за линией фронта работать — а ведь их все эти месяцы убеждали, что это принципиально невозможно.

Перед самым отлетом в Россию орлы Коваленко меня все-таки напоследок добили своей простотой, которая, как известно, хуже чем воровство.

Случилась у нас такая история — абхазы готовили очередной прорыв линии фронта, соответственно, нам по этой линии фронта надо было отработать по-хорошему, чтоб превосходящие силы грузин не смогли изрешетить и без того измученных абхазов.

Особо выделяло операцию то обстоятельство, что работать нам предстояло ночью, да еще в неблагоприятных погодных условиях.

И вот взяли мы все себе цели, из тех, что назначил штаб, при этом бойцы Коваленко неожиданно выбрали себе цели в самом Сухуми — там что-то вроде штаба грузинских войск располагалось, по данным нашей разведки.

Я себе для работы взял, помимо прочего, светящиеся бомбы, САБы, — просто понимаю, еще с Афгана, что если ночью работаешь по цели, то без подсветки нельзя. Или САБы, или костры разведгрупп, или фары автомашин, но что-то штурмовику должно указывать на цель, иначе ему придется работать по наитию, то есть наугад. По «молоку» нельзя работать, иначе будешь потом всю жизнь каяться, что мирных положил без счету.

В эту ночь было запланировано по одному вылету каждой пары как в моей эскадрилье, так и в эскадрилье Коваленко.

И вот ушли к линии фронта, в моей паре ведомый сбросил над целью САБы, затем работаем по очереди ракетами, бомбами, пушками, все как обычно.

При этом у нас с орлами Коваленко между нашими целями расстояние было километров тридцать, я при планировании операции даже эшелоны по высоте только между своими распределял, потому что незачем было столичных орлов в наши мероприятия впутывать — слишком далеко они от нас были, ну никак не могли мы друг другу помешать.

И вот отработал я с пикирования по цели ракетами, захожу на второй круг, бросаю бомбы, слежу за целью, выхожу из пикирования и вдруг вижу прямо у себя по курсу самолет.

То есть буквально прямо у меня пред носом, в свете моих САБов, пролетает неожиданная воздушная цель.

Я, конечно, кричу по рации:

— Кто здесь?!

Думаю при этом всякое — например, что мой летчик вдруг нарушил летный порядок, хотя, согласно распорядку, должен только через пять минут прилететь, дорабатывать цель.

Но в ответ тишина.

Снова кричу в рацию:

— Кто над моей целью находится?!

Молчание.

Ладно, думаю, в бою всякое бывает. Дорабатываю цель из пушек, пока САБы не погасли. По рации слышу странные переговоры:

— 505-й, ты где?

— Подхожу к цели.

Интересно, думаю. Может, это грузины тут рядом так нагло работают. Хотя, конечно, на грузин совсем не похоже — они очень осторожные были, без прикрытия не работали и чуть что тут же удирали.

Тут САБы начали гаснуть, я набрал эшелон, ухожу. За мной ведомый начинает работать, вижу, как САБы вешает и все такое.

Прилетаю в Гудауту, сажусь, смотрю, я не один на посадку иду, еще летчик из эскадрильи Коваленко тоже садится.

Я вылезаю из машины, смотрю на него в упор.

Тот летчик тоже вылезает, дергается на поле, потом сам ко мне подходит.

— Михалыч, извини, это я был. Извини еще раз.

— Ты как в моем районе оказался? Как ты над моей целью оказался? Выведи я раньше машину из пикирования или ты чуть позже пройди в этой точке, разница тридцать метров, мы бы погибли оба!

— Прости. Понимаешь, я увидел, вы подсвечиваете так здорово, все видно хорошо, ну я и решил поискать у вас свою цель.

Я не стал ему ничего говорить — тут все понятно. А для непонятливых я поясню — на тридцать километров САБы точно не светят, это уже за гранью добра и зла. Человек просто летал там, где ему было комфортно летать, а не там, где предписывало полетное задание.

Что делать — пошел к полковнику Коваленко, говорю — запрети этому чудаку летать, он же нас всех погубит. Но полковник никак реагировать не стал, хотя я и другие варианты ему предлагал — например, что мои летчики будут для его летунов САБы вешать, а те в удобных условиях работать.

Я тогда не успокоился, пошел уточнять, как этот герой по Сухуми работал, если он такой тупой и свою цель под моими САБами искал? Он же без ракет вернулся, куда же он их девал?

Прижали мы его к стенке, он и признался — метался над линией фронта, боялся грузинских ПВО, искал свою цель, увидел нашу подсветку, пошел туда, понял, что ошибся, и в отчаянии отработал ракетами куда-то «в направлении цели».

Понятно, да? Он выпустил боевые неуправляемые ракеты туда, где, по его предположению, могли находиться вражеские войска. То есть где-то в Сухуми, где, помимо вражеских войск, находилось еще тысяч сто мирных жителей. Остается молиться, что эти ракеты просто ушли в горы, а не попали по женщинам и детям.

Я был просто счастлив, когда эти вояки ушли из Гудауты. Конечно, не одни они виноваты в этой ситуации — они пришли к нам из первой воздушной армии, которая хоть и базировалась в Германии, но боевого опыта не имела. Полк был учебный, все летчики пришли из Борисоглебского училища, они даже на полигонах не тренировались толком.

Я, когда понял, с кем мы работаем, уже напрямую им предлагал — давайте, говорю, мы будем для вас цели разведывать и обозначать, а вам только бомбить по ним останется, в удобных условиях.

Но Коваленко не согласился — им это было унизительно.

Впрочем, через пару дней они и так улетели, а мы начали работать самостоятельно.

Правда, полетов много не было — всего в Абхазии я чуть больше 40 боевых вылетов сделал, и это за десять месяцев.

Было несколько удачных операций, например, уничтожили танковую колонну. Еще был хороший удар, когда я летал в режиме свободной охоты и случайно обнаружил десяток грузовиков с грузинской пехотой — они шли к Сухуми. Мы тогда одной парой, с ведомым, в три захода положили двести новобранцев — так потом абхазские разведчики нам доложили.

Был очень эффективный удар в районе Каласури — там сожгли склад ГСМ, склад оружия да еще смогли взорвать штаб корпуса. И все это перед наступлением грузин — очень мы им это наступление тогда испортили, они активность сразу снизили, начали раны зализывать.

И началась унылая позиционная война. Причем армейская разведка стала работать неважно, и цели нам в штабе назначали буквально по наитию. Вообще, разведки в полноценном армейском смысле этого слова у абхазов не было — у меня сложилось впечатление, что цели они находили случайно.

К примеру, мы знали, что грузины подтянули к линии фронта хороший зенитно-ракетный комплекс, а что за комплекс, где он стоит, нам указать не могли. Некоторые говорили, что это ЗРК «Бук» — серьезная вещь, между прочим. Для нас, штурмовиков, представляет реальную опасность — если из такого выпустят ракету в момент нашей атаки, уйти невозможно. Значит, надо точно знать, где он стоит.

Конечно, в такой ситуации все вспоминают космические спутники, но космос штурмовиков в принципе не жалует. Не знаю, может у «стратегов» иначе, а я вообще не припомню ситуации, когда бы нас космические войска выручили информацией со спутников. Может, конечно, именно мне так не повезло в этой жизни, а другим боевым летчикам информация из космоса перепадала чаще, но я никогда об этом не слышал.

Кстати, истребители теоретически могли бы нам пригодиться — у грузин все-таки была штурмовая авиация, и они пытались ее использовать. Но грузин всегда успевали сбить наши силы ПВО. Однажды видел, как наши ракетчики сожгли грузина ракетами.

Это было ночью, мы все выскочили на шум взрывов и увидели, как в полной темноте две ракеты вошли в цель, из комплекса «Оса» жахнули. Посмотрели, как факел падает.

В тот же день еще одного сбили, но там летчик успел катапультироваться. Впрочем, ему это не помогло — пока на парашюте летел, его абхазы застрелили. Очень у них сильна была ненависть друг к другу.

По нашему аэродрому грузины не могли работать, вокруг наша ПВО стояла. Но однажды прорвались. Я как раз стоял на балконе, на третьем этаже, с кем-то из летчиков разговаривал, любовался теплым майским солнышком. Хорошая погода была. И вдруг вижу — Су-25 летит.

— Слушай, это кто же у нас взлетел? У нас же все на месте.

— Вроде все.

А Су-25 заходит в атаку, но не на нас, а по центру Гудауты. Бросает четыре небольших стокилограммовых бомбы с горизонта, без пикирования.

Одна бомба в жилой дом попала, развалила его напрочь, одна рядом легла. Третья упала в районе электросетей, последняя улетела за город. Разрушения были небольшие, но сам факт, что проспали грузина, очень взбодрил.

Мы, когда увидели, где был взрыв, сразу туда поехали на штабном «уазике», спасать мирных жителей. Приехали, но спасать было некого — в этом доме никого в тот момент не было, так что никто не погиб. Но сам дом разнесло серьезно, крышу завалило, половину стен снесло, пожар начался.

Примечательно, что грузин аэродром побоялся бомбить — отработал по мирному городу, потому что там горы рядом. Он из города сразу в горы шмыг, дескать, ловкий воин. А по мне, конечно, это неприлично — по мирным целям бомбы класть. Мы никогда, ни при каких обстоятельствах не работали по мирным целям — только по войскам и технике. После этого случая с бомбежкой города наши поставили батареи ПВО вокруг Гудауты и в один день сразу двух наглых грузин на Су-25 сбили. Потом через день еще одного из комплекса «Бук» сняли, причем на самом горизонте сняли, когда он уже уходил к Сухуми. После этого у грузин Су-25 закончились — их у них всего одна эскадрилья и была.

 

От советского информбюро

ЧЕТЫРЕ ШТУРМОВИКА ПОДАВИЛИ ОГНЕВЫЕ ПОЗИЦИИ ГРУЗИНСКОЙ АРМИИ

Позавчера вечером в ответ на целенаправленный обстрел российской военной лаборатории в Эшерах в 19.40 по местному времени командование оперативной группы войск России приняло решение нанести удар по позициям, с которых велся огонь. По приказу командования 4 штурмовика Су-25 атаковали огневые средства и передний край обороны грузинских войск. В результате ракетно-бомбового удара были подавлены две артиллерийские батареи и командный пункт, уничтожены пусковая установка «Град» и три танка.

Газета «Коммерсантъ», № 61 (284), 03.04.1993

Военная сейсмическая лаборатория вблизи села Нижняя Эшера является одним из элементов системы раннего предупреждения о ракетном нападении. Перекрывает южный сектор возможного нападения, например, с ракетных подводных лодок, несущих боевое дежурство в Индийском океане.

Руководитель оперативной группы российской армии в Абхазии генерал-полковник Алексей Алексеев сообщил, что штурмовики, получившие приказ подавить грузинские батареи, обстреливавшие военную лабораторию вблизи села Нижняя Эшера, уничтожили две артиллерийские батареи, пусковую установку «Град», три танка и командно-наблюдательный пункт. Удары по мирным населенным пунктам, сказал генерал в интервью журналистам в Гудауте, не наносились.

Он сообщил, что направил в пятницу грузинскому руководству заявление с требованием «раз и навсегда» прекратить обстрелы российских объектов. В противном случае, говорится в заявлении, в ответ «на каждый факт обстрела будет наноситься сокрушительный удар по всем действующим огневым средствам». Генерал Алексеев призвал Тбилиси не принимать мер, тем более силовых, по блокированию и выдворению из Сухуми 901-го российского десантного батальона, о чем, по его утверждению, заявил на днях в ультимативной форме министр обороны Грузии Тенгиз Китовани. Генерал подчеркнул, что блокада батальона «приведет к действиям по его деблокированию». Российский генерал также предложил грузинским властям немедленно освободить старшего лейтенанта Александра Ситникова, задержанного якобы во время сбора разведывательной информации в Сухуми, и «не обострять отношений, так как обоснованных и веских причин для его ареста нет и быть не может». Министр обороны Грузии Тенгиз Китовани заявил, что если российские самолеты вновь попытаются нанести удары по Сухуми, то будут сбиты грузинскими средствами ПВО. Он расценил ракетный удар самолетов Су-25 ВВС России «по Сухуми и грузинским позициям близ города» как действия, направленные на обострение отношений между двумя государствами и срыв российско-грузинских переговоров. По словам Китовани, он договорился встретиться с министром обороны России Павлом Грачевым в Сочи 6 апреля. На этой встрече, сказал грузинский министр, предполагается обсудить, в частности, вопросы подготовки встречи руководителей двух государств Бориса Ельцина и Эдуарда Шеварднадзе. Кроме этого, отметил Китовани, речь пойдет и о военных проблемах. По его словам, Павел Грачев согласен с необходимостью вывода российских войск из зоны боевых действий в Абхазии в другие регионы Грузии.

 

Абхазы воюют, как умеют. Грузины, в общем-то, тоже не удивляют военным мастерством. Поэтому потери с обеих сторон серьезные. А я вот и сам помирать не собираюсь, и ребят своих не дам пожечь. Хорошо запомнил, как десять лет назад, еще в Арцызе, комэска привозил на летный аэродром училища «двухсотых» из Афгана. И что ему тогда выговаривали жены летчиков. Там самая мягкая фраза была: «Почему ты живой, а они мертвые?!» Я сейчас тоже командир эскадрильи, но на этот вопрос до сих пор не знаю ответа. Точно знаю одно: воевать надо так, чтобы повода задавать тебе такой вопрос не было.

Сегодня в штабе ставили задачу: на Сухуми через Поти движется колонна, несколько десятков грузовиков с солдатами и еще столько же бронетехники, вроде даже танки есть. Абхазы напряглись, боятся, что не удержат линию фронта. Могут и не удержать, кстати, — устали они на второй год войны без резервов и без тыла воевать. У них ведь вся территория, до самой Гагры — территория войны.

Комбат сказал, чтоб я сам принимал решение. А какое там может быть решение — вся линия фронта с грузинской стороны «Шилками» утыкана, их там не меньше дивизиона стоит. Еще «Круги» есть плюс комплексы С-75 — в общем, без потерь нам там не пройти, это точно. Если к цели еще сумеем прорваться, на обратном пути целыми не уйти.

И вот смотрю я на карту, любуюсь сложным рельефом местности, а потом бросаю взгляд на Черное море, где проложены курсы гражданских самолетов и где нам летать вроде не положено.

А почему не положено? Кем не положено?

А когда грузины жилые кварталы Сухуми бомбили, это было положено? А когда наш вертолет с красным крестом, полный детей и гражданских, сбили управляемой ракетой, это было положено? Половина Абхазии тогда выла от боли и ненависти, вспоминая шестьдесят сгоревших заживо деток в вертолете с красным крестом.

И вот смотрю я на Черное море и начинаю себя уговаривать нарушить неписаный военный этикет. Ведь задача штурмовика — обмануть противника, выйти из боя с минимальными потерями, при этом выполнив задачу. Настоящий штурмовик должен работать «грязно», без сантиментов.

А потом я понимаю, что уговаривать себя мне не надо, а руководство и так мне выдало карт-бланш, так что лучшее, что я могу сделать, — просто не ставить в известность начальство о своих задумках. Так будет честно, а если что, я сам отвечу за свои ошибки.

Пришел к ребятам в кубрик, объясняю задачу. Лица, конечно, у многих резко поскучнели, а Мишка так и вовсе заартачился. Кричит: «Товарищ майор, это не по правилам, вы собираетесь нарушать международные законы, ой-ой-ой».

Но всем понятно, что Мишка просто сдрейфил — так далеко на территорию противника он никогда не заходил, страшно ему стало.

Ладно, думаю, хрен с тобой, боевой товарищ. Говорю ему, что оставлю в нейтральной зоне — будет там ходить по большому периметру, отвлекать ПВО противника и создавать так нужную нам сейчас суматоху в воздухе. Это, спрашиваю, законы не нарушит и мораль твою не поцарапает?

Молчит, потом краснеет и кивает. Спасибо и на этом.

Остальные не тушуются, смотрят прямо, значит, пойдут со мной до конца.

Проводим моделирование: показываю, в каком порядке будем взлетать, где выйдем на набор высоты, как дальше расположимся. Услышав про дистанцию в десять метров, народ чешет в затылках. Но иначе нельзя, мы ведь будем изображать одну большую и мирную цель — гражданский «Боинг».

Взлетаем звеном в четыре самолета. Разворачиваемся на север, на Адлер. Командую, чтоб все встали за мной на минимальной дистанции, резко набираю высоту.

Вышли на международную трассу, набрали 8500, командую глядеть в оба. У нас же радаров нет, увидеть гражданских можем только визуально.

Потом выставил себе 8250, нестандартную такую высоту для этого эшелона — чтобы в лоб не сойтись с пассажирскими. Идем на Трабзон тесно, как договаривались, — на радарах мы выглядим как одна большая цель. Трасса оживленная — только на нее вышли, сразу над нами прошел «боинг». А нам надо минут пять идти по этому курсу и чтоб никаких подозрений со стороны противника не вызвать. Мы же сейчас на многих радарах внезапно появились, в том числе и на радарах ПВО, надо обозначиться каким-то образом.

Я Василия, полиглота нашего, по рации прошу: «давай по первому каналу побалакай на английском, набор цифр какой-нибудь погундось поубедительней».

Он начал позывные в эфир выдавать: «намба уан, твенти файв, фоти ту, тра-ля-ля». Потом на своем корявом английском оповестил всех, что он «боинг» и следует курсом на Трабзон.

Тут на первом канале сразу такой гвалт поднялся, на всех языках. Кто-то по-русски кричит, что такого «боинга» в заявке нет, кто-то по-английски просит своих пилотов быть внимательнее. Но грузины молчат — я так понимаю, они нас вообще не увидели.

Вышли на Поти, командую торможение, поворот и снижение. Все делаем дружно, как договаривались: резкое снижение с поворотом, так что Поти остается слева. Выходим на цель со стороны Тбилиси — нас оттуда вообще не ждут.

В тридцати километрах от Поти наблюдаю ту самую колонну, работаем по ней спокойно — никто даже выстрела не успел по нам сделать, просто не ожидали такой наглости. Отработали по два захода, сожгли все, что там двигалось, а потом на предельно малой высоте ушли к морю и потом на север. Танков, правда, в той колонне не было: только пехота на грузовиках, не меньше батальона, и штук десять БМП. Вот это была, я считаю, образцовая операция. Но начальство, конечно, потом здорово нервничало, когда маршруты наши изучило. Но — обошлось.

 

От советского информбюро

КТО ПОДДЕРЖИВАЕТ СЕПАРАТИСТОВ?

В противостояние абхазских сепаратистов с грузинской армией постоянно вмешивается российская авиация, утверждают наши источники в Сухуми. Российские штурмовики Су-25, базирующиеся на авиабазе в Гудауте, на прошлой неделе нанесли ракетно-бомбовый удар по дороге Поти — Сенаки, далеко за линией фронта. Во время авианалета пострадали мирные беженцы и несколько военнослужащих грузинской армии. В ответ на обвинения грузинской стороны министр обороны России Павел Грачев заявил журналистам, цитируем:

Еженедельник «Демократическая Абхазия»,

«Российские самолеты не участвуют в конфликте и тем более не бомбят территорию Грузии. Это делают грузинские самолеты, перекрашенные в цвета ВС России, в целях провокации и введения в заблуждение мировой общественности».

15 марта 1993 года

Глава Грузии Эдуард Шеварднадзе в ответ обвинил Павла Грачева во лжи.

 

К нам тут для прикрытия прислали звено истребителей Су-27. Даже не звено, а шесть машин. Истребители эти раньше базировались на аэродроме Кущевская, под Краснодаром, а летчики из тамошнего училища, все без боевого опыта, одно слово — «шкрабы». И прибыли они к нам во главе с командиром полка по фамилии Рябинов. Но настоящая его фамилия, как оказалось, была Гадючка, а Рябинов — это он у жены фамилию взял, потому что стеснялся своей настоящей.

Правильно стеснялся, между прочим, — фамилии Гадючка этот гражданин полностью соответствовал. Очень неприятный, высокомерный и циничный тип. Он своих летчиков и техперсонал всерьез гонял по программе наземной подготовки — то есть они у него маршировали по взлетке, плюс он всякие построения и проверки по три раза на дню устраивал — в общем, демонстрировал всем служебное рвение и невиданный энтузиазм.

Первым делом начал ко мне подкатываться.

— Александр, — говорит он мне однажды с такой улыбочкой гаденькой, — а как бы нам, истребителям, тоже боевых вылетов насобирать?

Тут надо понимать такую вещь: у нас, у штурмовиков Су-25, с боевыми вылетами все понятно — сходили за линию фронта, отбомбились-отстрелялись, пришли целыми, записали в полетную книжку очередной боевой.

А у истребителей, у Су-27, все сложнее: грузины к нам на самолетах боялись соваться, наши боевые позиции они только своей артиллерией доставали, как могли. Но где в таком случае истребителю набрать боевых полетов?

Экий ты активный, думаю. Ладно, будут тебе боевые. Говорю ему:

— Давай сегодня с нами пойдешь, прикрывать. Только мы далеко за Гумистой работать будем, не сдрейфите?

У него лицо так вытянулось, будто звезду с погона сняли.

— Нет, — говорит, — так далеко мы работать не можем, там же одних С-75 у грузин штук десять стоит. Давай вы будете с моря заходить и там уже по территории работать, а мы вас будем ждать над морем.

Ай, молодец какой, думаю. Но вида не подаю, уточняю:

— А как же ты нас прикроешь, если мы будем от тебя в ста километрах работать? Ты же не успеешь, если что.

— Ну грузины увидят на радарах, что над морем Су-27 работают, остерегутся вас трогать.

Я ему ничего не сделал и даже не сказал, все равно бессмысленно — просто рукой махнул, развернулся и ушел. Но история с боевыми для истребителей на том не закончилась. Они стали летать за нами следом, но линию фронта не пересекали — боялись. Но, тем не менее, им за эти полеты стали насчитывать боевые — не всегда, но довольно часто. Слышал даже, что за эти как бы боевые полеты они даже боевые награды получали, но не так много, как хотелось бы Гадючке.

Гадючке очень хотелось записать на свое звено «шкрабов» реальные боевые вылеты, но ему все чаще давали только учебные, потому что в штабе тоже понимали, чем он занимается и что нам от его полетов ни горячо ни холодно. А за учебные полеты к ордену не представят и в звании не повысят.

И вот однажды сидим мы своей штурмовой эскадрильей на базе, а погоды нет. Облачность низкая, дождь льет, ветер поднимается. В общем, вижу я, что работы сегодня не будет.

Говорю генералу, который у нас руководит группировкой, что, раз погоды нет, пойдем-ка мы в казарму, «чай пить». Генерал — нормальный мужик был, командиром парашютно-десантного полка, ухмыляется, говорит, хорошо, ступай, но только много «чая», мол, не пейте, а то вдруг погода исправится.

Послали к абхазам за домашним вином, сели в кубрике, ужинаем, тихонечко попиваем сухое красное. Ничего крепче я ни себе, ни своим ребятам не позволяю.

И вот меня тяжелое какое-то предчувствие накрывает. Выпил я стакан красного и говорю ребятам:

— Вы тут посидите немного, но не злоупотребляйте, а я пошел спать. Мало ли что, вдруг завтра погоду дадут.

И в половине одиннадцатого ушел спать. А в четыре утра посыльный прибежал, кричит: товарищ майор, вас срочно на командный пункт вызывают.

Оделся я за 45 секунд, запрыгнул в «уазик», прибыл на КП. А там тот самый генерал, заместитель командующего, меня встречает и говорит:

— Саня, у нас самолет пропал.

Я чуть мимо стула не сел. Я ведь там за всю авиацию отвечал на нашем участке фронта.

— Какой еще самолет? — спрашиваю. — Мои самолеты все на аэродроме стоят, а летчики по кубрикам спят. Мы же «чай» пили, вы в курсе. Мои все на земле, это точно.

— Не все, — отвечает генерал и, смотрю, как-то дальше мнется рассказывать.

Но потом все-таки объяснил — соседи мои, истребители, решили самодеятельностью заняться. Подняли истребитель и в половине двенадцатого ночи отправили летчика Вацлава Шипко на разведку в Сухуми. А я помню этого Вацлава — очень мало опыта у него было.

Да и что там разведывать в Сухуми ночью, в дождь?

Я генерала спрашиваю:

— Как же вы разрешили, погоды же нет, никому нельзя летать.

— А Гадючка сказал, что Шипко по локатору сможет долететь, опыт имеется. Но вот уже четыре часа прошло, а самолета нет. И связи нет. И на локаторах его не видно.

Ну, думаю, Гадючка молодец, сделал, наконец, реальный боевой вылет для своей эскадрильи.

Спрашиваю генерала:

— А меня-то зачем сейчас подняли?

— А ты, Саня, слетай туда, осмотрись, может, пилота разыщешь. Мы же не знаем, погиб пилот или катапультировался.

Тут я второй раз за ночь мимо стула чуть не сел. Как там ночью, над воюющим городом, летчика найти? Да у меня даже локатора на борту нет, он у Су-25 не предусмотрен, а хоть бы и был — что я там сейчас увижу, кроме трассеров и управляемых ракет?

Но приказы не обсуждаются. Позвонил я на аэродром, чтоб самолет к вылету готовили, а пока стал подробности выяснять, но никто толком ничего не знает. Даже задачу, какую перед летчиком ставили, и ту не знают.

Плюнул, поехал на аэродром, взлетел. Время к пяти утра, облака низкие, не видно ни черта. Зашел к Сухуми со стороны моря, только приблизился, «Шилки» начинают работать. А там нижний край облаков — 500 метров. Если я спускаюсь на такую высоту, меня «Шилки» достают элементарно — у них же два километра рабочий диапазон.

Полетал полчасика в облаках, так они, сволочи, по локаторам меня видят, снаряды кладут так близко, что потряхивает. Э, нет, думаю, Вацлав тут уже полетал, вторым я не буду.

Попробовал с другой стороны, хожу под самым краем облаков, запрашиваю позывные истребителя, но в ответ молчание. Час десять прошел, у меня топливо на исходе, иду на базу.

Сел и тут же поехал обратно на командный пункт — хотелось все разузнать поподробнее, особенно хотел получить ответ на главный вопрос, какого хрена они истребитель послали в такую погоду на Сухуми.

Но так ничего и не добился — Гадючка нес какую-то ересь про стрельбу в городе, что якобы надо было разведать, кто стрелял. Но это бред — там каждый день и каждую ночь стреляли, там же линия фронта проходит. Я ему прямо сказал, что он летчика угробил ради боевого вылета.

А к полудню грузины нашли самолет и тело Шипко, по всем телеканалам разорались от счастья, что сбили русского. Хотя я думаю, не сбили его, а он сам себя угробил, когда разворачивался, — последние его слова были, что уходит на разворот на малой высоте, а там горы. Опыта у этих летунов не было никакого, Вацлав, к примеру, всю жизнь был инструктором в училище, его воевать никто не учил, тем более не учили его в горах под дождем геройствовать.

Потом по телевизору видел, как Шеварднадзе потрясал удостоверением сбитого, призывал международную общественность в свидетели. Очень в масть им пришелся этот случай — они потом год еще верещали, как российские фашисты бомбят мирных грузинских обывателей. Хотя сбили они истребитель, а не штурмовик, истребитель по земле не работает.

Между прочим, жена моя, Ира, тогда чуть с ума не сошла. Из Гудауты дали в Ростов информацию, что самолет взлетел и пропал. Потом дали информацию, что мой самолет взлетел, но забыли сказать, что я-то сел, а не вернулся Су-27.

А это было все с пятницы на субботу. В Ростове дежурный звонит дежурному по училищу и говорит ему: «Помнишь Кошкина? Так вот, представляешь, погиб он».

Дежурный по училищу звонит в гостиницу, где жила Ира с ребенком. А там уже информация растеклась, короче, известие о моей гибели доходит до Иры.

Ира в ужасе пошла к командиру училища, уточнить информацию, а тот, совпадение такое, уехал к родителям в деревню, ведь суббота была. Куда еще звонить, она не знает.

А тут начали по телевизору показывать историю про сбитый самолет под Сухуми, и она, конечно, посчитала это подтверждением, что я погиб.

Это был для нее сильнейший психологический удар, у нее на этой почве даже начались гормональные изменения. Двое суток, до самого понедельника, она не знала, что я жив. В понедельник ее вызвали в штаб и связали со мной.

Я ей кричу по телефону: «Ира, дорогая, не переживай, у меня все нормально!»

А там связь особая, секретная, она шифрует все, что может, поэтому звук очень сильно искажается.

Жена мой голос не узнает, конечно, начинает подозревать, что ее обманывают, чтобы успокоить. Она трубку бросила, устроила там, в штабе, скандал, кричала, что голос своего мужа она знает и понимает, что ее обманывают.

Мне пришлось оформлять командировку и лететь в Краснодар, чтобы убедить ее, что все в порядке. Очень тяжело это вспоминать — когда увидел ее, понял, какой силы Ира испытала шок.

А потом я еще год выслушивал истории о своей гибели от всех знакомых летчиков — рассказывали об этом и в Москве, и в Арцизе, и в Краснодаре.

А как вернулся в Гудауту, нам грузины отдали тело Вацлава. На аэродроме устроили торжественные проводы гроба, речи толкали про героизм и все такое. Гадючка, конечно, с речью тоже отметился. Хотел я сказать, что думаю про все это, но потом подумал и не стал портить им церемониал.

Может, и к лучшему. Все равно на следующий день все оставшиеся «шкрабы» во главе с Гадючкой собрали свои манатки и убрались с нашей базы обратно в Краснодар. А вместо них нам придали звено истребителей из нормальных боевых частей, с афганским опытом.

Но толковые истребители нам так и не пригодились — первого сентября абхазы взяли Сухуми и погнали грузин дальше, до самой границы. Мы уже были им не нужны, и в конце ноября нас вернули в Россию. Это был, между прочим, ноябрь 1993 года — как раз только-только путч подавили. А мы о нем ничего толком и не знали, все подробности я потом уже в России узнавал.

Может, кстати, и к лучшему. Уж очень это была грустная история для моей страны.

 

От советского информбюро

МАЙОР ШИПКО НЕ БОМБИЛ СУХУМИ!

Стали известны подробности трагической гибели под Сухуми российского военного летчика майора Вацлава Шипко. Их продолжает устанавливать совместно с грузинской стороной комиссия Главного штаба ВВС России во главе с заместителем главнокомандующего ВВС генерал-полковником Евгением Зарудневым.

Николай БУРБЫГА, Виктор ЛИТОВКИН.

Майор Вацлав Шипко, сообщили обозревателям «Известий» в Генеральном штабе Вооруженных сил России, взлетел на истребителе- перехватчике Су-27СК в 4.30 утра 19 марта с гудаутского аэродрома навстречу двум целям, которые приближались к Сухуми с востока, со стороны Тбилиси. По светящимся отметкам на экране локатора, скорости их перемещения по его координатной сетке оперативный дежурный средств ПВО предположил, что это могут быть тактические бомбардировщики Cy-25.

«Известия», 23.03.1993

Как сообщил нам главком ВВС России генерал-полковник Петр Дейнекин, на командный пункт российских войск поступил и радиоперехват о подготовке наступления грузинских войск под прикрытием штурмовиков на наш воздушно-десантный батальон, расположенный в Сухуми.

Летчик-инструктор Шипко получил задачу: уточнить характер целей и, если это действительно штурмовики, воспрепятствовать их бомбовому удару по спящему городу. Но в районе Сухуми летчик целей не обнаружил.

Эксперты утверждают: паре штурмовиков, по-видимому, сообщили, что им наперехват вылетел истребитель, и те стремительно ушли на свой аэродром. Последняя запись переговоров с майором, сделанная на КП авиации в Гудауте, гласит:

— Высота 800, под облаками… Целей не наблюдаю… Выполняю разворот с набором высоты…

Но высоту Су-27 набрать не удалось. Он сделал разворот влево, в сторону гор, там его и настигла, как пока предполагают эксперты, ракета типа «Стрела» или С-75. Ее удар был настолько сильным и неожиданным, что летчик не успел даже катапультироваться. Он рванул рычаг катапульты практически одновременно с моментом встречи самолета с землей. Тело выбросило из кабины, но оно осталось лежать буквально в нескольких десятках метров рядом с поверженным перехватчиком на лесистом склоне горы в восьми километрах севернее Сухуми, на юго-западной окраине населенного пункта Шрома.

Российские военные эксперты категорически отвергают версию грузинского телевидения о том, что майор Шипко бомбил Сухуми. «Это откровенная ложь и клевета, — заявил начальник управления авиации Генерального штаба Вооруженных сил России генерал-лейтенант Юрий Затолокин. — Су-27 — истребитель-перехватчик, он предназначен для воздушного боя и не имеет средств для нанесения ударов по наземным целям».

На самолете майора Шипко была 30-мм автоматическая авиационная пушка ГШ-30-1 со 150 снарядами, две ракеты «воздух — воздух» Р-27 Р с дальностью пуска 50 километров и две ракеты «воздух — воздух» Р-73 с дальностью пуска 15 километров.

«Вацлав стал еще одной жертвой необъявленной войны, которую руководство Грузии ведет против абхазского народа, — сказали мне российские летчики. — Он, по всей видимости, попал в заранее приготовленную ловушку, которую замыслило тбилисское командование после заявления нашего министра о том, что они сами бомбят свои города и селения. Грузинские силы ПВО вели наш истребитель с момента его взлета с аэродрома в Гудауте, иначе в предутреннем небе его сбить было бы нельзя».

«Правда, они ждали Су-25, — говорят летчики. — Это служило бы неопровержимым доказательством нашего участия в бомбардировке Сухуми, а вылетел прибывший в Гудауту из Краснодара истребитель-перехватчик, хотя и его пытались сделать поводом для очередной порции клеветы на Россию».

Грузинская армия, сказали мне российские эксперты, развернула вокруг Сухуми отличную систему ПВО. Основой ее стали пять зенитно-ракетных комплексов С-75, которые Россия передала Грузии, еще два комплекса они просто отбили у Закавказской группы войск. И специалисты у них есть из числа местных жителей, служивших на этих системах. Они и сумели сбить самолет майора Шипко. Вацлав, рассказали нам авиаторы, родился в 1958 году в Мядельском районе Минской области. По национальности — белорус. Его шестидесятилетняя мать, два брата и сестра живут сейчас в Риге. Шипко закончил в 1980 году Качинское авиационное училище, был назначен летчиком-инструктором в учебный авиаполк Краснодарского высшего военного училища летчиков ВВС, имел 1-й класс. Налетал 2213 часов, только на Су-27 131 час, сделал в небе Абхазии 15 вылетов. В Краснодаре, в жилом городке на аэродроме Кущевская у него осталась семья: жена Татьяна, она военнослужащая, механик по авиационному оборудованию, и два сына — Вацлав, ему 10 лет, и Володя, он в нынешнем году должен пойти в школу.