«Многие „общественники“ оказавшиеся в эмиграции, затаили в себе злобу против своей нации. Да и затаили ли? Те, которые раньше твердили о народе-богоносце, теперь кричат об осатаневшем народе. Те, которые сокрушались о темноте народа при царизме, теперь плачут над народом, порабощенным большевизмом. И если в 1905 году были интеллигенты, приветствовавшие японского микадо с победой при Цусиме, то теперь есть такие интеллигенты, которые годами взывали к иностранцам, чтобы те поставили Россию на колени. Эмиграция рассеялась по белому свету и настроилась погребально. Она считает Россию кладбищем прошлого, в то время как сама Россия признает себя колыбелью будущего»236.

Да, у эмигрантов-интеллектуалов, или желавших казаться таковыми, интеллигентское «жаление» России стало, в сущности, врожденной чертой со времен шестидесятников, чей опыт был перенят через сотню лет. Правда, результат был один – о нем все знают. Немного об интеллигенции. Наиболее ярко прошлись по ее адресу в 1933 г. в «России и славянстве». «Надо сказать, – писал Цуриков, – что „интеллигент* и интеллигентный человек не синонимы. С исчерпывающей ясностью это было показано еще 25 лет тому назад П. Б. Струве в „Вехах“. Не всегда „интеллигенты“ являлись интеллигентными людьми и далеко не все интеллигентные люди являлись „интеллигентами“. Например, Столыпин был человеком в полной мере интеллигентным, но „интеллигентом“ не был ни в коей мере; а убивший его Багров, хотя и был интеллигентом, но интеллигентность его можно оспаривать»237.

Возвращаясь к прерванной мысли, замечу, что это «жаление» самым парадоксальным образом вызывало свирепые «схватки». Однако родить что-нибудь дельное, увы, не получалось. Пример: для берлинского «Нового слова» Сталин был «круглый дурак, сын алкоголика и сумасшедшей»238.

В сущности, вся политическая жизнь эмиграции шла под двумя известными лозунгами: «В борьбе обретешь ты право свое» и «Движение – все, конечная цель – ничто». Только вот «борьба» больше походила на грызню, доносительство, демагогию, где более удачливый подвергался общей травле со стороны других «знатоков» России и русской души. Не избежали этого и младороссы.

Так, проф. Шахматов в 1932 г. находил, что «младороссы слишком много приемлют из современной русской действительности и что это может помешать им преодолеть нынешнее комсомольство»239.

На эти и подобные упреки-обвинения у младороссов был готовый ответ, что «они могут не опасаться заразы. Они привили себя от болезни и она им уже не опасна»240. И поэтому младороссы с особым, надо полагать, злорадством печатали того же Керенского, утверждавшего, что «стоит только сдернуть с искровских литературных юношей их кирилловское облачение, и получится стопроцентный сталинский комсомолец, с его ненавистью к свободе, с его преклонением перед безудержным насилием правящего меньшинства над большинством… зачем же „младороссам в Советском Союзе“ (так именуются в „Искре“ сталинские ударники) менять привычного своего Главного Насильника – Сталина – на нового, выписанного из-за рубежа – Романова?»241 Поэтому ядовитые стрелы бывшего «временнообязанного» не причиняли никакого вреда тем, у кого была мощная прививка, уверенность в правоте своего лидера.

Однако это не спасало младороссов от обвинений в большевизме. На них «вешали всех собак», не только «свои», но и братья-славяне. Так, в 1932 г. после покушения «первого зеленого диктатора» Павла Горгулова на французского президента Пьера Думера в польской и югославской прессе появились сообщения о связи убийцы с младороссами.

Обвинение было совершенно неосновательным уже потому, что в программе Всероссийской национальной крестьянской партии «зеленых» значился пункт о неприятии монархического устройства в будущей свободной от коммунистов России. Были там и такие строки, что «диктаторская крестьянская партия „зеленых^ не допустит существования в России ни одной социалистической и ни одной монархической организации… президентом, т. е. главой Всероссийской национальной республики должен быть тот, кого выберет (через посредство своих партий, а не на улице) весь русский народ, но только русский патриот, отнюдь не коммунист, не еврей, не инородец и не иностранец и не женщина. Если же умышленно или по ошибке президентом государства Российского был избран коммунист, социалист, монархист, еврей, или инородец, или иностранец, или женщина, зеленая партийная армия произведет немедленно насильственный переворот» Как писали младороссы этот «свихнувшийся человек… дошел до идеализации преступления. Он возомнил себя искупителем. Он, дескать, спасет Россию. Выстрел Принципа послужил ему примером… Он верил в спасительность войны… Вышел Горгулов из той больной среды, в которой политическая борьба переплетается с нервным расстройством… Именно с горгуловщиной боролось младоросское движение… Ибо горгуловщина – препятствие на пути к национальному возрождению»242. В сущности, младороссы здесь в очередной раз выставили своих противников как людей, нуждавшихся во врачебном попечении.

В то же время не следует полагать, что все «отцы» и авторитеты в русской эмиграции с насмешкой относились к «детской болезни» молодежи: многие видели в ней силу, с которой надо считаться. Так, Ф. А. Степун – идеолог «Нового Града» призывал эмиграцию подходить к младороссам, взгляды и идеология которых «созвучны эпохе», с достаточной серьезностью. Член Главного совета младороссов генерал Б. И. Чернавин в свою очередь отмечал, что их с «новоградцами» сближает поиск новых форм для новой социальной эпохи и многие предпосылки у них общие243.

В 1936 г. «Бодрость» писала: «Когда эмигрантские горе-„патриоты“ толкуют о „неважности“ территории и готовы под этим предлогом, отдать хоть всю Украину, хоть всю Сибирь, они расписываются в окончательном забвении традиционно-русского понимания государственности… И когда наше поколение предстанет перед судом истории, когда для наших потомков все наши сегодняшние внутренние распри станут историческим воспоминанием, останется последний вопрос, – тот самый, который всякое последующее поколение предъявляет всякому предыдущему: оставили ли мы неумаленной ту землю, на которой совершается историческая судьба нашей нации?»244

Здесь представляется уместным порассуждать о территориях, государствах, империях, преемственности и ответственности поколений о судьбе России. Итак, революция в Российской империи поставила перед победителями и побежденными проблему власти. В одном случае – ее укрепления, в другом – возвращения. Но общим являлось одно – сохранение территориальной целостности страны. Трудностей перед обеими сторонами было немало – одна из главных заключалась в своеобразной незаконченности революции, что требовало от победителей «железной рукой» возвращать «на мгновение» утраченное, как это было на Украине или на Кавказе, не допуская никаких мнимых или подлинных попыток разрушения строящей в одиночку социализм многонациональной советской державы, что показали политические процессы второй половины 1930-х гг. В отличие от «практиков-победителей», действовавших в своей стране и располагавших всем необходимым для строительства нового общества, «теоретики-побежденные», проигравшие гражданскую войну, рассеянные по всему миру, не имевшие опоры на Родине даже в крестьянстве, не находящие общего языка по ключевой проблеме будущего государственного устройства территории СССР, оказались в несравненно худших условиях. В головах многих российских эмигрантов «бродил» уже не «призрак коммунизма», а «призрак национализма».

Строились планы, программы, формировались партии с нелегальными отделениями в СССР, создавались подпольные военные организации, боевые группы с целью спасения «своей» Родины от «коммунистической тирании». Хотя была и разница; украинцы, сторонники «самостийной Украины», или представители кавказских народов выступали за освобождение своего народа, за самих себя, в то время как российские государственники ставили одну задачу – «единая и нераздельная Россия».

Так, в конце 1920-х гг. в эмиграции была создана Лига русских офицеров и солдат, состоявшая в основном из украинцев. Свою главную задачу она видела в освобождении Украины от большевизма и в создании украинского государства, независимого от СССР. Ее члены полагали, что как только на украинской земле появится русско-украинская рота, то на борьбу с ненавистной властью поднимется весь народ. (Поражение в гражданской их ничему не научило. Равно они не учитывали того фактора, что революция под жесточайшим контролем большевиков, «прессовавших негодных уклонистов», продолжалась в сельском хозяйстве, промышленности, просвещении. – В. К.) Свою обособленность от РОВС и других подобных организаций деятели Лиги объясняли тем, что в истории создания «великого русского государства бывало и так, что отдельные ветви русского народа силою исторических судеб ставились в полусамостоятельное, а иногда и самостоятельное положение, которое обязывало их, прежде всего, прочно встать на ноги… для того, чтобы потом помочь своим братьям… никогда ни Украина, ни Сечь не забывали, что они русские и православные»245. Эту организацию и ее программу опять-таки можно назвать «русскими». Но сплачиванию русских, как уже неоднократно указывалось, препятствовала их политическая грызня между собой; мешало также различное отношение к СССР и Германии.

В более выгодном свете выглядели украинские организации, такие как Украинская войсковая организация и ее преемница – Организация украинских националистов, а также Украинская народная казацкая организация во главе с бывшим гетманом П. П. Скоропадским.

И можно понять наших братьев-славян: в России многие видели лишь своеобразный конвой с его железным распорядком – шаг влево, шаг вправо… Трудно понять другое – почему среди многих просвещенных ревнителей свободы для своей родины стойко держится и поддерживается убеждение, что русский – это жандарм, а остальные народы в евразийской России – его жертвы. Такие правдолюбы заботливо хранили и пополняли запас сведений о «несправедливостях и злодеяниях» (разумеется, русских) центральной и местных властей еще с седых времен, но почему-то о своих не желали знать и помнить или выдавали их под флагом защиты своего народа, своих национальных интересов.

Те же украинские притязания также были не лишены имперского характера, например, утверждение моего однофамильца о том, что большинство населения в СССР (80 %) принадлежат к украинской нации, не говоря уже о таких славянских странах, как Польша и Чехословакия246. В отличие от русских эмигрантов, украинские лидеры, такие как Е. Коновалец, С. Бандера, А. Мельник, Р. Шушкевич, сумели создать довольно сильные организации, доставлявшие немало хлопот соответствующим структурам в СССР.

Надо сказать, что сама политическая обстановка в 1930-е гг. способствовала развертыванию украинского вопроса. К власти пришел Гитлер с его планами установления «нового порядка» и продвижением германской нации на Восток. Для украинских националистов он был той личностью, которая поможет создать «вильну и незалежну» Украину. Знакомый с положением в СССР и мечтами эмиграции английский публицист и политик М. Маггеридж писал: «Относительно украинских сепаратистов, находящихся вне России, можно сказать, что они, вероятно, нашли бы германо-польское вмешательство в дела Украины в своих интересах. Не пришлось бы удивиться, если бы украинские сепаратисты получили от Германии и Польши некоторые обещания в том смысле, что названные державы удовлетворятся предоставлением им некоторых экономических и торговых преимуществ, а в остальном предоставят самим украинцам автономию в их внутренних делах. Ценность подобных обещаний, конечно, довольно сомнительна, и весьма возможно, что Скоропадскому пришлось бы ограничиться довольно призрачной властью по примеру нового императора Маньчжоу-Го или по примеру самого Скоропадского во время германской оккупации 1918 года. Однако Скоропадский и другие украинские изгнанники не имеют иного выбора. Они не видят пред собой ничего иного, как либо продолжение советской власти на неопределенное время, либо иностранное вмешательство… Украинские сепаратисты… готовы бороться с Германией и Польшей против коммунистического центра России. Положение неукраинских русских эмигрантов еще сложнее. Для них всякое расчленение Российской империи являлось бы не меньшим злом, чем господство большевиков… Перед русскими эмигрантами является альтернатива – либо желать продления господства советского строя, который они ненавидят, либо быть свидетелями того, как враги империи используют немощность этого строя… Было бы, однако, бесполезным отрицать, что для Европы, в ее совокупности, возможное расчленение России и отход некоторых ее областей к Германии, Польше и Японии предоставляло бы некоторые выгоды… Другие державы… раз они не готовы вступить в вооруженную борьбу с Германией и Японией и раз они не могут предоставить названным державам других территориальных компенсаций за свой собственный счет, то им остается удовлетвориться тем, что наступательные импульсы Германии и Японии будут направлены в стороны, наименее вредные для европейских держав»247.

Здесь нужно и вспомнить, что 26 января 1934 г. был заключен пакт о ненападении между Берлином и Варшавой на десять лет. Предусматривалось его сохранение в случае войны с третьими странами. По сути дела это означало взаимодействие в агрессии – следствием договора стало участие Польши вместе с Германией в разделе Чехословакии в 1939 г.

Начальник российской миссии в Белграде В. Н. Штрандман в письме к В. А. Маклакову подчеркивал, что некоторые заявления Гитлера не оставляют сомнений относительно его намерений довести борьбу с большевиками до конца. Планов было множество, но ни один из них не гарантировал целостности России, тем более, что, как подчеркивал автор письма, «существуют течения, придающие значение разговорам и статьям о создании великой Украины с 45-ю миллионами душ». Причем эта возможность некоторым эмигрантам кажется легче достижимой: «В ней они склонны видеть начало нового благополучия, новой гарантии своей собственной безопасности».

Не забывал В. Н. Штрандман упомянуть и берлинское интервью П. П. Скоропадского сотруднику белградского официоза «Време». В нем бывший гетман, объявляя надежды на возрождение российской монархии утопией, в решительном тоне говорил о будущей Украине как самостоятельной и независимой державе248.

В своем многознаменательном ответном письме от 9 января 1939 г. В. А. Маклаков писал: «Вопрос об Украине очень сложен, не только потому, что это уравнение с несколькими неизвестными.

Я не говорю о настоящих украинских сепаратистах, которые желают одного – независимую Украину. Эта перспектива соблазняет их разными, не очень почтенными приманками: возможности играть роль, занимать более видные места в маленьком государстве. Эти украинские честолюбцы находят сторонников и на Западе, которым они за помощь обещают всякие блага, начиная от выгодных концессий и кончая обещаниями следовать их политическим указаниям. С ними у нас не может быть общего языка: это мародеры во время русского несчастья… Вопрос становится сложным и даже трагическим только для тех, кто стоит за Россию; они думают, что для самой России может быть полезно освобождение Украины от большевиков, хотя с помощью Гитлера, хотя бы ценой уступок. Такие люди по тактическим соображениям не хотят этого говорить – и потому лицемерно раздувать идею независимой издавна Украины, которую будто бы надула и притесняет Москва.

Эти рассуждения я могу понимать и, не называя это изменой, как позицию больших и маленьких Скоропадских, более того – я приведу его в пользу еще два соображения. Во-первых, если бы действительно создавалась Великая Украина, то она обладала бы такой мощью, которую не смогли бы переварить наши соседи, ни Польша, ни даже Германия; такая Украина, кроме того, не соответствовала бы этнографической Украине, включала бы в себя русские элементы, которые бы неудержимо тянули к России. Если бы действительно создалась такая Великая Украина, то дело шло бы к объединению России, и для меня совершенно безразлично, что оно вышло бы из Киева, и что там бы и осталась столица России»249.

В сущности, здесь какие-либо комментарии излишни. Оценка царским дипломатом украинского вопроса достаточно серьезна и основательна для рассматриваемой здесь проблематики. Его корреспондент Е. В. Саблин, стремясь показать тем же англичанам всю важность «сохранения целости российского тела в пределах СССР» подкреплял свои рассуждения выдержками из выступления Г. Вильямса – авторитетного эксперта по русским делам. Еще в 1917 г., выступая в Кембридже, английский ученый подчеркивал, что главным и определяющим фактором обеспечения единства Российской империи выступает русский народ, язык которого стал главным и определяющим фактором развития в различных сферах жизни страны250. «Представляется, – писал Е. В. Саблин, – что было бы бесполезным и даже вредным пытаться найти аргументы в пользу раздела страны, которая создавалась веками. Если рассуждать абстрактно, то, конечно, российскую территорию можно было бы разбить на ряд новых независимых государств, в их числе Сибирь, Дальний Восток, Туркестан и Украину, отдельные народности и племена Кавказа и даже богатый лесами север России. Необходимо, однако, наряду с другими соображениями, иметь в виду, что такого раздела никогда не потерпит русский дух с присущим ему динамизмом, который упорным трудом в течение веков развил и сплавил эти районы в одно изумительное целое. Любая попытка раздела поведет к нескончаемым гражданским войнам, которые остановят не только экономическое развитие, но и саму элементарную экономическую жизнь на территории вновь созданных государств. Избегая активного участия в этой борьбе и ограничивая себя ролью наблюдателя за этим всеобщим разрушением, иностранные государства, конечно, воздержатся от капиталовложений и деловой активности… „Балканизированная“ Россия как антипод единой России не только мало подойдет для приложения западных капиталов, но, напротив, может существенно способствовать финансовым беспорядкам, тяжкое бремя которых уже давит весь мир»251.

Определенная часть эмиграции воспринимала курс Кремля в русле национальной политики. Как остроумно заметил Е. В. Саблин, «Оттого, что Русью владели татары, она не стала Татарией, не стала она и СССР… Правительство, извините, сволочное, но Россия на месте и никуда она не исчезла и не исчезнет»252. Новую Россию он видел в форме союза народов, как конституционную монархию, которая была бы привлекательна для всех входящих в ее состав частей, с предоставлением всем народам прав административного и экономического самоуправления при оставлении за центральным правительством сферы внешних сношений, армии и финансов253.

При этом не следует забывать, что балканизация может идти и через федерализацию, регионализацию даже через губернизацию, чтобы потом всю историю «отмыть» в европейских каналах цивилизации.

А какова была позиция и теория младороссов? В январе 1939 г. А. Казем-Бек писал в статье «Решаем украинский вопрос», что возникновение украинского вопроса следует отнести ко временам походов Батыя на Русь, когда в 1240 г. им был разорен стольный Киев. С тех пор юго-западная Русь стала «превращаться в многострадальную „украйну“… Судьба нашей „окраины“, бывшей в свое время колыбелью и оплотом нашей государственности и нашей культуры, заслуживала не только большего внимания. Она заслуживала и преклонения… От имени русского национализма мы обязаны признать за украинским народом право на культурную и государственную самостоятельность в общих пределах нашей общей же Империи… Задача русского национализма не только в том, чтобы препираться и торговаться с национализмом украинским, а в том, чтобы оказать этому последнему решительную поддержку. Выступая от имени имперского единства, русский народ должен принять на себя все требования украинского народа и братски разделить с ним борьбу за осуществление его стремлений. Именно в этом и ни в чем другом смысл нашего утверждения, что украинский вопрос будет решен только народами нашей Союзной Империи в соответствии с геополитическими нуждами и духовно-политическими целями их великого собрата, украинского народа. В существовании Союзной Империи, раскинувшейся на востоке Европы и на севере Азии, заключен источник таких необозримых ценностей, такого неограниченного богатства и такой неизмеримой силы, что покушение на целость этого в прямом и лучшем смысле Евразийского мира должно признать величайшим преступлением против каждого в отдельности и всех вместе взятых народов, составляющих этот мир… Из… отрицания сепаратизма не может проистечь отрицание прав на самостоятельность народов нашей имперской семьи, нашей Восточной „Лиги наций“, – единственного органического, естественного и целостного союза народов… Отрицая сепаратизм, мы отрицаем и все виды централизма в нашей гигантской стране. Централизм может только истощать и связывать силы таких гигантов. Огромность территориального тела становится источником не силы, а слабости, если это тело не организовано во всех своих частях, проявлениях и, если угодно, измерениях. Самостоятельные государства с нормально развитым национальным сознанием, организованные в наднациональной Империи, – такова „формула“ великой державы завтрашнего дня»254. Умение красиво излагать свои мысли у А. Л. Казем-Бека здесь сочетается с некоторой недоговоренностью, неконкретностью. Тем не менее, предлагаемое им «римское» решение не допускало «раздела имущества».

Именно этим зачастую занимались в эмиграции: само русское общество с его различными организациями и структурами делилось на два ярко выраженных крупных лагеря – «пораженцев» и «оборонцев». Первые видели возможность свержения большевизма и, соответственно, освобождения страны в интервенции. Вторые защищали тезис о том, что какая бы ни была власть, но Родину необходимо защищать. Наиболее последовательными сторонниками лозунга «Ни пяди русской земли» выступали младороссы. Политическая программа «Союза младороссов» с их коронным лозунгом «ни белые, ни красные, но русские» представляла собой смесь монархизма с социализмом, круто замешанном на итальянском фашизме. С именем И. И. Толстого – активного деятеля в «Союзе младороссов», где он был политруком, что страшно шокировало многих эмигрантов – связана обошедшая страницы многих зарубежных изданий жесткая полемика с «пораженцами». Диспут был связан с событиями на КВЖД и угрозами СССР («Красный Рим») со стороны Японии («Желтый Рим») Собрание происходило 5 марта 1934 г. в Русском доме.

Основной доклад «От Карамзина до младороссов» читал И. Б. Струве, призывавший эмиграцию в современной ситуации быть вместе с Японией, которая может помочь стране освободиться от большевизма.

(Несколько позже в своей вотчине – газете «Россия и славянство» – Струве очень по философски заметит: «Я ставлю вопрос: как относиться русским к борьбе, происходящей на Дальнем Востоке? и отвечаю, прежде всего, формально и так: во всяком случае, с русской точки зрения» Правда, несколько раньше он заявлял, что «русской точки зрения вообще не может быть»255. Если полагать, что твердокаменность есть порок для философа, то Струве выказал себя достойным продолжателем непредрешенства. Тогда же, в 1934 г., он писал, что не следует пугаться неких захватов японцами, так как, дескать, всем известно, что «колонизация не то что Сибири, но и самой Маньчжурии… нашего Дальнего Востока… по климатическим условиям – совершенно недоступна японцам»256.)

Его оппонент И. И. Толстой тогда заявлял, что эмиграция, во всяком случае, молодая, не будет на стороне врагов России. Главное внимание в своем выступлении, в котором оспорил мысль Струве о том, что у «национальной России есть только один враг – большевизм и советская власть», он уделил личности докладчика, его политическому прошлому При этом он «назвал позором для дома, носящего имя императора Николая II, появление в активной роли П. Б. Струве». После этого зал настоял на удалении Толстого из зала257.

Позже сторонники Толстого устроили обструкцию Струве в Белградском университете, где он как новый профессор должен был прочесть вступительную лекцию. К провалу лекции приложили свои старания и приверженцы сербских коммунистов. В итоге его забросали гнилыми яйцами, скандируя «долой ренегатов», «вон», «живела (Да здравствует – В. К.) Советская Россия»258.

Известный В. В. Шульгин предлагал залу поразмыслить о возможности ассимиляции немцев русскими, проводя параллель с норманнами. Фактически диспут получился с элементами скандала. Тогдашняя атмосфера в зале была передана в стихотворении, которое здесь воспроизводится, благодаря памяти присутствовавшего там Н. И. Толстого.

(Некоторые комментарии: В. X. Даватц – математик, журналист, автор книг об эмиграции; Знаменский – жандармский полковник; «национальные мальцы» – члены Национально-трудового союза нового поколения, избравшие методом борьбы с большевиками террор; Петя Абрикосов – собирательный образ русского студента в Белграде. Второе собрание состоялось в 1936 г. На нем опять выступал И. И. Толстой, но уже без Струве. Обильно цитируя «Мейн Кампф», «младоросский политрук» предупреждал уже об агрессивности Германии относительно России. И несколько слов об этом удивительном человеке с трудной судьбой и русским характером. Выпускник Морского корпуса. Участник Гражданской войны. Выжил в ледовом походе Владимира Оскаровича Каппеля. По характеру был ровным человеком, но не без вспышек. Религиозным человеком он, скорее всего, не был, хотя своего сына Никиту – будущего академика РАН – воспитывал в вере. В Югославии граф кормил семью тем, что развозил фильмы по «городам и весям» приютившей его страны, делал игрушечную мебель, сапожничал и пр. После освобождения Белграда получил благодарность советского командования за помощь в организации госпиталя. Отправил сына в Красную армию. Вернулся после войны на Родину, в Москву, на Арбат. Практически вся его дальнейшая жизнь была связана с Московским университетом, с филологическим факультетом, с сербскохорватским языком. Власть КПСС считал преходящей, которая закончится где-то в конце века259.)

В своей полемике с «пораженцами» младороссы охотно использовали имена авторитетных лиц, например, выдержки из заветов Виктории Феодоровны:

«Если мы – великая нация, мы поднимемся сами.

Если же мы обречены на гибель, не иностранцы нас поднимут.

Иностранцы нас не только не поднимут, а просто прикончат»260.

Тактика и стратегия младороссов имели успех не только у молодежи, но и у людей, успевших повоевать, среди офицеров и генералов. Более того, их взгляды на Россию разделял Кирилл. В его новогоднем обращении, опубликованном в 1932 г. на страницах «Младоросской искры», были следующие строки: «Я от всего сердца желаю успеха в творчестве окрепшему и познавшему любовь к Родине Русскому человеку… приветствую нарождение новой жизни, как зарю величия Моей Родины и будущего счастья человечества. Каждый успех в строительстве есть победа русского народа. Допустимо ли мешать ему в достижении полного торжества? Каждый Русский человек должен всеми силами помогать возрождению могущества своего Отечества. Особенно важно это сознавать нам, выкинутым за пределы России. Только помогая воссозданию Русской мощи, мы опять сольемся со своим народом и вернемся на родную землю»261.

Для Р. П. Рончевского и некоторых легитимистов это приветствие и призывы к помощи в то время, когда шла коллективизация со всеми ее, мягко говоря, перегибами, звучали дико, вызывая возмущение в среде русской эмиграции. Сами же младороссы, вдохновленные поддержкой своего государя шли дальше. В том же 1932 г. А. Л. Казем-Бек в своем докладе говорил следующее: «Мы должны придерживаться тактики путей наименьшего сопротивления и наибольшей целесообразности. Когда у нас есть, например, возможность войти в открытую дверь, мы не должны в нее ломиться и тем менее карабкаться по водосточной трубе, чтобы проникнуть в дом через окно второго этажа»262.

Такое определение политической работы вызывало вполне законное возмущение у тех, кто отстаивал принцип ведения действительной, результативной борьбы, сопротивления не эфемерного, а реального. Для них «наименьшее сопротивление» означало его максимальное свертывание, а «открытая дверь» ассоциировалась с советской разведкой, где ярким примером служила известная операция «Трест».

Бравируя своей независимостью и правотой установок, сторонники Казем-Бека в своей прессе печатали антимладоросские выступления. Даже в ругательствах и критике в свой адрес они видели еще одно доказательство своей жизненности, еще одно средство выставить своих оппонентов демагогами, людьми, равнодушными к судьбам своей родины – «непредрешенцами», даже материал для учебных занятий по политпросвещению. Ярким образчиком могут служить следующие слова И. А. Ильина: «Ясно уже, к кому приспособляются и подделываются „младороссы“, делая ставку на „человека революционного стиля“. Они идут совсем не к русскому крестьянину… и не к русскому рабочему, впервые постигшему весь ужас государственно-коммунистической монополии в области работодательства; и не к замученной и униженной русской интеллигенции, – а к коммунистам. Они сближаются с угнетателями России; они принимают именно их за русских, за Россию, с ними они братаются и ассимилируются; в этих религиозно-нравственных и умственно-искалеченных болтунах они видят „нового русского человека". Они братаются с отбросом коммунистической революции»263.

Именно подобная велеречивость, не позволяющая автору спуститься с небес на землю, позволяла младороссам, кстати, тоже не особенно жалующих «почву», легко парировать обвинения философа и переходить в наступление.

Весьма остроумно младороссы отражали иные атаки на свое Движение: сама история давала им для этого обширный материал. Так, в 1936 г. в журнале «Кавказ» (издавался в Париже с 1934 по 1939 гг. «Орган независимой национальной мысли». Редактором был Гайдар Баммат – бывший министр иностранных дел Республики горцев Северного Кавказа) был опубликован антимладоросский материал некоего Вахтанга Карелели (В. Цицишвили), писавшего следующие строки: «Проникая вглубь в смысле событий, отчетливо вырисовывается лишь столкновение двух идей, двух сил – это: старая как мир, никому никогда не удававшаяся попытка делать историю, и противоположное ей – нормальное течение естественного хода исторических событий… Когда Муссолини стремится в духовном отношении вернуться к истокам итальянской истории, возвести в культ почитание старого Рима или Шарль Моррас призывает вернуть трон потомку сорока королей, создавших Францию – это понятно, но какой историей, и какой Россией вдохновляются „русские"? Что за культ она думают восстановить? Культ Москвы Иоанна Грозного или Архарова? Если Муссолини, эволюционируя, воскресил в себе римлянина, А. Л. Казем-Бек логично должен был бы воскресить в себе, если не перса Назыр Магомет-хана, то хотя бы хаджи Казем-Бека и стремиться в духовном отношении вернуться к истокам истории славного сопротивления его предков России, а не возглавлять безголовых, тех, кто вторично хочет наложить свои лапы на Кавказ». Реакция последовала незамедлительно в виде письма С. Хатаева в редакцию «Бодрости». Защитник младороссов ядовито подчеркивал, что если, по мнению В. Карелели, «не существует» общероссийской истории, то, следовательно, нельзя говорить и об общегрузинской истории, а лишь – об отдельных ветвях грузинского народа. «Если Муссолини, эволюционируя, воскресил в себе римлянина, то Вахтанг Карел ели, эволюционируя, должен был бы „воскресить в себе“ грузина, веками доблестно боровшегося против персов и турок, которые помешали ему создать Грузию, обессилившего в этой борьбе и обращавшегося в Москву с просьбами о помощи, целовавшего крест на службу России „навеки и нерушимо“»264. Со своей стороны могу лишь здесь назвать имя одного из моих любимых поэтов – Николоза Бараташвили, утверждавшего иной образ России. В поэме «Судьба Грузии» были и такие строки:

Только у России под крылом Можно будет с персами сквитаться.

Лишь под покровительством у ней Кончатся гоненья и обиды И за упокой родных теней Будут совершаться панихиды.

С «отцами» у младороссов, как уже понятно, были старые счеты. Неоднократно, в различных вариациях, в младоросской печати высказывались суждения о том, что ошибочность староэмигрантской тактики заключается в некоем психологическом изломе, мешающем «трезвой» оценке русской революции и в незнании ими современных процессов в мире. «В 1917 году, – горячился Кирилл Елита-Вильчковский, – Октябрьская революция была воспринята ими как феномен, выходящий из рамок истории. Коммунизм был абсолютизирован, т. е. воспринят как неизбежное зло. При наличии таких предпосылок мистического характера все дальнейшие подходы к революционной России оказались искаженными и в оценке русских событий весь исторический опыт и все исторические знания, которыми справедливо гордились староэмигранты, оказались поневоле неприменимыми. Действительно, если принять революцию за явление апокалиптическое, если как догмат утверждать неподчиненность советского мира историческим законам, то никакая рациональная политика в отношении России невозможна… Те, кто эволюцию советской России объявили а’ priori невозможной, не могли противопоставить коммунизму ничего более реального, чем „непредрешение“ и ставку на механическое вправление России при помощи штыков назад в историю, из которой она как бы выпала»265.

Не менее интересно дальнейшее продолжение списка грехов по «правдолюбу» Елите-Вильчковскому. Итак, «официальное возглавление эмиграции приняло в отношении рядовой эмиграции, так и в отношении иностранцев, особый тон: всякое беспристрастное освещение событий рассматривается как тактическая ошибка, как „игра“ на руку большевизму. Этой страшной формулой закрывались рты. Все внутри-русское решили подавать как нелепое, карикатурное, обреченное на провал. С иностранцами говорили как с детьми. Их пытались запугать. Результат получился обратный: сгущение красок привело к тому, что действительно ужасные стороны революционной действительности стали вызывать улыбки снисходительного недоверия („бедные люди, они столько перенесли../4) и за самыми редкими исключениями с эмигрантскими источниками вообще перестали считаться… Твердя о людоедстве, торжествующем на просторах России, о рабстве и невежестве, староэмигранты только укрепляли давнишние западные предрассудки… Освобождать такую страну у иностранцев было мало желания. Тогда народилось желание купить помощь иностранцев, торговаться с ними, и на этой торговле староэмигранты потеряли не только доверие, но и уважение иностранцев… они все без исключения, открыто или в душе презирают эмигрантов, предлагающих за проблематичную помощь иностранных штыков, не только пяди земли, но и целые территории»266.

Предложить можно все для спасения России, но с выкупом всегда обстоит дело значительно труднее. И наиболее дальновидные эмигрантские политики понимали, что, пойдя на определенные уступки, при одновременной ставке на сепаратизм, можно потерять всю Россию. Хотя некоторые были готовы примириться с расчленением России, ее «балканизацией», лишь бы ликвидировать сталинский режим. Другие же целостность родины ставили превыше всего и готовы были примириться с «временным сохранением Сталина, если этим кладется предел домогательствам наших сепаратистов и иностранных друзей»267.

Тем более, что речь шла о спасении родины, которая для патриотически настроенной российской эмиграции не была ни Совдепией, ни Триэссерией, а Россией, той Россией, чья политика была направлена, в частности, на возвращение ранее отторгнутых земель – например, Западной Украины и Западной Белоруссии.

Иными словами, определенная часть эмиграции воспринимала курс Кремля в русле русской национальной политики.

Практически, отношения между «отцами» и «детьми» выяснялись по многим направлениям. Весьма примечательным может служить здесь «полемика» с П. Б. Струве по вопросу «великой депрессии», захватившей Запад в конце 20-х – начале 30-х гг. «Младоросская искра» в 1931 г. экспрессивно писала: «Весь мир сотрясается от конвульсий капиталистической системы, миллионы честных и работоспособных людей обречены на нужду, голод, самоубийства и преступления из-за чудовищной безработицы. Крупнейшие тресты, банки, фирмы вылетают в трубу… Академик же… смеет писать, что „все любительские толки о „конце капитализма““ ни что иное, как „ограниченность и тупоумие“, которые „находят себе поддержку в неврастении и истерии, изливающихся в историческом импрессионизме и сочетающихся с дилетантизмом и даже верхоглядством“… Мы обращаем внимание „политика и экономиста“, что его соотечественники десятками тысяч загоняются в многомиллионную толпу жертв того самого капитализма, в честь которого он столь несвоевременно курит фимиам. Промотавшимся „политикам и экономистам“ пора перестать измываться над людьми, потерявшими самое элементарное, первичное право человека – право на труд»268.

В сущности, здесь нет полемики: это нравоучение, списаннное как бы со страниц советской прессы.

А что же еще писали сами оппоненты младороссов? Достаточное представление об этом сюжете дает статья в «Последних новостях» под названием «Идеология и тактика младороссов». Ее автор, скрывшись под инициалами А. Р., писал: «Все их творчество в этой области (историко-философские взгляды – В. К.) заключается в пересказе или текстуальном воспроизведении отдельных цитат из писаний Льва Толстого, Достоевского, К. Леонтьева, Гоголя. Младороссы просто экспроприируют политическое мировоззрение указанных писателей, приклеивая к этой славянофильской системе идей термин „младоросскость“. В основу своего мировоззрения они кладут примат религиозного начала. „Без веры в Бога нельзя ни быть, ни стать младороссом“ (Казем-Бек). Вера эта конкретизируется в положительной религии православия. В нем младороссы видят центр и сердцевину русской жизни. Залечив свои раны, православие двинется к великим целям, увлекая за собой по пути мессианства новую русскую культуру… Лозунги их частично повторяют тезисы РДО (Республиканское демократическое объединение – В. К.), как-то: лицом к России, признание внутренних процессов, ставка на живых людей живой России. Младороссы стремятся привлечь к „неомонархизму“ – не членов зарубежных союзов, а сегодняшних комсомольцев, красных пионеров и, быть может, членов ВКП… появление группы младороссов нужно рассматривать, как отчаянную попытку последышей бывшего правящего сословия вернуть потерянное навсегда их отцами влияние на русскую жизнь, – попытку, обнаруживающую еще раз их органическую неспособность всерьез понять уроки истории»269.

Здесь можно, конечно, сказать, что не цитаты и не выпячивание православия определяли философию младороссов, но говорить об их «неспособности» было бы совершенно несправедливо. Скорее, автора заметки можно упрекнуть в «заказном» характере его строк.

Сам А. Л. Казем-Бек в своем открытом письме к П. Б. Струве на тему «отцов» и «детей» писал: «Именно „дети“… осознали трагедию «отцов» и не смели бичевать и поносить их. Тем неприятнее, тем болезненнее воспринимается „детьми“ каждая вольность отдельного „отца“… Вы указали, что „катастрофу России, великое всемирно-историческое событие нельзя вменять отдельным поколениям. Можно осмысленно говорить о политических ошибках отдельных лиц“. Конечно, не одно поколение создало те условия, в которых могла совершиться катастрофа России… Понятие „поколение“… слишком расплывчато… Если признать ответственными за тягчайшие политические ошибки отдельных „возглавителей“ целого поколения, то этих возглавителей следует видеть, прежде всего, в государственных и общественных деятелях, в партийных лидерах, в вожаках общественного мнения… Они ответственны перед историей, которая их и будет судить. Мы – „дети“ – на роль судей не претендуем. Мы только просим: пусть деятели, ответственные за политические ошибки, которые привели нас всех (и „отцов“ и „детей“ и „внуков“) к нынешнему безвременью, – пусть эти деятели проявят больше терпимости к усилиям „детей“, ошибки которых еще не привели к конкретным результатам, на основании коих можно было бы судить. Если „отцы“ не желают быть адвокатами «детей», то пусть они не спешат становиться „прокурорами“. И не только потому, что у них нет на это никакого права, но и потому, что еще рано подводить итог усилиям «детей»… Какое чувство вызовут во всех „детях“, фразы, брошенные на Вашем собрании (22 января – В. К.) Д. С. Мережковским: „Говорят: старшие обанкротились, погубили Россию. С такими демагогическими приемами мы к молодым не пойдем. Наша слава, наше величие, что мы здесь сидим“… Видеть в последствиях поражения… «славу» и «величие», значит упиваться поражением, – духом поражения. Если это философия, то это – философия самоубийства. И на деле это и есть духовное самоубийство. В восклицании Д. С. Мережковского, пожалуй, заключается объяснение общей агрессивности „отцов“: Как? „Дети“ ропщут? Они тяготятся на чужбине? Маловеры! Невежды! Недоросли! Они не понимают, что „наша слава, наше величие, что мы здесь сидим“.

Вы закончили свое выступление словами: „Людей нужно щадить и стараться понять, что зло и ложь надо обличать и искоренять“… „Отцы“ должны щадить теперь „детей“, так как этих „детей“ они не смогли или не сумели воспитать. Упустив из рук государственную власть и политическое господство, «отцы» упустили из рук и самую возможность воспитать себе преемников, которым можно было бы безболезненно передать „дар преемства“»270.

«Русская молодежь за рубежом, – продолжал Казем-Бек, – перестает, прежде всего, быть русской. На диспуте о смене поколений целый ряд ораторов отмечал прогрессивное понижение интереса эмигрантской молодежи к общественным делам: „молодежь не ходит на собрания, устраиваемые для нее“. Зато молодежь увлекается спортивными состязаниями, успехами техники, кинематографическими новинками, танцами. Она стремится уйти в личную жизнь, отмежеваться от русской „политики“ не потому, что недооценивает значения политики вообще. Она именно нуждается в каких-то внешних показателях реальности политики. И таким показателем для нее может быть только успех. На вашем же диспуте (с П. Б. Струве о „смене поколений“ – В. К.) раздавались возражения против требования успеха. Вы сами (и совершенно основательно) отметили, что „нельзя опорачивать государственные начала с неуспехом“. Если вы правы по существу, то вы не правы в представлении той зеленой молодежи, которая незаметно подросла за рубежом Отечества, которая была воспитана на политическом и имущественном „неуспехе“ старших поколений… Эмиграция просто не приметила, что ее молодежь выросла почти беспризорной… души их оторваны от той среды, к которой они принадлежат. Русские юноши в громадном большинстве не верят в политическое будущее эмиграции. Зарубежная русская политика кажется им чем-то вроде толчения воды в ступе…. Борьба же эта не увенчается успехом, если молодежи не показать успеха или, на худой конец, возможности успеха (именно феномен „успеха" „родил" лозунг „Лицом к России", позволявший показать достижения Родины. – В. К.)… В сущности, все сводится к умению найти для неизменного содержания такую форму, в которой оно отвечало бы требованиям времени»271.

Со своей стороны, младороссы уже в далеком 1930 г. особое внимание стали обращать на подготовку технических специалистов, компетентность и авторитет которых были бы востребованы в новой России на командных должностях. Именно этим было вызвано и обращение младороссов-техников к своим бывшим по гражданской войне соратникам, работающим на заводах Рено и Ситроена, с призывом совершенствовать технические знания, набираться мастерства по избранной специальности272.

Эта инициатива могла помочь удержать для одних, укрепить для других связь с Родиной. Случались и прямые контакты с советскими людьми. Судя по донесениям младороссов, они вели во Франции пропагандистскую работу, например, среди советских моряков и спортсменов: команды пароходов «Зырянин» (1938), «Онега» (1935). Ар кос» (1936), «Ладога» (1936), футболистов «Спартака» (1936)273.

Младороссы неустанно подчеркивали, что «борьба не могла прекратиться с нашим исходом с Русской земли. В противном случае наш исход был бы простым дезертирством. Между тем никто не ведет борьбы. „Верхи" заговаривают зубы массам… Массы, разочарованные и изверившиеся, уходят в чужой быт. Безверие рождает отчаяние. Волна самоубийств поднимается и не видно еще ее гребня… Эти „верхи" конечно враждебны большевикам, и даже настолько враждебны, что и Россию причисляют к „лику" большевиков. Но отсюда вовсе не следует, что они приветствуют борьбу эмиграции с большевизмом. Младороссы не бьют по своим. Они бьют по тем, которые в свое время распластывались перед Февралем, которые подчинялись главковерху Керенскому и только теперь храбрятся перед редактором унылых „Дней", которые примазались к борьбе, когда ее начали другие, которые утопили эту борьбу, которые осели на реках вавилонских»274.

«Пусть мы „дети" и неправы в своих суждениях. Пусть мы невежественны, бездарны, самодовольны, нахальны, грубы. Все равно мы существуем, – подчеркивала младоросская молодежь, – и не собираемся сдаваться. Все равно мы будем считаться с действительностью (которую, кстати, не мы создавали). И мы все равно победим, в конечном счете, так как сама жизнь – наша союзница. И вся наша борьба все равно останется тем, чем она была с самого ее начала, – борьбой освободительной, раскрепостительной, национальной. Если наши сегодняшние пути окажутся ложными, мы без колебаний сойдем с них и станем на иные пути. Мы в тактике сознательные и закоренелые оппортунисты: мы ищем наименьшего сопротивления и наибольшей целесообразности. И мы не только не стыдимся этого, а наоборот, скорее видим в этом достоинство. Но мы не можем позволить, чтобы „отцы“ сомневались в наших побуждениях, в наших стремлениях… Если нам не хотят помочь, то пусть хоть не мешают. Большего нам не надо»275.

Можно предположить, что весь этот младоросский «взрыв эмоций» был просчитан, имея своей целью своеобразную рекламу своего движения-движителя, как единственно верного в условиях эмигрантского времени.

Дорогу «Главе» торил Кирилл Елита-Вильчковский, который еще в 1931 г. утверждал: «Молодняк пойдет за тем, кто покажет, что лучше понимает национальные пути России, чем провалившиеся на испытании коммунисты (это когда же произошло?! – В. К.). Когда строительство будет возглавлено Императором, можно будет себе позволить какое угодно волеизъявление: голосовать за коммунизм станет ничтожное меньшинство. Но если предложить на выбор „непредрешенство“ или строительство, хотя бы коммунистическое, то коммунизм, конечно, только выиграет»276.

Вряд ли русский народ знал что-либо о «непредрешенцах». Здесь важно другое: утверждение, что российский народ по своей натуре монархист. С этим тезисом трудно согласиться, зная, что к этому времени в России выросло новое поколение, воспитанное в духе новой идеологии. Но в то же время нельзя отрицать подсознательную и сознательную веру в «хозяина», «твердую руку», в того, кто олицетворяет верховную власть в России.

Ведя открытые атаки на «отцов» по всему фронту, младороссы были в то же время готовы терпеть своих политических оппонентов, если они возвышали авторитет Движения в той или иной форме. Примеров предостаточно. Так, в ноябре 1931 г. на собрании 15 очага в Париже выступал упоминавшийся здесь М. М. Артемьев, прибывший из России и представлявший «подпольные общественные течения», покрывшие своей сетью СССР. За чрезвычайно лестную оценку младороссов ему сошло с рук высказывание о том, что православие не может служить «становым хребтом в младоросском мировоззрении». По его мнению, «христианство в современном мире – пустой звук», «оно умирает, должно умереть, чтобы воскреснуть в новой форме, в новом раскрытии»277.

Отсутствие каких-либо комментариев к этим оценочным суждениям, задевавшим честь младороссов, можно толковать по разному. Во первых, младороссы считали себя достаточно сильными, чтобы не обращать внимания на подобные выпады. Во вторых, публикация иных взглядов в своей прессе только укрепляла ее авторитет. В третьих, само отношение к религии у младороссов было весьма сложным. Трудно подобрать фразу, которая бы точно передавала настроение молодежи – возможно, ею будет странное словосочетание «кристальная аморфность». Практически, младороссов, прежде всего, интересовала борьба, политика, средства и методы достижения своих целей, и возможно, что Артемьев был прав: не православное мировоззрение служило основой идеологии младороссов, а советский монархизм?

В то же время следует подчеркнуть, что одним из трех пунктов младоросской программы-минимум было требование свободы совести. Среди россыпи корреспонденций, материалов, сюжетов из жизни в Советской России можно было встретить и материалы о положении православия в стране. О политике воинствующего атеизма с его целью уничтожения веры. Казем-Бек писал на Пасху в 1932 г.: «Гонения, террор укрепили Церковь. Потеряв количественно, Она возросла качественно. Мученичество возродило пастырей и паству. В новых условиях, среди новых нужд и новых запросов, Православная Церковь сумела перестроиться внешне. И Она уцелела. Это – главное. Остальное приложится… Сегодняшние массы верующих ушли в себя. Это, прежде всего – кадры. Их количественное соотношение с безразличным большинством и активно-безбожным меньшинством не существенно. Существенна… их способность донести веру до тех дней, когда массы народные потянутся к ней, чтобы освятить плоды своих трудов и одухотворить свои творческие усилия»278.

Однако все же вера была своеобразной константой, не подверженной быстротекущей практике политической жизни. Именно поэтому основное внимание уделялось политической борьбе с теми же «отцами». При этом следует отметить, что младороссы мгновенно ухватывали у них все, представлявшееся им ценным и необходимым.

Так, в 1932 г., когда П. Н. Милюков выступил в Париже с докладом, в котором подчеркнул, что о создании на Дальнем Востоке буферного государства на территории, отторгнутой от Советского Союза, могут мечтать только те эмигранты, которые не думают о родине. Солидаризуясь с Павлом Николаевичем, младороссы, в то же время, возражали против его тезиса о том, что «если интересы России будут задеты, то нам здесь надо защищать советскую власть». «Не власть, переходили в атаку „дети“, нам надо поддерживать. Надо уметь отличать волю нации от воли власти. Не власть мы здесь должны защищать, а истинное стремление русской нации защищать свои национальные интересы»279.

Эта «детская порка», вероятно, очень повеселила Павла Николаевича, но для младороссов это было типичным – быть правее правых. «Досталось» от младороссов и А. И. Деникину, который, заявив себя противником «буфера», в то же время подчеркнул, что, если он и появится, то над ним должен развиваться русский стяг. Именно на этом «допущении» и сыграли «дети», смотря несколько иначе – глубже и дальше – на поставленную проблему: «,Буфер“ может возникнуть и существовать не иначе, как под японским протекторатом. При этом цели, преследуемые японцами, совершенно противоположны нашим национальным задачам. От протектората до аннексии – полшага… Единственным оправданием буфера, казалось бы, представляется цель военная: база для национальных формирований, область, откуда „начнется поход“. Но неужели наше двенадцатилетнее пребывание среди иностранцев оставило среди нас наивных людей, думающих, что правительство „буфера“, связанное и зависимое, получит от держав-покровительниц средства для военной затеи, цель которой завоевание русской территории и восстановление русского могущества?»280

Но в целом, младороссы обеими руками подписывались под словами генерала о том, что «если жертвовать Дальним Востоком, то почему не создать буферной Украины, буферной „Казакии“, почему не отдать Финляндии Карелию и Ингерманландию, почему не пожертвовать Бессарабией? Если раскроить русскую землю на „буфера“, то коммунистическая власть будет свергнута, конечно, но что тогда останется от России?» «Еще не пришел купец на торжище, на котором разложены рваные ризы России, а мы уже просим: „Берите, выбирайте… “» – горько говорил Деникин281.

Итак, и здесь была правота младороссов с их лозунгом «ни белые, ни красные, а русские». Об этом твердил, в сущности, и великий князь Дмитрий Павлович, который на собрании 12 июня 1935 г. в своем выступлении сказал: «Но патриотизм наш не должен быть лишь патриотизмом прошлого, а только патриотизмом настоящего и будущего… Разгром Армии будет вовсе не шагом к возрождению нашего Отечества, а страшным ударом по России и русскому достоинству»282. Фактически, здесь ставился знак равенства между Красной армией и Русской армией. В то время как для Р. П. Рончевского это было бы возможно только после того, как Красная армия свергнет коммунистическую власть283.

Именно русский дух младороссы видели в свершениях Родины. Григорий Бутаков в 1934 г. писал, что в «русской катастрофе мы видим не одно только разрушение. Гораздо больше, чем разрушения, мы видим в ней созидания и творчества. Русская катастрофа создала нового русского человека, который чувствует, как и мы, который, как и мы, превыше всего любит свою Родину, с ее дикой природой, с ее старой культурой, с ее новым строительством, с ее радостями и невзгодами. Среди дикой тайги и пустынных степей вырастают создаваемые творческой мощью нового русского человека (здесь не надо забывать о лагерниках. – В. К.) фабричные гиганты-комбинаты. Запах фабричного дыма для нас гармонирует с запахом леса и степи»284.

Омоложение страны, увеличение количества городов, рост численности рабочих, умножение населения страны – все это служило очередным доказательством для младороссов нарождения новой России. Весьма любопытны и следующие строки С. Зеньковского о новой географии России (1936 г.): «Рабочие центры, вводимые на окраины, играют роль московского мелкого дворянства, опоры центральной авторитарной власти. Эта система еще облегчается тем, что рабочий из центральных областей… благодаря коммунизму и советскому вненациональному патриотизму, не встречал особо яростного приема у местных национальных элементов и в результате легче ассимилировал и легче ассимилировался. Все это, конечно, значительно изменяет путь разрешения многочисленных национальных проблем в духе общесоветской государственности, фактически окрашенной имперско-русской культурой и пользующейся русским языком»285.

Забывалось одно – на Востоке личность должный раб власти. Там на первом месте всегда стоят интересы государства, такой своеобразный государственный каток, перед которым личность падает ниц. Лишь в редких случаях и на весьма недолгое время у нас на Руси был диалог.

Нина Алексеевна Кривошеина, вспоминая свое увлечение младороссами, писала: «Главное, что меня привлекло к ним, – был их лозунг: „Лицом к России!“ Лицом, а не задом, как поворачивалась эмиграция, считавшая, что с ней из России ушла вся соль земли, и что „там“ просто ничего уже нет. Конечно, это „лицом к России“ не все младороссы могли вполне воспринять и переварить; иногда они впадали в нелепое и почти смехотворное преклонение, в восторг перед „достижениями“. В первые же месяцы моей младоросской эры мне пришлось быть на докладе о промышленных и технических достижениях в Советском Союзе, где повторялись вслепую данные советской прессы, и где выходило, что до 1920 г. в России и вообще не было промышленности, ни техники… вообще ничего! Я заявила, что на следующем же собрании этого очага берусь доказать, насколько все тут ошибаются. В самом деле, через неделю, собрав в памяти все, что я могла знать о развитии тяжелой промышленности в России от моего отца (крупного промышленника А. П. Мещерского – В. К.), я рассказала „очагу“ о фабриках московского или волжского купечества, о теплоходах на Волге, о телефонизации (одной из старейших в Европе!) и т. п. Сперва мне кто-то возражал, и даже довольно резко, но я не дала себя забить, и кончилось тем, что многие (из более молодых младороссов особенно) признались, что в первый раз в жизни все это слышат»286.

Именно советская пресса, будучи основным источником информации о ситуации в СССР, не раз приводила младороссов к выводам явно преждевременным. Например, в постановлении СНК СССР (1936) об упразднении Комакадемии, «фабрики коммунистических догматов», и передаче ее секций и штата в АН СССР младороссы усматривали закат марксистской идеологии287. Публикация в «Комсомольской правде» о «черных» и «зубастых» младороссах как бы свидетельствовала о «бессильной злобе» тех, кому был не по душе рост их движения288. Хотя в России, за исключением «компетентных органов», никто не отслеживал деятельность организации А. Л. Казем-Бека.

Тем не менее, один из самых интересных и сложных сюжетов связан с отношением младороссов к России/СССР, с оценкой своей роли в современном им мире. Так, один из лидеров Молодой России в июне 1939 г. отчетливо и высокопарно писал в «Очаговой политучебе»: «Младоросское движение за рубежом несет и пропагандирует Русские идеи в мире, знакомит внешний мир с настоящими задачами России, с устремленностью Русской нации, с ее традициями и историческим путем. Это то звено, которое связует русскую действительность с действительностью мировой, т. е. выполняет как раз то, чего не может делать сейчас Россия, скрытая под официальной маской коммунизма»289.

Для мира, должно быть, было страшновато узнавать, что «азиатское страшилище» еще живет и надеется на того, кто его «пожалеет и поцелует» и тогда – настанет преображение России! И, разумеется, именно младороссам с их кредо «Лицом к России» отводилась здесь ключевая роль.

В умы молодежи широко внедрялась идея о начавшейся с 1917 г. эволюции, в результате которой на смену старой ленинской гвардии приходит молодежь с иными установками. Именно на ее энтузиазм, на «национальную гордость» каждого русского, на «землю и волю» крестьянина, на энергию «нового человека» делали ставку младороссы290. Не могли не ободрять их сведения о том, что со второй половине 30-х гг. в литературоведении шел откат от вульгарно-марксистского понимания русской классики, когда стихотворение «Смерть поэта» означало всего лишь «художественное выражение идеологии социальной группы», а творчество Гоголя объяснялось его раздумьями об «экономически слабой дворянской усадьбе291.

Реальные картины из жизни в СССР перемежались у них с весьма упрощенными представлениями, не отражающими адекватную ситуацию в действительности.

Так, неудачу аграрной революции они в 1931 г. обусловливали сознательным саботажем работников колхозов и совхозов, «срывающих план Сталина»292. В то же время, полемизируя с «отцами», младороссы восклицали, что «НЕ РАБЫ восстанавливали и увеличивали мощь России; НЕ РАБЫ выносят на своих плечах тяжесть строительства; НЕ РАБЫ ведут пассивное строительство в деревне»293.

По мнению младороссов, те «эмигранты, которые смешивают национальные и антинациональные элементы пятилетки и величают ударников „советскими овцами“, бьют не только по коммунизму, но одновременно и по национальному чувству и приносят вред не только коммунистам, но и России»294.

Однако неприятели младороссов сумели «отыграться» на Казем-Беке, подняв шум в печати о конфиденциальной встрече в парижском кафе в 1937 г. А. Л. Казем-Бека с бывшим русским дипломатом, перешедшим на советскую службу А. А. Игнатьевым.

В 1937 г. на страницах «Возрождения» появилась за подписью Н. Алексеева живописная заметка, озаглавленная «ГПУ и Младороссы»: «31 июля. 4 часа пополудни. Кафе „Роаяль“ – дорогое и редко посещаемое эмигрантами, возле Мадлэн.

Внутри у окна сидит Александр Львович Казем-Бек. С ним некто в сером, постоянный наблюдатель на советских выставках в Париже… Пьют кофе, поглядывают на улицу, кого-то ждут.

Но вот и третий. Постаревший, обрюзгший, с мешками под глазами, усталый в движениях. Хорошо одет, держится с достоинством, есть какой-то лоск. Командорская ленточка Почетного Легиона. Теребит мундштук. Кивок, два-три слова. Он уходит вглубь зала и садится в угол, за выступ стены, так что с улицы его невидно.

Глава младоросской партии и его советский спутник бросают недопитое кофе и поспешно перебираются в тот же укромный закоулок. Последний пришедший рассказывает, он ведет беседу, он командует. Александр Львович подобострастно слушает, наблюдатель в сером, попыхивает папиросой, время от времени одобрительно кивает головой, молчит. Читает „последние Новости“. Его дело сторона. Он обеспечивает официальность свидания.

Что за конспирация? Кто сей важный гость?

– Бывший граф Алексей Алексеевич Игнатьев. Бывший паж, бывший военный агент императорской России в Париже, б. царский генерал, а ныне знатный человек из Москвы, говорят, главный инспектор военно-учебных заведений СССР.

Таков факт. Свидетели – наш бывший посол в Вене, Н. Шебеко, редактор „Возрождения“ Ю. Ф. Семенов, полковник ген. штаба С. С. Писаревский, его супруга и автор данных строк. Все пятеро хорошо знают и Казем-Бека, и Игнатьева.

Мы уселись по соседству и созерцали представителей первой и второй советских партий… Я лично подходил к их столику вплотную, чтобы лучше рассмотреть Игнатьева. Казем-Бек, увидя меня, растерянно поздоровался и смутился до чрезвычайности. Игнатьев совсем забился в угол и время от времени поглядывал оттуда на нас недружелюбными глазами. Некто в сером повернулся боком и начал мять в руках газету…

Эмигранты и члены младоросской партии, в первую голову, конечно, сделают надлежащий вывод»295.

Поднявшийся шум в эмигрантской печати заставил А. Л. Казем-Бека «просить Государя об освобождении… от должности докладчика при Его Императорском Величестве по вопросам иностранной политики»296.

В обрамлении из похвальных слов своему верноподданному отставка была принята. В сущности, это случай не имел особых последствий для младоросской партии, строившейся на железной дисциплине. При этом, несмотря на всю шумиху, контакты были продолжены. Сам Казем-Бек писал великому князю Дмитрию Павловичу следующее: «С Игнатьевым виделся еще раз. Он напуган, но видит выход из положения для самого лишь в том, чтобы своему военному начальству сделать доклад о нас, как о силе, которая нужна и выгодна делу обороны страны. Из этой личной заинтересованности Игнатьева, который теперь думает о самозащите, для нас открываются неожиданные и обширные перспективы. Мне придется через пару недель встретиться с Игнатьевым в Виши, где он будет уже иметь сведения о том, как реагировали в Москве на всю эту историю»297.

Из этих скупых сведений можно сделать несколько предположений.

Первое – советская разведка «разрабатывала» Казем-Бека. Имевший прочные связи с некоторыми французскими государственными деятелями, обладавший авторитетом в русской эмиграции, встречавшийся с Бенито Муссолини и рядом других крупных политических фигур на европейской сцене, глава младороссов мог быть «использован» как агент влияния. Такая тактика разведки СССР вошла уже в ее практику и примеров «удачных приобретений» было достаточно.

Второе и менее вероятное – через руководимых Казем-Беком младороссов, живущих по многим странам, советское руководство могло попытаться получать интересующую его информацию.

Третье и совсем неприемлемое – шел обычный процесс вербовки на разведслужбу с присвоением звания и выплатой денежного довольствия. Но… Казем-Бек был из тех интеллектуалов, которых можно было привлечь на свою сторону высокими идеями, но отнюдь не «презренным металлом».

Сам глава «Молодой России» с его патриотизмом не мог проигнорировать контакты с графом Игнатьевым по проблемам обеспечения обороноспособности Родины. Здесь надо учитывать и психологию встречи: вели разговор два дворянина, посвятившие свою жизнь России, которой угрожал автор «Мейн кампфа».

Какой-либо фиксированный результат встреч укрыт в архивах. Но суть исследуемой проблематики состоит не в том, чтобы детализировать биографию Казем-Бека, вернувшегося, повторяю, в 1956 г. в СССР и начавшего работать в Московской Патриархии, а в ином – в алогизме теоретических изысков «Молодой России».

Именно теоретических, так как ее практическая деятельность, повторю, ограничилась эпизодами пропагандистской работы среди экипажей советских торговых судов, заходивших во французские порты.

И в качестве посткриптума добавлю, что необратимого оттока из младоросских рядов не наблюдалось. В 1937 г. ряды сторонников Казем-Бека резко возросли. Причин этому было множество. Возможно, главная была в том, что мир декларируемых младороссами идей и установок позволял им быть одновременно «монархистами-легитимистами, шедшими под лозунгом „Царь и Советы“, националистами, фашистами и… младобольшевиками»298. Но мне представляется, что молодежь все же привлекало одно – вступая в ряды младороссов, они сознавали свою причастность к судьбе Родины, ее защите от германского «Дранг нах Остен».

К. Елита-Вильчковский писал в 1936 г., что «вообще нет двух миров, двух лагерей, полярно и во всем противоположных, абсолютно отрицательных или абсолютно положительных. Это раздвоение, это упрощение нужно только тем, кто хочет мирового столкновения или тем, кто пленник старых слов. Есть много миров, соприкасающихся в разных планах, развивающихся, меняющихся как все живое, и говорить можно лишь о преобладании в них добрых или злых начал, не отрицая ничего вкупе, всюду ставя на положительное и поддерживая положительное. И главное, основное: полегче с обобщающей мистикой, слишком удобной для проведения низких делишек! Полегче с борьбой за примат культуры, когда она оборачивается борьбой за гегемонию расы! Полегче с крестовыми походами, прикрывающими колонизационные планы»299.

Излюбленная и безопасная тема для новичков и младороссов со стажем – нападки на «староэмигрантов», на тех, для «услаждения» которых в «Возрождении» от 12 октября 1931 г. поместили карикатуру, смысл которой состоял в том, что «русский человек там назван новым советским животным, которое можно „доить как корову, запрягать как мула, стричь как барана и драть как Сидорову козу“»?300

В 1934 г. в «Бодрости» писали: «Жизнь сложна и многообразна, и сухой схемой ее не охватить. Староэмигранты этого не хотят понять. Для них существуют лишь два отвлеченных понятия: большевики и Русский народ, угнетатели и угнетенные. Это они поддерживают русофобские настроения за границей, изображая русских беспомощными рабами. Это они, ради своей схемы, приписывают пораженчество Русским массам. Это они твердят о вырождении Русской Нации на радость расистам всех стран. Это они раздражают чужие аппетиты, подрывая веру в Русскую мощь»301.

Весьма грубо и не совсем справедливо: ненависть к большевикам и запальчивые высказывания о рабской покорности, как отличительной черте русских, еще не означали потерю веры в Родину. Хотя тут же хочется добавить, что исповедуемый в среде «стариков» тезис об аморфности русского народа внушал им надежду, что «толпу» можно будет использовать против ее властителей при возникновении благоприятной ситуации, например в случае вторжения иностранных войск на территорию страны.

Ситуация, была весьма и весьма непростая. Николай Александрович Бердяев писал: «Русская эмиграция, конечно, представляет собой господствующие классы старой России (а как быть с „серой шинелькой“? что делать с казаками, рабочими Боткинских заводов – они тоже принадлежали к господствующему классу? – В. К.). В этом нравственная фальшь ее восстания против Советской России, которая, все-таки, по существу, рабоче-крестьянская („защитник“ Советов забывает, что суть любого государства определяется властью, в данном случае большевистской. – В. К.). Но это соотношение несколько изменяется потому, что значительная часть эмигрантской молодежи превратилась в рабочих. По экономическому положению своему это – пролетарии и интересы их пролетарские. Поэтому они не должны быть равнодушны к социальному вопросу и интересам труда»302.

Действительно, все было непросто в эмиграции для русских беженцев, зато какое раздолье для философствующих! Но лучше уж верить в сказки с их moralite в свадебном оформлении, нежели докучать себе и другим нигилизмом тех, кто утверждали с пеной у рта, что «в совдепии не осталось уже больше русских», а «все родившиеся в России после революции подлежат поголовному уничтожению», или, наконец, что «Россия – их бывшее отечество»303.

Характерным для тактики младороссов была ее определенная незавершенность, изменчивость, противоречивость. Она вся была в движении мысли, зачастую опережающей и уничтожающей одна другую. Итак: 1933 г. «Младоросская искра» № 30. Строки: «Союз Младороссов выдвигает свою программу простую и четкую. Точкой отправления для ликвидации наследия коммунизма младороссы признают упразднение компартии. Поэтому младоросская программа минимум состоит из одного, единственного пункта: Союз Младороссов признает и политически поддержит в России и за границей ту власть, которая упразднит коммунистическую партию и ее филиала»304.

Разве это не опровержение тезиса о преданности младороссов царю, которому они клялись проложить дорогу в Кремль? Или, может быть, младороссы здесь говорили о себе?

При этом старое изречение «больше быть, чем казаться» младороссы вывернули наизнанку. Чего стоит их «величавое» согласие (1934 г.) спасать Россию в случае внешней угрозы вместе с коммунистами, если они объявят о упразднении своей партии!305

Далее: «Борьба с коммунизмом есть борьба за возвращение русских к власти в Русской стране»306.

Звучит весьма привлекательно, но позволю себе поставить риторический вопрос: в ушедшей Российской империи ключевые посты занимали только ли русские? Неужели в большевистской России ответственными работниками были лишь евреи!? И последнее: разве идея коммунизма органически чужда русскому народу XX века, более того, самим младороссам? В сущности, процитированный выше лозунг нуждается в небольшой корректировке: «Борьба с коммунизмом есть борьба за приход младороссов к власти в Русской стране». В этом случае все будет логичным и обоснованным, исходя из корневого определения младоросскости. И еще: противники младороссов нападали на младороссов за их словесную эквилибристику, беззастенчивую подмену понятий. Самым ходовым было обвинение в том, что, декларируя свою преданность интересам родины, они защищают коммунизм, отказываясь от борьбы с ним. Действительно, о младороссах можно приблизительно сказать так: «Жила бы страна родная, и нету других забот». Но забывается одно, при всей любви к фразе, жонглированию словами, у них было чувство причастности к происходящему в России, даже в ее коммунистическом обличье – «судьба родины важнее судьбы власти».

В 1932 г. генерал Араки заявлял: «Наша страна приняла решение распространить национальный идеал через семь морей, на пяти континентах, даже если для этого придется прибегнуть к силе, мы потомки богов; мы должны царить над миром»307.

Теперь слово Тики Като, заявлявшего в своей программе национальной реорганизации Японии: «Государство должно иметь право объявлять войну нациям, обладающим территориями слишком обширными или управляемыми бесчеловечным образом. Пример: отторгнуть Австралию от Великобритании и дальневосточную Сибирь от России»308.

Весьма резонное заявление, встречающееся и в наше время.

В отличие от «детей», многие «отцы» встретили захват Маньчжурии Ниппоном «с распростертыми объятиями… Японцам приписывалась не только незаинтересованность и терпимость, но даже и особые симпатии к русской культуре и на «православности» генерала Араки строились самые славянофильские легенды… те, кто собирались при помощи японцев «спасать Россию», превратились в верноподданных императора Канг-Te. Три организации сейчас, при широкой поддержке японцев, призваны объединять и контролировать русское население в Маньчжурии. Это «бюро по делам русских эмигрантов», «Военный союз» и «Всероссийская фашистская партия». Все три организации оказываются по существу – не русскими, а манчжурскими. В благодарность за права гражданства, дарованные Маньчжурией русским, они обязуются считать Маньчжурию как-бы своей второй родиной. Харбин уже не база для формирования фантастических белых армий. Наоборот: русские военные становятся частью маньчжурских вооруженных сил. Защита самостоятельных русских интересов становится нелояльностью к Маньчжурии. Не японцы вовлекаются русскими в борьбу с коммунизмом, а русские маньчжуры вовлекаются в пан-азиатское движение. «Начиная с ближайшего воскресенья», пишет харбинская «Заря» от 26. 9. 35., «по кружкам молодежи Бюро будет проведено открытие Пан-Азиатских секций… по одинаковой программе: после вступительного доклада К. В. Родзаевского, представитель общества „Се-Хо-Хой“ г. Като сделает большой доклад об яматоизме. Этим докладом откроется работа Пан-Азиатских секций, имеющих в виду заложить прочный фундамент реального сближения молодой эмиграции с народами Азии, ныне объединяющимися вокруг своего авангарда – Ниппон. План работы этих Пан-Азиатских секций включает… следующие пункты: „Закат Европы и пробуждение Азии. Ниппон – в авангарде Пан-Азиатского движения. Наша русская позиция. Откуда явились славяне и скифы, азиатское влияние в русской истории и русской культуре… Почему мы должны быть вместе с ниппонцами. Наши общие задачи, наши общие враги. В чем неправильность младоросских установок. С ниппонцами против коммунизма. С ниппонцами за строительство новой Азии… Маньчжоу-Ди-Го, как котел сплава пан-азиатского единства“… как во времена Орды, русских людей заставляют поклоняться чужим богам и русскую культуру унижают перед культурой желтых, что же теперь все притаились – и никто ни слова? Не знают? Не понимают? Или боятся? В эти дни малодушия мы гордимся младороссами Дальнего Востока, высоко держащими русское знамя. Мы горды, что наш представитель в Маньчжурии был первой жертвой японских репрессий. Мы горды, что именно наши утверждения противопоставляются пан-азиатской пропаганде»309.

В марте 1936 г. «Бодрость» перепечатала любопытный материал из «Young Russia», ежемесячного бюллетеня младоросской партии в Великобритании: «Всей, основанной на христианской традиции, культуре белых наций угрожает в настоящее время держава, стремящаяся шаг за шагом, установить свою гегемонию над остальным миром, – нация, которая не знает иного идеала, кроме обожествления собственной силы.

Если бы Японии удалось завладеть областями Русского Дальнего Востока, она не остановилась бы на этом. Как правильно отмечает наш осведомитель, она использовала бы богатства этих областей для подготовки борьбы со своими обоими белыми противниками – с Великобританией и с Америкой.

Японская угроза должна бы соединить наши Империи в едином усилии для отражения этой растущей опасности. И для этой цели следует желать, чтобы русской нацией управляли более подходящие представители Русской исторической традиции, чем клика оппортунистов, руководствующаяся обанкротившейся материалистической доктриной (последний штамп был явно преждевременен – В. К.)»310.

22 марта 1936 г. на первой странице «Бодрости» была помещена цитата из речи Гитлера в Карлсруэ от 7 марта: «Великая нация должна строить свою судьбу лишь собственными силами». Собственно говоря, эта выцветшая от дряхлости истина должна была еще раз напомнить пораженцам историю той же России, воззвать к их патриотизму в связи с японской угрозой. Сами младороссы так оценивали ситуацию: в 1936 г. кн. С. Оболенский в статье «Тучи на Дальнем Востоке» писал: «Прямо или косвенно, вся политика Японии на азиатском материке направлена в настоящее время к овладению дальневосточными позициями России, к вытеснению русского фактора из Восточной Азии. До тех пор, пока Россия – при каком угодно правительстве – стоит твердой ногой на побережье Японского моря, пока она, через пустыни и степи Средней Азии, граничит с Китаем, пока она, в военном, в хозяйственном и в культурном отношениях, сохраняет на Д. Востоке свое положение великой державы, – до тех пор Япония ничего еще не достигла на материке. И наоборот, если Россия не станет на Д. Востоке, то Япония завтра окажется полновластным хозяином всей Азии и Тихого океана. Ибо без России ни Англия, ни Соединенные Штаты не смогут сделать буквально ничего против безостановочного продвижения Японии… Япония борется с Россией, когда, проникая в Северный Китай и во Внутреннюю Монголию, она вгоняет клин между Россией и Китаем.

Япония борется с Россией, когда военными демонстрациями, дипломатическими интригами, угрозой и подкупом пытается подчинить своему политическому влиянию китайское центральное правительство, которое в момент решительного столкновения может оказаться союзником России, находящимся в японском тылу. Япония непосредственно борется с Россией, плетя интриги в потерянных Китаем среднеазиатских землях и продвигая к их границам свои войска. Восточный Туркестан и Внешняя Монголия, – это бесспорно евразийские земли, – после китайской революции естественно и неизбежно перешедшие под протекторат России, являются сегодня… узлом азиатской, а, следовательно, и мировой политики. Пока русское влияние не поколеблено во Внешней Монголии, японское владычество в Маньчжурии не может считаться закрепленным и Россия, находясь в непосредственной близости к собственно Китаю, имеет возможность поддержать сопротивление китайских националистов японским вымогательствам. Но достаточно вытеснить Россию из Внешней Монголии, как Китай окажется наглухо отделенным от России, и одновременно повиснут в воздухе обойденные с правого фланга русские позиции на Дальнем Востоке.

Потеря Китайской Восточной ж. д., конечно, явилась для России ударом. Но она не поколебала и не могла поколебать Русской великодержавности. Это был один из эпизодов борьбы, отсрочившей решительное столкновение и не предрешившей его исхода.

Но русская нация – не советская власть, а Русская Нация – не может допустить крушения Русского влияния во внешней Монголии… И для своей внутренней силы, и для своего международного положения Россия должна окончательно рвать с марксизмом, с его фразеологией… Нужен разгон Коминтерна, нужна окончательная, решительная, полная замена марксистской идеологии Русским национализмом»311.

Здесь «советы патриота в ультранациональной упаковке», «мысли русского человека», «размышления охранителя», подаваемые из «безопасного далека», производят несколько странное впечатление смешением конкретики исторического анализа с декларативностью пропагандистских установок. Конечно, можно иронизировать и дальше, но суть все же в другом – в вере в русское Отечество.

В отличие от некоторых «стариков» с их грузом «пронафталиненных» воспоминаний, и способностью не видеть за деревьями леса, младороссы провозглашали лозунг: «Все, что национальное – наше». Иными словами, «все, что способствует расцвету, культуре и силе нации, независимо от того, как и при каких обстоятельствах это создано» является достоянием нации. При этом само «оборончество» младороссов было продиктовано принципом служения нации и не связано с режимом. «Смена режима – дело исключительно внутреннее и нация не может отвечать за ошибки режима головами своих членов или материальными и территориальными богатствами страны»312. А. Л. Казем-Бек подчеркивал, что «из любви к Родине родился национализм. А дальше явилась любовь к национальному прошлому, явились зачатки национальной преемственности»313.

Вопреки устоявшимся суждениям правоверных эмигрантов, младороссы считали ту же печально известную постройку Беломорканала полезной и необходимой для государства, хотя и не оправдывали варварских методов властей при его строительстве. Признание успехов в индустриализации – Магнитка, Днепрогэс, в военном деле – создание огромной Красной армии, в конечном итоге – нахождение положительных сторон в сталинской конституции: все это резко контрастировало с общим тоном эмигрантской прессы, на чьих страницах регулярно печатались мнимые и подлинные сюжеты об ужасах в Советской России.

Потерявшие родину, младороссы не утратили гордости за ее успехи и ее мощь. Именно лозунговость была одной из форм воздействия на молодежь. Особенно эффективно она «работала» на воспитание патриотизма, веры в Россию, в ее особый путь. На страницах прессы регулярно помещались соответствующие высказывания, например, из Достоевского: «Могуча Русь и не то еще выносила. Да и не такие назначения и цель ее, чтобы зря повернула она с вековой своей дороги, да и размеры ее не те. Кто верит в Русь, тот знает, что вынесет она все решительно и останется до сути своей такою же прежнею, святой нашей Русью, как и была до сих пор»314.

Как вспоминал Н. И. Толстой в беседе с автором этих строк, чтение советских газет позволяло им получать информацию о жизни в России, ощущать себя частью ее удивительного бытия.

Н. Философов писал Казем-Беку: «Мы приветствовали победу Сталина над Троцким. Мы приветствовали пятилетки. А когда нам возражали, что это достигается чудовищными усилиями, жертвами, ценой страданий, когда нам говорили, что Сталин готовит силы для похода на мир, мы отвечали, что не важно, что думает Сталин. На мировой революции он свернет себе шею, а заводы останутся»315. Все плохое можно было объяснить просто и правдиво: «Лес рубят, щепки летят». Более того, объясняя свое нежелание обширно писать о красном терроре, младороссы заявляли, что «о крови и разрушениях, которых стоил коммунистический опыт, известно всем»316.

Если затронуть обязательный вопрос о лагерях, то стоит напомнить, что их «историческая необходимость» была обусловлена самим ходом борьбы за социализм, когда новая идеология предполагала лагеря для носителей старой или иной системы взглядов. При этом лагерная система была рассчитана на «перевоспитание» вплоть до уничтожения социально-неполноценных, бывшей «расы господ». В тоже время всем известна положительная оценка прогрессивным Западом деятельности Сталина – главного устроителя и чистильщика новой России. Здесь можно вспомнить Лиона Фейхтвангера, Андре Жида и Ромена Роллана и многих других, видевших в России новое слово человечества.

Так, французский коммунист Ивон в своей книге воспоминаний «СССР – каков он есть» (U. R. S. S, telle qu elle est) писал о ровесниках младороссов следующее: «В сущности, она глубоко здорова по существу и со страстью отдается учению; правда, отчасти, чтобы избежать невыносимой политической атмосферы. В ее мозги вбили немало разных слов, но она их воспринимает по-своему. Для нее „революция“, „добро“, „прогресс“, „социализм», „Родина“ – однозначны. Фразы „социализм и капитализм“ давно уже имеют тот же смысл, что „Россия и ее враги“. „Стремление к социализму“ – это „увеличение русской мощи“. Когда она говорит: „наша индустрия», „наш трактор“, „наш блюминг“, „мы перегоним Америку“… эта детская гордость является потенциальной силой, которой могла бы позавидовать пресыщенная молодежь старого мира»317.

В конечном итоге, можно заключить, что в России строился национальный социализм, о чем так упорно твердили младороссы. Плохо это или хорошо? Сам этот термин получил широкое хождение в 1950-1960-х гг., когда в странах народной демократии начались процессы «отхода» от копирования практики в СССР. Достаточно вспомнить восстание в Венгрии в 1956 г. Относительно России все гораздо сложнее. Национальный социализм в многонациональной стране всегда будет иметь имперскую окраску. Смена произойдет лишь при рождении или перерождении культуры, цивилизации. Этот процесс уже идет, и до появления мира во всем мире осталось недолго, если только на небесном циферблате не сдвинется стрелка и все человеческое не обрушится, как это было с известной башней. Да и наши «инженеры человеческих душ» не отставали: достаточно вспомнить поездку советских литераторов на Беломорканал.

Конечно, с одной стороны, Сталин был для них ненавистен, с другой – это была личность, продолжавшая стратегический курс на укрепление единой и неделимой России, соответственно, его можно было считать национальным деятелем. Здесь можно вспомнить и введение Сталиным обязательного преподавания русского языка в национальных республиках, воспевание в советской прессе «великого русского народа» и Российской республики – «первой среди равных». В сущности, все младоросские споры вокруг личности Сталина сводились к следующей дилемме – поставит ли он все на национальную карту или на мировой пожар? Иными словами: эволюция или революция. Революция в открытой или закрытой форме!?

Тема строительства нового мира трактовалась, кстати, теми же младороссами по разному. Пример. В 1931 г. советские пятилетки вызывали не только чувство гордости у русской молодежи за возрождение невиданными темпами своей далекой Родины. Были и те, кто видел в них угрозу Европе. Так, К. Елита-Вильчковский писал: «Пятилетка готовит не мир, а войну… Все или ничего… в населении, брошенном в котел пятилетки, проснулись крайние чувства. Тот, кто радовался новой крыше, требует теперь турбину, какой нет в Америке. Тот, кто интриговал в сельсовете, сжигает в хлеву неосторожного комсомольца. Тот, кто хотел торговать с Европой, хочет теперь покорить ее. И отсюда новый вид национализма, грозного, наступательного, пропитанного ненавистью к иностранцу, к западу, известному только по тем его представителям, которые на русских костях строят Магнитогорск, Асбест и Днепрострой… Пятилетки готовят войну для торжества социализма. Этой войны сейчас хочет каждый, – каждый по разному Для одних, – это возможность восстания, для других – надежда на грабеж, для энтузиастов – это исполнение миссии, для униженных – это месть… Построенная на крови пятилетка порождает ненависть. Задуманная нечеловечно, – она уже переросла человеческие силы. И если не последует ее случайного срыва, или не будет разорвана противоестественная связь между Сталиным и молодежью, между разрушением и творчеством, – Европа окажется в страшном и диком положении перед стихийной лавиной, которую она сама вооружила и сама направила на себя»318.

По сути дела, по своему повторяя Струве, он в романтическо-дикой форме – «кровь», «ненависть», «противоестественная связь» – излагает идею революции продолжающейся. Эффектные противопоставления типа «разрушение-творчество» все же не должны затенять роль Версаля, «Mein Kampf».

В 1933 г. Казем-Бек в своем докладе, посвященном «последнему и решительному бою» писал: «Про Россию смеют еще говорить… что русский колосс не страшен, что ноги у него глиняные. Необходимо, чтобы во всех концах света убедились, что русский колосс стоит на гранитной глыбе, что кулаку него стальной. Это нужно не только России, но и всему человечеству, так как ТОЛЬКО НЕПОБЕДИМАЯ РОССИЯ В СОСТОЯНИИ БУДЕТ ВЫПОЛНИТЬ СВОЮ КУЛЬТУРНО-ИСТОРИЧЕСКУЮ МИССИЮ… И В ТОТ МОМЕНТ, КОГДА ПРОГРЕМИТ В РОССИИ ГРОМ НАЦИОНАЛЬНОЙ РЕВОЛЮЦИИ, РУССКАЯ НАЦИЯ ВОССТАНОВИТ СВОЕ ЦЕНТРАЛЬНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ В СРЕДЕ НАРОДОВ ЗЕМНОГО ШАРА. И только тогда начнется эра русской международной политики. Тогда Россия начнет разбираться в международном хаосе, чтобы осуществить реальную справедливость, чтобы утвердить мир всего мира. Ибо в этом культурно-историческая миссия России: в том именно, ЧТОБЫ УТВЕРДИТЬ СПРАВЕДЛИВЫЙ МИР НА ЗЕМЛЕ И ОГРАЖДАТЬ ЕГО. Не женевскому торжищу, повторяющему трагикомический опыт строителей башни вавилонской, установить нормы сожительства народов (где говорят о нормах, там их и раньше всех, как нередко случается, и нарушают. – В. К.). Не международный парламент, А МЕЧ РОССИИ-АРБИТРА – ИСТОЧНИК МИРА В ЧЕЛОВЕЧЕСТВЕ. МИР ПОД СЕНЬЮ РУССКИХ МЕЧЕЙ: ТАКОВА ОСНОВНАЯ ЗАДАЧА РУССКОЙ ВНЕШНЕЙ ПОЛИТИКИ. Только в создании прочного мира – оправдание гегемонии великих империй. Была „рах romana“, оправдывавшая господство Рима. БУДЕТ „РАХ ROSSICA“, которой оправдается господство России»319.

Во многом взгляды младороссов и их лидера Казем-Бека были схожи с воззрениями И. Н. Милюкова. Так, бывший министр в 1934 г. утверждал следующее: «Советская власть есть очень плохая… но это, тем не менее, русская власть, с которой необходимо считаться… Эта власть имеет все шансы с течением времени улучшаться – общение с культурным западом может только этому способствовать, – если же она паче чаяния не улучшится, то от русского народа зависит в любой момент ее свергнуть. Для запада и его культуры опасность грозит не стороны Советской России… а со стороны Хитлеровской Германии… Опасность грозит России не от продления советской власти, а от возможного на Россию покушения со стороны ее соседей, которое поведет за собой нарушение целостности русской государственной территории, доныне с достаточным успехом охраняемой советской властью и ее дипломатией: помогать этой дипломатии есть патриотический долг русской эмиграции»320.

Другой «зубр» эмиграции И. Б. Струве и его сторонники в 1934 г. считали иначе: «Советская власть не есть русская власть: Россия оккупирована властью ей чуждой и органически ей враждебной; эта власть органически враждебна не только по отношению к России, но и ко всякой другой власти во всяком другом государстве; именно как с такой, органически враждебной властью с ней надлежит считаться каждой иностранной державе… Советская власть не имеет никаких шансов улучшаться с течением времени – идея органической эволюции ей чужда, и она совершает „эволюции“ лишь в плане тактическом… по прежнему советская власть ждет лишь случая, чтобы обрушиться всеми своими средствами на культуру „буржуазную“, ей принципиально враждебную. Напротив, Хитлеровская Германия, при всех ее внутренних пороках, есть явление исторически враждебное советскому строю и в этом качестве выполняющее роль защитника западноевропейской культуры от грозящей ей с востока смертельной опасности. То же mutatus mutandis надлежит сказать о современной Японии… Нужно прежде и превыше всего думать об его (СССР – В. К.) свержении, которое при настоящих условиях может стать результатом сравнительно незначительного толчка извне; вопрос территориальной целостности России не должен быть во всех случаях рассматриваем как основоположный при господстве большевиков в России, тем более, что самое господство в России советской власти есть наибольшая угроза целостности России и может неотвратимо повести к ее конечному внутреннему распаду»321. Какие-либо комментарии здесь не нужны: все предельно четко и ясно. Но, тем не менее, у Струве в годы Великой отечественной войны или Второй мировой войны, или советско-германской настроение было иное: в победе русских над врагом он не сомневался. Об этом есть стихотворение В. Л. Гальского, посвященное «Великому старцу» Струве322.