О прекрасных дамах и благородных рыцарях

Коскинен Милла

Глава пятая. Вдовствующая леди

 

 

Путешествуя по биографиям средневековых леди и лордов, нельзя не заметить, что редко кто из них проживал всю свою жизнь в одном браке. Большинство дам переходили из одного замужества в другое – по разным причинам некоторые предпочитали сохранять статус femme sole, самостоятельной женщины. Обычно среднестатистическая вдова либо заключала новый брак в течение двух лет после смерти предыдущего мужа, либо не связывала больше себя замужеством вообще. Кристина Пизанская, которая сама предпочла одиночество и карьеру новому браку, оставила вдовам письменные указания о том, как следует вести себя после утраты дорогого супруга, и можно не сомневаться, что в замках и поместьях средневековой Англии эти инструкции были не менее читаемы, чем сочинения отцов церкви, которые, кстати, тоже обращались к вдовам.

В своей практичной манере Кристина рекомендует овдовевшей женщине на некоторое время отойти от повседневной жизни, как можно реже показываясь на людях. Наряд вдовы в таких случаях должен был быть скромным и траурным, а ее главным времяпровождением должны быть молитвы за душу усопшего. Во-первых, эти добрые деяния зачтутся и ей, напоминает Кристина, а во-вторых, хочется заметить, для женщины, ставшей чьей-то супругой чуть ли не в колыбели, начало вдовства было хорошим моментом познакомиться с собой и решить, как жить дальше. «Подумать о своих нуждах», – как выражается Кристина. Думать нужно было начинать со знакомства с завещанием супруга. Если супруг озаботился все сделать по уму, задачей леди оставалось воплотить на практике его волю, если же супруг не обозначил четко, что и кому причитается, фокус задачи несколько смещался в сторону «пусть никто не уйдет обиженным». Она не должна позволять одурачить себя, но и слишком агрессивная защита прав тоже порицается, все нужно делать эффективно и тактично.

Поскольку смерть лорда всегда означала некоторые брожения среди его подчиненных, для леди было важно использовать свой авторитет и ту привязанность вассалов и окружающего социума, которую она, как разумная хозяйка, за время замужества себе обеспечила. То есть, выражаясь современным языком, начинать новую жизнь вдовая леди должна была начинать с использования накопленного социального капитала. Ведь она озаботилась иметь благосклонных к себе советников и благодарных вассалов, не так ли? Более того, она ведь не допустит, чтобы работающая сеть взаимных услуг, знакомств, благотворительности, которой она управляла при жизни мужа, стала бесхозной и бесполезной только потому, что в семье леди случилось несчастье. Репутацию нужно поддерживать, а связи подпитывать. Что, в свою очередь, накладывает определенные требования на стиль жизни вдовой леди, если она решит остаться некоторое время незамужней по истечении срока траура. Социальность и гостеприимность – да, веселые приемы, драгоценности и яркие одежды – нет и нет. Никакого смеха, никаких песен и танцев на людях, даже если леди по натуре к ним предрасположена. Особенно осторожной следует быть перед мужчинами, которые могут истолковать ее веселость неправильно – и с неприятными для леди последствиями.

Иллюстрация к Кристины Пизанской «О Граде женском». Рукопись XV века

Абсолютно очевидно, что Кристина Пизанская предполагала как данность, что овдовевшей женщине придется трудно, закон там или не закон, который защищает ее права. Но Кристина основывалась в своих заключениях на наблюдениях за французским «материалом». Давайте посмотрим, как складывалась судьба английских вдов, всегда обладавших большей независимостью по сравнению со своими континентальными сестрами. И здесь нужно всегда иметь в виду более широкую картину, нежели просто отдельно взятая судьба конкретной женщины. Ведь кем была вдова с ее вдовьей частью для дома ее супруга? Посторонней женщиной, отобравшей часть семейных земель в ущерб кровных членов рода. Что из того, что она принесла с собой приданое, если вдовьей частью она это приданое извлекала из «общего котла» назад, в единоличное пользование, оставляя другим уменьшившееся на треть (!) состояние. А что если вдова будет жить долго, да еще и замуж выйдет снова? Вот, собственно, камень преткновения и суть многих конфликтов в делах с аристократическими вдовами средневековой Англии. И, кстати, неплохо обозначить сразу, как долго могла рассчитывать вдова пользоваться своей вдовьей долей, ведь считается, что средневековый человек жил болезненно и умирал рано.

 

О продолжительности жизни в средневековой Англии

Все геронтологи нашего времени знают, что хронологические рамки мало что говорят о человеческом возрасте. Возраста, после которого человек становится старым, просто не существует. Как пошутил один из специалистов по заболеваниям памяти, «старик – это человек, который старше тебя на пятнадцать лет». К тому же, внутренние органы человека «стареют» с разной скоростью. Поразительно то, что это знали и в Средние века.

Винсент из Бове (1190–1264) писал, что «в событиях и работах юности ты не замечаешь, как старость подкрадывается потихоньку, шаг за шагом. Она не побеждает сразу, но отвоевывает часть за частью». Арнольд из Виллановы (1235–1311) из Салерно подмечает, что люди с холерическим темпераментом и острым умом имеют тенденцию к болезненной молодости, но к зрелым годам их здоровье улучшается, и они живут долго и старятся медленно. Что касается женщин, то старая женщина – это та, которая не протестует, когда ее называют старой. Августин из Гиппо (354–430) разделяет человеческую жизнь на 6 стадий: «ты не изменяешься от одной стадии к другой, но, оставаясь все тем же, ты будешь чувствовать новизну. Второй возраст не наступит так, чтобы закончился первый; и наступление третьего не разрушит второй; четвертый не родится так, чтобы умер третий; и пятый не станет завидовать силам четвертого; и шестой не подавит пятого. Хотя они и не приходят так, чтобы быть одновременно, они продолжаются в гармонии один с другим в душе, у которой правильные отношения с Богом, и они будут поддерживать тебя в бесконечном покое и прозрачности седьмой стадии».

В настоящее время специалисты по возрастным изменениям считают, что в возрасте от 60 до 70 лет наступает некоторое ослабление жизненной силы человека, и после 75 лет начинается собственно угасание. Представление о возрасте, в котором начинается старость, отражается в западном обществе в возрасте выхода на пенсию (около 65–67 лет), хотя девиации в рамках одной и той же возрастной группы очень сильны. Ученый, если ему не изменит память, может продолжать работать до самой смерти. Пожарник или медсестра, не говоря о строителях, вряд ли выдержат и до 63 лет.

Широко распространено мнение, что в Средние века люди старели раньше, что человек 40 лет уже считался старым. Эти поверья основываются на понятиях о средней продолжительности жизни человека тех эпох. Историки, придерживающиеся этой точки зрения, обосновывают свое мнение текстами Средних веков, касающихся вопросов «возраста человека» и «стадий жизни», а также на пертональных записях людей того времени, в которых те излагают свои понятия по вопросу, а также описывают свои ощущения старения. Это не лучший способ для выводов о том, как быстро люди старились в старые времена, потому что ощущение возрастного упадка сил – дело очень субъективное. Гораздо более надежно обращаться к юридическим текстам, определяющим понятие «старый человек», причем в привязке к культуре и социуму отдельно взятого общества.

Деление жизни на стадии типично для Средних веков и отражается как в литературе научной, медицинской, дидактической, гомилетической, так и в искусстве. Определялись эти стадии по-разному. Цикл человеческой жизни делили на три (по биологии Аристотеля), четыре (по физиологическим показателям), шесть и семь стадий (по теории Птолемея, предполагающей, что за каждую стадию человеческой жизни «отвечает» определенное небесное тело, наделяя ее своими характеристиками), иногда – на пять и двенадцать. Иногда стадии старения описывались без определения их возрастных границ, что, в общем-то, имеет смысл. Бывали и другие вариации, например, деление жизни на четыре стадии по «временам года» (весна до 32 лет, затем лето до 35–40, потом осень до 60, и, наконец, зима), на семь – по семи каноническим добродетелям (мужество, умеренность, справедливость, благоразумие, вера, надежда, любовь) и так далее.

По теории небесных тел, от рождения до четырехлетнего возраста в человеке доминирует Луна, затем, от 4 до 14 лет, на него воздействует Меркурий, который уступает место Венере, доминирующей в жизни человека до 24 лет. От 24 до 34 лет жизнь человека находится в зените и управляется Солнцем. Затем приходит черед Марса, который длится до 46 лет, и от 46 до 58–60 лет на человека воздействует Юпитер. После 60 лет начинается закат, и в жизни человека доминирует Сатурн, до самого конца. Бернар де Гордон из Монпелье в 1308 делит жизнь человека на три стадии. Первая длится от 0 до 14 лет (детство), 14–35 (молодой возраст), 35 —? (просто возраст). В другой своей работе он обозначает верхним пределом человеческой жизни 60 лет. То есть, в его понимании, у человека сразу после 60 начинается возраст «столько не живут». Данте в своем «Пире» делит жизнь совершенно по другому: 0 – 25 (подростковый возраст), 25–45 (взросление), 45–70 (старение), 70 —? (старость). Филипп де Новара, 13-й век, предлагает следующее деление (не являясь, впрочем, медиком, но крестоносцем, поэтом, писателем и консервативным философом): 0 – 20 (юность), 20–40 (возраст расцвета), 40–60 (возраст созерцания), 60–80 (старость).

Что касается вариаций в рамках жизненных стадий женщин, то Винсент из Бове упоминает вскользь, что молодость женщины заканчивается после 50 лет, когда она теряет способность к деторождению. Кстати сказать, это приблизительно на 5 лет больше, чем средний идентичный период в наши дни. Остальные ученые, очевидно, предполагали, что и женщины, и мужчины проходят стадии жизни одинаково. Томас Аквинский даже утверждал, что нет такой стадии в жизни женщины, когда она достигает той стадии совершенства, за которым наступает только увядание. Можно сказать, разумеется, что поэты куртуазной любви, утверждающие, что мужчина способен на любовь до 60, и женщина – до 50 лет, принимали во внимание возрастные гормональные изменения, которые именно в этом возрасте определяют эмоциональность человека, но скорее всего, поэты просто делали вывод на основании того, что видели. То есть биологические часы человеческой жизни в Средние века тикали абсолютно в том же темпе, в каком они тикают сейчас. Нет, поэты отмечали, что к сексуальным отношениям люди способны и далеко за данными границами, но вот та горячность чувств, которая свойственна молодости и зрелости, та сосредоточенность на объекте собственных чувств – они уходят, оставляя место холодноватой рациональности и спокойной привязанности.

Что касается старости и смерти, то, как писал Альбертус Магнус (1193–1280), старый человек начинает холодеть, высыхать и, говоря современным языком, терять иммунную защиту. Признаком ясно надвигающейся смерти он считал начало болезней памяти, и это более или менее подтверждается современной нам медициной, хотя нынешние лекарства довольно долго поддерживают физическое существование и абсолютно сенильного человека. Другой вопрос, можно ли такое существование назвать жизнью. Магнус писал, что человек, умирающий от старости, даже не чувствует перехода из мира этого в мир иной. Филипп де Новара был даже убежден, что дожившие до 80 лет сами будут молить Бога о смерти (сам он прожил 70 лет). Что касается указов и декретов королей, то здесь имеется масса примеров, что старыми считались люди от 60 до 70 лет и старше. Список доказательств, в общем-то, просто огромен. Здесь и указ Филиппа Пятого Французского от 1319 года, разрешающий лицам старше 60 лет платить налог местному сенешалю, а не ехать ко двору короля, и указ Филиппа Шестого Французского от 1341 года о пенсиях, сохраняемых для старых служак старше 60-ти, и распоряжение Педро Жестокого от 1351 года об обязательных работах для всех, от 12 до 60, и распоряжение Эдуарда Второго Английского о военной подготовке всех мужчин от 15 до 60, и пенсия солдатам старше 60 лет Генриха Седьмого Английского, и много чего еще. Во многих регионах Европы (например, Кастилия и Леон) пенсионный возраст для служащих наступал и вовсе в 70 лет. Другим островком удивительного статистического долголетия в средневековой Европе была Венеция.

В принципе, нет никаких оснований предполагать, что в Средние века человек жил меньше и сохранялся хуже, чем в наше время. Один интересный момент все-таки был: в Средние века существовал обычай округлять возраст до ближайшего десятилетия, 63-летний говорил, что ему 60, а 55 летний мог считать себя либо 50, либо 60 лет от роду.

Как писал Петрарка Боккаччио «молодые люди уменьшают свой возраст, а старые увеличивают».

Так откуда пошла легенда о средневековой глубокой старости в 40 лет? Дело в статистике тех времен, которая учитывает и эпидемии, и войны, и детскую смертность. Такая статистика невероятно редка и не слишком систематична, но в одной из коммун Флоренции она сохранилась, и ее нашла историк Суламифь Шахар. Так вот, если учесть даты регистраций рождений и смертей по той отдельно взятой коммуне, то картина получается действительно безутешная: 1300 год – средняя продолжительность жизни около 40 лет, 1375 (чумные годы) – около 18 лет, 1400 – около 20 лет, и 1427 – около 28 лет. Но: здесь учтены и детская смертность, и смертность от эпидемий, и смерти в результате военных действий разных масштабов во всех социальных слоях населения коммуны.

Англия не была абсолютно изолированным островом, так что эпидемии не миновали и ее, но особенностью средневековой Англии всегда был достаточно высокий, по сравнению с материковым, уровень достатка низших классов. Даже пресловутое восстание Уота Тайлера отнюдь не было проявлением безнадежного положения бедноты, но неплохо организованной попыткой воспользоваться малолетством короля и провести административную реформу. «И тогда названный Уот прочел вслух пункты, которые они требовали, и потребовал, чтобы не было никакого другого закона, кроме Уинчестерского закона, и что впредь ни в каком судебном процессе не будет объявления вне закона, и что ни один сеньор не будет иметь сеньории, и все они будут справедливо разделены между всеми, и только один сеньор король будет их иметь, и что имущество святой церкви не должно находиться в руках монахов, приходских священников и викариев, ни других из святой церкви, но те, кто владеет ими, будут получать достаточное для жизни содержание, а все остальные имущества должны быть разделены между прихожанами; епископов не будет в Англии, кроме одного, и прелатов, кроме одного; и все земли и держания, находящиеся у этих владетелей, будут взяты у них и разделены между общинами с оставлением им умеренного содержания, и что в Англии не будет ни одного крепостного, ни крепостничества, ни холопства, но все должны быть свободны и одного состояния», – перечисляет хроника аббатства св. Марии в Йорке требования восставших. Заметьте, никто не кричал «хлеба, хлеба!».

В результате и продолжительность жизни в средневековой Англии была несколько другой, даже если принять во внимание чумные эпидемии. Во всяком случае, между 1350 и 1500 годами 30 % состава палаты лордов находились в возрасте 60 лет, и 10 % были старше 70 лет. Это в эпоху-то от чумной эпидемии до Войн Роз, которые палату лордов проредили более чем порядочно. Более того, многие аристократы, достигшие 60 лет, пользовались возможностью прекращения активной службы на благо королевства, которую им даровал закон о «пенсиях» того времени, и просили освобождения от заседаний. И даже иногда это освобождение получали. Слово «пенсии» взято в кавычки потому, что сэры и пэры, в отличие от своих собственных служащих, работали на королевство бесплатно. Солдатам, которых они были обязаны поставить по призыву короны, платили, а вот им – нет. Подразумевалось, что те доходы от графств, которые были даны в управление с правом наследования титула определенным семьям, должны покрывать их расходы. Вместо пенсии корона могла пожаловать пользование какой-то синекурой или доходы от каких-то поместий пожизненно, но это и все. От лордов тоже ожидалось, что они обеспечат будущее своих служащих и работников либо ежегодными выплатами, либо единовременной суммой. Такая вот средневековая пенсионная программа по имени «ответственность за тех, кто на тебя работал».

Для историка эта граница в 60 лет означает, что общество, ее установившее, признавало, что за ней начинается снижение способностей и упадок сил. То есть, пожалуй, именно этот возраст, 60, можно определить в качестве возраста, с которого средневековый человек начинал считать себя старым. Расцвет же сил признавался у людей от 30 до 60 лет, потому что возраст в 30 лет был нижней границей у многих административных и управленческих должностей. Впрочем, монах и, впоследствии, аббат Джоселин из Бреклонда возражал против двух кандидатур в приоры Бери-Сент-Эдмундс на основании того, что кандидатам всего по 40 лет, и они слишком молоды. Но относительно тех, кто занимался тяжелым физическим трудом, средневековой статистики просто нет. Есть, например, Закон о рабочей силе от 1351 года, обозначающий «пенсионным» возрастом 60 лет, после чего работник больше не был ничего никому обязан. Не верьте в «здоровый труд на свежем воздухе»! В современной Европе, снимающей с пенсионеров высокий налог, попытка поднять возраст выхода на пенсию до 67 лет вызвала бурю протестов потому, что средняя продолжительность жизни у разнорабочих и вообще людей физического труда – всего 68 лет. В 2014 году. Так что вполне вероятно, что и в Средние века люди не слишком заживались после достижения заветного рубежа. Это было бы в интересах экономики короны.

Если перейти от общего к частному, то из аббатов вышеупомянутого Бери-Сент-Эдмундс Самсон из Тоттингтона прожил 76 лет (1135–1211), а Хью из Нортвуда только в должности аббата просидел 41 год, так что на день смерти ему явно было хорошо за 80. Из архиепископов Кентерберийских знаменитый Лафранк прожил более 84 лет (1005–1089), его последователь, воинственный Ансельм, умер в возрасте 75 лет (1033–1109). Томас Бекет (1118–1170) был убит, можно сказать, во цвете лет, всего в 52 года.

У королей жизнь была более нервная, чем у прелатов, хотя средневековые прелаты жили практически той же жизнью, что и высшая аристократия. Разве что жизнь им продляла мощь интеллекта, на что напирает и современная теронтология: чем лучше человек образован, тем дольше он проживет и здоровее будет. Так что короли жили меньше. Эдуард Исповедник (1002–1066) – 64 года, Вильгельм Завоеватель (1028–1087) немного не дотянул до 60. Его правнук, Генри I, умер в 67 (он тоже был интеллектуалом, но желудок у него оказался слабее головы). Воюющие между собой Стивен Блуасский и императрица Матильда прожили до 58 и 65 лет соответственно. Стивен, собственно, умер в походе, от какой-то кишечной заразы. Генри II, который жег свечу с двух сторон, умер в 56 лет, а Джон то ли траванулся молодым сидром, то ли был отравлен монахами в 49 лет. Его сын и внук порадовали нацию долголетием, 65 и 68 лет. Да и праправнук не подкачал, 64 года. А вот после этого Эдварда III никто из английских средневековых королей не умер своей смертью. Ричард II и Ричард III погибли в возрасте 33 лет, Генри IV умер от сердечной болезни в возрасте 45 лет, а Генри V был, очевидно, отравлен в возрасте 35. Генри VI был преднамеренно или непреднамеренно убит (у него были более тонкие черепные кости, чем у обычного человека, так что убить его мог и обморок, если бы его величество приложился головой не на перину), когда ему было 49. Веселый и красивый гигант, король Эдвард IV, свел себя преждевременно в могилу излишествами, когда ему было всего 40 лет, но именно этот король интеллектом не блистал. Практическим умом – да, но этого явно не хватило. Причем по жизни этот король был таким везунчиком, что отпущенная на его век удачливость в какой-то момент просто закончилась.

Портрет Эдуарда IV. Неизвестный художник XV века

Перейдем от королей к королевам. Эдит Эдуарда Исповедника умерла от какой-то болезни после смерти мужа в возрасте 50 лет. Матильда Вильгельма Завоевателя родила девять или десять детей и умерла в возрасте 52 лет, раньше мужа – тоже в результате болезни. Генри I был женат дважды. Первая его жена, Эдит/Матильда, умерла, когда ей было всего 38, а вторая, Аделиза – в 48. Алиенора Аквитанская, супруга Генри II, была ярчайшей интеллектуалкой своего времени, и прожила она около 82 лет. Помимо политики, войны, администрации, дипломатии и поэзии, она преуспела и в роли матери, родив двум мужьям десять детей в общей сложности. Изабелла Ангулемская короля Джона прожила 58 лет, Элеанора Прованская Генри III – 68, Элеанора Кастильская Эдварда I – 49. Обе Элеаноры нарожали мужьям кучу ребятишек, девять одна (из которых выжили пять) и шестнадцать другая, из которых дожили до взрослого возраста восемь. Эдвард III был многодетным отцом – ему Филиппа, прожившая 55 лет, родила четырнадцать детей, из которых выжили десять. Мэри де Бохун Генри IV умерла родами в возрасте 27 лет, родив мужу семерых детей. И после этого все для английской короны повернулось достаточно скверно. Вторая жена Генри, Жанна Наваррская, прожила 67 лет, но совместных с английским королем детей у нее не было. Генри V настолько не торопился жениться, что успел произвести на свет со своей Катериной Валуа только одного сына, который оказался не то чтобы слабоумным (совсем наоборот, с интеллектом там было получше, чем у многих), но уж слишком своеобразным для короля. Катерина потом, в 35 лет, умерла от родовых компликаций, но тогда она рожала детей уже то ли Эдмунду Бьюфорту, то ли Оуэну Тюдору, кто знает. Маргарет Анжуйская Генри VI прожила 52 года и только чудом умерла своей смертью. Неукротимая была женщина, но мужу она родила всего одного сына, по поводу рождения которого счастливый отец, очнувшись от длительной кататонии, растерянно пробормотал, что отцом принца является, по-видимому, Святой Дух. У Эдварда IV все было бы хорошо, если бы он не оказался двоеженцем, что сделало его выводок из десяти детей незаконнорожденными. Жена, Элизабет Вудвилл, прожила 55 лет, и эти годы не были легкими. Монахини жили несколько дольше. Св. Хильда из Витби прожила 67 лет, св. Леоба прожила 72 года.

В общем и целом можно сказать, что практически единственным отличием продолжительности жизни в средневековой Англии от аналогичного параметра нашего времени было то, что женщины жили, в среднем, на 10 лет меньше, чем мужчины, умирающие своей смертью. Впрочем, долгожители были и среди женщин, и среди мужчин. Но вышеприведенные конкретные факты хорошо иллюстрируют, что среднестатистическая жизнь королев и королей Англии после битвы при Гастингсе окажется гораздо короче, если в нее включить факторы детской смертности даже в королевских семьях, и тех королей, которые были убиты. Возможно, тогда-то мы и выйдем на сакральные 40 лет. Как понимаете, статистика – это такая загадочная вещь, что о реальном положении вещей она не говорит ничего.

 

О ценности вдов для экономики королевства – и не только

Вдовы – эта довольно интересная для изучения часть населения в средневековой Англии. Для начала, их было очень много. Поскольку в этой книге рассматриваются судьбы дам высшего звена общества, поговорим о богатых вдовах. На 1436 год высшая аристократия страны состояла из трех герцогств и одиннадцати графств. Из них два герцогства и десять графств находились по разным обстоятельствам под контролем женщин. Маргарет Холланд, герцогиня Кларенс и графиня Сомерсет, Катерина Невилл, герцогиня Норфолк, Элеанор Беркли, графиня Арундел, Мод Ловелл, графиня Арундел (она как раз умерла в 1436 году), Мод Клиффорд, графиня Кембриджская, Джоан Стаффорд, графиня Кентская, Анна Вудстокская, графиня Стаффорд, Джоан Бьюфорт, графиня Уэстморлендская, вдовы имели под собой 27 % всех аристократических владений королевства. Анна Тальбот, графиня Девон, Констанс Холланд, графиня Маршал, Изабель Расселл, графиня Вилтшира и Алис Сарджес, графиня Оксфорда, в этой статистике отсутствуют по причине того, что они заключили новые браки, так что данные о размере уплаченных персонально ими налогов получить затруднительно, но общий их годовой доход достигал около 1883 фунтов (около £1,193,000.00 на современные деньги). Отсутствуют в статистике и владения Жакетты, вдовствующей герцогини Бедфорд, которая тоже несколько скандально вышла замуж. Ее владения, по мнению специалистов, приносили ей около 525 фунтов годовых (около £328,300.00 на современные деньги).

Частично благосостояние вдов обеспечивалось их брачными договорами. Текст законов XII века под названием «Tractatus de legibus et consuetudinibus regni Angliae» («Третиз по законам и обычаям королевства Англия», или просто «Гланвилл»), написанный юстициарием короля Генри II Ранульфом де Гланвиллом, говорит о том, что вдовство женщины должно быть предусмотрено уже в день свадьбы. Муж был обязан обеспечить свою жену ее «вдовьей долей» – третьей частью своего состояния на день свадьбы. Обычно землей, которая ценности не теряла, но не только. Вдова получала полные и неоспоримые права на свою долю, которые оставались за ней и в том случае, если она снова выходила замуж. По крайней мере, свод законов по общему праву, написанный в XIII веке Брактоном, говорит, что она имеет на это права. Считалось, что сам по себе брак – это, кроме прочего, и экономический союз тоже, в который жена вносит свой вклад работой. И любая женщина что-то приносила из семьи в виде приданого, так что обмен был только справедлив. Был один момент, по которому жена могла потерять право на свою вдовью часть имущества: доказанная ситуация, в которой брак, по сути, не вступил в силу. Но в таком случае, как правило, и приданое в руки мужа не переходило. Как правило, потому что наверняка случалось всякое, особенно если речь шла об очень влиятельных персонах. В случае любого вида развода жена получала свою «вдовью часть», если только развод не случился из-за ее измены.

Хуже всего приходилось семьям тех, кто был казнен или приговорен к казни заочно по обвинению в государственной измене. Вот тогда ни о какой «вдовьей доле» речь не шла. Там жене могли позволить, и обычно позволяли, оставить то имущество, которое она принесла в виде приданого, но имущество предателя полностью конфисковывалось короной. Правда, обычно с тем, чтобы потом восстановить в правах наследника титула и вернуть ему все или большинство конфискованных владений, но не всегда.

Завещать свою треть вдова могла кому угодно. Однако законы, такие четкие сами по себе, никогда на практике не были простыми из-за всевозможных «в том случае, если», то есть дополнений. Более того, даже если «вдовья доля» невесты была совершенно однозначно оговорена при вступлении в брак, нигде не было запрета мужу делать что угодно с этой долей при его жизни. Он мог ее продать, у него могли ее отобрать, и, в конце концов, он мог ее проиграть. Далее, поскольку законы писались на официальной латыни, которую зачастую каждый трактовал по-своему, шли там и тут ожесточенные дебаты о том, как нужно понимать термин legitim: имущество мужа на день его свадьбы или на день его смерти. Ну и приплюсуем сюда частные соглашения между составляющими договор сторонами, которые могли и букву, и дух закона перевернуть с ног на голову и с которыми повзрослевшая и поумневшая вдова могла оказаться совершенно не согласной, тем более что при заключении договора ее мнения никто не слушал. В таком случае дело о наследстве передавалось в суд. К чести средневековой юриспруденции нужно сказать, что годами судебные разбирательства не длились. Очевидно потому, что английское право не знало института адвокатуры до самого правления королевы Мэри, но это произошло уже во второй половине шестнадцатого века. Сессии суда происходили дважды в год, и на рассмотрение судье передавались основательно изученные местными юристами проекты решений, в которых были кратко изложены суть дела и аргументы сторон, с которыми судья соглашался или нет. В первую очередь суд всегда старался добиться компромисса между спорщиками, потому что однозначное решение в пользу одного могло привести просто-напросто к затяжному вооруженному конфликту, как в случае с Беркли и Тальботами.

Даже если вдовья доля сохранялась как положено, вдова должна была находиться в хороших отношениях с главным наследником, чтобы вступить во владение, если земля была свободна, или затребовать ее у арендатора, если земля была в аренде (переписать договор об аренде и пересмотреть условия аренды как минимум). Потому что вступление во владение имуществом не происходило автоматически, оно происходило в суде. Наследник должен был либо официально признать права вдовы на ее долю, либо опротестовать его. В случае протеста начиналось интересное. Женщина могла либо сама вызвать наследника на дуэль, либо найти свидетеля, который своими ушами слышал, как истице у дверей церкви была обещана ее доля, и был готов биться за нее. Такие битвы, разумеется, были огромной редкостью уже потому, что только малая часть браков заключалась у этих самых дверей. Это согласно своду законов Гланвилль. Битвы же судебные редкостью не были. Только в 1227–1230 годах королевскому суду пришлось разбирать около пятисот тяжб по наследству! Ведь было столько всяких «но». Что, если у мужа права на подаренную жене землю были не совсем бесспорны? Умер ли муж действительно (если он пропал в битве)? А что, если он ушел в монастырь? Даже если женщина была уличена в неверности, и с ней был осуществлен развод, она могла на голубом глазу заявить на суде, что муж незадолго до смерти ее простил. Так оно, кстати, нередко и было. Мало кто хотел тащить на ту сторону груз земных обид и распрей.

Тем не менее, несмотря на трудности, женщины, как правило, свои тяжбы выигрывали, иногда действуя через представителей, но зачастую представляя себя самостоятельно. Например, в тринадцатом веке Агнес, вдова Ральфа ФитцХью, отсудила свою законную долю у собственного сына и еще одиннадцати мужчин, которые были кредиторами ее мужа! Реже женщины выигрывали, если им приходилось судиться с церковью, потому что юристы церкви знали и параграфы, и прецеденты закона куда как лучше самой грамотной мирянки. И да, некоторые женщины собирали настоящие состояния путем замужеств, как это сделала Изольда, дочь и наследница Уильяма Пентольфа: мало того что дама унаследовала немало от отца, она ухитрилась пережить пятерых мужей за период с 1180 по 1223 годы и наследовала свою часть за каждым из них. То же самое сделала в начале четырнадцатого века и Агнес Бересфорд, сменившая трех супругов за 15 лет и унаследовавшая за каждым вдовью долю. К тому моменту, когда прожившая очень длинную жизнь дама умерла в 1375 году, сын ее первого мужа стоял в очереди за наследством уже 57 лет! Мод Фитц Бернард в XII веке выходила замуж восемь раз, но всю жизнь успешно судилась с родственниками своего первого покойного мужа за свою вдовью долю. Надо сказать, что в день смерти первого супруга, Джона де Бигуна, ей было 10 лет, то есть фактически женой она ему не стала, но юридически все было честь по чести, и на вдовью долю она право имела. Для Мод эта тяжба-марафон была, возможно, своего рода развлечением, но ее противников она чуть не разорила (леди прожила более 70 лет, то есть 60 долгих лет родня ее покойного первого супруга скрежетала зубами). А Маргарет из Бротерстона просто прожила слишком долго, пережив двух мужей, четверых детей и одного внука. Со вторым внуком, единственным оставшимся в живых наследником, она умерла в один год, в 1399.

Тем не менее, жизнь богатых и благородных вдов отнюдь не была сахарной. Дело в том, что в глазах хозяйственных англо-норманнов, которые чуть ли не первым делом после завоевания Англии заботливо составили список «бесхозных» богатых вдов и наследниц (Register of Rich Widows and of Orphaned Heiresses), вдовы тоже были своего рода передаваемым имуществом. Они так же, как и наследницы, должны были появляться при дворе и принимать распоряжения короля о новом браке. Или не принимать, пока не подворачивался достойный с точки зрения вдовы кандидат, которого одобрил бы и король. Нет, норманны не обездоливали богатых вдов и наследниц, они просто передавали их вместе с их имуществом в качестве награды тем, кого отдельно взятый король хотел наградить. Уже Генрих Первый пытался как-то охранить вдов и наследниц от ущемления прав и принуждения к новому замужеству, но на практике получалось плохо. Женщина могла выкупить себе право не выходить замуж, но стоило это дорого. Иногда столько же, сколько все ее состояние. Дело было не в мужском шовинизме, дело все в той же королевской политике централизации власти и имущества в руках короны.

Magna Carta, переизданная в 1225 году, ясно говорит:

«7. Вдова после смерти мужа своего немедленно же и без всяких затруднений пусть получает приданое и свое наследство и пусть ничего не платит за свою вдовью часть или за свое приданое, или за свое наследство, каковым наследством муж ее и сама она владели в день смерти мужа, и пусть остается в доме своего мужа в течение сорока дней после смерти его, в течение которых ей будет выделена ее вдовья часть.

8. Никакая вдова не должна быть принуждаема к браку, пока желает жить без мужа, так, однако, чтобы представила ручательство, что не выйдет замуж без нашего согласия, если она от нас держит, или без согласия своего сеньора, от которого она держит, если она от кого-либо другого (а не от нас) держит».

Из замка, как сооружения оборонного, вдова должна была выехать немедленно, но с тем, чтобы ей было предоставлено жилье, соответствующее привычному для нее уровню жизни.

Распространившаяся с 1300-го года практика совместного владения имуществом облегчила положение вдов: они стали наследовать автоматически. На практике же это означало, что пока жива мать и хозяйка владений, ее наследники будут довольствоваться тем, что она им по доброй воле выделит. А ведь вдова могла выйти замуж и иметь сыновей от нового мужа. Так получилось, например, с состоянием, которое собрал епископ Бурнелл в бытность свою министром короля Эдварда I. Епископ по заведенной традиции оставил все племяннику, который вскоре неожиданно умер, оставив наследницей свою сестру, Мод. Мод вышла за Джона Ловелла, который был вскоре убит в битве при Бэннокберне.

Сын, тоже названный Джоном, родился уже после гибели отца, и стал наследником состояния. Но Мод вышла замуж снова, и снова по договору о совместном владении имуществом. От второго брака у нее было два сына, которые и стали основными наследниками округлившегося состояния. И сын Джона Ловелла удовольствовался только малой частью того, что ему оставил отец.

Разумеется, многие мужчины были в курсе опасностей, ожидающих их кровных наследников, и принимали порой свои меры, чтобы этого не случилось, уже заключая брачные договоры. Некоторые завещания были составлены так, что замужество вдовы значительно уменьшало ее вдовью долю, или же определенная часть земель супруга вообще оставалась за пределами договора о совместном владении имуществом.

Что касается того, насколько беззащитна или защищена была от посягательств на свое имущество вдова, можно говорить много и интересно.

 

О благородных вдовах, невымышленные истории

После гибели графа Уорика при Барнете веселый очаровании Эдвард IV оказался повинен в беспрецедентном нарушении прав его вдовы. Со стороны имущества и титулов самого графа все было достаточно просто и ясно. Наследника мужского пола у него не было, так что имущество унаследовали две дочери графа, Изабель и Анна, которые стали женами братьев короля Эдварда IV. С разделом наследства сестер между братьями была своя драма, в которой повинна, возможно, не столько жадность Джорджа, сколько двуличие короля Эдварда. Так что многие подлости Джорджа, который будет усердно стараться аннулировать брак брата, объясняются тем, что, по его мнению, он боролся за свое, законное. В конце концов, с наследством Анны и Изабель все уладилось, но занозой в решении оставалась их мать, вдова графа. Ведь его величество щедрой рукой разделил не только владения покойного Уорика, но и его вдовы. Что было совершенно незаконно.

А владения эти были – не кот чихнул! Ведь Уорик стал Тем Самым Уориком изначально благодаря состоянию своей супруги, богатой наследницы Анны Бьючамп, 16-й графини Уорика. Хотя, надо сказать, в момент заключения брака она богатой наследницей еще не являлась. Ей было всего восемь, и ее брак с Ричардом Невиллом был «довеском» к браку ее старшего брата Генри с одной из многочисленных девочек из гнезда Вестморлендов. Обоих Бьючампов породнили с Невиллами за общую сумму чуть больше 4 000 марок. Богатой наследницей леди Анна стала после неожиданной смерти старшего брата. И они с мужем были очень эффективной парой, проводящей много времени вместе. Граф не оставил семью во время бегства в Кале после катастрофы под Ладлоу, как это сделал герцог Йорк, и не забыл жену и дочерей в Кале, вернувшись домой и убедившись, что йоркисты имеют хороший шанс победить. Посреди напряжения конца лета 1460 года он лично нашел время забрать их в Англию. Граф, мотающийся по всему королевству, воюя за короля Эдварда, держал открытый для всех дом, и леди Анна управляла немалым хозяйством, где в одном только замке Уорик каждое утро начинали зажаркой пяти быков. Можно не сомневаться, что управление огромными владениями графа тоже лежали на плечах миледи, потому что милорд был, в первую очередь, военным, а время было беспокойным.

Портрет Анны Бьючамп. Начало XX века

Когда граф стал врагом короля Эдварда, его супруга последовала за ним в изгнание, во Францию, и лично присутствовала при бракосочетании своей младшей дочери с сыном Маргарет Анжуйской, принцем Уэльским. И она последовала за мужем в Англию, путешествуя, таким образом, не в компании дочери и экс-королевы, а совершенно отдельно, и прибыла раньше их. Поэтому она узнала о смерти графа практически немедленно после битвы, и, не имея иллюзий относительно своей возможной судьбы в руках йоркистов, укрылась в аббатстве Бьюли, в Нью-Форесте.

Сначала она, как женщина разумная, подождала раздачи наград победителям и наказаний побежденным, никак о себе не заявляя. Но когда на зиму 1472 года был созван парламент, графиня обратилась с петицией прямо туда. И прошением это не было. Это было заявлением о правах, хотя и выражено это заявление было с изяществом и по стандартам обращения низшего к высшим. Графиня обратилась к самому королю, его королеве, к матери короля, его старшей дочери, братьям, сестрам, к матери королевы «и прочим благородным леди королевства». Леди Анна вежливо напоминает, что ни при жизни своего супруга, ни после его смерти она лично не совершила ничего, что можно было бы расценить как непослушание и враждебность к Его Величеству. Она также напоминает «его королевской мудрости», что и при жизни мужа, и после его смерти она являлась и является легальным бароном. Тем не менее, по какой-то причине его королевское величество решил, по имеющейся у нее информации, направлять аббату монастыря Бьюли угрожающие письма и отправлять неких персон с целью взять ее под стражу и заключить в заточение. Что, разумеется, разбивает ее, графини, сердце. Поэтому графиня просит парламент «обсудить и взвесить по совести ее права и законный титул ее наследства, то есть земли графств Уорик и Деспенсеров, которыми она законно владеет по праву рождения и линии наследования, а также ее приданое и вдовью долю графства Салсбери в придачу к вышеуказанным».

Кстати сказать, эта изящная пощечина нагловатому королю Эдди была целиком и полностью за авторством графини. Она в самом начале смиренно извиняется, что секретарей у нее нет, и что поэтому она вынуждена писать собственноручно. Еще один штрих к вопросу образования средневековых леди, кстати сказать. И к тому, почему аристократы так редко писали сами. Дело было не в неумении, а в принятом протоколе. Возможно, обращение через секретаря делало послание менее личным, менее задевающим гордость и менее обязывающим.

И в какой-то момент дело выглядело так, что графиня даже имеет шанс свое дело выиграть. Королю пришлось позволить ей покинуть Бьюли, и в июне 1473 года, в сопровождении сэра Джеймса Тирелла, она отправилась на север ко двору своей младшей дочери и младшего брата короля, Ричарда Глостера. В конце концов, Ричард вырос из мальчишки в юношу именно при ее дворе и при дворе ее мужа. К сожалению, для леди Анны, проблемы с наследством графа Уорика касались не только ее собственности, но и передающихся по мужской линии земель Невиллов, которые должны были отойти вовсе не Кларенсу или Глостеру, но Джорджу Невиллу, младшему сыну маркиза Монтегю. Каким-то образом нужно было завернуть и его, совершенно легальные, требования.

Если бы корона экспроприировала все земли Уорика себе, оба герцога получили бы их от короны, то есть не в собственность, а только в управление. Что, разумеется, их вовсе не устраивало, потому что коронованный братец легко чины и владения раздавал, но так же легко их потом отбирал, чтобы пожаловать кого-то другого. Выход из ситуации был найден, мягко говоря, нетипичный. Пятая сессия парламента 1472–1475 годов, проходившая в мае 1474 года, просто-напросто объявила, что все права и требования вдовой графини Уорик аннулируются, «как если бы она была мертва». А головоломку с мужской линией наследования решили еще более оригинально. Ни графа Уорика, ни маркиза Монтегю не объявили изменниками, и корона их земли не экспроприировала. Таким образом, колоссальное наследство графа целиком и полностью перешло к его дочерям, а через них – к их мужьям, братьям короля. Наследникам же Уорика и Монтегю парламентским актом от 23 февраля 1475 года запретили предъявлять какие бы то ни было претензии на любую часть наследства. Такое вот юридическое убийство, абсолютно незаконное, ничем не обоснованное и абсолютно неприкрыто бесстыдное. Каким образом такое позорище удалось провести через обе палаты парламента? Просто путем манипуляции составом парламента. Это было обычной практикой и до Эдварда, и после него.

Впрочем, вдовая графиня продолжала жить с дочерью и зятем, хотя и имела при них свой отдельный двор, о закупках для которого в Йорке сохранилось много записей. Двор содержался на выделенные Ричардом для тещи деньги. Позже, когда Ричард стал королем, он назначил леди Анне официальную пенсию, и она стала независимой дамой. В деньгах у нее явно не было нужды, потому что известны как минимум два ее довольно дорогих проекта. Очень многие историки считают, что «сокровище Миддлхема» было изготовлено по заказу графини в 1476 году. В связи с этим упоминается, что леди Анна стала большой почитательницей малоизвестной англо-саксонской святой Пенкет, святой… экстатического танца, своего рода транса, и даже участвовала в сборах секты почитателей этой святой, что вызывало чрезвычайное неодобрение ортодоксально набожного Ричарда в приватных беседах о теще. Вторым проектом вдовой графини стала иллюстрированная рукопись, известная как The Beauchamp Pageant и посвященная отцу леди Анны, Ричарду Бьючампу. Предполагается, что книга была предназначена в подарок сыну Ричарда Глостера и Анны Невилл. Правда, в коронации Ричарды и Анны графиня участия не принимала, и ее имени даже нет в списке гостей. Впрочем, миледи жила в Миддлхеме, и там же жил сын Ричарда, которого тоже не было на коронации, и, очевидно, там же находились и дети погибших к тому времени Кларенса и Изабель. Возможно, леди Анна осталась присматривать за племянниками. Позже Ричард назначил теще содержание, равное (знак)£42,080.00 на современные деньги. Не слишком щедро, но вполне возможно, что это просто были деньги «на булавки», а двор вдовствующей графини продолжал содержаться на деньги зятя.

Как ни странно, леди Анна была обласкана Генри VII. К 1489 году ей были пожалованы очень многие земли из тех, которые принадлежали ей по праву, и она была назначена хранительницей лесов Вичвуда – очень доходная должность. Такая щедрость короля, прозванного Скрягой, наводит на размышления, за какие заслуги вдовая графиня вдруг попала в фавор, начавший набирать обороты уже с 1486 года, но ответ может быть слишком мрачным для того, чтобы озвучивать его бездоказательно. Тем не менее, совершенно неожиданная смерть сына Ричарда III в Миддлхеме практически сразу после объявления Генри Тюдором в Реймсе своих претензий на английский престол не может не настораживать. А прожила леди Анна Бьючамп 69 лет, пережив и мужа, и детей, и даже внуков – за исключением дочери Изабель, Маргарет. Неплохо для дамы, прожившей столь бурную жизнь.

Приблизительно в то же время, в 1472–1474 годах, другая вдовая графиня, Элизабет Оксфордская, вела борьбу за свое состояние. Она тоже была вдовой лорда, Джона де Вера, казненного вместе со своим старшим сыном за измену еще в 1462 году. Леди Элизабет была урожденной Говард, причем – кузиной Джона Говарда, который был близок дому Йорков в роли советника и юриста. И еще она унаследовала от деда земли в Норфолке, Саффолке, Эссексе и Кембридже. Оксфорды, кстати, никогда не были особенно богатыми, их графство часто упоминали как самое бедное графство королевства. И женитьба Джона де Вера на наследнице без разрешения короля (вернее, совета короля, потому что сам Генри VI в 1425 году был слишком мал, чтобы кому-то что-то разрешать), обошлась ему в 2 000 фунтов штрафа. При том, что земли приносили ему всего 500 фунтов в год. Де Вер выбрал не ту сторону в борьбе Ланкастеров и Йорков, хотя он очень старался не ошибиться. Собственно, приговор, вынесенный Типтофтом де Верам, не был ни честным, ни справедливым. Тем не менее, их казнили, и их земли были конфискованы – и подарены королем Эдвардом своему младшему брату, Ричарду Глостеру. Но король быстро передумал, и в 1463 году вдруг решил признать второго сына казненного де Вера, тоже Джона, законным наследником своего отца и восстановить в титуле и имуществе. И пожалованное у Ричарда отобрали с тем, чтобы в 1472 году, после изгнания и возвращения Эдварда в качестве короля, снова ему отдать. Потому что тринадцатый граф де Вер оказался непримиримым врагом династии Йорков.

Что ж, Ричард заслужил благодарность брата и вступил во владение пожалованным. Оказалось, правда, что вдовая графиня времени даром не теряла. Она успешно сдала свои наследственные земли различным арендаторам, связала их договорами и укрылась в аббатстве. Известно, что Ричард свое получил, причем получил настолько законно, что комар носа не подточит. Поэтому после воцарения Генри Тюдора Джон де Вер написал прочувствованную петицию по поводу того, что земли его мать передала Ричарду чуть ли не под угрозой смерти. Ведь тонкость заключалась в том, что все, чем владел Ричард, перешло к Тюдору, а тот расставаться с имуществом не любил никогда. Поэтому де Веру пришлось искать свидетелей, которые существующую угрозу жизни вдовой графини подтвердили. Так что первый парламент Тюдора аннулировал сделку, и де Вер получил то, чего желал так страстно. Тем не менее, он чувствовал себя до такой степени неуверенным, что через 10 лет, в 1495 году, попросил помощи у епископа Мортона в сборе письменных показаний у сэра Джона Ризли, сэра Джеймса Тирелла и сквайров Уильяма Танстелла, Генри Робсона, Уильяма Пастона и Джона Пауэра. А девяностые годы были непростыми для короля Тюдора годами. Его одолевали то ли настоящие, то ли фальшивые племянники короля Ричарда, которых тот, как было объявлено, убил в Тауэре. Было очень важно доказать, что племянники фальшивые, и письменные свидетельства о том, что Ричард донимал беспомощную старушку-графиню, косвенно подтверждали, что он был вполне способен на злодейство.

Так что же там случилось между 62-летней вдовой и 20-летним герцогом? По утверждению врагов Ричарда Глостера, тот ворвался со своим эскортом в монастырь, где скрывалась или просто жила леди Элизабет, объявил, что она и ее имущество переданы ему под опеку, потребовал у нее ключи от сундуков с документами и велел собираться. Вместе с людьми Глостера старушка проследовала в дом Томаса Вогана, где тогда в Лондоне расположился Ричард. Предполагается, что графиня была под стражей. Оттуда ее вроде бы должны были отправить в Миддлхем. И вот леди Элизабет вызвала к Вогану одного из своих арендаторов, Генри Робсона, и якобы сказала, что она страшно сожалеет, но вынуждена передать свое имущество Глостеру, потому что дорога на север и сами условия севера ее непременно убьют. Кстати сказать, ее кузен, Джон Говард, находился в тот момент у Вогана, хотя кто его знает, какие у них с леди Элизабет были отношения. Можно только предположить, что соглашение между леди Оксфорд и герцогом Глостером было составлено им. А соглашение говорит о том, что графиня передает герцогу свое имущество, оценивающееся в 600 фунтов, в обмен на 500 марок ежегодного содержания, уплату ее долгов в сумме 240 фунтов и продвижение карьеры ее остальных, кроме тринадцатого графа, детей. После того, как договор был составлен, графиня снова удалилась в монастырь, где и умерла в 1474 году в возрасте 64 лет.

Здесь не место рассуждать о том, был ли Ричард Глостер в принципе повинен в злодействе, собираясь отправить матушку государственного преступника в свою семейную резиденцию Миддлхем, но можно усомниться в образе беззащитной старушки, ознакомившись с тем, кому она сдала в аренду свои земли. В числе арендаторов – два королевских советника, Томас Монтгомери и Уильям Грей (родич короля, кстати), юрист высшего полета Томас Тауншед, Уильям Пастон (советник графини), Джон Арбластер (тоже советник графини) и два «клиента» Грея. Поскольку в этой книге героинями являются женщинами, то можно и следует восхищаться тем, с какой дальновидностью и изворотливостью, гордостью и упорством средневековые леди сражались за подобающее им место в аристократической иерархии даже в самых неблагоприятных условиях.

Но, разумеется, не все великие и могущественные леди были пассивно защищающейся стороной. Например, после совершенно неожиданной и необъяснимой смерти герцога Норфолка, Джона де Мовбрея, его супруга развернула широкомасштабную операцию по утверждению за собой всех владений, которые этот энергичный лорд захватывал порой без всяких церемоний и уважения к прошлым заслугам даже собственных служащих. И, разумеется, милорд не успел оставить внятного завещания. На день смерти мужа в 1476 году герцогиня была беременна на последнем сроке, но ей было жизненно необходимо утвердиться в своих правах. Леди Элизабет пообещали, что пока она не сможет представить перед королем свое дело в наилучшем для себя свете, дело о переходе владений герцога заслушиваться не будет. Разумеется, какая-то часть семейных владений управлялась герцогом и герцогиней совместно, и было необходимо доказать, что герцогиня финансово участвовала в их управлении. И нужно было доказать королю, что она достаточно компетентна управлять и теми владениями Норфолков, которые входили в герцогство от имени короны. Надо сказать, что миледи преуспела. Преуспела до такой степени, что в свое время племянник кардинала Уолси указывал в своем списке заслуг «опыт службы в различных должностях при дворе герцогини». Но успех стоил ей дорого. Во-первых, ее долгожданный сын родился мертвым. Во-вторых, ей пришлось согласиться на брак своей единственной дочери со вторым сыном короля. Ведь Анна де Мовбрей стала наследницей колоссального состояния, и король Эдвард IV не был бы собой, если бы упустил такой шанс. Что ж, свадьба детей состоялась в 1478 году, а через три года умерла и Анна. Но сам титул герцога Норфолка перешел в королевскую семью, хотя этот легальный грабеж имел далеко идущие последствия. Джон Говард, который был должен принять титул по праву наследия, в недалеком будущем решительно встанет в ряды противников укрепления власти Вудвиллов после смерти короля Эдварда.

В случае с Алис Чосер, герцогини Саффолк, ее репутация еще при жизни супруга заставляла окружающих трепетать, и смерть Уильяма де ла Поля ничего не изменила. Алис в обстановке Войн Роз чувствовала себя как рыба в воде и никогда не стеснялась прибегнуть к силе оружия. Ее не смогли удалить из ближнего круга короля, ее просто боялись. «Как львица, она разгоняла шакалов и всегда получала свою добычу», – писал о ней Колин Ричмонд. Еще бы, ведь война и администрирование были частью ее жизни всегда. Когда Алис Чосер, дочери спикера палаты общин, было десять, ее выдали за сэра Джона Фелипа, который через год погиб при осаде Арфлера. Став богатой вдовой с титулом, Алис спокойно выросла и выучилась, и в семнадцать лет покорила графа Салсбери, Томаса Монтегю, богатого и знаменитого военного. С ним она и жила во Франции большую часть времени этого замужества. Говорят, Филипп «Добрый» Бургундский совершенно потерял голову, увидев ее, что совсем не понравилось сэру Томасу и даже сделало его непримиримым врагом герцога. В свою очередь, и граф Салсбери был смертельно ранен каменным ядром под Орлеаном, и снова Алис осталась вдовой. Очевидно, уже в свои 24 года она была дамой разумной и деловой, потому что граф сделал распорядительницей своего завещания именно ее. После смерти графа Салсбери командующим английских войск во Франции стал Уильям де ла Поль, граф Саффолк, – и через два года он стал мужем Алис.

Карьера Саффолка при дворе Генриха VI была блестящей. Сэр Уильям был самым могущественным придворным своего времени – и самым ненавидимым. Леди Алис, тем временем, делала свою придворную карьеру, и в Г432 году она стала леди ордена Подвязки – редкая честь по тем временам, когда этот орден еще не жаловали налево и направо. В 1440-х и 1450-х годах молодая еще женщина правила во владениях супругов железной рукой. Есть мнение, что именно она решала женить своего сына на наследнице королевской крови, Маргарет Бьюфорт, чтобы сделать его наследником бездетного на тот момент короля. Во всяком случае, повстанцы Джека Кэда в это определенно верили, требуя, чтобы имя леди Алис было включено в список государственных преступников. Когда парламент в Г450 году требовал удаления некоторых личностей от двора короля, имя леди Алис шло сразу вторым после имени герцога Сомерсета. В марте Г45Г года палата лордов даже слушала дело по обвинению вдовствующей герцогини в государственной измене, но осудить энергичную даму не удалось. Не удалось даже объявить ее покойного супруга изменником, что могло бы помешать ей и ее сыну владеть наследством Саффолка. На тот момент кризис разрешился благодаря королеве, которая, наконец, родила сына. Король также аннулировал детский брак Маргарет Бьюфорт, отдав опекунство над ней своему сводному брату. Все на время успокоились.

Воображаемый портрет Уильяма дела Поля, графа Саффолка. Художник Томас Тиндейл, 1888 год

Второй виток начался с того, что леди Алис захватила у Пастонов четыре имения, по поводу чего другая энергичная леди той же эпохи, Маргарет Пастой, настоятельно рекомендовала сыну ничего не предпринимать – ссориться с вдовствующей герцогиней было просто бесполезно, она была умнее, проворнее, сильнее. К тому же, по мнению леди Алис, на ее стороне было моральное право: герцог продал в свое время свое родовое поместье Коттон Пастонам, чтобы выплатить французам выкуп – а ведь в плен он попал, воюя за короля и Англию! Разумеется, Пастоны писали, что народ не любит ни герцогиню, ни ее сына, но леди Алис любовь окружающих и не интересовала. Ее муж в последнем письме заклинал своего сына бояться Бога, короля и матери, и миледи доказала, что ее супруг знал, что говорил. Но, надо сказать, вдовствующая герцогиня вовсе не была только воительницей и стяжательницей. Деньги и книги шли от нее в Оксфорд, у себя во владениях она устроила и содержала приют для неимущих, поддерживала поэтов. В ее библиотеке были книги на латыни, на французском, на английском, и среди них, разумеется, была книга Кристины Пизанской.

Вдовствующая герцогиня легко перешла на сторону Йорков, когда удача отвернулась от Ланкастеров, и даже была стражем своей бывшей королевы, Маргарет Анжуйской, и стражем герцога Экзетера. Что интересно, имевший тенденцию укреплять материальное положение своих родственников по браку через имущество вдов король не посмел посягнуть на владения вдовой герцогини. Разумеется, она могла принять обет безбрачия для того, чтобы ее не донимали на брачном рынке, но об этом нет данных, которые должны бы были существовать в отношении владелицы земель в двадцати двух областях королевства. Скорее всего, король Эдвард просто побоялся, что на правах родственницы леди Алис загнала бы под каблук и его собственный двор. Эта женщина даже стала коннетаблем замка Валлинфорд и была в этой должности до самой смерти.

И как же миледи добилась такой суверенности? Не успев узнать о смерти мужа, она вихрем пронеслась по их владениям, назначая повсюду своих управляющих, и не было даже речи, чтобы она не стала опекуном своему сыну. Некоторые спорные поместья, на которые имелись и другие претенденты, она просто укрепила гарнизонами и объявила, что ее денег на содержание этих гарнизонов хватит. Леди Алис энергично курсировала между своими владениями и столицей, и не было такой мелочи, в которую она поленилась бы вникнуть. Когда один их соседей пожаловался, что управляющий миледи взял большие камни из его стены, чтобы провести ремонт в поместье миледи, герцогиня на раз-два доказала, что эти самые камни были куплены еще папенькой миледи для ремонта церкви, и надо еще разобраться, как они попали в ограду соседа. А прожила эта леди 71 год, и ее своеобразная, даже жутковатая гробница выглядит шедевром среди ставших модными в то время надгробий «транзи».

 

О последнем проекте вдовствующей леди

Транзи – это французское название, англичане называли такие гробницы просто кедаврами, то есть трупами, не к ночи будь помянуто. Во Франции гробницы-кедавры появились уже в конце четырнадцатого века, но в Англии вошли в моду только в середине пятнадцатого. Англичане предпочитали двойную гробницу: на верхней плите лежит изображение, максимально напоминающее оригинал и в полном парадном облачении, с графскими и герцогскими коронами и орденскими знаками. А под этим изображением помещалось упрятанное за ажурные решетки изображение или скелета, или иссохшего трупа. Причем сдержанные англичане предпочитали все-таки иссохшие трупы, даже скелеты-кедавры в Англии наперечет (Ричард и Сесилия Говарды и Ральф Хамстерли), а вот французы… Там и покрытые жабами и червями тела, и полуразложившееся нечто.

Особенно популярными гробницы-кедавры в Англии, по-видимому, не стали – насколько можно судить по тому, что осталось со времен Средневековья после разгона монастырей и разрушения церквей, которые проводил один Кромвель, и гражданской войны с последующим разрушением, проводившимися с подачи второго Кромвеля. А остались с тех времен 49 гробниц-кедавров, девять из которых являются гробницами людей духовного звания, пять принадлежат семьям, двенадцать – супружеским парам, одиннадцать – женщинам и десять – мужчинам.

Напрашивается, конечно, вопрос – зачем? Если оставить в стороне теоретическую базу насчет бренности всего земного и «помни о смерти», останется знакомая причина: желание выделиться, запомниться, привлечь внимание. Ну как не вздрогнуть, прочтя в завещании Изабель Деспенсер «мой образ должен быть сделан полностью обнаженным»… В самом деле, что может быть скучнее семейной гробницы, где жена, в худшем случае, является всего лишь одной из фигур в хороводе ранее почивших супруг своего мужа? А что делать, когда у обоих партнеров по браку имелись в анамнезе пара-тройка умерших жен/мужей? При доле невезения могло получиться нечто вроде гробницы Генри Виллоуби, обрамленного своими четырьмя женами. И какая же привыкшая к самостоятельности вдовая аристократка себе такого пожелает?

К сожалению, гробница Изабель Деспенсер не сохранилась, хотя наверняка была построена по ее завещанию. Но зато Алис Чосер повезло еще раз: ее гробница дожила до наших дней в идеальном состоянии. В принципе, ее второй и третий мужья предполагали, что она будет захоронена рядом, хотя второй осторожно добавил «если она захочет». Леди Алис, конечно, не захотела делить гробницу со своей предшественницей, об этом никогда и разговора не было. Почему она не пожелала быть захороненной рядом со своим третьим мужем, можно только строить догадки. У пары были прекрасные отношения, но леди Алис захотелось быть похороненной на свой лад и с сильным акцентом в сторону предков по отцовской линии, в Ивелме. Шестнадцать щитов в руках фигур «плакальщиков» напоминают о родственных связях Чосеров, включая и связи с королевской семьей, ведь Джон Гонт, сын короля, и Джеффри Чосер, поэт, были женаты на сестрах. Говорят, что Эдвард IV тоже некоторое время носился с идеей построить для себя что-нибудь эдакое, но потом махнул рукой – в Англии кедавровых гробниц коронованных особ нет.

Вообще, надгробия, могильные плиты, часовни и гробницы дают прекрасное представление не только о моде эпохи или внешности захороненного. В них намного больше, просто нужно уметь это «считывать». Например, историк Памела Кинг заметила тенденцию, что очень часто в гробницах семейных пар место пережившего супруга оставалось вакантным. Табличка с днем рождения была, но дата смерти оставалась непроставленной. Мужчины предпочитали захоронение со своей последней супругой, а женщины – поближе к захоронениям отцов. Специалист по искусству заметит, что переход от одного стиля к другому в похоронных трендах предполагает некий период безликости и стерильности.

Эпидемия чумы, которая в Англии 1350-х годов унесла, по худшим предположениям, до 70 % населения, легко прослеживается по тому, что до чумы на «похоронном рынке» королевства господствовали каменщики, создававшие поразительные по красоте ансамбли, а после эпидемии захоронения стали создаваться без вдохновения, просто следуя модным на данный период тенденциям. Камень сменился на алебастр, исчезли чудесные каменные кружева и изысканные драпировки. Художников, так сказать, сменили мастеровые, и понадобилось целых пятьдесят лет, пока в 1400-х не начали развиваться новые приемы и идеи. Французская мода, без сомнения, влияла на английские похоронные тренды, но англичанам присуща в надгробных изображениях большая строгость.

Похоронные монументы и изображения не всегда были такими, какими мы их видим сейчас. Первоначально там были и цвет, и позолота, но такое великолепие плохо сочеталось с пуританскими представлениями о смерти, и ансамбли были обработаны до унылого, неживого вида. Например, изображения де ла Полей просто побелили. Изображение короля Джона позолотили в 1873 году, уничтожив этим изначальную окраску. Средневековье не было тусклым, и похоронные монументы не были тусклыми тоже. Они выполнялись в цвете – красном, синем, зеленом, охре, золоте. Просто даже те изображения, которые не пострадали от «реставраций», пострадали от времени и климата.