Несомненно, одной из удивительных особенностей жизни девочек из аристократических семей в период английского Средневековья было то, что возлюбленными они были для кого-то всегда, но вот невестами, зачастую, только чуть ли не в колыбели, особенно девочки, бывшие богатыми наследницами земельных феодалов и членами королевских семей. Джоан Бьюфорт, одна из дочерей Джона Гонта, стала женой уже в 12 лет, его же дочь Катерина – в 13. Дочь Эдварда III Изабелла была в первый раз обручена, когда ей было всего три года. Другая дочь того же короля, Джоан, была в пятилетием возрасте даже оставлена при французском дворе – как невеста одного из дофинов. Еще одна дочь, Мэри, была обручена с наследником Бретани в одиннадцатилетнем возрасте. Маргарет стала женой в 13 лет. Будущая герцогиня Йоркская, Сесили, вышла замуж в девять лет (жениху было тринадцать). Маргарет Бьюфорт обручили, когда ей было три года, и в девятилетием возрасте ей пришлось самой выбирать между двумя женихами. Элизабет Вудвилл вышла замуж в первый раз, когда ей было пятнадцать, столько же лет было и Маргарет Анжуйской, когда она вышла за короля Англии. Жанна де Бар, которую выдали в десятилетнем возрасте за Джона, графа Варенна, чуть было не стала разведенной женой в пятнадцать, потому что осталась жить у родителей, и муж простоне знал, что его жена-ребенок превратилась в красивую девушку. А главное любовное приключение ее жизни случилось, когда даме было под пятьдесят.

При помощи браков в Средние века делалась политика, заключались политические альянсы, объединялись владения. Поэтому говорить о периоде жизни, в который девушка была невестой, в контексте Средних веков как-то не получается. Для многих, очень многих период сознательного выбора мужа наступал тогда, когда молодая женщина либо вдовела, либо политические ситуации, на которых базировались ее обручения, менялись так часто и резко, что дева успевала дожить чуть ли не до тридцати, вступая в первое замужество. И зачастую традиционный теперь период ухаживаний в жизни девушки начинался только тогда, когда она становилась женой и знакомилась с супругом. Отсюда такая пестрая палитра браков и новых замужеств, тайных союзов и скандалов, которые описаны в этой главе. Эти истории не подобраны специально, просто в них рассматриваются личности, максимально известные хотя бы по именам.

 

О том, что жениться желательно правильно

Средневековые англичане подходили к вопросам брака не менее основательно и трепетно, чем это делаем мы, но, как люди верующие, более занятые и более практичные, излишними церемониями они себя не обременяли. Дело в том, что никаких бумажных сертификатов, подтверждающих факт регистрации брака, в Англии Средних веков просто не существовало, хотя в приходских церковных записях брачующиеся иногда регистрировались – если те сочетались браком в церкви. Бюрократизироваться бракосочетание начало только в шестнадцатом веке с подачи незабвенного Томаса Кромвеля, привыкшего в своей предыдущей деятельности ростовщика к тому, что после каждой сделки на руках сторон должна оставаться какая-то расписка. Впрочем, процесс шел с переменным успехом, и еще в елизаветинские времена далеко не был завершен.

Так что долго еще пара считалась совершенно официально женатой, просто изъявив устно друг другу желание быть мужем и женой. Где угодно, хоть в церкви, хоть в лесу. И подтвердив факт актом физической близости, хотя иногда обходились, за малолетством или по другим обстоятельствам, и без этого. Правда, в случае ситуаций спорных, церковный суд по-разному рассматривал обещания, за которыми утверждающая стадия вступления в интимные отношения следовала, и те, где этих отношений не было, и пара обменялась только устными обещаниями.

«Present Vows» (sponsalia per verba de praesenti) считались законным, нерушимым браком, если за стадией взаимных клятв быть мужем и женой пара закрепляла духовную связь через физическую близость. Такой брак мог быть в дальнейшем расторгнут только в случае, если один из супругов решал вдруг вступить в монашество или по специальному разрешению папы, по каким-то веским причинам.

Сложнее было с другим видом брачных обещаний, «Future Vows» (sponsalia per verba de futuro), содержащих условие. Скажем, супруги обещали завершить клятвы фактической близостью в какой-то определенный срок в будущем или при условии, если один из приносящих клятву должен для завершения обряда что-то исполнить («я буду твоей через год, на Михайлов день, если к тому времени ты сделаешь то-то и то-то», к примеру). Такой «отложенный» брак расторгался легче. Например, если обе стороны по согласию решали, что они вовсе не хотят становиться парой через год, на Михайлов день. Или если один из давших обещание за этот год вступил в уже действующий, подкрепленный близостью, брак. От такого отложенного брачного обещания можно было считать себя свободным, если вторая сторона навсегда покидала Англию. Физическая неверность, заболевание проказой или отказ от христианской веры одной стороны тоже освобождали другую сторону от всех обязанностей. Правда, в конце XII века папа Александр III настаивал, что и завершенные, и отложенные браки должны рассматриваться как нерушимые, но большого успеха его точка зрения не имела. Та же Маргарет Бьюфорт расторгла навязанный ей первый брак достаточно легко и даже никогда не считала его браком.

Леди Маргарет Бьюфорт, дочь Маргарет Бьючамп из Блетсо и Джона Бьюфорта, первого герцога Сомерсета, родилась в 1441 году. Не в 1443, как утверждается во многих ее современных биографиях, а на два года раньше. Эта дата указывается и в заключении о смерти ее отца, и в Magna Britannia Даниэла Лисонса, и в работе сэра Уильяма Дагдейла, который был чиновником геральдической палаты и знал, о чем говорил. Леди Маргарет родилась не только баснословно богатой наследницей, но и наследницей королевской крови. Ее отец был потомком все того же многодетного короля Эдварда III – опять же, по линии Джона Гонта, третьего сына. Если бы она не была женщиной, она действительно имела бы право на трон после того, как прямая линия английских Ланкастеров прервалась на сыне Генриха VI. Технически это было возможно, потому что декрет короля Ричарда II, объявивших Бьюфортов такими же законными детьми, как если бы они были рождены в законном браке, никаких ограничений относительно престолонаследия не содержит. И даже в далеком 1444 году, когда ничто еще не предвещало грядущих трагедий, ценность происхождения трехлетней сиротки, ее состояние и кровные связи с аристократическими семействами королевства делали девочку заслуживающей пристального внимания со стороны короля и королевского совета.

Все эти обстоятельства также сделали девочку желанным призом на брачном рынке. Первым, кто решил прибрать богатую наследницу к рукам, был всесильный в те годы герцог Саффолк, Уильям де ла Поль. Поскольку судьба наследниц ранга Маргарет Бьюфорт решалась королем, Саффолк запросил и получил опекунство над леди Маргарет из рук Генриха VI. Говорят, что между королем и отцом Маргарет Бьюфорт, который воевал за короля во Франции, существовал договор, что опекуном леди Маргарет будет сам король, а жить она будет при матери. Но леди матушка, овдовев, вышла замуж, а король был заинтересован в преданности Саффолка, так что договор был нарушен.

Любой опекун считал себя обязанным попытаться связать опекаемого со своей семьей. Девочки вступали в права наследования в 12 лет, и доходы, которыми свободно пользовался опекун до совершеннолетия опекаемого, могли уплыть из рук герцога. Поэтому Саффолк быстренько обручил Маргарет со своим сыном Джоном. Когда Маргарет исполнилось девять лет, встал вопрос о том, что обручение пора увенчать браком. Конечно, на практике это означало бы то, что малолетние муж и жена просто ждали бы вступления в возраст совершеннолетия младшего партнера, прежде чем вступить в супружеские отношения и подтвердить этим свершение брака. В данном случае младшим партнером был именно жених, Джон де ла Поль, так что ждать пришлось бы долго. Заметьте, тот самый случай отложенного завершения брака.

Но случилось так, что интересы герцога Саффолка пересеклись с интересами самого короля. Дело в том, что у Генриха VI в 1437 году образовались два сводных брата, Эдмунд и Джаспер, о существовании которых он долго не знал. Но в том году умерла его мать, Катерина Валуа, причем при самых драматических обстоятельствах. А именно – в результате осложнения после родов. Вся эта история, спасибо Тюдорам и их «пересмотрам» событий прошлого, довольно темная. К тому моменту, когда герцог Саффолк решил женить своего сына на богатой наследнице Маргарет Бьюфорт, на дворе стоял уже 1450 год. Страна бурлила, лорды практически не подчинялись ни королю, ни парламенту, а наследника у короля после пяти лет брака все еще не было. Корона медленно, но верно уплывала в сторону линии Йорков, и с этим что-то нужно было делать. Как минимум, усилить связи сводных братьев короля с аристократией, которая смотрела на потомков невнятной франко-уэльской связи косо. Приданое богатой наследницы могло положение существенно улучшить. Король Генри не был бы королем Генри, если бы он не переложил ответственность за столь критический выбор на чужие плечи – в данном случае, на плечи девятилетнего ребенка.

Намного позже, в проповеди по поводу похорон леди Маргарет, этот момент будет упомянут ее исповедником. По его словам, ребенок постился и молился, пока к ней в 4 часа утра не явился сам св. Николай – во сне или наяву, она не может четко сказать. И святой приказал ей взять в мужья Эдмунда Тюдора, брата короля. На практике это, скорее всего, означало, что девочка решила предпочесть взрослого принца малолетнему сыну герцога и была достаточно искушена в женских дипломатических премудростях, чтобы переложить, в свою очередь, ответственность за выбор на того, чье мнение не подлежало подвергать сомнению, – на явившегося к ней святого. В конце концов, с де ла Полями никому, находящемуся в здравом уме, ссориться не хотелось.

Можно также заподозрить леди Маргарет в том, что она, находясь рядом с герцогом Саффолком на протяжении нескольких лет, не могла не знать деталей его взлета и проблем, а также того, что в Г450 году над домом де ла Полей тучи сгустились настолько, что связать себя с наследником непопулярного герцога было бы сущим безумием. Кто-то может возразить, что девятилетний ребенок не может быть столь расчетливым. Может. Особенно ребенок, воспитанный и обученный примечать малейшие колебания придворного климата. Пока невеста подрастала и, по-видимому, совершенствовалась в своих добродетелях, король осыпал сводных братьев благодеяниями. Казалось бы, титул графа Ричмонда – это не так уж и звонко. Только в этом титуле была одна особенность: граф Ричмонд сидел в совете выше других графов, сразу за герцогами. Этот титул был дан Эдмунду Тюдору. Ему же достался и Бэйнард Кастл, принадлежавший еще недавно дядюшке короля. Джаспер Тюдор был сделан графом Пемброка.

В 1455 году Маргарет исполнилось 14 лет, ее детство закончилось, и она, наконец, смогла начать совместную жизнь со своим избранником-принцем, которому только что исполнилось 25. Отныне она называлась графиней Ричмонд. Трудно сказать, была ли она так счастлива, как ожидала, и действительно ли отправилась в Пемброк Кастл так радостно, как потом описывала. Выбора-то у нее просто не было: Тюдоры были нужны своему сводному брату-королю в Уэльсе. Началась война. Во всяком случае, мы знаем, что ее принц не стал ждать, пока его жена, плоховато развитая физически для своего возраста, повзрослеет достаточно для семейной жизни, и какая-то глубокая травма у этой железной леди с тех времен осталась, потому что впоследствии она пылко возражала против отправки своей внучки, тоже Маргарет, в Шотландию. Маргарет-младшей тоже было около 14 лет, и все, что было известно о ее муже, шотландском короле, предполагало, что он тоже не станет ждать, пока его жена повзрослеет.

Свидетели обмена клятвами могли быть, но можно было и без них. Церемония вступления в брак могла иметь место в какой-то форме, но можно было обойтись и без церемонии. Как ни парадоксально это звучит, сегодня мы вернулись в этом вопросе к той свободе, которая была свойственна английскому Средневековью: каждый вступает в брачный союз на свой, подходящей именно данной паре, лад. Правда, в Средние века и без слов подразумевалось, что этот союз будет союзом длиной в жизнь, так что имущественные соглашения на каждую возможную жизненную ситуацию рассматривались тщательно и серьезно. И церковь признавала такие браки действительными и нерушимыми. Вопреки непонятно откуда взявшемуся мнению о том, что церковь признавала физические отношения между мужчиной и женщиной как неизбежное зло и только ради рождения потомства, средневековая церковь активно поддерживала идею любви между супругами, поддерживала до самого конца Средних веков. Проповедник-доминиканец Жерар де Майли писал о том, что муж и жена должны разделять любовь, глубоко укоренившуюся в их сердцах (intime vel interna cordium dilectione), Гуго Сен-Викторский, теолог двенадцатого века, подчеркивал, что любовь (dilectio) между супругами лежит в основе супружеского таинства, которое является любовью душ. Собственно, и сам св. Августин считал, что суть брака – в личных и интимных отношениях между супругами. Фома Аквинский писал о дружбе, которая должна объединять супругов в браке. Если перейти от теологии к юриспруденции, то средневековые кодексы (например, Грацианский Кодекс, Decretum, ГГ40 год), опирающиеся на римское право, используют термин «супружеская привязанность» (maritalis affectio) как уважение, внимание одного супруга к другому и его потребностям.

Откуда подобная неформальность в эпоху, которая, как принято считать, параноидально относилась к сексуальности вообще и женской сексуальности в особенности? Грацианский кодекс это объясняет, рассматривая процесс вступления в брак состоящим из двух стадий: стадии изъявление намерения, во время которой между будущими супругами устанавливалась духовная связь, и стадии завершения, когда связь духовная подкреплялась связью физической. Ни к чему были свидетели, если при церемонии обмена клятвами присутствовал сам Бог, который, как известно, всегда и повсюду.

 

Об удивительной жизни «прекрасной кентской девы»

Как водится, в реальной жизни подобная практика зачастую приводила к интереснейшим ситуациям. Например, жила-была в Г340 году юная девица, рожденная в младшей ветви королевской семьи. По всем обычаям того времени, ее должны были выдать за какого-нибудь аристократического отпрыска, что и было сделано. Правда, в семье с некоторых пор появилось сильное подозрение, что данная девица успела приглядеть себе молодого человека, явно для ее ранга не подходящего. Девицы в двенадцать лет не очень умеют хранить свои секреты, особенно если хотят, чтобы к ним относились как к взрослым. Но подозрение подозрением, а жизнь жизнью. И стала девица женой графского сына. Поскольку жених был не старше невесты, практически брак означал только то, что подростки жили под одной крышей, в доме графа. Все-таки в Средние века не приветствовалось вступление в половую жизнь раньше шестнадцати лет, хотя исключения бывали, как по настоянию жениха, так и по настоянию невесты.

Грацианский кодекс 1140 года

Прошло лет девять. Какие отношения связывали девицу и ее супруга, который через четыре года после свадьбы унаследовал титул графа – неизвестно. Вряд ли граф вообще проводил много времени дома, ведь держатель такого титула имел массу обязанностей перед королем, а Англия воевала с Францией в Столетней войне. Во всяком случае, детей в этой семье не было. Жена графа также ни разу даже не намекнула своему супругу, что супругой его, собственно, не является. А потом грянул гром. В Англию вернулся некий барон, профессиональный солдат, который предъявил требования на супругу графа, утверждая, что они поженились до того, как семья выдала ее замуж. Барона звали Томас Холланд, девицу – Джоан Кентская, внучка короля Эдварда I, а графом был Уильям де Монтегю, граф Салсбери. Разразился скандал, в котором все стороны показали себя не слишком красиво. Потрясенный граф запер свою то ли жену, то ли нет, в башне, пытаясь купировать скандал и предотвратить возможность дачи Джоан показаний, что ему, конечно, не удалось – ведь он не мог отлучить жену от ее исповедника, а исповедник был выше графских проблем. В результате в 1349 году папа Клемент VI брак между Джоан и Уильямом расторг, и Томас Холланд получил свою супругу, тайный брак с которой церковь признала единственно правильным. И жили они вместе не очень долго, но очень счастливо. Со временем утешился и граф, и тоже обрел супругу, которая любила его и ценила.

Но у этой любопытной истории есть продолжение. Оставшись в 1360 году тридцатидвухлетней вдовой с четырьмя (возможно, даже пятью) детьми, Джоан получила признание в тайной любви и давней страсти со стороны самого наследника престола Эдварда, принца Уэльского, известного больше как Черный Принц (по цвету доспеха, а не особенностям внешности или характера). Естественно, правящего короля (Эдварда III) подобные авансы сына в сторону дамы со скандальной репутаций в восторг не привели. И, предсказуемо, Джоан решила создавшуюся проблему знакомым образом, заключив с Черным Принцем тайный брак. Вообще-то, парочке просто повезло, что они имели дело с таким либеральным в вопросах брака королем, как Эдвард III, который вообще позволил всем своим детям сделать выбор супругов по сердцу. Потому что в случае второго тайного замужества Джоан легитимность брака была сомнительной, мягко говоря: в данном случае имело место ограничение для вступления в брак по степени родства.

Говоря вообще, церковь запрещала все браки между родственниками, имеющими общих предков до прапрадеда. Так что можно посмеиваться над одержимостью средневекового дворянства генеалогией, но нельзя не признать, что эта одержимость имела под собой хорошее основание. Незнание и тогда не освобождало от ответственности, и если заключающие брачный союз не хотели, чтобы их лет через – дцать, по требованию какого-нибудь имеющего свой интерес умника, объявили чужими друг другу людьми, а их детей – бастардами, то они доставали из сундуков генеалогические таблицы, выясняли, в какой степени закон делал их родственниками, и испрашивали у Святейшего Престола диспенсацию. И получали.

Вообще родство, скажем, «в первой и второй степени» звучит интригующе. Например, племянница пришлась бы дяде родней в первой степени, а вот тот же дядя той же племяннице – родней во второй степени. Головоломно. А ведь было еще «родство в третьей и четвертой степени». Или одновременное родство по всем четырем степеням. Но современники в этой системе разбирались.

Кроме родства кровного, которое еще можно, потренировавшись, понять, церковь установила родство «принадлежности». Как уже упоминалось раньше, для средневековой церкви секс был не только соединением тел, но и соединением душ, в котором партнеры становились родными, начинали принадлежать друг другу. Очень романтично, но в дела брачные это вносило изрядную путаницу. Потому что даже церковные прелаты зачастую толковали эту «принадлежность» как связующее звено между родней мужа и жены. На самом же деле, жена не становилась кровной родней родственникам мужа, а муж не становился кровной родней родственникам жены. То есть, родня родней – но не кровная. Фома Аквинский выразил это с присущей ему четкостью: «брат или отец моей родной не являются мне родными ни в какой степени родства». На этот счет даже было вынесено решение на IV Латеранском соборе в 1215 году. Все понятно? Ну нет, конечно же. Потому что то же решение запрещало брак между парами, находящимися в родстве «аналогичном», т. е. женщиной и вдовцом ее сестры, распространяющемся на их потомства до четвертого колена. Не спрашивайте, почему, никакой логики в этом нет. Возможно, просто писец на соборе заклевал носом и пропустил пару слов.

Крестные родители рассматривались экклезиастическим законом настоящими родителями, что делало их детей родными братьями и сестрами крестнику, потому как здесь тоже имела место быть духовная связь. Тем не менее, в случае подобного, чисто духовного родства, диспенсация на брак все-таки выдавалась, даже если жених с невестой формально считались состоящими в первой степени родства. Что в случае кровного родства, конечно, не проходило.

По сути, церковь могла признать действительным брак между мужчиной и женщиной, находящимися в запрещенной степени родства, если те могли доказать, что понятия не имели о том, что состоят в родстве. Наверное, подобное и тогда случалось не чаще, чем теперь, но случалось. Оставим в стороне полную логическую абсурдность утверждения того, что брат твоего мужа – это твой родной брат и что замужество твоей сестры делает тебя родной сестрой брата ее мужа. По этому поводу еще Мартин Лютер прошелся, ехидно добавив: «если только тебя не спасут от такого «родства» деньги». Потому что логика логикой, а политика политикой. Торговля диспенсациями действительно обогащала папскую казну несказанно, не говоря о том, что сама система диспенсаций давала Святейшему Престолу огромную власть над европейской аристократией. Так что в этой системе нужно было разбираться, и люди в ней разбирались, хотя и не без ропота на поборы. От системы диспенсаций Англия избавилась только тогда, когда Большой Гарри, король Генрих VIII, решительно и вовремя отделил все свое королевство от своего рода европейского союза тех времен, который пытался координировать Ватикан (надо сказать, тогда уже не с большим успехом, чем сегодняшний Брюссель). Запреты на родственные браки, впрочем, остались в любом случае, исчез только обходной путь к их нарушению.

Разумеется, разбирались в системе и короли. Тем более что в случае брака Черного Принца и Джоан Кентской родство было весьма прямолинейным – оба были потомками короля Эдварда I. Поэтому королевская чета вздохнула, смирилась с фактом, и Эдвард III просто запросил у Святейшего Престола диспенсацию на брак своего наследника. И получил. И сыграл молодым великолепнейшую свадьбу 10 октября Г36Г года в Виндзорском дворце, где уже тайно женатых обвенчал явно архиепископ Кентерберийский. На самом деле Эдвард III и его супруга ничего против самой Джоан не имели, просто они совершенно правильно предвидели, что в будущем наличие у жены наследника престола четырех детей от предыдущего брака породит некоторую путаницу и определенные проблемы. Так и случилось, когда сын Джоан и Черного Принца, Ричард II, стал королем.

 

О том, откуда пошел род бьюфортов

Не менее своеобразно устроил свою личную жизнь и третий из сыновей Эдварда III, Джон Гонт. Все началось самым обычным образом. 19 мая 1359 года в Редингском аббатстве он сочетался браком с младшей дочерью герцога Ланкастерского, Генриха. Через этот брак со своей троюродной кузиной Джон становился графом Ланкастера, графом Дерби, графом Линкольна и графом Лестера. Невесте шел пятнадцатый год, жениху исполнилось девятнадцать. Это был очень счастливый брак, хоть и не слишком долгий. Бланку Ланкастерскую описывали как очень красивую женщину, необычайно светловолосую, голубоглазую, обладающую холодноватой грацией. За 10 лет брака она родила шестерых детей, из которых выжили трое. Это были Филиппа, будущая королева Португалии, ее сестра Элизабет Плантагенет и будущий король Англии Генрих IV.

В 1369 г. на Англию в третий раз обрушилась бубонная чума, которая унесла и Бланку. Сэр Джон в тот момент находился в море. Вернувшись, он устроил супруге похороны, достойные королевы, и потом еще долгие годы день смерти леди Бланки был днем траура при дворе графа. В одну из таких годовщин он заказал совершенно никому тогда неизвестному Джеффри Чосеру написать поэму на смерть Бланки Ланкастерской. Эта прочувствованная поэма дошла до наших дней под названием «Книга Герцогини». Говорят, что в поэме Чосер действительно обработал стихи самого Джона Гонта на смерть жены. Похоронили, кстати, Гонта в 1399 году рядом с Бланкой. Но это – только присказка.

Конечно, Джон Гонт женился снова, на инфанте Констанс Кастильской, в 1371 году. По большей части потому, что хотел иметь свое королевство. От этого брака родилась одна дочь, которая впоследствии вышла замуж за Генриха Кастильского. Но уже через два года супруги зажили каждый своей жизнью, тем более что королем Кастилии Гонт так и не стал. Нуждаясь в утешении, он сошелся с гувернанткой своих дочерей от Бланки, Катариной Суинфорд, урожденной Реэт, дочерью менестреля-воина, произведенного в рыцари на поле битвы. С ней они и прожили во всем известной «тайной связи» до Г396 года, нажив четверых детей. На ней он и женился после смерти Констанс, вызвав этим немалый шок у многих людей своего круга. А сестра Катарины вышла замуж за Джеффри Чосера, который, таким образом, сделал карьеру от безвестного поэта до члена королевской семьи.

Эта история, в свое время достаточно скандальная, в которой можно только порадоваться за судьбы всех, кроме несчастной кастильской инфанты, тоже имела осложняющий будущее аспект. А именно то, что четверых добрачных детей Катарины Реэт и Джона Гонта брак их родителей автоматически законными детьми не сделал. Законными их сделал только декрет племянника Гонта, короля Ричарда II, который провозгласил кузенов Бьюфортов такими же законными детьми дядюшки, как если бы они были рождены в браке. Без всяких ограничений, кстати. Ограничение насчет того, что Бьюфорты исключаются из линии престолонаследия, сделал позднее их сводный брат, которым стал королем Генри IV, и это ограничение было проведено через парламент. Дважды.

Прошло время, в Англии отгремела гражданская война, и на престоле королевства в очередной раз сменилась династия. Теперь там сидели Тюдоры.

Однажды, изучая в связи с проектом поисков останков Ричарда III документы того времени, профессор Лестерского университета Джон Эшдаун-Хилл зацепился за странную последовательность, с которой обычно сдержанный в проявлениях эмоций Ричард III именовал Генри Тюдора бастардом. Тем более что, технически говоря, бастардом сын Маргарет Бьюфорт не был, он ведь родился в законном браке. Допустим, происходили предки его матери, Бьюфорты, от незаконной связи, но ведь были же потом узаконены и прочно заняли места среди пэров королевства. Значит, что-то было не так со стороны отца Генри Тюдора, Эдмунда.

Впрочем, со стороны Эдмунда все было не так. Для начала, совершенно неизвестно, когда Оуэн Тюдор и Катерина Валуа, вдова Генри V и мать Генриха VI, поженились и поженились ли вообще. Но здесь выходит на первый план само понимание того, что означало «поженились» в период около 1430 года. Как упоминалось выше, по издавна существующей практике пара считалась законно женатой, если мужчина и женщина в любой форме изъявляли друг другу желание жить мужем и женой и завершали клятву тем, что ложились в постель. Присутствие священника при обмене клятвами не было обязательным, присутствие свидетелей – тоже, хотя часто свидетели и священник были. Церковь без вопросов признавала подобные браки легальными. В конце концов, Бог видит все и всегда, так что данная без свидетелей и формального благословения клятва все равно была клятвой.

Таким образом, законное происхождение отца Генри Тюдора было несомненным. Тогда почему Ричард, с его повышенным чувством чести и правильности, называл его бастардом? Ответ всегда был на виду, под носом у историков – герб Эдмунда Тюдора. В Средние века герб человека был тем, чем для нас является паспорт, и гораздо больше. Он говорил о родителях, родственных связях, старшинстве, часто – о личных достижениях. Сыновьям было разрешено пользоваться гербами отцов с дополнением в виде бордюра. Джон Бьюфорт, старший сын Джона Гонта от Катерины Суинфорд (де Реэт), получил, таким образом, право пользоваться гербом отца, окруженным бордюром в голубом и белом (или серебряном) – знаком младшей линии. Его сыновья, в свою очередь, унаследовали тот же герб с несколько измененным бордюром, в который были внесены дополнения.

Но почему дети, внуки и т. д. Оуэна Тюдора не унаследовали герб своего отца с дополнениями? Скажем прямо: в их гербы не было внесено вообще ни одной детали с герба отца. Более того, сыновья Тюдора и Валуа теоретически вообще не имели ни капли английской крови в своих венах, но при этом их гербы утверждали, что в их венах течет не просто английская, а английская королевская кровь. Родство с Тюдорами в случае Эдмунда и Джаспера было полностью проигнорировано. При том, что парламент Генри VI никоим образом не опротестовал и не объявил незаконным брак Оуэна Тюдора с вдовствующей королевой Катериной Валуа. Эдмунд и Джаспер Тюдоры были приняты сводными братьями короля. Точка. Король со своей стороны обеспечил их связи с прочей аристократией, предложив Эдмунду в жены богатую наследницу Маргарет Бьюфорт.

Для разгадки этой мистерии необходимо вернуться в 1422 год. Король-легенда Генрих V умер, оставив после себя сына-младенца и 22-летнюю вдову. Какой женщиной была Катерина Валуа? Обычно ее личность задевают в истории как-то вскользь, подчеркивая только заброшенность и чрезвычайную набожность. Набожной она, разумеется, была, но вот насчет заброшенности распространенная версия не совсем верна. Средневековые вдовы-аристократки редко оставались одинокими. Разве что решали в пользу полумонастырского образа жизни. Темперамент все-таки каждой женщине достается свой. Катерина Валуа же имела в матушках Изабо Баварскую, помимо прочего знаменитую своим сексуальным аппетитом или, по крайней мере, ничего не имевшую против подкрепления политики сексом.

И действительно, через два года после смерти мужа Катерина обнаружила, что «не в состоянии полностью подавить свои телесные страсти», как она выразилась. Очень хорошо, никто от нее подавления и не требовал. Даже факт, что Катерина была вдовой короля, не был бы препятствием. Ведь Генрих IV, например, женился на овдовевшей Жанне Наваррской, которую встретил и в которую влюбился во время изгнания на континент. Проблема была в том, кого выбрала для себя вдовствующая королева-мать. Ее выбор пал на 19-летнего Эдмунда Бьюфорта, тогда еще не обремененного титулами и неженатого. Палата общин не видела в данном браке ничего плохого. Лестерский парламент 1426 года прямо обратился к канцлеру королевства с просьбой позволить влюбленным пожениться. Увы и ах, канцлером и поддерживающей идею силой в тот момент был дядюшка Эдмунда, Генри Бьюфорт, который был в сильнейших контрах с братьями Генри V. Джон, герцог Бедфорд, и Хэмфри, герцог Глостер, просто на дыбы встали при одной мысли, что весьма непростой юноша из семьи политического конкурента попадет в ближайший к королю круг и усилит этим оппозицию.

В результате брак Катерины Валуа и Эдмунда Бьюфорта был запрещен. Более того, в 1427 году через парламент был проведен своеобразный акт, по которому королева могла выйти замуж только с разрешения совершеннолетнего короля (на тот момент шестилетнего). Одна из сохранившихся копий этого акта включает любопытное замечание о том, что духовные лорды выразили озабоченность в отношении данной формулировки, потому что она могла быть рассмотрена как насильственное разлучение пары, уже состоящей в сексуальных отношениях и являющейся, таким образом, по обоюдному согласию мужем и женой. Очень интересное замечание, предполагающее то, что духовные лорды знали (через духовников Катерины) или подозревали, что отношения между Эдмундом и Катериной не остались на уровне вздохов. Вполне возможно, что странненький акт не столько имел целью ограничить сексуальность королевы, сколько воспрепятствовать появлению новых участников в игрищах вокруг престола короля-ребенка. В конце концов, в личную жизнь Катерины Валуа никто на практике не вмешивался.

Катерину Валуа представляют Генри V. Гравюра Томаса Стотарда. Около 1830 года

Возникает очень сильное подозрение, что Эдмунд, сын Оуэна Тюдора, был на самом деле Эдмундом – сыном Эдмунда Бьюфорта, о чем свидетельствует и его герб, повторяющий герб Эдмунда Бьюфорта с модифицированным бордюром. В какой момент начались отношения между Катериной и Оуэном Тюдором? Были ли у них вообще отношения? Этого мы просто не знаем. В Средние века сертификатов о браке еще не было, и вполне возможно, что шустрый уроженец Уэльса просто взял «вину» на себя, прикинув, что, при доле удаче, это поможет ему в карьере. Как, в общем-то, и получилось. И если говорить о хорошо прослеживающихся в таких делах закономерностях, то брак Эдмунда Бьюфорта с Элеанор Бьючамп (вдовой) был заключен тайно и без лицензии, обязательной для лиц королевской крови. Пардон они получили и штраф заплатили только в 1438 году, хотя поженились, скорее всего, сразу после смерти Катерины Валуа в 1437 году. Впрочем, если Эдмунд Бьюфорт и Катерина Валуа были тайно женаты, это вовсе не делает Эдмунда Тюдора и его сына бастардами. Вернее, не делало бы, если бы эти Тюдоры носили имя Бьюфортов. Но в качестве Тюдоров бастардами они были, заявляя принадлежность к роду, с которым их ничего не связывало. Они также были бастардами, если Катерина и Эдмунд Бьюфорт начали сожительствовать уже после того, как им был запрещен брак, потому что в этом случае их связь оставалась бы просто внебрачной связью.

Так что Ричард III знал, несомненно, о чем говорит, как знали об этом и Генри Тюдор, и его сын, при жизни которых имя Тюдоров в наименовании новой династии вовсе не подчеркивалось.

 

О головоломности родства и похищениях девиц

Загадки средневекового экклезиастического закона о браках довольно долго были оружием в руках тех, кто сомневался в порядочности Ричарда III, человека довольно строгих моральных принципов. Рассуждения по этой линии нападок шли примерно так. Если Ричард женился без папского разрешения на своей близкой родственнице Анне Невилл, совершив, таким образом, инцест по букве закона, то мог планировать и женитьбу на собственной племяннице, Элизабет Йоркской. Однажды кровосмеситель – всегда кровосмеситель, и неважно, что сплетня о предполагаемом намерении не имеет под собой никаких оснований, кроме невнятной, вырванной из контекста фразы в письме, которого никто, кроме одного человека, не видел.

Диспенсация, разрешающая брак Ричарда и Анны, впрочем, нашлась, и нашлась именно там, где ей подобало быть: в архивах папской канцелярии, которые открываются чрезвычайно медленно. Казалось бы, теперь Ричард оправдан? Но обвиняющая сторона тут же вцепилась в то, что диспенсация была неполной, а значит – недействительной. Ибо в ней всего лишь говорилось о том, что Анна и Ричард находились в третьей и четвертой степени родства, ”sed quia tertio et quarto affinitatis gradibus”. А ведь брак сестры Анны, Изабель, с братом Ричарда, Джорджем Кларенсом, делал Анну и Ричарда родственниками в первой степени родства! Так что караул и скандал, инцест и незаконность брака, не аннулированные святым словом папы.

Мать Ричарда была выходцем из гигантской по любым меркам семьи, в результате чего она и дед Анны по отцовской линии, Ричард, граф Салсбери, были оба детьми Ральфа Невилла, графа Вестморленда. Более того, детьми от одной матери: от Джоан Бьюфорт. То есть это делало Ричарда и Анну родственниками во второй и третьей степени. Кроме того, Эдмунд Лэнгли, прапрадед Ричарда, был пра-пра-прадедом Анны. Неизвестно, кто был крестными у Ричарда и Анны, но мать Ричарда точно была крестной Изабель, сестры Анны.

Хорошо известно, что в свое время, после того как молодой король Эдвард IV изумил народ невиданным мезальянсом (и раздал всех главных наследников виднейших сэров и пэров королевства в мужья сестрам своей супруги), его опора и советчик граф Уорик, отец Изабель и Анны, выдвинул категорическое предложение. Он решил выдать своих девочек за королевских братьев, потому что по статусу теперь только сыновья герцога Йорка подходили дочерям первого пэра королевства. По каноническому закону, такой двойной брак не считался запрещенным. К несчастью для всех, именно тогда у короля были свои планы на брата Джорджа. В тот момент Джордж Кларенс был наследником престола, и его как раз прочили в мужья Мэри Бургундской или еще какой-нибудь девице из родни герцога Бургундского. Братья короля угодили под домашний арест – молодой Эдвард IV не был склонен к толерантности. Впрочем, граф Уорик в 1465 году получил, все-таки, Ричарда Глостера, который был на 13 месяцев моложе Изабель и на которого у его брата-короля планов не было, и виконта Ловелла, богатого наследника, который был чуть старше Анны. Оба подростка были определены пажами в штат графа Уорика и под его опеку, что обычно рассматривалось при подобных обстоятельствах фазой, предшествующей женитьбе. Тем не менее, Уорик решил, что Ловелл не пара его дочкам и наследницам, и женил молодого человека на своей племяннице, Анне Фитцхью, с почти неприличной скоростью – пока король не велел ему выдать за Ловелла одну из своих дочерей. Анну, скорее всего. Ричард то ли уже тогда выказал расположение к Анне, а не Изабель, то ли не стал вмешиваться в планы Изабель и своего брата, которые, похоже, были твердо намерены получить друг друга, то ли (и скорее всего) мысли подростка были заняты не прелестями окружающих дамзелей, а этапами на пути к званию рыцаря.

Известно, что в 1467 году граф запросил у Святейшего Престола диспенсацию на брак Кларенса и Изабель от имени дочери. Кларенс тоже запросил диспенсацию для себя, и его копия дожила аж до семнадцатого века и была изучена до последней запятой. Копию Изабель так и не нашли еще в папских архивах, но где-то там она есть. Нет пока никаких доказательств того, что одновременно была запрошена диспенсация для брака Ричарда с Анной. Никаких, кроме замечания миланского посла в письме своему суверену, что Уорик «женил двух своих дочерей на братьях короля, и в день св. Джона Кларенс женился на своей в Кале». Кларенс действительно женился на Изабель в Кале. Есть смысл предположить, что хозяйственный Кингмейкер в тот момент получил диспенсацию и на брак Анны с Ричардом. Именно поэтому она и не была затребована вторично, когда пришло время.

Однако, судя по тому, что в августе 1470 года Уорик запросил и получал диспенсацию для брака Анны с сыном короля Генриха VI, Эдвардом, Анна была все-таки для этого брака свободна, даже если диспенсация для ее брака с Ричардом уже существовала. По закону одно другому не мешало. Но формального обручения, по-видимому, еще не произошло. Или же граф блефовал на грани преступления, что тоже не исключается. В конце концов, обстоятельства, в которых Уорик тогда находился, делали «или же» достаточно неважным, на кону стояло королевство. После победы графа Уорика в Англии и восстановления Генриха VI на троне о Ричарде Глостере никто не вспоминал, а для получения новой диспенсации вовсе не требовалось аннулировать старую. Тем не менее, всего через несколько месяцев ситуация изменилась. Король Эдвард IV снова сидел на троне, и герцог Кларенс оказался стражем Анны, за которой (снова?) принялся ухаживать Ричард. Только теперь ситуация между Ричардом и Анной осложнялась еще одной, новой линией родства: Анна стала вдовой сына двоюродного кузена Ричарда. Здесь не идет речь об отношениях Ричарда и Анны, но нельзя не напомнить еще раз (уж больно случай подходящий), что в тот момент, ухаживая за Анной, Ричард не мог надеяться ни на какую выгоду. У пятнадцатилетней девочки не было ничего, решительно ничего, даже надежд на наследство: все было обещано королем Эдвардом герцогу Кларенсу – в обмен на то, что братец Джордж предаст своего тестя, Уорика.

Джордж знал, что Анна не настроена уступать свою долю наследства, и он знал Ричарда, который был образован куда как более тщательно, чем братья и мог защитить интересы Анны перед любым судом. Поэтому Анна просто исчезла. Вероятно, для Ричарда не было слишком сложным найти спрятанную девушку, но он оказался в непростой ситуации. Во-первых, Кларенс был официальным стражем Анны, и без его дозволения никакой брак не был возможен. Во-вторых, увозя Анну прочь из дома Кларенса без ведома последнего, Ричард, технически, совершал похищение, что по закону тех времен приравнивалось к насилию, даже если девица была согласна с планом целиком и полностью. Поэтому Анна и была привезена Ричардом не к нему домой, а в монастырское убежище. Во-первых, оттуда ее было невозможно вытащить без скандала на все королевство, и, во-вторых, там репутация девушки была в безопасности.

Увы и ах, содержание леди в монастыре не было бесплатным. Тем более вдовы убиенного принца Уэльского. Тем более против воли короля и его брата, герцога Кларенса. Несомненно, добрые сестры получили от Ричарда немалую компенсацию. Что, в свою очередь, означало, что безденежная Анна была полностью зависима от герцога Глостера, оплачивающего ее содержание, что могло быть интерпретировано как косвенное принуждение к замужеству. Собственно, именно в это и вцепился Кларенс, потребовав в 1471 году аннулирования брака Ричарда и Анны именно на том основании, что этот брак не был проявлением свободной воли девушки, что бы там сама девушка ни утверждала.

Глостер и Кларенс выложили свои аргументы перед королевским советом на Михайлов День 1471 года. В дело вмешался король, и в феврале 1472 года Кларенс согласился на брак Анны и Ричарда при условии, что Анна не потребует от него своей доли отцовского наследства. В марте Кларенс, как опекун, даже сделал в пользу Анны дарственные на несколько поместий в графстве Глостер в качестве приданого, и, очевидно, где-то в этот период в Рим отправилось прошение о диспенсации, которая и была выдана 22 апреля 1472 года. Если обратить внимание, что в диспенсации Анна именуется ’’mulier” (женщина), а не ’’domicella” (дамзель), то не подлежит сомнению, что диспенсация была испрошена именно в свете вдовства Анны.

 

О тайном браке, который изменил историю королевства

Фатальным для династии Плантагенетов оказался тайный брак Эдварда IV, который тот заключил с Элеанор Тальбот (в замужестве Батлер) в 1461 году. Вернее, проблема была не в самом браке, а в том, что он был тайным и что второй раз король женился (снова тайно) на Элизабет Вудвилл, когда его первая жена была еще жива и здорова.

Отцом Элеанор был легендарный герой Джон Тальбот, 1-й граф Шрюсбери, победитель в 47 сражениях, соратник еще более легендарного короля Еенри V. И потомок короля Эдварда I и Элеаноры Кастильской. Джону Тальботу, правда, пришлось довольно долго служить до титула коннетабля Франции, но, похоже, он был воином-трудоголиком, бывавшим в Англии наездами. Дожил он до 70 лет и погиб своеобразно. Его взяли в плен, и отпустили под клятву не надевать броню против французов. То есть не воевать. Но Тальбот решил трактовать клятву буквально и продолжил войну, сражаясь без доспехов. Погиб, конечно, но стал героем и Англии, и Франции – такие вот «непрактичные» тогда были времена. По линии матери, Маргарет Бьючамп, в родне Элеанор Тальбот был Ричард Уорик-Кингмейкер – он женился на сестре Маргарет, Анне. Таким образом, кузинами Элеанор были Изабель Невилл (будущая герцогиня Кларенс) и Анна Невилл (будущая королева Англии). Другая тетка Элеанор (и, вероятно, ее крестная), леди Элеанор Бьючамп, вышла за Эдмунда Бьюфорта и стала герцогиней Сомерсет. А младшая сестра Элеанор, Элизабет Тальбот, и вовсе вышла за герцога Норфолка (тогда титул держала семья Мовбреев).

Учитывая происхождение Элеанор Тальбот, ее брак с Томасом Батлером не был равным браком, даже если раскрыть, что Томас Батлер был сыном барона Седли. Здесь родословная поскромнее. Скорее всего, отцы Элеанор и Томаса были просто друзьями по оружию. Возможно даже, что Томас воспитывался у Тальботов, как тогда было принято. Просто Джону Тальботу и в голову не пришло расторгнуть помолвку дочери с сыном друга, когда он возвысился. Замуж Элеанор вышла, когда ей было всего 13–14 лет. Как обычно для девочек из аристократических семей, она переехала в дом мужа, где о ней заботилась мать новобрачного: физические отношения между мужем и женой могли по закону начаться только по достижении младшим партнером в браке шестнадцати лет. Заодно готовилась собственность новобрачных. Седли были хоть и не слишком родовитыми, но достаточно богатыми. У них была собственность в Уорикшире, в Лондоне, в Глостершире. Семьи аристократов обычно жили во всех своих имениях, переезжая иногда по несколько раз в году. Часть собственности сдавалась в аренду. Не стоит забывать и того, что Англия переживала не лучшие времена правления Генриха VI, когда законом, как правило, было право силы. Та же матушка Элеанор в буквальном смысле слова вела военные действия с потомками мужа от первого брака. Так что переезды иногда диктовались просто требованиями безопасности.

Элеанор Батлер стала отнюдь не бедной вдовой в 23 года и очень скоро перебралась жить в ту часть своих владений, которые находились недалеко от владений ее сестры Элизабет, к мужу которой как раз перешел титул герцога Норфолка. Элеанор было 25 лет, ее сестре, герцогине Норфолк, 18. Элизабет считалась красавицей, то есть можно предположить, что Элеонор тоже была красива. Поскольку известно, что единственной блондинкой в семье Элеанор была ее мать, вероятно, обе сестры были кареглазы и темноволосы. Возможно – с рыжинкой. Их отец был довольно смуглым джентльменом, и дети унаследовали эту особенность. Рост Элеанор был 168 см, то есть она была очень видной молодой дамой, хотя более, чем это было принято среди светских дам, сосредоточена на вопросах веры. Не менее видным молодым человеком был и почти король Эдуард IV (уже провозгласили, но еще не короновали), остановившийся у Норфолков в Нориче, по дороге от Таутона к Лондону.

Эдварду было 19 лет. Здоровяк ростом в 188 см, тоже темноволосый, стриженный в стиле «Генри V». У него уже была определенная репутация с женщинами, и в тот период его, как обычно очень молодых людей, притягивали те дамы, которые были старше его. В общем, Элеанор приглянулась ему, а приглянулся ли он ей, мы не знаем. Учитывая ранг Элеанор Батлер и склад ее характера, не может быть и речи о том, что она просто прыгнула в постель к проезжему молодцу. Последующие события доказали также, что никто из родни Элеанор не пытался «подсунуть» пригожую вдову молодому королю в своих интересах. Ричард Уорик, «Кингмейкер», например, понятия ни о чем не имел чуть ли не до конца жизни. Возможно, единственным человеком, который был в курсе дела, была сестра Элизабет, герцогиня. Но, скорее всего, и она узнала обо всем только со временем.

Почему, собственно, Эдварду понадобилось жениться на Элеанор секретно? Здесь есть два варианта. Первый – это то, что они могли встретиться в 1460 году, когда Эдвард еще не был провозглашен королем, но был держателем права престолонаследия через своего отца, которого Генри VI признал наследником короны. Да, тогда ему была нужна осторожность во всех действиях. Второй вариант менее красив. Если они встретились в 1461 году, то Элеанор просто-напросто отказалась стать любовницей короля, и тот организовал тайный брак, чтобы заполучить желанную женщину – не имея ни малейших намерений сдержать слово. Будущее показало, что Эдвард вообще не стеснялся нарушать свои обещания, если они становились неудобными для него. В случае с Элеанор он совершил фатальную ошибку. На этой тайной церемонии был свидетель, будущий епископ Стиллингтон. Есть и третий вариант, еще менее красивый. Вернее, настолько некрасивый, что его историки даже не рассматривают, хотя в свете будущих отношений Элеанор и Эдварда именно он невольно приходит на ум – насилие. Эдвард был из породы людей, категорически не принимающих слова нет, и он был способен на жестокость по отношению к женщине. Но Элеанор не была абы какой женщиной, и, чтобы погасить скандал, Эдварду просто пришлось наспех заключить с ней брачный союз, даже пригласив Стиллингтона в свидетели. Несомненно, по настоянию Элеанор.

Если бы позднее Эдвард женился на Элизабет Вудвилл открыто, английская история пошла бы другим курсом. Церковному браку предшествовало оглашение, во время которого все желающие могли вынести свой протест. Кстати, в случае Эдварда не было даже риска. Элеанор была далеко на севере и просто не успела бы со своими протестами, даже если бы захотела их предъявить. Но молодой король предпочел действовать по знакомому шаблону и женился на Вудвилл тоже тайно, что сделало его двоеженцем, а его детей от этого брака – бастардами. Что заставило его так поступить, никто не знает точно. Возможно, простое незнание закона. Возможно, ему хотелось убедиться в том, что королева способна создать династию. Очень возможно, что опасение вызвать раздражение союзников-пэров, которые наверняка бы не одобрили его выбор. Это, и еще твердая уверенность в том, что Элеанор не будет настаивать на своих правах. О том, что Стиллингтона начнет мучать совесть, Эдвард не подумал.

Эдвард IV с семейством принимают первую печатную книгу от графа Риверса. Миниатюра 1476 года

Надо сказать, что Элеанор действительно никогда не заявляла о своих правах. Как показали дальнейшие события, Элеанор считала себя замужней женщиной, но не была от этого факта счастлива и явно глубоко не доверяла своему мужу. Не зря. Отношения у них расстроились буквально за несколько месяцев. Тем не менее, Элеанор достаточно уважала себя, чтобы потребовать от тайного супруга некоторых вещей сразу, как и полагается при вступлении в брак. В первую очередь – милостей для своего свекра, которому те были нужны. Ральфа Батлера еще вызвали на первый парламент короля Эдварда IV, но потом освободили от явок в парламент и уплаты всяких десятин и пошлин, и налогов. Ему разрешили не принимать административных обязанностей в округе и освободили от явки в случае военного призыва. В это же время в бумагах Элеанор начинают появляться доходы от таинственной земельной собственности в Вилтшире, в Савернейке. Таинственной эта собственность была потому, что никак с прочими владениями Элеанор она не граничит и ее приобретение никак в документах не прослеживается. Подарок. Очевидно, подарок короля Эдуарда. Профессор Джон Эшдаун-Хилл, исследовавший историю Элеанор Тальбот, тщательно проанализировал возможность того, что она получила эту собственность от своей семьи. Но ни отец, ни братья ей ничего не завещали. Ничего относительно Вилтшира не говорится и в завещании ее матери. Зато история поместья тесно связана с королями Англии. Во всяком случае, в 1452 году король Генрих VI подарил эти земли своей жене, Маргарет Анжу, а в 1466 король Эдвард подарил их своей – Элизабет Вудвилл. Это была явно королевская собственность. В 1462 году, правда, подаренное было отнято, но компенсировано. Очевидно, где-то в это время отношения Элеонор и Эдварда расстроились до враждебных.

Могла ли Элеанор протестовать против объявления Элизабет Вудвилл женой короля Эдварда IV? Теоретически – да. Прецедентов в подобных ситуациях было предостаточно, и она бы выиграла статус, даже если и не самого мужчину. Но в условиях начала 1460-х годов вызывать короля на суд было бы, как минимум, безответственно. Стране нужен был сильный, молодой король, способный создать династию, а Элеанор для подобной роли явно не подходила, проблемы с потомством были у всех ее братьев и сестер. Как максимум – времена сразу после гражданской войны были еще и дикими, так что пытаться судиться с королем было бы опасно для жизни. Возможно, поэтому Элеонор и молчала, поэтому и поселилась при монастыре. Кстати, она никогда не стала монахиней, и объяснений тому, почему богатая, молодая и красивая женщина укрылась за монастырскими стенами, не так много. Если она и покидала укрытие, то всегда находилась рядом со своей сестрой, герцогиней, под надежной охраной многочисленного эскорта. Трудно сказать, кого именно она опасалась – короля или Вудвиллов.

Элизабет Вудвилл точно знала о том, что ее муж был женат на момент их брака, хотя и неизвестно, в какой момент ей была открыта истина. Она не была самой сдержанной женщиной на свете и несколько раз при свидетелях выражала вслух опасения относительно законности своих детей. Как показало развитие событий, ее опасения были совершенно обоснованы, и Стиллингтон заговорил в самый неподходящий момент. Но к тому времени тайна первого брака короля уже стоила жизни одному его брату, герцогу Кларенсу.

 

О попытках формализации неформального

Как видно из приведенных выше историй, неформальность заключения браков в средневековой Англии порождала изрядное количество более или менее головоломных путаниц и потенциально опасных для будущего ситуаций. Со Средних веков сохранилось потрясающее воображение количество сутяжных документов, касающихся наследственных процессов, причем как истцами, так и ответчиками были и лорды, и седельщики, и джентри, и фермеры. Поэтому желание короны внести какой-то порядок в вопрос о том, кто, на ком и когда был женат и кто из наследников являлся законным для каждой части имущества, вполне понятен. У англосаксов вопрос был решен так, что бастарды имели совершенно равные права с детьми, рожденными в браке, и все наследники получали равную часть. Очень прагматично. Англо-норманны же старались всеми силами предотвратить раздробление собственности, которое сильно сокращало размер получаемого короной налога. Отсюда и усложнение вопроса о законности происхождения, и тщательные договоры о том, что, как и когда уйдет из семьи вместе с дочками и что взамен придет.

Самым очевидным, упреждающим решением проблемы способом выглядела формализация бракосочетания. Потому что, с одной стороны, церковь признавала основой для брака только свободную волю вступающих в брак, их возраст и вероисповедание. Ни согласие семьи, ни вопрос приданого церковь не волновал. А с другой стороны, была семья и ее глобальные интересы, были тщательно взвешиваемые соображения относительно собственности и способов ее передачи и были, наконец, государственные интересы короны, желающей получить максимальную прибыль с отданных аристократам земель. Вот и получались ситуации, когда молодые действовали независимо от воли семьи, что в будущем порождало пренеприятнейшие ситуации для всех вовлеченных. И вот к чему пришел Четвертый Латеранский Собор к 1215 году: решительно запретить священникам совершать тайные брачные обряды. Надо сказать, что именно в английских условиях это было скверным для церкви решением. Потому что своенравные англичане и так своими браками священников не перегружали. Зато перегружали суды исками.

Генриетта Лейзер описывает интереснейший случай брачной махинации, дошедший до наших дней из судебного дела «Брук против Насток». Интрига имела место в 1290 году, и началась она с того, что Эдмонд де Насток и Элизабет де Ладехейл влюбились друг в друга и тайно поженились. По какой-то причине уровень доходов Эдмунда молодых не устроил, и они придумали, как им казалось, идеальный выход. Эдмунд попросил у Ричарда де Брука руки его дочери Агнес. Предложение было принято, и Агнес в приданое были выделены: шесть лошадей, десять быков, двенадцать коров с телятами, двенадцать волов с упряжью, восемьдесят овец с ягнятами, двенадцать баранов, тринадцать свиней, десять четвертей пшеницы, одиннадцать четвертей ржи, двадцать четвертей ячменя, три четверти соли, а также посуда, два плаща, четыре накидки, восемнадцать простыней, другая одежда, текстиль и полотенца, а также 100 шиллингов деньгами (около 212 100,00 фунтов на наши деньги, если считать их как доход). Приданое было передано после того, как пара обменялась брачными клятвами и утвердила брак близостью. Тут в схему вступила Элизабет со своими притязаниями на Эдмунда, чьей законной женой она действительно являлась. Почему-то мошенники считали, что у Эдмунда после развода с Агнес останется половина полученного приданого. Ничего не вышло, и приданое у него полностью отобрали по решению суда, да еще и обязали 16 фунтов Агнес заплатить за ущерб, то есть размер штрафа превысил размер денежного приданого втрое!

Таким образом, необходимость в упорядочивании брачных дел действительно была, и для людей разумных церковь предложила следующую схему:

• Перед непосредственным обручением семьи жениха и невесты должны были решить между собой все финансовые вопросы. Ожидалось, что невеста должна принести с собой приданое, представляющее ее долю выделенного наследства. Взамен она получала права на часть земель своего жениха (так называемая «вдовья доля»). Часто на практике приданое дочерей в поколениях переходило только по женской линии, передаваясь только от матери к дочери, и земли эти могли находиться довольно далеко от владений отца. Если дочерей в семье в каком-то поколении не было, эту «женскую землю» обычно получал младший сын.

• После того как финансовые вопросы были оговорены и утверждены, должна была состояться церемония обручения при свидетелях. Дети знати к этому моменту уже давным-давно были предварительно обручены, но даже предварительное обручение не рекомендовалось, пока ребенок не достигнет возраста 7 лет (возраст разумности), хотя обручение не могло быть признанным вступившим в силу, пока жениху не исполнялось 14 лет, а невесте 12 (законный возраст). Тогда обручение либо подтверждалось, либо расстраивалось.

• Перед самой церемонией должно было состояться публичное оглашение трижды, причем с интервалом в один день как минимум, чтобы все, у кого имелись против объявляемого брака возражения, успели бы их заявить и предъявить доказательства своим словам. Были определенные периоды года, когда браки заключать было нельзя, например, период Адвента.

• Перед решающим моментом пара встречалась перед дверями церкви, где жених объявлял при свидетелях, что приданое им получено, и вручал невесте золото или серебро в качестве подарка, а также кольцо, которое после освящения в церкви надевалось ей на палец. Потом пара обменивалась клятвами. Очень интересно и неожиданно то, что до самого 1549 года, то есть до Реформации, невеста не клялась быть послушной своему мужу. От жены ожидалось, что она будет лояльна и послушна, но публичной клятвы в этом она не давала – зачем изрекать очевидности?

• В церкви происходило, собственно, только благословение коленопреклоненной пары.

• За церемонией должен был следовать свадебный пир. В обязательном порядке, кстати, потому что сохранилось дело от 1294 года, когда некий Роберт Джувел такого пира не устроил, и суд его обязал накормить праздничным обедом истцов. Понятно, что у знати иногда стоимость пира чуть ли не превосходила размер приданого невесты, но у бедных пар за брачующимися был только эль, остальное приносили с собой гости.

• Последней частью обряда было благословение спальни новобрачных. О том, что было потом, известно очень мало, но сохранились свидетельства, что в некоторых областях Англии приданое новобрачной поступало в распоряжение мужа только после того, как он исполнял свой первый после церемонии супружеский долг. В этом случае служитель церкви исполнял роль свидетеля своего рода, что брак вступил в законную силу и без принуждения.

Насколько эти наброски соблюдались в реальной жизни? С переменным успехом. Можно сказать, что только к началу шестнадцатого века церковные браки высшей аристократии стали скорее правилом, чем исключением. А вот те, кому особенно делить и завещать было нечего, продолжали обходиться без формальностей еще несколько столетий.

 

О нарядах для невест и не только

«Something old, something new, something borrowed, something blue, and a silver sixpence in her shoe». Все знают этот стишок, который рекомендует невесте иметь на своей свадьбе «что-то новое, что-то старое, что-то взятое взаймы, что-то голубое и серебряный шестипенсовик в своей туфельке». Благодаря упоминанию шестипенсовика, мы можем с уверенностью сказать, что стишок говорит о временах не раньше 1551 года, когда серебряные шестипенсовики начали чеканить, и не позже 1946 года, когда чеканка прекратилась. Но вот начало? Начало стишка, несомненно, более старое, потому что в средние века голубой цвет, цвет девы Марии, действительно считался очень уместным на свадьбах и вообще в женской одежде.

До самого восемнадцатого века англичанки не выходили замуж в белом, если только белый не был любимым цветом невесты или жениха. В белом шелке выходила замуж Филиппа Ланкастерская, дочь Генриха IV, за короля Дании, Швеции и Норвегии Эрика. В белом, затканном золотом верхнем платье, отороченном беличьим мехом, поверх нижнего желтого, оточенного горностаем, выходила замуж за короля Португалии и ее тетушка, тоже Филиппа, дочь Эдварда III. Что касается остальных, то Элеанора Прованская выходила за Генри III в зеленой мантии на плечах, на Изабелле Французской нижнее платье как раз голубого цвета, а вот верхнее так расшито и изукрашено, что определить его цвет одним словом невозможно. В златотканых одеждах изображена и невеста Ричарда II, тоже Изабелла, и на миниатюре видно, что часть костюма была все того же голубого цвета. Генри V и Катерина Валуа оба одеты на брачной церемонии в золотое, а Маргарет Анжу выходила за Генри VI в затканной золотом мантии.

Кстати, не давайте поблекшим цветам миниатюр себя обмануть: в живой жизни одежда богатых англичан была не просто яркой, а очень яркой, потому что импортные красители стоили невероятно дорого, и делом чести для каждого богача было показать, что у него вполне хватает денег на дорогие ткани. Ткани пастельного цвета были уделом бедняков, которые пользовались растительными красителями, а не минеральными. В Европе сохранилось одно-единственное платье, принадлежавшее средневековой даме, королеве Швеции, Дании и Норвегии Маргарет (1353–1412), помещенное уже в 1600 году для хранения в кафедральный собор Уппсалы. Естественно, за пару сотен лет до помещения в закрытую витрину оно успело несколько поблекнуть, но все равно дает некоторое представление о былой роскоши.

Поскольку сохранившиеся со Средних веков миниатюры изображают, по большей части, именно королевские свадьбы, то можно сделать вывод, что фату невесты тоже не носили. В принципе, покрывать голову всегда считалось пристойным, но зачастую принцессы красовались на своих свадьбах просто в открытых коронах и с распущенными волосами – если только не выходили замуж за обычных рыцарей. Дочь Эдварда III выходила за своего Ангеррана де Куси с покрытой головой. Впрочем, эта своенравная принцесса просидела в девицах до 33 лет, пока не нашла себе мужа по сердцу, так что вполне возможно, что она просто сочла смешным распускать кудри при всем честном народе в далеко не девичьем возрасте.

Можно с большей или меньшей уверенностью считать, что фата не заняла своего места в свадебном наряде до того момента, как бракосочетания не начали проводиться в церквях, где женщины всегда покрывали голову. Довольно долго они проводились у дверей церкви, а не внутри. Не всегда королевские невесты были невинными девицами и иностранными принцессами. Эдвард IV публично женился на вдове, Элизабет Вудвилл, но миниатюра изображает и ее с распущенными по-девичьи волосами и с короной на голове, одетой в синее платье. Впрочем, к моменту церемонии Элизабет уже была женой Эдварда, и, как королева, имела право и на корону, и на распущенные косы.

Стоит также учитывать, что зачастую миниатюристы рисовали не то, чему они были свидетелями. Они рисовали некие «виртуальные» изображения со слов очевидцев, а у очевидцев одного и того же события есть прискорбная привычка видеть его по-разному. Поэтому лучше всего придерживаться представления, что аристократы, несомненно, одевались на свои свадьбы в лучшие одежды, которые если не полностью, то частично шились именно к этому случаю. Голова невесты могла быть покрыта или замысловатым головным убором, или коронетом, бракосочетание могло проходить или перед церковью, при большом стечении народа, или в частной часовне, практически без свидетелей, или просто в большом холле замка или поместья. Могло быть и так, что невеста отправлялась в путь в дом жениха, не имея представления ни о нем, ни о своем будущем доме, имея на руках только брачный контракт. Скорее всего, в ее честь устраивался праздник, но, по большому счету, это была уже не столько свадьба, сколько прибытие новой хозяйки в свой дом. Хотя в самой Англии с ее достаточно узкой аристократической прослойкой подобная ситуация «прыжка в неизвестность» была маловероятна.

Драгоценности в Средние века «фамильными» еще не были. Оправы переплавлялись или делались из монет согласно моде для определенных событий в жизни. Камни, с другой стороны, переходили из одной оправы в другую, но очень часто проходили через новую огранку, подходящую для нового украшения. Это были рубины из Индии и Цейлона, сапфиры из Цейлона и Персии, изумруды из Египта, бирюза из Персии и Тибета, бриллианты из Индии и Центральной Африки, аметисты из Германии и России, горный хрусталь из Германии, Швейцарии и Франции, опалы из Восточной Европы. Жемчуг из Шотландии и янтарь с побережий Балтики, а также средиземноморские кораллы тоже широко использовались ювелирами.

Хорошо описаны и изучены, например, драгоценности, сделанные специально для свадьбы сестры короля Эдварда IV, Маргарет, с герцогом Бургундии. Корона Маргарет сохранилась в Аахене. Круглая, открытая корона украшена большими розами из белой эмали и маленькими розами, покрытыми красной и черной эмалью. Круглая основа короны обрамлена внизу и вверху жемчугом, и жемчуг также щедро рассыпан по другим деталям короны – в честь невесты, как считают исследователи, потому что одним из слов, обозначающих во французском языке жемчуг, является marguerites, так что они использовались в качестве синонима имени Маргарет. Буквы на короне – это буквы имени Маргарет и соединенные буквы М и С, для Margaret и Charles. Сзади корона украшена гербом Бургундского дома. В короне преобладают парные цвета: белый с голубым и красный с черным. Белый с голубым были цветами бургундских Валуа. Что касается комбинаций красного с черным, то, скорее всего, и это имеет отношение к Бургундскому дому, потому что Орден Подвязки, сделанный для мужа принцессы Маргарет Карла Смелого, состоит именно из красных камней и черной эмали. Некоторое удивление вызывает у историков крошечный размер короны, всего 12,5 см. По этому поводу были довольно жаркие дебаты, но причина такого размера, как совершенно справедливо считает Эшдаун-Хилл, очевидна: корона была сделана как часть головного убора, известного как atour.

Корона Маргарет Йоркской из Аахенского кафедрала. 1467–1468 года

На портрете Маргарет Йоркской изображены еще несколько украшений. Подвеска в виде буквы В (Burgundy), комбинированная с жемчужиной (marguerites), брошь в виде золотой маргаритки и колье. Относительно колье тоже идут дебаты (оно не сохранилось), но это украшение идеально подходит к короне, которая совершенно точно принадлежала этой даме, так что можно с достаточной уверенностью сказать, что колье было, и что оно принадлежало Маргарет Йоркской. Главной причиной дебатов служит комбинация белых и красных роз в колье. С белыми розами, эмблемой Йорков, все более или менее понятно. Но что делают на колье красные розы, твердо ассоциирующиеся у наших современников с домом Ланкастеров? Правда, скорее всего, заключается в том, что в 1460-х, когда Маргарет выходила замуж, никакие красные розы Ланкастеров не символизировали. Красные розы в колье символизируют Карла Смелого, цветами которого были красное и черное.

Что касается колец, то кольца были, но во время свадьбы кольцо было атрибутом церемониальным, и более поздние портреты вышеупомянутых королев не показывают, что они обручальные кольца носили. Церемониально жених касался кольцом кончика большого пальца невесты со словами «во имя Отца», затем – указательного пальца, говоря «и Сына», затем – кончика среднего пальца, продолжая фразу словами «и Святого духа», и, наконец, говорил «Амен», надевая кольцо на безымянный палец правой руки. Насколько известно, средневековые невесты колец своим женихам не надевали. Джон Эшдайн-Хилл, исследуя практики средневековых браков, предполагает, что церемония могла иметь место и в случаях совершенно неформальных браков, где роль кольца могло играть хотя бы колечко из соломы или травинки. Дорог был не металл, дорог был символический жест, что клятва дана.

Относительно косметики, используемой в Средние века, записей осталось очень мало. Изучение портретов того времени многого не дает. К сожалению, в ту пору, когда на континенте писались уже вполне вменяемые портреты, англичане продолжали живописать кривенько и косенько, в стиле миниатюр. Даже те написанные неизвестным художником портреты королей и королев конца пятнадцатого века, которые нашлись в частной коллекции Роберта Харбина из Сомерсета, и те, которые представлены в музеях National Portrait Gallery, Government Art Collection и Society of Antiquaries, были созданы уже в шестнадцатом веке, около 1540 года. Портреты других королей и королев тоже написаны через столетия после того, как эти короли и королевы жили. Возможно, существовали более ранние портреты, копиями с которых эти портреты являются. Возможно, настоящий художник и по кривой миниатюре поймет, как выглядел человек. Но сказать о том, насколько распространена было в Средние века косметика, по этим портретам невозможно.

Из текстов средневековых хронистов, которые обожали порицать суетность мирской жизни, мы знаем, что волосы дамы-аристократки подкрашивали совершенно точно. Из рукописей типа Compendium Medicinae от 1240 года мы можем понять, что бледность кожи была в моде, потому что рукопись содержит рецепты косметических препаратов, помогающих достичь эффекта белизны. В свою очередь, этот семитомник является ничем иным, как конспектом более ранних трудов по медицине, которые автор и перечисляет в предисловии. Таким образом, мы можем сделать вывод, что и в Средние века под создание косметических составов подводилась медицинская база, как и в наши дни. Насколько этой базе можно доверять? Настолько же, насколько и современной, разумеется, то есть с изрядной долей скептицизма.

Отбеливающим считался порошок, сделанный из луковицы белоснежной лилии Lilium candidum, известной как Лилия Мадонна. Для той же цели рекомендовался корень цикламена. В L’ornement des Dames можно найти совет буквально по любому поводу: как отбелить лицо и как отбеливать зубы, как выбелить волосы и как покрасить их в черный цвет, как закрасить седину и как сделать волосы блестящими и здоровыми, как вывести волосы и как их укрепить, и, конечно, о том, как сводить веснушки. Предположительно, текст основывался на работах знаменитой Тротуллы из Салернского университета, но кто знает. Для отбеливания зубов, например, рекомендовалось смешать ячменную муку, жженые квасцы и прокаленную соль, растереть мелко, смешать с растопленным медом и протирать этой смесью зубы.

Мы не знаем, подкрашивали ли средневековые леди глаза, но румянами, бальзамами и помадами они пользовались совершенно точно. Джеймс Клай в своей книге “Love Locked Out, A Survey of Love, Licence and Restriction in the Middle Ages” упоминает о французской песенке тринадцатого века, в которой разносчик торгует «бритвами, щипчиками, очками для чтения, зубными щетками и зубочистками, лентами, ободками и щипцами для завивки, бантами, расческами, зеркалами… хлопком, которыми они себя румянят и себя отбеливают». Знакомые предметы, не так ли?

Мода – это почти всегда некоторая экстравагантность, и мода средневековой Англии отнюдь не была исключением. Разумеется, быть абсолютными модниками всегда и везде никто позволить себе не мог, и вот почему. Дело в том, что «высокая мода» английского средневековья имеет четкий источник: двор короля Вильгельма II Руфуса. И вот как эту моду описывает современник Ордерикус Виталис (Ордерик Виталий), живший в 1075–1142 годах: «они носят волосы разделенными на пробор, обрамляющими лицо, и отращивают свои локоны длинными, как у женщин, и носят длинные рубашки и туники с завязками. Они надевают на ноги туфли с носками, загнутыми наподобие хвостов змеи и имеющими форму скорпиона. Они метут землю чудовищной длины шлейфами своих мантий и одеяний и прячут свои руки в перчатки, слишком высокие и широкие для того, чтобы делать в них что-либо полезное. И, обремененные этими излишествами, они теряют свободу движений для активных занятий. Передняя часть головы у них не покрыта, как у воров, и сзади волосы распущены, как у шлюх. Волосы они завивают и вместо того, чтобы носить шапки, обматывают они головы повязками». Вполне очевидно, монах Ордерикус Виталис не был другом высокой моды, но благодаря его запискам мы знаем имя того, кто первым придумал набивать длинные носы туфель пенькой и закручивать их наподобие бараньих рогов. Некто Роберт, «дебоширистый малый», как обозвал его монах, получивший благодаря своему изобретению прозвище Корнард.

Все, что мы знаем о короле Вильгельме Руфусе, предполагает, что его придворные не только и не столько завивали себе локоны, сколько занимались тем, чем лордам и рыцарям заниматься было должно. Модели наших дней вне подиума одеваются, как и все прочие смертные, в обычнейшую практичную одежду. Для придворных времен Вильгельма Руфуса подмостками служили церемонии при дворе, где было вполне уместно себя показать так, чтобы не было досадно и других посмотреть. Так что точка зрения монаха ценна для истории скорее описанием парадных одежд того времени, нежели достоверностью описания предполагаемых нравов. Один момент следует запомнить и не забывать: в Средние века голову не покрывали две категории населения: члены королевской семьи и преступники. Очевидно, потому, что короли стояли над обыденными правилами приличия, а преступники – вне всех правил. И все же, даже имея право на исключение, и первая, и вторая категории предпочитали носить головные уборы хотя бы потому, что их можно было сделать дополнительным украшением обдуманного образа. На праздниках незамужние девушки обычно веселились с непокрытыми головами, но в таком случае они украшали себя коронетами, венками, диадемами, просто обручами.

О том, как одевались дамы того же периода, тоже не нужно строить догадок. Хотя описаний их нарядов никто в летописях не оставлял, англичане имели манеру иллюстрировать библейские истории, наряжая персонажей в современные иллюстраторам одежды, и Томас Райт, написавший книгу «Womankind in Western Europe» в 1869 году, сделал в Британском музее несколько зарисовок с Псалтыря двенадцатого века. Хорошо заметно, что у фигур, волосы которых не покрыты, прическа полностью соответствует той, которую критиковал Ордерикус Виталис у мужчин. Точно так же длинны рукава и в женской одежде, иногда буквально достигая пола, и точно так же длинны туники и мантии. Но сама по себе одежда довольно проста: нижнее платье, верхнее платье и мантия. Платья довольно узки, подчеркивают формы, а мантия, как и положено, их закрывает от нескромных взоров и, в первую очередь, позволяет хозяйке укладывать ее красивыми складками.

Правда, на этих картинках показана мода уже второго поколения англо-норманнов, если вообще не третьего. Женщины времен Вильгельма Завоевателя одевались в будней деятельности куда как функциональнее, в своего рода женский вариант воинской одежды. Пожалуй, никогда еще английская мода не отличалась от континентальной так сильно, как в шестидесятые и семидесятые годы одиннадцатого столетья.

Одежда всегда в какой-то степени отражает социальные и экономические тенденции общества. К тринадцатому веку значимость женщин-аристократок заметно увеличилась по мере того, как в их владения стали переходить наследства в семьях, где наследники мужского рода либо так и не появились, либо они погибли в одном из многочисленных конфликтов, либо умерли от болезни. Женские наряды стали более богатыми, более изысканными – благо, появилась возможность комбинировать материалы. К концу двенадцатого века в английской одежде появился хлопок, материал «между шерстью и льном», как восторженно писал Жак де Витри, который был, как ни странно, тоже монахом, да еще и епископом, но к моде, в отличие от Ордерикуса Виталиса, относился с интересом, что не мешало ему быть воином и философом. Различные примеси к шелковой пряже позволили создавать ткани, напоминающие тафту (cendal), или толстый, золотого цвета сиглатон (siglaton), или расшитый золотом самит. Стал использоваться бархат. Изменились и женские прически. Теперь волосы забирались наверх, в практически любую мыслимую форму. «Рога» тогда тоже пробовали, хотя в моду они вошли позже.

С каждым поколением украшательства прибавлялись, особенно в плане драгоценностей и металлических работ по тканям. Законы, пытающиеся расписать тип одежды, материалы и цвет, аксессуары и меха по сословиям и статусу, начали появляться в Англии уже во времена Столетней войны, и почти каждый последующий король считал своим долгом издать очередной закон в этом направлении. Но на деле добрые англичане только отмахивались от всех попыток ограничить их страсть тратить деньги на наряды.