1951 год.

Взгляды Леверн и Фрэнка скрестились в очередном из бесконечной серии молчаливых поединков, регулярно случавшихся за все три года, прошедших с тою дня, как он женился на знаменитой Банни Томас. И неожиданно он понял, что сыт по горло.

– Как вы посмели уволить мисс Уэллс, не посоветовавшись со мной?! Она была самой лучшей няней из всех, которые работали у нас, и Челси ее любила!

– У меня свои причины, – отрезала Леверн.

– Причины?! Причины! Чушь собачья! Вы ее выгнали потому, что она не одобряла того, как вы трясетесь над своей доченькой! Неужели неспособны уяснить, что Банни – мать и несет за ребенка ответственность?

– Банни отвечает только за себя, и никого больше, понятно? – негодующе ответила Леверн. – Она не какая-нибудь корова, чтобы рожать детей и стирать грязные пеленки! Она звезда! Вы знали это, когда женились. И если вам не нравится, как я веду хозяйство, можете уйти в любую минуту. Слова не скажу!

– Ну что ж, может, мне давно пора именно так и поступить. Хотите получить свою дочь? Считайте, ваше желание исполнилось. Я устал от ее стонов и вздохов, но заберу с собой Челси, слышите? Не оставлю дочь в этом сумасшедшем доме! – с решимостью, смешанной с гневом и раздражением, объявил Фрэнк.

– Ваша дочь? Ваша дочь, – зловеще протянула Леверн. – Какая наглость! Уж не вы ли носили ее девять месяцев? Может, вы портили ради нее фигуру? И вас рвало каждое утро, и именно вы терпели родовые схватки? И боль, и муку? Или, насколько я помню, прохлаждались на теннисном корте, когда Банни истекала кровью на столе?! Собственно говоря, что вы сделали для появления этого ребенка на свет, кроме как трахнули ее мать?!

– Не позволю превратить Челси в капризную истеричку вроде Банни, – настаивал Фрэнк.

– Вам лучше не спорить со мной Фрэнк, – угрожающе наступала Леверн.

– Каким же образом вы собираетесь остановить меня, мама? – язвительно ухмыльнулся он. – Особенно, если я расскажу всем, что моя жена живет на таблетках – таблетках, чтобы спать, просыпаться, худеть, успокаивать нервы, ходить, работать… Она сама не знает, что принимает каждое утро! Господи, Банни всего двадцать один год, а она превратилась в ходячую аптеку, и все благодаря вам!

Если его издевки и попали в цель, Леверн ничем не показала этого, наоборот, улыбнулась и ответила:

– Вы и слова не посмеете сказать о моей дочери или ее личной жизни, или весь мир узнает, что она выбросила мужа из дома, когда обнаружила, что он «голубой»!

Фрэнк попытался сохранить самообладание, но это ему плохо удалось.

– Кто этому поверит? – спросил он, уже менее уверенно.

– Все. Особенно, когда я приведу подробности о случайной связи, которая у вас была… погодите… по-моему, на первом курсе. Фамилия молодого человека – Горски.

Она на секунду остановилась и нанесла очередной удар.

– Да-да, сын почтенного уважаемого Адама Горски, насколько я помню. Только подумайте, как будет ужасно, если правда об этом скандале, связанном с единственным сыном одного из наиболее уважаемых представителей Верховного Суда, появится в газетах?! Какой ужас! Думаю, сердце отца вашего дражайшего друга будет разбито, не говоря уже о потрясении: подумать только, сын – гомосексуалист!

– Вы, стерва! Не посмеете! – гневно начал Фрэнк, но Леверн, не слушая, продолжала:

– Не посмею? Вы меня и вправду недооцениваете, Фрэнк! Пикантная история, не так ли? Особенно еще потому, что судья Горски – такой благочестивый человек и крайне консервативен. Как по-вашему, что он сделает? Выгонит своего сына из дома или будет его защищать? – прошипела она ядовито.

– Мы были тогда глупыми детьми, и, кроме того, я напился до умопомрачения, – запротестовал Фрэнк, хотя было очевидно, что Леверн попала не в бровь, а в глаз.

– Ну что ж… Только помните, что Банни рассказывает мне все… Все, поняли? Каждое слово, каждую историю, которой вы с ней делитесь!

Глаза женщины блестели злобным удовлетворением.

– У меня также хранится омерзительное письмо, которое он написал вам перед свадьбой, и поверьте, оно надежно запрятано в банковском сейфе. Бедный маленький гомик раскрыл перед вами душу, не так ли? Изливает свои чувства, извиняется за то, что совратил вас. Как романтично! Неужели можно кого-то совратить против воли, особенно представителя своего пола? Что-то, сомнительно.

– Откуда у вас письмо? Банни дала? – взорвался Фрэнк.

– Не ваше дело, как я его получила! Просто делаю все, чтобы защитить свою дочь.

– Вы омерзительны! Неудивительно, что Банни на себя не похожа! Вы ей жизнь губите!

– Как вы смеете говорить о ней такое?! Немедленно убирайтесь из этого дома! – объявила Леверн. – И, черт возьми, вам лучше вести себя прилично и держать рот на замке, иначе я вываляю вас, вашу семью и вашего дружка-извращенца в такой грязи, что никогда не сможете отмыться! Сами знаете, как бульварные газетенки набросятся на эту историю!

И, швырнув ему в лицо последнюю угрозу, Леверн повернулась и выплыла из комнаты, не глядя на поверженного врага.

Фрэнк оглядел длинный обеденный стол в стиле барокко с остатками завтрака, и при виде расплывшейся по тарелке холодной яичницы к горлу подступила тошнота.

Одним движением руки он смел на пол посуду, стаканы и еду; брызги апельсинового сока, кофе, клубничного джема и яичного желтка разлетелись по стенам и мебели. Боже праведный, он в рот не сможет больше взять ни кусочка яичницы до конца жизни.

В одно мгновение распался его брак. Фрэнк станет чужим для милой, маленькой дочурки, которую он так любит. Никогда больше не держать ему в объятьях добрую, нежную девочку-женщину, ставшую его женой. Леверн сумела его раздавить, легко, как таракана. Если бы на карте стояла только его собственная репутация, Фрэнк боролся бы с ней зубами и когтями, но рисковать жизнью друга не мог – нельзя топтать других, только чтобы привести свою жизнь в порядок. Будь она проклята!

Фрэнк швырнул салфетку на осколки хэвилендского фарфора, серебряные столовые приборы и разбитый хрусталь баккара, думая о том, с каким наслаждением уничтожил бы все дорогие претенциозные предметы роскоши в этом доме. Он ненавидел здесь каждый уголок и с отвращением относился к жалким попыткам Леверн купить респектабельность и благородство.

Фрэнк сам, рожденный в богатой знатной семье, был с детства приучен не хвастаться и не бросаться деньгами, не выставлять их напоказ и либо тратить их осмотрительно, либо не тратить вообще.

Удерживаясь от искушения разгромить всю комнату, он вышел, пересек отделанный мрамором холл, взлетел по величественным ступенькам лестницы, несколько мгновений нерешительно постоял у двери в комнату жены, почти поддавшись желанию войти и еще раз умолять ее взять Челси и уйти вместе с ним. Но, осознав бесплодность подобных просьб, Фрэнк направился в свою комнату. Каким же идиотом он был, когда думал, что может ужиться с этой гарпией, направлявшей каждый шаг Банни, дергавшей ее за веревочки, словно марионетку!

Фрэнк только начал вытаскивать вещи из шкафов, как в дверь тихо постучали. Внезапная надежда вспыхнула в нем – неужели Банни все-таки решилась освободиться от стальной хватки матери и наконец поняла, что у них должна быть нормальная семья?!

Фрэнк почти подбежал к порогу, распахнул дверь, но увидел не жену, а всего-навсего, дворецкого Хью.

– Мадам попросила меня помочь вам собраться, – мягко объяснил он.

Фрэнк, охваченный отчаянием, на секунду застыл, но тут же кивнул:

– Неплохая идея. Послушайте, Хью, вы знаете все, что мне здесь принадлежит. Сложите вещи, и я дам вам знать, куда их отослать. Если вдруг жена спросит, где я, передайте, что она найдет меня в «Рэкит Клаб», в Палм-Спрингсе. Я проведу там уик-энд, а потом, возможно, сниму комнату поближе к юридическому факультету.

__Да, сэр. Не желаете ли, чтобы я уложил маленький чемодан? Сможете взять его с собой, – любезно предложил дворецкий. Этот парнишка, Фрэнк, смог выдержать такую жизнь дольше, чем предполагали слуги, и, кроме того, всем здесь нравился – никогда не раздражался, не кричал, был неизменно вежлив, в отличие от хозяйки дома. Миссис Томас обращалась с прислугой как с рабами, за исключением Хью, да и то только потому, что испытывала нечто вроде почтения к его английскому акценту и надменной манере держать себя.

– Большое спасибо, Хью. Я приму душ и переоденусь. Такое ощущение, словно на меня помочились!

Час спустя Фрэнк ушел из дома. Перед тем как спуститься, он постучался к Банни, но та даже не вышла из комнаты. Больше она никогда не разговаривала с мужем, переложив все хлопоты, связанные с разводом, на плечи матери. Поверенный Фрэнка с большим трудом добился для него права посещать Челси. Но к тому времени Фрэнк оставил учебу в Лос-Анджелесском университете и решил поступить в военно-морской флот. Ему немедленно присвоили офицерское звание и дали назначение в летную школу в Пенсаколе. Вскоре после того, как со всеми формальностями бракоразводного процесса было покончено, Фрэнк взял отпуск, вернулся домой и женился на Энн Мэтьюс.

Когда президент Эйзенхауэр сумел, положить конец войне в Корее, Фрэнк вышел в отставку и вновь поступил на юридический факультет Стендфордского университета. У него уже родилось двое детей от Энн, и Фрэнк был слишком занят, чтобы по-настоящему пытаться восстановить отношения с Челси. Сначала он регулярно писал дочери и всегда посылал подарки на день рождения и Рождество. Кроме того, он несколько раз пробовал назначить день встречи, но Леверн всегда ухитрялась либо отложить, либо отменить свидание под тем или иным предлогом. Даже попытки поговорить с Челси по телефону ни к чему не приводили. Фрэнк, однако, упорно продолжал посылать письма и подарки, не получая ответов. Через несколько лет все это, казалось, потеряло смысл.

– Челси, скорее всего ничего не знает обо мне, – рассуждал Фрэнк, забыв как-то поздравить дочь с днем рождения, и, хотя пытался воскресить собственную решимость заботиться о девочке, Челси в действительности стала всего лишь неприятным напоминанием о нескольких печальных годах, проведенных под одной крышей с Леверн, времени которое Фрэнк предпочел бы забыть навсегда.

Он, конечно, не мог знать, что Банни и Леверн по-своему рисовали Челси портрет отца – испорченного, высокомерного, безответственного человека. Девочка ничего не знала о том, как Фрэнк отличился в войне с Кореей, как предан новой жене и детям, как предпринимал упорные попытки повидаться с ней. И хотя Челси часто мечтала о любящем отце, человеке, который мог бы помочь, утешить и успокоить, мужчина ее фантазий не имел ни малейшего сходства с Фрэнком Хантером. Он скорее был точной копией Джимми Стюарта.