Свободно фланирующим по улицам европейских городов молодым людям, вероятно, было по сердцу читать строки Герберта Уэллса из его выступления в Лондонской школе политической экономии, как будто обращенные к ним и заставляющие сладко замирать от гибельного восторга: «Мы живем в цивилизации, которая очень быстро распадается. Судьба, ожидающая многих из вас, молодые люди, быть может, ужасна. Вы, может быть, будете убиты, изувечены, избиваемы, обречены на голод, но одно, несомненно: вам некогда будет скучать. Мир, такой, каким мы его знаем, разваливается на глазах. Каждую неделю что-нибудь низвергается или сокрушается, и нет возможности сказать, до какого предела дойдет это крушение». «Как во времена Ноя вам надо строить ковчег»162. Для младороссов, видимо, было ясно, что этим кораблем может быть только пересозданная по новым революционным принципам советская Россия, монархия трудящихся.

«Революция 1917 года, – писала „Младоросская искра“, – уравняла все слои русской нации НА ОДНОМ ПРОЛЕТАРСКОМ УРОВНЕ. Этого результата она достигла ценой гражданской войны, террора, принуждения и ликвидации целых классов. В итоге, к 1930 году РУССКАЯ НАЦИЯ ФАКТИЧЕСКИ СТАЛА НАЦИЕЙ ПРОЛЕТАРСКОЙ.

Пролетаризированная русская нация стремится всеми своими силами к лучшей жизни, к духовному просветлению и к материальному благополучию. Из этого стремления нарождается РУССКАЯ НАЦИОНАЛЬНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ.

РУССКАЯ НАЦИОНАЛЬНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ БУДЕТ СОВЕРШЕНА ВО ИМЯ СОЦИАЛЬНОЙ СПРАВЕДЛИВОСТИ. Новое расслоение русской нации неизбежно, но новые социальные слои образуются не сразу. Русская нация не сразу утратит свой пролетарский облик. БУДУЩЕЕ РУССКОЕ ГОСУДАРСТВО В СИЛУ ЭТОГО НЕ МОЖЕТ НЕ БЫТЬ НЕ ПРОЛЕТАРСКИМ.

Русская национальная революция даст русскому пролетарскому государству монархическое возглавление. БУДУЩАЯ МОНАРХИЯ МОЖЕТ БЫТЬ ТОЛЬКО МОНАРХИЕЙ ПРОЛЕТАРСКОЙ, так как только пролетариат может быть для нее социальной базой»163.

Конечно, при чтении этих своеобразных тезисов отчетливо чувствуется желание построить «новый дом», но… служение нескольким господам-идеям обычно заканчивается фиаско. Но с младороссам этого печально-насмешливого исхода удалось счастливо избежать уже по причине их способности делать выбор, идти на компромисс, даже на отвержение прошлых задач – делать все, но только не застывать в догме, а двигаться к Родине.

Да, у них, как, впрочем, у всех революционеров и их критиков, есть осознание пробудившейся мощи пролетариата. Они отдают ему должное, но «забывают» упомянуть о том, что пролетарская база государства, даже в форме монархии, плохо и трудно может сочетаться с принципами консерватизма, иерархичности, органичности. Их крик о пролетариате или гимн ему следует воспринимать не только как своеобразную дань уважения новой России, но и через призму причастности их самих к этому социальному феномену – многие работали на заводах и фабриках, трудились в мастерских и пр. Поэтому им была понятна формула ниспровергателей старого мира, нашедшая, кстати, свое отражение в надписи на одной из стен московского «Метрополя». Прочтите. Весьма поучительна.

Но мне все же не ясна духовная составляющая «новых небес». Монархия? Слишком вульгарно. Религия? Зачем она нужна тому, кто осознал себя силой? Беда младороссов в том, что при всей ясности излагаемых мыслей, они как-то не находят нужным довести свое видение той или ной задачи, проблемы до логического завершения, что чрезвычайно утяжеляет задачу исследователя. Короче говоря, дым декламаций скрывает зачастую пламя мысли.

В 1934 г. Казем-Бек в статье с символическим названием «На переломе» (Бедная Россия: все ее бытие связано с бесчисленными «переломами». А толку?! Но может быть, поэтому и нет? – В. К.) низал слова: «Русская революция обусловила возникновение фашизма в Европе (скорее, Версаль. – В. К.)… Совершенная во имя интернационала, октябрьская революция подняла огромную волну национализма (а революций? Нет? Не было ни в Германии, ни в Венгрии? – В. К.), совершенно так же как февральская революция, опиравшаяся на принцип либерализма, оказалась прелюдией к упразднению свободы. Русская революция на первых своих этапах ознаменовала лишь предсмертные судороги старого мира. И лишь в дальнейшем развитии своем подошла она к порогу нового мира. Новый мир уже родился. Он уже создал новую психику, новые идеи, новую породу людей. Фашизм есть первая успешная попытка оформления нового мира. В этом корень и причина универсальности фашизма (в чем конкретно? Искать ответ у Мора или у Кампанеллы? А может быть у Платона или

Макиавелли? Может быть, это усредненность, даже героическая усредненность, готова поглотить все! – В. К.). Русская революция, благодаря опыту которой стал возможным в Европе фашизм, сама еще не завершила своего развития. Она не создала еще того социально-политического строя, который соответствует ее сущности. Она дошла до своего перелома, являющегося переломом судьбы всего человечества. Весь мир подошел к развязке. Начавшаяся в международной жизни неразбериха, когда все поставлено под вопрос… не случайное явление. Эта неразбериха есть внешнее проявление кризиса, вызванного в мире кризисом русской революции (что не сумела взять Европу штурмом? – В. К.). „Русская история имеет значение мировой исповеди“, сказал Хомяков. Кризис русского сознания и русской совести есть предельно актуализированный, доведенный до крайнего напряжения кризис общечеловеческого сознания и общечеловеческой совести (??? – В. К.). От исхода русской революции зависит судьба человечества (от Великой французской тоже зависела, и что же?! И слава Богу, что судьба человечества определяется и не Робеспьером, и не Наполеоном Бонапартом – В. К.). Русская революция будет продолжена и завершена русской нацией… Продолжение революции означает изживание первоначальных ошибок и увлечений, за которые наша нация заплатила дорогой ценой. Завершение революции означает восприятие новых идей, соответствующих огромному сдвигу и исполинским силам величайшей нации земного шара»164.

Продолжая тему революции, А. Л. Казем-Бек заявлял, что «для националистов вопрос становится не о борьбе с новым человеком, а о замене возглавления»165. Соответственно «создание базы мировой революции» неотделимо от «народного строительства», а «всемирность русской души» от интернационализма. При этом, конечно, определяющая роль принадлежит ленинскому «барометру нации» – молодежи, о которой лидер младороссов в 1931 г. писал: «Милитаризм, государственничество, преклонение перед твердой властью – таковы основные черты политического сознания советского молодняка. Никакая сентиментальность, никакой „гуманизм“, никакое вегетарианство им не приемлются. Пока в коммунизме она видит „твердую власть“, советская молодежь будет прощать ему то, что ей в нем претит. И, в случае нужды, она будет за него голосовать… за окончание пятилетки, за успех социалистического строительства, за существующую власть, которая постепенно становится властью их сверстников»166.

Все верно, за исключением слов «прощать» и «претит»: партия всегда права, а с теми, кто был недоволен – а им мог быть только враг – поступали согласно революционному принципу – «если враг не сдается, его уничтожают».

Пожалуй, самым трудным для младороссов было со сроками «изживания коммунизма» и соответственно с началом мирной национальной революции. Любые срывы, промахи, неудачи в пятилетках воспринимались ими как знак приближения желанных изменений. Так, в 1931 г. Информационный центр Союза младороссов в «Младоросской искре» заявлял: «Поскольку изживание коммунизма идет быстрыми шагами, и нарождаются преемники коммунистической партии – национальная революция уже начинает совершаться и дни национального переворота близятся»167.

В сущности, эта тема горизонта, бесконечного приближения, позволяла поддерживать, даже горячить надежду на скорейшее возвращение домой. Однако само время рассматривалось как некий неопределенный феномен, весьма растяжимый и неконкретный, но позволявший революцию перевести на рельсы эволюции. Даже тоталитарность большевистской власти, после спада надежд на революцию, была поставлена на службу эволюции.

Так, Казем-Бек писал в 1935 г.: «Современные тоталитарные режимы во избежание революций, которые могут уничтожить их достижения, должны стать на путь политической эволюции. В частности, тоталитарный строй, созданный вокруг коммунистической партии в России, вынужден постоянно приспосабливаться к изменяющейся обстановке, эволюция которой независима от него, и которая определяет его собственную эволюцию… одно из поучений, вытекающих из опыта тоталитарных режимов как коммунистический, фашистский или национал-социалистический, заключается в том, что эти режимы сами в себе несут зерно будущих дифференциаций… задача политики в том, чтобы эти будущие неизбежные дифференциации не обернулись распадами, чтобы неизбежные изменения не разрушили политического единства, а лишь видоизменили бы его формы и характер, чтобы сами эти изменения совершились под контролем ответственных представителей государства, а не совершались против них, одним словом, чтобы спуск произошел на тормозах, а не превратился в прыжок в бездну»168.

В общем, здесь пересказ многих известных мыслей, в том числе и К. Н. Леонтьева, о сути задач настоящего государственника и охранителя. Одно только продолжает быть непонятным: дифференциацию /эволюцию будет определять в нашем случае Сталин? А небольшие изменения сведутся к провозглашению вождя всех народов царем? Безусловно, все это выглядит довольно топорно. Однако сама незавершенность, даже некоторая алогичность построений в конкретике происходившего рождает много вопросов, хотя основная мысль автора ясна. Именно она довольно давно занимала умы младороссов. А Сталин? Что Сталин! Еще в 1932 г. «Младоросская искра» в подтверждение своих идей о «временности» Сталина поместила любопытную выдержку из «Социалистического вестника», чей московский корреспондент, передавая обывательские слухи и разговоры о скорой смене Сталина «мужицким царем» Ворошиловым, который «и родом… свой… не то что „жидюга“ Троцкий или „капказец“ Сталин», утверждал, что, в конечном итоге, все свидетельствует только об одном – возврате к царю или к «хозяину», который сможет навести должный порядок169.

Тогда же А. Л. Казем-Бек последовательно и упорно проводил мысль о том, что «кончается первая глава революции, отрицательной по своим явлениям, ошибочная по своим направлениям, но чреватая положительными достижениями, потому что за ней начинается новая глава, глава выправления первоначального направления. Эта глава будет переходом от революции антинациональной к революции национальной… люди, которые в начале искренне считали себя коммунистами, стали сейчас национал-коммунистами, а многие из них стоят уже на пороге чистого Русского национализма… усилия должны быть приложены к забиванию клина между властью и нацией… выражать это противопоставление начала коммунистического и начала национального легче всего в двух определенных областях: в деле обороны страны и в строительстве. Как оборона страны не тождественна с защитой власти, так и социалистические цели строительства не тождественны с национальной потребностью в строительстве»170.

Весь этот набор громких фраз-перевертышей преследовал одну цель: мы – младороссы – революционеры, способные прозревать в настоящем будущее, а все остальные умы эмиграции, не видящие «за деревьями молодой поросли», годятся в лучшем случае лишь на то, чтобы сочинять различные мемуары, перемежающиеся слезливыми воспоминаниями об утраченном прошлом. И еще: открытость младороссов означала не только способность талантливо подавать себя обществу, но и некую незавершенность, расплывчатость, в чем-то даже незащищенность, в том числе и от истории, творимой на Родине. Их нежелание писать о зверствах и варварстве революционной власти, о новом «красном» рабстве соотечественников можно объяснить по разному Взявшие себе лозунг «Лицом к России», они видели картину не лагерей, не процесс создания «механического» человека, а строительства нового мира. Для младороссов были существенны не средства, а та цель, с помощью которых она реализовывалась. Больше того: свое видение процессов, происходящих в СССР, саму советскую жизнь в ее временных формах они подчиняли идеям вневременным, вечным, творящим из хаоса порядок. К таким они причисляли революцию и эволюцию. Именно эти две основополагающие идеи создают, объясняют и уничтожают мир…

Мысли младороссов о революции во многом перекликались с идеями «теоретика интегральной реакции» французского философа Пьера Орднони. В своей книге «Монархическое призвание Франции», как писал в своей рецензии для «Бодрости» И. Кар, он уверял наивного читателя в том, что для некоторых революционеров «революция – это метод достижения определенной стадии; для других, она сама – определенный политический и социальный строй. Первые, – продолжал Орднони, – становятся консерваторами, пока вторые все продолжают проповедь революции без окончания и перманентного героизма. Но и первые несогласны между собой относительно стадии, которой требуется достигнуть, и момента, с которого начинается политический и социальный консерватизм. Вожди революции уничтожаются новыми вождями революции; последние, когда исчезли их сообщники, эксплуатируют революцию для самих себя, как доходное хозяйство… Они превращаются в поборников реакции, и хозяйничанье их становится наследственным»171.

Здесь автор выступает не столько как философ духа, сколько мыслитель быта. Теории стадиальности параллельна теория троцкизма. Принцип натуральной иерархии накладывается на принцип естественного отбора. Раскрывая формулу «революция абстрактна, контрреволюция конкретна», Орднони указывал, что «первая говорит человеку о его рабочих орудиях и рабочих часах, о правах и требованиях, сопряженных с усилием. Вторая заинтересовывает его в творчестве, в предмете его усилия, в результате его труда – в конкретном, в сотворенном; и она его вознаграждает»172. Нелегко здесь понять Орднони. Может быть все очень просто – первая имеет своей конечной целью всеобщее счастье, вторая – счастье отдельного человека? Мысль Орднони интересна и своим утверждением контрреволюции как общественной силы, имеющей своей задачей «создание сильного государства для того, чтобы воссоздать иерархическое общество, вплоть до верховной власти». Поклонник монархизма писал, что с ликвидацией органического общества и созданием идеи или понятия абстрактной нации «революция изолировала человека, сделав его чересчур великим в абстрактном плане и чересчур малым в конкретном плане». Революция, объяснял философ, враг природы, природности, в то время как контрреволюция выступает всегда за нераздельность природного общественного порядка; соответственно отсюда вытекает требование и необходимость природного общественного строя, которому должна отвечать природная монархия173.

Мне трудно, повторяю, понять диалектику Орднони. И, тем не менее, размышления человека, посетившего мир в «его минуты роковые», заслуживают внимания.

В то же время не может не вызывать уважения патриотизм главы младороссов – режимы уходят, родина остается.

Вслед за своим лидером младороссы признавали достижения революции в «постановке вопроса о человеческом достоинстве», в провозглашении «идеи сотрудничества ради общего блага» и «идеи священности труда»174.

Все так, но не следует забывать, что заботы об этих «предметах» и привели к революции. Более того, известно определение Ф. А. Степуна о том, что «большевизм есть не только ложь, но в известном смысле и истина»175. Поэтому многим эмигрантам было больно читать и такие политические откровения, как например, «старая монархия и революция не сумели объединиться на деле социального обновления России. После трагического недоразумения Февраля, октябрьское углубление революции становится естественным»176.

Конечно, некоторая оторопь возникает при чтении этих строк, но это отнюдь не свидетельствует о безграмотности автора, скорее свидетельствует о спектре путей России в то грозное и лживое время смены вех на революционных «отмелях», когда «акушерки считали борьбу с самодержавием своей профессиональной обязанностью… Довоенная Россия была во власти устаревших порядков, устаревших идей и устаревших людей»177.

Естественно, чтобы тебя заметили, необходима гиперболизация: одни обрушатся с критикой, другие «проглотят». В любом случае – цель достигнута. Даже если последует опровержение, оно все равно будет работать: ты не забыт, ты неординарен, ты умеешь один говорить «горькую правду»!

Правда также нуждалась в своих авторитетах и глашатаях и даже в критиках. Одним из них был уже упоминавшийся С. Дмитревский, которому младоросская печать охотно предоставляла свои страницы. Размышляя об известном феномене сменовеховства, он писал в 1932 г., что верно не то, что «Россия неотделима от большевизма, а как раз противоположное: что России большевизм не нужен, что России марксизм враждебен, ее потребностей не удовлетворяет и потому она даже в нынешнем своем порабощенном состоянии рвет и ломает путы большевизма… Надо все силы напрячь, чтобы их разорвать… освободить страну, дать ей полную возможность развиваться в национально-революционных путях… В этой борьбе надо конечно использовать все те отдельные слои болыневицкого лагеря, которые начали проникаться национальными идеями. Их надо окончательно оторвать от марксизма и влить в ряды солдат национальной революции… борьбу за национальную революцию надо не ослаблять, но, наоборот, усиливать»178.

Такие декламационные откровения а ля Керенский, видимо, воспринимались на ура молодежью, ждущей и готовящейся к возвращению в новую Россию, где они включатся в революционное строительство родины. Многие оппоненты, противники, враги младороссов нередко язвительно прохаживались над бездеятельностью сторонников и питомцев Казем-Бека. Но здесь, видимо, следует вспомнить, что первейшим младоросским делом было слово веры в свою Родину, слово защиты Отечества от неверующих и равнодушных, слово гордости ее достижениями даже и в большевистской обертке.

Ставка на революцию постоянно перемежалась с надеждами на эволюцию. И если «старики», основываясь на речах партийных деятелей и прочих материалах, утверждали, что «большевики продолжают быть теми, какими они были, и никаких признаков эволюции в национальном и мирном направлении не обнаруживают»179, то сами младороссы придерживались другого мнения. Рождение новой, перерождение сталинской России младороссы видели в 1931 г. в той же смене тактики по отношению к «спецам»: возвращении их из ссылки, лагерей, премировании, награждении многих орденами, пересмотре тарифов зарплаты для инженерно-технических работников (ИТР) и пр. Все это так и не так: одних возвращали, награждали, а потом, подержавши на воле, опять сажали. Но примеры «искупления» честным трудом, конечно, были. Агитация и пропаганда были поставлены в первом государстве «рабочих и крестьян» на такую высоту, что западные пролетарии и высоколобые интеллектуалы не могли не верить в жизнеутверждающее строительство «новых небес». И те же младороссы, основываясь на советской самокритике, доверчиво печатали материалы о провале наступления воинствующих безбожников в 1932 г.180.

В сущности, в ход шло все, что могло подтвердить тезис младороссов о скорой национальной революции. Молодежи усиленно внушалось, что только она может и должна завершить святое дело строительства новой России. Старая революция должна была эволюционировать в новую революцию.

Более того, необходимость эволюции органически диктовалась защитой революции, победившей в одной стране. В 1934 г., покинув на время тему революции, они писали: «Именно внешняя угроза окончательно толкнула власть на путь „оборончества“ и… ускорило пробуждение национализма в массах. То же „оборончество^ послужило и удобным предлогом для ликвидации многих пережитков старого коммунизма, с которым иначе было бы трудно расстаться. „Оборончество“ в значительной степени укрепило Россию вовне. Назревший конфликт на Дальнем Востоке к концу 1934 года может считаться если не ликвидированным, то, по крайней мере, надолго отсроченным. Угроза интервенционистских попыток с Запада перестала быть прямой»181.

Здесь можно «прицепиться» к словам об изживании «пережитков старого коммунизма», но не это здесь главное. Младороссы последовательно и упорно утверждали тезис национального возрождения. И если для «стариков» он был нелеп и одиозен, то у младороссов с их верой в Россию, даже если цвет ее знамени красный, он был вполне правомерен. Соответственно, «социалистическое отечество превращается в Россию, социалистическое строительство – в борьбу за Русскую мощь, пролетарий – в нового Русского человека. Это – наша победа»182.

Однако для мировой истории коммунистические идеи будут всегда находить своих сторонников и свои ареалы распространения. И не будем забывать, что многие интеллектуалы западноевропейской мысли признавали правомерность бытия национального коммунизма, т. е. с учетом особенностей той или иной страны, где идет процесс коммунистического строительства. Игнорирование этой реальности ведет к болотным революциям, инициированным «мыслящим тростником», к красным бригадам и красному террору.

Для тех, кто доверчив, добавлю, что идеи всегда имеют нескольких хозяев, которые всегда хотят вместить их в прокрустово ложе своих интересов. И Сталин здесь не исключение. Проблема в том, что бесконечная борьба идей и их «хозяев» рождает персонифицированную идею, наиболее грозное и мощное оружие в умных или послушных руках.

Так, в одной из своих статей С. Оболенский писал: «В 1934 году, когда последствия левой экономической политики угрожали новой катастрофой, власть решительно повернула вправо во всех областях жизни и объявила патриотизм и национальную гордость русского народа самой основой своего существования… Этот режим… характеризуется в области политики, как режим единоличной диктатуры, опирающейся на лозунги национальной обороны и государственного величия Страны Советов. В области социальной – режим иерархичности и жесточайшей общественной дисциплины во имя укрепления государственных интересов. В области экономической это – режим компромиссов между господствующей силой государственного капитализма и неистребимыми частно-собственническими инстинктами и интересами, получившими некоторое, хотя и очень условное признание. С психологической стороны это – режим примитивно-народнический и примитивно-националистический, превративший миф мировой коммунистической революции в оружие советско-русского империализма, раздувающий чувство безусловного превосходства русских над внешним миром и заменяющий недостающее понимание русской традиции и русской судьбы лубком народных добродетелей и национального прошлого. И лишь формально-идеологически это все еще – старый режим пролетарской коммунистической революции. Расценивая этот режим, мы должны, во всяком случае, исходить из того, что в нем нет марксистского отрицания государства, а есть абсолютизация государства, нет уравниловки, а есть строжайшая социальная иерархичность и т. д. Мы… признаем, что строй нынешнего сталинизма является очень значительным прогрессом по сравнению не только с неосуществимым марксистским учением, но и по сравнению с режимом старобольшевистским. Его основные плюсы: он утверждает русскую государственность, потрясенную революцией; он позволяет укрепиться национальному сознанию, прежде унижаемому и гонимому; и, несмотря на государственный абсолютизм, в нем немного больше свободы и уважения к личности (или, вернее, немного меньше физического и духовного рабства), чем при прежней идейно-коммунистической диктатуре. Считая нынешний сталинизм прогрессом по сравнению со старобольшевистским, мы… предъявляем ему… обвинение в антидуховности. Национализм этого строя ущерблен, потому что из него выхолощены и в него не допускаются основные духовные ценности русской нации… свободу духовного творчества он допускает лишь в тех узких, почти несуществующих пределах… Запретность всякой живой, нетрафаретной национально-политической и социальной мысли лишает руководства инстинктивный национализм масс и искусственно снижает его уровень. Новая российская великодержавность в идейном плане до сих пор не способна себя защищать, потому что сама власть глушит всякое проявление независимого русского идейного творчества… Вся русская религиозная традиция и все ее живые представители оказываются вне сталинского строя и им самим причисляются к стану врагов. Сталинизм создает уродливую псевдо-генеалогию русской нации и русской культуры, в которой не оказывается места ни для преподобного Сергия, ни для Хомякова, ни для Достоевского… Но русская жизнь продолжается, и сталинский режим эволюционирует… с зигзагами, с рецидивами, но эволюционирует»183.

Здесь нет комментариев: все предельно ясно, а, следовательно, односторонне, можно сказать. Но здесь есть живая человеческая и философская вера в те проблески эволюции, которая являет собой прообраз будущей национальной революции.

В 1934 г. Казем-Бек в очередной раз настойчиво повторял: «Младороссы с самого начала стремились создать монархическую партию для советского обихода. Союз Младороссов после долгих и напряженных усилий превращается во вторую советскую партию, занимающую положение революционной оппозиции в отношении партии правящей. Правящая – коммунистическая – партия с точки зрения младороссов узурпирует руководство русской революцией. Русская революция должна была быть революцией национальной и социальной. Она должна была произойти. Но младороссы признавали бы необходимой революцию, совершенную не против Престола, а под Престолом, и не до победы, а после победы… Довоенная Россия была во власти устаревших порядков, устаревших идей и устаревших людей. Все это надо было смести. Надо было разрешить основные проблемы русской жизни: проблему национальностей империи; проблему социальную; проблему хозяйственную. Нужен был второй Петр. Вместо него пришел Ленин… Коммунистический период стал новым периодом Русской истории. Это бессмысленно отрицать. Из этого надо делать соответствующие выводы… первый вывод: в борьбе за будущее надо исходить не из какого-либо произвольно выбранного момента прошлого, а из настоящего, то есть из нынешней советской действительности… все интересы, оценки и суждения младороссов, даже их настроения укоренены в советской жизни… они смотрят на все язвы советского строя и советского быта как на свою болезнь, а не как на чужое зло»184.

Иными словами – «лицом к России». И это верно. Была лишь одна опасность – потерять свое лицо, пытаясь поспеть за бесконечными изменениями в зеркале сталинской России. Но это не страшило младороссов, для которых жизнь страны лишь подтверждала их тезис об эволюции Родины. Режимы проходят, нации остаются.

Говоря о коммунистической власти, младороссы утверждали, что «она подчинила интересы иностранных компартий интересам Русского государства, от теории мировой революции перешла к теории социализма в одной стране, и от нее к советскому патриотизму, что идейные интернационалисты находятся в опале или ссылке, а у власти находятся люди, которые или стали патриотами, или вынуждены в них перекрашиваться»185. Эволюцию младороссы видели даже в международных договорах большевиков с западными странами. В 1935 г. в «Бодрости» (№ 30) можно было прочесть следующие строки: «Союз Младороссов считает своим долгом выразить французскому общественному мнению то живое удовлетворение, которое испытывают русские националисты по случаю подписания в Москве соглашения между президентом Лавалем и советскими правителями». «Убежденные, что принципы коммунизма в самой своей основе противоречат человеческой природе, младороссы никогда не сомневались в неизбежной эволюции марксистского режима. Они констатируют с удовлетворением, что эта уж очень продвинувшаяся эволюция принуждает советское правительство возвращаться в области внешних сношений к традиционной политике России. Отказываясь практически от идеи мировой революции и возобновляя связи с державами, стоящими на страже мира, советское правительство наносит тяжкий удар 3-ему Интернационалу и доктрине Маркса и Ленина»186.

Оставляя в стороне саморекламу с реверансом французам и прочее «добро», следует обратить внимание, что акцент ставится на «советское правительство», а не на большевизм. Как говорится, кто хочет что-либо найти, тот находит искомое. Это – аксиома.

Князь Александр Путятин в статье «Еще раз об эволюции» писал в «Бодрости» в 1936 г.: «Если пятнадцать лет назад власть, насаждая коммунизм, подчиняя народную волю марксистским законам, разлагала семью, вытравляла национальное чувство, призывая народ служить интернационализму, убивала в нем дух, воздействуя на него террором и низводя на нет человеческую личность, и если ныне, чтобы не выпустить из подчинения тот самый народ, которому были неприемлемы эти условия, призывает его к патриотизму, приветствует личность в человеке, восстанавливает семью и говорит о национальной гордости, то налицо – крупные перемены, меняется характер власти, а с ним и самый идеал ее – следовательно, власть эволюционирует.

Эволюцией власти, в сущности, и закрепляется каждый этап эволюции народа; так как в противном случае, если бы власть не эволюционировала, то неудовлетворенные требования масс вылились бы в народный бунт (у нас были трудящиеся массы и советский народ, а бунт мог быть только контрреволюционным. – В. К.)

… Меняя весь характер власти, чтобы сохранить за собой способность подчинять и управлять, Сталин вынужден прикрывать все новые изменения в жизни страны коммунистической терминологией. Вот почему и патриотизм и национальная гордость и ценность собирания Земли Русской и реформы императоров Петра I и Александра II – все это есть „осуществление истинного ленинизма“, а табель о рангах в армии и могучее вооружение Родины – есть лишь „завершение социалистического строительства“.

В тот день, когда власть остановится на пути своей эволюции или когда Сталин не сможет больше скрывать, что он столько лет обманывал народ, что от ленинизма ничего уже не осталось и страна далеко ушла по пути к национализму, – Сталина у власти не будет… вот почему он так настойчиво утверждает, что никакой эволюции в стране нет, вот почему и эмигрантские наши противники… ее отрицали до последних дней»187.

Далее. Младороссы объявляли Сталина защитником крестьянства только потому, что сельскому населению было разрешено иметь приусадебные участки. При этом они умалчивали о том, что эта «реформа» позволяла крестьянству «подкармливаться», так как революционные лозунги и низкая оплата труда в колхозах не могли избавить людей от полуголодного, зачастую, состояния. Младороссы не писали об установлении колхозного строя как втором издании крепостного права. И не публиковали на страницах своей прессы горькую правду о том, как крестьян насильно загоняли в колхозы.

Для Казем-Бека и его сторонников это было второстепенным, главное – эволюция. В «Бодрости» № 39 за 1935 г. они писали следующее: «Речь идет сейчас о „новой“ морали, которая по существу от старой ничем не отличается, если под старой моралью понимать мораль христианскую, а не предрассудки и язвы, рожденные человеческим несовершенством или экономическими условиями»188.

Итак, выходит, что Сталин настоящий христианин?! Так думали не одни младороссы. В 1945 г. один из пастырей заявил: «На Родине нашей практически осуществляется христианство… между понятиями СССР и Святая Русь можно поставить знак равенства. 1. Церковь отделена от государства, и этим исполняется завет Христов: воздадите Кесарево Кесарю, а Божие – Богови. Деятельность Церкви и Государства в России можно уподобить двум рельсам, параллельно идущим в одном направлении – вперед. 2. Уничтожена возможность обогащения одних за счет других, опять, согласно Евангелию: „Трудно войти богатому в Царство Небесное“. 3. Принцип обязательного и притом коллективного труда, когда один работает для всех, а все для одного – дышат заветом Апостола» „Кто не трудится, тот не ест“. Таким образом Советский Союз и есть Святая Русь, осуществляющая Евангелие в жизни. Кому же мы обязаны созданием Советского Союза – Святой Руси? Кто осуществляет эту дивную гармонию жизни Государства и Церкви? Это сделал великий, гениальный Сталин»189.

Конечно, это – политика, вернее эволюция тех, кто очень хотел, желал, стремился верить в добрые перемены. Говоря о Сталине, младороссы в 1935 г. заявляли, что «с государственничеством, а вовсе не с коммунистическим идеалом Сталина мы и должны считаться»190.

Итак, все ушло в прошедшее. И вешать его на шею как мельничный жернов, младороссы, не желавшие утонуть в общей массе эмиграции, не хотели. Tempora mutantur et nos mutantur in illis.

Безусловно, важное место отводилось «новым русским», которым было предназначено наставить Россию на путь эволюции/революции. 2 февраля 1935 г. Кирилл Елита-Вильчковский писал следующие строки в «Младоросской искре»: «Речь идет сейчас об окончательном освобождении революции от марксистских пережитков, об освобождении новых людей от опеки линяющих марксистов. Новый правящий слой медленно кристаллизуется, готовясь заменить одряхлевшую партию. Этот новый слой постепенно перенимает из рук старых революционеров рычаги правления. Он становится постепенно носителем государственной и национальной идеи. Надо думать, что разложение старой партии будет идти теперь все быстрее. Партийцы должны будут или расставаться с марксизмом, или исчезать со сцены. Со Сталиным, как со сделавшим свое дело мавром, новые силы развяжутся»191.

Как ядовито подчеркивал Р. П. Рончевский: «Младороссы давно сменили вехи, вехи борцов за Россию, на вехи эволюционистов»192.

Все это так, и не так. За рубежом на эмигрантских политиков иногда «накатывало» и они начинали «вещать», забывая, что умные люди остались и в России и не все мозги «вытекли» на запад, как утверждают некоторые отчаянные антисталинисты. Сталин не был тем мавром, да и свое дело он еще далеко не завершил. Его тезис об усилении классовой борьбы позволял держать в напряжении всю страну. Партчистки, постоянный образ врага, будь он священник и одновременно японский (в протоколах, бывало, писали «ипонский») шпион, или левый или правый уклонист, опять же повязанные с румынской сигуранцей и с фашистской Германией, или просто обыватель, не сумевший «распознать врага и не донесший органам».

Да и Рончевский в своей оценке не на высоте: сама идеология младороссов с их лозунгом «Лицом к России» позволяет думать, что линия эволюционизма уже была заложена в понятие непрерывной революции, борьбы за нее.

Молодежь задиристо утверждала свою правоту и свой взгляд на Россию. Так, в 1936 г. в ежемесячной чикагской газете 76 очага Младоросской партии «К Молодой России» можно было прочесть горячие и прекраснодушные строки одного из сторонников новой, будущей России: «Если какой-нибудь скептик скажет, что нас в Чикаго все-таки горсточка, и то, что мы делаем, есть капля в море, я отвечу, нет, не капля в море. Младоросских очагов и ячеек множество, и везде происходит то же самое, что и в Чикаго. Везде куются и воспитываются младоросские кадры для будущей работы в России. Везде эмиграции прививается истинный национализм и любовь к своей родине. Везде, под младоросским влиянием, из эмиграции выветривается дух интернационализма, ненависти, пораженчества и наплевательства. Процесс оздоровления эмиграции, аналогичный процессу оздоровления России, происходит под нашим водительством»193.

Если здесь можно только пожать плечами, дивясь этому птенцу из младоросского гнезда, то и на староэмигрантов, случалось, находило некое ослепление. Так, Н. С. Тимашев писал 12 марта 1936 г. в «Возрождении»: «Из России непрерывной чередой идут вести, которые все имеют один и тот же смысл: обваливаются кирпичи очень прочного здания, каким казался коммунистический строй в той форме, какую он получил в результате сталинского наступления 1929–1932 гг. Факты эти – восстановление чинов и красивых форм в армии, восстановление преподавания истории и географии вместо выброшенной за борт политграмоты, усиленные разговоры о восстановлении моногамической семьи и авторитета родителей, отмена классовых ограничений при приеме в школы, „сочетание личного начала с общественным“ в хозяйстве, выражающегося в приусадебных участках, индивидуальных коровах, премиях и надбавках за усердный труд, усиленное культивирование народных песен и танцев… классической литературы»194.

Эти наивные в своей детской вере строки должны были еще раз упрочить веру младороссов, и не только их, в начавшийся процесс эволюции власти в России, в назревание национальной революции.

Здесь весьма любопытна, в чем-то парадоксально-утопична, оценка младороссами степени своей известности и степени влияния на Родине. Итак: «Идеи младоросского движения известны в России… тот путь, который привел русских зарубежных националистов к восприятию младоросского движения – этот же путь ведет к тому же совершенно даже самостоятельно и внутри русские массы. Потенциальных младороссов в России сейчас большинство. И это большинство активное. Оно принуждено следовать указаниям режима… но в то же время в нем идет все время процесс нарастания и созревания идей чисто русского национализма. Потенциальных младороссов там можно найти среди героев страны, среди военных, летчиков, интеллигенции, рабочих. Вот почему, следя за советской действительностью, так часто наталкиваешься на выявление тех настроений, тех действии среди русских масс, которые так созвучны и понятны младороссам зарубежным»195.

Эволюцию власти младороссы видели в и замене евреев на ответственных постах русскими. В 1935 г. в «Бодрости» (№ 20) можно было прочесть такие строки: «Вместо Кагановичей – Хрущевы. Хрущев во главе Москвы, Жданов во главе Ленинграда, Ежов во главе Комиссии Партийного Контроля, Молотов во главе правительства, Акулов, заправляющий ЦИК-ом под прикрытием опереточного Калинина, Ворошилов с Тухачевским, Гамарником, Каменевым и Блюхером во главе Армии – кроме разжалованного Кагановича и покорного Литвинова, ни одного еврея на высших постах. Вот факт, над которым не мешает призадуматься тем, кто отрицает эволюцию России»196.

Допустим, в руководстве ВКП (б) оставалось еще немало большевиков, выходцев из еврейских семей. Но дело не в количестве, а в ином. Автор статьи ненавязчиво подводит читателя к мысли, что русское руководство будет лучше еврейского. Возможно. Только вот в чем русский коммунист превосходит еврейского коммуниста? В сущности, дело здесь в том заряде антисемитизма, которому подвержены русские люди, у которых «всемирная отзывчивость», случается, самым естественным образом уживается с ксенофобией. И жертвы здесь с обеих сторон.

Еврейская, во многом спекулятивная и искусственно раздуваемая тема присутствовала в младоросской прессе латентно. Хотя и были, особенно в начале 20-х гг., открытые антисемитские выступления. Сюжетов, имен, фактов, версий – множество.

Почти каждый эмигрант имел свой штамп-представление.

В 1921 г. Сергей Иосифович Гессен в разговоре с И. А. Ильиным о погублении России коммунистами отчетливо сказал следующее: «Революция в России будет продолжаться до сих пор, пока все русские евреи не будут окончательно уверены в том, что сам Марков-второй, став министром внутренних дел, не восстановит черту оседлости, а сам Пуришкевич, став министром народного просвещения, не восстановит процентную норму для евреев. До тех пор революция будет продолжаться… Он явно был уверен в том, что большевистскую революцию в России делают евреи в борьбе за свое равноправие»197. В заключение своих воспоминаний о Гессене, Ильин не смог сказать ничего другого, что он со своими друзьями «всегда считали его отменно глупым человеком»198. Сам Ильин в 1928 г. с трогательной заботой писал в письме известному А. И. Лодыженскому: «И не навредил ли Гитлер себе и своей партии, преждевременно объявив, что он намерен делать с евреями»199.

Уже из этих отрывков видно, насколько сложным было отношение к революционерам эволюции. Проблема будущего России теми же младороссами прямо увязывалась с национальным лицом власти. Именно об этом начинал рассуждать несколько наивно С. Оболенский в статье с характерным названием «Великодержавность»: «Вокруг диктатора Сталина стоит группа людей без сомнения русских, больше того: москалей… Московский человек Молотов – Скрябин, которого Дмитревский давно уже называл типичнейшим национальным революционером, не может своим московским нутром не ощущать Империи так, как совершенно не был способен ощущать ее белостоцкий еврей Литвинов. (Пусть мне по этому случаю не подкидывают антисемитизма: могут быть и существуют лица чисто еврейского происхождения, совершенно растворившиеся в русской стихии и ставшие русскими; но не Литвинов)». Рассуждая о причинах возвышения Вячеслава Михайловича Молотова, автор приводит его характеристику у Дмитревского: «Молотов из чисто русской семьи. Родился и вырос в настоящей русской провинции. Потому-то он не только говорит на чисто русском языке, но и мыслит по-русски. Его душа, как душа почти всех еще русских коммунистов (курсив мой. – В. К.), еще покрыта толстой кожурой марксистских предрассудков; но под ней – большая любовь к родной стране… Это Молотов сплотил вокруг Сталина людей своего поколения, людей войны и революции, людей жестких, твердых, суровых, дело предпочитавших теории, во главу угла ставивших не абстрактные теории, а судьбы родной страны». И далее водопад елея на «новых властителей», которые «инстинктивно стремились преодолеть и в себе, и в жизни марксизм (его воплощение они видели в Троцком и в окружавшей его мрази), и на место его антинациональных тенденций поставить интересы русской нации и русского государства (ближе к истине будут слова о советской нации. – В. К.)»200.

Безусловный интерес представляет позиция самого Казем-Бека по еврейскому вопросу. В 1934 г. он писал следующее: «Русские должны рассматривать еврейский вопрос с точки зрения взаимоотношения еврейского меньшинства с этническим большинством населения России… Русские должны учитывать право евреев на участие в общественной жизни страны, на борьбу за свои религиозные, культурные ценности, созданные их исторической традицией… Евреи, со своей стороны, должны учитывать право русских устанавливать в русской жизни общеобязательные нормы, основанные на русской исторической традиции и на задачах, которые Россия ставит себе в своей внешней и внутренней политике… Обсуждать надо подлинную действительность, а не застарелые обоюдные обиды… надо исходить из факта, что последнее слово в русской жизни останется за русскими в силу принадлежащего им на их собственной земле духовного, культурного, политического и количественного господства… В русской действительности налицо тяжелые для еврейства последствия ошибок, допущенных еврейством за время революции. С одной стороны понятно, что еврейство видело в революции 17-го года возможность своего „реванша“ после утеснений, которым оно подвергалось в старой России. С другой стороны, не менее понятно, что народы России раздражены чрезмерной активностью евреев в годы революции и создавшимся „засильем“ еврейских элементов… Младороссы отрицают расизм… Национализм младороссов утвержден на духовной основе, и мерилом его является принадлежность к определенной культуре. Расизм утверждается на материальной культуре, и мерилом его является принадлежность к определенной крови. Можно, конечно, признавать, что кровь содержит в себе известный „мистический элемент“, являясь источником, „соком“ жизни. Во всяком случае, расовый национализм находится в непреодолимом противоречии с имперским началом, которое для разноплеменной России является определяющим… еврейский вопрос в России есть прежде всего вопрос приспособления российских евреев к общей органической жизни империи. И русские – носители и блюстители имперского начала – поставят вопрос прямо и четко: права всякого имперского гражданина любого этнического происхождения будут пропорциональны его гражданскому долгу… От русского еврея зависит его собственная гражданская судьба. Он может претендовать на „равноправие“, если он принимает „равнодолжие“. Органическое государство может быть только государством иерархическим. Прогрессия в социальной иерархии связана с увеличением качества ответственности и количества обязанностей. Еврей наделен многими чертами, которые позволяют ему успешно соперничать с „арийцами“… От него зависит, как он будет ими пользоваться. Надо иметь в виду, что современное государство – государство не формальное, а органическое. Поэтому не так существенны в современной жизни буква какого-либо закона, как дух его. И еврейский вопрос в России решится духом новых государственных норм, а не буквой их. Короче говоря: если российский еврей будет солидарен с российским гражданином другой расы, нежели с американским, германским или британским евреем, то Россия не будет мачехой для него. Если же российский еврей будет солидарнее с иностранными евреями, чем со своими согражданами, то Россия… матерью ему не будет. Против этого евреи не имеют ни права, ни основания возражать. И, прежде всего потому, что, отрицая расизм, надо отрицать всякий расизм: не только арийский, но и семитский»201.

Политические процессы в СССР дали повод младороссам утверждать о выступлении на авансцену русского террора, русского бонапартизма. Казем-Бек писал: «Революции порождают страх, но и энтузиазм. К концу революций остается только страх. И хуже всего, когда страх гримируется под энтузиазм… Происходящая концентрация власти готовит почву для монархии. В этом основной смысл всего революционного процесса (не все революции оканчивались посажением на трон очередного царя. – В. К.)… Субъективные стремления вождей, преходящие настроения толп не могут помешать историческому процессу развиться до своего логического конца. Основные задачи не меняются от заблуждений одного поколения. Основная проблема русской нации, это имперская проблема. Обосновать, утвердить, осуществить имперское начало на шестой части земной суши – таково первое и первостепенное задание, которое сама история ставит перед Россией… В нашей русской действительности на очереди раскрепощение духа и освобождение энергии»202.

Основная мысль автора верна и понятна: здесь речь идет о национальной революции, так и хочется сказать – очередном апофеозе нашего вечно неудовлетворенного и вечно заблуждающегося русского духа. Вероятно, именно он диктовал такие мысли-тезисы, как: «индустриализация была нужна социализму, но и России нужны были заводы». «Надо было оберегать границы „социалистического отечества“, но это – границы России»203.

Однако не все было так просто с «Третьим Рейхом». В первом номере 1934 г. «Младоросская искра» писала: «За 1933 год германская национальная революция достигла многого. Она завершила германское единство и превратила нацию в монолит (можно вспомнить, что германский павильон на всемирной выставке в Париже был спроектирован именно в форме монолита с орлом на передней стороне. Он как бы преграждал путь знаменитой скульптуре Мухиной „Рабочий и колхозница“, установленной перед советским павильоном. Весьма символично! – В. К.) Она заложила основы Третьей Империи. Она отвоевала германской дипломатии инициативу в международных делах. И этим ОНА ПРЕВРАТИЛАСЬ В УГРОЗУ для нас русских… Во первых, мы, русские, дали немцам обогнать себя на пути к возрождению (одно замечание: СССР оставался „империей“, а Германия только стремилась стать ей. – В. К.). Во вторых, немцы приучили себя к мысли, что им удастся восстановить свое благосостояние лишь за счет России… Перед гниющим коммунизмом уже не стоит расшатанный капитализм (всего лишь хлесткая фраза, за которой ничего нет. – В. К.). Перед нами растущий мировой фашизм. И дни коммунизма сочтены. Это казалось бы то, к чему должны были бы стремиться все русские, к чему они все и стремятся. И сегодня над нашей нацией нависла новая опасность. От Сциллы гниения в коммунизме она рискует быть отброшенной к Харибде НОВОГО ПОРАБОЩЕНИЯ ВНЕШНИМИ СИЛАМИ»204.

В этой ситуации была провозглашена «двойная задача Русской Нации: освободиться внутренне и защититься вовне». В «Младоросской искре» излагались такие пьянящие своей смелостью и грандиозностью планы: «Если внутренний взрыв сбросит власть, кадры, созданные в эмиграции, должны быть приданы внутренним силам для совместных усилий по обороне и по воссозданию Русской мощи». В том случае «если иностранное нашествие начнется до свержения власти, зарубежные кадры должны быть брошены в Россию для определенных прямых действий, имеющих целью захват власти в период осложнений, вызванных войной. По достижении этой основной цели – все внимание обороне и ликвидации войны. В этом случае своевременность прямого действия – условие успеха. Место русских в этом случае: ни на стороне „красных“, ни на стороне иностранцев. Русские кадры должны стать русскими национальными легионами. Их порыв, их воля, их штыки призваны будут обеспечить торжество русской национальной революции. Третье решение явится результатом иностранной оккупации России. Если Россия завоевана, если расчленение и колонизация ее из замысла претворяются в действительность, Русская Национальная Революция будет силой вещей перенесена в иную, новую плоскость. Русская национальная революция превратится тогда в Русское национальное восстание. Пример Нижегородского ополчения укажет тогда путь Русским Национальным Силам»205.

Здесь яркий образчик того, о чем в 1934 г. писал А. Л. Казем-Бек: «Все согласны в эмиграции, что в области саморекламы, которую мы называем пропагандой, рекорд поставлен младороссами. Но в наш век, век стремительности, пропаганда должна вестись соответствующими методами и темпами. Для успешности пропаганды нужна шумиха, нужна демагогия, нужна самореклама»206.

И ее хватало. В том же 1933 г. «Младоросская искра» писала о «догнивании коммунизма» и стоящей у двери «мировой дезинфекции»207. Акцентируя внимание на крахе либерализма в мире, она не уставала подчеркивать, что «Германия была беременна Хитлером», с именем которого связывали свои надежды на будущее свыше 14 млн. избирателей 5 марта 1933 г. «Национал-социалистическая революция, как и фашистская, явилась своего рода „превентивным“, предохраняющим средством против революции коммунистической… Через пятьдесят лет слово „марксизм“ не будет иметь никакого смысла в Германии», заявил министр внутренних дел Геринг208.

Прогностика всегда является одним из самых популярных, хотя и опасных, занятий для тех, кто на политике сделал себе имя. Так, тот же П. Б. Струве в конце 1932 г. опубликовал в «России и славянстве» статью о закате господства Сталина и Гитлера. В частности, он утверждал, что «деспотия в лице Сталина, как выразителя большевизма и ленинизма, и демагогии, в лице раздувшейся до мирового значения фигурки Хитлера, терпят сокрушительное поражение». Правда, спустя четыре месяца, он писал уже другое: «Историческая судьба социал-демократии должна состоять в ее демарксизации. Этот путь ей указывают две фигуры, одинаково, но, может быть в весьма различном смысле, для нее роковые: Ленина-Ульянова… и Адольфа Хитлера, как человека, зажегшего и поведшего большие народные массы в бой против лежащих в основе коммунизма идей классовой борьбы и интернационализма… События в Германии имеют, как я уже не раз указывал в печати подлинно всемирно-историческое значение»209.

Здесь какие-либо комментарии не нужны.

Возвращаясь к младороссам, отмечу следующее: свой отказ от революционных действий они в 1934 г. объясняли тем, что, не будучи «вегетарианцами», они отвергают «а/ ставку на интервенцию, как нереальную, несовместимую с национальным достоинством и не соответствующую интересам России; б/ ставку на народное восстание, неосуществимое в общенациональном масштабе, грозящее анархией и расчленением России и несущее неоправдываемые жертвы; в/ метод терроризма, организуемого из заграницы, бьющего вслепую и разлагающего не власть, а применяющего его организацию; г/ метод вредительства, приносящий больше вреда Нации, чем власти»210.

А в чем же заключается активность самих младороссов, за исключением самоусовершенствования в любви к Отечеству? Это – «а/ создание „лаборатории национальной мысли“ – разработка идеологии, программы и тактики; б/ подготовка кадров политических вожаков национальной революции и участников будущего строительства; в/ организация штаба и баз национальной революции, пропаганда в России и за границей и подготовка будущего сотрудничества России с иностранным миром». И далее: «Эту активную работу младороссы противопоставляют бесплодному „активизму“ одних и отвлеченному философствованию других эмигрантских организаций»211.

Практически, это опять самореклама, кроме «лаборатории национальной мысли»– отлично поставленной младоросской прессы.

Хотя здесь можно опять-таки вспомнить появление в 1935 г. Младоросской партии, создававшейся на месте прежнего Союза Младороссов. Ее формирование было обусловлено сознанием младороссами своего долга «дойти до замены нынешней правящей коммунистической партии – новой». Отсюда появляется лозунг о второй советской партии: «в условиях советской действительности должны быть развернуты организованные человеческие кадры для замены старой, обанкротившейся партии. Основная задача новой партии – захват власти для возглавления дальнейшей исторической эволюции Русской жизни»212.

Все, вплоть до критических выступлений Сталина на партийных съездах, пленумах, конференциях и пр. младороссы старательно использовали для поиска национальной революции. Так, анализируя выступление вождя мирового пролетариата на январском пленуме в 1933 г. по проблемам и провалам колхозного строительства, младороссы увидели одно: «советы и колхозы, гиганты промышленности и красная армия – лишь формы, за которыми она (партия. – В. К.) не могла закрепить своего содержания. Коммунисты строят то, чем пользоваться не могут. Они в какой-то степени только готовят почву для других. Эти другие, – националисты, – практики, уже готовятся принять наследие революции»213.

Легко, живя в настоящем, иронизировать над младороссами. И «большие надежды» младороссов, прежде всего, объяснимы верой в феномен революции продолжающейся.

Дорога не истина, а слово, сказанное в нужный момент. Когда началась вторая мировая война, Глава младороссов эволюционировал, т. к. имел уже давно другую точку зрения – о поддержке СССР в борьбе с его неприятелями, прежде всего с Германией.

Однако и здесь были свои сложности, связанные с историей, с интересами двух государств, двух миров.

Еще в сборнике «К Молодой России…» (1928 г.) рисовалась картина прошлых и будущих отношений России с Западом. «То, что дал Запад, мы игнорировать не можем. Мы в головах своих переварили и разобрали Европу. Под ее влияние, как наше общество Петербургского периода, мы уже не попадем. Однако мы выжмем из Запада все соки, снимем все сливки, которые могут быть полезны нашему народу. Мы смажем западным маслом скрипучие колеса родной телеги. Так сделали когда-то наши предки с Византийским наследием, – Третий Рим возьмет все лучшее – если найдем что-нибудь пригодное, – и от Первого Рима. Только довольно раболепства перед Римским правом и латинскими кругозорами. Запад был страшен, пока наше самосознание дремало – со смерти Петра. Благодаря Петру Запад материально перестал быть угрозой. С революцией 1917 года кончается и моральная опасность – начинается ассимиляция остатков Петербургского периода, которые войдут в нас и переработаются… элемент европейских достижений войдет в нас: мы, как Петр, обучались у врагов. Но дальше нам не по пути. Мы скажем Европе, как вежливые новгородцы: „Ты себе, а мы себе“»214. Отдавая дань фактору крови, младороссы писали, что «в Русской смеси процент крови «широких кругозоров» значительно преобладает над кровью „узкой“ Европы (какие мессианские ноты звучат!!! – В. К.)»215.

Несколько позже, в 1935 г., в «Бодрости», украшенной цитатой из Мишле «Мир законности кончается там, где кончался в Средние века – на Висле и на Дунае… Если мы признаем Россию – мы признаем холеру, разложение, смерть», младороссы жестко отмечали: «Враги для нас – не расы, не нации, не племена. Враги для нас те, кто презирает нашу историю, нашу культуру, кто зарится на наше достояние, для кого борьба с ленинским наследием есть предлог для борьбы с „гнилой душой Достоевского“». Безусловно, младороссов можно было понять, когда в парижской «La presse» академик Бертран писал: «Пойдем ли мы на поводу у полуазиатской страны, которая для нас, людей древней цивилизации, представляет лишь самое отвратительное варварство и которая побеждена заранее?»216

Должно быть, академик вспомнил калмыков на берегах Сены в Париже, когда «азиатское страшилище» восстанавливало в начале XIX в. легитимность в Европе. Или ему не давали покоя сюжеты о «глупости» русских, жертвующих собой в Великой войне, чтобы помочь своим союзникам?

В ответ на упреки некоторых эмигрантских газет за «нецивилизованное» отношение к «цивилизованным» европейцам и американцам младороссы, подчеркивая хищнический характер их отношений к России, писали: «Ни европейцы, ни американцы не пожелают, да и не смогут помочь нам. Они более или менее вежливо будут выслушивать наши протесты и заклинания, продлевая и совершенствуя свои торговые договоры и контракты с СССР. И наши разъяснения о чудовищности разрушения храма Христа Спасителя приведут разве лишь к тому, что иностранцы поспешат скупить открытки и фотографии разрушаемого собора… Буржуазная Европа и капиталистическая Америка сами вооружают руку, которая заносит над ними меч. Их помощь советской индустриализации – финансовая, промышленная, техническая – помощь деньгами, знаниями, людьми будет продолжаться, пока сами они не будут раздавлены. Каждый успех строительства в СССР, к которому европейцы и американцы приложили руку, есть успех в борьбе против них»217.

Что бы сказали младороссы, узнав о тесном военном сотрудничестве Германии и России? Что благодаря Рапалльскому договору была создана база для советско-немецкого экономического сближения, прежде всего, в области военных технологий. Как пишет С. А. Горлов, этот своеобразный военно-политический союз подпитывали идеи реванша в Германии и мечты о мировой революции в Советской России218.

В установлении необходимых контактов сыграл участник восстания в Германии в 1919 г. – Карл Радек: он был тем «звеном», «через которое стало возможным… наладить отношения между Германией и Россией»219. Главнокомандующий рейхсвером генерал фон Зект еще в 1919 г. настаивал на целесообразности связей Рейхсвера с РККА. В одной из своих книг он писал о том, как он пришел к мысли о необходимости опоры для Германии на Советскую Россию в борьбе за ликвидацию тяжелейших и позорных для его страны условий Версальского договора220. «Первые контакты с этой целью имели место, начиная со второй половины 1919 г. и шли по нескольким каналам: через Радека в Берлине (февраль-декабрь 1919), а после его возвращения в Москву – по линии миссии по делам военнопленных… а также через Энвер-пашу, прибывшего летом 1920 г. из Берлина в Москву с поручением Зекта установить тайные германо-советские связи»221. По мнению Зекта (сентябрь 1922), сотрудничество Берлина с Москвой своей целью ставит для немцев усиление России в экономической, политической и военной сферах, но одновременно такая политика должна укреплять и Германию через создание в стране Советов военной промышленности, столь необходимой возможному будущему союзнику Берлина222.

В начале 1921 г. в Германии для сотрудничества в военно-промышленной сфере была образована «Особая группа Р» («Sonder-gruppe R» R – Rusland, Россия) во главе с майором Фишером223.

В ноябре 1922 г. был подписан договор с «Юнкерсом» о производстве металлических самолетов и моторов224. В 1926–1933 гг. на советской территории располагались военно-учебные центры рейхсвера (летная школа в Липецке, танковая школа)225. В 20-е гг. были создали и действовали такие советско-германские предприятия, как авиазавод в Филях, химзавод «Берсаль» по производству отравляющих веществ около Самары, фабрики по производству с помощью Круппа боеприпасов в таких городах, как Златоуст, Тула, Петроград226. Действовала танковая школа в Казани227. Шло сотрудничество и в области организации и реорганизации советского военно-морского флота: строительство подлодок, сторожевиков, торпедных катеров и пр.228. В советских танках Т26, Т28, Т35 были использованы достижения немецкой технической мысли229. В 1932 г. в Германии по приглашению Шляйхера побывала советская делегация во главе с Тухачевским, который был принят и Гинденбургом. «Приход Шляйхера к власти оживил ожидания Москвы относительно улучшения всего комплекса советско-германских отношений… 19 декабря (1932 г. – В. К.) Шляйхер заверил Литвинова „в своей приверженности германорусской дружбе“… Намекая на германских коммунистов, Шляйхер указал на их противоречивое поведение: с одной стороны, они делают вид, что борются против Версальского договора, с другой – они противодействуют любому усилению военной мощи Германии и разглашают это за границей. Литвинов по этому поводу сказал, что он считал бы вполне естественным, если бы с коммунистами в Германии обращались таким же образом, как в России имеют обыкновение обращаться с врагами государства»230. Ситуация коренным образом изменилась после отставки Шляйхера и прихода к власти Гитлера.

«Поддерживать отношения с режимом, выступи (а) вшим с крайних позиций антикоммунизма, антисоветизма и антисемитизма (три „а“ – В. К.) и установившим за короткий срок… террор… Москва не решилась… И, хотя Гитлер в своем правительственном выступлении в рейхстаге 23 марта 1933 г. заявил о своих намерениях „сохранить дружеские отношения с СССР“, а 13 апреля 1933 г. ратифицировал Московский протокол от 24 июня 1931 г. о продлении Берлинского договора о ненападении и нейтралитете, негативное отношение советских лидеров к Гитлеру не изменилось»231. 16 июня 1933 г. министр экономики Германии А. Хугенберг вручил председателю экономической конференции в Лондоне X. Коллинзу меморандум. В нем немецкий финансист «под предлогом преодоления экономического кризиса наряду с требованием вернуть Германии потерянные колонии, потребовал предоставления Германии новых территорий для колонизации» за счет СССР и призвал западные государства положить конец революции, выросшей в России. Этот меморандум отрезал пути возврата к рапалльской политике232. Экспорт Германии в СССР в 1931 г. – 762, 7 млн. марок, в 1934 – 63, 3, в 35 – 39, 3, в 36 – 126, 1, в 37 – 117, 4233. В 1933—34 гг. Радек снова привлекался для урегулирования двусторонних контактов: были и плоды: визит Тухачевского в 1936, продолжение военных поставок в Россию, сотрудничество по линии разведок, НКВД234. Сформировалась основа ВПК в России – завод в Филях, ныне им. Хруничева и другие235. Но можно сказать по иному: создавалась промышленная база для расширения революционного пространства.