24 марта 1938 г. Кирилл Владимирович в своем обращении писал: «Долгие уже годы я веду борьбу за восстановление на родине исторического строя („Царь и Советы“ – это другая форма государственного устройства. – В. К.), при котором она веками крепла и развивалась, не личные побуждения заставляют меня бороться за русскую законную монархию, а уверенность в том, что она одна способна изгладить все зло, причиненное смутой России и ее народам.
Недовольство народных масс, навязанной стране диктатурой проявлялось с начала революции в разных формах, но могло казаться, что хотя бы люди, возвысившиеся при этой диктатуре, преданы ей. События последних лет, последнего года, в особенности, показали, однако, что и среди этих людей, достигших власти, почестей и материальных благ, беспрестанно возрастает брожение.
В окружении самого диктатора постоянно возникают заговоры, попытки – пока не увенчавшиеся успехом – свергнуть тираническую власть, исходят из среды, с нею тесно связанной. Более убедительного доказательства общей ненависти к существующему строю не может и быть.
Диктатор всюду видит измену. Ему не на кого положиться. Он беспощадно уничтожает своих действительных или мнимых противников. В кровавой борьбе с оппозицией, проявляющей себя во всех областях государственной и хозяйственной жизни страны, диктатура громит государственный аппарат, подрывает военную мощь России и разлагает ее вооруженные силы. Этим диктатор доказывает всему миру, что им руководит лишь властолюбие, что он преследует личные цели, что ему чужда забота о благе народа.
Он, однако, клеймит, как „врагов народа^ всех, кого он подозревает в неверности самому себе, но первый и подлинный враг народа – он сам.
… При неизбежном крушении нынешней диктатуры отсутствие новой власти, которая могла бы сразу взять в руки управление страной, грозило бы России неисчислимыми бедствиями (так не бывает: всегда найдется кто-то, который скажет – „Есть такая партия“ и подберет власть. – В. К.). Главной опасностью была бы новая гражданска я война, которая повлечет за собой угрозу расчленения государства и отторжение исконных русских земель… (Сталин уже успел воспитать в новом поколении ненависть к таким выступлениям и страх перед ними – В. К.) Для преодоления смуты, разлагающей русскую жизнь на протяжении почти четверти века, необходимо быстрое установление национальной власти. Это может быть обеспечено лишь законной монархией, строительство которой сочетает преемственность управления с новым духом и требованиями времени.
Монархия, основанная на единении нации, на уничтожении партийной и классовой розни, на религиозной терпимости и свободе совести, на равноправии всех народностей империи, на широком участии народа в управлении страной и хозяйством, на наследственности власти монарха, постоянного, беспристрастного и природного судьи, – спасет Россию от внутренней слабости и внешних опасностей и выведет ее на путь благоденствия и процветания… православная церковь… должна сохранить каноничное устройство… Никому, однако, не может быть возбранено прославлять единого Бога и в ином исповедании веры… монархия не несет кары и мщения. Она высоко оценит заслуги перед отечеством в годы лихолетья русских людей внутри и вне России и сумеет вознаградить их… Я не могу отдать должного усилиям русских военных, благодаря которым создавалась на суше, на море и, особенно, в воздухе вооруженная сила России. Воскрешение воинского духа и овладение современной военной техникой останутся заслугой военачальников, на которых поднялась преступная рука безумной власти.
Военное могущество нынешней России послужило гарантией неприкосновенности нашей земли. Вооруженные силы России, еще подвластные обреченной диктатуре, создавались на исконных воинских основах. Они составляют среду, в которой я вижу преемницу прежней военной силы России (все верно: Пугачев, Антонов – Суворов, Тухачевский!? – В. К.). Интернациональные теории, программы и лозунги не смогли поколебать в этой среде любовь к отечеству… Она – неотъемлемая и лучшая часть русского народа, наследница многовековой славы российских армии и флота»323.
Если революционаризм есть высшая форма патриотизма, то Кирилл Владимирович блестяще подтвердил свою репутацию. Но здесь важна не только его личность, но и мысли, идеи, перепутанные с «фразами». Можно с достаточной уверенностью говорить, что, повторяя младороссов, он делал ставку на военный переворот и диктатуру мундиров. Именно армия своими победами будила надежды в эмиграции, тем более что была, не удержусь от иронии, и традиция.
В августе 1938 г. читатели «Бодрости», в связи с вооруженными провокациями страны Ниппон в районе озера Хасан и занятия японцами сопок Безымянной и Заозерной, могли прочесть слова кавалера пяти орденов Красного Знамени, маршала Блюхера: «Какое солнце вы предпочитаете видеть на Дальнем Востоке? То ли, которое красуется на японском флаге, или восходящее солнце новой русской государственности, начинающее согревать нашу родную землю после очищающей революционной грозы»324.
Эти слова, произнесенные еще в 1922 г., не теряли своего значения уже потому, что речь шла о русской земле, о территориях, освоенных еще российскими мужиками и казаками. Как и в Советской России, в младоросской прессе патетически писали: «Сопки Безымянная и Заозерная стали заслуженными горами страны. Когда-нибудь вершины их будут украшены памятниками. Они сослужили нам, русским, великую службу. На склонах их, – подчеркивал Казем-Бек, – русский дух претворился в кровь. Эта кровь была пролита за отечество, за землю – за русскую землю, ради ее обороны и неприкосновенности… они превратились в вершины русского сопротивления… Отечество в опасности – вечная магическая сила, стремительно мобилизующая патриотизм… Будущее России – в русском патриотизме. Борьба за отечество есть, прежде всего, за оборону отечества. Сегодняшний режим не облегчает, а затрудняет эту борьбу. Русские патриоты, русские националисты именно поэтому должны противостоять ему»325.
Отсюда следовал еще один лозунг: «вся власть Армии». Только она могла, разгромив начисто императорскую Японию, привести к свержению Сталина, к национальной революции. Несмотря на всю слабость, даже безнадежную беспомощность таких рассуждений, эти мысли в младоросской среде имели успех. Почему? Ответ может быть один: вера в действие, в армию, в народ-строитель. Но зыбучий романтизм младороссов не учитывал твердокаменности «комсомольцев-добровольцев», сталинских соколов.
При этом замечу, что само существование патриотизма держится отчасти «благодаря» войнам!?
А как же дух?!
К этому вопросу можно подвести рассуждения К. Елиты-Вильчковского. Говоря в 1938 г. о расизме, как идеологической базе будущей войны против СССР, он подчеркивал, что этот «племенной» феномен дает плоды даже в свободолюбивой Франции, где газета «Матэн», говоря о России, заявляла о том, что 180 миллионов «двуногих животных», «предводительствуемых животными», «не интересны для цивилизованного мира». В Италии, продолжал Елита-Вильчковский, газета «Дифеза делла Рацца («Защита расы») писала о запрете властей возможности брачных союзов между итальянцами и турками, а также «представителями славянизированных народов азиатского происхождения в Восточной Европе, к которым принадлежит основная масса московитов или великороссов»; в свою очередь газета «Верита» обращала внимание на то, что «для Советского Союза после мюнхенского поражения остается одно: судьба Австро-Венгерской империи»326.
Читая эти строки, многие русские люди, вероятно, вспоминали Александра III, завещавшего нам помнить, что единственными союзниками России являются ее армия и флот.
А пока следовало в очередной раз довольствоваться заклинаниями о необходимости устранения Сталина! В статье «Новая Европа» (6 марта 1938 г.) Казем-Бек писал: «Власть самодура, окруженного маньяками „мирового пожара“, все еще тяготеет над нашей страной и подрывает ее обороноспособность… Удары… по… оплоту нашей независимости и великодержавности – по армии – показали всему миру, что в России господствует власть не только паразитарная, но и вредительская… В настоящее время нет, и не может быть, иной переходной власти, кроме власти военной… После Мюнхенской мирной конференции, когда рождается новая Европа, нашим единственным лозунгом… может быть только: ВСЯ ВЛАСТЬ АРМИИ»327.
Итак, надежды на человека-строителя не оправдывались: оставался уже проверенный человек с ружьем!
12 апреля 1938 г. К. Елита-Вильчковский выступил в «Бодрости» с замечательной во многих отношениях статьей с громким названием «Время революционеров». Итак: «То сотрудничество, которое мы предлагаем наследникам сталинской диктатуры, – поскольку они не будут представлять сил антирусских, антигосударственных, пораженческих, центробежных, – есть лояльное сотрудничество ради блага России, ради защиты русского единства и неприкосновенности русских границ – первого и необходимого условия дальнейшей борьбы за русское будущее. Роль первой советской партии сводилась к тому, чтобы ускорить крушение старого мира и, освободив миллионные массы от всех духовных, исторических, национальных, социальных и хозяйственных уз, совершить прыжок из царства необходимости в царство свободы (!!! – В. К.). Роль второй советской партии сводится к тому, чтобы путем учета всех духовных, исторических, национальных и хозяйственных необходимостей обеспечить безболезненный переход из царства данного в царство возможного, из мира, где действительность складывается из борьбы фантазии с силой вещей, в мир, где действительность определяется силой вещей, управляемой, организованной, одухотворенной и преображенной… Если прямое участие в событиях для нас закрыто… мы… посредники между внешним миром, не связанным еще с нарастающими революционными силами в России и фактическими осуществителями назревающего переворота, не знающими внешнего мира, не ощущающими его сочувствия и его поддержки. Конкретно: наша революционная роль в это „время революционеров“ в революционных событиях завтрашнего дня заключается, прежде всего, в ускорении революционных событий путем обеспечения оппозиционным силам поддержки извне – поддержки со стороны тех, кто стоит за мощь и целость России и сотрудничает со Сталиным только потому, что русское государство в их глазах олицетворяется им (это признание дорогого стоит! – В. К.). Мы знаем уже, что этому олицетворению приходит конец: новая государственность представлена Верховным Советом, а не генеральным секретарем разложившейся партии (распад и гниение они, что, увидели в появлении на страницах „Правды“ статей об истории России, ее характере?! В политических процессах!? Романтики! – В. К.), новая мощь представлена Красной Армией – отбором техническим и патриотическим, а не ежовским аппаратом… Наша посредническая роль уже вышла из области благих намерений (неужели дорога подошла к искомому входу?! – В. К.) и наша революционная задача требует от нас сейчас в первую очередь технического усилия (изучайте технику, работая на тех же заводах Рено, чтобы свои знания и опыт передать родине. – В. К.)»328.
Фантазии на тоненьких ногах, уже завязших в родимой почве, которой не они первые вдохновлялись и не последние проклинались.
И немного о посредничестве.
25 октября 1938 г. Казем-Бек писал в «Очаговой политучебе»: «Без всяких серьезных иностранных связей мы в дальнейшем утратим всякую свободу действий вне пределов России, так как неугомонную политэмиграцию принудительно заставят „свернуться“ всюду, где она не будет опираться на влиятельные местные круги… без серьезных иностранных связей мы никогда не разрешим основной проблемы – финансовой, от разрешения которой зависит все будущее нашего Движения… без серьезных иностранных связей мы в будущем будем относительно бесполезны для нашей собственной страны. Последнее соображение приобретает особую актуальность теперь, когда с разгромом советской дипломатии и с расстрелом генералов… контакты между Россией и внешним миром свелись почти к нулю. Таким образом… одна из основных задач Русской политэмиграции в том, чтобы исполнить свою дипломатическую миссию. Следовательно, одним из аспектов Младоросской Партии является ее роль чрезвычайного посольства Русской Национальной Революции» 329.
Итак, больше казаться, чем быть. Итак, опять мечтать и думать про себя… Дальше по Пушкину.
В том же 1938 г. «Бодрость» в своей передовице писала следующее: «Персональный тиранический режим… можно было бы как-то сносить, в ожидании его постепенного упразднения – если бы только он не подрывал обороноспособность и международную действенность нации (не означало ли сия туманная абстракция необходимости расширения границ Советской России? – В. К.). Но поскольку этот режим пасует перед темпами нынешней международной борьбы, остается одно: эволюция должна привести к революции. Нужно еще раз поднять Россию на дыбы, поднять дисциплинированно, еще раз собрать воедино все едва восстановленные силы, и бросить Россию вперед по ее мировому пути (топча парижские бульвары, легко было казаться новым спасателем, объединяя в своих планах мечты Сталина и Троцкого – В. К.). Имя же лошадиного средства, необходимого для этой цели: военная диктатура… ВСЯ ВЛАСТЬ АРМИИ! (иными словами, старое как мир и излюбленное большевиками преторианское лекарство! – В. К.)»330
Только все эти рассуждения-призывы не укладывались в единую картину возможного очередного эпохального перелома, на которые так богата российская земля. Разумеется, надежды на армию были в некоторой степени вызваны «признаниями» героев процессов 1937 г. о своих антисоветских планах. При этом сторонники Казем-Бека, видимо, считали, что в армии, тем не менее, есть офицеры, которые могут решиться на свержение Сталина.
Хотя со Сталиным, повторяю, все было неизмеримо сложнее. Месяцем позже, в феврале 1938 г. К. Елита-Вильчковский писал, что в сталинской политике сплетаются русские интересы и отзвуки марксистских теорий331. По его мнению (К. Елиты-Вильчковского), именно древнее разделение на сытых и голодных предопределило создание современной блоковой системы: на одной стороне – сторонники передела мира, революционеры, на другой – охранители status quo, консерваторы. Блоки, продолжал он, созданы самой «жизненной необходимостью, перед которой бессильны все утопии (марксизма, расизма, Лиги Наций) и которая заставляет (хотя бы ценой угрызений совести) Сталина дружить с капиталистами, арийцев – с желтыми… Нужда подстегивает сближение, идеология его облегчает, демагогия превращает брак по расчету в нерасторжимый, священный, от века определенный союз. Все три элемента: экономический, политический, сентиментальный сливаются в одно и соединяют несоединимое…»332.
Прекрасные слова, которые имеют и то достоинство, что их можно перевернуть, сказав, что любой священный союз можно разрушить по известным выше причинам. Примеров тому много: каждый может выбрать себе по вкусу.
Весьма интересны и жестоки объяснения Казем-Бека диалектики насилия: «Наступательная сила всегда обвиняется в зверствах. Обвинение в насилиях и произволе неизменно сопутствует слабеющей стороне. Люди, хотевшие завладеть дубиной, которая оказалась как раз не в их руках, называют себя антифашистами… Разве и в нашей эмиграции не голосили всех громче именно те, которым лавры и возможности Дзержинских, Менжинских, Ягод, Ежов… не давали покоя» 333.
В свете размышлений о «браках по расчету» интересна сама оценка советско-германского пакта. Казем-Бек писал (27 августа 1939 г.): «Это все не значит вовсе, что пакт с Германией будет прочен. Во первых, пакты – вещь хрупкая и недолговечная. Во вторых… немецкие пакты особенно непрочный и скоропортящийся товар… И вот ненадежность пакта – его главный недостаток… В заключении можно сказать, что РУССКИЙ ПАТРИОТИЗМ НЕ ИСЧЕРПЫВАЕТСЯ СТАЛИНСКОЙ ПОЛИТИКОЙ (очень красиво, товарищ Сталин был бы доволен! – В. К.). Русский патриотизм может со временем примириться с Германией, если она решительно пойдет по пути, на который она, как будто, готова встать. Но извинение за „Мейн Кампф“ должно быть дано НЕ СЛОВАМИ, А ФАКТАМИ. Русские подождут фактов. Пока же лить воду на немецкую мельницу они все же не будут. Япония, конечно, враг № 1. Японский империализм должен быть раздавлен. Но это не значит, что русские склонны поощрять развитие империализма германского. И поэтому немцам надо знать, что в сердце европейской войны СИМПАТИИ РУССКИХ ПАТРИОТОВ БУДУТ НА СТОРОНЕ ВЕЛИКОБРИТАНИИ И ФРАНЦИИ (здесь не расплывчатые, следовательно, буржуазные „симпатии“ а политика определяет стратегию действий. – В. К.)»334
Гораздо откровеннее на эту тему писал в «Очаговой политучебе» в 1938 г. старший младоросс А. Георгиевич. По его мнению, «в основе деятельности Гитлера лежит не идеология борьбы с коммунизмом, как думают наши наивные пораженцы, а идеология мировой гегемонии германской расы… германская военная интервенция в России имеет своей задачей не восстановление великой, могучей державы, а присоединение к Германии русских земель… наши пораженцы утверждают, что большевизм „абсолютное зло“, а потому борьба с этим злом возможна всеми способами, даже с риском нанести смертельный удар Матери-Родине»335.
Здесь автор был абсолютно прав: многие военные «зубры» и «быки» эмиграции видели в Германии только орудие для возвращения на свою Родину, которая будет способна вернуть себе имя восточно-православной империи.
В феврале 1939 г. Александр Казем-Бек писал в статье «Немцы и мы»: «И тут и там утверждение „тоталитарного“ государства и „тоталитарного“ общества. И тут и там пожизненный фактически, хотя и не наследственный вождь, рассматриваемый не только как правитель, но и как учитель, почти пророк (в России общество, сплошь состоящее из интеллигентов, именно так всегда и рассматривало кормящую руку. Более того, руки даны многим только для одного – аплодировать, аплодировать и громко аплодировать! – В. К.). И тут и там принципиальная нетерпимость к религии, ко всем религиям, объясняемая тем же самым стремлением заменить все культы единым, опять же „тоталитарным“ культом господствующего, официального учения. И тут и там забота о своеобразной, но вполне параллельной „спартанизации“ населения, через соответствующее воспитание и тренировку молодых поколений… И тут и там… одинаковая система иерархической организации народа: „единая партия“, руководящая страной по директивам вождя, фактически составляющая отбор, элиту, монопольно поставляющая „начальство“ во все отрасли жизнедеятельности народа… Разница в „мифах“. В одном случае миф избранной расы. В другом случае миф пролетариев всех стран. Борьба мифов объясняет все. Время развенчивает мифы. Избранность расы в современном мире – мире перенаселенном и цивилизованном – не может быть реализована. Это в лучшем случае отвлеченная ценность… Более того, всякая попытка к реализации такого мифа приведет к конкуренции в „избранничестве“. И тогда земля стала бы кромешным адом (люди так долго живут в нем, что перестали замечать его. – В. К.)… Миф мирового пролетариата развенчан еще ранее… Вавилонская башня „Интернационалов“ всех оттенков и нумераций насадила современные… национализмы. В их столкновении повинна та же горемычная Лига Наций, повинны эсперантисты (и велосипедисты! – В. К.) и масоны, люди Первого, второго и третьего Интернационалов… По существу русских и немцев может разделить лишь их национализм. Толкать их на взаимную борьбу могли бы только их национальные эгоизмы. Русский национализм в его новом просветленном и возрожденном облике ставит себе задачи творческие. Захватнические и разрушительные стремления ему чужды. Русский национализм поглощен вопросами строительства Союзной Империи Российского Мира. Русский национализм не имеет никаких задних мыслей в отношении Германии. Его отношение к Германии определяется отношением Германии к России»336.
Здесь Казем-Бек затронул ряд острых и вечных тем, о которых написаны «горы» книг. Поэтому позволю себе лишь несколько замечаний. Миф вечен, поэтому время не может его развенчать. Правда, миф может сменить венок. Теперь о «столкновении национализмов»: автор всюду видит «след» «homo sapiens», но не упоминает феномена иррациональности. И еще: судя по тексту, есть темный национализм и светлый, вернее, «просветленный». Это деление мне представляется весьма условным уже потому, что история, в особенности, ее исследователь в каждом отдельном случае меняют краски национализма.
Так было много упоминаний о национализме, что совершенно необходимо дать слово культуре, основном его компоненте.
В 1939 г. некто, спрятавшийся под инициалами «С. О.» (может быть, Сергей Оболенский? – В. К.), писал следующее: «В Советском Союзе… до недавнего времени, официально принятое понятие „культуры“ почти не шло дальше устройств уборных (режимы приходят и уходят, а проблема остается! – В. К.). В эмиграции, напротив, „культуру“ слишком привыкли отождествлять с „тленом Империи“, воспринимая ее в чисто интеллектуальном, или в чисто эстетическом, и притом уже упадническом аспекте. Между тем культура – не просто устройство большого числа уборных, и не только интеллектуальное или эстетическое творчество. Культура человека или целого общества, – это их определенная общая настроенность… В современной Германии существуют ученые, без сомнения, владеющие в совершенстве всеми плодами германской научной и философской мысли, существуют художники, прошедшие через все эстетические искания современности, – но и те и другие оказались варварами, поскольку они поклонились плотским и, в конце концов, бесчеловечным богам национал-социализма… несмотря на Вагнера и Ницше, несмотря на ультра-модернистические формы послевоенного германского искусства, варвар сидел в них всегда. А что же в России? Остается ли русский человек культурным в самом основном, несмотря на американизацию (где, в фильмах ли? – В. К.), несмотря на серость „культуры“ сталинизма и, несмотря на почти полное отсутствие свободного интеллектуального творчества в Советском Союзе. Два обстоятельства свидетельствуют о том, что на этот вопрос надлежит отвечать положительно, во первых, отмечающаяся всеми иностранцами человечность личных отношений в Советском Союзе, во вторых, напряженность духовных исканий среди новых русских поколений, засвидетельствованная всей советской литературой. Если же верно, что громадное число людей в России идут учиться не для того, чтобы занять доходное место, а для того, чтобы узнать, как устроен мир, или для того, чтобы быть в состоянии с толком читать Пушкина или написать приличную картину, то эти люди уже культурны, в самом основании… уже готовы к восприятию и русской религиозной философии, и русского искусства, и всех вообще плодов старой русской и мировой культуры. Из них и образуется новая духовная элита, отбор, являющийся таковым не только потому, что в нем будут и пушкинисты, и философы, и художники, но, прежде всего, потому, что ко всякой деятельности вообще он будет подходить с двумя основными и исконными качествами русской духовной культуры: с уважением к человеческой личности и с уважением к ценностям человеческого духа»337.
В сущности, здесь опять вера, надежда и любовь к своей России.
В 1939 г. «Бодрость» шутила: «От коммунистической партии в России остался сейчас только „Краткий курс ВКП (б)“, а от коммунистических доктрин длинная история их уничтожения»338. Легко им умным было!
В октябре 1938 г. А. Л. Казем-Бек, вновь обращаясь к проблеме тоталитаризма, утверждал, что все тоталитарные режимы суть революционные. Объясняя свою мысль, он писал: «Новая эпоха порождает тоталитарность. Если революция захватывает страну, в ней утверждается тоталитарность… когда три великих державы, как Россия, Германия и Италия утвердили на своих территориях… определенную тоталитарность внутренней политики, можно ли было ждать, что международная жизнь будет ограждена и отмежевана от этого новшества?.. Дело в том, что революционный цикл мировой истории далеко не закончен. Мировая революция нарастает. Ее процесс в полном развитии… Каждая страна участвует в мировой революции через свое внутреннее обновление. Чем менее революционно по форме это обновление, тем счастливее данная страна. Но эволюционные формы обновления не всем даются… Пока мировая революция не завершилась… нечего надеяться на лучшую жизнь. Революции, как результат исторической необходимости, всегда оправданы (например, задним числом. – В. К.). Они всегда приводят к стремительному прогрессу. И после них жизнь стабилизируется на новом и высшем уровне. Нет основания для пессимизма в прогнозах. Человечество построит новый и лучший мир… Закон концентрации силы, закон тоталитарности подчинил себе фактически всю планету»339.
Много «умной воды» и веры в «светлое будущее». Вероятно, цель всех этих строк заключалась в одном – в утверждении того, что революция в своем «тоталитарном смысле и качестве» оправдывает средства.
12 ноября 1939 г. в передовице, озаглавленной «К новому миру» Казем-Бек, опережая время и предвосхищая международные инициативы, писал: «Но наше дело, дело всех нас, всех современников отдать себе уже сегодня отчет в том, что свержение Гитлера еще ничего не решит в области „конструктивной“. Пока надо, разумеется, прежде всего, обуздать этого виновника мирового разбоя. И пусть это непосредственная цель войны. Но за этой целью войны, непосредственно и сразу встанет цель мира.
Новый мир должен быть построен и организован так, чтобы четверть века спустя он не привел к новой, третьей великой войне. Такова аксиома, перед которой будут поставлены устроители этого нового мира…
Нашей России будет принадлежать первое место в ряду держав, на которых ляжет ответственность за мир всего мира, за утверждение нового вселенского равновесия, за осуществление международной справедливости, за создание мировой гармонии на месте мирового хаоса.
От нас, русских, зависит, чтобы наша Империя была достойна своей великой миссии»340.
Ему вторил Д. А. Городенский в своей статье «Европа после Гитлера»: «Младороссы – убежденные сторонники „мировой гармонии“, т. е. добровольного сочетания интересов всех свободных народов мира, основанного на взаимоуважении и понимании, а не на силе оружия, завоеваниях, расизме или безумных умозаключений людей „сошедших с рельсов“.
Роль России определяется ее географическим положением между Азией и Европой. Ее задача – дать пример другим, создав социальную справедливость и материальное благосостояние прежде всего у себя, на своей территории, и затем уже, со всем спокойствием отсюда вытекающим (и доказавшим свое превосходство) распространять свой идеал, не прибегая к огню и мечу. Будем и станем сильны, но не с тем, чтобы злоупотреблять нашей силой.
Россия должна охранить себя на Западе, не насилуя национальной жизни малых народов, не отнимая их достояния и играя с открытыми картами. Проводя все меры, обеспечивающие ее безопасность, Россия не должна становиться пособником подозрительных и гнусных комбинаций, соучастником в „операциях кистенем из-под моста“. Мы же, младороссы, должны перед всем миром спасать лицо Российской нации»341.
В 1939 г. формула русского национализма гласила: «Освобождаться внутри, обороняться вовне». Раскрывая ее смысл, Казем-Бек писал: «Русского национализма нет в „красном“ лагере, в котором необходимость внутреннего освобождения – освобождения от сталинской тирании – не осознана и не признана. Русского национализма нет также… в том „белом“ лагере, в котором необходимость обороны от внешней опасности не понята. О том, с позволения сказать, „лагере“, в котором существует ставка на саму внешнюю опасность, говорить вообще не приходится. Это просто сборище отщепенцев – предателей русского происхождения, утративших право называться русскими»342.
Здесь Казем-Бек практически разворошил эмигрантский муравейник. Проблема власти и средства по ее достижению были и оставались всегда центральными в эмигрантском интеллектуально-политизированном сообществе. Я не буду здесь говорить о генералах Шкуро или Краснове, видевших в будущей войне возможность посчитаться за изведанную ими горечь поражения и освободить Россию немецким оружием. Лучше приведу выдержки из статьи, опубликованной в 1939 г. «Новой России», известного всем Г. П. Федотова: «Власть Сталина менее всего советская. Давно уже было замечено, что лозунг „Вся власть Советам!“ звучал бы революционно в России… Нет ни малейшего сомнения в том, что в ближайшее… время государственной формой национальной России не может быть ни западный парламентаризм, ни монархия. Остаются советы… торопиться надо со Сталиным, а не с советской властью или с коммунизмом. „Долой Сталина“ – сейчас единственный общенациональный лозунг для порабощенной России». «Коммунизма в России нет, – продолжал автор, – а партия сохранила от коммунизма только имя. Все настоящие коммунисты или в тюрьме, или на том свете. Партия стала лишь необходимым аппаратом власти в тоталитарно-демагогическом режиме. Она лишь приводной ремень, передающий очередные приказы диктатора страны». «Ради России, – писал далее Федотов, – мы должны желать в настоящий момент, чтобы власть перешла в руки честных и беспартийных людей (первый пункт нашей программы-минимум – уничтожение коммунистической партии и ее филиалов – ред.), специалистов государственной работы, а не расправы. Правительство красных командиров и инженеров, отдавших все силы обороне и хозяйству страны – вот о чем мы должны просить Бога для России… Будут ли они выходцами из народа, детищами революции или сынами старой России и старой интеллигенции, это все равно. Символически было бы прекрасно соединение двух слоев – старой и новой России – в одной правительственной команде. Численный перевес явно будет на стороне рабоче-крестьянской России, созданной октябрем. Вероятно, сохранится и символика октября, нам здесь одним чуждая, другим ненавистная. И от нас потребуется усилие ума и воли, чтобы признать желанное воплощение национальной России в новой форме „советской власти“»343.
Все это было близко младороссам, давно выступавшим с подобными идеями и предложениями в духе «согласия и примирения». Но здесь опять-таки заметна старая черта интеллигенции, я говорю о прекраснодушии, которое не раз ее подводило в недавней истории нашего Отечества. Здесь каждый может вспомнить свой пример.
Так, в 1938 г. размышляя о «советском парламенте», Казем-Бек отмечал: «Эта роль может быть мала, но может быть и велика. Подобострастное подчинение Сталину не первый прецедент в истории. Конвент пресмыкался перед Робеспьером, пока не смог его раздавить. И наша Государственная Дума состояла не из одних светлых личностей, что не помешало ей свергнуть тысячелетнюю монархию и трехсотлетнюю династию»344. Александр Львович здесь не хочет видеть ни разницы французской и русской жизни, ни того, что вовсе не Дума срушила самодержавие, ни различия между пресмыкательством и покорностью, смирением. Он не желал замечать того, что фигура Сталина приобрела черты древнего героя, с именем которого связана вся жизнь и надежды и новое слово в истории.
Но, тем не менее, не одна политика занимала Казем-Бека. По его инициативе в Париже в декабре 1938 г. были созданы «Обеды за круглым столом». Их задача заключалась в том, чтобы «создать в среде эмиграции более культурную атмосферу, не смотреть больше друг на друга как на врага, не культивировать бациллы гражданской войны, не воспринимать другого как „мерзавца“ из-за различия политических взглядов»345. В них тогда участвовали многие знаменитости, например. Н. Тэффи, Р. Гуль, В. Ходасевич, М. Алданов, Н. Берберова346.
10 сентября 1939 г. Казем-Бек через «Бодрость» обратился к младороссам Америки. «В день объявления Францией войны Германии, – писал он, – вы должны запомнить, что младороссы в Европе с этого грозного дня приступают в полном единодушии к выполнению своего личного, младоросского, национального и имперского долга. Мы с нашими естественными „природными“ союзниками поднимаемся на борьбу с нашим общим врагом, вожделения которого направлены против нашей страны, против нашего Отечества и его достояния. Никакие „пакты“ не отменят целей германского империализма, открыто выраженных и облеченных в доктрину национал-социализмом… Оружием, пером, мыслью, волей и прежде всего жертвой проложим мы наш путь – к молодой России!»347
Из военной почты.
Денис Давыдов писал своим друзьям из французской армии: «Наш идеал, создать нашей энергией и нашим мужеством новую эру благоденствия и спокойствия. Мы боремся всеми силами для достижения этой цели, и если кто-нибудь у нас навсегда останется здесь, мы знаем, что память о нас всегда останется с Вами; и я надеюсь, что наша жертва не будет напрасной. Перед нами пример наших отцов и старших братьев, они сделали, что могли. Через 25 лет пришел наш черед. На этот раз мы должны сделать лучше, такова общая цель»348.
Однако так думали далеко не все: многие были недовольны громогласным заявлением Казем-Бека о предоставлении своей партии в распоряжение союзников. Некоторым младороссам показалось, что это заявление означает одно – конец свободе и независимости Младоросской партии. Оправдания центра, аргументы которого были основаны на общечеловеческой правде и справедливости, мировой совести, вызвали обратную реакцию: «Все они сволочи. Хотели, чтобы Россия еще раз таскала для них каштаны из огня. Пускай потаскают для России»349. В этой сложной ситуации 1940 г. Н. Философов в письме к Александру Львовичу писал: «1. Внешняя обстановка – силы дерущихся не имеют большого перевеса ни с той, ни с другой стороны. Победа зависит в большой степени от дальнейшего поведения России. Трещины внутрипартийные – цементировать аргументацией русской, а не всечеловеческой. Цементировать с напором на младоросскость, а не с точки зрения отвлеченной правды, права и справедливости, свободы и прочего грима, которым мажет сейчас свою волчью харю старушка Европа. 2. Внутрирусская обстановка – два козыря в руках Сталина. Чем больше пахнет трупом от старухи Европы, тем опаснее для русского возрождения Сталин. Или национальная революция в России, или мировая завируха. И это независимо от того, какая лошадь проскачет по телу Европы. Верю, что Россия все-таки выгребет, пораженцы еще раз сядут в лужу, нам же надо сохранять нашу веру в Россию, как мы верили тогда, когда еще не могли доказать своей правоты ни эволюцией, ни пятилетками, давшими нам в руки уже только постфактум – доказательства. 3. Внутрипартийная обстановка: необходим пересмотр всей партийной организации, всего механизма и необходимы вехи для внутрипартийной работы. Строй мирного времени превратился в кашу. Эту кашу надо, во что бы то стало расхлебать»350.
Эвфемизмы в адрес Европы, надо полагать, объяснялись «русским провинциализмом», не простившим просвещенным европейцам их «предательства» в 1917 г. А острый тон письма был вызван зигзагами генеральной политлинии «впечатлительного» Казем-Бека, как например, «поездки в Италию давали перегиб в сторону фашизма. Встречи с французскими депутатами – переоценки демократической формы правления»351. Однако здесь, если и обвинять кого-то в «чрезмерной впечатлительности», то этого самого автора, забывающего, что истории противна статичность, и, наоборот, свойственна живая игра. Весьма спорна и «правда» Философова, утверждавшего, что «развитие людей идет со ступеньки на ступеньку. Семья, род, племя, народ, нация, человечество. Большинство тех, для кого предназначена генеральная линия – только что из белых и красных превратились в русских националистов и на ступень „всечеловечности“ они еще не перешагнули. Чрезмерный перегиб в сторону мировой правды, как аргументации, в данный момент будет бить мимо цели»352. Начало хорошее, но конец явно смазан: «всечеловечность» для Казем-Бека означала совместную борьбу Франции с угрожавшей СССР Германией.
Относительно «мировой правде» замечу, что это понятие относится к числу вечных мифов, которыми кормится человечество, правда, весьма плохо, в кризисные моменты его истории. В каждом конкретном случае суть этого феномена определяется ее толкователями и временем распространения. В нашем случае обращение к ней обусловлено было разгоравшимся военным пожаром, точнее, переделом мира. Поэтому мысль Философова не была лишена смысла, учитывая его ненависть к просвещенной Европе.
Излагая свое видение ситуации, Философов, писал: «… этот национальный подъем должен быть пропитан насквозь русскостью, он должен быть связан с духом и плотью России. А ты нам доказываешь, что нужно умирать за Данциг! Никаких Европ! и особенно не связывать… нац. русские интересы с какой-нибудь европейской коалицией, – это большая ошибка. Мы с каждым, чьи интересы совпадают с нашими. Мы против всех, если интересы их нам угрожают. Ставить ставку определенно на кого-нибудь, это ошибка в плане государственном, это ошибка даже и для нашего эмигрантского муравейника, ибо она ведет к печальным последствиям. Ты знаешь, что некоторые русские организации ставили ставку на определенную диктатуру и диктатора. Все остальные русские для них были жидовствующими, продавшимися и т. д., и они их „разоблачали до конца“ и тоже „топили“… Мы ничем не можем сейчас сказать чтобы защититься, кроме как – что мы ни европофобы, ни европофилы, мы – русские… Мы молчим и живем одним сознанием: какое счастье быть русским, сыном великой страны! у которой все есть, ибо это мир, которой ничего не нужно! и особенно „великих европейских событий“. Русскому миру нужен мир – нужно лучшее, справедливейшее устройство жизни. Борьбе за справедливейшие нормы жизни – государственной и социальной – мы должны отдавать все свои силы и только когда это будет достигнуто, может проявиться самая значительная черта русского духа: его всемерность и всемирность. Только тогда вы сможете написать в заголовке „Бодрости“ слова Достоевского: „Русский человек сочувствует всему человеческому, без различия национальности, крови и почвы“… А сейчас должны думать, трудиться и жертвовать только русскому миру и народу. Иначе… В советском романе „Барсуки“ руководитель восставших крестьян (уже при сов. власти) говорит: „А нас забыли? Мы даем труд, хлеб, свою кровь! Нас забыть нельзя“ и в другом месте: „А то возьмем, разобьем город и перепашем плугом… Пусть хлебушко растет. Нас забыть нельзя“. Это забытие первейшего и необходимейшего есть самое страшное и роковое. Это есть разрыв. Мы не должны забывать народ, его желание, стремление, даже когда перед глазами маячат „великие события Европы“ и „великий Данциг с Гдыней в придачу“! Это наш первый долг позаботиться о тех, кто держал и держит нашу империю. Мы верим в наш народ, он выгребет, устроит свою жизнь, усилит мощь… будет благоденственным для мира всего мира. А прибавив к этому русское чувство всемирности и человечности Россия тогда в полной мере выполнит свое высокое историческое назначение среди других народов»353.
Мы все время страдаем именно от поляризации, от «общего»!
Пока русская молодежь сражалась на фронте, а ее лидеры искали «русскую правду», эмигрантская элита проигрывала и вариант войны англо-французской коалиции против СССР. В апреле 1940 г. В. А. Маклаков писал: «1. Первый… простейший способ борьбы – это с самого начала опереться на существующие в СССР сепаратизмы. При переходе кавказской границы можно провозгласить борьбу за освобождение Грузии, Армении, Азербайджана и т. д. в надежде найти поддержку среди местного населения. При операциях на юге России можно поставить ставку на гг. Шульгина и К°., на украинские сепаратистские течения, созданные и вскормленные когда-то германским генеральным штабом ради торжества прусского милитаризма и пангерманизма.
2. Второй способ борьбы, на первый взгляд очень ненадежный и, пожалуй, смахивающий на рискованную авантюру, это ставка на внутренние революционные процессы, которые пока что таятся под спудом, но могут быть в известных условиях вызваны наружу… В первом случае… союзники должны считаться со следующими весьма возможными последствиями.
При опоре на сепаратистов союзники самим методом войны ставят советскую власть в весьма выгодное положение. В глазах населения она перестает быть ответственной за бедствия войны, напротив, она окажется в положении защитницы единства русского государства, охранительницы интересов русского народа. Опора на щирых сепаратистов, несомненно, вызовет величайшее опасение среди широких масс народа, пробудит дремлющие националистические инстинкты, объединит власть и народ в деле защиты жизненных интересов русского народа… Но даже в случае успеха, который потребует неисчислимых жертв от союзников, последствием такой политики будет вероятная балканизация России, что явится для Европы, и особенно для Франции, источником великих опасностей и потрясений. В России проснутся острые националистические течения. Очень скоро начнутся междоусобные войны… Совсем в другом положении окажутся союзники, если они сразу отбросят идею раздела России, если они с самого начала борьбы провозгласят лозунг „борьба за свержение Сталина и коммунизма в России“»354.
А ЗАЧЕМ, ПОЗВОЛЮ ЗАДАТЬ ИРОНИЧНЫЙ ВОПРОС, НЕ ВСЕ СРАЗУ? РОССИЯ ВСЕГДА БУДЕТ НУЖНА МИРУ ПРОСЧИТЫВАЕМОМУ. ВОПРОС ТОЛЬКО В ОДНОМ: РЕЧЬ ИДЕТ О БУМАЖНОМ ТИГРЕ ИЛИ О… НАСТОЯЩЕМ?!.
В марте 1939 г. в статье «Украинцы или сепаратисты?» А. Л. Казем-Бек писал: «Мы признаем права народа, населяющего нынешнюю Украину, древнюю Малую Русь, из которой выросла наша империя, как на права всех народов этой Империи. Но между „всеми“ народами ее и народом Украины есть существенная разница. Украина населена одной из трех ветвей великого восточного славянского мира. Из Малой Руси, ставшей Украиной России, пошло все, что составляет нашу сущность, нашу судьбу, нашу силу. УКРАИНА НЕ ТОЛЬКО РАВНОПРАВНЫЙ, НО И РАВНООБЯЗАННЫЙ ЧЛЕН НАШЕЙ ИМПЕРСКОЙ СЕМЬИ. Ее географическое положение, ее природные богатства, ее данные и возможности – необходимое сложение в сумме имперского могущества»355.
Эту тему развивал и князь Сергей Оболенский. В марте 1939 г. он писал следующее: «Идею империи и ее существование мы будем защищать до конца. И при том теми средствами, какие потребуются. Но не для того, чтобы восстановить Валуевский циркуляр (не сметь писать на украинском языке, которого „не было, нет и не может быть“ в 1863 г.) или заставлять служить в Тифлисе обедню по русски… Утверждая, что Украина есть Русь, мы в то же время должны доказать Украине, что не смотрим на нее как на колонию Москвы… мы должны показать грузинскому народу, что нет речи о превращении Грузии в Тифлисскую и Кутаисскую губернии. Психологическая атмосфера должна быть расчищена. Сделать это может только сильный, т. е., конечно, мы, народ-гегемон»356.
Все правильно, только доказательства могут растянуться на века – пока не возникнет новая историческая общность… И еще. О гегемоне. Над ним всегда игемон. И избранность зачастую влечет за собой жертвенность.
Сопоставляя Сталина с Гитлером, Н. Философов писал в феврале 1940 г. А. Л. Казем-Беку: «Сталин знает Гитлера. Гитлер знает Сталина. Каждый считает себя и умнее и хитрее. Кто из них окажется умнее и хитрее? Думаю, что Сталин, потому что в нем нет той истеричности, как у Гитлера. Гитлер менее способен сдерживать свои чувства и контролировать своим сознанием, поэтому у него будет больше просчетов. Мы все время настаиваем на „Майн кампф“ и на том, что Гитлер не отказался от похода на Восток, кем бы он ни прикидывался. Будет не совсем логично в то же время говорить, что Сталин давно отказался от мировой революции и держится только за власть. Мой взгляд по-прежнему: Сталин играет на двух лошадях и его генеральная линия до игры по банку вычерчивается по точкам, которые образуются в каждый данный момент от пересечения линии мирового пожара и линии национального бонапартизма. Причем я считаю, что, так как от мысли о мировом пожаре он не отказался, то второй козырь, козырь национального бонапартизма он держит про запас, на случай неудачи „красной лошади“. Он считает, что жизнь работает на него. И именно поэтому, как только в Европе начинает пахнуть бардачком – нахождение Сталина во главе страны для России становится более опасным. Или национальная революция или мировой бардак. Пока у власти Сталин – третьего выхода нет»357.
Эти звонкие размышления ответственного младоросса свидетельствуют, что не только у рядовых членов партии, но и у некоторых ее руководителей было плохо с логикой и умением оценки политической ситуации. Сама идея национальной революции, о которой так грезили младороссы, может считаться утопичной или мертворожденной уже по тому, что она была не нужна там, где у власти были «младороссы» с партийными билетами членов ВКП (б). Это не парадокс – это алогизм истории, которыми она полна.
И начавшийся отсчет «бардака» в Европе после провала в Испании, после Мюнхена отчетливо показывал, что время аллюра «красной лошади» прошло. Иное дело «славянский кентавр». Еще в 1934 г. «Младоросская искра» в одном из своих материалов о путях спасения родины от грядущего Интернационала по ее эксплуатации как бы мимоходом отмечала важность опоры на славянские народы, для которых «разгром России означал бы начало их собственного конца»358. Эта мысль была развита позднее в речи Сталина от 28 марта 1945 г.: «Мы, новые славянофилы-ленинцы, славянофилы-большевики, коммунисты, стоим не за объединение, а за союз славянских народов. Мы считаем, что независимо от разницы в политическом и социальном положении, независимо от бытовых и этнографических различий все славяне должны быть в союзе с друг другом против нашего общего врага – немцев. Вся история жизни славян учит, что этот Союз нам необходим для защиты славянства… Как в первую, так и во вторую мировую войну больше всех пострадали славянские народы: Россия, Украина, белорусы, сербы, чехи, словаки, поляки. Разве в этой войне не то же самое? Разве Франция больше пострадала? Нет. Французы открыли фронт немцам. Немцы слегка оккупировали северную часть Франции, а южную даже не тронули. А Бельгия и Голландия сразу подняли лапки кверху и легли перед немцами. Англия отделалась небольшими разрушениями… Значит, больше всех страдали от немцев славяне… мы, славяне, должны быть готовы к тому, что немцы могут вновь подняться на ноги и выступить против славян. Поэтому мы, новые славянофилы-ленинцы, так настойчиво и призываем к союзу славянских народов. Есть разговоры, что мы хотим навязать советский строй славянским народам. Это пустые разговоры. Мы этого не хотим, т. к. знаем, что советский строй не вывозится по желанию за границу, для этого требуются соответствующие условия… В дружественных нам славянских странах мы хотим иметь подлинно демократические правительства. Заключив союз, славянские страны могут оказывать друг другу хозяйственную и военную помощь. Мы можем это делать теперь с большим успехом»359.
Нам известно, что «соответствующие условия» были созданы для создания славянского блока на коммунистической основе. Однако он «рассыпался», не выдержав «звукоподражательной бездарности» «слуг народа». Вопрос в другом: сможет ли он возникнуть вновь, но на иной основе? Может, но только в том случае, если Россия обретет былую мощь. Только какой она будет и на чем она будет построена? Если наше мировоззрение опять будет «грешить» смешением понятий типа «славянофил-ленинец», то очередной крах будет неизбежен.
Возвращаясь к младороссам и славянству, следует еще раз обратиться к Казем-Беку, который в 1939 г. писал: «Помимо чисто принципиальных соображений, мы не можем забывать, что славянские народы в Европе должны быть ограждены нами – и вовсе не из сентиментальности… от германского засилья. Западные и южные славяне так уж расселены, что они могут увеличивать „потенциал" либо нашей империи, либо германской.
В настоящий момент под германским игом томится – это выражение надо в данном случае понимать буквально – свыше тридцати миллионов славян разных национальностей, которые еще к началу текущего года не были подвластны немцам и жили в рамках своих национальных государств.
Надо быть лишенным не только всякого имперского, но и просто национального русского чувства, чтобы не понять, что с таким положением мириться не могут ни русское достоинство, ни русская честь, ни элементарные русские интересы»360.
Более того, сама борьба с Германией должна будет помочь обрести славянское единство в форме федерации «во всяком случае, культурной, – вероятно экономической – может быть государственно-политической… Из будущего единения славян возникнет великая мировая сила. Она нужна всему человечеству. Она позволит утвердить мир всего мира»361.
В сущности, здесь то, о чем писал Леонтьев и напишет Сталин.
Высокие слова, благородные мысли, патриотизм стремлений не заслоняли и необходимости реформ в партии, в которой, как отмечал Философов, «строй мирного времени превратился в кашу. Эту кашу, во что бы то ни стало надо расхлебать»362. Особенно плохо обстояли дела с начинавшей тухнуть «головой» партии. «Бардак, – отмечал Философов, – дошел до того, что даже на собраниях ответственных младороссов – этого отбора из отбора – нельзя открыто ни о чем высказываться, потому что совершенно не знаешь – кто друг, кто враг. Между словами и практикой получилось такое расхождение, которое совершенно подрывает веру в наши способности осуществить, что бы то ни было на деле, какие бы красивые проекты мы не писали на бумаге… Наша машина – Младоросская партия – идет сейчас плохо. Тем более необходимо пересмотреть монтаж отдельных частей и сделать ремонт. Иначе до Национальной революции на этой машине мы не доедем»363.
Были здесь и прямые виновники, например, одним из них, по мнению Философова являлся Кирилл Елита-Вильчковский. В своем письме к Казем-Беку он подчеркивал невозможность сотрудничества «с генеральным секретарем на тех условиях, на которых он только и понимает слово „сотрудничество“: стоять перед ним на задних лапах и рабски выполнять любое его желание. Человек, который, имея все возможности, за 10–15 лет не создал около тебя или около себя, как генерального секретаря – группы людей, которая действительно работала бы как генеральный секретариат – не может и не имеет права претендовать на то, на что он претендует до сих пор, на роль Сталина при живом Ленине (вот это лесть! Учиться надо! – В. К.)»364.
Говоря о внутрипартийной ситуации, Философов обращал внимание своего начальника на увлечение младороссов «иллюзиями» о том, что «центр имеет связи с Россией, что и подготовка национальной революции пропагандой в России ведется и много других вещей в Партии живо, вещей, которые мы здесь уже считаем иллюзиями». Вся вина за сложившееся положение вещей возлагалась Философовым на генерального секретаря, ответственного за политическую подготовку младороссов365.
Итак, два медведя не могли ужиться в одной берлоге. И Философов, конечно, стремился исправить ситуацию, предложив свое решение. В своем письме к Александру Львовичу он низал следующие строчки: «За рубежами России надо переключаться на работу в размерах Младоросского движения. Этап партийности имел отрицательные стороны скорее из-за того, что сами младороссы не смогли подойти к работе и заданиям в широком масштабе Движения, а замкнулись в партийности. Даже более того – усилия работы внутренней направлены к тому, чтобы создавать орден и вместо формулы: орден на службе у Младоросской Партии и Младоросская Партия на службе у Младоросского Движения, получается обратная формула: и Движение и Партия стали не только как бы подсобными организациями, обслуживающими Орден, а как бы даже в глазах младороссов и партия и Движение стали „колониями, населенными низшей расой, обязанной обслуживать Орден и в ответ получать, если не презрение, то в лучшем случае снисходительно протянутые два пальца“.
То, что надо как-то переключить психологию младороссов из самозамыкания и самоуспокоения орденством на работу в рамках Движения, – это, безусловно, но, думаю, что это можно было бы сделать только путем постепенного внедрения этих мыслей с одной стороны, и постепенным же перестроением организации – с другой.
Орден – Партия – Движение – эту организационную сеть, по моему, нельзя разрывать упразднением среднего звена, потому что все равно в будущем нам, вероятно, придется еще раз возвращаться именно к периоду партийности, поскольку имеется несколько вариантов захвата власти в России Младоросским Движением (Бедная Россия, она всегда узнает последней, что с ней сделали или собираются совершить! – В. К.)»366.
И далее: «Мне кажется, что если около нас не образовалось за рубежами России именно Движения, то только потому, что наш руководящий состав слишком малочисленен и он просто не успевает вести, руководить, направлять и давать вовремя нужные указания на места. Мы не имеем возможности не только направлять наши же младоросские газеты в различных странах, но даже мы их не имеем возможности прочитывать, чтобы корректировать хотя бы задним числом и давать корректив на места, в редакции этих газет. Я не говорю уже о более мелких младоросских изданиях, которые вообще в Центре не читаются из-за недостатка времени. Вся наша партийная литература, кроме парижских изданий, идет почти самотеком. Отсутствие нужного числа руководящего состава и есть, по моему, главная причина нашего застоя и полного отсутствия около нас того кадра людей, который мог бы в своей совокупности дать именно Движение»367.
Соответственно предлагался проект, согласно которому все центральные органы Партии переименовывались в центральные органы Движения, членами которого автоматически становились сотрудники Младоросской Партии. При этом «сотрудник Движения давший добровольную подписку в подчинении партийной дисциплине – включается в кадры Младоросской Партии и становится младороссом»368.
Здесь можно долго дискутировать с младороссами, в головах у которых, по многим проблемам, по выражению одного из их лидеров, был, повторяю, полный «бардак». Важно другое: убеждение в том, что Родина в опасности, подвигала их на ее защиту – одни, повинуясь призыву Казем-Бека, записывались в 1940 г. во французскую армию, другие видели свой долг в том, чтобы заявить себя ни европофобами, ни европофилами, а русскими. При этом многие из них видели долгожданный ветер перемен в том, чтобы «менять стулья»!
Н. Философов, вольно или невольно полемизируя с прекраснодушными строками Казем-Бека, писал 21 февраля 1940 г.: «Пусть коммунизм уже не тот, пусть в нем уже видны национальные переливы, пусть это уже новый „синтез“, – все это большого значения не имеет. „Или Русская национальная революция – или мировая завируха“ – вот что важно, потому что в мировом масштабе таким вот походным порядком может осуществиться только первый этап – разрушения, но никак не созидания – будь то коммунистического царства, будь то насаждение силой всему миру „нового советского синтеза“ через завируху, как этап к осуществлению… Поскольку в обоих случаях творческого этапа в мировом масштабе не предвидится, а все в этом случае сорвется на мировой завирухе и бардаке на многие лета, мы можем по прежнему настаивать на своей старой формулировке: „Или Национальная революция или мировая завируха“. Третьего решения не дано. Наша ошибка последних лет именно в том, что искали третье решение»369.
Грандизность задачи не пугала младороссов, но все же заставляла их задумываться: выгодно ли Сталину в огне мировой войны разжечь мировую революцию? Довольно загадочна и фраза Н. Философова о неких «землях», которые останутся за Россией: что это – новые европейские владения советской империи? Совсем запутывает дело, выдвинутое им предположение о том, что «в случае победы союзников над…», далее следует зачеркнутое слово «Россией», замененное «Германией», «земли у нас могут отобрать». Здесь возможно несколько толкований: весьма вероятно речь шла о повторении революционной ситуации, созданной в 1917 г. Сам автор письма утверждал, что такой исход вполне реален: «дело лишь в том, что играет ли Сталин национальную карту или карту мирового пожара – тактика сегодняшнего дня в его положении, в том положении, в которое он сам себя поставил и поставил сознательно, – диктует ему действия, аналогичные действиям союзников в России в период нашей гражданской войны. Ловкость его именно в том, что он в любую минуту может повернуть и к национализму, и к мировой. Он далеко не такой головотяп, каким нам кажется с первого взгляда отсюда. Мне кажется, что не нужно очень уж сильно кричать о головотяпстве, чтобы не быть похожими на зубров, обзывавших Сталина ишаком»370.
Безусловный интерес вызывает оценка Н. Философовым и внешнеполитической обстановки, анализ которой приводил его к следующим умозаключениям: «Победа над немцами без участия России – это мир за счет России. Значит, этого не должно быть ни в коем случае. Победа немцев над союзниками хотя бы и с помощью России – угроза для России. Значит, Россия должна будет сделать или крутой поворот, но еще не сейчас, а к концу войны. Тогда ей запоют все „алаверды“. Или выдержать равновесие борющихся сторон до состояния полного ослабления и тех и других. В этом случае где-то произойдет революция. Обе возможности перед Россией не закрыты. Оба козыря в руках Сталина. Опять та же тема белой и красной лошади. Чем будет выгодно сыграть, тем и сыграет»371.
Все эти размышления можно охарактеризовать любимым словечком их автора – «бардак» в голове. Единственное, что заслуживает внимание – это явная «зацикленность» на личности Сталина, как своеобразного творца той же национальной революции, о которой так долго мечтали младороссы. И здесь их вожди не могли соревноваться с «вождем всех народов», но признаться в этом им не хватало смелости. В то же время нельзя не отдать дань уважения их рассуждениям о поисках нового пути в Россию: «Для пересадки с эмигрантского поезда на поезд русский, нам нужно на какой-то момент синхронизация скоростей, иначе мы из эмиграции в Россию никогда не перепрыгнем. Перед самой войной, причем без всякой цели и смысла, у нас была сделана такая попытка синхронизации нашего зарубежного движения с текущей советской действительностью: видя в Молотове, Жданове и Андрееве преемников Сталина, лично с которыми уже нам лично придется сотрудничать, мы боялись в „Бодрости* сказать хотя бы одно слово критики в отношении их. Война оборвала эту, немного бесцельную, лишний раз только шатнувшую кадры, попытку синхронизации… После этого мы шарахнулись в другую сторону и переборщили в нашей французской линии, отдавая, хотя бы и символически в распоряжение Даладье все кадры Младоросской Партии. Пути Младоросского Движения и путь советской России разошлись. Это расхождение для нас с каждым днем опаснее, потому что развязка приближается. Пока не было начала завирухи, можно было и сомневаться в том, что что-то произойдет, что наступит перелом. Можно было считать, что это вопрос десятков лет. Но завируха началась. Есть начало – неизбежен и конец. А при конце, без той же синхронизации мы в русскую действительность не включимся. Поэтому нам сейчас надо быть особенно осторожными, чтобы нас не посчитали в России за „прихвостней буржуазии“ и чтобы слово «младоросс» не стало таким же, как слово „белогвардеец“»372.
Рассуждая о финской кампании Философов, замечал: «Сталин прошляпил, скажем, даже сголовотяпил, но раз война начата, она должна быть доведена до победы и мы за победу над финнами. Но приветствовать армию, несмотря на головотяпство Сталина, пробившую первую линию Маннергейма – мы в своей печати здесь не можем. Мы об этом и молчим. Но в то же время усиливаем ту часть формулы, которую говорить можно и мы кричим: головотяпы, шляпы, жопы. А у читателей впечатление: мы изменили сами себе: в мирное время о советской действительности ясные, яркие, светлые пятна, в военное время – только теневые стороны»373.
Но здесь автор письма явно кокетничает своей советскостью – в младоросской печати было немало критических материалов, правда, в основном посвященных проблемам, связанным с деятельностью большевистского руководства.
В конечном итоге, корреспондент Казем-Бека приходил к мысли о том, что «мы победим только с Россией или вообще не победим. Рассчитывать на то, что за время войны мы приобретем здесь самостоятельно среди союзников достаточный вес для того, чтобы играть роль на мирной конференции и выручать Россию, если она засыпется, рассчитывать на это не приходится. Засыпется Россия, засыпемся с ней и мы. Важнее для нас не скомпрометировать себя в глазах русских националистов по ту сторону рубежа»374.
Интересно, кого считал Философов русскими националистами? Риторический вопрос. Можно утверждать, что речь шла о русском народе, защищавшем Россию, о «младороссах» с партийными билетами, обо всех, кому было дорого Отечество.
И в завершение скажу, что сами младороссы как бы проводили жизнь в своеобразном зале ожидания поезда в Россию, но уже без Сталина. В этом же скрывалась их инерционная сила, позволявшая сохранять себя длительное время. Однако вторая мировая война впрямую поставила перед ними проблему выбора пути. Она решалась в пользу «русскости», но этот термин мог толковаться по-разному.
Для одних, он выкристаллизовался в активное «оборончество» и защиту внешней политики СССР.
Для других, «русскость» в военных условиях определялась возможностью помочь той же Франции, вступив добровольцами в ее армию, для защиты от германской агрессии. Защищая Францию, они защищали Россию.
Для третьих, «русскость» диктовала необходимость защиты интересов Родины, веры в народ, в его великое будущее – «режимы уходят, нация остается».
Для четвертых, она проверялась в ходе борьбы с Красной армией в составе различных русских национально-освободительных формирований.
Для пятых, «русскость» требовала возвращения на Родину, даже если там и оставался Сталин.
Тем временем «национальная революция» откладывалась на неопределенное время – Гитлер наступал по всему фронту. Европейские младороссы теряли связи. Их мирная жизнь, нарушаемая лишь дискуссиями да интригами, уходила в прошлое. Младоросская партия растворялась в хаосе войны. Приходило время действий, время выбора. «Молодая Россия» как организация сошла с политической сцены, но ее идеи, размышления и сейчас представляют не только исторический интерес – они созвучны мыслям некоторых из тех, кто задумывается о судьбе и пути России.
* * *
Сам А. Л. Казем-Бек после нападения в 1940 г. Германии на Францию «вступил во французскую армию, но накануне отъезда в полк был арестован и привезен на стадион Роллан – Гаррос, а затем переправлен в лагерь Верне, где он встретился с десятками „младороссов“. Освобожденный в июле 1940 года после вмешательства своего друга, занимавшего пост в правительстве Виши, Казем-Бек покинул лагерь на носилках. Узнав, что немцы вызывают его в правительство Виши, Александр, как и многие его соотечественники, владельцы нансеновского паспорта, подготовил отъезд своей семьи в Соединенные Штаты. Отъезд стал еще более необходимым в июне 1941 года, когда Гитлер напал на СССР. Его семье понадобилось больше года для преодоления всех барьеров при получении разрешения на выезд из Франции… В октябре 1941 года они, наконец, прибыли в Нью-Йорк»375. В Америке на протяжении ряда лет Александр Львович сотрудничал в газете «Новая заря» (Сан-Франциско). В 1944 г. был приглашен в Йельский университет преподавать русский язык и литературу, а с 1946 г. – работал в Коннектикутском колледже в Нью-Лондоне. В 1954 г., после смерти Сталина, подал заявление о предоставлении ему советского гражданства, которое получил в 1957 г. Вернувшись в СССР, получил работу в Московской Патриархии. Похоронен на кладбище Афонского подворья в с. Лукино под Москвой376.