Фабиан ожидал прихода осени в Массачусетсе или Вермонте. Иногда он выбирал места около невысоких ласкающих взор дюн и участков побережья, но чаще всего — на северо-востоке страны, где лето ожесточенно, до последнего, боролось за свои права, пока не оказывалось побежденным.

Листья упорно цеплялись за ветки деревьев, а кустарники, окутанные полуденным осенним туманом, с наступлением ночи ощетинивались иголками инея.

Желание увидеть это зрелище с его будоражащими картинами и волнующими запахами цветов, которые так пахнут только осенью, возникало у Фабиана, едва до него доносился запах коры или овсяной муки, тонкий аромат кожи или невыделанной шкуры, острый запах корней, подхваченный ветром, дующим вдоль шоссе. Желание это возникало в нем само по себе, вне всякой связи с какими-то воспоминаниями или ассоциациями, оно рождалось в мире, который жил сам по себе, никому не принадлежа.

Обнаружив, что дорога, по которой он едет, ведет его к какому-то крупному владению, огороженному от внешнего мира полосой плотных зеленых насаждений — многих акров невозделанной земли, — Фабиан съезжал со своим трейлером с шоссе на какую-нибудь просеку и вешал на стенки прицепа таблички: СКОРОПОРТЯЩИЙСЯ ТОВАР. Словно мальчуган в ожидании развлечения, он тотчас седлал своих лошадей и, надев белый шлем для игры в поло и наколенники, защищавшие его от веток деревьев и кустарника, углублялся в чащу, сидя верхом на одной лошади и таща другую, также оседланную, в поводу. Животные фыркали, толкались, довольные предстоящей прогулкой. Они врезались в колючие заросли ежевики и, словно огромные плуги, рассекали густые заросли чертополоха и колючего кустарника.

Пробираясь сквозь чащобу, Фабиан взрывал Лежавшие слоями листья, ветки, крушил корни и пни, которые трещали под копытами, производя шум, похожий на гул прибоя и заглушавший стук лошадиных копыт. Перед ним молча расступались деревья: сосны и ели, дубы и буки, выстраиваясь словно часовые, провожающие его в путь.

Неподвижно сидя на больших лопухах, возмущенные крикливыми красками, обрамляющими их, стайки черных дроздов наблюдали за караваном Фабиана, прокладывавшим путь через каналы и протоки среди ореховых деревьев и грабов, ежевики и сумаха. В пронизанном солнцем воздухе вслед за ним плыл одинокий лист с четкими прожилками. В покрытых опавшими листьями участках застоявшейся солоноватой воды прудов, между бурыми кочками, отражалась желтая листва склонившегося над водой дерева.

Вырвавшись на открытую с обеих сторон тропу и с порывом ветра набрав полную грудь воздуха, Фабиан усаживался поглубже в седло, плотно сжимая лошадиные бока коленями и икрами, и пускал лошадь в легкий галоп. Затем привставал на стременах, напряженно вглядываясь вперед и наклонясь к ее холке, крепко держа в руках поводья животного, готового к восприятию любой формы, любого цвета, смело перепрыгивающего через ветку, перегородившую тропу, или через упавший ствол дерева. Вторая лошадь скакала сразу за первой или рядом, когда впереди неожиданно появлялась просека. Оказавшись на другом участке, он снова пускал их в легкий галоп, затем неожиданно притормаживал, пригнувшись, пробирался среди сломанных ветвей и луж стоячей воды. Из-под копыт вылетали обломки корней и камни, прячущиеся под опавшими листьями, куски щебня, комья земли. Он бросался на баррикады из похожих на нищих, караулящих темные уголки леса гнилых деревьев с голыми стволами, облезлой, свешивавшейся клочьями корой.

Иногда Фабиан натыкался на кого-нибудь еще: группу подростков, сбившихся с пути, играя в разведчиков и первопроходцев. Какое-нибудь семейство останавливалось на привал на открытом участке леса: рюкзаки и спальные мешки валялись там и сям; дети сгребали в кучи шишки или же, осторожно подкрадываясь к кустарникам, наблюдали за быстротечной жизнью их обитателей.

Появляясь из леса, отряд Фабиана мог встревожить и нагнать страху на окружающих. Люди, находившиеся у него на пути, успевали отбежать, но недалеко, чтобы на фоне деревьев успеть разглядеть фигуру всадника в белом шлеме и высоких черных с коричневым сапогах со сверкающими шпорами и наколенниками. Рука в черной перчатке держала длинный хлыст, похожий на пику. Шести- и даже восьмилетние дети зачастую ревели от страха. Подростки растерянно вскакивали, увидев этот призрак, внезапно возникший из мира фантазии и давнишних воспоминаний. Побледневшие мужчина и женщина с разинутыми ртами прижимали к себе детей, не понимая, что такое перед ними, поражаясь нелепости этого существа и подумывая о том, как бы найти с ним общий язык. Произнесенное добродушным голосом приветствие успокаивало их. Запинаясь, они объясняли, что поблизости нет конюшен, что лошади слишком дороги для таких людей, как они. Подчас они смущенно признавались, что не только их дети, но даже они сами видели так близко лошадь и всадника только по телевизору. Большинство детей с опаской поглядывали на Фабиана и его лошадей, спрятавшись за надежные спины родителей. Обычно какая-нибудь девочка спрашивала у отца, почему лошади гораздо больше, чем в телевизоре. А иной мальчуган задавал себе вопрос, не опасен ли этот тип на лошади для него самого и его близких. Фабиан обычно объяснял, что его лошади смирные как котята, и предлагал мальчику погладить лошадь или посидеть вместе с ним в седле. Помолчав, мальчуган задумывался и, как правило, отказывался от предложения.

Подчас Фабиан оказывался на каком-нибудь узеньком мосту — бетонном клинообразном сооружении, переброшенном через шоссе, рассекавшее лес. Постояв на его краю, он снова прислушивался к шуму и гаму людей, гулу изобретенных ими машин, смотрел на автомобили, уносившиеся куда глаза глядят, превращаясь в серое пятно. В каждом авто сидел всадник, пристегнутый к обтянутому пластиком седлу, управляющий своим конем, движимым смесью бензина и пламени, со снаряжением и сбруей, представляющей скорлупу из стекла и стали. Приветственным жестом Фабиан невольно поднимал руку. Когда автомобили проносились под ним, он видел, как на мгновение с полоски асфальта в его сторону поворачивались головы, замечавшие всадника на коне, этого странного стража, наблюдавшего за ними с эстакады. Снова стремясь оказаться в лесу, забыв про все, кроме собственных ощущений, Фабиан, вздыбив коня, поворачивал его назад и рысью скакал в чащу, пробираясь между огромными стволами грабов, сумаха и самшита.

Ближе к вечеру он без труда добирался до своего трейлера, предвкушая трапезу, которую вскоре приготовит себе. Из холодильника на кухне он доставал толстый кусок поблескивающего, как мрамор, мяса, с костью, вдвое увеличивающей его вес, и кольцом белого, как кружева, жира. Нашпиговав его дольками чеснока, посыпав перцем, солью и приправами, он перекладывал мясо слоями лука, давая ему возможность пропитаться пряностями, прежде чем устроить лесной банкет.

Взяв парусиновый мешок или сумку, он собирал кору клена, березы, каштана, дуба, сучья лиственницы, ели и сосны, затем различные шишки — как пружинистые, молодые, сочные, так и сухие, сморщившиеся. Мешок разбухал от сорняков и пучков влажной травы, полосок печеночника, клочков мха, листьев папоротника, всевозможных растений и трав, которые он отыскивал, топча кусты.

Безветренные вечера лучше всего подходили для этих лесных одиноких трапез. Он обычно устраивал себе укрытие под защитой своего прицепа, ограждавшего его от порывов ветра. Выкопав в земле неглубокую яму для очага, он укреплял ее камнями, соединяя их сверху старой железной полосой из конюшни. Сперва подносил спичку к слою грубой коры, затем принимался подбрасывать в огонь сухие сосновые шишки, пару-другую еловых или лиственничных сучьев. Но когда разгоревшееся пламя костра грозило охватить соседние деревья, он заливал его водой из кухни до тех пор, пока огонь не превращался в груду тлеющих янтарных углей. Затем бросал в эту груду охапки зелени, принесенной из леса, мешал ее, пока не появится дым.

После этого он клал мясо на решетку, подвешенную достаточно высоко над дымящим костром, так, чтобы языки пламени, пробивающиеся через слои листьев и мха, папоротника и сосновых веток, не доставали до него. Дым сгущался, едким облаком окутывая мясо, которое начинало отпотевать, затем ссыхаться; топящийся жир начинал капать, отчего снова взвивалось ввысь голубое и оранжевое пламя. Когда Фабиан переворачивал его в первый раз, мясо успевало изменить цвет. Вскоре наступала пора снова посолить его и посыпать перцем, травами, которые придавали блеск его поверхности. Затем следовало подбросить в огонь сухих веток, после чего — сырых, чтобы ослабить жар; и затем мясо переворачивалось еще раз.

Процесс приготовления мяса был продолжительным. На смену сумеркам приходил вечер. Когда Фабиан принимался за трапезу, угли начинали догорать, кверху поднималась струйка дыма. Руки, одежда, очаг были пропитаны ароматом жареного мяса — мягкого и нежного, без привкуса горелого — как в далеком детстве, много лет назад, когда, работая батраком в крестьянском хозяйстве, он был вынужден коптить куски конины для семьи хозяина, стараясь, чтобы драгоценное мясо, хранившееся много месяцев, не было обожжено открытым пламенем, чтобы струйки дыма сохранили его нежный вкус спустя долгое время после того, как огонь потух.

_____

Самые известные поля для игры в поло, на которых мог бы выступать Фабиан, — как на Среднем Западе, где в поло играют летом или ранней осенью, так и в роскошных, залитых солнцем курортах солнечного пояса Флориды, где поло считается зимним видом спорта, — были закрыты для него по ряду причин. Великолепные поля, конюшни и жилье предоставлялись только тем, кто, во-первых, приобретал и содержал в исправности экстравагантные виллы и кондоминиумы, находившиеся в их владении; во-вторых, тем, кто был в состоянии удовлетворять жестким социальным и финансовым требованиям, выполнение которых открывало доступ в ведущие клубы страны.

Даже такие лица, которые были членами клубов, независимо от того, сами ли они или их гости намеревались играть в поло, должны были обзавестись и содержать, самое малое, пять или шесть лошадей вместе с обслуживающими их конюхами. В тех редких случаях, когда по дружбе или по какой-то другой причине ему удавалось попасть в эти чудесные заповедники, Фабиан ничуть не удивлялся, узнав, что приобретение и годичное содержание даже скромного количества лошадей, а также расходы по их перевозке зачастую составляют сумму, сравнимую с жалованьем руководителя процветающей корпорации.

Не будучи вхож в центральные крути участников игры в поло, лишенный возможности встречаться с теми, кто был готов играть с ним, Фабиан был вынужден вести кочевую жизнь как в силу обстоятельств, так и в силу собственного выбора. Ирония заключалась в том, что из всех видов спорта, в которых он мог преуспеть, поло был тем, заниматься которым могли лишь миллионеры, которые делали это очень редко.

_____

Заключительный и решающий матч Третьих международных состязаний по игре в поло имени Юджина Стэнхоупа, проводимых ежегодно в поместье Стэнхоупов, одном из крупнейших в стране центров по проведению игр в гольф и поло, расположенном близ Чикаго, с целью получения «Грейл индастриз трофи», с наградным фондом, отметим особо, в четверть миллиона долларов, задерживался из-за разразившегося ливня. Свыше трех тысяч любителей игры в поло, расположившихся на трибунах и вокруг поля, шуршали своими зонтиками и дождевиками, громко рассуждая о том, сумеют ли «Сентаурос» из Южной Америки или новозеландские «Гибриды» играть на поле, превратившемся в болото. Но дождь прекратился так же внезапно, как и начался. Находившаяся рядом с Фабианом седовласая дама в костюме из твида складывала зонтик, который она держала над каким-то молодым человеком. Фабиан заметил, что голова, шея и туловище молодого человека были прочно скреплены алюминиевыми стержнями и шарнирами. Его бледное, с правильными чертами лицо, неестественно спокойное, несмотря на эту клетку, показалось ему знакомым. Фабиан узнал в нем американского игрока в поло, сломавшего себе шею во время игры, состоявшейся на Среднем Западе. Услышав объявление, прозвучавшее из динамиков, молодой человек повернул кнопку, укрепленную у него на бедре. Специальное устройство повернуло его в сторону ложи на первом ряду.

Там сидел коммодор Эрнест Тенет Стэнхоуп, некогда известный игрок в поло, девяностолетний патриарх. Поднявшись с места, старик заговорил в микрофон. Как всегда, в белых бриджах, какие носят игроки в поло, и английском шлеме, он объявил, что, как почетный председатель турнира, названного в честь его покойного сына Юджина, он получил известие о том, что его второй и теперь единственный сын, Патрик Стэнхоуп, к сожалению, не сможет присутствовать на состязаниях. Его задержали обязанности президента и исполнительного директора «Грейл индастриз», семейного предприятия Стэнхоупов, крупнейшего в стране производителя электронной аппаратуры. Однако он был настолько щедр, что прислал вертолеты, с помощью которых можно будет осушить поле и тем самым позволить провести состязания. Над трибунами пронесся восторженный рев, затем патриарх передал микрофон своей невестке Лукреции Стэнхоуп, солидной даме лет сорока. В качестве главного организатора состязаний она с достоинством, в нескольких фразах, извинилась за задержку.

Воспользовавшись случаем, она напомнила зрителям, что всего два года назад ее муж, Юджин Стэнхоуп, погиб во время пустяковой разминки, готовясь к такому же турниру. Сделав паузу, она объявила, что конный завод Юджина Стэнхоупа, на котором выращивают и продают лучших в стране лошадей, по окончании состязаний будет открыт бесплатно для всех посетителей.

Не успела Лукреция Стэнхоуп закончить свое выступление, как над полем появились четыре вертолета с турбоприводами, принадлежащие компании «Грейл индастриз». Соблюдая равнение, они медленно снизились и зависли в нескольких футах над полем, мощными потоками винтов разгоняя лужи воды.

В дальнем конце поля водители и владельцы около семи десятков старых марок автомобилей и примерно половины этого количества допотопных самолетов принялись бережно стирать влагу со сверкающих поверхностей своих машин. Телевизионщики расположились на алюминиевых вышках, специально установленных по случаю состязаний.

Сновали несколько фотографов, увешанных своими камерами, готовые тотчас снять известных спортсменов, которые начали появляться из палаток, установленных по краям поля. Некоторые принялись фотографировать наиболее известных лошадей, в то время как конюхи стали седлать их возле коновязей, укрепленных около трейлеров и жилых прицепов. Еще одна группа репортеров бродила между трибунами, выискивая известных игроков в поло, которых всегда привлекали такие состязания.

По полю принялись кружить автомобили с открытым верхом, везущие воздушные шары, цветы и американские флаги. В них сидели представители различных американских ассоциаций игроков в поло и официальные лица корпораций, финансировавших состязания и вкладывавших средства в премиальный фонд. Процессию возглавляли старинные автомобили, которые ехали медленно, то и дело притормаживая, чтобы избежать столкновений. За ними двигались школьные оркестры в сопровождении рослых девиц в мини-юбках. Следом проплыла огромная цветочная клумба, установленная в кузове автомобиля, стоя на которой мисс Кубок игры в поло — шустрая брюнетка в бикини и шлеме для игры в поло — осыпала толпу цветами. Процессию замыкали четыре каскадера верхом на конях, в средневековых доспехах, позаимствованных у одного местного музея, которые в шутку разыгрывали рыцарский турнир. Круто развернув своих коней, с трудом выдерживавших непривычный вес закованных в железо всадников, они во весь опор мчались навстречу друг другу, выставив вперед копья, и, показывая чудеса техники, всего в нескольких дюймах проносились мимо, не нанося никакого ущерба «противнику».

К Фабиану повернулся пожилой господин с худощавым лицом и узкой полоской усов. Господин был одет в безупречно сшитый пиджак «сафари», белые бриджи и двухцветные ботинки. В наманикюренных пальцах он сжимал вересковую трубку.

— Неплохое представление они здесь устроили, — произнес он, подчеркивая свой английский акцент. — Одни вертолеты способны увезти всю мою страну. — Он засмеялся, обнажив неровные желтые зубы. — А это еще что за сброд, как вы думаете? — презрительно спросил англичанин, показывая трубкой в сторону трибун.

— Болельщики. Владельцы конюшен. Фермеры. Коннозаводчики. Члены студенческих команд. Простые люди вроде нас с вами.

Англичанин передернул плечами.

— Простые люди? На эти состязания я летел первым классом.

— Откуда?

— Из Брунея. Это моя родина. Разумеется, она ближе к Лондону.

— Из Брунея? Восхитительно, — отозвался Фабиан, не уверенный в том, что когда-либо слышал о такой стране.

— Восхитительно? Я бы не сказал. — Незнакомец снова затянулся, выпустив облако дыма. — Единственные наши природные ресурсы — игра в сквош и бадминтон, а также ветер со стороны Китайского моря.

— Сквош, бадминтон и ветер?

— Вот именно. И еще, будь я проклят, разумеется, поло.

— И поло?

— Поло. Недавно эта игра была разрешена нашим великодушным правительством.

— Вашим правительством?

— Его высочеством султаном и его братьями. В него будут играть чины королевского полка Брунея, а также полицейские части и, разумеется, наша воздушная эскадрилья.

— Ну разумеется, — отозвался Фабиан.

Медленно кружа взад и вперед, вертолеты выполнили поставленную перед ними задачу. Под восторженные крики зрителей, сидящих на трибунах, они медленно набрали высоту, на минуту зависли в воздухе, а затем исчезли из виду. На поле внезапно воцарилась тишина. Оно было сыровато, над ним поднимался пар, но блестевшие на солнце лужи исчезли.

Фабиан делил мир спорта на игры с мячом и игры без мяча. В числе игр, где мяч играл главную роль, по его мнению, игра в поло не имела себе равных. В схватке двух соперничающих команд, каждая из которых состоит из четырех человек, он видел единство человека и лошади, дуэль человека с человеком, которые представляют собой как бы разные полюса на площадке, по которой пропущен ток. Пространство компактно, оно вмещает как драму игрока-одиночки, обреченного на демонстрацию собственного искусства и своеобразия лошади, так и массовый ритуал группового сражения, который состоит в определении единой коллективной воли команды.

«Быстрая лошадка и точность удара», — часто думал Фабиан, определяя таким образом сущность игры в поло, состоящей из шести или восьми чаккеров — таймов, каждый из которых продолжается, самое большее, семь с половиной минут. Постоянными величинами являются пони — числом от четырех до шести, обычно чистокровки, все хорошо выезженные, с коротким шагом, хорошо обученные игре в поло, что необходимо каждому игроку, и клюшка для игры в поло — бамбуковый шест длиной свыше четырех футов с обмотанной резиной рукояткой на одном конце, а на другом — девятидюймовая сигаро- или цилиндрообразная головка из прочного куска бамбука, клена или тутового дерева. Его ударная поверхность меньше двух дюймов шириной, носок сточен на конус, а пятке придана квадратная форма.

Пони для поло готовится в течение двух или трех лет, он должен уметь тотчас срываться с места, бежать быстрым шагом, резво поворачивать, замирать на месте и снова срываться с места. Сидя верхом на такой лошади, мчащейся по зеленому полю размером в девять футбольных полей, игроку подчас приходится наносить столь сильный удар по мячу своей клюшкой, что тот улетает за сотни футов. Во время полета в сторону ворот шириной двадцать четыре и высотой десять футов, мяч — деревянный шар в три с четвертью дюйма в диаметре и весом не более четырех с половиной унций — может при ударе перебить лошади кость. Если же такой мяч попадет во всадника, то последний может потерять сознание и даже погибнуть.

Средневековые, закованные в доспехи, рыцари, все еще продолжавшие представление, наконец покинули газон. Два полевых судьи, еле волоча ноги, ощупали поверхность поля, прежде чем махнуть рукой главному судье, находящемуся на большой трибуне, показывая, что поле в достаточной мере просохло, чтобы начать матч.

Фабиан прислушивался к гаму болельщиков, суетившихся рядом, обсуждая ход матча, делая ставки, заключая грошовые пари. Похоже, что фаворитами были «Гибриды» — команда из Новой Зеландии. За каждого из игроков ставили девять очков из десяти; многие зрители считали, что лошади новозеландцев — самые лучшие в мире, настолько дорогие, что, в отличие от «Сентаурос», игроки «Гибрид» были готовы оплатить доставку своих лошадей домой по окончании турнира. Болельщики были уверены, что такие дорогие кони — гарантия превосходства игроков. Им нравилось отношение новозеландцев, которые, как и англосаксы, уважают лошадей. Эта традиция, позволяющая усовершенствовать и отточить качество выездки, неизменно приводила к созданию лучших пород.

Напротив, Фабиан поставил на южноамериканских «Сентаурос». Он знал об общем отрицательном отношении к ним; дескать, раз эти латиноамериканцы продают своих лошадей на аукционе по окончании состязаний, то они, должно быть, оставили лучших, породистых, лошадей дома. Но он также знал, что в их команде находятся двое из шести знаменитейших игроков международного класса, на которых ставили десять очков из десяти, и еще двое, стоящих по восемь очков. Кроме того, они принадлежали ко второму и третьему поколениям игроков, воспитанных в климате, где лошадь, предназначенная для игры в поло, играла ту же роль, что и автомобиль в Соединенных Штатах. Подобно тому, как американский механик получает удовольствие оттого, что регулирует, настраивает двигатель, возится с автомобилем, оказавшимся на его попечении, так и опытный южноамериканский конюх пользуется относительной свободой, выезжая лошадь по своему усмотрению. Поскольку южноамериканские игроки никогда не ставили на одну лошадь, во время игры меняя коней по нескольку раз и имея в резерве столь же подготовленных лошадей, то для них подготовка лошади заключалась прежде всего в том, чтобы сделать из нее быстрого бегуна. Чтобы увеличить скорость, они могли прикармливать ее стимуляторами. Они умели разжижать лошади кровь, чтобы ускорить кровообращение, знали, как заглушить боль в ногах животного или снять усталость с помощью местной анестезии или процедуры, называемой «успокаиванием нервов».

С противоположных концов поля на арену выехали «Гибриды» и «Сентаурос», направляясь к точке, расположенной перед центральной трибуной. На игроках были футболки цветов их команд, свободные белые бриджи и высокие кожаные сапоги с толстыми наколенниками. Их головы были защищены автомобильными или более современными пластиковыми шлемами, глаза и лица — узкими полосками. На лошадях были надеты оголовники, нагрудники, муфты, защищающие нос и брови; сбруя состояла из мундштуков, трензелей, с помощью которых всадник правил, подгубных ремней и цепочек, подперсья, стремян с широкими площадками. Ноги туго забинтованы тканью цвета клуба, которая защищает ноги от ударов клюшки, мяча или копыт других лошадей. Выстроившиеся в ряд, с клюшками для игры в поло, поднятыми наподобие флагов на параде, спортсмены, верхом на лошадях, удерживаемых туго натянутыми поводьями, на мгновение стали похожими на барельеф, изображающий всадников и коней перед церемониальным сражением.

_____

Над полем кружил допотопный биплан, буксировавший знамя «Грейл индастриз», путая оседланных коней. Когда он улетел, полевой судья кинул мяч в самую их середину. Игра началась. В возникшей суматохе игроки во весь опор мчались на своих лошадях, рассекая клюшками воздух. Из-под копыт останавливающихся как вкопанные или круто поворачивающих лошадей вылетали комья влажной земли.

Через несколько секунд после начала игры проявился характерный стиль каждой из команд. «Гибриды» придерживались своей обычной стратегии играть с игроком, а не с мячом. Лошадь каждого члена команды отличалась надежностью и грацией. Игроки держали поводья — одинарные или двойные — на английский манер: один палец между каждой мундштучной уздечкой и трензелем, пальцы, держащие хлыст, сжаты в кулак костяшками вверх. Даже в самый разгар игры каждый всадник подгонял свою лошадь не столько ударами хлыста, сколько путем давления на ее бока коленями и шенкелями и работая мундштуком лишь для коротких и быстрых пробежек. Лошадь всегда соблюдала равновесие, и передняя нога всегда ступала в ту сторону, куда следовало повернуть. Посылая мяч, игрок привставал на стременах, удерживая равновесие с помощью коленей, наклоняясь над ушами лошади, доставляя зрителю удовольствие видом стройных бедер и гибкой талии. Удерживая поводья в левой руке, он безупречно орудовал клюшкой: рукоятка между большим и указательным пальцами, взмах клюшки, описывающей круг, — удар с правой стороны всегда направлен вперед от передних ног лошади, удар с левой стороны — возле задних ног.

Сидевшие на быстрых и резвых, превосходно натренированных аргентинских чистокровных лошадях игроки «Сентаурос» славились своей скоростью и отвагой. Отличавшиеся свирепым характером южноамериканцы держали коней в узде, сжимая трензеля большим и указательным пальцами, а мундштучную уздечку между указательным и средним пальцами. Хлыст они прижимали большим пальцем к ладони, держа костяшки вбок, мундштуком и шпорами они орудовали постоянно, то и дело меняя аллюр, резко останавливаясь и ловко поворачивая. Не отрывая глаз от противника, линии атаки и мяча, каждый «сентауро» — идеал всадника — подгонял лошадь, хлеща ее по уже окровавленным бокам и мчась во весь опор. «Сентауро» как никто другой умел мгновенно переложить поводья в правую руку, удерживая их вместе с рукояткой клюшки, чтобы свободной левой рукой со всей силой бить коня хлыстом. Крепко сжимая клюшку в пружинящей кисти, прижав к боку локоть и в полном согласии между движением руки, плеча и клюшки, он ловко поднимал мяч с земли и посылал его по дуге в воздух.

Фабиану вспомнился один несчастный случай, который произошел давным-давно. Один южноамериканец чересчур разогнал своего коня; в ответ тот поднял переднюю ногу в порыве вперед гораздо дальше веса туловища в момент, когда задняя нога ударилась о землю. В рывке лошадь распласталась в воздухе, инстинктивно прижимая уши. Время остановилось, и Фабиан представил себе, как лошадь убегает от своих врагов, готовых разорвать ее на части. В ушах ее пульсирует кровь. Внезапно, повернувшись, чтобы ударить по мячу, всадник резко осадил коня, едва не задушив его мундштуком. Вес продолжавшего двигаться по инерции тела пришелся на подобранную ногу, и в тот момент, как всадник пришпорил коня, передняя нога лошади подогнулась и кость сломалась чуть ниже колена. Взмыленный конь продолжал скакать, подгибая раздробленную ногу, причем при каждом шаге кость обнажалась, до тех пор, пока животное не споткнулось и не рухнуло на землю. Лишь тогда всадник, такой же ошалелый, как и лошадь, увидел, что произошло.

Празднество в честь состязаний, организованное владельцами поместья Стэнхоупов, устроили в поло- и гольф-клубе в честь членов соперничающих команд, других игроков в поло и приезжих международных знаменитостей из мира спорта и светских лиц. Фабиан, который пришел на празднество без приглашения, растерянно бродил среди нарядно одетой толпы.

В одной из комнат кто-то произнес его имя. К нему направлялся господин средних лет в синем костюме с серебристым галстуком, заколотым булавкой в виде жемчужного мяча для игры в поло, по которому наносится удар золотой клюшкой. Господин, словно хищная птица, впился глазами в Фабиана.

— А я вас знаю, — произнес он, приближаясь с шутливо заговорщическим видом.

— Я вас, кажется, тоже, — отозвался Фабиан.

— Вот вы какой, знаменитый Фабиан, — воскликнул господин и, схватив собеседника за рукав, увлек его в угол. — Майкл Стоки, — представился он. — Я все время искал вас среди наемников, — продолжал он, — но мне сказали, что вы еще никому не продались. Это правда?

— Не продался, потому что не нашлось покупателей, — ответил Фабиан.

— Знаете, — придвинувшись ближе, весело проговорил господин, — а ведь мы с вами встречались. На состязаниях по поло в Лос-Лемуресе, на островах Карибского моря.

Фабиан извинился за то, что не припоминает их встречи. Стоки как ни в чем не бывало продолжал:

— Во всяком случае, ваше имя недавно всплыло на поверхность. У нас в «Грейл индастриз» считают, что поло — игра будущего. Это самый быстрый и опасный вид спорта в мире. Полутонная масса, состоящая из человека и лошади, сталкивается с семью другими такими же лошадьми и игроками, двигаясь со скоростью тридцать пять миль в час курсом, ведущим к столкновениям. И всё лишь ради того, чтобы догнать мяч весом в пять унций! Движимый духом соперничества, игрок ежесекундно рискует жизнью и здоровьем! Что за игра! — Стоки принялся размышлять вслух: — Поло — это же суперспорт: тут тебе и риск, связанный с преодолением препятствий, и скорость скачек, и ярость хоккея на льду, и напряжение футбола, и точность бейсбола, и дерзость гольфа, и командный дух дерби на роликах. Поло — это же последнее слово в активных видах спорта. — Стоки смолк, довольный собой. Затем продолжал: — Игра королей по-прежнему остается королевой игр. Подобно тому, как бокс, бейсбол и хоккей стали сюжетами для телевидения, то же произойдет и с поло. Наша фирма намерена провести международные состязания по поло в различных спортивных центрах страны и демонстрировать их по национальному телевидению. Если у вас есть лошади, славящиеся своей стоимостью, и игроки, славящиеся своим внешним видом и высоко котирующиеся, не говоря о всех тех знаменитостях, которые ошиваются на разных состязаниях, то поло принесет немалые барыши. Что вы на это скажете, Фабиан?

— Лучшей игры я не знаю, — отозвался Фабиан.

Переминаясь с ноги на ногу, Стоки продолжал:

— Вы-то нам и нужны, Фабиан: станете ведущим в нашей серии. Кто может быть лучше вас? Вы автор книг о поло. Вы участвовали в составлении поправок к закону о защите лошадей. Вы прожили полжизни за рубежом, играли в поло во всех частях света. Вы лично знакомы с рядом лучших мастеров этой игры. — Он замолчал, ожидая ответа собеседника.

— Кто вам подал такую мысль? — настороженно спросил Фабиан.

— Сам Патрик Стэнхоуп попросил меня отыскать вас и выяснить, как вы отнесетесь к такому предложению. Он очень благодарен вам за то внимание, которые вы уделяли их маленькой Ванессе, так хорошо обучив ее верховой езде и прыжкам. За все это время она ни разу не упала с лошади. Разумеется, не все были на вашей стороне. — Помолчав, Стоки продолжал: — Некоторые господа из Ассоциации игры в поло, так сказать, в частной беседе заявили, что ни одна команда не захочет принять вас в свой состав. Сказали, что вы коршун, который играет в одиночку, что вы редко попадаете мимо ворот и всегда попадаете в игрока.

— Я знаю, что обо мне говорят, — отвечал Фабиан.

— О вас рассказывают разные истории. — Стоки нервно закашлял. — Говорят, будто вы научились этим фокусам с мячом еще мальчишкой, во время войны в Европе, когда вам пришлось работать на какой-то деревенской арене, где устраивали бой быков. Будто ваше место в цирке, а не на поле для игры в поло. Вас даже не хотят иметь ни в качестве рефери в поле, ни в качестве главного судьи.

— Знаю.

— Наверное, вы знаете и о том, о чем также говорят некоторые люди. Они утверждают, будто бы несчастный случай, произошедший с Юджином, произошел совсем не случайно. Будто вы двое затеяли между собой нечто вроде дуэли.

Поскольку Фабиан продолжал молчать, Стоки соединил кончики пальцев и стал рассуждать вслух:

— Имейте в виду, что дуэль, даже со смертельным исходом, в глазах закона не является преднамеренным убийством. — С хитрым видом посмотрев на Фабиана, Стоки закончил: — Вы понимаете, что я имею в виду.

Фабиан никак не отреагировал на это замечание.

Разъединив пальцы, Стоки глубоко вздохнул:

— Конюх, который был там в то утро, сказал, что вы оба играли быстро и грубо, но что Юджин сам налетел на мяч, разбивший ему лицо. Кроме того, накануне вы сильно покалечили себе руку!

— Я отрезал себе палец, — поправил его Фабиан.

Лицо у Стоки задергалось от волнения. Он обнажил зубы, пытаясь улыбнуться.

— Имейте в виду, Патрик Стэнхоуп знает, что смерть его брата была чистой случайностью. Разве найдется такой серьезный игрок, который ни разу не был ранен при игре в поло?

— Я ни разу не был ранен при игре в поло, — возразил Фабиан.

— Ваше счастье! — воскликнул Стоки. — Хотя известно, что с большинством экспертов происходит много несчастных случаев.

— Какой же вы эксперт, если с вами происходит много несчастных случаев? — возразил Фабиан.

— Это довольно крайняя точка зрения, — осторожно заметил Стоки. — Вы говорите, как герои ваших книг, Фабиан. Люди любят считать себя профессионалами, даже если терпят неудачи. — Снизив тон, он добавил: — В их глазах ваши книги вредят спорту.

— Несчастные случаи вредят спорту, а не книги про несчастные случаи, — заметил Фабиан.

Стоки посмотрел на него долгим задумчивым взглядом.

— Но если поразмыслить, то вы в своих книгах ратуете за безопасность в игре. Лучшей рекламы для нашей телепередачи о поло не сыскать. Что вы на это скажете, Фабиан?

— Надо будет подумать, — отозвался эксперт.

— Мы можем помочь вам, — похлопав Фабиана по плечу, произнес Стоки, — устроиться во Флориде. Скажем, при поло-клубе Палм-Бич. Только представьте себе, какое вас ждет удовольствие! Лучшие игроки со всего света, толпы народа, уйма знаменитостей, с которыми вы можете делать все, что угодно! — Он протянул Фабиану гравированную визитную карточку. — Как-нибудь позвоните мне и скажите: да. Хорошо? — С этими словами он направился к бару.

В центре бара группа женщин в туго обтягивающих их телеса цветастых платьях накладывали горы мороженого в серебряные вазы на высоких ножках, представлявшие собой копии кубка «Турнира по игре в поло имени Стэнхоупа». Каждая копия изображала игрока в поло из малины с ванилью, восседавшего на шоколадном с кофе коне. Дождь, закончившийся пополудни, начался снова, и по стеклянным стенам клубного здания, освещаемого непрерывными вспышками молний, текли струи воды.

Не желая снова оказаться узнанным после разговора со Стоки, Фабиан сел за столик в самом темном углу. Два официанта переставляли стулья и меняли скатерти.

К его столику подошла дама в платье, позволявшем наблюдать каждое ее движение. Он узнал в ней Александру Сталберг.

— Как поживаешь, Фабиан? — спросила она с едва заметной улыбкой. В ее больших продолговатых глазах вспыхнули шаловливые искорки, и едва приоткрытые губы обнажили идеальные молочно-белые зубы.

Фабиан поднялся из-за стола. Она протянула ему руку — гладкую, узкую, сильную и прохладную. Тотчас вспомнилось пожатие ее рук, прикосновение пальцев к губам, языку.

— Ты по-прежнему очарован зрелищем моего безымянного пальца, Фабиан? — промурлыкала она и, перехватив его взгляд, прильнула к нему.

— Очарован, но тобой, — отозвался Фабиан, думая о том, что Александра Сталберг вторгается в его жизнь во второй раз.

После смерти Юджина Фабиан видел Александру лишь на афишах. То она соблазнительно смотрела на него в зале ожидания аэропорта, то глядела с глянцевых обложек журналов, залитых слишком ярким светом работающего всю ночь киоска. Однажды, стоя в очереди у телефона-автомата, он поднял глаза и увидел, что стал объектом ее внимания. Она с требовательным видом смотрела на него с рекламы какой-то новой губной помады, положив подбородок на переплетенные пальцы, соблазнительным жестом прижимая один из них к губам, как бы предупреждая, заставляя замолчать и быть начеку. Глаза ее были направлены на тех, кто смотрел на нее.

Фабиан и Юджин Стэнхоуп дружили. Юджин часто нанимал Фабиана в качестве партнера во время тренировок или игры в поло, и они летали на личном самолете Юджина, посещая различные клубы и состязания как в разных частях страны, так и за границей. Вместе играли против команды «Сентрал Романа» магараджи Джабар Сингха, легендарного индийского игрока, в Ла-Романа, курорте в Доминиканской Республике. Во время перелета в Ла-Романа Юджин познакомил Фабиана с Александрой, молодой моделью. Она его старый друг, небрежно заметил Юджин, не пытаясь скрыть то, что Фабиан понял сразу: Юджин и Александра были любовниками. Позднее, во время той же поездки, чтобы заткнуть рот сплетникам и обмануть бдительное око его жены, Лукреции, Стэнхоуп попросил Фабиана сделать вид, будто Александра его девушка. Фабиан согласился. С тех пор он часто гостил в поместье Стэнхоупов. Александра обычно появлялась через день-два после его приезда для тайных свиданий с Юджином.

Однажды, за несколько недель до того, как он был должен встретиться с Юджином, Фабиан случайно наткнулся на Александру. Она находилась в обществе одного французского кинорежиссера. Хотя француза, которого видел на состязаниях в поло, он почти не знал, тот сделал вид, будто бы они на короткой ноге, и изобразил живое удовольствие от того, что Фабиан и Александра, которую он, по-видимому, знал давно, тоже знакомы. Александра дулась и молчала, но француз откровенно признался, что они часто путешествуют вместе с Александрой и что он, имея в виду ее очевидную привлекательность, собирается поставить один из своих откровенно сексуальных фильмов с ее участием. Когда он, поцеловав Александру, отправил ее за покупками, Фабиан, увлекшийся Александрой с той самой минуты, когда ее представил ему Юджин, поймал на себе озабоченный взгляд девушки.

Оставшись с Фабианом наедине, кинорежиссер принялся подробно и со смаком описывать свои отношения с Александрой. Рассказ этот лишь разжег его воображение, вытеснив прежние картины новыми и усилив ее привлекательность. Фабиан решил, что должен узнать Александру покороче.

Приехав в поместье Стэнхоупов, он был готов убедить ее, что она может положиться на его скромность; ни одному из ее мужчин он не расскажет о присутствии в ее жизни другого.

Юджин был вынужден уехать ненадолго по делам, перед этим распорядившись, чтобы Александре и Фабиану предоставили уютный старый особняк на территории поместья. Александра заняла спальню наверху, Фабиан перебрался в комнату на первом этаже. Он отправил своих лошадей в конюшню Стэнхоупов, для того чтобы там за ними ухаживали и выезживали их, затем припарковал свой трейлер возле особняка.

После ужина в клубе для игроков в поло и гольф вместе с несколькими игроками и их женами Александра предложила Фабиану прогуляться по оленьему парку, плавно спускавшемуся вниз и расположенному между клубом и их особняком.

Высоко над их головами ветер качал верхушки деревьев, но на песчаной дорожке, где словно туман повис лунный свет, тишину нарушал лишь неустанный треск кузнечиков, спрятавшихся в траве. Впервые оставшись наедине с Александрой, Фабиан был погружен в мысли, которые не давали ему покоя.

Первой нарушила тишину Александра.

— Я всегда сама содержала себя, — произнесла она холодным, бесстрастным тоном, словно разговаривая с собой. — И до тех пор, пока мною не помыкают мужчины, с которыми я живу, я предпочитаю жить с теми, кем помыкаю я.

— Я никому не скажу… — поспешил заверить ее Фабиан.

— Знаю, что не скажете, — оборвала его девушка. — Хотя, если однажды вы это сделаете, ни тот ни другой не станут возражать. Они знают, чего хотят.

— И чего же они хотят? — спросил Фабиан.

В лесу было сухо, воздух был душным, треск кузнечиков — непрестанным. Небо разрезала быстрая беззвучная молния. Фабиан напряг зрение, чтобы разглядеть контуры деревьев. В это мгновение снова вспыхнула молния, осветившая Александру, стоявшую рядом.

— Мои обещания стоят больше, чем обещания всех женщин мира, — проговорила она. — И я выполняю свои обещания.

Они находились недалеко от особняка и проходили мимо его трейлера. Александра провела пальцем по поверхности кузова, покрытого дорожной пылью.

— Можно заглянуть? — спросила она.

Фабиан посмотрел на тени на ее лице и обнаженные плечи.

— А нельзя подождать до следующего раза? — спросил он в ответ, понимая неубедительность своих слов.

— Можно. Но зачем?

Войдя в трейлер, он включил свет в гостиной. Девушка последовала за ним.

— Так вот где вы прячетесь! — Она оглядела гостиную, затем подняла глаза на альков.

— Здесь я живу и работаю, — отозвался Фабиан.

Александра попросила красного вина. Обрадовавшись возможности скрыть свою озабоченность, Фабиан направился к бару, достал оттуда последнюю бутылку и, откупорив ее, наполнил ее бокал. Девушка принялась медленно прихлебывать вино. Она задержала свой взгляд на стоящей на полке коллекции книг о поло, написанных Фабианом, но трогать их не стала. Ее развлекло зрелище кресла перед письменным столом: седло для игры в поло было установлено на деревянный трехногий стул. Приподняв подол вечернего платья, она села верхом на седло. При этом платье ее задралось, обнажив бедра. Александра откинулась назад, и копна медных волос, в которых переливался свет, волнами опустилась на ее шею и плечи. В мерцающем платье сидя верхом на кресле с оголовьем седла между обнаженными бедрами, голыми ногами в сандалиях на высоких каблуках, с кожаными ремешками, стягивающими щиколотки, она вызывала нестерпимое желание.

Умелым движением великолепно знающей свое дело модели она провела пальцами по щиколоткам, обнимая их и освобождая от объятий, показывая алые пятна маникюра на ногтях, которым она придала особую форму специально для показа.

Фабиан наблюдал за сложной игрой рук, за движением пальцев — удлиненных, гибких, нервных. Иногда они казались хрупкими, словно вылепленными из гипса деталями украшения храма, готовыми в любую минуту разбиться.

Ласкающим движением она провела пальцами по волосам, словно гребнем, как бы вбирая тишину помещения, затем посмотрела на висевшее на стене зеркало. Двойники с опаской смотрели друг на друга: один за стеклом, другой из плоти. Женщина в зеркале заметила взгляд Фабиана. Он был больше не в силах незаметно разглядывать обнаженные плечи ее живого двойника. Александра улыбнулась.

— На работе меня зовут сороконожкой, — сказала она.

— Сороконожкой?

— Да. Ноги, ступни, руки.

Она переместилась на край седла, отчего ее ноги раздвинулись еще больше, а платье задралось еще выше. Она знала: он видит то, что у нее между ног.

— О чем вы думаете, Фабиан?

— Любопытно, кто обитает в столь совершенном создании.

— Ну так смотрите. — Александра соскользнула с седла, и платье закрыло ей ноги. Подойдя к бару, она взяла бутылку вина, откупоренного для нее Фабианом. С бутылкой в одной и бокалом в другой руке, она облокотилась о стенку и посмотрела на него. Она ждала.

Фабиан был на перепутье. Чужая воля принуждала его нарушить достигнутую им гармонию между манерой поведения и личными пристрастиями.

Он любил Юджина и чувствовал себя в своей тарелке в его обществе. Даже находясь в дурном настроении, он никогда не завидовал крепкому здоровью, привлекательной внешности и богатству Юджина. Возможно, потому, что Юджин сознавал, что Фабиан живет той жизнью, которую избрал. Юджин и сам никогда не преуменьшал свое состояние, власть и значение и не притворялся, что связан по рукам и ногам тем, что он богат. Его состояние походило на игрушку, которой он был готов поделиться с Фабианом, вместе с ним играть ею. Именно Юджин через свой банк ссудил его деньгами, на которые он смог купить трейлер, а денежная сумма в подарок ко дню рождения позволила Фабиану купить Резвую и Ласточку. Теперь же, попросив Фабиана быть готовым являться к нему по вызову, Юджин стал основным источником его доходов. Юджин понимал, сколь сложны отношения, когда речь идет о дружбе и деньгах, и поэтому, чтобы Фабиан чувствовал себя более независимым, упомянул о возможности финансирования серии книг о конном спорте под редакцией Фабиана.

Фабиан почувствовал на себе пристальный взгляд Александры. Она по-прежнему ждала. Он знал, что она собственность Юджина, один из элементов его безмерного богатства, но достаточно ли это было для того, чтобы удержать Фабиана в рамках, остудить его пыл? Разве ее связь с французским кинорежиссером не свидетельствовала о ее доступности, о том, что на ее сексуальном поле могут пастись многие? Наконец, разве сама Александра, стремившаяся заручиться молчанием Фабиана, не хотела таким образом расплатиться с ним?

Отклонить вызов Александры, задушить в себе желание означало бы доказать свою леность, уронить себя в ее глазах. И то и другое подорвало бы в нем уверенность в себе. Не глядя на Александру, восстановив равновесие духа, Фабиан неожиданно выключил все верхнее освещение в гостиной. Лишь одна синяя лампочка освещала узкую лестницу, ведущую в альков.

В целях экономии умственной энергии Фабиан предпочитал считать некоторых людей как бы поляризованными, целостность которых обеспечивалась за счет совместимых или антагонистических полусфер. Он называл их симметриками и асимметриками. У симметриков обе половины тела, лица, души находятся в состоянии гармонии. Симметрики пребывают в покое, им чуждо насилие; они редко впадают в крайности. У асимметриков половинки не стыкуются между собой, единообразие им чуждо. Склонные к колебаниям, асимметрики дают волю своим чувствам, своей тяге к игре. Симметрик отличается характером, асимметрик — своеобразием личности. Симметрика подгоняют, асимметриком руководят. Для постороннего наблюдателя симметрик приятен, асимметрик — интересен.

Александра казалась Фабиану симметриком. Однако в их первую ночь в любовных играх, которые были безудержными, даже утомительными, он обнаружил пропасть между ее внешним спокойствием и внутренней страстностью. Восхищенный ею Фабиан платил той же монетой.

Получив возможность беспрепятственно ласкать ее, понимая, что, отдаваясь ему, она претворяла в реальность его потребность в ней, он наблюдал за тем, как сам возбуждался, обнажался перед Александрой, свидетельствуя, что все в нем принадлежит ей. Она постепенно доводила его до пика наслаждения, намеренно выдерживая ритм.

В утреннем тумане он смотрел на нее. На то утро он планировал работу с клюшкой и мячом, и, когда поднялся с постели, оставив ее спящей, в нем боролись желание и сомнение, что мешало ему принять решение.

Во время ланча ему сообщили, что Юджин, которого ждали два или три дня спустя, неожиданно вернулся и желает его видеть в старом особняке.

Фабиан тотчас направился к нему в гостиную. Юджин и Александра уже ждали его. Молодой босс, облаченный в серый деловой костюм и белую сорочку, сидел в массивном кожаном кресле за столом с откидной крышкой и резными украшениями. Александра забралась на толстый подлокотник и покачивала одной ногой. Тонкие тесемки ее спортивного костюма не скрывали ее грудей. Фабиан хотел было протянуть Юджину руку, но что-то в выражении лица босса помешало ему сделать это. Он взглянул на Александру, и та отвернулась. Пододвинув к столу стул, Фабиан сел.

— А я думал, что ты мой друг, — изучающим взглядом посмотрев на него, взвешивая каждое слово, произнес Юджин.

— Я действительно твой друг, — спокойно ответил Фабиан.

Обняв Александру одной рукой, Юджин привлек ее к себе. Она обняла его. Оба смотрели на Фабиана словно на нашкодившего школьника.

— Александра сказала, что прошлой ночью, якобы желая показать ей свой трейлер, ты пытался соблазнить ее, — продолжал Стэнхоуп.

Словно рыба, вытащенная на сушу, Фабиан почувствовал себя чужим и одиноким.

— Александра лжет, — произнес он, посмотрев на девушку. Та сидела со спокойным, равнодушным видом, разглядывая его с таким выражением, которое запоминается надолго.

— Александра призналась, что вино, которое ты заставил ее выпить, немного вскружило ей голову. — Юджин замолчал. Потом взглянул на Александру. Та кивнула головой, как бы одобряя то, что он намерен сказать. Юджин снова повернулся к Фабиану.

— Она мне также рассказала, что, хотя она не раздевалась, но несколько минут лежала на твоей постели рядом с тобой, прежде чем сумела вырваться и убежать от тебя. — Стэнхоуп-младший снова замолчал. Александра прижалась к его плечу и, словно стыдясь себя, опустила голову.

— Я знаю все, что следует знать, Фабиан. И знаю это от Александры, — сказал он. — У нас с Александрой нет секретов друг от друга. В этом секрет нашей любви. Ты думал, что сможешь разрушить все это с помощью одной бутылки вина?

Фабиан взглянул на Александру. На щеках ее появился нежный румянец, губы приоткрылись. У нее был вид послушной дочери, повинующейся мудрости Юджина, ее всезнающего отца.

В памяти Фабиана сохранился образ Александры, лежавшей рядом с ним. Наблюдая за ней сейчас, он вспоминал, что тогда произошло между ними, вспомнил ее слова: «Мне все противно, Фабиан. Противно обслуживать мужчин, выполнять их капризы, все, все, чего они хотят, чего хочет их усталая плоть, которая ищет дырку, в которую проще попасть. Противны их потные тела, неумелые поцелуи и ненужные объятия, стоны и пыхтение, постоянное ерзанье. Они вливаются в меня, засыпают, а потом отправляются на службу».

Он придвинулся к ней ближе, одной рукой обхватил ее за талию, другой стал трогать ее шею, плечи, но не решался коснуться грудей, чтобы снова почувствовать их твердые, словно высеченные резцом формы. Он поцеловал ее в губы, и она ответила, вперившись в него внимательным и настойчивым взглядом. Она наблюдала за ним, приковав его к себе этим взглядом, не позволяя ему утратить прежнего выражения глаз и хотя бы на мгновение погрузиться в иной мир, мир, который мог принадлежать ему одному, или такой, который он мог разделить хотя бы в воспоминаниях или грезах с другой женщиной.

Думал о том, что ноги ее лежали у него на груди, а икры стискивали ребра. Кожа ее была настолько гладкой, что, как показалось Фабиану, светилась в темноте. Она касалась его ступнями, узкими лодыжками, прижимаясь пружинистыми подошвами к его щекам. Он видел крутой подъем ее ноги, округлость пятки, которой она проводила по его щеке, пальцы ее ног, гибкие и хрупкие, проникающие ему в рот, раздвигающие зубы, касающиеся языка. Она ласкала его рукой, зажимала ему рот пальцами ног; он как бы пытался бороться за жизнь, но всякий раз, как она едва не доводила его до оргазма, она не позволяла ему кончить: давая ему возможность предаться страсти, она не позволяла ему нанести решительный укол.

Теперь, сидя за резным столом, он смотрел на ее руки, стройные, изящные пальцы, сложенные на коленях. Он вспоминал, какими были эти пальцы ночью, как они заставляли напрячься мышцы, гладили все части тела, дерзко изучая его; как прохладный перламутр ее ногтей прикасался к мембранным перегородкам, вопреки его сопротивлению, раскрывая его плоть; вспоминал ее хищный рот, заставлявший его поддаться ее языку.

В своем стремлении раскрыть его для себя, не позволить ему сохранить нетронутым хотя бы один участок своего тела она принялась исследовать ртом и языком те места, в которых побывали ее пальцы, — в этом проявлялась нескрываемая жажда обладания им. Но он также видел: она убеждена в том, что все, что она делает, хотя и доставляет ему удовольствие, представляет собой доказательство лишь того, что он будет принадлежать ей.

Наконец, она могла лишить его убежденности в том, что он подчиняется ее воле. Его больше не заботило, какими причинами она руководствовалась, потакая его потребностям. Были ли это действия драмы, заказанной ею и поставленной им, драмы, которая поможет ему понять собственную натуру, его удовольствие от сознания того, что он способствовал ее рвению? Или же, спровоцированный ею, он сам обнаружит то, что она скрывала, что иначе не могла проявить, наслаждение, которого больше всего искала?

Ему вспомнился ее задумчивый голос, когда она признавалась: «Меня всегда привлекал зад мужчины, Фабиан. Всегда. Я возбуждаюсь только тогда, когда ласкаю его пальцами, рукой, языком. Но Юджин терпеть этого не может. Однажды он просто взбесился. Кричал на меня, говорил, что это мерзко и дико. Что ни одна другая женщина не позволяла себе таких мерзких и диких вещей, пытаясь сделать из него гомика».

Слушая ее, Фабиан размышлял над тем, что ее беспринципность ради получения удовольствия, стремление навязать свою волю, отсутствие всяческих ограничений могли возникнуть по причине тщеславия, боязни оказаться захваченной любовными играми, рискуя в присутствии любовника потерять над собой контроль и выдержку, каких требует ее профессия. Зная, что после оргазма ее власть над любовником ослабевает, она готова нарушить любой запрет, чтобы подогреть его желание, разорвать любые узы, преступить любые границы.

Юджин отпустил Александру и, перегнувшись через стол, ткнув пальцем в Фабиана, с угрозой в голосе произнес:

— Александра мне сказала, что ты хотел, чтобы она сделала для тебя мерзкую и дикую вещь, но она оттолкнула тебя и убежала.

— Александра лжет, — отвечал Фабиан.

— Если кто и лжет, так это ты! — закричал на него Юджин. — Это ты лжец.

В их бытность друзьями Фабиан не раз видел Юджина побежденным, а его гордость — уязвленной. Видел, как он страдал физически, как лежал без сознания, сбитый с коня. Наблюдал, как он умеет контролировать себя и просто обращаться с коневодами и тренерами, с каким тактом сторонится иностранных игроков, которые подчас вели себя оскорбительно и для которых имя Стэнхоуп было пустым звуком. Ощущал хозяйское присутствие Юджина в его конторах, источник его влияния на сотрудников фирмы. И все-таки ничто в его друге, которого, как ему казалось, он изучил досконально, не предвещало того потока ярости, который теперь обрушился на него. Слыша эти оскорбления, увидев искаженное от злости лицо, Фабиан понял, насколько плохим знатоком человеческого характера он оказался.

— Александра лжет, — повторял он. — Прошлым вечером я проводил ее домой.

Произнеся эти слова, Фабиан пожалел, что сам солгал. Отчаянно пытаясь сохранить дружбу, связывавшую его с Юджином, он не мог заставить себя признаться, что она побывала в его трейлере. Слова выдали его отчаяние, и он понял, что не стоит отказываться от произнесенной лжи.

— Ты лжец, — снова сказал Стэнхоуп-младший. — Едва Александра тебя увидела, она меня предупредила, что надо держаться от тебя подальше. Она сказала, что ради меня ты и пальцем не пошевелишь. Теперь я понял, насколько она была права. Убирайся вон! — С искаженным лицом он откинулся на спинку кресла и снова привлек к себе девушку.

Ярость Фабиана теперь ничуть не уступала злости Юджина. Мгновенно протянув правую руку, он схватил со стола индийский кинжал, прижимавший какие-то бумаги. В тот же момент он ударил по столу левой рукой с растопыренными пальцами. Правой рукой он с размаху ударил кинжалом и отрубил кончик безымянного пальца. Из обрубка хлынула кровь, отрубленный кусок скользнул по столу.

Отпрянув, Александра отвернулась от стола. Подняв кусок пальца, Фабиан сунул его Юджину в лицо.

— Вот, возьми, — произнес он, бросив палец и кинжал на стол. — Александра ошиблась. Пальцем я шевельнул.

Юджин оттолкнул от себя обрубок вместе с кинжалом.

— И все равно ты лжец, Фабиан! — закричал он. — Александра мне рассказала о том, что с целью напоить ее ты налил ей самого крепкого вина. Сказала, что она выпила почти целую бутылку. Нынче утром, когда ты отправился на тренировку, я побывал в твоем дилижансе и нашел бутылку там, где она, по словам Александры, должна была находиться. — Он умолк, но лишь для того, чтобы завопить еще громче: — Я преподам тебе урок хорошего тона. Вон отсюда!

Теперь все были на ногах. Кусок пальца лежал на столе, и какую-то долю секунды Фабиан испытывал нестерпимое желание оставить его там. Подавив в себе страх и ярость — это анестезирующее средство, заглушающее боль, — он неохотно взял его большим и указательным пальцами. Он почему-то решил, что обрубок отзовется на его прикосновение, но этот кусок мяса походил на ощупь на окровавленный кусок резины, а ноготь — на пластмассу. Он быстро присоединил кусок к изуродованному пульсировавшему пальцу и, крепко сжимая их правой рукой, хотел было уйти. По штанам его и на пол капала кровь.

— Ты нанял меня для того, чтобы я играл с тобой в поло, — сказал он Юджину. — Сыграем завтра, в шесть утра, и ты будешь учить меня обращению с мячом и клюшкой, как тебе будет угодно. На тренировочном поле. Без свидетелей.

— Я там буду! — продолжал кричать Юджин вслед бывшему другу.

Вернувшись к себе в комнату, Фабиан залил антисептиком изувеченный палец, пытаясь приклеить отрубленный конец пальца к кровоточащему обрубку с помощью пластыря. Он терял сознание от боли, сидя в машине, на которой грум вез его на полной скорости в больницу. В приемном покое хирург сшил обе части пальца и, забинтовав его, заверил Фабиана, что есть все шансы, что палец срастется и со временем сможет функционировать.

Фабиан вернулся к себе в трейлер и лег на кровать, на которой занимался любовью с Александрой. Позднее, находясь в лихорадочном состоянии и испытывая головокружение после уколов, которые сделал доктор, он почувствовал, как боль сменилась всепоглощающим чувством поражения.

В ту ночь он спал плохо, просыпаясь всякий раз, как весом тела надавливал на раненый палец. С рассветом он пошел пешком по затянутой туманом роще в конюшню Стэнхоупов. Утренний воздух прогнал следы наркотического ступора вчерашнего дня.

После этого он занялся своими лошадьми. Ласточка и Резвая были обычно легки на подъем, когда их собирались седлать, но нынешним утром они были пугливы, рыли копытом землю, нюхали воздух. Фабиан знал, что так они реагируют на его рану: страх перед увечьем оставался связующим звеном между человеком и животным. Тревога без причины, вина без основания, этот порок — совестливость — присущ лишь человеку.

Стараясь не сбить повязку на пальце, он тщательно подбирал снаряжение, готовясь к встрече с Юджином, словно каждая деталь была в данных обстоятельствах амулетом, влияющим на судьбу — поражение, гибель или безболезненный триумф. Каждую лошадь он снабдил трензельными и мундштучными поводьями, затянув нахрапник, проверив тугость мундштука, цепки уздечки и подгубного ремня, длину мартингала. Затем подобрал слабину подпруги, надлежащим образом закрепил седло, проверил и перепроверил стременные ремни, туго забинтовал бабки. Завершив подготовку, он отвел Ласточку и Резвую назад, к трейлеру. Запах знакомой конюшни взбодрил лошадей, и поскольку они принялись резвиться, он еще раз проверил подгонку каждого седла.

Ослабев от работы и тупой боли, он вошел в трейлер, разделся и налил в ванну теплой воды. Обернув забинтованную руку полиэтиленовым пакетом, закрыв глаза, забрался в ванну, испытывая смешанные чувства, а боль заглушала в нем муки совести.

То, что ему предстояло, не зависело от его воли. Ни с Юджином, ни с Александрой он прежде не ссорился. Не замышлял измены, не затевал заговора. Он не считал себя жертвой их враждебности, он также не представлял себя храбрым и доблестным рыцарем, мстителем, желающим отплатить за унижение, героем, утверждающим свою мощь. Он руководствовался собственными принципами.

Неизбежность опасности всегда вызывала в нем особенную брезгливость. Словно щеголь, привыкший к битвам, он проверил свой гардероб, предназначенный для игры в поло, все свое снаряжение, тщательно подбирая его. Они с Юджином будут на поле одни, но Фабиан готовился к поединку так, словно они будут состязаться в присутствии зрителей, под внимательными взглядами судей, представителей печати и телевидения. Он надел через голову свежую рубашку, натянул новые белые бриджи и лучшие сапоги, жесткая кожа которых сжимала его мускулы. Великолепное зрелище, которое он являл собою, представлялось ему преднамеренным противовесом шуму, пене, поту, грязи, вылетающей из-под копыт, которыми будет сопровождаться предстоящая игра.

Он застегнул молнии на сапогах, подтянул мягкие кожаные ремни, крепившие шпоры под нужным углом. Хотя, скорее всего, он будет использовать только одну клюшку, по обыкновению он брал несколько, как сделал это и на сей раз, предварительно проверив их гибкость и пружинистость.

Фабиан всегда знал, как далеко он может зайти в своих действиях, но редко представлял себе их причины. Проследить мотив нынешнего его поступка было ничуть не проще, чем распутать схему действий Юджина и Александры. Он понимал значение своего поступка и его возможных последствий, вызванных рядом обстоятельств, в конечном счете позволяющих предполагать импульс, давший ему толчок. Он полагал, что зацикливание на самом себе разрушающе влияет на инстинкты, а склонность к рассудительности и самоанализу мешает активным действиям. Жизнь порой требует от вас тех или иных поступков даже при отсутствии мотива, когда вас мучают угрызения совести за то, что вы сделали или не сделали. Неужели угрызения совести из-за состязания, которое ты можешь выиграть или проиграть, не столь мучительны, как сожаления по поводу отказа от брошенного тебе вызова? Как можно решить этот вопрос, не уяснив повода для дуэли, которую сам же спровоцировал?

Оставив трейлер, подобно крестоносцу, вынужденному покинуть свою надежную цитадель, он в последний раз оглянулся на него. События, которые выгнали его из привычного мира, произошли внезапно и помимо его воли, и все же он не был их жертвой, по-прежнему являясь хозяином положения. Вскоре во время этой битвы поры его кожи раскроются, он почувствует потный, липкий, зловонный запах собственного страха, ощутит на языке острый привкус кожи и покрытой патиной бронзы.

Было время ехать. Он надел свой самый новый шлем с забралом. С усилием сел на Резвую. Боль пульсировала в руке. Намотав поводья на кисть, он высоко поднял ее над гривой кобылы. Медленной рысью поехал прочь от своего дома на колесах в сопровождении Ласточки, которая трусила сзади на поводу.

Юджин ждал его на середине тренировочного поля. Отцепив запасную лошадь, Фабиан привязал ее к столбу, вкопанному в конце поля. Подъезжая к сопернику, он увидел, что тот восседает на одной из самых быстрых и сильных чистокровок, в волнении прядавшей ушами. Фабиан посмотрел на Юджина, глядевшего на него из-под шлема без забрала. Не говоря ни слова, Юджин бросил мяч на землю между ними.

Оба устремились к нему. Юджин первым нанес по нему сильный удар справа. Держа клюшку высоко поднятой в правой, здоровой, руке, Фабиан крепко сжал рукоятку. Стиснув холку лошади шенкелями и коленями и подав левое плечо вперед, он пришпорил ее, заставив бежать самым быстрым аллюром.

Юджин пустил коня галопом и первым догнал мяч. Занеся клюшку назад, с силой опустил ее движением косца. В это мгновение клюшка Фабиана рассекла воздух и головной частью зацепила клюшку Стэнхоупа, и тот, извиваясь и дергаясь, отцепил ее, но, вместо того чтобы преследовать мяч, туго натягивая поводья, боком своего коня ударил лошадь Фабиана, оставив на ней ссадину, когда обе лошади сшиблись вместе. Захрипев, Резвая изо всей силы дернула поводья, обмотанные вокруг раненой руки ее хозяина.

Юджин то и дело пинал лошадь соперника носком своего сапога, обдирая наколенником его икры. Возбужденная лошадь Фабиана, на которой блестели пятна мыла, то и дело пускалась вскачь. Вставая на дыбы, она рассекала воздух передними ногами и, вытянув шею, норовила укусить всадника. Фабиан натягивал поводья, и лошадь послушно мчалась вперед. От рывка рука и плечо Фабиана пронзила горячая боль. Полными презрения глазами глядя на соперника, Юджин снова направил свою чистокровку на лошадь Фабиана. Тот избежал столкновения лишь потому, что резко остановил лошадь. Взметнувшись ввысь, та повернула на задних ногах и что есть духу помчалась прочь от Юджина, так что из-под копыт летели клочья травы.

Оказавшись у мяча, который он послал на край поля, Фабиан почувствовал, как голову холодным обручем сжимает отчаяние. Юджин, вместо того чтобы устремиться вперед и гнать мяч к воротам соперника, стал отставать. Фабиан понял его планы: Юджин рассчитывал, что он будет отбивать мяч через все поле в сторону его ворот. Однако всякий раз, как Фабиан наносил удар, он попросту возвращал мяч Юджину, который, кинувшись вперед, отбивал его, не давая противнику возможности побороться за обладание им.

Увидев Фабиана впереди себя, Юджин нанес удар справа. Мяч полетел с невероятной силой, но не в сторону ворот, а в сторону лошади, в опасной близости от головы всадника.

Устремившись к мячу, Фабиан потерял скорость, но Юджин, у которого была более быстрая лошадь, вновь овладел мячом. Фабиан заставил свою лошадь бежать наметом и, оглянувшись, увидел, что противник взмахнул клюшкой. Мяч взвился ввысь и просвистел мимо шеи Фабиана, успевшего наклониться. Он пролетел в каком-то дюйме от него.

Отныне всякий раз, как Фабиан устремлялся к мячу, Юджин преследовал его по пятам. Лошади тяжело дышали и храпели. Фабиан заставил себя забыть о боли. Понимание происходящего уступило место страху: он знал, что на кону его жизнь. Он был вынужден признаться, что Юджин уже не желает подавить в Фабиане его чувство превосходства. У него одна цель: убить его. Состязание один на один дает превосходное прикрытие, если такой план удастся. Поэтому план Юджина вскоре стал очевиден. Едва Фабиан бросался за мячом, Юджин мчался за ним следом, стремясь сбить его с пути, с разгону ударяясь в него, зная, что полученная накануне рана мешает управлять конем и делает его более уязвимым. Фабиан, почти не спавший последние две ночи, почувствовал, что у него иссякают силы.

Упорно стараясь не отвечать на действия Юджина той же монетой, Фабиан все же надеялся, что их встреча на том же самом поле, где они так часто вместе играли в прошлом, сможет разуверить друга в якобы совершенном им предательстве.

В ответ на атаки Стэнхоупа он переводил лошадь на более тихий шаг, затем резко поворачивал, заграждая ему дорогу и при всякой возможности нанося удар по мячу. Он чувствовал, как силы покидают его, ноги деревенеют, пот заливает глаза. Единственное, что у него оставалось, — это его меткость. Но надолго ли он сохранит эту способность, он не знал. Ему все чаще мерещилось, что он лежит на поле бездыханный.

Поло, если даже в эту игру играют в строгом соответствии с правилами, по существу, зависит также и от физической мощи всадника, скорости и веса лошади. Прежде Фабиан находил в этом особую прелесть, сейчас же она наводила на него ужас. Ему явственно вспомнилась одна из любительских игр в Лос-Лемуресе. Во время первых двух или трех чаккеров игра была неторопливой и безопасной, что позволяло каждому ее участнику показать, на что он способен, и оценить способности других игроков.

Одним из них был старый знакомый Фабиана, недавно отошедший от дел американский бизнесмен, который приехал на матч два дня назад. Его сопровождали жена и двое сыновей с женами и детьми — они радовались не только празднику, но и тому, что их отец получил возможность возобновить игру в поло. Он увлекался этим видом спорта в молодости, а затем в течение трех десятилетий в основном занимался, как он сказал, «представительскими» видами спорта — гольфом и теннисом.

Во время последнего чаккера в одной из команд произошла замена, вышел запасной игрок. Это был молодой ковбой из местных, не часто получавший возможность принимать участие в игре, предназначенной в основном для гостей. Горя желанием показать себя перед друзьями и другими зрителями, он принялся немилосердно гонять свою лошадь, одновременно проявляя незаурядное умение владеть клюшкой. Играя гораздо быстрей остальных участников, он завоевал симпатии зрителей. Слыша одобрительные возгласы при каждом его ударе, он принудил линию атаки и обороны растянуться почти по всей длине поля. Хотя остальные игроки устали и были готовы закончить матч, однако, поощряемые аплодисментами зрителей, вскоре и они взвинтили темп. Фабиан увидел, что его друг, неохотно и с трудом, подгоняемый командной игрой, стал гонять свою лошадь, преследуя мяч с такой же скоростью, как и другие игроки моложе его.

Когда до конца игры оставалось всего три минуты, молодой ранчеро поскакал за мячом бешеным галопом, отчего его лошадь стала задыхаться. Остальные игроки, следуя его примеру, принялись пришпоривать своих коней, чтобы первыми добраться до мяча. Фабиан увидел, как американец внезапно вырвался вперед и, подняв клюшку словно при игре в хоккей, налетел на южноамериканца, пытаясь сшибить его. Под топот копыт, от которого стонала земля, гул и аплодисменты толпы на трибунах игроки стали еще сильней подгонять своих взмыленных лошадей. Не обращая ни на что внимания, кроме владения мячом, ранчеро круто повернул, по пятам сопровождаемый американцем. И тут, в мгновение ока, на них накатила и тотчас рассыпалась волна людей и лошадей. В этот момент все увидели, как упала лошадь, как ее всадник повис в воздухе, словно кукла.

Лошадь и всадник покатились, преследуемые другими игроками, затем остались лежать на земле.

Один за другим игроки стали спешиваться. С обоих концов поля к упавшему игроку кинулись судьи, конюхи и родственники. Опустившись на колени, они склонились над ним. Заходящее солнце окрасилось кровью, которая текла у него из головы и шеи в шлем, сбитый с головы, и сочилась сквозь разорванную рубашку. Нос и челюсть были раздроблены копытами лошадей; кровь смешалась с травой и грязью. Машина «скорой помощи» медленно ехала по полю. Лошади, почуявшие запах крови и смерти, вставали на дыбы, натягивая удила, за которые их держали молчаливые конюхи.

Глядя на Юджина, Фабиан почувствовал, как к нему возвращаются силы, как отступает страх смерти. Выйдя из забытья, он продолжал пребывать в каком-то трансе, и разум едва ему повиновался, как это бывает у лунатиков. Видя Юджина, скачущего слева и готового выбить его из седла, Фабиан придержал свою лошадь, которая перешла на медленный галоп. Мяч у него был с правой стороны. Лошадь тотчас повиновалась его команде, взметнув гривой. Немного обгонявший его Юджин, полагая, что Фабиан по-прежнему гонит мяч вперед, стал набирать скорость, чтобы сбить его с курса.

Вытянув клюшку, Фабиан приподнялся на правом стремени, наклонился над плечом лошади и быстро прижал руку к груди. Затем, повернувшись всем телом направо, упираясь о седло левым коленом, он вложил всю силу в руку, которая описала длинную дугу под плечом лошади. Удар клюшки пришелся по самому центру мяча. Пролетев под шеей лошади, он, словно выпущенный из катапульты, взвился в воздух в тот момент, когда Юджин придержал свою чистокровку и повернул в его сторону, размахивая клюшкой. Он оглянулся на противника, и тут мяч, посланный Фабианом, угодил ему прямо в лицо. От удара шлем сбился ему на лоб. Среди шума атаки Фабиан услышал высокий звук расколотой кости. Юджин обмяк в седле, тело его наклонилось вперед, затем рухнуло на землю.

Не успев спешиться, Фабиан понял, что его друг был сражен случайным ударом.