Каков был внешний облик Иисуса?

Если задаться целью узнать, как действительно выглядел Иисус, мы, к своему изумлению, обнаружим, что в евангелиях не сказано по этому поводу ни слова. А ведь галилейский пророк в евангелиях буквально вездесущ, он центральная фигура всех притч и сказаний, составляющих их содержание. И хотя он там возвышается над окружающими своей особой, неземной сущностью, но в остальном он такой же человек, как и другие, со всеми человеческими изъянами и недостатками. Странствуя по дорогам Галилеи и Иудеи, он охотно пускался в разговоры со случайно встреченными людьми, гостил в домах друзей и знакомых и даже, если верить св. Иоанну, не гнушался участвовать в шумных пирушках. Как любой смертный, он страдал, падал духом, терзался и закончил свою драматическую жизнь мученической смертью на кресте.

Даже если предположить, что все евангелисты не намеревались воссоздать биографию Иисуса, нельзя не удивляться тому, что им совершенно нечего сказать о его наружности. Они даже намеками не сообщают, был ли Иисус высок или мал ростом, красив или уродлив, какого цвета были у него волосы и глаза, как он одевался. Иисус в их рассказах лишен материальных черт и не виден, будто прикрыт шапкой-невидимкой.

Может быть, описание внешности Иисуса отсутствует в евангелиях преднамеренно? Вряд ли. Скорее всего, этот факт подтверждает высказанное уже нами ранее предположение, что авторы евангелий попросту не были очевидцами описываемых событий и не имели никаких сведений о том, как выглядел Иисус. Ведь они жили и творили вдали от Палестины, где Иисус, согласно "священному писанию", провел жизнь и где некогда жили люди, знавшие его лично. Его образ, проделав большой путь во времени и пространстве, запечатлелся в сознании бесчисленных толп эллинских приверженцев новой религии в сиянии божественности, одним словом, лишенный человеческих черт.

И все же отдельные детали в наружности Иисуса мы можем установить по некоторым фразам, не имеющим на первый взгляд никакого отношения к этой проблеме. Почему, например, Иуде пришлось поцеловать Иисуса в Гефсиманском саду, чтобы палачи первосвященника смогли его узнать? Вероятно, потому, что он ничем особенно не отличался от других иерусалимских евреев, был по типу обычным семитом, не выделяющимся в толпе. Иисус, как мы знаем, отнюдь не был аскетом, любил общество. И конечно же не был одет в лохмотья, если римские солдаты, стоявшие в карауле у креста, бросали жребий, чтобы решить, кому достанется его одежда. Ещё одним метким наблюдением мы обязаны знаменитому английскому писателю Герберту Уэллсу. В своей монументальной "Истории мира", ссылаясь на евангельский текст, он говорит, что Иисус умер на кресте намного быстрее, чем обычно умирали другие. Так быстро, что, когда об этом сообщили Пилату, тот усомнился, в самом ли деле Иисус умер. Уэллс делает из этого правильный вывод, что Иисус был, по всей вероятности, человеком хилым и тщедушным.

Однако то, что можно прочесть между строк в канонических книгах Нового завета, дает в сумме очень туманный и неполный образ. А как представляли себе Иисуса широкие массы ранних христиан? Любопытно, что сведениями об этом мы обязаны одному из злейших врагов христианства, упоминавшемуся уже Дельсу. Или, вернее, не ему, поскольку его памфлет до нас не дошел, а христианскому философу Оригену, который в полемическом трактате "Против Цельса" так обильно цитирует своего противника, что мы знаем почти дословно все его основные доводы.

Вот что пишет Цельс в изложении Оригена: "Если бы дух божий действительно поселился в нем Иисусе, то он должен был бы отличаться от других красотою облика, великолепием тела, а также красноречием. Ибо невозможно поверить, что тот, в чьем теле было нечто божественное, ничем не отличался от других. Между тем люди рассказывают, будто Иисус был мизерного роста и с таким некрасивым лицом, что оно вызывало отвращение". Вот точка зрения, типичная для человека античного общества. Воспитанному на греческой и римской мифологии, Цельсу казалось невозможным, чтобы бог вселился в несовершенное по красоте человеческое тело. Непривлекательность внешности Иисуса, по мнению Цельса, целиком опровергала предположение о его божественной сущности.

В самом ли деле ранние христиане представляли себе Иисуса таким, каким его изображает Цельс? Оказывается, да. Это полностью подтверждает, например, христианский писатель Тертуллиан. В своих полемических диалогах со сторонником Павла и противником Ветхого завета Маркионом он следующим образом описывает Иисуса: "Облик его был лишен какой-либо красоты и обаяния. Поистине, неужели нашелся бы смельчак, который бы нанес малейший вред телу, если б оно отличалось необычайной красотой и было озарено небесным сиянием? Кто бы покрыл плевками лицо, если бы уродство, которое наложил на себя Иисус и которое сделало его презренным в глазах людей, не представляло это лицо заслуживающим одних лишь плевков?"

Тертуллиан, что для нас чрезвычайно важно, указывает заодно и причину, побуждавшую людей того времени изображать Иисуса в таком жалком виде. Оказывается, почитатели Иисуса, глубоко веря в то, что ветхозаветные пророчества о мессии сбылись в жизни Иисуса, пользовались ими, чтобы воссоздать те факты его биографии, о которых не было ничего известно или которые вообще никогда не существовали. Так, Тертуллиан, описывая внешний облик Иисуса, ссылается на знаменитый отрывок из пророчества Исаии: "Ибо он взошел пред ним, как отпрыск и как росток из сухой земли; нет в нем ни вида, ни величия; и мы видели его, и не было в нем вида, который привлекал бы нас к нему. Он был презрен и умален пред людьми, муж скорбей и изведавший болезни, и мы отвращали от него лице свое; он был презираем, и мы ни во что ставили его. Но он взял на себя наши немощи и понес наши болезни; а мы думали, что он был поражен, наказуем и уничижен богом" (глава 53).

Все названные выше авторы жили во второй половине второго века, а значит, они отражали взгляды поколения, отделенного от момента распятия Иисуса более чем ста годами. В эпоху, когда средняя продолжительность жизни была очень небольшой, это был огромный промежуток времени. А ведь быстротечное время размывает историческую память поколений, прокладывая путь легенде. К таким легендам относится и приведенный нами портрет Иисуса, основанный на широком и свободном толковании ветхозаветных пророчеств. Ориген, полемизируя с Цельсом, именно в уродстве Иисуса усматривал доказательство его божественной сущности. По его мнению, в этом нашло выражение превосходство души над бренным телом. К тому же в таком облике Иисус делался ближе и понятнее бесчисленным массам тогдашних христиан, живших в нищете и бесправии. Это был Иисус, созданный по их образу и подобию, любимый и обожаемый, своей невзрачностью символизирующий их собственную жалкую судьбу. Однако позднее пришло время, когда в сознании христиан начал складываться иной облик Христа, восходящий к греческой и римской мифологии: Иисус был богом, а значит, у него был прекрасный, благородный облик. Начало новой тенденции положил Иоанн Златоуст, заявивший, вопреки существующей традиции, что Иисус был прекрасен. Самое яркое выражение новая тенденция нашла в искусстве Ренессанса. Микеланджело, ярый приверженец платонизма, на фреске "Страшный суд" в Сикстинской капелле изобразил Иисуса красивым безбородым юношей, что было встречено в штыки многими папскими сановниками. Ещё интереснее в этом смысле его незавершенная скульптура, установленная слева от алтаря в римской церкви Санта-Мария супра Минерва. Иисус изображен нагим, гармонично сложенным юношей, похожим на греческого бога, с крестом в руке. Скульптура вызвала среди святош бурю возмущения, после чего на нее надели нелепую бронзовую набедренную повязку. Но среди широких масс статуя стала предметом культа, так что пришлось прикрыть бронзой ещё и одну ступню, чтобы мрамор не пострадал от бесчисленных поцелуев верующих.

Характерным выражением этой тенденции является также "Послание Лентулла", представляющее собою будто бы отчет проконсула Палестины римскому сенату. Вот что сообщает в нем автор своему начальству об Иисусе: "Человек он среднего роста, с хорошей осанкой и великолепным благородным лицом. Его вид внушает и любовь, и страх одновременно. Волосы цвета спелого ореха ниспадают гладко до ушей, а дальше до самых плеч вьются колечками, чуть более светлыми и блестящими; посередине головы они разделены пробором, как это принято у назореев; лоб ясен и чист, лицо без морщин и пятен дышит силой и спокойствием; линии носа и рта безукоризненны, борода густая, того же цвета, что и волосы, не очень длинная, разделенная посередине. Взгляд прямой, проницательный, глаза сине-зеленые, яркие и живые. В гневе он страшен, а поучает дружески и нежно, с радостной серьезностью. Иной раз плачет, но не смеется никогда. Держится гордо и прямо, руки и плечи его полны изящества, в разговоре он серьезен, скромен, сдержан, и к нему по праву можно отнести слова пророка: "Вот самый прекрасный обликом из всех сынов человеческих".

Такой вот панегирик якобы прислал в сенат высокий римский чиновник. И самое странное то, что даже образованные люди в течение целых столетий верили в подлинность "Послания Лентулла", которое без конца переиздавалось и распространялось. Сегодня доподлинно известно, что этот апокриф или, вернее, шитая белыми нитками фальшивка была создана в тринадцатом веке и впервые опубликована в 1474 году. В этой связи стоит вспомнить одну чрезвычайно интересную фигуру - итальянского гуманиста Лоренцо Балла, секретаря при дворе папы Николая пятого.

Лоренцо Валла одним из первых применил в изучении Библии метод исторической критики текстов и обнаружил в ней массу несоответствий. Этот рационалистический метод исследования библейских текстов позаимствовал у него великий гуманист Эразм Роттердамский.

Валла понял истинную цену "Послания Лентулла" и публично объявил его досужим вымыслом, плодом чьего-то пылкого воображения. Однако люди не поверили этому смелому и знающему человеку: уж очень приятно и удобно было верить, что Иисус был таким, каким его изображает "беспристрастный свидетель" - высокий чиновник Римской империи. Вместе с тем, однако, не погасла среди христиан и древнейшая традиция портретирования Иисуса. Она то и дело возрождалась под влиянием духовных потребностей новых поколений, в особенности - в глубоко волнующем готическом искусстве. Сегодня она бытует главным образом в народном творчестве, в вырезываемых из дерева грустных христосиках. Любопытно, что вопрос о внешнем облике Иисуса, а точнее, о его росте всплыл снова несколько лет назад. Причиной этих современных споров стала знаменитая туринская плащаница, смертное покрывало, в которое, по преданию, Иосиф из Аримафеи обернул тело Иисуса Христа; На холсте виден ржавого цвета стершийся контур человеческого тела. В 1898 году один туринский фотограф сделал снимок плащаницы, ставший подлинной сенсацией. Оказалось, что контур представляет собою негатив, вроде того, какой получают на проявленной фотопленке. На фотопластинке контур получился совершенно четко, видны линии тела - спереди и сзади - голого, бородатого мужчины крепкого сложения, с рубцами от гвоздей на руках и ногах и со шрамами на спине, которых насчитали 125. Виден даже след от удара копьем на грудной клетке и множество следов от уколов на черепе, вызывающих мысль о терновом венке. Следует, по-видимому, ещё объяснить, почему на холсте запечатлелся двойной контур. Дело в том, что тело положили на одну половину покрывала, а накрыли второй половиной. Таким образом получились отпечатки мужского тела, спереди и сзади, соприкасающиеся макушками.

Медики и химики уже много лет пытаются ответить на вопрос, почему образовались эти отпечатки на покрывале. Преобладает мнение, что произошла химическая реакция при соединении аммиачных испарений тела с миром и алоэ, которыми был пропитан холст.

Следует сказать, что все евангелисты упоминают о плащанице. Однако только в Евангелии от Иоанна говорится о благовониях - миро и алоэ,- принесенных неким таинственным Никодимом.

Под давлением общественного мнения туринский архиепископ создал в 1969 году комиссию, призванную решить вопрос о подлинности плащаницы. Но прежде чем рассказать о её деятельности, коснемся ещё одного вопроса, возникшего попутно и имеющего непосредственное отношение к нашей теме. Исследователи решили, что по контуру на холсте удастся определить, какого роста был Иисус. Но это оказалось совсем не просто. Итальянский профессор Николо Миани и прелат Гило Риччи пришли к выводу, что рост

Иисуса равнялся 162,56 см. А по расчетам скульптора и специалиста по анатомии профессора Лоренцо Ферри - 182 см. Дело в том, что очертания на холсте смазаны и лишены четкости.

В результате так и не удалось выяснить, был ли Иисус высок ростом или мал. К тому же во всех этих спорах и вычислениях роста Христа в сантиметрах есть что-то детское, несерьезное. Прежде всего потому, что подлинность плащаницы, несмотря на отчаянные усилия церковников, доказать так и не удалось. Этого не сумела сделать и упомянутая выше комиссия, составленная главным образом из католиков. Когда одного из руководителей комиссии, профессора Кордильо, знаменитого специалиста в области судебной медицины, спросили, верит ли он в подлинность плащаницы, Кордильо сказал, улыбаясь: "Как верующий я отвечаю: да; но как врач прошу: подождите ещё минуточку". Минуточка затянулась на годы, и комиссия до сих пор не обнародовала своего заключения. Даже папа римский воздерживается высказать определенное мнение по этому вопросу, а кардинал Пеллегрино, архиепископ Турина, в чьем ведении находится плащаница, заявил, что не удалось доказать, тот ли это именно холст, который до 1204 года находился в Константинополе. Церковные власти не разрешили провести единственно надежное в научном отношении исследование ткани с помощью изотопа углерода С, так как для этой цели пришлось бы пожертвовать слишком большим куском плащаницы. Доводы против подлинности плащаницы слишком многочисленны и серьезны, чтобы их можно было игнорировать, как делают некоторые. В католических церквах хранится, например, целых сорок якобы подлинных плащаниц с тела Христа. Туринская плащаница появилась только в 1204 году, после завоевания Византии крестоносцами. Это было время, когда торговля поддельными реликвиями особенно расцвела. При разделе военной добычи плащаница досталась французскому рыцарю Отто де ла Рошу, а тот послал её в дар своему отцу. Дальнейшая судьба реликвии также известна. А что же было с погребальным покрывалом Христа до 1204 года? Без малого 1200 лет после смерти Иисуса о нем ничего не было слышно. Нет о нем ни единого упоминания и в богатейших и достоверных византийских летописях. Этот факт можно объяснить двояко: или плащаница была окружена заговором молчания, или её в ту пору просто не существовало. Пока в истории данной реликвии этот громадный пробел не будет заполнен, ни один здравомыслящий человек не сможет поверить в её подлинность. Тем более что библеисты выдвигают ещё один очень серьезный довод против её подлинности. Дело в том, что по тогдашним погребальным обрядам иудеев обертывание тела усопшего в холст не практиковалось. Согласно строго соблюдаемому ритуалу тело при захоронении намащивали благовониями и обвивали узкими полосками ткани, а голову повязывали платком, как это описано, например, в сказании о воскрешении Лазаря (Иоанн, 11:44). При этом условии, как отмечает католический священник Домбровский, тело не могло соприкасаться с покрывалом, если даже таковое находилось в гробу. "Весь описанный выше погребальный ритуал,- пишет Домбровский,- исключает подлинность туринской плащаницы".

Итак, что же нам удалось узнать о внешнем облике Иисуса? Ответ однозначный: ровным счетом ничего. Все, что мы прочли на эту тему, представляет собою плод фантазии и благие пожелания, одним словом, чистейшей воды вымысел. Живописцы и скульпторы изображали (и изображают) Иисуса так, как им подсказывала их фантазия и дух эпохи. Отсюда вывод: даже на заре христианства ничего достоверного об основоположнике этой религии известно не было. Уже тогда Христос был загадкой.

 

Где, когда при каких обстоятельствах родился Иисус?

Многие читатели, должно быть, удивятся, узнав, что о возрасте Иисуса достоверно ничего не известно. Мы не знаем в точности, когда он родился и сколько ему было лет в момент гибели на кресте. Нам могут сказать: как же так? Ведь Лука пишет, что Иисус начал свою проповедническую деятельность в возрасте около тридцати лет (3:23). Верно, но вот св. Иоанн утверждает другое. В его евангелии мы читаем: "На это сказали ему иудеи: Тебе нет ещё пятидесяти лет,и ты видел Авраама?" (8:57). И Иисус отнюдь не возразил, напротив, своим молчанием он как бы подтверждал сказанное ими. Между Лукой и Иоанном тут явное расхождение, и, как обычно в подобных случаях, верующие библеисты пытались как-то его объяснить. Они выдвинули предположение, что Иисусу было лет тридцать, но на вид он казался старше. Увы, эти домыслы невозможно принимать всерьез. Одно лишь, пожалуй, не подлежит сомнению: св. Иоанн не выдумал эти пятьдесят лет. В описанном им эпизоде нашло отражение представление о возрасте Иисуса, распространенное в его время в некоторых кругах христиан. Примечательно, что и Лука указывает лишь приблизительный возраст Иисуса, значит, и у него не было точных данных. Возникает не лишенное оснований подозрение, что сведения о возрасте Иисуса шли не из Палестины и не имели своей основой реальную информацию. Они навеяны, скорее всего, Ветхим заветом и религией персов, к которой евреи приобщились в период вавилонского плена. Под влиянием этих источников сформировалось стереотипное представление, будто народные вожди, религиозные реформаторы, освободители начинали свою деятельность тридцати лет от роду, то есть войдя в пору мужской зрелости. Именно в этом возрасте вступил на престол царь Давид (вторая книга Царств, 5:4), Иосиф стал вице-королем Египта (Бытие, 41:42, 46), а религиозный реформатор Ирана Заратуштра начал проповедовать свое учение об Аримане и Ормузде. Нет ничего удивительного в том, что почитатели Иисуса, не имея никаких данных о его земной жизни, применили к нему этот глубоко укоренившийся в умах шаблон: Иисусу, так же как Иосифу и Давиду, к началу деятельности исполнилось тридцать лет. Как уже говорилось, о рождении Иисуса писали только Матфей и Лука. Каждый из них соотносит свой рассказ с другими историческими фактами той поры, время которых нам доподлинно известно и которые позволяют установить приблизительную дату этого "события". У Матфея мы читаем об избиении младенцев, совершаемом по приказу царя Ирода, и о бегстве в Египет. Лука же о бегстве в Египет не упоминает, а пребывание святого семейства в Вифлееме объясняет переписью населения, проводимой в Иудее римским прокуратором Квиринием. Совершенно очевидно, что эти две версии несовместимы, и именно поэтому ни одна из них не заслуживает доверия. Если верить Матфею, то Иисус родился при Ироде, о котором известно, что он умер в 4 году до нашей эры Значит, избиение по его приказу младенцев мужского пола имело место раньше этой даты, а Иисус был к тому времени по меньшей мере годовалым ребенком. Таким образом, получается, что он родился в 5 или 6 году до нашей эры

Между тем перепись населения, о которой сообщает Лука, согласно достоверным историческим источникам, проводилась в Иудее римским прокуратором Квиринием только в 6 или 7 году нашей эры А в то время, если принять за основу версию Матфея, Иисус был уже подростком лет двенадцати и не мог лежать в вифлеемских яслях, как это красочно изображает евангелист Лука.

Библеисты из числа верующих пытались, разумеется, устранить эти разительные несоответствия в сказаниях двух евангелистов, но все их усилия были, в сущности, беспредметны, ибо очень серьезные сомнения вызывает уже само содержание обеих версий. Первое сомнение относится к факту избиения младенцев по приказу царя Ирода. Этот монарх казнил свою жену, тещу, трех сыновей и многих других родственников. Последние годы его царствования были непрерывной цепью жестокостей, дворцовых интриг и кровопролитий. Он был предметом всеобщей ненависти, о его преступлениях ходили самые ужасные слухи. В этой атмосфере могла, разумеется, родиться сплетня об избиении младенцев. Но любопытно, что такой серьезный историк, как Иосиф Флавий, который всем сердцем ненавидел Ирода и не умолчал ни об одном его преступлении, ничего об этом избиении не пишет. Неужели он, лютый враг иудейского царя, мог упустить такое? Нет, это исключено. И значит, избиение младенцев вообще никогда не имело места, это одна из тех легенд, которые мы уже многократно встречали в евангелиях. Можно даже указать истоки этой легенды. Здесь неоценимую помощь оказал библеистам Матфей, всегда заботившийся о том, чтобы рассказанное им было как бы исполнением ветхозаветных пророчеств. Скорбь семей, у которых Ирод поубивал младенцев, он описывает словами иудейских матерей, оплакивающих судьбу своих детей, угнанных Навуходоносором вторым в Вавилонию после захвата им в 586 году до нашей эры Палестины, из книги пророка Иеремии (31:15). Во второй главе Евангелия от Матфея (17,18) мы читаем: "Тогда сбылось реченное через пророка Иеремию, который говорит: глас в Раме слышен, плач и рыдание и вопль великий. Рахиль плачет о детях своих и не хочет утешиться, ибо их нет". Кроме того, тут прослеживается явная аналогия с ветхозаветным сказанием о рождении Моисея. Согласно библейской легенде, фараон, напуганный быстрым ростом численности поселившихся в Египте потомков Иакова, повелел убивать всех еврейских детей мужского пола, но Моисея, как известно, удалось спасти. Итак, здесь наблюдается уже знакомое нам явление поиска евангелистами в Ветхом завете указаний для воссоздания земной биографии Иисуса. Версия Луки, связывающего момент рождения Христа с проведением переписи населения, также не выдерживает критики, ибо она противоречит тому, что мы знаем из истории. Прежде всего, перепись населения в Иудее не могла проводиться при Ироде римлянами. Ирод был формально суверенным правителем и другом Рима, и римляне предпочитали не вмешиваться в подобного рода внутренние дела своих союзников. Положение изменилось лишь после смерти Ирода. Его сын Архелай лишился престола, и в 6 и 7 годах нашей эры Иудея была уже римской провинцией, которой управлял прокуратор. Вполне естественно, что завоеватели устроили перепись населения на вновь присоединенной территории, чтобы выяснить, сколько подданных у них прибавилось. Однако эта перепись не могла проходить так, как описано у Луки. Римлянам незачем было требовать, чтобы люди для переписи приходили в места своего рождения и там регистрировались. Так поступали прежде евреи, у которых была жива традиция двенадцати иудейских колен и которые стремились определить не только число жителей, но и их племенную принадлежность. Римляне же, производя перепись населения, как это делается и в наши дни, регистрировали людей там, где они в данное время проживали, где владели недвижимостью и платили налоги. Нужно отметить, что в сказаниях Матфея и Луки о рождении Иисуса вообще очень мало совпадений; это две не только разные, но часто противоречивые версии. Например, ангел, предсказавший рождение сына божьего и преемника престола Давидова, по словам Луки, явился Марии. Матфею об этом ничего не известно. В его версии ангел явился во сне Иосифу и сказал, что Мария родит сына, который избавит свой народ от греха, и приказал уйти в Египет с матерью и младенцем. Кстати, в этом варианте вызывает удивление пассивная роль Марии. Она не общается с ангелом непосредственно, а лишь выполняет приказания мужа. В этом эпизоде, вероятно, нашло отражение бесправное положение женщин у евреев, для которых главным образом и писалось это евангелие. Казалось бы, в таком важнейшем доктринальном вопросе, как рождение спасителя, не должно быть никаких неясностей. Однако оба евангелиста, которые пишут об этом событии, расходятся, как мы видели, в описании весьма существенных моментов. Нет у них согласованности и в изложении того, что происходило вслед за рождеством Христовым. По Матфею, святое семейство уходит в Египет и возвращается оттуда в Назарет, только узнав о смерти Ирода. Лука же утверждает, что Мария, Иосиф и божественный младенец возвратились из Вифлеема в Назарет сразу же после обрезания восьмидневного Иисуса. Он рассказывает также о посещении ими Иерусалимского храма, где, в соответствии с Моисеевым законом, Иисус, как первородный сын, был посвящен богу. В этом евангелии нет ни слова о бегстве в Египет. Бегство в Египет, несомненно, выдумка Матфея, лишенная какой бы то ни было исторической почвы. Идею он по обыкновению позаимствовал из пророчеств Ветхого завета, чего он, кстати, отнюдь не скрывает, и в конце своего сказания (2:15) пишет: "Да сбудется реченное господом через пророка, который говорит: "из Египта воззвал я сына моего" (Сравни: Осия, 11:1). Однако, внимательнее присмотревшись к обеим версиям, мы обнаруживаем, что, несмотря на огромные расхождения, они преследуют одну цель: доказать, что Иисус родился в иудейском городке Вифлееме. Поскольку же его семья проживала постоянно в Назарете, то нужно было под каким-нибудь предлогом переместить её в Вифлеем, чтобы младенец родился там. Как мы видели, евангелисты Матфей и Лука придумали для этого разные предлоги. Причиной этой апологетической операции было то, что рождение Иисуса в Назарете и его галилейское происхождение шло вразрез с пророчеством Ветхого завета. Потомок Давида, будущий царь Израиля, должен был быть иудейского происхождения и появиться на свет в родном городе своего предка. Об этом ясно говорит, например, пророк Михей: "И ты, Вифлеем-Ефрафа, мал ли ты между тысячами Иудиными? из тебя произойдет мне тот, который должен быть владыкою в Израиле" (5:2). Богословам, стремившимся отождествить Иисуса с еврейским мессией, очень мешало то, что его всегда считали галилеянином и назореем. Эти клички Христа постоянно встречаются в евангелиях и "Деяниях апостолов". В Евангелии от Иоанна, например, евреи так возражают Никодиму, выступавшему в защиту Иисуса: "И ты не из Галилеи ли? рассмотри и увидишь, что из Галилеи не приходит пророк" (7:52). В том же евангелии в другом месте мы читаем: "Многие из народа, услышав сии слова, говорили: Он точно пророк. Другие говорили: это Христос. А иные говорили: разве из Галилеи Христос придет? Не сказано ли в Писании, что Христос придет от семени Давидова и из Вифлеема, из того места, откуда был Давид?" (7:40-42). Приведенные отрывки доказывают, что автор евангелия, как и все христиане, был убежден, что Иисус - галилеянин, родившийся в Назарете. Галилейское происхождение Иисуса представлялось бесспорным. И прав немецкий библеист, автор знаменитой монографии об Иисусе, Давид Штраус, заявляя: "Если Матфей и Лука утверждают, что Иисус только вырос в Назарете, а родился в Вифлееме, то они тут исходят скорее из требований догмы, чем из исторических фактов".

Церковь связала себя доктринально с легендами, рассказанными Матфеем и Лукой. Она утверждает, что Иисус родился в Вифлееме при царе Ироде, и требует, чтобы приверженцы христианства признавали этот "факт". Как известно, христианский мир торжественно отмечает рождество Христово 25 декабря. Каким образом удалось церкви установить столь точную дату? Самое удивительное здесь, пожалуй, то, что до середины третьего века христиане вообще не интересовались обстоятельствами рождения Иисуса. По-видимому, одно из первых изображений Христа-младенца обнаружено в катакомбе св. Себастьяна, и относится оно к четвёртому веку. Иисус изображен там запеленатым на египетский манер, с ореолом вокруг головы, а рядом Иосиф с Марией, вол и осел. Эта композиция явно навеяна, с одной стороны, культом Исиды, а с другой - апокрифами Нового завета.

Из документов явствует, что только в первой половине четвёртого века римские христиане начали официально праздновать день рождения Иисуса 25 декабря. Почему выбор церкви пал именно на этот, а не другой день? Это момент зимнего солнцестояния, когда длина дня начинает увеличиваться и сила солнца возрастает. Римляне праздновали в это время рождение непобедимого солнца "Dies natalis Soils Invlcti", праздновали шумно, с танцами, пиршествами, обменом подарками. Деловая жизнь в эти дни останавливалась, учреждения не работали, школы были закрыты, не приводились в исполнение приговоры, даже рабам разрешалось свободно веселиться. К празднующим язычникам часто присоединялись и христиане.

Один из анонимных сирийских писателей-христиан объясняет со всей откровенностью, почему римская церковь остановилась в конце концов на дате 25 декабря. Он пишет: "У язычников был обычай праздновать 25 декабря день рождения Солнца. Во время празднеств зажигали огни. В этих торжествах и веселии участвовали также христиане. Когда отцы церкви заметили, что христианам эти торжества по душе, они решили в этот день праздновать Рождество Христово..." Такое примазывание христианской церкви к языческому празднику было одобрено не сразу и не всеми. Сирийцы и армяне обвинили римских христиан в принятии языческого культа, хотя их самих можно было упрекнуть в том же, поскольку они праздновали рождество 6 января, когда в Александрии отмечали рождение бога Осириса, отождествляемого с солнцем. Блаженный Августин (конец четвёртого - начало пятого века) призывал своих братьев во Христе устраивать 25 декабря праздник не в честь солнца, а в честь того, кто это солнце сотворил. Ещё в пятом веке папа Лев Великий (440-461) пишет в своем пастырском послании: "Есть среди нас такие, которые считают, что праздновать надо не столько рождение Христа, сколько восход нового солнца... Прежде чем войти в собор святого апостола Петра, они останавливаются на лестнице, поворачиваются и с благоговением склоняют головы в сторону солнечного диска". Таким образом, дата 25 декабря как день рождения Христа была как бы навязана церкви верующими, которые, согласно древним народным обычаям, отмечали в этот день очередную перемену в природе. Эти извечные традиции укоренились глубоко в сознании людей, и не удивительно, что христиане - главным образом простой люд - не могли и не хотели с ними расставаться. Ведь, несмотря на переход в новую веру, они оставались детьми природы. И церкви, бессильной искоренить эти обычаи, ничего не оставалось, как приспособить их к своим нуждам и вложить в них новое содержание. Некоторые церковники и богословы пытались даже "теоретически" обосновать эту узурпацию церковью языческих праздников. Один из епископов так, например, начал свою проповедь в канун рождества: "Хорошо, что народ называет день рождения господа нашего днем Нового солнца. Мы отнюдь не пытаемся этого изменить, ибо вместе с рождением спасителя наступает обновление не только всего рода человеческого, но и солнечного сияния. Если во время страстей господних солнце померкло, то конечно же оно должно просиять ярче в день его рождения".

В восприятии верующих праздник рождества неразрывно связан с идиллической, трогательной и радостной сценой в пещере, где главными действующими лицами являются вол, осел и три царя-волхва. Обычно принято считать, что это представление основано на евангельских сказаниях. Но, как мы уже говорили, в Евангелиях от Марка и Иоанна нет вообще ни слова о рождении Иисуса, у Матфея же и Луки - единственных канонических источниках, рассказывающих об этом,- не упоминаются ни вол, ни пещера. В Евангелии от Луки Иисус родился в конюшне, и его положили в ясли; что же касается трех царей, то о них говорится единственно в Евангелии от Матфея, но там они вовсе не цари, а прибывшие с Востока волхвы-мудрецы. Таким образом, если исходить только из евангелий, то придется признать, что на святых образах эти волхвы совершенно незаконно носят великолепные царские короны, и сомнительно также, по праву ли им присвоены почтенные имена Каспара, Мелхиора и Валтасара. В евангелии этих имен нет, волхвы там выступают анонимно.

Откуда же взялись эти подробности, весьма существенные, кстати сказать, ибо без них невозможно себе представить церковное искусство и христианский фольклор, столетиями воздействовавшие на умы и воображение людей? За ответом нам придется вернуться в далекое прошлое, в первые века христианства. Исследователи установили, что все сказания о детстве Иисуса позаимствованы из апокрифического сборника легенд, созданного около пятого века нашей эры и включавшего, в частности, буддийские и персидские предания. На основе этого сборника появились позднее два апокрифа: "Армянская книга детства" и "Арабская книга детства". И вот в "Армянской книге" сказано, что волхвы были персидскими царями, и названы их имена. "И вскоре ангел господень отправился в страну персов, чтобы повелеть царям-мудрецам тронуться в путь и поклониться новорожденному Младенцу. И девять месяцев вела их звезда, и прибыли они, когда Девственница стала матерью. Ибо тогда Персидское царство превосходило могуществом и победами своими всех царей Востока. А мудрецами были три брата: первый, Мелкон, правил Персией, второй, Валтасар, правил Индией, а третий, Каспар, властвовал над арабами". В порядке информации заметим, что европейская традиция превратила Мелкона в Мелхиора. Автор армянского апокрифа, возводя волхвов на царские престолы, действовал, несомненно, под влиянием пророчеств Ветхого завета, в особенности же псалма 71. В этом религиозном гимне, сочиненном будто бы самим царем Давидом, говорится о величии и благодеяниях его будущего сына, которым в представлении христиан являлся Иисус Христос:

"...Падут пред ним жители пустынь, и враги его будут лизать прах;

цари Фариса и островов поднесут ему дань; цари Аравии и Савы принесут дары;

и поклонятся ему все цари; все народы будут служить ему;

ибо он избавит нищего, вопиющего и угнетенного, у которого нет помощника.

Будет милосерд к нищему и убогому, и души убогих спасет;

от коварства и насилия избавит души их, и драгоценна будет кровь их пред очами его;

и будет жить, и будут давать ему от золота Аравии, и будут молиться о нем непрестанно, всякий день благословлять его..."

А в пророчестве Исаии мы читаем:

"Тогда увидишь, и возрадуешься, и затрепещет и расширится сердце твое, потому что богатство моря обратится к тебе, достояние народов придет к тебе. Множество верблюдов покроет тебя - дромадеры из Мадиама и Ефы; все они из Савы придут, принесут золото и ладан и возвестят славу господа" (60:5,6). Итак, родословные версии о царях и дарах, принесенных младенцу Иисусу, совершенно ясны.

О царях-волхвах, пришедших с Востока поклониться Иисусу, можно было бы написать целую книгу, озаглавив её: "Удивительные судьбы трех волхвов". Народная фантазия создала о них всевозможные истории. Особенно интересным нам представляется арабское апокрифическое евангелие в его сирийской версии, где рассказывается следующее: однажды в Персии появился ангел в облике звезды, озарившей всю страну своим сиянием. Люди выходили на пороги домов любоваться этим небесным явлением. Почитатели огня и звезд, цари, вожди и жрецы, надев свои самые великолепные одежды, собрались на совещание. Жрецы, которых просили истолковать происходящее, сказали: "Родился царь царей, бог богов, светоч света!" И тогда снарядили в путь трех царских сыновей с дарами для божественного младенца. В дальнейшем рассказ верно повторяет канонические евангелия, добавляя лишь одну деталь: Мария подарила царевичам пеленку новорожденного. Вернувшись домой, они бросили пеленку в огонь, чтобы доказать, что это священная реликвия. И действительно, пламя обходило пеленку стороной, и при общем ликовании её нетронутой извлекли из огня.

Следует сказать, что количество волхвов или царей в этой легенде не всегда равнялось трем. В римских катакомбах изображены на фресках группы волхвов из двух, четырех и шести человек, а у сирийцев и армян их число достигает двенадцати. Только позднее твердо установилась цифра три, вероятно, по ассоциации с тремя сыновьями Ноя: Симом - праотцом семитов. Хамом - праотцом цветных народов (поэтому одного из волхвов изображают негром) и Иафетом - праотцом европейцев. Примерно в восьмом веке волхвы были произведены в цари и стали известны под именами Каспар, Мелхиор и Валтасар. Добавим ещё, что мнимые останки этих царей покоятся в Кельнском соборе. Эти реликвии будто бы были привезены в четвёртом веке из Персии в Константинополь, оттуда в Милан, и, наконец, в 1161 году стараниями императора Фридриха Барбароссы они были окончательно захоронены в Кельне.

Остается ответить на вопрос, каким образом эта трогательная легенда, восходящая корнями к Ветхому завету, оказалась сюжетно связанной с Персией. Вопрос этот слишком сложен и обширен, чтобы осветить здесь его целиком, даже в самом сжатом виде. Поэтому придется ограничиться лишь некоторыми его аспектами. Прежде всего, следует иметь в виду, что персидский царь Кир освободил евреев из вавилонского плена и помог им в восстановлении Иерусалимского храма. В связи с этим многие евреи объявили его мессией, предсказанным "священным писанием". Но значительно важнее то, что персидская религия оказала глубокое влияние на иудаизм. Из этой религии, например, берет корни дуалистическая концепция мира и вытекающая из нее вера в то, что мир состоит из неба и ада, из ангелов и дьяволов, из борющихся друг с другом стихий добра и зла, воплощенных у персов в образах Ормузда и Аримана. Реформатор иранской религии, Заратуштра, предсказал приход великого спасителя человечества от власти зла - Соашианта, которому будут предшествовать два спасителя рангом пониже (подобно тому, как Иоанн Креститель предшествовал Иисусу). Симпатию к персам, естественно, переняли и иудеохристиане, что нашло отражение в Евангелии от Матфея: среди поклоняющихся святому младенцу, как нам уже известно, не обошлось без представителей дружественной Персии.

А вот другие, ещё более существенные источники легенды о трех волхвах. В первом и втором веках нашей эры, в период расцвета христианской литературы, в Римской империи чрезвычайно возросло влияние религий Востока и Египта, в особенности культ персидского бога солнца Митры, который имел многочисленных почитателей в армии и в кругах аристократии, и даже среди императоров были его приверженцы. Уже при Помпее, в 67 году до нашей эры, существовали в Риме общины почитателей Митры. Широкое распространение митраизм получил в царствование династий Антонинов и Северов и к концу четвёртого века стал главной религией языческого мира. Диоклетиан официально объявил Митру покровителем обновленной Римской империи.

Служителями культа Митры были волхвы. В версии Матфея явственно видна апологетическая тенденция, продиктованная желанием, с одной стороны, защитить христианство от врагов и насмешников, а с другой - показать, что Иисуса признали спасителем даже служители столь могущественной религии, как митраизм.

Некоторые исследователи обращают также внимание на один политический эпизод, который имел в свое время огромный резонанс в Римской империи и, вероятно, послужил Матфею дополнительным, непосредственным стимулом к сочинению легенды о трех волхвах. Этот эпизод описывают римские историки Плиний Старший, Тацит, Светоний и Дион Кассий. В 66 году нашей эры прибыл в РИМ, на поклон к императору Нерону, армянский царь Тиридат. Пышное шествие, роскошные одежды царской свиты, богатейшие дары, преподнесенные экзотическим владыкой, произвели на римлян неизгладимое впечатление. Правда, католические библеисты отрицают возможность влияния этого эпизода на Матфея, поскольку, по их мнению, евангелие написано на несколько лет раньше (в 51-60 гг.), но в результате новейших научных исследований было установлено, что евангелие создавалось около 80 года, то есть десять с лишним лет спустя после визита Тиридата.

Увлекшись историей с волхвами-царями, мы забыли о том, что свидетелями рождества Христова были и животные - вол и осел. Откуда же они взялись? В апокрифическом евангелии, так называемом "Лжематфее", написано, что животные пришли поклониться младенцу во исполнение пророчества Исаии: "Вол знает владетеля своего, и осел ясли господина своего" (1:3) - и, главным образом, пророчества Аввакума: "Среди двух зверей яви его..." (3:2). Однако, открыв Вульгату, то есть латинский перевод Библии, мы обнаруживаем, что данная фраза у Аввакума звучит совсем иначе: "Среди лет яви его..." И только обратившись к греческому переводу - Септуагинте, мы видим, что автор апокрифа ссылается на пророчество, взятое из этого перевода. Между тем давно уже установлено, что тут в переводе ошибка. Таким образом выясняется, что два симпатичных животных, веками забавлявших в этой легенде взрослых и детей, обязаны своим существованием простому недоразумению.

Коль скоро мы уже попали в страну сказок, фантазии и ошибок, то давайте заглянем в одну из самых древних римских базилик - Санта-Мария Маджоре (четвёртый век), куда с незапамятных времен стекаются паломники из всех христианских стран. В главном алтаре здесь хранятся вифлеемские ясли, в которых якобы лежал младенец Иисус. 25-го числа каждого месяца реликвию выставляют для всеобщего обозрения, а в сочельник во время крестного хода обносят её вокруг собора.

Исследователями установлено, что эта "святыня" состоит из пяти кусков оливкового дерева, скрепленных металлическими полосами, причем на одной из полос обнаружена затертая надпись на греческом языке, относящаяся к седьмому -девятому векам и содержащая перечень христианских святых. Возраст реликвии точно не установлен. Известно лишь, что впервые она появляется в церковном инвентарном списке одиннадцатого века, то есть в эпоху массового производства "реликвий". В этом же списке имеется и такая реликвия, как "Ковчег завета", что ещё больше усиливает наши сомнения в подлинности Иисусовых яслей.

Поскольку речь идет о празднике рождества, то нельзя обойти молчанием весьма популярного, особенно в Западной Европе, святого - Николая. Судьба его после смерти была очень бурной и изменчивой, а в последнее время он потерпел полное фиаско, связанное с декретом папы римского Павла шестого, вычеркнувшего из списка святых без малого двести человек, которые либо оказались просто плодом фантазии, либо по той или иной причине не заслуживали чести считаться святыми. Среди них был и Николай.

"Бывший святой" Николай не был вымыслом, он действительно существовал. Николай был епископом в ликийском портовом городе Миры (или Листра), откуда, как нам известно, апостол Павел в качестве узника был отправлен в Рим (Деяния, 27:5). Он умер в четвёртом веке и тут же начал новую, посмертную жизнь. Поначалу шефствовал над ликийскими рыбаками, а затем сделал головокружительную карьеру, став покровителем Греции и царской России.

Поскольку ходили слухи, что останки Николая обладают чудодейственной исцеляющей силой, он стал знаменит также и в Италии. Итальянцы, падкие на всякого рода реликвии, решили заполучить их во что бы то ни стало. В 1087 году епископ города Бари с помощью сорока своих прихожан просто обманом увез их из Листры и захоронил в одном из соборов в Бари, где они покоятся и поныне.

Попав в Европу, "святой" Николай занял поистине блестящую должность, какая ему при жизни и во сне не снилась. Он стал любимцем европейских детей, одаривая их на рождество елочными игрушками и подарками. Ничто, казалось бы, не могло омрачить его безоблачного существования, как вдруг неожиданно грянул гром: Николай Мирликийский не принадлежит более к лику святых.

 

Иисус и его семейство

Тридцать лет жизни Иисуса до того, как он выступил со своим учением,период, который, вероятно, навсегда останется загадкой. Ведь подавляющее большинство библеистов считает сказания Матфея и Луки о младенчестве и отрочестве Иисуса просто яркими, но лишенными какой-либо достоверности легендами. Этот досадный пробел в наших знаниях о жизни Иисуса нельзя ставить в упрек евангелистам. Они лишь фиксировали то, что было известно об Иисусе в мире эллинского христианства. Но известно там о нем было совсем немного. Ведь только у назореев, возможно, имелись достоверные сведения об Иисусе. Вспомним, что во главе их общины в течение восемнадцати лет стоял "брат господень", Иаков, а позднее - ближайшие родственники Христа. Однако сведения о том, каков был Иисус в повседневной жизни, в общении с окружающими, в проповеднической деятельности, его ученики и родственники, по-видимому, унесли с собой в могилу. Они не могли поделиться ими со своими эллинскими единоверцами, ибо Пелла, где они нашли приют, находилась по тогдашним понятиям на краю света. Впрочем, вряд ли они стремились к этому, замкнувшись в своем тесном кругу, чуждые того нового, что внес в христианство Павел. И все же, несмотря на все это, кое-какие сведения о подлинном Иисусе проникли в эллинский мир и нашли отражение в евангелиях. Конкретную и очень важную информацию дают нам Евангелия от Марка (6:3) и от Матфея (13:54-57). Мы узнаем, что Иисус был плотником, как и его отец, что у него было четыре младших брата: Иаков, Иосий, Симон и Иуда, а также сестры - не меньше двух, поскольку о них говорится во множественном числе. Женщины у евреев считались низшими существами, и поэтому, должно быть, евангелисты не сочли нужным назвать их имена. Мы знаем лишь, что они жили в Назарете. Сведения о том, что у Иисуса были младшие братья и сестры, в высшей степени невыгодны для церкви, ибо христиане обязаны верить в догму постоянной непорочности Богоматери. Поэтому с незапамятных времен, с момента зарождения культа Девы Марии, церковники искали выход из этого щекотливого положения. Самую древнюю версию, долженствующую спасти догму о непорочности Богоматери, выдвинул анонимный автор апокрифического "Протоевангелия от Иакова", относящегося ко второму веку. По этой версии, Иаков, Иосий, Симон и Иуда были сыновьями Иосифа от первого брака и приходились Иисусу всего лишь сводными братьями. Этот тезис нетрудно опровергнуть, поскольку он совершенно ничем не подкреплен. Ни в одном каноническом евангелии не сказано, что Иосиф был вдовцом. А "Протоевангелие от Иакова" славится содержащимися в нем безответственными вымыслами. Версия о сводных братьях может быть в лучшем случае охарактеризована как наивная агиографическая новелла. Из "Протоевангелия от Иакова" мы узнаем также, что родителей Марии звали Иоаким и Анна, что они долгое время не имели детей, а потом ангел предсказал им скорое появление на свет дочери. С трех до двенадцати лет Мария - не понятно, по какой причине,- пребывала в Иерусалимском храме, где её, словно горлицу, кормил ангел. А когда пришло время выдавать её замуж, священники начали искать ей покровителя среди еврейских вдовцов, "дабы не запятнала она храма божьего". Выбор пал на Иосифа, уже пожилого мужчину. Спустя некоторое время произошло благовещение. Когда обнаружилось, что Мария беременна, её вместе с Иосифом привели на суд к первосвященнику и оправдали лишь после какого-то непонятного "испытания водой". Далее следует рассказ о рождении святого младенца в Вифлееме.

Но есть и другая версия, которую по сей день отстаивают официально католические библеисты. Согласно ей, "братья Иисуса" были в действительности его двоюродными братьями с материнской стороны. Эту версию выдвинул христианский автор Иероним. В своем полемическом трактате "Против Гельвидия" (387 г.) он заявляет в апологетическом пылу, что "братья" не были ни детьми Марии, ни детьми Иосифа от первого брака. Они были детьми другой Марии, родственницы Богородицы и жены Клеопа. Она упоминается в Евангелии от Иоанна: "При кресте Иисуса стояли матерь его и сестра матери его, Мария Клеопова, и Мария Магдалина" (19:25). В Новом завете три персонажа носят имя Иаков, в том числе один из двенадцати апостолов - Иаков Алфеев, то есть сын Алфея, известного также под греческим именем Клеоп. Именно этого человека церковники отождествляют с Иаковом - "братом господним".

Надо сразу сказать, что Новый завет не дает никаких оснований для такого отождествления. Напротив, в "Деяниях апостолов" есть строки, из которых видно как на ладони, что это были разные люди. Вот что там сказано:

"И, придя, взошли в горницу, где и пребывали Петр и Иаков, Иоанн и Андрей, Филипп и Фома, Варфоломей и Матфей, Иаков Алфеев и Симон Зилот, и Иуда, брат Иакова. Все они единодушно пребывали в молитве и молении, с некоторыми женами и Мариею, материю Иисуса и с братьями его" (1:13, 14).

У евангелистов также никогда не было сомнений в том, что Иаков, Иосий, Симон и Иуда - родные братья Иисуса. Они называют их всегда рядом с Иосифом и Марией, родителями Иисуса, и никогда рядом с Марией Клеоповой. Вот примеры. "Не плотник ли он, сын Марии, брат Иакова, Иосии, Иуды и Симона? Не здесь ли между нами его сестры?" (Марк, 6:3).

"И пришли к нему матерь и братья его, и не могли подойти к нему по причине народа. И дали знать ему: мать и братья твои стоят вне, желая видеть тебя" (Лука, 8:19, 20). В одном из самых ранних документов христианства, в послании св. Павла к галатам, мы встречаем то же определение. Вот что там сказано: "Потом, спустя три года, ходил я в Иерусалим видеться с Петром и пробыл у него дней пятнадцать. Другого же из апостолов я не видел никого, кроме Иакова, брата господня" (1:18, 19). Называя Иакова, главу Иерусалимской общины, "братом господним", Павел не мог считать его сводным братом или кузеном Иисуса. Он ведь адресовал свое послание в Галатию, единоверцам, жившим далеко от Иерусалима и не разбиравшимся в родственных отношениях в семье Иисуса. Если он написал "брат господень", ничего к этому не добавляя, то ясно, что он представлял галатам Иакова как родного брата Иисуса. Иначе он бы дополнил свою информацию, добавив, например, что матерью Иакова была Мария Клеопова или что Иаков - сын Иосифа от первого брака. Впрочем, в Евангелии от Матфея есть фраза, которая делает, в сущности, беспредметной всю эту аргументацию, ибо она опровергает догму о постоянной непорочности Марии. Вот она: "Встав от сна, Иосиф поступил, как повелел ему ангел господень, и принял жену свою, и не знал её. Как наконец она родила сына своего первенца, и он нарек ему имя: Иисус" (1:24, 25). Из этого отрывка неопровержимо явствует, что, по мнению евангелистов, непорочное зачатие произошло лишь однажды, при зачатии Иисуса, а потом Иосиф с Марией жили нормальной супружеской жизнью, и поэтому Иисус был первенцем, а не единственным сыном.

В авторитетных кругах библеистов давно уже возобладало мнение, что сказание о благовещении и непорочном зачатии - это типичная легенда, лишенная какой-либо исторической основы. Недаром об этом столь важном для христианской доктрины чудесном событии ни слова не говорят Марк, Иоанн и Павел. Что же касается Матфея и Луки, то идею девственности Марии и непорочного зачатия они позаимствовали, по всей видимости, из Ветхого завета. Матфей указывает нам вдохновивший его источник, а именно пророчество Исаии: "Её, дева во чреве примет и родит сына, и нарекут имя ему: Еммануил" (7:14). По его убеждению, чудесное зачатие и рождение должно было непременно иметь место в жизни Иисуса, дабы сбылось "реченное господом через пророка..." (Матфей. 1:22).

Оказывается, однако, что Матфей пал жертвой переводческой ошибки. Греческое слово "парфенос" действительно значит "девица", но оно не передает всех оттенков древнееврейского слова "алма", употребленного в подлиннике книги пророка Исаии. "Алма" значит и "девица", и "молодая женщина". Иудейские библеисты решительно утверждают, что Исаия имел в виду "молодую женщину" и что понятие непорочного зачатия иудеям совершенно чуждо. В свою очередь христиане, защищая свою доктрину, обвиняли иудеев в искажении мысли пророка.

Подгонять тексты Нового завета под априорную доктрину о постоянной девственности Марии позволяло церковникам то обстоятельство, что и греческое и арамейское слово "брат" ("аделфои" и "ах") имеет много значений. Им можно обозначать не только родного, но и сводного, и двоюродного брата, и даже члена какого-нибудь содружества. Это давало возможность произвольного толкования этого слова, чем и воспользовались церковники, чтобы подкрепить свою доктрину. Всякие же повествовательные дополнения типа версий о Марии Клеоповой или о вдовстве Иосифа - всего лишь выдумки богословов. Характерно, кстати, что в Новом завете Мария появляется крайне редко, оставаясь, в сущности, на заднем плане. В самом древнем Евангелии от Марка она упомянута всего один раз, причем даже не названа по имени. В Евангелиях от Матфея и от Луки о ней говорится по четыре раза; от Иоанна - три раза и снова безымянно; в "Деяниях апостолов" она упомянута трижды, а Павел в своих посланиях не упоминает о ней ни разу, будто и не слыхал о её существовании. Неужели он позволил бы себе такое умолчание, если бы знал и верил, что она была избранницей святого духа и что рождение её сына сопровождалось всеми теми сверхъестественными явлениями, о которых несколькими десятилетиями позже возвестили миру Матфей и Лука. Правда, как рассказано в "Деяниях апостолов", Мария молилась вместе с апостолами, а Иоанн - единственный, впрочем, из евангелистов - сообщает, что она стояла под крестом Иисуса, но в остальном бросается в глаза её отсутствие в самые драматические и переломные моменты жизни её сына: в сценах страстей господних, распятия, захоронения и воскресения. Она не увидела Иисуса также и после воскресения, когда он будто бы являлся другим людям, и даже не участвовала в сцене вознесения, когда ей представлялась возможность попрощаться с ним в последний раз. И у читателей, естественно, возникает вопрос: где же она была, когда происходило все это?

Поневоле напрашивается вывод, что авторы Нового завета, в соответствии с понятиями своего времени, представляли себе Марию как скромную семитскую женщину, подчиненную мужу, поглощенную без остатка домом и детьми. Вспомним, каково было социальное положение женщин той поры. Павел, например, верный традициям своих семитских предков, указывал, что женщина в знак покорности должна входить в молитвенный дом с покрытой головой, а в послании к Тимофею говорится, что долг женщины не поучать, а молчать.

Евангелисты и представить себе не могли, что Мария, будучи женщиной, могла сыграть сколько-нибудь значительную роль в драматической жизни Иисуса. Она рисовалась им такой же, как и все другие её современницы в Галилее. Для Матфея и Луки просто не существовало теологической проблемы пожизненной девственности Марии, им и в голову не приходило, что употребляемое ими выражение "брат господень" может впоследствии толковаться неправильно и его следует уточнить. Таким образом становится понятным, почему в первые столетия существования христианства не было и речи о культе Марии. Это установил, в частности, в результате многолетней исследовательской работы крупный специалист по данному вопросу - немецкий библеист Вальтер Делиус, автор известной книги "История обожествления Марии". Когда же под влиянием существовавшего на Востоке с незапамятных времен культа богини-матери в христианстве начала проявляться тенденция к возвеличению Марии, она встретила сопротивление со стороны некоторых христианских писателей. Тертуллиан, например, считал, что Мария, родив Иисуса, жила затем с Иосифом нормальной супружеской жизнью. Ориген утверждал, что у Иисуса были родные братья и сестры. Даже Иоанн Златоуст и Блаженный Августин не были убеждены в непорочности Марии, то есть сомневались в доктрине о её пожизненной девственности. В 431 и 449 годах состоялось два вселенских собора в Эфесе - древнем центре культа богини-матери Артемиды. Под давлением потомков почитателей Артемиды соборы постановили, что Мария являлась "божьей родительницей" ("Теотокос"). Обстановка, в которой удалось провести эту резолюцию, была не только бурной и напряженной, но порою гротескной. Сторонники культа Марии обеспечили себе победу следующим способом: у входа в помещение, где происходил собор, они выставили охрану, не пропускавшую внутрь представителей оппозиции. Епископы, на которых не распространялись эти ограничения, приходили в пылу споров в такое возбуждение, что осыпали друг друга проклятиями, таскали за бороды и даже пускали в ход кулаки. До нас дошли рассказы очевидцев этих событий. Вот что пишет, например, архиепископ Никифор: "...Флавиан (противник культа Марии.- 3. К.) был избит Диоскуром кулаками и пинками ногой в живот и умер три дня спустя" (History of the Church. Vol. 146, греческая серия "Mique"). Монах Зонарес изображает эту сцену ещё более красочно, утверждая, что Диоскур, в полном епископском одеянии, лягался, "как дикий осел", и угрожал епископам мечом ("Epitome" 13, 23). Были дни, когда заседание собора кончалось общей потасовкой между монахами, священниками и верующими, в то время как епископы прятались под скамьями. Культ Марии, восторжествовав в Эфесе, быстро перекинулся в Италию. Папа Сикст третий (432-440) построил в Риме базилику Санта-Мария Маджоре на месте храма, посвященного богине-матери Юноне-Люцине, посещавшегося многими римлянками. Он хотел отвлечь их таким образом от языческого культа и склонить к поклонению Деве Марии. Однако разногласия по поводу непорочного зачатия Марии отнюдь не заглохли. Когда в начале двенадцатого века в монастырях Нормандии и Бретании ввели праздник Святой Девы Марии, выступил с возражениями один из самых влиятельных церковных деятелей того времени, основатель ряда монастырей во Франции Бернар Клервоский, утверждая, что этот праздник противоречит доктрине Блаженного Августина о первородном грехе. Доктринальные споры вокруг этой теологической проблемы велись также между орденами доминиканцев и францисканцев. Собор в Базеле, призванный решить этот вопрос, тянулся два года в напряженной атмосфере ожесточенных дискуссий. Когда, в конце концов, в 1439 году взяли верх сторонники взгляда, что вера в непорочное зачатие не идет вразрез с христианским учением и с религиозным чувством верующих, против этого официально выступил парижский университет, считавшийся в то время крупнейшим авторитетом в области христианской теологии. Многовековые усилия, направленные на то, чтобы "обожествить" Марию, закончились полной победой лишь в 1854 году, когда папа Пий девятый специальным декретом объявил непорочное зачатие догматом христианства.

Однако нельзя считать, что это была победа исключительно только церковников и теоретиков богословия. Они были лишь выразителями настроений и чувств широких масс верующих. После исчезновения языческого культа богини-матери простые люди все сильнее ощущали потребность какого-нибудь материнского посредничества между ними и богом, потребность в ком-то нежном и снисходительном, к кому они могли бы обращаться со своими человеческими делами, бедами и невзгодами, искать утешения и поддержки.

Поклонение Деве Марии нашло отражение не только в высоком искусстве живописи, скульптуре, музыке, поэзии,- но и в других, более примитивных формах. Очень человечный и поистине трогательный след этого культа обнаружен не так давно в аббатстве Ремсэй в Англии при реставрации монастырской церкви. За фресками над входом в часовню Девы Марии оказалась небольшая ниша, а в ней символизирующая Марию искусственная роза 850-летнего возраста. Она уже, разумеется, высохла и посерела, но сохранила формы: ещё можно было различить отдельные, искусно сделанные лепестки. Археологи полагают, что во время строительства храма какой-то каменщик решил таким образом выразить тайком свою любовь к Марии. Это дошедшее до нас из далекого прошлого, с начала двенадцатого века, свидетельство говорит о популярности культа Марии среди простого народа. Для полноты картины стоит ещё, пожалуй, рассказать, что в главном европейском центре культа Девы Марии - в Лорето находится и является предметом почитания маленькая скромная хибарка, в которой некогда якобы проживала Матерь божья и которую, согласно легенде, в 1295 году ангелы по воздуху перенесли туда из Назарета. Итак, о реальной жизни

Марии, матери Христа, известно очень мало. Евангелисты упоминают о ней лишь вскользь, в мелких эпизодах. За исключением легендарных сцен рождения Иисуса и пира в Кане Галилейской, где она произносит несколько фраз, исполненных женской покорности, во всех остальных главах евангелий она либо отсутствует, либо ведет себя как немая.

Мы не знаем в точности, например, когда она закончила свой земной путь. На этот счет существуют две версии, взаимоисключающие друг друга и поэтому не имеющие исторической ценности. Согласно первой, Мария умерла в 52 году в Иерусалиме и похоронена в саду Гефсиманском. Вторая отличается большей фантазией. Согласно ей, апостол Иоанн, которому Иисус, умирая на кресте, поручил заботу о своей матери, взял её с собой в Эфес, где она жила ещё очень долго и умерла восьмидесяти лет от роду. Странно только, что Павел, который провел в Эфесе три года и должен был бы встретить её там, в своих посланиях не упоминает об этом ни единым словом. Мыслимо ли, чтобы он так демонстративно игнорировал мать Спасителя?

В начале прошлого века знаменитая монахиня, духовидица и стигматичка Екатерина Эммерих, воспроизвела в своих видениях всю жизнь Марии и показала место в Эфесе, где та будто бы провела последние годы своей жизни. Группа католических священников отправилась тогда в Эфес, чтобы, следуя её указаниям, отыскать домик. После долгих раскопок они натолкнулись на развалины маленького строения, соответствовавшего, на их взгляд, описанию духовидицы. Они восстановили его, построили рядом гостиницу и оповестили весь мир о своем открытии. Вокруг нового святилища начали вскоре создаваться легенды о случаях чудесного исцеления, и туда устремились толпы паломников. В праздник Пресвятой Девы Марии, 15 августа, там устраивали специальные торжественные богослужения с крестным ходом.

Богословы не могли, однако, примириться с мыслью, что Мария умерла естественной смертью, как обыкновенный человек. Ведь она была матерью божьей и не могла подчиняться законам природы, её тело не могло истлеть. Поэтому, опираясь на апокрифический и, значит, отвергнутый первоначально церковью цикл "Transitus Mariae", они позаимствовали оттуда, в частности, трогательное сказание о том, что Мария, правда, умерла естественной смертью и была похоронена в Гефсимании, но, очевидно, тело её вознеслось на небо, потому что, когда вскрыли её могилу, вместо останков нашли там букет свежих, словно только что положенных туда роз.

Посвященный этому событию праздник успения ввела поначалу только восточная церковь, да и то лишь в четвёртом веке. Что же касается римско-католической церкви, то прошло ещё двести лет, прежде чем она решилась включить этот праздник в свою литургию. В 1950 году папа Пий двенадцатый объявил успение богоматери и её телесное вознесение догматом. Однако новый догмат не имел под собой никакой базы, кроме апокрифов. Надо было найти ему опору в канонических текстах Нового завета. И такой текст был найден. Это начало двенадцатой главы "Откровения Иоанна Богослова". В "Откровении" сказано следующее; "И явилось на небе великое знамение: жена, облеченная в солнце; под ногами её луна, и на главе её венец из двенадцати звезд. Она имела во чреве, и кричала от болей и мук рождения". Насколько это место подходит для обоснования догмата о телесном вознесении богоматери, судить читателям.

Одним из самых интригующих образов Нового завета является Иосиф, отец Иисуса. Матфей и Лука упоминают о нем в своих родословных и в рождественских сказаниях, а затем упорно обходят жизнь его молчанием. Что же касается Евангелий от Марка и Иоанна, "Деяний апостолов" и посланий Павла, то их авторы словно бы вообще не знают о его существовании. Это тем более странно, что ведь Иосиф сыграл в жизни Иисуса немалую роль. Во-первых, если верить Матфею, ангел божий именно ему, а не Марии сообщил благую весть. Кроме того, Иосиф как-никак вырастил Иисуса, и совершенно неважно, был ли он ему родным отцом или всего лишь опекуном. Ну, а самое главное то, что он считался прямым потомком Давида и именно на его родословной строилась версия о царском происхождении Иисуса. Матфей и Лука для того и составили родословные Христа, чтобы доказать это скептикам и маловерам. Но они взялись за это каждый на свой страх и риск, без согласования, и в результате в Новом завете содержатся две различные родословные Христа, исключающие друг друга в ряде звеньев, что, разумеется, ставит под сомнение их историческую достоверность. По Матфею, Иосиф - сын Иакова, а по Луке,- сын Илии. Впрочем, уже то, что Лука ведет родословную Иисуса от самого Адама, перечисляя его предков поименно одного за другим, свидетельствует о её фантастическом характере. Тут вспоминается первое послание к Тимофею, в котором Лжепавел призывает эфесских единоверцев, чтобы они "не занимались баснями и родословиями бесконечными" (1:4). Очевидно, составление родословных было тогда модой и оба евангелиста отдали ей дань.

Подобные противоречия не должны нас удивлять. Мы их встречали уже неоднократно и будем встречать ещё, так что, пожалуй, их можно назвать неотъемлемым свойством Нового завета. Хуже то, что Матфей и Лука проявляют непростительное отсутствие логики в одном из существеннейших вопросов христологии. Они, как говорилось выше, основывают царскую родословную Иисуса на отцовстве Иосифа, совершенно забывая, что, по их же собственной концепции непорочного зачатия

Марии, Иисус не был плотью от плоти Иосифа и, следовательно, не был потомком Давида. Эту вопиющую непоследовательность в столь важном вопросе можно объяснить лишь тем, что евангелисты запутались в собственном повествовании, желая во что бы то ни стало показать, что Иисус оправдывает ветхозаветное пророчество о происхождении мессии из дома Давидова.

Некоторых теологов уже в первые столетия христианской эры очень смущала эта логическая беспомощность евангелистов. Они пытались как-то исправить положение и, применив все свои казуистические способности, придумали следующее: Мария была близкой родственницей Иосифа, и, стало быть, в её жилах тоже текла царская кровь. Труднее было, однако, обосновать этот тезис. Во всем Новом завете нет ни единого намека на что-либо подобное. Поэтому теологам пришлось заглянуть в далекое прошлое, в древнееврейский закон левирата. По этому закону бездетная вдова обязана была выйти замуж за брата покойного мужа или за другого родственника. Правда, Мария не была вдовой, но теологи нашли выход и из этого затруднения. Она была, по их словам, "дочерью-наследницей", на которую распространялся тот же закон. И если её выдали замуж за Иосифа, то, значит, она состояла в близком родстве с ним. Все это, конечно, чистейший софизм, поскольку в его основе лежат вымышленные предпосылки. В дошедших до нас письменных источниках нет ничего, что бы позволило предположить, будто у древних евреев существовали "дочери-наследницы", подчиняющиеся особым законам, и будто Мария принадлежала к их числу. Зато нам известно со всей достоверностью, что никому из древних евреев и в голову не могло прийти вести свою родословную от предков по материнской линии. У семитских народов в родословных учитывались исключительно предки мужского пола. Женщины не играли в них почти никакой роли. Мы уже писали, что Иосиф весьма редко упоминается в текстах Нового завета. Евангелисты, даже вводя в повествование семейство Иисуса, обходят молчанием его главу. На первом плане всегда Мария и её сыновья, а в отдельных случаях также и дочери.

Исследователи Нового времени выдвинули различные предположения по поводу этих умолчаний. Давид Штраус, например, видит здесь три возможности: или Иосиф рано умер, или не одобрял деятельность сына, или, наконец, его не включали в предания из догматических соображений: ведь в соответствии с более поздней христологической доктриной он не был отцом Иисуса. Самым убедительным нам представляется предположение, что Иосиф умер и Мария осталась вдовой. Когда же он мог умереть? В двенадцать лет Иисус, как рассказывает Лука, тайком покинул своих родных и вернулся в Иерусалим, где в храме поражал ученых мужей своей мудростью. Марии пришлось прервать свой путь в Назарет и отправиться на поиски сына. Найдя его наконец, она сказала: "Чадо! что ты сделал с нами? Вот, отец твой и я с великою скорбью искали тебя" (2:48). Итак, если верить Луке, в ту пору Иосиф был ещё жив. И умер он, вероятно, незадолго до событий, описанных в евангелиях.

Трех младших братьев Иисуса - Иосию, Симона и Иуду - мы знаем только по именам. Это были, очевидно, ничем не примечательные люди, стоявшие в стороне от всего, что происходило с их братом.

Зато довольно много нам известно об Иакове. Мы знаем, что он в течение восемнадцати лет стоял во главе иерусалимской общины. Мы знаем также, что он пользовался большим авторитетом у всех жителей Иерусалима и, когда его побили каменьями, возмущение еврейской общественности было так велико, что римский наместник лишил виновника этой казни, Ананию 2, сана первосвященника. Даже историк Иосиф Флавий, при всей своей преданности моисеевой религии, выступил в защиту Иакова, заклеймив Ананию.

Благодаря христианскому историку Евсевию, который приводит в своих сочинениях обширные отрывки из не дошедшего до нас "Дневника" Иегесифа (180 г.), мы узнаем ещё ряд любопытных деталей. Иегесиф сообщает, что Иаков был святым уже во чреве матери, а став назореем, не пил ни вина, ни других крепких напитков и не брал в рот мяса. Он никогда не стриг волосы, не купался при людях, не натирался благовониями. Его колени были мозолисты, как колени верблюда, ибо он по целым дням, коленопреклоненный, молился в храме о том, чтобы бог простил людям их грехи. Неудивительно, что среди христиан долго была жива память об этой незаурядной личности. Тот же Иегесиф рассказывает, что ещё при нем, то есть около 180 года, сто с лишним лет после казни Иакова (62 г.) люди совершали паломничества к его могиле, расположенной там, где он погиб, неподалеку от храма. Евсевий рассказывает, что в Иерусалиме показывали епископское кресло, на котором будто бы восседал Иаков.

Законы назореев были строги. От давших обет требовались аскетизм и величайшее самоотречение. И Иаков в этом смысле больше походил на Иоанна Крестителя, чем на Иисуса, и уж совсем был не похож на Павла, далекого от аскетизма и жившего так же, как все граждане Римской империи. Иегесиф, как говорилось выше, писал, что "Иаков был святым уже во чреве матери". Эти слова нельзя толковать иначе, кроме как в том смысле, что ещё до его рождения мать посвятила его богу, обещав, что сын позднее даст обет. Мы знаем из Ветхого завета, что такой обычай у евреев действительно существовал. Например, Самсон тоже был посвящен матерью богу ещё до своего рождения.

На основании этих сведений можно предположить, что все семейство Иисуса было как-то связано с назореями и в доме господствовала атмосфера ортодоксальной религиозности и глубокой преданности традициям предков. Иаков был, несомненно, достойным сыном этой семьи. Все свои отличительные черты: строгий нрав, склонность к аскетизму и слепую преданность законам моисеевой религии - он унаследовал от родителей. Даже мессианство, то есть веру в пришествие мессии, он, пожалуй, вынес из родительского дома, и в его взглядах впоследствии изменилось лишь то, что он признал своего старшего покойного брата тем самым долгожданным мессией.

Знаменитый немецкий библеист Юлий Вельхаузен на основе всего этого сделал предположение, что и Иисус был, скорее всего, не более чем еврейским учителем. Он ведь подчеркивал, что приходит не подстрекать, а выполнять заветы Торы и пророков. Своим ученикам он прямо заявил: "Я послан только к погибшим овцам дома Израилева" (Матфей, 15, 24). Более того, он, как и все иудеи, относился к людям другой веры с презрительным предубеждением, язычников называл "псами". Своим ученикам Иисус запрещал какие-либо сношения с язычниками и еретическими самарянами. "Но ведь Иисус потом пересмотрел свою позицию и проповедовал универсализм, посылая апостолов ко всем народам мира",- могут возразить нам читатели. Но ответ на это лишь один:

Иисус при жизни никогда свою позицию не менял. Правда, в евангелиях он трижды бросает такие универсалистские призывы, но следует отметить, что делает он это уже как воскресший Христос. Причем в Евангелии от Марка, хронологически самом древнем, это высказывание дано в последней главе, которую, как признано уже всеми без исключения библеистами, самовольно дописал кто-то из более поздних переписчиков. Итак, это текст, тенденциозно подделанный во имя определенной богословской цели. Все данные, на основании которых мы приходим к заключению, что Иисус был только еврейским пророком, составляют, несомненно, основной и наиболее древний слой евангелий, и они, по всей вероятности, исторически достоверны. Ведь именно так воспринимали Иисуса Иаков и его иерусалимские подопечные, которые и не намеревались порывать с иудаизмом.

Вскоре, однако, наступил второй, эллинистский этап христианства, когда в общины стали все чаще вступать люди нееврейского происхождения. И все более насущным делался вопрос идейного санкционирования этого притока. Естественно, нашлись учителя и богословы, доказывавшие, что это соответствует воле Иисуса, который после смерти явился апостолам и велел им обращать в свою веру не только евреев, но и другие народы. Однако не подлежит сомнению, что этот вопрос возник позднее, через несколько лет после смерти Иисуса. Об этом неопровержимо свидетельствует тот факт, что спор об отношении к язычникам разгорелся уже между продолжателями дела Иисуса - Иаковом, Петром, Павлом и Варнавой. Бурный, непримиримый характер спора убедительно доказывает, что это был вопрос совершенно новый, порожденный изменившейся жизненной обстановкой. Совершенно ясно также и то, что такой спор никогда бы не возник, если бы по этому поводу имелось прямое указание воскресшего Иисуса. Таким образом, напрашивается вывод: в ту пору, когда Иаков, Павел, Петр и Варнава поссорились из-за отношения к язычникам, версии о посмертном распоряжении Иисуса ещё не существовало. Эта легенда родилась среди христиан намного позднее, но все же достаточно рано для того, чтобы Матфей и Лука могли её использовать в своих евангелиях.

Итак, Иисус был действительно реформатором религии, но исключительно в рамках иудаизма. Он боролся, в частности, против бездушного, ригористического формализма фарисеев, которые в своем стремлении защитить Тору ввели множество абсурдных наказов и запретов. Во время шабаша, например, запрещалось путешествовать, поднять с земли упавшее полотенце, сорвать колос для утоления голода и даже вытащить из канавы свалившегося туда вьючного осла. Иисус протестовал против этих бессмысленных правил, пытаясь вернуть шабашу его первоначальный смысл. Шабаш для людей, а не люди для шабаша, сказал он во время одного диспута. Фарисеям, а также семье самого Иисуса такое заявление казалось шокирующим, еретическим и даже мятежным.

Разногласия Иисуса с легалистами имели ещё другую, скрытую причину, а именно, как подчеркивает немецкий библеист Барш, глубокое сочувствие к нищим, страдающим и обездоленным, возмущение тезисом фарисеев, что нищета и страдания не заслуживают сочувствия, ибо они являются наказанием за грехи.

Иисус, как мы знаем, садился за один стол с мытарями и грешниками. Но нельзя забывать, что это были всегда только иудеи. В евангелиях нет ни слова о том, что он разделил хоть раз трапезу с язычниками, как это делали позднее в Антиохии Петр, Павел и Варнава.

Хоть Иисус никогда не сказал ни слова в защиту еврейской женщины, дискриминируемой, лишенной человеческих прав и рассматриваемой мужчинами как вещь, как собственность (в этом отношении он не обнаруживал никакой тяги к реформам), однако в своей повседневной жизни он демонстративно нарушал эти древние традиции, обращался с женщинами уважительно, подчеркивая, что бережет их человеческое достоинство. Так, например, он поддерживал дружеские отношения с сестрами Лазаря, Марией и Марфой, охотно их навещал и подолгу беседовал с ними. Недаром Иоанн пишет, что Иисус "любил Марфу и сестру её и Лазаря" (11:5). Он встал на защиту женщины, виновной в прелюбодеянии, и даже, если поверить сказанию Иоанна, удостоил беседы самарянскую женщину, встреченную у Иаковлева колодца. Его поведение в этот раз было настолько необычным, что поразило даже его ближайших учеников. "В это время пришли ученики его и удивились, что он разговаривал с женщиною; однако ж ни один не сказал: чего ты требуешь? или: о чем говоришь с нею?" (Иоанн, 4:27).

Мытари, грешники, блудница и женщина из ненавистного иудеям племени такова была компания Иисуса. Враждебно настроенные соплеменники говорили о нем: "Вот человек, который любит есть и пить вино, друг мытарям и грешникам" (Лука, 7:34). А жители Назарета, знавшие его с детства и не имевшие понятия о том, какие глубокие изменения произошли в этом неприметном на вид плотничьем сыне, с возмущением спрашивали, по какому праву он учит закону божьему, не имея для этого никакой подготовки. "И придя в отечество свое,- рассказывает Матфей,- учил их в синагоге их, так что изумлялись и говорили: откуда у него такая премудрость и силы? не плотников ли он сын? не его ли мать называется Мария, и братья его Иаков и Иосий, и Симон, и Иуда? и сестры его не все ли между нами? откуда же у него все это? И соблазнялись о нем. Иисус же сказал им: не бывает пророк без чести, разве только в отечестве своем и в доме своем" (13:54-57). Лука заканчивает этот инцидент гораздо более драматично, по его словам, жители Назарета были так возмущены, что выгнали Иисуса из города и пытались его убить (4:29).

Слухи об этих инцидентах, несомненно, доходили до семьи Иисуса, производя там тягостное впечатление. Мария страдала от того, что её первородный сын скитается по свету, вызывая повсюду возмущение. То, что ей рассказывали старшие сыновья, в особенности Иаков, самый ревностный среди них приверженец иудаизма, очень волновало её. Ведь Иисус проповедовал взгляды, явно ниспровергающие те строгие религиозные принципы, которые она внушала ему с детства.

Нарисованная тут картина - отнюдь не плод досужей фантазии: из Нового завета неопровержимо явствует, что семейство Иисуса не верило в его божественную миссию, не понимало ни его самого, ни его учения и относилось к нему прямо-таки враждебно. Как же иначе толковать слова Иоанна: "Ибо и братья его не веровали в него" (7:5)? А знакомый уже нам и заслуживающий доверия христианский историк второго века Иегесиф утверждает, что ученые мужи уговаривали Иакова выступить публично против Иисуса. Очевидно, в ту пору была ещё жива память о том, что Иаков не верил в Иисуса и отвергал его учение. Он поверил, как сообщает Павел в первом послании к коринфянам (15:7), когда Иисус явился ему после своего воскресения.

Итак, несмотря на то, что Иисус прославился уже рядом чудесных исцелений и обрел не только толпы последователей, но двенадцать постоянно сопровождавших его, беззаветно преданных ему учеников, его мать и братья как бы не замечали этих успехов, придя к убеждению, что он лишился рассудка и его необходимо срочно взять под опеку. "И, услышав, ближние его пошли взять его,- сообщает Марк, фиксировавший самые ранние и поэтому самые близкие к истине предания,ибо говорили, что он вышел из себя" (3:21).

Судя также по некоторым другим фразам в Евангелиях от Матфея, Марка и Луки, мы можем сделать вывод, что отношения между Иисусом и его близкими не были чересчур нежны (Матфей, 12:46 и далее; Марк, 3:31 и далее; Лука, 8:19). Марк рассказывает:

"И пришли матерь и братья его и, стоя вне дома, послали к нему звать его. Около него сидел народ. И сказали ему: вот, матерь твоя и братья твои и сестры твои, вне дома, спрашивают тебя. И отвечал им: кто матерь моя и братья мои? И обозрев сидящих вокруг себя, говорит: вот матерь моя и братья мои; ибо кто будет исполнять волю божию, тот мне брат, и сестра, и матерь" (3:31-35).

Как выразителен этот краткий эпизод! Характерно прежде всего то, что Иисус не вышел на улицу к матери и братьям, а ответил им через посредника. Словно знал их намерения и опасался, что они насильно уведут его домой. А каков сам ответ?! Это резкая отповедь, лишенная какой-либо нежности, а ведь она адресована родной матери! Чтобы занять такую позицию по отношению к ближним, Иисусу, по-видимому, пришлось немало пережить и выстрадать. Полная мрачных, апокалипсических тонов история искушения Иисуса - символ переживаний человека, который в муках и тяжелой внутренней борьбе решает великую проблему своего жизненного призвания. Бездумные в своей ортодоксальной ограниченности, братья восстановили против него родную мать, всячески препятствовали ему в его деятельности и, наконец, дошли до того, что объявили его безумцем. Иисус, правда, выиграл этот бой с посредственностью, один из самых тяжелых в его жизни, но в сердце у него остались глубокая рана и чувство обиды. Сколько горечи звучит в его словах, приводимых Лукой: "Если кто приходит ко мне, и не возненавидит отца своего и матери, и жены и детей, и братьев и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть моим учеником" (14:26). Толкователи Нового завета могут возразить, что эта фраза имеет аллегорический смысл. Пусть так, но самый факт использования той, а не иной аллегории отражает, надо думать, субъективный опыт Иисуса. Семейный разлад сказался и в последние дни жизни Иисуса. Матфей, Марк и Лука единодушно сообщают, что никто из ближайших родственников Иисуса не появился у креста, когда он умирал, никто не позаботился о захоронении тела; его похоронил посторонний человек, Иосиф из Аримафеи. А ведь у них не было причин бояться, римское право разрешало семьям забирать тела казненных. Правда, Иоанн утверждает, что Мария вместе с другими женщинами стояла около распятого Иисуса, но мы уже знаем, что этот евангелист произвольно подбирал легенды, нужные ему для его теологических целей, не считаясь с исторической правдой. Поэтому большего доверия в этом случае заслуживают синоптики. Им незачем было сочинять историю, изображающую семейство Иисуса в столь невыгодном свете. Они просто фиксировали факт, о котором все знали и который поэтому нельзя было обойти молчанием. Мы уже приводили тезис библеистов о том, что все евангельские истории, которые идут вразрез с ведущей христологической идеей, или полностью достоверны, или содержат хоть крупицу истины. К этой категории следует отнести и сведения о семейных конфликтах Иисуса. Они дискредитируют одно из самых важных для христианства евангельских сказаний. Если Мария знала, что Иисус рожден мессией, ибо его рождение сопровождалось такими сверхъестественными явлениями, как благовещение архангела Гавриила, непорочное зачатие, ангельское пение и поклонение трех волхвов, то как она могла не понимать поведения Иисуса и считать его безумцем? Это гротескное противоречие подметил уже Цельс, писавший в своем полемическом трактате "Правдивое слово" (178 г.): "Что касается матери Иисуса, Марии, то она никогда не сознавала, что породила неземное существо, сына божьего. Напротив, христиане забыли вычеркнуть из евангелий фразу о том, что Мария считала Иисуса безумцем и вместе с другими членами семьи пыталась его пленить и изолировать от окружающих".

 

Иисус и Иоанн Креститель

Рядовой читатель евангелий, увлеченный их возвышенной, строгой и вместе с тем страстной атмосферой, поэтичностью и музыкальностью, как правило, не замечает скрытых изъянов повествования в виде всякого рода непоследовательностей, противоречий, взаимоисключающих сведений. Многие из них касаются мелочей, но есть и такие, которые затрагивают по существу важные доктринальные и исторические проблемы.

Мы уже многократно вскрывали подобные противоречия в евангельских сказаниях. Но их список отнюдь не исчерпан, и в дальнейшем нам придется его пополнять. Так, пример странной авторской рассеянности мы находим у евангелиста Иоанна, который сначала сообщает, что Иисус лично крестил своих последователей (3:22), а вслед за этим, к нашему удивлению, объявляет, что крестил вовсе не Иисус, а его ученики (4:2). Казалось бы, мелочь, но ведь она касается столь важной для христианской церкви доктринальной проблемы, как крещение. А вот ещё более важная информация. Матфей (3:13-16), Марк (1:9) и Иоанн (1:31-32) сообщают, что Иоанн Креститель крестил Иисуса на реке Иордан. В четвертом евангелии мы читаем даже, что он не только крестил, но единственный из присутствующих - видел, как на Иисуса сошел с неба святой дух в облике голубя. Между тем из Евангелия от Луки мы узнаем, что Иоанн Креститель не мог ни крестить Иисуса, ни видеть святого духа, сходящего с неба, потому что в то время, когда Иисус принимал крещение, Иоанн сидел уже в тюрьме по приказу Ирода. Кто же совершил обряд, из текста не ясно: "Ирод же четвертовластник, обличаемый от него за Иродиаду, жену брата своего, и за все, что сделал Ирод худого, прибавил ко всему прочему и то, что заключил Иоанна в темницу. Когда же крестился весь народ, и Иисус, крестившись, молился:

отверзлось небо, и дух святой нисшел на него в телесном виде, как голубь, и был глас с небес, глаголющий: ты сын мой возлюбленный; к тебе мое благоволение!" (3:19-22). Из этого отрывка следует, что святого духа видели все, кто присутствовал при крещении. В противоречиях, выступающих в различных версиях сказания об Иоанне Крестителе, чувствуются какие-то загадки, какие-то интригующие недомолвки. Давайте поэтому вспомним вкратце исторические обстоятельства, послужившие основой для этих сказаний.

Иоанн, именуемый авторами Нового завета, а также Иосифом Флавием Крестителем, большую часть своей сознательной жизни провел в пустыне отшельником, питаясь саранчой и лесным медом. На пятнадцатом году царствования императора Тиберия, то есть в 28 году нашей эры, он вышел из пустыни и начал пророчествовать. В одежде из грубошерстной верблюжьей ткани, перепоясанной кожаным ремнем, он ходил по стране, громовым голосом вещая о скором наступлении царства божьего на земле и призывая народ к покаянию. Тем, кто примет крещение путем омовения в водах Иордана, он обещал отпущение грехов и доступ в будущее царство божье на земле. Здесь нет, пожалуй, нужды подробно пересказывать жуткую и мрачную в своей экзотической красоте историю его дальнейшей судьбы, описанную евангелистами Матфеем и Марком. Четвертовластник Ирод заточил Иоанна в крепость за то, что тот обвинил его в кровосмешении: Ирод отнял у своего брата жену Иродиаду и женился на ней. Разыгралась трагедия, послужившая впоследствии сюжетом для многих произведений музыки, живописи и литературы: пир Ирода, танец Саломеи, мстительность Иродиады, голова казненного Иоанна, принесенная на блюде в зал, где происходил пир. Истины ради следует отметить, что дочь Иродиады, своим танцем пленившая Ирода, в евангелиях никак не названа. Лишь внеевангельские источники сообщают, что её звали Саломеей. Мы бы не знали также места казни Иоанна, если бы Иосиф Флавий не сообщил нам, что это произошло в пограничной крепости Машерон.

Кстати, этот еврейский историк, в чьей правдивости мы не раз имели случай убедиться, иначе объясняет причины трагедии. По его мнению. Ирод просто испугался растущей популярности бывшего отшельника, который своими страстными, гневными проповедями снискал себе славу нового пророка, чуть ли не мессии. Об этой его популярности сообщает, в частности, также и Лука: "...все помышляли в сердцах своих о Иоанне, не Христос ли он..." (3:15).

Осаждавшие Иоанна истерические, доведенные до крайней степени экзальтации толпы простонародья вызывали тревогу, не предвещали ничего хорошего. В любой момент могли вспыхнуть беспорядки, кончавшиеся, как правило, вооруженной интервенцией римских когорт и кровавой расправой с одураченным населением. Мессианство Иоанна было так же опасно для существующего порядка, как мессианство предшествовавших ему самозваных пророков и вождей народа. А среди угнетенных и ожидающих спасителя слоев еврейского населения царили такие настроения, что у Ирода были все основания опасаться Иоанна, и поэтому он решил устранить его. Впрочем, это отнюдь не исключает и чувства личной мести, вызванного резкой критикой со стороны дерзкого пришельца из пустыни. Следует, однако, отметить, что Иосиф Флавий ничего не сообщает о мрачной романтической истории, сопровождающей в евангелиях гибель Иоанна Крестителя, он ни единым словом не упоминает о безнравственном поступке Ирода, о ненависти Иродиады и о Саломее, вытанцевавшей голову Иоанна. Это умолчание настраивает нас скептически и подсказывает вывод, что все сказание является литературным вымыслом. И нам остается лишь выразить свое восхищение богатейшей фантазией неизвестного автора, сочинившего его.

Евангелисты всячески подчеркивают, что Иоанн Креститель подчинился Иисусу, увидел в нем предсказанного "священным писанием" мессию, который сильнее его, ибо будет крестить людей святым духом, в то время как он сам крестил только водой. В Евангелии от Иоанна он заходит в своем смирении так далеко, что объявляет себя недостойным развязать ремень у обуви Иисуса.

Нетрудно, однако, убедиться, что эти заявления евангелистов не соответствовали действительности и являлись просто пропагандой, имеющей целью доказать, что Иисус был выше Иоанна и что сам Иоанн во всеуслышание признал это. Евангелисты пытались, таким образом, затушевать тот факт, что между Иоанном и Иисусом, а затем между их последователями существовали постоянные антагонизмы и сильное соперничество. Однако евангелисты не позаботились о том, чтобы вычеркнуть из текста ряд фраз, указывающих на это соперничество. Так, например, в Евангелии от Иоанна мы читаем, что, когда Иоанн Креститель находился в Еноне, к нему явились его ученики предупредить, что у Иисуса появляется все больше приверженцев - "он крестит и все идут к нему" (3:26). Правда, Иоанн будто бы ответил на это предупреждение новой декларацией о признании им превосходства Иисуса, но это не меняет сообщенного в данном отрывке факта, что оба они, каждый для себя, вербовали учеников и последователей, соперничая друг с другом. Из другой, хотя и довольно туманной, фразы в этом же евангелии мы узнаем, что в связи с этим соперничеством у Иисуса были какие-то неприятности. Ему пришлось покинуть Иудею и отправиться в Галилею, ибо фарисеи высказывали неудовольствие по поводу того, что "он более приобретает учеников и крестит, нежели Иоанн" (4:1). Порой возникает сомнение, встречались ли Иоанн Креститель с Иисусом вообще. В Евангелии от Матфея есть место, где Матфей описывает возвышенную сцену, когда Иоанн признает примат Иисуса. "Тогда приходит Иисус из Галилеи на Иордан к Иоанну - креститься от него. Иоанн же удерживал его и говорил: мне надобно креститься от тебя, и ты ли приходишь ко мне?" (3:13, 14). В конце концов он все же крестит Иисуса.

Выходит, Иоанн встречался с Иисусом, знал его, признавал его миссию. Но в этом же евангелии в другом месте мы читаем, что Иоанн, "услышав в темнице о делах Христовых, послал двоих из учеников своих сказать ему: ты ли тот, который должен придти, или ожидать нам другого?" (11:2, 3); то есть выясняется, что Иоанн не знал Иисуса, никогда с ним не встречался и не крестил его.

Похоже, что сквозь слои пропаганды проглядывают то тут, то там крохи исторической правды. А правда состоит в том, что существовала секта, почитавшая одного лишь Иоанна Крестителя и не признававшая Иисуса. Причем секта, судя по всему, многочисленная и деятельная; её приверженцы имелись не только среди иудеев диаспоры, но и в кругах людей, уже принявших христианство. В синоптических евангелиях недвусмысленно сказано, что члены секты составляли замкнутую организацию, соблюдали посты (Матфей, 9:14; Марк, 2:18; Лука, 5:33) и имели свои молитвы (Лука, 11:1). После смерти Иоанна Крестителя одним из очередных руководителей секты был некий Аполлос, переехавший из Александрии в Эфес вместе со своими двенадцатью апостолами. Вот что рассказано об этом в "Деяниях апостолов": "Некто иудей, именем Аполлос, родом из Александрии, муж красноречивый и сведущий в Писаниях, пришел в Ефес. Он был наставлен в начатках пути господня и, горя духом, говорил и учил о господе правильно, зная только крещение Иоанново. Он начал смело говорить в синагоге. Услышавши его, Акила и Прискилла приняли его и точнее объяснили ему путь господень" (18:24-26). Рассказ, как легко заметить, последовательностью не отличается. С одной стороны, Аполлос будто бы говорил и учил об Иисусе правильно, а с другой - знал "только крещение Иоанново". Христианская супружеская пара зачем-то принялась обращать его в свою веру и якобы преуспела в этом. Но вот из первого послания Павла к коринфянам мы узнаем, что это не так. Павел пишет: "Сделалось мне известным о вас, братия мои, что между вами есть споры. Я разумею то, что у вас говорят: "я Павлов"; "я Аполлосов"; "я Кифин"; "а я Христов"" (1:11, 12). По-видимому, в эллинских городах яростно соперничали между собой различные религиозные группировки. Среди них были и почитатели Иоанна Крестителя. При жизни автора "Деяний апостолов" борьба эта была в разгаре. Она отразилась в примененном им полемически-пропагандистском приеме, идентичном тому, который применили синоптики к Иоанну Крестителю и Иисусу. Целью этого приема было убедить читателей, что образованный Аполлос вместе со всей сектой почитателей Иоанна принял учение Павла.

Христиане были очень заинтересованы в распространении этой версии потому, что с годами культ Иоанна Крестителя не только не угас, а, напротив, распространялся все шире. Особенно среди евреев, всегда считавших его еврейским пророком. Культ этот нашел благодатную почву также и в христианстве, и даже в исламе. Крестоносцы, грабя Константинополь, похитили множество реликвий, в том числе целых две головы Иоанна Крестителя, которые хранятся теперь в двух французских храмах: в Суассоне и в Амьене. Когда потом Константинополь завоевали турки, султан поместил в свою сокровищницу и с благоговением хранил другие реликвии Иоанна: ладонь и осколок черепа.

Заканчивая разговор об отношениях между Иисусом и Иоанном Крестителем, следует отметить, что обряд крещения, который связывают главным образом с деятельностью Иоанна, не был его изобретением и не был в Палестине новостью. Он не представлял собою посвящения в новую веру и вообще не был исключительно христианским обрядом. Его соблюдали некоторые иудаистские секты, прежде всего секта ессеев с центром в Кумране, с которой Иоанн Креститель, несомненно, был как-то связан. Но родословная крещения намного древнее, она уходит корнями в третье тысячелетие до нашей эры, когда на берегах Евфрата родился культ воды. Как показывает открытая археологами мозаика, изображающая божество реки Евфрат, культ этот продолжал существовать вплоть до третьего века нашей эры Американский востоковед В. Ф. Олбрайт, опираясь на древнюю иконографию, доказал, что идея крещения, то есть духовного очищения через погружение в воду, месопотамского происхождения. Кроме того, обряд крещения был распространен в Египте, а также представлял собою магический способ единения с богом в религиозных мистериях, в частности в елефсиской и орфической мистериях, равно как и в митраизме. Итак, это был языческий обычай, неразрывно связанный с миром религиозных представлений Ближнего Востока.

Христианство, под давлением традиций своих новых эллинских адептов, вынуждено было довольно рано включить крещение в свой ритуал, вкладывая в него, разумеется, новое теологическое содержание. Мы не знаем, однако, когда произошла эта синкретизация, поскольку данные Нового завета по этому вопросу весьма туманны. Например, в Евангелиях от Матфея и от Марка Иисус, правда, велит своим ученикам крестить, но делает это лишь после своего воскресения, то есть посмертно. К тому же в Евангелии от Марка об этом говорится в той части текста, который признан исследователями более поздней вставкой, не принадлежащей руке самого древнего из евангелистов (Матфей, 28:19; Марк, 16:16).

Иоанн между тем дает, как уже говорилось, две взаимоисключающие версии: по одной - Иисус крестил, по другой - не крестил вообще. Крестили будто бы его ученики, из чего можно заключить, что уже во втором поколении крещение начало распространяться как христианский обряд. Любопытнее всего, однако, то, что пишет Павел в своем первом послании к коринфянам: "Благодарю бога, что я никого из вас не крестил, кроме Криспа и Гаия, дабы не сказал кто, что я крестил в мое имя. Крестил я также Стефанов дом; а крестил ли ещё кого, не знаю. Ибо Христос послал меня не крестить, а благовествовать..." (1:14- 17). Судя по этим словам, Павел не придавал особого значения этому обряду; сам крестил неохотно и лишь от случая к случаю. И он недаром здесь ссылается на Иисуса, который, как известно, весьма критически относился ко всяким формальным внешним религиозным обрядам.

Протагонисты христианства, а также евангелисты были заинтересованы в том, чтобы затушевать языческие корни крещения и подчеркнуть его связь с иудаизмом, где, благодаря ессеям, у него была богатая традиция. Таким образом возникла версия об Иоанне Крестителе как предтече Иисуса. Вся история его подчинения новому мессии носит, по всей видимости, характер мифа, который ретроспективно объясняет и санкционирует наличие в христианстве обряда крещения. Давид Штраус в своей знаменитой монографии об Иисусе пишет, что Иоанн Креститель был аскетом и мрачным отшельником, в то время как Иисус был человеком жизнерадостным, общительным, не постился и даже пил вино. Невозможно представить, утверждает Штраус, чтобы этот аскетический, угрюмый пророк признал высшим существом Иисуса, являвшего собою прямую противоположность ему. Это позволяет нам понять, почему с самого начала существования христианства возникла секта последователей Иоанна Крестителя, так называемых иоаннитов. Она долго держалась отдельно от христианских общин, и ещё летописи второго века упоминают о ней как об одной из признанных сект иудаизма. Известный библеист Бультман отождествляет её с сектой мандеистов, приверженцы которой, правда очень немногочисленные (их не более двух тысяч), существуют и поныне. Они живут на нижнем Евфрате, у Персидского залива. У них свое "священное писание", в котором Иоанн Креститель назван истинным пророком, а Иисус Христос лжепророком.

 

На горе Елеонской

Если бы кто-нибудь захотел отметить на карте дороги, по которым странствовал Иисус, проповедуя и исцеляя, он бы убедился, что это совершенно невозможно. Несмотря на то что речь идет о важнейшем периоде жизни Иисуса, авторы Нового завета не сумели здесь избежать крайней путаницы. С одной стороны, синоптические евангелия, а с другой - Евангелие от Иоанна дают две различные версии, перед которыми читатель встает в недоумении, не зная, кому верить. Все четыре евангелиста единодушны только в одном: Иисус начал свою общественную карьеру в Назарете и закончил в Иерусалиме. Во всем же, что касается его деятельности в период между этими двумя жизненными рубежами, они расходятся. Синоптики утверждают, что Иисус действовал только в Галилее. Если же покидал её пределы, то ненадолго и большей частью по принуждению, спасаясь от враждебной толпы или от фарисеев. Он трижды, например, переправлялся на восточный берег Генисаретского озера, один раз дошел до северной границы страны и остановился в Кесарии, бывал в финикийских городах - Тире и Сидоне. Согласно синоптикам, Иисус до своего последнего торжественного въезда в Иерусалим ни разу не был в этом городе и вообще в Иудее. Таким образом, когда его арестовали, поставили перед судом синедриона, били и распяли, жители Иерусалима считали его чужаком, прибывшим к тому же из презренной, мятежной Галилеи. Между тем в Евангелии от Иоанна сказано совсем другое, прямо противоположное. Да, Иисус действовал и в Галилее. Но главным местом его деятельности была Иудея. Там он проповедовал свое учение" там исцелял больных и воскресил Лазаря, там у него были и друзья, и основные антагонисты. И именно к галилеянам, которые, если верить синоптикам, якобы покушались на его жизнь, он бежит, спасаясь от агрессивности своих иудейских соплеменников. Торжественный въезд в Иерусалим не был первым его визитом в этот город. Он бывал там до этого четыре раза по случаю разных иудейских праздников. Кроме того, он бывал в Вифании и в течение долгого времени скрывался от священников в городке Ефреме, на краю иудейской пустыни. Будучи в Иерусалиме, он не чурался людей, много времени проводил во дворе храма, открыто проповедуя свое учение, и, значит, был местным жителям хорошо знаком.

Евангелисты сильно расходятся даже в описании Страстной недели, и библеисты по сей день тщетно пытаются установить, хотя бы приблизительно, очередность событий и их даты. До сих пор не до конца ясно, в каком году и какого числа Иисус был распят. Неизвестно в точности, была ли Последняя вечеря традиционной пасхальной трапезой, которая происходит по еврейскому календарю в месяце нисане, 14-го числа (как утверждают синоптики), или какой-то другой трапезой, имевшей место (по Евангелию от Иоанна) 13-го числа того же месяца. Мы не будем здесь заниматься анализом этих противоречий, но для наглядности остановимся немного более подробно на описании пребывания Иисуса в Вифании. Тут единодушны только Матфей и Марк. По их версии, Иисус гостил в доме Симона прокаженного. Какая-то женщина, не названная по имени, принесла сосуд с драгоценным миром и возлила на голову Иисусу. Присутствовавшие при этом не то гости, не то ученики возмутились такой расточительностью, говоря, что миро можно было продать, а деньги раздать нищим. Марк добавляет, что можно было выручить огромную сумму - триста динариев. Кроме того, оба евангелиста вне всякой связи с этим инцидентом тут же сообщают о предательстве Иуды Искариота.

Когда же мы отыскиваем соответствующий отрывок в Евангелии от Луки, то оказывается, что это два совершенно разных сказания. Если верить Луке, трапеза в Вифании происходит намного раньше и никак не связана с событиями Страстной недели. Хозяина дома, правда, тоже зовут Симоном, но тут он не прокаженный, а фарисей. Эпизод с возлиянием мира здесь явно принадлежит перу человека с беллетристическими наклонностями. Краткое, деловое описание Матфея и Марка превратилось у Луки в волнующую сценку с моралью, насыщенную драматическим, подлинно человечным содержанием. Вместо анонимной женщины мы видим здесь грешницу, которая в порыве раскаяния обливает ноги Иисуса слезами, целует их, вытирает своими волосами. В этом рассказе нет ни слова о возмущении в связи с растранжириванием драгоценного мира. Открыв Евангелие от Иоанна, мы обнаружим ещё больше сюрпризов. То, что рассказывает Иоанн, имеет, в сущности, мало общего с тремя предыдущими версиями. Пир в Вифании происходит тут не за два дня до пасхи, как в Евангелиях от Матфея и от Марка, а за шесть. И хозяева дома - совершенно другие люди. Иисус гостит, согласно Иоанну, у воскрешенного им Лазаря и у его сестер - Марфы и Марии.

Мы узнаем от Иоанна и имя женщины, помазавшей ноги Иисуса миром и вытершей их своими волосами. Это Мария. И её расточительностью возмущаются не какие-то неопределенные лица, а Иуда Искариот собственной персоной. Но Иоанн объясняет нам, что это со стороны Иуды чистейшее лицемерие: просто он сам был не прочь завладеть тремястами динариями, вырученными от продажи мира. "Сказал же это не потому, чтобы заботился о нищих,- замечает евангелист,- но потому что был вор. Он имел при себе денежный ящик и носил, что туда опускали" (12:6). Итак, по утверждениям Иоанна, Иуда был казначеем и пользовался этим для того, чтобы воровать из общей, доверенной ему казны. А теперь рассмотрим события на горе Елеонской, где Иисус в Гефсиманском саду, расположенном на её склоне, смертельно скорбел и тосковал и где, наконец, был арестован. Версии всех евангелистов здесь в общем схожи и различаются лишь в деталях. Например, у синоптиков безымянный спутник Иисуса отсекает ухо безымянному рабу первосвященника, и лишь от Иоанна мы узнаем, что речь идет о Петре и Малхе. В трех евангелиях инцидент заканчивается тем, что Иисус приказывает своему не в меру ретивому защитнику вложить меч обратно в ножны. О том, что сталось с окалеченным рабом, не сказано ни слова. И только Лука, который уже не раз проявлял в подобных случаях больше чуткости и фантазии, чем другие евангелисты, понял, что такая концовка идет вразрез с иисусовым принципом милосердия и любви к ближнему. Поэтому он один закончил эпизод сообщением, что Иисус коснулся раненого уха и исцелил раба. Фантазия разыгралась у Луки и в описании тоски и скорби Иисуса в Гефсимании. Другие евангелисты рассказывают лишь, что Иисус страдал душою и молил бога отвести от него горькую чашу. Лука изображает ту же сцену значительно более образно и эмоционально, чтобы не сказать - театрально. В его евангелии Иисус страдает так жестоко, что вместо пота с него стекают капли крови. Кроме того, ему является ангел, чтобы поддержать его в минуту слабости и сомнений. В каждой из версий явственно проступают определенные тенденции. Их авторы, должно быть, для пущей убедительности стараются приводить все больше реалистических деталей и придать образность повествованию. А вот ещё одна тенденция, назовем её теологической. Она видна в Евангелии от Иоанна, где Иисус, как мы знаем, сильно отличается от Иисуса синоптиков. Он уже при жизни озарен таким ореолом божественности, что это замечают даже посторонние люди. При этой концепции прикосновение

Иуды к его лицу казалось кощунством. И Иоанн, единственный из евангелистов, не говорит об иудином поцелуе. В изложении Иоанна есть и другие особенности. Например, в аресте Иисуса в саду Гефсиманском участвовали, согласно Иоанну, не только люди первосвященника, но и римские воины. И, что самое странное, все они, и евреи и римляне, при виде Иисуса охваченные внезапной боязнью, пали пред ним ниц. Иоанн, должно быть, хотел с помощью этого исторически невероятного инцидента показать, что даже злейшие враги узнавали в Иисусе сына божьего. В соответствии со своей концепцией он пропускает также волнующую сцену агонии Иисуса, не желая, должно быть, подчеркивать его человеческую телесную природу.

Когда задумываешься над обилием разнящихся друг от друга деталей в кратком, но доктринально очень важном сказании, поражаешься тому, как произвольно обращаются евангелисты с фактами. Каждый из авторов излагает события по-своему, так, как ему подсказывает воображение или проводимая им идея. Каждый добавляет и убирает различные подробности по собственному усмотрению. Неудивительно поэтому, что многие библеисты сомневаются в том, имели ли вообще место в истории события на горе Елеонской, во всяком случае те, о которых рассказывают евангелисты. Поневоле напрашивается вывод, что и здесь народную фантазию творчески оплодотворили образы Ветхого завета и что весь этот эпизод биографии Иисуса родился под влиянием знаменитой сцены с Моисеем на горе Синайской. Если кто-нибудь задаст себе труд сравнить оба текста, он обнаружит в них ряд аналогий. Впрочем, сами евангелисты наводят нас на след ветхозаветной родословной, заверяя, что на горе Елеонской все происходило во исполнение предсказаний пророков (Матфей, 26:31; Марк, 14:27; Иоанн, 15:25).

Возможно, что Иисус скрывался в густой оливковой роще Гефсимания и там его арестовали. Все другие детали, которыми сопровождается этот эпизод у евангелистов, являются, вероятнее всего, плодом коллективной фантазии христиан, то есть типичным произведением фольклора. А фольклор, как известно, легко подвергается изменениям и дополнениям, по мере того как течет время и сменяются человеческие поколения. Но неужели фантазия простого народа могла создать столь поэтически совершенную, волнующую и исполненную жизненной правды сцену страданий Иисуса, так глубоко проникнуть в психологию человека в решающие минуты его жизни? Тем, у кого возникнут сомнения на этот счет, мы хотим напомнить, что именно в народном творчестве заключена всегда самая достоверная правда о человеке. Это понимали писатели, художники и композиторы всех времен, всегда охотно обращавшиеся к этому источнику. Что касается эпохи, когда рождалось сказание о страстях Иисуса, то нельзя забывать, что это было трагическое для угнетенных и обездоленных время. Можно сказать, что любой нищий, любой раб переживал тогда свою Гефсиманию. Сказание о душевных муках Иисуса на горе Елеонской, прежде чем его записали евангелисты, должно быть, долго передавалось из уст в уста приверженцами Иисуса, являясь метафорическим изображением их собственных переживаний.

В связи с этими расхождениями хочется остановиться ещё на одном таинственном эпизоде, описанном Марком, который библеисты тщетно пытаются разгадать по сей день: "Тогда, оставив его, все бежали. Один юноша, завернувшись по нагому телу в покрывало, следовал за ним; и воины схватили его. Но он, оставив покрывало, нагой убежал от них" (14:50-52). Кто был тот таинственный юноша? Почему он очутился рядом с Иисусом, одетый в одно лишь покрывало? Почему Марк не называет его по имени? Вокруг этого строились самые различные гипотезы. Христианские исследователи склонялись к предположению, что евангелист рассказывает тут о себе и именно поэтому этот эпизод не известен остальным трем авторам евангелий. Скептики возражали, что в таком случае незачем было Марку скрывать имя юноши. Современные исследователи в большинстве своем считают, что здесь опять-таки народная фантазия заполняла белые пятна в биографии Иисуса, пользуясь пророчествами Ветхого завета. Ведь Иисус был мессией, предсказанным пророками. А значит, все пророчества должны были сбыться в его жизни. В данном случае источником вдохновения могла послужить фраза из книги пророка Амоса, где сказано: "И самый отважный из храбрых убежит нагой в тот день, говорит господь" (2:16). Прочтя внимательно сказание, в которое вкраплены три фразы о юноше, мы с удивлением обнаружим, что, если их убрать, не образуется никакого пробела в повествовании, рассказ остается связным и последовательным. Поэтому не исключено, что история с нагим юношей более поздняя вставка, сделанная каким-нибудь компилятором или переписчиком. Ещё более загадочен и любопытен образ Иуды. Известно, какую роковую, чреватую трагическими последствиями роль сыграл он в драме Страстной недели, но, в сущности, мы о нем ничего не знаем. Евангелисты сообщают о нем очень скупо, только Матфей рассказывает, что он раскаялся в своем поступке и покончил с собой. Что касается мотивов иудиного поступка, то о них высказывался лишь Иоанн, но то, что он сообщает, малоубедительно и, по-видимому, преследует цель пробудить в читателе презрение. Согласно его версии, Иуда, будучи казначеем, злоупотреблял доверием Иисуса и крал деньги из общей казны. Стало быть, он был просто жалким воришкой и именно из жадности к деньгам дал священникам подкупить себя и предал Иисуса.

В эту весьма упрощенную версию трудно поверить. Вряд ли Иуда был таким уж ничтожеством, если он добровольно сопровождал Иисуса в его нелегких странствиях и если Иисус, со своей стороны, не только включил его в число двенадцати своих самых близких учеников, но и доверил ему заведование общими финансами. Почему же Иуда предал своего учителя, питавшего к нему такое доверие? Нет никаких данных для сколько-нибудь определенного ответа на этот вопрос. И, стало быть, тут открывалось идеальное поле для всевозможных гипотез ученых-библеистов и для творческой фантазии художников, увидевших в личности Иуды не только индивидуальную психологическую проблему, но и обобщающую метафору, символ некоторых извечных темных сторон человеческого характера. Исследователи обратили внимание, прежде всего, на неясную этническую принадлежность Иуды. Прозвище Искариот (по-арамейски - иш Кариот) значит дословно "человек из Кариота". Сложность состоит в том, что существовали два городка Кариота и неизвестно, о каком идет речь. Один Кариот был расположен в Иудее. Если предположить, что это родина Иуды, то он был в окружении Иисуса единственным иудеянином, ибо, как мы знаем, сам Иисус и остальные его ученики были галилеянами. Нам уже известна вражда, существовавшая между населением этих двух еврейских областей. Быть может, сотоварищи относились к Иуде недоверчиво и враждебно, его это обижало и раздражало и он постепенно терял веру в Иисуса. Окончательный перелом в его душе мог произойти во время так называемого "галилейского кризиса", когда учение Иисуса о живом хлебе, сошедшем с небес, возмутило даже его приближенных. В Евангелии от Иоанна сказано, что "с этого времени многие из учеников его отошли от него и уже не ходили с ним" (6:66). Потеряв веру в Иисуса, Иуда, возможно, стал смотреть на него другими глазами. Когда при въезде в Иерусалим чернь провозгласила его царем Израиля, в Иуде заговорил иудейский патриот. Иисус показался ему одним из тех галилейских безумцев, которые смущали народ и навлекали на страну бесчисленные бедствия. И в голове у него родилась та же мысль, которую, согласно Евангелию от Иоанна, высказал немного позднее первосвященник Каиафа в связи с угрозой кровавой интервенции римлян: "Лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб" (11:50).

Второе местечко Кариот находилось в Моаве, на восточном побережье Мертвого моря. Если Иуда был родом оттуда, то он мог быть язычником или иудеем, воспитанным в языческом окружении. Это могло серьезно влиять на его отношение к Иисусу. Возможно, он мечтал о личной карьере в мессианском царствии божьем, которым в его представлении, как и в представлении многих других евреев, являлось конкретное земное царство - царство Израильское. Ведь некоторые апостолы именно так толковали пророчество Иисуса, не исключено, что и Иуда, будучи одним из них, думал так же. А поняв, что Иисус имеет в виду совсем другое и пассивно идет навстречу смерти, он с ужасом осознал, что обманулся, что его надежды рухнули. И тогда, в порыве отчаяния и гнева, он выдал Иисуса священникам.

Существует, разумеется, ещё множество других гипотез о мотивах иудиной измены, все их перечислить просто невозможно. Для примера назовем лишь несколько самых любопытных:Иуда предал Иисуса, надеясь таким образом ускорить наступление царства божьего на земле; Иуда хотел убедиться, сумеет ли Иисус спастись и доказать тем самым, что он действительно тот, за кого выдает себя: мессия, предсказанный пророками, и царь израильский; Иуда хотел спасти Иисуса от разъяренной толпы, покушавшейся на его жизнь, и поэтому постарался, чтобы его арестовали, когда же Иисуса приговорили к смертной казни, Иуда покончил с собой.

Как мы видим, толкователей Библии в данном случае никак нельзя обвинить в скудости фантазии.

Эта буйная фантазия чуть было не привела на костер инквизиции Викентия Феррерия, друга и капеллана Авиньонского папы Бенедикта тринадцатого (13941423). Как рассказывают документы, хранящиеся в Ватикане, Феррерий прочел однажды проповедь об Иуде. По его версии, предатель хотел молить Иисуса о прощении, но не смог пробиться сквозь толпы, окружавшие его по пути на Голгофу. Тогда он решил повеситься, чтобы его душа могла взлететь на Голгофу и добиться прощения. Так оно и получилось. Поэтому, когда Иисус попал на небеса, душа Иуды очутилась справа от него, среди душ других блаженных (по книге Марии Амврозини и Мэри Уиллис "Секретные архивы Ватикана"). Иуда среди блаженных! Это была неслыханная ересь. На злополучного проповедника обрушилось грозное следствие инквизиции, которое могло закончиться сожжением на костре. Его спас Бенедикт тринадцатый, приказавший сжечь материалы следствия, а само следствие прекратить.

В общем мы должны сделать вывод, который, быть может, поразит многих читателей, но который, по всей видимости, верен: все сказание об Иуде чистейший вымысел, никакого Иуды не существовало. В подкрепление этого тезиса мы можем сослаться на свидетельство наиболее осведомленного лица, а именно апостола Павла. В своем первом послании к коринфянам он рассказывает о том, как протекала Последняя вечеря, а немного дальше о том, как Иисус, воскреснув, сразу же явился двенадцати апостолам. И вот в описании Павлом Последней вечери вообще нет речи об Иуде и о его предательстве, что весьма странно, если учесть, как ярко изображают этот инцидент евангелисты.

Второй интригующий факт - явление Иисуса апостолам без малейшего упоминания об отсутствии Иуды. Павел описывает этот эпизод так, словно он понятия не имеет о предательстве и самоубийстве Иуды. Можно, конечно, предположить, что он по какой-то причине намеренно обходит эту историю молчанием, но это почти невероятно: её нельзя было замолчать, если она была хорошо известна во всех христианских общинах. Вспомним, что послание Павла источник более ранний, чем евангелия и "Деяния апостолов". И тогда невольно напрашивается один лишь вывод: при Павле сказания об Иуде ещё не существовало, это легенда, возникшая несколькими десятилетиями позже. Мы можем даже догадываться о причинах её возникновения. После разрушения Иерусалима в эллинские города хлынул поток еврейских беженцев. Начали вспыхивать конфликты между ними и приверженцами Иисуса. Мы знаем из Нового завета, что конфликты эти принимали порою очень ожесточенный характер, и именно в такой напряженной обстановке родился легендарный образ Иуды, олицетворяющий евреев и их ответственность за гибель Спасителя. Хорошо известно, что народ часто выражал свои чаяния, надежды и настроения в притчах. В данном случае дело облегчалось тем, что идея и сюжет притчи были уже готовы. Достаточно было обратиться к соответствующим местам Ветхого завета, чтобы на их основе сочинить драматическое сказание о предательстве, жертвой которого пал Иисус.

Ветхозаветное происхождение сказания об Иуде явственно запечатлено в текстах Нового завета. В "Деяниях апостолов", например, Петр говорит следующее: "Мужи братия! Надлежало исполниться тому, что в Писании предрек дух святый устами Давида об Иуде, бывшем вожде тех, которые взяли Иисуса" (1:16). Также и Иисус в Евангелии от Иоанна заявляет, что надлежало исполниться сказанному в Писании, и в доказательство приводит стих из сорокового псалма: "Ядущий со мною хлеб поднял на меня пяту свою" (13:18) - и затем указывает на Иуду, как на предателя, обмакнув в вине кусок хлеба и подав ему. И ничего нет удивительного в том, что и некоторые другие элементы сказания позаимствованы из Ветхого завета почти буквально. Так, например, в Евангелии от Матфея сказано, что Иуда, раскаиваясь в своем поступке, бросил тридцать сребреников в храме, а священники купили за эти деньги землю горшечника под кладбище. А вот что рассказано в книге пророка Захарии: "И скажу им: если угодно вам, то дайте мне плату мою; если же нет,- не давайте; и они отвесят в уплату мне тридцать сребреников. И сказал мне господь: брось их в церковное хранилище,- высокая цена, в какую они оценили меня! И взял я тридцать сребреников и бросил их в дом господень для горшечника" (11:12, 13).

 

Суд

Въезд Иисуса в Иерусалим должен был обязательно состояться: ведь он предсказан Ветхим заветом. Так изображают дело евангелисты. Жители Иерусалима будто бы приветствовали Иисуса словами одного из псалмов о царе израильском. Даже такая деталь, как то, что Иисус приехал верхом на ослике, была заранее предусмотрена в пророчестве Захарии: "Ликуй от радости, дщерь Сиона, торжествуй, дщерь Иерусалима: её царь твой грядет к тебе, праведный и спасающий, кроткий, сидящий на ослице и на молодом осле, сыне подъяремной" (9:9). Итак, сюжет сказания о въезде Иисуса в Иерусалим также явно навеян Ветхим заветом, и мы не знаем поэтому, что в нем правда, а что вымысел. Евангелисты образно описывают радостную экзальтацию толпы, поверившей, что Иисус - обещанный мессия и новый царь израильский, который освободит еврейский народ от чужеземного ига. Эти живописные, драматические и эмоциональные сцены явились источником вдохновения для художников, поэтов, музыкантов. Иисус, торжественный и непроницаемый, сидя верхом на ослике, пробирается сквозь толпу среди шума и толчеи. В толпе нашлись энтузиасты, которые приветствовали его как царя" устилали его путь одеждами и зелеными ветками деревьев или, как рассказано в Евангелии от Иоанна, приветствовали его, размахивая пальмовыми листьями. Лука сообщает, кроме того, что всю сцену с возмущением наблюдали присутствовавшие там фарисеи.

А теперь попробуем взглянуть на этот эпизод иначе, с позиции рядового жителя тогдашней Палестины: как он виделся ему сквозь призму его жизненного опыта?

Прежде всего, следует сказать, что во времена Иисуса обстановка в Палестине была отнюдь не идиллическая. Перед разрушением Иерусалима объявилось в разные годы около тридцати пророков, предсказывавших, что мессия из царского рода Давида освободит еврейский народ. Возбужденное мессианскими надеждами население легко откликалось на зов пророков, вспыхивали волнения, которые затем жестоко подавлялись. В ответ на кровавые расправы римлян возникла группировка "зелотов", призывавших к борьбе с римлянами не на жизнь, а на смерть. Террористы, так называемые "сикарии" ("кинжальщики"), свирепствовали в городах Галилеи и Иудеи, убивая в уличной толпе захватчиков и их еврейских приспешников.

В довершение всего прокуратором Иудеи был Понтий Пилат, человек грубый и ограниченный, не понимающий психологии населения управляемой им провинции, словом, тупой римский чиновник. Впрочем, народ Иудеи не так-то легко было держать в узде. Гордый своими обычаями и традициями, он отличался религиозным фанатизмом, шовинизмом и мятежностью. По отношению к захватчикам применял тактику саботажа, скрытого сопротивления и непрерывного требования особых привилегий. Не слишком высокую, ибо подчиненную легату Сирии должность прокуратора Иудеи Понтий Пилат занял в 26 году и сразу же вызвал среди своих новых подданных взрыв негодования. Его военные отряды вошли в Иерусалим с императорскими знаками, на которых рядом с орлом виднелось изображение императора. Поскольку иудейская религия запрещала изображение человека в живописи и скульптуре, то это было воспринято как явное намерение осквернить храм. Жители Иерусалима построились в огромную колонну, которая отправилась за 120 километров в Кесарию, к постоянной резиденции прокуратора. Толпы фанатиков, крича и угрожая, окружили дворец, требуя немедленно убрать знаки из священного города.

Пилат в течение пяти дней не выходил к возмущенным людям, надеясь, что они рано или поздно разойдутся. Наконец на шестой день он приказал евреям собраться на ипподроме, вмещавшем двадцать тысяч зрителей. (Развалины ипподрома были обнаружены археологами в шестидесятых годах нашего столетия, и оказалось, что там действительно могло помещаться столько народу.) Пилат пришел туда во главе крупных воинских отрядов и заявил, что не намерен убирать императорские знаки из Иерусалима. Бунтарям он велел разойтись по домам, пригрозив, что в противном случае применит оружие. И для пущей убедительности приказал своим легионерам поднять мечи и приготовиться к атаке. Но тут случилось непредвиденное: евреи не дали запугать себя и все как один бросились на землю, обнажая спины, в знак того, что предпочитают погибнуть от меча, чем отступить. Потрясенный Пилат не знал, как быть. Не мог же он из-за такого пустяка истребить тысячи и тысячи своих подданных. Рим бы ему этого не простил, его бы, несомненно, сняли с должности и вызвали для объяснений. Пришлось отослать войска и обещать евреям, что императорские знаки будут немедленно убраны.

Но Пилат был опьянен властью и слишком вспыльчив, чтобы сделать выводы из этого печального опыта. Поэтому во время его правления то и дело вспыхивали конфликты. Так, например, он велел во дворце Ирода повесить щиты с изображением императора. И опять игнорировал протесты евреев до тех пор, пока приказ снять щиты не пришел прямо из Рима, где на Пилата пожаловались влиятельные евреи. Даже в тех случаях, когда Пилат был прав и старался для общего блага, он не умел избежать столкновений и ссор с подданными. Он решил, например, построить акведук длиною в 37 километров из местности Эль-Аррув в Иерусалим, чтобы обеспечить город питьевой водой. Вполне естественно было возложить расходы по строительству этого сооружения на будущих основных потребителей, то есть жителей Иерусалима. Но убедить их в этом Пилат не сумел и, долго не раздумывая, конфисковал средства, принадлежавшие храму. Священники подняли шум, и в городе вспыхнул новый мятеж. Пилат, как всегда, ответил коварством и насилием: переодетые в штатское солдаты безжалостно расправились с толпой. Иосиф Флавий рассказывает, что очень многие были убиты или изувечены. Легко представить, с какой ненавистью относилось к Пилату еврейское население. Обстановка обострялась ещё и тем, что и еврейская верхушка не пользовалась в народе популярностью. Ирода, четвертовластника Галилеи, из опасения мятежа казнившего Иоанна Крестителя, считали безвольным орудием Рима. Священники составляли мощную, богатую аристократическую касту, далекую от народа и сохранявшую лояльные отношения с римлянами. Тогдашний первосвященник Иудеи Каиафа соблюдал в отношениях с Пилатом полную видимость лояльности и, возможно, именно благодаря этому продержался на своей должности целых восемнадцать лет. Въезд Христа в Иерусалим совпал с приближением праздника пасхи. В Иерусалим и его окрестности стеклись толпы паломников. В этой толчее недолго было вспыхнуть беспорядкам. Сознавая это, римляне и священники усилили бдительность и чрезвычайно подозрительно относились ко всему, что хотя бы отдаленно походило на политическую демонстрацию. Пилат вместе со всеми своими вооруженными силами прибыл из Кесарии в Иерусалим и поселился во дворце Ирода, чтобы оттуда лично следить за порядком. И вот в этой насквозь пропитанной подозрениями и ненавистью атмосфере, когда нервы правителей были напря жены до предела, вдруг появилась странная толпа галилеян, окружавших нового пророка, который ехал верхом на ослике. Из их восторженных воплей явствовало, что пророк - потомок царя Давида и новый царь израильский. Сенсационный слух разнесся мигом, сбежался народ со всех концов города, люди толпились в окнах, облепили крыши. Галилеяне, охваченные мессианским энтузиазмом, бросали под ноги Иисусу свои одежды и зеленые ветки, махали пальмовыми листьями. С этого момента все, что бы Иисус ни делал и ни говорил, было в тогдашней политической обстановке открытым вызовом. Уже самый его демонстративный въезд вызвал у властей опасение, что объявился ещё один из тех галилейских фанатиков, которые выдавали себя за пророков и подстрекали народ к мятежу. Ведь разрешил же он, чтобы его спутники провозгласили его царем. Когда возмущенные фарисеи потребовали от него заставить своих учеников замолчать, он отвечал:

"Сказываю вам, что если они умолкнут, то камни возопиют" (Лука, 19:40). Это было заявление, чреватое серьезнейшими политическими последствиями. Угнетенный еврейский народ искал утешения в мессианских надеждах о возрождении царства Израильского в его былом блеске. И вот теперь здесь, в Иерусалиме, Иисус открыто подтвердил свои мессианские притязания. Объявить себя царем значило прежде всего восстать против римского императора, а кроме того, объявить войну также иерусалимской священнической верхушке. Каковы были подлинные намерения Иисуса, мы не знаем, ибо впоследствии христиане стали изображать трагическое фиаско его миссии в Иерусалиме (ведь даже ученики покинули его) как нечто предрешенное заранее и неизбежное. Нам известно лишь, что с этого момента Иисус действует бескомпромиссно, не считаясь с опасностью, которой себя подвергает. Он заявлял, что в будущее царство божье будут допущены только нищие, обездоленные и кроткие, а гордым, высокомерным, жестоким и богатым, как любимцам сатаны, доступ туда будет закрыт. Он критиковал законы, клеймил религиозное ханжество священников, фарисеев и книжников, пренебрегал ритуальными запретами, касающимися питания и празднования субботы, и, что самое главное, предсказал разрушение Иерусалима, вызвав в городе переполох и возмущение. Однако самым бунтарским его шагом был разгон менял из храма. Это, вероятно, встревожило не только священников, но и римский гарнизон, квартировавший рядом, в крепости Антония, откуда лестница вела во двор храма. Но тут евангелисты начинают явно путаться в своих сообщениях. Ведь римляне, пригнавшие в город все свои войска для наблюдения за порядком, не могли не обратить внимания на мятежные действия Иисуса. И по логике вещей им бы следовало тут же схватить и обезвредить новоявленного претендента на царский престол, тем более что он был родом из Галилеи пристанища многих других подобных пророков.

Между тем что же происходит по версии евангелистов? Пилат, этот тупой и жестокий римский чиновник, которого трудно заподозрить в снисходительности или халатности в подобных вопросах и который казнил уже многих других пророков, становится внезапно глух и слеп ко всему, что творится в городе. А когда евреи сами приводят к нему на суд Иисуса, обвиняя его в том, что он подстрекает народ к мятежу и именует себя царем израильским, Пилат всячески пытается его спасти. Совершенно очевидно, что сказание евангелистов не имеет ничего общего с исторической правдой. Их версия абсолютно не соответствует характеру Пилата и противоречит всему, что мы знаем о нем от Филона Александрийского и Иосифа Флавия. Тем более что, например, Лука, приводя эту нелепую версию, отлично сознавал, каков был Пилат в действительности. Ведь рассказывает же он о галилеянах, кровь которых Пилат смешал с кровью их жертв (13:1); из этого следует, что Пилат напал на них во время жертвоприношения, а значит, осквернил храм. Тут налицо одна из тех вопиющих непоследовательностей в евангельских текстах, которые неизвестно, чем объяснить: то ли наивностью авторов, то ли тем фактом, что евангелия представляют собой компиляцию из различных, не согласованных друг с другом народных преданий. Итак, согласно евангелистам, на выступления Иисуса прореагировали только евреи, и они же велели стражникам храма задержать его. Правда, Иоанну отсутствие римлян показалось чересчур неправдоподобным, и он среди тех, кто арестовал Иисуса, называет также римскую воинскую когорту, опровергая таким образом утверждения остальных евангелистов, а также и свои собственные о том, что римляне не имели к этому делу никакого отношения.

То, что, по евангельской версии, происходит с Иисусом дальше,- для нас снова сюрприз. Ибо перед синедрионом его обвиняют не в том, что он выдает себя за царя израильского, а в том, что открыто назвал себя сыном человеческим, который сядет по правую руку бога на небесах. Первосвященник счел это таким ужасным кощунством, что разодрал на себе одежды, а члены синедриона приговорили Иисуса к смертной казни, сопровождая свой приговор плевками и ударами. И значит, это был процесс не политический, а религиозный.

Евреи имели право выносить приговоры по религиозным делам, но смертный приговор вступал в силу только после утверждения его римским прокуратором. И вот в случае с Иисусом происходит, если верить евангелиям, нечто совершенно абсурдное. Вместо того чтобы хлопотать перед Пилатом об утверждении вынесенного уже синедрионом приговора, евреи ни с того ни с сего осложняют дело, инкриминируя Иисусу политические преступления. Таким образом они затевают новый суд и требуют от Пилата отдельного приговора, не имеющего ничего общего с теологическим приговором синедриона. И тут евангелисты, к нашему изумлению, изображают Пилата снисходительным, гуманным судьей, который с благосклонностью допрашивает Иисуса, объявляет его невиновным и делает все, чтобы защитить его от ярости евреев.

Вот как это описывает Лука: "И поднялось все множество их, и повели его к Пилату, и начали обвинять его, говоря: мы нашли, что он развращает народ наш и запрещает давать подать кесарю, называя себя Христом царем. Пилат спросил его: ты царь иудейский? Он сказал ему в ответ: ты говоришь. Пилат сказал первосвященникам и народу: я не нахожу никакой вины в этом человеке" (23: 1-4). Нелепость этого рассказа совершенно очевидна. Иисуса обвиняют в поступках, которые относятся к тягчайшим преступлениям против императора, к категории "crimen laese maiestatis" (Преступное оскорбление его величества - лат.), и вдруг римский прокуратор безо всякого расследования, с места в карьер оправдывает его. Этого не мог бы сделать ни один, даже самый милосердный, представитель римских властей, а тем более Пилат. Если бы даже Пилат с точки зрения римского права признал Иисуса невиновным, то в соответствии с тогдашней судебной процедурой он бы выдал его евреям (идя навстречу их требованиям), чтобы те казнили его по своему обычаю, то есть побили каменьями, сожгли на костре, повесили или отрубили голову.

Между тем Пилат подчиняется давлению и угрозам еврейской толпы, и Иисуса предают типично римской казни - распятию, унаследованному от карфагенян и применяемому к рабам и политическим преступникам. Что римляне имели непосредственное отношение к казни Иисуса, доказывает также факт, что даже тело Иисуса пришлось специально испрашивать у Пилата. Вот новое противоречие, обнаружив которое хочется спросить: кто же, в конце концов, виновен в смерти Иисуса - евреи, как утверждают евангелисты, или все-таки римляне? Современные историки указывают ещё на ряд несоответствий в этих евангельских сказаниях. Например, с символическим жестом умывания рук после вынесения смертного приговора Матфей что-то напутал. Это был не римский обычай, а еврейский, и трудно поверить, чтобы такой человек, как Пилат, включил его в свою судебную процедуру.

Суд синедриона над Иисусом давно уже вызывал у историков серьезные сомнения. Прежде всего, возникал вопрос, откуда евангелисты знали все подробности, если на суде отсутствовали даже ближайшие сподвижники Иисуса. Ведь, согласно евангельской версии, все они покинули его и бежали. К тому времени, когда создавались Евангелия от Матфея, Марка, Луки и Иоанна, после суда прошло уже несколько десятилетий. А тот факт, что евангелисты так расходятся в изображении множества деталей, доказывает, что они пользовались сведениями из вторых или даже из третьих рук. Матфей и Марк рассказывают о двух судебных заседаниях, первое из которых состоялось вечером, а второе - с утра. Что же до Луки и Иоанна, то они упоминают лишь об одном, утреннем заседании. Авторитеты в области истории иудейского права утверждают, что заседание синедриона после захода солнца, особенно в канун пасхи, когда священники были заняты подготовкой к великому празднику, никак не могло состояться. А крупный протестантский библеист, профессор университета в Геттингене Э. Лозе обнаружил в этом сказании евангелистов целых 27 нарушений судебной процедуры синедриона.

Исходя из этого, некоторые библеисты пришли к выводу, что суд синедриона над Иисусом вообще не имел места. И в самом деле, если убрать из текста отрывок об этом суде, остальная часть сказания евангелистов становится вроде бы даже более убедительной. На след того, что произошло в действительности, нас наводит Иоанн в своей версии. Прежде всего, как нам уже известно, он утверждает, что Иисуса арестовали не только евреи, что в этом принимали деятельное участие также и римляне. А ещё раньше священники на общем совещании решили: "Если оставим его Иисуса так, то все уверуют в него, и придут римляне и овладеют и местом нашим и народом" (11: 48). А первосвященник Каиафа добавил: "Лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб" (11: 50). Из этого неопровержимо явствует, что Иоанн нечаянно проговорился и выдал то, что замалчивают остальные евангелисты: арест Иисуса был вызван не религиозными, а политическими мотивами. Правящая каста священников, державшая в руках власть и богатства, боялась как огня всяких социальных пертурбаций, которые могли бы послужить Пилату предлогом для репрессий и поставить под угрозу их имущество и привилегии. Иисус же был слишком похож на тех мессий и пророков, которые то и дело появлялись в Палестине, вызывая беспорядки и кровопролитие. Священники наверняка приложили руку к тому, что Иисуса потащили в римский трибунал и приговорили к распятию как политического преступника.

По всей вероятности, именно таков и был подлинный ход событий. Суд синедриона, вставленный в сказание авторами, не позаботившимися о его логической связи с контекстом, ломает своими несоответствиями драматургию основного действия, так что в результате читатель не может разобраться, за что, в сущности, был осужден Иисус: за то, что назвал себя сыном божьим, или за то, что объявил себя потомком Давида и царем израильским.

Кто пустил в ход версию о суде синедриона и откуда вообще возникла подобная идея? Можно было бы предположить, что её выдвинул Марк, а Матфей и Лука лишь повторяют прочитанное у него. Но о процессе пишет также Иоанн, о котором известно, что он не пользовался синоптическими евангелиями. Стало быть, генезис этой идеи надо искать в другом месте. Уже Павел обвинил евреев в богоубийстве. Однако самый суд в таком виде, в каком мы знаем о нем из евангелий, является, очевидно, драматическим воплощением настроений вражды и ненависти к евреям, вспыхнувших в христианских кругах в первые годы после разрушения Иерусалима, когда, в связи с большим притоком в эллинские города еврейских беженцев, начались резкие столкновения и конкурентная борьба между общинами двух родственных религий.

В этой атмосфере споров и взаимных обвинений в среде христиан возникло и укоренилось убеждение, что не римляне виноваты в гибели Иисуса, а евреи, приговорившие его к казни за то, что он явился им как сын божий. Это тяжкое обвинение, которое было поначалу лишь оружием в ожесточенной полемической борьбе, вскоре превратилось в сознании последователей Иисуса в неоспоримый исторический факт. И евангелисты, фиксируя это ходячее мнение, несомненно, считали, что пишут чистую правду. В евангелиях можно даже проследить эволюцию этих антиеврейских настроений. В двух более ранних евангелиях (от Марка и от Матфея) в выдаче Иисуса римлянам и в его казни обвиняются только еврейские первосвященники и старейшины (Матфей, 27: 1; Марк, 15:1). Вероятно, эта версия, хронологически самая древняя, ближе всего к истине. А в двух других евангелиях обвиняются уже не руководители, а все иудеи вообще. В Евангелии от Луки смерти Иисуса требует толпа, собравшаяся перед дворцом Пилата, а в Евангелии от Иоанна сказано, что иудеи увели и распяли Иисуса.

Связана с антиеврейскими настроениями и явственно проступающая в евангелиях тенденция к реабилитации Пилата. В основе этой тенденции лежали изменения, происходившие постепенно в классовой структуре христианских общин. Над беднотой, составлявшей первоначально большинство верующих, брали понемногу верх представители средних, более зажиточных общественных слоев.

Стремясь сохранить в неприкосновенности свой устоявшийся жизненный уклад, эти люди искореняли в христианстве все элементы изначального социального радикализма и всячески стремились убедить римские власти в том, что приверженцы Иисуса всегда были лояльными подданными Римской империи. В эпоху, когда была ещё жива память о кровавом восстании в Палестине, для того чтобы завоевать доверие властей, нужно было прежде всего доказать, что христиане ничего общего не имеют с иудеями, что, наоборот, иудеи были их злейшими врагами, мучившими и убившими основателя их религии.

Нетрудно догадаться, что трактовка характера и поведения Пилата была продиктована насущными апологетическими нуждами. Евангелисты - умышленно или по своей наивности - с поразительной беззаботностью игнорировали неопровержимые исторические факты и подгоняли биографию Иисуса под требования текущей политики. В несколько завуалированной форме это признала сама католическая церковь. В "Догматической конституции о божественном откровении", принятой вторым Ватиканским собором, говорится, в частности: "Святые авторы написали четыре евангелия, пользуясь устными и письменными источниками, трактуя некоторые вещи синтетически или объясняя с учетом положения церкви".

Каждый из евангелистов описывает судебный процесс перед римским трибуналом по-своему, но все варианты объединены общей тенденцией. В них явственно видно постепенно усиливающееся стремление отмежеваться от иудеев и изобразить Пилата защитником Иисуса. Причем дальше всех в обеливании римского прокуратора зашел Иоанн.

В самом древнем евангелии - от Марка - описание суда ещё сравнительно краткое и деловое. Правда, Пилат и тут убежден в невиновности Иисуса, но быстро поддается давлению иудеев, велит Иисуса избить и повести на Голгофу Матфея, которому, как известно. Евангелие от Марка было хорошо знакомо, такой Пилат уже не совсем устраивал, и он дополнил основной рассказ двумя эпизодами, долженствующими показать, что Пилат всячески тянул время и делал, что мог, чтобы спасти Иисуса. Прежде всего, он вводит в повествование новое лицо, о котором не упоминают другие евангелисты, а именно - супругу прокуратора. Эта дама вдруг посылает к Пилату человека сказать:

"Не делай ничего праведнику тому, потому что я ныне во сне много пострадала за него" (27:19). Пилат после этого пытается отстоять Иисуса, но, встретив яростное сопротивление иудейских священников и толпы, капитулирует. И тут Матфей вводит второй эпизод, тоже неизвестный остальным евангелистам, а именно - знаменитую сцену умывания рук. Пилат, совершив символическое омовение, заявляет: "Невиновен я в крови праведника сего; смотрите вы" (27:24). Вводя в повествование этот театральный эпизод, Матфей хотел подчеркнуть, что, несмотря на вынесение смертного приговора, Пилат непоколебимо до конца верил в невиновность Иисуса и сказал это иудеям прямо в глаза. И вдруг в этом месте происходит неожиданный поворот сюжета. Перед распятием Иисуса Пилат, никем не принуждаемый, по собственной воле отдает его на истязание своим солдатам. Тут налицо совершенно нелепое, ничем не объяснимое нарушение логики в изображении Пилата, который в одном месте представлен человеком справедливым, а тут же рядом - безжалостным солдафоном, каковым он и был в действительности. Здесь, несомненно, сквозь созданную Матфеем легенду проглядывает внезапно подлинная история суда и подлинное лицо римского сановника. Лука, наделенный, как мы знаем, более богатым воображением, чем Марк и Матфей, благоразумно избегает этой ловушки. В его версии нет ни слова о том, что солдаты в претории бичевали

Иисуса. Таким образом, Лука устранил последний штрих, нарушавший легенду о невиновности Пилата, и в результате добился того, что все негодование христиан обратилось против иудеев, избивавших Иисуса пред синедрионом. Стремясь снять с Пилата всякую ответственность, Лука рассказывает, что он трижды объявил Иисуса невиновным и трижды пытался спасти его от ярости иудеев. Пытаясь выгадать время, он отправляет Иисуса к Ироду, чтобы тот выяснил, в чем суть его учения. Ирод и его придворные насмехаются над Иисусом, но возвращают его римлянам, облачив в белую одежду, в знак того, что на нем нет никакой вины. Тогда Пилат заявляет иудеям следующее: "Вы привели ко мне человека сего, как развращающего народ; и вот, я при вас исследовал и не нашел человека сего виновным ни в чем том, в чем вы обвиняете его" (23:14). Иоанн отнесся к вопросу о бичевании иначе, чем Лука. Он не вычеркнул этого эпизода, очевидно считая, что этого делать нельзя, поскольку бичевание прочно вошло в традицию Страстной недели. Но он его толкует таким образом, что это не только не бросает тень на Пилата, но, напротив, показывает его в выгодном свете. В Евангелии от Иоанна, как и у синоптиков, Пилат хочет освободить Иисуса и тоже наталкивается на сопротивление евреев. Он приказывает избить Иисуса, но руководствуется при этом не бессмысленной жестокостью, а стремлением спасти его. Он, оказывается, надеялся, что евреи, увидев Иисуса избитым и измученным, пожалеют его и согласятся оставить его в живых. С этой целью он выводит к толпе Иисуса в терновом венце и в багрянице и восклицает: "Её, человек!" Однако его усилия были напрасны. В этой одной из самых драматических и волнующих сцен Нового завета римский прокуратор дважды предпринимает попытку спасти Иисусу жизнь, но евреи, неумолимые в своем озлоблении, кричат: "Распни, распни его!" В конце концов они пригрозили, что пожалуются самому императору. И Пилат, отчаявшись добиться своего, вынужден был объявить смертный приговор. Его продолжали терзать угрызения совести, и в последний момент он ещё с горечью спросил: "Царя ли вашего распну?" На что первосвященники отвечали: "Нет у нас царя, кроме кесаря" (Иоанн, 19:15). О популярности среди христиан Понтия Пилата, как римского чиновника, который обошелся с Иисусом благородно и справедливо, свидетельствует богатая апокрифическая литература. Это, прежде всего, цикл о Пилате, состоящий из семи отдельных, якобы подлинных отчетов, содержащих также четыре письма, написанных будто бы Пилатом к императорам Клавдию и Тиберию. Авторы цикла нам не известны, но это были, несомненно, люди, отличающиеся буйной фантазией и поистине беспредельной наивностью. Впрочем, не следует забывать, что в то время легковерность ревностных почитателей Иисуса, жаждавших побольше узнать о его жизни, тоже не имела границ. Они читали эти байки с таким же благоговением, как и канонические евангелия.

Вот некоторые образчики этой литературы. Один из анонимных авторов рассказывает, что Пилат заинтересовался Иисусом, слушал его проповеди и счел его большим мудрецом. Поэтому, будучи вынужденным под нажимом евреев допросить его, он послал за ним человека, который отвесил ему низкий поклон и распростер перед ним свой плащ. Когда же Иисус ступил на порог дворца, случилось чудо. Императорские знаки в руках дворцовой стражи сами склонились перед ним. Пилат не поверил своим глазам и велел несколько раз повторить эту сцену, но все время происходило одно и то же: императорские знаки, преодолевая сопротивление солдатских рук, склонялись перед почтенным гостем. Тогда прокуратор вскочил со стула и разговаривал с Иисусом стоя. В этом же апокрифе сообщается, что во время суда евреи выдвинули следующие обвинения. Иисус - сын блудницы (автор, несомненно, имеет в виду сплетни, ходившие вокруг Марии), из-за него погибли в Вифлееме первородные младенцы, и - что хуже всего - он исцелял больных в субботу. Двенадцать апостолов выступали свидетелями защиты, и Пилат вдруг воскликнул: "Солнце мне свидетель, что я не нахожу никакой вины в этом человеке!"

В другом произведении этого цикла рассказывается, что к Иисусу благоволили не только Понтий Пилат и его супруга, но и сам император Тиберий. Узнав о его распятии, он впал в ярость, вызвал Пилата в Рим и покарал смертью. Если же кто-нибудь усомнится в том, что этот нелюдимый, мрачный и жестокий император принимал столь живое участие в каком-то неизвестном палестинском пророке, то его сомнения рассеет другой апокриф. Там рассказано, что у Тиберия были личные причины так себя вести. Дело в том, что, когда он однажды заболел смертельным недугом, к его одру явилась Вереника (известная нам тем, что она приложила платок к измученному лицу Иисуса) и исцелила его прикосновением руки. Под впечатлением этого чуда Тиберий стал приверженцем Иисуса и принял крещение. По поводу смерти Пилата преобладало, однако, мнение, что он покончил с собой, причем эта версия подкреплена авторитетом церковного историка Евсевия, сообщающего, что это произошло при императоре Калигуле. Кажется странным, что человек, которого традиция всячески выбеливала, умер все же такой нехорошей смертью, смертью, которая, безусловно, воспринимается как кара. Дело, очевидно, в том, что из сознания христиан нельзя было вытравить тот очевидный факт, что в конце концов Пилат мог предотвратить гибель Иисуса и не сделал этого или из трусости, или по политическим соображениям. Эта вина была на нем, и её нужно было искупить. Были, однако, авторы, пытавшиеся разрешить и эту дилемму. Об этом свидетельствует одно из мнимых писем Пилата к императору Тиберию, найденное недавно, всего несколько лет назад, среди старых бумаг в Ливерпуле. Письмо было направлено в Ватиканский архив на экспертизу и вернулось с заключением, что это апокриф четвёртого или пятого века, причем не исключено, что кое-какие сообщаемые там факты достоверны. Для нас этот документ интересен постольку, поскольку он отражает стремление христианских кругов снять с Пилата последнее порочащее его пятно. В этой версии Пилат предпринимает отчаянные усилия, чтобы спасти Иисуса, но он бессилен перед бушующей еврейской толпой, требующей распятия. В его распоряжении всего горстка солдат-ветеранов, неспособных противостоять массе оголтелых фанатиков. Пилат дважды умолял Рим и наместника Сирии прислать подкрепление, но ответом было глухое молчание. Только на следующий день после распятия Иисуса Пилат, проведя ночь без сна, услышал под утро звуки труб и чеканный шаг солдат. В город вошло двухтысячное войско, но оно прибыло слишком поздно, несчастье уже свершилось.

Читая эту на редкость ловко и убедительно написанную апологию, мы приходим к выводу, что она имела целью обосновать канонизацию Пилата и его супруги. Правда, римская церковь так и не причислила их к лику святых, но в коптских и эфиопских святцах 25 июня значится как день святого Понтия Пилата и святой Прокулы. Как известно, о жене Пилата пишет только Матфей, не называя её имени. Остальные евангелисты не упоминают о ней ни единым словом, из чего напрашивается вывод, что это лицо вымышленное, порожденное фантазией самого Матфея или той средой, где он черпал материал для своего евангелия. В различных легендах содержатся ещё дополнительные сведения, призванные придать черты реальности образу этой женщины. Например, апокриф "Асtа pilata", не ссылаясь ни на какие источники, сообщает, что её звали Клавдия Прокула. Церковная традиция считает её тайной последовательницей Иисуса. Ориген же, например, был другого мнения. В его версии она была прозелиткой иудаизма и, познакомившись с мессианскими пророчествами Ветхого завета, поняла, кем был Иисус. Ещё одну версию мы находим в древнеславянском переводе "Иудейской войны" Иосифа Флавия. Неизвестный переводчик указывает другие мотивы её поведения. Иисус будто бы исцелил её, когда она лежала на смертном одре. А теперь давайте перейдем на более твердую, историческую почву и поинтересуемся, что произошло с Пилатом после того, как его отозвали из Иудеи. Увы, у нас нет ни малейшего доказательства, подтверждающего рассказы о его казни или самоубийстве. По всей вероятности, он продолжал свою карьеру римского сановника, ибо имеются кое-какие данные, что он был ещё потом губернатором одной из римских провинций в южной Галлии. Небезынтересно будет отметить, что во время археологических раскопок в Кесарии найдена каменная плита с высеченным именем Понтия Пилата. Это доказывает неопровержимо, что он действительно пребывал там в качестве римского наместника.

Существует точка зрения, что в действительности Иисус был приговоренным римлянами к смерти мятежником, пытавшимся поднять еврейский народ на борьбу с поработителями и сотрудничавшей с ними жреческой верхушкой. Эта точка зрения отнюдь не нова. Начиная со второй половины восемнадцатого века с ней выступала целая плеяда крупнейших библеистов и историков, в частности известный гамбургский востоковед Г. С. Реймарус, библеист Э. Эйслер, теоретик социал-демократии К. Каутский, знаменитый врач-философ Альберт Швейцер, А. Робертсон - автор известной книги "Происхождение христианства", а в шестидесятых годах нашего века - английский религиовед Ф. Брандон, чьи две обширные, научно обоснованные монографии "Иисус и зелоты" и "Суд над Иисусом из Назарета" вызвали в свое время бурную полемику. Мы не будем тут обсуждать взгляды каждого из названных авторов в отдельности. Охарактеризуем лишь вкратце их общие тезисы и главные линии аргументации. Уже сам по себе демонстративный въезд Иисуса в Иерусалим и заявление, что он царь израильский, было, по их мнению, революционным актом, вызовом, брошенным римлянам и служителям храма. Этим шагом Иисус хотел заставить евреев взяться за оружие; подтверждением этого намерения служит тот факт, что тон его речей становился все более резким и решительным. Да и как иначе можно объяснить этот шаг навстречу верной гибели?

Но главным аргументом этих ученых в пользу их версии является изгнание менял из храма. Они отвергают версию евангелий как совершенно неправдоподобную. Немыслимо, чтобы Иисус мог сам выгнать из храма толпы находившихся там людей, орудуя при этом только веревочной плетью. Ведь порядок в храме охранялся римским гарнизоном, состоявшим будто бы из тысячи солдат, кроме того, в храме были свои стражники, вооруженные палками. Нелепо утверждать, что Иисус кинулся на них с голыми руками и одержал победу. Значит, если весь этот инцидент не является вымыслом, то он происходил совершенно иначе. Можно предположить, что Иисус со своими сторонниками пытался с оружием в руках захватить храм, чтобы парализовать священников и получить выгодный плацдарм для освободительной борьбы с римскими захватчиками. Тогда в его поведении был бы какой-то смысл и логика.

Сторонники этой точки зрения ссылаются на ряд мест в евангелиях, из которых косвенно вытекает, что деятельность Иисуса носила воинственный характер. Мы узнаем, например, что последователи Иисуса на горе Елеонской были вооружены мечами. Видя, что Иисусу угрожает опасность, они спрашивают: "Господи! не ударить ли нам мечом?" (Лука, 22:49). Оказывается, даже ближайший сподвижник Иисуса, апостол Петр, носил под плащом меч, которым он отсек ухо рабу первосвященника, Малху. Возможно ли, чтобы Иисус не знал об этом? Впрочем, и сам Иисус произносит кое-какие фразы отнюдь не миролюбивого звучания.

"Не думайте, что я пришел принести мир на землю; не мир пришел я принести, но меч" (Матфей, 10:34). "Огонь пришел я низвести на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся!" (Лука, 12:49). "Думаете ли вы, что я пришел дать мир земле? Нет, говорю вам, но разделение" (Лука, 12:61). "Теперь, кто имеет мешок, тот возьми его, также и суму; а у кого нет, продай одежду свою и купи меч" (Лука, 22:36). Апокрифическое Евангелие от Петра, отрывок из которого нашли в 1887 году в местечке Ахмин в Египте, доказывает, что память о мятежных намерениях движения назореев жила ещё некоторое время в христианских общинах. Из канонических евангелий мы знаем, что ученики покинули Иисуса в последние дни его жизни, причем Иоанн рассказывает, что они спрятались за закрытой дверью, опасаясь ареста. И вот Евангелие от Петра объясняет, почему им угрожал арест:

их обвиняли в попытке поджечь храм. Очевидно, высказывания Иисуса об уничтожении храма воспринимались как реальная угроза, а не как мрачное видение пророка. Сторонники гипотезы об Иисусе как вожде восстания утверждают, что он был как-то связан с зелотами - радикальной партией, стремившейся к вооруженной борьбе с захватчиками. Это их фанатизм привел впоследствии к войне с могущественным Римом и к гибели Иерусалима. Большинство зелотов составляли жители Галилеи, не исключено поэтому, что у Иисуса были среди них знакомые земляки или даже родственники; это делает понятным его контакты, а также объясняет тот поразительный факт, что Иисус резко выступает против фарисеев, но никогда не высказывается о зелотах, деятельность которых была тогда одной из самых острых проблем общественной жизни Палестины. Брандон на этом основании делает вывод, что Иисус, если сам и не принадлежал к зелотам, то, во всяком случае, тайно сочувствовал им.

Как бы то ни было, одно не подлежит сомнению: в ближайшем окружении Иисуса был, по меньшей мере, один настоящий зелот - апостол Симон (Лука, 6:15). Кроме того, есть основания полагать, что к партии зелотов принадлежали Петр и его брат Андрей, а также Иуда Искариот, чье имя некоторые толкуют как "Иуда Воитель", а не "Иуда из Кариота". Гипотезу о принадлежности к зелотам трех последних апостолов выдвинул Кульман в своей книге "Иисус и Цезарь". Пищу для размышлений в этом направлении дает и такой факт: в 42 году, то есть примерно через восемь лет после смерти Иисуса, апостолу Иакову, сыну Зеведея и брату Иоанна (не путать с Иаковом - "братом господним"), отрубили голову по приговору царя Агриппы первого. Этот вид казни применялся по еврейскому законодательству только к убийцам. Поскольку трудно предположить, чтобы апостол Иаков был обыкновенным преступником, то, очевидно, он принимал участие в каком-то вооруженном столкновении политического характера, в котором погибли слуги иудейского царя. Итак, не исключено, что также и Иаков принадлежал к национально-освободительному движению зелотов. Нет нужды напоминать, что приведенные выше воинственные высказывания Иисуса резко контрастируют с общей тенденцией евангелий, проповедующих любовь к ближнему, мир, покорность властям. Достаточно для примера сопоставить две фразы из Евангелия от Матфея.

"Не думайте, что я пришел принести мир на землю; не мир пришел я принести, но меч" (10:34). "Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами божиими" (5:9). Другое, не менее странное противоречие касается царства божьего, обещанного еврейскими пророками. Известно, что евреи воспринимали эти пророчества как обещания восстановления независимости и величия царства израильского. Это должен был осуществить потомок царя Давида, который явится и сядет на престол, совершив перед этим социальный переворот, в результате которого бедные возьмут верх над богатыми. "Многие же будут первые последними, и последние первыми",- говорит Матфей (19:30). Итак, первоначально царство божье имело политический, земной смысл. Так понимали его не только жители Иерусалима, встречавшие вошедшего в город Иисуса, но и сами апостолы. Они ведь ссорились из-за мест в иерархии будущего царства (Матфей, 20: 20-28; Марк, 10:35-45), а два ученика из Эммауса, расстроенные и разочарованные, с горечью воскликнули после распятия Христа: "А мы надеялись было, что он есть тот, который должен избавить Израиля" (Лука, 24:21).

И нет ничего удивительного в том, что, согласно синоптикам, Иисус обещает всем тем, кто последует за ним, не только вечную жизнь, но и большие материальные блага, чем у них были до сих пор. В Евангелии от Луки мы читаем:

"Истинно говорю вам: нет никого, кто оставил бы дом, или родителей, или братьев, или сестер, или жену, или детей для царствия божия, и не получил бы гораздо более в сие время, и в век будущий жизни вечной" (18:29, 30). А в Евангелии от Марка Иисус обещает, что его приверженцы получат земных благ, в том числе пахотных полей, во сто крат больше, чем у них было (10:30).

В Евангелии от Иоанна царство божье имеет совершенно иной смысл. Обвиненный перед Пилатом в том, что он именует себя царем израильским, Иисус заявляет: "Царство мое не от мира сего" (18:36). Здесь концепция царства божьего, обещанного лишь в загробной жизни, имеет духовный, эсхатологический характер. Освобожденная от политической актуальности и еврейского национализма, она принимает универсальный характер, становится глубже в теологическом и нравственном отношениях и вместе с тем указывает приверженцам Иисуса путь к компромиссу с римским могуществом.

Возникает вопрос, как могли оказаться в евангелиях столь серьезные противоречия. Робертсон и некоторые другие библеисты пришли к заключению, что в текстах евангелий явственно различимы два слоя, наложенные друг на друга. Самый древний слой, являющийся основой сказаний, повествует всего лишь об одном драматическом эпизоде еврейского освободительного движения, направленного против Рима, царей из династии Иродов и жреческой касты. Его руководителем был галилеянин по имени Иисус, преемник Иоанна Крестителя, казненного за призывы к революции. От этого изначального сказания в тексте остались только жалкие крохи. Остальное было переработано и дополнено более поздними редакторами, пытавшимися доказать, что христианство - мирное движение, не имеющее никакого отношения к еврейским проблемам. Начало этой переработке положил Марк. Тут уместно напомнить, в какое время он создавал свое евангелие. Это было вскоре после кровопролитной иудейской войны, длившейся четыре года и закончившейся разрушением Иерусалима. Триумфальный въезд Тита в Рим с иудейскими пленными и трофеями из Иерусалимского храма вызвал в городе волну враждебности к иудеям, а заодно и к приверженцам Иисуса, которых не отличали от иудеев. В этой атмосфере террора Марк стремился очистить Иисуса от каких-либо подозрений в причастности к восстанию; он, например, умолчал даже о том, что апостол Симон был зелотом. Одним из аргументов, как нам уже известно, было якобы доброжелательное отношение к Иисусу Пилата и слепая ненависть к нему евреев. Возможно, что Марк вносил эти коррективы, искренне убежденный в своей верности исторической правде. Ведь он находился уже тогда под влиянием теологии Павла, который превратил реального Иисуса в божественного спасителя человечества и сына божьего. Инициативу Марка подхватили и продолжили остальные евангелисты, все сильнее подчеркивая миролюбие и трансцендентность Иисуса. Результатом этих манипуляций явились четыре повествования, известные под названием Евангелий от Матфея, Марка, Луки и Иоанна.

 

Распятие

Этот самый жестокий из всех придуманных человечеством видов казни имеет очень древнюю родословную. На кресте распинали своих преступников вавилоняне, персы, финикийцы и карфагеняне. К чести греков и египтян, надо отметить, что они отвергли этот обычай, чего нельзя сказать о римлянах. Римляне распинали рабов, простолюдинов, а также политических преступников, виновных в мятежах или государственной измене. К римским гражданам этот вид казни применялся лишь в исключительных случаях. Приговоренного прибивали гвоздями или привязывали веревками к вертикальному бревну. У римлян существовали кресты трех видов: "cruz comissa", именуемый также крестом св. Антония, имел форму буквы "Т";

"cruz immissa", или "латинский крест", выглядел как знак "плюс". И наконец, "cruz decussata", или крест св. Андрея, походил на букву "X". Мы не знаем в точности, на каком кресте был распят Иисус. Из истории известно, что многих смертников перед распятием бичевали. Это было жесточайшее истязание. Палачи пользовались плетьми с прикрепленными на конце оловянными шариками, которые разрывали тело до костей. А чтобы жертва не скончалась раньше времени, число ударов не могло превышать сорока.

По древнему обычаю приговоренный сам нес свой крест на место казни. Но часто случалось, что, обессиленный пыткой, он был не в состоянии это делать. Тогда из толпы зевак назначали кого-нибудь ему в помощь. По мнению историков, крест, сколоченный из толстых бревен, весил около семидесяти килограммов. Иисусу пришлось тащить его метров 600 или 700 по неровной, мощенной булыжником дороге. Неудивительно, что он трижды падал наземь и наконец совсем не мог продолжать путь. Тогда остановили возвращавшегося с поля земледельца Симона Киринеянина и приказали ему поднять крест и нести на Голгофу.

Главной целью распинания было растянуть муки приговоренного на многие часы, а иной раз на целые дни. Мучительная казнь путем распятия вызывала в народе ужас и отвращение. Даже римляне, к которым она не применялась, испытывали эти же чувства. Более того, они пытались клеймить её публично. Цицерон, например, назвал распятие самым жестоким видом убийства. Сенека констатировал с возмущением, что из казненных на кресте жизнь вытекает медленно, капля за каплей.

В первые годы христианства приверженцы Иисуса испытывали глубокое, непреодолимое отвращение к крестному знамению. Несмотря на то, что уже Павел в своей христологии сделал крест символом спасения человечества через жертвенную смерть Иисуса и тем самым - символом окончательной победы христианства, крест долго ещё оставался в их восприятии воплощением чудовищного унижения и смерти. Им трудно было привыкнуть к нему как к символу спасения и новой жизни, поскольку в повседневной действительности он был им знаком как жуткое орудие пытки, как символ смерти, а не торжества. Об этом свидетельствуют, в частности, фрески в римских катакомбах. Там изображены как символы Иисуса добрый пастырь, жертвенный агнец (в соответствии с пророчеством Исаии-3:7 и Иеремии- 11:19), чаще всего - таинственный знак рыбы, креста же нет нигде.

Крест как символ Христа получает распространение только в пятом или шестом веке, то есть спустя сто с лишним лет после отмены Константином Великим смертной казни через распятие. Образ креста как орудия палачей к тому времени померк уже в памяти народной и перестал вызывать ужас.

Культ распятого Иисуса родился в странах Ближнего Востока. Тамошние художники изображали на распятиях Иисуса нагим, в одной лишь набедренной повязке.

На Запад этот культ проник через посредство прибывающих в Италию сирийских торговцев и рабов. С той, однако, разницей, что тут Иисус, хотя и распятый, был одет и окружен ореолом божественности. Человеческие страдания не коснулись его. Только в середине Х века, когда в царствование склонного к мистицизму императора Отгона первого и его сына Оттона второго окрепли культурные связи Запада с Византией, распространилось распятие с раздетым, истерзанным Иисусом, погибающим в муках ради спасения человечества. Этот ортодоксальный реализм нашел самое глубокое и яркое выражение в готическом искусстве - скульптуре и живописи.

В 1939 году в Геркулануме было сделано открытие, опровергающее, казалось бы, утверждения историков, что крест так поздно стал символом христианской веры. На стене одного из домов житель этого города довольно неумело вырезал крест. Как известно, Геркуланум погиб при извержении Везувия одновременно с Помпеей в 79 году, и некоторые ученые, в том числе знаменитый французский востоковед Парро, высказали предположение, что крест стал символом христианства уже во второй половине первого века. Однако большинство исследователей не разделяют этой точки зрения. Они справедливо замечают, что человек, нарисовавший крест, не обязательно был христианином. Ведь крест как религиозный символ появился ещё на заре цивилизации. Предметы, орнаментированные различной формы крестами, были найдены среди развалин шумерских и вавилонских городов Месопотамии, в Индии, Сирии, Персии. Он встречается часто даже на горельефах, украшающих строения индейцев в обеих Америках. В Египте крест с кружком наверху был иероглифом, обозначающим понятие божественности. В Заальпийской Галлии, то есть на территории современной Франции, были в ходу монеты с изображением креста, заключенного в окружность.

Знак креста был неразрывно связан с культом природы. И не исключено, что эта древнейшая традиция, глубоко укоренившаяся в сознании поколений, сыграла определенную роль в превращении креста в эмблему христианства.

Французский доктор Жак Бреан заметил, что после отмены казни через распятие люди быстро забыли, как происходила такая смерть. Поэтому, по его мнению, в западном изобразительном искусстве трудно встретить изображение распятого Иисуса, выполненное правильно с точки зрения медицины и науки. Художникам приходилось полагаться на собственное воображение, поскольку не было ни очевидцев, ни достоверных сведений о том времени, когда крест был ещё орудием казни. Впрочем, это мало кого волновало. Евангелисты и художники преследовали одну цель: изобразить распятие таким образом, чтобы оно из горя и унижения превратилось в надежду, в торжество, символизируя новую веху в истории человечества. На кресте висел уже не физически истерзанный Иисус, а сын божий, спаситель мира.

В изображении евангелистов смерть Иисуса становится событием космического масштаба, сопровождаемым целым рядом сверхъестественных явлений.

При этом происходит любопытный процесс: с течением времени в евангелиях количество чудес и их сила растут. У Марка земля утопает во мраке, драгоценная завеса в святая святых Иерусалимского храма рвется надвое. У Матфея чудес уже прибавилось: задрожала земля и потрескались скалы, то есть произошло землетрясение. Кроме того, случилось нечто совсем чудовищное: покойники повыходили из могил, ворвались в город и пугали людей.

Вот что рассказывается в апокрифическом, очень популярном в свое время Евангелии от Петра: наступил такой глубокий мрак, что люди ходили по городу с зажженными фонарями. Это произвело будто бы огромное впечатление даже на врагов Иисуса. Автор апокрифа пишет: "Тогда евреи, старейшины и священники, понимая, какую беду навлекли на себя, стали бить себя в грудь, говоря: горе нам за грехи наши! Грядет суд и гибель Иерусалима", Поистине народная фантазия не знает границ.

Неудивительно поэтому, что даже столь важные для христологии события на Голгофе каждый евангелист изображает по-своему. Вероятно, не будучи очевидцами, они пользовались разными передаваемыми из уст в уста слухами и легендами. Иногда создается также впечатление, что тот или иной автор, стремясь драматизировать повествование или обосновать какой-нибудь теологический тезис, обогащал рассказ плодами собственного воображения.

В качестве примера приведем сцену со злодеями, распятыми по обе стороны от Иисуса. Марк и Матфей, хронологически самые ранние и, вероятно, самые близкие к истине евангелисты, изображают этих злодеев в очень плохом свете, утверждая, что оба они присоединились к священникам, книжникам и старейшинам и вместе с ними насмехались над Иисусом. Лука вводит в эту сцену новую подробность волнующий разговор Иисуса со злодеями, из которого становится ясным, что один из них закоренелый грешник, а второй искренне раскаивается в своих злодеяниях. Диалог между ним и Иисусом заканчивается фразой Христа: "Истинно говорю тебе, ныне же будешь со мною в раю" (23:43).

Лаконичнее всех изображает эту сцену Иоанн. Он лишь фиксирует присутствие на боковых крестах двух злодеев. Чем же можно объяснить тот факт, что переданный Лукой разговор Иисуса с разбойниками, такой важный по своему нравственному смыслу, не нашел отражения в остальных евангелиях? Вероятнее всего, тем, что он в действительности просто не имел места. Это очередная из множества беллетристических выдумок Луки. А вот другое, ещё более загадочное несоответствие, тоже касающееся последних минут жизни Иисуса. Как известно, ученики покинули его в Гефсиманском саду и, если верить евангелистам, не присутствовали при его кончине. Зато женщины, следовавшие за Иисусом с самой Галилеи, оказались более верными и мужественными. Они шли с ним до самой Голгофы и, потрясенные до глубины души, смотрели, как он погибает на кресте. Мы узнаем об этом из сказаний Матфея, Марка и Иоанна, Лука же, как ни странно, вообще не касается этого вопроса. Три первых автора сообщают, что среди женщин были Мария Магдалина и Мария - мать Иакова Меньшого и Иосии. В этом все трое полностью сходятся. Однако Иоанн добавляет ещё одну, весьма существенную деталь: по его версии, у креста находились также мать Иисуса и его любимый, не названный по имени ученик.

Возникает вопрос, кто же говорит правду. Как понять тот факт, что два более ранних евангелиста обходят молчанием такое важное лицо, как мать Спасителя? Тут возможны три ответа: или они это сделали умышленно, или по забывчивости, или же потому, что в действительности её не было на Голгофе.

Есть все основания остановиться на третьей возможности. Ведь известно, что Иоанн меньше всех евангелистов считался с исторической правдой и произвольно стилизовал биографию Иисуса для подкрепления своих богословских тезисов. Скорее всего, надо поверить Марку и Матфею, что мать Иисуса не присутствовала при казни. А раз так, то приходится сделать вывод, что вся эта трогательная и прекрасная сцена, когда Иисус в последние минуты жизни поручает своему ученику заботу о матери, не что иное, как литературный вымысел. О том, до какой степени Иоанн пренебрегал исторической действительностью, свидетельствует тот несколько комичный факт, что в его евангелии римские солдаты ни с того ни с сего в разговоре дословно цитируют Ветхий завет. Раздумывая, что сделать с хитоном Иисуса, один из солдат, например, говорит: "Не станем раздирать его, а бросим о нем жребий, чей будет, да сбудется реченное в Писании: "разделили ризы мои между собою и об одежде моей бросали жребий" (Иоанн, 19:24; Псалом 21, 19). Римский легионер, знающий наизусть иудейское "священное писание",- это, пожалуй, "licentia poetica" (Поэтическая вольность - лат.), слишком смелая даже для Евангелия от Иоанна. Относительно последних слов Иисуса перед смертью у евангелистов также нет единодушия. Здесь совпадают опять версии Марка и Матфея. У них Иисус произносит полную отчаяния фразу, неугасающим эхом звучащую в веках: "Боже мой, боже мой! для чего ты меня оставил?" В Евангелии от Луки Иисус, сохраняя перед лицом смерти больше самообладания и чувства собственного достоинства, говорит с кротостью и упованием: "Отче! в руки твои предаю дух мой". Иоанн же изображает эту сцену ещё по-иному. У него Иисус поручил мать заботам ученика, испил уксуса из губки и, умирая, прошептал: "Свершилось!" А теперь вернемся к кресту: на этот раз не к символу христианства, а к тому настоящему, деревянному кресту, на котором был распят Иисус. Нет, пожалуй, в мире христианина, который бы не слышал о том, что его нашла св. Елена, мать императора Константина. Согласно легенде, благочестивая императрица, жившая примерно в 247- 327 годах, совершила на склоне лет паломничество в Иерусалим. Там какой-то еврей отвел её на место, где якобы распяли Иисуса, заверяя, что сведения об этом месте передавались в его роду от отца к сыну. Там начали вести раскопки и с быстротой, какая современным археологам даже во сне не снилась, извлекли из засыпанной пещеры три креста, горсть гвоздей, табличку с надписью "Иисус назорейский, царь иудеев", терновый венец, пику, которой Иисусу прокололи грудь, и губку, с помощью которой его напоили уксусом.

Вопрос о том, на котором из трех крестов был распят Иисус, решили элементарно: смертельно больную женщину клали по очереди на каждый крест, и на кресте Иисуса она моментально выздоровела. Для пущей уверенности тот же эксперимент повторили с умершим мужчиной, и покойник, разумеется, тут же воскрес. Император Константин построил потом на этом месте храм, куда в течение нескольких столетий толпами стекались паломники. Оно и немудрено. В храме (в 614 г. его разрушили персы) кроме названных выше реликвий были выставлены напоказ такие сокровища, как блюдо, на котором якобы лежала голова Иоанна Крестителя, ониксовый бокал с Последней вечери и иссоп, на котором поднесли ко рту Иисуса губку, пропитанную уксусом. Сегодня вряд ли кто-нибудь станет возражать против того, что вся история с обнаружением крестов и реликвий - типичная легенда. Кроме таких доводов, как то, что деревянный крест, пролежав три столетия в земле, неизбежно бы сгнил, обратился в прах, что никто не мог указать Елене место распятия, поскольку Иерусалим был разрушен и надолго покинут населением, существуют и другие, более веские аргументы. В то самое время, когда св. Елена якобы совершила свое открытие, епископом иудейской Кесарии был знакомый нам уже первый историк христианства Евсевий, а епископом Иерусалима - св. Кирилл (315-383). Евсевий занимал должность епископа целых двадцать пять лет и пользовался таким влиянием, что его называли "царем Иудеи". Совершенно немыслимо, чтобы они не встречались лично с матерью императора и не знали, по крайней мере понаслышке, о таком эпохальном для церкви факте, как её открытие. И тем не менее ни тот, ни другой, хотя и посвящали истории христианства очень много места в своих сочинениях, не упоминают об этом ни словом. Причина их молчания нам известна. Учеными неопровержимо доказано, что легенда о св. Елене возникла на целое столетие позже, примерно в то время, когда родился и получил распространение культ креста как символического знака христианства.

 

Воскресение

Казалось бы, сообщения о столь важном, ключевом для христианства факте, как воскресение, должны быть идентичны, совпадать во всем вплоть до мельчайших деталей. Однако это не так. Уже Лессинг обнаружил в различных версиях этого сказания ни больше ни меньше как десяток непримиримых противоречий. Если бы их рассматривать как свидетельские показания, то ни один суд не мог бы на их основании вынести окончательное заключение. Как показывают исследования, сказание евангелистов о пустой могиле и воскресении Иисуса возникло значительно позднее описываемых в евангелиях событий, оно родилось из веры в то, что Иисус воскрес, обнаружив таким образом свою божественную сущность. В первом послании к коринфянам Павел пишет: "А если Христос не воскрес, то и проповедь наша тщетна и вера наша" (15:14). Чтобы понять, как могла возникнуть вера в воскресение Иисуса, необходимо помнить об особенностях мышления людей древнего мира. Предположение, что человек может физически подняться из могилы, не было для них чем-то необычным. Это одна из древнейших эсхатологических идей человечества.

Однако непосредственное, прямое влияние на умы ранних христиан в этом отношении оказали верования Египта, Персии и некоторых восходящих к ним сект иудаизма. По представлениям египтян, умершие, после того как Осирис рассмотрит их хорошие и плохие поступки на земле, возвратятся в свои телесные оболочки; поэтому египтяне мумифицировали тела умерших и хранили их в пирамидах или в скальных гробницах. Телесное бессмертие проповедовала также религия Заратуштры, в особенности же митраизм. Являвшийся в первые века нашей эры опасным соперником христианства, митраизм главное ударение в своих догмах делал на обещании воскресения усопших. Что касается иудаизма, то идея физического бессмертия, ведущая, по всей видимости, свою родословную от персидских источников, явственно проступает в пророческих книгах Ветхого завета. Согласно этим пророчествам, когда-нибудь настанет "день Яхве":

страшный суд и новая, счастливая эра в истории человечества. В этот день мертвые поднимутся из могил, чтобы предстать перед судом божьим, который их оправдает или осудит. При этом одни говорят, что все люди воскреснут и предстанут перед судом, другие - что это случится только с иудеями. Есть ещё и такие пророчества, по которым воскреснут одни лишь праведники, остальные же, отягченные грехами, будут обречены на вечное пребывание в "шеоле" - подземном царстве теней.

В пророчестве Исаии говорится: "Оживут мертвецы твои, восстанут мертвые тела" (26:19), а пророк Даниил предсказывает: "И многие из спящих в прахе земли пробудятся, одни для жизни вечной, другие на вечное поругание и посрамление" (12:2). Таких цитат можно привести множество. Их обилие говорит о том, как сильно владела умами евреев мысль о смерти и телесном воскресении. Из евангелий известно, что среди евреев распространился слух, будто Иисус - это воскресший пророк Илия или Иоанн Креститель. В Евангелии от Марка говорится: "Ирод же, услышав, сказал: это Иоанн, которого я обезглавил; он воскрес из мертвых" (6:16). На этом фоне нетрудно понять, почему ученики Иисуса так охотно поверили в его воскресение. Это объясняется тем, что они принадлежали к своей эпохе и были во власти её понятий и представлений, а также, и прежде всего, их душевным состоянием после гибели любимого Учителя. Подавленные скорбью, отчаянием и угрызениями совести - ведь они отступились от него в самые тяжелые минуты его жизни, удрученные ослаблением веры в его миссию и невозможностью понять смысл его позорной смерти на кресте, они внезапно воспряли духом и возликовали: Иисус воскрес!

Первой увидела его, должно быть, Мария Магдалина, особенно предрасположенная к подобным видениям. Иисус изгнал из нее в свое время семь демонов, из чего можно заключить, что она временами страдала каким-то психическим расстройством. Психологической науке известно, сколь заразительны такие видения. Произошла как бы цепная реакция, и Иисуса вскоре увидели многие его спутники. Весть об этих встречах с Учителем передавалась из уст в уста. Сердца его приверженцев наполнились надеждой. В такой полной нервного напряжения обстановке даже трезвые и уравновешенные люди часто поддаются внушению и перестают отличать субъективное от объективного, галлюцинации от действительности. Вероятно, именно тогда приверженцы Иисуса начали отождествлять его с мессией, предсказанным Ветхим заветом. В книгах пророков, особенно в пророчестве Исаии, они нашли все, что случилось с Иисусом в его жизни: что слуга Яхве будет отторгнут от живых людей, презренный и униженный, погибнет среди преступников, жертвуя жизнью за грехи человечества, но восстанет на третий день и будет жить между великими и сильными. Их, несомненно, вдохновляло и то, что сказано в пророчестве Осии: "Оживит нас через два дня, в третий день восставит нас, и мы будем жить пред лицем его" (6:2).

Таким образом, распятие оказалось не поражением Иисуса, а его победой, жертвой, заранее намеченной богом. Иисус скоро явится снова, чтобы завести на земле новый, справедливый порядок. Такова была "благая весть", которую с жаром распространяли первые христиане. И народ повсюду: в Иерусалиме и Антиохии, в Дамаске и Эфесе - воспринимал её с величайшей готовностью. Так возникли ростки будущей церкви - первые христианские общины. Чтобы правильно оценить имеющиеся в Новом завете сказания о воскресении, нужно учитывать их хронологию. Они не возникли одновременно, а создавались по очереди на протяжении без малого полстолетия. Самое древнее из них дано в первом послании Павла к коринфянам, написанном в 57 или в 58 году, то есть примерно четверть века спустя после смерти Иисуса, самое позднее - в Евангелии от Иоанна, относящемся к 90-м или 100-м годам. Как мы скоро увидим, каждое из сказаний - новая веха в процессе возникновения легенд об Иисусе. Относительно описания воскресения Христа евангелистами немецкий иезуит Гюнтер Шиве в статье, опубликованной в журнале "Ди штимме дер цайт" (апрель 1966 г.), говорит: "Сказание о воскресении евангелисты переписывали друг у друга, театрально развивая кое-какие туманные намеки, причем они без зазрения совести переиначивали и произвольно переделывали эти и без того мало правдоподобные истории, ставя их на службу своим теологическим, педагогическим и апологетическим целям". Таким образом, единственным источником, достойным внимания, является сообщение Павла, данное в упоминавшемся уже первом послании к коринфянам. В послании сказано: "Ибо я первоначально преподал вам, что и сам принял, то есть, что Христос умер за грехи наши по писанию, и что он погребен был, и что воскрес в третий день по писанию, и что явился Кифе, потом двенадцати; потом явился более нежели пятистам братий в одно время, из которых большая часть доныне в живых, а некоторые и почили; потом явился Иакову, также всем апостолам; а после всех явился и мне, как некоему извергу" (15:3-8). Отрывок, как мы видим, крайне сух, деловит и лаконичен. И все же в нем содержится много интересной информации. Прежде всего, поражает большое число людей/которым якобы явился Иисус. Этот перечень во многом противоречит версии евангелистов. Откуда у Павла эти сведения? Сам он не дает нам ответа на этот вопрос, ограничиваясь туманным заявлением, что "принял" их, не уточняя от кого. Он не ссылается на столь авторитетных свидетелей, как Петр или Иаков, с которыми он ведь должен был бы в свою бытность в Иерусалиме обсуждать это важнейшее событие. В христианской общине Коринфа нашлись скептики, не верившие в воскресение, и Павел пытается убедить их, направить на путь истинный. Что могло быть лучше для достижения этой цели, чем свидетельство отлично осведомленных и заслуживающих полного доверия апостолов? И раз Павел не воспользовался этим свидетельством, то у нас есть все основания полагать, что не они сообщили ему этот перечень, что он привел в своем послании анонимные слухи, ходившие в кругах христиан. Знаменательно и то, что в приведенном Павлом перечне не названа ни одна женщина. Там нет ни матери Иисуса, ни Марии Магдалины, ни других женщин, присутствовавших при этом событии согласно евангелиям. Поражает также в его рассказе полное отсутствие всех подробностей, столь драматически описанных евангелистами. Нет в нем ни слова о пустом гробе Иисуса, о со вершившихся там чудесах, о встрече с воскресшим Иисусом двух учеников из Еммауса, о Фоме Неверующем, коснувшемся раны Иисуса, о том, что воскресший Иисус ел с апостолами печеную рыбу, пребывал сорок дней на земле и, наконец, вознесся на небо на глазах у своих спутников. Мыслимо ли, чтобы Павел сознательно умолчал обо всем этом? Ведь у него не было никаких причин так поступить. И поэтому остается лишь предположить, что он просто ничего об этом не знал, поскольку все эти повествовательные детали - более поздние легенды, получившие распространение благодаря евангелистам. Павел, ничего не конкретизируя, говорит лишь кратко, что Иисус "воскрес", затем "явился" и ему, и ещё целому ряду лиц. По всей вероятности, здесь налицо явление массовой истерии, религиозного экстаза, сопровождавшегося видениями, и приверженцы Иисуса, пав жертвой собственных галлюцинаций, отождествили затем свои видения с действительным воскресшим Иисусом, то есть произошла конкретизация субъективных ощущений. Начало этого процесса нашло отражение в сказании о воскресении, данном в Евангелии от Марка. Там рассказано, что Мария Магдалина, Мария Иаковлева и Саломия, принеся благовония, чтобы помазать тело Иисуса, нашли гроб открытым и пустым. Внутри гробницы сидел какой-то юноша в белой одежде, заявивший им:

"Иисуса ищете Назарянина, распятого; он воскрес, его здесь нет" (16:6). Дальше юноша сказал, чтобы предупредили апостолов, что Иисус встретится с ними в Галилее. Однако женщины, охваченные ужасом, никому ничего не сказали. На этом кончается сказание Марка, ибо то, что мы читаем дальше (стихи 9-20), можно, называя вещи своими именами, считать обыкновенной фальшивкой. Этих стихов, именуемых в науке "клаузулой", нет, например, ни в Ватиканском, ни в Синайском кодексах. Да и по своему языку и стилю они резко отличаются от остального текста. Поэтому сегодня считается бесспорным, что этот отрывок более поздняя вставка. Её неизвестный автор бесцеремонно приписывает Марку вещи, которые ему и во сне не снились. По этой версии, Иисус явился сначала Марии Магдалине, затем двум не названным по имени ученикам, спешившим в свою деревню, и, наконец, одиннадцати апостолам. Поручив им идти по всему миру и проповедовать евангелие, сам он вознесся на небо и воссел одесную бога. Как мы видим, здесь полно мифологизации и теологии.

Итак, у Марка впервые появляется "пустой гроб", но он не преподносится ещё как явное доказательство воскресения Иисуса. Этот мотив, как мы убедимся, полностью используют лишь последующие евангелисты. У Марка нет ярко выраженных элементов сверхъестественного. У него мы встречаем in statu nascendi (В состоянии зарождения - лат.) цикл легенд, которые в следующих фазах своего развития будут все сильнее подчеркивать значение пустого гроба и реальность воскресения.

Однако пустой гроб как доказательство воскресения оказался палкой о двух концах. Узнав о нем, евреи тут же пустили слух, что ученики Иисуса украли его тело и спрятали в другом месте, то есть обвинили их в обыкновенном мошенничестве.

Отголоском этих слухов является сказание Иоанна, по которому Мария Магдалина, увидев, что камень отвален от гроба, побежала к Петру и другому ученику Иисуса со словами: "Унесли господа из гроба, и не знаем, где положили его" (Иоанн, 20:2). Когда затем ей явился Иисус, она не узнала его, ошибочно приняла за местного садовника и обратилась к нему со словами:

"Господин! Если ты вынес его, скажи мне, где ты положил его, и я возьму его" (20:15).

Родословная этого недоразумения зашифрована, очевидно, в другом отрывке Евангелия от Иоанна, где сказано: "На том месте, где он распят, был сад, и в саду гроб новый, в котором ещё никто не был положен. Там положили Иисуса ради пятницы иудейской, потому что гроб был близко" (19:41-42). Вероятно, под влиянием этого отрывка родилась записанная в конце второго века апологетом христианства, писателем Тертуллианом, легенда о садовнике, спрятавшем тело Иисуса из опасения, что толпы людей, посещающих могилу, потопчут ему грядки ("De spectaculis" 30). Более развернутый вариант этой истории мы находим в обнаруженном в Египте коптском тексте под названием "Книга воскресения". Там рассказывается, что садовника звали Филоген и что он был очень предан Иисусу, исцелившему его сына. Встретив на могиле мать Иисуса, он сказал ей следующее:

"Евреи хотели похоронить Иисуса в укромном месте, чтобы его ученики не могли похитить тело. Я предложил им: у меня в огороде есть гробница. Положите его туда, а я буду следить, чтобы его никто не унес. А в душе решил, что, как только евреи уйдут домой, я возьму тело, намажу его благовониями и похороню в другом месте".

Матфей сообщает, что слух о похищении тела Иисусова ходил среди евреев ещё и в его время (28:13-15). Но, судя по словам Марии Магдалины и по апокрифической легенде о преданном Иисусу садовнике, он имел хождение и среди христиан, представляя собою величайшую опасность для новой религии, краеугольным камнем которой была вера в воскресение. Поэтому в борьбе с ним руководители христианства не стеснялись в средствах, и следы их методов нетрудно обнаружить в Евангелиях от Матфея, Луки и Иоанна.

В своем апологетическом пылу, в стремлении рассеять все сомнения как среди христиан, так и среди антагонистов евангелисты, в особенности же Матфей, широко пользовались своей беллетристической фантазией. Но это не была столь характерная для фольклора беззаботная игра воображения, порождающая мифы, сказки и легенды, а целеустремленная полемическая кампания, имеющая целью неопровержимо доказать, что украсть тело Иисуса было делом невозможным и поэтому пустой гроб мог означать только одно: Иисус чудесным образом воскрес. Однако к общей апологетической цели евангелисты шли разными путями. Каждый руководствовался собственной фантазией, и в результате мы находим в Новом завете три сказания о воскресении, во многом противоречащие друг другу и лишенные черт реальности. По Матфею, о похищении тела вообще не могло быть речи, поскольку евреи опечатали гроб и окружили его стражей. Если же он, несмотря на все эти меры, оказался пустым, то вот почему:

Мария Магдалина и "другая Мария" видели своими глазами, как сделалось землетрясение, во время которого сошел с небес ангел господень, отвалил камень от двери гроба и заявил, что Иисуса там уже нет, ибо он воскрес. Вопреки утверждениям Марка, женщины ничуть не испугались и не решили сохранить в тайне это событие. Напротив, они тут же побежали к ученикам Иисуса передать сообщенную ангелом благую весть. В дороге им навстречу вышел Иисус собственной персоной и велел известить апостолов, что он назначает им встречу в Галилее. Матфей рассказывает также, что подтвердить это могли бы люди из стражи, охранявшей гроб, не будь они столь жадны до денег. Они тоже увидели ангела господня и пришли в такой трепет, что были как мертвые. Но потом их подкупили священники, и они стали лгать, рассказывая, что ночью заснули на посту, а ученики Иисуса воспользовались этим и украли тело. Отсюда якобы и пошла сплетня, распространяемая многими поколениями евреев. Лука заходит ещё дальше в своих апологетических усилиях. В его версии уже не один, а два ангела сообщают о воскресении Иисуса. И около гроба находились кроме Марии Магдалины, Иоанны и Марии - матери Иакова ещё другие женщины, чьи имена евангелист не счел нужным назвать. Таким образом, число свидетелей возросло. Согласно Луке, воскресший Иисус не явился двум Мариям, зато с ним разговаривали и поделились пищей два ученика из Еммауса, а потом и апостолы. Иисус, желая их убедить, что он действительно воскрес, поел в их присутствии печеной рыбы и сотового меда. И даже разрешил, чтобы к нему прикоснулись. Мог ли кто-нибудь перед лицом таких доказательств усомниться в воскресении Иисуса?!

Дальнейшую путаницу вносит евангелист Иоанн, предлагая свою, отличную от предыдущих версию истории с пустым гробом. В ней нет речи ни об одном, ни о двух ангелах, Мария Магдалина приходит одна и застает открытый пустой гроб. Петр и "другой ученик, которого любил Иисус", услышав её слова о том, что "унесли господа из гроба", прибежали туда и увидели "одни пелены лежащие и плат, который был на главе его, не с пеленами лежащий, но особо свитый на другом месте" (20:6, 7). Только тогда не названный по имени ученик поверил, что Иисус воскрес, очевидно, считая, что похитители не стали бы терять времени на то, чтобы раздеть покойного и аккуратно сложить его одежду. Итак, Иоанн вводит совершенно новый довод в пользу воскресения.

Кроме того, он приводит и другие, ещё более внушительные "доказательства". Когда Мария Магдалина, скорбящая и заплаканная, заглянула внутрь гроба, она увидела сквозь слезы двух сидящих ангелов в белых одеяниях, а потом, обернувшись назад, заметила самого Иисуса, принимая его, впрочем, поначалу за садовника. Когда недоразумение выяснилось, Иисус сказал ей: "Не прикасайся ко мне, ибо я ещё не восшел к отцу моему; а иди к братьям моим и скажи им: восхожу к отцу моему и отцу вашему, и к богу моему и богу вашему" (20:17). В тот же день он явился также и своим ученикам, а через восемь дней вернулся к ним снова и позволил Фоме, чтобы тот пальцами коснулся его ран. Мы видели, как легенда о воскресении развивается от бесхитростного рассказа о пустом гробе до самого воскресения Иисуса. Процесс этот состоит в том, что к старым подробностям добавляли все новые и новые, стремясь во что бы то ни стало защитить доктрину воскресения как от скептиков в собственном лагере, так и от языческих памфлетистов.

Кампания в защиту этой доктрины продолжалась ещё очень долго. Например, в одиннадцатом или двенадцатом веке неизвестный переводчик "Иудейской войны" Иосифа Флавия на древнеславянский язык добавил в текст вставку, в которой говорится, что гроб Иисуса стерегли не только тридцать римских солдат, но также тысяча слуг священников (5, 5, 4). При наличии такой охраны поистине невозможно утверждать, будто тело Иисуса выкрали из гроба. Вторая тенденция, явственно проступающая в Новом завете, - это борьба в защиту доктрины о телесном характере воскресения Иисуса. Эта доктрина с самого начала христианской эры вызывала у верующих сомнения и возражения. Уже Павлу пришлось противоборствовать этому. В первом послании к коринфянам он пишет: "Если же о Христе проповедуется, что он воскрес из мертвых, то как некоторые из вас говорят, что нет воскресения мертвых?" (15:12). Гражданам Коринфа, воспитанным с детства в духе Платоновой философии, доктрина телесного воскресения казалась просто смешной. В их представлении бессмертной была лишь душа, заключенная в телесную оболочку, как в тюрьму. Смерть означала для них освобождение души от ига материи, очищение человека от всего земного, низменного, злого. Судя по посланию, Павел сознавал всю сложность своей задачи, понимал, как трудно будет переубедить коринфских эллинистов. Он пытается разрешить эту дуалистическую дилемму с помощью запутанного рассуждения о том, что тело воскресшего Иисуса не является возвращенной к жизни земной плотью, а плотью, сотканной из небесной материи. Ибо, как он подчеркивает, "плоть и кровь не могут наследовать царствия божия" (15:50). Однако сомнения христиан в этом вопросе отнюдь не заглохли. Например, во втором послании Иоанна Богослова (67 г.) мы читаем: "Ибо многие обольстители вошли в мир, не исповедующие Иисуса Христа, пришедшего во плоти". Эти скептические настроения находят отражение во всех четырех евангелиях. Из рассказанного там нетрудно понять, что ученики Иисуса не сразу поверили в телесное воскресение учителя, их приходилось убеждать с помощью наглядных примеров. Лука прямо говорит, что, когда женщины принесли апостолам весть о пустом гробе, "показались им слова их пустыми, и не поверили им" (24:11). Ещё в пятом веке влияние этих скептиков на умы христиан было угрожающе большим, о чем свидетельствуют исполненные горечи высказывания двух крупнейших деятелей церкви того времени - святого Иеронима и блаженного Августина. "Даже тогда, когда в Иудее ещё не высохла кровь Христа, нашлись люди, которые не признают, что Иисус Христос пришел во плоти",- жалуется св. Иероним. А блаженный Августин со скорбью отмечает, что доктрина о воскресении все ещё остается тем разделом христианского учения, который отвергают с особенным ожесточением.

Неудивительно, что поборники христианства не жалели усилий для того, чтобы преодолеть скептические настроения и во что бы то ни стало убедить людей, что телесное воскресение Иисуса является бесспорным фактом. В этих усилиях проступает все та же тенденция к нагромождению вымышленных доказательств, какую мы наблюдали в связи со спором о пустом гробе. В результате этих стараний воскресение Иисуса с течением времени принимает все более осязаемый, физический характер. В конце концов дело доходит до того, что появляющийся после смерти Иисус состоит из плоти и крови, он поземному голоден, дважды подкрепляется печеной рыбой, его раны можно потрогать пальцами и т. п. Всю тяжесть единоборства со скептиками взвалили на свои плечи Лука и Иоанн; впрочем, к последнему это относится лишь отчасти, поскольку, по мнению библеистов, заключительная сцена с ловлей рыбы в Тивериадском озере представляет собой более позднюю вставку, написанную каким-то богословом с целью доказать, что Иисус назначил Петра своим преемником на земле. Сегодня, разумеется, невозможно выяснить, чем руководствовались Лука и Иоанн, рассказывая свои совершенно фантастические истории для подтверждения факта телесного воскресения. То ли они, как полемисты, сознательно их выдумывали, то ли с искренним легковерием фиксировали слухи, ходившие в народе. Как бы то ни было, их версия оказала серьезное влияние на христианскую доктрину. В 1215 году Латеранский собор провозгласил догмат, согласно которому в день страшного суда все люди, спасенные или не спасенные, встанут из могил в той же телесной оболочке, что у них была при жизни. Каждый из евангелистов, как мы видели, создавал свою версию воскресения, нимало не заботясь о том, что писали на ту же тему другие. Естественно, что их рассказы разноречивы и непоследовательны. Эти противоречия наглядно показывают, как мало достоверны свидетельства евангелистов даже в таком ключевом вопросе, каковым является в христианском учении воскресение Иисуса.

Церковь учит, что Иисус вознесся на небо. Об этом кратко сообщает автор вставки в Евангелии от Марка, но уже Лука описывает вознесение более подробно: "И вывел их вон из города до Вифании и, подняв руки свои, благословил их. И, когда благословлял их, стал отдаляться от них и возноситься на небо. Они поклонились ему и возвратились в Иерусалим с великою радостью" (24:50-52). Поразительно, что о таком потрясающем событии ни одним словом не упоминают ни Матфей, ни Иоанн. Особенно странным это кажется у Иоанна, который активнее всех наделяет Иисуса чертами божественности. Следует отметить, что в некоторых библейских кодексах текст Евангелия от Луки дан без сцены вознесения. Также и первые христианские писатели, как Климент Римский, авторы "Дидахе", Игнатий Антиохийский, Поликарп и Герм, ничего не рассказывают о вознесении, из чего можно заключить, что при них об этом событии ещё никто не слышал. Оно появляется в сочинениях отцов церкви лишь в четвёртом веке. Поэтому крупнейшие библеисты пришли к выводу, что сцена вознесения у Луки является вставкой, введенной в текст довольно поздно под влиянием легенд, созданных на эту тему верующими.