— Ух! — громко вздохнул Петер Майцен.
Он поставил джезву на спиртовку, а кружку на пол. Потом крепко, до хруста в суставах, потянулся и высоко подпрыгнул, как бы освобождаясь от тяжкого и гнетущего бремени.
— Ух! Досыта наговорились — и с «такоделом», и с его «икалкой»! Надеюсь, теперь до ужина больше не услышу ни этого «дела», ни этого «и»!
Он сунул руки в карманы и принялся насвистывать неторопливую английскую мелодию, давно звучавшую у него в ушах. Насвистывал и слегка пританцовывал возле тумбочки, пока не закипела вода. Быстро размешав кофе, налил его в чашечку.
— Вот так! Теперь за работу! — воскликнул он и сел к столу. Закурил, придвинул к себе папку. Медленно, почти торжественно открыл ее и в своей озорной радости по-французски окликнул Темникара, окликнул даже несколько фамильярно, словно вызывал на битву — Et maintenant, Temnikar, à nons deux!
Но, увы, Темникар не появлялся!
Петер Майцен испугался. Широко раскрыл глаза, потом крепко зажмурился, чтоб разглядеть его во тьме. Но видения, только что такие ясные и отчетливые, что он мог бы их сфотографировать, вдруг омертвели, затянулись туманом, расплылись в серые пятна и наконец совсем растаяли. Перед его взором была лишь кромешная тьма. Потом в ней возникли красные, зеленые и желтые круги, они мелькали, сталкивались, от их мельтешенья у него заболели виски; вскоре они исчезли, и вместо них появились черные пятна — они бегали, скользили, будто по черному льду, и тотчас пропадали.
— Проклятый мужик! Проклятая баба! — выругался Петер Майцен и, в сердцах отодвинув стол, заметался по комнате. — Так и знал, доведут меня!
«Знал? Думаешь, в самом деле виновата эта пара?»
— А как же! — воскликнул он, стремясь заглушить свой внутренний голос. «Хм, такое дело, а пойдет?.. Хм, такое дело, а у вас быстро идет?.. Хм, такое дело, а интересно получится?.. Хм, такое дело, а стоит?»
Петер Майцен погрузился в себя. Он почувствовал в сердце грусть, которая вскоре перешла в отчаяние, отчаяние сгустилось в тоску, а тоска, окаменев, ледяной глыбой осела в желудке. Пламя творческой радости, только что озарявшее лицо, погасло; ожили горечь и скорбь и засмеялись над ним, как над побежденным старцем. «Да, так всегда!.. А почему? Откуда эта тревога, отчаяние, эта тоска, эта ледяная глыба в желудке?»
Он закрыл папку и оттолкнул ее от себя. Облокотился на стол, подперев голову руками, и уставился в окно.
Двор был тесным; метрах в четырех шла высокая белая стена другого крыла дома, над ней — коричневая крыша с низкой трубой, из которой тянулся прозрачный голубоватый дым.
— Все дым! — сокрушенно вздохнул он.
Он сжал губы и посмотрел на узкую полоску неба, видневшуюся над крышей. Небо было темно-синим, глубоким и пустынным.
«Даже облака нет!.. У Темникара было свое облако. Уходя из дома, он видел его над Вранеком, а позже, когда лежал в Робах, — над Врезами. Облако растаяло при последнем его вздохе… А мое небо уже пустое, пустое и глубокое, как бездонная пропасть…»
По спине его пробежали мурашки.
«Поделом мне, раз я провожу такие ужасные аналогии! — Он грустно усмехнулся. — Пропасть? Да! Этот прямоугольник неба — лишь начало бездонной пропасти, и я сижу здесь, глубоко под землей, в глубоком подвале, и внезапно, сейчас, именно в эту секунду, земля разверзается, из-за глыбы в желудке я теряю равновесие и обрушиваюсь в пропасть. Я падаю в раскрытое окно, пролетаю мимо высокой белой стены, мимо крыши, мимо трубы, сквозь дым и падаю, падаю и знаю, что никогда не достигну дна, ибо его нет; я только падаю и буду падать, пока тоска не одурманит меня и я не потеряю сознание… я падаю, и вокруг меня бесконечная, звенящая тишина, словно стена из жести…»
Он невольно ухватился за стол.
И тут, как раз в это мгновение, послышался звон отбиваемой косы. Он был таким неожиданным и резким, что Петер Майцен вскочил на ноги.
«Хм, такое дело… — усмехнулся он, придя в себя, — этот проклятый «такодел» отбивает свою косу. Да он ведь и сказал, что пойдет косить отаву… Куда? Как он назвал это место?»
«Тихий дол».
«Да, в Тихий дол… Удивительно, какие в этих местах странные названия! Черный лог, Тихий дол!»
«Это для того, чтобы ты мог погрузиться в свои мрачные мысли… Перестань, перестань! Можно подумать, что у тебя смерть за плечами. Хозяин правит косу, и в этом нет ничего странного».
«Странного? Разумеется, нет! Но она звенит, словно кто-то разбивает жестянку тишины в бездонной пропасти… Да, именно так — сама смерть села на вершине горы, положила свою огромную косу на всю долину и теперь отбивает ее у меня над головой…»
«Глупости! Конечно, это не смерть, а крестьянин, хотя и весь высохший, как скелет».
«А если он отбивает косу для себя?..»
Эта мысль так поразила Петера Майцена, будто она не принадлежала ему. Он встал, и вновь по спине у него пробежали мурашки; и душу обожгло так, будто это он сам пожелал крестьянину смерти.
«Ей-богу, я сошел с ума!.. Сегодня я и впрямь какой-то странный! Моя собственная голова — бездонная пропасть; в ней рождаются самые чудовищные мысли».
«Ну-ка возьми себя в руки! Пусти мысли в другом направлении!»
«Пущу! Это необходимо! — Он сжал кулаки и потряс ими. — Однако же… разве не странно, что такая мысль вдруг пришла мне в голову?.. Но почему должен пробить его последний час?.. Почему?.. И вообще, откуда взялась эта мысль?»
«Пришла, как и все остальные. Откуда? У мысли нет паспорта, по которому можно узнать, откуда она явилась».
«О, разумеется! Свой внутренний мир человек не может познать до самой смерти. Медленно раздвигаются границы новых, неведомых стран. А сейчас открылась граница той мрачной страны, где обитают думы о тленности, думы о смерти…»
Он махнул рукой, зажег сигарету и зашагал по комнате.
И снова замер, погрузившись в раздумья.
«А что, если здесь в самом деле что-то есть?.. Странный какой-то этот Чернилогар… А его жена?.. Что она там болтала? Как-то мне не по себе».
Медленно огляделся он по сторонам. Четкие, короткие удары по лезвию косы, почти осязаемые, как кусочки металла, влетали в окно, отражались от стен и стучали в виски.
Он подошел к окну. Крестьянин сидел на земле метрах в трех от входной двери. Его лысая, почти голая голова на длинной, побуревшей от солнца шее вздрагивала при каждом ударе молотка. Петер Майцен раскрыл было рот, чтоб спросить, когда он закончит, но вовремя удержался.
— В конце концов старик подумает, будто я в самом деле спятил! — пробормотал он, махнув рукой, зажег новую сигарету и решительно сел за стол.
Придвинул пишущую машинку, вложил бумагу. Но не успел притронуться к клавишам, как раздались звуки трубы. Они неслись откуда-то издалека. Звук был чуть слышный, но необыкновенно чистый и звонкий.
Пальцы его замерли.
Тишина…
Коса тоже умолкла.
Он вслушивался.
«Может, показалось?.. Когда на душе тревожно, всякое в голову лезет…»
Он поднял руки, но не успел опустить их на клавиши, как снова зазвучала труба. Теперь Петеру Майцену удалось различить мелодию. Это было начало грустной народной песни, но только начало, две первые фразы. Он хорошо знал эту песню, но слов припомнить не мог. И это привело его в ярость. Он ждал, когда снова раздастся голос трубы, однако раздались удары по металлу, да такие сильные, словно Чернилогар хотел заглушить этот голос.
— Кто играет? — спрашивал Петер Майцен. — И что играет?
Он ждал долго, но, убедившись, что труба замолчала, а коса звенит громче, отодвинул машинку и встал.
«Нет! Сам господь не убедит меня в том, что здесь все благополучно… Пойду пройдусь!»
Он решительно махнул рукой, чтоб отогнать голос совести, быстро обулся и вышел из комнаты.
На пороге Петер Майцен остановился. Ему стало не по себе оттого, что надо было пройти мимо крестьянина, — и из-за недавних мыслей, и из-за невыполненного решения остаться в комнате и работать. Он водрузил на нос темные очки и, решив без лишних слов отшить хозяина, если тот снова пристанет, медленно вышел во двор.
Но тот уже учуял его. Необыкновенно быстро он повернул голову и столь же быстро спросил:
— Не идет?
— Что? — хмуро отозвался Петер Майцен.
— Писание!
— Нет! — довольно недружелюбно сказал Петер Майцен — ему почудилось в голосе крестьянина какое-то удовлетворение. — У вас тоже не идет! Целую вечность стучите!
— Целую вечность? — Хозяин удивленно взглянул на него. — Десяти минут не прошло!
— Десяти минут?.. — «Неужели в самом деле прошло только десять минут с тех пор, как он вышел из моей комнаты? Неужели возможно, что всего за десять минут я столько перечувствовал и передумал?»
— Начнешь слушать, как косу отбивают, — сказал крестьянин, — так может показаться, будто целая вечность прошла.
— Да, да… — кивал Петер Майцен. — А кто тут играет?
— Играет? — протянул крестьянин и снова с удивлением посмотрел на него.
— Да. На трубе.
— На трубе?
— Вы не слыхали?
— А вы слышали трубу?
— Разве поблизости нет трубы?
— Трубы? — Крестьянин почесал подбородок и задумался.
— Что ж это такое? — изумился Петер Майцен. — Вы ничего не слышали?
— Что… трубу?
— Трубу… А может, мне в самом деле показалось?.. Такая тишина! Непривычному человеку всякий прислух почудиться может.
— Прислух?
— Да. Так говорят, когда человек слышит звук или голос, хотя на самом деле ничего нет.
— Хм, такое дело… бывает… Особенно в полночь…
— Ну, до свиданья! — Петер Майцен уже испытывал некоторую неловкость, но, сделав три шага, остановился. — А где этот Тихий дол?
— Тихий дол? — переспросил хозяин, впиваясь в него взглядом.
— Да, Тихий дол. Разве вы не сказали, что пойдете косить отаву в Тихий дол?
— Тихий дол?
— Тихий дол! — повторил Петер Майцен и невольно содрогнулся при мысли о том, что и это название лишь плод его фантазии.
— И в самом деле, я говорил.
— Ну вот! Где ж этот Тихий дол?
— А где ж ему быть? Там. — Крестьянин поднял руку, но не показал ни влево, ни вправо. — Чего вам туда ходить… Сыро там. Я ж вам сказал — болото. Грязь… Если охота погулять, сверните в конце аллеи направо, на мощеную дорогу. Красивые там места. Дорога все время идет по тени, краем леса. И к корчме вас приведет.
— Ладно! Ладно! — поспешно согласился Петер Майцен и еще поспешнее отвернулся, заметив в дверях хозяйку.
— Эй! — Ее голос так толкнул его в спину, что он чуть не споткнулся на ровном месте, но тем не менее поспешил вперед.
— Эй! — последовал второй толчок.
— В чем дело? — Он оглянулся. «Теперь не отвяжешься!»
— И не сердитесь, сударь! — произнесла женщина. — И он мне рассказал, — она кивнула в сторону мужа, — что вы знали человека, который в одиночку схватился с пятью белогвардейцами.
— Конечно, знал, только…
Хозяин поднял молоток и сильно ударил по косе.
— Эй! Погоди! — приказала женщина и повернулась к Петеру Майцену. — И расскажите, сударь, и расскажите, как это было!
Ее вопрос застал Петера Майцена врасплох, сперва он даже не сообразил, как поступить. Охотнее всего он повернулся бы и ушел, но ему не хотелось прослыть грубияном, и он решил коротко повторить ей свой рассказ.
— И как же? — Женщина опустилась на землю возле мужа и обняла руками колени. — И как же это было?
— Так! — начал Петер Майцен довольно неопределенно. — Он жил на хуторе и…
— И как мы, — перебила женщина, локтем толкнув мужа в бок.
— Да, на хуторе, у опушки леса и на…
— И у опушки. Как мы, — повторила женщина, снова толкая мужа.
— Да. Дом стоял на границе оккупированной и освобожденной территорий. Туда захаживали и партизаны, и белые.
— И как у нас!
— Дело происходило в сочельник…
— В сочельник? И в самый сочельник?
— Да, в самый сочельник! — повторил Петер Майцен. «Чертова баба, неужели тебе нужно в отдельности разжевывать каждое слово, чтоб ты могла его проглотить?»
— В сочельник… и… и что потом?
— Он проснулся утром с каким-то тяжелым предчувствием, с камнем в желудке и быстро встал, чтоб выпить…
— С тяжелым чувством и… с каким чувством?
— Потом оказалось, что это он чувствовал свою смерть, потому что вскоре пришли пятеро…
— И погодите же, и погодите же! — Женщина подняла руки. — И тот крестьянин погиб?
— Разумеется, погиб, ведь все-таки…
— И разумеется, погиб! — повторила женщина, еще раз толкнув мужа в бок. — И ты не сказал мне, что он погиб!
— Хм, такое дело. И без того ясно.
— И без того ясно! — повторила женщина, опять поворачиваясь к Петеру Майцену. — И потом?
— А потом, — сказал Петер Майцен, — пришли пять белогвардейцев и сказали, что в скалах, высоко в горах, прячутся несколько раненых партизан и что они идут туда, чтоб отправить их в Вифлеем, они хотели…
— И в Вифлеем? И почему в Вифлеем? — раскрыла рот женщина.
— Тем самым они хотели сказать, что перебьют их. А Темникар…
— И перебьют! — Женщина опять вонзила свой локоть в бок мужа.
— Перебьют! — кивнул Петер Майцен. — Темникар взял топор, револьвер и поспешил в лес, чтоб перехватить их, вступил с ними в бой и уложил их на месте.
— И уложил… уложил?..
— Уложил! — подтвердил Петер Майцен. — Вот все, что произошло с тем крестьянином! — Он перевел дыхание и повернулся, собираясь уйти.
— И простите, сударь… и как он их уложил? — спросила женщина.
— Как? — задумался Петер Майцен. — Этого я пока не знаю.
— Как так? — раскрыла рот женщина. — И как не знаете?
— Пока не знаю, — равнодушно пожал плечами Петер Майцен. — Потом видно будет.
— Хм, такое дело, — сказал крестьянин. — Это господин еще должен придумать. Ведь как-никак это история. Господин это из своей головы берет.
— А-а-а! — перевела дух женщина. — Из своей головы берете… И значит, это неправда… и значит, этого не было? Так! — Она повернулась к мужу и изо всей силы двинула его локтем в бок, словно желая сказать: «Я так и знала, что это сказка!»
— Кто сказал, что неправда? — Петер Майцен оскорбленно выпрямился, выведенный из себя. — Кто сказал, что этого не было?.. Сколько было таких Темникаров, о которых еще не написано! Но когда я напишу свою повесть, тогда это произойдет на самом деле, я хочу сказать, это станет правдой, чистой и подлинной правдой!
— Хм, такое дело. — Крестьянин поскреб подбородок и окунул молоток в воду, собираясь продолжить свое занятие.
— И разумеется, и разумеется, и… — затрясла головой женщина, глядя с удивлением на Петера Майцена. — И только я… сударь… и только мы…
— Только вы этого не понимаете! — сказал Петер Майцен. В этот миг он готов был проглотить собственный язык, вспомнив, как совсем недавно точно такими же словами обидел ее мужа. — Ну, что там говорить! — небрежно махнул он рукой. — А теперь я немного пройдусь. До свиданья!
— До свиданья! — быстро ответил крестьянин. — На перекрестке сворачивайте вправо, на мощеную дорогу!